Когда Каспар Хаузер прибыл в Нюрнберг, это был неуклюжий деревенский парнишка с туповатым взглядом. Поначалу он и разговаривать-то членораздельно не умел. И вот этот недоумок вскоре привел в волнение всю Европу; один всемирно известный ученый-правовед тратил на него свое время, а один знатный англичанин свои деньги, чтобы разгадать загадку его происхождения. Его так и звали: дитя Европы. На его могиле в Ансбахе потом написали: «Здесь покоится неизвестно где появившийся на свет и таинственно умерший Хаузер Каспар, загадка века. 1833».

Противники тайны Хаузера единогласно заявляли: то, что было загадкой в 1833 году, теперь уже загадки не составляет. Парень оказался заурядным мошенником, стало быть его история совсем не интересна.

Да, если так, — говорю я, — то тем более интересна, хотя бы потому, каким образом совершенно неграмотный подросток мог водить за нос просвещенное европейское общество.

Впрочем, вопрос не так уж и прост. Его нельзя обойти, просто пожимая плечами, нельзя и убить кувалдой отрицания.

Рудольф Штратц в книге, вышедшей в 1925 году, «Каспар Хаузер, кто он был и кем, возможно, мог быть» дает конспективное изложение истории Каспара Хаузера, составленное по самым разнообразным биографическим справочникам, протоколам дискуссий, собраниям документов, опубликованным в журналах пространным исследованиям, а также беллетристическим произведениям, которые с 1828 года выходили на немецком, французском, английском, датском, польском, голландском и шведском языках и посвящались загадке Хаузера. Ведь образ Каспара Хаузера часто появлялся в беллетристике. О нем писали романы, стихи, пьесы. В Париже он выступал главным героем сразу двух пьес. Согласно конспекту Штратца количество публикаций по годам распределяется так:

К этому можно добавить биографии, публиковавшиеся в различных энциклопедических словарях, а также статьи, которые наводнили мировую печать в связи со столетием со дня смерти Каспара Хаузера в 1933 году.

Итак.

26 мая 1828 года в Нюрнберге появился оборванный парнишка лет 16, который и ходить-то едва-едва мог, и стал показывать письмо, адресованное тамошнему командованию полка легкой кавалерии. Анонимный автор письма сообщал, что он до сих пор воспитывал парня, но больше делать этого не в силах, потому что у него самого довольно собственных детей. И он просит командира взять мальчишку в солдаты. К сему прилагалось другое письмо, в котором о том же самом просила предполагаемая мать парня, потому что его отец тоже служил в этом полку.

Оба письма были явной мистификацией, цель которой могла состоять в том, чтобы направить возможное следствие в ложном направлении. Кто их сочинил — так никогда и не выяснилось.

Командир отправил малого в полицию. Там его допросили, вернее, попробовали допросить, только не смогли добиться от него ничего вразумительного. Кроме того, он оказался совершенно неграмотным, только и мог, что нацарапать свое имя — Каспар Хаузер.

Полицейский врач установил следующее: очень похоже на то, что парень вырос где-то в лесу, вдали от людей, словно человек-зверь. Лохмотья его осмотрели более двадцати портных, но они только и могли установить, что каждая вещь случайна и пошита из такой ткани, из которой шьются ливреи лакеев.

Нюрнбергский магистрат отдал мальчишку на содержание тамошнему учителю Даумеру. Обучался он скоро, через пару месяцев ему вбили в голову грамоту, да и язык у него развязался. И тогда он рассказал историю своей жизни, приблизительно так.

С тех пор как он себя помнит, его держали в темной камере. Ни один лучик света не проникал туда, потому что окна были плотно закрыты ставнями. Есть-пить получал только черный хлеб да воду. До прихода в Нюрнберг человек, присматривавший за ним, вывел его наружу, научил ходить, потом отвел к границе города, приколол к одежде письма и оставил одного. Он не мог рассказать, где его содержали, не мог указать путь, по которому они сюда шли, потому что его страж привел его ночью. Всю эту приключенческую историю он мог подтвердить только тем, что глаза его не выносили света, а есть ему не хотелось ничего, кроме черного хлеба, потому что его к нему приучили.

Полиция проверила деревни ближней и дальней округи, но ничего проливающего свет на эту загадку не обнаружила. Тюремщику мальчика удалось скрывать существование пленника, а уж если он проявил столько забот, стало быть, речь шла о какой-то важной тайне.

Таково было общее мнение о случае с Каспаром Хаузером. И не только в Нюрнберге, но и далеко за пределами Баварии, потому что весть об этой истории разлетелась по всей Европе. Сенсация получила подкрепление, когда стали известны новые подробности о нюрнбергском подкидыше.

В один прекрасный день его нашли в подвале дома застывшим в луже крови. Кровь текла из ножевой раны на левой стороне лба.

Мальчик показал, что на него напал мужчина в черной маске, ударил ножом и убежал.

Пришлось поверить, потому что рана была в таком месте, с левой стороны лба, что парень не мог нанести ее своей рукой. И потом, что за причина была у него нанести себе опасную рану? Пришлось подозревать кого-то другого. Первое предположение, что прежние стражи парня хотели от него избавиться, не оправдывалось, потому что из этого выходило слишком много шума. Было опасение, что испугавшиеся своей тайны продолжали искать его, пока наконец не вышли на верный след. Значит, малого хотели окончательно убрать. И только случайность решила исход покушения.

После этого и пошла гонка за раскрытием тайны. Баварский король Людвиг назначил награду в 500 гульденов тому, кто наведет на след. Английский аристократ граф Стенхоун лично прибыл в Нюрнберг, чтобы начать поиски и поддержать их деньгами. Но с чего начать? Среди многих догадок можно было выбирать.

Была и такая мысль, что разгадку тайны надо искать в связи с именем Наполеона. Такое предположение, зная любовные эскапады императора, было не так уж и невероятно, однако что касается возможной матери, тут не было даже и следа. Значит, приходилось отбросить эту мысль.

Лорд Стенхоуп и его местные помощники пошли в другом направлении. Возникло подозрение, что мальчик происходит из венгерской семьи очень высокого ранга, но был отвергнут и скрываем по какой-то очень важной причине.

И в самом деле, один гвардейский офицер по фамилии Пирх посетил знаменитого приемыша. Стал с ним экспериментировать, произнося некоторые венгерские слова. Этот офицер бывал в Венгрпн, и кое-что из нашего языка прилипло к нему. «Один, два, три», — считал он, при этом парень задумался и потом сказал, что такие слова он будто бы слышал во сне. «Сто» означает «много», заявил он. В венгерском лексиконе офицера, естественно, были и бранные слова, и когда в порядке эксперимента дошла очередь и до них, парнишка от страха вздрогнул, объяснив это тем, что так ругался на него тюремщик, угрожая побоями.

Посетил парня и Сафир, венский юморист. Ему тоже было интересно, как он реагирует на венгерские слова. Но ничего у него не вышло, потому что мальчишка давал очень неуверенные ответы, и только смысл нескольких слов был ему приблизительно понятен. Напротив, при упоминании города Братислава мальчик вздрогнул, сказав, что это слово он слышал много раз. Оно означает название какой-то местности, он припоминает, как при нем говорили, что его отец был там или туда поехал. Дальнейшие опыты пришлось прекратить, потому что подросток разрыдался.

Лорд Стенхоуп даже эту малость посчитал важной и отправил мальчишку в сопровождении двух доверенных лиц в Венгрию — а вдруг там можно приблизиться к разгадке тайны. И они добрались до Братиславы (до конца Второй мировой войны часть Словакии входила в состав королевской Венгрии), только им пришлось повернуть назад, потому что разразилась эпидемия холеры. В самой Братиславе не обнаружилось никаких следов. У мальчика вид города не вызвал никаких эмоций — ни удивления, ни воспоминаний.

Но не угодно ли видеть, — говорили отрицающие тайну, — у мальчишки-мошенника никаких венгерский воспоминаний. Едва приметив, куда клонят все эти эксперименты, он оставил господ-чужеземцев радоваться их радости, еще более подыгрывая им в их же навязчивой идее.

Подозревающие тайну на этот единственный, но весьма существенный довод выстрелили целым градом вопросов.

Зачем понадобилось скрывать целых 16 лет Каспара Хаузера от белого света? Как бы он ни был глуп, все-таки можно было его занять хотя бы земледельческим трудом. А его совершенно точно скрывали, потому что слухи о полицейском следствии и об обещанной награде распространились по всей Баварии, и, несмотря на это, никто ничего о парне не знал.

На каком таком основании адресовали те два апокрифических письма командиру кавалеристов? Он, уравновешенный, семейный человек, никакого касательства к делу не имел.

Что побудило лорда Стенхоупа пожертвовать столько времени и денег на поиски разгадки тайны Хаузера? Нельзя же, в самом деле, попросту отметать вопрос тем, что тут все дело в капризе английского барина.

А что искали в Нюрнберге прусский гвардейский офицер или венский юморист? В ту пору путешествие было долгим, утомительным да и накладным. В Нюрнберге невозможно было добраться за одну ночь в спальном вагоне. И почему расспросы велись по-венгерски? Могли бы расспрашивать и на полудюжине других языков.

То были вопросы, на которые удовлетворительного ответа не было.

Сейчас перехожу к роли лорда Стенхоупа, но прежде замечу, что нюрнбергский магистрат весьма щедро позаботился о воспитании своего приемыша. Помимо школьных предметов его обучали музыке, ему даже приобрели лошадь, так что юный господин гордо разъезжал по улицам Нюрнберга. Деревенский мальчишка преобразился в молодого барина, потому что его еще обучали и хорошим манерам, и скоро этот юноша стал вхож в дома знатных невест.

Сам лорд Стенхоуп не принадлежал к числу тех английских богачей, кто ради собственного whim, то есть собственного каприза, с легкостью выбрасывают на ветер целые состояния. Несмотря на это, ради Каспара Хаузера он глубоко залезал в свой карман. Официально приняв на себя опекунство над молодым человеком, он сразу же положил на его имя в опекунском совете дарственную на 500 гульденов. Дорого обходилось его обучение и особенно дорого, в пару тысченок гульденов, его поездка по венгерским местам. У молодого человека было двое сопровождающих: барон Тухер, один из воспитателей, и лейтенант жандармерии Гикель. Они путешествовали в собственном экипаже, в гостиницах им отводили Две отдельные комнаты, жили они в свое удовольствие. Гикель даже записал, что молодой барин, Каспар, на завтрак испили три чашки шоколаду.

Семейство лорда нашло такие траты изрядными и просило австрийского посла в Лондоне как-нибудь вмешаться. Посол направил советнику двора Клюберу, одному из инспекторов Хаузера, следующее письмо:

«Я являюсь старым другом семьи Стенхоуп и считал бы важным, чтобы великодушием благородного лорда не злоупотребляли. Таким образом, я полагал бы целесообразным, при Вашем содействии, в отношении молодого Хаузера прекратить дорогостоящее частное обучение и отдать его в публичную школу. Если и Вы имеете такое же мнение, то прошу Вас в интересах почтенного семейства Стенхоуп оказать любезность и написать в таком смысле лорду».

А пока лорд все же продолжал траты. Неизвестно по какой причине, но он переселил парня в Ансбах и по-прежнему, так сказать, с отцовской любовью обращался с ним. Примером тому строки его письма:

«1831. Апрель 19. Как мне недостает тебя, мой дорогой опекаемый сын, в каждый час каждого дня. Если вижу что-то новое, прекрасное и интересное, мне хотелось бы, чтобы и ты присутствовал. Чему бы я ни радовался, мне грустно от того, что ты не можешь принять участие в этом. Пошли Господне Провидение сделать твое счастие основательным и далее быть средством достижения нашей цели и осуществления наших надежд. Я питаю уверенность в надежде, что и далее смогу наслаждаться твоей любовью и дружбой, которые так услаждают мою жизнь, и я никогда не прекращаю им служить. Твое счастие только усилит и мое. Твой портрет висит у меня в гостиной, другой в спальне, прямо супротив моей кровати, так что, проснувшись, мой первый взор падает на тебя. Я с нетерпением жду, когда смогу лично приветствовать тебя и обнять. Твой верно и сердцем любящий тебя лорд Стенхоуп».

В Ансбахе жил тогда государственный советник Ансельм фон Фейербах, всемирно известный правовед по уголовным делам, в ту пору председатель городского кассационного суда. Фейербах уже много лет назад обратил внимание, что в баденском правящем доме происходят необычные события.

Великий герцог Карл Фридрих после смерти своей первой супруги женился во второй раз. В жены он взял графиню Хохберг, придворную даму. От этого второго, морганатического брака тоже родился мальчик, но у него не было ни малейшей надежды занять трон, потому что все права престолонаследо-вания принадлежали родившимся от первого — равного — брака: сыновьям либо внукам. Однако в силу неожиданного поворота судьбы в течение полутора десятилетий все трое имеющих права на трон мальчиков умерли, и вот смогла осуществиться мечта бывшей придворной дамы — ее сын стал Великим герцогом, правителем Бадена.

Такой первоклассный и известный ученый-правовед, как Фейербах, не мог согласиться с ролью освещать своим блестящим интеллектом знатока-правоведа сумерки придворных сплетен. Имея целый ряд серьезных фактов и данных, он проанализировал их и пришел к окончательному выводу: новорожденный наследник престола не умер, его… подменили. На его место подложили безнадежно больного младенца, который в один прекрасный день-таки умер, его похоронили как последнего члена правящей династии, имеющего все права на трон. Так вот, убранный с дороги королевич, то есть настоящий престолонаследник, не кто иной, как… Каспар Хаузер.

К сожалению, романтическими историями таких подмененных детей полнятся хроники других владетельных династий, нам приходится их проглатывать в произведениях художественной литературы, даже приправленными оперными ариями.

Однако же Фейербах отнюдь не был охотником до криво-толков. Одно из его главных произведений — сборник уголовных дел, составленный по оригинальным судебным слушаниям, свидетельствует об остроте его ума как правоведа.

Итак, у него были достаточно веские причины, чтобы собрать факты и выработать собственное мнение в одной памятной записке и послать ее вдовствующей королеве Баварии Каролине, которая, согласно такому раскладу, приходится родной и законной теткой Хаузеру Каспару.

Однако о судьбе этой памятной записки нам ничего неизвестно. Копию этой записки нашел один из сыновей Фейербаха среди отцовских бумаг и через двадцать лет опубликовал ее. Можно только догадываться, почему он так припоздал с публикацией. Ведь сам Фейербах вскоре после отсылки этой записки 29 мая 1833 года скоропостижно скончался. В добром здравии отправился в какую-то поездку и по дороге скончался. Много разного говорили о неожиданной кончине большого ученого, среди прочего упоминалось и слово «яд». Как бы там ни было, но сын знал какой-то секрет и, по-видимому, полагал, что его не следовало предавать огласке…

В череде вопросов следующим был бы такой: что же лорд Стенхоуп, который лично познакомился в Ансбахе с председателем Фейербахом и наверняка получил от него информацию, какие шаги предпринял он в интересах столь им любимого опекаемого сына?

Никаких.

Все, что нам известно, так это то, что он провел несколько дней при дворе баденского герцога.

И с тех пор до самой смерти парня не возвращался в Ансбах, сообщаясь с ним лишь по переписке.

Смерть парня!

В случае с Каспаром Хаузером секреты и тайны накладываются друг на друга в таком количестве, что поневоле ждешь, когда встретится следующий. Так оно и выходит.

16 декабря 1833 года в половине третьего часа пополудни молодой человек вышел из дому, чтобы навестить одно знакомое семейство, собираясь помочь их дочери-барышне в какой-то поделке из бумаги.

Но пошел он вовсе не туда.

Через полчаса он бегом возвратился домой с глубокой ножевой раной на левой стороне груди. Он сказал, будто ему передали, что в городском парке его ждет какой-то незнакомец, у которого есть для него важное сообщение относительно тайны его происхождения. Он отправился на место свидания, но буквально после нескольких слов незнакомец ударил его кинжалом и убежал. А перед этим он сунул ему в руку кошелек с запиской. Молодой человек позвал своего воспитателя, чтобы пойти в городской парк и показать место покушения. И они пошли, но дошли только до ворот парка, здесь Каспар, потеряв силы, зашатался. Пришлось проводить его домой, где он упал на кровать и через 3 дня страданий, 18 декабря, скончался.

В этом покушении сомневающиеся ищут ключ к разгадке тайны.

У парня, — говорят они, — в последнее время проявилась его настоящая суть. Он стал непрерывно врать, а если его ловили на этом, запутывался в противоречиях. Лорд Стенхоуп признал, что обманулся в нем, у него пропала всякая охота ко всей этой истории, и он хотел было уже лишить его своих забот. А тот, видать, уже привык к хорошей жизни, к светскому обращению, рассчитывая, что в один прекрасный день его опекун выполнит свое обещание и увезет его с собой в Англию, как и подобает лордам. То есть ему надо было что-то предпринять, чтобы укрепить пошатнувшееся было доверие лорда. Он решился и совершил лжепокушение. Он хотел только нанести себе легкое ранение, как в первом случае, но как-то рука скользнула, и нож (или кинжал?) вошел в грудь глубже, чем ему хотелось. Как в первом случае?

Да, тогда в Нюрнберге Хаузер разыграл комедию покушения. Он сам нанес себе рану на лбу, потом солгал, что на него напал незнакомец в черной маске.

Чтобы возразить такому ходу мыслей, надо познакомиться с материалами официального следствия, проведенного в Ансбахе.

О записке, найденной в кошельке, было установлено, что она написана зеркально. В ней говорилось:

«Хаузер может точно рассказать, кто я и как выгляжу. Чтобы не затруднять его, я сам скажу, откуда я пришел. С баварской границы… с берегов реки… даже назову свое имя: М. Л. Ое.»

Эта странная записка поставила в тупик и сторонников Хаузера и его противников. Если ее написал покушавшийся, то возможно он рассчитывал на то, что, пока Хаузер отвлечется на нее, он сможет вернее направить свой удар. Если же это была подделка самого Хаузера, то просто непонятно, что за этим стоит… И зачем написал ее зеркально? Кого он хотел запутать ее туманным содержанием?

Барон Тухер, воспитатель Хаузера, на допросе показал, что он никогда не видел такого кошелька среди вещей воспитанника, да и не замечал, чтобы он тренировался в зеркальном письме. Он не может также утверждать, что мальчик был левшой, потому что он с самого начала ни одной рукой не мог как следует управлять, а позже действовал правой, как и большинство других людей.

Записку приложили к другим бумагам дела.

Но сделаем шажок дальше. По сообщению врача, производившего вскрытие, рана была глубиной четыре дюйма (десять сантиметров), нож задел сердце, диафрагму, печень и желудок, можно сказать, она была четырежды смертельной. Два других врача тоже высказали свое мнение. Один из них заявил, что рана могла быть с равной вероятностью нанесена рукой другого, как и рукой самого молодого человека; а по мнению второго врача, удар определенно нанесен опытной рукой другого человека.

Затем состоялись похороны, собравшие тысячные толпы. Глава нюрнбергского магистрата Биндер опубликовал следующее траурное сообщение:

«Каспара Хаузера, моего дорогого подопечного, нет более. Там, в вышине, где цветет весна вечности, Господь справедливый воздаст ему за убитые радости его юной жизни. Мир праху его!»

Полицейское расследование не дало результатов, да их и не могло быть. Следственная комиссия только на другой день выехала на место преступления, к тому времени ливший всю ночь проливной дождь смыл все следы. Полицейский доклад был внимательно прочитан баварским королем Людвигом, который оставил на полях следующее замечание:

«Первые следственные действия совершены слишком поздно. Следственной комиссии надлежало в первые же минуты выехать на место преступления и произвести его осмотр. Даже следовало немедленно обратиться в суд за разрешением закрыть парк и поставить караул. 1834 года, январь 26».

Судебный следователь повел дело с куда большей основательностью. Он допросил целую армию свидетелей, и каждый из них сообщал такие подробности, которые любым образом можно было привести во взаимосвязь с покушением. Так, например, он допросил Гикеля, старшего лейтенанта жандармерии, который сопровождал Каспара Хаузера в поездке в Венгрию, относительно поведения самого юноши. Вот эта часть допроса:

«Судебный следователь : Прошу вас высказаться по поводу того, можете ли вы, учитывая вашу довольно тесную связь с Хаузером, сообщить такие моменты, которые могли повлиять на ход настоящего расследования?

Свидетель: Вследствие моего интереса к делу Хаузера Каспара, я как лицо частное желал бы раскрыть все то, что могло бы пролить свет на его загадочную личность. Эти мои разыскания я продолжал вплоть до сего времени.

Судебный следователь: Вне сомнения, вам известно, что в прессе тоже обсуждались вопросы по поводу того, чья же рука совершила покушение на Хаузера? Возможно вы, при вашем с ним тесном знакомстве, могли бы осветить некоторые подробности характера Хаузера, могущие обосновать такой взгляд.

Свидетель: Всем, кто его знал, известно, что Каспар Хаузер был чрезвычайно избалованным своими опекунами ребенком. У него были недостатки, свойственные таким людям: он по-детски привирал, а если делал что-ни-будь не то, старался присочинить что-нибудь в свое оправдание. Он был эдакий тщеславный выскочка, все искал общества знатных кругов».

Я буквально привожу витиеватые выражения судебного следствия, чтобы продемонстрировать основательность, с которой следователь взялся за это дело, ставшее на какое-то время европейской сенсацией.

Самым важным оставался вопрос, видел ли кто покушавшегося и какой он был внешности. Самого Каспара Хаузера на смертном одре допрашивали трижды.

Он обрисовал преступника как человека высокого роста лет 50–55, лицо румяное, волосы каштановые, усы и бакенбарды черные. Одет был в темный плащ с воротником, на голове круглая черная шляпа.

Некоторые свидетели не видели в период совершения преступления никаких незнакомцев, но были и такие, кто видел.

Ляйх, рабочий склада, с расстояния 30 шагов наблюдал двух мужчин, направлявшихся к городскому парку. В одном из них он признал Каспара Хаузера.

«Видать, хорошо им, если в такую слякоть отправляются на прогулку», — еще подумал он про себя и именно поэтому с любопытством посмотрел им вслед. Он видел, как незнакомец пропустил Хаузера вперед и они вошли в парк. Незнакомец был почти шести футов (1,80 метра) росту, на вид лет сорока. На голове у него была хорошая черная круглая шляпа, одет он был в плащ с широким воротником, воротник он высоко поднял и спрятал в нем лицо. Свидетель заметил, что еще с утра он видел на рынке такого незнакомца, и только потом до него дошло, что это тот же самый, которого он увидел и после полудня. Свидетель дал свои показания под присягой.

Слесарь Хельцель около 1:23-3:43 пополудни окрест городского парка встречал высокого незнакомца, на нем был длинный синий плащ. Лица его он не видел, потому что оно было скрыто воротником.

Пауш, помощник лесника, около 3 часов пополудни видел одного незнакомца, повернувшего на дорогу, ведущую в городской парк. Это был мужчина высокого роста, лет сорока, а поскольку он поспешно закрыл лицо, свидетель постарался его повнимательнее разглядеть. На нем было длинное темносинее пальто с воротником, а на голове круглая черная шляпа. Насколько можно было судить, лицо у него было смуглое, усы тоже темные или черные. По мнению свидетеля, покушения тогда еще не случилось, потому что улицы были безлюдны, никакого следа взволнованной суеты.

Доннеру, директору садового хозяйства, в парке повстречался один незнакомец, но как только он взглянул на него, тот отвернулся и пошел обратно. На нем были темно-синее пальто и круглая черная шляпа.

Этого самого чужака в темно-синем пальто и круглой черной шляпе, с темными усами и бакенбардами в тот же день с утра видели полицейский Эрб и учитель Зайц. Все свидетели в один голос добавляли, что ни до, ни после они этого незнакомца не встречали.

Сторонники Хаузера победно указывали на незнакомца в синем пальто — вот кто убийца, юноша говорил правду. Их противники отмахивались — а что это доказывает? Что какой-то незнакомец побывал в городе Ансбахе? Город не огорожен стеной — кто хочет, тот и ходит. Возражение: да, это так, но Ансбах маленький провинциальный город, все друг друга знают, и какой-то незнакомец, который расхаживает по городу, опять исчезает, при том, что никто не знает, зачем он здесь, обязательно должен был привлечь внимание.

Конечно, фактами можно манипулировать по желанию, и уж если сто лет назад не прояснилась картина случившегося, то теперь на это нет никакой надежды.

Читателя может интересовать, как оплакивал лорд Стенхоуп своего опекаемого сына?

Хотя в момент смерти своего протеже лорд находился в Германии, он не поспешил в Ансбах, чтобы посетить могилу покойного. Вместо этого он поехал в Нюрнберг и стал искать свидетелей. Свидетелей? Для того чтобы еще раз подтвердить факты, говорящие в пользу опекаемого? Нет.

Лорд Стенхоуп разыскивал свидетелей прибытия Каспара Хаузера в Нюрнберг, и расспрашивал их о том, что подозрительного они находили тогда в его поведении, из чего можно было заключить, что Каспар Хаузер был обманщиком. Он не удовлетворился простыми людьми, а навестил и профессора Даумера, первого воспитателя мальчика, чтобы и у него что-то вызнать.

Об этом визите профессор вспоминал так:

«Лорд Стенхоуп в своей вызывающей удивление деятельности, направленной на оскорбление памяти убитого мальчика, среди прочих визитов посетил и мою скромную особу и, к моему великому удивлению, хотел принудить меня свидетельствовать против Хаузера. Он просто не обращал внимания на то, что я и моя матушка сообщали в пользу Хаузера, а ведь, казалось бы, интерес лорда был именно в том, чтобы его ныне покойного опекаемого сына не заклеймили как злого и недостойного, иными словами, что сам лорд не был жертвой постыдного обмана. Когда моя матушка заметила, что у него на уме, она с глубоким возмущением просила его не громоздить оскорбления II не позорить прах несчастного, кому когда-то он был воистину отеческим опекуном и о ком она сама абсолютно точно знает, что он не был ни обманщиком, ни подлецом. “Ему уже это не повредит”, — отвечал лорд и, покраснев, вдруг прервал свой визит и сбежал вниз по лестнице. Более мы его не видели».

Лорд провел в Баварии еще целых три месяца, собирая факты против Хаузера, и передал их для использования одному настроенному против него литератору. Он упомянул в связи со всей этой историей и имя Фейербаха, по поводу чего его сын, знаменитый философ Людвиг Фейербах, в одном из своих писем заявлял: «Лорд Стенхоуп — несчастный человек, который не оставляет попыток очернить память Хаузера, при том не стесняется злоупотребить именем моего отца».

Вообще именно таково было восприятие доброхотами лорда Стенхоупа. Однако такой резкой перемене в нем объяснения не находили. Ведь если бы он в самом деле разочаровался в парнишке и почувствовал себя обманувшимся, он просто мог бы бросить все и уехать домой в Англию, чтобы выбить из головы даже воспоминание об этой истории. Для чего же он еще несколько месяцев слонялся по Баварии, и зачем ему было тратить время, постоянно тревожа все еще больные раны? Должна же была быть серьезная причина, чтобы еще какое-то время продолжать терпеть то отвращение, которое во время его агитационного турне ему не раз давали почувствовать.

Что это была за серьезная причина? Уже и в те времена, то есть во время разведывательного похода лорда Стенхоупа, люди, возможно, что-то знали или подозревали по крайней мере, только не смели открыто выступить. Мы читаем туманные намеки про яд и наемных убийц. Обыватели устали от сенсаций со смертельным концом.

Более поздние «хаузерианцы» не были столь сдержанны. Они сопоставили факты, приняв во внимание визит Стенхоупа в Баден, и осмелились произнести громко: лорда Стенхоупа подкупил баденский великокняжеский двор!

Я тоже вынужден склоняться к чему-то в этом роде. Правдива ли история с подменой ребенка или нет, уж слишком много о ней говорили, но нн одной династии совсем не интересно, чтобы ходили подозрительные слухи о ее законности. Надо было заступить дорогу распространению слухов и сплетен, а наиболее подходящей фигурой для этого был как раз Стенхоуп, который в свое время немало сделал для того, чтобы питать эти слухи. Если же он сам первым заберет свои слова назад, то, заслышав о его покаянии, общественное мнение тоже сделает поворот. А лорд, по всему видать, был ловким дельцом: таким образом ему удалось не только вернуть, так сказать, колун от утерянного топорища, так ему еще и лезвие позолотили.

Самый последний вопрос: какую же правду можно извлечь из-под нагромождения загадок?

Если бы не Фейербах, который только хотел слегка ослабить путы тайны, я бы и сам считал, что доверчивые люди хотели раздуть молву до размеров истины. А так и я вынужден остановиться где-то на полпути и сказать: во всем этом могло что-то быть. Так же отношусь я и к истории с покушением. Факты подтверждают его, но другие факты говорят против. Я бы, со своей стороны, из контрдоводов исключил те, которые предполагают изначальную лживость натуры Каспара Хаузера. Враки подростка, переживающего переломный возраст, нельзя принимать как решающий аргумент. В особенности потому, как мы знаем, что и взрослые тоже не брезгуют подобным, причем в такой мере, что если бы ложь была жидкой, она затопила бы целые города и страны.

Допустим, однако, что в вопросе о великокняжеском происхождении й покушении противная сторона права. Но и в этом случае остается загадка: кто же он, Каспар Хаузер?

Ведь нельзя же предполагать, что какой-то убогий деревенский парнишка заявился в Нюрнберг с твердой решимостью совершить самое крупное мошенничество века. Маловероятно также и то, что он был способен на протяжении ряда лет так ловко морочить людям головы.

Итак, тайну его происхождения разгадать не удалось, поэтому остается отдать справедливость надписи, которую выбили на обелиске, установленном в городском парке в Ансбахе на месте покушения:

«Hic occultus occulto occisus est». («Здесь тайно убит тайный».)