1

В тот день на пляже проходил конкурс красоты. Девицы в купальниках шествовали по трамплину, принимая эффектные позы. Как раз в это время туча самолетов с красными опознавательными знаками стремительно атаковала. Ничего не понимающие американские моряки размахивали руками, приветствуя сошедшие с ума самолеты. Они думали, что проходят маневры, очень похожие на настоящую войну.

Рука мисс Гавайи, поднятая в горделивом приветствии, вдруг улетела в сторону моря, словно потерянный винт самолета. Венок из цветов, который ей только что надели на шею, осыпался, роняя обожженные лепестки. Игроки в гольф бросились врассыпную с клюшками в руках. Это было воскресенье 7 декабря 1941 года, и священник, устанавливавший алтарь на открытом воздухе, чтобы отслужить мессу, увидел, как изображение Христа разлетелось вдребезги у него в руках. Отборные силы американского военно-морского флота пошли ко дну на рейде Пирл-Харбора…

Многие аргентинцы обрадовались, узнав о бойне в Пирл-Харборе. В Буэнос-Айресе это побоище было воспринято как победа танго над джазом.

Через восемь дней после этого разгрома создалось впечатление, будто Аргентина втянулась в эпопею сближения с фашизмом по той простой причине, что янки были только что поражены в самое сердце. Аргентинский президент Рамон Кастильо объявил, что Буэнос-Айрес находится на осадном положении. Таким образом он ориентировал свою страну на «Ось» под давлением верхушки армии, где почти все офицеры были связаны с тайным обществом ГОУ, ожидавшим развития событий. Офицеры, входившие в ГОУ, пили шампанское 8 декабря 1941 года, на следующий день после Пирл-Харбора. Нападение японцев воодушевило военных, словно сообщение об их собственной победе. Они ожидали, что Соединенные Штаты будут поставлены на колени, исчезнут. Офицеры восприняли гитлеровский идеал не только потому, что он олицетворял собой захватывающее мужество, но и потому, что надеялись в один прекрасный день покорить Северную Америку, а главное — Соединенные Штаты, престиж, нахальство и блеск которых порождали у них комплексы не то чистильщиков сапог у богатых хозяев жизни, не то наемных танцоров — партнеров престарелых дам. Они тоже были американцами, но это слово лишь напоминало о безудержных и восторженных восхвалениях других американцев, тех, что находятся этажом выше.

В 1889 году появилось понятие «панамериканизм». С тех пор, стремясь внедрить свою цивилизацию и свой образ жизни на южноамериканском континенте, Соединенные Штаты всегда наталкивались на Аргентину, независимо от того, было ли это стремление бескорыстным или эгоистическим. Аргентина бряцала своей военной мощью и своей собственной теорией «американисмо», направленной на создание южноамериканского блока, возглавляемого Аргентиной.

Когда в 1940 году Соединенные Штаты предложили военную помощь Бразилии, аргентинские забияки были уязвлены. С 1940 года военная аргентинская элита с нетерпением ждала победы Гитлера, чтобы под его эгидой стать во главе южноамериканского континента, который должен был послужить плацдармом для Гитлера при завоевании страны дяди Сэма.

Человек, которому предназначалось начать эту операцию, уже сдувал в полумраке пылинки со своей униформы гитлеровского гауляйтера. Это был статный моложавый офицер, приятный в обхождении и чрезвычайно ценивший хорошие манеры. Он с необыкновенным достоинством преподносил исповедуемые им гнусные теории фашизма. Так метрдотель пальцами, пропахшими чесноком, подает сахарницу с видом человека, отдающего свое сердце. Этого сторонника тайной нацистской армии в Аргентине, именуемой ГОУ, звали Хуан Доминго Перон.

* * *

Аргентинские военные всегда были верными слугами бывших крестьян, которые владели миллионами голов скота и необозримыми пастбищами. Землевладельцы и представляли собственно Аргентину. Их патриотизм измерялся количеством гектаров земли, которой они владели.

Радикальная партия, впервые в аргентинской истории пришедшая к власти в 1916 году, воплощала реванш большого города по отношению к сотне фермеров-аристократов, издавна управлявших нацией под вывеской «консерваторов». К несчастью, представитель новой власти в Каса Росада, лидер радикальной партии Иполито Иригойен, пообещавший руководить страной по-новому в противовес прежним торговцам скотом, сразу же почувствовал упоение властью и отгородился от народа, наслаждаясь преимуществами своего положения.

Этот старик с маниакальными наклонностями стал заложником своих секретарей, которые требовали тысячи песо за организацию встречи с президентом. Бородатого коррупционера на президентском посту прозвали в народе «Пелудо» — Крот.

Он провозглашал одну философию: «Хорошие должности для всех!» — было от чего прийти в восторг нации, радостно ринувшейся на завоевание «положения в обществе». Радикальное движение превратилось в бюро по трудоустройству, поощряя всеобщую погоню за портфелями, что до сих пор было прерогативой, ревниво охраняемой землевладельцами-аристократами.

Тогда консерваторы привели в действие армию, так как выяснилось, что чистка необходима. В 1930 году Крот, погрязший в махинациях и делишках с предоставлением незаконных льгот, увидел, как гипсовый бюст его собственной персоны сбрасывают на плиточный пол резиденции Каса Росада.

«Революция» вломилась в открытую дверь. Старый привратник, такой же хилый, как и изгнанный президент, без возражений отдал ключ от Дома Правительства военным, которые повелительно потребовали ключи, возвышаясь над ним на своих лошадях.

Генерал Хосе Урибуру занял место Крота.

Консерваторы, вновь пришедшие к власти, повели себя так, будто не лишались этой власти на шестнадцать лет. Они вновь обрели свои прежние привычки, за которые их изгнал когда-то глас народа. Плохое правление Иригойена не подтолкнуло их подвергнуть что-либо справедливому пересмотру, откорректировать устаревшие методы погонщиков скота, не обремененных сомнениями.

Национальной сторожевой собакой стал генерал Урибуру, восхваляющий фашизм, а затем другой генерал, Хусто, разделяющий эти же идеи. Позже консерваторы добровольно решили поставить у власти радикала, опасаясь, что народное движение снова сметет их, но в тени президента от радикальной партии оставить вице-президента консерватора. Ортис, богатый адвокат радикальных убеждений, стал президентом, а консерватор Рамон Кастильо — вице-президентом. Однако Ортис, увидевший во время своей избирательной кампании детей, родители которых никогда не имели возможности купить мяса, и землянки, служившие жилищами многочисленным семьям, по возвращении в Буэнос-Айрес заявил, что все это нужно изменить, посеяв тем самым панику среди тех, кто помог ему вскарабкаться на вершину власти, рассчитывая сделать президента своим послушным орудием.

Консерваторы все же получили его голову, не убивая его, что не представлялось возможным, и не провоцируя еще один военный поход на Каса Росада, а устраивая банкет за банкетом. Ортис слишком любил поесть. Диабет заставил его покинуть пост в 1940 году, и тогда Кастильо взял власть в свои руки. Тур избирательной кампании снова был выигран.

Но в 1943 году правящий класс собственников начал задумываться о гитлеровской неразберихе.

Власть имущие приготовили даже кое-какие любезности в адрес будущих победителей по той очевидной причине, что, не уничтоженные и не смещенные немцами, они оставались старыми добрыми партнерами…

Партия консерваторов, хотя ее члены и были нацистами в душе, дела ставила превыше всего. Кастильо был вынужден изменить характер своих публичных деклараций и не начинать больше речи призывами к всеобщему мужеству. На его штабной карте с контурами европейского поля битвы черные булавки изображали Германию, противостоящую красным и синим булавкам — России и англосаксам. Теперь эти булавки начинали колоть ему пальцы, стоило дотронуться до них. После безудержного бахвальства по поводу немцев и их крестового похода он публично заявил, что нейтралитет для Аргентины будет лишь благом.

Для ГОУ наступил подходящий момент для того, чтобы по приказу Фаупеля, немецкого генерала, тайно доставленного в Буэнос-Айрес на подводной лодке, появиться на сцене, ужесточить ситуацию и завладеть командными рычагами наперекор всем…

Впервые в истории Аргентины военные становились у руля власти без горячего одобрения крупных землевладельцев, аристократии, которая хотела считаться не только самой древней, но и самой элегантной и самой могущественной аристократией современности…

 

2

4 июня 1943 года генерал Артуро Раусон, руководивший Школой кавалерии, получил приказ ГОУ двинуться к Каса Росада.

Раусон — молчаливый человек с голубыми глазами и тонкими усиками. Раусон производит смотр лошадей и кавалеристов. День очень холодный. Блестят шпаги. Раусон прыгает в седло и дает колонне знак к отправке. Лошади бьют копытами, перебирают ногами.

На всем пути генералу аплодируют. Мрачная медлительность шествия внушает доверие толпе. Раусона будоражат приветственные возгласы, он не заставляет коня ускорить шаг, а продолжает кланяться направо и налево. Добравшись, наконец, со своими кадетами до проспекта Санта-Фэ и продвигаясь к резиденции Каса Росада, видневшейся вдали, генерал уже мнит себя равным Александру Великому. В начале пути стоял лишь Артуро Раусон, генерал, которому тайное руководство доверило небольшую парадную роль и выполнение определенного приказа. По прибытии на место Раусон Великий спешился с внушительностью Сципиона Африканского, вернувшегося из завоевательного похода. Он требует к себе привратника Каса Росада и готовится красивым голосом отчеканить Рамону Кастильо приказ о подчинении.

Но привратник Каса Росада по указанию Кастильо несет ключи от правительственного дворца торопливо, как вышколенный слуга. Раусон узнает, что президент уже сбежал на небольшом военном корабле. Раусон, несомненно расстроенный отсутствием электрических огней и легкостью, с которой отворились двери, без особой радости поднялся по лестнице, ведущей на балкон Каса Росада. Он не сумел быстро опомниться от аплодисментов, сопровождавших шествие отряда, и не мог так легко отмахнуться от одобрения толпы, собравшейся по обе стороны дороги, жадной до любого зрелища, даже чреватого опасностями.

Раусон вышел на балкон Каса Росада. Он должен был всего лишь объявить — в этом состояла его миссия, — что Рамон Кастильо уходит со своего поста и уступает место новым энергичным людям из ГОУ. Но, опьяненный славой, он сначала принялся большими глотками пить вино аплодисментов, вспыхнувших с новой силой при его появлении. Наконец, под непрестанные крики толпы Раусон сделал широкий жест, назначая себя преемником Кастильо. Другого решения для него не существовало.

Раусон разместил свое войско вокруг Каса Росада. Хозяином прошелся по дворцу. Опьянение длилось недолго: как только рассеялась шумная толпа, он остался один на один со своим безмолвным величием. Правление Артуро Раусона длилось двадцать восемь часов.

Потом его отстранили от командования кавалерийским полком и поспешно отправили послом в Бразилию. Раусону объяснили, что он должен почитать за счастье эту награду, и если его не бросили в темницу, то только, чтобы не портить красоту «революции»!

 

3

Президентом стал генерал Педро Рамирес, министр обороны, на которого пал выбор ГОУ. В свою очередь он назначил новым министром обороны Перона.

Едва утвердившись на самом высоком посту в государстве, Рамирес заявил, что только Аргентина и Бразилия могут претендовать на главенствующую роль на южноамериканском континенте. Беглый взгляд, не скрывающий симпатии к союзникам, в сторону Бразилии.

Новые люди, вставшие у кормила власти в Буэнос-Айресе, неустанно заявляли о героической миссии Германии. Предводители «Оси», не интересуясь особо личностью Рамиреса и намерениями тех, кто его поддерживал, при вступлении нового президента на высокий пост направили ему поздравительную телеграмму и признали этот захват власти. Только несколько месяцев спустя Англия и Соединенные Штаты узнали, что Аргентине еще несколько лет тому назад, до 1 сентября 1939 года, была отведена роль первой гитлеровской страны в Южном полушарии. «Кастелассо», дворцовая революция 4 июня 1943 года, была всего лишь мирным осуществлением плана «Оси». А по приемнику узнали и имя исполнителя: полковник Перон.

Аргентинская армия предпочитала якшаться со всяким сбродом под гитлеровскими знаменами, лишь бы не подчиняться олигархии двухсот семей землевладельцев, суровых и мрачных. В лице Кастильо военная секта ГОУ сокрушила не только президента, который начал сомневаться в нацистах, но и глашатая аристократов-землевладельцев.

Перон все чаще и чаще выступал вместо Рамиреса.

— Друзья, — говорил он, — нации больше не могут обороняться в одиночку. Эра наций сменяется эрой континентов. Германия объединяет европейский континент. На нас возлагается великая задача объединить южноамериканский континент…

Все это могло вызвать некоторое воодушевление и, может быть, подъем национального духа, если бы немцы одержали победу. Но когти нацистам подпилили, они уже теряли большие куски России и Африки. Призывы Перона и Рамиреса к чистоте и величию падали в пустоту. Аргентинский народ проникался сочувствием к подвигам участников Сопротивления оккупированных стран, в то время как Перон разбрасывал одни и те же цветы красноречия в передачах радио Буэнос-Айреса.

В конце концов руководство ГОУ пришло к выводу, что необходимо срочно менять тактику. Если не удается поднять или хотя бы заинтересовать массы, прославляя Германию, то как удержать народ в руках? Не проще ли овладеть массами, восхваляя и будоража их самих? Начиная с 1942 года происходило мощное движение провинций по направлению к Буэнос-Айресу при том, что приток извне был вялым, а иммиграция отсутствовала вообще. Буэнос-Айрес, по примеру больших городов, которые копировал, стал промышленной столицей, уже не являясь более местом отдыха и развлечений богачей. Армия, находящаяся у власти, вдруг приглушила прославление нацистского сверхчеловека и предприняла попытку сделать сверхчеловека из обывателя, из скромного труженика.

Военные устанавливали количество рабочих часов на предприятиях, а также давали указания насчет длины женских юбок. Они больше не восхваляли аскетизм нацистов, но и не собирались отказываться от воинствующего ханжества и паясничанья.

От людей требовалась добродетель, начиная со школьной скамьи. Когда-то папский нунций был выслан из Аргентины за то, что отстаивал религиозное обучение в школах. С 1884 года говорить школьникам о Христе и его учении считалось преступлением. Офицеры издали декрет, по которому религиозное воспитание становилось отныне обязательным в школе и в армии. Любовь к «Оси» стала платонической, и, чтобы провозгласить изменение морали и нравов, на новых почтовых марках поместили новый лозунг: «Честность, Справедливость, Долг».

 

4

Эва Дуарте окончательно рассталась со своей мечтой стать звездой театра или кино. Она цепляется за микрофон и за бедняков. Если ей запрещают воплощать героинь — из-за сговора импресарио, считает она, — ладно! Она станет знаменитостью сама, без их помощи. Сейчас она глашатай бедноты. Она громогласно заявляет на Радио-Бельграно о достоинствах угнетенного народа. Она не нашла большой роли, достойной ее персоны, но намерена создать эту роль из множества фрагментов, пользуясь всеми известными пьесами. Эвита оставляет амбициозные устремления предстать героиней на сцене, чтобы самой стать персонажем.

Неожиданно ее речи в защиту угнетенного класса совпадают со звуком колокола, в который бьет правительство гитлеровского толка. Потеряв надежду опереться на победу нацистов, власти решили притвориться, что озабочены участью трудящихся.

Новое правительство поспешило выбить на фронтоне новоиспеченного отделения секретариата труда следующие слова: «Мы стремимся ликвидировать классовую борьбу…» Свастика дала трещину. Нужна новая эмблема. Вместо орла — коленчатый вал и серп.

Эва Дуарте разыгрывает принадлежность к народу, мечтая в глубине души быть аристократкой. Так идет она навстречу другому лицедею, который играет по команде ту же роль, что и она. Двое актеров соединятся, будут беседовать о своем возвышенном занятии — благе народа. Каждый из них хочет играть главную роль в этой пьесе и каждый думает, что другой лишь помощник, опора, и пользоваться ею следует неспешно.

Пьеса совершенно новая. Для двоих вполне хватит места в этом светском балете над блюдом с чечевицей. Смущенный взгляд становится понимающим, встретившись с другим смущенным взглядом, остановившимся на лачуге без водопровода или с крышей, прохудившейся в самом неподходящем месте — над детскими кроватками. Многочисленная публика всегда присутствует на этом представлении. Это те, кто слушает историю своей собственной жизни со слезами на глазах, затаив дыхание.

Людская масса, которую олигархи считают ничтожной и трусливой, чванливо выпячивает грудь, когда ей начинают говорить о ее душе. Народ слушает похвалы себе, восхваления в свой адрес. Лохмотья, жилище, открытое всем ветрам, — все то, что вчера считалось подозрительным, сегодня становится предметом умиления. Страдания народа превращаются в раны Христовы. От них больше не отворачиваются, перед ними простираются ниц.

Эта публика более многочисленна и почтительна, чем посетители ночных клубов, продолжающие курить и пить шампанское в то время, как вы исполняете свою песенку. Это действительно та публика, что нужна Эве Дуарте.

* * *

Аргентина, колониальная империя Испании, сначала представляла собой равнины без конца и без края, на которых паслись неисчислимые стада лошадей и буйволов. Люди в пампе принялись укрощать диких лошадей и забивать быков, чтобы выжить.

В те времена, чтобы считаться королем, достаточно было иметь коня и тесак. В Аргентине, поставлявшей огромное количество кожи, гаучо обладал самым высшим статусом — забойщика скота на бойне. Он стал более жестоким, чем мародер-индеец, который отныне скитался как пария по своей исконной стране в поисках старинных богов и прежних очагов. Животные резвились на просторе. Сбор кож стал национальным занятием.

Когда испанскому владычеству пришел конец и во главе каждой провинции, получившей самоуправление, встал каудильо, появились предводители, которые были всего лишь наиболее энергичными гаучо. Они сохранили образ мыслей человека, вооруженного ножом. Они так же легко расправлялись с норовистыми противниками, как вырезали язык у забитого животного. Так, первыми хозяевами страны стали главари банд. Как только одному из предводителей этой нации головорезов требовались деньги, он принимал решение продать несколько кусков огромного пространства, которое никому не принадлежало.

Страна была поделена на участки. Платить можно было натурой. За несколько лошадей приобретали участок земли, для разметки которого порой нужно было шагать целый час. Век спустя этот участок становился настоящим царством для потомков первого владельца. Прошел еще век, и Аргентина была стреножена. Животные оказались в загонах, а люди — под гнетом фермеров, управлявших своей собственной империей…

 

5

Перон родился в ста километрах от Буэнос-Айреса в богатой пампе. Большую часть населения города Лобоса, то есть города «волков», составляли богатые фермеры и важные персоны. К тому времени, когда в октябре 1895 года на свет появился Хуан Доминго, семейство Перонов пришло в упадок. Марио Перон, его отец, стал служить с тех пор у более удачливых фермеров.

Разорился он не из-за мотовства. Напротив, Марио, в чьих жилах текла итальянская кровь предков, носивших фамилию Перони, был честным тружеником, быть может, несколько ограниченным, заключенным в тесные рамки небом и временем, своими животными, своим полем. Он женился на молодой женщине с примесью индейской крови, по слухам, страдавшей приступами меланхолии. Ничто не могло вывести ее из задумчивости. Все, что она видела, становилось предлогом для того, чтобы унестись мыслью в высокие сферы: фотография, ткань, слетевший с дерева лист. Никак не могла она избавиться от тоски. Напрасно осыпал Марио любимую жену все более роскошными подарками. Мадам Перон сохраняла отсутствующий вид, лишь слегка вздрагивали веки. Став матерью, она не обращала внимания на своих двоих сыновей, и они росли без ее ласки.

На всю жизнь у Марио Перона осталось впечатление, что эта женщина так и осталась непокоренной. Отсюда и разорительные подарки, которыми он ее осыпал в надежде получить на одну улыбку больше. Но жена его принадлежала божественным далям, и никакой бриллиант не мог вернуть ее на землю. В результате Марио Перон потерял свои земли и стада. Разорение погнало семью Перонов с двумя детьми, старшим Марио и младшим Хуаном, на территорию Санта-Крус у южных пределов американского континента.

* * *

Баранов с фермы Перона работники оскопили, пользуясь собственными зубами, а телят — щипцами. Вечером на кухне эстансии они лакомятся плодами своих трудов, в то время как окровавленные барашки жалобно блеют в коралях. Загон расположен неподалеку, и часто какая-нибудь овца пытается лизнуть через железную проволоку стонущего ягненка. Тысячи баранов много дней проделывают долгий путь в облаках пыли. Собаки набрасываются на раненых животных и перегрызают им глотки на обочине дороги. Они пьют мутную воду из реки, дожидаясь, когда подгулявшие гаучо снова сядут на коней и двинутся в путь. Море животных медленно катится по направлению к холодильным камерам. В аккуратных строениях витает нескончаемый запах смерти. Потоки воды непрерывно смывают кровь, текущую рекой. Лачуги рабочих, рассеянные вокруг бойни, пропитаны запахом смерти.

На морском берегу чайки камнем падают вниз, дерутся между собой из-за отбросов, сбрасываемых в море. А на окраинах поселка смерти с одной стороны отправляют бочонки с жиром и выпотрошенные замороженные бараньи туши, покрытые марлей, а с другой стороны принимают новых животных, пригоняемых бесчисленными стадами. Дрожащие животные скапливаются в конце длинных дощатых коридоров, где под общим натиском они вынуждены продвигаться вперед, чтобы их внезапно поразила сверкающая молния ножа.

Кондоры мерно бьют своими мощными крыльями. Время от времени они набрасываются на кроликов и кошек, не брезгуя и падалью. Огромными воздушными стадами бесконечно кружат они, то приближаясь, то удаляясь. Круги все сужаются, птицы долго планируют, нацеливаясь, выслеживая, рыская, вновь поднимаясь ввысь, чтобы наконец ринуться вниз в яростном урагане крыльев, красных гребней и окровавленных клювов, нападая на детенышей животных.

Оглушительно хлопая гигантскими крыльями, они изолируют свою жертву, ослепляют ее, потрошат и разрывают на куски, стервенея от кровавой плоти. Потом птицы снова поднимаются ввысь широкими кругами, удаляясь все дальше и дальше от этих кладбищ, от этих останков, которые шевелит ветер, словно желая наполнить их новой жизненной силой.

Маленький Хуан Перон без страха смотрит на эту картину; такие спектакли разыгрываются ежедневно среди обломков скал. Иногда валуны срываются со склонов и откатываются на сотни метров, не придавив никого, лишь примяв траву…

* * *

Поправив свои дела в жестоком краю, где требуются спартанские усилия, чтобы заработать на жизнь, Марио Перон поскорее увозит семью в менее зловещий край.

Он приобретает ранчо неподалеку от Буэнос-Айреса.

Дед Хуана по отцу выполнял в своей деревне обязанности костоправа. Его называли «врачом». Это лестное звание издавна составляло гордость семьи. Чтобы избавиться от унижения, пережитого в период временных неудач, когда ему пришлось пойти на службу к другим, Марио Перон решил, что старший из его сыновей унаследует ранчо, а из второго захотел сделать образованного человека. Теперь, вновь обретя состояние, он мог себе это позволить: облагородить младшего учением.

Но основное достоинство Хуана — его мускулы. Его единственная радость — бицепсы, и это вполне соответствует его крестьянской наследственности. Порой в его взгляде зарождается отстраненность, бегство в туманную даль, доставшееся от матери, но кулак сохраняет добротную костистую мощь отцовской длани. Когда в школе на него нападали, он действовал ногами и коленями, как будто ему чудилось, что над головой у него кружит черная птица, а он должен бежать, не размахивая руками, а плотно прижав их к бокам, бежать подальше от песчаной бури, в которой кружат кондоры.

 

6

В десять лет Хуан Доминго сменил школу. Было решено направить его по военной части. Мальчик не отличался выдающимися способностями, но был непобедим в гимнастике. Патагония закалила его.

Хуан Доминго был замкнутым подростком, отгородившимся от мира в своей душе. Ему вдалбливали в голову роскошь слов. Некоторых, самых громких.

Дети на улицах провинциальных городов часто бесплатно выполняли поручения взрослых. Перон никому не оказывал услуг. Мечты тихо струились в нем, как сочится кровь из открытой раны. Он никому не доверялся. У него не было другого предназначения, другой роли на земле, кроме как впитывать науку своих преподавателей военного дела, быть может, не находя в этом особой радости, но и не имея ни малейшего желания опровергать эту науку.

В восемнадцать лет Хуан Доминго Перон — лейтенант в аргентинской военной Академии. И в офицерской школе, и в Высшей военной школе учителями Хуана Перона были немцы; он почитает лишь немецкую стратегию, благоговеет перед немецким будущим. Едва зарождаются в Германии звуки фанфар, прославляющих свастику, и начинаются марши коричнево-черных колонн с факелами, как сердце этого питомца войны начинает учащенно биться. В изучении германских победоносных войн молодой человек находит пищу для обожания.

Утопия, окрашенная кровью.

* * *

Когда Хуан приезжает в увольнение на отцовское ранчо, Марио Перон держится с ним сурово. Его сын обладает нежными чертами лица, как у его матери, и крепкой статью дровосека, доставшейся от отца. Хуан мрачен во время своих кратких визитов к родным, но за пределами семьи вновь обретает свое единственное оружие — улыбку знаменитости из мира кино.

В 1927 году ему исполнилось тридцать два года. Хуан Перон исполнял обязанности личного секретаря дивизионного генерала Франсиско Медины, которому не понравился из-за своей излишней мягкости, не свойственной настоящим военным. Слишком обходительный, слишком вежливый, в конце концов он начал генералу надоедать. Медина отверг этот сомнительный эрзац вояки.

Хуан Перон стал преподавателем в военной школе. Он монотонно рассказывал о заслугах Цезаря и Наполеона, но с жаром повествовал о Клаузевице, Мольтке, Шлиффене и о том самом Зеекте, который восстановил немецкую армию под носом у победителей.

Перон, пользовавшийся популярностью в военной школе благодаря своим утонченным манерам, влюбленный в теории Клаузевица, не терял безмятежности взгляда, излагая эти теории. Он был мягок с учениками, объяснял степенно, не горячась, принципы тактики уничтожения, и стерильная улыбка примадонны не сходила с его лица.

* * *

Перон приглашен на обед к одному из преподавателей военной школы. Красивый дом с террасой, холл увешан громоздкими картинами с батальными сценами.

Статная и миловидная дочь хозяина дома прикована к инвалидному креслу. Хуан Перон становится частым гостем. Он взволнован шушуканьем, царящим в доме, покорен интеллектом отца и кротостью его дочери. Хуан Доминго часто торопится опередить жест отца и подкатывает кресло к столу, наливает девушке вина, испрашивает разрешения нарезать мясо на ее тарелке.

Эта сцена разворачивается в 1935 году. Перон только что отметил свое сорокалетие. В сущности, никто бы не дал ему этих лет. Выглядит он вечным юношей. В сорок лет Перон еще не женат, но при этом не скрывает никакого изъяна, никакого тайного порока. Жена, по мнению полковника Перона, не является ни воплощением прелести, ни идеалом. Она — помеха в повседневной жизни.

Но такая отстраненность от женщин рискованна: того и гляди начнут роиться смутные слухи. А ведь нужно, чтобы весь мир был с тобой заодно, никого нельзя огорчить, поэтому следует воспользоваться случаем и погрузиться в терпкое сладострастие женитьбы, не заразившись страстью. Женитьба на прекрасной калеке — вот средство заслужить уважение и обрести завершенность. Ее отец — великодушный друг, который приглашает его к себе, наставник, формирующий его взгляды; Перон убеждает себя, что ему ничего не стоит доставить другу радость.

Когда однажды вечером полковник сообщает хозяину дома о своих намерениях, тот вскакивает с места:

— Я не позволю вам сделать это!

Полковник умиротворяюще улыбается и шепчет:

— Амиго…

Наконец, отец успокаивается, а полковника охватывает вдохновение. Он говорит, мечтает вслух, превозносит очарование той, на руку которой претендует. Никогда ни один влюбленный не восхвалял женщину лучше, чем он. Для него эта девушка, недвижимая, как кусок гранита, более реальна, чем любая другая молодая и пылкая подруга. Кротко улыбающаяся, она полностью зависит от мужчины. Предмет мечтаний, который подкатывают в кресле то к одному окну, то к другому. Жена, которая не может последовать за вами, так что вы не испытываете угрызений совести, оставляя ее одну в своей темнице, а мимолетный поцелуй значит для нее так же много, как какая-нибудь сладострастная оргия.

Молодая женщина в инвалидной коляске, которую он не возжелал — было бы преступлением возжелать ее, — окидывает полковника нежным взглядом. А он тепло предлагает ей дружбу далекого и великодушного мира. Нужно защитить ее. В обмен она не навяжет вам никакой обузы, только нежные взоры. Это потрясающее братство не ведет к каким-либо последствиям. Арминда Феркес не представляет опасности для своего мужа-полковника. Взяв ее в жены, он убивал двух зайцев. Перон доставлял удовольствие своему наставнику и становился героем-стоиком в глазах остальных.

Брачная церемония была совершена конфиденциально в той самой комнате, где всегда жила девушка. Отныне Хуан стал женатым человеком и мог заставить смолкнуть зловредные слухи.

 

7

«Супруга» с нетерпением ждала возвращения полковника. Страдания, вызванные этим ожиданием, были не менее тяжкими, чем страдания женщины, ожидающей разрешения от бремени. Полковник давно уже пространно объяснил, какой он сделает выбор. Он хотел дьяволенка, девочку, игривую и капризную.

Документы на удочерение были готовы, оставалось лишь проставить в них имя. Сиротский приют находился в десяти километрах от столицы, и Перон снова совершил эту прогулку, но на этот раз в машине, предоставлявшейся в распоряжение офицеров.

Перон нашел то, что искал, уже при первом визите, однако сделал вид, что колеблется, взвешивает в раздумье недостатки и достоинства. Та девочка, которую он выбрал, была похожа скорее на ожесточившегося мальчишку. Ей было всего восемь лет. Пока в секретариате приюта выполнялись формальности и девочку вводили в курс дела, Хуан Перон расхаживал взад и вперед у дверей приюта. Девочка восприняла новость спокойно, как будто ей объявляли о предстоящей прогулке. Она широко улыбнулась. Ничего больше.

Час спустя полковник впустил ее одну в дом женщины в инвалидном кресле. Сам скромно остался снаружи, дожидаясь конца излияний.

Наконец-то он обзавелся женой и ребенком, не вложив в это ничего от своей личности.

* * *

Когда его жена испустила дух между окном и кроватью, полковник опечалился, но в то же время испытал облегчение. Он потерял свое благопристойное прикрытие. Арминда Феркес не успела понять, что она представляла собой для полковника. Она стыдливо упивалась его присутствием, его тенью.

Полковник неожиданно стал вдовцом Пероном. Это слово было так же чуждо ему, как и слово «муж».

Вдовец и нелюдим по натуре, он сохранял свою репутацию вечного «первого любовника».

 

8

Нацистский пират «Адмирал Граф Шпее» 13 декабря 1939 года был застигнут врасплох британскими крейсерами в Рио-де-Ла-Плата. Понадобилось пятнадцать часов, чтобы вынудить немецкий корабль, уже потопивший немало союзнических судов, искать убежище в нейтральном порту Монтевидео. В течение пяти дней германский консул вел борьбу, стараясь добиться права продлить заход в порт на время ремонта. Так как Уругвай никоим образом не хотел нарушать нейтралитет в пользу нацистов, Гитлер лично отдал приказ из Берлина потопить «Графа Шпее», которого в открытом море поджидал британский флот, чтобы пустить ко дну.

Вечером 17 декабря, в час, когда Монтевидео пробуждается для ночной жизни и окна кабаре зажигаются синими и красными огнями, на середине Рио-де-Ла-Платы раздались взрывы, взметнулись ввысь языки пламени. Британские крейсеры даже не успели послать ни одной торпеды. Чрезвычайно быстро корабль превратился в костер и завалился на бок.

Девятьсот пятьдесят членов команды «Графа Шпее» во главе с капитаном Лангсдорфом, единственным хозяином на борту, на следующий день в полдень высадились в порту Буэнос-Айреса. Утром 20 декабря крупные заголовки газет известили, что капитан корабля Ганс Лангсдорф покончил с собой. Капитан, который не остался на борту тонущего корабля, решил все же защитить немецкую честь самыми крайними мерами. Он пустил себе пулю в лоб в номере гостиницы. С некоторым опозданием, разумеется, но эта деталь лишь придавала еще больше романтизма поступку, что должно было произвести впечатление на толпу.

События разворачивались в «Отеле Иммигрантов» в Буэнос-Айресе. Управляющий Виг был немцем, обосновавшимся в Аргентине с 1936 года, но никогда не подававшим прошения о натурализации. Он часто посещал немецкое консульство, и когда его спросили, кто нашел труп капитана, заявил, что капитана обнаружил его матрос-ординарец Фишер.

Германский посол фон Терманн изолировал Фишера. Никому ни из гостиницы, ни со стороны не позволили проникнуть в комнату, где лишил себя жизни Лангсдорф. Только Фишер и немецкий военно-морской атташе присутствовали при положении самоубийцы в гроб. Капитан Лангсдорф вошел в эту гостиницу с двумя рубашками и дорожным несессером. Откуда у него взялся белоснежный парадный мундир с золотым шитьем, в котором он, наконец, упокоился, как сообщала пресс-служба немецкого посольства? Судебно-медицинский эксперт не констатировал кончину. Посол фон Терманн оказал большое давление на аргентинские власти и потребовал, чтобы те проявили хоть какое-то почтение к несчастью и позволили немцам самим деликатно заняться расследованием этого харакири национального героя.

Лангсдорф был похоронен с королевскими почестями. Батальон аргентинских морских пехотинцев отдал ему честь. Более пяти тысяч зевак следовали за катафалком, усыпанным цветами, кортеж насчитывал более трехсот автомобилей.

Опечатанный гроб капитана с вышибленными мозгами в 1941 году был отправлен в Германию на борту шведского судна, а затем официально захоронен в фамильном склепе Гурлау в Восточной Пруссии. Но когда в конце войны офицеры-союзники пришли на могилу Лангсдорфа, чтобы отдать почести побежденному, то увидели там пустой гроб, послуживший созданию чудовищного спектакля. Эта постановка сыграла важную роль в пропаганде Германии в Буэнос-Айресе.

Только один аргентинец знал о ложной смерти Лангсдорфа. Это был полковник Перон. Он прятал капитана в своих апартаментах на вилле Посадас. В течение нескольких дней довелось ему с восторгом слушать рассказы невозмутимого пирата, повествовавшего с помощью обыкновенных спичек, разложенных на столе, о своих победах над англичанами.

 

9

Тезис Хуана Перона, в соответствии с которым поражение Германии в 1918 году было вызвано отсутствием южноамериканского блока Аргентины, Чили и Бразилии для помощи немцам, привлек внимание генерала Фаупеля, немецкого офицера, вдохновлявшего своим присутствием Франко, когда тот добивался победы в гражданской войне в Испании. В период между двумя войнами Фаупель стал руководителем немецких офицеров, служивших инструкторами в аргентинской армии.

Хосе Урибуру основал в Аргентине свой Гражданский легион, члены которого носили коричневые рубашки. Они принимали участие в военных маневрах. Они были вооружены и обучены, чтобы когда-нибудь послужить опорой нацистам на аргентинской земле. Самое большое противодействие установлению казарменного строя в Латинской Америке и ее включению в южный блок на деньги нацистов шло от Чили и Уругвая. Такой была ситуация в 1936 году.

Именно в это время Перон готовился выполнить свою первую миссию на службе у учителей, которые без труда перешли из ранга преподавателей Академии в ранг хозяев.

Необходимо было добиться объединения Аргентины, Бразилии и Чили для создания южноамериканского блока, называемого еще «южным» блоком. Этот блок должен играть для начала роль угрозы, нависшей над Северной Америкой с целью помешать той выступить против Гитлера, если у его противников в Соединенных Штатах возникнет такое искушение. Тогда у Гитлера были бы развязаны руки в Европе. Мировой конфликт мог принести Аргентине волну процветания, а аргентинской армии — возможность прославиться, случай, которого военные тщетно ждали больше века.

Таким образом, Хуан Перон отправился в Чили, облеченный миссией, которая заключалась в проникновении и шпионаже. Агрессивное богатство Аргентины всегда настораживало чилийцев, у них часто возникал естественный вопрос: не пожелают ли аргентинцы приумножить свое благосостояние за счет чилийской пшеницы и чилийских баранов? Чили, несмотря на внушительную армию и военно-морской флот, оставалась страной бедной и изолированной. Объединение Аргентины, Бразилии и Чили просуществовало со времен первой мировой войны до 1925 года. Тесного союза между этими странами так и не сложилось, это было достаточно условное соглашение.

Аргентина взяла тогда на себя инициативу в развитии политических движений в Южной Америке и руководствовалась одной лишь целью — поддерживая союз Аргентина — Бразилия — Чили, создать противовес возрастающему влиянию Соединенных Штатов.

* * *

На границе Аргентины и Чили, там, где проходит горная гряда Анд, возвышается гигантская статуя Христа. Она была воздвигнута в знак уз дружбы, скрепляющих огромную страну Чили и огромную страну Аргентину.

Испанский конкистадор Педро де Вальдивия не смог покорить индейцев, которые испокон веков проживали в Чили. Арауканы до конца девятнадцатого века сохраняли за собой выжженную, продуваемую ветрами пустыню, девственные леса и долины, омываемые дождями.

Хуан Перон счел обстановку в Сантьяго подходящей: вполне европейский город, холмы, деревья, виноградники. Ласковая атмосфера Сантьяго размягчающе действовала на Перона, но он прибыл сюда, чтобы завязать связи с жесткими людьми. Статуя в Андах хоть и изображала Христа, но символизировала дружбу между вояками.

Открытие месторождения нитратов в пустыне Атакама в 1839 году породило настоящую лихорадку не только в Чили, но и в Боливии и Перу. В тот день, когда нитраты стали означать богатство, разразилась война. Она длилась четыре года и закончилась победой Чили. Эта победа заставила аргентинских военных проникнуться уважением к Чили. Отсюда и каменный Христос в горах — дань уважения военных заслуг коллегами из соседней страны.

Так или иначе, Чили была способна постоять за свои интересы, но этот факт заговорщики ГОУ и их вдохновители отказывались принимать во внимание.

Они постарались также забыть о том, что Чили — единственная страна, в которой до первой мировой войны добывались природные нитраты. В ее безраздельном владении находилось сырье, служившее одновременно удобрением для крестьянских полей и взрывчатым веществом для военных. Но именно немец нарушил эту эйфорию: доктор Хабер изобрел процесс извлечения азота из воздуха, что позволило получать синтетические нитраты. Это открытие привело Чили на край пропасти. Страна жила подобно рантье среди других наций, предоставляя прочим странам возможность рыться в своей земле за завидную арендную плату. Открытие немецкого ученого камнем лежало на сердце чилийской нации.

Теперь Перон собирался тайно пропагандировать святой союз с Германией. Но чилийцы научились противостоять неудачам, на склонах Анд они продолжали добывать нитраты, которыми удобряли землю. Они не обленились, как аргентинцы на богатых просторах своей безбрежной равнины. Они искали пути выхода.

Перон встретился с фон Марэ, основателем нацистской партии в Чили. Эти люди, «насистас», ожидая возможности вовлечь Чили в авантюру, важно вышагивали в серых рубашках, синих брюках, кепи с козырьками и дубинками наготове. Приверженцы этого движения носили значки с изображением молнии, удивительно похожим на фрагмент свастики. У тридцатишестилетнего фон Марэ были глубоко запавшие глаза, очень густые ресницы, говорил он громким, резким голосом, притоптывая ногами и разводя руками, будто играл на невидимом аккордеоне. Мать его была немкой, и он шесть лет прожил в Германии, но отказывался изъясняться на каком-либо языке, кроме испанского. Трогательная родинка у уголка рта даже его ругательствам придавала двусмысленную мягкость, а порой и особую язвительность.

— Долго мы ждать не намерены, — сказал фон Марэ Перону. — Если Германия станет колебаться, мы двинемся вперед… Сила — наш долг.

Фон Марэ так нервничал, что действительно два года спустя, в 1938 году, еще до того, как из Берлина был получен сигнал к действию, он решил высвободить немного отравы, переполнявшей его войско. Полицейский, стоявший на посту у президентского дворца, был зверски избит нацистом, отделившимся от проходившей мимо группы. По мнению нацистов, полицейский позволил себе состроить неодобрительную мину.

Алессандри, президент Чили, наблюдал за этой драмой из окна. Вместо того чтобы поднять по тревоге президентскую охрану, нажав на кнопку звонка, он выбежал на улицу и без чьей-либо помощи оттащил умирающего полицейского под арку дворца. Только потом президент выпустил своих «карабинерос».

Нацисты укрылись в соседнем небоскребе, где находились конторы социального обеспечения. Небоскреб был взят штурмом, а шестьдесят нацистов, забаррикадировавшихся там, уничтожены.

Хуан Перон приехал в Чили не с одноразовым поручением, а в качестве военного атташе. Он часто встречался с Алессандри, который всегда недовольно ворчал, проходя в свой кабинет мимо большой фотографии Гитлера. Президент прогуливался с палкой в руке, в сопровождении собаки, одинокий, насупленный, и нередко сухо бросал своему собеседнику, которого принимал сугубо конфиденциально, что нет смысла «доставлять удовольствие самому большому злодею». Он говорил о Гитлере.

Хуан Перон все-таки надеялся добиться поддержки Алессандри, которого он столкнул с фон Марэ, а затем продолжить свою миссию проникновения в Бразилию.

Он не обратил внимания на одно замечание Алессандри:

— Наша нация представляет собой смесь шотландцев, басков, англичан, итальянцев, немцев, испанцев. И вы, аргентинцы, в этом похожи на нас. Разве это смешение не более счастливо, чем исконные расы? Немцы и у нас, и повсюду продолжают тянуть одеяло на себя.

В Чили немцы действительно жили обособленно, как инородное тело. У них были свои клубы, свои школы, свои магазины; они фотографировали немецкими фотоаппаратами и хоронили своих усопших под немецкими могильными плитами. Офицеры чилийской армии были настроены пронемецки по той простой причине, что, как и аргентинские офицеры, учились военному делу у немецких преподавателей.

Алессандри, чувствуя, с каким успехом Хуан Перон ведет пропагандистскую кампанию за союз между двумя странами под эгидой свастики, решил избавиться от него.

В сорок один год Перон проявлял слишком много отеческих и дружеских чувств по отношению к подросткам обоих полов. Этот человек, пользуясь авторитетом высокого воинского поста, любил посещать спортивные залы для молодежи, где занимались соблазнительные девушки в коротких белых брючках или загорелые юноши с подрагивающими мускулами. Военный вел себя довольно подозрительно: он ловил улыбки молодых людей, не скрывая радости гурмана всякий раз, когда приближался к мальчикам и девочкам четырнадцати лет.

Повод был найден. Чилийское правительство потребовало от правительства Аргентины отозвать военного атташе Хуана Доминго Перона по причине его явной безнравственности.

 

10

На проспекте Санта-Фэ в Буэнос-Айресе между мастерской дамского портного и современным молочным магазином затерялось обветшалое строение, в дверях которого непрерывно сновали чиновники и адвокаты. Именно сюда призвали Перона после его возвращения из Чили руководители немецкого проникновения в Аргентину.

На третьем этаже заседал трибунал, больше напоминавший собрание важных персон, томящихся в светском салоне. Но здесь никогда не бывало радушной хозяйки, не велись светские беседы. Перон встретился в этой комнате с генералами Фаупелем и Фредериком Вольфом, а также с неизменным Заудштеде, представителем гестапо.

Перон думал, что эта встреча понадобилась для корректировки тактики после его поспешного возвращения из Чили. Несомненно, ему собирались предложить продолжение секретных переговоров в Бразилии. Вольф задавал обычные вопросы о деятельности Хуана Перона. В данный момент речь шла лишь о докладе, и ни о чем ином. Перон послушно отвечал. Он никогда не выдавал своих чувств или настроений. Только усталость после долгого путешествия или долгого бодрствования делала его лицо менее доброжелательным.

Когда Хуан Перон уверился, судя по вопросам и одобрению собеседников, что вновь обрел их доверие, и забыто все, вплоть до причины его выдворения из Чили, поднялся Фредерик Вольф и принялся вопить как ненормальный, не воспринимая своего собственного крика.

Испуская очередной вопль, Вольф обрушивал на стол оба кулака. Единственное, что смог уловить Перон из этого какофонического грохота, так это свой приговор. С ним обошлись, как с недостойным сыном. Вина его состояла в том, что он дал повод для своего выдворения из Чили.

Главный нацистский штаб в Аргентине не любил пользоваться услугами неловких исполнителей. Хуан Доминго Перон был вычеркнут из их списков.

 

11

Попав в немилость у гитлеровских служб, Хуан Перон, разумеется, решил найти понимание у Муссолини. В конце 1938 года ему удалось получить назначение военным атташе в Рим.

В то время тучи над Европой сгустились, и кое-где уже засверкали молнии. Гитлер захватывает Австрию. 30 марта в Сенате Муссолини заявляет, что в Италии имеется четыре миллиона бойцов, готовых к отправке на передовую, и восемь миллионов, подлежащих мобилизации. Все будоражат свои войска, свои боевые колесницы, своих богов. Заводы во всех странах увлеченно производят орудия смерти.

2 мая 1938 года Гитлер прибывает с визитом в Италию, и Муссолини показывает ему в Неаполе маневры военно-морского флота. Девяносто подводных лодок всплывают на поверхность моря по единому сигналу. Четыре тысячи труб сопровождают в Риме отъезд Гитлера. Весь этот фарс ударяет в голову. Хуан Перон впервые испытывает истинное воодушевление. Людские толпы, армии, опасность — та самая пища, которой он так жаждал.

По Испании уже шествует война. Воюет Франко. Воюет Гитлер. В нетерпении бьет копытом о землю Муссолини. Только Аргентина жиреет и не хочет собираться в единый кулак.

22 мая 1939 года Рим и Берлин подписывают железный пакт. Каждый раз после захвата очередной страны Гитлер посылает дружеское сообщение Муссолини, который начинает злиться. Он тоже хотел бы хватать, разрывать на части, получать свою долю добычи. Гитлер натравливает на мир орду, дрожащую от вожделения при каждом слове, которое он бросает с высоты трибуны. Муссолини вопит: «Надо посылать народ в битву пинками под зад… Неважно, кто победит…»

Перон наэлектризован этой энергией. Он не пропускает ни одного выступления Муссолини, который принял его и заявил, что Аргентина должна занять ведущее место в великом союзе наций.

Перон одновременно учится — он никогда не пренебрегал учебой — изучает поведение дуче на балконе дворца в Венеции. Муссолини принимает позу тенора в последнем акте. Выпячивает грудь, выдвигает подбородок, выбрасывает руки вперед, поднимает их, сотрясая небо кулаками. Дуче обнимает толпу, прижимает к своему сердцу, гневно отбрасывает от себя, рубит с плеча, убивает наповал. Хуан Перон наблюдает. Как прекрасно было бы самому пережить эти сцены на балконе. Темная масса толп вопит, потом снова замолкает, а Перон с трудом справляется с головокружением.

Иногда он делает в блокноте набросок — один и жестов дуче, как будто копирует фигуру, украшающую нос корабля. Перон чувствует себя поднимающимся в возвышенные сферы. Этот тропический темперамент на фоне величественных римских руин! Перон восхищается, ликует, полный признательности: ему не понадобятся, подобно дуче, каблуки, чтобы казаться выше и выглядеть более внушительно перед толпой людей, завладеть сердцами которых ему предстоит. Перон видит, как марширует перед ним армия, чеканя шаг, катясь в пропасть с песнями и цветами. Жить среди опасностей!

Перон приписан к одной из армий, базирующихся в Тироле. Его пехотное подразделение размещается в Абруцци, но если Перон узнает об очередном выступлении Муссолини, то немедленно покидает свой пост, чтобы отправиться в Рим. Он составляет свою антологию речей Муссолини и одновременно занимается в альпийской лыжной школе в Валле-д'Аоста. Он забыл чилийский позор и обидное охлаждение немцев. Муссолини пообещал вступиться за негр. Это всего лишь временная размолвка, не более того.

Хуан Перон становится популярным, потому что с полной самоотдачей участвует во всех маневрах, не удовлетворяясь тем, чтобы просто поднимать и опускать полевой бинокль, как это делают другие военные атташе.

На посольских приемах и на вечеринках военных аргентинец Хуан Перон выделяется своим неизменно хорошим расположением духа. Он пришел к главному убеждению, что жизнь — волнующая игра. В мире существует некий заговор, и Перон не стоит в стороне. Да и как остаться бездеятельным в этом мощном воинственном подъеме? С первого же дня Хуан Перон выбрал, признал своего учителя и аплодировал его голосу.

Хуан Доминго не думал, что его игра могла таить в себе хоть какой-то риск. Немцы были слишком сильны, их коалиция слишком могущественна, а натиск неодолим. Они не завоевывали территории метр за метром, они обрушивались подобно молнии, предводительствуемые не ученым или гением, а медиумом. Война, наконец-то, обрела новое измерение. С таким предводителем штабные карты перелистывались так же быстро, как листки календаря.

Возможность играть жизнями других людей, не рискуя своей, внушала бодрость. Для Перона слово «заговорщик» сияло ярким пламенем, но замышлял он заговор с осторожностью чиновника…

 

12

В эти сентябрьские дни 1939 года аргентинцы все так же весело гуляют толпами по бесконечно длинным проспектам с перекрестками, на которых высятся статуи генералов. Голубые, желтые и красные домики квартала Да Бока все так же украшены белоснежным бельем, вывешенным для просушки; элегантные компании продолжают собираться на террасах, где кухня на открытом воздухе соседствует с бассейном. Хозяин дома с улыбкой расхаживает среди гостей, протягивая им насаженные на длинную вилку «чурраско» — нанизанные один на другой толстые куски жареной говядины, баранины и свинины.

А тем временем 2 сентября 1939 года становится известно о только что свершившемся без объявления войны захвате Польши. Небольшое наступление французской армии на фронте близ Варндта для немцев равносильно укусу комара.

Для аргентинской армии это как гром среди ясного неба. Германия выпускает на волю свой железный поток, Германия одним махом подминает под себя Польшу, Германия вскоре завоюет весь мир. В этот момент Перон уже военный атташе в Берлине. Две недели тому назад он встречался с Гитлером.

— Я нахожу ваши доклады очень интересными, — сказал фюрер Перону. — Я хочу, чтобы вы продолжали доводить их до нашего сведения.

Жить среди опасностей! Хуан Перон присутствует при падении Парижа в качестве почетного наблюдателя вместе с германским штабом, расположившимся в Клермоне, неподалеку от передовой; дальше начинались густые леса и обширные парки Иль-де-Франс.

 

13

Перон вернулся в Аргентину осенью 1940 года. Война осталась каплей чернил на кончике его пера, да и револьвер для проворного полковника служит скорее элегантным аксессуаром, чем средством устрашения.

После возвращения из путешествия по странам с диктаторскими режимами — он побывал также в Венгрии, Испании, Португалии — Перона посылают в один из полков, находящихся в Андах. Здесь под палящим солнцем обучаются батальоны стрелков. Генерал Эдельмиро Фаррель, командующий этим горным гарнизоном, становится другом Перона. Тот вводит генерала в ГОУ.

Под предлогом «ознакомительной поездки» Хуан Перон путешествует по всей Аргентине, посещает различные армейские подразделения. Тесно общаясь с новобранцами якобы для того, чтобы делить с ними хлеб-соль, знать их заботы, Перон ведет подрывную работу. Он путешествует со своим старым товарищем Филомрко Веласко, окончившим военную школу в том же 1913 году, что и сам Перон. В ГОУ не умолкали разговоры о «крестовом походе», о «духовном обновлении». В программе было три основных пункта. Армия — самое чистое и благородное, что есть в стране. Армия — группа людей, наиболее подготовленных для того, чтобы нести на своих плечах бремя власти. Армия — тот самый инструмент, который решит судьбу страны. Совершенно естественным образом напрашивался вывод, который и сделал Хуан Перон: «Борьба Гитлера, как в мирное, так и в военное время, будет нашим руководством к действию…»

Лозунгом объединения группы офицеров под флагом ГОУ стал девиз: «Правительство, порядок, единство». К организации примкнули даже офицеры военно-морского флота и авиации. Хотя она насчитывала в своих рядах и генералов, и адмиралов, но именно полковник Перон возглавил движение, как решил, наконец-то, Гитлер.

Присоединяясь к ГОУ, офицер оставлял у Перона заявление без проставленной даты, в котором сообщал о своем намерении выйти из аргентинской армии, так как ее пассивность и отмалчивание более не соответствуют его идеалам. Таким образом Перон мог вписать нужную дату в этот документ — дату восстания, которое в один прекрасный день станет неизбежным, чтобы помешать аргентинцам устремиться к свободе.

Немецкий банк в Буэнос-Айресе располагал тайным счетом на имя Хуана Перона, что позволяло незамедлительно вознаграждать тех, кто заявлял о своей солидарности с ГОУ. Так, благодаря подписанному документу и вознаграждению, аргентинская армия становилась армией наемной в своей собственной стране. Простой полковник Перон должен был неожиданно возникнуть в необходимый момент со званием «гауляйтера» Аргентины. Он находился у власти, еще не выйдя из подполья.

В то время, как миссией посла Германии в Соединенных Штатах было лишь поддержание духа изоляционизма путем распространения поэм о мире, в Буэнос-Айресе основной задачей немецкого посла фон Терманна стала организация партий в покер у себя дома между аргентинскими и немецкими офицерами. Именно в доме фон Терманна был дан исходный толчок энтузиазму членов ГОУ не путем пропаганды или дискуссий, не в результате показа легкомысленных фильмов или распространения наркотиков. Все оказалось намного проще: всего лишь невинные партии в покер, разве что игра велась краплеными картами.

Немецкие офицеры находились там при исполнении служебных обязанностей. Это означало, что они получили приказ проигрывать, проигрывать во что бы то ни стало. Таким образом в течение одного только вечера огромные суммы перекочевывали из карманов германских офицеров в карманы аргентинских офицеров.

Стоило понаблюдать за этим необычным зрелищем, когда перед каждой такой дружеской встречей фон Терманн выстраивал своих офицеров в очередь перед сейфом, чтобы выдать им пачки песо, которые те проиграют вечером!