Бывший дом графа Ойшенгера, а ныне обиталище старика Каракубаса, выглядел со стороны совершенно заброшенным и пустым. Хотя дом был двухэтажный, от времени он так сильно просел, что подоконники нижнего этажа лежали на земле. На втором этаже, как, впрочем, и в некоторых комнатах первого, окна были разбиты, а в жутковатых черных проемах бился и завывал ветер. Лишь немногие окна были закрыты наружными ставнями. Часть крыши в задней части дома обвалилась, сокрушив своим падением капитальную и несколько внутренних стен, отчего здание выглядело скошенным.

— Правда, этот дом похож на мою Рекси, когда она сидит на задних лапах? — прошептал Клаус. Рекси была двухлетней, удивительно доброй собакой породы боксер. Она обожала класть голову кому-нибудь на колени, и горе тому человеку, на котором в это время были светлые брюки, — они мгновенно покрывались пенистыми пятнами, потому что Рекси была невероятно слюнявой. Еще Рекси должна была пот вот ощениться, и это ужасно беспокоило Клауса, потому что отца будущих щенков он не знал: однажды во время прогулки Рекси сорвалась с поводка и убежала. Потом она, конечно, вернулась, но с тех пор Клаус был вне себя от горя: а вдруг отцом щенков окажется какой-нибудь пудель? Иметь от чистокровной «боксерихи» щенков «пудель-боксерчиков» — что могло быть ужасней?!

— Мне кажется, что мы зря сегодня пришли — видишь, ни в одном окне не горит свет. Должно быть, этот Каракубас давно спит, — вместо ответа сказал Генрих.

— Может, спит, сказал Клаус, а может, и нет. В доме темно скорее веет потому, что в нем нет электричества, а что делает и это время Каракубас неизвестно. Давай ка обойдем дом со всех сторон. Тогда уж будем знать наверняка, спит он или нет. Если он спит, сегодня делать нам здесь нечего — придем в другой раз. Как считаешь?

— Я уверен, что спит, — вздохнул Генрих, которому роль сыщика нравилась все меньше и меньше. — Какой дурак будет бодрствовать в темноте до утра?.. Разведку мы провели, так что можем возвращаться домой.

— Нет-нет. Мы не можем так сразу уйти. Миллион так легко не заработаешь. Хоть что-то мы должны сделать?

Мальчики положили велосипеды на землю и, крадучись, стали обходить дом. В одном месте талая вода собралась в большую лужу, и, прежде чем Генрих заметил ее, его правая нога с хлюпаньем погрузилась в болото.

— Тише ты, — испуганно прошептал Клаус, который шел левее и лужу благополучно миновал. — Ты сейчас всех в городе разбудишь!

Генрих вздохнул, вытащил ногу и принял немного в сторону.

— Нет, я уверен, что Каракубас спит, и мы зря только кружим вокруг этого дурацкого дома… — начал было Генрих, но в это время в доме раздался пронзительный визг, и друзья испуганно замерли.

— Слышал? Кажется, там кого-то пытают, — сказал дрожащим голосом Клаус. — Не хотел бы я оказаться на месте бедняги, чтоб меня мучили каленым железом. Пожалуй, нам лучше повернуть назад. Миллион миллионом, а своя жизнь дороже.

Друзья развернулись и поспешили к велосипедам. Их ноги двигались быстрее и быстрее, пока не перешли в бег. А когда они выскочили из-за угла, Клаус испуганно вскрикнул:

— Стой! Стой! Твой старик идет! Ложись на землю, если он, гад, нас обнаружит, то не миновать нам лап палача! — и всем телом грохнулся с разбега на землю.

Генрих глянул на дорогу и в лунном свете увидел Каракубаса, который уверенно вышагивал по дороге из города. Ноги мальчика от ужаса подломились, и он как подкошенный рухнул рядом с Клаусом.

— Не успели! — испуганным голосом простонал Генрих. — А я ведь говорил, надо было раньше отсюда сматываться!

— Тише ты, тише, не то он нас услышит. О боже, что с нами сейчас будет… — Клаус всхлипнул. — Зачем только мне понадобилось столько денег?

Каракубас тем временем прошел через ворота — велосипедов он не заметил — и направился прямо к двери дома. В руках старик нес какой-то сверток.

Генрих и Клаус от ужаса перестали дышать, вжали лица в самую землю. Больше всего на свете им хотелось в эти мгновения сделаться маленькими, как муравьи. Сквозь тучи в небе пробилась ясная луна, где то вдалеке прогромыхал поезд. Каракубас поднялся на порог своего дома, вытащил из кармана большой, старинный ключ. Как только он вставил его в замок, в нескольких комнатах дома одновременно вспыхнул свет, а один из ярких лучей упал через окно прямо на мальчиков… но дверь уже распахнулась, старик сделал шаг, и горе-сыщики остались незамеченными.

Когда дверь с грохотом захлопнулась, Генрих поднял голову.

— Неужели пронесло? — спросил он самого себя. — Бежим скорей!

— Не могу, — жалобно всхлипнул Клаус. Ноги стали как деревянные, совсем не слушаются. Мне кажется, старик меня загипнотизировал. Ох, сейчас он, верно, зовет палача. Боже мой, что будет, что будет!..

Генрих вздохнул и печально подумал о том, что эта ночь в его жизни последняя. Спасение было только в безоглядном бегстве, но бросить Клауса одного? На верную смерть? Нет, этого Генрих никогда бы себе не простил — раз пришли вдвоем, значит, и пропадать надо вдвоем. Он схватил Клауса за одежду и перетащил товарища из светового пятна в тень.

— Как думаешь, кого из нас первым отдадут палачу? — не переставал всхлипывать Клаус. — А может… может, его задобрить деньгами? У моего отца есть кое-какие сбережения, немного, но есть. Как думаешь, Каракубас согласится на выкуп?.. О боже, сейчас я умру… Где же этот проклятый палач? — выкрикнул в панике Клаус, и Генрих испуганно зажал ему рот рукой.

— Тише ты! Вдруг старик нас не заметил?

— Как же — не заметил, мы ведь лежали на самом видном месте. Обязательно заметил. Сейчас он, верно, придумывает для нас пытки… Какой ужас… Это ты все затеял… Ты… Я так палачу и скажу — что я не виноват… Пусть тебя первым пытают… Нет, я не то говорю, не то. Ты меня не слушай, это я от страха. Ты знаешь что? Брось меня, беги: двоим погибать нет смысла…

Генрих заколебался. «Пожалуй, Клаус прав — что толку дожидаться, пока нас схватят? подумал он. — Если я сейчас же помчусь в полицию, они успеют спасти Клауса. А мне самому сил не хватит дотащить его до дома».

— Нет, я опять не то говорю, Клаус крепко схватил Генриха за руку. — Если ты оставишь меня, я точно умру… Ты лучше посмотри в окно, что они затевают… Не смей отказываться — умирающему нельзя отказывать…

— Да помолчи ты хоть минуту! — не выдержал Генрих, которому и без стенаний приятеля было страшно до смерти.

— Не смей на меня кричать! — Клаус отбросил руку Генриха и всхлипнул. — Разве не видишь, я умираю? Старик всадил мне в живот пулю. Я совсем ничего не чувствую внутри, совсем…

— Какая пуля? Никто в тебя не стрелял, не выдумывай…

— Не спорь, я лучше знаю. Это был пистолет с глушителем… Боже, как холодно… Что ж ты стоишь, как истукан? Иди же, скорей посмотри в окно…

— Нет, в окно я смотреть ни за что не стану, — возразил Генрих. Лучше сразу убей меня.

— Вот, значит, как? Ну-ну. Знал бы я, что ты такой трус, никогда не взял бы тебя надело. Что ж, пусть моя смерть будет на твоей совести, предатель, — сказал Клаус и обиженно отвернулся в сторону.

— Хорошо, хорошо. Я посмотрю в окно, только ты не кричи так громко, — вздохнул Генрих. Он нехотя поднялся с земли и подкрался к тому окну, свет из которого едва не выдал их Каракубасу. Сердце в груди мальчика бешено колотилось, и одного этого казалось, Генриху достаточным, чтобы привлечь внимание ужасного старика. Но Каракубас, даже сейчас одетый в шубу, был занят тем, что сосредоточенно рассматривал какие-то древние листы бумаги, испещренные почти выцветшими фиолетовыми чернилами. На самом кончике его носа висели очки с круглыми стеклами; старик читал рукопись, держа ее в распрямленной руке. Похоже, Каракубас страдал дальнозоркостью, и очки были подобраны не совсем верно.

Генрих отвел взгляд от старика и осмотрел комнату. Как ни странно, она была обставлена прекрасной мебелью старинного типа, а перед креслом, в котором Каракубас сидел, ярко пылал камин. По комнату освещал не столько огонь из камина, сколько сотня свечей, вставленных в пышную, старинную люстру на потолке. Еще несколько свечей горело в тяжелом бронзовом светильнике на круглом столе. Генрих вспомнил, что свет в доме зажегся, едва старик переступил порог, и у него мурашки побежали по спине. Чтоб зажечь столько свечей, причем в нескольких комнатах одновременно, в доме должно было быть несметное количество прислуги. Но, кроме Каракубаса, в комнате других людей не было, и Генрих подумал, что все они, наверное, наблюдают за пытками того человека, чей ужасный крик раньше слышали они с Клаусом. «А может быть, Генрих вздрогнул от этой мысли, Клаус прав, и слуги сейчас вооружаются, чтоб изловить двух наглецов, возомнивших себя великими сыщиками?» Генрих стал медленно пятиться от окна, но старик внезапно отвел глаза от рукописи и крикнул недовольным голосом:

— Эй, разорви вас все демоны Хелле! — мальчик замер ни живой ни мертвый. — Сколько можно ждать? Если вы сейчас же не принесете мне… — старик замолчал, к чему-то прислушиваясь, а потом продолжил еще более нетерпеливо: — Вы, болваны, так все мои амулеты растеряете! А мне какое дело, что он в щель провалился? Ладно, оставьте, искать потом будете. Мне сейчас дракон не нужен, да и пользы от него никакой — красивая безделица, и только. Потом займетесь поисками, а сейчас несите скорей сундук.

Дверь открылась, и в проеме показался небольшой окованный железом сундук. Он летел в метре над землей и двигался неровно, как будто вышагивал на невидимых ногах. Наконец, сундук добрался до стола и с грохотом опустился на красную атласную скатерть.

— Осторожней, болваны! — взъелся старик. — Сколько раз повторять, что стекло — вещество хрупкое? Разобьете что-нибудь, я вас так накажу, что… ладно, ладно, нечего ныть, проваливайте.

Каракубас отложил рукопись, подошел к сундучку и, что-то прошептав, открыл крышку. Генрих вздохнул — он понял, что никто их с Клаусом не раскрыл, и старик, не подозревая о слежке, занят своими делами. Клаус, успокоенный тем, что Генрих в панике не бежит от окна, зашевелился.

— Ну, что там? — послышался его нетерпеливый шепот.

Генрих, не оборачиваясь, отмахнулся и ближе придвинулся к окну, чувствуя, что вот-вот станет свидетелем невероятного. Из сундука Каракубас достал керамическую вазу с длинным узким горлышком, фигурную деревянную шкатулочку, флягу из зеленого стекла, полу сгоревшую свечу, желтоватую кость и горсть пестрых перьев. Когда все это оказалось разложенным на столе, старик подошел к камину и взял с него книгу в белом глянцевом переплете, очень похожую на ту, которую приобрел днем в магазине.

— Ну что, госпожа Винкельхофер, пришло время нам познакомиться поближе, — радостно сказал старик, открывая книгу на закладке.

Фамилия Винкельхофер показалась Генриху очень знакомой. Он был уверен, что с этой фамилией связан какой-то очень известный случай, но какой, мальчик вспомнить не мог. Пока он напрягал память, Каракубас успел закрыть книгу и занялся каким-то химическим опытом. Он налил в вазу немного жидкости из зеленой фляги, бросил в нее щепотку белого порошка из деревянной шкатулочки и несколько перьев. Из кувшина потянулась сероватая струйка дыма. Старик довольно ухмыльнулся, зажег свечу, а когда она разгорелась и пламя сделалось достаточно высоким, Каракубас облил замешанным в кувшине раствором кость и занес ее над свечой.

— Да он же колдун! — с ужасом понял Генрих. — Самый настоящий колдун. И это было ясно с первого взгляда. Как я сразу то не догадался, а послушался Клауса с его печеными выдумками об ограблении Форт-Нокса?»

Каракубас между тем закрыл глаза и принялся монотонным голосом напевать что-то на незнакомом Генриху языке. Вначале старик пел тихо, но с каждой секундой голос его становился громче, выше, противней. Из камина вдруг вырвался ветер. Он пронесся по комнате, в одно мгновение разметав рукопись и затушив огонь в люстре и в подсвечнике. Ветер сбросил на пол вазу с магической смесью, выхватил порошок из деревянной шкатулки и щедро осыпал им колдуна с головы до ног. Однако Каракубас, увлеченный пением, ничего этого не замечал. Голос его был так пронзителен и громок, что все стекла в доме дрожали, грозя вот-вот рассыпаться на мелкие кусочки. Только магическая свеча, над которой колдун держал кость, казалась неподвластной ни жуткой песне, ни слепой ярости ветра — ее пламя оставалось непоколебимым, точно каменное. В злобном бессилии ветер в последний раз взметнул листы рукописи и умчался обратно в камин, выбив из него тысячи искр. Тьма вокруг старика сгустилась. Генрих, парализованный страхом, заметил в ней смутные, уродливые силуэты, которые тянули к колдуну тонкие щупальца, а коснувшись его, испуганно отступали в темноту.

— Винкельхофер! — выкрикнул вдруг Каракубас и резко оборвал заклинание.

В режущей слух тишине пламя свечи ожило, вспыхнуло ослепительно ярким светом. Генрих зажмурился, а когда открыл глаза, увидел в комнате женщину с прекрасным печальным лицом. На женщине было роскошное старинное платье, а возле нее стояли две высокие поджарые собаки. Именно собаки и помогли Генриху вспомнить, кто же такая была госпожа Винкельхофер.