Убийство священника Холла напугало моих соплеменников, так как повлекло за собой крупные неприятности. Теперь они поняли, что белый человек обладает большой силой и придется ему подчиниться. На место Холла приехал другой миссионер — священник Вильсон с женой. Они построили школу, спальный корпус и убедили аборигенов оставить у них своих детей, чтобы те жили здесь и ходили в школу.

До сих пор я хорошо помню день, когда родители привезли меня в миссию. Мне было лет семь или восемь, и я еще не полностью осознавал происходящее, но чувствовал, что в моей жизни скоро произойдут большие перемены. Это меня пугало. Когда мы отправлялись в дальнюю дорогу, отец держал меня на плече, а я громко плакал.

Со страхом смотрел я на большое здание миссии Но еще сильнее пугали меня смуглые и белые необычно одетые люди, почему-то проявлявшие ко мне большой интерес. Родители прожили со мной в миссии несколько дней, наверное, для того, чтобы дать мне возможность привыкнуть к новому месту. А потом наступило утро, когда я стоял возле школы, обнесенной металлической сеткой, и горько плакал, глядя, как мои взволнованные родители уходили в лес.

Вскоре я привык к новым порядкам. Все здесь называли меня Диком. У меня появилось трое приятелей — Перси, Дан и Дуглас. Мы все были примерно одного возраста и вскоре объединились в группу, чтобы давать отпор другим мальчишкам, взрослым аборигенам и даже миссионерам.

Священник Вильсон придавал дисциплине большое значение. Мы заучивали наизусть тексты из Библии.

Если случалось, что кто-либо из ребят воровал одежду или без разрешения таскал фрукты или овощи из сада, его ожидала взбучка. Провинившегося клали на стол лицом вниз, четверо держали за руки и за ноги, а по голым ягодицам раз пятнадцать прохаживался ремень из резиновой трубки. До сих пор помню, какие раны оставались после такой порки.

Жизнь была у нас тяжелой. Спали на полу, подстелив одеяла. Каждое утро около шести — подъем. Будильником служил ушат холодной воды. Затем мы носили воду и мыли полы в спальне. Это было необходимо, потому что маленькие мальчики мочились под себя. Одеяла мы вывешивали сушить на солнце. Потом выстраивались на работу, так как в противном случае можно было остаться без завтрака. Обычно мы собирали валежник, помогали в саду или выполняли какую-нибудь другую работу в миссии.

После завтрака до начала уроков мы вместе с девочками и сотрудниками миссии шли в церковь, на короткую службу. Нашей учительницей была г-жа Вильсон. Она заставляла нас изрядно трудиться весь день: писать на грифельных досках, заниматься арифметикой, учиться читать. Это была хорошая учительница и добрый человек. (Я никогда не забывал о ней и, когда через много лет приехал в Брисбен на свою первую большую выставку, я зашел навестить ее. Она тотчас узнала меня и даже вспомнила мое родовое имя — Губалаталдин).

Школьных каникул мы ждали, пожалуй, с большим нетерпением, чем белые ребята. В то время большинство аборигенов жило в лесах, на земле, принадлежащей их роду. Лишь немногие разбивали лагеря неподалеку от миссии. Наступало время каникул. Родители приезжали за своими детьми и на несколько дней располагались около миссии, чтобы повидаться с родственниками и друзьями, а затем разъехаться по домам. До чего же приятно было сбросить с себя одежду, вдоволь набегаться и помогать старшим собирать съедобные коренья!

Вечерами мы сидели вокруг костра и слушали рассказы о давно прошедших временах. По ночам нас будил ритмичный перестук палочек и песни мужчин.

Но таких каникул в моей жизни было немного, ведь отец мой умер, когда я был еще подростком. Одни считали, что причиной смерти стал грипп (отец был уже немолод), другие ссылались на пури-пури, то есть колдовство. С тех пор я проводил каникулы с матерью и ее родственниками или бродил по лесам со своим старшим братом Кенни.

Однажды, когда я жил дома, в нашем селении распространилась страшная глазная болезнь — трахома. Мы все ужасно мучились: веки распухли и воспалились. Многие старики впоследствии совсем ослепли. У меня и сейчас слабое зрение. Охотиться с больными глазами очень трудно. До сих пор помню, как мы голодали тогда.

Обычно старики все болезни лечили теплом. Однажды вечером мой в то время уже старый дядя сидел, склонившись над пылающим костром, оттянув нижние веки, чтобы как-то согреть глаза. Один из моих товарищей, который тоже сильно страдал от трахомы, примостился по другую сторону костра. Когда он поднял голову, то увидел глаза старика и решил, что перец ним злой дух. Мой друг завопил и кинулся на несчастного старика с горящей головешкой. Потасовка продолжалась до тех пор, пока, наконец, не выяснилось, в чем; дело.

Самым крупным событием за время моей учебы в школе был день, когда я впервые увидел самолет. Священник Вильсон часто переговаривался по радио с «летающим» доктором, который находился в Клонкарри. «Летающий» доктор велел Вильсону расчистить площадку, чтобы самолет мог приземлиться и взять на борт больных или раненых. Вильсон решил соорудить площадку на острове Денхэм, в нескольких сотнях ярдов от миссии.

В лес отправили людей собирать народ на строительство аэродрома. Стариков это известие взволновало; уж очень хотелось увидеть эту гигантскую птицу, которой управляет человек. Пришедшие на корчевку кустарника люди были одеты лишь в набедренные повязки с пришитой спереди полоской меха кенгуру. Женщинам раздали платья, но надевать их они не стали. Мы, мальчишки, тоже помогали взрослым. Однако, несмотря на наши старания, строительство полосы продолжалось более года.

Приближался день, когда должен был прилететь первый самолет, и нетерпение наше достигло предела. В то время я и подумать не мог, что в один прекрасный день сам полечу на реактивном самолете в Канберру на выставку-продажу моих картин. Для меня день, когда я впервые увидел самолет, был более волнующим, чем тот, когда мы узнали о первом полете человека на Луну. Все старики пришли из леса и с нетерпением ждали наступления великого дня, но когда он, наконец, наступил, их не оказалось на аэродроме. Старики ушли решать собственные неотложные дела.

Самолет был небольшой, одномоторный, зато шум при его приземлении стоял страшный. Мы кинулись в кустарник. С лаем помчались собаки. Но вот мотор заглох, и мы, набравшись мужества, вышли из своего укрытия, чтобы приветствовать доктора Алана Викерса и известного тогда летчика, капитана Дональдсона. Они прилетели на этот раз не для того, чтобы лечить людей, а решили лишь опробовать посадочную полосу и оставить пока кое-какие медикаменты, необходимые для оказания первой помощи. Когда на лодке мы везли гостей в миссию через канал Аппелл, то услышали шум, доносившийся из деревни. Там дрались. Сразу же стало понятно, почему старики не пришли встречать первый самолет. В результате доктору Викерсу пришлось изрядно поработать.

Вся кутерьма произошла из-за женщины, молодой жены Чарнджал. Мужчина, которого звали Гувада, пытался украсть жену Чарнджала, но молодая женщина отвергла его. Вскоре после этого она заболела и умерла. Тогда Чарнджал обвинил Гуваду в убийстве своей жены с помощью колдовства. Вот они-то и дрались нулла-нулла, бумерангами, и, конечно же, их родственники не остались в стороне. Драка перешла в изрядное побоище.

Потом к нам прилетало немало врачей, которые спасли жизни многим людям.

Однажды священник Вильсон позвал меня к себе и оказал, что учить меня дальше они не могут. Тогда мне было лет тринадцать-четырнадцать. Я учился в пятом классе. Это было все, что мне могла дать школа при миссии. Та же участь ждала и трех моих приятелей. Настало время самим зарабатывать себе на жизнь. Дан, Дуглас и Перси ушли в лес к людям своего племени. Я же нанялся на три месяца пасти коров, принадлежащих миссии; Иногда помогал плотникам, в общем, брался за любую работу. Потом я тоже ушел в лес и вернулся к той нелегкой жизни, какой жили мои предки.

Моя мать, старшие братья и родственники надеялись, что я внесу свою долю в общий котел. В лагере охотников лентяям не место. Дары моря — основная наша пища. Добывают ее мужчины. Женщины собирают устриц и моллюсков, выкапывают ямс, собирают орехи, фрукты и ягоды в зависимости от времени года.

Мы, молодые, обычно охотились самостоятельно. Вставали рано утром, отогревались у костра и обсуждали, куда отправиться. Завтракали, если оставалось что-либо от вчерашней трапезы, и шли на охоту лишь тогда, когда этого требовал желудок. Выросшие на море, мы живем по законам моря, подчиняясь его приливам и отливам. Иногда мы охотимся ночью.

По утрам, во время сильных отливов, мы отправлялись за крупными крабами, которые обычно прячутся в зарослях мангров; собирали устриц на выступах рифов. Иногда с копьями и воммерами лучили на мелководье рыбу, черепах и скатов. Особенно вкусны были большие жирные моллюски. Открывали обычно раковины с помощью куска камня муррава и палочки джилги, а мясо складывали в маленькие миски из коры дерева. Делается это так: камень муррава, размером с гусиное яйцо, обрабатывают с одного конца, чтобы удобнее было им разбивать створки раковины. Затем раковину открывают похожей на заостренное копье палочкой джилги. Содержимое съедают или хранят в блюде из коры.

Иногда все — и мужчины, и женщины, и дети — забирались на скалы, ели устриц, разговаривали, смеялись, брызгались водой. Если на воде появлялась рябь — след крупной рыбы или ската-хвостокола, — то кто-нибудь из мужчин копьем приканчивал добычу, что вызывало всеобщее одобрение.

Питаемся мы обычно в разное время, лишь тогда, когда что-нибудь подвернется. Рыбу жарим прямо на берегу — часть съедаем тут же, остальное завертываем в кору и относим в лагерь детям и старикам или раздаем тем, кому на рыбалке не повезло.

Старики знают о море и его обитателях буквально все: где и когда ловится лосось, где собираются косяки лобана, луны-рыбы, где прячется большая жирная треска. Самое интересное — это ловля рыбы ночью.

К ночи, когда должен начаться сильный отлив, мы тщательно готовимся весь день: мужчины отправляются к ближайшему болоту или ручью и нарезают длинные полоски коры, из которых делают факелы. Куски коры длиной от пяти до десяти футов складывают в пучки и перевязывают тонкими прутьями. Потом все рассаживаются у костров и ждут своего часа. Старики следят за положением звезд на небе и по ним точно определяют, когда начинать лов.

Первой на ночном небосклоне появляется Булдингу (Венера) — звезда женщин. Это значит, что пора разжигать костер. На нем будут готовить рыбу, которую принесут «звезды-мужчины», охотники. Эти звезды — Бидгингу и Гидбу Булан — различаются на небе часам к десяти или позднее. На своих плечах они несут Йуле (Млечный Путь) — дорогу или тропу, по которой ночью пойдут охотники. Есть на этой дороге и место для стоянки, где хранятся волосяные пояса, бумеранги, копья, нулла-нулла и многие другие предметы.

Появляются и другие звезды, такие как Нугувард, — Плеяды. Приход Плеяд предупреждает нас о перемене погоды, о том, что наступают холодные месяцы с сильными юго-восточными ветрами. В это же время можно видеть большие стаи тянущихся с юга на север караваек, которых мы называем также Нугувард.

Когда на небе появляется Гидбу Булан, один из стариков идет взглянуть на воду. Если все идет правильно, мы забираем свои сети, зажигаем большие факелы и направляемся к заранее намеченному месту. Зайдя в воду по плечи, образуем полукруг. Тем временем двое или трое наших соплеменников идут вдоль берега, колотят по воде руками и стараются произвести как можно больше шума. В тот момент, когда станет ясно, где находится косяк, мы раскидываем сети и начинаем окружать рыбу, постепенно замыкая круг. Каждый может загнать в свою сеть столько рыбы, сколько хватит сил вытащить. Часто нам удавалось вылавливать по тридцать-сорок штук трески и другой рыбы. Тогда вся ночь уходила на то, чтобы ее приготовить. Мы устраивали пиршество, потом целый день отсыпались, но к ночи были уже готовы снова отправиться на рыбалку.

Пять лет ушло у меня на учебу в школе белых, и теперь предстояло провести несколько лет в «школе предков», чтобы познать разные способы и законы охоты. Мы учились находить след черепахи на берегу после отлива, прутом или копьем прощупывая песок, и когда кончик оказывался мокрым, начинали копать и находили порой около сотни черепашьих яиц. Всякий раз, когда удавалось поймать дюгоня или морскую черепаху, у нас был повод отпраздновать это событие и потанцевать.

Все наши острова довольно равнинные, большинство поднимается не более чем на сто метров над уровнем моря. Самая высокая точка на острове Морнингтон достигает лишь пятисот футов. Острова окаймлены песчаными берегами, заросшими манграми, а дальше, за ними, — большие песчаные дюны, где есть пресная вода. Часть острова Морнингтон покрыта болотами, остальная поверхность представляет собой песчаную равнину или невысокие отроги железняка, поросшие буком и железными деревьями.

В июне, июле и августе, когда дуют сильные юго-восточные ветры, на побережье холодно и неуютно. Рыба почти не ловится, мы уходим в глубь острова и разбиваем лагерь на берегу небольшого ручья или водоема, укрытого от ветра. Здесь хорошо ловить лещей, сомов, черепах. Кроме того, в это время года можно собирать морские лилии. Большая лагуна, в которой росли лилии, была избрана местом для проведения обрядов. Люди съезжались сюда со всех островов на праздник, ели цветы, стебли и корни лилий. В это время года продолжалась охота на валлаби, динго, игуан, ящериц, змей, лягушек и птиц. На наших островах не водятся эму, кенгуру, опоссумы и ехидны — их истребили так давно, что в нашем языке им нет даже названий.

Сбор устриц после отлива (рисунок Дика Рафси)

Рыбу мы загоняем в каменную западню или перегораживаем ручьи и заливчики ветками, обмазанными глиной. Когда начинается отлив, рыба не может уйти. Рыбу ловят также сетями или лучат копьями. В давние времена люди плавали на плотах вдоль рифов и копьями били дюгоней и черепах — самое вкусное для нас мясо. Я уже говорил, что в заливе Карпентария прилив и отлив бывает лишь раз в сутки, и когда отлив начинается ночью, на рыбную ловлю выходят с сетями. В расщелинах рифов над отметкой отлива устанавливаются факелы из коры бумажного дерева. Когда все готово, рыбаки начинают бить по воде, тогда рыба, крабы, устрицы и другие панцирные прячутся в углубления в кораллах, на которые рыбаки набрасывают сети. Там их и ловят.

В наших лесах водится много всякой живности: тут и валлаби, и игуаны, и динго, и летучие лисицы, и дикие индюки, и голуби, и утки, и другая дичь. В земле находим сладкие орехи, по величине не уступающие земляным, ямс, который мы называем банги (по вкусу он напоминает картошку, обычно его едят сырым); собираем маниок, орехи, фрукты, ягоды, дикий виноград, мурабин, ягоды джидалл, плоды мангров, мед диких пчел.

Большинство кореньев и ягод можно есть сырыми, но ямс, личинки цикад и мангровые плоды требуют специальной обработки; их толкут, а затем в течение месяца вымачивают. Только после этого их можно безбоязненно употреблять в пищу. Есть много законов, которым необходимо следовать, когда собираешься готовить пищу.

Так, наш закон не разрешает смешивать дары земли и моря, он даже запрещает готовить их на одном огне. То, что собрано на земле, нельзя брать с собой в море, а если поешь мяса валлаби, ящерицы или меда, то после этого в течение нескольких часов не следует выходить в море. За исполнением этого закона следит Тувату, змей-Радуга. Если кто-нибудь нарушит его, Тувату прогневается и пошлет духов мулгри в желудок провинившегося. Нестерпимая боль порой приводит его к смерти.

Есть еще и другой закон, который не разрешает считать двустворчатые раковины, когда их собираешь. Эти крупные моллюски, или, как мы их называем, мулла, ползают в иле во время прилива, а когда начинается отлив, они зарываются в прохладную мягкую тину; сверху при этом видны только их макушки. Женщины и дети собирают мулла в плетеные корзины.

За соблюдением этого закона наблюдает старик Гуридмун. Он каменный; голос его можно часто услышать в мангровых зарослях — Гуридмун кричит как болотная выпь. Если только он услышит, что кто-нибудь считает мулла, то подкрадывается, хватает свою жертву и мучает до тех пор, пока нарушитель закона не погибнет. Для него не имеет значения, кто этот нарушитель — мужчина, женщина или ребенок.

Однажды наша семья собирала мулла, и один из ребят нашел целую колонию. От радости он принялся считать их вслух. Моя жена Элси закричала на него. В ту же минуту мы услышали возглас старого Гуридмуна: «Брум, б-р-у-м» и увидели, как задрожал кустарник. Мы побросали мулла и кинулись бежать через солончак, спотыкаясь о корни деревьев, падая и вскрикивая от страха. Кое-как выбрались мы из кустарника и пробежали через солончак. Но тут я оглянулся и увидел, что мой дядя буквально валится на землю от смеха. Мы тоже расхохотались и… вернулись в лес.

С приходом ноября, когда гремят первые грозы, зацветают мангровы. Женщины собирают маленькие круглые фрукты и пекут их на раскаленных камнях в земляных печах, но даже после этого они ядовиты, поэтому их заворачивают в кору, складывают в корзинки и опускают дня на два в проточную воду. В воде плоды размокают и рыбешка объедает весь их верхний слой. После этого их вынимают из воды, толкут и получают зеленую кашицу, которую теперь можно употреблять в пищу.

Земля, где растут мангры, принадлежит разным людям, и, если вы хотите свести с кем-нибудь счеты, нужно просто послать проклятие на его участок. Это делается так: берут горсть фруктов и бросают в южном направлении. На следующий день, когда владелец участка приходит собирать фрукты, на деревьях ничего нет — все плоды лежат на земле, завяли и в пищу уже не годятся.

В манграх водятся сотни больших летучих лисиц. Они забираются на самые высокие ветки и целыми днями спят, повиснув вниз головой. Когда на небе гаснут последние лучи солнца, лисицы разлетаются на поиски пищи. Они верещат и ссорятся в зарослях цветущих кустарников и плодовых деревьев, пока наступающий рассвет не заставит их возвратиться в свои убежища. Мясо летучих лисиц очень вкусное и считается у нас деликатесом. Оно темного цвета. Если мясо пролежит долго, то приобретает горьковатый привкус.

Летучие лисицы отличаются большой сообразительностью — они часто меняют свое жилище, чтобы надежно спрятаться от человека, динго и орлов, которые не прочь полакомиться их мясом.

Когда аборигены отправляются на поиски новых мест обитания летучих лисиц, то двигаются вдоль солончака через мангровые заросли, стараясь отыскать тропы, по которым шли динго.

Краме того, местные жители ориентируются по гнездам морского белошеего орла яррагара, который обычно устраивается на большом дереве неподалеку о г колонии лисиц. Почувствовав голод, орлан слетает вниз и хватает одну из них.

Но вот убежище лисиц найдено. Мужчины и мальчишки окружают дерево. Не давая опомниться спящим лисицам, они забрасывают их палками и бумерангами. Добычу сначала бросают в костер, чтобы опалить, а потом уже складывают в земляную печку и прикрывают ее, чтобы лисицы зажарились.

Маленьким мальчикам, готовящимся к инициации, не разрешается есть мясо летучих лисиц. Рассказывают, что давным-давно, еще во Времена Сновидений, двух мальчиков тарабаи (то есть не прошедших инициации) послали на поиски колоний лисиц. В зарослях мангров ребята обнаружили стаю лисиц, но вместо того, чтобы вернуться в лагерь и позвать мужчин, они сами стали сбивать животных. Мальчики охотились до тех пор, пока не убили много лисиц. Потом они собрали их и хотели уже идти в лагерь, как вдруг, откуда ни возьмись, к ним подошел старик и попросил поделиться добычей. Мальчики ничего не дали ему. Старик, видимо, понял, что ребята — тарабаи, и ушел.

Неожиданно мальчики заметили, что на дереве совсем низко висит большая летучая лисица. Они сбили ее с ветки и начали колотить по голове, но когда наклонились над ней, чтобы поднять, то лисица ожила. Оказалось, что это был не кто иной, как старик Тувату, змей-Радуга. Он схватил ребят и поднялся высоко в небо, прямо к Млечному Пути, где дети и остались, превратившись в два луча света. С тех пор мальчикам, не прошедшим инициацию, не разрешается употреблять в пищу мясо летучих лисиц.

Самое крупное животное, на которое мы охотимся, это гандабул — дюгонь. Его мясо — очень вкусное. В жареном виде оно напоминает свинину. Попадаются особи огромных размеров, по десяти футов в длину. У самок две груди, которыми они вскармливают детенышей.

Старики знают много разных способов охоты на дюгоней, но чаще пользуются двумя — ловят сетями или бьют копьями с плота. В сезон дождей во время прилива дюгони заходят в заливы и речушки полакомиться морской травой и мхом. Охотники наблюдают, как они поднимаются вверх по реке. По ночам можно услышать, как дюгони всплывают подышать воздухом. Вожак мягко посвистывает, следя за тем, чтобы стадо держалось вместе.

Когда в верховьях реки собирается большое стадо, охотники на плотах перекрывают устье реки крепкими (примерно тридцати футов в длину и пятнадцать в ширину) сетями, сплетенными из внутренней части коры розового дерева. Концы их крепятся к длинным шестам, один из которых вбивается в ил, а другой — в песок на отмели. Сети устанавливают впритык друг к другу, и таким образом глубокие проливы оказываются перекрытыми.

Когда все подготовлено, несколько охотников на плотах спускаются вниз по реке, колотя палками по воде, создавая при этом как можно больше шума. Напуганные дюгони, устремляются в открытое море. Когда дюгонь ударяется о сеть, охотники чуть-чуть приспускают ее, и животное запутывается. Дюгоней убивают копьями или дают им утонуть, а потом вытаскивают на берег.

Мой старший брат Тунгулминдуга, или Кенни (как его теперь называют), рассказал об одной большой охоте на дюгоней. Случилось это много лет назад, когда люди моего племени еще жили на своих землях.

Как-то ранним утром брата послали на реку посмотреть, нет ли на мелководье рыбы, черепах или дюгоней. Он прибежал, запыхавшись, и. волнуясь, сообщил, что в заливе за песчаной косой в западню попало стадо дюгоней. Мужчины бросились на берег. Дюгони пытались перепрыгнуть через косу и уйти в глубокую воду. Но тут охотники начали копьями бить животных. Мой отец Губалаталдин вонзил копье в одного дюгоня, а дед Дигайленнал убил еще двух; на долю старого Джуриналина пришлось четыре. Нескольких дюгоней поймали сетями. Вскоре все стадо было перебито.

Абориген с копьем

Старики смеялись, пели и приплясывали вокруг добычи. Теперь-то еды хватит на много дней, и не только для нашей семейной группы. Юношей угостили жареной печенью дюгоня и отправили собирать всех людей племени ларумбанда, людей южного ветра. Старики же, женщины и дети собирали в это время хворост и камни для больших земляных печей.

В песке вырыли ямы и обложили их раскаленными камнями. Туда накидали зеленых веток, а сверху уложили куски мяса, прикрыли широкими полосами коры и засыпали песком, чтобы мясо жарилось в собственном соку.

На праздник пришло все племя ларумбанда. Пиршество продолжалось много дней, и каждый вечер мы устраивали танцы у костра. Когда кому-нибудь хотелось поесть, он открывал печь, отрезал кусок по своему вкусу, и, чтобы мясо не охлаждалось, снова ее закрывал. Правда, после столь длительного пребывания на огне мясо становилось твердым, как дерево, но это никого не смущало; его отбивали палками, оно становилось мягким и снова можно было есть вволю. Ни кусочка не пропадало даром.

Теперь же мы охотимся на дюгоней на шлюпках. У некоторых даже есть лодки с подвесным мотором. И чаще всего вместо копья пользуемся гарпуном с отделяющимся наконечником (вап), который прикрепляем к крепкому шнуру тридцати-сорока саженей в длину. Такая охота дело довольно опасное, и однажды ночью мой старший брат Бурруд чуть не погиб.

В зимние месяцы почти весь день свирепствует сильный юго-восточный ветер. К вечеру он обычно стихает, и море успокаивается до полуночи. Затем снова поднимается ветер. Поначалу он дует с запада, но постепенно усиливается и меняет направление. В период затишья мы и отправляемся охотиться на дюгоней.

Однажды вечером мы взяли долбленое каноэ моего двоюродного брата Питера, чтобы отправиться в море. Пришлось ждать, пока не уляжется ветер. Я помогал пока Питеру крепить тросы аутриггера, а мой брат Бурруд подготавливал гарпун и веревку. Ветер, наконец, стих. Мы вышли в море. Ночь была чудесной, сияла полная луна. Я сидел на корме и правил, Питер устроился посредине и старательно греб, а Бурруд, который был главным нашим охотником, расположился на носу. Рядом с ним лежали гарпун и смотанная веревка.

Сквозь заросли панданусов на берегу виднелся наш лагерь, доносился лай собак, слышались голоса женщин, баюкающих детей. В глубине острова при лунном свете люди праздновали корробори.

Мы медленно плыли вдоль берега, иногда останавливались, прислушивались и вскоре различили тихое посвистывание старого дюгоня-вожака, которого у нас называют свистун. Он, как правило, крупнее остальных в стаде. Мы быстрее поплыли в ту сторону, откуда слышалось посвистывание, стараясь при этом двигаться бесшумно. Порой бросали весла, чтобы не уйти в сторону. Теперь дюгонь-свистун, видимо, был уже совсем близко.

— Скорей, — приказал Питер. — Вы вдвоем налегайте на весла. Там, около свистуна, должно быть, много дюгоней.

Подойдя близко к стаду, мы бросили весла, и течение вынесло нас прямо на дюгоней. Бурруд осторожно привстал, поднял гарпун и уже приготовился метнуть его. Вдруг он резко отпрянул, придерживая веревку, чтобы дюгонь не потащил нас за собой. Животное неожиданно вынырнуло возле лодки. Бурруд подался вперед и изо всех сил метнул гарпун. Раздался сильный всплеск. Дюгонь ударил хвостом по воде и, обдав нас брызгами, исчез в пучине вод. Я кинулся, чтобы помочь Бурруду удержать равновесие, но он внезапно исчез под водой. Дюгонь же стремительно тянул каноэ за собой, и вскоре не стало видно ни его, ни Бурруда. Минуты через две лодка неожиданно замедлила ход. Мы поняли: либо дюгонь порвал веревку, либо пошел на какую-то хитрость. Но тут мы увидели Бурруда. Он барахтался в воде прямо перед носом лодки. Его рука запуталась в веревке, и дюгонь долго тащил парня под водой. К счастью, веревка оборвалась, и Бурруду удалось выплыть. Мы втащили его в лодку и с ужасом увидели, что кисть руки была почти оторвана и болталась на сухожилии.

На берегу двое наших соплеменников Принс Эскотт и Пэдди Рид помогли нам перевязать Бурруда лоскутами разорванных рубашек и привязать руку к плоской дощечке. Потом много часов мы плыли обратно — везли Бурруда в госпиталь миссии. Почти все время он был без сознания.

На следующее утро «летающий» доктор Гарри Саттон появился в миссии и, сделав Бурруду несколько уколов, увез его с собой в больницу в Клонкарри. Благодаря усилиям этого врача мой брат сейчас снова полностью владеет рукой, хотя она и немного искривилась. Если бы не было ни доктора, ни миссии, как в давние времена, бедняга Бурруд расстался бы с рукою, а может быть даже и с жизнью. Но охоту на дюгоней он не оставил до сих пор.

На языке лардилов старый дюгонь называется гунарденетарр, старая самка — маренгур, а молодая — демингур. Детеныша мы именуем гатура мунида. Когда дюгонь убит, надо еще правильно разделать его. Владельцу участка, на котором он пойман, принадлежат хвост и голова. Если в этот момент хозяина нет поблизости, его долю отдают ближайшему родственнику. Гребцу достается грудная часть; хозяину плота или каноэ — спинка, которую он делит с владельцами гарпуна и веревки. Гарпунер получает лишь небольшую часть. Иногда в дюгоне находят неродившегося детеныша, мясо которого разрешается есть только старикам. Для маленьких ребятишек это мясо не годится: будучи слишком мягким, оно не придаст детишкам сил.

Сезон ловли дюгоней длится с мая по август. В это время они собираются стадами на мелководье юго-западнее Морнингтона, чтобы полакомиться морокой травой. Дюгонь роет траву так же, как и свиньи. Течение несет мутные потоки воды, по которым легко определить, где кормится это животное.

На эти месяцы приходится и период спаривания. На море часто слышны шумные всплески и посвистывание — это самцы преследуют самку. Порой за одной особью гонятся пять или шесть самцов. Чтобы избавиться от их преследований, самка забирается иногда на мелководье. У старых самцов спинки совсем белые, а мясо жесткое. Поэтому мы предпочитаем метать гарпун в молодых животных. Они отличаются темной окраской.

Как-то мы с Жако и Кенни попали на чудесный риф возле Тимбер-Пойнт. Там водятся устрицы, и мы ими лакомились. Вдруг Жако крикнул:

— Эй, да тут дюгони!

Мы осторожно подплыли к ним на лодке. У дюгоней плохое зрение, зато обостренный слух. Они улавливают малейший звук даже на большом расстоянии. Жако стоял на носу лодки и держал гарпун наготове. Вдруг он резко наклонился, метнул гарпун в дюгоня, выпрямился и оказался в лодке прежде, чем начала раскручиваться веревка. Однако веревка даже не натянулась.

Мы были разочарованы и начали подшучивать над Жако из-за его промаха. Он же уверял нас, что гарпун ударился о что-то твердое, должно быть, это был риф.

Жако принялся вытягивать веревку и складывать ее кольцом на дно каноэ. Вдруг он закричал:

— Что-то тяжелое! Ну-ка посмотрите! Братцы мои, да я же дюгоня убил наповал.

Его гарпун пробил животному череп и смерть наступила мгновенно. В ту ночь Жако (Варрабуджера) с превеликим удовольствием рассказывал всем о своей удачной охоте и с наслаждением уплетал жареное мясо.

Однажды мне довелось охотиться на дюгоня, у которого в носу был гарпун. Животное не могло набрать в легкие достаточно воздуха >и поэтому оказалось не з состоянии долго находиться под водой. Но сил у него от этого не стало меньше. Всякий раз, когда мы пытались набросить петлю на хвост дюгоня, он отчаянно сопротивлялся и чуть не утопил каноэ. В конце концов дюгонь разбил аутриггер, и нам пришлось перерезать веревку и отпустить его на свободу.

С помощью гарпуна мы добываем также и черепах. Старая черепаха не может долго тащить лодку — быстро выдыхается. Тогда мы втаскиваем ее в каноэ и переворачиваем на спину, а затем на берегу оставляем в тени деревьев. В таком положении черепаха может прожить несколько дней. Это единственный способ сохранить свежим ее мясо.

Черепахи чаще всего встречаются на мелководье. Их легко ловить на берегу, куда они приползают откладывать яйца. Черепахи добираются до мест, куда не доходит прилив, и роют несколько ямок. Несколько ямок они копают для того, чтобы труднее было найти их яйца. Вот мы и бродим по берегу с копьем и прощупываем песок До тех пор, пока острие не наткнется на яйца. Теперь их нетрудно откопать руками.

Очень вкусное мясо у динго-вахдун. Особенно любяг его старики. В июле и августе у динго появляется потомство, и мы отправляемся на поиски щенков. Динго прячут своих щенят от яррагара — морского орла в норах, которые роют по берегам высохших ручьев. Мы разыскиваем жирных щенков. Это — отличное лакомство.

История появления динго на Морнингтоне очень интересна. Старики рассказывают, что первые динго пришли на остров, когда он был еще полуостровом и соединялся с материком. Говорят, что первые самец и самка динго пришли на холмы Баркли с запада. Оттуда они попали на север к Пойнт-Паркер, где и обосновались на солончаках. Это место называют Нгарвин. Если там устроить стоянку, уснуть не удастся — помешает вой собак.

Потом собаки покинули Нгарвин и направились вдоль полуострова на северо-восток. На полпути, там, где сейчас остров Форсайт, самец остановился на солончаке, оглянулся и окаменел. Так и стоит он до сих пор, оглядываясь на пройденный путь. Самка же добралась до вершины Чарли Буш Бей, которая расположена недалеко от самой высокой части полуострова. Там ощенилась, и теперь на этом месте, которое также называется Нгарвин и принадлежит лардилам северного ветра, проводят обряды, посвященные динго. Историю о динго всегда рассказывает Дан Буш, потому что он — главный человек тотема динго.

Каменную статую динго с острова Форсайт кто-то из первых миссионеров отправил не то в Аделаиду, не то куда-то в другое место.

Самец и самка динго не расстаются всю жизнь и вместе воспитывают потомство. Самец приносит еду для своей подруги и детенышей. Когда щенки еще совсем маленькие, родители пережевывают для них пищу. Динго питаются валлаби, летучими лисицами, ящерицами, жуками, лягушками и кузнечиками. Не брезгуют они дохлой рыбой и черепашьими яйцами, которые находят на берегу. Едят они также фрукты, ягоды и орехи.

Динго — прекрасные охотники на крупных ящериц, живущих в песчаных норах. Обычно дикие собаки хорошо берут след ящериц благодаря их сильному запаху. Порой ящерица взбирается на дерево, но, как правило, она прячется от опасности в норе. Нужно действовать очень быстро, чтобы поймать ее. Стоит замешкаться, и ящерица уже скрылась. Тогда придется долго раскапывать нору.

Песчаные ящерицы, или дарвул, откладывают яйца в таких глубоких норах, что порой сами не могут выбраться обратно. Ящерицы откладывают по пять-шесть яиц одновременно и через несколько недель выходят на поверхность. Яйца лежат в земле в течение всего сезона дождей, а потом лопаются, и маленькие ящерки выползают наверх точно так же, как черепашки.

Мы употребляем в пищу мулгаджи, плащеносных ящериц, а также небольших ящериц — бунгуд.

Дикий мед для нас лакомство. В ноябре после первых дождей зацветает бук, и люди моего племени отправляются на поиски ульев маленьких диких пчел вонгабел. Ульи мы называем сахарным мешком — ведь мед такой сладкий! Можно наблюдать, как пчелы влетают в дупло и вылетают из него. Порою вход в маленький восковой тоннель напоминает воронку. Он так похож на ноздрю, что мы называем его носом сахарного мешка.

В поисках меда аборигены внимательно следят за маленькими черными ящерицами, которые часто живут на тех деревьях, где есть ульи. Ящерицы обычно сидят у входа в улей и ловят пчел. Если постучать по дереву, раздается глухое жужжание. Когда днем на небе видна луна, то за медом лучше не ходить — в такое время пчелы улей не покидают.

Дерево с ульем обычно срубают. Если же оно очень велико, то вырезают отверстие под тем участком, откуда слышится жужжание пчел. Затем в него вводят прутик, по которому мед стекает в сосуд из коры.

Тот, кто найдет улей и проделает в дереве отверстие, не имеет права есть мед. Он должен позвать всех, кто в это время находится в лесу, и поделиться находкой. Если же он все-таки отведает меда, то его будут преследовать неудачи. Но обнаруживший мед первым получит свою долю, когда кто-то еще найдет мед. Этот закон существует для того, чтобы мед делился поровну между всеми.

Лучшая (т. е. задняя) часть улья называется бурман. Там самый вкусный мед. Его не разрешается есть близким родственникам, матери или сестре нашедшего. В пищу его может употреблять только тетя или двоюродная сестра. В дело идет все, что есть в улье. Воск в смеси со смолой железного дерева используют при изготовлении оружия.

Несмотря на то что остров Лангу-Нарнджи, где я родился, находится всего в нескольких сотнях ярдов от самого большого острова архипелага, пчелы на нем не водятся. Вот что рассказывают старики, объясняя, почему пчелы не могут долететь до Лангу-Нарнджи.

«В давние времена Яррагара, морской орел, и Буллебул, пятнистый скат-хвостокол, были людьми и приходились друг другу братьями. Однажды они пошли на рыбную ловлю, наловили много рыбы и отправились к Губира-Пойнт, чтобы там приготовить ее и как следует поесть.

Наелись они вдоволь, но у обоих разболелись головы и желудки. Они сидели на высоком красном утесе Губира-Пойнт, держась руками за головы, и стонали. Потом Буллебул сказал Яррагару: „Ты, брат, не должен был мне давать так много рыбы. Ты ведь знал, что у меня совсем маленький желудок!“ Яррагара ответил: „Сам виноват, не надо было жадничать!“

Они стонали и спорили до тех пор, пока не услышали за спиной все нарастающее жужжание. Вокруг кишели крошечные пчелки вонгабел. Они забрались им в волосы и бороды, расползлись но всему телу. Буллебул проклинал пчел, приказывал им убираться прочь и не беспокоить людей.

Но пчелы сказали ему: „Мы хотим перелететь на Лангу-Нарнджи. До нас доносится запах чудесных цветов“. „Вам туда не добраться, — ответил Буллебул. — Это слишком далеко. Вы упадете в воду и утонете“.

Однако пчелы все ползали по телу Буллебул а и приговаривали: „Ты не остановишь нас, все равно полетим“.

Буллебул рассвирепел и прыгнул с утеса в море. Вонгабел полетели к острову, а Буллебул стал плескать в них водой и сбил многих пчел. Оставшиеся в живых вернулись на Губира-Пойнт, где на утесе все еще сидел Яррагара. Вскоре к ним присоединились другие пчелы, и все они в один голос жужжали, что им тоже хочется добраться до вкусных цветов.

Яррагара сказал пчелам, что перебираться на ту сторону не стоит, это слишком далеко, да и злой Буллебул может утопить их. Но вонгабел не стали его слушать и опять полетели через пролив. И вновь Буллебул плавал туда и обратно, плеская воду на пчел. Большая их часть утонула, и лишь отдельные пчелы вернулись к тому месту, где сидел Яррагара: „Я говорил вам, — сказал он. — Возвращайтесь домой и скажите всем вонгабел, что перелететь через пролив невозможно“».

Вот почему на моем острове Лангу-Нарнджи лет сахарных мешков. И по сей день сидит старый Яррагара на утесе у Губира-Пойнт, чтобы предупреждать пчел, а по вечерам можно видеть, как пятнистый скат Буллебул плещется и прыгает в проливе.