Плотно закрыв балконную дверь, отец Генриха закурил, хотя курил он довольно редко.

— Ты вернул щенка Клаусу? — спросил он.

— Нет, я его подарил другому человеку, — вздохнул Генрих. — Ты его не знаешь.

— Что ж, значит, он тебе действительно не был нужен, — сказал отец, внимательно глядя на Генриха. От этого взгляда мальчик смутился и попытался оправдаться:

— Этому человеку щенок был нужен больше, чем мне. Честное слово, больше.

— Надеюсь, что так, — сказал Эрнст Шпиц. — Генрих, то, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами и матери об этом говорить не стоит.

— Хорошо, па.

— Ты уже совсем взрослый, сынок, скоро тебе будет четырнадцать. Хотя мать всегда будет считать тебя ребенком и относиться к тебе, как к ребенку, в этом я уверен. Это ее право. А мое право считать тебя мужчиной тогда, когда я увижу, что ты действительно возмужал. Верно? Вот почему я хочу дать тебе один важный совет… может быть, самый важный из всех, что я тебе когда-либо давал… Запомни, Генрих: не всегда следует слушаться старших, а еще реже других людей…

Генрих с удивлением посмотрел на отца, но промолчал. Тот продолжил:

— Иногда то, что ты будешь считать важным и необходимым, будет идти вразрез с моим мнением, с мнением твоей матери или с мнением кого-то другого — в жизни такое случается сплошь и рядом. Но это ни в коем случае не должно тебя останавливать. Крепко запомни, сынок, неписаный мужской закон: если то, что собираешься сделать, — достойно и правильно, значит, ничему не позволяй тебя остановить. Никаким угрозам и неприятностям. Отступать — запрещено. Понимаешь? Запрещено! — Эрнст Шпиц сделал глубокую затяжку и немного помолчал. — Я ведь потому и решил оставить щенка у нас, чтоб ты сам проверил, насколько он для тебя важен… Если бы ты сказал, что лучше умрешь, чем расстанешься с ним, я бы позволил тебе держать в доме собаку, пусть даже твоя мать была бы против…

Эрнст Шпиц задумчиво посмотрел на тлеющую сигарету.

— Помнишь, я говорил, что мечтал иметь ваймарскую легавую? И говорил, что прекрасно обошелся без собаки, дожив до сорока трех лет?.. Так вот, сынок, — это неправда. Я до сих пор мечтаю иметь ваймарскую легавую, и это моя самая большая мечта, если не считать того, чтоб ты вырос здоровым и многого в жизни достиг. Ну и еще, конечно, чтоб твоя мать, моя жена, была счастливой… Но из моих сорока трех лет — тридцать три я сожалел о том, что моя мать не разрешила мне завести собаку, а больше всего о том, что я не смог на этом настоять… Вот почему я не хочу, чтоб тебе пришлось впоследствии о чем-то жалеть. О чем-то, что могло бы быть с тобой или у тебя…

— Она мне нравится, па, — тихо сказал Генрих.

— Кто? — не сразу понял отец.

— Человек, которому я подарил щенка.

Эрнст Шпиц погладил сына по голове.

— Я уверен, что ты все сделал правильно. Я уверен… Ну, пойдем в дом.

Эрнст Шпиц редко давал сыну советы, полагая, что мальчик должен сам, без чьих-либо указаний познавать жизнь. Но уж если он начинал откровенный разговор, то каждый раз поражал Генриха истинами, которые не вязались с правилами общепринятой морали. За эти шокирующие, но всегда важные и полезные слова Генрих был очень благодарен отцу.

Оставшись один в своей комнате, Генрих какое-то время обдумывал услышанное, потом вытащил золотого дракона и включил настольную лампу. Хотя мальчику уже приходилось видеть это украшение, он все равно не смог подавить восторженный возглас. Но дракон стоил того! Весь золотой, с глубоко и четко прорисованными веками на закрытых глазах и маленькими чешуйками на свернутом хвосте, он выглядел как живой. Крылья дракона были сложены и прижаты к бокам, как у птицы, длинная шея изящно изогнута, крупная голова с острым рогом покоилась на кончике хвоста. Из ноздрей дракона тянулись концы разорванной цепочки. Если не принимать во внимание эту цепочку, то мастеру совершенно точно удалось выразить в спящем драконе ту вековую мудрость, то могущество, силу и царственное величие, которые испокон веков приписывали сказки этим удивительным существам. Генрих поспешил вооружиться лупой и с ее помощью сделал потрясающее открытие: на золотых чешуйках имелись надписи, похожие на иероглифы. Они были до того крохотные, что даже увеличительное стекло не позволяло их рассмотреть.

— Боже мой, какая работа! Какое мастерство! — с восторгом прошептал Генрих, откладывая линзу. — Не зря проклятый Каракубас таскал дракона за собой, такой вещице цены нет… — Тут мальчик вспомнил, как колдун распекал своих невидимых слуг за то, что они долго не несли сундук с магическими штуковинами. — Не тот ли это дракон, которого потеряли слуги Каракубаса? Наверняка тот. Не могло же у него быть множество драконов. Потеряли, а потом найти не смогли или не успели. А когда случился пожар, Каракубас в спешке и забыл про дракона. К тому же он говорил, что это всего лишь безделица. Вот глупый старик! Такая красота — и вдруг безделица! Видно, у него от магии совсем с головой стало плохо.

Мальчик скрепил концы порванной цепочки узелком. Получилось не очень красиво, но зато теперь кулон можно было надеть на шею. Генрих задумчиво взвесил дракончика в руке.

— Даже если цепочка и порвется, в квартире я его точно не потеряю, — вслух подумал мальчик. Он решительно надел кулон и, глядя в настольное зеркальце, представил себя могучим колдуном, которому нипочем ни ведьмы, ни сам Каракубас. — Да уж, если бы я умел колдовать, я бы… я бы…

Тут Генрих задумался над тем, что он сделал бы, окажись великим магом. К сожалению, в голову ничего не шло, кроме подлой мысли покрепче насолить Клаусу.

— Большей глупости и придумать нельзя! — хмыкнул Генрих. — Нужен мне этот предатель тысячу лет! Главное произошло и без помощи магии — к Альбине он уж точно больше не сунется.

Генрих взялся рукой за цепочку, попытался снять ее… но не тут-то было! Цепочка вдруг сжалась, стала невероятно узкой: еще немного, и она сдавила бы горло. Мальчик в панике дернул ее, но разорвать не смог — тоненькая цепочка сделалась прочной, как стальной трос. А ко всему Генрих увидел в зеркале, что дракон зашевелился. Золотая безделица раздвинула крылья, подняла голову. Крошечные веки распахнулись, и красные, как угольки, глазки уставились на мальчика. Из ноздрей дракона потянулся тоненький дымок, который по запаху совсем не отличался от сигаретного.

Генрих испуганно замер. Как и большинству людей, ему никогда не доводилось иметь дело с ожившими предметами. Дракон между тем открыл маленькую пасть, зашипел, как рассерженный котенок, и молниеносным движением вонзил в шею Генриха острые зубы-иголочки. Ощущение было таким, будто ужалила пчела. Генрих вскрикнул.

Дракончик тотчас сложил крылья, опустил голову и вновь превратился в неподвижную золотую фигурку. Узелок на цепочке развязался, дракон упал на пол и со стуком куда-то закатился. Но Генриху было не до него: он почувствовал, что теряет сознание. В глазах вспыхивали, гасли и снова зажигались тысячи разноцветных пятен. Чтоб не расшибить лоб при падении на пол, Генрих поспешил к кровати, а едва добравшись до нее, мгновенно отключился. Эрнст и Фрида Шпиц смотрели в это время телевизор и не подозревали, что в организме их сына начались странные и сложные изменения. Эти изменения не были началом, но стали непосредственной причиной продолжения удивительных, полных опасностей приключений Генриха. Но даже если бы родители узнали обо всем и, вызвав «Скорую помощь», заставили врачей применить к Генриху все достижения современной медицины, это все равно ничего не изменило бы. Современная наука против яда драконов бессильна.

Несколько часов Генрих находился между жизнью и смертью. В его воспалившемся мозгу проносились невероятные картины. Некоторые из них были ужасны, некоторые забавны. Это было что-то среднее между сном, мечтанием и наркотическим дурманом. Генриху казалось, что он вдруг превратился в человечка размером с муху и парит под облаками на спине золотого дракона. На другой картинке он вдруг оказывался на земле, где Клаус и Альбина вместе били его, а то Клаус вдруг превращался в квакающую жабу и пытался бегством спастись от щенка Ремоса. Прошло несколько часов, прежде чем Генрих очнулся. Он открыл глаза, недоверчиво осмотрелся, а потом потрогал шею. Не обнаружив золотого кулона, мальчик с надеждой подумал: «Может, никакого дракона и не было? Может, мне все привиделось?»

От сухости во рту язык казался ссохшимся и чужим, тело знобило, кости ломило, как при простуде. Генрих принял аспирин, однако это нисколько не помогло. Ко всем неприятностям ближе к полуночи разболелась голова, да так, что хоть на стену лезь.

Бедный Генрих никуда, конечно же, не полез. Он долго лежал в темноте с мокрым полотенцем на лбу, громко постанывал и думал, что у него наверняка редкая и смертельная болезнь. Потом Генрих услышал, как часы на ратуше принялись отбивать полночь, а стекла в квартире поддержали их дребезжанием. Часы всегда били громко, и стекла в домах на площади каждый раз дребезжали, но те, кто жил поблизости, к этому привыкли.

«Один, два, три… — принялся механически считать удары Генрих, — … одиннадцать… двенадцать!» И странное дело: как только часы смолкли, голова Генриха сразу же перестала болеть. Мальчик с облегчением вздохнул. Он поднялся с кровати, решив отыскать дракона и убедиться, что тот никак не мог его укусить, но потом струсил.

«Уж лучше я его днем поищу. Мало ли что ночью может привидеться!» — подумал Генрих. А так как спать ему не хотелось, он подошел к окну, отдернул шторы и выглянул на улицу.

С неба падал крупный пушистый снег. Белый ковер на дороге и тротуарах на глазах становился толще. Похоже, зима вспомнила о своей власти и наделила мороз силой, потому что снег не таял, и свет из витрин отражался на нем фантастическими красками. Зрелище было восхитительным. Одна из снежинок приклеилась к стеклу окна. Чтоб лучше рассмотреть ее, Генрих прижался носом к стеклу и… и вот тогда то он увидел ведьму. Она пролетела в метре от окна, и мальчик не сразу понял, что произошло. Он даже потер глаза, решив, что привиделось, но видение не исчезло.

Ведьма была одета в короткую куртку и спортивную шапочку. Из-под шапочки выбивались длинные распущенные волосы. Припорошенные снегом, они выглядели седоватыми, но Генрих готов был поклясться, что ведьме нет и пятнадцати лет. Летела ведьмочка на обыкновенной метле и время от времени похлопывала ее короткой плеточкой, как всадник, поторапливающий ленивую лошадь.

Возле ратуши «наездница» остановилась, воровато оглянулась по сторонам, никого не заметила и вдруг, отняв руки от метлы, принялась танцевать. Ее плечи и руки двигались так живо, что можно было подумать: ведьмочка находится на дискотеке, а не высоко над землей. У Генриха от удивления даже челюсть отвисла: как не боялась танцовщица свалиться с тоненькой жерди метлы? Чем дольше Генрих смотрел на ведьмочку, тем больше она казалась ему похожей на Альбину.

— Вот глупость! Кто-кто, а Альбина никак не может быть ведьмой. Все, что угодно, но только не это.

Чтоб окончательно развеять сомнения, мальчик схватил бинокль, навел его на отважную танцовщицу и удивленно присвистнул. На метле действительно вытанцовывала Альбина. От мороза лицо ее разрумянилось, она радостно улыбалась и, задирая голову, позволяла снежинкам падать на лицо.

— О боже! — только и смог простонать Генрих.