Авантюристы на троне

С кончиной великих людей мир так просто смириться не в состоянии: страшно подумать, что свет такого блестящего ума за какие-то считанные мгновения вдруг померкнет или царственная рука, держащая скипетр, вдруг выронит сей символ власти и оцепенеет, недвижная. Особенно если смерть уносит жертву каким-то таинственным образом, тогда-то и прорастает, пускается в рост зерно легенды о мертвецах, которые не умирали, тогда-то и собирают жатву дерзкие авантюристы, если положение дел благоприятствует, а им лично свойственна сила внушения, необходимая, чтобы морочить голову легковерным массам.

* * *

В голове португальского короля Дона Себастьяна годами зрел план огромного по своим масштабам военного предприятия: напасть и захватить дикие народы мусульманского мира и от Марокко до Индии водрузить крест. (В те времена существовал только один вид христианского креста.) Вот тогда изумленный мир склонится перед ним, словно перед новоявленным Александром Великим, Цезарем или Аттилой, а его народ воссияет в славе нации высшего порядка, как наипервейший народ на всем земном шаре.

Он ждал случая, и случай представился. В Марокко разразился дворцовый переворот, и один из претендентов на трон обратился к нему за помощью. Дон Себастьян решил вмешаться и в 1578 году на 800 парусниках переправил свои войска в Африку. Но там путь ему преградил князь мавров с четырехкратно превосходящими силами. Военачальники хотели было уговорить короля, чтобы он не лез на стену, ведь если весь исламский мир поднимется против него, то, словно морской прилив, смоет всех его солдат. Но молодой безумец в своей одержимости II слышать не хотел об отступлении. Он повелел трубить тревогу и — на врага! Сам впереди всех. Африканское солнце едва перевалило за полдень, как битва была окончена. Девять тысяч португальских солдат остались лежать на поле битвы, среди них и сам король Дон Себастьян. Остальные попали в плен, всего лишь нескольким удалось вернуться на родину, неся весть о поражении. Тело короля мавры похоронили с почестями.

Одержимого манией величия собственный народ оплакал. А как же! Ведь так прекрасна была мечта — получить господство над всеми континентами, возвыситься властью над ненавистным соседом, Испанией. Хотя за всем этим последовало нечто совсем противоположное. Через два года испанский король Филипп II по праву крови вступил на португальский трон и присоединил Португалию к Испании.

Народ на этом успокоиться не хотел. А ну как вовсе неправда, что Дон Себастьян погиб? Кто видел его мертвым? А если кто-то и говорил, что видел, так говорил ли он правду? А что если он спасся, скрылся в неизвестном месте и там выжидает, пока времена переменятся? Народным ожиданием мессии воспользовался даже не один, а сразу четыре авантюриста. Один из них был сыном горшечника, второй — каменотеса, третий сам стряпал паштеты, а о четвертом вообще так и не выяснилось, кто таков.

Дело их было простое. Сын горшечника вообще не сам назвался королем Доном Себастьяном. У него появилась богатая любовница, она нарядила его знатным рыцарем, и, пока он разъезжал по провинциям, в народе поначалу шепотком, а потом и громко пошел слух: «Дон Себастьян не умер, он объявился и прячется от испанцев-узурпаторов!» Сыну горшечника не оставалось ничего другого, как отдаться на волю слуха. А ведь он был десятью годами моложе сгинувшего короля. Слава его длилась недолго. Испанцы схватили его и отправили на галеры.

Сынок каменотеса пошел несколько дальше. Он что надумал: бродяжничая по разным провинциям, останавливался на постоялых дворах и по ночам громко молился: «Пошли, Господи, мне открыть себя и возвернуть корону моих предков». В гостиницах у стен тоже есть уши и глаза у замочных скважин. Народ начал приветствовать такого благочестивого мужа вставанием на колени. Бедные просили у него благословения, богатые совали ему в карман золотые дукаты. Какое-то время трюк проходил, но потом опять же испанцы спустили легковерных на землю: лже-Себастьяна схватили, посадили в тюрьму и там казнили.

Случай с изготовителем паштетов особый, потому что после смерти Дона Себастьяна прошло уже тринадцать лет, когда тот объявился. Столько времени оставался слух свежим в холодке легенды. Сам искатель приключений был на десять лет старше пропавшего короля! И все же ему удалось заворожить племянницу Филиппа II, герцогиню-монахиню Донну Анну. Высшая португальская знать расчистила ему дорогу, желая использовать его для свержения испанского господства. У него тоже был плохой конец — вместо трона его ждала виселица. А Донну Анну признали недостойной высокого ранга и сослали в строгую обитель.

Четвертый самозванец появился в Венеции. Он привел в смущение даже Совет десяти тем, что обладал такими данными, которые содержались в тайных донесениях лиссабонского посла в Венеции. Испанское правительство заняло твердую позицию и потребовало выдачи авантюриста. Так оно и вышло. Конец истории — палач и плаха.

* * *

Германский император Фридрих II, последний из рода Гогенштауфенов, умер не на немецкой земле, а на далекой чужбине, в Италии. После него императорская корона досталась Рудольфу Габсбургу.

Императоры и короли всегда полагали, что троном они обязаны милости Божией, но все же эту милость следует укреплять сатанинским изобретением — войной.

Рудольф тоже вел войны, а на это нужны были деньги. Бюргеры имеют золото, а у народа — только трудовой пот, но и из него можно выжать золото. Значит — задавить их налоговым ярмом. Сверх того, мелкие феодалы постоянно вели междоусобные войны, так что ни жизнь, ни имущество населения не были в безопасности.

В общей смуте как-то вырвался вздох: «Был бы жив император Фридрих, не свалилась бы на нас эта ужасная нищета. Совсем другая жизнь была при Гогенштауфенах, не то, что при этих Габсбургах!» Желание народа осуществилось. В городе Кельн объявился седовласый, внушающей почтение своей внешностью муж и объявил, что он и есть Фридрих II, император Священной Римской империи собственной персоной. Что он-де не умер в Италии — там на погребальном одре лежал другой, — а затаился средь смиренных монахов, спасаясь от торжествующих врагов. Но дал обет, когда настанет время, выйти из своего убежища и взять в свои руки судьбу империи.

Магистрат города Кельна принял это дело за шутку. Ладно, пусть будет императором, но у позорного столба. Посадили его на трон, установленный на высоком помосте, на голову надели бумажную корону, а потом вымели из города.

Настырный старик не оставил своей затеи. Он разбил шатры в городе Нойс и там снова раструбил свою сказку. Ради большей достоверности стал показывать перстень с печаткой императора Фридриха. Где он раздобыл его? — сие неизвестно.

Если бы император Фридрих в 1283 году был еще жив, ему исполнилось бы 89 лет. Невозможно представить, чтобы старцы такого почтенного возраста вступали бы в драку за обладание короной, что само по себе обременено сложностями. Народ все же верил ему, несмотря на кельнское позорище. Кто не верил, делал вид, что верит, потому что под мантией императора Фридриха можно было укрыться от сборщиков податей императора Рудольфа.

Лжеимператор к тому времени уже жил на широкую ногу в Нойсе. У него был блестящий двор, он разбирал споры в суде, раздавал должности и титулы. Число сторонников лже-Фридриха множилось, и тогда он решился на самый свой дерзкий шаг.

Он написал письмо императору Рудольфу, в котором призвал его сложить узурпированную корону и возвратить ему императорскую власть. До сих пор Рудольф был занят собственными войнами, ему было некогда разбираться с каким-то странным соперником. Но теперь приходилось действовать. Он двинул свое войско на самозванца. Тот перенес свою резиденцию в Ветцлар, где вооружился и приготовился к контрнаступлению. Когда граждане Ветцлара увидели под стенами го-рода войска Рудольфа и поняли, что он серьезно готовится к осаде, они подумали, что самое лучшее дать обоим императорам самим уладить дело между собой. И они отдали своего Фридриха Рудольфу. Люди императора поразились, когда перед ними предстала исполненная достоинства фигура с гордо поднятой головой и сверкающими очами и властно потребовала соответствующих почестей. Рудольф, однако, скоро понял, что с этим типом надо говорить другим языком. И послал его на дыбу.

Старик сломался и признался во всем. Признался, что он вовсе не отпрыск Гогенштауфенов, а дитя простых родителей. Имя его Тиль Колуп. В Италии он познал тайны черной магии, или, как тогда говорили, нигромантии, и извлек из них большую пользу для своей авантюры.

Не рассказывать бы всего этого несчастному! Сознайся он только в обмане, ему просто сняли бы голову, что для восьмидесятилетнего старика не такое уж большое несчастье. Но ведь он сознался в занятиях еретической нигромантией, а наказанием за это была смерть на костре.

Тиля Колупа вывели на место казни, привязали к колу, торчащему из груды хвороста, палачи подожгли хворост с четырех сторон. Император Рудольф до конца наблюдал мучительную смерть самозванца. Когда все было кончено, народ набросился на кучу золы, раскапывая кости, которые и растащили по домам. Кто на память, кто как мощи.

Теперь, после старого искателя приключений я расскажу о молодом. В Англии борьба за трон, известная под названием «войны Алой и Белой роз», шла между домами Йорков и Ланкастеров. Борьба за трон в те времена понималась так: которая сторона могла, убивала другую, в открытую или тайно.

Туристам в лондонском Тауэре до сих пор показывают ту самую лестницу, под которой зарыты тела двух королевичей. Они были сыновьями Эдуарда IV: Эдуард и Ричард. Их родной дядя, Ричард III, велел задушить принцев, чтобы самому сесть на трон.

Потом времена переменились. Ричард III пал в битве при Босворте (1485 год. — Прим. перев.), а Генрих VII захватил корону. Но в старой партии Йорков кипела ненависть к новому королю. Главным гнездом недовольных была Ирландия, а с континента разжигала страсти сестра Эдуарда IV герцогиня Бургундская Маргарита. Это о политической ситуации. В 1491 году в гавань города Корк вошел торговый корабль. Один купец, чтобы сделать рекламу своим товарам, приодел своего помощника по имени Перкин Варбек в шелка и бархат и заставил его прогуляться по улицам города. Симпатичный семнадцатилетний юноша, к тому же, по всему видно, обладатель изящных манер, понравился одному знатному дворянину из партии Йорков. «Именно таким мог бы быть королевич Ричард, будь он жив!» — подумал он.

Идея переросла в смелый план. Он пригласил юношу к себе, долго и доверительно беседовал с ним, в результате Перкин Варбек покинул своего прежнего хозяина. Что было ему вовсе нетрудно, потому что это было уже его пятое место с тех нор, как он отправился бродяжничать из фламандского города Турнуа, где его отец был таможенным чиновником, а сам он ходил в учениках кожевника.

Итак, он переправился во Францию с письмом знатного аристократа к герцогине Маргарите и разыскал ее.

Его приняли по-родственному. Герцогиня прижала его к груди, словно любимого племянника, королевича Ричарда, которому якобы удалось ускользнуть от сатрапов дяди-узурпатора. Целый год она держала его при себе, за это время обучила его придворным обычаям и всему прочему, что понадобилось бы для большого предприятия. Молодому искателю приключений страшно нравилась его новая роль, особенно когда его послали в Вену и представили императору Максимилиану как законного престолонаследника Англии.

Когда герцогиня Маргарита сочла, что настало время действовать, она снабдила его деньгами, собрала ему небольшое войско и отправила в Англию. В неудачное время прибыли они: команда самозванца была разбита, а сам Перкин Варбек отплыл назад во Францию, к своей «тетушке». Та попыталась снарядить его еще раз, но и эта попытка не удалась, тогда она решила освободиться от него и отослала подалее, в Шотландию, на шею королю Якову II.

Шотландский король обнял пришельца, повесил ему на шею собственную золотую цепь и окружил почестями, которые полагались государю Англии. Даже если он и знал об обмане, все же вступил в игру, потому что был смертельным врагом Генриха. Кроме всего прочего, лже-Ричард был молодым человеком чрезвычайно обаятельной наружности и приятных манер, так что смело мог сойти за королевича. И он вмиг завоевал сердца.

Особенно одно-единственное.

Тут следует лирическая часть авантюрного романа.

У короля Якова была племянница, прекраснейшая леди Катернна Гордон. Притом что определение «прекраснейшая» — отнюдь не пустая фраза. Девушка была действительно так красива, что когда ее видели вместе с таким знатным гостем, люди кивали головой — да, настоящая королевская пара! Они оба догадывались об этом и вскоре по уши влюбились друг в друга. Король Яков дал согласие на брак, и роскошная, на весь мир свадьба состоялась.

Ученик кожевника стал свояком шотландского короля и через это вошел в родство со своим противником, английским королем Генрихом VII.

Лже-Ричард так вжился в свою роль, что уже не надо было подталкивать его из-за кулис, он действовал теперь самостоятельно. С помощью короля-свойственника он собрал войско и вторгся на английские земли. Однако наемники стали действовать себе на руку — поджигали, разбойничали, мародерствовали. Их предводителю, хотя он и сам был авантюристом, опротивела такая война, и он отступил назад в Шотландию. Но надежды не потерял. И опять, собрав войско, высадился на берег, на этот раз в южной Англии. Здесь ему удалось собрать народ под знамена Белой розы, и вскоре его армия увеличилась до десяти тысяч человек.

Первый успех настолько ослепил его, что он обратился с манифестом к английскому народу, в котором заявил свои права на английский трон и назначил вознаграждение в тысячу фунтов за голову Генриха VII.

Однако войну он вел неумело — брался осаждать крепости без пушек. Военная кампания шла все хуже, потом он узнал, что за это время королю Якову все надоело, и он заключил мир с Генрихом.

При этом известии полководец опять обратился в авантюриста. Бросив на произвол судьбы своих солдат, он под покровом ночи бежал из своего шатра. Он устремился к берегу моря, но там отряды Генриха уже заняли все гавани. Загнанный в угол, он бежал в монастырь, облеченный правом неприкосновенности. И здесь он застрял, потому что люди Генриха, конечно, не могли ворваться в монастырь, хотя и он не мог оттуда вырваться.

О дальнейшей судьбе попавшего в мышеловку лже-Ричарда мне пришлось бы говорить долго, изложив материал еще в нескольких главах. Расскажу об этом конспективно. Он сдался на милость королю Генриху и признался в обмане. Король великодушно смилостивился. В Лондоне Варбека все же изолируют, но разрешают ознакомиться с письмом супруги: она все еще любит его. Варбек бежит из Лондона к жене. Его ловят, но теперь уже сажают в Тауэр. Здесь он становится участником тайного заговора. Теперь помилования не будет — смертный приговор. Вешают Варбека в Тайберне.

Дальнейшая судьба его жены, леди Катерины, складывалась так (тоже конспективно):

Вдовий траур. Утешение. Второй муж.

Вдовий траур. Утешение. Третий муж.

Вдовий траур. Утешение. Четвертый муж.

После чего она соединилась в смерти со всеми своими мужьями.

Подмененный Людовик XVII

Король умер — да здравствует король!

Когда очи французских королей закрывались навек, открывалась дверь на балкон версальского дворца, и придворный высокого ранга по традиции словами нашего эпиграфа возвещал народу, ожидавшему вестей, что Францией отныне правит новый король. Трон не может пустовать. В следующий за смертью короля момент на него вступает законный наследник — дофин.

21 января 1793 года, в день смерти Людовика XVI, дверь версальского балкона оставалась запертой. Под ним ни одна душа не ожидала вестей. Народ толпился в другом месте: на парижских улицах и на той огромной площади с дощатым помостом и конструкцией, поблескивавшей громадным ножом, ожидавшим короля Франции. В последние минуты его окружали не придворные сановники, а палач Сансон со своими помощниками.

А когда отрубленную голову предъявили народу, воздух сотрясся от совсем нового клича: «Да здравствует республика!»

«Да здравствует король!» — тихонечко, в тайных убежищах, шептали верные королю дворяне.

Новый восьмилетний король в это время находился в тюрьме Тампль вместе со своей матерью. Но не Людовик XVII было теперь его имя, по имени предка королевского дома Гуго Капета его теперь звали просто — Шарль Луи Капет. И имя его родной матушки было уже не Мария Антуанетта, великая герцогиня Австрийская и королева Франции, а тоже очень простое: вдова Капет.

Мальчику было довольно хорошо здесь, хотя Тампль был тюрьмой. Рядом с ним, кроме матери, находились его сестра и родная тетка мадам Елизавета.

Однако 3 июля 1793 года ему-таки пришлось почувствовать, какое несчастье свалилось на дом Капетов. В их помещение вошли официальные лица с трехцветными лентами на груди и зачитали указ Конвента: «Юного Шарля-Луи Капета с сегодняшнего дня поручить надзору гражданина Симона и его жены».

На сцене появляется сапожник Симон

Симон, новый опекун мальчика, получил статус «воспитателя». Помимо прочих занятий он еще и сапожничал. Он с воодушевлением принимал участие в революции, был рьяным сторонником Робеспьера, и выбор пал на него как на надежного гражданина.

Жена его была женщина простая, до того работала прислугой в провинции. На содержание мальчика Конвент платил супругам 500 ливров ежемесячно.

Эти надзор и воспитание продолжались с полгода. Симон стал депутатом, 19 января 1794 года он занял свое место в городской мэрии и покинул Тампль. К мальчику приставили других воспитателей.

О дальнейшей судьбе супругов скажу только, что после падения Робеспьера Симон тоже попал под суд. С ним быстро расправились. 28 июля 1794 года он взошел на тот же помост, на котором за полтора года до этого окончил свою жизнь отец маленького Луи Капета.

Жена его потом тяжело заболела. Ее поместили в больницу для неизлечимых, там она еще долго промучилась. И только 10 июня 1819 года ее больничная койка опустела.

Что происходило в семействе сапожника?

О деятельности сапожника Симона в роли воспитателя остались самые противоречивые сведения, смотря по тому, из какого источника они исходили, — от сторонников короля или приверженцев революции.

Согласно сведениям с королевской стороны, Симон получил тайный наказ от Конвента обращаться с мальчиком как можно более жестоко, держать впроголодь, бить и потихоньку уморить его до смерти. Якобы так хотели от него избавиться, не создавая видимости насильственной смерти, убийства.

Поговаривали, сапожник Симон-таки исполнил тайный наказ. Он бил, колотил маленького короля, пинал, плохо кормил, в случае болезни оставлял без врачебной помощи, спаивал вином и водкой, чтобы как можно быстрее разрушить его организм.

Во всем этом нет ни слова правды, — говорили другие историки. Сапожник Симон не получал никакого тайного наказа и не обращался с мальчиком плохо, он даже старался развлечь его. Играл с ним в домино и в шашки, в саду играл с ним в мяч и даже заботился об игрушках для него. Имеется денежный счет, подтверждающий, что как-то раз Конвент заплатил по его просьбе 300 ливров за починку игрушечного автомата. Не мог он жестоко обращаться с ребенком, которому давали в руки такие дорогие игрушки.

Правда, сапожнику Симону дозволили общаться с ребенком не на языке салонов, и тот мог выучиться у него нескольким бранным выражениям. И то правда, что он стремился выбить из головы мальчика все, что могло бы напомнить о королевской жизни в бытность принцем, а вместо этого насадить республиканские идеи. Впрочем, он занимался с ребенком всего лишь полгода, за то, что произошло потом, с него спроса нет.

Что же из всего этого правда? Сегодня с полной уверенностью ответить на этот вопрос едва ли возможно.

Во всяком случае одно достойное внимания свидетельство дошло до нас, оно содержится в мемуарах Барраса, члена Директории.

После падения Робеспьера Баррас посетил маленького узника в Тампле. Вот что он пишет:

«Я нашел мальчика в весьма ослабленном состоянии, очевидно, на него напала болезнь, подтачивавшая весь его организм. Оба колена и лодыжки распухли. Он лежал в крошечной кроватке, чуть больше колыбели. Когда я вошел, он как бы очнулся от забытья и сразу же заговорил: “Я больше люблю эту колыбельку, чем большую кровать, и на моих надзирателей у меня нет никаких жалоб”. Говоря это, он опасливо поглядывал то на меня, то на своих стражников, словно прося моего участия, но в то же время опасаясь мести стражей. Я сказал, что заявлю жалобу на неопрятность комнаты, вместе с тем распорядился, чтобы ребенка выводили во двор на прогулку, позвали к нему врача, а также двух женщин для уборки помещения. Позже я узнал, что мои распоряжения не выполнялись».

Что тут сказать: то ли сапожник Симон своим обращением положил начало увяданию ребенка, а позднейшие строгости только усилили вред, наносимый его здоровью, то ли настоящий процесс разрушения начался после ухода супругов Симон, — верно одно, физическое и духовное здоровье мальчика было разрушено, причиной его смерти стало тюремное заключение.

Если он в самом деле умер и если он действительно был тот, о чьей смерти было составлено свидетельство…

Постановление Конвента

После падения Робеспьера важность особы «юного Капета» возросла. Поползли слухи, что якобы сторонники короля хотят устроить ему побег.

22 января 1795 года на совместном заседании комитетов Конвента Камбасерес поднял вопрос: что делать с мальчиком? Отдать его за границу было бы опасно; его могли бы использовать как козырь в борьбе против республики. Другого не остается, как и далее держать его во Франции в качестве ценного залога. И пусть сессия перейдет к обсуждению вопроса в порядке повестки дня…

Тогда поднялся депутат по имени Брива.

— Я не сторонник кровопролития, — начал он свою речь, — и не могу упрекнуть себя ни в одной капле пролитой крови. Но я удивлен, что до 9 термидора (дата падения Робеспьера) были принесены тысячи напрасных жертв и ни одной, которая была бы на пользу республике.

Всеобщий шумный протест был ответом на этот неприкрытый намек на необходимость казни маленького Капета.

Вскочил один из депутатов:

— Только тираны могут утверждать, будто из греховного деяния может произойти польза!

— Гражданин председатель! Призовите оратора к порядку!

Призвал, но упрямый оратор продолжал настаивать:

— Тогда маленького Капета вместе со всей его родней надо выслать из Франции в течение десяти дней. И если какой-нибудь гражданин на территории Франции найдет их и убьет, следует публично объявить, что своим поступком он послужил родине.

При обсуждении вопроса Конвент все же вернулся к порядку повестки дня. Вместе с тем постановил, что отныне члены Конвента ежедневно, сменяя друг друга, будут навещать маленького узника и контролировать его надзирателей.

Безмолвное дитя крепости

Однако, когда выносилось это постановление, маленький Людовик XVII уже не был пленником Конвента. Его подменили другим, сходного возраста мальчиком.

Во всяком случае таково убеждение не только жадной до всяких авантюрных новостей толпы, но и тех серьезных историков, которые сомневаются в том, действительно ли настоящий маленький Капет умер 8 июня 1795 года, а свидетельство о смерти — к нему ли относится?

Целая череда разных тайн начинается с одного чрезвычайно интересного протокола.

Член Конвента Арман де ла Мез в сопровождении двух товарищей 19 декабря 1794 года посетил узника, результаты этого посещения он изложил в протоколе. Вот краткая выписка из него:

«Когда мы вошли в комнату, мальчик сидел у стола и строил домики из игральных карт. Я подошел и сказал ему, что правительство, учитывая слабость его здоровья, желает поправить положение. Отныне ему разрешается гулять во дворе, также будет проявлена забота о его развлечениях. Пока я говорил, он уставился на меня и слушал с большим вниманием, не проронив ни единого словечка. Тогда я попробовал объяснить подробнее, на что он мог рассчитывать: “Monsieur, желали бы вы получить лошадку, собачку или птичку? Есть ли у вас желание поиграть с маленькими друзьями? Хотели бы вы сейчас же спуститься во двор или подняться на башню?” Что бы я не предлагал ему, он не произнес ни слова, только таращился на меня. Тогда я изменил тон и приказал ему встать и походить по комнате. Он послушался, но молча. Я ощупал его руки и ноги — они были покрыты шишками. Вообще он выглядел совершенным рахитиком. “Monsieur, — обратился я к нему, — позвать врача? Подайте хотя бы знак, каково ваше желание”. Никакого ответа. Ребенок уселся, облокотился о стол и сделал вид, как будто нас вообще не было».

Поскольку совершенно невероятно, что на настоящего маленького Луи вдруг напала временная немота, — утверждают несколько историков, — остается сделать вывод, что его подменили каким-то немым ребенком.

Кто мог осуществить эту подмену и при чьем участии, об этом я скажу позднее.

В конце мая 179.5 года состояние маленького узника резко ухудшилось. К нему прислали врача, одного из самых крупных научных авторитетов Парижа, доктора Дезо, клинициста, преподававшего хирургию в университете.

Доктор Дезо 30 мая посетил больного в последний раз. На другой день доктору стало плохо и через два дня он умер. Притом что до этого он никогда не жаловался на здоровье.

Объяснение: доктор Дезо знал маленького короля, он догадался о подмене — его следовало убрать.

Еще один таинственный случай: у доктора Дезо был один доверенный друг, фармацевт Шоппар. После смерти доктора через пару дней фармацевт тоже умер.

Объяснение: Дезо сообщил ему тайну, и он был обречен.

Без сомнения, если соотнести эти две смерти с датой докторского визита в Тампль, подозрение нельзя считать совершенно необоснованным. Но все это могло быть и случайным совпадением.

Однако происходят еще и такие события, объяснить которые невозможно никакими случайностями.

Прежде всего скажем, что лечение больного перешло к докторам Пельтану и Дюманжену. Маленького короля они не знали и прежде никогда не видели в лицо. Они не то чтобы с большим энтузиазмом выполняли свою работу. Обнаружено письмо доктора Пельтана, написанное им надзирателям Тампля. Из него выясняется, что ночью ребенку стало плохо, надзиратели послали за ним. Интересен ответ, в нем говорится:

«Гражданин Пельтан гражданам надзирателям Тампля. Сограждане! Те симптомы, о которых вы мне сообщаете, не представляются настораживающими, а ночь к тому же не благоприятствует приему любых лекарств. Дайте больному в ложке вина немного диаскордиума (опиумное стягивающее средство). И хотя я очень устал после дневной работы, я поспешу к больному, не взирая на 11 часов ночи, если вы рассчитываете хоть на какой-либо результат от моего посещения. С другой стороны, не забудьте, что со мною вместе лечение возложено и на доктора Дюманжена. Завтра утром мы оба посетим больного. Салют и братство! Пельтан, главный хирург Великого Прибежища Гуманизма».

Представители гуманизма — врачи-профессионалы — были не правы. Состояние больного мальчика было действительно тяжелым, поскольку 8 июня 1795 года он-таки умер. И только теперь таинственные события последовали одно за другим.

9 июня 1795 года специально посланный депутат доложил Конвенту: «Сын Капета вчера умер». И что же Конвент? Он принял это известие к сведению.

Тайны вокруг смерти

Однако официальная регистрация факта смерти в соответствующей инстанции состоялась только на третий день после события. Прошло еще два дня, пока наконец городской чиновник составил соответствующий документ.

Неизвестно, что было причиной такой феноменальной небрежности, но во всяком случае она обогатила еще одним фактом собирателей подозрительных моментов вокруг этой смерти.

Имена заявителей: Лан и Гомен.

Кто были эти двое?

Под конец их назначили надзирать и ухаживать за узником. Они в простоте сердечной и донесли, что доверенный их заботам мальчик умер.

Но они не могли знать, есть ли этот мальчик именно тот самый маленький Луи Капет. Потому что если все соображения по поводу немого ребенка правильны, то они приняли под свой надзор уже подмененного мальчика вместо настоящего! Они даже не могли разговаривать с ним, ведь он был немой.

Случилось еще нечто, вернее, не случилось, что только усиливает подозрения. Сестра маленького короля, герцогиня Мария Терезия, тоже сидела в тюрьме Тампль. Почему ее не позвали к постели умирающего братца? Ведь не только из простой человечности это надо было сделать — пусть попрощается с братцем, — а в таком чрезвычайно важном случае, как смерть короля Франции, следовало получить все достоверные свидетельства.

А тут подтверждение — доклад двух простолюдинов.

Никто из членов Конвента даже не вошел в комнату усопшего. А ведь, наверное, среди них были такие, кто знал ребенка еще со времен сапожника Симона либо еще раньше. В чем была причина такой великой секретности, эдаких мероприятий втихомолку? Почему не вызвали вдову сапожника Симона? Даже если она уже находилась в больнице, почему ее не доставили для опознания трупа?

И главное — почему на покойного не посмотрел Баррас?

Ответ со стороны подозрения: посвященные точно знали, что покойный мальчик не был маленьким королем. Особенно хорошо это знал Баррас, о чем речь пойдет позже.

Если уж на регистрацию смерти бросило тень столько подозрительных вещей, то еще больше напускает туману мнение врачей, производивших вскрытие.

Вскрытие производилось 9 июня, то есть еще до объявления о факте смерти, обоими лечащими врачами, Пельтаном и Дюманженом, которым ассистировали два назначенных врача-помощника. В составленном ими протоколе говорится:

«Имея поручение решением подкомитета Конвента, датированным вчерашним днем, вскрыть тело сына Луи Капета и доложить о его состоянии, мы вчетвером прибыли в одиннадцать часов утра к внешним воротам Тампля, где были встречены надзирателями и препровождены на второй этаж. Там в одной из комнат на кровати мы обнаружили мертвое тело мальчика лет десяти, о котором надзиратели сказали, что это умерший Луи Капет, и в котором мы оба признали мальчика, лечение которого мы оба вели уже несколько дней».

В остальной части протокола говорится о результатах вскрытия. (Согласно заключению врачей, причина смерти — развившийся туберкулез.)

И опять: свидетельство тех же самых двух тюремных надзирателей стало решающим в определении личности умершего.

Четырех известных врачей посылает Конвент, они не знают ни юного Луи Капета, ни граждан Лана и Гомена, но вполне удовлетворяются заявлением этих двух простых людей и вообще больше не проявляют никакого интереса.

Совместим равнодушное поведение доктора Пельтана с его нежеланием посетить больного в 11 часов вечера. Разве не правомерно подозрение в том, что он сам отнюдь не был уверен, кого он лечил и чье маленькое тельце лежало перед ним на кровати?

Но дело все еще не закончено! Сегодняшние врачи разбирались с заключением тогдашних своих коллег и обнаружили в нем существенные пробелы. У маленького короля были особые приметы, по которым легко можно было судить об идентичности или подмене личности.

У него на бедре, как следствие игры природы, вены сходились таким образом, что создавали рисунок голубя, повернутого головой вниз. Из нижней челюсти у него рос так называемый «заячий зуб». На шее у него были характерные бороздки. (Впоследствии его нянька полагала, что по этим бороздам узнала настоящего Людовика XVII.) На левом предплечье следы прививок размещались в форме треугольника. На верхней губе был шрам от кроличьего укуса.

Четыре врача осматривали тело. Совершенно невозможно, чтобы они не заметили таких особых примет и не перечислили бы их в протоколе.

Но протокол хранит глубокое молчание о них.

Наверное потому, что их там не было.

Вести об авантюрных подменах людей, побегах, живых покойниках по большей части разносятся, когда течение времени окутывает благотворным туманом сами события.

Сейчас, однако, совсем другой случай.

Уже в самый день смерти узника тюрьмы Тампль начали распространяться слухи, что-де это умер ненастоящий Капет-сын. Неопровержимое подтверждение этому я нашел в 77-м номере за 1795 год «Vossische Zeitung». Корреспондент газеты сообщает из Парижа (датировано 12 июня):

«По поводу кончины сына Людовика XVI здесь стали курсировать странные слухи. Одни перешептываются о том, что эта кончина просто выдумка, и добавляют, что предполагаемого покойного уже давно нет в Тампле; другие же утверждают, что его год как отравили; злонамеренные даже не смущаются относить этот грех на счет теперешнего правительства. Чтобы опровергнуть эти слухи, “Messager du Soir” во вчерашнем номере опубликовала следующее официальное сообщение: “Последовала естественная смерть такого ребенка, которого нельзя считать обычным ребенком, потому что он не бегал санкюлотом по улицам, а днем и ночью находился под охраной солидного отряда вооруженных сил. Таким образом, Конвент, в целях сохранения общего спокойствия и чтобы устыдить злонамеренных, постановил провести вскрытие мертвого тела. У Конвента нет никаких причин страшиться просвещенных граждан, но злонамеренные желают ввести в заблуждение слабых, а те нуждаются в защите”».

Эта информация почти официально подтверждает, что вокруг мальчика Капета отнюдь не все было в порядке. Что-то просачивалось из-за стен Тампля; ведь еще до его смерти о нем могли перешептываться, потому что без всякой подготовки подозрения не могли взорваться с такой неожиданностью.

Обвинение в отравлении, конечно, надо отбросить, позднее ни одна партия не поддержала его. Но если проследить всю череду подозрительных обстоятельств, то нельзя назвать слишком авантюрным мнение, которое считает подмену личности действительно произошедшей.

Теперь остается вопрос: кто и каким образом устроил побег?

Похищение

Простоты ради я переверну порядок повествования и расскажу, каким образом произошел этот побег-похищение.

Почти все версии сходятся в одном: после подмены довольно значительный отрезок времени — по мнению некоторых, с полгода и более — мальчика прятали где-то в зданиях Тампля. Затем — говорит другая версия — из папье-маше была сделана большая игрушечная лошадь, внутри которой спрятали ребенка и так вынесли его из тюрьмы. Тут сама идея слишком уж напоминает троянского коня.

Другая версия менее романтична. Белье королевской семьи стирали вне стен Тампля, туда и обратно перевозили в больших сундуках. При случае мальчика спрятали среди грязного белья и так вывезли из башни. Снаружи уже ждали, им передали его с рук на руки, потом отвезли в надежное место.

Один из исследователей тайн Тампля, граф Эриссон, — кроме всего прочего, убежденный сторонник версии подмены и побега — не пожалел трудов и проследил дело. Для дискуссии вокруг этой тайны характерно, что исследователи вопроса с большой тщательностью разрабатывали даже мельчайшие детали!

Граф отправился с нотариусом в Версаль и там в местном музее показал ему обтянутый кожей и окованный листами желтой меди сундук, помеченный следующей музейной надписью: «В этом сундуке мадам Деспань, придворная прачка, привозила в Тампль белье для короля Людовика XVI. Дар ее внука, господина доктора Максимилиана Деспань».

Нотариус осмотрел сундук и составил свидетельство: длина 66, ширина 41, глубина 36 сантиметров.

Стало быть, десятилетний ребенок в нем не поместится.

Граф Эриссон, однако, продолжал вести следствие. Он разыскал квартиру доктора-дарителя, но тот уже умер. Но была жива его вдова, весьма пожилая женщина, у нее все же удалось получить разъяснение. Согласно семейному преданию, после смерти короля Людовика XVI белье развозили уже не в этом сундучке, а в больших узлах. А в таких огромных узлах все же можно было спрятать ребенка.

Третья, самая важная, версия звучит так.

Когда лже-Капет, немой ребенок, умер, его попросту закопали во дворе Тампля у подножия стены. А в гроб положили настоящего маленького короля и отвезли из Тампля, чтобы предать земле на кладбище Сент-Маргерит. По дороге мальчика освободили и увезли в другое тайное убежище, а на кладбище в землю опустили пустой гроб.

Это звучит довольно интригующе. Опровергнуть не представляется трудным: при позднейших поисках, наверное, перекопали кладбище, и там легко было наткнуться на детский гробик с останками детского тела.

Но не надо спешить с критикой.

А я пока что перейду к участникам похищения…

Связующие нити здесь представляются довольно непрочными. Ощущается рука тайных и открытых сторонников королевской партии в этом деле, имена некоторых полагают даже известными (например, генерала Фротте), но в те смутные времена принято было таиться — всем и перед всеми. Необходимо было соблюдать секретность не только перед республиканцами, но и в лоне самой партии роялистов. Особенно следовало опасаться графа Прованского, он сам хотел захватить трон, что позднее ему вполне удалось под именем Людовика XVIII.

Более поздние исследования в качестве участника комплота похитителей называли одно очень известное имя. Это была вдова казненного революционерами генерала Богарне, Жозефина Таше де ла Пажери, впоследствии супруга императора Наполеона. Ее помощником был Баррас, член Конвента, с которым ее связывали более чем дружеские отношения. Был ли ее помощником Баррас? Или она сама играла на руку Баррасу?

Когда она стала супругой Наполеона, у нее появилась причина не слишком ворошить свое прошлое. Она только сообщила ему, что во дворе Тампля, по ее сведениям, захоронен подменный ребенок, а на кладбище скрыт пустой гробик. И что же происходит?

В 1801 году заключенные Тампля рыли в тюремном дворе траншеи для какого-то строительства. Заодно им хотелось устроить на свободных клочках земли огородик, но почва здесь оказалась непригодной — сплошной песок вперемешку с разными обломками. Один из заключенных копнул поглубже, надеясь найти более подходящую почву. И, копая, наткнулся на останки детского трупа. Все заключенные пришли к единому мнению, что это Людовик XVII. Они позвали привратника, и тот кивнул: точно мол, очень может быть.

Так рассказывает об этом случае в своих воспоминаниях граф Андинье, который в то самое время был узником Тампля. Позднее, после реставрации монархии, он попробовал сообщить об этом случае архиепископу в Сансе Ла Фару, но тот просил не трезвонить об этой тайне. Зачем причинять напрасную боль сестре маленького короля, которая и без того совсем не уверена, что ее братец умер в Тампле.

Без сомнения, абсолютно доверять фактам, приводимым в мемуарной литературе, не стоит, однако в пользу таких воспоминаний, как у графа Андинье, следует отметить, что они не выходили в печатном виде, то есть их автор не имел намерения кичиться ими перед широкой публикой. Впрочем, результат поразительно совпадает с сообщением Жозефины; а ведь граф Андинье не мог знать, о чем говорили между собой Наполеон с женой.

Во всяком случае одно бросается в глаза: автор в своих воспоминаниях не говорит о том, что случилось потом с такой интересной находкой!

Да это, пожалуй, и неважно. Главное, что Жозефина сказала правду.

Вторая часть тайны — тайна кладбища.

Объяснение этой тайне дают воспоминания самого Наполеона, написанные им на острове Святой Елены.

Император вспоминал и о тайне Тампля.

Он писал, что никогда особенно не верил, что в Тампле умер настоящий престолонаследник, хотя официальные документы о смерти свидетельствуют именно об этом.

«Все же, — продолжает он, — вслед за случившимся стали распространяться слухи, что наследнику престола с согласия комитета Конвента устроили побег, и вместо него был принесен в жертву другой ребенок. Жозефина вела себя так, как будто ей известно что-то, и она рассказывала, кому доверили наследника и где он его прятал. Я только пожал плечами: во всей этой сказке я не усмотрел ничего иного, кроме женской доверчивости. Но когда я прочел заключение врачей, я был поражен фразой: “Мы обнаружили тело, о котором нам сказали, что это сын Капета”. То есть даже не установили со всей определенностью его идентичность. Тогда я приказал вскопать кладбище святой Маргариты в том самом месте, где предполагалось захоронение, и там в самом деле нашли находящийся в довольно хорошем состоянии гроб. Его вскрыли в присутствии Фуше и Савари — он был пуст».

Обвинять Наполеона в сплетничании дело пустое. Его сообщение серьезно и, сопоставив его с остальными, отнести тайну Тампля к разряду сказок и легенд невозможно.

Следовало бы еще прояснить роль Барраса.

6 июля 1840 года одного лондонского нотариуса посетила маркиза Бролио-Солари, девичье имя Катерина Хайд, и попросила удостоверить в нотариальной книге следующее.

Она была фрейлиной при дворе Марии Антуанетты, в Версале ее знали под ее девичьим английским именем. Зимою 1803 года она с мужем, тогдашним министром Венецианской республики, была приглашена на обед к Баррасу. Речь зашла о Бонапарте, и тогда Баррас, немного разгорячившись от вина, сделал следующее заявление: «А планам Бонапарта не суждено осуществиться, потому что сын Людовика XVI жив!»

Бывшая фрейлина продиктовала также нотариусу, что примерно в 1820 году она находилась в Аугсбурге вместе с Гортензией, королевой Голландии, дочерью Жозефины, и та в многочисленных разговорах подтвердила слух о побеге престолонаследника. Королева Гортензия также добавила, что, когда после падения Наполеона Жозефину посетили царь Александр и прусский король, речь зашла о том, кого посадить на французский трон, Жозефина ответила: «Естественно, сына Людовика XVI».

Маркиза так завершила свое признание: «Перед Богом и людьми объявляю, что я говорила чистую правду».

И в самом деле Жозефина 24 мая 1814 года в Мальмезоне давала большой обед в честь русского царя и прусского короля. И то правда, что после празднества на четвертый день, 28 мая, она неожиданно умерла. Согласно лечащим врачам, она простыла и простудная лихорадка покончила с ней. Однако разносчики слухов почувствовали взаимосвязь между этими датами и пронюхали, что бывшую императрицу отравили. Причина: она слишком много знала о некоторых вещах.

Позже разлетелись слухи и о прочих подробностях, и подозрения передавались дальше уже в конкретной форме: известная своими роялистскими чувствами Жозефина причастна к побегу наследника, она знала, где его прячут, а значит, ставила под угрозу претензии графа Прованского на французский трон. А по сему и по указке Талейрана ее убрали. Об этом знал и сам граф Прованский, позднее Людовик XVIII. Не стоит говорить, что изо всей этой ужасной драмы с отравлением мы не можем доверять ни единому слову. Доказательств нет.

Напротив, интересно задаться вопросом, знал ли на самом деле Людовик XVIII историю бегства наследника престола, и сознавал ли он, что трон Франции ему не положен, что он просто узурпирует его?

В 1816 году по инициативе Шатобриана обе палаты парламента постановили на том самом месте, где захоронены тела Людовика XVI и Марии Антуанетты, построить так называемую часовню Примирения. Людовик XVIII распорядился дополнительным указом посвятить часовню памяти Людовика XVI, Марии Антуанетты и герцогини Елизаветы.

О Людовике XVII упоминания не было. Возможно потому, что он был похоронен в другом месте? Все равно. Рядом с отцом, матерью и родной теткой надо было вписать и его.

Пойдем далее. В календарь придворных церемоний были включены даты смерти Людовика XVI и Марии Антуанетты, мессу служили только по ним.

О Людовике XVII речь не шла, а ведь он был легитимным королем Франции.

Почему же нет?

Потому, что но живому заупокойную службу не служат.

В Париже об этом говорили повсюду, и об этом знал герцог Берри, племянник короля. Вроде бы между ним и королем даже произошла бурная сцена. Герцог потребовал правды для Людовика XVII, который тогда еще был жив, из-за этого король так разошелся, что выгнал герцога из комнаты.

Вскоре после этого вечером в опере герцог стал жертвой наемного убийцы.

Убийцу схватили, осудили и казнили, но истинный мотив его преступления так и не смогли выяснить. Зародилось подозрение: герцога надо было убрать, потому что он слишком рьяно защищал интересы Людовика XVII.

Тут даже сторонники версии побега могли только головой покачать. Столько убийств по тому же самому делу! — пожалуй, это много. Доктор Дезо, аптекарь Шоппар, императрица Жозефина, великий герцог Берри!

Но уж если сплетенная молотилка заведется, то пойдет выплевывать чистые зерна вперемешку с плевелами.

Если я выстрою в ряд все выплеснутые факты и постараюсь, по возможности, отсеять плевелы, еще останется предостаточно достоверных доказательств, чтобы отдать справедливость мнению: маленький престолонаследник не умирал 8 июня 1795 года в Тампле, вместо него заключение о смерти было составлено о другом ребенке.

Да с ним самим-то что случилось?!

Три лже-Людовика XVII

На авантюрные вести из своих берлог выползают проходимцы.

В общем тридцать один лже-Людовик объявился в разных местах и в разное время. Частью они сами выдавали себя за Людовика XVII, частью доверчивые люди нашептывали им легенды.

Самая затейливая весть пришла в Европу из-за океана. Случилось во время правления последнего французского короля Луи Филиппа, что его сын, герцог Жуанвиль, отправился в Америку. Там ему представили вождя индейцев-ирокезов по имени Элеазер. Великий герцог был поражен: «краснокожий вождь сильно походил на короля Людовика XVII. Результатом их частной беседы стало то, что индеец подписал заявление, в котором он отрекался от каких-либо претензий на трон в пользу Луи Филиппа, за что ему купили имение из личных средств короля.

Вот как доверчивого американского читателя дурил репортер вековой давности! Газетная утка по всем правилам! Но нам-то известно яйцо, из которого она проклюнулась.

Жил в Америке один миссионер по имени Вильямс Элеазер. Всю свою жизнь он посвятил обращению в христианство нндецев-ирокезов. Человек он был образованный, даже написал ирокезскую грамматику. Однако в его ученой голове какое-то колесико все же поскрипывало — он всем рассказывал о себе, будто бы он и есть бывший узник Тампля. Находились такие, кто верил ему. Впрочем, он не выдвигал претензий на французский трон и скромно оставался среди своих индейцев до конца жизни. С ним-то и мог встретиться герцог Жуанвиль, и в его лице мог усмотреть какое-то сходство с Бурбонами. Когда во Франции узнали об этом, не верящие в тайну Тампля, смеясь, восклицали: новый претендент на трон — негр.

Вот так рождаются и обрастают подробностями легенды.

Во Франции еще до появления Наундорфа, наиболее серьезного претендента, официальным инстанциям пришлось заниматься еще тремя Людовиками XVII.

Первый был авантюрист по имени Эрваго. Отец его был портняжкой и тем зарабатывал свой скудный хлеб, сыну не нравился их бедный быт, он сбежал из дому и морочил легковерных людей, представляясь им сыном то того, то этого знатного господина. Наконец договорился до того, что он не кто иной, как бежавший из заключения Людовик XVII. Говорят, он был малый красивой внешности, имел благородную осанку и чрезвычайно обаятельные манеры, тем самым настолько втерся в доверие к нескольким дворянам, что они поверили ему и принимали в своих замках. Там он завел настоящий двор, устраивал званые вечера, раздавал награды и титулы. Слава и успех сопутствовали ему недолго. Его отдали под суд и за мошенничество приговорили к четырем годам. Наполеон упростил дело: вместо тюрьмы он засадил его в сумасшедший дом, где тот и умер.

Следующий претендент, Матюрен Брюно, был какой-то дурак. О его ранней юности известно, что он был сыном ремесленника, делавшего деревянные башмаки, прошел через исправительное заведение, потом стал матросом на военном корабле и попал в Америку. Откуда он и объявился в 1815 году уже как Карл Наваррский. Как ему удалось раздобыть паспорт, украшенный этим знатным именем, неизвестно.

Здесь на родине до него дошли клубившиеся слухи о побеге маленького короля, о том, что король жив, и он назвался настоящим Людовиком XVII.

Конечно, его схватили и посадили. Из провинциальной тюрьмы он написал письмо королю Людовику XVIII, в котором просил отправить его в Париж, где он и выложит свои доказательства. Заодно сделал королю выгодное предложение, что он-де пока вовсе не желает отречения короля, пусть себе остается на троне до самой смерти, но уж потом корона должна перейти к нему.

Претендента с помутненной головой приговорили сначала к пяти годам тюрьмы, а потом он получил еще два года за поведение, оскорбляющее высокий суд.

Птицей куда более высокого полета был третий лжепрестолонаследник-стеклозаводчик Эбер. Он выступил под именем барона Ришмона, герцога Нормандского, и в 1828 году, представ перед парламентом, заявил свои претензии на трон. Он сообщил, что его воспитал генерал Клебер, он стал адъютантом генерала, потом попал в Австрию и там предстал пред дочерью Людовика XVI, герцогиней Ангулемской. Герцогиня вроде бы поначалу признала в нем брата, истинного престолонаследника, однако в конце концов все же отвергла. Результатом неприятной встречи с герцогиней стало то, что австрийское правительство приказало схватить его и два с половиной года держало в заключении в Милане.

Сильвио Пеллико, несчастного итальянского поэта и патриота, австрийское правительство приговорило к 15 годам заключения в крепости. Поначалу он сидел в Милане, и там его соседом по камере был один француз, который казался человеком благородного происхождения, высокообразованным, хороших манер; он выцарапывал на стенах камеры стихи, которые подписывал «герцог Нормандии». Разговоры их становились все доверительнее, и вот товарищ по камере наконец открылся: он — Людовик XVII. С мельчайшими подробностями рассказывал он о своей жизни в Тампле и о побеге. А произошло это так: как-то ночью за ним пришли, привели с собой какого-то полоумного мальчишку, который там и остался, а ему устроили побег. Снаружи их поджидал экипаж, запряженный четверкой лошадей, но среди лошадей только три были настоящие, а четвертая была деревянным механизмом, внутри которого его и спрятали.

Ну вот, опять ожил троянский конь, только теперь с бароном Ришмоном в брюхе.

Сильвио Пеллико не поверил ни слову этой сказки, хотя воспринимал соседа как человека милого и добронравного. У него были характерные черты Бурбонов, это-то сходство и подвигло его на роль самозванца.

У французского суда были другие взгляды на моральные принципы претендентов.

В 1834 году его отдали под трибунал и приговорили к 12 годам тюрьмы.

Через год ему удалось бежать. Бежал он в Англию, затем после всеобщей амнистии вернулся во Францию. Здесь он все еще находил приверженцев из числа старой знати и хорошо прожил до самой смерти, последовавшей в 1845 году.

Однако все эти истории по своей серьезности и занимательности уступают истории другого претендента — Наундорфа, часовщика из Шпандау.

Могила в Дельфте

На дельфтском кладбище есть могила, обнесенная решеткой. На могильном камне высечена надпись: «Здесь покоится Людовик XVII, король Франции и Наварры, герцог Нормандский. Родился в Версале 27 марта 1785 года, умер в Дельфте 10 августа 1845 года».

Посетитель несколько удивляется, потом пожимает плечами и говорит про себя, что в конце концов каждый может писать на могильном камне, что ему хочется. Однако, если он удосужится пойти в ратушу и навести справки, то ему предложат книгу регистрации, в которой покажут следующую запись:

«12 августа 1845 года в 6 часов вечера перед нами, городским советником Даниэлем ван Кетсвельдом, предстали Бурбон Карл Эдуард, частное лицо 24 лет, а также граф Грюо де Ла Барра, 50 лет, прежде королевский прокурор майенского трибунала во Франции, оба местные жители, первый из них сын, второй друг ниженазванного покойного. Они заявили, что умерший текущего года августа месяца 10-го дня в доме под номером 62 по улице Оуд в Дельфте Бурбон Карл Людовик, герцог Нормандский (Людовик Семнадцатый), который здесь был известен под именем Наундорф Карл Вильгельм, родился в Версальском дворце, во Франции, 27 марта 1785 года, значит ко дню смерти ему исполнилось 60 лет; проживал в сем городе; был сыном Его Величества короля Франция Людовика XVI и Его Императорского и Королевского Величества Супруги Марии Антуанетты, Великой герцогини Австрийской, королевы Франции. Супруга покойного — герцогиня Нормандская, урожденная Айнар Жанна, местная жительница. Прочитано и подписано».

Сказано ясно. Официальная запись придала большую силу позднейшим потомкам Наундорфа, потому что из нее следовало, что голландские власти оказывали полное доверие заявителям, то есть со своей стороны они посчитали полностью доказанным, что в лице Наундорфа Карла Вильгельма действительно был похоронен Людовик XVII. Вопрос о Наундорфе имеет обширнейшую литературу. Был основан даже один журнал, занимавшийся только этим вопросом. Не только у первого Наундорфа находились очень знатные, готовые поклясться за его идентичность сторонники, но и позднее, когда его семейство попробовало заявить о своих претензиях, мужи славнейших в стране родов встали рядом с ними.

Полагаем ли мы обоснованной претензию Наундорфа или нет — это дело спорное, верно, однако, одно: из всех известных в истории судебных тяжб мы имеем дело с одной из наиболее интересных, которая, словно морская змея, трижды поднимала голову, причем на протяжении одного столетия.

Годы после побега

Естественно, в первую очередь всех интересовало, что произошло с маленьким Луи после побега? Куда он пропал? Кто заботился о нем и кто был его защитником? Где и как провел он опасные годы, когда ему приходилось таиться и он еще не мог заявить о себе?

Однако то, что Наундорф в этой связи мог сообщить, выглядит не чем иным, как нехитрой выдумкой. Он все время скрывался, его преследовали, он уходил со всякими приключениями, его хватали, он снова бежал, на него покушались, пытались отравить, убить, удушить. И все это с какой-то таинственной недосказанностью, с какими-то невероятными приключениями, что и самый беспристрастный читатель сказал бы только: да, но это уж сверх всякой меры невероятные сказки.

Благоприятный в его судьбе поворот произошел, когда он открыто заявил о своих притязаниях и представил своим сторонникам более или менее вразумительные доказательства.

Я опускаю изложение его приключений, что само по себе отвлекло бы внимание без всякой пользы, до тех самых пор, когда он, согласно его рассказу, поступил в свободный отряд немецкого героя-борца за свободу Шилля.

Шилль погибает, сам он, Наундорф, ранен и приходит в сознание в каком-то госпитале. Он еще прихрамывал, когда его отдали под суд трибунала, вместе с другими бойцами свободного отряда приговорили к каторжным работам на галерах и отправили в Тулон. По пути ему стало так плохо, что он опять попал в госпиталь, отсюда он в компании еще с одним Шиллем-гусаром счастливо сбежал. Товарища его, правда, поймали, а он выскользнул из рук жандармов и опять стал скитаться по Германии. И вот во время этих скитаний однажды, совершенно изнуренный, сел он на камень у дороги.

Ждал он недолго, попросился на проезжавшую мимо телегу, и хозяин любезно посадил его. На этой телеге с помощью хозяйского паспорта попал в Берлин. Имя его благожелателя — Наундорф Карл Вильгельм.

В Берлине разыгрывается первый эпизод, который насторожит даже самого непредвзятого критика.

Но до этого нам придется принять на веру один непонятный момент: его благодетель, Наундорф Карл Вильгельм, бесследно исчезает и более никогда не возникает. А его протеже сам выступает под его именем, обозначенном в паспорте, — Наундорф Карл Вильгельм. Чтобы не умереть с голоду, он учится ремеслу часовщика.

Для того, однако, чтобы самостоятельно заниматься ремеслом, нужно было получить гражданство, вступить в цех часовщиков. Одного только паспорта для этого недостаточно. К счастью, в воротнике пальто у него было зашито несколько подтверждающих бумаг, среди них собственноручно написанные Людовиком XVI и Марией Антуанеттой. Он отправился с ними к полицмейстеру Берлина, который посмотрел их, а вот документ за подписью Марии Антуанетты оставил у себя с тем, чтобы показать его графу Гарденбергу, министру полиции. Этого документа Наундорф более не увидел. Но полицмейстер снабдил его дельным советом: поскольку в Берлнне за неимением нужных бумаг он не сможет получить гражданства, лучше уехать в какой-нибудь маленький провинциальный город. Там тоже, конечно, потребуют бумаги, но он, полицмейстер, обещает помочь: он снабдит его рекомендательным письмом и это поможет ему преодолеть все трудности.

И вот происходит первое событие этого невероятного дела, расчудесное в своей достоверности: 8 декабря 1812 года город Шпандау принимает в число своих граждан Наундорфа Карла Вильгельма, у которого нет никаких подтверждающих его происхождение бумаг.

Часовщик из Шпандау

Здесь надо отметить, что бумаги о происхождении Наундорфа и позже невозможно было отыскать, а поэтому — если уж нельзя было его принять за Людовика XVII, — его личность так никогда и не была выяснена.

Позднее он получил право гражданства в городах Бранденбург и Кроссен — опять же без документов о происхождении.

В 1818 году он женился. Взял девицу по имени Иоганна Айнерт, бюргерскую дочь. Их поженили по тогдашнему обычаю, а документов о происхождении опять же не потребовалось.

Вот это необычное для бюрократии закрывание глаз кажется говорящим в пользу Наундорфа. Ведь именно тогда он начинает писать письма главам европейских государств и герцогине Ангулемской, в которых заявляет о своих притязаниях на французский трон.

Едва ли можно предположить о прусской полиции, что она не привела бы в движение весь свой отлаженный механизм, когда речь идет о разоблачении мошенника, угрожающего дружественной династии. Однако она не сделала ровным счетом ничего и тем самым создала впечатление, будто не считает данные Наундорфа таким уж измышлением.

В этой связи стоит вспомнить еще об одном событии. В 1824 году против Наундорфа было выдвинуто обвинение в фальсификации денег. В порядке защиты обвиняемый открыто заявил, что он не Наундорф, а… Людовик XVII. Приговор был суров. Ему отрядили три года тюремного заключения, однако не на основании обвинения. Судебное решение гласило:

«Хотя доказательства недостаточны для определения вины обвиняемого, все же его следует осудить, потому что на протяжении всего судебного процесса он проявил себя наглым лжецом, желая создать видимость того, что он происходит из высочайшего дома Бурбонов».

Иными словами, три года тюрьмы за вранье! Но если уж этому вранью придавалось такое значение, то как раз тут и был тот самый случай, чтобы в ходе судебного разбирательства проверить происхождение обвиняемого… Этого сделано не было, а если такие попытки все же были предприняты, то результата никакого не дали.

Если он не Людовик XVII, то кто?

Его происхождение скрыто плотной завесой тайны.

Наконец-то в Париже!

В 1830 году династия Бурбонов была свергнута. Наундорф полагает, что задул благоприятный ветер. Он решает ехать в Париж. Опять случаются какие-то подозрительные покушения, таинственные погони и уходы от них, но наконец-то в 1833 году он как-то пробирается в Париж.

Поначалу сильно бедствует, но опять же находятся покровители, и наконец происходит долгожданное чудо: служащие версальского двора признают в нем настоящего Людовика XVII!

Сначала его допрашивает мадам Рамбо. Эта дама была приставлена к наследнику трона с самого его рождения, а потому и знала его наилучшим образом. И что же? Яркое сходство с Бурбонами, некоторые разговоры, а самое главное — телесный осмотр сделали несомненным для нее, что нашелся настоящий Людовик XVII.

Это же подтвердила и супружеская чета Марко Сент-Илер. Супруг был лакеем при дверях в покоях Людовика XVI, а жена ежедневно видела маленького наследника.

Потом и другие присоединились к поверившим: Жоли, последний министр юстиции Людовика XVI; Жоффруа, ученый архивариус, который принял его сторону после тщательного изучения тампльского периода; некий господин Лепрад, который ездил в Германию специально с той целью, чтобы изучить документы, выслушать свидетелей, и вернулся совершенно убежденным; наконец, граф Грюо де Ла Барр, который оставил должность прокурора, чтобы посвятить всю свою жизнь делу Наундорфа.

Самой первой и самой важной задачей представлялось убедить герцогиню Ангулемскую в том, что Наундорф идентичен ее исчезнувшему из Тампля братцу.

Если бы удалось устроить их личную встречу, то поразительное семейное сходство, воспоминания детства и обсуждение событий, происходивших в Тампле, рассеяли бы все подозрения, и дело Наундорфа было бы выиграно.

Мадам Рамбо сделала следующее торжественное заявление:

«Пред Богом и людьми заявляю, что я 1833 года, месяца августа, 17-го дня вновь обрела Его Высочество герцога Нормандского, подле которого я имела счастье служить, начиная со дня его рождения до самого 10 августа 1792 года. Я вновь обнаружила на нем знаки, которые наблюдала в его детские годы и которые делают несомненными его идентичность.

У герцога была короткая и совершенно особым образом прорезанная бороздками шея. Я, бывало, говаривала, что если бы он когда-нибудь нашелся, это было бы для меня неопровержимым доказательством. Его шея теперь возмужала, но осталась таковой, какова и была.

У него была большая голова, открытый и широкий лоб, голубые глаза, сильно изогнутые брови, пепельного цвета вьющиеся волосы. Рот именно такой формы, как у королевы; на подбородке была заметна небольшая ямка. На груди у него я наблюдала определенные знаки, особенно один на правой стороне груди.

Герцогу в возрасте двух лет и одного месяца сделали прививку. Следы от прививки располагались в форме полумесяца, теперь я их узнала.

Сообщаю, наконец, что в знак благоговения я сохранила голубое платье герцога. Я показала его и сказала, что это платье он носил в Париже. “Нет, мадам, я носил его в Версале тогда-то и тогда-то”.

Мы обменялись нашими воспоминаниями, и они сами по себе были бы для меня достаточным доказательством, что герцог действительно тот, кем он себя называет: сирота Тампля».

Заявления мадам Рамбо и четы Марко Сен-Илер по поводу опознания доставили герцогине Ангулемской, но на них не пришло никакого ответа.

Сам Наундорф тоже попробовал лично написать ей. В его письме содержались вот такие воспоминания:

«Хочу воскресить в Вашей памяти ту ночь, когда Вы и маркиза Турзель молча, за руку вывели меня из Тюильри. Я особенно хорошо помню этот случай, потому что наш незабвенный отец в неурочный час разбудил меня ото сна и сам вместе с маркизом Турзель одел меня. (Это была ночь, когда королевская семья сделала попытку бежать. — Авт.)

Вспомните, как нас предупредили — не разговаривать ни с кем, а мне особенно, не поднимать никакого шума. Вспомните, как мы втроем (то есть он, его сестра и маркиза Турзель. — Авт.) ожидали в каком-то полутемном помещении, а поскольку они пришли с опозданием, наш отец извинялся перед маркизой, объясняя, что он заблудился.

Если Вам этого недостаточно, чтобы признать во мне Вашего настоящего брата, то я опишу нашу квартиру в Тампле. В комнате нашей доброй матушки кровать была слева, возле деревянной перегородки; а в комнате нашей тетушки кровать стояла по правую сторону, тоже вдоль перегородки. В комнате нашей тетушки окно было против входа…»

Письмо было полно прочих сугубо доверительных фактов и перечислением лиц, которые сопровождали короля и его семейство после ареста в Конвент, а потом и в Тампль.

Да, но вот только эти самые доверительные факты уже давно перестали быть доверительными. Именно с такими подробностями они изложены в воспоминаниях маркизы Турзель и камердинера Клери, в несметных изданиях по истории революции, а также истории королевской семьи. Наундорф мог их читать, со своей стороны он не добавил ничего нового. Герцогиня Ангулемская ни словом не откликнулась на письмо.

Однако в пользу Наундорфа говорит то, что поведение герцогини Ангулемской было необычным и даже подозрительным. В деле такой важности, после рекомендательных писем версальских придворных дам ей нельзя было отвергать эту встречу. Ведь в ее интересах было положить конец назойливым исканиям и решительно заявить: этот человек не мой брат. Возможно, это ее семейство воспротивилось встрече, чтобы сходство и ее не сбило с толку, что еще более запутало бы это опасное дело.

Наундорфу наконец удалось вместе с семейством попасть в Прагу к воротам герцогини Ангулемской. Все они, Наундорфы, были вылитые Бурбоны, за исключением дочери, которая была точный портрет Марии Антуанетты. Они с мольбой протягивали руки к герцогине, стоявшей у окна, но та отвернулась от них.

Вот так, сменяя друг друга, на свет появлялись факты в деле Наундорфа, которые или подтверждали, или опровергали его версию. Только удовлетворительные доказательства склонят чашу весов в пользу идентичности, как сильнейшие опровержения вновь перевесят.

Надо отдать должное, сам Наундорф довольно ловко интерпретировал факты, говорящие против него. По его мнению, главным организатором побега из Тампля была Жозефина. О своей дальнейшей судьбе он сообщал, что в 1804 году во время правления императора Наполеона он-таки попал в руки своих преследователей, они привезли его в Париж, а потом прятали в венсенском лесу, пока ему не удалось бежать и оттуда. Вопрос: как стало возможным, что Жозефина не пришла опять ему на помощь, ведь тогда она уже стала полновластной императрицей? Ответ: потому что тогда Наполеон уже пообещал ей сделать наследником престола ее сына от первого брака Евгения Богарне, то есть ее собственный интерес столкнулся с интересами ее бывшего подопечного.

По делу о фальшивых деньгах ему не пришлось отбывать наказание целиком, его помиловали. Объяснение: его надо было приговорить, чтобы снискать благосклонность французского короля, а потом его отпустили, потому что знали, что он невиновен.

В этом деле участвовала еще одна таинственная личность по имени Лоран. Он состоял в тюремном штате служащих Тампля, и он, как можно предположить, и был тем, кто по поручению Жозефины и Барраса организовал побег. Но допросить Лорана не было возможности, потому что он выехал по официальному поручению в Санто-Доминго и больше оттуда не возвратился. По утверждению Наундорфа, конечно же, правительство выслало его, чтобы освободиться от неприятного свидетеля.

Не беда, есть письма Лорана, которые тот адресовал генералу Фротте. Из них яснее ясного видно, что он являлся главной движущей силой побега, это он провел в тюрьму немого ребенка и т. д.

Однако это были не оригинальные письма, а копии, не имеющие доказательной силы.

Нет, имеют, отвечал всегда и всему находивший объяснение Наундорф. Правда, в 1804 году во время венсенского плена у него их забрали, но, пожалуйста, выслушайте заключение специалистов об этих копиях: они выполнены на бумаге того времени, написаны тогдашним письмом и в стиле того времени.

Но довольно с него — мирным путем осаждать различные правительства и герцогиню Ангулемскую не получалось, тогда он решил действовать через суд.

Перед судом

Очень кстати пришелся Наундорфу уголовный процесс против другого претендента на трон, барона Ришмона. Он сделал торжественное заявление в суде присяжных, в котором протестовал против притязаний Ришмона, заклеймил его как обманщика, объявив, что только он является истинным герцогом Нормандским, настоящим Людовиком XVII.

И опять должно отметить своеобразное закрывание глаз со стороны официальных кругов, сделанное в пользу Наундорфа. Суд принял к сведению это заявление, однако никаких действий не предпринял против самого Наундорфа, в то время как обвиняемого именно из-за подобных утверждений приговорил к 12 годам, а Наундорф повторил их в свою пользу!

Теперь-то уже Наундорф, что называется, закусил удила и замахнулся на гораздо большее.

В 1836 году он обратился со своими притязаниями в гражданский суд и попросил привлечь к суду в качестве ответчиков графа Шамбора и герцогиню Ангулемскую. Граф Шамбор, сын герцога Берри, родившийся после смерти отца, и внук Карла X, был последним отпрыском дома Бурбонов.

Однако из этого судебного дела не вышло ничего. Правительство посчитало, что это уже чересчур, и назначило расследование против самого Наундорфа. А заодно как иностранного гражданина посадило его на корабль и водным путем вытолкало в Англию.

Расследование провели в его отсутствие. В качестве свидетелей допросили Лана и Гомена, бывших стражников маленького короля, которые, конечно же, клялись, что похоронили настоящего Людовика XVII. Допросили нескольких свидетелей, давших показания в пользу Наундорфа, исследовали его предыдущую жизнь, получили документы из Германии — словом, со всей основательностью взялись выяснять это дело.

Четыре года тянулся процесс.

Наундорф в Лондоне и лагерь его сторонников в Париже напряженно ожидали решения, которое было призвано поставить точку в конце этого затянувшегося дела.

Однако вместо точки в результате получилась запятая.

Приговора не было. Королевским указом процесс временно был приостановлен.

«Было установлено, — говорилось в указе, — что Наундорф обманным путем выдавал себя за Людовика XVII и под этим предлогом собирал огромные деньги, то есть совершил мошенничество, однако, прежде чем объявили уголовное преследование, он уже административным порядком был выслан из Франции. Стало быть, дело снова можно поднять и принять окончательное решение, когда он снова объявится».

Указ сей был хорош только для того, чтобы укрепить веру тех, кто подозревал, что за Наундорфом скрывается истинный Людовик XVII.

Вот, — говорили они, — у правительства была возможность завершить это дело окончательным приговором. Если оно все-таки этого не сделало, то определенно боялось судебного разбирательства, которое могло закончиться в пользу Наундорфа. На злой умысел со стороны правительства указывает также и то, что Наундорф, высланный «потомок Бурбонов», хотел узаконить свои притязания как иностранный гражданин, то есть правительство еще в самом начале процесса имело в запасе аргумент, который использует в конце, и все же позволило пережевывать дело целых четыре года.

Дельтфский ссыльный

Это была последняя попытка Наундорфа.

Из Лондона он перебрался в Голландию и поселился в Дельфте. Отсюда он преподнес своим сторонникам еще один аргумент в пользу того, что он действительно сын Людовика XVI, аргумент, вошедший в историю. Он предложил голландскому правительству одно свое изобретение, это была какая-то невероятной огневой мощи военная машина, против которой, по его мнению, никто не смог бы устоять и которая сделала бы в будущем все войны невозможными. Секрет конструкции, обещавшей стать благом человечества, до нас не дошел. Но сторонники Наундорфа вспомнили об известной страсти Людовика XVI — слесарном деле. Известно, что в Версале он при больших расходах организовал совершенную слесарную мастерскую, настоящую слесарную лабораторию, находя величайшую радость в том, что мог там пилить и стучать.

— Вот, сын пошел в отца! — хвастались сторонники Наундорфа. — Страсть отца у него проявилась в механике — он избрал ремесло часовщика и создает сложные конструкции. Разве это не решающее доказательство его происхождения?

Суммируем сказанное: рассматривая повороты в деле Наундорфа, как если бы перед нами проворачивалось колесо удачи, нельзя отрицать, что шарик в равной мере выпадал и на красное и на черное. Однако судебное разбирательство не закончилось и с его смертью. Теперь уже семейство Наундорфа стремилось воскресить его из праха.

Семейство Наундорф

Защищать их дело опять взялся Жюль Фавр, который стал министром иностранных дел.

Здесь я хочу рассказать один интересный эпизод.

В январе 1871 года Париж был вынужден капитулировать перед осаждавшей его немецкой армией. Договор о прекращении огня подписал в Версале 28 января Жюль Фавр, тогдашний министр иностранных дел.

В Париж он возвращался в карете в обществе графа Эриссона. Разговор шел о заключительной церемонии этого печального акта. «Бисмарк, — рассказывал Фавр, — пожелал, чтобы я после подписания поставил под договором свою печать».

— Я не взял ее с собой.

— Все равно, поставьте любую, — ответил канцлер. — Я вижу у вас на пальце перстень, воспользуйтесь им.

Фавр снял с пальца перстень и показал графу Эриссону. Это был античной шлифовки камень в оправе.

— Вот этим перстнем я припечатал договор о прекращении огня. Знаете, чей это был перстень? Наундорфа, вернее, Людовика XVII. Я помогал его сыну советами, денег я от него не взял, и в благодарность он дал мне этот перстень.

Эриссон воспользовался случаем, чтобы спросить.

— Вы в 1851 году взялись представлять интересы семьи. Я знаю, каковы обязанности адвоката: защищать интересы клиента, даже если он не прав. Но что касается Наундорфа, вы в самом деле верите, что он был сыном Людовика XVI?

— Это мое святое убеждение. Не выгоды ради, не по моей адвокатской обязанности взялся я за это дело, но единственно из любви к истине.

— И ваши республиканские чувства позволили это?

— А почему нет? Истина не зависит от политики. Если я нахожу дело правым, я встаю за него против всех.

Великий оратор в самом деле будто бы обручился с делом Наундорфа. Бесподобная адвокатская ловкость, блестящее красноречие — все было вложено им, и все напрасно.

Суд отверг прошение об анкете. Опять запели старую песню: официальные документы и показания свидетелей подтверждают, что Людовик XVII умер в Тамиле, следовательно, все новые доказательства излишни.

Жюль Фавр обжаловал решение. На восьми заседаниях он сотрясал воздух, защищал, обвинял, опровергал, аргументировал — и все бесполезно. Верховный суд оставил отрицательное постановление в силе.

Вместе с тем даже непредвзятые критики говорили: жаль было отвергать прошение и не продолжить доказательный ряд. Одна анкета не помешала бы столько раз выдвигаемому делу, она способствовала бы вынесению окончательного решения.

Ситуация собственно такова.

В 1840 году процесс отложен.

В 1852-м прекращен.

В 1872-м его не позволили даже начать.

Но это дело и позднее имело продолжение: в 1911 году от него уклонились.

Это случилось, когда сенатор Буасси д’Англа от имени потомков Наундорфа обратился во французский сенат: на этот раз потомки, не желая затрагивать вопрос о притязаниях на трон, довольствовались тем, что просили признать их гражданами Франции.

На заседании 21 марта 1911 года в сенате было объявлено, что сей орган не является компетентным в этом деле.

А ведь прошение было подготовлено очень основательно: 260 страниц, настоящий книжный том!

Итак, правомерность или неправомерность притязаний Наундорфа окончательным судебным решением не подтверждена до сих пор!

Одним-единственным результатом можно все же отчитаться. Поскольку в те самые времена в Дельфте в книге регистрации смертей Наундорфа записали как Бурбона Карла Людовика, для его потомков свидетельства о рождении выписывали тоже на имя Бурбон. То есть французские власти вынуждены были признать, что они по праву носят имя Бурбон.

И так будет до тех самых пор, пока какому-нибудь из графов Шамбор или другому настоящему Бурбону не придет на ум начать с ними тяжбу из-за неправомочного использования родового имени. Что маловероятно, потому что весь этот чудовищный процесс можно начинать сначала.

***

В заключение надо было бы найти ответ еще на один вопрос.

Если принять за действительное, что маленькому королю устроили побег из Тампля, а Наундорфа считать обманщиком, то все же остается без ответа вопрос: что же случилось с бежавшим Людовиком XVII?

Но и здесь мы можем только блуждать среди предположений и догадок.

Возможно, — говорят одни, — что поскольку побег был устроен с согласия членов Конвента, то они потом сами испугались последствий и убрали ребенка.

Возможно, говорят другие, что он стал жертвой подозрительности графа Прованского, позднее Людовика XVIII, который желал бы освободиться от опасного для его собственных притязаний мальчика.

Наиболее правдоподобным, однако, кажется то, что и без того слабый здоровьем ребенок после побега и в самом деле умер. И тогда те, кто был причастен к побегу, сочли за благо не ворошить более этого дела и оставить весь свет в убеждении, что Людовик усоп в Тампле.

И все же. Неужели ключ от тайны хранится на дельфтском кладбище под гордой надгробной надписью?