Девушка с прошлым

Репина Алла

Жизнь Марины, провинциальной девушки, приехавшей в Питер искать удачи, поначалу складывается вполне стандартно: институт, работа в больнице, угол внаем – пока в нее не влюбляется знаменитый некогда актер, любовницей которого она становится. Это событие круто меняет ее судьбу. Криминальные структуры, с которыми она оказывается повязана после убийства любимого, пытаются превратить девушку в киллера, используя ее виртуозное владение оружием. И только ряд счастливых совпадений помогает Марине, как оказывается – незаконной дочери могущественного банкира, выпутаться из чуть было не погубивших ее бандитских сетей и найти свое счастье.

 

Глава 1

МАРИНА

Ранним зимним утром, по еще нерастоптанному снегу Кузнечного переулка Марина возвращалась домой с ночного дежурства в больнице. Лишь кое-где начинали зажигать свет в окнах, и он обнажал унылую нищету коммуналок – стеклянные банки и грязные коробки на подоконниках, чахлые столетники, допотопную посуду, коврики с оленями…

Марина прибавила шаг. Поскорее бы проскочить это место, в котором в этот час кто только не болтается. Грязные растрепанные старухи, низкорослые небритые продавцы с Кузнечного рынка, как раз вываливающие на тротуар, чтобы перекладывать и пересчитывать свои ящики и мешки. Неожиданно Марина споткнулась и чуть было не растянулась, ступая с поребрика, но какой-то парень в ушанке, блеснув золотыми зубами, подхватил ее под руку.

– Гы… – довольно засмеялся этот малый, что был едва ли не по плечо Марине. Он и подставил ей подножку – обычный трюк рыночной публики.

– Идиот! – она выдернула руку.

Разозленный парень вцепился в рукав пальто и рванул на себя:

– Ну ты, овца! Поговори мне!

Марина молча посмотрела на него. Перевела взгляд на копошащихся у стены в свой поклаже людей. Они даже и не обернулись в их сторону. Марина с облегчением поняла, что им и дела нет ни до нее самой, ни до этого расшалившегося мерзавца. Только бесформенная женщина в толстом платке и коротком пальто что-то сказала парню, тряся ладонью в ее сторону. Парень не отцеплялся.

– Ну-ну. Овца, говоришь? – усмехнулась Марина.

Мгновенно развернув его за плечи, она пнула парня к серой стене. Тот упал на четвереньки. Женщина сипло засмеялась.

Марина побежала, увязая в снегу. Мимо рынка, мимо дома Достоевского… Обернувшись, убедилась, что за ней никто не гонится. “Рискованно выделывать такие штучки, – сказала она себе, переводя дыхание. Что гласит нам первое правило безопасного поведения? Никогда не провоцируй нападение и не зли преступника – не подталкивай события к худшему из сценариев. Смирись и покорно исполни свою роль жертвы – без тех эксцессов, что способны повлечь за собою непредсказуемое…"

"Блистательный Петербург, однако”, – как обычно, пробормотала Марина, минуя угловой дом Федора Михайловича. Бедные соблазненные сиротки, убийцы в подворотне, фиглярствующие актеры, развратные старички – долгоиграющий сериал, вид на который почтенный писатель и имел из своих окон. Вечный сериал – с одной эпизодической ролью, выделенной теперь на исполнение и Марине.

Ей надо было на Свечной. Днем путь до этого нового пристанища, которое она нашла у подружки в коммуналке, был короток – дворами. В темноте на такой маршрут решаться не стоило. Все эти ближние к Лиговке кварталы имели давнюю и прочную репутацию – известно какую: одного из самых опасных мест в городе.

Еще не войдя в парадную, Марина привычно все-таки за пару месяцев приспособилась – достала из сумочки маленький фонарик размером с авторучку и крепко надушенный платок. Фонари и газовые баллончики были непременным атрибутом сумочек всех девиц, с которыми она работала в больнице. Сменная работа, возвращение домой то поздно вечером, то рано утром приучили медсестер и санитарок всегда быть готовыми к неприятностям большого города.

Из темноты подъезда на Марину дохнуло застоявшимся смрадом – она прижала платок к лицу. Света на лестнице никогда не было – в ЖЭКе говорили, что устанавливать его нет смысла, потому как все равно все растащат. “Лиговка”, – поясняли в ЖЭКе.

Слабый и тонкий луч фонарика, освещавший идущие наверх ступени, создавал иллюзию защищенности. Но в спину все равно неприятно давила темнота.

"Бояться не надо, бояться мне нечего, опасности нет”, – повторяла она по одной успокоительной строчке на каждую ступеньку. Из-под ног с визгом вырвался крысеныш.

Ну, вот и последний этаж, добралась. “Теперь спать и спать, а уж потом как следует поговорить с Катькой, из-за которой мы чуть не влипли в эту дикую историю”, – сонно подумала Марина. Роясь в сумочке в поисках ключей, она в очередной раз проговаривала подготовленную для Катьки тираду.

От ступенек до дверей было ровно шесть шагов столько раз считала в темноте, пока, по совету девчонок из отделения, не обзавелась этим дешевым китайским фонариком. Свет скользил по медным табличкам под кнопками звонков, по выгравированным фамилиям давно несуществующих жильцов.

Раз, два, три… И тут она споткнулась о какой-то мешок, обо что-то мягкое. Посветив под ноги, увидела спящего вонючего мужика бомжатного вида.

– Спозаранку к Сильве Петровне! Или с вечера. Свежий кавалер, называется, – без особого удивления пробормотала Марина, уже привыкшая к этим колоритным типам, то ли просто гостям, то ли клиентам своей соседки по коммуналке, алкоголичке неясного возраста и невнятного происхождения.

Седой растрепанный дядька дремал на лестничной площадке, прислонившись спиной к дверям квартиры. Лица было не разглядеть – голова безвольно свешивалась на грудь. Ноги-руки в стороны, распахнутая куртка… С перегородившим дорогу утренним сюрпризом надо было что-то делать, и Марина, не испытывавшая больших проблем в общении не только с таким, но и совсем с бессловесным людом (как-никак, но работа в больнице санитаркой помогла избавиться от брезгливости), обхватила дядьку, чтобы оттащить его к противоположной, глухой стене лестничной площадки. Голова гостя откинулась, тюкнулась о каменные плиты площадки и безвольно замоталась из стороны в сторону.

Марина посветила фонариком в его лицо: ничто не изменилось в застывшей гримасе. Как улыбался, так и улыбается расплющенными синими губами. Странно – и характерно… Ее передернуло. Оттянув верхнее веко, направила луч на зрачок. Так и есть зрачок на свет не реагировал. Гость Сильвы Петровны был скорее мертв, чем пьян. Черты его лица уже приобрели расплывчатую безмятежность и сложились в глумливую усмешку, что ясно давало понять: умер он не сейчас, не в эту ночь. Труп был не первой свежести.

Покойничек где-то попутешествовал, прежде чем оказаться на лестничной площадке последнего, пятого этажа. Если его вытащили на лестницу из их квартиры, то он должен был погостить в ней в таком неудачном состоянии минимум два дня. Но где же это, интересно, могли прятать труп в этой квартире – в кладовке, в комнате Сильвы? “Ну, дела, – подумала Марина. – Дичь какая-то”. В голой ободранной комнате Сильвы прятать труп было бы негде – там даже обоев-то нет, не то что мебели, и алкоголичка спала на матрасе прямо на полу. Маленькая кладовка вся была забита ее банками и коробками – щели для веника там не было, не то что для этого мужика-мертвяка. Выходит, кто-то специально затащил его на пятый этаж. Ну и штучки!

Марина еще раз прошлась лучом по лицу покойника. Приметила запекшуюся у уха кровь… Ей стало нехорошо. Быстрее в квартиру, но где ключи? Дрожащими руками перебрала в темноте то, что лежало в сумочке. Ключей не было. “Из сумочки я их доставала, а дальше что?” – пыталась сообразить она. Дальше она, конечно, же, выронила их из рук, когда перетаскивала этого человека. Фонарик осветил пространство от дверей до стены – ключи не блеснули в луче света.

Марина с опаской сделала шаг к покойнику. Присела, развернула на бок… Так и есть. Маленькая связка на изящном брелке из теплого сердолика была под ним. Тело покойника протащило за собою по плитам лестничной площадки не только ключи, но и какой-то ободранный полиэтиленовый мешок.

Марина схватила ключи и потянулась к двери. Страх уже немного отпустил ее, и она вновь посветила на покойника, на пакет. Черт его знает, может, в нем какие-нибудь документы этого дядьки? Бомжи вечно таскают с собой все свои справки, анкеты ночлежек, медкарты – по бумажной части они, как примечала Марина, были людьми сообразительными, всегда страховались на случай стычек с ментами.

Марина наклонилась и подняла мешок, посветила внутрь фонариком. Заглянув, обомлела: там лежали деньги, да еще какие – перетянутые резинкой белесовато-зеленые купюры с надменным стариком. Откуда взялись баксы у этого бомжа? Ночлежку свою он, что ли, обчистил?

Задавать вопросы было некому. Думай не думай, а деньги эти были ничьи. Марина растерялась: ситуация сама спровоцировала ее на черное дело. Ясно было, что деньги надо брать и не церемониться.

Ну, примчатся сейчас сюда менты по ее вызову оприходуют доллары вместе со стариком. И что, отдадут они эти вещдоки сироткам? Как бы не так! Последняя история с Катькой окончательно разуверила ее в чистоте нравов милицейского племени. Уже на следующий день после того случая Марина выучилась внятно произносить прежде резавшее ее интеллигентский слух слово “мент”. “Ментам – не положено”, – со злостью к самой себе, умудрившейся влипнуть в эту переделку с милицией, проговорила Марина.

Она запихнула пакет бомжа в сумку со своим рабочим халатом, открыла дверь, влетела в квартиру и тихо повернула защелку замка. Потом быстро скинула пальто – темно-изумрудную трапецию тонкого сукна, подбитую мягким черным козьим мехом. Остаток комфорта недавних дней… Ну, да что сейчас об этом…

Было всего семь утра. Квартира еще спала. Марина на цыпочках проскочила с сумкой в ванную комнату. Накинула крючок. Присев на склизкий край ванны, достала мешок бомжа и принялась пересчитывать купюры. Не веря свалившемуся на нее счастью, обнаружила, что стала владелицей целого состояния. В пакете было пять тысяч долларов! Сумма, способная решить все ее проблемы. Достаточная для того, чтобы обзавестись комнаткой – очень небольшой и не в лучшей коммуналке, но все-таки своей. Избавиться, наконец, от тяжкого житья приживалкой у Катьки. Отчалить и от самой Катьки – славной подружки, приютившей Марину в трудные для нее дни, но уже начавшей тяготиться теми ограничениями, которые накладывала на нее жизнь с правильной девочкой Маней, как любила она, подзадоривая, называть Марину.

Дружба дружбой, но кое-какие дела надо бы делать врозь.

Марина выглянула в коридор – никто ее возвращения с работы не заметил. Она подошла к телефону, чтобы набрать “02”, но передумала: пусть на этот труп наткнется дворничиха. Она прибирается на лестнице как раз в восемь утра.

Марина глянула в зеркало над телефоном – мутное, с потрескавшейся по краям амальгамой. Осталась недовольна своим торжествующим видом и, сделав сонное выражение лица, пошла в комнату.

Катька спала крепчайшим сном, дыша духами и туманами – в сизом угаре от выкуренных сигарет, в облаке дрожжевого запаха дешевого шампанского. Марина открыла окно.

Улица уже заполнялась звуками большого города, которые к полудню здесь становились просто нестерпимыми. Вот он, большой город – Петербург, наивная мечта девочки из провинции, которую все десять школьных лет готовили в чему-то прекрасному и неведомому, муштровали “музыкалкой”, иностранными языками и морочили детскую голову разговорами о великом поприще… Марина, как это бывало с ней всегда, когда она принималась рассуждать о своей незадавшейся жизни, перешла на отстраненное третье лицо.

За окном падал снег, большими хлопьями. Этот снег был невыносим для нее. В который раз в голову полезла все так же строка: “А наутро выпал снег после долгого дождя. Этот снег убил меня…” Марина, не сдержавшись, заплакала. Вновь нахлынули воспоминания о событиях последних лет…

* * *

– Мариша, я должна познакомить тебя со Станиславом Трофимовичем. Это очень порядочный человек, – сказала ей однажды мама с такой выразительной интонацией, что она все поняла. Комментарии не требовались.

Прежде мать ее ни с кем не знакомила. Время от времени у нее появлялись-таки друзья-мужчины, но в дом к Войцеховским – маленькой семье, состоящей из Анны Леопольдовны, учительницы русского языка и литературы, и ее дочери-школьницы Маришки – они не заглядывали. Анна Леопольдовна всегда боялась “нанести психологическую травму своему ребенку”, как говорила она своим подругам. Она искренне желала быть идеальной и безупречной матерью, не дающей дочери ни малейшего повода для сомнений в своей нравственности.

Отношения между матерью и дочерью трудно было назвать искренними и открытыми. Точнее, они были просто фальшивыми: Анна Леопольдовна скрывала от дочери абсолютно все, вплоть до ее происхождения. Когда в положенный период любознательного отроческого возраста Мариша задала вопрос о своем отце, мать поджала губы и заявила, что имя этого человека недостойно даже произнесения.

– Мам, а как же тогда с моим отчеством Андреевна? Его что, тоже нельзя называть вслух, а?

– Я повторяю, – отрезала Анна Леопольдовна, не отреагировав на остроту, – твой отец был недостойный человек, и я не хочу о нем говорить! Надеюсь, что ты не пойдешь в него.

– Слушай, а если он был таким недостойным, на фига ты меня от него родила?

– Перестань говорить такие вещи о своей матери! – Анна Леопольдовна перешла на визгливый учительский крик. У нее, кстати, и в школе была кличка: “Электричка”. Всегда заводилась с места в карьер и начинала кричать дурным голосом. – Я и так пожертвовала собою ради тебя. Я ночей не спала, когда ты родилась, сколько я с тобой натерпелась!

– Отстань ты со своей жертвенностью, – заорала уже и Марина. – Ты невыносима со своими упреками: родила, не спала, пеленки стирала… Никто не заставлял! Могла бы и аборт сделать!

– Я из католической семьи, – гордо оскорбилась мать.

После нескольких таких стычек обе окончательно поставили крест на задушевных разговорах.

Назойливая жертвенность матери была самой ужасной чертой ее характера. Поэтому, когда после летних каникул перед седьмым классом Анна Леопольдовна со значением сообщила своей дочери о каком-то очень порядочном человеке, особо отчетливо выговаривая слово “очень”, Марина испытала небывалое облегчение: наконец-то мать перестанет врать и изображать из себя нечто исключительное. Наконец она нашла кого-то, достойного своей высокой нравственности.

Мать, смущаясь – что было просто невероятно! добавила, что Станислав Трофимович работает военруком в их школе (Марину она из педагогических соображений в свою школу не отдала), но вообще-то у него, только что вышедшего в отставку из неких органов, есть шансы на другие перспективы, и он их непременно реализует.

В назначенный день Станислав Трофимович заявился знакомиться с дочерью невесты. В квартиру вошел полноватый сорокалетний дядька с висячими усами не совсем симметричной длины и маленькой, какой-то плюшевой головой, складчатой на затылке. Примечательной особенностью этой головы было то, что она вращалась едва ли не вокруг своей оси, оставляя при этом совершенно неподвижной шею. К разочарованию Марины, весь вид жениха свидетельствовал не столько о его гениальности, сколько о железном медицинском алиби, так определила она для себя. Выгнув грудь и втянув живот, жених с заблестевшими глазами стал озирать свой будущий дом.

Марина невольно фыркнула, представив, как стоит такое чучело посреди класса. Можно догадаться, что говорят по поводу матери и военрука в их школе. Ей уже насплетничали знакомые девчонки. Кличка у этого военрука – “Трофей”. Станислав Трофимович недовольно посмотрел на смешливую девчонку.

Сели за стол. За праздничным столом жених навел тоску на Маришу. Ел, склонясь над тарелкой и озираясь по сторонам – торопливо, роняя крошки изо рта.

– Армейская привычка, – радостно доложил он, отодвигая пустую тарелку в сторону. – Сметаю все варево в две минуты.

– Угу, – прокомментировала Марина: то-то мать старалась со своими вычурными деликатесами, рецепты которых накануне вызнавала по телефону у семейных подруг-учительниц.

Распаренный едой, Станислав Трофимович откинулся на стуле. Закатал рукава рубашки – вместе с желтоватым, плохо простиранным нижним бельем. Марина едва не прыснула: гость был безупречен в своем казарменном стиле. Фуражка, положенная рядом на пустой стул, портфель в ногах, белье с начесом в теплый день бабьего лета – блеск! “Прямо-таки человек в армейском футляре”, – сказала она про себя, довольная словесной находкой. Марина, как и многие старательные девочки ее возраста, вела дневник, в который заносила все свои остроты и наблюдения. Через пару лет этот дневник, как и тому положено, был сожжен, о чем после, став взрослой, Марина несказанно жалела…

Расположение падчерицы Станислав Трофимович пытался завоевывать веселыми историями из курсантской юности во Львовском военно-политическом училище. Истории получались долгими, с обильным перечислением имен и нынешних званий сокурсников. Порой Станислав Трофимович переходил на рассказы о своем босоногом детстве, и все они были связаны с набегами на колхозные бахчи или на сады соседей. Детские воспоминания мужа заставляли страдать Анну Леопольдовну, и вскоре они попали под суровый запрет. Выпив, Станислав Трофимович впадал в рассуждения о славном казацком прошлом своей семьи. Но и этот аспект также не находил отклика в душе Анны Леопольдовны – польки, гордой происхождением из какой-то якобы знатной семьи города Лемберга, то есть Львова. Марине, конечно, тоже были милы те воспоминания о старом Лемберге, которые она в далеком детстве слышала от своей бабушки, но все это была такая давняя история, что семейные дебаты об украинско-польских раздорах и обидах казались ей вздорными и скучными.

У Станислава Трофимовича были “понятия” – свои представления о семейной жизни. Поэтому вскоре в их доме установился неистребимый тяжелый запах украинского борща с пережаренным салом. Впрочем, это можно было пережить, как и казарменные экскурсы в прошлое. Невыносимыми были три вещи: скрип кровати в спальне молодоженов, линялые кальсонные рубахи, в которых Станислав Трофимович по вечерам усаживался хлебать свой борщ с рюмкой водки, и тот тяжелый взгляд, которым отчим разглядывал Марину. К двенадцати годам Марина выглядела далеко уже не хрупкой девчушкой…

Выпив, Станислав Трофимович, обычно нудный и пресный, резко оживлялся, начинал что-то быстро рассказывать, но, не докончив фразы, тут же перескакивал на другую тему. Веселье сменялось раздражительностью, и они вместе с Анной Леопольдовной принимались перебирать какие-то конфликты с завучем и директором. Марина, кажется, начинала понимать, что же объединило простецкого военрука и ее высокодуховную мать. Повышенная требовательность и критичность Анны Леопольдовны нашли, наконец, благодарный отклик.

Чтобы сделать приятное матери и поднять авторитет тусклого Станислава Трофимовича, Марина согласилась ходить на его занятия по стрельбе, которые он вел в одном из львовских спортклубов. Все удивлялись тому, каких быстрых результатов удалось ей достичь. Ее хвалили за педантизм, за крепкую руку. Через пару лет она вышла в мастера спорта.

У нее была семья… Через год молодожены обзавелись крепышом Петенькой – славным мальчуганом, которого Марина любила больше его собственной матери. Слишком ответственная и серьезная Анна Леопольдовна не сумела, как с некоторым изумлением убедилась Марина, насладиться радостью этого позднего материнства. На первом месте для нее были режим и порядок. Она с железным хладнокровием выдерживала положенные часы кормления малыша – ни минутой позже или раньше, пока тот надрывался от крика в своей колыбельке. Мать и отец были для Петруши суровыми педагогами, а сестра была доброй и ласковой нянюшкой. Похоже, только одна Марина в этом доме и наслаждалась его гуканьем, его смехом. Марина гуляла с Петенькой, рассказывала ему по вечерам сказки, без которых он не мог заснуть. Постепенно эта любовь малыша к Марине стала даже раздражать Станислава Трофимовича, он явно ревновал своего сына к падчерице, так что обстановочка в доме была еще какой напряженной.

Но все-таки у нее была семья – до поры до времени. До летних спортивных сборов после десятого класса. Через неделю после того, как они уехали на сборы, Станислава Трофимовича вдруг вызвали в город: мать попала в больницу, но звонила почему-то не она сама, а врач. В лагерь он вернулся только к вечеру следующего дня – осунувшийся, с черными кругами под глазами:

– Понимаешь, Мариша, нам надо подготовиться к самому страшному. Сказали, что дольше, чем до весны, Аннушка не проживет… Рак… Такая молодая, такая молодая, и вот тебе… За что?

До последних дней Анна Леопольдовна верила в то, что выздоровеет. Правду ей не говорили. Обманывали, что в онкологическую клинику кладут только оттого, что там есть какая-то особая аппаратура и работают самые опытные в городе хирурги. В перерывах между операциями, которые все равно не могли продлить жизнь, ее отпускали домой, и она шутила о том, сколь приятно чувствовать себя здоровой в палате смертников: “У одной рак груди, у другой рак легкого, а я лежу себе, здоровая баба”.

В феврале врач позвал на беседу одну Маришу:

– Боюсь, что Станислав Трофимович всего не поймет. Меня уже начинает беспокоить его состояние. Последите за ним. Он очень неустойчивый человек. Может не справиться.

– Что? – зачем-то спросила Марина.

– Терминальная стадия…

Маму выписали из больницы, сказав ей, что у нее грипп. В клинике была такая традиция: отпускать больного умирать дома, в кругу родных.

В день похорон Марина была безучастна ко всему. Она не понимала, зачем говорят свои длинные речи учителя из маминой школы. Зачем голосят над гробом взявшиеся откуда-то многочисленные родственницы Станислава Трофимовича. Почему после кладбища все эти незнакомые ей люди пришли в их дом и принялись с аппетитом поедать сало и огурчики, привезенные тетками отчима из деревни. Еле удерживала себя, чтобы не прогнать всех этих людей из дома.

Но и остаться здесь, наедине с портретом мамы… Почти что наедине со Станиславом Трофимовичем… В этом было что-то странное, тревожное, что-то противоестественное.

Где-то с месяц после похорон у них пожила деревенская тетка отчима, взявшая на себя все хлопоты о Петеньке – садик, стирку, завтраки и ужины. Она искренне жалела Маришку, которой в шестнадцать лет предстояло заменить мать малышу, называла ее Манечкой, звала к себе в деревню. С нею Марина понемногу отошла, оттаяла. На прощание тетка сказала о недобрых предчувствиях насчет “Стася”: “Вроде как, заговаривается он порой, а? Ты уж последи за ним”.

Со Станиславом Трофимовичем и в самом деле стало твориться неладное. Первые недели он молчал. Если и заговаривал, то это были какие-то обрывки фраз без начала и конца. Каждую ночь ему снилась Анна Леопольдовна.

– Иду я, Мариша, из школы, а она сидит тут у дома на скамеечке, меня рукой манит. Мол, не бойся, подойди. Подхожу, а губы-то у нее синие, синие. А сегодня наяву привиделось – стоит в школьном коридоре у окна и вдруг вся оплывает… Вроде бы как надо в церковь пойти, свечку поставить, а? Ты знаешь, – переходил он на шепот, – она ведь все время со мной разговаривает…

Потом Станислав Трофимович запил. Дома не пил. Уходил куда-то с утра, и ближе к ночи раздавался его звонок в дверь: “Мариша, рыженькая, пусти папулю. Не обижай папулю”. Бывало, что в затуманенном сознании он смотрел на нее мутными невидящими глазами и называл Аннушкой…

Как-то ночью Марина проснулась от кошмара. Снилось, что ей на плечи, на шею набрасывается отвратительная собака – породистая, рыжая то ли колли, то ли сеттер, но вся грязная, со сбитой в клочья шерстью, с гнилым запахом из пасти. Собака валила ее на землю, впиваясь клыками в затылок. Перевернув ее через себя и выхватив откуда-то карабин, Марина начала стрелять по уже скулящей, распластывающейся по окровавленной грязи собаке…

Она с трудом очнулась. Дышать было тяжело кто-то навалился на нее. К своему непередаваемому ужасу, она увидела, что это Станислав Трофимович. Уткнувшись мокрым от слез лицом и усами в ее шею, он бормотал что-то пьяное, бессвязное.

С колотящимся сердцем Марина выбралась из его объятий – отчим спал, продолжая стонать и всхлипывать. Она оделась дрожащими руками, собрала кое-какие вещи, растолкала сонного Петеньку и, ничего не понимающего, вывела из квартиры на ночную улицу. Оставаться в доме со Станиславом Трофимовичем было уже не только страшно, но и опасно. Куда было идти им в такой час?

До пяти утра они, обнявшись, проспали на жесткой скамье на автовокзале, а уже в полдень были в деревне у той доброй тетки. Бегство из дома Марина объяснила коротко: отчим запил. Деревне это было понятно, так что больше Марине никаких вопросов не задавали. Петенька стал любимцем всей родни, он быстро освоился на вольном воздухе, среди чадолюбивых теток и бабушек. Деревня привела его в восторг, и Марина нисколько не переживала о том, что вырвала брата из городской жизни. В деревне она закончила среднюю школу, благо до экзаменов на аттестат зрелости оставалась лишь пара месяцев.

Марина никогда и ни за что не хотела больше вспоминать о Львове. Все светлое из детства, связанное с этим городом, в один момент было перечеркнуто тем страшным ночным кошмаром.

После выпускных экзаменов Марина решила уехать в Петербург – поступать на филологический факультет университета. Тетка успокоила ее, уверив, что будет следить за Петенькой не хуже родной матери, да Марина в этом и не сомневалась. Новая родня собрала сироте деньги. Во Львове Марина даже не стала заглядывать в свою квартиру.

Старого уже не существовало. Начиналась новая, другая жизнь.

Из старой жизни в Питер была захвачена только одна плотно набитая фотографиями коробка – весь семейный архив Войцеховских. Марина знать не знала многих людей, изображенных на снимках, но что-то остановило ее от того, чтобы выбросить эти пожелтевшие карточки. В снимках было свое очарование. Вот молодая бабушка с уложенными вокруг головы косами, смеющаяся, в расшитой украинской кофточке. Она же – в широкополой шляпе, кокетливо сдвинутой на бок, под руку с каким-то военным, но не с дедушкой. Маленькая мама в матроске и плиссированной юбочке; гольфик, трогательно сползший на лакированную туфельку. Мама-школьница, мама-студентка в стройотрядовской куртке, веселая компания однокурсников, позирующая где-то в Варшаве, где никогда не была Марина. Свадебное фото: Анна Леопольдовна и Станислав Трофимович, додумавшийся-таки снять свою форму и сменить ее на гражданский костюм в тот день. Мама с кружевным кульком наперевес, на фоне таблички родильного дома. Последние, уже цветные снимки – пергаментное лицо, большие и потухшие глаза… Марина взяла с собою всю память о семье, которая когда-то была у нее во Львове.

 

Глава 2

КАРЬЕРА ПОМПРОКУРОРА

В то утро, когда Марина в радостном предчувствии новой жизни проснулась в поезде, потихоньку сбавлявшем скорость на подходах к Петербургу, на перрон Московского вокзала сошел высокий молодой человек со спортивной сумкой на плече – всем своим нехитрым холостяцким багажом.

"Европа, понимаешь ли”, – с нескрываемым удовольствием произнес он, выйдя на просторную площадь перед вокзалом, и направился к телефону-автомату. Час был ранний – то-то Светка удивится… Обрадуется или рассердится? Как бы там ни было, но сейчас он мог позвонить только ей, своей бывшей супруге по краткосрочному студенческому браку, с которой они расстались без обид друг на друга – добрыми приятелями, какими им, судя по всему, и надо было быть, без всяких там дурацких регистрации отношений в госорганах, чего, увы, никак не могла понять Светкина мамаша, настоявшая в свое время на глупой свадьбе. К досаде Алексея – так звали молодого человека – трубку сняла бывшая теща.

– Лешенька, это ты? – вдруг притворно ласково, будто и в самом деле только и ждала его звонка, заговорила Нина Семеновна. – Видишь ли, Лешенька, Светочки нет дома.

– Нина Семеновна, я перезвоню попозже. Теща отчего-то замялась:

– Леша, она сейчас здесь не живет. Она в другом месте… Я даже не знаю, давать ли тебе ее телефон, вдруг она рассердится?

– Нина Семеновна, я что, похож на семейного скандалиста?

– Ладно-ладно, только не говори ей, что это я. Понимаешь, она сейчас… – Нина Семеновна опять запнулась. – Светочка только начала устраивать свою жизнь, и я бы не хотела, чтобы ты ей помешал. Да и у тебя, наверное, кто-нибудь уж появился, а?

– Конечно, – соврал Алексей, с мрачным юмором припомнив про себя сразу двух особ: одну майоршу и одну полковничью дочурку, из-за которой он, собственно, и стоял сейчас на Невском.

Теща продиктовала номер, который Алексей тут же и набрал.

– Нертов? – охнула Светлана. – Ты где?.. На Невском? Я тебя жду.

– А это удобно?

– Тебе – всегда, – рассмеялась Светка, – Пройди двести метров…

Она назвала адрес, заставивший его присвистнуть – дворянское гнездышко, дом новой городской номенклатуры:

– Ну, ты даешь!

Эти же слова он повторил и войдя в ее квартиру, отделанную, как было видно с первого взгляда, по самому что ни на есть “евростандарту”:

– Светка, ты что, ограбила банк?

– Бери круче…

Бывшая законная супруга в нескольких словах поведала о кардинальных переменах в своей жизни – со свойственной ей прямотой, которую Алексей, по следовательской привычке, обозвал про себя циничной.

После того как они оба закончили юридический факультет университета и Алексей отправился служить двухгодичником – в военную прокуратуру одного из родов войск, по документам числящуюся в Москве, а на самом деле находящуюся в сибирской глухомани, а Светка не без протекции родни устроилась юрисконсультом на довольно “теплое” место – в фонд госсобственности, дела ее пошли круто в гору. Взяла Светка свои вершины отнюдь не высоким юридическим профессионализмом, а старым женским способом. Так получилось, пояснила она с кокетливым вздохом, что ее шефа-вдовца, начальника одного из отделов фонда, охватила запоздалая любовная лихорадка, а тут и Светка вовремя подвернулась. Они еще не расписаны, но намерения у шефа самые серьезные брака ему не миновать. Ведь кто уже только не намекал ему на все неприличие этой ситуации с юной любовницей-подчиненной. “Ситуация”, как назло, получилась весьма скандальной: шеф устроил Светке эту девичью светелку на Невском за счет какой-то фирмы, кровно заинтересованной в его услугах, а история непостижимым образом (видно, коллеги постарались) попала в одну газетку. Шефу стоило больших трудов замять это дело и сделать так, чтобы его и Светкино имя не трепали все, кому ни попадя. Ради этого пришлось ему организовать еще пару квартир для нужных людей – каких-то редакторов. Один даже поселился в этом доме, и теперь Светка злорадно раскланивается на лестнице с новым соседом, страстно вещающим по вечерам о честности и неподкупности по одному из телеканалов… Да, нынче шеф-жених как раз убыл с делегацией за границу, а потому Светлана милостиво предложила Алексею пожить у нее пару-тройку деньков, пока он не подыщет себе какое-нибудь жилье, коли уж надумал вернуться в Питер. А там, глядишь, она ему поможет и с работой, благо связи у нее теперь мощные.

– Светлан, ты обо мне не беспокойся, я сегодня же отчалю. Дай только приведу себя в божеский вид, чтобы предки в обморок не упали, а то за три дня дороги весь портянками провонял – с какими-то дембелями возвращался.

Светка отвела его в просторную ванную, заставившую тихо чертыхнуться Алексея:

– Слушай, а это что такое?

– Джакузи, милый, – снисходительно улыбнулась она, как будто бы и не было в ее жизни тех времен, когда они вместе жили в коммуналках с единственной ржавой раковиной на кухне.

– Ты хоть подскажи, как в ней улечься-то, – уставился Алексей на мощную треугольную бадью, пока Светка забрасывала в нее разноцветные шарики.

– Чао, не засни, – закрыла она за собою дверь ванной комнаты.

Он с наслаждением растянулся в бурлящей воде. Первая ванна за последние два года! В гарнизоне он не знал ничего, кроме фыркающего душа, то шпарящего кипятком, то обдающего ледяной водой. “Ну вот, хоть помоюсь”, – грустно подумал Алексей.

На пороге вновь появилась Светка:

– Чисто символически, а? – заговорщицки бросила она Алексею фразу, понятную только им двоим.

Когда-то в одной из коммуналок им достался сосед-мент, упорно домогавшийся Светки со словами: “Отдайся хотя бы чисто символически, по-соседски – что тебе стоит?” Светка всегда с хохотом отвечала, что символически ей не надо, на что милиционер правдиво сообщал, что иначе у него может и не получиться…

Алексей только и успел посмотреть на нее с недоверием – никогда не поймешь, когда она шутит, а когда всерьез, – как Светка скинула с себя халатик и плюхнулась в воду.

Давным-давно Алексей не испытывал такого сладкого и томительного блаженства. Светка была на высоте, и ему, явно подрастерявшему все навыки общения с гражданскими дамами, приходилось только подчиняться ее прихотям…

– Ты что же, и с шефом тут своим так бултыхаешься? – ревниво спросил он ее, когда все было закончено, и они, утомленные, сидели напротив друг друга в остывающей воде.

– Куда ему… Он у меня простой, как бревно. Ух-бух, и захрапел.

– Бедная ты моя, – притянул ее к себе Алексей, с понятным удовольствием ощутив новый прилив сил.

Пиршество плоти было продолжено в спальне невесты. Уже под вечер, когда они проснулись после недолгого забытья, Алексей почувствовал нарастающее раздражение от всех этих радостей:

Светка будто с цепи сорвалась – а он тут так, прохожий, первый встречный. Подвернулся, чтобы заполнить ее тоску…

– Свет, я, пожалуй, пойду…

– Останься, а? Хотя бы еще на денек, – жалостливо проговорила она.

Ночью спать ей не пришлось. Рухнувший в беспробудный и тяжелый сон, Алексей что-то вскрикивал и бормотал, а Светке только и оставалось, что с изумлением всматриваться в его изменившееся похудевшее лицо, по которому пробегали гримасы страдания, и догадываться, что же это такое случилось там у Алексея в армии, почему вернулся он нежданно-негаданно, завязав, как уже успела понять она, с неплохо начинавшейся карьерой в военной прокуратуре.

– Керимбаев, – вдруг четко проговорил во сне Алексей, и Светке стало вовсе не по себе.

* * *

Ох, уж эти нумерованные Арзамасы, Семипалатински и прочие Крыжопли, глубоко законспирированные от потенциального противника… Два года тому назад, в таком же знойном июле, Алексей, следуя к месту службы, добрался, наконец, до какого-то полустанка, от которого еще километров пятьдесят надо было неизвестно на чем пилить по тайге до его Вологды-20. Придумают же специально переместить северное название на юг, чтобы никто не догадался о страшной военной тайне. Он остановился в растерянности на дощатых мостках, изображавших железнодорожную платформу. Где та “колючка”, в которой находится его прокуратура?

Ответ на этот вопрос знала первая же попавшаяся старушка. Бабуля изложила всю дислокацию воинских частей в округе и отрапортовала, что к ракетчикам надо ехать на рейсовом автобусе, который будет через час, что на радиолокационную станцию сегодня и не попадешь – поезда нет, а вот до его конторы можно добраться по шоссе на попутке, правда потом еще придется протопать несколько километров пешком по бетонке.

Вот тебе и тайны, хлеб с маслом для особистов! Еще на военной кафедре университета они с друзьями-однокурсниками дивились тому усердию, с которым их отставники-преподаватели нагоняли туман секретности вокруг известных всем вещей. Чего стоили одни их “секретные тетради”, запрещенные к выносу с кафедры – действительно, попади такой конспектик в руки шпиона, сразу бы увидел, какой ерунде учат студентов. Но во всех поездках по подопечным частям первый визит был – непременно к особистам, ради великой дипломатии. А попробуй иначе, ежели только особисты и выручат тебя при случае – информацией. В военной прокуратуре почему-то не удосужились предусмотреть оперативный аппарат, а потому следователям и помощникам военных прокуроров приходится самим выполнять те действия, что в любой нормальной конторе поручаются зубастым сыщикам, у которых и агентура, и спецтехника. А тут тыркаешься во все носом, как слепой котенок, из подручных средств сам не бог весть что мастеришь – оттого и приходится идти на поклон к друзьям-чекистам, что помогут тебе от своих щедрот…

Уже через год военной службы Алексей вконец понял, что эта карьера – не для него, слишком много вокруг дури и вранья. К тому же постоянная работа в одиночку основательно измотала его нервы. Ерунду говорят, будто бы военная прокуратура – рай по сравнению с гражданской. Да, понятых здесь хоть поротно можно строить. Свидетелей отцы-командиры в назначенный час прямо к кабинету доставляют, и солдатики, очевидцы по делам, счастливы проторчать у него под дверью: все лучше в прокурорском коридоре подремать, чем где-нибудь в наряде дерьмо грести с места на место. С транспортом – нет проблем. Но попробуй постоянно работать за пятерых: ты и следователь, и эксперт, и фотограф, и опер, и прокурор. Удивительно, отчего это держава не додумалась предусмотреть сыскной аппарат в военной юстиции.

Особистам проще – ловят помаленьку шпионов, информацию кушают и живут припеваючи от проверки до проверки. Спасибо, если словечко из любезности по твоим делам подскажут. Но, конечно, подскажут. А ты за это, когда придешь к ним “надзор осуществлять”, посмотришь на аккуратные папочки, положенные сверху в сейфе, и сделаешь резюме: “Замечаний нет”. Одним словом, союз нерушимый.

Куда там комиссару Каттани до “следаков” и помощников военных прокуроров! Этого итальянца да на российскую армейскую мафию бы напустить. Отцы-командиры за очередную звездочку, за перевод в город с населением побольше миллиона сами готовы вместо солдатиков “дедушкам” челюсти подставлять. А если уж случится неувязка, так запугают солдатика до смерти: “Смотри, прокурор приехал и уехал, а тебе еще служить как медному котелку”. Что тут возразит бедолага? Куда ему податься? Дальше части не убежишь.

Как-то помпрокурора Нертову довелось проверять законность отказа в возбуждении одного дела в одной такой части. Ну, ударился парень об умывальник, когда зубы чистил – у них, мол, такое бывает. Только шеф засомневался отчего-то. И правильно сделал. К приезду Алексея отцы-командиры покаялись: недосмотрели. Не личной гигиеной, оказывается, занимался боец Тютькин, а подвиг совершил: разнимал в палатке на учениях поссорившихся товарищей, а при этом благом деле оступился и упал на кровать. Устроили тогда для Алексея и следственный эксперимент. Поставили палатку, досочек на пол настелили, коечки притащили солдатик красиво так падает и при этом показывает, как он челюсть сломал. Свидетели подтверждают, что так все оно и было. А пока суд да дело, уже и срок увольнения свидетелей подошел, прозвучал призывный: “Даешь ДМВ” и для самого потерпевшего. Взятки гладки. Лишь через год проговорился один из полковников, исключительно по пьянке, как они всю ночь, пока помпрокурора сладко спал в лучшем номере гостиницы, репетировали, ставили спектакль для следственного эксперимента, дабы показатели отличной части не испортить.

На двадцатом месяце службы (счет оставшимся до “воли” дням он вел с тем же трепетом, что и обычный солдатик) Алексей, отправляясь в командировку в очередной Дивномайск, сказал себе: эта будет последней. “Вернусь, – думал он, – сразу же пошлю всех подальше, и фиг они увидят от меня, а не рапорт с просьбой оказать великую честь – оставить на всю жизнь вылавливать дезертиров и разглядывать ломаные солдатские челюсти”. В тот раз, после жалобы родителей солдатика-первогодка, надо было проверить, сам ли тот ушибся до сотрясения мозга, случайно поскользнувшись у очередного умывальника, либо помогли ему в том товарищи по оружию. В часть Алексей прибыл только поздно вечером, кое-как устроился в неуютной и ободранной квартире для командированных. Не успел и заснуть, как его разбудила барабанная дробь в дверь. Ошибся, что ли, кто этажом? В дверь стучали все громче. Открыв ее, он увидел ошалевшего полковника, командира части – в расстегнутой шинели (это при сорокаградусном-то морозе!) и почему-то с галстуком в руках.

– Нападение на караул! – выдохнул грузный полковник.

– Когда?

– Только что звонил оперативный. Есть жертвы, а больше ничего не знаю, – замотал головой полковник, вливая в себя полграфина воды.

– Милиции местной сообщили? – дежурно осведомился Алексей, натягивая одежду.

– Какая, к черту, милиция! Действительно, причем здесь милиция, сообразил окончательно проснувшийся Алексей, если на эту территорию никогда, никому, никакому постороннему – хода нет. Закрытая зона… Помпрокурора уже готов был расписаться в том, что не столь уж плоха та секретность, которой окружили особисты эту территорию: ясно, что напавшие на караул вряд ли выберутся отсюда в город. Однако прорваться к объекту они вполне могли, тогда бы этому городу тоже мало не показалось…

След от кровавых пятен на дороге, на которой и был расстрелян разводящий со сменой караула, вел вглубь, внутрь этой проклятой территории, по полуметровому снегу, сквозь цеплявшиеся за полы шинели кусты. Пыхтевшие в затылок полковник и пара сержантов, выделенных для осмотра места происшествия, как могли, вместе и сбивчиво, выкрикивали Алексею, бежавшему впереди с фонарем, детали этого ЧП.

Во время смены дежурных до тех, кто находился в караулке, донеслись вдруг три короткие очереди со стороны четвертого и пятого постов. Тут же рванувшаяся к месту дежурная группа обнаружила на дороге двух убитых – разводящего и караульного, сменившегося с поста. Еще один караульный, который должен был находиться тут же, исчез. Стрелял, судя по всему, этот третий. И, по первой же прикидке Алексея, у этого “отморозка” должно было оставаться еще около пятидесяти патронов. Куда он с ними рванул по этому морозу да по сугробам в полметра?

– Сержант, а куда мы вышли-то? – Нертов осветил накатанный путь внезапно появившейся под ногами дороги.

– Так в караулку он, гад, дернул! – дошло сразу и до сержантов, и до полковника. “Только этого не хватало, – успел подумать Алексей. – Сколько он там еще народу положит?"

Четыре часа отцы-командиры и Алексей просидели у блиндажа, пытаясь уговорить солдата бросить автомат и сдаться. Но Керимбаев, так звали этого психа, требовал почему-то немедленно вызвать его родителей. При этом он судорожно сжимал свой АК-74.

Как положено в таких случаях, были запрошены “верхи”. Они-то и дали добро на штурм.

В часть из города доставили милицейский наряд с овчаркой. Псина грозно клацала зубами на опасливо расступавшихся военных. Получив команду, рванулась к блиндажу, но внезапно начала пятиться, заскулила, забилась под ноги к кинологу.

– Другой жучки не нашлось? – с издевкой спросили военные у милиционеров.

– Да это зверь, а не собака. Утром на хулигана ее пустили – руку вместе с ножом откусила. Устала не восстановилась. Придется, однако, за Волком ехать.

Доставленный Волк оказался кавказцем с гиено-образной мордой. Эта тварь и вовсе не пожелала вылезать из милицейского “уазика”. Ни тварь, ни милиционеры не собирались принимать на себя огонь из А К-74.

Алексей понял – брать Керимбаева придется самому. На пятом часу противостояния у того уже окончательно могли сдать нервы, а дожидаться, когда он сам выскочит под автоматы оцепления да еще сдуру прикончит здесь тех офицеров и прапорщиков, которыми заменили беспомощных солдат, было ни к чему. Алексей с надеждой посмотрел на прапорщика Тишко – тоже питерского парня. В глазах у того был немой вопрос: решаемся, мол, или будем торчать здесь мишенями?

Не выдержал командир части, за свои тридцать лет военной службы навидавшийся всякого и пользовавшийся непререкаемым авторитетом, что среди офицеров, что среди солдат. Батя, как звали его и за глаза и в глаза, шагнул к спуску в блиндаж:

– Сынок, ты подожди стрелять. Опусти автомат. Скажи, кто тебя обидел. Выходи, поговорим. Слово даю: только поговорим.

– Нет. Отца хочу сюда. Зови отца. Или стрелять буду, – отчаянно и отрешенно проговорил Керимбаев.

Алексей понял: сейчас или никогда. Если он сумеет подойти к полковнику, то с этого места можно успеть – резко рвануть вперед, автомат в сторону бруствера отбить, а там уже все просто…

Алексей решительно шагнул в сторону окопчика, пытаясь встать к Керимбаеву ближе, чем стоял Батя.

– Я исполняю обязанности военного прокурора. Мне, Керимбаев, плевать, кто там тебя обидел – дедушки-бабушки или офицеры…

– Никто не обидел. Вызывай отца – только с ним говорить буду. Не позовешь – стрелять буду!

– Будешь? Так посажу твоего командира – за то, что у него здесь черте что происходит. Батя под трибунал пойдет. Его дети останутся одни. Ты этого хочешь?

– Не надо. Он не виноват.

– А не виноват, так убери автомат в сторону, а то пальнешь случайно.

Полковник сокрушенно кивнул головой:

– Да-да, сынок. Прокурор меня посадит. Дочка без отца… – полковник подхватил игру Алексея. Керимбаев неожиданно четко произнес:

– Тогда в себя стрелять буду. Стреляю.

– Нет!..

Но этот крик Алексея слился с сухим выстрелом, раздавшимся откуда-то сзади. Голова Керимбаева дернулась, и он стал валиться в темноту блиндажа….

Алексей обернулся. Позади Тишко деловито ставил свой автомат на предохранитель:

– Вот сука, сейчас бы выстрелил. Слава богу, я успел… – Тишко самодовольно улыбнулся.

– Тишко, кто дал вам право стрелять?! – Алексей почувствовал, с каким напряжением ждали все вокруг его первых слов. Он подбирал слова тщательно.

– Так у него же патрон в патроннике был. Пока вы со своими разговорами, положил бы он и вас, и других. Я действовал, как положено. А он, сволочь, двоих угробил. Что теперь их матерям говорить?

– Хорош, Тишко, – услышал Алексей чей-то голос со стороны. – Еще один труп в части…

Дело Керимбаева оказалось не из простых. Зачем, скажите на милость, солдат, которому до дембеля оставалось всего четыре месяца, задумал бежать с оружием с той территории, с которой и выбраться-то невозможно? Вся она в считанные минуты перекрывалась по плану “Кольцо”, и он не мог не знать этого. Крыша что ли, у парня поехала? Но все говорили о нем как о ровном, дружелюбном пареньке, ни в чем таком не примеченном.

Один из знакомых офицеров посоветовал Нертову:

– Не въезжай ты в это дело. Набросай справку: мол, сослуживцы сказали, что в последнее время ходил он мрачный, вроде бы как письма плохие от девушки своей получал, вроде бы уединялся без причин и так далее. Кто проверит? Не мудри, Леха.

Однако кое-что настораживало Алексея в этой вроде бы нехитрой истории с сорвавшимся солдатиком. Неясным было, что произошло на складе оружия, который сдал под охрану своему сменщику Керимбаев за несколько минут до роковых выстрелов. Почему, например, была повреждена пломба на одном из хранилищ.

Алексей потребовал произвести ревизию хранилища. С понятыми и прапорщиком Тишко, в ведении которого находился склад, они принялись за проверку. Понятые перекладывали с места на место ящики с оружием, Тишко с Алексеем сверяли номера автоматов и винтовок.

Тишко был временно отстранен от несения службы – считалось, что он на обследовании из-за нервной перегрузки. Скорее всего, ему предстояло перейти в другую часть. Прокурор уже намекнул Алексею, что по Тишко никаких последствий лучше не устраивать: мол, спишем на необходимую самооборону и только.

– Не мудри, и так Москва на ушах стоит. По этому эпизоду выноси постановление о прекращении дела за отсутствием состава и все силы давай-ка на Керимбаева, – посоветовал прокурор.

Легко сказать… Когда открывали последний ящик со снайперскими винтовками, Тишко выдохнул:

– Ну, вроде все в порядке. Керимбаев, конечно, сволочь, но вряд ли он успел залезть в склад.

– Диктуйте номера, – прекратил разговоры Алексей.

– 22-19.

– Отметил.

– 22-20.

– Имеется.

– 22-21.

– Есть. Следующий?

– Это все, – Тишко выпрямился. – Была последняя.

– А номер 22-22 пропустили? Где номер “четыре двойки”?

Этой снайперской винтовки на складе не оказалось…

Теперь поведение Керимбаева хоть как-то да поддавалось объяснению. Утащил, значит, сдуру солдат винтовку, чтобы потом попытаться продать. Разводящий при смене постов мог заметить срыв печати и пообещать разобраться. Возможно, вспыхнула ссора, вот и разрядил Керимбаев свой автомат. Версия складывалась довольно внятная… А то, что не было в поведении Керимбаева никакой логики куда это он, интересное дело мог рвануть с территории? – так это Алексея не слишком смущало. Немало он уже навидался похожих случаев, когда солдаты срывались, нисколько не думая о последствиях. Взять хотя бы тех двух свеженьких дезертиров, за которыми он в прошлом месяце гонялся по тайге. Поймали деток – узнали от них, что они, оказывается, намеревались прожить четыре года в лесу, а потом идти сдаваться, потому как, по их представлениям, к этому времени должен был истечь срок привлечения дезертиров к уголовной ответственности. Детский лепет!

На следующее утро он для порядка заехал в местную милицию, чтобы снять показания у одного из тех оперов, что приезжал вместе с кинологами на задержание Керимбаева. Тот обрадовался:

– Слышь, мы тебе хорошую халтурку нашли. Представляешь, на днях тут бандиты крутую разборку учинили. “Братва” из большого Дивномайска понаехала. Коллеги наши узнали слишком поздно. Думали, что перестреляют бандиты друг друга. Так нет, ты и представить не можешь: какие-то вояки на танке подкатили и развели всех мирно. Правда, “папе” их, Федоту, кто-то шею сломал, задавил-таки чмура. Вот такая тебе информация. Вояки, старлей, твои – не отказывайся. Т-80 только в вашей части и водятся, так что выясняй, все равно это дело вам перешлют. Запомни сразу номерок машинки – 150-й.

"Бандиты, разборки, танк – ахинея какая-то”, – подумал Алексей.

– Чушь, – сказал ему уверенно и полковник Батя. Однако Алексей попросил его представить все документы, касающиеся учений, список членов экипажа этого 150-го, выяснить, кто давал команду на выезд.

– Сынок, – доверительно склонился к нему полковник. – Ты что, не понимаешь, куда ты лезешь?

– Я-то понимаю. Я понимаю, что надо бы хорошенько разобраться, что тут к чему в вашей части. Слишком много странных совпадений, – сказал он уж совсем лишнее.

Полковник побагровел:

– Ты учти, что сам себе шею свернешь. Что ты докажешь? Только то, что по случайному совпадению в районе учений, в то самое время, которое было определено приказом по части, бандиты устроили свою разборку. А наш танк, слава богу, их спугнул, вот и разбежались они по кустам. Все. Нам еще благодарность надо вынести, что мы не допустили стрельбы поблизости от особо охраняемого объекта, вторжение на который создало бы угрозу… И так далее, сам знаешь.

– Послушайте, у меня есть информация о том, что в танке с бортовым номером 150 в тот момент находились те, кому там находиться было не положено, вовсе не члены этого экипажа.

– Товарищ военный юрист, что это вы тут пытаетесь опорочить честных людей? Мало того, что вы раздуваете эпизод с Тишко по Керимбаеву, так теперь и эта небылица. Подумайте, старший лейтенант. Утро-то вечера мудренее… – заключил полковник.

Перекусив в офицерском кафе, а потом застряв по дороге в разговоре с одной из офицерских жен, совершенно не по адресу начавшей жаловаться ему на тяготы захолустной жизни, Алексей, к своей досаде, не скоро добрался до квартиры для приезжих, в которой ему надо было прихватить папку с бланками протоколов.

Дверь почему-то оказалась не заперта – в квартире прибиралась незнакомая девица, мало похожая на обычно замызганных уборщиц. “Видно, дочка какой-нибудь из них”, – машинально подумал Алексей.

Он уселся перебирать свои бумаги, пока девица лениво шаркала тряпкой по подоконнику.

– Я думаю, вы на сегодня свободны, здесь уже и так достаточно чисто, – уборщица начала раздражать Алексея, и он хотел побыстрее выпроводить ее, чтобы сосредоточиться на делах, еще раз понять, что же следовало из его разговора с начальником части, внезапно обернувшимся далеко не тем безобидным стариканом-батяней, каким его представлял себе Алексей.

Вместо ответа юная особа переместилась к письменному столу, не мигая, уставилась в глаза Алексею и принялась вытирать пепел вокруг банки из-под пива, служившей пепельницей в этой квартире. Барышня выглядела неоднозначно. Несмотря на трескучий мороз на улице и холод в квартире, эта знойная особа была в прозрачной обтягивающей блузочке, под которой, как не составляло труда убедиться Алексею, вовсе не оказалось никакого белья. К тому же она была в шлепанцах на босу ногу, из которых выглядывали розовые пяточки. “Нимфоманка какая-то. Все они здесь, что ли, чокнутые, в этой части?” – подумал он.

В глубокой задумчивости девица пораскачивала свой бюст перед носом Алексея и замерла в таком непонятом состоянии.

– Вы, видимо, дочка Марьи Степановны, – заполнил паузу Алексей, к счастью, вспомнивший, как звали ту безликую тетку, что вваливалась в квартиру по утрам и не столько убиралась, сколько пачкала все и вся своими грязными тряпками.

– Нет, я дочка… – начала девица и запнулась. “Господи, какая мне разница, чья она тут дочка, только бы поскорее выматывалась”, – уже с нескрываемой тоской посмотрел на нее Алексей, так и не привыкший к разудалым замашкам офицерских жен и дочерей, с энтузиазмом бросавшихся на всякого первого встречного. Иметь дела с этими скучающими гарнизонными дамочками он зарекся еще в первые месяцы своей службы. И сейчас, глядя на откровенно призывный вид девицы, Алексей с понятным содроганием припомнил жену одного майора, не удовлетворившуюся скоротечным флиртом, а устроившую целое светопреставление со вскрытием вен и прочими эксцентричными эскападами. Слава богу, майор оказался нормальным мужиком – после отправки супруги в госпиталь сам заявился к Алексею, распил вместе с ним положенную в таких случаях бутылочку да посоветовал никогда и ни при каких обстоятельствах не связываться с этими гарнизонными шлюхами, к разряду которых он критически причислил и свою драгоценную. Выяснилось, что случай с помпрокурора был еще не самым клиническим в послужном списке этой майорши – до того она пыталась вешаться из-за страстной любви к шоферу, двадцатилетнему парню, уволенному из рядов в соответствии с приказом. Отъезд дембеля на родину подкосил тридцатилетнюю красавицу…

Глянув на девицу с понятным раздражением, Нертов откровенно зевнул:

– Милая, повторяю еще раз: ты свободна. Гарнизон большой – поищи другой объект. Сочувствую, но мне не до этого. Дела!

Дальше произошло нечто, крайне озадачившее Алексея и еще раз заставившее его подумать о какой-то здешней аномалии. Оглянувшись на дверь, девица вдруг опрокинулась навзничь, прямо на письменный стол, сминая тощим задом все бумаги и протоколы.

– Чокнутая! – вскричал Алексей, пытаясь оторвать ее от стола, в края которого она впилась железной хваткой. От таких усилий застежка на груди особы лопнула, обнажив синюшную грудь. Алексей запихнул руку под задницу красотки, чтобы хотя бы вытянуть бумаги. Почувствовав его руку на своем мягком месте, девица с неподдельным испугом завизжала, а потом с несколько вопросительной интонацией выкрикнула: “Насилуют!"

– Насилуют! – сообщила она еще раз, уже погромче.

И тут дверь в квартиру распахнулась, и в нее в театральном гневе ввалились.., полковник-батяня и прапорщик Тишко. За их спинами подпрыгивали в любопытстве вахтерша и уборщица – понятые.

– Папочка!

– Деточка! Что он, негодяй, с тобою сделал? Все было расписано, как по нотам. Прямо-таки спектакль “Западня для прокурора”… Юная особа оказалась несовершеннолетней дочерью полковника. Алексей предстал коварным растлителем, обманом заманившим дитя в вышеуказанную квартиру и предпринявшим попытку его изнасилования.

– Что, Алексей Юрьевич, теперь делать будем? участливо осведомился полковник, накидывая свою необъятную шинель на плечи слегка засмущавшейся дочурки. – Полюбовно решим или ваших коллег вызывать? Состав, понимаете ли, налицо, девочка все подтвердит. Как там у вас в УК? Статьи 15, 117 и 120… Начнем перетирать вопрос? Или так решим? – батяня отчего-то заговорил по бандитским понятиям.

Алексею очень хотелось со всей силы въехать по лоснящемуся, расплывающемуся лицу полковника. Но слишком умело все было обставлено…

– Ну-ну, – пробормотал сухо Алексей. – Въезжаю. Давайте прямо: что вы от меня хотите?

– Вот это, сынок, другой разговор. Ты парень не дурак. Поэтому говорю по-простому: вали отсюда. И немедленно. Согласен? Я прокурору позвоню, скажу, что ты просто сорвался, нахамил командованию, а ты подтвердишь, покаешься. Гордыню-то свою успокой – тебе карьера нужна, жизнь нормальная. Думай…

Как ни гадко все складывалось, а полковник был прав. Лучше замять происшествие и отчаливать. Они выиграли. Следивший за выражением лица Алексея полковник тихо подсказал:

– Дело бы почитать… Пройтись, так сказать, отеческой рукой.

Алексей начал догадываться, что они – или один полковник? – явно переоценили его возможности. Они были убеждены в том, что он докопался до истины, а он, пинкертон армейский, на самом деле ничего еще не понял. Впрочем, теперь ему уже не составляло труда сделать вывод о том, что полковничек-то, батяня этот, был с душком, а Тишко, получалось, при нем и состоял. Ох, суки, а как удачно провели представление с Керимбаевым… Пришили ведь паренька, приговорили… Сидят тут в своей вотчинке, с бандитами дела ворочают… Полковник ведь взъерепенился именно после того, как Нертов стал въезжать в бандитскую разборку с танком! Да, тут бы стоило покопать…

Вновь угадав ход мыслей Алексея, полковник вкрадчиво произнес:

– Звездочки на погонах замерещились? Имя себе хочешь сделать? Давай-давай, со сто двадцатой статьей. “Петухом” тебе, милок, быть в тюряге зэки оч-чень любят таких нежных мальчиков, опустят тебя, глазом моргнуть не успеешь. А мог бы ведь нас послушать, сынок. Ствол тот – на Керимбаева. Танка ты в глаза не видел. Мало ли что кому померещилось. Кстати, у тебя тут твой двухгодичный срок заканчивается – и адью к мамочке и папочкой. У папочки-то, я в газетах читал, очень неплохое дельце, и сынка бы к нему пристроил. К чему бы тебе, молодому, в армейскую лямку впрягаться? Юристы-то сейчас на гражданке в большой цене…

Алексей подавленно кивнул.

– Вот и славно. А теперь одевайся и поехали в часть начальству звонить, – удовлетворенно сказал полковник. – А с этими я сам разберусь.

Впрочем, “эти” – девица, прапорщик и тетки-понятые – давно куда-то улетучились. Алексей даже не заметил, когда они ушли.

Все оставшееся время, пока он находился в части, рядом с ним кто-нибудь да маячил, так что связаться с особистами, чтобы доложить им о случившемся, не было никакой возможности. Тем не менее, он успел шепнуть прикомандированному к нему шоферу Васе (пареньку, когда-то отмазанному им от гауптвахты), чтобы тот позвонил особистам: “Нужно встретиться срочно и незаметно”.

Под конвоем полковника Алексея довезли до поезда, проводили до места и подождали, пока состав тронется. Мимо за окном проплыл самодовольный батяня…

Батяня, думавший о том, как неплохо ему удалось избавиться от настырного помпрокурора, не заметил невзрачного мужичонку в ватнике, в последний момент вскочившего в вагон.

А мужичонка, дойдя до тамбура, в котором закурил Алексей, улыбнулся ему, как старому знакомому:

– Ну что, Каттани, говорят, тобою Спрут сегодня славно позавтракал? Не подавился, а?..

Через час на каком-то полустанке мужичок выпрыгнул из поезда, поспешил к станции, влез в замызганную “Ниву” и, по-хозяйски развалившись на заднем сиденье, скомандовал водителю:

– Езжай на базу.

Вот так и пришлось Алексею распрощаться с карьерой военного юриста. Прибыв в контору, он отказался писать рапорт о зачислении в кадровый состав, однако шеф-прокурор не очень-то и настаивал на этом. Вскоре пришел и приказ: уволить в связи с окончанием срока службы. И через два года после того, как он ступил на хлипкую дощатую платформу таежного полустанка, Алексей вернулся в Петербург.

За эти два года его однокурсники крепко рванули вперед, а он был никем. Пристраиваться к делу отца, который управлял одним металлургическим комбинатом в области, ему не хотелось. Да и отец всегда старался держать сына подальше от своего бизнеса, почему – догадаться Алексею было нетрудно. К тому же после двух лет захолустья хотелось осесть в Питере, а не погружаться снова в сонную дремоту провинции. Питер был Европой, а тот городок в полутора часах езды от северной столицы, где стоял комбинат отца, каким-то Бхопалом: скопище обветшалых деревянных бараков и облезлых панельных трущоб вокруг денно и нощно дымящихся труб. Южносибирский Дивномайск казался даже райским местечком в сравнении с городом его детства. Алексей собирался съездить туда, погостить у родителей день-другой, а потом возвращаться в Питер на поиски работы.

Вчера Светка уже обещала ему помочь. Нехорошо, конечно, извлекать выгоды из пылкой страсти, но что поделать?

– Леша, – появилась в спальне Светка. – Ты меня вчера утомил.

Алексей самодовольно хмыкнул.

– Я бы на твоем месте так не веселилась. Ты же невменяемый: всю ночь что-то бормотал, кричал, кого-то звал, псих ненормальный. Страшно с тобой. И кто такой Керимбаев?

Алексей, всегда доверявший Светке, вкратце рассказал ту историю, из-за которой он и вылетел из военной прокуратуры. Светка выслушала ее, скучая и пропуская мимо ушей перечисления имен, дат, событий.

– Ох, Лешенька, детский сад это все. Считай, что ничего не произошло. Эти твои полковники да прапорщики – сущая мелюзга. У нас же тут кругом, как говорит одна мудрая старушенция-коллега, акулы пожирают акул. С потрохами съедают при первой возможности. Сам таким станешь – никуда не денешься.

* * *

– Ну что, пинкертон, выперли тебя из твоего Мухосранска? – вернувшийся вечером с комбината отец довольно хохотнул, похлопав Леху по спине. – Ничего, наследничек. Как говорят мои немецкие партнеры, в каждом большом свинстве есть маленький такой кусочек ветчины. Привыкай к дерьму.

– Юра… – укоризненно вздохнула мать, – мальчик два года не был дома, а ты ему с порога про свое дерьмо.

– Вот видишь, – она у нас не меняется. Все воспитывает меня. Теперь за тебя возьмется, да и правильно сделает, – отец неожиданно посерьезнел. –Чего ж сразу-то к нам не приехал? Зачем к Светлане поперся?

– Так, захотелось себя в божеский вид привести, – Алексей смутился. – А ты-то откуда знаешь?

– Питер – город маленький. Тебе сегодня одним местом захотелось – завтра тебя в другом месте поимеют.

– Юра! – вновь одернула отца мать.

– Ладно-ладно, я ничего не говорил. Но к Светке больше не суйся. Владимир Иванович Лишков, ее будущий супруг, мужик на редкость пакостный. Но очень нужный.

На следующий день Юрий Алексеевич устроил для своих компаньонов основательный ужин с банькой – по случаю возвращения наследника. Леша с некоторым удивлением увидел, что то почтительно-заискивающее отношение, которое всегда окружало его отца в этом городке, теперь было перенесено и на него. Наследник есть наследник: контрольный пакет акций комбината принадлежал Юрию Алексеевичу. Еще какие-то доли были у области и у одной германской фирмы. Поэтому в баньку на знакомство с Алексеем прибыл и здоровущий немец – господин Раупах, не без удовольствия вкушавший местную экзотику. Немец отлично говорил по-русски.

– Да наш он, этот немчура, гэдээровский. В Москве учился, – пояснил Лехе отец. – Отличный мужик. После девяносто первого года приватизировал там у себя кое-что, так что теперь трудимся вместе. В поте лица, ха-ха…

Отец был в отличном настроении. И сам, расцвечивая повествование все новыми пикантными подробностями, под хохот распаренных банькой и водкой мужиков рассказывал собравшимся о Лешкиных злоключениях, о которых тот поведал ему накануне, не предполагая, что ради острого словца отец не пожалеет и родного сына.

– Представляете, пяточки розовые, грудь цыплячья – этакая Мата Хари гарнизонная, – утирал слезы Юрий Алексеевич…

– Алексей, мне очень жаль, что у вас там были такие большие проблемы, – сокрушенно качал головой герр Раупах, начисто лишенный, как и многие его соотечественники, чувства юмора. – Юрий, мы должны помочь мальчику.

– Да уж, не обидим наследничка! Только он, неблагодарный, здесь оставаться не желает. Манят его, понимаешь ли, огни большого города.

– Юрий, мы с тобой как-то говорили о банке Андрея Артуровича, – не желал сворачивать с деловой стези немец. – Это есть хорошая ситуация…

– Ох, и хитер ты, мин херц!

– Алексей, с его опытом и образованием, мог бы работать в секьюрити банка. Свой человек у Андрея Артуровича – это очень, очень хорошо…

Леша, к приятному удивлению отца, упрямиться не стал. “Служба безопасности солидного банка это не так уж плохо”, – решил он сам для себя. Не в прокуратуру же ему было идти или в ментовку – по нынешним временам там, по его мнению, могли работать только сумасшедшие энтузиасты или отпетые взяточники: на таком-то безденежье! Вольные адвокатские хлеба его пугали. Все-таки за два года он, хотя и сам не желал в том себе сознаваться, умудрился пропитаться армейским духом: ему нужно было стабильное место, стабильное жалованье, рост по службе. Звездочки маячили-таки в его голове… Подобранное отцом место работы выглядело вполне весомо, и Алексей не без удовольствия думал о том, что он теперь на равных вернется в круг своих знакомых. Хуже не было для него, чем слыть несостоявшимся и неудачником.

На новом месте его первым делом отправили на “повышение квалификации” – на стажировку в Финляндию, на курсы телохранителей при одном институте, готовившем кадры для служб безопасности самых разных охранных структур. Там, в настоящей Европе, он окончательно забыл о своей Вологде-20, о Дивномайске и прочих Мухосрансках, коими скрещивали такие бывшие вояки, как он, все те места, где довелось им послужить. Публика на курсах подобралась прелюбопытная – было даже несколько слушателей из СНГ, ребята из разных бывших советских республик, от Украины до Таджикистана. У всех была за плечами служба в армии – советской армии, конечно. У некоторых – даже в особо элитных частях. Нертов энергично завязывал знакомства с коллегами. Никогда не угадаешь, кто и когда тебе пригодится.

 

Глава 3

ВЕЧНЫЙ ПАША

Позже Марина сама улыбалась своей наивной самонадеянности. Кто ждал ее в этом большом и холодном городе?

Эффектная дама в приемной комиссии, высокая шатенка в дорогущем костюме, снисходительно растолковывала:

– Голубушка, вы извините, вам вообще не стоило приезжать. У вас там теперь независимое государство. У вас есть свои вузы – университет, пединститут. Мы даже не можем платить вам стипендию.

– Но мне некуда возвращаться…

– Милая, это ваши проблемы! Вы взрослая женщина. Привыкайте решать свои дела самостоятельно.

Увидев слезы, навернувшиеся на глаза Марины, она еще раз пролистала ее документы. Остановилась на графе “родители”. Уже немного виновато глянула на Марину:

– Кажется, понимаю.., знаете, Марина Андреевна, я тоже когда-то начинала одна в этом городе. Конечно, мне было проще, мои родители были живы, но они жили далеко и мне не помогали. Все равно приходилось все делать самой. Мне очень жаль, что у вас так все сложилось. Да вы присядьте, попробуем что-нибудь сообразить…

Марина посмотрела на нее с надеждой.

– Знаете что… Найдите-ка себе работу с временной пропиской и попробуйте поступать на вечернее или заочное. Что там у вас с языком?

– Английский и немецкий.

– Я не о том. Украинским владеете?

– И украинским, и польским.

– Ну, тогда у вас есть шансы. У нас с этого года как раз открывается украинское отделение. Иностранный язык, понимаете ли, – подняв глаза к потолку и ухмыльнувшись, сказала дама. – Попробуйте.

Здесь же, в приемной комиссии, Марина познакомилась с такой же, как она, неудачницей – Катей из белорусского города Борисова. У Кати была уйма питерских родственников. Прописывать к себе племянницу они не захотели, но чем смогли помогли: нашли ей работу с общежитием – санитаркой в больнице. Деловая Катерина смогла замолвить словечко и за новую подругу. Так в этой же больнице на Большом проспекте Васильевского острова оказалась и Марина.

Днем – судна и грязные простыни, вечером – лекции. Не сказать, чтобы ее подружка была очень усердной студенткой. У Катьки были другие задачи.

– Маня, для нас главное что? – воспитывала она свою чересчур интеллигентную, на ее взгляд, подругу. – Для нас главное – закрепиться в Питере. Найдем кого покруче и заживем.

Марина с любопытством наблюдала Катькины маневры вокруг молодых докторов и пациентов импозантного вида. Катька мгновенно оценивала ситуацию и принимала тот облик, который, по ее мнению, был наиболее подходящ для соблазнения. Для одного приглянувшегося пациента она была заботливой нянюшкой, нарочито подчеркивающей свою провинциальность, для другого – бросающей откровенные взгляды томной красоткой. В охоте на Льва Борисовича, тридцатилетнего завотделением, Катька избрала имидж примерной и любознательной студентки. Она ходила за ним по пятам и задавала уйму вопросов по методикам санобработки, а Лев Борисович простодушно распалялся на тему помывки рук по схеме Спасо-Кукоцкого и Кочергина. Но как она ни старалась, ничего у нее не получалось. Лев Борисович и не думал оступаться с пути примерного семьянина. Лишь один раз Катьке удалось раскрутить на непоправимое одного достойного кандидата – рихворнувшего писателя. Но телефона он ей своего не оставил – только одарил при выписке книжечкой стихов с надписью о приятно проведенном времени. Стихи оказались плохими, да и сам писатель, как поделилась потом с подругой Катька, был мужчиной так себе.

– Не там ищем, – сделала мрачный вывод Катька. Через несколько недель она уже еле передвигалась на работе: с присущей ей одержимостью Катерина ринулась в жизнь ночных клубов. По вечерам у общежития стали появляться крутые ребята на стареньких иномарках, а в речи Катьки, и так-то неисправимой росянке, на которой говорят русские белорусы, появились новые словечки, смешившие Марину.

– Как ты говоришь: медуза? – переспрашивала Марина, задумавшая написать курсовую по “ново-язу” бандитов.

– Медуза – это питерские говорят. Южные скажут: “Ты че скворчишь, сковородка?"

– А еще? Как они представляются?

– “Обозначься, бычара, и спусти с ручника”, – Катька сама расхохоталась.

– Чего-чего?

– Назови, значит, свои имя и группировку, а также приди в себя, успокойся.

– А потом?

– Это уже по обстоятельствам. Могут сказать:

"Двигай тему”, а могут: “Ша, планшет”.

– А что такое этот “планшет”?

– Как что? Фильтруй базар, значит, – Катерина никак не могла избавиться от своей дивной родной речи…

– Что ты сказала?

– Господи, да выбирай выражения – как еще сказать?

И они обе хохотали – до стука в стену от других девчонок-медсестер, уже утомленных такими буйными соседками.

Вскоре Катька перекочевала жить к кому-то из новых знакомых, потом опять объявилась в общаге…

Так и металась она месяц за месяцем – от одного приятеля к другому, причем каждый раз ее романы были чистыми и возвышенными: с сияющим от счастья лицом Катька сообщала Марине, что вот теперь-то она, наконец, нашла то, что искала. “Маришечка, ты не думай, что я пошла по рукам”, – всегда смущенно добавляла она при этом и принималась перечислять достоинства нового избранника. Уже за первый год жизни в Питере этих избранников у Екатерины набралось, пожалуй, с полдюжины. Коллекция была представительная: от барменов и милиционеров до фирмачей и чиновников. На второй полудюжине Катька уже перестала говорить о романах и безумной любви – теперь она называла своих новых мужчин просто “спонсорами” или “па-пиками”, причем могла совмещать и того и другого, а для передышки в столь интенсивной жизни она возникала на пороге Марининой комнаты в общаге. Переночевать да поболтать “о девичьем, о потаенном”, как говорила сентиментальная Катерина…

Марина никого и ничего не искала. То ли давала себя знать заложенная Анной Леопольдовной пуританская щепетильность, то ли еще что, но мальчики с филфака и соседнего восточного были, как гласила старая университетская мудрость, тем же самым, что девочки с матмеха – то есть существами абсолютно бесполыми, а больные с отделения – тут и вовсе не о чем было говорить, одно слово: клиника, поэтому не было и поводов для раздумий. К тому же в каждом мужчине она находила черты своего отчима. Кто-то напоминал его жестами, кто-то словами.

Так было до тех пор, пока… Пока не наступил один октябрь – дождливый, с мокрыми тротуарами и прилипающими к каблукам желтыми листьями.

Как всегда невыспавшаяся – вечерние лекции давались непросто, к тому же накануне к ней заявилась Катерина с очередной историей о своих похождениях, – Марина, опаздывая, прибежала на отделение. В сестринской кое-как заколола на макушке распавшиеся волосы. Глянула в зеркало. Нечего сказать, красавица: без косметики, бледная, с веснушками, с покрасневшим от холода носом. “Такую только к швабре и приставляй”, – с грустью подумала она и, звякнув ведром, пошла набирать воду.

В дверях она уткнулась в какого-то мужчину. Видно, нового пациента, еще только осваивавшегося в этих коридорах.

– Боже мой, Николь Кидман? Какая роскошная девушка с прошлым, – игриво протянул пациент, лицо которого показалось Марине знакомым, – Ну, не смотрите на меня так. Вы не ошиблись.

– Что? – не поняла Марина.

– Амплуа такое – именно для вас… Вот, понимаете ли, попал в объятия эскулапов. Надеюсь скоро выбраться. Хотя, смотрю, здесь есть некоторые прелести и прелестницы. Так как вас зовут, моя прелестница?

За спиной пациента Марине уже делал круглые глаза завотделением, неизвестно откуда взявшийся здесь в столь ранний час.

Всполошился Лев Борисович оттого, что ночью на отделение на “скорой” привезли самого Павла Македонского. К утру больной оправился от сердечного приступа и не без удовольствия внимал комплиментам польщенных присутствием столь высокого пациента врачей и медсестер.

– Павел Сергеевич, весь коллектив нашей Покровской больницы… Рады, рады… Всегда поможем, – гудел завотделением. – Моя жена, я, моя теща – мы поклонники вашего таланта. Я помню все ваши фильмы. Как там? “Позови меня в даль ясную” – так, да? Вот лет двадцать назад, да, точно, я еще школьником был, мы прически под вас носили, – обрадовал актера лысоватый Лев Борисович.

Последняя фраза заставила поморщиться Павла Сергеевича.

Лет двадцать тому назад он и в самом деле был бешено популярен, играя всего одну и ту же роль бессменного героя-любовника, не суть важно, были ли это фильмы про колхоз или костюмные мелодрамы. Фильмов ставили много, спрос на Пашу был великий и, незаметно для самого себя, он протянул в одном амплуа и десять лет, и еще пять. Его сокурсники старились, былые подруги юности с травести начинали переходить на характерные роли, а то и в билетерши. Лишь он один по какому-то капризу природы оставался юн и свеж. Ему не давали больше тридцати – несмотря на его давно стукнувшие сорок, заполненные отнюдь не монашеским образом жизни. Павел Сергеевич по-прежнему был великолепен – проблема заключалась только в том, что теперь он был никому не нужен, кроме, разумеется, его родного театра, охотно принявшего назад, из кинематографа, своего блудного сына, согласившегося играть много и играть практически бесплатно. Никаких новых лент в Питере уже давно не снимали, в Москву, где кино еще теплилось, Павла Сергеевича не звали он был слишком породист, а новая эстетика требовала неврастенической простоты…

Поэтому упоминания о том, что он когда-то был и кто-то когда-то его обожал, выводили актера из себя.

Вчера, после концерта и банкета на юбилее очередного банка, на котором он за греющую сердце сумму создавал ауру светского салона для меценатов в цепях и их жен, почему-то сплошь в черных кружевах, это сердце-то и прихватило. Да так, что вмиг пришли тоскливые мысли о возрасте. О том, что ничего не достигнуто. Что нет и не будет уже того старого доброго кино, в котором всегда было место для Паши Македонского. Кто он теперь? Так, нанятый фигляр. “Спойте, пожалуйста… Прочтите, пожалуйста… Ах, мы ваши поклонники! Такой гонорар вас устроит?.."

Что за глупость ляпнул он той милой рыжеволосой девчушке? “Трепло старое, мышиный жеребчик, мне уже давно пора благородных отцов семейств играть. Только как их играть, если у самого – ни семьи, ни детей. Вечный Паша”, – ворчал он, пытаясь устроиться на продавленной койке.

Уже днем ему стал невыносим душный и тошнотворный запах больницы, помятые мужики, ответственно бренчавшие банками для анализов и отпускавшие сальные шуточки в адрес медсестер.

Завотделением был искреннее расстроен:

– Павел Сергеевич, вам надо подлечиться. Вы уж извините, но я напрямую: у вас опасный возраст, так сказать, переходный. С сердцем в этом возрасте не шутят. Пить уже нельзя. С женщинами тоже – поаккуратней…

Паша улыбнулся представлениям доктора о богемной жизни:

– Лев Борисович, актеры – самые обыкновенные люди. Днем – репетиции, вечером спектакль, потом еле ноги до дома дотащишь, какой-нибудь бутерброд перехватишь, а утром все сначала. Все, как у вас. Смены, дежурства…

– В любом случае. Всегда рассчитывайте на нас.

И, смущаясь, завотделением попросил автограф для тещи.

В коридоре Павел Сергеевич, уже одетый в концертный смокинг – а что поделать, в чем привезли, в том и выходил, – вновь столкнулся с Мариной. Отчего-то он вдруг заговорил с этой девочкой:

– Простите меня за ту глупость. Сам не знаю… Я уже не молод, но иногда по привычке… Да, послушайте, может быть, вы бы пришли к нам на спектакль, – нашелся он. – Как вас найти?

– Найти? – Марина растерялась. – Я живу в общежитии. Днем здесь. Вечером в университете.

– Приходите завтра, да? Я встречу вас у служебного подъезда.

– Завтра я могу. Завтра суббота.

– Приходите. Пожалуйста.

На следующий вечер она пришла к нему на спектакль. Не только потому, что отказываться было неудобно. Все-таки Павел Македонский был личностью легендарной, кумиром юности ее матери. Да и в театр, в котором он играл, попасть было не так-то просто. К тому же что-то тронуло ее в его словах, в его просьбе…

В тот день давали “Братьев Карамазовых”. Македонский играл Митю и как раз в этот вечер – запутавшийся, отчаявшийся, простодушный, как ребенок Митя – был им самим. Марина едва ли не дословно знала “Карамазовых”, но только в этот вечер, на спектакле, она внезапно поняла, что вся эта выдуманная история – это история о том, что пришлось ей пережить не так давно, там, в своем доме. В старике Карамазове она вдруг с отвращением увидела своего отчима… А Митя? Боже мой, она страдала вместе с ним. И она любила этого Митю.

Так произошло то, что никогда не поддается никакому разумному объяснению. Есть ли логика в том, почему один полюбил другого? Позднее, когда Марина пыталась разобраться, почему, отчего и за что, она не находила ответа на свои вопросы: никакой мотивации – просто душевный порыв. Или, как сказала бы Катька, слепая страсть.

После спектакля она, как и договорились, прошла к нему за кулисы. Было темно и пыльно. Волнующий мир театра… Первой встретилась актриса, только что игравшая светскую львицу – в помятом ситцевом халатике, едва сходившемся на мощном торсе. Марина и не узнала бы ее – с уже стертым гримом, уставшую и ссутулившуюся, – приняла бы за уборщицу.

– Это Ольга Круглова, – подсказал Македонский, подметив растерянность Марины и спешно увлекая ее в свою гримуборную. После небольшой экскурсии по закулисью он предложил:

– Может, пойдем перекусим где-нибудь? А то у меня дома хоть шаром покати. – Он располагающе улыбнулся.

Не прошло и десяти минут, как они уже вошли в один экзотический ресторанчик, расположившийся на той же набережной, что и театр. Македонского здесь, судя по всему, ждали. Встретивший их мужчина был не похож на официанта, но он сам принес и меню, и карту вин. Не заглядывая в них, Павел Сергеевич распорядился:

– Баранью котлету и.., лягушачьи лапки. Идет? переспросил он у Марины. Марина округлила глаза.

– А мы что, состоим в обществе защиты земноводных? – усмехнулся Македонский.

Она невольно засмеялась.

Ужин прошел почти в молчании. Марина чувствовала себя неловко – ей казалось, что любое из сказанных ею слов будет звучать несусветной глупостью. Спектакль еще продолжал давить на нее. Как бы угадав ход ее мыслей, Павел Сергеевич усмехнулся:

– Раскрепощайтесь.

– Что? – переспросила Марина.

Македонский начал сомневаться, стоило ли тащить сюда эту девчонку, явно перепугавшуюся непривычной ей обстановки. Пауза затянулась.

– Годится – снимаю с ручника, – вдруг проговорила Марина, запивая жгучий рис бокалом легкого вина.

– Чего-чего? – удивился уже Павел Сергеевич.

– Прихожу, значит, в себя. Сленг такой.

– Ясно: пропасть поколений! – засмеялся Македонский.

– Да нет, меня только вчера саму научили, – улыбнулась Марина. Чтобы заполнить разговор, она принялась рассказывать о больнице, о своей подруге и о филфаке. Беседа потянулась сама собой, и они не заметили, как уже подали кофе. Пора было уходить.

– Где ваше общежитие? – спросил Македонский, когда они садились в его машину.

– На Васильевском.

– Значит, соседи. Знаете что, а поехали-ка ко мне, – ляпнул он наугад, сам не слишком уверенный в том, что следовало поступать именно так.

Марина, даже не желая сознаться себе в том, как именно хочет поступить она сама, молча кивнула. Они долго ехали по каким-то линиям, номера которых Марина так и не усвоила за все это время, и вырулили к странному месту, притормозив у самого входа перед Смоленским кладбищем.

– Это дом священников кладбищенской церкви, – пояснил Павел Сергеевич, вводя Марину в подъезд. – Здесь жил еще мой прадед. У меня странная фамилия, да? Это не псевдоним. Обычная поповская фамилия. Когда крестьянские дети попадали в семинарию, они всегда выбирали что-нибудь позвучнее.

– Я знаю.

– Ты все знаешь.., я так и понял, когда увидел тебя в первый раз.

– Сегодня – только второй.

– А это важно для нас?

Они уже стояли на лестничной площадке, перед самым входом в квартиру. Совсем по-детски вздохнув, Марина тихо спросила:

– Можно, я подумаю?

– У тебя нет и минуты. Мы уже пришли.

– Я вхожу…

Все случилось само собой, как будто они оба уже давным-давно были готовы к тому, чтобы встретиться друг с другом. На счастье, оба были не слишком разговорчивы, а потому им и не пришлось изобретать каких-либо слов, подыскивая оправдание тому, что произошло. Эта природная мудрость Марины потом тихо восхищала Павла Сергеевича, по правде говоря, давно уже зарекшегося иметь дело с юными и незамужними особами. Через месяц-другой после знакомства эти особы непременно превращались в заурядных и пошлых теток, кокетливо заводивших разговоры о детках и замужестве. Марина была иная. А потому она осталась здесь надолго – в этой квартире у нее прошла вся осень. Миновала зима. Наступила весна.

Квартира Павла Сергеевича была старой и запущенной. В ней, как с удивлением открыла для себя Марина, легко расставшаяся со своим прошлым, десятилетиями не выбрасывалось ни одного пустяка. То ли Паше было некогда заниматься разбором всякого старого хлама, старых книг и вещей. То ли ему, одному, было уютнее так жить – окруженному тем, что принадлежало еще его прадеду и прабабке.

Он любил это неведомое Марине прошлое. Любил показывать ей старые открытки, которые какие-то родственницы-гимназистки посылали друг другу с дачи в Петербург: “Дорогая Нюся, приезжай к нам завтра вечером в Сиверскую, мы вышлем извозчика”. Вместе они листали старые книги городских адресов и, загадав страницу и строчку, натыкались на редкостную фамилию, а потом додумывали историю про какого-нибудь фон Дервиза. У Паши была забавная страсть: готовя какие-нибудь роли из пьес минувших времен, он, всегда неожиданно для самого себя, настолько погружался в прошлое, что зачем-то начинал бродить по антикварным лавкам, покупать без разбору вот эти старые открытки, тусклые чернильницы толстого стекла, какие-то бронзовые безделицы, бисерные кошельки, замусоленные колоды карт, серебряные кольца для салфеток, фарфоровые шишечки для уголков скатертей, тяжелые веера из перьев, перчатки, рамки для миниатюр… Иногда он с радостью предъявлял Марине что-то, предназначения чего она и вовсе не понимала. А иногда, чтобы полюбоваться ее трогательной радостью, приносил ей какую-нибудь дивную старинную куклу.

Паша не был коллекционером – в его страсти к собиранию вещей не было никакой системы. Просто покупал то, что приглянется. Но знатоки говорили, что с годами из его вещиц сложилась коллекция, отмеченная весьма неплохим вкусом и солидной стоимостью. Он и Марину втянул в свою тихую страсть, и вскоре она безошибочно подсказывала ему в антикварной лавочке, на что бы стоило обратить внимание.

Окна их квартиры выходили на набережную Смоленки. Мрачноватое место. Слева – Смоленское кладбище, прямо – армянское, справа – немецкое. По вечерам на улице – ни души, но постепенно Марина привыкла к этой пустынности, и она ее больше не тревожила.

К тому же в этой квартире вовсе не было тихих ночей. Почти каждую они устраивали довольно бурные, как говорил Паша, “бдения Александра Македонского” и только под утро засыпали…

Все равно ей уже не надо было по утрам бежать в больницу. У нее остались только Паша и университет. Иногда к ней заходила Катька, потрясенная бешеной, по ее представлениям, переменой в судьбе подруги. “Мариша, ну как же тебе повезло!.. А вот я упустила”, – и Катька, цепко оглядывая старинную мебель и безделушки, не без юмора делилась очередной драмой из своей жизни.

– Маришка, ну откуда у тебя такая прыть взялась, кто тебя научил? – иногда притворно и грозно удивлялся Паша ее проснувшейся чувственности.

– Дорогой, изучая античность, я почерпнула много полезного, – передразнивала Марина интонации той противной дамы из приемной комиссии, которая на самом деле оказалась отличной теткой, специалисткой по русскому фольклору, со смаком цитировавшей на лекциях непотребные частушки и приворотные заговоры.

– Сегодня ты узнала что-нибудь новенькое?

– О, да. Сегодня мы как раз проходили весенние вакханалии.

– Ты меня погубишь. Лев Борисович предупреждал: не увлекайтесь, Пал Сергеич, барышнями…

Они редко куда выходили вместе. Паша не хотел, чтобы на Марину смотрели как на его очередную глупенькую подругу, он оберегал ее от шуточек своих приятелей-актеров, которые не преминули бы пройтись по поводу его амплуа героя-любовника. Честно говоря, он боялся показывать ее и своим былым приятельницам: щадил не Марину, а их самих. Что бы испытали они, увидев эту цветущую особу двадцати лет?

Марина и в самом деле стала необыкновенно хороша. Куда-то исчезла ее спортивная угловатость, она похудела, и сходство с той актрисой, вроде бы ирландкой, именем которой он назвал ее еще при первой встрече, стало просто удивительным. Так что теперь он только так ее и называл – моя ирландка. Марина отвечала, что, вообще-то, она полька, которой, кстати, как и ирландке, весьма грешно заниматься тем, что они оба так любят…

– Ах, так! А знаешь ли ты, ревностная католичка, что тебе положено любить и плодить детей? – как-то раз отважился произнести он то, о чем уже давно думал.

– Ты это серьезно?

– Ну, мне уже давно пора стать отцом. Пал Палыч – почему тебе не нравится такое имя для твоего будущего сына?

– А что, если я подумаю?

– Пожалуй, на этот раз я отпущу тебе две минуты…

– Нет. Я не люблю маленьких детей. На самом деле Марина не любила того, что называется семьей. Воспоминания о семейной жизни во Львове были отвратительны. Да и то, что она видела еще в домах своих школьных подруг, не вызывало ни малейшей симпатии. Семья – это всегда что-то нервное, истеричное, тупо сосредоточенное на еде и заунывном быте. Подчинить себя, свою жизнь кому-либо, пусть даже и Паше? Ценить постоянство она еще не научилась…

* * *

Как-то летом, когда были сданы все экзамены и в театре тоже наступили недели замечательного летнего безделья, Паша предложил Марине съездить на пикник к одному своему старому приятелю – банкиру.

– Черт его знает, что там за публика будет, но развеемся, да и тебе после твоей зубрежки полезно подышать свежим воздухом. Лес, взморье – ты ведь еще ничего этого не видела, сидишь у меня затворницей. Пора и в люди выбираться. Должен же я, наконец, познакомить тебя со своими друзьями.

Утром Марина с удовольствием надела просторную футболку, хлопчатобумажный джемпер, натянула легинсы, влезла в кроссовки и в таком очаровательно-небрежном виде предстала перед сонным Пашей:

– Годится?

– А черт его знает, – честно ответил Павел Сергеевич.

Они выехали из города на просторное шоссе, ведущее к Выборгу, и только через час Павел Сергеевич приметил нужный им поворот. Попетляв по проселочной дороге в лесу, они неожиданно уткнулись в перегородившие путь мощные сварные ворота. У ворот стоял немолодой мужчина в камуфляже. Только после того, как он сверил номер их “пятерки” с каким-то списком, мужчина перевел взгляд на Павла Сергеевича, узнал, простецки улыбнулся и пожелал хорошего отдыха.

Минут через пять они вырулили еще на одного охранника, который по рации передал кому-то, что Македонский прибыл. Все это начинало не нравиться Марине, но Паша бросил небрежно: “Да брось ты ворчать. Наблюдай, как я – в жизни все пригодится. Просто отдыхай. Короче, не задумывайся, о'кей?"

Дача банкира стояла на берегу тихой бухты Финского залива, а точнее, даже не на берегу, а на выходящем в залив полуостровке, перешеек которого был столь узок, что по нему не могли бы разъехаться две машины. Не составляло труда догадаться, почему банкир присмотрел для своего дома именно такое местечко. Сюда было невозможно проникнуть нежеланному гостю.

Дом, вопреки ожиданиям Марины, уже насмотревшейся вдоль дороги на массивные особняки-крепости новых русских, был не красно-кирпичным, а деревянным, каким-то легким снаружи и очень комфортным внутри. Обшитый белыми досками внахлест, он походил на приставший к берегу корабль. Теплое дерево – светлые паркеты в комнатах, сосновая мебель, некрашеные рамы, обрамлявшие слегка затененные стекла, камин в гостиной все это создавало ощущение еще не испытанного Мариной уюта.

Она не сразу приметила, сколь сиротливо смотрелась Пашина “пятерка” среди сияющих лаком джипов и представительных “вольво”. Как и не обратила внимания на выразительные взгляды женщин, скептически оценивших ее студенческий вид.

– Мариша, моя спутница, – представил ее Паша высокому черноволосому мужчине лет пятидесяти.

– Андрей Артурович, – галантно склонился над ее по-деловому протянутой рукой хозяин пикника. – Что же ты, Павел Сергеевич, скрывал от нас такое сокровище? Ну, чистая ирландка. Ах, где мои семнадцать лет… Завидую тебе, Паша. Все люди, как люди: старимся, лысеем, толстеем. А ты, охо-хо, всегда молодой. Теперь-то я знаю, откуда это. Вы, надеюсь, не обиделись? Вам еще не скучно с нами, стариками?

Вскоре Марине и в самом деле стало нестерпимо скучно. Гости за столом, поставленном на просторной веранде, вели деловые разговоры – про таможню, про кредиты и поставки.

Сегодня Паша вызывал в ней досаду. Он рассказывал актерские анекдоты и байки, исправно отвечая ожиданиям гостей Андрея Артуровича. В тихом мире своей квартиры они были только вдвоем, и Марина никогда не задумывалась о той пропасти в возрасте, что разделяла ее и Пашу. Здесь же она с разочарованием видела, что ее Паша скорее принадлежит этим немолодым, пошловатым мужчинам, чем ей самой… Как и у них, через час застолья у него погрузнело и покраснело лицо, как и у них, речь стала немного смазанной…

Расслабившись, Павел Сергеевич стал не то чтобы пьян, но выглядел не совсем удачно, отметила про себя Марина. А также, видимо, и сидевшая напротив суховатая дама, потому что внезапно она прошипела Марине:

– Деточка, надо уметь следить за мужчинами. Марина резко встала.

– Пойду посмотрю залив, – сказала она. Паша, кажется, даже и не заметил подступившего к ней тоскливого настроения.

Андрей Артурович взглядом позвал стоявшего поодаль, у мангала на полянке перед домом, какого-то молодого парня, по виду охранника. Высокий спортивный парень лет двадцати пяти подошел к хозяину.

– Леша, прогуляйся с барышней.

– Да что вы, я одна…

– Нет-нет, у нас так не принято. Мы гостье скучать не дадим. Хотите, идите в теннис поиграйте, хотите – попалите немного, если умеете” Леша, возьми у меня в багажнике-то ружьишко.

Когда молодой человек подошел к хозяину за ключами от багажника, Андрей Артурович добавил тихо:

– Порасспроси-ка ее, кто такая. Чего Пашка это пугало притащил – впервые вижу. Кто его знает, что у нее на уме и от кого тут она, а?

– Проверим, Андрей Артурович, не беспокойтесь. И парень припустил за Мариной к берегу.

– Эскорт прибыл, – весело доложил он. Марина обернулась, и догнавший не без раздражения приметил уже начавший припухать носик и слезы на глазах девицы. Впрочем, еще одно мгновение, и он вдруг почувствовал странное волнение. Дело было не в девице, а в воспоминаниях, внезапно нахлынувших на него. Бывает так: какой-то поворот головы, взгляд, заложенная за ухо прядь непослушных волос – и оторопь узнавания, близкая к обморочной слабости, подступила к Алексею. Когда-то точно такой же он впервые увидел и с ходу полюбил свою непутевую Светку. Светка стояла на лестнице юрфака и всхлипывала – тогда ее еще мог расстроить провал на экзамене…

Марина не смогла не увидеть замешательства охранника. Истолковав его по-своему, она с некоторым удовольствием улыбнулась:

– Что ж, показывайте ваши красоты. Мне здесь и в самом деле нравится, – искренне добавила она.

Слово за слово, и она разговорилась. Парень умело выспрашивал ее про житье-бытье в Петербурге, про то, что было до того, про семью и про Львов. А она, ничего не подозревая, была с ним откровенна – не только потому, что ей стало тяжко в эту минуту, но и оттого, что она уже давным-давно ни с кем не говорила о своем прошлом.

Так получилось, что они с Пашей наложили полный запрет на разговоры об этом прошлом. В этом табу была своя прелесть. Они существуют сейчас, теперь, только вдвоем, их не окружают тени умерших, тени ушедших близких. Прошлое есть – но только в тех милых вещицах, которыми заполонил свой дом Паша…

Марина была рада вспомнить забавные школьные истории. Собеседник попался благодарный он весело фыркал, когда она изображала даму из приемной комиссии университета, Катькины ухаживания за Львом Борисовичем. А когда Леша, прознавший про Маринино спортивное прошлое, предложил ей испробовать помповый “ремингтон”, Марина охотно согласилась.

– Ну-ка… – и она ловким движением перехватила приклад. Столь ловким, что Алексею пришлось поднять ладонь, чтобы успокоить насторожившихся было охранников, все это время следивших за болтавшей на берегу парочкой.

На выстрелы на берегу стянулась и вся застольная компания. Деловые разговоры прекратились, все загудели, зашумели, Марина уже оказалась в центре восхищенного внимания, которое польстило и Паше. Превзойти ее в стрельбе не мог никто.

– Ничего особенного, – тихо доложил Андрею Артуровичу, стоявшему в стороне наблюдателем, охранник Леша. – Обычная дуреха из провинции, из Львова. С артистом живет с осени, у него на квартире, учится, имеет только одну подругу.

– А эти успехи откуда?

– Сказала, что мастер спорта по стрельбе. Занималась у себя дома.

– Гляди-ка, какая ирландочка… Террористочка, – задумчиво протянул Андрей Артурович.

Гости разъехались на следующий день. Отоспавшийся Павел Сергеевич уже с утра вошел в форму и перестал раздражать Марину. Обида куда-то улетучилась, и Марина с легкостью забыла вчерашний день – вспышку своего гнева, разговор с охранником. Леша на следующий день на глаза ей уже не попадался, и Марина даже не могла припомнить его лица. Какое-то оно было никакое: глаза светлые, брови вроде бы есть, а вроде бы и нет, губы бесцветные, легкие залысины. “В общем, профессиональное лицо охранника, – решила она. – Абсолютно незапоминающееся”.

* * *

– Ну, миленькая, ты тут без меня не скучай. Через недельку точно прилечу, – Павел Сергеевич собирал вещи перед концертным турне. За лето все деньги улетучились, и он был рад возможности подзаработать. Летел куда-то в Сибирь. Главреж театра был не зверь: всегда отпускал актеров на заработки.

– Паша, я, пожалуй, поживу у Катьки. Катька уже перебралась из общежития в комнату у “Владимирской”, купленную на какие-то деньги, о происхождении которых предпочитала не распространяться. Говорила, что “спонсор выручил”. Паша поморщился:

– Крутые мальчики, веселые девочки…

– Да мне просто страшно тут вдоль этих покойников по вечерам ходить. А у Катьки метро под боком. Сильва Петровна, раскрасавица, мне свою жизнь будет рассказывать, а потом я – тебе…

– Сильва Петровна – это сила, – улыбнулся Паша. Он называл Катькину соседку “синеглазкой” за неизбывный фингал, кочующий с одной скулы на другую, Сильву Петровну он ценил – за прикольные истории, сыплющиеся из нее, как горох. – Ладно, валяй, – согласился Паша. – Прилечу раньше – отзвонюсь.

В эту неделю как раз начинались занятия в университете, время летело быстро. Катька дома почти не появлялась: у не был бурный роман с тем самым “спонсором”. Как-то, чтобы скоротать вечер, Марина взяла в киоске проката видеокассету со старой комедией, в которой играл Паша. Тот, конечно, был в своем амплуа героя-любовника. И Марина с грустью думала о том, что она не застала его таким – совсем молодым.

– “Ах, какой был мужчина”, – напевала она наутро привязавшуюся глупую песню, разогревая чайник на коммунальной кухне.

– Маришенька, как твоя фамилия? – появилась в дверном проеме всклокоченная химией голова Сильвы Петровны.

– Войцеховская, а что? – переспросила Марина.

– Да тут тебя к телефону, – отчего-то перешла на загадочный шепот Катькина соседка. Марина взяла теплую трубку.

– Марина Андреевна?

– Да, я слушаю, – ответила она, не узнавая голоса. Кто бы это мог называть ее по отчеству? В деканате факультета она вроде бы не оставляла этого номера. “Кстати, – спохватилась она, – а найдет ли его Паша, когда приедет?” Но тут же припомнила, что прилепила записку с номером на зеркало в коридоре…

– Марина Андреевна, вас беспокоят из Василеостровского РУВД, оперуполномоченный Фалеев.

– Очень приятно, – ответила она машинально, удивившись скорее редкой фамилии, чем тому, что ей звонили из милиции.

– Приятного-то мало. Вы были знакомы с Павлом Сергеевичем Македонским?

– Была? Да мы и сейчас некоторым образом…

– Так, Марина Андреевна, мне придется задать вам некоторые вопросы. Записывайте адрес, я жду вас сегодня в отделении… – милиционер продиктовал линию и дом.

– А что случилось?

– Вы что же, еще ничего не знаете?

– Нет, – с каким-то замиранием ответила Марина.

– Павел Сергеевич Македонский обнаружен мертвым в своей квартире на Камской улице. Смерть наступила в результате нанесения побоев неизвестными лицами. Квартира, судя по всему, ограблена. Короче, это не телефонный разговор. Я вынужден задать вам вопросы… Думаю, вам будет лучше явиться к нам самой, без приводов. Вы женщина молодая, у вас еще все впереди, так что не устраивайте себе неприятности.

Голос опера звучал как сквозь вату. Трубка выпала из дрожащих рук Марины…

– Что, милая, что с тобой? – увидела она через какое-то время всплывшее перед нею лицо соседки. Марина сидела на полу, прислонившись к стене. Ее всю колотило. – Кто это тебя так перепугал?

Марина беззвучно зарыдала, уткнувшись в грязный халат Сильвы Петровны.

* * *

Загадочная смерть актера потрясла весь город, в общем-то, давно привыкший к сообщениям о заказных убийствах, киллерах, грабежах и покушениях. Убивали банкиров, стреляли в депутатов, нападали на журналистов. Каждое такое покушение можно было хоть как-то, но объяснить: под пулю и под нож убийцы попадал кто-то, в чем-то замешанный. Но Павел Македонский? Актер – ни к чему не причастный человек, принадлежавший только искусству, к тому же всеми любимый – у кого могла подняться на него рука? Смерть его была дикой и непонятной…

Ничего не видя перед собой, натыкаясь на людей, заполонивших к этому времени Кузнечный переулок, сквозь всю эту бестолковую рыночную толчею Марина вышла к метро. Первым делом купила газету. Листы дрожали в руках, строчки были едва различимы в полутьме эскалатора. Перевернув все страницы, она ничего не нашла… Вернулась на первую: ага, вот раздел криминальной хроники… “Убит по заказу” – то или нет? “Стреляли с чердака дома, стоявшего во дворе напротив… Если это не сделано специально для того, чтобы пустить следствие по ложному следу, то стрелял, судя по всему, новичок. С пятидесяти метров он попал в него лишь с третьего выстрела – две первые пули ударились об асфальт у ног банкира…” Нет, не то… “Убит в своем доме”: “Вчера в 8.45 утра неизвестными в подъезде своего дома четырьмя выстрелами в упор убит главный бухгалтер…” Безумный город! А вот и об этом… Заголовок больно резанул Марину своей глумливостью: “Последняя гастроль артиста”.

«Обнаружен мертвым, в коем виде и пробыл в своей квартире уже несколько дней… Хотя коллеги и заметили его исчезновение еще в аэропорту – Павел Македонский не пришел на посадку, – лишь в середине недели театральная общественность снарядила делегацию для визита к актеру… Как стало известно нашему корреспонденту из компетентных источников в театре, первоначально друзья предполагали, что у Македонского наступил очередной запой, а потому и не обеспокоились судьбой актера, ведшего известный образ богемной жизни…»

Господи, какая чушь! Из всего напечатанного Марине стало ясно лишь то, что Паша в аэропорт не приехал. “Почему, – лихорадочно размышляла она, – если мы вместе вышли из дома в этот вечер?” Поймали частника, Паша забросил ее на Свечной, к Катьке, а сам поехал дальше в аэропорт. Конечно, он мог забыть что-то дома и вернуться, все может быть…

Что же произошло в эти дни на самом деле? Кто-то из провожавших, знавший о том, что Паша не улетел, на следующий же день принялся названивать Македонскому, но телефон молчал. Коллеги знали Пашину обязательность, а потому были несколько удивлены тем, что он не появился и в театре. Кто-то с сомнением предположил, что Паша мог запить, хотя такого греха за ним не водилось уже лет десять. Но в жизни все бывает, и тогда на всякий случай решили съездить к нему домой, проведать. Поговорить об этом поговорили, но только на четвертый день после Пашиного исчезновения к нему вызвалась съездить Оленька Круглова, его давняя партнерша и сокурсница, полагавшая, что она-то сумеет повлиять на непутевого Пашу.

Квартира не была закрыта. Оленька нерешительно прошла в коридор, поморщилась от нехорошего запаха. “Вот насвинячил-то”, – успела подумать она. Оленька приоткрыла дверь в комнату.., и завизжала от ужаса… Первое, что она увидела, была синяя расплывшаяся гримаса вместо лица Паши. Паша, привязанный, свисал со стула, поставленного посередине комнаты. Ее Пашка, ее старый славный друг, с которым они были знакомы еще со своих семнадцати лет, был мертв и мертв давно!

Уже через час после того, как артистка Круглова набрала “02” и вызвала милицию, выехавшему на место преступления оперуполномоченному Фалееву стала ясна картина происшедшего. С определенной степенью вероятности он мог утверждать, что Македонский, намереваясь вылететь в тот день на гастроли, покинул квартиру, но затем по каким-то причинам вернулся домой и там стал нежеланным свидетелем ограбления. То, что ограбление имело место, было очевидно. Артистка Круглова указала на исчезновение некоторых картин и старинной бронзы. В версию простой кражи несколько не вписывалось то обстоятельство, что актер был привязан к стулу. Возможно, его пытали, намереваясь что-то узнать. Но зачем, если все ценные вещи были на виду? Это несколько осложняло дело.

Фалееву предстояло проверить весь круг знакомых покойного. Взялся он за это поутру с некоторой неохотой, потому как, с одной стороны, знал, что столь громкое убийство все равно заберут в главк, но, с другой стороны, именно его, Фалеева, и будут потом трясти за упущенное. Первой он решил вызвать некую Войцеховскую, уже год как сожительствовавшую с Македонским. О существовании этой гражданочки ему поведали соседи покойного. Бдительная бабуля с первого этажа, этакая старая чекистка в окошке, доложилась оперу, что девушка вышла с Македонским из дома как раз в день его убийства и больше не возвращалась. Это уже было интересно, хотя оставленный самой девицей на видном месте номер телефона не заставлял предполагать, что у нее было желание скрыться.

К досаде Фалеева, о которой он поведал потом шефу, допрос Войцеховской ничего не дал. Зареванная девица твердила, что ушли они из квартиры вместе, что больше она туда не возвращалась и все это время жила у подруги, предполагая, что Македонский на гастролях. В квартире, куда ее повезли для опознания вещей, она несколько раз едва не падала в обморок. Но хотя бы смогла перечислить, что пропало. Вещички и в самом деле были ценные. Опер разрешил Войцеховской забрать ее личные носильные вещи – не пропадать же в самом деле девчонке без своей обувки-одежки. Но собирала она их по квартире томительно долго, то и дело останавливаясь в ступоре у распахнутого шкафа, в котором висели рубашки и костюмы покойного.

В то, что эта девица была причастна к убийству, никому не верилось. Хотя ведь могла, дуреха, растрепать своим друзьям о коллекциях актера. Теперь, получалось, Фалееву надо было проверять не только круг знакомых самого актера, но и еще подруг-приятелей этой девчонки. “Если дело останется у меня – растянется оно на долгие месяцы, – поделился он с другими операми в отделении, заинтересованно расспрашивавшими об обстоятельствах убийства звезды. – А потом будут кричать: где результаты, где убийцы?” Безрадостная вырисовывалась перспектива…

* * *

Марину еще несколько раз вызывали в милицию для уточнения каких-то деталей. Она, не вчитываясь особенно, подписывала подкладываемые ей бумаги. Потом про нее как будто забыли, и она сама время от времени названивала Фалееву, но тот лаконично отвечал: “Работаем. Дело сложное и объемное”.

Квартира Македонского, как рассказывал ей этот опер, должна была отойти его младшему брату, о существовании которого Марина с некоторым изумлением узнала только сейчас. Почему-то Паша никогда даже не упоминал о нем. Почему, она поняла из истории двух братьев, вкратце поведанной Фалеевым.

Оказывается, у отца Македонского, Сергея Александровича, была вторая негласная семья, в которой рос брат Павла – Виктор. Он был на пятнадцать лет младше Павла. Впервые братья встретились только после смерти законной жены Сергея Александровича, когда отец решился сказать сыну о своей тайной семье. Паша Македонский к этому времени был уже известным актером, баловнем судьбы и любимцем публики, а Виктор еще только заканчивал школу и был, как говорят, подростком с проблемами. Он, кажется, ненавидел отца, даже не удосужившегося дать ему свою фамилию. Вместе с матерью он жил в многонаселенной коммуналке в центре города. Короче, ему было за что держать обиду и на судьбу, и на благополучных Македонских. Паша, как удалось без труда установить оперу, не раз вытаскивал своего сводного брата из разных переделок. После того как умер и отец, Паша практически содержал брата и его мать, он даже сумел выменять им скромную двухкомнатную квартирку в новостройках. Но благодарности мальчишки он не дождался. Разрыв произошел после того, как Витюша обворовал квартиру Македонского – в милиции сей факт зафиксирован не был, однако об этом рассказала следствию артистка Круглова. В год разрыва братьев она как раз была… Тут Фалеев задумался, как бы сказать, чтобы не задеть Марину? В общем, в это время они как раз были в очень близких отношениях, и показаниям Кругловой нельзя не доверять. Вот этот милый двадцатипятилетний Витюша, которого Марина не видела даже и на похоронах, становился наследником движимого и недвижимого имущества Павла Македонского – квартиры, машины, коллекций и даже тех вещиц, что еще недавно с такой любовью находила для Паши в антикварных лавочках Марина.

– Вы, конечно, могли бы попробовать доказать по суду, что являлись фактической женой Македонского, а потом претендовать на то, что нажили за время совместной жизни, – сказал опер Марине. – Но надо ли это вам?

– Нет-нет, я не буду ничем таким заниматься, – твердо сказала Марина.

Ей это и в самом деле не приходило в голову, хотя жизнь приживалкой у Катьки была отнюдь не сладкой и лишние деньги совсем бы не помешали. То ли “спонсор” надоел Катьке, то ли она ему, но подруга вернулась в коммуналку. Марина вновь пошла работать в больницу, все на то же отделение. О занятиях Катьки, давно бросившей университет, ей приходилось только догадываться. Днем Катерина спала, а по вечерам, наложив яркий грим и облачась в короткую кожаную юбочку и черные колготки с жирным швом, со вздохом говорила:

"Чао, иду работать”. Сильва Петровна провожала ее в коридоре смачным непечатным словцом…

Катерина трудилась в “Невском Паласе”, шикарном отеле на Невском. В последнее время она уже не в шутку, как бывало раньше, а на полном серьезе уговаривала присоединиться к своему бизнесу и Марину.

– Что ты там в этой больнице заработаешь? Это пока ты еще одета-обута, а как сносишь все, ничего уже себе и не купишь. У тебя же денег только на еду и хватает, – надоедала она. – Ты не думай, что у нас там какие-то шлюхи подзаборные, у нас девочки с университетским образованием работают, с языками. И менты нас не трогают. Знаешь, почему? Мы там у них глаза и уши. Так что считай, что будешь выполнять свой патриотический долг.

– Отстань, Катька.

– Ну, ты хоть сходи разок, посмотри, тогда и решай – отставать мне или нет.

Дело кончилось тем, что как-то Марина сдалась перед назойливостью Катьки и согласилась “только сходить и посмотреть”.

– Вот и молодец, хотя бы развеешься, – обрадовалась подруга. – Не все же тебе, дорогуша, вдовой тут сидеть. – Этим Катя больно задела Марину за живое.

– Кать, вот об этом больше ни слова, я прошу…

– Хорошо-хорошо!

И, поддавшись на Катысину игру, она даже навела зеленые тени над черной обводкой глаз. Зачесав пышные волосы на сторону, соорудила асимметричную прическу. Катька выделила ей широкий лаковый пояс. Сильва Петровна только ахнула, увидев такую неописуемую красоту, и с хохотом закрыла за девицами дверь, припечатав уже обеих своим любимым словцом.

В “Невском Паласе” к ним в мгновение ока подплыли два парня с характерными стрижеными затылками:

– Девочки, не разделите ли с нами наш тихий холостяцкий ужин?

– А деньги у вас, мальчики, есть? – кокетливо поинтересовалась Катька.

– Обижаете. У нас не только на ужин, у нас и на прочие удовольствия кое-что имеется.

Марине стала забавна эта новая роль и, решив про себя, что после ужина она как-нибудь да ускользнет, она согласилась выйти из гостиницы вместе с новыми знакомцами, лица которых, правда, несколько озадачили своей узнаваемостью. Где бы она могла их видеть? Да нет, пожалуй что не встречались… Узнаваемость была в самой незапоминаемости таких лиц. Блекловатые, гладко выбритые, с прозрачными светлыми глазами, с ранними залысинами… “Нет, не вспомнить”, – решила Марина.

– Экипаж прибыл, барышни, – весело воскликнул один из парней, и что-то в его интонации вновь насторожило Марину. Ну, где же она это слышала?

Мальчики как-то очень проворно усадили подружек на заднее сиденье черной “девятки”, и машина тронулась. С Невского они на малой скорости свернули на Марата.

– Куда едем, ребята? – поинтересовалась наконец Катька.

– Да есть тут кабак один…

Машина въехала на тротуар возле дома с глухим цоколем.

– Что-то я тут ничего такого не знаю… – начала проявлять беспокойство Катька.

– А тебе и не надо, барышня, знать. Ужин отменяется, девочки. Полиция нравов, лапоньки!

– Что?! – уже в один голос изумились подруги. Катька, конечно, не могла знать о том, что на этот вечер ее конкурентки по тяжкой девичьей службе в гостинице наметили свою маленькую разборку. За несколько дней до этого Катька неразумно послала подальше “мамочку”, вдруг объявившую о повышении комиссионных. С “мамочкой” никто ссориться не хотел. И тогда девицы решили проучить Катерину. Скинувшись, они вручили конвертик одной своей коллеге, а та уже наняла знакомых ей ментов для того, чтобы припугнуть непокорную Катьку. Та и не заметила того, как в дверях на выходе из отеля один из парней неприметно опустил ей в карман накинутого на плечи пальто маленький белый пакетик.

Появление Катерины вместе с какой-то новенькой не вписывалось в условия поставленной задачи, но уж заодно решили припугнуть и эту девицу.

– Документики, барышни, – потребовал тот, что был за рулем.

– Ты что, сдурел, мент поганый! – прошипела Катька, скинув с себя всякий лоск.

– А за оскорбление при исполнении тебе, знаешь, что причитается? – отчетливо проговорил рассвирепевший парень и, развернувшись, схватил Катьку за полу пальто.

Катька, рассудив, что сейчас будут бить, принялась отпихиваться кулаками. Но парень, выхватив что-то из ее кармана, вновь плюхнулся на сиденье и начал торжественно разворачивать пакетик:

– Наркотиками балуешься! Скажешь, что для личного потребления? Или как иначе запишем в протоколе?

– Да ты, гад, еще и провокатор! – взвизгнула остервенело Катька.

– Что, сука? – тяжело отозвался молчавший до того напарник.

Сидевшая в онемении от всей этой сцены Марина очнулась. Она перевела взгляд на Катьку, показала ей глазами на свою и на ее дверцу. Катька еле заметно кивнула головой, протянула руку к дверце, и они вмиг вылетели из машины, опрометью и не оглядываясь помчавшись по Марата к своему Свечному переулку.

– Догонять? – вяло спросил тот, что был за рулем.

– Ну их, дур. Нам за это не платили, – отозвался второй.

В кромешной тьме лестницы подруги, не помня себя от страха, взлетели на свой последний, пятый этаж. Захлопнув дверь и закрыв ее на все засовы, предстали перед уже пьяненькой Сильвой Петровной.

– Нагулялись, девоньки мои? – притворно осклабилась соседка.

Потом Сильва Петровна еще долго пыталась разобрать, что там кричали друг на дружку Катерина и Марина. Устав подслушивать бурные выяснения отношений, она зевнула и пошлепала в свою комнату в другом конце коридора.

Весь следующий день подруги между собой не разговаривали, и на второй день тоже, и на третий. На третий у Марины было дежурство в больнице, и она отправилась хлопотать об общежитии. Там, как назло, свободных мест не было. Так что утром, вконец отчаявшись, она возвращалась с дежурства домой и думала, думала, как же ей теперь быть в этом большом городе, обернувшимся такими большими бедами… Каждый шаг по заснеженным улицам отдавался болью воспоминаний…

* * *

Внезапная и немыслимая находка вмиг решала все проблемы. Марина сразу отрезала от себя все мысли об этом покойнике – уже третьей смерти, встреченной ею на своем пути. “Забудь его лицо, – приказала она себе. – Не думай, кто он, почему был здесь, откуда у него эти деньги. Никто не видел, никто не знает”. Так успокаивала она сама себя, точно уверенная в том, что в этот ранний час на всей лестнице были только двое: она, Марина, и этот мертвец с пьяной усмешкой на лице.

У Марины не было вопросов о том, на что потратить внезапно свалившиеся на нее деньги конечно, на жилье. Комнату она нашла себе довольно быстро и удачно: на любимом ею Васильевском острове. Денег хватило с лихвой – комнатка была небольшая, да к тому же на первом этаже, а потому недорогая. Зарешеченные окна и вид на какие-то бетонные обломки, некогда бывшие фонтаном в этом дворе-колодце, Марину не смущали. Своя комната – это уже прекрасно, а что там за окном, какое ей до этого дело?

Катьке, чтобы не вдаваться в ненужные и опасные подробности, Марина объяснила на понятном той языке: мол, нашелся “спонсор” – снимает ей эту комнатуху. Катька, конечно, разочарованно поцокала языком, оглядывая новое прибежище своей подруги и, уходя, пробормотала что-то вроде: “Из князи да в грязи”. А Марина осталась довольна тем, что Катька приняла ее вранье за чистую монету.

Марина подыскала почти такие же обои, какие были в гостиной того, уже закрытого для нее дома на тихой набережной – болотно-зеленоватые, с гирляндами мелких цветов, спускающихся среди четкой геометрии полос. Она подобрала похожие портьеры – плотные, через которые не проникала даже тень решеток. В комиссионке довольно дешево ей удалось купить старый письменный стол, пару этажерок с резными балясинами и даже диван со спинкой под орех – с вырезанными по дереву дивными лилиями на длинных стеблях. Она любила этот стиль модерн – ценить его томность и негу ее научил Павел Сергеевич. Несколько гравюр и старых открыток в рамочках, которые она развесила по стенам, завершили иллюзию. Ей казалось, что она воссоздала тот дивный мир, в который на целый год забросила ее недавно добрая судьба…

Но предчувствие того, что все это ненадолго, что дремлющая где-то злая судьба все равно ее настигнет, не оставляло Марину. По ночам ее преследовали кошмары, и, чтобы не спать, она смотрела его фильмы – со временем Марине удалось купить и записать многие из тех старых лент. Видеть Павла Сергеевича живым и молодым было еще мучительнее, однако она вновь и вновь прокручивала эти ленты.

Как-то среди ночи в коридоре раздался резкий звонок. “Три часа”, – машинально отметила она и пошла к телефону.

– Как поживаешь, лапонька, как тебе твоя комнатка? – вкрадчиво спросили на том конце провода.

– Вы, наверное, ошиблись номером, – отнюдь не сонным голосом проговорила Марина. Что-то заставило ее насторожиться: какая-то узнаваемость то ли голоса, то ли слов…

– Не вешай трубку! – рявкнул собеседник, – Мы-то не ошиблись. Хорошо живется в новой комнатке, а?

Марина замерла – она в мгновение поняла, что неминуемое, наконец, настигло ее.

– Молчишь? Так как насчет должка, лапонька? Пора и отдавать.

– Что я должна делать? – сухо переспросила Марина.

– Думать – это раз. А потом не перечить это два…

После паузы голос по-деловому произнес:

– Из дома не выходить. Никому не звонить. Ждать, дорогуша, ждать.

– А что, если я скажу, что мне надо время, чтобы подумать?

– Думать надо было раньше. Там, на лестнице, когда ты, лапонька, по покойничку шарила, из-за пазухи мертвеца денежки доставала.

– Я?!

– А кто сможет доказать обратное? В трубке что-то защелкало, а потом и загудело. Марина ринулась назад в комнату. Погасив свет, кинулась к окну. На улице никого не было. В прихожей тотчас вновь зазвонил телефон:

– Э, так не пойдет. Ты нас не ищи. Мы сами тебя найдем. Или братца твоего, Петеньку… – в трубке гадко засмеялись.

Марина поняла, что западня захлопнулась.

 

Глава 4

КАТЬКИН БИЗНЕС

В этот вечер, как обычно, Катька восседала за стойкой бара в “Невском Паласе”. Недоразумения с “мамочкой” закончились Катькиными отступными – а куда ей еще было деваться, не идти же работать на улицу или в какую-нибудь “Анжелу”, из которой уже не выберешься во веки веков (контролировавшие этот бизнес бандиты, как известно, никого из своих объятий не выпускали).

Подсевший клиент восторга у нее не вызвал – такому бы куда-нибудь к вокзалу, к пьяненьким малолеткам-бомжихам, обслуживающим на лавочке да в кустах. Невзрачный, с усиками – откуда только деньги у таких берутся? “Наверное, гаишник… Или ларечник”, – оценила она клиента по одежке, явно приобретенной на вещевом рынке. Но работа есть работа…

– Местная? – зачем-то спросил этот парень, в говоре которого Катька тут же распознала родимую речь: только земляка ей и не хватало!

– А ты-то сам откуда?

– Откуда бы ни был… Ты прям здесь обслуживаешь или как? – парень был явно пьян, что не входило в число недостатков. Тепленькие клиенты вполне устраивали Катерину. Минимум работы – максимум спущенных денежек…

Катька повела его к себе на Свечной. По пути парень протрезвел и уже довольно проворно вскарабкался на пятый этаж.

– Ну, ты и забралась, – выдохнул он в темноте лестничной площадки.

Войдя с ней в комнату, он тут же приступил к решительному штурму, но Катька его осадила:

– Про СПИД слышал?

– Угу.

– Тогда облачайся, – и выдала ему презерватив.

Парень, увы, был явно не в ладах с новыми технологиями, а потому, повозившись с презервативом, тем и удовлетворился, а затем и вовсе обмяк, захрапев и зачмокав в свои жидкие усики.

Катька, уже отбывшая пару номеров в этот вечер, нисколько не огорчилась: пусть себе спит, бедолага-неудачник, к утру разберемся… Измаявшаяся, она заснула прямо в кресле.

Наутро ее растолкал опозорившийся клиент, замерзший в своей единственной одежке.

– Слушай, неудобно-то как получилось…

– Не расстраивайся, со всеми бывает. Не ты первый, не ты последний. Может, тебя покормить? почему-то вдруг прониклась она сочувствием к недотепе. С тех пор как ее покинула Марина, Катьке не с кем было и поговорить, а новая “подружка”, пускай и в таком обличий, ее вполне устраивала. Катька с удовольствием отметила, что чутье ее не подвело: “подружка” оказалась милиционером какого-то районного отделения, что было вовсе не лишним в тяготах ее непростой жизни. Кто знает, когда и что пригодится?

Вместе они с аппетитом умяли яичницу. Освоившийся паренек поведал Катьке о том, что лишь недавно демобилизовался из армии, что служил он где-то на границе с суверенным Казахстаном, что вернулся в Питер, потому что здесь после деревни пытался учиться в институте, да вылетел. После армии со своим полуобразованием инженера мог бы пойти и на базовый завод, но тот стоял без зарплаты и работы, так что паренек оказался в итоге в милиции. Звали его, конечно, не Денисом, как он сказал Катерине в баре, а Колей.

Коля-Денис повадился приходить к ней запросто, когда Катьки и дома не было. Так что иногда по вечерам она с удовольствием заставала его с Сильвой Петровной, с которой они резались в карты в дурачка. Коленька готовил ужин, а потом, довольный, получал оставшуюся ему порцию Катькиных ласк. Мент он и есть мент, что с него возьмешь?

У Катьки он как-то раз застал роскошную рыжеволосую девицу – явно не из тех, с которыми она работала при отеле.

– Марина, моя подруга, – представила ее Катька, довольная произведенным впечатлением. – А это Колян, мой охранник, – и они оба засмеялись. – Можешь звать его просто Шварценеггером, ему так больше нравится.

Когда Марина ушла, Катька, с некоторой гордостью за такое знакомство, поведала Коленьке о том, что подружка ее стала любовницей одного очень и очень известного актера, а до того, как и все смертные, выносила судна в больнице да жила в общаге. И что ему, Коленьке, на эту подругу лучше и не заглядываться, потому как эта пташка высокого полета, к тому же еще и большая мастерица по части стрельбы.

– Это сокровище не для тебя, – заключила Катька, с чем милиционер и согласился молча.

Через некоторое время Коля, увы, был отправлен в безоговорочную отставку. Катька нашла себе состоятельного “спонсора”, к которому она и перекочевала, забросив комнатку на Свечном. Время от времени Коленька наведывался к ее соседке Сильве Петровне, общение с которой, судя по всему, уже давно вышло за рамки подкидного дурачка…

Когда с Маришей случилась та беда, Катька, уже расставшаяся с очередным “папиком”, сказала просто:

– Живи у меня, сколько надо, и ни о чем не думай.

Однако через месяц-другой она начала тяготиться этой совместной жизнью: все-таки клиентов надо было принимать и у себя дома. Решившись, она предложила Марине позабыть все благородные замашки да вступить в ее нехитрый девичий бизнес. “Стыд не стыд, а все-таки деньги – не чета тем, что в больнице”, – растолковывала она чересчур интеллигентной подружке. Первый опыт, как назло, закончился той неудачей.

Через месяц Марина сообщила о новых переменах в своей жизни, и Катька, довольная, что все так обернулось, рассталась со своей подругой, на прощание сказав ей, что двери этой квартиры для нее всегда открыты:

– Возвращайся, если будет надо.

– Спасибо, дружок, – и подруги разошлись до поры до времени…

Иногда у Катьки вновь появлялся уже поднадоевший ей Коля. Раздобревший, приодевшийся, он, к счастью, хоть не приставал к ней со своими малосильными ласками. Посидит-поговорит, да и откланяется…

К весне Катерина познакомилась с удачным клиентом. Проведя с ней всего пару часов в номере гостиницы, представительный мужчина с ходу предложил перебраться к нему, куда-то на Ржевку. Новый “папик” имел какой-то бизнес на железной дороге – Катька в него не вникала, как и в застольные разговоры компаньонов своего дружка. Она быстренько освоилась с новой ролью хозяйки дома и даже с некоторым удовольствием готовила завтраки-ужины своему “папику”, который щедро отплачивал ей за заботы. Катька понакупила шмоток, начала ходить по соляриям и косметичкам, заглаживая следы тяжких трудов, проделанных в последний год.

Черт ее дернул поддаться на заманчивую рекламу, подсунутую как-то в почтовый ящик. Реклама сулила полное избавление от морщин. Морщин, собственно, и не было, однако Катьке хотелось взять от жизни все (пока “папик” платил), и она отправилась в одну медсанчасть на Гражданке. Там ей в назначенный день зверски выскоблили всю физиономию. К вечеру “папик” забрал ее из больницы с марлевой маской на все лицо. Катька пообещала, что уже через неделю будет как новенькая младенцем с упругой кожей.

Снятая через неделю маска обнажила нечто из фильмов ужасов – Катька предстала перед “папиком” картинкой из учебника анатомии: сплошное красное мясо без всяких следов кожных покровов. Таким анатомическим пособием она оставалась еще с месяц. Потом посинела, пожелтела. У “папика” уже срывалась их поездка в Хургаду, где он, согласно новой крутой моде, намеревался понырять с аквалангом за медузами. “Папик” снарядил бандитов, чтобы разобраться с этой проклятой больницей. Но прибывшим для разборки мальчикам продемонстрировали собственноручно подписанный Катькой договор, из которого следовало, что всю ответственность за неудачу она берет на свою физиологию и анатомию. “Ну, не получилось”, – пояснил им босс косметологов, и бандиты ретировались из недр клиники, в которой дамочки просаживали тысячи баксов – не праведные результаты трудов их супругов и любовников.

В таком жутком виде Катька и встретила на пороге своей квартиры заехавшую навестить ее Марину. “Папик” все-таки уехал в свой Египет, и скучающая в вынужденном затворничестве Катерина сама позвала к себе Марину, чтобы скрасить свое полное безделье.

Подруги вдоволь посмеялись над очередной переделкой, в которую попала Катька, посидели, повспоминали житье в коммуналке.

– Ой, – спохватилась Катька, – а ты знаешь, Сильва Петровна-то наша гикнулась? Нашли ее с месяц назад мертвую в подвале. Видно, напилась да замерзла. Черт ее дернул в этот подвал тащиться! Ко мне после даже из милиции приходили, расспрашивали, не знаю уж, как разнюхали, где я живу.

Марина насторожилась.

– Комнату ее опечатали. Стоит квартирка пустая. Ни тебя, ни меня, ни Сильвы… Колян тут ее вспоминал – славная старуха была.

– Колян… – будто бы и не могла припомнить Марина этого имени.

– Ну да, помнишь, ко мне такой мент все ходил, еще и Сильву Петровну ублажал.

– И что, он теперь?

– Понятия не имею. Объявился как-то раз. Про тебя, кстати, спрашивал. Как там, мол, поживает наша красавица – очень уж ты ему понравилась… Ой, вспомнила, я ему и твой телефон дала: так он просил, хотел что-то у тебя узнать. Звонил он?

– Нет, не дозвонился. Я мало бываю дома. Может, мне самой его отыскать?

Катька порылась в клочках бумаги у телефона, но номера своего приятеля не нашла. Марина отложила приготовленную было записную книжечку. Еще немного посидела и, пожелав подруге скорейшего возвращения к божескому виду, засветло уехала.

Катька с тоской глянула на себя в зеркало, вздохнула и поплелась к холодильнику на кухне. Выудив из его недр баночку пива, она рухнула на диван и принялась в который раз листать дамские журналы кладезь полезных советов: как найти состоятельного мужа, вывести пятно от соуса “тартар” и не обгореть на Канарах. На этот раз ее взгляд остановился на разделе “Всегда готовьтесь к худшему”. Советовали не тратить с ходу все бешеные деньги, свалившиеся в результате удачной сделки партнера по жизни, не приобретать без разбору недвижимость на Кипре и не начинать строительство нового особняка не будучи уверенной в том, что и следующие сделки принесут такую же прибыль. Рекомендовали всегда быть готовой к тяжелым в материальном плане временам, когда, возможно, придется делать непростой выбор между сотовым телефоном и абонементом к косметичке.

– Дожили, – пробормотала сквозь дрему Катька и заснула блаженным и безмятежным сном.

 

Глава 5

РАСПЛАТА

Это был тяжкий, жуткий и липкий страх. Страх сковал Марину в ту ночь, когда в ее квартире раздался звонок с требованием расплаты. –Конечно, ей с самого начала казалась более чем странной та история с покойником, подброшенным под двери коммуналки на Свечном. Тогда она подавила все сомнения единственной фразой:

"О мертвеце – забыть”. Но теперь мертвец возвращался. Стоило только зажмуриться, и перед глазами вставало его расплывшееся, уже начавшее пухнуть лицо, растрепанные седые волосы, засаленная куртка. Итого: третья смерть, к которой она прикоснулась в своей жизни. Многовато для двадцати с небольшим лет.

Кем все-таки был этот человек? И кому принадлежал вкрадчивый голос на том конце провода? Марина уже не сомневалась, что слышала его прежде. Но где? Когда? Она лихорадочно перебирала всех знакомых – ответ не приходил. Звонивший знал, что она жила на Свечном – это раз. Звонившему была известна ее жизнь – это два. Кому она говорила о маленьком брате, которым шантажировал ее этот мерзавец? Паше, Катьке, девчонкам-медсестрам в больнице, кому-то из однокурсниц, оперу Фалееву, когда тот зачем-то расспрашивал ее об украинской родне, а она зачем-то рассказывала… С кем-то она была откровенна, с кем-то не очень. Были всего две истории, о которых она никогда и никому ничего не говорила. История с мертвецом и история с отчимом…

Так, но кому же еще она могла сказать о своем маленьком брате?

Перебирая все встречи последних месяцев, Марина вдруг вспомнила о парне-охраннике, с которым она разоткровенничалась тогда на пикнике у банкира. Как его звали? Кажется, Лешей. Да, Алексей. А еще, кто еще? Откуда она слышала это слово “лапонька”, этот говорок?

– Дура, филолог называется, – злилась она сама на себя. – Вспоминай, вспоминай…

Устав задавать себе вопросы, она забылась в тяжелом сне, в котором вокруг нее носился хоровод расплывчатых лиц. Мама с Пашей (“Почему они вместе? Господи, конечно, им так и положено быть!”), Петя и тетка, черный банкир и опер Фалеев, Катька и Лев Борисович в белой докторской шапочке – и над всем этим какой-то перезвон, а потом тяжелый грохот… Лица рухнули куда-то в пропасть. Марина очнулась ото сна. В дверь барабанили что есть силы:

– Эй, соседка, ты к телефону-то собираешься подходить? Третий раз уже звонят, а тебя не добудишься! Одиннадцатый час, слава богу, – ругливо отчитывал ее сосед Боря.

– Боренька, скажите, что меня нет.

– Просыпайся-просыпайся. Но в следующий раз, чтобы сама со своими кавалерами разговаривала.

Марина натянула одеяло на голову – совсем как в детстве, когда порой в темноте комнаты она пугалась передвигающихся по обоям теней, бросаемых уличным фонарем. Вновь – звонок, и опять – недовольный стук соседа…

– Иду, – вскочила Марина, еще не зная, что сможет она ответить на этот раз. И что скажут ей…

Звонила Катька:

– Мань, сколько можно дрыхнуть! Ты сегодня свободна? Приезжай ко мне. Посидим, поболтаем. Я по тебе уже соскучилась.

– А твой “папик”?

– Уехал. На неделю я опять свободная женщина, но ты бы видела мою физиономию. Так ничего и не рассосалось. Непреходящая жуть – просто какой-то кошмар на улице Стачек! – Катька рассмеялась.

Марина с облегчением повесила трубку. Но тут же очнулась.

– Господи! – вспомнила она кошмар ночных разговоров по телефону.

Ей не надо было размышлять о том, что делать. Конечно, срочно лететь домой, во Львов. Звонивший сказал о Петеньке… Что, если…

Она как раз поспевала на дневной рейс. И билеты, к счастью, еще оставались.

– Как ваша фамилия пишется? – переспросила кассирша за окошком. “Господи, ну что же здесь сложного?” – с раздражением подумала Марина, а вслух отчетливо и громко произнесла:

– Войцеховская.

Кассирша долго выводила ее имя…

Марина схватила билет и помчалась к стойке регистрации. Она и не заметила того, что следом за ней, оторвавшись от стены, поспешил какой-то человек.

– Девушка, меня тут просили вам передать, – подошел он к ней, когда она уже оформила все документы.

– Что?

– А вот этот пакет. На, держи. Сказали, что дальше сама все знаешь. Короче, чтоб ждала звонка…

Марина в недоумении взяла в руки небольшой пластиковой мешок, перевязанный пышным бантом, каким скрепляют букеты цветов. Кто бы это мог ей что-то передать? Быстро сорвав бант, она открыла пакет и замерла. В пакете был игрушечный медвежонок – точно такой же, какого она недавно посылала в деревню на день рождения Петеньке. Под игрушкой лежала какая-то цветная фотография – с маленьким мальчиком на качелях. Снимок был сделан летом, сквозь буйство ярких георгинов и мальв, растущих вдоль забора, окружавшего дом ее тетки. И качели эти были оттуда же – из сада при теткином доме. А мальчик на качелях был братом Марины – Петенькой…

Марина подняла глаза на мужчину, передавшего ей это нежданное послание, но того и след простыл. Бежать за ним? Рваться в самолет? Ни то ни другое. Ничего уже не имело смысла. Понятно, что теперь она и сама должна была искать звонившего ей ночью человека. Но как? Сидеть и ждать? “Да, – вдруг спохватилась Марина, – а как они смогли раздобыть эту фотографию?” Ладно там мишка близняшками посланной ею в деревню игрушки забиты все ларьки. Но этот снимок, которого она и сама никогда не видела…

Неужели тут какие-то безумные дела свихнувшегося Станислава Трофимовича? В последних письмах деревенская тетка сообщала лишь о том, что отчим окончательно спился, бросил работу в школе, кочует теперь целыми днями из одной распивочной в другую, в компании таких же беспутных. Зачем понадобилась ему Марина? Неужели простоватый и недалекий отставник смог затеять всю эту странную игру? Если это так, то откуда же у него взялись столь умопомрачительные деньги? Вопрос о деньгах почти снимал все предложения о причастности отчима… Конечно, это не он. Но кто же?

Марина выбежала из здания аэропорта. Куда теперь ехать? Домой, чтобы ждать страшного звонка? “К Катьке”, – вдруг появилась спасительная мысль. Может быть, эта подружка поможет что-нибудь понять?..

Катька по-прежнему выглядела неописуемо картинкой с плакатов по гражданской обороне, что-то из раздела о химических поражениях.

Марина как бы невзначай напомнила ей о случае с засланными к косметологам бандитами.

– Катерина, тебе пора романы писать. Что-нибудь дамско-криминальное: такой опыт, такие познания! Слушай, ты ведь и в самом деле с этими бандитами…

– Что я? – Катька насторожилась.

– Ну, знакома, – Марина пыталась вывести разговор на нужную ей тему.

– Никого я не знаю! – отрезала подруга.

– Но ты же сама рассказывала мне про всякие там баньки…

– Глупости. Забудь. И никакие это не бандиты. Так, собираются у “папика” разные коллеги. У всех свой бизнес. Чем-то торгуют, что-то перевозят. Я не вникаю, мне это ни к чему. А что до банек, так это просто анекдот. Поехали как-то раз – у входа “мерсы” стоят, в раздевалке – сплошные меха. Внутрь захожу – там тетки толстые с геркулесом на лицах сидят, клюкают и обсуждают: где, что, почем. Мебель, знаете ли, лучше в Финляндии брать, а шубы дешевле в Греции… Это только в романах у них юные грации-массажисточки, а по жизни их ничего, кроме денег, не волнует. Целыми днями только и слышу: деньги, деньги, кто-то нагрел, кто-то увел, на кого-то наехали, кого-то посадили… Сегодня он весь в цепях, баба его в брюликах, а назавтра она уже прибегает, лица на ней нет: скидывайтесь, мол, на адвоката, засадили моего родимого. За что? Да так, говорит, поехал он за одним должком да погорячился…

– Это как?

– Как-как? Пришил, значит, кого-то.

– Кать, а тебе не страшно с ними?

– Милая, а куда же я теперь денусь? Назад в коммуналку? Ой, слушай, а мне опять насчет тебя Колян звонил, но что ему надо, не сказал.

Значит, мент разыскивал Марину. Неожиданно она четко вспомнила лицо этого человека. Его голос. Кажется, дело прояснялось. Неужели он? Стараясь не выдать своего волнения, она что-то еще весело пообсуждала с Катькой, а потом под предлогом срочных дел в университете оставила подружку одну – горевать над своим усовершенствованным имиджем.

Вроде бы, она уже догадывалась, кто ее подставил, но от этого было не легче. Зачем это было сделано? Что ждет ее, Марину, дальше? Чего они от нее хотят – именно “они”, Марина точно помнила, что звонивший говорил “мы”: “Мы тебя найдем…” Или просто запугивал? Что за всем этим стоит?

Вопросы эти не оставляли Марину и тогда, когда вечером прямо от Катьки она все-таки поехала на лекции в университет – только бы не оставаться дома одной, в этой комнате, еще вчера бывшей уютным и надежным убежищем от всех невзгод и неприятностей.

Народу, как обычно, было немного. Вечерники не отличались особым рвением.

На последней лекции она и не заметила, как к ней подсел какой-то высокий парень.

– Марина… – тихо позвал он ее.

* * *

Она вздрогнула от неожиданности.

– Вы меня не узнаете?

– Н-нет, – испуганно ответила она.

– Мы встречались с вами на даче у Андрея Артуровича Чеглокова. Помните, вы приезжали туда с Павлом Сергеевичем?

– Да, помню.

Конечно, это был тот охранник Леша, которого она вспоминала еще сегодня ночью, перебирая всех знакомых…

– Господи, а что вы тут делаете? – с заметно огорчившей его оторопью спросила она, как будто чего-то испугавшись.

И Леша вполне убедительно, как показалось Марине, рассказал ей о том, что у банка был небольшой долг – банк не успел отдать Павлу Сергеевичу, теперь уже покойному, гонорар за одно выступление. Пока деньги оформляли, Павла Сергеевича-то не стало, вот и рассудили члены правления передать их Марине – как-никак, а она была его последней сожительницей, извините, женой, неважно, что и не оформленной по всем правилам. (От этого милицейско-юридического жаргона Марину, как всегда, передернуло, да и упоминание о деньгах вновь повергло ее в смятение.) Заметив, что она нахмурилась – еще разревется от воспоминание-Алексей принялся закруглять затянувшуюся вводную часть:

– Да бросьте вы стесняться, берите, не такие уж это и деньги для банка. Обычная такса за выступление.

"Дернуло же меня за язык, – успел подумать он. – Пошел, называется, выполнять деликатное поручение”.

Передать Марине деньги велел Андрей Артурович. Алексей даже не мог припомнить, когда это Македонский выступал у кого-либо из банкиров в последний раз – Павел Сергеевич слишком явно чурался всяких городских тусовок, так что и гонораров ему, судя по всему, не причиталось. Однако желание Андрея Артуровича помочь этой попавшей в переплет девчонке, подкинуть ей денег под видом возвращения долга – оно было вполне понятным. “Знаешь, – объяснил шеф Алексею, – когда-то моей матери точно так же помогли коллеги и друзья моего покойного отца. После его смерти вдруг выяснилось, что всем-то он умудрился нараздавать тьму денег. И нам возвращали эти деньги год, два и даже на третий год”.

"Юная любовница покойной знаменитости это, конечно, не нищая вдова с малолетками”, – отметил тогда про себя Алексей, однако возражать шефу не стал. Не тот случай, чтобы вступать в дискуссии.

Контакт с руководителем банка и так-то давался непросто. Андрей Артурович упорно не хотел следовать главной заповеди отношений “клиент и охрана” – заповеди беспрекословного подчинения рекомендациям службы безопасности. Он был слишком самоуверен – не понимая того, что за его уверенностью нет того профессионализма, которым обладают ребята из службы Алексея: все как на подбор вышколенные постоянными тренировками, почти все прошедшие курсы телохранителей в солидных полицейских школах.

Андрей Артурович легкомысленно отмахивался от всех их советов и совершал массу опрометчивых поступков. Он требовал не вмешиваться в его личную жизнь, а для охраны головной болью были постоянные увлечения шефа “девушками от искусства”, как определил для себя эту категорию юных и не очень юных девиц Алексей. Какие-то актрисы неведомых театров, неизвестно где выставляющиеся художницы, издающиеся за счет банка поэтессы, готовые пойти на край света с банкиром журналистки – где он их только находил? Впрочем, где находил, охрана знала – на всяких тусовках, которые едва ли не через день собирались в городе, стягивая одну и ту же армию завсегдатаев. То фестиваль, то юбилей дружественного банка, то прием по случаю и без, и так далее, и тому подобное. Выученная ни на что не реагировать (внешне, конечно) охрана – а в ней, в основном, работали ребята, вышедшие из правоохранительных органов – тихо материлась, когда видела весь этот светский коктейль, не поддающийся никакому учету и контролю. Общество без сословных предрассудков сводило в одной компании генерала МВД и бандита, непорочную ученую даму и отпетую аферистку – именно такими были эти новые благородные собрания, в которых шеф обычно и находил своих пассий. Кто такие, зачем, для чего? Иди потом, ломай голову, карауль, крадучись за кусточками…

Андрей Артурович жил в просторной квартире на Фонтанке, в одном из тех старых домов, что несколько лет назад были вычищены и выскоблены изнутри финскими строителями, а потом заново начинены роскошными апартаментами, вмиг раскупленными “узким кругом лучших людей города”, как любил говорить сам босс. Банкир поселился в этой необъятной квартире вдвоем со старой тетушкой – двоюродной сестрой своей покойной матери. Своей семьи у него не было. Тетушка заменяла ему и компаньонку, и экономку, и.., охранника. Банкир категорически отказался от того, чтобы при нем постоянно был кто-либо из охраны. На все увещевания он отвечал, что ему вполне хватит и тех общих “гвардейцев”, что постоянно дежурили внизу, при входе в подъезд. Тетушка и слышать не хотела о том, чтобы у них по квартире шастал кто-то посторонний да совал свой нос в их семейные дела. По ее авторитетному мнению, никого и никогда еще не спасали никакие охранники: захотят убить – все равно убьют (что, в общем-то, подтверждалось едва ли не каждодневными сообщениями об отстрелянных и подорванных). На все эти сообщения тетя банкира реагировала довольно спокойно: “Сами нарвались”.

Иногда, впрочем, Андрей Артурович впадал в кратковременные припадки бдительности, если не сказать шпиономании. Алексей знал, что он устроил основательную проверку этой девицы, Марины, сразу после того, как прозвучали те озадачившие многих гостей выстрелы на берегу залива – когда актер приезжал к нему вместе с ней на пикник. Больно уж ловко управлялась она с оружием… Случай этот, кажется, перепугал шефа: вот каким милым может быть лицо поджидающего тебя киллера. Идет себе студенточка по улице, глазками стреляет, не успеешь опомниться – уже не только глазками.

В то лето на слуху как раз были два заказных убийства, в каждом из которых киллерами выступали женщины – по крайней мере именно так утверждали очевидцы-свидетели. Лимузин одного банкира был обстрелян юной мамашей, прогуливавшейся с колясочкой по аллее напротив банка. Никто и опомниться не успел, как киллерша выхватила автомат из коляски, выпустила роковую очередь по подъехавшему к офису автомобилю и, молниеносно запрыгнув в стоящий на обочине пыльный “форд”, скрылась. Позднее никто даже не мог связно сказать, как выглядела эта особа: обычная городская девчонка – в шортах, кроссовках, в бейсболке с большим козырьком и солнечных стрекозьих очках.

Вторая киллерша (или та же самая?) проявилась через месяц. Был убит лидер одной из влиятельнейших преступных группировок города, державший монополию на контрабанду металла. Палили опять по автомобилю, в который на этот раз жертва только успела сесть, выйдя из дома. Шла в этот момент мимо одна непрезентабельная парочка, волоча за собою на тележке классическую челночную сумку. Тщедушный парень и тетка в трениках, переругивавшиеся между собой, конечно, не вызвали никакого интереса у охраны. И когда они наклонились к своему скарбу, чтобы подтянуть опоясывавшие его ремни, это тоже никого не озадачило. Накачанные охранники – туповатые парни, взятые на службу лишь оттого, что приходились родней авторитету очнулись лишь тогда, когда тетка-челночница, присев на одно колено, уже стреляла по автомобилю. А дальше шло все по тому же сценарию: бросив поклажу, парочка нырнула в притормозившую резко перед нею машину, след простыл. – примет никто не помнил.

Женщины-киллеры – это было нечто новенькое, и об этом говорили едва ли не больше, чем о самих убийствах. Видно, интерес Андрея Артуровича к актерской пассии был порожден именно этими случаями и нагромоздившимися вокруг них слухами.

Проверка студенточки была поручена кому-то из “исполнителей деликатных поручений” шефа, с которым Алексей, к своей досаде, даже не смог пообщаться: на этот раз банкир почему-то не стал доверять своей официальной службе безопасности. Алексей лишь, как попросил Андрей Артурович, набросал для проверяющего справку о своем разговоре с Мариной: кто она, откуда, мать, отец.., впрочем, там вроде бы фигурировал отчим.., увлечения, связи, которых было негусто, и прочее. Итог проверки отчего-то остался тайной. “Никаких комментариев”, – услышал Алексей от босса, с которого уже вскоре спала вся подозрительность, и он вернулся в прежнее деловито-веселое расположение духа.

И все равно не понравилось что-то Алексею в этом интересе шефа к Марине. Что именно – он сказать не мог. Но чутье подсказывало, что даже за просьбой “помочь нуждающейся” был еще какой-то второй план. То ли шеф чувствовал исходящую от нее тайную угрозу – и явно в этом перебарщивал. То ли, будь он неладен со своими запоздало взыгравшими гормонами, решил не упустить случая и пополнить коллекцию свежих жизненных впечатлений. Как бы там ни было, какой бы вариант ни просматривался за этим повышенным вниманием Андрея Артуровича к Марине, Алексею эта новая “связь”, как по привычке определил он ее на своем профессиональном языке, была только еще одной обузой. Что за штучка эта Мариночка? Наверняка тем же мазана, что и его бывшая законная, Светлана, – пристроиться к кому под бочок, покрепче да покруче… Светка это дельце провернула успешно уже и замуж за своего дедулю вышла, а у этой студенточки – облом. Хотя – как сказать… Может, и прибыль. Говорят, что-то там не стыкуется в этом убийстве ее Македонского…

Поджидая окончания лекции, после которой он собирался подойти к Марине, Алексей по старой привычке перебирал разные варианты: ее поведения, мотивов… Короче, к концу лекции он уже смотрел на эту рыжеволосую девицу как на исчадие ада – далеко завела его фантазия.

Рыжее исчадие само перепугалось Алексея, да так, что и ему стало неловко – будто прочла она его нелестные мысли о себе.

– Вы уж простите, что заявился к вам прямо на лекцию, но телефон вашей подруги не отвечал. Несколько дней пытался дозвониться.

– А откуда вы знаете этот телефон? – почему-то насторожилась она.

– Работа у нас такая, – уклончиво ответил он.

– Понятно.

– Вы от денег-то не отказывайтесь. Ей-богу, нам их даже и некому отдать, кроме вас.

– У Павла Сергеевича есть младший брат…

– Про брата я ничего не знаю. Мне сказано отдать их вам – я это и делаю. Кстати, Марина, мне вас придется и до дома проводить, не идти же вам вечером одной с такими деньгами. Время беспокойное.

– Что ж, я близко живу. Я опять здесь, на Васильевском…

После десяти вечера Васильевский, как обычно, был уже пустынным. Редкие прохожие, редкие машины. Темными дворами между линиями они вышли к Марининому дому.

– Я буду нахалом, если напрошусь к вам в гости? – наверное, излишне игриво спросил Алексей, когда они в молчании дошли до ее подъезда.

Мысль о том, что с этой девчонкой не все так просто, не оставляла его.

– Пожалуй, нет. И даже очень хорошо, если зайдете. У меня есть серьезный разговор, – вдруг решилась она, видно, припомнив ту доверительность, что возникла между ними тем летом.

Комнатка Марины приятно удивила Алексея: у девчонки хороший вкус. Он успел как следует осмотреться в этом небольшом пространстве, пока она ходила на кухню ставить чайник.

– Вы сказали мне, что заканчивали юридический факультет… – начала она, по-школьному присев на краешек стула.

– Давай на “ты”.

– Хорошо. На “ты”, так на “ты”. У тебя наверняка есть какие-то знакомые в милиции… Леша, тебе не кажется странным убийство Павла Сергеевича? Я не верю в то, что это был просто грабеж. Зачем убивать человека из-за каких-то безделушек, картинок? Я точно знаю: особой цены у этих вещей не было, мы многое вместе покупали. Там было что-то другое… Но как бы узнать, что? Прошло столько времени, а до сих пор ничего не известно. Следователь этот милицейский со мной уже разговаривать не хочет. Он свои протоколы составил, а теперь одно твердит: дело сложное, ищем, опрашиваем. Кого они там опрашивают? Я к соседям по дому ходила, думала, они хоть что-то слышали в тот вечер. Так, представь, этот Фалеев к ним даже и не заглядывал. Как бы узнать, что там происходит?

– Надо подумать, – ответил Алексей, прекрасно понимая, что такие дела становятся только “глухарями” или, как говорят еще в Москве, “висяками”. Висит такое сокровище на шее опера, которому и с живыми-то делами разобраться ни времени, ни сил не хватает. Лишь справками обрастает: “Не установлено”, “Не представилось возможным”… Что и кого здесь искать? Разве что всплывет где-нибудь какой-нибудь пустяк…

На том они и расстались в этот вечер. Все сомнения Марины Алексей, что называется, истолковал в ее пользу – девчонка выглядела вполне искренней. Переживает, на что-то надеется. Нет, явно не чета его Светланке, не прав он был…

Выйдя из подъезда, Алексей пошел по темному двору, размышляя, стоит ли ввязываться в это глухое, как подсказывал его опыт, дело. Вдруг из ниши в подворотне вынырнула темная фигура. Обычный вопрос на ночной улице:

– Закурить не найдется?

Алексей полез в карман за сигаретами и зажигалкой, не особо разглядывая подошедшего. Надвинутая на лоб кепка и толстый шарф затеняли лицо прохожего. Огонек зажигалки высветил лишь светлую щетину над губой. Прохожий тотчас же отвернулся от выпущенного сигаретного дыма и закашлялся:

– Благодарю, кхе-кхе…

Алексей поспешил дальше. “Как эта девчонка ходит тут одна по этим темным дворам? – подумал он. – Будешь бояться собственной тени, не то что такого невинного прохожего-незнакомца”.

* * *

– Алло! Я слушаю, – Марина подошла к телефону, зазвонившему сразу после ухода Алексея.

– Ты что же, лапонька, телохранителем обзавелась? А ведь тебе говорили: из дома не выходить, ни с кем не встречаться. Да узнала ли ты меня?

– Узнала.

– То-то же. Так что не ломайся, барышня. Открывай-ка дверь.

Марина тупо продолжала стоять у телефона, забыв повесить трубку, когда на короткие гудки отбоя наложился длинный и резкий звонок из входной двери. Она медленно и покорно пошла открывать. Долго возилась с замком, как всегда, жирным и грязным от многих рук… Что будет с ней сейчас? Схватят, увезут? Она бы не удивилась сейчас ничему и никому. Но за открывшейся дверью никого не оказалось. Лишь на площадке, у самого порога, белел какой-то сложенный пополам листочек. Оглядываясь, она наклонилась, схватила его и отпрянула назад в квартиру, что есть силы захлопнув дверь.

«ВСТРЕЧА ЗАВТРА 10 УТРА СОБАЧЬЯ ПЛОЩАДКА НА СИКЕЙРОСА”, – прочитала она написанное печатными буквами. “Чем дальше – тем страньше, – вспомнила Марина присказку из Алисы в стране чудес». – Причем здесь собачья площадка и где эта улица Сикейроса? В любом случае, собачья площадка и утром – это что-то с людьми, это не в темной подворотне. Значит, не так уж страшно”, – решила Марина.

Утром она отправилась на Гражданку, нашла указанную в записке улицу. На вопрос о площадке прохожие едва ли не шарахались от Марины… Наконец, пройдя всю улицу, она выбрела на место встречи. Там-то ей и стало понятно, отчего так странно смотрели на нее прохожие. То был не скверик, в котором аккуратные петербургские старушки выгуливают своих пудельков. Это было место собачьих боев со своей, весьма своеобразной публикой, подъезжавшей на забаву в мощных автомобилях с затененными стеклами. Марина в недоумении встала поодаль. К ней никто не подходил.

Публика – сплошь крутые ребята, Катькина мечта – азартно окружила пятачок, на котором сцеплялись в припадке злобы и ярости странные собаки, больше похожие на гигантских белых крыс. Рядом с Мариной оказалась проворная старушка – из тех, что обожают вступать в разговоры с первым встречным.

– Безобразие, а? – заглянула женщина в лицо Марине.

– Да, мне тоже все это не очень нравится, – вяло и без особой охоты поддержала она.

– Вы знаете, сколько эти собаки стоят? А вы знаете, что недавно один такой бультерьер прокусил голову ребенку? Об этом все газеты писали. Принесла, значит, родная тетка ребеночка в гости, совсем махонького, положила на диванчик, а гадина эта в один момент набросилась, так что никто и оттащить не успел. Самой хозяйке палец откусила, когда та пыталась хоть что-то сделать.

– И что было потом? – Марине стало нехорошо.

– Что там могло быть? Страшные вещи, даже повторить не могу. Головенку прокусила, мозг ребенку выгрызла. За одну секунду. Никто, никто ничего не смог поделать! Запретить надо этих собак. А они тут их, гляди, милая, только растравливают. Вот кровушки-то почувствуют – кто их потом остановит?

Дурнота накатилась на Марину, но она, не отрываясь, смотрела, как вгрызаются в загривки друг другу эти собаки-крысы… Прошел час, другой, но к ней никто не подходил. Похоже, что никто и не обращал на нее внимания. Как ни пыталась она вычислить того человека, что назначил ей встречу, сделать этого не удавалось. Ни одного обращенного на нее взгляда, ни одного движения в ее сторону.

Марина не видела, что все это время за ней наблюдал еще один, тоже стоящий в стороне от зрителей, человек. Он, кажется, пребывал в таком же недоумении, как и она сама. Это был Алексей.

Вернувшись вчера вечером от Марины, он, как и обещал, отзвонился Андрею Артуровичу: мол, деньги переданы, и девчонке они явно пригодятся живет она скромненько. Голос шефа был оживленным.

– А как там она сама? – спросил шеф чересчур уж заинтересованно, как показалось Алексею. Вот ведь, неймется человеку…

– Андрей Артурович, я думаю, там есть проблемы. Нервная она какая-то, дерганая. Я понимаю: смерть близкого человека и так далее. Но все же что-то она не договаривает.

– Алексей, окажи мне услугу: последи за ней, посмотри, что там к чему.

– В каком смысле последи? – переспросил Алексей. Все-таки слежка за девицами явно не входила в круг его обязанностей. Как и поставка девиц шефу.

Расслышав недовольство в ответе Алексея, Андрей Артурович мягко поправил его:

– Леша, Павел Сергеевич Македонский был моим хорошим, очень хорошим другом. И теперь я, так сказать, чувствую некоторую ответственность. Думаешь, мне легко далось то, что с ним произошло? Да я сто раз себя спрашивал: почему Пашку-то мы не уберегли, не защитили?

– Андрей Артурович, там же, судя по всему, банальная кража была – просто хозяин не ко времени вернулся, вот и все… Что себя корить?

– Правильно, Леша. Но последний-то долг перед ним надо выполнить. Понимаешь, об этой девочке больше некому позаботиться, кроме меня, – совсем уж загадками стал говорить шеф.

– Как скажете. Но что я должен делать: прикрытие организовать или просто походить?

– Думай сам, не маленький. Я тебе русским языком говорю: присмотри. Очень прошу. Завтра выходной, ты мне не нужен. Вот и побудь где-то рядом. Просто понаблюдай. Потом мне расскажешь.

– Отчет нужен?

– Вот дурь армейская! На кой мне твой рапорт? Ладно, Леша, не телефонный это разговор.

Отчасти заинтересованный такой необычной настойчивостью шефа, Алексей с утра пораньше лично двинулся на Васильевский. Группу наружки пока, видимо, дергать не стоило – у ребят и так забот хватало, чтобы с ходу переключаться на всякую блажь шефа. Вот и решил он на первый раз поотдуваться сам. С Мариной едва не столкнулся нос к носу у станции метро – еле успел отвернуться. Ее прогулка на эту собачью площадку озадачила Алексея. Марина, судя по всему, не была ни завсегдатаем (слишком долго плутала в поисках площадки), ни любительницей собачьих боев. Что она здесь делала? Она озиралась по сторонам, как будто кого-то поджидая. Оригинальное, надо сказать, место встречи – уж очень острые ощущения! Но, простояв неподвижно почти три часа, она так ни с кем и не заговорила. Назойливая бабуля в беретке была не в счет.

Лицо Марины было столь тоскливым и горестным, что только идиот не понял бы, что с нею нечто происходит. Или вокруг нее. Девчонка явно оказалась в какой-то беде. А если эта девчонка еще каким-то боком прошла по касательной к его шефу, то ему, Алексею, и карты в руки: выяснить, что здесь кроется. Убит ее любовник – этот любовник был большим другом его шефа – никто не может исключать того, что первое убийство не стало и последним, что странности этой истории не заденут и Андрея Артуровича. Как ни крути, а девчонкой заняться надо. Слава богу, она и сама облегчила теперь эту задачу: если он по ее просьбе возьмется за выяснение обстоятельств убийства Македонского, ему придется прощупать все ее связи, значит, она же сама и поможет Алексею раскрутить все эти запутанные странности. “Такая вот будет двойная игра – очень удобная штука”, – прикидывал Алексей. И кто знает, на что он еще выйдет в этой своей проверке.

В понедельник он под предлогом “уточнения деталей” по делу Македонского заглянул к Марине вечером, предусмотрительно захватив с собою тортик. На чай он не согласился – попросил кофе, да не какой-нибудь, а сваренный в джезве, на медленном томительном огне. Пока Марина управлялась на кухне, Алексей сноровисто снял со стены одну из гравюр, вскрыл канцелярским резаком обои, сделал неглубокую бороздку в старой сыплющейся штукатурке и плотно уложил в нее небольшую капсулу – “жучок” для прослушки. На все это ему не потребовалось и минуты. Так же быстро он подклеил обои вынутым из кармана пиджака клеем из миниатюрного тюбика, повесил на место рамку и уселся на диван в ожидании кофе.

Кофе прибыл через две минуты. “Неплохо”, – подумал про себя Алексей, накануне изрезавший не один кусок обоев за секретером в своей квартире. А уж сколько раз пришлось ему вчера стоять у плиты, держа в одной руке джезву с кофе, а в другой секундомер, отлично знал его истерзанный изжогой желудок, которому и пришлось принять в себя супердозу этой изощренной отравы по-восточному.

Второго “клопа” Алексей поставил в коридоре этой коммунальной квартиры – под пыльным календарем над телефоном, – когда отлучился позвонить. Короче, все приготовления к наблюдению за Мариной прошли успешно, и Алексей остался доволен. Сказал бы ему кто, какой улов принесут эти закинутые им крючки уже через несколько дней сам бы ни за что не поверил.

* * *

Ноги еле удерживались на обледенелом выступе цоколя. Слава богу, что у нее первый этаж – хорош бы был Алексей, сорвись он хоть со второго. Старый фонд – это не приземистые новостройки. Слетишь со стены – никакая военно-полевая хирургия не спасет.

Рвануться к окну его заставила последняя реплика, как назло, не слишком членораздельная. Так чисто записывали ребята все разговоры в этой квартире целый день, но ничего, кроме дремучей бытовухи, в их сети не попадалось. Утром – переругивания вокруг занятой ванной, днем – чьи-то ахи и охи, выносившиеся аж в коридор, вечером – сообщения о закипевших чайниках, звонки в дверь, главный объект включает телевизор, объект идет к телефону…

Алексей пришел к ребятам в “пикап” удачно. После 23.00 началось самое интересное и самое странное. Звонок в коридоре – объект выходит из комнаты, его зовет мужской голос, понятно, сосед, – затем какое-то замешательство в коридоре, слушаем комнату – объект и гость вместе. “Как обращаться – знаешь. Дело сделаешь – бросай на месте. Смотри сюда, запоминай: улица.., вольво".., номера…"

Алексей вылетел из машины и метнулся к окну, благо оно было на первом этаже, чтобы увидеть гостя. Еле удерживаясь у стены на обледенелом цоколе высокого первого этажа, он дотянулся до решетки окна, вцепился в нее рукой, чтобы подтянуться, и тут из кармана его куртки предательски выпал мобильник. Слабый стук, очень слабый, однако в комнате его услышали. Алексей вжался в стену. Открыли форточку, выглянули, снова закрыли… Алексей обхватил прутья решетки, вновь пытаясь подтянуться. Ничего – перед глазами была лишь плотная зеленая ткань, сквозь которую можно было разглядеть только силуэты. Один –Маринин, другой – мужской. Комплекцией человек был, как Марина, – средний мужчина, не худой и не толстый. Говорившие стояли друг напротив друга. Потом осталась только одна тень. Алексей спрыгнул, перебежал к парадной, вжался в нишу под лестницей в надежде заприметить этого человека. Минула не одна минута – дверь квартиры первого этажа хлопнула. Вниз, по короткому пролету, никто так и не спустился. Зашаркали ноги – кто-то поднимался наверх. Алексей мягко и бесшумно вылетел на лестницу, глянул в пролет – услышал лишь хлопнувшую на верхних этажах дверь. Гость исчез в какой-то из квартир.

Разговор Марины с этим поздним гостем заставлял предполагать худшее. Очень короткий разговор, но достаточный для того, чтобы понять, о чем шла речь. В милицейском протоколе это звучало бы просто: гражданин N подговаривал.., гражданку М на… На что? На то, чтобы та на некой улице, название которой осталось неизвестным, использовала свои некие знания, а также еще нечто, что надо было бросить на месте, и что-то сделала с человеком, приехавшим на эту улицу на “вольво-940”. Уже можно начинать вычислять, о чем шла речь. И даже о ком. При всем обилии иномарок на улицах, “вольво-940” – не такая уж частая птица. Хозяева подобных машин относительно на виду. А что у нас бросают на месте, знает едва ли не каждый школьник.

"Но – по порядку”, – размышлял Алексей, конечно, раздосадованный тем, что ему пришлось упустить гостя (не пойдешь же, в самом деле, искать его по всем квартирам этого многоэтажного, забитого сотами коммуналок, дома). Алексей сидел в “пикапчике” и пил вместе с ребятами кофе из термоса. Настроенный на “жучков” приемник шуршал какими-то шагами, хлопаньем и скрипом дверей, в комнате у Марины все звуки перебивались включенным телевизором. “По порядку…” С чем могла уметь обращаться эта барышня? Ответ на этот вопрос приходил сам собой: барышня еще летом потрясла Алексея своим обращением с оружием. Он припомнил, как ловко перехватила она тогда тяжелый ствол из его рук – четко, будто играючи, с автоматизмом профессионала. Не здесь ли крылась разгадка? Не это ли умение должна была применить студенточка – рыжеволосый ангел и невинная страдалица-вдовушка? Если это так, то оставалось вычислить лишь объект: кого это ей заказали? Прижать ее прямо сейчас и вытрясти из нее все? Простой ход. Но простота – она, ведь, как известно, хуже воровства. Что, если она уже не в первый раз в таких делах – станет ли с ходу раскалываться? Поднажать на девицу, конечно, можно, но не обрубит ли он тем самым все пути к разгадке? “Надо было бы, – думал Алексей, – отследить ситуацию да выяснить, кто там кого заказал, но при этом еще и не дать девице возможности осуществить затеянный план”. Как знать, не входила ли будущая жертва в его близкий круг? И как бы распознать, кому это все будет выгодно…

Приемник продолжал исправно выдавать шумы коммунальной квартиры. Напарник Игорь – парень, только недавно поступивший в службу безопасности банка после увольнения из органов будто отгадал ход мыслей Алексея и бросил:

– Как бы ее аккуратно изолировать да повыяснять, что там к чему? Вы же сами все слышали.

– Игорек, тут у нас другие нравы…

– Да аккуратно, Алексей Юрьевич!

– Нет. Исключено.

– Ну, как знаете. Тогда я вам ничего не говорил.

– Лады.

И “пикап” тронулся с места.

* * *

На следующий день на одной из тишайших улиц Васильевского острова произошло дорожно-транспортное происшествие. Какой-то лихой рокер умудрился не справиться с управлением, заехал на тротуар и сбил выходившую в тот момент из подворотни медсестру Покровской больницы. Медсестра была доставлена в свою больницу, благо она находилась здесь же, на Большом проспекте Васильевского острова. Мотоциклист скрылся с места происшествия, даже не подумав помочь потерпевшей. У пострадавшей оказалось сотрясение мозга. Врачи определили ее положение как “состояние средней тяжести”.

– Ну что, Маришка, месяцок-то тебе придется полежать, – склонился над нею завотделением Лев Борисович. – Покой и только покой. Других рецептов еще не изобрели.

Тело было в синяках, страшно болел бок. Но Марина была даже рада этому происшествию: сбивший ее мотоциклист счастливо избавил от того страшного, что грозил принести ночной визит человека, знавшего о ней, пожалуй, больше, чем она сама.

Человек этот, оказавшийся вовсе не незнакомцем, требовал немногого: один выстрел. Только один. Маленькая такая расплата за большую услугу.

– Все, что я тебе говорю, должно остаться между нами. И о том, что ты сделаешь, будут знать только двое – ты и я.

– Почему я? Зачем ты это все придумал? Ты один, или…

– Ай-яй-яй, зачем же так плохо думать о людях? Кто тебе что сказал? Ты имеешь дело только со мной и больше ни с кем. Поняла? Сама клюнула – сама и виновата. За все, лапонька, надо расплачиваться. Вызвала бы тогда сразу милицию, оприходовали бы жмурика – и гуляла бы на свободе с чистой совестью. А теперь уж извини, сама напросилась.

– Кто тебе сказал, что я это могу? Я не умею.

– Люди видели. Питер – город маленький… Так что не чуди.

– Вы что же там, профессионалов не можете нанять?

– С профессионалами, душа моя, хлопот больше, – неопределенно хмыкнул гость.

Спасти Марину от этой расплаты могло только чудо. И оно свалилось на нее, пусть даже и в образе промчавшегося мимо мотоциклиста, сбившего ее с ног на булыжную мостовую. За это больничное время можно было что-нибудь да придумать. Мысль о том, что этот случайный мотоциклист был как-то связан с ночным гостем, Марине казалась невозможной. Марина была нужна этому гостю живой и невредимой – до поры до времени, конечно. До рокового выстрела.

Очнувшись к вечеру, она увидела на своей тумбочке роскошную корзину с цветами и фруктами. Позвала медсестру – та ничего объяснить не смогла. Мол, принес какой-то парень. Какой? Да никакой. Сунул ей десятку, да и все.

– Лежи, лежи, барыня, отдыхай, – посмеялась над нею знакомая медсестричка, – Выздоровеешь – отработаешь.

И Марина вновь погрузилась в тяжелый сон карусель каких-то впечатлений, обрывков разговоров и лиц. Карусель крутилась все быстрее, до дурноты и тошноты. Уже откуда-то издалека, как сквозь вату, Марина слышала голос Льва Борисовича-* * *

Известие о том, что их подопечная угодила в больницу, искренне расстроило Андрея Артуровича.

– И это твой хваленый профессионализм? набросился он на Алексея. – Я же тебе русским языком сказал: последи, присмотри, а у тебя под носом девчонку едва не убили. Спецы хреновы! Плетете там про себя невесть что: армия, спецназ, гэбэ, а ни одного дела поручить вам нельзя! Это вы там в своих органах могли туфту гнать, а со мной этот номер не пройдет. Набрал штат дармоедов – чем они там у тебя занимаются?

Андрей Артурович был раздражен.

Алексей отмолчался. Он решил ничего не говорить своему шефу – ни про позднего гостя Марины, ни про этот странный и слишком однозначный разговор. Надо ли сообщать обо всем этом шефу, если и он вполне может оказаться в числе подозреваемых – слишком уж активно интересовался он этой девицей.

Искать мотивы предстоящего убийства было делом неблагодарным. Алексей хорошо это знал – что по своей практике в военной прокуратуре, что по усвоенной за университетские годы теории. Можно долго блуждать в хитросплетениях отношений между партнерами и конкурентами, вычислять интерес одного к ликвидации другого, а в итоге упереться во что-нибудь банальное вроде ревности. Хотя, конечно, за заказными убийствами обычно стоят деньги – большие деньги, к которым не подобраться никаким другим путем. И даже за семейными разборками и драмами не так уж редко кроются все те же финансовые интересы. Алексей вспомнил недавнюю загадочную смерть жены одного банкира – бедняжка утонула прямо в бассейне сауны. Якобы от сердечного приступа: перегрелась, окунулась в ледяную воду, а сердце-то, уже немолодое, и не выдержало. И все бы славно было в этой истории, если бы потом случайно, из разговора Андрея Артуровича с одним его приятелем, Алексей не узнал, что женщина эта, оказывается, вроде бы как собиралась разводиться со своим мужем. Ее смерть счастливо спасла супруга от вполне реальной угрозы раздела имущества – не каких-то там тряпок и мебели, которые в долгих тяжбах делят между собой рядовые граждане, и даже не квартир, которым по банкирским масштабам грош цена, а всей доли этого банкира в его банке, плюс недвижимого имущества в виде “заводов, газет, пароходов”. Так что назвать смерть жены банкира трагической случайностью Алексей никак не мог.

* * *

– Женщина, вы куда? – крикливо окликнула Марину незнакомая тетка в мятом белом халате, восседавшая за столом на сестринском посту.

– К Льву Борисовичу.

– Он сейчас на конференции. А вам вообще нельзя ходить. После такой травмы надо лежать.

– Какой сегодня день?

– Вроде как среда.

– Среда?

Получалось, что в беспамятстве своем она пролежала целую неделю, удивилась Марина. Позднее и завотделением поведал ей – как медик медику, сказал он при этом, – что травма ее оказалась гораздо серьезнее, чем показалось поначалу: “Еле вытянули тебя, дорогуша”. – “А что со мной было?” –“Что-что? Отек мозга, судороги, весь букет. Кстати, скажи спасибо своему поклоннику. Он не только тебя лекарствами выручил – все отделение снабдил”. – “Какому поклоннику?” – “Ну, молодой такой. Будто не знаешь, кто?"

В тусклом зеркале над раковиной прокуренного туалета на Марину глянуло незнакомое лицо: осунувшееся, черные круги под глазами. От такого ли вида когда-то перехватило дыхание у ее Паши? Марина перевела взгляд на застиранный больничный халат, темно-синюю вылинявшую байку, которую они с медсестрами всегда называли арестантской. Подходящий наряд для той барышни, что еще неделю тому назад сватали стать киллершей… Уж не этот ли сват навещал ее в больнице?

Когда он заявился к ней вечером, как раз накануне этого происшествия с больничным исходом, Марина сразу узнала его и лишь сама себе удивилась: почему еще прежде не распознала его по голосу? – Ну, встречай старых знакомых, детка, – сказал он, входя в комнату. – Не думала, что увидимся при таких обстоятельствах? А я, вот, как видишь, про тебя не забыл. С жильем тебе, получается, помог. Работку хочу подбросить. Что ж, не рада?

Гость сделал круг по комнате, цепко оглядывая все нехитрое Маринино имущество.

Он скорчил гримасу неудовольствия, когда Марина назвала его по имени:

– Детка, зови меня просто Шварц. Мне так больше нравится.

– И все же?

– Много не надо. Послезавтра поедешь… – он назвал улицу и дом. – Завтра целый день отдыхай, выспись хорошенько, чтобы рука не дрожала. А послезавтра в восемь утра поднимешься по лестнице на площадку последнего этажа, глянешь вниз. На другой стороне улицы будет стоять “вольво”. Человек, вот этот, смотри, – и он показал фотографию выходящего из машины немолодого мужчины, сделанную сверху, – в точности также выйдет из этой машины. С тебя – один выстрел. Всего ничего. Бросишь винтовку, иди сразу в квартиру, она одна на площадке, дверь будет открыта. По коридору прямо на кухню, там черный ход. Дальше твои проблемы. Через двор можешь выйти на проспект и попасть прямо на троллейбусную остановку.

И адью!

– А после? Не с тебя же брать слово, что ты оставишь меня в покое!

– А там, дорогая, по обстоятельствам. Может, ты нам еще на что сгодишься.

– Я продам эту комнату, отдам тебе деньги, еще добавлю, – принялась умолять Марина. У нее были две тысячи от банкира, можно было бы попросить еще у Катьки…

– Не интересует, – отрезал Шварц. – А братика-то, братика куда ты денешь? Нет у тебя выбора, дорогая.

Выбора не было – она ответила согласием, слабо надеясь на то, что как-нибудь да удастся выкрутиться. В то утро, когда ее сбил мотоциклист, она едва ли не собралась отправиться в милицию к Фалееву – чтобы рассказать ему всю эту невероятную и дикую историю.

Шварц вчера намекал ей на какие-то особые интересы, на некую справедливость и неотвратимость наказания, что последуют за ее выстрелом. Прежде Марина что-то читала о разных темных методах “органов”, но все это относилось к давним временам – все эти детективные сюжеты с отравленными зонтиками, с девушками-убийцами, которым потом придумывали хорошие биографии, меняли внешность и оставляли в покое, да так, что новые близкие уже ни за что и не могли догадаться о боевом прошлом их подруг, почтенных матерей семейств. Неужели и ее собирались втянуть в такие дела? Поверить в это трудно, почти невозможно. Если ее и хотели использовать в неких “высших интересах”, то почему шли к этому столь сложным путем – через покойника, через деньги, через шантаж? Не проще ли было сделать это иначе? Да и метких стрелков могли бы подыскать в других местах. Как-то Паша, вернувшись с выступлений, на которые он ездил на Кавказ, с изумлением рассказывал ей о женщинах, прошедших огонь и воду горячих точек. Слышала она, что немало там было бывших спортсменок, снайперш. Нужна ли кому-то при таком раскладе Марина из Львова? Хотя, как сказать… Исчезни она хоть сегодня – кто ее хватится? В университете и больнице решат, что уехала к себе на Украину. На Украине и вовсе о ней не вспомнят. Получалось, что одинокая девушка без роду без племени как нельзя лучше подходила на роль этакого “терминатора”.

"Фантазии все это, дурацкие фантазии”, – остановила себя Марина. Что теперь толку гадать, если через неделю-другую после выписки из больницы к ней вновь придет этот гость и потребует свое? Идти ли Фалееву, который вряд ли ей поверит, делать то, что велит Шварц, или искать какое-то иное решение? Марина вспомнила об Алексее: что, если рассказать ему? Он хотя бы сможет оценить, что к чему, он лучше знает этот город, в котором происходят такие странные истории. Что, если ему удастся выйти на того, кому понадобился этот выстрел, выяснить, почему этот некто остановил свой выбор именно на Марине? Ведь Шварц этот все время говорил “мы” и “нам” – он действовал явно не сам по себе. Если, конечно, это “мы” не было чистейшим блефом.

Однако пока Марина лежала в больнице, у нее созрел и другой план…

Выписавшись, она первым делом отправилась по названному Шварцем адресу. Это была небольшая улица под номером, отходившая от одного из проспектов в центре города. Напротив указанного Шварцем углового дома стояло здание, к которому ее когда-то специально подвозил Паша, чтобы продемонстрировать дивный образец любимого им модерна. Прекрасный дом с большими окнами без переплетов, с затейливыми орнаментами на фасаде, сияющий свежим ремонтом, столь отличавшим его от остальных зданий по соседству, мутные окошки которых выдавали скопища коммуналок. В этом доме было какое-то солидное учреждение.

Марина перешла улицу, чтобы прочесть, что же написано на сияющей медной табличке. Оказалось, фирма с длинным зашифрованным названием, состоящим из почти ничего не говорящих слогов. Какая-то абракадабра: “Метэксимптранс”… Марина в недоумении встала около входа, пытаясь запомнить это название; Крепкий молодой человек в отглаженном костюме и с характерным выбритым затылком тотчас же возник за массивной дверью из толстого стекла. Он с явным неудовольствием оглядел изучавшую табличку девицу, всем своим видом давая понять, что ей сюда вход заказан. Марина перевела взгляд на двери, за которыми открывался просторный вестибюль, украшенный матово мерцавшими бронзовыми светильниками. Интерьер выдавал размах и процветание этой загадочной фирмы. Встретившись глазами с охранником угрожающего вида, Марина отвернулась и поспешила за угол здания, на широкий проспект, в перспективе которого пряничной глазурованной игрушкой блистал в лучах первого весеннего солнца легкий и веселый собор.

Слякоть расползалась под ногами. Середина марта – во Львове в это время уже зеленеют газоны. Вырваться, что ли, из этого тяжкого города уже сегодня? Уехать во Львов, добраться до деревни… Пора, пора, хватит ждать чего-то неотвратимого. Но не сегодня – сегодня так кружится голова…

Ничего не видя перед собой, не различая лиц идущих навстречу людей, Марина вышла на Невский, добрела до метро. Страшно кружилась голова. Еле дойдя до своего дома от “Василеостровской”, Марина с облегчением открыла дверь квартиры, быстро прошмыгнула в комнату, чтобы не встретиться ни с кем из соседей – только разговоров ей сейчас и не хватало, – и упала на диван.

Проснулась она лишь к вечеру. В комнате было уже темно. Вдруг скрипнули половицы паркета – в углу у окна. Марина вскрикнула от мгновенно подступившего ужаса: у портьеры был явно различим чей-то силуэт.

– Тихо, тихо, – метнулся к ней человек. Она протянула руку к настольной лампе, чтобы включить свет. Человек с ходу пережал ей кисть – видимо, решив, что она собралась швырнуть в него тяжелой лампой. Зажег свет сам.

Откинув Марину на диван и наклонившись над ней – лицо в лицо, – он проговорил:

– С возвращением, детка. Это был Шварц.

Шварц не знал о том, что сегодня он встретит в этой комнате отнюдь не то беспомощное и перепуганное им создание, которое он оставил здесь несколько недель назад. Пауза, которую позволили сделать мотоциклист и больница, вдруг придали решительности Марине. Она поняла, что не все потеряно: надо искать выход, надо что-то предпринимать, в конце концов просто бежать куда-нибудь вместе с Петенькой – страна-то большая, затеряться нетрудно. Бежать было не обязательно на восток в глубь России. С украинским паспортом можно скрыться и в другом направлении. Был и вовсе запредельный для Шварца вариант: на деньги, которые передал ей Андрей Артурович за Пашу, купить турпутевки для нее и брата в Канаду, а там-то уж как-нибудь пристроиться – украинская община, слышала она, всегда помогала тем, кто решил остаться. Кстати, до отъезда она успела бы продать и эту комнату – значит, хватило бы и на путевки, и на жизнь в Канаде (или где бы там ни было) на первых порах.

Но Шварц не догадывался, что за решительные настроения были у этой девушки. Как всегда, вкрадчиво, он начал нагнетать…

– Лапонька моя… Нам надо продолжить. Здоровьишко поправила?.. Отлично. Теперь готовься.

Марина попыталась отпихнуть от себя гостя.

– Что? – зашипел он, – Ты что это брыкаешься?

– Слушай, вали отсюда, а? Я сейчас закричу.

– Ой-ой-ой… Может, стерва, и милицию позовешь?

– Позову. Посторонний человек в квартире – приедут сразу.

Шварц резко переменил тактику – перешел к доверительности.

– Детка, пойми раз и навсегда: деваться тебе уже некуда, будешь с нами работать. Деньги ты чужие взяла? Взяла. Истратила? Истратила. На каких условиях деньги тебе давались, спросить забыла. Но это уже не мои проблемы – твои. А значит делай, что я велю.

Он вновь наклонился к ней – она инстинктивно сжалась.

– Да не трясись ты так, дуреха, – поглядел он на нее уже покровительственно. – Сработаешь нормально – и жить будешь, и братец твой будет цел, и денег тебе еще дам. Гляди, и вместе заживем, а? –Он хохотнул от этой внезапно пришедшей ему в голову мысли. – Ты спасибо мне скажи, что я сам к тебе по знакомству зашел. Мог бы и “быков” прислать, и был бы у тебя сейчас та-акой товарный вид… Молчу-молчу – ты нам нужна целехонькая и невредимая. Детка, мало ли чего тебе делать не хочется. Мне, может, тоже. Но надо. Поверь, лапонька, так надо. Суку эту давно пристрелить пора я бы тебе порассказал, сколько людей от него настрадались, – Шварц перешел на крик. – Он у людей деньги отнимал, не мы! Тебе тут братика жалко, а он сотни таких братиков голодными оставил! Должна быть и справедливость.

Марина подняла голову и умоляюще посмотрела на него:

– Почему я? Я прошу: отстаньте от меня. Я верну эти деньги. Еще добавлю…

Он посмотрел ей в лицо холодным взглядом:

– Так, базар свой кончай, да? Заткнулась? Завтра поедешь со мной в… – он назвал какое-то место, о котором Марина никогда не слышала.

– А если не поеду?

– Так ведь жизнь, лапонька, дается нам только раз, – с обычной вкрадчивостью ответил Шварц. – Как ты с нами, так и мы с тобой, да не с одной. Братец твой еще сумеет оценить наш воспитательный процесс. – Шварц гаденько хихикнул. – Маленький, нежный мальчик… Любители найдутся. Короче, перерезать всех твоих – дело нехитрое. Простое. Хватит – шутки кончились. Утром я вернусь…

Марина не знала о том, что в этот же вечер Алексею стало известно о ее малопонятном для посторонних ушей разговоре с гостем. Он еще и еще раз прокручивал запись этого разговора, записанного с прослушки в Марининой комнате. Насторожили его две вещи. Первая – это название городка, в который гость намеревался везти Марину, и точное указание на жертву… Вторая – голос гостя, который он толком не смог распознать при первой прослушке трехнедельной давности. Несомненно, этот голос был ему знаком – теперь Алексей понял это со всей очевидностью. Но где и когда он его слышал, вспомнить не мог.

Речь шла о каких-то деньгах, о брате девушки. Немалые деньги Марина получила недавно от него, Алексея. Неужели они и упоминались? Или это были другие деньги? “Предположим, – тотчас же скакнула его мысль, – деньги, вырученные после ограбления квартиры актера?” Как бы там ни было, а наутро Алексей намеревался поехать вслед за этой странной парочкой в названный гостем городок, который и был городом его детства.

 

Глава 6

СТРАННЫЕ ДЕЛА

Игорек связался с ним по мобильному:

– Алексей Юрьевич, там такие дела, такие дела! Было около полуночи, но Алексей еще и не собирался спать. Он пытался разобраться в ворохе газетных вырезок и ксерокопий: сегодня девчонки из банковской пресс-службы наконец выдали ему все публикации об убийствах банкиров и предпринимателей, прошедшие в питерской и московской прессе за последние два года. Вал информации впечатлял, и впечатления эти были исключительно неприятными. Выходило, что киллеры редко застигали своих жертв на чужой им территории. Большинство убийств совершалось прямо по месту работы или жительства – и никакая охрана не могла спасти своих боссов, коли кто-то положил на них глаз. Хуже того, сама охрана нередко была задействована в этих убийствах. Ну и ну… Вспомнил он, как инструктор из “Эм-Би-Ай” – международной ассоциации телохранителей, основанной еще личным руководителем охраны Шарля де Голля – говорил Алексею во время стажировки: “Мы изучаем ситуацию в России. Уверен, все те убийства, о которых писали ваши газеты, можно было бы предотвратить при нормально организованной охране”. Алексей тогда отнесся к словам спеца с некоторым недоверием: киллер киллеру тоже рознь, квалификация убийцы может оказаться выше, чем у бодигарда. Вот и получается, что…

Получается, что не так уж далека от истины старая и мудрая тетушка Андрея Артуровича: надумают убить – всегда достанут, несмотря ни на какие ухищрения даже самой первоклассной охраны. И убьют-то всегда “за дело” – просто так палить не будут. Как говорится, выстрел за выстрел.

Сегодня Алексей как раз собирался плотно посидеть над этими материалами – проанализировать, вычислить тенденции и традиции… Как вдруг этот звонок ошалевшего Игорька.

– Игорь, ты давай по порядку, – призвал он возбужденного чем-то новичка.

– Какой там порядок! Это слышать надо. Ну и в историю мы влипли!

Алексей знал, что сегодня Марина должна была выйти из больницы – сам зарядил ребят на вечернюю работу и, конечно, не спал не только из-за этих вот газет. Интуиция подсказывала ему, что гость не преминет воспользоваться возвращением Марины.

– Что, этот снова проклюнулся?

– Еще как!

– Вы его отследили?

– Полный порядок. Петр в наружке, за ним поехал.

– Ладно, ты дуй ко мне, расскажешь…

Новый подслушанный разговор привел в возбуждение и Алексея: он ощутил в себе азарт охотника, вышедшего на след зверя. Вот это уже была информация, да еще какая: она явно проливала свет на предстоящие большие события.

Пока Марина была в больнице, Алексей, как мог, пытался составлять связную картину – но безуспешно. Разрозненные обрывки фраз и эпизоды никак не составлялись не только в единое целое, но даже в сколько-нибудь четко различимый фрагмент мозаики.

Поначалу Алексей полагал, что может быть связь между ночным гостем и утренним мотоциклистом. То, что Марину сбил мотоциклист, казалось ему неслучайным. Видно, гость тот решил как следует припугнуть девчонку. И если гостя этого было найти нелегко – разве что под видом монтера или сантехника обойти все квартиры в подъезде да вычислить его по голосу, но где гарантия, что он находится в какой-нибудь из этих квартир до сих пор? – то мотоциклиста стоило поискать. Жильцы коммуналок – в основном старики-пенсионеры, любители понаблюдать из окон за проносящейся мимо жизнью. Не может быть, чтобы в этот день кто-нибудь чего-нибудь да не приметил. В конце концов, не так часто на этой тихой улочке что-то происходит, а уж случай со сбитой мотоциклом девушкой наверняка обсуждался в этих домах.

Алексей отпечатал несколько объявлений: “Свидетелей происшедшего.., прошу откликнуться.., вознаграждение гарантирую”. Звонки раздались в тот же день, но надежд не оправдали. Звонили просто любопытные: сами ничего не видели, но слышали, что такое произошло. От кого слышали? Обещали разузнать первоисточник. Так только на третий день добровольцы-общественники свели его со старушкой, и в самом деле неотрывно просидевшей то утро у окна. Бабушка превзошла все ожидания. Вытянув для начала из него полтинник, она спросила:

– А ты кем этой девушке приходишься?

– Считай, бабуля, что жених.

– Жених? Не милиционер?

– Разве похож?

– Вроде нет. Больно приличный. Ладно, я грех на душу возьму, скажу, но ты этого паренька не обижай и в милицию на него не говори. Я видела: она сама ему чуть не под колеса бросилась, вот так вдруг выскочила из подворотни-то. А парень здесь при чем? Конечно, испугался.

– Бабушка, припомните, какой у него был мотоцикл?

– Чего это был? Что с этим мотоциклом случилось? Вовка как гонял на нем, так и гоняет, вчерась опять видела.

– Какой такой Вовка?

– Я ж тебе говорю: парень этот, Веркин сын. Верка что с отцом его, пьянью, мучилась. Что теперь с этим, хотя он, вроде, и не пьет. Вот в армию его весной заберут, так она хоть, хорошая женщина я тебе скажу, передохнет. Как ей его одной прокормить? Он же ни-ни, не работает, только и гоняет на своем этом мотоцикле, сам его с помоек да со свалок собрал.

– Бабушка, давайте по порядку, – Алексей потянулся в карман за кошельком.

– Порядок я понимаю. Ты по-хорошему – и я все тебе скажу… – бабуля выждала, пока из кармана не была извлечена следующая купюра. – Ступай, он в двадцать седьмой квартире живет, это с того двора вход. Только про меня – ни слова. Не подведи!

– Да что вы, бабушка!

– А если немного Володьку потреплешь, так Верка тебе только спасибо скажет. Давно пора этого поганца приструнить. Гоняет здесь, гоняет, а какой шум-треск от него…

– Ничего, бабуля, армия его воспитает.

– Вот и я говорю, дай-то бог.

* * *

– Открывайте, военкомат, – пришлось пробарабанить Алексею в дверь двадцать седьмой квартиры. На месте звонка торчали вырванные провода. За дверью послышалась какая-то суета, выкрики, пьяный хохот.

– Вовка, никак за тобой пришли, сейчас под ружье возьмут!

Дверь открыл заспанный парень:

– А че?

– Лейтенант Прокторов, Василеостровский райвоенкомат, – скороговоркой отрапортовал Алексей, зная, что из-за этих сплошных “р” никто все равно не запомнит и не разберет названной наугад фамилии.

– А че? – переспросил тот, кто, видимо, и был Вовкой.

– Ну, что, сокол, в армию пойдем или в тюрьму сядем?

– Говорила я тебе! – запричитала возникшая в коридоре не старая еще женщина – наверное, та самая Верка.

– Гражданочка, вы не волнуйтесь так. Мы с вашим отделением попробуем договориться. У них свой план, а у нас свой. Однако план призыва – он, как вы понимаете, на первом месте.

– Вот и забирайте его, да поскорее!

– Приказ еще не вышел. Так что давай, Владимир, рассказывай, как было дело.

– Какое такое дело? Я ничего не знаю.

– Ой ли? Ну, а как мотоцикл твой поживает после наезда на девушку? Не поломался?

Парень остолбенел. Алексей продолжал напирать:

– Есть одна очень славная статья в Уголовном кодексе. Не знаком? 264-я. “Нарушение правил дорожного движения” называется. Сядешь ты по ней лет этак на пять – если девушка, конечно, не умрет.

– Я че? Я еду себе на “байке”, а она, бля, как выскочит из подворотни и прямо под колеса, – забормотал он подавленно.

– И что же, это повод, чтобы сбивать девушку, а потом еще и скрываться с места происшествия, не оказав помощи?

– Да выпивши он был, – не выдержала мать. – В нетрезвом виде. А за это бы точно в тюрьму угодил! Ну, пожалейте вы парня-то! Все лучше ему в армию, чем в колонию. Кем он оттуда вернется? Сгинет там, как его папаша, за одним сроком другой пойдет, а там и вся жизнь по этапам. Ну как мне вас убедить?

– Вроде как убедили, – Алексею искренне стало жаль измученную жизнью женщину. Вовка этот, надо полагать, и в самом деле наехал на Марину сдуру. Не было связи между этим мотоциклистом и тем ночным гостем. – Значит так, Владимир, чтобы по первой же повестке явился вовремя. Чтобы наших сотрудников, значит, зря не гонять и тебя тут не отлавливать. Понял?

– А че? Все понял. Не тупой…

Да, этот след ни на что не вывел – как ни надеялся Алексей, что сможет ухватить хоть какую-то зацепку. Пока Марина лежала в больнице, почти не приходя в сознание, говорить с ней не было смысла. Не только из-за ее тяжелого состояния. Алексей не мог быть уверен в том, что стоит идти на открытый разговор: как знать, что за пташка эта Марина на самом деле? Что, если этот разговор только спугнул бы некую компанию, к которой она вполне могла принадлежать? Ничего нельзя было исключать. Реальная картина по-прежнему не складывалась…

Коллега из службы безопасности банка, которого он откомандировал в больницу для наблюдения за Мариной, уже изнывал от безделья – никаких визитов, никаких связей. Выбор пал на него как на старого сердечника – одна молодая супружеская пара доставила его ночью прямиком в корпус этого отделения: дескать, упал человек на улице с приступом, как же было пройти мимо? В палате этот бывший майор из уголовки оказался самым здоровым мужиком, вот и таскал судна и утки из-под немощных паралитиков и инсультников. Петр, так звали майора, волком выл от больничного смрада и утверждал, что мысль запихнуть его сюда могла прийти в голову только отъявленному садюге. Алексей посылал строптивого “следака” подальше: за его-то зарплату, плюс пенсию можно было стерпеть и не такое. Однако пребывание Петра рядом с Мариной ничего не давало.

Тем временем Алексей продолжал искать сомнительные связи в окружении Марины. Они были, и не лучшие. Чего стоила ее самая близкая, по его сведениям, подруга Катерина – сожительница одного “тамбовца”, бандита, ныне якобы перешедшего в легальный бизнес. Классическая девушка с прошлым: Катерина уже пару лет как сидела в компьютере ГУВД. Не секрет, что эта милицейская база данных в том или ином виде доступна едва ли не каждой охранной фирме, всем службам безопасности как уважающих себя, законных, так и бандитских структур. В Питере можно купить и не такое, а уж эта программа продается кому надо и кем надо по вполне приемлемой цене. Дай только знать, что желаешь приобрести – мигом принесут. Алексея эта база данных здорово выручала: без нее была бы немыслима та проверка всех контачивших с банком людей, что входила в круг обязанностей службы безопасности. Не было такого клиента или партнера, бэкграунд которого он не узнал бы буквально за три минуты. Утверждаете, что вы честный бизнесмен и добросовестный заемщик? Посмотрим, посмотрим… А как там насчет разбоев в прошлом, насчет ваших кидков? Вам-то мы о них не скажем. Но учтем. И вежливо расстанемся, желательно – навсегда. Кто скажет, что преступно пользоваться служебной информацией органов? Да мы же этим органам жизнь облегчаем: не создаем таких ситуаций, в которых их подопечные могли бы развернуть свои криминальные таланты. Не порицать – спасибо бы сказать нам надо. За то, что в тесном сотрудничестве с органами мы помогаем предотвратить беспредел…

Короче, Катерина эта по всем параметрам выглядела весьма неблагонадежно, не говоря уж о ее сожителе. Марина, судя по всему, общалась с ними обоими. Неплохое общество для примерной студентки – барышня и хулиганы, так сказать. Если этот “тамбовец” и привлекал Марину для своих дел, то предстояло выяснить, на кого же он положил свой недобрый глаз нынче. “Тамбовец”, как ему и было положено по негласному договору о разделе городских сфер влияния, занимался металлом: никель – сюда, медь – туда и так далее. Конкуренция в этой среде свирепая. Почему бы и не убрать ему кого-либо руками невинной интеллигентной девчушки, которую просто грех в чем заподозрить?

В том же случае, если Марина была чиста и ее вели “втемную”, да еще и в первый раз (что скорее всего означало, что и в последний – конец таких киллеров известен: их убивают, даже не выплатив обещанной суммы), дело обстояло еще сложнее. Вряд ли решилась бы подставить ее под такое близкая подруга, эта Катерина. Хотя святых в этой среде не водится, но какие-то понятия о чести и дружбе все-таки существуют. При этом варианте заказчиком, скорее всего, выступил кто-то из другого круга, не Катькиного. По разумению Алексея, это был некто, желающий избежать прямых контактов с бандитскими и криминальными кругами. К чему засвечиваться, подписывать себя под обязательства? “Честному бизнесмену” не стоило связываться с “профессионалами”. В том, что заказчик был скорее всего бизнесменом, коммерсантом или финансистом, Алексей почти не сомневался. За что у нас кого убивают? Не за идеи же. Даже если убивают политика или чиновника, всегда, в ста процентах случаев (иных примеров Алексей не знал) причиной ликвидации становятся деньги. Это только в учебниках остались убийства из любви, ненависти, мести – деловым людям было не до таких мелочей.

Итак, не исключается, что на роль киллера Марину присмотрел знающий ее бизнесмен. Вернее, человек, информированный о ее недюжинных возможностях, но вряд ли – близкий ей человек или друг. Тут то же самое, что с ее подружкой Катей. Не стал бы близкий так подставлять девчонку! “Остается понять, – в который раз продолжал перебирать Алексей, – кто мог быть осведомлен о Марининых спортивных талантах. Кто-то из ее родного города, из Львова?” Вполне возможно. Однако Марина сама говорила ему о том, что со Львовом у нее все связи потеряны, что, уехав, стала отрезанным ломтем. Ни с кем из старых друзей она не знается. Что, если этот “осведомленный” принадлежит уже к ее питерским знакомым? Вместе работают, вместе учатся – мог ведь разузнать. Впрочем, Марина тогда еще, на пикнике, уверяла его, что первый раз берет в руки ружье – за долгие годы. Как-то так и выходит, что в Питере о ее талантах могли узнать только те, кто были тогда на пикнике. Неплохо, очень неплохо – уже довольно четко очерченный круг. А если учесть, что по посторонним у нас обычно не палят, что стреляют почти всегда свои по своим – компаньон в компаньона, то ли обидевшего, то ли не поделившегося, то ли кинувшего, то ли просто вставшего на пути к большим деньгам, то и жертва этого заказчика, вероятнее всего, бродит где-то рядом. Один пикничок, так сказать. Почему бы и нет?

Если идти от этой версии, то Алексею предстояло не просто быстренько прикинуть, кто там в их кругу ездит на “вольво-940” (в которой и должна была находиться заказанная жертва), а вычислить все конфликты, выявить того, кто мог бы быть заинтересован в устранении другого.

Алексей прекрасно понимал, что его доступ в святая святых – в тайны внутренних отношений и интересов, доступ к реальным мотивам и движущим силам этого сообщества компаньонов – весьма ограничен. Он многого еще не знал. Тем неприятнее были открытия, которые он делал время от времени.

Например, он лишь недавно услышал от отца не чужого все-таки человека да к тому же лично забросившего его в плавание по довольно бурным водам всего этого бизнеса – историю его взаимоотношений с Андреем Артуровичем. Как оказались они вместе? Что их связывало? У этой истории было жутковатое начало.

* * *

Прежде Алексею всегда казалось, что он знал о своем отце все, и он не без основания им гордился. Тот вырос в деревне, где и школы-то толком не было – занимались ребятишки в комнате при местной почте. Первая парта – первый класс, вторая – второй, в общем, на каждый класс – как раз по одному человеку и единая учительница для всех. Однако после такой вот десятилетки отец, практически самоучка, сумел поступить в институт в Ленинграде. Закончил, вернулся к своим старикам, устроился главным инженером в совхоз. Оттуда его быстро забрали в райком партии. Дорос до секретаря занимался промышленностью. Из райкома ушел на завод. В районе были свои залежи, которые здесь же и перерабатывались, на гиганте индустрии первых пятилеток. Правда, к семидесятым годам, когда отец пришел на завод одним из его руководителей, был этот гигант уже в плачевном состоянии. Директорствовать Юрия Алексеевича Нертова назначили еще до всех перестроек, реформ и приватизации. То, что потом отец стал одним из владельцев этого завода, казалось Алексею совершенно справедливым: достаточно много его труда было вложено в эти старые цеха и стены. Чужого он не взял. Да и личной выгоды от не слишком-то прибыльного производства не имел. Выполнил госзаказ – получил премию. Ну, директорская зарплата – это само собой, тоже не маленькая, но не сказать, чтобы великая. Жили они довольно скромно, ни дачи, ни машины своей – только казенная. Мать, коренная ленинградка, поехавшая за отцом в деревню после пединститута, не потерпела бы никакой “нескромности”. Она всегда подчеркивала Алексею, сколь замечательный человек его отец – настоящий “сэлфмэйдмэн”. Она преподавала английский язык, и ей очень нравилось это понятие, которому не было аналога в русском: человек, сделавший себя сам.

Пока Алексей служил после университета двухгодичником в военной прокуратуре, в семье директора случилась трагедия, о которой ни мать, ни отец не сочли нужным даже обмолвиться сыну.

Как-то ранней осенью, поехав на выходные в Питер к своей родне, они воскресным вечером пошли в театр. Не сказать, чтобы числились они особыми театралами, но в тот день был юбилей этого театра, на который собралось все областное начальство, и Юрию Алексеевичу не удалось миновать этого мероприятия. Прямо из театра их обещали забрать дежурной машиной областного правительства и доставить в райцентр. Возил Нертова в таких случаях обычно один и тот же шофер, которого он знал с десяток лет. Но в этот раз в прикрепленной к нему “Волге” сидел незнакомый молодой бородатый парень:

– Замена, Юрий Алексеевич. Сменщик заболел, так что придется вам ехать со мной. Гожусь?

– Если водить умеешь, то отчего и нет? Будем знакомы, – и он протянул руку.

Еще раз распрощавшись со всеми, тронулись в путь. По дороге Юрий Алексеевич заметил шоферу:

– Вроде бы с Сергеем мы как-то иначе всегда из города выезжали.

– А там трассу асфальтируют. Новое начальство за дороги взялось. Обещают нам через год хайвеи тут устроить.

– Что ж, пусть себя проявляют. Дороги – дело неплохое.

Машину подбросило на ухабе.

– Да, я этого пути и сам не успел усвоить, – пояснил шофер.

Кружным путем они выбрались из города и вскоре подъехали к незнакомому Юрию Алексеевичу железнодорожному переезду. Куда это их занесло, только и успел подумать директор, как переваливавшаяся через рельсы машина внезапно заглохла. Только этого не хватало…

Шофер был явно не из расторопных ребят. С ленцой он вышел из машины, заглянул под капот. Жена Юрия Алексеевича, Ирина, начала нервничать. Славное дело – застрять в полпервого ночи на рельсах.

– Может, вызовете аварийку? – подсказала она молодому водителю.

– Посмотрим… Давайте-ка для начала подтолкнем машину. Не на рельсах же мне заводиться.

Юрий Алексеевич скинул пиджак и тоже вышел из машины. Жене сказал:

– Да ты сиди. Легонькая, не помешаешь.

– Я бы помогла.

Директор отмахнулся: какая от нее помощь? По дороге, в том же направлении – из города мчался милицейский “уазик” с мигалкой. Юрий Алексеевич принялся голосовать – чтобы остановились да помогли сидевшие в нем мужики. Машина, не останавливаясь, промчалась мимо них за переезд и вдруг, взвизгнув тормозами, развернулась поперек дороги.

– Еще одни мастера, – проворчал директор, –Вот народ…

Он не успел и договорить, как упал лицом вниз, сбитый с ног сильным ударом. Услышал, как громко вскрикнула жена. Шофер “Волги” защелкнул наручники на заломленных за спину руках. Схватив директора за волосы, он несколько раз с остервенением тряханул его головой прямо в грязь осенней дороги.

– Не поворачивай головы, сука! Лицом вниз, я тебе говорю!

Из “уазика” выскочили трое – группа захвата, что ли? – все в вязаных колпаках с прорезями на месте глаз.

– Мать вашу так! Что за маскарад?! Кто приказал? Что, нельзя было по-людски вызвать, если есть вопросы?

Двое из троицы схватили директора. Шофер уже вытаскивал из “Волги” ничего не понимающую упирающуюся Ирину.

Юрий Алексеевич был в ярости – никогда, никогда в жизни он еще не испытывал такого унижения… Он знал, что в областной прокуратуре на него копили компромат – больно лакомым становился теперь этот кусок, завод, через который можно было прогонять заказы на цветной металл для дальнейшего транзита, через Калининград в Германию, например. Всегда вслед за тем, как отшивал он очередных бандитов с такими предложениями, на прокурора области обрушивался вал жалоб трудящихся завода на “прихватизацию” производства директором. Эти штучки Юрию Алексеевичу были хорошо знакомы. И ни разу ведь его не вызывали в прокуратуру – все только намеками, чтобы знал и трепетал.

И вот теперь устроили… Конспираторы, наверняка еще кто-нибудь сидит в этом “уазике” да снимает, чтобы потом ославить. Только поэтому он сдержал себя, чтобы не выплеснуть лишнего. Глядя на него, умолкла и жена, перестала кричать, подчинившись водителю.

Директора впихнули в милицейскую машину, на голову натянули что-то темное и душное – вязаный омоновский колпак. Следом в “уазик” зашвырнули и жену и точно так же силой напялили на нее черный колпак.

– С ума посходили?! – промычал сквозь грязную тряпку Юрий Алексеевич. – Где ваши ордера? Дайте мне телефон, позвонить. Там, в пиджаке… у него больно защемило сердце, откликнувшись горячим жаром в спине, под лопаткой.

– А адвоката в камеру тебе не надо? – издевательски прозвучал голос давешнего шофера, – Щас доставим. И адвоката, и прокурора. Пиши им письма, дед.

– Ну вы, ребята, не правы, – тяжело проговорил директор. – Ой, не правы. Так не работают…

Ему никто ничего не ответил. Юрий Алексеевич стиснул зубы. Это что же, устроили ему питерцы показательный урок? Его всегда бесило, с каким превосходством смотрели здесь на областных, ни в грош не ставили…

Машина медленно тронулась с места, развернулась назад к городу. Ехали недолго, но понять, в какую сторону, Юрий Алексеевич не мог. Вначале была дорога. Потом пошли ухабы – вроде как поле. “Уазик” швыряло так, что жена то и дело стонала. Неужели и на нее подняли руку?

Наконец, машина будто врылась колесами в какой-то вал. Остановились. С задержанных с силой сдернули шлемы. Вытолкали директора и жену из машины – на залитое водой поле. Как только глаза привыкли к темноте, Юрий Алексеевич разглядел, что это была складская площадка: ящики, металлолом, крытые грузовики, нагроможденные друг на друга железнодорожные контейнеры.

– Юра… – он услышал неподдельный ужас в шепоте жены. – Направо повернись, смотри…

Направо за деревьями поднималась труба крематория. Это место он распознал без труда. Слишком часто приходилось ему бывать здесь в последние годы. Не так уж стары были его сверстники и друзья, но после пятидесяти пошло их косить – кого инфаркты, кого аварии. Последние всегда были странными – случались они чуть ли не на пустых дорогах.

– Юра… – голос жены дрожал. Не касаясь ее, он почувствовал, что всю ее колотило, и это состояние липкого ужаса вот-вот было готово передаться и мужу.

– Молчи! – властно приказал он.

С ржавым скрежетом распахнули один из контейнеров. Пахнуло чем-то затхлым и смрадным. Туда и втащили супругов. Сняли с обоих наручники. Захлопнули контейнер, не оставив не единого просвета. Полная темнота.

Жена ощутила, как по ее лицу вдруг проехались чьи-то босые холодные ноги. Она завизжала, близкая к истерике:

– Юра, кто здесь?

Никто не откликался. Подпольная тюрьма, что ли, в этом контейнере, раз где-то наверху устроены нары. Ноги качнулись, коснулись лица и Юрия Алексеевича.

– Эй, постоялец, теперь нас много, так что ты поосторожнее, – поприветствовал он молчаливого сокамерника. Жена нащупала в кармане плаща зажигалку. Спички директора остались в пиджаке, брошенном в машине. Как и телефон, а как бы пригодился он сейчас!

– Эй, парень, ты скажи нам, что здесь такое?

Жена посветила в сторону нар. Тех не оказалось.

Было иное, заставившее замолчать их обоих. Под крышей на крюке раскачивался окровавленный, истерзанный пытками труп. Жена потеряла сознание.

Сколько времени провели они в этом контейнере? Сутки, двое? Они уже ничего не понимали. Часы были сняты вместе с наручниками.

Юрий Алексеевич начал опасаться за разум своей жены. Провести даже и час в этом замкнутом пространстве ледяного контейнера, под начавшим разлагаться трупом…

Юрий Алексеевич понял: что бы там дальше с ними ни сделали, он должен спасать свою жену уже сейчас. И он начал говорить. Без остановки – желая только слышать хотя бы какой-то ее отклик: да, нет…

Странное дело: получалось так, что в последние годы им все как-то некогда было поговорить друг с другом – так, как могли они говорить в далекой молодости, когда, уложив спать Алешку, засиживались чуть не до утра на кухоньке своей райцентровской хрущевки и тихо, вполголоса, чтобы не разбудить сына, перебирали свои дела, вспоминали студенческие годы, стройотряд, их роман в яблоневом саду, сухие веточки, падавшие на обгорелые плечи Ирины… Потом сын как-то незаметно вырос, уехал в Ленинград учиться. Не стало забот о его оценках, о простуженном горле, тревог вокруг первых его влюбленностей – и исчезло нечто, объединявшее мужа и жену. Говорить ей о своих делах на заводе? Ему это и в голову не приходило. Она жила своей школой, он – своим производством. Ему казалось ненужным посвящать ее в свою жизнь. Чувства… Какие там чувства могли оставаться почти через тридцать лет общей жизни? А здесь, когда он держал Ирину на коленях, чтобы не дать ей замерзнуть в ее нервной тряске – маленькую и легкую, когда не видно было лиц, измененных беспощадным временем, что-то вдруг надломилось в самом Юрии Алексеевиче, властном и жестком человеке. Только он мог спасти сейчас свою Ирину. И он говорил, говорил. Не о том, как они выберутся – контейнер был закрыт снаружи на засов…

Он рассказывал ей о беспределе, творящемся в Питере. О бандитах, с которыми им, к их беде, пришлось иметь дело. Здесь, недалеко от крематория, была так называемая “металлическая площадка”, на которой одна из мощных городских группировок, “тамбовская”, готовила к вывозу калининградским транзитом добытый на петербургских предприятиях цветной металл. Не один Нертов знал об этой площадке. Как, впрочем, и обо всей бурной деятельности металлобандитов в городе. Не переставал удивляться: бандиты эти установили свои ларьки по скупке цветных металлов у проходных тех городских предприятий, где этот металл водился, прямо указывая работягам, куда и что тащить. Город этого в упор не видел… Почему? Что было толку задавать вопросы ГУВД и прокурору, если за контрабанду металла только что сел один из заместителей городского главы. Да и то, судя по всему, случайно – из-за каких-то там передряг между милицией и госбезопасностью. Так что вскоре и выкрутился, представ едва ли не национальным героем, решившим на контрабанде подзаработать на нужды бедного города. Никаких “почему”…

Странно, но Ирина ничего этого не знала. Она, лишь тихо удивлялась:

– Юра, как же такое может быть? Они по очереди засыпали, боясь пропустить хоть малейший шорох снаружи…

Через сутки, а может, и через двое засов заскрежетал. В контейнер запрыгнули двое. Узники вдохнули свежий воздух. От грязной одежды нестерпимо несло трупом. В полуобморочном состоянии их выволокли из контейнера. Ирина упала, споткнувшись, как будто давно не ходила по земле. Да и у него подгибались ноги.

Снова – черные колпаки. Кинули в машину, все в тот же “уазик”. Снова – путь, но теперь совсем короткий. По поворотам Юрий Алексеевич пытался высчитать, куда же их везут. Выходило, что подъезжали к овощебазе. Месту, за которым тоже тянулась дурная слава. Сюда напрямую подходили пути железной дороги, по которой тоже известно что переправлялось и сплавлялось. От контрабандного металла до угнанных машин: оприходовали и в контейнеры – на Кавказ, в Среднюю Азию.

Чего от него хотели? С ними до сих пор никто не разговаривал. Их не били, ничего не просили. Их просто доводили до той кондиции, в которой человек способен пойти на что угодно, особенно если рядом с ним – и наравне с ним – страдает его жена, никак уж не заслужившая такой пытки.

На овощебазе их опять погнали к контейнеру. Кинули пару ватников – нравы смягчились. Явно к разговору. Через некоторое время за ним пришли. Директора увели, посадили в мягкий джип – прямо пятизвездочный отель, это после контейнера-то с разлагающимся трупом…

Говорили двое, опять в масках-колпаках:

– Юрий Алексеевич, мы, конечно, можем рассчитывать на ваше понимание?

– Проехали.

– Хорошо, без преамбул. – Директор отметил, что далеко не сельские парни работают на этих бандюганов. Юридический факультет, мальчики-чиновники – они могли выдерживать такие паузы да вворачивать такие словечки. Дала себя знать сословная ненависть – Нертов приложил этажами…

– А, славное партийное прошлое, три класса Вэ-Пэ-Ша. Знаем-знаем. Слышали-с. Теперь, Юрий Алексеевич, другие времена. Нам много-то от вас не надо. Подпись – личную. Жирненькую. Всего-то в двадцати экземплярах.

– Нет.

– Сколько наша директорская светлость ее ставить будет? Еще сутки? Неделю? Месяцок? А производство – побоку, да? Директора нет, пропал. За границу, должно быть, бежал Нертов. С наворованными миллионами. Еще не читали? Пожалуйста, вчерашний номерок свежего органа: пропал, но говорят, что после театра на казенной “Волге” был доставлен в аэропорт, откуда отбыл в известном направлении, в теплые края, где проживают родственники его национально угнетенной жены. Достаточно, а? Или еще чего хотим? Не ищут вас, Юрий Алексеевич, не ищут, разве что сынка вашего в армии вдруг хватятся. Мало ли какой солдатик сдуру пальнет, а? Все-таки прокурор – мог обидеть кого. Ой, умора – вот и ОВИР подтверждает, что выдал вам паспорт новой серии.

Паспорта Нертовы и в самом деле недавно оформляли, но для того, чтобы хоть раз в жизни по-человечески отдохнуть. Ирина так мечтала о Греции, о теплом море…

– Ну что, кончаем базар? Подписи будем ставить или еще подождем? Что ты думаешь-то, козел старый? – сорвался один из них. – Нет тебя, нет. В асфальт тебя закатаем – никто не хватится. А сынка твоего, пожалуй, пожалеем. Лет десять дадим пацану пожить. На просторах тайги, а? Нравится? На жену твою тоже спрос найдем – еще не старая баба, неделю протянет. А после без очереди в крематорий, а? – “Братан” загоготал, сам довольный своей идеей…

Нертов рванулся с места.

– Куда, сука? – осадил его тот, что попроще. – Держи бумаги.

Толстая пачка бланков. Не копии на ксероксе – типографские. Печать…

– На печать пиши! Держи ручку.

Он понимал, что это катастрофа. Но все потом объяснит… Кому?! Прокурору? Кто поверит, если даже билеты на предстоящий День милиции они с женой получили с факсимильной подписью одного из питерских бандитов? Газеты, телевидение… Он вспомнил сообщение об аресте руководителя питерского телеканала, умыкнувшего в Штаты пару миллионов долларов.

Безнадежность… Он взял бланки и ручку. Холодная испарина выступила у него на лбу.

– То-то же, дед. Не таких обламывали. Умница. Соображаешь. – Парни довольно засмеялись.

* * *

Сквозь приоткрытые веки Юрий Алексеевич увидел, как в комнату вошла молодая, лет тридцати, женщина. Она остановилась перед зеркалом шифоньера, одернула сложившийся гармошкой на животе белый халат. Начала раскладывать жидкие пряди челки на лбу. Следом в комнате появился невысокий парень в камуфляже. Женщина потянулась перед ним, зевнула, уперев руки в поясницу.

– Что эти? – кивнул в их сторону парень, и только тогда Юрий Алексеевич перевел взгляд на другую кровать и увидел спящую рядом жену.

– А что им сделается? Спят – после такой-то дозы.

– Когда будут готовы?

– Часа через три, четыре – не раньше. Юрий Алексеевич закрыл глаза, чтобы не выдать себя перед говорившими. Хоть что-то да должен он был понять из их ленивых диалогов! Где они? Что с ними? Он ничего не помнил. Взял тогда в джипе пачку бланков, проставил подпись… А дальше – полный провал. Он, конечно, не мог знать о том, что, после того как его хватил сильнейший сердечный приступ, бандиты, сами перепуганные тем, что могут потерять такого ценного клиента, срочно рванули машину в Озерки, в оздоровительный комплекс, в который обычно и доставляли своих коллег, пострадавших в нелегком бизнесе. Здесь, в одном из неприметных домов, затерявшихся среди частных построек, у них были не только спортивный зал и сауна. Здесь была устроена даже операционная комната, и имелось все необходимое медицинское оборудование.

– Сегодня еще будет какая работа? – спросила женщина. – А то среди ночи подняли. Справились бы без меня. Мне в больницу пора. Отпускаешь?

– Точно знаешь, что с ними порядок?

– Говорю тебе… Сейчас только давление померю, – женщина опять зевнула. – А то вчера у дамочки-то больно низкое было, я чуть на инфаркт не подумала.

– А говоришь, с ними все в порядке!

– Так живы же. Не померли.

– Ладно-ладно, ты поговори! Что здесь происходит – тебя не касается. Твое дело – во… Как там у вас? Реанимация. Оживила клиента и гуляй, не задерживайся. Поняла? Чтобы без лишнего здесь!

– Ах, какие мы грозные, – томно улыбнулась женщина и тут же пихнула локтем парня в камуфляже, подметив, что Юрий Алексеевич шевельнулся. Она склонилась над ним, держа руки в карманах. – Жалобы, вопросы есть?

– Где мы находимся?

– В гостях. В хорошем месте, не волнуйтесь.

– Как мы сюда попали?

– А это не ко мне. Попали и попали, сегодня же уедете. Выглядите оба хорошо. Отдохнули – и домой.

В разговор вступил похожий на черепаху в своем пятнистом наряде парень:

– Полегче с вопросами. Сказано: сегодня уедете. Доставят вас прямо домой.

– Что с женой?

– Переутомление, наверное, – пожала плечами медичка.

Парочка вышла из комнаты. Юрий Алексеевич вскочил, бросился к окну – за занавеской были глухие деревянные ставни. Он принялся будить жену, но та не просыпалась.

– Ирина, Ирочка… – тряс он ее за плечи. Тело жены было безвольным и расслабленным.

Рванул дверь, выскочил в коридор – с дивана напротив тут же вскочил, расставив руки, приземистый охранник. Швырнув директора назад в комнату, запер дверь.

Оставалось одно: ждать. Часа через три щелкнул замок – за ними пришли.

– Будите женщину, – приказала медичка. Ирина не просыпалась. Медичка вышла, принесла аппарат, измерила давление, выразительно посмотрела на охранника.

– Берите ее на руки. Идем, – скомандовал парень. Юрий Алексеевич подчинился.

Во дворе стоял фургон “скорой помощи”. Он и доставил директора с женой прямо в райцентр, к их новому коттеджу на окраине городка – к дому над рекой с видом на металлургический комбинат.

* * *

Необъяснимое исчезновение и столь же загадочное появление Нертова наделали много шума не только в этом городке. В плену у бандитов они были целых четыре дня, и за это время газеты успели составить не одну версию происшедшего. Та версия, о которой сказали Юрию Алексеевичу сами бандиты, была не единственной. Каких только вымыслов не прочел потом директор. Самое странное для него заключалось в том, что его исчезновением были озабочены, похоже, только сами газеты. Все комментарии правоохранительных органов сводились к тому, что ничего особенного, собственно, и не случилось: заявлений об исчезновении директора и его жены никто не подавал, а потому нет и повода для беспокойства. Бегство за кордон, о котором одна из питерских газет с чьей-то подачи расторопно сообщила уже во вторник, не подтвердилось. В газетах же Юрий Алексеевич прочел о том, что он, оказывается, всего-навсего приболел в Питере и провел несколько дней у своей родни, о чем просто забыл сообщить своим сослуживцам. Что ж, эта придуманная за него финальная версия его вполне устраивала. Вернувшись в райцентр, он никому не стал рассказывать о том, что же произошло на самом деле.

Проблемы начались уже через месяц. Приносившая к нему бумаги на подпись бухгалтер Любовь Петровна с некоторым сомнением выложила факсы, пришедшие с одного северного металлургического комбината – сразу несколько требований проплаты поставок никеля в адрес его завода. В факсах же сообщалось, что никель уже отгружен и следует по адресу фирм, указанных в гарантийных письмах.

– Юрий Алексеевич, я что-то не припомню этих заказов. Никогда мы столько никеля не брали. Да и гарантиек никаких не высылали – это уж точно, я проверила. Ерунда какая-то!

Любовь Петровна, конечно, не могла знать о том, что еще месяц назад на этот северный комбинат прибыл “откомандированный” Нертовым представитель их завода. Представитель, имевший на руках все необходимые – подписанные самим директором – подтверждения своих полномочий, разместил на комбинате заказы на поставки никеля, который в тот год мог отпускаться только ограниченному правительственными распоряжениями числу предприятий страны. Их завод как раз входил в этот перечень, так что вопросов не возникло. Руководство комбината, правда, было несколько озадачено слишком большими запросами завода – в прежние годы объемы поставок в этот райцентр были значительно ниже. Однако представитель Юрия Алексеевича решил эту проблему без труда: любопытство было пресечено обещанием оплаты некоторых задолженностей северного комбината. И в самом деле, вскоре некто оплатил его долги по электричеству…

Счета и требования предоплаты и оплаты за пошедший потоком на завод никель посыпались на бухгалтерию. Объяснить кому-либо их происхождение Юрий Алексеевич был не в состоянии, хотя прекрасно знал, в чем здесь дело. Суммы складывались фантастические, и надумай сейчас тот северный комбинат взыскать их через арбитраж, завод Юрия Алексеевича был бы просто разорен.

Единственное, что оставалось Юрию Алексеевичу, это обратиться за помощью в обслуживающий его завод банк. Это и был банк Андрея Артуровича Чеглокова.

Разговор с банкиром предстоял непростой. Как только в один из приездов в Питер Юрий Алексеевич намекнул Чеглокову, что у него есть одна крайне деликатная тема, Андрей Артурович предложил перенести встречу по этой теме куда-нибудь в спокойное место. “Не телефонный разговор”, – промолвил он, бросив понимающий взгляд Нертову. Директор и сам понимал, что кабинеты правления банка, расположившегося в уютном старинном особняке в центре города, вполне могли прослушиваться. Андрей Артурович предложил поехать вместе пообедать.

Через Петроградскую сторону они выехали к Черной речке, миновали квартал-другой приземистых домиков и остановились у небольшого ресторана. “Здесь все свои”, – пояснил Андрей Артурович. Их встретила симпатичная женщина, директор заведения, больше похожая на вузовскую преподавательницу. Как позднее узнал Юрий Алексеевич, она была женой одного из членов правления банка и еще недавно – доцентом экономического института.

– Как бизнес, Наташа? – улыбнулся ей Чеглоков, представляя гостя.

– Осваиваемся помаленьку. Вы здесь будете обедать или в кабинете?

– Сегодня – приватно. А здесь шофера накорми. И дай-ка нам чего-нибудь домашнего.

Через общий зал Наташа провела их в кабинет рядом с кухней. Это была комната на один стол, крохотная столовая в стиле ретро – со старинным массивным буфетом, гравюрами и медвежьей головой на стене. На столе стояли серебряные приборы.

– Специально вот устроили себе этот уголок. Только для приватных встреч. Полная конфиденциальность, – сказал Андрей Артурович, довольный произведенным впечатлением.

Развернув крахмальную салфетку на коленях, он выжидательно посмотрел на Юрия Алексеевича:

– Ну-с, какие у нас проблемы?

Директор решился рассказать обо всем банкиру от начала и до конца. А как еще было рассчитывать на полное понимание?

– Да… – протянул банкир, помешивая ложкой остывший рассольник, к которому он так и не притронулся, пока слушал всю эту историю. – Влипли вы, однако. Жену мне вашу жаль. Но, знаете, не вы первый и не вы последний.

Юрий Алексеевич подумал, что зря он затеял весь этот разговор. Банкир внимательно посмотрел на него. Закурил.

– Здесь нужна комбинация. Просто кредит я вам не дам. Вы ведь его не выплатите?

– Не из чего.

– То-то же. Придется кое-чем поступиться. Как там у вас с народом?

– В смысле?

– В смысле обстановки.

– Да вроде спокойно. Народ-то у нас деревенский. Ему не до политики. Лето – на огородах, осенью – картошка да грибы. У нас и телевизор-то не смотрят. Некогда.

– Это хорошо. Значит, вывернутся, если что? Какая у вас сейчас задержка по зарплате?

– Недели две, не больше.

– А будет два месяца. Или больше. Осилите? Другого выхода я не вижу…

Комбинация, предложенная банкиром, была проста. Банк – за определенную долю, конечно прокручивает заработную плату завода на одной из своих фирм, занятых экспортом-импортом. Детали этой прокрутки для Юрия Алексеевича несущественны, это уже не его заботы. Зато к Новому году все задолженности перед северным комбинатом будут погашены. Юрию Алексеевичу не оставалось ничего другого, как согласиться на такой вариант.

– Кстати, – добавил Чеглоков, – у нас тут есть одна немецкая фирма, с которой вы могли бы найти общие интересы. Ей нужно сырье.

– Но у меня ведь сплошной госзаказ…

– Об этом не беспокойтесь. Включим вас в программу сотрудничества с побратимами или что-нибудь в этом роде. Разберемся.

Наташа внесла блюдо с сочным жареным мясом и разваренной картошкой, густо посыпанной укропом. С огорчением убрала тарелки с остывшим рассольником.

– Дела, Наташа, – извинился Андрей Артурович. – Дай-ка нам еще чего-нибудь для релаксации.

Они выпили за успех предстоящей операции. Элегантный Андрей Артурович выглядел довольным, если не сказать беззаботным, и директор где-то даже позавидовал умению этого человека держать себя в такой великолепной форме. У Юрия Алексеевича все его проблемы всегда были написаны на его лице, сейчас особо сумрачном и тяжелом.

– Да бросьте вы так переживать, – подбодрил банкир Нертова. – С другими и не такое вытворяли. Живы остались, и слава богу. Остальное приложится.

Юрий Алексеевич не мог знать о том, что послужило причиной столь заметного оживления банкира. Благодаря его случаю, у Андрея Артуровича всплывала еще одна “комбинация”, о которой он, конечно, тоже не собирался распространяться попавшему в переделку директору.

Невыплаты денег рабочим этого райцентра приходились очень кстати накануне выборов областного губернатора. С нынешним у его банка отношения не сложились – Андрею Артуровичу не дали открыть ни единого филиала в области. Сейчас Андрей Артурович ставил на одного его соперника-тяжеловеса, уже пообещавшего в обмен на поддержку на выборах продвинуть банк в область. Андрей Артурович пошел на немалый риск: средства на предвыборную кампанию он выделил в обход “кассы” – черным налом, который не могла просечь ни избирательная комиссия, ни кто-либо в самом банке. Конечно, последнее обстоятельство было весьма щекотливым: возврат такого неофициального кредита был целиком на совести должника-кандидата. Выиграет – расплатится услугами и протекционизмом. Проиграет – будет вынужден каким-то образом возвращать долги. Негласным залогом под кредит были обещаны акции одного банка, зарегистрированного в никем не признанной Турецкой Республике Северного Кипра. Разумеется, не сам кандидат в губернаторы гарантировал Чеглокову осуществление такой заманчивой комбинации, а те, кто поставил на него из столицы, так что у Андрея Артуровича была как бы двойная подстраховка. В любом случае, он был уверен в том, что снимет с кандидата в губернаторы этот должок – хотя бы долей в некоторых не столь уж безнадежных областных предприятиях.

Итак, помощь была щедрой, да тратилась, как уже заметил банкир, бездарно. Нужный ему соперник нынешнего губернатора завалил все райцентры и совхозы своими листовками, но только последний идиот стал бы читать эту макулатуру. Кучу средств пожирали десанты артистов, услуги каких-то нечесаных имиджмейкеров. Но все равно получался глупый агитпроп. Ударные вещи избирательному штабу упорно не давались. Как ни втолковывал Андрей Артурович Шкурупею (имечко у будущего губернатора было, конечно, не блеск!), что для него важнее всего раскрутить народ на недовольство нынешним отцом области, а значит, и на смену власти, – команда его ничего умнее новой порции листовок придумать не могла. А тут такой подарок: зарплату не платят – значит, долой власть! Народ у нас просто рассуждает. Он не будет разбираться, кто прав, кто виноват. Райцентр этот не маленький – под сто тысяч избирателей. Уже хорошо… А если запустить нынешнего губернатора на рабочее собрание, да показать это по областным кабельным сетям… Андрей Артурович был доволен своей находкой. Не слишком дорого, но эффективно. Победит новый – удастся открыть до пятнадцати филиалов. А если еще и перетянуть на себя хотя бы малую толику бюджетных операций…

– Как вам кухня? – прервал Андрей Артурович несколько затянувшуюся паузу собственных размышлений.

– Отличная.

– Вот и я такую люблю. Сколько ни ездил по заграницам, а все равно ничего лучше щей да картошки с мясом не знаю. Хотя говорят, что в нашем с вами возрасте все это вредно.

– Я – человек деревенский, к другому и не привык.

– А сынка своего куда думаете после армии определять?

– У него своя голова…

– У меня-то детей нет. А были бы, так, думаю, все бы вложил, чтобы поставить их на ноги. Какие сейчас возможности! За границей учатся, чего нам и не снилось. Бизнес разворачивают…

– Опасный у нас бизнес-то пока.

– Думаете, не наладится?

– Не верю я теперь в это. Да вы и сами лучше меня знаете. Неужели впустили бы своего ребенка во все эти дела?

– Был бы парень – да. А девчонку, конечно, отправил куда-нибудь учиться подальше, и пусть она там замуж выскакивает и сюда носа не показывает. Однако детьми меня Бог не наградил.

– А жена?

– Нет жены. Была одна, да давно. А теперь уже ни за что не женюсь. У любой один интерес – к моим деньгам. Правда ведь? – обратился он к Наташе, как раз вошедшей в кабинет-столовую.

– Не знаю, Андрюша. Ни от чего не зарекайся. Может, еще станешь у нас счастливым отцом.

– В пятьдесят-то лет?

– Пикассо и в семьдесят становился.

– Так то – гении.

– Ты у нас тоже гений. Только финансовый.

– Спасибо, родная. Утешила. Сегодня у тебя тут полное обжорство.

– Твоя тетушка учила, ей спасибо скажи.

* * *

Те месяцы, в которые потом осуществлялась предложенная Чеглоковым спасительная “комбинация”, стали тяжелым испытанием для Нертова. Завод был на грани взрыва, рабочие грозились бросить работу. На собраниях он валил все беды на власти, устроившие “кризис неплатежей и дефицит налички”…

По вечерам его доставала Ирина, которую он не счел нужным посвящать в последствия их плена.

– Юра, я не могу зайти в магазин. Все сразу ко мне: мол, вы, Нертовы, что хотите покупаете, а нам не на что.

– Хорошо, будем возить продукты из города.

– Перестань паясничать. Как мне в школе детям в глаза смотреть? Они уже и завтраки с собой не приносят. А наши учительницы? У них у всех мужья на заводе работают. Со мной почти никто не разговаривает, демонстративно из учительской выходят, как я зайду.

– Потерпи. Наладится. По всей стране так. Ты же знаешь: кризис неплатежей. Нам должны – мы должны. У нас взаимозачеты, а денег живых нет.

Как-то, когда в очередной раз она начала рассказывать ему о голодных детях, он не выдержал, сорвался:

– Ты что же думаешь, мы с тобой тогда просто так от бандитов вырвались? За все приходится платить!

– Это правда?

– А ты что думала? Ну, отказался бы я тогда, а что бы с тобой было? С Лешкой?

– Я не знала…

– Не знала… Думать-то надо было! Ты вообще в каком-то другом мире живешь! Святая ты наша!..

* * *

Когда Алексей вернулся из армии, вся эта история как будто бы была подзабыта. Все наладилось, успокоилось. Операция с зарплатой завершилась удачно – деньги на север были перечислены. И, по подсчетам Юрия Алексеевича, бандиты уже больше не могли доставить ему неприятностей. Стоит ли говорить о том, что директор стал теперь вечным должником банкира? Так он, по крайней мере, думал сам.

Андрей Артурович тоже получил то, что хотел от этой комбинации. Правда, вся затея с выборами губернатора провалилась, и Шкурупей, будь он неладен, тянул с обещанным залогом, но банкир не сомневался, что деньги вернутся: не такое уж это мудреное дело – найти управу на зарвавшегося.

Когда Юрий Алексеевич попросил Андрея Артуровича принять к нему на работу его сына, тот согласился на это – как на свою плату еще за одну услугу, о которой директор и не ведал. Однако Алексей оказался и в самом деле толковым парнем. Кроме охранных забот, банкир поручал ему время от времени и разные дела по его прямой специальности – юридической…

* * *

В Алма-Ате их встретили с восточной пышностью, никак не подобавшей, на взгляд Алексея, масштабам той сделки по экспорту-импорту, на которую они отправились вместе с Андреем Артуровичем. Сделка проводилась через одну из фирм банка, и поехать на нее мог бы и кто попроще, личного присутствия шефа, в общем-то, не требовалось. Но, видимо, были у Андрея Артуровича в Алма-Ате некие особые интересы.

В аэропорту их ждал целый кортеж “фордов”. Алексей наметанным глазом подметил вышколенность охраны – такой класс был вроде бы и ни к чему директору не слишком крупного завода, к которому направлялись питерские гости. Перед шефом распахнули дверцы бронированной машины, в которой сидел директор – выходить из нее местный промышленный князек не стал. Алексею указали на один из “фордов” сопровождения. Посадили на заднее сиденье с парнем его возраста маленьким суховатым корейцем.

– Коллега, – представился тот, не называя своего имени.

«Ну, раз коллега, так и пообщаться с ним не грех, – подумал Алексей, – хоть слегка прокачать местных. Многого он, конечно, не скажет, но сориентироваться поможет. А то слишком уж туманно говорит об этой поездке шеф, все больше хмыкает…»

Коллега, видно, тоже решил не упустить случая и прощупать питерского гостя. И – не молчать же в дороге – охранники разговорились.

– Классные у вас ребята, – похвалил Алексей. – У нас директора обычно понабирают качков, так от них больше суеты, чем толка.

– У качка мозгов мало, – охотно подхватил тему парень. – Он, дурак, не оберегает клиента, а только провоцирует нападение. Силу, однако, свою показать хочет. Расшвыривает толпу вокруг клиента вместо того чтобы вести его тихо, чтобы никто в толпе и не понял, что за важная птица рядом. Я вот в Финляндии на курсах телохранителей учился…

– Да ну? – удивился Алексей, подумав, что все дороги, как говорится, ведут в Рим: он тоже стажировался у северных соседей, в институте безопасности.

– Вот тебе и ну. Думаешь, мы тут такие дикари живем?

– Прости, парень. Я потому удивился, что и у нас-то в Питере не все себе это могут позволить. Или не понимают, что охрану надо не только в спортзалах накачивать, но и уму-разуму учить – по евростандарту, так сказать.

– Мне тоже европейский стиль больше нравится. Знаешь разницу? У американцев – мордовороты, эффект силового присутствия, так сказать. А Европа – это по-нашему. То есть по-восточному, ты уж извини. Охранник – он серый человек. Я есть, и меня одновременно нет. Если меня замечают – это уже плохо.

– Однако “колбасу” такую не заметить невозможно, – вставил Алексей, имея в виду кортеж.

– Традиции, – пояснил парень. – Каждому гостю свой почет. Если твой хозяин в одном весе с моим, то и примут его по полной форме.

Замечание об одном весе не прошло незамеченным – оно заставило насторожиться. К кому они, собственно, едут? Или тут, на Востоке, всяк директор мнит себя удельным князьком? Скорее всего, именно так. Байство здесь никто не отменял.

Промчавшись через весь город, они вновь оказались за его чертой. Подъезжали к заводу, издали заметному по трубам и кранам. Въехав на не такую уж большую территорию, тут же оказались у помпезного здания заводоуправления с непропорционально огромным входом. Машины остановились, но никто из них не выходил.

– Пока сидим, – мягко скомандовал кореец. Бронированный джип директора въехал прямо на пандус заводоуправления, массивные двери раздвинулись, и автомобиль, к изумлению Алексея, зарулил прямо в здание.

– Да, такого я еще не видел, – признался он.

Кореец коротко объяснил, что после покушения хозяин и шага не ступает на открытом пространстве. Из джипа – прямо в лифт. Лифт свой, ведет в кабинет.

Перед поездкой Андрей Артурович сказал Алексею, что берет его с собою не только как охранника, но и в качестве юриста. Однако здесь, на месте, он почему-то старательно отмахивался от всех его советов.

Сделка – договор поставки – была, казалось бы, проста, как штыковая лопата. Но Алексей приметил в ней не мало мелочевки, от которой впоследствии могли быть крупные неприятности.

В документах он выловил типичную штуку, которую порой пропускают мимо даже и не новички в бизнесе: “Споры между сторонами рассматриваются первоначально путем переговоров. В случае, если к соглашению прийти не удается, спор передается на рассмотрение третейского суда, избранного сторонами”. Алексей-то знал, что обычно следует за такой формулировкой: спор разрешать вообще не удается. Любой суд, получив иск, не станет его рассматривать, услышав возражения ответчика: мол, мы еще не исчерпали все возможности для переговоров и готовы говорить дальше. То есть до бесконечности. А деньги пока где-то крутятся. А потом, глядишь, и ответчик благополучно “умирает” – или фирма исчезает, или ее хозяева, а тем более и деньги куда-то благополучно отбывают.

Алексей попытался объяснить опасность такой “мелочевки” Чеглокову, воспользовавшись паузой для перекура.

– Не бери в голову – со спорами мы разберемся сами, – сказал шеф.

– Надо бы и все приложения к договору изучить, – посоветовал Алексей.

– Я тебе говорю: не забивай голову. Это – мои проблемы…

Договор был торжественно подписан, несмотря на все сомнения Алексея и на его уязвленное профессиональное честолюбие. Плох он, значит, как юрист, если не сумел убедить своего клиента-хозяина.

После захода солнца (пить грешно, но спящий Аллах не приметит) все поехали на Медео обмывать сделку. Обещанная чайхана оказалась не чайханой, а маленькой крепостью – рестораном за укреплениями бетонного забора. Торжественно заявленным в качестве основного блюда пловом еще и не пахло – молчаливая обслуга только начинала разделывать мясо прямо перед гостями.

Кореец, ставший невольным гидом Алексея, пояснил:

– Традиция. У нас так принято: званые гости должны видеть, из чего приготовляется блюдо. Вот и сейчас ты видишь, из какого хорошего, свежего и молодого мяса будет сделан тот плов, что подадут твоему хозяину. Будет правильно, если ты подойдешь и похвалишь мясо.

Плов делали чуть ли не два часа.

– Высокогорье, – опять объяснил кореец, сам заметивший, что Алексей то и дело поглядывает на часы, удивляясь, почему так запаздывает ужин. – Вода закипает не при ста градусах. Все варится очень долго. Зато вкус особый.

Ожидание заполнялось тостами.

– За мудрость уважаемого господина Майтанова!

– За нашего гостя Андрея Артуровича!

– За светлую голову господина Ли!

– За вас, господин Керимбаев!

Алексей старался запоминать имена присутствовавших, по привычке пытаясь ассоциировать их с известными ранее: это был проверенный способ, помогавший накрепко удерживать имена в памяти. Вот одного мужчину зовут, как местного президента, этого – как одного киномастера карате, этого… Алексей внимательно посмотрел на тучного казаха, сидевшего напротив него. Ассоциация была не из приятных. Фамилия “Керимбаев” никаких добрых воспоминаний не вызывала.

Перед глазами поплыло замедленное кино: падающий в темноту блиндажа солдатик, ухмылка на лице прапорщика Тишко, деловито ставящего автомат на предохранитель: “Сейчас бы выстрелил. Слава богу, не успел”. – “Тишко, кто вам дал право стрелять?!” Как тогда объяснили родителям убитого, что сын их сам выбрал такую судьбу, расстреляв товарищей в карауле. Это был их сын – родной. Возможно, единственный. Почему же его не удержали? Несмотря на то что прошло уже немало времени с того злополучного утра, Алексей до сих пор не мог избавиться от тяжелых воспоминаний о том последнем своем деле в военной прокуратуре. Как-то, когда на 23 февраля он позвонил своим, чтобы поздравить, коллеги сообщили, что за ним уже никаких “хвостов” не числится: дело закрыто, эпизод по винтовке прекратили в связи со смертью подозреваемого. “Так что все у нас теперь хорошо”, – порадовали ребята.

Хорошо ли? Позднее Алексей случайно прочитал в одной из московских газет, что новый министр обороны уволил со службы группу старших офицеров и генералов, замешанных в делах о коррупции в армии. Среди прочих фамилий была и одна знакомая. “Ну, хоть чекисты доработали дело”, – с облегчением подумал тогда Алексей. Правильные ребята – здорово тогда сориентировались, перехватив его в поезде. И с информацией у них оказался порядок: вычислили его отбытие, выслали вовремя и удачно заглянувшего в поезд попутчика, “случайно” встретившегося с опальным помощником прокурора. Спасибо вам, ребята! Жалко, что не всегда знаешь, кому адресовать эти слова…

Тосты продолжались – гости соперничали в пышнословии.

– За наших детей, чтобы они были такими же умными, как их родители. А лучше – еще умнее!

Алексей заметил, как сосед очередного, явно неместного, бизнесмена-европейца, говорившего этот тост, запоздало толкнул его локтем в бок. Как окаменело лицо Керимбаева, который вдруг молча поднялся из-за стола и вышел…

Кореец прошептал:

– У господина Керимбаева сын погиб в вашей русской армии. Нельзя было, не изучив партнера, говорить этот тост за детей. Тем более московскому человеку.

Алексей ошалело посмотрел на корейца, в свою очередь не понявшего, что же тут так изумило его питерского коллегу. То ли, что у Керимбаева сын погиб в армии. То ли, что был затронут нежелательный национальный момент. Нехорошо получилось. Прокол. Кореец взял этот эпизод на заметку, мысленно укорив себя за недостаток дипломатического чутья.

"Никогда не ведаешь, где и что встретишь, как и что аукнется”, – подумал тем временем Алексей.

* * *

После Алма-Аты Алексей иначе взглянул на своего шефа – интеллигентнейшего Андрея Артуровича Чеглокова. Умницу и мецената, до того разве, в чем и замеченного Алексеем, так это в излишнем жизнелюбии – ну, был человек ловеласом, ну, доставляло это хлопоты службе безопасности, зато не водилось за ним никаких сомнительных связей с криминальным миром. Никогда он, кажется, не участвовал ни в каких разборках, никогда не позволял себе сомнительные спекуляции средствами банка. Более того, один из немногих в городе, бойкотировал разные недобросовестные финансовые структуры типа “МММ”. Не открывал счета подозрительным компаниям, не выделял им кредиты. К предоставляемой Алексеем проверочной информации относился крайне серьезно: репутация партнеров была для него на первом месте. Алексей уважал своего шефа, позволявшего себе и резкие публичные высказывания в адрес финансовых пирамид. Андрей Артурович казался ему честным и глубоко порядочным человеком. И вот те на – какие-то явно сомнительные связи на Востоке…

Вернувшись из командировки в Казахстан, Алексей как бы между прочим поделился своими наблюдениями с отцом. Но тот, к его изумлению, как-то слишком резко и нервно отреагировал на “наблюдения” Алексея.

– Знаешь слово такое: не въезжай? Каждому – свой шесток, и не твоего ума дело следить за Андреем. Не все из того, что происходит в банке, тебя касается. В любом бизнесе, между прочим, есть нечто, не предназначенное для всеобщего обсуждения. Это как в политике: есть явное, есть скрытое. И ради политики этой на какие только компромиссы не идут. Да, порой приходится не тому кланяться и не с тем якшаться, но иначе, между прочим, не уцелеть, – отец говорил сбивчиво и запальчиво.

– Батя, да ты чего? Я ж тебе про один конкретный случай. Про то, что не все мне там, в этой Алма-Ате, понравилось. Да, у меня появились некоторые сомнения, но ведь это не повод, чтобы отчитывать меня, как мальчишку. Тем более, что деньги твоего, между прочим, завода идут через наш банк. Ты, слава тебе, господи, член правления. Так не мешало бы и тебе слегка въехать…

– Ах, въехать, говоришь! Давай-давай, учи. Пинкертон ты наш…

Алексея покоробило от таких слов отца. Однако то, о чем отец поведал ему вслед за этой перепалкой, прозвучало столь неожиданно, что через полчаса Алексей и сам пожалел о своей категоричности. Он напрочь забыл о каких-либо обидах. Юрий Алексеевич рассказал ему историю своего похищения.

– Вот так-то сынок, – закончил он. – Кем бы ты меня после этого ни считал, хоть преступником, а я и тебя с матерью спас, и завод свой. И кто знает, что бы сейчас со всеми нами было, не приди к нам тогда на помощь Чеглоков. Согласен: плохие методы. Ужасные – работяг своих зарплаты на три месяца лишил. Так ведь и не было бы такого, не продайся бандитам твои доблестные органы! Честные там у тебя друзья сидят – однокурснички, коллеги. Они-то куда смотрят? Не мальчик, сам знаешь. Сегодня твой страж порядка на прокурорской скамье, а завтра уже за решеткой. Что, скажешь, не так?

– Ты всех-то не порочь. В стаде не без паршивой овцы…

– Ну-ну, а как насчет паршивых пастырей? Скушают они всех твоих честных овечек, как тебя там в твоем Мухосранске сожрали. Не так, скажешь? Так что ты, Леха, шашкой-то не рубай. Сложное время у нас, непростое.

– Отец, а ты не боишься? – прервал последовавшее за тем молчание Алексей. – Что, если бы тогда у твоих работяг нервы не выдержали, да заявился бы кто к тебе с охотничьей двустволкой: за детишек голодных отомстить?

– Как видишь, Бог миловал.

– Над пропастью, батя, ходишь, – подытожил Алексей свой непростой разговор с отцом.

– А я того не знаю! Ладно, только с матерью в эти разговоры не вступай. Видишь, в нашем бизнесе и семью-то нельзя иметь – все на близких аукается. Думаешь, отчего Андрей Артурович живет один – без жены, без детей? Соображает мужик, что могут они и не успеть стать его наследничками, вперед его на тот свет отправятся. Кстати, – отец перевел разговор на другую тему, – а ты-то у нас как? Все за Светку свою цепляешься или…

– Никак, – оборвал Алексей.

Не объяснять же было отцу, что женщины не вызывали у него сейчас ничего, кроме раздражения: ни одна из них не могла войти в его жизнь по-людски, каждая моментально брала на себя роль назойливой наставницы. Женщин смущала его роль скромного охранника, все они немедленно начинали подвигать Алексея к великой адвокатской карьере. Каждая желала вылепить из Нертова супермена, но при этом она не стремилась быть не то что подчиненным, но даже и равным созданием. Алексею же были милее те старомодные отношения, что царили в семье его родителей: жена, умеющая поступиться своими амбициями ради покоя, ради мужа. Такой была его мать, и подсознательно он искал нечто похожее. Страстные, одолеваемые порывами девицы его тяготили. А иных вокруг и не было: не водилось почему-то рядом нежных и смешливых девочек, готовых опереться на его не слишком могучее, как понимал и он сам, плечо, не задумываясь при этом о его зарплате и положении в обществе.

Лишь один раз он приметил такую девочку летом, на заливе, они бродили вместе по берегу… У девочки был обгоревший носик и растрепанные рыжие волосы, по ее обнаженным плечам, сквозь тень листвы, пробегали солнечные зайчики… Но, увы, и эта девочка была далеко не тем покорным ему созданием, образ которого давно родился в его фантазиях. Мало того, что она оказалась крепкой спортсменкой, так еще и любовницей одного не слишком молодого человека, известного актера. “Деньги и слава – они манят юных созданий”, – подумал тогда он. А та хватка, с которой это романтическое создание управлялось с оружием, и вовсе шокировала Алексея. В стреляющей женщине было какое-то неприятное ему противоречие. И все же… И все же Алексей время от времени вспоминал этот летний пикник, на котором судьба свела его с Мариной. Запомнилась не столько сама девочка, сколько вызванные ею ощущения.

* * *

К той поре, когда начали разворачиваться все события, связанные со смертью Македонского, все последовавшие за этим странности и загадки, Алексею уже окончательно удалось избавиться от этого образа-наваждения. Вновь появившаяся Марина уже не вызывала никаких нежных всплесков в его душе. Так, по крайней мере, хотел думать сам Алексей. А когда при взгляде на нее у него появлялись разные нехорошие симптомчики, вроде тех, что бывают у прыщавых старшеклассников предательского дрожания рук или пульсирующей в висках крови, Алексей старательно принимался искать в Марине знакомые черты и пороки раздражавших его женщин. Биография девицы ему в том помогала: убитый любовник, сомнительные связи – все это было не в ее пользу, и Алексей с немалым удовлетворением складывал несимпатичный образ. Убедить себя в том, что Марина ему не нужна, удавалось только на расстоянии – при встрече он вновь впадал в состояние легкой эйфории, которую приходилось с трудом подавлять размышлениями о неразумности и неуместности связи с девицей, порученной ему в качестве объекта наблюдения.

А теперь, когда со всей очевидностью, вырисовывалось, что девицу эту готовили на роль киллера, Нертов даже испытал некоторое злорадство: мол, докатилась, нарвалась. Он не испытывал к ней жалости, когда она пострадала под колесами мотоциклиста. Последняя прослушка заставила и вовсе ее возненавидеть: он четко услышал на пленке название города, в котором жили его родители. Значит, завтра Марина отправляется туда – с совершенно определенной целью…

"Отец!” – вдруг мелькнуло в его голове, когда он услышал прямое указание на жертву, якобы обобравшую людей и оставившую голодных ребятишек. Не о том ли случае с зарплатами шла речь? Он тотчас же припомнил почти годичной давности разговор, в котором отец не стал отрицать, что ходит по краю пропасти. Как же он, идиот, не доработал, не дожал эту историю с похищением, концы которой явно тянутся к шефу?! Почему за все прошедшие месяцы, а не только за три недели, вновь столкнувшие его со странностями вокруг Марины, ему не пришло в голову, что та история с похищением родителей вполне может иметь свое продолжение – еще более ужасное, чем плен, чем те подписанные бумаги? Конечно, ему давно было пора насторожиться и все четко просчитать. Почему же, перебирая возможных жертв киллера, он ни разу не подумал об отце?

"Успеть!” – вот то единственное слово, которое осталось у него сейчас. Его и повторял он до утра, пока вместе с сотрудниками службы безопасности Игорем и Петром они не выехали из города вслед за красной “Нивой”, увозившей Марину в уже известном им направлении. Утром отправились в путь двумя машинами – банковской “семеркой”, в которой ехали Игорь и Петр, и “девяткой” Алексея. Первая машина, с тремя охранниками, была выслана в городок отца еще с ночи.

В “Ниве”, заехавшей рано утром прямо во двор Марининого дома, сидел только один человек пожилой грузный шофер, который со всей очевидностью никак не мог быть тем самым ночным гостем. У гостя, как уже знал Алексей, был тонкий силуэт и довольно молодой голос. Сейчас Алексею оставалось лишь одно: ждать, как развернутся события. И наблюдать. Ребята, отправленные в городок заранее, должны были обеспечить безопасность родителей.

Еще с вечера Алексей позвонил отцу. Объяснить по мобильному телефону, который мог прослушиваться кем угодно, ничего не стал. Только бросил хорошо понятное им обоим:

– Кажется, я встретил твоих театральных знакомых…

– Как?

– За завтраком расскажу. Ты уж без меня не начинай, дождись. Кстати, к тебе заедут на ночлег мои друзья. Прими их как следует. Понял, отец?

На время Юрию Алексеевичу предстояло стать домашним затворником. Как назло, новый дом директора был построен на высоком берегу и просматривался – а значит, и простреливался – со всех сторон. Никаких бетонных заборов, никакой сигнализации: в маленьком городке это стало бы неслыханным вызовом, знаком недоверия к его жителям.

Примчавшиеся среди ночи к растерянным родителям Алексея охранники отделались минимумом объяснений. Директору пришлось смириться с тем, что “так надо”. Ребята, лица которых были знакомы ему по банку, первым делом наглухо зашторили окна и велели не выходить никому из дома: ни утром, ни весь следующий день. Один охранник остался с директором и женой. Двое других отправились колесить по городку, чтобы присмотреться к местности, вычислить те опасные точки, которые могли бы послужить убежищем киллера. Спать они устроились потом прямо во дворе, в машине, хотя какой там был сон – до рассвета оставались считанные часы. Весной в этих краях светает рано, в семь утра белым-бело, как в зимний полдень.

Алексей вырулил на улочки городка уже в девятом часу – оторвался от красной “Нивы” и банковской “семерки” еще на трассе. Заехал к родителям: все было спокойно, ничего подозрительного. Бросив отцу с матерью: “Потом все расскажу”, и оставив их на попечение “бодигардов”, отправился на поиски “Нивы” и “семерки”. Однако ни одной из этих машин в городе он не встретил. Попытка связаться с ребятами по сотовому ничего не дала телефон не отвечал. “Чертовщина какая-то! Куда же они подевались?” – не понимал Алексей. Вернувшись на пост ГАЙ при въезде в город, он узнал, что красная “Нива” вроде бы как проезжала – с полчаса тому назад. А никакой зеленой “семерки” с питерскими номерами ребята, среди которых нашелся и его старый приятель-одноклассник, вроде бы не видели.

– Ты уверен? – переспросил его Алексей. – Понимаешь, друзья мои сегодня должны были к нам на рыбалку завернуть…

– В будний-то день? Неплохо вы там, в Питере, пристроились.

– Мы ж в охране. Работаем сутки через двое, вот и позвал я их проветриться.

– А… Места-то еще помнишь?

Алексей не успел ничего ответить – в этот момент зачихала рация, прикрепленная на груди у приятеля:

– Внимание! ДТП в Ильинке. Есть пострадавшие. Слышали вы там или нет?

– Что случилось?

– Зеленая “семерка”, номера питерские, врезалась в столб электропередачи. В машине водитель и пассажир. Оба – жмурики… Та-акой бля фарш.

Гаишник отвел глаза.

– Твои?

– Мои…

– Друзья-то близкие были или так, по службе?

– Близкие!

– Да, съездили ребята на рыбалку…

Алексей, уже не слушая последних слов, вскочил в машину и резко рванул с места. До Ильинки было рукой подать.

Трасса, она же главная улица Ильинки, перерезала деревню пополам. Издалека он увидел скопление машин и людей. Проезжавшие мимо машины останавливались – водители выходили. Не всякому из них когда-нибудь доводилось видеть такое.

Из машины он увидел изогнутые прутья столба с повисшими на них кусками бетона, вздыбленную зеленую крышу “семерки”, охватившей столб подковой искореженного металла… На негнущихся ногах он подошел к тому месту, на котором нашли свою судьбу его ребята… Переступил через грязный весенний ручей. Вода была смешана с кровью. Алексей еле справился с дурнотой. Женщина за спиной причитала:

– Ленка соседская, дрянь такая, выбежала на дорогу за своим котенком, а эти ребята, я сама видела, еле успели увернуться, чтобы ее не сбить. Эта котенка взяла и как ни в чем не бывало к себе домой – шмыг! Ты подумай, зараза какая! Такое устроила из-за какого-то вшивого котенка, топить его, понимаешь ли, не дала. Так лучше бы тогда еще утопили, как кошка окотилась. А теперь такое горе кому-то, такое горе! Ребята-то молодые, сирот, наверное, оставили. У, паршивка!.. – и женщина по которому кругу принялась рассказывать вновь подошедшим историю про Ленкиного котенка.

"Случайность, дикая и нелепая случайность, – подумал Алексей. – Хотя… Хотя, – остановил он себя, покорно причитающего о нелепой судьбе ребят, – это с какой же силой надо было врезаться в столб, чтобы разнести машину вдребезги?” Уж никак не на положенных сорока километрах ехали Игорек и Петр через деревню. Тут все сто были, не меньше. И что же это означает? То, что “Нива” пыталась от них оторваться? Заметила слежку? Что-то произошло, но что – Алексей знать не мог.

«Ниву» – то он найдет, из-под земли достанет, а ребят уже не вернет. Последние, проговоренные про себя слова заставили его застонать вслух:

– Господи, какой я идиот! Все, все упустил!

Ведь утром он так и не успел поговорить с Петром и узнать, на что и на кого вывело его вчерашнее наружное наблюдение. Это была дикая ошибка, непростительная даже новичку, а не то что профессионалу, каким считал себя Алексей. Никогда нельзя откладывать в сторону, на потом, полученную свежую информацию, иначе каждый следующий шаг может оказаться не только ошибочным, но и роковым. “Петр тоже хорош”, – подумал Алексей, но тотчас же одернул себя, глянув на то, что было Петром… Вчера Петр вел ночного гостя Марины ясно, не самого заказчика, но его посланника или посредника. Заказчик, скорее всего, был лично неизвестен этому человеку: так уж принято обделывать заказные убийства – никто никого не должен знать в лицо. Но Петр стал обладателем бесценной, надо полагать, информации: уже одно то, что он знал, как выглядит этот человек, куда пошел тот на ночь глядя, могло стать решающим в их дальнейшем поиске. А теперь такой облом – вновь все концы перерублены!

Впрочем, времени на размышления уже не оставалось. Назад – в городок, в дом отца…

На крыльце отцовского дома с облегчением увидел перекуривавших охранников. Значит, хоть здесь все в порядке. От души отлегло…

– Беда, ребята, – пробормотал он, не зная, как и начать. – Разбились наши.

– Как? – обычный в таких случаях вопрос, еще без особой тревоги – или с желанием отогнать эту тревогу от себя.

– Насмерть. Оба. Просто случайность… Дайте хоть закурить…

После долгой паузы рассказал, как было дело.

– Здесь-то что? Появлялись?

– Крутилась здесь эта красная “Нива”. Водитель и два пассажира.

– Кто?!

– Девка – рыжая, в зеленом пальто, как ты и говорил. А второй – молодой мужик, лет тридцати, с нее ростом, в кожаной куртке коричневой, кепка суконная черная…

– А еще, еще что приметили?

– Не беспокойся, шеф. Ильюха зарисовал по памяти. – Илья, поднаторевший в свое время в сыске на составлении фотороботов, достал из кармана блокнот. На Алексея глянуло лицо, смутно напоминавшее одно, знакомое по службе в военной прокуратуре: узкие глубоко посаженные глаза, запалый рот под щетиной усов. Бывают же такие совпадения!

– Разглядели-то его хорошо? Масти он какой? – обратился Алексей к ребятам.

– Вроде как блондин. Да, скорее светлый, чем темный. Усы точно русые.

– А глаза?

– Ну, шеф, ты даешь. В глаза мы ему не заглядывали. Хорошо, хоть так рассмотрели.

Алексей задумчиво вырвал листок с изображением из блокнота, положил в карман и направился в дом.

Родителей он застал в полумраке гостиной. Они, как и было им ведено, никуда не выходили, не отлучались. В комнате пахло валокордином. Мать сидела за столом, отец нервно вышагивал кругами.

– Закончилась конспирация? – с нарочитой, для матери, иронией спросил он вошедшего Алексея, сразу заметив по его лицу, что сыну было не до шуток. Таким мрачным и отчаявшимся он никогда своего Леху не видел.

– Сегодня свободны. Охрана остается. Чтобы не скучали вы здесь одни, – криво улыбнулся Алексей. – Что завтра, не знаю. Я буду звонить.

– Уже уезжаешь? – откликнулась мать. – Может, хоть пообедаешь?

Алексей подошел к ней, обнял за плечи:

– Прости, мам, сегодня не до этого. Ты как там, можешь какие-нибудь отгулы в школе взять?

– Неужели что-нибудь серьезное? Маленькая, наивная мама…

– Мам, на всякий случай, ладно? Береженого Бог бережет. А валокордином кто тут из вас баловался? – он взял в руки пузырек со стола.

– Да это я на всякий случай Юрию Алексеевичу дала. У него нервишки, сам знаешь какие. Я тут у вас самый крепкий человек.

– Конечно, ма. Ты у нас молодец.

Отец вышел на крыльцо проводить Алексея.

– Расскажешь что или темнить будешь? – приступил он теперь со всей серьезностью.

– Пап, на сегодняшнее утро уже два трупа. Достаточно? Киллер к тебе уже выезжал – на рекогносцировку. Сегодня. Утром. Ты-то сам заметил здесь что-нибудь подозрительное?

– Ничего.

– Точно ничего?

– Только “Нива” какая-то красная к дому подъезжала. Круг сделали и уехали. Номера запомнил. Алексей махнул рукой: не надо, и так знаем.

Отец вроде бы как подобиделся:

– Меня-то будешь посвящать в то, что происходит?

– Знал бы сам, давно б соломки постелил… То, что сегодня все будет тихо, гарантирую. Завтра – не знаю. Вы тут не расслабляйтесь, – попросил Алексей отца, зная, что с этим-то киллером он уже сегодня разберется, тянуть дальше не имело смысла. – Этого киллера не будет. Но ты прекрасно понимаешь, что может появиться другой. Так что думай, отец, считай. Кто заказчик? Кому это может быть выгодно? Без твоей помощи нам в этом деле не разобраться. Думай, пап, думай. И будь осторожен – все наши неприятности еще впереди.

Он также хотел добавить, чтобы тот берег мать, но ясно было, что отец справится и без его советов…

За полтора часа домчавшись до города, Алексей поехал сразу на Васильевекий. На его беспрерывный трезвон открыла сама Марина, она была одна в квартире в этот еще не поздний вечер. Кажется, она ожидала увидеть на пороге кого-то другого. Испуганно отпрянув, впустила Алексея в квартиру.

Увидев эти округленные невинные глаза, Нертов рявкнул:

– Дура, вот дура-то!

Он еле сдерживал себя, чтобы сразу не ударить Марину. Но, схватив ее за плечо и подталкивая в спину, молча повел к дверям ее комнаты, с силой распахнул их, швырнул Марину внутрь. Она упала на диван. Алексей медленно защелкнул замок, подергав на всякий случай ручку – дверь была заперта крепко.

Марина затравленно сползла на пол и вся сжалась, подтянув колени к подбородку. Алексей присел перед нею, взял ее руки в свои и, раскачивая ладони в такт словам, проговорил:

– Я все знаю. Я тоже был сегодня в этом городе. Я даже знаю, кого ты должна убить. Вот так. Теперь рассказывай ты. По порядку. Что происходит?

Марина мотнула головой, пытаясь сказать “нет”, но вдруг разрыдалась – в голос, почти с детским ревом. Отпустив ее руки и тряханув за плечи, Алексей пробормотал, стоя перед ней на коленях:

– Истеричка! Ты скажешь что-нибудь или нет? Ну, хоть слово?

Злость Алексея остановила рыдания. Марина бросила на него взгляд, полный ненависти:

– Господи, когда вы все от меня отстанете?! Почему я должна тебе верить? Откуда я знаю, кто ты и с кем? С ними, с другими? Кому ты служишь, Лешенька-охранник, любезный слуга…

– Дура!

– Пусть так. Мне все равно.

– Понятно: на себя ты давно наплевала. Что хотят, то с тобою и вытворяют…

При этих словах Марина вновь залилась слезами теперь уже тихо и безнадежно. Она всхлипывала, опустив голову на колени. “И что дальше? Как с ней разговаривать? – отчаянно подумал Алексей. – Пойдут теперь сопли и вопли. Терпеть не могу”. Злость на эту девицу уже не просто закипала в нем, она стучала в висках. Марина подняла зареванное лицо – такое несчастное и простодушное… В висках Алексея застучало нечто другое, что он обычно гнал от себя… Посмотрев на него, она вдруг обхватила его шею руками, уткнулась головой в его плечо и еще сильнее разрыдалась. “Вот влип, – успел подумать он. – С этим надо что-то делать: пора приводить в чувство и девчонку, и себя”.

Марина еще крепче прижалась к нему, заливаясь слезами. Жалость, смешанная с желанием, вдруг пронзила его, и он, утешая, сначала нежно поцеловал ее волосы, потом распухшее лицо с мокрыми дорожками слез… Марина замерла, посмотрела на него долгим и как будто невидящим взглядом, опустила веки и неожиданно потянулась к нему губами. Внезапный поцелуй – мягкий и чувственный – заставил Алексея одеревенеть. Он уже и не пытался понимать, что происходит.

Гулко заколотилось сердце. С улицы в комнату, несмотря на наглухо закрытые окна, доносился шум двора-колодца. Мальчишки гоняли мяч. Дворник со скрежетом скоблил остатки льда. Мяч ударился о решетку окна, задребезжали стекла. Окрик дворника – и все звуки стихли. Видно, мальчишки разбежались…

Тишина повисла в жаркой и душной комнате. Алексей оттянул ворот рубашки. Ледяная рука Марины обхватила шею – Алексей вздрогнул. Марина вновь прильнула к нему – он ответил таким же долгим, долгим поцелуем.

Они стояли на коленях друг напротив друга. Руки ее скользнули по его плечам, она все крепче прижимала его к себе, обхватывая за пояс. Он почувствовал, как рука Марины опустилась за ремень… Алексей застонал и отпрянул. Но было уже поздно: Марина выхватила заткнутый сзади за пояс пистолет, вскочила и двумя руками направила его прямо в лицо стоящему на коленях Алексею.

Алексей замер. Он увидел перед собою прекрасное и жестокое лицо убийцы. По лбу будто прошла волна холодка от вороненого ствола. Он онемел пелена отрешенности начала застилать его глаза. Это было доли секунды – подступила расслабленность, потом ощущение полета в теплых струях летнего воздуха в ожидании того момента, когда будет выдернуто парашютное кольцо. “Поздно, поздно”, – плыла земля под Алексеем, боявшимся и пошелохнуться. Нет, не выдернуть ему сегодня это кольцо, не спастись… Далекий телефонный звонок в коридоре… Алексей очнулся и, не мигая, широко раскрытыми от ужаса безнадежности глазами посмотрел на Марину. Она еле выдержала его взгляд. Опустила руки перед собой и надменно улыбнулась:

– Что, Лешенька…

Нертов не дал ей договорить. Воспользовавшись этой секундной паузой, он резко выхватил пистолет из рук Марины и, вскочив с колен, навел на нее ствол. Жестко и размеренно приказал:

– Назад. К стене. Руки за голову! Делай, как я говорю…

Марина ошалело посмотрела на его перекошенное лицо, попятилась к стене. Но вдруг как-то странно фыркнула и расхохоталась.

– А ведь можешь выстрелить в меня, да? Я-то не смогла. Я лишь так, представила. Интересно, что чувствуешь, когда пускаешь пулю прямо в человека? Ну, пошутила я, пошутила! – выкрикнула она уже в истерике.

– Сумасшедшая! – приблизился к ней Алексей, все еще удерживая пистолет правой рукой. Левой он притянул ее к себе. Марина откинула лицо и посмотрела на него таким взглядом, который не мог обмануть. – Сумасшедшая… Бедная ты моя девочка-Алексей осторожно дотянулся до письменного стола, избавился от металла, нагретого и влажного. И, увлекаемый Мариной, рухнул на диван. Он уже не слышал ни шума двора, ни громких разговоров соседей в коридоре, ни истошных выкриков: “Есть такая буква-а!”, из телевизора, все это время бубнившего за стеной.

Алексей и подумать не мог о том, что это может произойти, мысль о близости с этой девочкой никогда и не приходила ему в голову.

Но все получилось само собой. Они вместе окунулись в стремительно уносивший их поток изнеможения, Алексей растворялся в этом сильном и горячем теле, отзывавшемся на каждое его движение, каждый стон…

Напряжение, близкое к мучительной боли, сменилось невесомостью – он опять плыл, парил в воздухе, опрокидываясь, теперь уже в безмятежный сон.

Сколько прошло времени? Он не помнил. Проснулся – уже светало. “Значит, часов шесть утра”, – подумал Нертов. Счастливо обернувшись к Марине, тепло которой он чувствовал всю эту безумную ночь, он увидел… Вернее, он не увидел – ничего, кроме гладкой простыни. Моментально вскочив, зажег ночник. Алексей был один. В комнате кое-что изменилось. Распахнутый шкаф, выдвинутые ящики стола – все явно носило следы спешных поисков. Он помотал головой, стряхивая с себя последний сон.

Осмотрелся в комнате. Так-так, с опустевшего письменного стола исчезла даже фотография Македонского. Конечно, здесь ничего не искали здесь просто собирали вещи… Нертов подошел к окну, зачем-то выглянул наружу. “Пикапчик” прослушки по-прежнему стоял во дворе. Алексей обернулся и только тогда заметил лист бумаги на письменном столе. Крупными буквами на нем было выведено: “НЕ ИЩИ”.

Алексей в отчаянии рубанул ребром ладони по столу: “Идиот! Опять попался, идиот!” Марина исчезла, заодно прихватив и его пистолет.

 

Глава 7

ПО СЛЕДУ КИЛЛЕРА

Алексей сидел за столом своего банковского кабинета. На столе были разбросаны четвертушки бумаги, все испещренные именами и исчерченные стрелками. Алексей машинально обводил те, что вели от слова “Марина”. Уже в который раз, тупо и почти не глядя…

Шел третий день исчезновения Марины. Чувство опустошенности, навалившееся на него в то утро, когда он увидел записку с двумя короткими словами, не исчезало. Вновь войти в привычную рабочую форму не удавалось. Нертов курил сигарету за сигаретой, надеясь подхлестнуть себя хотя бы этим, но импульсы в маленьких серых клеточках не пробуждались. “Тоже мне, Пуаро!” – он сломал карандаш и швырнул его в корзину для бумаг.

Откатившись от стола на беззвучных роликах черного кожаного кресла, он вытянул вперед скрещенные ноги и откинул голову на холодную высокую спинку.

– Сеанс психоанализа начинается… – пробормотал Алексей. – Доктор, что вы думаете по этому поводу: девушка, одержимая желанием убить моего отца, отдается мне пылко и страстно, а потом исчезает, прихватив мой пистолет? Какой это комплекс? Она вообще странная девушка, несколько не в себе. Как говорится, “девушка с прошлым” или “смерть ей к лицу”, что одно и то же. Мой предшественник уже мертв. Где ни пройдет – там трупы. И что бы это значило…

– Релаксируешь?

Нертов вздрогнул от бодрого женского голоса и мгновенно придвинулся к столу, принявшись сметать листки в одну стопку. Чертовы офисные штучки! Ковры – из-за них никаких шагов не услышишь. Цилиндры масляных амортизаторов вместо пружин – ни одна дверь не скрипнет.

Вошедшая, а ею была Леночка Ковалева, ценный банковский кадр, насмешливо посмотрела на него:

– Теряешь квалификацию, коллега! А что такой скисший?

– Да не выспался, – отговорился Алексей.

– О, это дело святое! Молодое. Давай просыпайся. Принесла я тебе, что просил.

– Ну, ты метеор, – он взвесил на руке толстую пачку отпечатанных страниц. – Ничего себе, аналитическая записка. Когда только успела?

– Старая выучка, Нертов, – Леночка польщенно улыбнулась. Высшим комплиментом для нее была похвала ее профессионализму. Она даже выгнула спину, и Алексею показалось, что Ковалева вот-вот щелкнет каблуками и возьмет под козырек.

Позавчера он попросил эту сотрудницу пресс-службы, одновременно выполнявшей функции аналитической службы банка, подготовить ему всю информацию по заказным убийствам и киллерам. Результат – налицо. Когда она только успела набрать столько материала? Видимо, спрашивать надо было не когда, а где…

Леночка Ковалева появилась в банке вслед за своим шефом – бывшим полковником одной спецслужбы, как ныне деликатно было принято называть ГБ. Полковник, сориентировавшийся в новой ситуации реформ, пару лет тому назад скоропостижно покинул чекистские ряды и был, к взаимному удовлетворению сторон, принят на новую работу. Наобещал он банкирам, видимо, немало: еще бы, такие связи, знание городской обстановки, выходы на нужных людей, контакты с бывшими коллегами, занявшими посты практически во всех органах власти – было за что ухватиться руководству банка, с распростертыми объятиями встретившего столь ценное пополнение. Но, увы, довольно быстро вскрылось, что отставник этот – бесполезнейшее из всех созданий. Как выяснилось, и в своей-то организации он работал всего-навсего в диссидентском управлении. Волей-неволей пришлось поставить его на пресс-службу банка, которую он благополучно заваливал, потому как кредо отставника укладывалось в двух словах – бдеть и не пущать. То есть отваживать от банковских дел всех любопытствующих журналистов. Очень быстро он умудрился перессорить банк со всей городской прессой.

Единственным и действительно ценным приобретением, связанным с этим бывшим полковником, стала ушедшая вместе с ним из органов Леночка Ковалева. Ей было уже хорошо под сорок. Оттрубив почти двадцать лет в ГБ, она бесповоротно слилась с казенным стилем своего учреждения, по коридорам которого вечно гуляли сквозняки, разносившие в обеденный час неистребимый запах тушеной капусты. Дух казармы явственно витал в этом заведении, и даже туалеты дислоцировались там под кодовыми табличками “Умывальня”. Химическая завивка и цикламеновая помада однозначно выдавали прошлое этой особы, перечеркивая все нынешние достижения в виде отличных и очень дорогих костюмов, которые Леночка покупала исключительно во время загранкомандировок. Ковалева была одинокой дамой, востребованной исключительно на службе, и этой службе она отдавалась вся без остатка.

На прежней стезе она доросла до звания капитана, работая в одном из аналитических отделов. Как слышал Алексей, уволиться со службы ей пришлось из-за конфликтов с новым генералом. Новый генерал был выдвиженцем реформаторских сил, и Леночка, несмотря на весь свой хваткий аналитический ум, почему-то решила, что надо помочь ему навести порядок в прохудившихся органах. Говорили, что при личной встрече Ковалева изложила новому начальству все известные ей факты коррупции и злоупотреблений. Итог не заставил себя ждать: поизучав дела, генерал сам предложил Ковалевой подумать о гражданской карьере. Так Леночка и оказалась в банке, вскоре весьма высоко оценившем ее услуги. Рост ее оклада был прямо пропорционален росту слухов о банках-конкурентах, желающих переманить столь удачный кадр.

Ковалева могла достать любую информацию хоть из-под земли. Видимо, уйдя из рядов, она сумела сохранить старые контакты и агентуру. Алексей уже понял, что, рано или поздно, в поисках Марины и заказчика убийства отца ему все равно придется обратиться к заслуженной капитанше. Но решил пока повременить – информации даже для первого разговора с Леночкой явно не хватало. Вот он и попросил ее подготовить аналитику по киллерским делам: стоит сперва хотя бы узнать о том, что творится в городе.

Конечно, пауза для размышлений не могла затягиваться – заказчик наверняка и не думал оставлять свой план… Но пока в городке все было спокойно к отцу была приставлена усиленная охрана. Марина, судя по всему, сбежала не только от Алексея прослушка выдавала запись регулярных телефонных звонков того самого гостя, назвавшего себя Шварцем. Первый его звонок раздался уже наутро после ее исчезновения: звонивший, крайне удивленный ответом соседа о том, что Марины нет дома, требовал разбудить, поднять – сосед старательно стучал в дверь, но ничего не добился. На следующий раз сосед сообщил Шварцу, что другая соседка, полуночница, оказывается, слышала, как Марина выходила из дома где-то в полшестого утра. Да, проснись тогда Алексей на полчаса раньше, не было бы сейчас этих поисков, и все события могли бы принять иной оборот. “Но что потеряно, то потеряно”, – с горечью думал он. Наблюдения за квартирой ничего не давали: ни одного нового лица среди входивших и выходивших из подъезда замечено не было. Не появлялся там и человек, портрет которого составил охранник Илья.

Никаких концов… Подруга Марины, Екатерина, загорала где-то в Турции – должна была вернуться только через неделю. Алексей надеялся на то, что разговор с этой девицей будет небесполезным.

Алексей позаботился о безопасности Марининого брата. Еще позавчера во Львов вылетела пара надежных ребят. Марина, как доложили они, не объявлялась ни в квартире отчима, ни в деревне, где у родни жил ее Петенька. Алексей велел своим не покидать пока деревню. Они, молодцы, даже сумели встать на постой прямо к ее родственнице, опекунше малыша, обрадованной возможностью получить твердый рубль с ранних питерских дачников. Так брат Марины оказался под охраной.

Львовская операция была проделана без ведома Андрея Артуровича – он как раз отбыл на несколько дней в Австрию, где у банка была одна из дочерних фирм. К возвращению шефа надо было придумать убедительную версию, объясняющую необходимость поисков Марины. Как бы так подать ему события, не выдав самого существенного… Алексей, после некоторых колебаний, все-таки включил шефа в круг подозреваемых – тех людей, которым так или иначе могло быть выгодно убийство его отца. Да и замеченное Алексеем неравнодушие Андрея Артуровича к Марине по-прежнему озадачивало. Что, если интересовала она его именно как киллер? Хотя тут концы с концами не сходились: решись он использовать ее в роли убийцы Юрия Алексеевича – к чему было приставлять сына для “пригляда” за Мариной? Отвлекающий ход? Если так, то чересчур хитроумный.

Иное дело, размышлял Алексей, что Чеглоков мог и не знать, что именно Марине предназначено стать киллером, а интересовался ею просто-напросто из своего традиционного жизнелюбия. Заказчики, как известно, практически никогда не контактируют с киллерами напрямую – это слишком рискованно, ведь наемный убийца может повести двойную игру. Например, обратиться к будущей жертве с заманчивым предложением перекупить свои услуги и обратить их уже против заказчика.

Нертов запер в ящик стола подготовленные Леночкой бумаги, вместе со своими листками-схемами, решив вернуться к ним во второй половине дня. Сейчас ему предстояло сделать два дела: поговорить с опером Фалеевым и наведаться на Камскую улицу. Перепоручать кому-либо из своих ребят эти дела он не хотел. Слишком много личного оказалось здесь теперь замешано.

* * *

Алексей уверенно набрал номер телефона опера. Никаких особых мотивировок для встречи придумывать не собирался: нет ничего странного или сомнительного в том, что руководитель службы безопасности банка интересуется обстоятельствами убийства человека, входившего в близкое окружение его босса. На самом деле он, конечно, надеялся на то, что с помощью этого Фалеева, о котором упоминала еще Марина, удастся выйти на ее связи, пока неизвестные Алексею.

На том конце провода переспросили:

– Фалеев? А кто спрашивает?

Алексей представился. Собеседник хохотнул:

– Ну, коллега, слабы вы там по части обстановки в городе! Так-то ничего и не знаете?

– Нет. А что такое?

– Да арестовали еще позавчера нашего Фалеева. Об этом уже и во всех газетах написали, а сегодня, говорят, его, козла, в “Криминальных новостях” покажут. У нас тут такой шухер стоит!

– Слушай, я ничего не слышал – как-то мимо прошло. Что он натворил? Спьяну что-нибудь?

– Ну, прям! Если бы спьяну. Оборотнем оказался. Квартирная мафия. А вам-то он по каким делам нужен? – перешел собеседник на официальный тон.

– Собственно, мне нужен тот, кто работает по делу об убийстве артиста Македонского. Убитый был близким другом главы банка…

– Считай, Нертов, что попал по адресу. На мне теперь этот “глухарь” висит. Если, конечно, тут сам Фалеев чего не напорол, – вдруг додумался человек на том конце провода, – Слушай, мысль, а? Может, и ты со мной чем поделишься, как коллега с коллегой. Жду. Поговорим за рюмкой чая. Спросишь следователя Карпова – это я.

Усвоив намек, Алексей купил в первом же ларьке упаковку жестянок джина с тоником и выехал на Васильевский остров.

Карпов оказался довольно нервным парнем, которому не было больше тридцатника, но дать можно и все сорок. Алексей еще в годы обитания на 22-й линии – юрфаке университета – прославился среди однокурсников своим умением безошибочно вычислять возраст любого человека, Дело это было нехитрое (ради него он специально изучил кое-какую медицинскую литературу, а потому знал, когда и какие морщины появляются на лице, что происходит с осанкой и походкой с годами, как изменяется голос), но у других студентов руки до этой хитрости не доходили, и Алексей вместе с одним своим приятелем порой развлекался тем, что заключал весьма выгодные пари. Со скромной погрешностью до двух лет он мог определить даже возраст женщины, что всегда потрясало всех спорщиков, но, увы, не слишком радовало сам объект пари…

Карпова старили седые пряди в проборе и желтоватые мешки под глазами. Слабости этого “следака” Нертов определил безошибочно: у мента явно были немалые проблемы с алкоголем. Что ж, это только облегчало задачу: разговорить такого человека не составляло труда. Хуже было бы, если б на его месте сидел застегнутый на все пуговицы, чопорный и подозрительный, какой-нибудь румяный ветеран органов.

Рассказанное Карповым даже и не удивило Алексея. Ему ли было не знать, что за дела творятся в городе в ментовке, давным-давно сблизившейся с бандитами разных мастей. Милицейские “крыши”, группировки “компроматчиков” и выжимал долгов – все это было в порядке вещей, как и участие милиционеров в темных квартирных делах. Ходячая истина бандитов и воров, гласящая, что “хороший мент – это мертвый мент”, подверглась корректировке в последние годы. Теперь хорошим был свой и живой.

Фалеев, как выяснилось, был не таким уж дураком. На территории своего отделения он не засвечивался. Работал в Озерках – помогал расчищать площадки под строительство особняков “новым русским”.

Озерки – душевное местечко на окраине города – уже несколько лет как было облюбовано богатыми людьми. Когда-то, еще в начале века, оно было застроено дачами литераторов, артистов и художников. Теперь этот былой приют богемы представлял собой скопище ветхих деревянных построек с садами и огородами. Обитались здесь в основном старики-пенсионеры. Одни из них охотно продали свои дома, как только на них пошел спрос, и перебрались в городские квартиры со всеми удобствами, а на их участках уже строились затейливые особняки красного кирпича. Другие же старики заартачились, никакими деньгами было не выжить их с насиженных мест. Самые большие битвы разворачивались за присоединение участков, соседствующих с замками новых русских владельцам замков требовалось расширение площадей. Если не помогали деньги, в ход шло все – шантаж, поджоги, угрозы и даже пытки несчастных владельцев бесценной земли, под которыми те в лучшем случае должны были заключать сделку купли-продажи, в худшем – подписывать дарственную на участок с постройками на имя неведомого им любимого племянника.

Фалеева взяли прямо в деле – когда с подростками-“отморозками” он пытал старика, упорно отказывавшегося обменять свой дом на комнату в многонаселенной коммуналке где-то на гнилой Лиговке. Старик и поведал своим спасителям, что уже год он выдерживал осаду прытких молодых людей, вначале “по-доброму” уговаривавших его продать дом и участок, а потом перешедших к угрозам. Бедолага-пенсионер исправно носил заявления в свое отделение милиции, там их принимали к сведению. Разве знал он, что милиция повязана с бандитами? В этот роковой вечер к нему заявился человек в милицейской форме, представился, показал удостоверение – все честь по чести. Начал расспрашивать, что к чему. Принялся советовать: мол, не связывайся ты с этими богатеями, дед, переезжай. Домовладелец упирался на своем. Вот тогда к нему и ворвалась эта шпана и набросилась на беспомощного старика…

– Как уж застукали опера Фалеева за этим делом, прямо на месте преступления – вопрос не к следователю Карпову, – закончил тот свой рассказ. – Так что перебрался теперь наш друган в “Крестовскую” ментовку. Выпьем за его здоровье, чтобы ему там хорошо и долго сиделось, – Карпов откупорил сразу две банки.

– Не могу, за рулем, – развел руками Алексей.

– Ну, чисто символически…

Нертов улыбнулся словам “следака”, напомнившем ему о давнем соседе по житью в коммуналке о домогавшемся Светки менте. Пришлось немного отпить.

– Слушай, а что за парень этот Фалеев? – спросил он, сделав глоток. Карпов поморщился:

– Какой там парень – мужик за сорок. Сам ничего не пойму: немного ему и до пенсии по выслуге оставалось, ушел бы себе спокойно, а там уже химичил на всякие охранные лавочки. А главное, ты смотри, как хитер оказался – нигде, никогда своих доходов не засвечивал. Хотя, ты ж понимаешь, бешеные “бабки”, наверное, мужик делал. Но, с тех пор как я сюда поступил, а это четыре года тому назад было, он все в одном и том же свитерке на службу ходил, одни башмаки топтал, что зимой, что летом. Вечно плакался: денег нет…

– Логично, – согласился Алексей: на то он и оборотень, чтобы выглядеть, как все.

– И жил-то бирюком, – продолжал “следак”. – С женой давно развелся, сын в армии. Я даже не припомню, чтобы у него хоть когда-нибудь какая подруга объявилась – зря тут наши бабцы перед ним расфуфыривались. Нет, ты мне скажи, куда же он, зараза, деньги девал? С этими, что ли, делился? –Карпов воздел палец к грязному потолку. – Да, – вздохнул он под щелчок еще одной голубой жестянки, – стоило бы покопать, не было ли у Фадеева какого-нибудь интереса к вашему Македонскому. Нельзя не исключать того, что братишка актера сомнительная, надо сказать, личность – спланировал это убийство, чтобы завладеть квартирой, а Фалеев ему и помог. Других наследников у Македонского не было. Сожительница эта его последняя с ней он отношения не регистрировал, так что никаких прав на квартиру она не имела. Хотя, скажу тебе, есть там одно озадачивающее обстоятельство.

– Какое? – с некоторым замиранием переспросил Алексей.

– А вот, смотри. Вскоре после убийства актера эта гражданка по фамилии Войцеховская, работающая, между прочим, всего-навсего санитаркой в больнице, вдруг делает одну весьма дорогостоящую покупку. Она приобретает почти за пять тысяч долларов – бешеные деньги для санитарки – комнату. Здесь же, на Васильевском. Откуда у нее такие средства? На проституции ее не привлекали – этот заработок вроде как отпадает. Да если бы и прирабатывала она этим делом, невелики там доходы: больше трат на одежду, чем прибыли. Наследства она в последнее время не получала. Мать умерла несколько лет назад во Львове. Там квартира даже не приватизирована, в ней прописан ее отчим – мы проверяли по случаю. Ясно, что жилье то львовское Войцеховская продать не могла. Что остается? Предположим, это деньги ее родного отца, так?

– Почему бы и нет?

– Однако отца у нее как бы и нет: записан в свидетельстве о рождении со слов матери. Трудно поверить в то, что через двадцать с лишним лет этот папаша вдруг объявился да подкинул состояние дочурке, если он, как я выяснил, даже не появлялся на похоронах ее матери.

– Смотрю, вы ее плотно разрабатываете…

– Что ж ты думал? У меня эта Войцеховская в черном списке. Она тут к нам приходила – красивая девка, за такими как раз и могут числиться самые темные дела. Ревела белугой, горе неутешное изображала. А как допрашивать ее по краденому стали – путается. Это, мол, особой ценности не имело, то – вообще безделка, – Карпов щелкнул еще одной жестянкой и доверительно наклонился к Алексею. – Нет, ты мне как мужик скажи: чего это молодая девка будет жить с человеком на двадцать лет старше ее? Любовь большая? Как бы не так, знаем мы эту любовь с приглядом на денежки.

– Ну, а зачем была нужна ей смерть актера? – отстранился Алексей.

– Правильно вопрос ставишь. Вот и дошли мы, наконец, до этого пункта. Бог ты мой, да сговорилась она с каким-нибудь своим дружком, чтобы обчистить квартиру любовника. Алиби она себе обеспечила: отчалила на этот вечер к своей подружке, Македонский ее сам туда отвез. Я тут так думаю: дружок-то этот был их общим знакомым. Актер внезапно возвращается в квартиру – застает там этого человека, а дальше события развиваются по знакомой схеме. Вору не остается ничего другого, как убить Македонского. Так сказать, эксцесс исполнителя. Шел на одно дело да переборщил – повесил на себя еще дополнительную статью.

– И что, есть какие-то предположения по этому дружку?

– Хрен тебе! Честно скажу, только между нами, да? – джин уже оказал свое влияние на Карпова, и он не темнил перед Алексеем, – ни-ка-ких следов. Честная женщина – ни одной связи, мужской, я имею в виду. Что делать?

– Значит, тупиковая версия, – подсказал Нертов.

– Во-во, а на мне этот “глухарь” висит. Тяжелой такой гирей. Там, – он показал в потолок, – и знать не хотят о том, что у меня таких убитых Македонских – десятки. Сам знаешь, бытовуха, коммуналки. Драки пьяные, дебоши, из-за очереди в туалет убивают. Тоже поди раскрой – мол, шел сосед по коридору да височком об утюг ударился, так ведь? Сам-то ты в ментовку не пошел, побрезговал. Сразу, видать, в банк, на теплое местечко?

– Да нет, я же сказал тебе, что успел в военной прокуратуре поработать. “Следаком”. А когда учился, стажировался в уголовке.

– Ну, тогда уважаю, – Карпов отхлебнул из новой банки. – А то терпеть не могу этих мальчиков после университета. Правильные все. Чистоплюи. Методы им наши не подходят. Тут один мне говорит: что это, мол, вы “жегловщину” развели? Да еще к шефу с рапортом.

Разговор начал буксовать. Следователь, как назло, захмелел совсем не в той кондиции, что требовалось. Алексей пытался вернуть его в нужную колею:

– Слушай, а может, этот ваш Фалеев специально не стал засвечивать какие-нибудь связи Войцеховской? Если учесть, что он мог быть заинтересованным лицом?

– Прям там. Я лично этими связями занимался, потому как больно важная птица этот убитый. Она как в новую квартиру въехала – мы и в ней наблюдение установили.

– Молодцы. Как вы только умудрились наружку-то организовать…

– А зачем? Коммунальная квартира – это и зло тебе, и благо. Я что, это наши опера, разве не договорятся с кем-нибудь из соседей? Всегда!

– И что же? – насторожился Алексей.

– А то, что хаживает-таки к нашей барышне какой-то тип, один и тот же. Голос мужской в ее комнате соседи слышали. И все на повышенных тонах. Так что как теперь этот дружок в квартире появится – мы туда. Ждем-с. Только я тебе ничего не говорил.

– Чего же раньше-то не собрались, когда он там был?

– Ой, я тебя прошу! У меня таких Македонских и Войцеховских – десятки. За всеми не набегаешься. Честно скажу, некогда было. А тут начальство опять приперло. Раз уж Фалеева арестовали – такое пятно на весь отдел! – срочно выдавай хорошие показатели. А кляузное дело у нас одно. Эти деятели культуры уже столько “телег” понаписали во все инстанции! Лауреаты-депутаты, понимаешь ли. Вот и приходится теперь шевелиться.

– Ну, удачи тебе. – Алексей поднялся, чтобы попрощаться.

– Слушай, а ты чего приходил? – вдруг задумался Карпов.

– Так у тебя начальство и у меня – начальство. Тоже трясет: смертный случай в близком окружении, проверяй, кровь из носу, нет ли тут какой угрозы для жизни шефа, – нашелся Нертов.

– А, понятно… Козлы они все. Ну, бывай. Заходи еще. Хорошо поговорили. За рюмкой-то чая, а? – Карпов рассмеялся своей остроте.

«Итак, – размышлял Алексей, выходя из райотдела милиции, – что мы имеем после разговора с Карповым? Уже кое-что. Правильно он ставит вопрос о деньгах – видимо, это те самые деньги, которыми и шантажировал Марину Шварц, говоря при этом и о каком-то жмурике. Деньги связаны с трупом. Это очевидно. Чьим трупом? Как тут не крути, а речь могла идти об убийстве Македонского…»

Нет, одернул он себя, опять нестыковка: если Марина была задействована в этом убийстве, зачем ей потребовалось просить его, Алексея, установить истину, хоть что-то разузнать? Она же сама жаловалась ему на ментов, волокитящих это дело! А что, если этот неуловимый Шварц говорил о каком-то другом трупе? Каком – остается загадкой. В любом случае, деньги, на которые купила комнату Марина, имели криминальное происхождение. Видимо, они были авансом за предстоящий выстрел.

Далее, перебирал Алексей, стартуя от райотдела, появилась информация об отце Марины, которого как бы и нет. Стоило бы его все-таки установить. Жизнь – штука сложная. Может, и общались они все эти годы. Тогда Марине был бы прямой смысл скрываться у этого человека, которого не установила ментовка. Лучшего убежища не придумаешь.

Как понял Алексей, Карпов еще не в курсе того, что Марина исчезла. Не сегодня-завтра он узнает об этом от квартирного стукача и, несомненно, объявит ее в розыск. Бегство одной из подозреваемых – это то, что ему сейчас надо. Примется искать – работа по делу будет как бы вестись, и никто не упрекнет следователя в бездействии. Хорошо это или плохо, что он, Алексей, будет не одинок в своих поисках Марины? “Черт его знает”, – подумал он. Обнаружив, могут ведь и арестовать, церемониться не станут, а такого исхода Алексей никогда бы не пожелал…

Выехав с Малого проспекта на 17-ю линию, Алексей свернул на Камскую улицу. Остановился у нужного дома, про себя отметив мрачноватость этого местечка. Сразу три кладбища, несколько церквей – большой оригинал, должно быть, был этот артист, коли выбрал себе квартиру при таком соседстве. “Действительно, что же все-таки она нашла в этом немолодом человеке?” – задумался Алексей, сам неприятно пораженный вдруг возникшей ревностью. Ревновать к покойнику было сверхглупо, однако мысль о том, что Марина может теперь сравнивать… Да, именно это неизбежное сравнение было не слишком комфортным для Алексея. Прежний любовник – знаменитый и великий, – наверное, он был талантлив во всем. И Алексей – кем он мог быть для Марины? Так, случайный порыв расстроенных нервов. Он вспомнил, с каким презрением произнесла она тогда:

"Лешенька-охранник”…

"Как бы там ни было, а я еще жив, и в этом мое решающее преимущество”, – с черным юмором рассудил он, открывая тяжелые двери подъезда. На Камскую улицу он решил съездить, чтобы разузнать: кто же все-таки появлялся здесь в день убийства Македонского? Марина говорила ему о том, что с соседями на эту тему никто вроде бы не разговаривал, да и Карпов об этом эпизоде в ходе следствия почему-то умолчал. Видно, что эта часть работы по каким-то причинам (или вовсе без причин – от великого пофигизма) была провалена.

– Никого и ничего не видела, ничего не помню, – затараторила бабулька, любопытное лицо которой Алексей приметил в одном из окон, еще сидя в машине. Именно она открыла дверь, когда он, представившись опером из отделения милиции, позвонил в первую квартиру на лестнице. Уверения были слишком горячими, а потому насторожили Алексея. Не боится ли чего старуха? Уж не припугнули ли ее в тот роковой вечер?

Нертов подступился к бабульке издалека:

– Вы знаете, подходил я к дому, вас увидел и свою бабушку вспомнил. Она у меня тоже все время у окошка сидит. Когда к ней ни приеду – знаю, что издалека увижу. Так приятно, что тебя ждут и встречают…

– А что ж нам, старухам, остается делать? Ноги болят – вот и сидим, на улицу глазеем. Одно развлечение осталось.

– Что же, и телевизор не смотрите?

– Какой там телевизор! Уже давным-давно сломался, а на новый денег теперь нет. Ты-то, я вижу, внук хороший, свою бабку навещаешь, а мои, чтобы приехали – разве на похороны дождусь. Твоя бабушка какого года рождения?

– Двадцатого, – сказал наугад Алексей про вымышленную им бабушку, потому как обе его бабушки, увы, давно уже умерли.

– Совсем молодая, ей еще бегать и бегать. А я с девятьсот шестого, – с почтением к своим годам произнесла старушка.

– Никогда бы не подумал!

Галантность Алексея растопила сердце бабульки, и она все-таки впустила его в квартиру. Старушка была явно из тех, что сохраняют ясность и остроту ума даже и к девяноста годам. Прикинув, что у нее должна быть неплохая память о былых временах, Алексей решил поднажать на сознательность:

– Опытные следователи говорят мне, что тяжело теперь стало работать. Прежде люди перед милицией не ловчили, власть уважали, порядок был. Долг свой люди знали.

Старуха вопросительно посмотрела на Алексея, пожала плечами:

– Кто ж от долга-то отказывается?

– Помогать надо, бабушка, тем, кто вас охраняет и защищает. Не подскажете вы – помогут другие соседи, которые видели. А прознает про то мой начальник, а он у нас человек старой закалки, так заставит меня потом вас привлекать. Отчего это, мол, гражданка такая-то отказалась от сотрудничества со следствием, покрыла чужие темные делишки? Так ведь получается?

– А чего это ты меня пугаешь?

– Не виноват – служба у меня такая, – как можно располагающе улыбнулся Нертов. Старуха поджала губы.

– Темень уже на улице-то была, – нехотя начала она, – но видела я кое-что в тот вечер. Входила сюда одна парочка под ручку.

– Погодите, бабушка, их двое было? Точно?

– Ну, говорю тебе: двое, незнакомые, объявились сразу же, как Пашка с этой своей рыжей на машине уехал. Потом Паша опять вернулся, но один.

– А эти?

– Не знаю.

– Ну, бабушка…

– Я тебе говорю: не знаю. При мне из дома они точно не выходили, за это я тебе ручаюсь. Потом-то я спать пошла, что было ночью – не знаю. Но сплю я, кстати, чутко – все шаги на лестнице слышу, потому что у меня кровать стоит прямо у той стены, что выходит на лестницу. Так я на каждый шорох просыпаюсь.

Алексей отметил добровольное мученичество любопытной старушки…

– И что же, уверены в том, что в эту ночь вниз никто не спускался?

– Считай, что уверена, – довольная своей наблюдательностью, ответила старуха.

– А почему вы не захотели говорить мне об этом сразу? Они вам грозили?

– Да нет, я с ними вовсе не разговаривала.

– Так в чем же дело?

– В чем, в чем? – вздохнула бабушка. – Ты вот не можешь понять, что значит быть такой одинокой старухой, как я. То и дело кто-нибудь наведывается.

– В смысле?

– Жилье мое всех интересует. То в почтовый ящик какую-нибудь гадкую листовку сунут: мол, завещайте нам вашу жилплощадь, а мы устроим вам пышные похороны. Нашли дуру! То, значит, один тут молодой человек все ходил: обещал уход и деньги, если я его пропишу. Боюсь я теперь всех этих незнакомцев. Ты-то что на это скажешь? Что ты там говорил насчет того, что вы нас охраняете и защищаете?

– Я одно могу сказать: гоните всех их в шею, листовку выбрасывайте и ни под чем не подписывайтесь. Лучшего не придумать.

– Ну-ну, – кивнула бабуля. – Сейчас, может, тоже обойдемся без протокола?

– Само собой. Только если вы, бабушка, такой наблюдательный человек, объясните мне, почему вы не услышали обратных шагов этой парочки на лестнице?

– Очень просто. Ты выйди во двор-то. Туда тоже Пашкины окна выходят. Да посмотри – сам все поймешь.

На прощание Алексей развернул перед старухой листок с портретом, сделанным Ильей.

– Этот человек? – Он почти был уверен в том, что старуха должна была приметить лица спутников в глазок двери.

– Что ж, похож. Но точно не скажу. Кепка, вроде, такого фасона. В усах он был – как этот твой.

– А что на нем было надето?

– Что-то темное. Кажется, кожанка.

– А женщина-то как выглядела?

– Не рассмотрела…

– Ну, бабушка, – в очередной раз едва не застонал Алексей: каждое слово приходилось тянуть из старухи как клещами. – У этого и усы разглядели, и кепку. А с женщиной, я смотрю, отчего-то морочите мне голову.

– Да не вру я тебе! Я как в глазок глянула, девка эта уже мимо промелькнула, по лестнице пошла. Значит, только парень на площадке и был – его и успела разглядеть.

– Так-так, – задумался Нертов. – И одежду ее не приметили? В чем она была? В куртке, в шубке, какого цвета?

– Господи, так прямо и спрашивай! А то – как женщина выглядела, – передразнила его интонацию хитрая бабуля. – Может, хорошо выглядела, может, плохо – этого я, конечно, заметить не успела. А вот какое пальто на ней было – это, пожалуйста, я тебе скажу.

– И?

– Знаешь, такое длинное, с большим капюшоном, как они теперь носят. Обшлага чуть не по локоть… Красивое пальто.

– А цвет?

– Что-то зеленое. Вроде, как у Пашкиной подруги было.

– Бабушка, – вдруг осенило Алексея, – а не она ли это и была?

– Здрасьте! Я же тебе говорила, что она как раз перед этим с Пашей и уехала, – старуха удивилась непонятливости Алексея.

– И все же? – переспросил он.

– Точно не она! Я же, милый мой, всех тутошних жильцов по походке знаю. Никогда не перепутаю, кто по лестнице поднимается или спускается, мне и в окно выглядывать не надо. Маринка та, Македонская, легко ходила, ее почти и не слышно было. Цок-цок, и нету. А эта, как лошадь своими каблучищами, еще и ногами шаркала…

– Ну, бабушка, вам бы в сыск идти работать! – невольно присвистнул Нертов. – Цены бы вам не было.

– Все, милый, больше я тебе ничего не скажу, – старуха вдруг посуровела. – А цену-то я себе знаю, обо мне не беспокойся, – бросила она ему на прощанье еще одну загадку, которую Нертов и не расслышал: дверь уже захлопнулась.

"Значит, не Марина, – угрюмо бормотал он, выходя из подъезда. – А кто-то другой, одетый под нее. Кому же это, спрашивается, понадобилось повесить на нее и это убийство? Чем дальше в лес – тем больше дров… Впрочем, нет. Убийство это, судя по всему, было случайным: актер вернулся незапланированно домой – застал нежеланных гостей, и вот результат. Повесить на Марину хотели, скорее всего, просто квартирную кражу: то ли для того, чтобы отмести следы, то ли, чтобы скомпрометировать перед Македонским, а почему бы и нет? Какая-нибудь его прежняя подружка проклюнулась, отомстила – запросто может быть… Еще один мотив!” Дело лишь осложнялось этим новым обстоятельством…

Алексей завернул во двор, чтобы увидеть то, на что ему посоветовали посмотреть. Так и есть: под окнами квартиры Македонского наискось шел крытый железом широкий козырек какой-то хозяйственной пристройки. Убийцам, если они только не были немощными калеками, не составило труда выпрыгнуть из окна и спуститься на землю по этому козырьку. Старуха и не должна была слышать шагов на лестнице – парочка, безусловно, покинула дом через двор.

Кем же они были? Девица – подстава, в этом Алексей почти и не сомневался, зачем же еще надо было нацеплять на нее пальто в точности как у Марины, и этот человек? Не тем ли вторым пассажиром, что сидел рядом с Мариной в наведывавшейся к его отцу “Ниве”? И не тем ли, кто навещал Марину под именем Шварца? Ответ на последний вопрос мог дать только Петр, вышедший за ним из Марининого дома в ночь перед поездкой. Но Петр был мертв. И назавтра как раз были назначены похороны разбившихся ребят. Алексей даже вспоминать не хотел о том, как наутро после исчезновения Марины он отправился в их семьи, чтобы сообщить о случившейся трагедии…

Картина не прояснялась – появились лишь два или три, самых первых, фрагмента головоломки, к причудливым очертаниям которых надо было подобрать стыкующиеся с ними эпизоды, лица… Знать бы еще – где подобрать, где найти…

Алексей вспомнил заповеди незабвенного отца Брауна.

Где прячут лист? В лесу.

Где прячут камень? На морском берегу.

Где можно спрятать труп? В куче других трупов…

Легко было выстраивать свои комбинации Честертону – в те времена, когда были лишь три мотива убийств: наследство, титул и месть. “Впрочем, – подумал Алексей, бросая прощальный взгляд на эти кладбища, обитатели которых наверняка унесли с собою в могилы тысячи и тысячи кровавых тайн и неразрешимых загадок, – что, собственно, изменилось? Мотивы – все те же”.

Что же это он, Алексей, сосредоточился только на деньгах? Разве не мог кто-нибудь пожелать смерти его отца из мести, вовсе не связанной ни с делами завода, ни с деньгами? Месть… Нелепое, вроде, предположение, но как знать?

Он выехал уже на набережную Невы и все повторял: “Где прячут лист – в лесу. Где прячут камень – на морском берегу. А где прячут деньги? В куче других денег! Как же я не догадался прежде?” Если причиной попытки устранения его отца были деньги, то искать эти деньги, а значит, и мотивы убийства, надо в самом банке, и только там. К черту старомодную месть!

Алексей вернулся в офис и уже совсем в ином расположении духа, чем утром, уселся за рабочий стол. Решительно вынул подготовленные Ковалевой бумаги и углубился в чтение.

* * *

Первыми в папке лежали страницы статистики, из которых Алексей почерпнул, что только за последние три с половиной года в стране были совершены 84 вооруженных нападения на руководителей и работников российских коммерческих банков, 46 банкиров и служащих погибли. Леночка подбирала информацию явно в банковском разрезе, а потому не сочла нужным сообщить что-либо о покушении на директоров предприятий. Однако и этих цифр было достаточно. Стреляют, значит. А еще взрывают, топят, травят. Веселое это занятие иметь дело с большими деньгами! Так сказать, современные гладиаторские бои.

Следом шел прейскурант киллерских услуг, последние данные по Питеру. Клиент, не пользующийся защитой телохранителей – от 7 тысяч долларов. Клиент с охраной – от 12 до 15 тысяч баксов. Предоплата – 50 процентов, остаток суммы выплачивается по результату. Итак, если аванс Марины был равен 5 тысячам, цене этой ее комнаты, то речь, скорее всего, шла о клиенте с охраной. Его отец вполне подпадал под эту дорогую категорию. Марине никаких дополнительных денег, кажется, не обещали. Из чего и следовало, что остаток суммы должен был прикарманить скорее всего этот Шварц.

Так, работа наших питерцев за границей… Это нам не надо, но любопытно. Ого, куда добрались – до Австралии.

Заказчики… “Киллер редко знает непосредственного заказчика, – читал Алексей. – Как задание, так и средство исполнения заказа он обычно получает от посредника, фирменного специалиста по заказным убийствам. Слухи о существовании киллерских бирж не лишены основания”.

Центры подготовки киллеров… Есть и такие. “Будущих профи, преимущественно бывших военнослужащих или спортсменов, обучают бывшие сотрудники спецслужб СССР, вышедшие в запас офицеры ГРУ и КГБ”.

Преступные группировки, специализирующиеся на заказных убийствах… Так-так, это уже ближе к теме. Банда Савицкого – выпускника физкультурного института и бывшего опера одного из районных управлений внутренних дел, заинтересовала Алексея. Он внимательнее вчитался в страницы, до того лишь бегло перелистываемые. “Группировка занимает лидирующее положение в этой сфере, в качестве платы за услуги входит в долю бизнеса заказчика. Савицкий в совершенстве владеет принципами оперативно-розыскной деятельности и необходимой конспирации. На будущих жертв собираются подробные досье, за ними ведется наружное наблюдение, а также проводятся видеосъемка и запись телефонных разговоров…” Шел перечень фирм, руководители которых были устранены “братвой” бывшего опера-спортсмена – впечатляющий список. Убийство сразу нескольких лидеров одного преступного сообщества, тот нашумевший новогодний расстрел в сауне – тоже, оказывается, за людьми Савицкого. Все это – данные хорошо информированных источников…

"Почему это у органов наших нет таких источников, какие есть у Леночки Ковалевой? Или сидят доблестные правоохранители, ждут, пока бандиты сами уничтожат друг друга – перегрызутся, как пауки в банке?” – подумал Алексей. Он припомнил, как еще на первой стажировке его посвящали в методы работы с “барабанами”, то бишь агентами-стукачами. Тогда, в конце восьмидесятых, опер получал на всю свою территорию по пятнадцать-двадцать рублей на поощрение агентуры. А что теперь? Если перевести те крепкие дореформенные рубли на нынешний курс, то и того меньше выходит. Вот и отплачивают агентам разным конфискатом – бабам шмотками, мужикам водочкой, а то и наркотой. Ценные, однако, “барабаны” – в лучшем случае алкаши, в худшем просто бандюганы, припертые к стенке старой прописной истиной, гласящей, что разумнее стучать, чем перестукиваться. Сегодня агента удерживают скорее компроматом, чем деньгами. Идейных сексотов днем с огнем не сыщешь. Старую агентуру – как ветром сдуло. Еще несколько лет тому назад, как только пошли первые разговорчики о том, что неплохо бы назвать всех поименно: пригвоздить к позорному столбу тайных помощников спецслужб. Мало ли что там говорится сегодня в законе об оперативно-розыскной деятельности, в той его части, где расписано насчет защиты агентуры. Всяк не дурак – соображает, что нет смысла работать на хозяина, который завтра тебя может и предать.

«Ну, Ковалева, ну, умница! – с долей понятной зависти отметил Алексей. – Чем же это она удерживает свои старые связи?»

Перелистнув страницу, он увидел и приведенный Леночкой номер пейджера людей Савицкого, по которому можно забросить свою заявку – оставить данные посредника в так называемом голосовом почтовом ящике и спокойно дожидаться, пока “братва” сама выйдет на тебя. Просто до гениальности!

Что там дальше? Портрет киллера-профессионала… Интересно… “Мужчина от тридцати и чуть старше, как правило, служивший в элитных армейских подразделениях или спецслужбах. Отличная физическая подготовка, владение различными видами огнестрельного оружия. Наркотики и алкоголь не употребляет. Эмоциональная чувствительность – пониженная. Отсутствие крепких связей с внешним миром. Как правило, происходит из неполной семьи, с которой нет контакта в настоящее время. Не выяснено: использование получаемых средств киллером-профессионалом, обычно ведущим асоциальный образ жизни. Ликвидация киллера наступает после третьего-четвертого выполненного им заказа, если до того он не успевает скрыться, полностью изменив свою внешность и официальные данные”.

«Примечание” – было вписано уже от руки аккуратной Леночкой. Что же там такого примечательного? Ах, вот что… “В последнее время на киллерских биржах появился особо ценимый товар женщины. Последние, способные исполнить заказное убийство, ценятся дороже мужчин. Их участие в убийстве гарантирует стопроцентную конспирацию и успех, поскольку охрана традиционно ориентирована на то, что опасности следует ожидать исключительно со стороны мужчин. Женщина не вызывает подозрений, возможности ее маскировки намного шире (далее следовало упоминание ставших уже легендой заказных убийств, совершенных колясочницей» и челночницей"). Вербовка производится среди спортсменок и бывших военнослужащих. Цикл использования женщины-киллера примерно в три раза длиннее цикла использования мужчины-киллера – благодаря большому спектру ресурсов изменения внешности”.

"И на том спасибо”, – подумал Алексей. Выходило, что его Марину еще только начинали втягивать в это опасное и безумное ремесло. Ее данные полностью подпадали под требуемый стандарт: бывшая спортсменка, одна, никаких крепких связей, полное перекати-поле. Эмоциональная чувствительность? Видимо, по прикидке вербовщиков, нулевая – спокойно пережила смерть матери, смерть любимого человека. Действительно, припомнил Алексей, он не заметил и следа слез на ее лице в день похорон актера Македонского. Стояла себе в сторонке со свечкой и даже не подошла к гробу попрощаться, когда его отпевали в Спасо-Преображенском соборе – похороны по высшему разряду организовал Чеглоков, зная нищету театральной элиты. Тогда эта холодность Марины прошла мимо внимания Алексея! Сейчас, в воспоминаниях, озадачила. Слишком легко расставалась она со своим прошлым. Ведь и про Львов свой она еще на пикнике сказала ему коротко: уехала – и забыла. Странный она все-таки человек. Алексей уже не сомневался в том, что и его самого она точно так же вычеркнула из своей жизни, как свою юность во Львове, как покойного Македонского. Надо ли теперь ее искать – чтобы найти и натолкнуться на холодное безразличие?..

Такие вот мысли приходили в голову Алексею, пока он осиливал Леночкин талмуд и сопоставлял прочитанное с событиями, развернувшимися вокруг его семьи, вокруг Марины, волей-неволей втянувшей его в свои темные дела.

Следующие разделы “справки” были просто потрясающими. Список постоянных заказчиков питерской биржи, среди которых он нашел немало фамилий, бывших на слуху: это были не только бандиты, но и разные так называемые публичные фигуры – от руководителей предприятий до политиков. Этот список следовало основательно изучить, попытавшись вычислить и в нем того заказчика, которого он искал. Чем черт не шутит?

Далее на карте одного из промышленных районов города, раскинувшегося вдоль Московского проспекта, был помечен спортивный зал, в котором проходили тренировки киллеров – находился стенд для стрельбы. К удивлению Алексея, крестик был поставлен не на здании, а прямо на пустыре. С примечанием: зал подземный, спуск через люк. Алексей уже бывал на таких подземных стендах – еще в университетские годы, когда они ныряли в люк прямо на Менделеевской линии и оказывались в тире, расположенном где-то прямо под роддомом, то бишь Институтом акушерства и гинекологии.

Забавное было соседство.

Посылать кого-нибудь на пустырь для наблюдения было делом сверхрискованным. Да и за чем, собственно, наблюдать? Не войдет ли туда человек, портрет которого набросал Ильюха? Несерьезно.

Нертов понимал, что обращение к Леночке Ковалевой стало теперь просто неизбежным. Его следовало обдумать до мельчайших деталей, вплоть до интонаций. Хотя Леночка и потрудилась на славу, составляя свой отчет – выдала, кажется, всю имеющуюся у нее информацию, Алексей относился к этой даме с понятной опаской. Зная нравы спецслужб, он не мог быть уверенным до конца, что Леночка – то создание, за которое она себя выдает. Слухи о вышвырнутой на панель капитанше могли быть всего лишь частью легенды, придуманной ради того, чтобы внедрить своего сотрудника в коммерческие структуры. Леночкина самоотверженность вполне могла предполагать ее согласие и с такой легендой. Короче, ценный банковский кадр был способен работать на два фронта.

Алексей посмотрел на часы – половина седьмого, рабочий день завершен. Немного поколебавшись, он набрал трехзначный местный номер. Трубку сняли.

– Елена Викторовна?

– На проводе, – доложился бодрый голос Ковалевой, казалось, только и ждавшей этого звонка.

– Лен, надо бы обменяться…

– У райкома двух мнений быть не может: спускаюсь, – пошутила она в старом аппаратном стиле, не совсем понятном Алексею. Подобными остротами щеголял его отец, наталкивая Алексея на размышления о пропасти поколений.

Вечерний свет, к счастью, поглотил весь ее несуразный грим. Она вошла в кабинет, изящная в своем итальянском фисташковом костюме. (“Дает себя знать тяга к маскировочным цветам”, – отметил Алексей.) Под конец рабочего дня венчик завитых волос, наконец, опал, и Леночка приобрела вполне естественный вид – почти без следов казарменного шарма.

Отсыпав ей кучу комплиментов за проделанную работу, Алексей приступил к главному:

– Лена, мне надо вычислить одного человека. Я думаю, он обретается где-то там, где ты нарисовала.

– ? – весь вид Ковалевой изображал полную боевую готовность.

– Да присядь ты наконец.

– Привычка – стоять навытяжку перед начальством… – скокетничала она.

– Брось ты эти привычки. Мы же с тобой гражданские люди, – сказал он устало.

– Уяснила. Что за проблема?

Ковалева медленно села на высокий стул напротив его стола, красиво положила ногу на ногу. Алексей на секунду задержал свой взгляд на ее точеных ногах, крепко обтянутых плотными черными колготками. Где-то он уже видел такую картинку, в каком-то фильме. “Играет дамочка”, – отметил он.

– Проблема, Елена Викторовна, – как можно официальное начал Нертов, – заключается в том, что есть один посредник по кличке “Шварц”, нанявший киллера для заказного убийства директора одного предприятия, клиента нашего банка. Темнить перед тобой не буду, ты у нас женщина проницательная. Этот клиент – мой отец.

Леночка присвистнула.

– Догадываюсь я, что ты и сама уже кое-что знаешь. Разве не любопытствовала про посланную к нему охрану?

– В общем-то, да… – Прежде чем ответить, Ковалева немного помедлила.

– Ну, так помоги мне, прошу. Не в службу, а в дружбу. Самому мне это дело не поднять. Это у тебя агентура, связи, а у меня кот наплакал.

– Чего же ты от меня хочешь? – уже по-деловому переспросила она, как-то слишком сухо и равнодушно, чем несколько даже озадачила Алексея: не было у этой Ковалевой никаких эмоций – просто машина какая-то, а не женщина.

– Немного: вычислить одного типа. Тогда и кое-что остальное встанет на свои места, – при этих словах Нертов виновато глянул на Леночку: он понимал, что это уже сверхпросьба…

Продолжая пристально смотреть на Алексея, Леночка потянулась к его сигаретам на столе. Алексей подал зажигалку. Ковалева медленно выпустила струю дыма в потолок, прикрыла глаза. Вновь посмотрела на Алексея каким-то напряженным взглядом. Нертова всегда озадачивал этот ее взгляд, подкрепляемый сведенными к переносице бровями: то ли она была близорука, то ли у нее болела голова. Прижав ладонь к виску так, будто на этот раз ее и в самом деле изводила головная боль, Ковалева почти шепотом спросила:

– Девушку тоже искать будем?

В кабинете повисла пауза. На мгновение Нертов потерял дар речи.

– Какую девушку? – наконец, тихо спросил Алексей, не ожидавший, что Ковалева настолько въехала в его дела.

Она встала, подошла к окну и резко развернулась спиной к затрещавшим жалюзи. Теперь ее лицо было неразличимо. Алексей почувствовал себя пригвожденным к столу не столько ее неожиданным вопросом, сколько самой сменой ролей и обстановки. Кажется, сейчас следователем была она, а не он.

Ковалева вновь затянулась сигаретой и с явными нотками раздражения в голосе заговорила:

– Нертов, ты извини, конечно, но Питер – город маленький. Информация не залеживается. Если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, как ты только что сказал, то тебе придется отвечать откровенностью на откровенность. Не думай, что это хороший вариант – использовать кого-либо “втемную”. Так дела не делаются.

– Лен… – обратился он к размытому пятну на фоне окна, сам не зная, как сейчас ее назвать.

– Что, Лен? – перебила она.

– Ну, товарищ капитан, – попытался разрядить он обстановку, – я ведь не со зла. Клянусь: я просто обалдел, когда ты мне этот вопрос задала. Честное слово, растерялся. Знал, что ты хитрая штучка, но чтобы так? Как ты все это вычислила?

Леночка вздохнула и отошла от окна.

– Хочешь выведать у меня оперативные секреты? – с привычной насмешливостью, в которой не было уже и отголоска только что прозвучавших железных ноток, спросила она.

– Угу. Мечтаю повысить свою жалкую квалификацию.

– Да здесь и думать было не надо. Неужели не понятно тебе, что как только ты поставил ту квартиру на прослушку, этим не могли не заинтересоваться…

– Кто? – зачем-то задал неуместный вопрос Алексей.

– Кто-кто? Кому надо – тот и не дремал. Леша… – Леночка запнулась. – Мне очень жаль, что девочка исчезла. Такая красивая у вас ночь была – кино!

Алексея уже начала бесить эта дамочка.

– Ну, знаешь ли… – сказал он вслух, а про себя подумал, что стоило бы турнуть ее из банка.

– Да не волнуйся ты так, не переживай. Только я одна и слышала. Могу, кстати, выделить вещдок, пленочку – на память.

– Погоди, Ковалева, а зачем тебе это было надо?

– Что это? – Леночке явно не понравилась его интонация.

– Ночь-то эту ты зачем слушала?

– Из эстетического удовольствия, Нертов. Люблю красивые вещи, – ответила она уже безо всякой игривости. – Ладно, давай переходить к делу. Папаша твой, ты уж прости, по уши в дерьме оказался.

Алексея передернуло от слов Ковалевой.

– Ну и что же рекомендует твой аналитический ум?

– Ты уже и сам до всего дошел. Вычисляй, из-за чего отца твоего решили убить. А девушку эту я попозже возьму на себя. Согласен?

– Лен, мне кажется, что надо плясать от Шварца – с него и начинать поиски…

– Марину, – продолжала Ковалева, как будто и не расслышав его реплики, – я думаю, мы все равно не найдем. Пока. Особая штучка эта твоя Марина. Тебя еще ждут большие открытия с нею. Помяни мое слово. Ночка эта первая – только цветочки…

Алексей окончательно растерялся: Ковалева говорила какими-то загадками.

– Ладно, не буду смущать, – по-деловому отрезала Леночка, в очередной раз перевоплощаясь в капитана Ковалеву.

Алексей уже подустал от этой схватки с милой хамелеоншей – неизвестно было, как заговорит она с ним в следующую минуту.

Ковалева наклонилась над столом, обдав Алексея душным запахом терпкой смеси ванили и розы. Он припомнил, что его бывшая жена Светка, острая на язык, когда речь заходила о других особах, всегда называла такие духи ароматом старой женщины.

– Доставай свои листочки. Будем разбираться, – показала она на ящик, в котором были заперты схемы Алексея.

Колебаться не приходилось – и Алексей рассказал Леночке почти все, что знал.

Только ближе к полуночи Нертов смог добраться, наконец, до дома, где его заждалась с ужином Светлана. Это было еще одно осложнившее его жизнь обстоятельство, о котором пока никто, слава богу, не ведал – в том числе и сверхпроницательная Леночка. Даже Светкина мать не знала о том, что дочурка не далее как пару дней тому назад перебралась жить к Алексею, удрав от своего высокопоставленного Лишкова.

* * *

Светка появилась позавчера в это же время, будь она неладна. В последние полгода у нее начались какие-то проблемы с ее супругом, и она повадилась изливать душу своему бывшему мужу. Владимир Иванович Лишков, довольно высокопоставленный чиновник городского фонда госсобственности, представал в этих Светкиных рассказах безумным деспотом и тираном, вымещавшим на юной жене все свои жизненные неудачи и карьерные промахи. Как-то Алексей посоветовал Светке сделать решительный выбор да сдать это старье в утиль, но она поняла его по-своему и принялась намекать на возобновление былых отношений, что, конечно, вовсе не входило в планы Алексея. Что он и дал ей понять – к огромному неудовольствию Светланы, на пару недель даже исчезнувшей со своими традиционными ночными страданиями.

Радости от того, что бывшая супруга объявилась вновь, он не испытал. Не до нее сейчас было, не до этих горестных девичьих страданий, порядком утомлявших Алексея. Он сегодня, как и вчера, опять мотался в городок – его не оставляли подозрения, что Марина может объявиться там с его же оружием, он уже не знал, чему ему верить, а чему нет…

– Свет, ты прости, но я уже сплю. День был тяжелый, – начал Нертов без обиняков, когда она позвонила позавчера.

– Леша-а! – завыла Светлана на том конце провода.

– Господи, ну что там у тебя? Джакузи засорилась, солярий перегорел, Владимир Иванович тебе изменил?

– Леша-а! – Светка и в самом деле рыдала. – Ты можешь за мною приехать?

– Зачем?

– Можно, я у тебя поживу? Недолго. Потом сама что-нибудь найду, устроюсь…

– Что случилось-то?

– Приезжай, ты ведь любил меня когда-то?

– Ты можешь сперва объяснить, что за блажь такая?

– Нертов, мне, правда, очень, очень плохо, – проговорили она как-то заторможенно.

"Напилась, что ли?” – подумал Алексей, зная этот Светкин грех: в безделье абсолютного жизненного комфорта Светлана, давно уже бросившая всякую работу, повадилась попивать. Только после того, как с нею случилась эта оказия, Алексей стал приглядываться к женам других заметных деятелей и сделал изумившее его открытие. Оказывается, едва ли не через одну они испытывали все те же проблемы. Советчица-Леночка, к которой он обратился со своим наблюдением, подсказала: “Это называется болезнью дипкорпуса. Приемы, банкеты люди втягиваются, привыкают пить каждый день. Мужикам удается держать себя в форме, им работать надо, а бабы при таком образе жизни быстро сдаются. Дело известное”.

– Светка, ты сколько сегодня выпила?

– Чуть-чуть. Только для расслабухи. Леха, я ведь не шучу. Забери меня отсюда. Он меня убьет, – абсолютно трезвым голосом выпалила Светлана. – Приезжай, сам все увидишь.

Она повесила трубку.

Как бы там ни было, а Алексей догадывался, что заурядная бытовуха бывает не только среди обитателей коммуналок, и потому он вполне серьезно отнесся к пьяным Светкиным словам. Он набрал ее номер:

– Ну что, не передумала?

– Леша! – в квартире Светланы и в самом деле раздавались какие-то крики.

За четверть часа он домчался до Невского. Растрепанная Светка стояла у подъезда – в тяжелой шубе не по погоде и с чемоданом. “О, боже, – подумал Алексей, – только этого сокровища мне сейчас и не хватало!” Светка нырнула в машину, закинув чемодан на заднее сиденье. Алексей не смог не заметить припухшую левую скулу.

– Что ты там натворила? – устало спросил он, выруливая на площадь Восстания, с которой когда-то и позвонил Светлане, едва прибыв в Питер после армейской службы. И двух лет с тех пор не прошло, а кажется, что так давно это было…

– Не я – он! Ну, услышала один разговор. Что-то спросила… А он на меня – с кулаками. Он чокнутый. Кричал, что это мои шубки да брюлики его погубили. Как бы не так! Он и до меня этим занимался!

– Свет, я ничего в ваших делах не понимаю.

Кто, чем, когда, почему… Ты-то сама чего хочешь?

– Развода!

– А что тебе мешает? Детей нет, имущественных претензий нет – будто не помнишь, как у нас с тобой это было? Раз-два, и свободные люди. – – Наивный ты у меня человек! – Светлана засмеялась. – Он меня теперь не отпустит.

– В чем проблема-то? – Алексею уже надоел этот разговор, и он думал лишь о том, как бы спокойно доехать до дома. Он устал, смертельно устал, завтра его ждал тяжелый день, и Светкины страдания выглядели лишь досаждающим обстоятельством. Нертов прикидывал, как бы так пристроить ее в квартире, чтобы не мешала она ему, не вторгалась в заведенный порядок вещей. Он может устроиться на кухне – поставит там гостевую раскладушку, а она пусть располагается в комнате.

– Проблема, – откликнулась Светка, когда они уже переехали через мост и мчались по Свердловской набережной, – заключается в том, что на меня кое-что оформлено. Соображай, студент.

– Много?

– Как сказать… Парочка фирм в Литве, дом в Финляндии, какие-то акции. И не сосчитать, что я наподписывала за это время…

Алексей присвистнул:

– Ну ты и влипла! Не горячись с этим разводом.

Лучший совет был – оставить все как есть. Алексей напомнил Светке о печальной судьбе одной банкирской супруги, скончавшейся как раз накануне бракоразводного процесса.

Они уже подъехали к дому. Светка выволокла из машины свой тяжелый чемодан.

– Что это тут у тебя в сундуке, кирпичи, что ли? – невольно спросил Алексей.

– Ага. Те самые, что на голову падают.

– Не понял…

– Да так, прихватила кое-что. Исключительно для самообороны, – загадочно улыбнулась она, когда они вошли в лифт.

– Светка, ты не переиграй…

– Не бойся!

Лифт со скрежетом доставил их на нужный этаж. Войдя в квартиру, Светка, к счастью, не стала церемониться, а сразу рухнула на кровать и уснула. Алексей внес на кухню чемодан, без особых трудов вскрыл замки. Крышка откинулась, и перед ним предстало содержимое явно опустошенного Светкой сейфа чиновника. Акции, облигации, стопки чистых бланков фонда госсобственности с заранее проставленными печатями и подписями – целое состояние, к которому лучше было бы и не прикасаться.

Алексей застыл в недоумении: опасную игру затеяла его женушка!

* * *

…Этот скандал в доме Лишковых вспыхнул вроде бы и без особого повода. Владимир Иванович вернулся поздно – был на приеме в одном консульстве. В прихожей супруг долго возился с замком. Потом, пыхтя, стаскивал с себя одежду. Плюхнувшись на диванчик, он никак не мог стянуть с себя ботинки, врезавшиеся в распухшие к вечеру ноги.

– Надрался, – с нескрываемой ненавистью процедила Светка, все это время мрачно наблюдавшая за перебравшим мужем. – Господи, когда это кончится?

Раскачиваясь, Владимир Иванович приоткрыл затекшие веки.

– Дура, – безразлично констатировал он. – Помогла бы лучше мужу разуться. Чего уставилась?

Светлана грохнула дверью в свою комнату и включила телевизор. Лишков что есть силы запустил ботинками в эту дверь. Светка не откликалась – она давно уже привыкла к выходкам мужа и уяснила для себя, что связываться с ним в таком состоянии не имеет смысла. Утром все равно как миленький прибежит на цыпочках и будет умолять не бросать старого доброго “папика”. Однако на этот раз события развивались не по заведенному сценарию. Лишков ввалился в комнату, тяжело дыша и держась за стену.

– Светик! – осклабился он, еле удерживая равновесие. – Сейчас я буду тебя любить!

Светлана застонала: только этого ей не хватало – Лишков и по трезвости еле-еле управлялся со своими супружескими обязанностями.

– Так, значит, ты со мной. Отказываешь… А я здесь посплю. В ножках у любимой.

Лишков уселся прямо на пол, прислонившись к стене. На минуту задремав, он вдруг очнулся. Посмотрев на Светлану уже иным, неожиданно жестким взглядом, он с расстановкой произнес:

– Это все ты.

– Что я? Шел бы спать, а?

– Это ты меня в этот блудняк втравила. Шубки, брюлики, Парижи, а расплачивайся дядя Лишков.

– Не заставляла.

– Суки все! – Лишков неожиданно проворно вскочил и рванул прямо к Светке. Она и опомниться не успела, как увесистая оплеуха отбросила ее с дивана. Следом на пол полетел только что купленный “Филипс”, новенький телевизор. Светка взвизгнула и вылетела в спальню, где, закрывшись, начала названивать Алексею. Лишков барабанил в дверь, крича уже что-то нечленораздельное. Потом замолк.

В квартире установилась тишина. Осторожно выглянув в коридор, Светлана застала мужа спящим прямо на полу. На этот раз Светка была решительна в своем гневе на Лишкова, обманувшего все ее девичьи надежды: ни денег больших, ни карьеры ничего этого юная супруга от мужа-чиновника не дождалась. Вместо этого она получила жизнь затворницы. Владимир Иванович панически боялся того, что Светлана одним своим видом – не таким уж плохим, надо сказать – засветит его доходы. Вот и на этот прием в консульство, как ни просила она, брать с собою не стал.

Светлана, еще сама не зная, зачем она это делает, потянулась к карману пиджака Лишкова и медленно вытянула из него связку ключей. “От квартиры, от машины, от кабинета, от сейфа”, – перебирала она. Последний ключ ее заинтересовал. “Покидать супруга – так с музыкой”, – злорадно решила она, еще не отдавая себе отчета в том, какие беды может накликать на себя.

Не разбирая особо, что за бумаги лежали в сейфе, она вывалила их в чемодан. Вытащила из плотно набитого гардероба последнее приобретение, сногсшибательную шубу, накинула ее на плечи и, обогнув спящего супруга, покинула квартиру.

Проснувшись поутру, Владимир Иванович зябко поежился от холода. “О, черт, как же я это на полу заснул?” – пытался припомнить он свое ночное возвращение, но детали давались непросто.

– Светлана! – позвал он жену. Та не откликалась. Видно, придется ему замаливать вчерашние грехи. Знать бы только какие?

– Свет, что вчера было-то? – с привычным в таких случаях вопросом он вошел в ее комнату. Супруги не было.

Лишков, еле удерживая затекшие глаза открытыми, пошел на обход квартиры. В кабинете его поджидало открытие.

– Дрянь! Стерва! – взвыл он, глянув на опустошенный сейф. – Додумалась… “Хорошо еще, если только сама, – стал лихорадочно соображать он. – Могла ведь и по чьей-то подсказке!"

* * *

"Кто же ей только такое насоветовал?” – думал Нертов, разглядывая содержимое Светкиного чемодана. Сказала ведь, еще в лифте, когда они поднимались в квартиру: мол, компромат. Вот дурища-то! Теперь и Алексея ввязала в свои дела. “Что же мне так с бабами не везет? – с тоской вздохнул он. – Одна – компроматчица, вторая – киллерша. Люди, ау! Где водятся нормальные женщины?” Тут он вспомнил еще и про гарнизонную майоршу с суицидальными наклонностями – бр-р! Пожалуй, из всех знакомых женщин на идеал походила только Леночка Ковалева. Никаких особо тяжких погрешностей за ней не числилось. Кроме одной – духов с ароматом старой женщины.

Сон на кухне, на раскладушке, не давался, и Алексей решил-таки покопаться в умыкнутых Светкой бумагах. Дала себя знать старая следовательская привычка: если на глаза попадается нечто написанное – лучше ознакомиться.

Бланки, облигации, акции… Ото, с не совсем приятным удивлением открыл для себя Алексей, чиновник имел какие-то дела и с их банком! Он принялся перебирать стопки бумаг – выходило, что дела эти были не такие уж малые. Акции были записаны в основном на Светлану, на тещу Нину Семеновну да на всю их родню. Сам чиновник, понятное дело, пользоваться акциями не мог – не имел такого права. Стоили эти акции далеко не копейки. В чемодане было целое состояние. Законный вопрос: откуда это водились такие бешеные деньги у скромного госслужащего? На взятках столько не наберешь – десятилетий чиновничьей карьеры бы не хватило, справедливо рассудил Алексей, прекрасно осведомленный о существующих в городе таксах взяток за различные услуги, оказываемые, например, при приватизации госсобственности. Если предположить, что Лишков удачно играл на бирже, пользуясь той информацией, доступ к которой давала ему его должность… Нет, и этот вариант не проходил! Ценных бумаг в чемодане лежало никак не меньше, чем на сотни и сотни тысяч долларов – даже по самой первой прикидке, без особой поправки на нынешние расценки.

Чуть ли не миллион долларов у какого-то чиновника, одного из сотен в городе?! Только сейчас Алексей осознал всю немыслимую величину этой суммы. Этого просто не могло быть! Он еще раз принялся перелистывать и перебирать сложенные в стопки бумаги. Нет, Алексей не ошибся. Чтобы заполучить такие деньги, Лишков должен был или иметь какой-то дико прибыльный бизнес, или… Алексей был не в силах сообразить, что бы еще могло послужить источником невероятных доходов Владимира Ивановича.

Светкин тюфяк явно не числился среди крестных отцов питерской мафии. Помнится, она говорила что-то об оформленных на нее зарубежных фирмах… “Этот вопрос мы проясним, – решил Алексей, а потом сам себя остановил, – а зачем мне во все это въезжать? Стоит ли этим заниматься, тем более сейчас, когда надо сосредоточиться на отце да на Марине? С этими бы темными делами разобраться!” Однако интуиция подсказывала, что есть смысл заинтересоваться типом, завладевшим не малой долей акций его банка.

Не надо было быть великим детективом, чтобы просчитать, что между отцом, Чеглоковым и этим Лишковым существовала некая связь, абсолютно неизвестная Алексею.

Только сейчас он вспомнил, как отчитал его отец за то, что он поперся к Светке, едва прибыв в Питер. Что сказал тогда отец? Что Владимир Иванович – нужный человек. Тогда он не придал этим словам особого значения. Понятно, что чиновник фонда госсобственности не та фигура, с которой стоит ссориться – большего в замечании отца он прочесть не смог. Теперь выходило, что был в словах отца еще какой-то смысл.

– Интересно, что бы сказала по этому поводу Леночка? – произнес Алексей вслух, добавив про себя, что Ковалева ему свою позицию уже изложила. Насчет дерьма, в котором по уши оказался Юрий Алексеевич…

* * *

Итак, сейф был пуст – Светка обчистила его почти до последнего листочка. Владимир Иванович взвыл, еще раз выматерился. Все, ради чего он рисковал эти последние годы, пошло прахом. Дернул его черт связаться с юной красавицей, с этой стервой. Куда он теперь денется, как восстановит нажитое? Он не сомневался в том, что Светка ни за что не расстанется со спертыми бумагами. Такой компромат на него, такое состояние! Акции-то он понаоформлял на всю ее родню да на каких-то неведомых ему подружек. А как было иначе? Как еще, спрашивается, если в компьютеры фонда госсобственности заносились данные обо всех покупателях, а госбезопасность с ментами и с налоговой полицией следили за всем рынком ценных бумаг? Кто приобрел, сколько, почем, на какие шиши? “Доверился, старый идиот!” – клял он себя.

Лишков остервенело вышвыривал из шкафов Светкины тряпки, на которые была грохнута немалая часть презентов-гонораров…

Ну, станет он вновь скромненьким чиновником, примется ездить на работу на троллейбусе, прижимая к себе свой потрепанный портфель.

Но кто же будет долго терпеть обремененного избыточной информацией бедного чиновника?

Лишков вдруг четко осознал, что стал той фигурой, которую просто требовалось ликвидировать.

– Ликвидировать… – беззвучно прошептал он, глядя на свое мертвецки бледное отражение в зеркале. – Не жилец я больше на этом свете.

Лишкова охватила паника. Паника подтолкнула его к самому безрассудному выводу. “Бежать, надо бежать”, – принялся причитать он, закидывая в первую попавшуюся сумку остатки бумаг, не спертых Светкой, загранпаспорт, кое-что из вещей. У чиновника была постоянная открытая виза в Финляндию. Рванет туда – потом разберется. “Господи, – осознал он с тоской, – ведь и дом-то финский записан на нее! Ничего не осталось – по миру пустила…"

Собрав вещи. Лишков еще раз обвел взглядом комнату. Присел на дорогу, но тут же вскочил, как ошпаренный: какая-то новая мысль пронзила его лихорадочное сознание. Но додумать он не успел.

Тяжелое удушье вдруг навалилось на этого грузного старика. Лишков ощутил, как захлестывает его шею тугая петля. “Володенька”, – вдруг нежно и тихо сказал чей-то женский голос. Все закружилось перед глазами, чугунные тиски сжали его голову и потянули вслед за нею ставшее вдруг невесомым тело в длинный, сияющий летним радостным светом тоннель. Грохнулось вдребезги зеркало. Чиновник рухнул на пол, вниз посиневшим вмиг лицом.

 

Глава 8

ПОДРУГИ

Звонок в дверь разбудил ее ни свет ни заря. Она потянулась, взглянула на часы. Не было и шести утра. Катька сонно растолкала “папика”:

– Борь, звонят. Твои, небось…

Он пробормотал что-то и отвернулся к стене. Звонок повторился. Очнувшийся Боря обнял Катерину:

– Спи. Кто может быть в такую рань? Алкаш какой-нибудь заблудился.

Однако трели не прекращались. Катька, чертыхнувшись, сама поплелась к двери. Глянула в глазок. На площадке стояла Марина – растрепанная и с сумками.

– Ну ты, подруга, даешь! – присвистнула Катька, отпирая замки. – Со своим, что ли, поссорилась? Да ты охолони. Что случилось-то? – любопытство согнало сон с подруги.

– Катя… – голос Марины дрожал. – Борис дома?

– Спит.

– Катька, у меня к тебе дело. Он нас не слышит?

– Откуда я знаю? Пошли на кухню – там и поговорим.

Катька закрыла поплотнее дверь, уселась перед Мариной, принявшейся ходить из угла в угол. Марина все никак не могла начать – только нервно кусала губы и сжимала сложенные в замок руки.

– О господи! – протянула Катерина. – Давай-ка я тебе налью…

– Не надо, – мотнула головой Марина.

– А как с тобой еще разговаривать? Выпей немного – отпустит…

Марина глотнула налитого Катькой виски. Села.

– Катя, – пристально посмотрела она на подругу, – в то, что я тебе скажу” поверить невозможно. Но ты выслушай меня. Мне нужна твоя помощь.

Решившись, Марина рассказала Катерине все, или почти все – начиная с того ночного возвращения с дежурства и мертвеца перед дверьми их коммуналки и кончая вчерашней поездкой в один райцентр, на пристрелку жертвы. Об одной интересной ночи она говорить не стала – это, на ее взгляд, уже не имело к делу никакого отношения.

Катька выслушала всю историю с широко распахнутыми глазами.

– Да ты что? – время от времени прерывал ее шепот повествование подруги. Под самый конец она спросила:

– Ты точно уверена, что это он?

– Кать, я что – невменяемая? – Марина вся дрожала, одним своим видом отвечая на этот вопрос…

– Но какого черта ты не пришла ко мне раньше? На хрен ты влезла во все эти дела? – Катерина задымила сигаретой, забыв по такому случаю о цвете лица.

– Все это выглядело просто невероятно! Я думала, что обойдется – шутка злая…

– Ну ты и вляпалась! И что теперь будешь делать?

Марина молча расстегнула молнию сумки и осторожно достала из нее пистолет. Катька так же молча уставилась.

– Ты что? – она судорожно прижала руку к груди. – Ты знаешь, что за такие дела бывает? У па-пика моего спроси! Нет! Нет, – Катька решительно встала. – Ты меня в такие дела не втягивай!

– Ты только скажи, как его найти – дальше я сама. Я уверена, что после этого все прекратится.

– Думай ты хоть немного! Как ты его поймаешь? Как выстрелишь?

– Ну, с этим у меня полный порядок. Я ведь мастер спорта, – усмехнулась Марина. – Из-за того и нарвалась.

– Ой ли? – живо откликнулась подруга, озадаченно вспоминая, не она ли и сама подставила Марину, наболтав лишнего своему дружку. – Хорошо, стрелять ты умеешь. Но как ты собираешься это делать? Подумала? Да на твой грохот тебя тут же и схватят.

– Да… – как бы в первый раз задумалась об этом Марина.

– Хорошо, скажу я тебе, где он сшивается. Выслеживай его сама! Только ты хотя бы глушак купила, мастерица!

– Где?

– Знать надо места. Город большой. Катька вздохнула и отодвинула бокал:

– Ладно, отвезу я тебя куда надо… Слышала я кое-что. Говорят, если в Апрашке потолкаешься, все, что угодно, купить можно, хоть пулемет.

Марина приподнялась.

– Да ты сядь! Ты на часы посмотри – седьмой час… Господи, да хватит тут круги нарезать! Посмотри, на кого ты похожа. – Катерина уже кричала. – Давай сделаем тебе ванну, поспишь маленько, а потом уже поедем.

– Я все равно не засну.

Громкий разговор на кухне окончательно разбудил Боряшу. Он появился в проеме, протер глаза.

– Ты, что ли? – кивнул он Марине. – Ну вы, бабы, даете! Что за дела спозаранку? Клюкнули тут уже, я смотрю…

Марина ногой задвинула под стол сумку с пистолетом.

– Думаешь, ты один у нас такой развеселый? на всякий случай перешла в наступление Катька. – Дружок ее разошелся, а куда ей еще ехать, как не ко мне?

– А, понимаю, – зевнул папик. – Все вы, бабы, хороши. Сама его, наверное, и допекла. Так, Маришка? Больше года с твоей подругой мучаюсь. Хоть бы раз она сказала, что сама в чем виновата. Всегда – Боряша крайний, а последнее слово за ней.

Марина улыбнулась и виновато пожала плечами, с готовностью поддержав Катькину игру.

– То-то же! – папик погрозил пальцем и скрылся в ванной, где долго фырчал и приходил в себя.

Выйдя оттуда уже посвежевшим и лоснящимся после бритья, он присоединился к подругам. Налив себе кофе, задумчиво посмотрел на Марину.

– Слышь, подруга, а я ведь как раз собирался тебя искать. Есть у меня к тебе кой-какой базар. Интересный, я тебе скажу!

Катерина с недоумением посмотрела на папика. Перехватив ее взгляд, он кивнул в сторону двери:

– Выйди, а?

– Борь, ты чего? – заныла она.

– Говорю тебе: выйди. Сколько раз тебе повторять, что не все из того, о чем говорится в этом доме, предназначено для твоих ушей, – лениво начал он отчитывать Катьку. – Ну что за дура мне попалась?

Катька обняла его за плечи и чмокнула в ухо, слизнув языком оставшуюся после бритья пенку.

– Куда ты без меня денешься? – потерлась она щекой о его волосы. Папик смягчился:

– Глупышка, меньше знаешь – меньше спрос. Отвали на пару минут!

Она с нарочитой покорностью вышла из кухни, тихо прикрыв за собою дверь.

– Мариша, тут одна тема любопытная обозначилась. Только я тебе ничего не говорил, – понизив голос, начал Борис.

Марина насторожилась.

– Там по актеру-то твоему что-нибудь двигается?

– В смысле?

– Ну, как дела обстоят?

– Не знаю. Меня уже больше не вызывают. Все тихо. Я… Я просила одного хорошего знакомого разузнать…

– И что?

– Наверное, еще не успел. По лавкам антикварным я ходила, но ничего из наших вещей не видела.

– Так-так, – побарабанил Боба пальцами по столу. – А я вот слышал, что, будут проблемы у опера, который этим делом занимается. Как там его фамилия?

– Фалеев.

– Вот-вот, у этого самого Фалеева. Может, и по какому-то другому случаю, я не знаю, – он развел руками. – Только подставят его. Вот ты бы и сделала ему звоночек. Подсказываю: поинтересуйся, как, мол, дела, есть ли подвижки. Может, он и вышел на какой след? Так ты мне потом скажи. Я, если что, подключусь…

"Опять загадки!” – с отчаяньем подумала Марина. Боря встал и поплотнее закрыл дверь.

– Если на Фалеева по этому делу наезжают, я помогу. Отмажем опера, пусть дальше копает. Не чужие ведь – славный мужик был твой актер. Я крючки по его антику забрасывал – и впрямь глухо, нигде ничего не объявлялось. Видно, не в безделушках там тема была.

– Фалеев говорил мне о младшем брате Павла Сергеевича. Что, если это он – ради квартиры?

– Тю! Да на хрена Витюхе этот сарай? – изумился папик.

– А вы что, знакомы? – в свою очередь удивилась Марина.

– Маня, Питер – город маленький. Если ты в деле – тебя знают. Виктор этот давно уже поднялся, сам крепко на ногах стоит. Было там по молодости лет – фарца и прочее, но кто ж с этого не начинал? Пашка твой – дурак, ты уж прости, что плохо о покойном, но зря он с ним тогда порвал. Надо было простить мальчишку. Сейчас Виктор Сергеевич – уважаемый человек. Кому надо, тот об этом знает.

– Вот как? – задумалась Марина. – Но не все можно знать… Не все семейные тайны…

– Да брось ты! – оборвал ее Боряша. – Что там было с твоего Пашки взять? Одна слава у него и была – вещь нематериальная! Ты уж мне на слово поверь! А с Фалеевым перекинься. Только так.., чтобы ровно все было, поняла? Особо не въезжай, – посоветовал на конец разговора Борис…

Едва папик отправился по делам, засобирались в свой опасный путь и подруги. Все Маринины вещи они заперли в шкаф в спальне. Оставлять пистолет Марина не решилась. “Мало ли, – подумала она, – пригодится уже сегодня?” Пистолет обернули полотенцем, засунули в клеенчатую косметичку и положили на дно Марининого рюкзачка. Марина уже вышла в коридор с этим рюкзачком на плече, когда Катька вдруг остановила ее:

– Погоди. Давай-ка на всякий случай напишем заяву в ментовку.

– Что напишем?

– Ничего! – рассердилась Катька на непонятливость подруги. – Боряшины братки чуть ли не каждый день такие бумаги пишут, чтобы отмазаться от оружия. Если прихватят – они эту заяву, где черным по белому: мол, нашли ствол на улице, как раз и идем сдавать в милицию.

Составив бумагу, они вновь вышли в коридор. Натягивая сапоги, Катька опять о чем-то спохватилась.

– Ерунда! – оглядела она подругу, потянувшуюся к вешалке за пальто.

– Ты что, передумала? – оторопела Марина.

– Ерунда, говорю: ты бы еще бальное платье напялила!

– Не поняла…

– Что тут непонятного? Ты посмотри на себя в зеркало. Барыня! Да тебя любой запомнит. Пальтишко твое из бутика – таких несколько на весь город. В какие-нибудь тряпки тебя, что ли, замотать, чтобы никто не заприметил? Давай-ка, переодевайся!

– Во что? Все, что у меня есть, на мне.

– Значит, придется обновить твой гардеробчик. Они спустились вниз. Катька велела подружке дождаться ее в подъезде. Вскоре она медленно подъехала на своей серой “восьмерке” – Марина шмыгнула из подъезда в машину.

Катька была “чайником”, о чем неоспоримо свидетельствовала и картинка на заднем стекле. Она лишь недавно получила права и начала осваивать автомобиль, а потому ездила исключительно на малой скорости и с перепуганным видом… Потихоньку доехали до ближнего вещевого рынка.

– У меня тут одна Подруга работает. Секонд-хэнд держит, – объяснила Катька. – Ты посиди. Я сама все подберу. Размерчик-то у нас один.

Не прошло и получаса, как она притащила внушительный мешок. Отъехав на пустырь, Катька велела:

– Переодевайся!

Марина перебралась на заднее сиденье. Катька принялась подавать ей нечто немыслимое: пестрые рейтузы, лиловый пуховик с капюшоном, какие-то боты-дутики. Последними поступили темные очки.

– Класс! – оценила Катерина. – Баба бабой. Только кошелки на колесиках тебе и не хватало. Натуральная челночница! Лохмы-то прибери.

Марина заплела косу и спрятала ее под вязаную шапку, тоже предусмотрительно приобретенную догадливой подругой. Теперь можно ехать.

К Апрашке – Апраксину двору, торговому месту в центре города – они добрались уже после одиннадцати. Здесь как раз разворачивалась торговля. Подруги с трудом проталкивались в узких рядах, то и дело спотыкаясь о тележки оптовиков, выгадывавших здесь лишний рубль на приобретение “сникерсов-тампаксов”. Наконец, они добрались до того угла, о котором упоминала Катька. В торце прокопченного кирпичного здания был какой-то толчок, где с ноги на ногу переминались молодые ребята с табличками на груди. Катька пихнула Марину в бок:

– Ты молчи. Я сама разберусь.

Она подрулила к парню, торс которого украшала журнальная вырезка с фотографией пистолета. О чем-то пошептавшись с ним, она кивнула Марине, подозвав ее рукой.

Молча пошли за этим парнем. Он вывел их к другому пакгаузу и оставил у глухой стены без окон и дверей, велев не покидать места. Через некоторое время он вернулся и, осмотревшись по сторонам, вытянул из-за пазухи непроницаемый черный пакет. Катька без слов протянула его Марине. Прощупывая содержимое пакета, та пристально взглянула на парня, заставив его как-то нехорошо ухмыльнуться.

– Ты что, прямо здесь пересчитывать будешь? невольно спросил он, оценив покупательниц по понятной одному ему шкале.

Вновь попав в торговые ряды, подруги перевели дух. Катька молча пожала Маринину руку… Первое дело было сделано: патроны и глушитель к пистолету уже лежали в рюкзаке.

Очень медленно они вырулили через центр на мост Лейтенанта Шмидта – их путь лежал в Гавань и дальше, в устье реки Смоленки, где можно было застать того, кого они искали. Или, точнее сказать, за кем охотились. Всю дорогу Марина что-то перебирала в своем рюкзачке – то расстегивала его, то вновь долго и старательно затягивала шнурок, звеня пряжками.

– Слушай, кончай дергаться, – не выдержала Катька. – Решилась так решилась! Или передумала?

Марина только вздохнула.

Миновав столпотворение около станции метро, машина вырулила во двор и остановилась у одного серого здания.

– Прибыли, Маня. Как дальше действовать будем?

Марина и сама не знала, что ответить. Ждать – пока он не объявится сам?

– Ладно, пойду что-нибудь проведаю, – решилась Катька после часа ожидания.

Взяв Маринины темные очки, она нырнула в здание.

– Значит, так, – сообщила она, вернувшись. – Сегодня мы свободны. Он появится здесь только завтра. Сказали, что в пять вечера у них будет какое-то собрание. Раньше нет смысла караулить. Ну, что скажешь?

– Завтра так завтра, – с облегчением произнесла Марина.

На следующий день они до самого выезда из дома прослонялись в тревожном ожидании по квартире. Подруги почти не говорили между собой. Папика, к счастью, не было – уехал до позднего вечера по делам.

Марина то разворачивала, то вновь убирала пистолет, пристраивала глушитель. Уверенности в своих силах у нее не было. Одно дело – стрелять по мишеням, другое – по живому человеку. Но иного выхода, как убеждала она себя, у нее не было.

Из пистолета она в последний раз стреляла бог знает сколько лет тому назад – когда отчим учил ее в своей спортивной секции. Слышала она, что на глушак надо делать поправку при прицеливании, чтобы не промазать, если нужна высокая точность. Конечно, хорошо было бы выехать на какой-нибудь пустырь да потренироваться. Но Катька категорически отмела это Маринино предложение: боялась, что их приметят. Да и времени было уже в обрез. Так что все, что оставалось Марине, это стоять вот так перед зеркалом, крепко сжимая оружие то двумя руками, то одной – она усмехнулась, припомнив выражение лица Алексея, насмерть перепуганного таким ее видом. “Что он там закричал? – Стоять, к стене, руки за голову!” Смешно ведь и в самом деле поверил, что она может выстрелить…

Днем Катька, которой надоели Маринины шатания из комнаты в комнату, завалилась спать.

– Все, – сказала она, – или я сорвусь, или мне надо отключиться.

Марина продолжала нервно ходить по квартире. Несколько раз она останавливалась перед телефоном. Еле удерживала себя, чтобы не набрать номер Алексея: “Зачем? Сообщить, что его отец в безопасности? Но он и сам уже должен это понять”.

На самом деле ей хотелось сказать ему одну очень простую вещь: как замечательно было то, что между ними произошло, и как было бы жаль, если бы этого никогда не случилось.

Марине только приходилось догадываться, что там сейчас предпринимает Алексей. Возможно, ищет ее – ради того, чтобы установить истину, разобраться в том, кто, за что и почему должен был убить его отца. Она и сама хотела бы теперь это знать…

Да, этого Лешу-охранника она больше никогда не увидит. В чем-в чем, а в этом Марина была уверена. Сегодня она сделает то, что задумала. Завтра наутро рванет во Львов, доберется до деревни. А дальше? А потом, как решила она, исчезнет, скроется ото всех, кто знал ее в этом городе. Ведь у нее не было уверенности в том, что Шварц, ее первый гость, был и последним. Кто знает, кому еще приглянулись ее весьма специфические способности? “Бежать, надо бежать”, – повторяла Марина.

Она вздрогнула от резкого и пронзительного звонка. Три часа дня – Катька поставила будильник на это время, опасаясь, что обе могут задремать и прозевать назначенное.

Катерина не просыпалась. Марина оделась по вчерашней форме – из зеркала на нее глянуло какое-то чучело. “И в самом деле, баба бабой”, – успокоилась она. Растолкала Катьку:

– Пора…

Катерина тоже облачилась в поношенные одежки, повязала платок, нацепила на нос темные очки.

– Хороша я, хороша, – припевала она перед зеркалом, размазывая по лицу бронзовый тональный крем.

– Не перестарайся! – засмеялась Марина.

– Что за смешки в строю? – грозно одернула подругу Катерина.

– А это у тебя откуда? – вновь фыркнула Марина.

– Суровый жизненный опыт. Помнишь: ах, какой был мужчина – настоящий полковник…

– Катька, ты неисправима! Скажи мне, что будет потом, – посерьезнела Марина.

– Когда потом?

– Когда я исчезну…

– Черт его знает! Я останусь с папиком, папик останется со мной. Летом мы навестим мою мамашу. Осенью поженимся. Скажи, он ведь душка?

– Вполне, – искренне согласилась Марина.

– К следующему лету обзаведемся младенцем. Годится? – столь же серьезно спросила она Марину.

– Завидую…

– А твой-то дружок куда денется?

– Кать, нет никакого дружка. Это я так, наплела – чтобы упростить ситуацию.

– Понятно. Я так и думала. Трудно тебе будет после твоего актера…

– Посмотрим. Кать, я тебе дам знать о себе. И… – Марина запнулась. – И, если кто-нибудь, когда-нибудь позвонит тебе и спросит что-нибудь обо мне – ты скажешь. Хорошо?

– На какой тембр ориентироваться?

– Ну, не на тенор! Что-то средне-баритональное.

– Герой-любовник, значится… Опять не басы! – заключила Катька. – А жаль, что все так кончается. Помнишь, как мы встретились тогда на филфаке? Две девочки-провинциалочки… Слушай, а как же университет?

– Кать, ты чего? Какой тут университет? Выжить бы…

– Понятно. Ну, тронулись?

* * *

Сперва все пошло так, как они расписали. В восьмом часу вечера из дверей одного отделения милиции начали вываливаться, парами и небольшими группками, парни в сизых штанах, торчавших из-под обычных плащей и курток. Судя по всему, собрание, на которое должен был прийти и Шварц, закончилось.

– Только бы он не пошел дальше, к метро, или куда там ему надо, в компании с этими ментами, – сказала Катька.

Но поток выходивших иссяк. Подруги переглянулись. Шварц не появлялся.

Наконец, и он вышел из здания. Остановился на крыльце, закурил, облокотился на перила.

От напряжения у Марины начали неметь руки. Надо было выждать, пока Шварц отойдет от отделения. Шварц не торопился – он в задумчивости курил в кулак. Плюнув на окурок, бросил его вниз. Свесился над перилами. Потом, глянув на часы, подхватил свой пластиковый дипломат и бодро спустился со ступеней.

Катька повернулась к Марине – та кивнула. Катька медленно повернула ключ зажигания. В звук заводимого мотора вдруг вклинился другой – сухой шлепок отлетевшей на асфальт штукатурки…

Шварц резко развернулся к стене здания, где только что появилась свежая выбоина, не оставлявшая никаких сомнений в своем происхождении. Он мгновенно прыгнул вперед, на землю, и, откатившись в сторону, выхватил из наплечной кобуры табельный “ПМ”. Вторая пуля срикошетила о брошенный дипломат. Где-то недалеко, наверное, в паре десятков метров, взревел мотор. Шварц боковым зрением успел заприметить вылетевшую со двора на улицу серую “восьмерку”.

Шварц сел на асфальт, огляделся, подобрал две валявшиеся в ногах деформированные пули…

Всего этого, конечно, уже не увидели Катька с Мариной – подруги дернули с места, не задерживаясь ни на секунду.

– Глушитель! – кричала Марина через плечо Катьки. – Что я говорила! Надо было пристрелять этот пистолет, потренироваться. Дура я, дура…

– Да заткнись ты! – не оборачиваясь, процедила Катька. – Ты лучше подумай, куда нам теперь вдвоем валить. Мозги-то у него куриные, но он что, не догадается, что это мы с тобою на него вышли? Господи, ну, мы и влипли! Ты тоже хороша: объяснила бы мне толком про эту заглушку, а то все намеками: потренироваться хочу… Я что, всевидящая?

– Кать, разворачивайся назад! – вдруг твердо сказала Марина, когда они уже домчались до выставочного комплекса в Гавани.

– Зачем? – подруга сбавила скорость.

– Я поняла – надо было левее целиться…

– Ты что, совсем тронутая? Так он там и сидит у крылечка и ждет, пока ты вернешься. Да он и “тачку” нашу уже заприметил – это-то хоть понимаешь? Что толку, что мы замазали номера? Марина разрыдалась, ее всю колотило. Катя остановила машину. Задумалась. Стянула с головы платок и тряхнула рассыпавшимися по плечам вишневыми волосами – еще одним последним достижением.

– Значится, так, – сказала она уже уверенно. – Сейчас мы возвращаемся домой, и ты обо всем рассказываешь папику. Только не финти – в подробностях. Вот он у нас самый умный – пусть он и думает, что с тобою делать. Маришка, брось, – принялась она успокаивать свою подругу, – подумаешь, какого-то чмура задавить…

– Что-что? – подняла она зареванное лицо.

– Да то. Если и припрется к нам этот Шварц – неужели папик со своими ребятами с ним не разберется? Тьфу!

Про себя Катька с тоской подумала о том, что теперь неизбежно придется посвящать Боряшу в кое-какие свои дела давно минувших дней, рассказывать, как да почему связалась она с этим Шварцем – ментом Коля ном, просившим называть его Шварценеггером. Кто ж знал, что этот замухрышка Коленька, подцепивший ее когда-то в “Невском Паласе”, окажется такой дрянью, кипела злостью Катька. “Да и папик хорош, – переметнулась ее непредсказуемая девичья логика уже на Бориса. – Будто не знал, с кем связывается. Не сиротку из института благородных девиц взял – проститутку. Так что нечего теперь и комедию ломать”.

С решимостью сказать ему именно эти слова Катерина и подъехала к дому. Марина, оцепенев, сидела позади, по-прежнему не выпуская пистолета из рук.

– Эй, подруга, – Катька потрясла ее за плечо, пытаясь привести в чувство. – Приехали! Да спрячь ты свою пушку-то, еще пальнешь в кого сдуру!

Марина тупо смотрела мимо нее, что-то тихо шепча губами.

– Конечно, – вдруг озвучила она свою мысль, где-то в самой ее середине, – он все поймет…

– Боряша-то? – переспросила Катя. Марина очнулась и посмотрела, наконец, на подругу.

– Знаешь, что, – сказала она чуть громче, – мы сегодня вообще ничего ему не будем говорить, хорошо? Завтра утром я встречусь с одним человеком – я бы поехала к нему и сегодня, да не знаю ни адреса, ни домашнего телефона – и… Я уверена: он точно нам поможет.

Катька с сомнением глянула на Марину, все предложения и варианты которой пока не приводили ни к чему другому, кроме как к беде. Прямо заговоренная какая-то у нее подруга.

– Ну, если ты в нем так уверена, в этом своем человеке, чего тянуть до завтра? Нет проблем: узнать адрес и телефон. Об этом-то мы можем попросить Боряшу. Он свяжется с каким-нибудь своим ментом, запросят адресную службу, как это они обычно делают. Что за вопрос? Пошли!

– Борис нам не поможет. Кать, я не знаю, как его зовут…

– Кого?

– Да человека этого. Ни фамилии, ни отчества…

Только рабочий телефон – Здрасьте, приехали – очень, очень надежный вариант! Имя-то хоть запомнила? – Катьку уже начала выводить из себя эта Маринина задумчивость.

– Алексей…

– Ну-ну, а окажется каким-нибудь Гошей, – засмеялась Катерина.

Марина вспыхнула. Катька посмотрела на нее, покачала головой:

– Чокнутая ты, вот что я тебе скажу! Давай-ка, кончай свои подвиги – слушай теперь меня…

Подруги тихо открыли дверь квартиры – надо было сбросить все свое секонд-хэндовское великолепие еще до того, как Борис услышит, что кто-то вошел.

Однако он уже стоял на пороге – только что вылез из ванны и теперь растирал толстым полотенцем свой могучий волосатый торс.

Узрев бронзово-вишневую Катерину и бледную как смерть Марину, он присвистнул:

– Что за маскарад? Куда это вы, девки, ездили?

Не понял…

Подруги молча раздевались, не глядя на Бориса. Тот был явно озадачен более чем странным обликом своей Катерины – в таких шмотках он никогда ее не видел. Марина нервно дергала замок молнии, застрявшей где-то посередине.

– Не понял, – вновь повторил он, уже не столь дружелюбно. – Что за дела в моем доме?

Марина рванула полы куртки в стороны, и тут из кармана на пол выпало нечто, вконец озадачившее папика. Подруги, замерев, подняли на него глаза –Боряша, внимательно посмотрев на одну и другую, перевел взгляд на это нечто, крутанувшееся и остановившееся рядом с его шлепанцем. Осторожно передвинул ногу и прижал ею пистолет.

Первой молчание нарушила запричитавшая Катька:

– Зайка, ты только не волнуйся! Я тебе сейчас все объясню! Оставь ты эту гадость в коридоре пойдем, сядем…

– Во-во, с тобой, пожалуй, и сядешь. И надолго, – мрачно проговорил, наконец, папик.

Марина наклонилась, вытащила пистолет из-под шлепанца, положила его в свой рюкзачок и очень просто сказала:

– Это мой. Катя тут ни при чем. Но поговорить надо…

Далеко за полночь не гас свет в этой квартире. Боряша, опорожняя очередную стопку, только сокрушенно качал головой. Алкоголь его не брал надо было влить лошадиную дозу виски в человека такой комплекции, чтобы свалить его с ног. Не упуская ни одной детали, внимательно слушал долгий и подробный рассказ Марины. Не отмахивался он даже и от Катькиных замечаний, на которые обычно не обращал никакого внимания, как на пустую болтовню. Отношения между Катькой и папиком были грубовато-шутливыми, но, такие, они устраивали их обоих. В этот вечер Борис выглядел непривычно серьезным. И даже жестким.

– Где, говоришь, стоит дом этого клиента? – уточнил он у Марины, только что изложившей, как вместе со Шварцем они ездили на “пристрелку” в тот городок в полутора часах езды от Питера.

Марина повторила.

– Понял… Что еще заметила?

– Мы из машины не выходили. Так, покрутились, мне объяснили. Больше ничего особенного в этот день не было. Хотя… – вдруг запнулась она.

– Ты, давай, все выкладывай, ни одного эпизода не упускай, чтобы никаких непоняток не было, – в очередной раз повторил ей Борис.

– Не знаю, имеет ли это отношение к делу, – засомневалась Марина… – Когда уже назад ехали, встретили одну аварию. Жуть какая-то там была: все искорежено, кровища. Я из машины не выходила. Шварц с водителем пошли посмотреть. А когда они вернулись и…

– И что?

– Понимаешь, они себя как-то не так вели. Что обычно люди говорят, увидев такое? Ну, посочувствуют. Может, выругаются. Впечатляет все-таки. А Шварц с шофером почему-то развеселились. Довольные такие в машину вернулись.

– Да, дела… Странная выходит история, Мариша…

Катерина с некоторым неудовольствием посмотрела на своего Боряшу: с подругой он разговаривал совсем не так, как с ней. Видимо, тень славы актера не позволяла папику обращаться с Мариной, как с обычной девицей, заключила Катька.

– Мариша, – продолжил он, – в этой истории мне одно непонятно. Бред какой-то! Ну, нужна была им девка, чтобы пристрелить клиента. Я, кстати, понял, кто этот клиент – из твоего же описания. Хозяин города, Юрий Алексевич Нертов.

– Как? – переспросила Марина.

– Нертов, директор металлургического комбината. Сама понимаешь: металл, туда-сюда – сплошной криминал. Не овечка невинная. Было, наверное, за что замочить. У него там город по полгода без зарплаты сидит. Ясно, не стесняется. С ним все ясно. Грохнула бы ты его – тебе бы население только в ножки поклонилось. Еще бы и памятник поставили! – Боря засмеялся сквозь кашель.

Он закурил очередную сигарету.

– Короче, с заказом все ясно: гуманно и по понятиям. Но, скажи ты мне, ради бога, на кой хрен тебе подкинули этого жмурика? Дичь какая-то! Никогда о таком не слыхал.

– Угу, – лаконично согласилась Марина.

– Девки, а он не псих – этот ваш Шварц или как его там?

– Нормальный он, – вставила Катька. Опасливо взглянув на Бориса, добавила:

– Только полный импотент.

– Во-во, такие и маньячат! Ну, да это все шутки. А если по-серьезному… Маня, ты давай, подключайся: за что он мог повесить на тебя и этого чмура?

– Понятия не имею!

– Странный способ нанимать киллера, я тебе скажу. Из всего, что вы тут наговорили, я понял только одно: в киллеры ему нужна была именно ты. Вернее, не ему, а заказчику. Была там какая-то другая причина кроме твоих талантов, которые, как понял я, не слишком-то велики. Надо же так промазать, с двадцати-то метров! Меня бы, дуреха, спросила – я бы тебе рассказал, как на “волыне” играть… Партизанки хреновы! Дуры, ну и дуры, пойти мочить мента прямо у отделения! Захотели, чтобы по вам из табельного – и на поражение? А Катюху-то мою за что втянула в это дело?! Каким местом думала, если вам после этого одна дорожка была? Обе бы попилили в Саблино, в женскую колонию – пододеяльники строчить, а по выходным бы я вас, идиоток, навещал. Образин таких. Любовался бы, как вы там старитесь. Забыли бы про своих косметичек и бутики – напялили бы ватничек да ситцевый халат, и так на всю “пятнашку”. Что, не так?

Марина подавленно кивнула, и не пытаясь возражать. Боряша исчерпался на тираде и опрокинул очередную рюмку.

– Шварц этот, понятно, был только посредником, – с расстановкой продолжил он. – Ни один заказчик напрямую на киллера не выходит. Не идиот, чтобы засвечиваться. Так что, Маня, вычисляй теперь сама: кому было выгодно так тебя подставить?

Марина и Катька переглянулись, только пожав плечами…

В этот момент и раздался долгий звонок в дверь.

– О господи! – воскликнули они в один голос.

Звонок не унимался.

Марина медленно протянула Борису рюкзак, все это время лежавший у него под ногами. Выхватив из него заряженный пистолет, он скомандовал:

– Быстро в спальню и под кровать! И не высовываться, что бы тут ни происходило! – крикнул он уже в захлопнувшуюся дверь спальни.

Встал. Засунул пистолет за спину – за пояс брюк. Одернул спортивную куртку, осмотрелся в комнате…

За дверью стояла незнакомая тетка.

– Откройте! – потребовала она, заметив тень в дверном глазке.

«Ну-ну, знаем мы эти штучки, – пробормотал Боряша, – соседка, скорая», телефон не работает, а там и братва в колпаках…"

– Я прошу, – умоляюще заговорила женщина. – Хотя бы выслушайте меня. Это очень важно! Борис молчал.

– Я знаю, что вы и не должны мне открывать. Простите, уже поздно, два часа, но…

И тут она сказала кое-что, что заставило его открыть дверь.

С полчаса они шептались о чем-то на кухне. Все это время подружки в напряжении пытались вслушаться в происходящее в квартире, но ничего – кроме шагов в коридоре, переместившихся затем в кухню – расслышать им не удалось. Катька выползла из-под кровати, на цыпочках подкралась к двери. Тишина…

– Может, кто из его ребят? – тихо проговорила она Марине, тоже выбравшейся из укрытия. Они сели на пол у кровати.

Так прошло не меньше часа.

Наконец, дверь приоткрылась.

– Ну? – встрепенулись обе навстречу Борису.

– Давай, выходи, – кивнул он Марине, зажигая свет. – А ты, Катена, погоди.

Подхватив подружку под локоть, он повел ее в гостиную. Навстречу из кресла поднялась женщина лет сорока.

– Марина Андреевна? – то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала она.

– Я… – ответила Марина, еще ничего не понимая. Она обернулась к Боре, но того уже не было в комнате.

– Марина Андреевна, мне надо поговорить с вами о Чеглокове, – понизив голос, сказала женщина.

– О ком? – переспросила она с искренним непониманием, не прошедшем мимо внимания ночной гостьи.

– Об Андрее Артуровиче Чеглокове. Разве вы с ним не знакомы?

– Ну да – знакома, но мельком, немного, – по-, медлив, кивнула Марина, еще больше озадаченная той таинственностью, с которой задавала свои вопросы эта важная дама.

– Меня послал к вам… Алексей Юрьевич Нертов. Надеюсь, вам достаточно этой рекомендации? – усмехнувшись, гостья еще раз внимательно заглянула ей в лицо. Марина не отреагировала.

– Послушай, девочка, я уже все знаю, – с непонятной торжественностью сообщила женщина, слово в слово повторив то, что еще в позапрошлую ночь Марина слышала в другом месте и при других обстоятельствах.

Марина села, оперлась подбородком на скрещенные замком руки, потом, внезапно оттолкнувшись ими от стола, откинулась на стуле и, наклонив в насмешке голову, переспросила гостью:

– Что все? Что вы можете знать? Кто вы, наконец, такая?

– Погоди… – Марина едва не вскочила от внезапно раздавшегося хриплого голоса. Это был папик – она и не слышала, как тот вошел в комнату. – Ты не кипятись. Выслушай. Ей-богу, узнаешь много интересного.

Женщина улыбнулась Марине. Налив той и другой по стаканчику виски, Боряша вышел, приговаривая на ходу:

– Ну, дела! Ну, вляпались! Черт меня дернул подцепить тогда эту Катьку…

Никто не знает, о чем проговорили они остаток этой ночи, но заглянувший поутру в гостиную Борис застал гостью и Марину над разложенными на столе фотографиями.

– Похож? – показала ему женщина на один из снимков, запечатлевших веселую компанию студентов. – Вот этот, второй слева.

Боряша долго рассматривал снимок и, отложив его в сторону, отпустил только один комментарий:

– Мыльная опера, бля! Женщина встала.

– Нам, пожалуй, пора. Собирайся, Мариша. Боря, спохватившись, вытащил пистолет из-за пояса. Шлепнул Марину по протянутой было руке.

– Куда? – засмеялся он. – Пусть уж она вернет теперь хозяину!

Катька проснулась только тогда, когда Марина и гостья уже уходили. Выглянув в коридор на клацанье закрываемых замков, она спросила с любопытством:

– Пап, что это было-то?

– Пока ничего особенного. Все еще только начинается…

– Ой, – невольно заканючила Катька. – А мы-то с тобой как будем?

– Никак! – отрезал Боряша. И увлек Катьку в комнату, где еще долго в чем-то наставлял и что-то ей рассказывал.

 

Глава 9

КУРАТОР

В то утро, когда незваная гостья увела за собой Марину, Борис не сказал Катьке главного, из-за чего, собственно, и разгорелся весь сыр-бор в этой квартире. Он не поведал ей о том, что стало со Шварцем, после того как подруги в панике дернули от отделения милиции – рванули на полной скорости, невзирая на ничтожный водительский опыт Катьки, в другие новостройки и на другую окраину. Боряша и сам ничего не знал о судьбе Шварца.

В этом пункте своего повествования ночная гостья оказалась лаконична: “Он больше не будет вас беспокоить. Он уехал”. “Куда?” – вскинулась Марина. Вместо ответа гостья изобразила на лице такую улыбочку, что мороз прошел по коже. Комментариев, кажется, не требовалось, хотя оба собеседника, конечно, хотели бы расспросить эту всезнающую даму об обстоятельствах “отъезда”.

Ни Борис, ни Марина, конечно, не были посвящены ею во все детали того, что происходило между девятнадцатью тридцатью и двумя часами ночи – от того момента, как Катька нажала на педаль газа, и до внезапного появления гостьи, прервавшей зашедшие в тупик рассуждения всей троицы. Боряша понимал, что женщина это поведала ровно столько, сколько нашла нужным сказать. Но и этого было достаточно, чтобы остаться в понятном потрясении и воскликнуть что-то там про “Санта-Барбару”.

Что же все-таки случилось в тот день, под вечер которого Шварц с отнявшимися от страха ногами сидел на асфальте у своего родного отделения милиции и взвешивал на ладони просвистевшие мимо пули?

Утро этого более чем неприятного для Шварца дня началось с одной заурядной смерти, на которую никто бы и внимания не обратил, не случись она в известном доме на Невском проспекте.

* * *

…Грохнулось вдребезги зеркало. Звон осыпающихся осколков заставил замереть в недоумении человека, подкравшегося рано поутру к дверям квартиры чиновника Лишкова. Человек выждал несколько минут – никаких иных звуков из квартиры на лестницу не проникало. Все было тихо. Чиновный и прочий номенклатурный люд, заселивший недавно этот специально отреставрированный для него дом, еще не просыпался.

Ранний гость еще раз прислушался. Не снимая перчаток, достал ключи из кармана и, не мешкая, как свои, отпер все замки. В квартире было тихо ни звука, ни шороха. В коридоре вошедший не смог не заметить следов какого-то непорядка. Судя по всему, ночь в этой квартире была не слишком спокойной. Споткнувшись о разбросанные по полу вещи, гость миновал коридор и вошел в гостиную. Оттуда вела дверь еще в одну комнату. Легко подтолкнув ее плечом, человек заглянул внутрь, не переступая порог. Увиденное заставило его чертыхнуться – причем довольно энергично, если не сказать радостно. На полу, на осколках рассаднившего лицо зеркала, лежал, распластавшись, Владимир Иванович Лишков – тот самый, встреча с которым как раз и была намечена на это утро.

Гость несколько удивленно уставился на распахнутый пустой сейф, на раскиданные шубки и женское белье, на разбросанные по ковру обрывки бумаг. Осколки хрустнули под толстой рифленой подошвой. Вошедший осторожно поддел ботинком голову лежавшего на полу человека, развернул ее на бок, к себе лицом. Дыхание упавшего не замутняло осколков. Гость обшарил карманы чиновника, по-видимому, только что превратившегося в то, что сейчас можно было назвать лишь бесчувственным телом, подошел к сейфу, подхватил оставшиеся в нем бумаги и, не рассматривая их, покинул комнату. В гостиной он задумчиво остановился перед телефоном, что-то прошептал, но звонить не стал. Странно улыбаясь, он тихо покружил по всей квартире. Ничего не взяв, вернулся в коридор, выглянул на лестницу и выскользнул на площадку. Остановившись на миг у перил, глянул на верхние этажи, посмотрел вниз и опрометью, но мягко и бесшумно, как только позволяли ему грубые бутсы, ринулся на первый этаж, к входным дверям. На улице, слившись со спешившими из метро прохожими, дошел до телефона-автомата у троллейбусной остановки, набрал номер, но разговаривать не стал: моментально ретировался из-под пластикового колпака, увидев подваливающий троллейбус. Гость Лишкова вскочил на заднюю площадку, и его лицо исчезло за грязным стеклом. Он даже не обратил внимания на то, что все это время за ним внимательно наблюдал какой-то человечек, тоже стоявший на остановке. Затем этот, смуглый и маленький, проголосовал частнику, юркнул в притормозивший автомобиль и убыл в неизвестном направлении.

Встреться они этим утром лицом к лицу, лишковский гость и внимания бы не обратил на сухопарого азиата, только вчера прилетевшего в Питер поздним рейсом из Алма-Аты. Приятно удивиться гостю из Казахстана в этом городе мог только один человек, но прибывший еще не был уверен в том, нужна ли ему эта теплая встреча.

* * *

…Еще немного, и по его вине взлетит на воздух не только весь этот засекреченный объект, но и сам городок. Последствия диверсии, с холодным и липким ужасом осознал Ким, будут похлеще чернобыльских. Он застонал сквозь сжатые зубы – прохлопали террористов! Целая группа диверсантов уже чешет к объекту, а он, капитан военной контрразведки мощнейшей спецслужбы, сидит в ловушке с оставшимися двенадцатью пистолетными патронами – против трех вышколенных спецов с совсем иным арсеналом…

Автоматная очередь выбила искры из бетонки. Прыгнуть с линии огня в сторону леска, попытаться поближе подобраться к одному из этих мощных парней? Не успеть… Что-то с чавкающим звуком въехало ему под ребра, стало нечем дышать.

С трех сторон на него навалились тени. Вспышка света озарила черные контуры обтянутых шлем-масками голов. Под одной из масок был тот, кого он давно искал. Ким, собрав последние силы, попытался рвануться к нему. Собственное тело не пускало. Вжатое в весеннюю грязь штык-лопатой, оно мешало сделать главное. Ким передернул затвор, плавно нажал на курок. Пули ушли в пустоту, сквозь тени. Троица сдернула шлемы и загоготала. Тот, кого он искал, склонился над ним и что-то сказал, обернувшись к другим. Ким ничего не слышал – его уже окружила ватная тишина. Слух вернулся через доли секунды. За спинами светловолосой троицы раздался страшный грохот, хлопок, опять грохот. Диверсанты рухнули на землю рядом с ним. Радужные круги поплыли перед глазами, стало жарко, но руки не могли ни расстегнуть гимнастерку, ни стряхнуть с себя месиво из обломков и чужих тел…

Ласковое прикосновение холодных пальцев к его щеке вывело Кима из забытья.

– Пассажир, вам плохо? – участливо склонилась над ним стюардесса. – Где ваши лекарства? В багаже?

Ким кивком головы молча показал на полку над головой. Девушка протянула над ним руки, красный шелк ее форменной косынки накрыл его лицо. Он тяжело вздрогнул, сообразив, что вовсе ни к чему демонстрировать всем, налево и направо, его весьма специфические лекарства.

– Не надо… – он стряхнул вновь подступившую дурноту. – Уже хорошо. Просто сон приснился.

– Бывает, – улыбнулась стюардесса. – И помоложе вас плохо переносят взлеты и посадки. Ничего – осталось каких-то двадцать минут. Пристегивайтесь.

Ким покосился на нее, оставшись недовольным той бесцеремонностью, с которой юная девица указала ему на его возраст. Тридцать лет…

Всего-то! А нервы и в самом деле придется лечить. После той контузии в Таджикистане, с которой он счастливо выбрался из переделки, уложившей весть наряд пограничников, после полугода отлежки в госпитале Ким оказался в родной Алма-Ате уже гражданским человеком. “Годен к нестроевой службе в военное время” – этот окончательный диагноз перечеркивал всю дальнейшую карьеру особиста. Ким пытался спорить с врачами, но безуспешно. Лечивший его интеллигентный старичок-майор, за которым он по пятам ходил, умоляя замолвить словечко на военно-врачебной комиссии, не сдержался в конце концов: “Да тебя, Ким, на всю оставшуюся жизнь под надзор сажать надо, а не то что оружие тебе в руки давать!” На комиссии ему посоветовали найти работу в спокойной организации и без обиняков заявили, чтобы он не искал успокоения в алкоголе или наркотиках, дабы не съехать окончательно с катушек и не сесть на всю жизнь на ломающие волю нейролептики. Из вынесенного предупреждения Ким понял немногое.

Догадываться, что с ним не все ладно, начал позднее, когда уже поступил на работу, сосватанную ему все теми же контрразведчиками. Как-то ему позвонил один из бывших сослуживцев и назначил встречу: мол, так и так, надо бы возглавить службу безопасности одного заводика. Ким охотно согласился, расценив это как шанс на возвращение в органы. Однако прошло уже два года, а в органах о нем никто и не спохватился – ни просьб, ни вопросов… И он лишь старательно следовал тому, о чем сказал ему тогда этот бывший сослуживец: “Обустраивайся, капитан, работай – и наблюдай. Надо будет, выйдем на тебя сами. Так что без инициатив!"

Зарплата и командировочные на заводе были такими, о которых на службе Ким даже и мечтать не мог. Киму нравилось то, что на заводе он был единоличным начальником и никто даже не пытался указывать ему, как надо действовать в той или иной ситуации. Более того, когда по подсказке, подброшенной еще направлявшим его сюда коллегой, он попросил предоставить ему возможность постажироваться на курсах охранников в финском институте безопасности, все нужные документы и средства были выданы без промедления. Ким догадывался, что кто-то незримый все-таки его опекает. Но он был уверен в том, что и без этой опеки он представляет собой некую весьма немалую ценность. После того как ему удалось обезвредить киллера, засланного к директору завода, уважение и доверие начальства, подкрепленные соответствующей зарплатой, ощутимо выросли. Директор не перечил ни одной из его рекомендаций.

В общем, на новом месте, где у Кима никто и не спрашивал про его контузию, он чувствовал себя уверенно и уже почти перестал вспоминать о несостоявшейся чекистской карьере. Все было бы хорошо, если б только не эти ночные кошмары, один из которых и заставил его зайтись в крике – на весь салон.

Кошмары повторялись с необъяснимой очередностью. Если в одну ночь его преследовали, догоняли и бросали умирать, распластанного на каменистой земле, то в следующую к нему приходили те ребята с таджикской заставы. Они молча сидели вокруг его кровати и смотрели на него с отрешенным безразличием – так смотрят на похоронах на покойника, осчастливившего всех своим уходом из жизни. Он и хотел бы сказать им, что жив, уцелел, но ощущение собственной вины заставляло его лежать, не шелохнувшись, и гибель, которая только и могла бы спасти от позора, подступала близко-близко.

Бывший капитан пытался понять, догадываются ли его близкие – мать и сестры – о том, что происходит с ним по ночам. Он ни о чем им не рассказывал, однако в тех коротких фразах, которыми они встречали его пробуждение, ему слышались четко различимые намеки. Перехватывая бросаемые на него украдкой враждебные взгляды, он понимал, что не к нему одному приходят ночью эти ребята…

Ким взглянул в иллюминатор на раскинувшееся внизу море огней. Самолет уже подлетал к Петербургу, в котором начальнику службы безопасности одного алма-атинского завода предстояло исполнить более чем деликатное поручение своего хозяина.

Некоторое время тому назад тот вызвал его к себе для беседы “между двух”.

– Ты помнишь Керимбаева, того, что был с нами на Медео, когда мы принимали гостей из Петербурга?

– Да, там еще неудачно вышло – когда про сына заговорили…

– Керимбаев – мой старый друг. Сына его я на руках носил. Сам не могу успокоиться: не верю в то, что на него наговорили. Не мог этот мальчишка расстрелять весь караул!

Хозяин помолчал.

– Отправишься в тот гарнизон. Сам. У тебя – старые связи. Узнаешь, в чем там было дело – вернешься, тогда и примем решение. Оставлять все так, как есть, нельзя. Кто-то должен быть за это наказан!

Вот почему Киму и пришлось отправиться в Дивномайск, в котором так не посчастливилось сынку товарища, а теперь господина Керимбаева. Ким догадывался, что докопаться до истины будет непросто: армейские юристы – мастера по части камуфляжа. В одном повезло: войсковую часть, в которой служил Керимбаев-младший, нынче обслуживал один бывший коллега бывшего капитана, и не просто коллега, а даже знакомый ему человек, с которым в свое время были не такие уж плохие отношения. В принципе, этот особист ничем ему обязан не был, однако, к приятному удивлению Кима, охотно вызвался помочь. И кореец в который раз подумал о некой осеняющей его руке…

– Я и сам слышал что-то про это дело, когда сюда приехал, – поделился особист. – Странная возня вокруг него была. Чересчур много прыти тогда вояки проявили. Даже помпрокурора, что следствие вел, подставили, и довольно грубо. Хорошо еще, что парень не дурак оказался – сбросил сюда всю информацию, так что коллеги кое-что предпринять успели.

– Как бы выйти на этого помпрокурора? Он еще здесь? – с надеждой спросил Ким.

– Давно и след простыл. Двухгодичник был этот парень, питерский. Чего, поискать тебе на него что-нибудь?

– Само собой. Если можешь. Мой хозяин в долгу не останется, – напрямую пообещал Ким.

Уже через несколько часов он сидел в кабинете с пустыми столами – по традиции этого ведомства, ни одной бумажки не должно было быть на виду, даже если сюда и не мог войти абсолютно никто из посторонних: здесь, кажется, шарахались не столько этих посторонних, сколько собственной тени.

Особист по очереди приносил и уносил из кабинета папки с документами, давая их просматривать Киму только из своих рук. Не успевая записывать, он наговаривал на диктофон. Особист расстарался: умудрился, связавшись с военной прокуратурой, взять там на время из архива даже прекращенное уголовное дело Керимбаева, протоколы допросов свидетелей, проведенных почти через месяц после ЧП…

– Слушай, а нет ли еще каких-нибудь записей помпрокурора? Ну, этого, подставленного? – оживился Ким.

– Тайна сия покрыта мраком, – неохотно отозвался особист.

– Ну, а про парня-то самого есть что-нибудь?

– Нет проблем. Сейчас доставим, – И отлучившись минут на десять, он принес копию личного дела прокурора-двухгодичника.

Пролистнув дело, Ким разулыбался.

– Ты чего такой счастливый? – поинтересовался особист. – Неужели вычислил что своим хитрющим умом?

– Хочешь верь, хочешь нет, но ведь я уже встречал этого парня! – невольно вырвалось у Кима, вовсе не намеревавшегося посвящать особиста в свои настоящие задачи. – Он сейчас в Питере в одном банке работает. Большой человек. Службу безопасности ведет, – с достоинством поведал Ким о своем знакомстве с таким человеком.

– Ну, так поздравляю! Поезжай к нему – он тебе все и расскажет. Он же там прямо на месте был. Это тебе не протоколы допросов. Сам видишь, сколько в них туфты: свидетели, как попки, что-то долдонят, будто вызубрили наизусть один и тот же текст!

– Однако я еще тут немного задержусь. С экспертизой хочу переброситься… – осторожно сообщил Ким.

Не будучи стесненным в средствах своим хозяином, Ким сумел договориться с местными экспертами о том, чтобы они провели неофициальное комплексное расследование.

Картина получилась небезынтересная. Мысль хозяина о том, что не мог, ну никак не мог этот мальчишка устроить такое светопреставление в расстрелом всего караула, кажется, получала подтверждение.

Эксперты уверенно заявили, что, судя по причиненным телесным повреждениям, стрельба по погибшим – разводящему и караульному – велась с расстояния более полутора метров: сбоку и немного сзади. Одно это уже отчасти снимало подозрения с Керимбаева. Смена караула всегда ходит строем, в затылок друг другу. Следовательно, если бы Керимбаев открыл стрельбу, он бы не стал перемещаться в сторону. Зачем? Он должен был открыть огонь именно сзади, в спины своих товарищей – это было бы и проще, и безопасней для него самого. Был еще один нюанс – судя по положению трупов и оружия, жертвы никак не ожидали нападения. Но если бы Керимбаев отбежал в сторону, начал снимать автомат с плеча, с предохранителя – эти движения никак бы не прошли незамеченными и ребята хоть как-то да среагировали бы. Хотя бы развернулись в его сторону! Эти же, мгновенно сбитые с ног выстрелами, шли себе как ни в чем не бывало. “Странно”, – отметил Ким.

Но если не Керимбаев, а некто иной стрелял в караульного и разводящего, то отчего этот замыкавший шествие сынок уважаемого отца сам избежал пули убийцы? Почему оказался в стороне от места происшествия, да еще с автоматом?

Этот вопрос Ким с удовольствием задал бы экспертам. Но высказывать версии – вовсе не их дело, даже и для такого клиента, любознательность которого была подкреплена ощутимой щедростью. А потому Киму пришлось самостоятельно сформулировать очевиднейшую из версий: Керимбаев, возможно, просто-напросто оказался расторопней своих товарищей и успел-таки бежать с места расправы! Не случайно он потом забаррикадировался, не случайно просил вызвать своего отца: рассказать о том, как все было на самом деле, он мог решиться, видимо, только кому-то из высших чинов, не доверяя командованию своей части, и надеялся на то, что высокопоставленный папочка облегчит ему эту задачу.

По другой, тоже нехитрой версии, Керимбаев мог быть в сговоре с теми, кто совершил нападение на караул. Но и при первом, и при втором варианте выходило, что убили его вовсе не сдуру – не просто нервы сдали у одного прапорщика, добровольно вошедшего в команду “переговорщиков” с Керимбаевым в ту роковую ночь, – убрали парня как нежелательного свидетеля или как ненужного уже сообщника.

Выстрелил в Керимбаева некий прапорщик Тишко, с которым, безусловно, стоило поговорить. Выяснить, на самом ли деле прапор сорвался или же выполнял чью-то команду. Ким был не настолько наивен, чтобы ожидать от этого Тишко чистосердечного признания, но был уверен в том, что при так называемой плотной беседе Тишко этот, кем бы он ни оказался и каким бы ни было его участие в этой странной истории, выдаст себя сам. Бывший капитан все-таки склонялся к версии о том, что Тишко стрелял в солдата по чьему-то приказу, в соответствии со старым правилом, гласящим, что смерть все спишет.

Очень не понравилась директорскому посланнику и история с пропавшей винтовкой. В случайные совпадения он не верил. То, что Керимбаев охранял именно тот склад, с которого пропала эта винтовка, тоже наводило на размышления.

– И какие у тебя соображения по этому делу? спросил корейца знакомый ему особист уже в самый последний день их бумажной работы.

– Да те же, что и у тебя, – ответил Ким. – Всех тут подставили: и помпрокурора, и Керимбаева этого.

– А раз ты у нас такой сообразительный, то глянь-ка еще одну.., мульку. Я тебе ее специально на закуску оставил. Так сказать, для полноты впечатлений.

Особист раскрыл перед Кимом очередной бухгалтерский кондуит. На одной из его страниц от руки, с указанием даты, было выведено оперативное сообщение: мол, тогда-то и тогда-то, в присутствии… (далее шло перечисление кличек) некий Шварц, являющийся лицом неустановленным, в состоянии алкогольного опьянения сообщил о том, что вчера ему удалось “разжиться стволом и грохнуть дембеля”. Далее следовало: неидентифицированный Шварц исчез в неизвестном направлении, связей к нему не выявлено. В качестве приложения следовал словесный портрет Шварца – Ким старательно передиктовал описание на свой миниатюрный магнитофон.

Перевода на обычный язык не требовалось. Ким уставился на приятеля-особиста и принялся раздувать ноздри:

– Что же ты в первый день мне это не показал?

– Да так, – особист захлопнул талмуд с донесениями, – хотел, чтобы ты сам до всего дошел.

Он подошел к зеркалу и принялся разглядывать свой тощий кадык. Особист желал выглядеть весомым мужчиной, но это ему не слишком удавалось.

– Экспериментатор хренов! – разозлился Ким. – Кто такой этот Шварц, ты мне только через год сообщишь?

– Увы, буду ждать этой новости от тебя самого. Здесь никто и понятия не имеет о вышеуказанном Шварце. Как говорится, твори, выдумывай, пробуй…

Особист, уже допекший Кима своими приколами, развел руками. Что ж, и на том спасибо.

Всю полученную в Дивномайске информацию Ким доложил своему хозяину, когда прилетел назад в Алма-Ату. Следовало копать эту историю дальше, однако Ким вначале должен был получить добро на следующие действия. Сомнения в вине Керимбаева-младшего выглядели теперь вполне обоснованными. Для выяснения всей картины происшедшего в Дивномайске предстояло отыскать Тишко – самого убийцу Керимбаева да потрясти его как следует: кто же все-таки приказал стрелять в безропотного казаха и что там, кстати произошло с тем ночным караулом? Тишко, не продливший контракта в положенный срок – ясно отчего: после такой истории его увольнение из рядов было делом неизбежным, – отбыл, как узнал Ким, по месту призыва. В город Санкт-Петербург. Вычислить Тишко было теперь делом несложным.

Директор завода выслушал рассказ Кима молча.

– А сможешь доставить этого прапорщика прямо сюда, к Керимбаеву? – задал он единственный вопрос.

Ким пожал плечами: почему бы и нет? И в самом деле, пусть с ним тут и разбираются – по понятиям и обычаям, так сказать. Вот потому он вскоре и прибыл в Питер.

* * *

И еще один эпизод этой запутанной истории, правда, относящийся не к финалу, а к самому ее началу, остался неизвестен даже самым осведомленным. Никто так и не узнал еще об одном путешествии, на этот раз предпринятом уже из Питера. С полтора года тому назад, минувшим летом, тот человек, которого Ким повстречал сейчас, рано утром на Невском проспекте, никем не примеченный, вышел из поезда на одном южном вокзале, купил в первом же ларьке карту города и направился к стоянке такси. В город Львов он приехал не за достопримечательностями, а в командировку, которую трудно было назвать заурядной. Часто ли питерский опер может отправиться по делам куда-либо дальше, чем за пределы Ленобласти?

«Теперь, – думал он еще в душном купе поезда, – всякая поездка опера или следователя в другой город становится целым событием. Ни на что нет денег. Всех фондов, выделяемых в Питере на одно РУВД, едва хватит, чтобы раз в год отправить пару оперативников во Псков. Или одного – на день в Москву. Вот и вынуждены сыщики действовать по принципу спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Потерпевшие сами мотаются по стране, прижимая к себе портфели с бланками разных протоколов и постановлений. Они-то – взять хотя бы тех, у кого угнали автомобиль – люди заинтересованные, никуда не денутся, может быть, даже и сами оплатят поездку оперативника в чужой город. Хуже – со свидетелями, которые тоже должны за свой счет примчаться и к следователю, и на суд. Особенно хорошо тем, что живут на просторах бывших союзных…"

Сошедший с поезда пассажир не был ни потерпевшим, ни свидетелем. В Питере он служил опером в одном из райотделов угрозыска, но во Львов прибыл по “частной просьбе”, в свободное от службы время – так сказать, в командировку, спонсированную одним старым приятелем. Знакомство с этим приятелем тянулось еще со времен его учебы в Политехе, когда он был студентом, а тот – неприметным ассистентом, преподавателем одной из кафедр. Существовали некие обстоятельства, заставлявшие опера беспрекословно выполнять все просьбы и даже прихоти того преподавателя, вскоре, кстати, покинувшего кафедру – увлеченного новыми возможностями, открывшимися как раз в середине восьмидесятых, к тому времени когда отношения между будущим опером и будущим работником коммерческих структур приняли, мягко говоря, нежелательный оборот, заставивший одного бросить институт и сдаться на милость военкомата, а другого, припертого к стене вероятностью столкновения со следствием, поискать счастья на стороне. Обстоятельства эти были вызваны возможностью нежелательной огласки…

Вернувшись из армии после долгой службы, продленной еще и контрактом, бывший студент, не особо того желая, стал исполнителем его деликатных, как сказали бы в старину, поручений. На этот раз патрон попросил о сущем пустяке – собрать информацию об одной девице: кто, что, откуда, какие родители, недвижимость и прочие пустяки, даже не требовавшие особы навыков оперативно-розыскной деятельности.

Местные опера командированного встретили, как водится, тепло. Пусть правительства там ссорятся, а коллегам на то начхать, солидарность сыщиков – дело святое, сказали прибывшему в интересующем его райотделе. И тут же предложили урегулировать москальско-украинские отношения, на что гость не возражал. Его даже одарили братской помощью в лице усатого водителя с внешностью героя Плевны, и вместе они отправились по ЗАГСам и школам.

Добыть информацию удалось буквально за два часа. В последнем пункте их маршрута дородная инспектриса, крашенная хной дама в ярком гриме, вполне удовлетворенная коробкой питерского шоколада, сняла копию с заявления о выдаче свидетельства о рождении, потом перевернула его на другую сторону и снова припечатала бумагу к ксероксу. С тихим жужжаньем выползла вторая копия, где не было написано ничего, кроме какой-то замысловатой фамилии.

– Зачем вверх ногами? – машинально поинтересовался откомандированный.

– То приватно, – с недоумением от такого неведения сообщила дама. – Здесь мать сообщает реальное имя отца.

Выйдя из ЗАГСа, командированный попросил шофера дуть в одно село. Наведавшись в сельсовет, велел вырулить на названную ему улицу. Там питерский оперативник вышел из машины, подобрался к одному из заборов и сфотографировал мальчишку, возившегося в саду. Мальчонка, приметив незнакомца с фотоаппаратом, испуганно вбежал в дом. Впрочем, опера он уже больше и не интересовал. Командированный лишь зачем-то подхватил валявшуюся у приоткрытых ворот игрушку повертел в руках и, еще раз взглянув на окна дома, в которых не шелохнулась ни одна занавеска, сунул мохнатого медвежонка в свою наплечную сумку, а потом, как-то странно пригнувшись, добежал до машины. День клонился к вечеру – оперу надо было успеть на ночной поезд в Питер. Задание было выполнено – не оставалось причин для того, чтобы Застревать в этом Львове.

В поезде питерскому командированному не спалось. Тетки-челночницы, заставившие все купе клетчатыми кутулями с товаром из Польши, дружно издавали богатырский храп. На верхней полке было жарко и душно. Обливаясь потом, он спустился вниз, с трудом лавируя между громоздкими сумками. Вышел в тамбур, прихватив с собою легкий пластиковый дипломат с раздобытыми документами. В тамбуре чадили помятые мужики в тренировочных костюмах. Он примостился у самой двери, не обращая внимания на грязь прокопченных стен. Дым разъедал глаза, и опер присел на корточки, прикрыв веки. “Как там тогда сказал куратор? – вспомнилось ему. – Вместе по жизни, значит, рука об руку пойдем?"

Куратор, теперь уже бывший, навестил его сразу же, едва он вернулся из армии. И как только, хитрый лис, узнал – не иначе как через военкомат, ведь у Лишкова, такой была фамилия этого экс-преподавателя, куратора их студенческой группы – везде свои связи.

Он изменился за те пять лет, что они не виделись: лицо раздалось вширь, почти исчезли брови, ставшие вдруг узкими глаза оттенялись уже не пластмассовой оправой-штамповкой, а тонкими золотыми очочками. Былой куратор заявился к нему с бутылкой коньяка. К делу он перешел без предисловий – выждал лишь несколько минут, потребовавшихся на то, чтобы разлить по рюмкам коньяк: за встречу.

– Ну-с, – проговорил он, мелко отстукивая ногтями по незастланному скатертью столу, – какие теперь у нас планы? Коммерческие структуры, студенческая скамья или… – куратор выразительно посмотрел на молодого человека.

Тот заметно помрачнел.

– Зла не желаю, – продолжал куратор. – Просто хочу возобновить старое знакомство. Вместе по жизни, так сказать. Кассетка та еще цела – что с ней, собственно, сделается? Вещдоки не горят, как мудро заметил кто-то там, не помню, кто и где. А, старина? – он нежно потрепал парня по еще не заросшему затылку.

– Клоун! – невольно скривился его собеседник. Пятидесятилетний Лишков нисколько не обиделся и продолжал весело расхаживать по комнате, будто в эйфории.

– Ах, какие мы чувствительные! – вдруг медленно проговорил он, усаживаясь напротив хозяина. – Не за то ли и службу покинули? Не из-за этого ли не вышли в генералы? Нервные перегрузки, говоришь? Забыл уже, от чего в армию мотанул? Так я тебе напомню: и стройотряд тот, и резиновую лодочку… Что, не надо?

– Слышь, куратор, кончай. Зачем пришел? – Парень широко положил руки на стол и тоже принялся выстукивать что-то свое.

– Вот это разговор! – разулыбался тот. – Вот это по понятиям! Как там у вас: упал – отжался?

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское, – процедил собеседник. – Давай, переходи к делу. Что надо-то?

Куратор выставил тогда несколько условий, одним из которых было трудоустройство бывшего служивого на работу в органы внутренних дел, в милицию. Зачем, не сказал, но подчиняться ему приходилось беспрекословно – бывший преподаватель обладал бесценным компроматом на этого студента.

Опер застонал, припомнив все подробности того жуткого дня, в который все и произошло. Курившие в тамбуре невольно повернулись в сторону сидевшего в углу парня: напился, что ли, или как?

Как же это было? Стройотряд, колхоз, председатель, решивший на выходные организовать баньку для городских… Не сказать, чтобы много выпили, но повеселились изрядно. Все это шумное веселье и снимал на диковинную по тем временам видеокамеру куратор Лишков. Как выбегали, распаренные, из баньки и плюхались в темную гладь вечернего озера. Как собирали горстями малину тут же на берегу. Нарасхват шла резиновая лодка, одолженная у каких-то рыбаков. Он даже и не знал тогда, как звали ту девчонку в ситцевом вылинявшем купальнике, вместе с которой он почему-то отправился к одному из островков – она была из соседнего, девичьего стройотряда. Будущая училка серьезная, с хвостиком и в стрекозьих очках. Добравшись до островка, они принялись первым делом объедать кусты малины, еще не столь пострадавшие от массового набега голодных студентов. Что было дальше? Да ничего особенного. Голоса там, на берегу, уже стихали. Народ потихоньку разбредался из баньки – по своим баракам. Девчонки дополаскивали белье на мостках.

Среди них продолжал выхаживать гоголем преподаватель – в шортах, болтающихся вокруг венозных ног, и с видеокамерой на плече. Он запечатлевал томный деревенский закат: мальчишек с удочками, коров, с мычанием разбредавшихся по домам на том берегу, березовый островок, погрузившийся в тень.

Лишков передвигался по берегу, пока не свернул за мысок, где уже и вовсе никого не было. В расплавленной, как ртуть, воде вдруг появилась плоская круглая лодка, отчалившая от этого островка, две темные фигуры в лодке… “Ого, – отметил он про себя, – шалят детишки!” В лодке шла какая-то возня, но продолжалась она едва ли не доли минуты так, что снимавший даже не успел выключить камеру. Внезапно оба силуэта поднялись во весь рост, и один из них вдруг оттолкнулся от другого и опрокинулся, рухнув в воду. Это был женский силуэт тонкая фигурка, вмиг вообще исчезнувшая из виду. Следом из лодки нырнул и парень. Раз, и еще раз обе головы по очереди появлялись над водой. Ошибиться было невозможно: там шла нешуточная борьба, и парень явно топил женщину. Вдруг над водой осталась только одна голова – мужчина подплыл к лодке и перевалился через борт. Преподаватель с надеждой перевел видеокамеру на островок. Но на тот берег никто не выходил.

Лишков похолодел: ЧП в его отряде! Он, остолбенев, стоял со своей видеокамерой, не зная, куда ему бросаться – то ли на подмогу к этому парню, но до лодки было далеко и, если девица и впрямь утонула, его помощь была уже бесполезна, то ли еще куда.” Куратор застыл в ступоре, в голове у него начали мелькать все возможные и самые невозможные оргвыводы…

Лодка, наконец, причалила к мосткам. В ней с отрешенным видом сидел студент из его стройотряда и, хуже того, из его же группы.

– Кто? – подбежавший куратор еле выговорил свой вопрос. – Кто это был?

– Откуда я знаю?! – с понятной яростью отрезал парень. – Из пединститута, сказала.

Из рассказа студента куратор понял только одно: что в ответ на его незамысловатые ухаживанья, к которым вполне располагала вся эта ситуация (а на хрена еще было тащиться с ним на уединенный островок?), девчонка вдруг вспылила, потребовала отвезти ее назад, а когда в лодке он попробовал было уломать красотку, восприняв ее отказ как обычное при таких делах кокетство, та вскочила, но, не удержав равновесия, вдруг упала в воду – не умея, как нетрудно было теперь догадаться, плавать. Так оно было или нет, но тогда на берегу растерянный преподаватель и ошалевший студент договорились о том, что они ничего не видели, ничего не знают, что и вовсе не было рядом с ними этой неизвестной им студентки – той, которой в ее стройотряде хватились лишь к утру, полагая, что девчонка загуляла с кем-то из политехников. К великому облегчению свидетеля и виновника этого ЧП, никто из студентов не сказал о том, что видел девчонку в тот трагический вечер в лодке, отправляющуюся покататься к островку. Эта деталь и в самом деле осталась незамеченной.

Студентку искали неделю, и вторую, и лишь дней через десять к берегу одной дальней деревни прибило распухший и объеденный раками труп молодой женщины… Судмедэкспертиза в райцентре установила только то, что смерть девушки произошла в результате утопления – скорее всего, естественного. Никаких насильственных действий против нее, как высказались эксперты, совершено не было. Подруги по стройотряду подтвердили тот факт, что плавать эта девчонка не умела, а как уж она оказалась в воде, никто не смог предположить, сколько ни допрашивали потом всех студентов. Уголовного дела открывать не стали списали происшествие в разряд последствий заурядной пьянки. Лишков сам посоветовал своему студенту валить как можно скорее из института, что он и исполнил – и оказался в армии, благо военкомат быстро оприходовал бесхозного парня призывного возраста, что и спасло его от весьма вероятных неприятностей. Куратор, тоже покинувший институт, эпизода этого не забыл и еще до отбытия студента в армию пару раз привлек его на нужные себе дела, ненавязчиво упомянув об оставшейся с того вечера пленочке…

Чувство неизбывной вины студента не терзало. Не ощущал он себя ни преступником, ни даже мерзавцем или негодяем. Господи, да потом, в армейской жизни, он уже мог убить кого угодно вполне осознанно и легко, без лишних терзаний. А тогда вляпался просто в глупую историю – с кем не бывает? В его родной деревне в каждое лето было по утопленнику, все больше по пьянке, обстоятельств которой никто никогда не выяснял. Ничего ведь особенного не случилось, полагал бывший студент, нынешний опер, в которого он превратился по настоянию Лишкова. И, если бы не эта оставшаяся у куратора видеопленка, он бы уже давным-давно забыл тот неприятный эпизод своей молодости. И лицо бы этой пигалицы окончательно из памяти выветрилось – все пошедшее красными пятнами гнева, со сбитыми набок очками и растрепанной челкой.

– Стерва, сама ведь тогда меня завела! – пробормотал он вслух.

– Эй, братан, тебе не помочь? – участливо наклонился над ним один мужик.

– Порядок, дед! – отозвался, вставая, опер. Плюнув на папиросу, он бросил ее в щель между дверью и железной приступкой.

На верхней полке по-прежнему не спалось, но теперь уже не от храпа могучих теток, а от мыслей, постепенно приходивших в порядок в его голове. Опер понимал, что долго так продолжаться не может – сколько он еще будет бегать на побегушках у этого Лишкова? Знал бы сам куратор, с кем он имеет дело – но то-то же повеселились бы армейские братки, глянь они, по какой мелочи теперь приходится работать их былому другану. Ездить в чужую, считай, страну – только затем, чтобы узнать родословную какой-то там девки. “Тьфу!” – разозлился опер. Да, с этим надо было кончать. Но опер не имел понятия, как изъять ту видеопленку у куратора, да и смысла особого он в этом не видел отберешь одну, а у него в запасе еще десять копий. От куратора можно было избавиться только двумя способами. Либо терминальным, к которому он не слишком-то склонялся, потому как очень уж заметным человеком стал в последние годы этот Лишков. Либо годилось то оружие, которым пользовался и сам куратор. Шантаж, компромат – вот что могло бы подтолкнуть его к мировой, но надо было заставить Лишкова заткнуться любыми средствами.

Вернувшись в Питер, оперативник, вопреки уговору, не стал первым делом названивать куратору. Отправился на почту рядом с домом, там был ксерокс, и снял копии со всех документов, привезенных из Львова. Тот, что был выдан дамочкой из ЗАГСа, заинтриговал его особо: больно уж знакома была ему та заковыристая фамилия на обороте, где мамаша интересующей Лишкова девицы в приватном порядке и не для огласки аккуратным почерком выписала имя реального отца своего ребенка. Опер не знал, на что ему может сгодиться эта информация, но какое-то чутье подсказало, что когда-нибудь, при каких-нибудь обстоятельствах она вдруг да сыграет свою роль. Девица, по поводу которой он и мотался в этот пыльный Львов, была, судя по всему, дочуркой одной важной шишки. И, ежели куратор чего-то от нее хотел, то часть этого “чего-то” вполне могла перепасть и оперу. “Делиться надо”, – изрек он неизбывную мудрость, почерпнутую на армейской службе.

Важность добытых им документов он осознал, когда увидел реакцию куратора на разложенные на столе бумаги.

Лишков сам прибыл к нему на квартиру.

– Славненько, очень славненько, – куратор только что не приплясывал вокруг этих листков. – Хороший подарок ты мне сделал!

Владимир Иванович полез во внутренний карман пиджака, вынул объемистый бумажник и, раскрыв, вытянул две стодолларовые купюры. Подумав, присовокупил еще столько же.

– Это – премия к командировочным. У меня никто бесплатно не работает, – пояснил он несколько удивленному такими милостями оперу. – Бери-бери. На представительские расходы. Купи себе что-нибудь из одежды, а то ходишь каким-то бомжем.

Опер помялся, всем своим видом показывая, что на такую сумму в Питере нынче не очень-то приоденешься.

– Остальное – по мере затраченных сил, – понял куратор не слишком-то благодарный отклик своего бывшего студента. – Дела предстоят большие, так что ты уж никуда не уезжай. Что ты мне, кстати, говорил когда-то про театральный?

– Поступал – провалился – озадачился опер непонятным вопросом.

– Вот-вот, упал – отжался. Готовь свои таланты!

Куратор вихрем вылетел из квартиры, оставив хозяина в недоумении.

– Вот и славненько, просто чудо, – приговаривал он в машине, уже мчавшей его с дальнего проспекта Ветеранов, где жил оперативник, в центр города. Еще раз переложив бумаги, он засунул одну из них на дно дипломата, – Сам, значит, подставился, старина…

Да, это было почти полтора года тому назад. В то лето у Владимира Ивановича Лишкова, ныне покойного, еще не было никаких проблем с его юной женой…

 

Глава 10

ВИЗИТЕРША

Но вернемся к тому дню, который последовал за озадачившей Алексея вечерней беседой с Леночкой Ковалевой.

На утро были назначены похороны ребят, разбившихся в Ильинке во время маловразумительного и ничего не давшего преследования “Нивы”, той самой, в которой некто, подсевший в машину уже за пределами Питера, вывозил Марину на знакомство с ее будущей жертвой.

Смерть Игорька и Петрухи была бессмысленной как все такие смерти… Авария – дикая, нелепая случайность, но Нертов понимал, что вина за нее останется с ним на всю его жизнь. Он корил себя за то, что сам не дал ребятам выспаться, потащил их ни свет ни заря на преследование девчонки, с которой потом, к вечеру, как ни в чем не бывало, будто бы и не было этой жуткой трагедии… “Что я наделал!” – говорил он сам себе, когда на другой только день, а не в тот, день их гибели, отправился навещать жен да родителей, бормотать им что-то несусветное про выполненный до конца долг. Ребят-то он подставил, как выходило теперь, под свои личные делишки – это у него был запутавшийся в каком-то криминале отец, у него эта сумасбродная девка, еще неизвестно, с кем и чем связанная. Все это были его, а ничьи другие хлопоты, в которые он и втянул людей.

При чем здесь были Игорек и Петруха, которые даже и не ведали дальних целей той своей поездки? Чем они-то были ему обязаны?

Нертов, конечно, помнил, как они появились в службе безопасности. Вначале один из старожилов привел Петра – вышедшего на пенсию майора милиции. Петр, которому и было-то немногим за сорок, ему понравился – своей основательностью, отличным послужным списком, каким-то внутренним спокойствием и достоинством. Чуть позднее Петруха сосватал им на службу своего соседа – вместе жили в одном из пригородных поселков. Игорек, веселый парень, но был человеком толковым, из тех, кого стоило учить уму-разуму, рассчитывая на скорый результат. Но недолго успели они поработать вместе…

У Игорька даже еще не было детей – лишь недавно женился. А мальчишки-погодки Петра стояли теперь у гроба отца, рядом с молодой еще женщиной в черном платке, шмыгали носами. Что уж там делали в морге. Нертов не интересовался, он лишь платил столько, сколько запрашивали, но сейчас в гробах, на атласных подушках, покоились ясные и умиротворенные лица. Он ожидал увидеть закрытые гробы – но только не этот маскарад, не этот грим, оскорбивший его, как и сам он оскорбил память ребят, поддавшись тогда на Маринино наваждение…

Службу в старом деревянном бараке, лишь недавно освященном и отделанном под церковь в этом рабочем поселке, вел батюшка, специально заказанный в городе – в одном из главных соборов. Отец Павел мягко ступал вокруг гробов по раскиданным по полу еловым ветвям, тихо подсказывая родным, когда и что им делать. Алексей был благодарен этому батюшке за то, с каким тактом и искренней скорбью помогал он провожать в последний путь Игоря и Петра.

Вместе со всеми он вышел на улицу, едва проталкиваясь меж многочисленными родственниками, друзьями-соседями и просто любопытными. До кладбища было недалеко, но при солнечном небе вдруг полил дождь, и Нертов взял к себе в машину семью Петра. Мальчишки, уже перестав реветь, вдруг живо заинтересовались автомобилем, а усевшийся на заднее сиденье младший и вовсе принялся подражать Алексею, крутя воображаемую баранку. Они уже забыли свое горе, увлеченные новыми впечатлениями. Алексей подумал о немыслимом о похоронах своего отца. Смог бы он вот так же отойти от гроба и в минуту позабыть свое горе, все простив? Он опять вспомнил о Марине.

Сами похороны вышли какими-то торопливыми, так что зря Алексей опасался, что на них уйдет весь день. Кладбище было расположено в самом центре поселка, и траурный кортеж остановился у его ворот едва ли не через пять минут, как отъехал от церкви-барака. За эти несколько минут дождь перешел в ливень, первый весенний – небо затянуло окончательно. Ждать у кладбища погоды не приходилось, как и говорить поминальных речей. Маленькая мокрая процессия пробралась среди вросших в просторные ограды, какие только и бывают на таких сельских кладбищах, сосен. Могильщики побыстрее забросали гробы желтым песком, не слишком церемонясь с желанием родных еще что-то сказать на прощание, еще раз прикоснуться к обтянувшей крышку ткани.

"Как умерли ребята – так их и похоронили, наспех и несуразно”, – думал про себя Нертов, спускаясь с кладбищенского косогора по тропинке, петлявшей среди старых оград, вросших в землю покосившихся крестов и столбиков. Подошвы мягко продавливали песок, смешанный с прошлогодними листьями и сосновыми иголками. Дождь не прекращался. Батюшка, шедший впереди, сказал кому-то назидательно, что это сама природа плачет по безвременно усопшим…

На поминки Алексей не остался – тревога гнала его в город. Шел четвертый день исчезновения Марины – несостоявшейся пока киллерши, непонятной особы, бродившей где-то рядом – в этом он не сомневался – вместе с его же собственным оружием. Никакой ясности вокруг всех событий так до сих пор и не было. Обещавшая всю возможную помощь Ковалева тоже куда-то испарилась.

С похорон Нертов поехал прямо в банк. Едва он Поднялся к себе, как растрезвонился местный телефон.

– Алексей Юрьевич, тут у нас одна мадам разбушевалась, – доложилась охрана снизу, с главного входа. – Требует во что бы то ни стало встречи с Чеглоковым. Пришла с утра, сама – ей никто не назначал. Объясняем, что Андрей Артурович в отъезде – не верит. Короче, надо что-то с ней делать. Знакомый вариант: причитает, плачет.

Нертов давно уже привык к самым странным посетителям, то и дело забредавшим в здание правления банка, благо расположено оно было не только в центре города, но еще и по соседству с горсоветом, все улочки вокруг которого были напичканы самыми разными управлениями и департаментами. И случалось, что, не найдя понимания в чиновных лавочках, визитеры прямиком шпарили к ним в банк – даже не слишком отдавая себе отчет в том, куда их занесло. В охране это так и называлось: знакомый вариант.

– Вы что там, сдурели? – закричал Нертов в трубку. – Самим не справиться? С каких пор я буду бегать к вам из-за всяких тронутых? Ребята, в такой день – и так худо…

– Алексей Юрьевич, но тут, похоже, особый случай, – паренек внизу гнул свое. – Я стал ее расспрашивать, зачем ей Чеглоков. Она сначала стала говорить, что пришла к нему за деньгами.

– Гони ее в шею! – не сдержался Алексей. – Еще не насмотрелся, что ли, этих сумасшедших?

– Подождите, – педантично продолжал подчиненный, – не вешайте трубку. А только что она сказала, что у нее есть очень важные сведения по убийству того артиста. Македонского. Алексей Юрьевич, я потому вас и потревожил. Кто его знает, с чем она пришла? Давайте-ка мы ее к вам доставим.

– Хорошо. Как ее зовут? – спросил Алексей еще без особого интереса.

– Фалеева, Галина Михайловна.

"Фалеева? – изумился он. – Вот это номер! Жена, что ли, того опера?” Такую фамилию Нертов встречал в своей жизни лишь во второй раз, а потому не мог не связать между собой эту странную посетительницу и арестованного мента.

Не прошло и нескольких минут, как парень-охранник ввел к нему в кабинет женщину лет сорока, усталую и изможденную, столь же бледную и отрешенную, как те вдовы, с которыми он только что простился. Вид женщины вызывал жалость, но у Нертова не было ни времени, ни сил на разные там сострадания. Однако он придерживался старого доброго правила: прежде чем послать кого-либо куда-либо, а тем более заявителя, надо выслушать его внимательно, ибо никогда не исключен слив ценной информации.

Из этой ситуации само собой, конечно, просматривалось, что настырная визитерша примется сейчас талдычить про невиновность своего супруга (или брата там, дяди), а потом попросит денег, за которыми она, как уже известно, и пришла в банк. Непонятным для Алексея было лишь одно обстоятельство: отчего эта мадам Фалеева притащилась именно к Чеглокову, а не в какой-нибудь фонд защиты родственников пострадавших милиционеров?

Как бы предупреждая его основной вопрос, вошедшая с порога выкрикнула, прижав кулачки к застежке плаща на груди:

– Я пришла к вам не случайно!

Тоскливый и мрачный взгляд, которым встретил ее слова Нертов, был истолкован скандальной визитершей по-своему. Она в отчаянье закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Да вы сядьте, успокойтесь! – Алексей едва ли не силой приземлил ссутулившуюся женщину на стул. – Я вас прошу: поговорим спокойно, по порядку. Я выслушаю вас внимательно, обещаю вам…

Женщина перестала плакать и вытянула из кармана маловатого ей кожаного плаща мокрый и скомканный носовой платок. Она тяжело вздохнула, сглотнула вновь подступившее было рыдание… Алексей успел подумать, что эти плачущие женщины – просто сущее бедствие последних дней. Марина, Светка, эта… Как ее там?

– Галина Михайловна, – вновь предупредила его вопрос Фалеева. – Меня зовут Галина Михайловна. Меня тут приняли за сумасшедшую. Наверное, я и сама виновата – не правильно что-то объяснила.

– Возможно, – не смог не согласиться Алексей.

– У меня непростое положение. Я понимаю тех, кто мне не верит, – она говорила прерывисто, но уже спокойно. Кажется, сумела взять себя в руки или сказалась доза успокоительного лекарства, поднесенного ей, наконец, в кабинете Нертова.

Фалеева объяснила Нертову, все-таки слегка заинтригованному ее появлением, кто она такая и что толкнуло ее обивать разные пороги. Это была та самая бывшая жена опера Фалеева, о которой упоминал следователь Карпов. Сама она себя чужим человеком этому оперу не считала: оказалось, что они по-прежнему жили под одной крышей, только по разные стороны коридора коммунальной квартиры. Сын их служил в армии. Галина Михайловна, конечно, была убеждена в том, что ее бывшего супруга арестовали по ошибке. Она надеялась – более того, верила, – что следствие и суд во всем разберутся, что Фалеев будет оправдан. Следователь прокуратуры, с которым она уже успела поговорить, тоже ее обнадежил. Он и сказал ей, что сможет посоветовать нужного адвоката, человека, состоящего в хороших отношениях с районным прокурором, а потому и способного выиграть это дело. Вопрос лишь в одном – в тех деньгах, которые надо было передать адвокату через следователя, чтобы он уже сейчас приступил к делу. Следователь запросил две тысячи долларов – совершенно неподъемную для Галины Михайловны сумму. Вот за ней-то она и решила прийти в банк – попросить кредит на оплату адвоката. Таким был короткий рассказ Фалеевой.

"О боже!” – ошалевал Алексей, выслушивая эту святую сорокалетнюю невинность, попавшуюся на традиционный трюк какого-то грязного “следака”. Как она клюнула-то на эту классику, неужели ее супруг никогда не посвящал свою благоверную в эти юридические шалости? Любопытно, что не далее как на прошлой неделе по всем теленовостям прошел сюжет о следователе одного из питерских РУВД: тот выставлял подозреваемым по тысяче долларов за каждый год грозящего тюремного заключения и ненавязчиво рекомендовал бедолагам крепкого адвоката – своего доброго знакомого, якобы имеющего надежные связи что в прокуратуре, что в суде. Следователь лично сводил этого адвоката с клиентом. Но если клиент был подлинным, то адвокат – приятелем “следака” по учебе в средней школе милиции, вполне сносно владевшим кое-какой необходимой юридической терминологией в той степени, что была необходима, чтобы не перепутать статьи УК. Конечно, Фалеевой могли подсунуть и настоящего адвоката, но все равно это было чистой воды мошенничество и вымогательство.

Алексей лишь присвистнул, не зная, как бы так деликатно, но однозначно растолковать этой наивной женщине то действительно глупое положение, в котором она оказалась. Может ведь и не поверить его словам, коли уж так проста… К тому же, вон, как растеряна – на что только не пойдет ради спасения бывшего супруга, отца своего ребенка-Женщину насторожила долгая пауза, повисшая в кабинете после ее рассказа.

– Вы не верите в то, что он действительно невиновен? – тихо спросила она у сидевшего перед нею молодого человека в черном костюме, придающем особую мрачность его и так-то не слишком дружелюбному виду. – Но разве я пришла бы просить денег, если бы было иначе? Поймите, его просто подставили…

Алексей невольно поморщился от этих слов, при этом оставшись недовольным собой: нельзя же так выдавать свои чувства перед собеседником! “Непрофессионально”, – машинально выставил он оценку самому себе. Желая загладить неловкость, он перевел разговор на другую тему:

– Галина Михайловна, отчего вы все-таки решили обратиться именно в наш банк? Просьба достаточно необычна, у нас ведь не выдают кредиты частным лицам, да еще под такие.., м-м.., мероприятия, если можно это так назвать.

Фалеева, все это время затравленно сидевшая на стуле как курчонок на насесте – растрепанная и нелепая в своем тесном, вытертом плаще – вдруг вскочила как ужаленная и, заправив седоватые пряди длинных волос за уши, в гневе закричала на Алексея:

– Молодой человек, я, что, опять не туда попала? Видно, зря я здесь с вами битый час говорила.

Господи, где ваш Чеглоков!

– Так, спокойно, – сделал к ней шаг Алексей, приподняв убеждающие ладони. – Снова и по порядку. Ну, тупой я. Не понял. Помогите мне разобраться. Да, мы имеем право задать вам вопрос, почему вы выбрали именно наш банк. И нет в этом вопросе никакого криминала!

– Вы что, издеваетесь надо мной? О чем говорил ваш Чеглоков, когда убили этого артиста? Это-то вы хоть помните?

Нертов и сам задумался: что же тогда было?

– Я напомню, – подсказала Фалеева, все еще тяжело переводившая дыхание. – Так вот, он сам тогда заявил, что никаких денег не пожалеет на то, чтобы найти убийцу Македонского. Чуть ли не премию обещал тому, кто укажет на него. Было такое?

– Было, – согласился Алексей, все еще не понимавший, к чему же клонит эта Фалеева. – Ну и…

– Ну и то, что, когда мой муж, – мой бывший муж, но эти наши отношения никого не касаются, – когда он выяснил, наконец, кто же убил Македонского, вы тут не можете раскошелиться на какие-то жалкие две тысячи, чтобы вытащить его из тюрьмы! К чему тогда были все эти обещания? Он, идиот, из-за этого сел, да пропади пропадом этот артист! Вы хоть понимаете, каково теперь мне? Что я сыну скажу, когда он вернется из армии?

Из всех сумбурных слов, выкрикиваемых этой женщиной, Алексей четко понял лишь одно: Фалеев якобы вышел на убийцу Македонского – если это, конечно, не было бреднями его бывшей супруги, явно находившейся не в себе.

– Галина Михайловна, – попытался остановить он ее словесный поток, – давайте вернемся к убийству. Вы только что сказали, что вашему мужу стало кое-что известно…

– Не кое-что! Поймите, он мне все рассказывал – мы оставались друзьями. Он даже спрашивал моих советов, особенно если дела были связаны с женщинами. Вернется вечером со службы и начинается: Галя, подскажи, как бы ты вела себя в той или иной ситуации, что бы сделала, что сказала? Когда актера убили, он сначала эту его девчонку подозревал, думал, что она наводчица, а потом, как нарисовал мне всю картинку про нее, я ему сказала: нет, она его точно любила. И он поверил, отстал от нее.

Нертов посмотрел на эту женщину уже иным взглядом.

– Галина Михайловна, да вы садитесь. Давайте-ка организуем кофе, поговорим спокойно, – он набрал номер одной из секретарш Чеглокова и попросил принести чего-нибудь перекусить: на двоих. Когда кофе и кое-какие бутерброды уже стояли на столе, он кивнул Фалеевой:

– Присоединяйтесь, я сам с утра голоден.

– Что ж так? – спросила она.

– На похоронах был. Разбились у нас тут ребята – ДТП…

– Значит, я некстати… Простите, что так на вас вскинулась – накипело, – Галина Михайловна посмотрела на него виновато и с какой-то непонятной ему жалостью. – Вы ведь немногим старше моего сына. Представила его на вашем месте: разве мог бы он понять с налету, о чем речь? Вваливается какая-то растрепанная баба, кричит что-то про своего мужа-арестанта, денег просит…

– Ну зачем вы так? Не такой уж я зверь лесной, чтобы ничего не соображать… Вы только поймите, что не могу я вас зря обнадеживать… Я и сам хочу установить истину в этом деле! Мы очень и очень в этом заинтересованы, – поправился он. – Помогите нам. Давайте все-таки по порядку: что установил ваш муж? Кто и почему его посадил, как вы полагаете? Вы не обижайтесь, но пока это только ваши предположения, а факты, увы, против Фалеева. Тот случай в Озерках – как к нему относиться? Был ведь, ничего не попишешь, а? Вы извините, но я тоже немного в курсе. Так сказать, по долгу службы.

– Тогда нам будет легче разговаривать. Простите, как вас зовут? Я немного рассеянная была, не запомнила…

– Алексей Юрьевич.

– Ну вот, как нашего сына, он тоже Леша. Можно, я вас по имени, без отчества буду звать, мне так проще с вами говорить.

– Хорошо.

– Вы намного моложе моего мужа и, наверное, к счастью, еще не успели посталкиваться с теми подлостями, которые устраивают людям, если они и в самом деле приближаются к чему-то такому, из-за чего летят звездочки и погоны…

– Как сказать, – невольно вставил Алексей. – Всякое случалось: после университета я служил в военной прокуратуре. Но милицию, конечно, знаю меньше: был там только на практике, студентом.

– Хватило этого? – Фалеева пристально посмотрела на него. – У моего мужа тоже всякое бывало. И подставляли его не раз, недаром он и в операх до пенсии засиделся…

– Галина Михайловна, давайте вернемся к нашему делу! – Алексей догадался, что собеседница уже приготовилась рассказать ему всю свою жизнь, от замужества за перспективным выпускником чего-то там до развода с опером-неудачником.

– Да, вы правы. Не будем отвлекаться. Так вот, я уже сказала вам о том, что Фалеев всегда был со мною откровенен, спрашивал моего совета и так далее. Это не ушло и после того, как мы развелись, тем более, что мы фактически продолжали жить вместе. Одну плиту на кухне делили… – она усмехнулась.

– Галина Михайловна!

– Алексей, вы слушайте – вам это должно быть интересно. Так вот, как я уже сказала, у него не было никаких секретов от меня. Он меня расспрашивал – я подсказывала. Вы, конечно, полагаете, что перед вами тут какое-то помело сидит, баба-яга в медной ступе, а я педагогический институт закончила. С Фалеевым мы как раз студентами и познакомились, только он не смог тогда доучиться на юридическом факультете – ребенок родился, надо было идти работать.

– А сейчас-то вы где?

– Так, социальный работник кризисной службы. Будут проблемы – обращайтесь, хоть всем вашим банком. Телефон оставлю. Чем смогу – помогу.

– Чужую беду – руками разведу?

– Вот-вот. А свою, увы, просмотрела. Так вот, я уже сказала вам, что у Фалеева не было от меня никаких секретов. Я работаю в анонимной службе привыкла хранить чужие тайны. Сказал мне – все равно, что похоронил. А посмотреть на дело незамыленным взглядом – сами понимаете, иногда просто необходимо. Случай с Македонским меня, конечно, и саму заинтересовал, все-таки такой известный человек. К тому же слишком много было несоответствий, хотя поначалу муж и полагал, что речь идет об обычной квартирной краже, обернувшейся убийством лишь из-за того, что хозяин квартиры вернулся домой раньше времени. Сам убеждал меня в том, что это – дремучая бытовуха. Но дальше пошли вопросы, ответа на которые он так найти и не успел.

– Вы сказали о том, что он вышел на след убийцы… – мягко подсказал Алексей.

– Да-да. Вначале все жильцы этого дома отпирались: ничего, мол, подозрительного в вечер убийства не видели и не слышали. А потом вдруг – вы не поверите, какая удача свалилась, – женщина выдержала торжественную паузу.

Алексей посмотрел на нее с неподдельным любопытством. Фалеева усмехнулась, заметив, наконец, искренний интерес своего собеседника, и продолжила:

– Видите ли, Фалеев всегда убеждал меня в том, что большинство преступлений, да почти сто процентов, раскрываются не через какие-то там сверхгениальные способности сыщиков, а по воле случая или, пардон, через обычное стукачество. Всегда, мол, найдется кто-нибудь, кто захочет заложить соседа, завалить конкурента и так далее. Вы, Алексей, как к этому относитесь, к такой идее?

– Думаю, что ваш муж во многом прав, – отозвался Нертов, припомнив свой опыт военной прокуратуры.

– Вот-вот, – обрадовалась Галина Михайловна такому взаимопониманию, – это только в кино детектив бродит, сопоставляет улики, всюду свой нос сует, а в жизни к нему просто кто-то приходит да рассказывает, как было дело А потом уж он, извиняюсь, под этот донос свои улики подгоняет…

Алексей не стал спорить, опасаясь пресечь откровенность женщины. Он лишь задумчиво кивнул.

– Короче, приходит как-то муж со службы довольный и говорит мне: Галя, ты не поверишь, но нашелся-таки герой-пионер, Павлик Морозов! Я спрашиваю: ты о чем? А он мне – о том, что, мол, восполнен самый главный пробел. Короче, доставили к ему в отделение какого-то мальчишку за кражу из ларька, а мальчишка этот, этакий пройдоха, и предложил Фалееву сделку – да, так и сказал. Мол, если гражданин начальник его с миром отпускает – а пареньку больно уж в спецшколу не хочется, не первый это у него привод, – то он в обмен на это поделится кое-чем интересным, касающимся одного убийства на Васильевском острове. Ну, давай, отвечает мой муж, по рукам. И тогда мальчишка сообщает, что знает, кто грабанул квартиру Македонского в тот вечер, когда его, судя по всему, и убили. Муж, конечно, не поверил, но тот божится: мол, это моя мамка была с одним своим дружком, она в тот день еще едва ногу не сломала – только подвернула, но домой кое-что притащила, какую-то вазу и фотографию этого артиста. Дескать, дружок ее за эту фотографию сильно ругал, чуть не побил, кричал, что улика.

– Галина Михайловна! – Алексей опешил от неожиданности, от такой быстрой и простой разгадки убийства, до сих пор почему-то считавшегося “глухарем” в этом отделении милиции. – И что же было дальше?

– Понятно, что Фалеев – прямиком на квартиру к этой мамке. А мальчишка-то этот дома почти и не живет, все больше по подвалам ночует да у ларьков кормится. Такая, значит, мамаша – иначе зачем бы он ее заложил, спрашивается? Ну, соседи говорят, что уже неделю она дома не появлялась, где-то загуляла. Так мой муж ее, кстати, и не нашел, сколько ни искал потом по разным притонам. Она наркоманка. Но! В травмпункте подтвердили, что она туда в те дни, когда и убийство было, обращалась – я не точно помню диагноз: какой-то перелом мелкой косточки стопы, который бывает при падении с высоты. Ну, как вам эта история? Верите теперь мне, что муж действительно вышел на след?

Алексей виновато посмотрел на Фалееву и вздохнул. Действительно, все сходилось: и женщина в тот вечер из окна квартиры Македонского выпрыгнуть могла, как подсказала ему та бабушка с первого этажа, и мужчина с нею был…

– Слушайте меня, молодой человек, дальше. Мать мальчика исчезла. Что делать?

– Искать дружка… Успел ваш муж предпринять что-нибудь в этом направлении?

– Спрашиваете! И успел, и нашел. Мальчик сам на него показал, хотя Фалеев вначале и отнесся к этому скептически. Мало ли на кого ребенок зол? Подставит любого дядю – из тех, что к матери шастали.

– Несомненно, – согласился Нертов. – В таких делах надо быть осторожным, с выводами не торопиться.

– Вот-вот, тут и повод был не поверить. Мальчишка стал утверждать, что дружок этот – мент. Милиционер, – поправилась Галина Михайловна. –Короче, отвел он мужа к одному отделению милиции, не нашему, слава богу, и показал на этого дядю. Вот и весь рассказ.

– А дальше-то что было? Дальше! Кто это был? Удалось найти хоть какие-нибудь доказательства? – заторопил повествование Нертов, понимая, что надо выжать максимум информации из этой женщины, пока она расположена говорить начистоту.

– Как социальный работник я могу вам сказать, что эти показания мальчика, малолетки, не имели особого веса. Муж ведь даже ничего официально и не протоколировал. Дальше и в самом деле надо было искать улики. Но… Сами понимаете, там пошли всякие оперативные дела, говорить не буду, не знаю. Сказал мне только Фалеев, что на квартире у подружки того милиционера ничего не обнаружено – из тех вещей, что были украдены у Македонского.

– Да, дела… – отозвался не сразу Алексей. – Я только одного не пойму, Галина Михайловна, как же он ничего не запротоколировал, хотя бы в черновую, не подшивая в дело? Сейчас бы это могло его выручить!

– О, господи, – нервно вскинулась Фалеева. – Я же, кажется, говорила, что этот пацан, хоть и малолетка, но категорически отказался что-либо подписывать! Это раз. А второе… Может, не было у мужа гарантий, что этого милиционера не покрывают и в нашем отделении? Хотя, скорее всего, Фалеев просто не хотел, чтобы все это всплывало раньше времени. Это вы понимаете? И он не зря опасался – ведь подставил его в конце концов тот опер, на которого показал мальчик. Я не сомневаюсь, что это сделал именно он – кому еще было?

Нертов промолчал. Потом спросил:

– Галина Михайловна, но каким же образом этот милиционер, как вы говорите, подставивший вашего мужа, узнал, что им интересуются? Если это нигде не задокументировано? Что, было какое-то нежелательное пересечение?

– Не думаю, муж работает аккуратно, у него такой опыт… – Фалеева отпила уже остывший кофе. – Все эти дни я пытаюсь разобраться, как же это могло произойти…

– Постойте, – как можно спокойнее начал Алексей, которому пока все казалось логичным и убедительным в этом рассказе Фалеевой, кроме одного, о чем она пока умалчивала – этого эпизода с избиением старика-домовладельца в Озерках, за которое и посадили Фалеева. – Но взяли-то вашего мужа, вы уж извините, с поличным! При чем здесь этот милиционер?

Фалеева вскочила и удивленно уставилась на Нертова:

– Как, разве непонятно?

– Нет!

– Так послушайте, что там было! Вы хоть знаете, почему он оказался в этих чертовых Озерках? крикнула она растерянно.

– Без понятия. Это вы мне должны об этом сказать, если хотите помочь мужу, – уже умоляюще проговорил Алексей.

– Так вот: в Озерки-то он поехал по просьбе этого поганца, этого мальчишки!

– То есть как так?

– А так! Муж ведь к нему по-человечески отнесся. Обихаживал его, понимаете ли. Я даже одежду ему кое-какую от сына передала. Ясно, что, когда из армии придет, все равно мало будет.

– И что из этого следует? – Алексей и в самом деле запутался.

– Рассказываю, – вздохнула она устало. – На прошлой неделе мальчишка этот попросил помочь его деду, о котором он прежде и не говорил. Ну, всякое бывает – дети есть дети, вдруг вспомнил о дедушке. Сказал, что дед живет один в Озерках, в частном доме, и что будто бы на него постоянно наезжают, хотят отобрать его участок, чтобы там строился какой-то новый русский. Мол, некому больше защитить этого дедулю. Что мужу оставалось делать? Решил поехать, проверить, как там все на самом деле обстоит. Про Озерки-то, сами знаете, что говорят и пишут, какие там дела вытворяют с этими стариками. Думал, посмотрит, а потом решит, что дальше предпринимать. В отделение местное сообщать или еще как… А дальше вы все и сами знаете. Самое ужасное, что мне-то никто ничего не сообщил. Я знала, что он поехал к этому деду. Жду его вечером – не возвращается. Я в отделение звонить – мало ли, по каким делам туда пошел, – а там он не появлялся. И на следующий день тоже ничего не говорят. Действительно, кто я ему – разведенная жена! Потом звонит одна.., не буду говорить, как я ее называю, и смеется: мол, включай вечером телевизор, твоего Фалеева во всей красе покажут. Только из этих новостей я и узнала! Вы можете представить мое состояние?

– И все-таки, Галина Михайловна, то, что вы сказали, не дает оснований утверждать, что это каким-либо образом было подстроено именно тем милиционером, тем подозреваемым, – осторожно подсказал Нертов.

– Я тоже вначале не сопоставила всю эту историю с тем милиционером, – призналась Фалеева. –Но потом стала прикидывать, просчитывать и… И поняла. Леша, давайте вместе думать, и тогда вы согласитесь со мной, я уверена.

– Что ж, попробуем.

– Я подумала так: что, если этот мальчишка каким-либо образом дал знать или своей матери, или ее любовнику-милиционеру, что ими интересуются? Почему бы и нет? Парнишка-то этот истеричный, как говорил мне муж. Сегодня он мать свою заложил, рассердившись на нее за что-то или просто себя от этой спецшколы спасая, а назавтра уже и пожалел. Раскаялся. Почему бы и нет? Дети, знаете ли, часто любят и самых что ни на есть падших родителей. А тем более, мальчик – свою мать. Это нормально. Он сам мог испугаться того, что натворил – не такой уж маленький, чтобы не сообразить, сколько лет тюрьмы светит его мамаше за то, что он тут решил в Павлика Морозова поиграть. А может, и кто-то из друзей подсказал: мальчишка ведь мог и похвастаться своей дружбой с опером, а ему и указали, к чему это приведет. Согласны, Алексей?

– Пожалуй… Все может быть…

– Ну, а если не жалость к матери тут свою роль сыграла, – продолжала перебирать варианты Галина Михайловна, – то мог ведь быть и простой расчет. Предположим, мальчик отправился к этому милиционеру, чтобы вытянуть из него деньги в обмен на обещание молчать или просто за то, что он назвал ему фамилию Фалеева. Такое тоже бывает. И вряд ли ребенок соображал, насколько это рискованно для него самого – ведь дружок матери мог бы запросто и убрать его. Он был нежелательным свидетелем. Но, как видим, то есть, как я предполагаю, через мальчишку этот милиционер и решил вначале устранить главную угрозу – моего мужа. По-моему, все очень просто, не так ли? Тут, кстати, еще одно любопытное обстоятельство всплывает: выходит, что этот милиционер сам задействован и в какие-то бандитские дела. Так что попытайтесь, Алексей, заново осмыслить всю эту историю – с учетом того, что я вам рассказала, – продолжила Фалеева. – Не знаю, смогла ли я вас хоть как-то убедить или так и останусь в ваших глазах разбушевавшейся мадам, а? – напомнила она ему реплику охранника.

– Галина Михайловна, я гарантирую, что у вас не будет проблем с адвокатом для вашего мужа – я сам об этом позабочусь, – он встретил ее благодарный взгляд. – Но я, думаю, я надеюсь, что какие-то шаги удастся предпринять уже сейчас, немедленно. Вы мне только скажите, ваш муж назвал вам имя этого милиционера?

– Нет. Увы, нет. Доверял мне, но не настолько… –Фалеева неожиданно замкнулась.

– Галина Михайловна, но все-таки? Кто, кроме вас, может сказать сейчас об этом? Только вы!

Нертов, подметивший перемену настроения женщины, решил, что она принялась темнить. Как там она про себя в самом начале их разговора сказала: могила? Понятное дело, и не могла, и не должна она была называть Алексею имя главного подозреваемого, сообщенное ей бывшим супругом.

– Мне очень жаль, что вы не хотите помочь, – с неподдельным огорчением произнес Алексей. – Хотя сейчас это было бы в первую очередь в ваших интересах. Кстати! – спохватился он. – А следователю-то вы называли имя этого подозреваемого?! Вообще: рассказывали ли ему эту историю так, как рассказали ее мне? Во всех подробностях?

– Нет, Алексей. Он еще со мною толком и не разговаривал. У нас всего одна встреча была, очень короткая. Он торопился.

– Простите, но деньги-то он с вас уже запросил. Вы же сами, Галина Михайловна, сказали мне, что он вас обнадежил – поверил в невиновность Фалеева и так далее. Но как же он в ней уверился-то, если вы ему ничего, как утверждаете сами, не сообщили?

Фалеева вдруг опустила голову и принялась чертить что-то на ковре кончиком стоптанной туфли.

– Да, интересный вопрос вы задали. Действительно, как же он мне пообещал, еще ничего не зная? Вопрос на засыпку, что называется, – усмехнулась Галина Михайловна.

– Да деньги он просто с вас хотел снять – вот и весь разговор, – закончил за собеседницу Нертов.

– Думаете? – живо отозвалась женщина. – Постойте, я припоминаю: он сказал мне, что верит в невиновность мужа, потому что много наслышан о нем как о честном и принципиальном сотруднике. Вот так это было подано. Я тогда еще, к слову, удивилась: что о муже знают даже в другом районе. Озерки – это ведь Выборгский район, а наше отделение – Василеостровский.

Впрочем, для Алексея вся эта интрига с нечистым на руку “следаком” была не слишком интересной: женщина, наконец, и сама догадалась, что из нее попросту вытягивали немалые деньги, и тут уже нечего было обсуждать. Нертов вернулся к вопросу о главном подозреваемом, об этом якобы неведомом Галине Михайловне милиционере.

– А теперь, – доверительно предложил ей Алексей, – подумайте сами, стоит ли надеяться на такого следователя? Конечно, надо сделать все для того, чтобы его заменили. Вы должны обратиться в… Я подскажу потом куда. Но уйдет время – на подтверждение того, что он вымогал у вас взятку, на задержание его с поличным. На это, возможно, не одна неделя потребуется. И только после этого появятся веские основания для замены – без доказательств ваши слова будут восприняты как оговор честного человека.

Нертов, конечно, несколько слукавил перед этой женщиной. Скорее всего, как знал он из прецедентов подобных вымогательств, дело против Фалеева трещало по всем швам и вот-вот должно было закончиться прекращением “за отсутствием состава преступления”. Вот следователь наверняка и решил подзаработать, рекомендуя некоего великого адвоката, способного вытянуть подзащитного. Однако Фалеевой пока об этом говорить не следовало – о том, в каких случаях “следаки” идут на подобные штучки.

– О господи, теперь еще и в таких делах участвовать! – невольно воскликнула Фалеева. – Нет, никуда я не пойду! Я просто расскажу потом об этом на суде, – нашлась она.

– Ну, ваше право – затевать все это или оставить как есть. В том числе и Фалеева – там сидеть. Не понимаю только, зачем же вы тогда сюда пришли, если так спокойно приплюсовываете своему супругу дополнительные месяцы тюрьмы? Бывшему супругу, прошу прощения. Конечно, не настолько он близкий вам человек, чтобы ради него такие хлопоты на себя брать. Конечно, вы не обязаны знать, что за условия в этих “Крестах” и что там в камерах люди мрут как мухи, – Нертов говорил намеренно грубо и жестко. Ему надо было оказать психологическое давление на женщину, заставить ее произнести, наконец, имя этого милиционера.

Фалеева опешила от напора собеседника. Только что слушал ее со спокойной и ровной заинтересованностью – вежливый молодой человек, задававший вполне квалифицированные и профессионально поставленные вопросы. А тут вдруг – такая вспышка ярости! Как будто речь шла о его собственных, глубоко личных делах, а не о судьбе оперативника неведомого ему отделения милиции.

– Послушайте, Алексей, – опасливо остановила она его, – я думаю, мир не рухнет, если вы узнаете эту фамилию не сегодня, а через несколько дней. Не так ли?

– Галина Михайловна, да вы что?! Вы что же, полагаете, что надо позволить убийце пошастать еще несколько дней на свободе? Вот он, образец мышления интеллигентной женщины: хочу остаться порядочной – даже неважно, если ценою еще нескольких трупов. Чего я, кстати, не исключаю… –Нертов пристально посмотрел на нее. – Послушайте, если вы не желаете связываться со мной – пишите официальное заявление прокурору. Так сказать, о вновь открывшихся обстоятельствах…

Алексей, конечно, не мог объяснить этой женщине причину своей горячности, с которой он явно перебрал. Но трудно было отставить эмоции в сторону: близкая разгадка опять ускользала. Всего лишь одно имя – и ключ к поискам был бы у него в руках.

В один из моментов этого разговора у него едва не перехватило дыхание – от слов Фалеевой о “дружке мамки”. Дело в том, что еще вчера, когда старуха с первого этажа прикладбищенского дома опознала на протянутом Алексеем рисунке человека, входившего в тот роковой для Македонского вечер в парадную их дома вместе с некой шаркающей женщиной в зеленом пальто, Нертов, услышав ее ответ, лишь получил подтверждение одной своей версии, поначалу показавшейся и ему самому абсолютно шальной, но, после долгих сопоставлений и размышлений – весьма и весьма вероятной.

Еще до всех этих бурно развившихся в последние дни событий Алексей выловил в одном из подслушанных разговоров Шварца с Мариной некий намек, позволявший предполагать, что этот шантажист располагал довольно точной информацией об убийстве актера – большей, чем можно было бы иметь, ведай он о происшедшем только из многочисленных газетных репортажей или, предположим и вот это-то и было самое настораживающее, – из рассказанного ему Мариной, попавшей на место трагедии, в квартиру актера, лишь несколько дней спустя после его смерти. Угрожая Марине, он сказал ей, что, мол, “висеть тебе привязанной, как твоему Паше”, при этом точно указав, как именно… Но именно это “как” нигде в публикациях не проходило, сколько ни проверял потом Алексей. Не упоминала об этом и первой заставшая мертвого Македонского артистка Ольга Круглова. Он специально ездил к ней, расспрашивал, что она видела, что заметила. Круглова, по ее словам, опрометью выбежала тогда из комнаты, не в силах смотреть на то, что перед нею предстало. Следовательно, у Шварца могли быть только два источника, из которых он был бы способен почерпнуть такую важную деталь. Первый – это оперативники, побывавшие на месте происшествия (либо составленные ими протоколы осмотра трупа и квартиры). И второй источник сам Шварц, собственной персоной, неким образом попавший в квартиру вперед прочих. А что это означало, было понятно и без комментариев…

Итак, еще за несколько дней до разговора со старухой Алексей начал подозревать, что этот Шварц, кем бы он ни был на самом деле, может быть причастен к убийству Македонского. Он сам выдал себя той деталью. Странно только, что Марина тогда никак на это не отреагировала. Алексею это определенно не понравилось. Но это было тогда – когда он еще мог позволить себе сомневаться в ней. Вариант участия Марины в убийстве Македонского Нертов рассматривал в то время как вполне вероятный.

Сообразительная бабуля подтвердила версию Алексея – вот отчего он и был готов расцеловать ее в тот момент. Шварц и некто, поднимавшийся по лестнице в квартиру Македонского как раз незадолго перед его незапланированным возвращением, были одним и тем же лицом. Алексей, конечно, был ошарашен приоткрывающимся ему неведомым пластом.

Он был неспособен понять: Какая связь существует между его отцом и любовником Марины, почему один и тот же человек фактически участвует в убийстве обоих – в одном, уже совершившемся, и в другом – запланированном? Не суть важно, что убийство это он собирается осуществить не своими руками. Но он заставляет Марину действовать опять же от имени кого-то. Значит, был некто третий, стоявший над всей этой схваткой: тот самый, кому была выгодна и смерть актера, и смерть директора завода. Получалась несусветная чушь, в которой никак не мог разобраться Алексей. Ну, какая может быть связь между его отцом и покойным любовником его любовницы? Сам он уже не мог в этом разобраться. Выходило, что ответы на все вопросы можно искать только у самого Шварца, роль которого Алексей определил как роль посредника в чьем-то безумном мероприятии.

Оставалось немногое – вычислить этого Шварца да вытрясти из него все, что он знал. Гуманность методов, понятное дело, не предусматривалась: Нертов приготовился к тому, чтобы действовать в соответствующих ситуации понятиях. И вот сейчас Алексей был так близок к тому, чтобы узнать, кто же скрывается под этим именем, и – такой облом, как сказал он сам себе.

Он вновь с тоской посмотрел на Фалееву. “Эх, Галина Михайловна, – хотел бы сказать он ей, – кончайте ломаться, выкладывайте все начистоту”. Но вместо этого он посмотрел на часы, давая понять визитерше, что разговор исчерпан.

– А что дальше? – усвоила Фалеева его намек.

– А дальше вы оставляете меня одного – с накиданными вами запутками да загадками, – устало: сказал Нертов.

Фалеева встала, чтобы идти к дверям. Но, сделав несколько шагов, вдруг повернулась к нему и посмотрела умоляющим взглядом.

– Леша, я вижу, что вы мне не верите. Но поймите, я и в самом деле ничего не знаю. Ни фамилии этого мальчика, который бы мог вам что-то подсказать. Я его и в глаза-то не видела, все только со слов мужа вам говорю. Так что и парнишку, и мамашу его через меня вы не найдете. И как зовут этого милиционера, тоже не знаю. Ну, не называл мне его имени Фалеев. А я, само собой, не спрашивала.

Отделение – пожалуйста, назову. Вдруг это вам поможет…

– Нам! – поправил ее Алексей. – Нам, Галина Михайловна. Как вы заинтересованы спасти своего бывшего супруга, так и мы – намерены разобраться в обстоятельствах смерти Македонского.

Фалеева опять посмотрела на него виновато. И вновь как будто что вспомнила.

– Впрочем, – спохватилась она, – муж описывал мне его внешность…

Алексей внимательно выслушал изложенные Галиной Михайловной приметы. Противоречия с хранившимся у него эскизом не было, и одно это было уже хорошо.

– Да, еще кое-что вспомнила, – постаралась не упустить ни одного штриха Фалеева. – Когда муж описывал мне этого опера, он сказал, что у него фамилия под стать ему самому. Мол, тихий, неприметный и белесый, из тех, кто шуршит да свое дело делает.

– Ценная информация, – язвительно заметил Алексей.

– Другой нет, – отрезала Фалеева. – Вы бы уж, Алексей, и сами подумали, поотгадывали, что это может быть за фамилия. Неприметный и белесый… – еще раз перебрала она слова, подсказанные ей мужем. – Самой интересно, что бы это могло быть?

– Невзоров? – усмехнулся Алексей.

– Ну, о такой бы муж иначе сказал – это как раз фамилия заметная, – не откликнулась на иронию Фалеева. – Давайте думать! Если белесый, то Белоусов или Беленький. Если тихий… Пожалуйста, готовы варианты: Тихонравов, Тихонов, Молчанов…

– В общем, широкий спектр, – заключил Алексей, вставая из-за стола.

– И что же вы будете делать? – сочувственно спросила Фалеева.

– Пройдусь по отделению милиции, где, по вашим словам, служит этот злодей, поизучаю таблички на дверях, доску приказов. Глядишь, какая-нибудь фамилия и осенит. Говорите, значит, что лет тридцать ему?

– Вроде, так.

– Что ж, Галина Михайловна, в любом случае то, что вы мне сказали – это уже ценная информация. До вашего прихода у меня не было и такой. Так что, ей-богу, спасибо. Кроме шуток.

– Какие уж у нас с вами шутки! – горько добавила Фалеева.

Простившись с этой внезапной во всех смыслах слова посетительницей. Нертов бросился к телефону: надо было срочно отыскать Ковалеву – ведь наверняка эта хитрая штучка могла бы что-нибудь подсказать или даже добавить к полученной информации. Однако оба ее телефона – и служебный, и домашний – молчали. “Чертова баба!” – бросил в сердцах Алексей. Наобещав вплотную заняться его непростой ситуацией, Леночка исчезла – как в воду канула. “Уж не случилось ли с ней чего?” – погасив раздражительность, подумал Алексей. Он еще раз набрал телефон пресс-службы, на этот раз Леночкиного шефа, незабвенного отставника-бездельника. К счастью, глава аналитиков снял трубку. Отчего-то хихикнув на вопрос Алексея о Ковалевой – видно, уже доложили любознательному, что засиживаются они с Леночкой в его кабинете допоздна, – ветеран сыска сообщил, что интересующая его особа приболела. Но, раз дома ее не было, Нертову не составило труда догадаться, что Ковалева тоже не дремлет – значит, где-то чем-то занята, и, скорее всего, его делами. Если бы еще отзвонилась, хоть что-то сообщила… Алексей ругнул себя: отчего не догадался снабдить Ковалеву трубкой? Вообще об этом не подумал – так же, как и о безопасности Леночки! Еще раз припечатав себя как положено, Нертов на пару минут присел за рабочий стоя и набросал страницу коротких записей-пунктов, которую тут же запер в одну из ячеек стоявшего под ногами сейфа. Второй ключ от этой ячейки был у Ковалевой – в случае чего она смогла бы узнать, что произошло в этот день и куда именно, а также зачем направился Нертов ровно в четыре часа пополудни. Хорошо еще, что кабинет Алексея находился в самом конце длинного загибающегося коридора. Ковалева могла практически незаметно открыть его дверь, не слишком привлекая внимание любопытных сослуживцев.

План у Нертова был сейчас один – подсказанный всем повествованием бывшей жены Фалеева. Конечно, ему надо было мчаться в это отделение милиции и каким-то непостижимым образом вычислять там Шварца. Впрочем, эта несчастная женщина, сама того не подозревая, облегчила Алексею задачу: несколько раз она уточнила, что подставивший ее мужа человек был не просто неким милиционером, а оперативником. Что ж, оставалось только пробежаться по кабинетам угрозыска и отдела по борьбе с экономическими преступлениями, где, видно, и обретался этот товарищ: оперативниками называли только сотрудников этих подразделений.

Путь на Васильевский остров в этот час дня был непростым испытанием. Машина Нертова застряла в пробке на мосту через Неву. “Что ж, – сказал он себе безо всякого раздражения, – посидим да подумаем. Шварц – это, понятное дело, кличка, опять перебирал Алексей варианты его фамилии. –Может быть, он на самом деле какой-нибудь Чернов – перевели когда-нибудь, еще в школе, его фамилию на немецкий, да так и закрепилась кличка, почему бы и нет, очень распространено. Или –Темнов, тоже подходит…"

Размышления были прерваны гудками сзади зазевался, не заметил, что путь впереди уже расчищен. “Нехорошо, – подумал Алексей, – надо бы сконцентрироваться, а я что-то подраскис. Все в один день: похороны, Фалеева со своими откровениями, а теперь поиски этого Шварца. Лед тронулся – погоня начинается”, – уже в некотором возбуждении сказал он сам себе.

Дальше путь был короток – через десять минут он уже выходил из машины, на всякий случай припарковав ее не у самого отделения милиции, находившегося во дворах, а на улице. Ему бы не хотелось, чтобы этот человек, состоись с ним встреча, смог вычислить его потом по номерам.

В отделение Алексей вошел обычным посетителем – мало ли кто может здесь бродить по коридорам, выискивая на табличках фамилию вызвавшего его повесткой следователя или просто участкового. В холле на первом этаже Нертов остановился у доски почета, несколько удивившись, что сохранились еще со старых времен такие выставки лучших кадров. С фотографий на него смотрели близнецы-братья: все в погонах и все в усах, этом непременном атрибуте младшего офицерского состава, своеобразной визитке каждого опера, желающего выглядеть неотразимым гусаром. Алексей перебегал глазами от одной карточки к другой – как назло, каждый из этих отличников службы вполне мог сойти за того, кто был начертан на рисунке Ильюхи. Он стал вчитываться в написанные мелким курсивом фамилии, еле различимые в полумраке холла. Сплошной монолит Ивановых-Петровых-Сидоровых – действительно, неприметные фамилии для неприметных людей. Вдруг среди них он заметил короткую, заставившую его встать на цыпочки, чтобы разглядеть имя-отчество и звание. “Вот это номер!” – прошептал Алексей.

– Вы кого-то ищете? – громкий командный голос заставил его обернуться. Человек в штатском был суров.

– Да, – посмотрел на него Алексей, – я ищу… И запнулся, но тут же с улыбкой воскликнул:

– Леонид Павлович?

Перед Нертовым стоял несколько раздобревший за те годы, что они не виделись, его бывший наставник по милицейской практике. Еще на третьем курсе Алексей самодеятельно заявился в то РУВД, рядом с которым они жили со Светланой, дабы попытаться узнать, куда следует обратиться будущему правоведу, чтобы набраться ума-разума. Долго тыкался по кабинетам, однако их обитатели только озабоченно посылали парня куда-нибудь этажом выше или ниже. Ни у кого не было желания возиться со студентом. И вот тогда, так же, как сегодня, Алексей услышал в одном из коридоров за своей спиной: “Вы кого-то ищете?” Конечно, перед ним стоял тот самый старший оперуполномоченный Фрунзенского РУВД Леонид Павлович Расков! Тот самый человек, который когда-то первым вычислил в нем данные неплохого опера и заставил Алексея поверить в свои возможности. Теперь он был уже в чине подполковника и, как нетрудно было догадаться, работал в этом здании.

Расков несколько отстранился и тоже переспросил:

– Леха, ты что ли?

– Он самый! – отрапортовал Нертов, крепко пожимая руку своего былого наставника.

– А к нам какими судьбами? – с любопытством взглянул на него Леонид Павлович.

– Разыскиваю старшего лейтенанта Тишко, – указал он кивком головы на карточку в верхнем ряду.

Эта фотография и заставила его только что остолбенеть: он опознал на ней того самого прапорщика Тишко, с которым они когда-то схлестнулись в Дивномайске! Совпадение было просто невероятным: мало того, что это был старый знакомец, так еще именно он носил ту тихую и шуршащую фамилию, о которой сказала ему Фалеева. Других таких фамилий на этой выставке достижений не было. У Алексея вновь дыхание перехватило, и слово “погоня” застучало в висках: он вышел на след, еще немного – и Шварц, он же Тишко, в чем уже нет сомнений, не случайно таким знакомым казался Алексею голос в прослушке, так узнаваемо было начертанное Ильей лицо, этот Шварц будет в его руках, а дальше распутается и весь клубок, встанут на место разбросанные в беспорядке фрагменты замысловатой головоломки.

– Да, я ищу Николая Тишко, – уже с радостью сообщил Алексей подполковнику.

– А по какому вопросу? – переспросил ветеран.

– По личному, Леонид Павлович, – уклончиво ответил Нертов.

– Темнишь, Алексей. Я тебя конкретно спрашиваю; он тебе, что, назначал?

– Не совсем. Так, зашел поговорить к старому приятелю, – как можно беспечнее ответил Алексей, которому что-то такое почудилось в этих суровых интонациях. Чего это он так вскинулся, будто не старый знакомый перед ним стоял, а какой-нибудь подозреваемый?

– Тогда пойдем, поговорим, – немного помедлив, задумчиво сказал Расков.

Алексею пришлось подчиниться. Он слишком хорошо знал Леонида Павловича и уже не сомневался, что опытный оперативник что-то вычислил там своей хитрющей головой, а потому и не зря принялся задавать вопросы.

Вслед за наставником он вошел в кабинет без опознавательных знаков.

– Присаживайся, – указал ему подполковник на стул напротив стола, за которым стояло пухлое начальническое кресло. – Давно не слышал о тебе.

Где сейчас трудишься? Ушел из системы или все тянешь лямку?

– Как сказать, – Алексей полез во внутренний карман куртки и достал закатанную в пластик карту-удостоверение начальника службы безопасности банка. Просмотрев документы, Расков смягчился:

– Почти коллега, значит, – закивал он головой и вновь внимательно глянул на Алексея, по инерции будто бы сличая фотографию с подлинником. Оставалось только догадываться, чем же было вызвано интригующее поведение Раскова, ныне начальника отдела угрозыска, как успел он сообщить о себе еще при первом рукопожатье.

– Алексей Юрьевич, а ты все-таки по каким делам к Тишко?

– Да, собственно, мы с ним старые знакомые, вместе в армии служили, в Сибири, – нашелся Алексей: ответ был простым и правдивым. – Давно не виделись. Тут случайно узнал, где нынче Колян. Дай, думаю, зайду, наведаюсь…

– Давно не виделись, значит, – сумрачно проговорил Расков. – Вот что, парень…

Наставник вдруг выбрался из-за стола, встал и подошел к Алексею.

– Нет больше твоего Коляна. Поздно ты к нему пришел. Убили нашего Тишко.

– Как же это произошло? Когда?

– Труп обнаружили в Озерках, – принялся пояснять Расков. – Сегодня утром, на кладбище. Служитель, обходивший дальние участки, вначале решил, что ему померещилось. В одной из оград лежало тело. – Он вновь тяжело вздохнул. – Прямо на могиле.

– Как он оказался в этих Озерках? Как его убили? – вставил Алексей. То и дело всплывающие в последнее время Озерки должны были бы навести на размышления и сопоставления.

– Сами бы хотели знать! Вчера Тишко не работал, был в отгуле, так что про вчерашний его день никто ничего не знает. Позавчера Николай был вечером здесь, у нас сходка по личному составу проводилась. Куда и зачем он пошел потом, никто, сколько ни спрашивали всех наших, не знает. Он, вообще, такой парень был… Как тебе сказать, ты же, говоришь, и сам с ним служил…

– Ну, немного замкнутый, – подсказал Алексей. Расков, подняв брови, кивнул:

– Да, немного своеобразный человек, но у нас такие часто попадаются. Сам знаешь эту нашу поговорку: принимают в милицию по анализам, а спрашивают как с умных… С кадрами-то у нас сейчас – известно, какое дело. Любому рады, только бы армию отслужил да не пьяница был или дебошир. А Николай – немного мы о нем и знали, хотя он уже больше года в отделении проработал. Бывает такое, что человек – полное соответствие своей фамилии. Тишко, он и есть Тишко. Точнее, был! Жаль парня, конечно, да и смерть плохая: зарезали ножом, как поросенка. Хорошо еще, что хоть семьи за ним не осталось. Чем бы мы сейчас могли помочь очередной вдове с детишками? Склоняли бы только нас все, кто ни попадя. Жил он одиноко. Пришел – ушел. Совсем непьющий был, что несколько.., м-м.., не на командный дух работало. Никогда, ни с кем – никакой откровенности. Короче, про его личную жизнь мы ничего не ведаем. А по делам его последним – так, ничего особенного, обычная бытовуха, за такую не мстят.

Нертов подавленно молчал: опять все обрывается!

– Алексей Юрьевич, скажи, – прервал его молчание Леонид Павлович, – а не могут ли тянуться за Тишко какие-нибудь, как бы получше сказать, обиды из армии?

Нертов задумался: говорить или нет? Имя Керимбаева уже промелькнуло в его голове. Месть за убитого сына – отчего бы и нет? Почему бы этому не стать мотивом убийства бывшего прапорщика, когда-то хладнокровно застрелившего солдата Керимбаева? Трудно ли было Керимбаеву-старшему снарядить гонцов в Сибирь, в то армейское соединение, да выяснить, кто же был убийцей, а потом разыскать виновника гибели своего сына?

Итак, сообщать об этом подполковнику или нет? В конце концов, закончил Алексей свои недолгие размышления, установление истины нужно сейчас всем, и есть смысл рассказать кое о чем следствию, дабы не плуталось оно в своих далеких от этой истины версиях. К тому же убийство милиционера – вещь экстраординарная, копать примутся во всех направлениях, не исключено, что поинтересуются и армейским прошлым Тишко, если не найдут никаких концов в его нынешней питерской жизни. Похоже, что останется Тишко в памяти товарищей безупречным героем… Кто сможет доказать, что был он оборотнем? “Та же организованная Тишко подстава Фалеева – сложно на ней теперь будет настоять, – с сожалением подумал Алексей. – Трудно спорить с мертвым человеком: доказывать его вину, располагая лишь оправданиями Фалеева, замазанного в глазах всех опера”. Алексей отчетливо понял, что его молчание будет сейчас ни чем иным, как большой подлостью. А потому решился и начал свой рассказ:

– Да, был там один эпизод в армии. Мог он аукнуться…

Так Алексею пришлось поведать Раскову о своей более чем странной истории, начавшейся еще несколько лет тому назад одной морозной зимней ночью в далеком Дивномайске.

Отделение милиции Алексей покинул нескоро. Спустившись со ступенек крыльца, прикурил, отвернувшись от ветра. Взгляд невольно задержался на освещенной фонарем стене здания – на уровне глаз Алексей приметил характерную выбоину. Надо же, покачал он головой, чего тут только не происходит: пальба какая-то недавно была, а ему подполковник и слова о ней не сказал. Видно, гибель Тишко перечеркнула предыдущие впечатления. “Веселая у них работа, в этой ментовке”, вздохнул Алексей и быстрым шагом вышел из двора на улицу.

Заведя машину, положил руки на руль и замер в понятной задумчивости. Ясное дело, что теперь ему надо было искать Ковалеву – то-то изумится она, когда узнает, что Шварц уже ликвидирован…

Последнее слово, произнесенное вслух им же самим, вдруг потянуло за собой новые ассоциации. Ликвидация – это из той, киллерской оперы. Ликвидируют киллера, выполнившего заявку клиента. Что, если убийство Тишко было всего-навсего инсценировкой, попыткой запутать будущее следствие, а на самом деле Тишко убрали после того, как он успешно убил еще кого-то? Но отец Алексея был цел и невредим – к великому счастью, все эти дни к нему, находящемуся под усиленной охраной, никто не заявлялся, так же как не примечали и подозрительных лиц в окружности дома и завода. С кем же еще мог успеть разделаться Шварц-Тишко? “Марина!” – уже в который раз за сегодняшний день промелькнуло в размышлениях Алексея. Вот она-то как раз и могла стать последней жертвой этого человека… В ярости Нертов рванул с места, еще даже не понимая, куда теперь направляться. Искать, что ли, по всему городу Ковалеву? Что же она упорно не отзывается на телефонные звонки?

* * *

Алексей едва успел взять в руки трубку мобильника, как мелодичный зуммер оповестил его о поступившем звонке.

– Алло, слушаю! – на том конце провода был тихий женский голос. – Говорите громче, я нахожусь в пути, и мне плохо слышно. Лен, ты, что ли? уловил он знакомую интонацию.

– Леша, ты чего, своих не признаешь? Какая я тебе Лена, – звонившая, а ею была Светлана, осталась недовольна тем, что ее не признали.

– А, ты… – протянул он, приготовившись выслушать выговор за стынущий ужин.

– Леша, срочно приезжай!

– Свет, спасибо, но я сегодня опять задержусь.

Правда, дела.

Бывшая супруга была неисправима, подумал он. Она уже успела утомить его за эти несколько дней внезапно возобновившейся совместной жизни чрезмерные старания Светланы вокруг Алексея неназойливо выдавали ее мечты о бурном ренессансе прежних семейных радостей, что, по понятным причинам, вовсе не вписывалось в планы Алексея.

– Тут такое случилось! – Светлана зарыдала в трубку. – Приезжай!

"За этой Светкиной командой всегда могут следовать очередные неприятности”, – успел подумать он.

– Леша, – сказала она каким-то загробным голосом. – Владимир Иванович умер.

– Что?! Ты где?

– Дома. У себя дома. На Невском. Я тебя жду и пока ничего не предпринимаю.

– Погоди, ты… –Алексей даже не решался спросить ее о том, что вертелось на языке.

– Я пришла за вещами, а тут уже.., не продохнуть… – Светлана вновь завыла.

– Так, – опешил Алексей. – Сиди, ничего не трогай. Никуда не звони. Поняла? Я еду!

Не помня, как вел машину, Алексей проскочил через Неву, домчался до дома на Невском. Во всех окнах лишковской квартиры горел свет. Времени на размышления и предположения о том, что же там могло произойти, у Нертова не было. Он опрометью взлетел по лестнице. Светка сидела на ступеньке возле дверей в квартиру. Ее всю трясло и колотило. Увидев Алексея, она посмотрела на него с застывшим в глазах ужасом, попыталась сказать что-то дрожащими губами, но не смогла. Кажется, у нее даже не было сил на то, чтобы встать. Он схватил ее за плечи, помог открыть замок и, втащив в квартиру, первым делом спросил:

– Тебя видел кто-нибудь? На лестнице, – кивнул он головой на площадку.

– Н-нет…

Алексея тотчас же замутило от запаха, разлитого по всей квартире. Он ринулся на кухню и открыл окно, а в придачу и вытяжку над плитой.

– Сядь, – шепотом велела ему Светлана.

– Светка, погоди, – перебил он ее, тоже почему-то вполголоса. – Ты что, мне тогда не все сказала?

– Когда тогда? – вскинулась она.

– Да когда дернула от своего Лишкова! Ты на что надеялась? Ты хоть понимаешь, что натворила? А зачем поперлась сюда опять?

– Леша, – умоляюще плюхнулась она перед ним на колени, – я тебе говорю, я ни при чем! Ну, чем перед тобой поклясться?

Он вскочил с неожиданной яростью – Светлана уцепилась ему за брюки и заревела в полный голос. Он оттолкнул ее:

– Ты соображаешь, во что меня втравила?

– Господи, да ты сначала пойди, посмотри! Нет, – передумала она, – ты сперва выслушай меня.

Светлана перестала реветь и взяла себя в руки, подошла к окну и, вдыхая ртом свежий воздух, принялась рассказывать о том, что застала сегодня в этой квартире, когда решила наведаться в нее за вещами и кое-какими ценностями, надаренными Лишковым. Оказывается, она даже была готова поговорить со своим супругом и предложить ему мировую – спокойный и интеллигентный развод с достойным разделом имущества, потому как она все равно не могла понять, как ей управиться одной с этим чемоданом бумаг и акций. Ее способностей на осмысление килограммов компромата все равно не хватало, а на условиях выдачи содержимого чемодана вполне можно было культурно расстаться с Лишковым. Посвящать в этот свой план Алексея Светлана не захотела – она подумала, что пора бы ей принимать и самостоятельные решения.

– И что же было дальше? – тяжело спросил Алексей, выслушав всю эту дурь.

– Ничего! – отрезала Светка. – Пришла, а он мертвый там лежит.

– Так, погоди, – Нертов пристально посмотрел в ее лицо. – Ты мне, давай, не крути. Честно и спокойно: когда ты от него сбегала, он… Он в каком состоянии был?

– По пунктам, ясно. Так вот, я тебе точно скажу: Лишков спал здесь в коридоре, на полу. С ним это было не в первый раз. Ну, алкоголик он, понимаешь? Напился и рухнул там, где его свалило. Вот и все.

– А ты? Ты что с ним сделала?

– Абсолютно ничего. Я собрала вещи, бумаги эти, а потом вышла в коридор, оделась и ушла.

– И все? Он не заметил? Ну-ка, пойдем, покажешь, как это было, – велел Алексей и вытолкал Светлану в коридор.

Она показала, где лежал Лишков, как выходила из гостиной она сама…

– Переступила через труп, значит? – Нертов мрачно засмеялся.

– Он был жив, я тебе ручаюсь. Клянусь, – поправила себя Светлана.

– Ты уверена? – переспросил Алексей.

– Ну да! На сто процентов уверена. Он же еще что-то бормотал во сне. Храпел.

Ее опять заколотило.

Задерживая дыхание, Нертов направился прямо в кабинет Лишкова. Светка испуганно жалась за его спиной.

– Дай какие-нибудь перчатки, – велел он ей. – И больше по квартире не ползай, стой смирно. Черт, здесь и в самом деле не продохнуть!

Под ногами хрустнули осколки. Чиновник лежал на полу, странно откинув в сторону распухшее и посиневшее лицо.

– Ну? – тихо спросила Светка, как бы желая сразу услышать от Алексея подтверждение всем своим словам.

– Что ну? – его и самого уже начала пробирать дрожь. Давай-ка, смотри, оценивай: изменилось что-нибудь в комнате?

– Зеркало разбилось, – пробормотала Светлана.

– Черт с ним, с твоим зеркалом. Я не про то. Обстановку смотри. Господи, чему ты пять лет в университете училась?

– А… – протянула она. – Вроде бы все на месте.

Ой! – она вдруг поскользнулась и едва не упала на покойника.

– Осторожней ты! – цыкнул на нее Алексей.

Светка наклонилась, чтобы поднять то, на чем проехала ее туфля.

– Ничего не трогай, тебе говорю! – одернул ее Алексей.

* * *

Уже через час оперативники, прибывшие по вызову Алексея в “02”, развели Светлану и Алексея в разные комнаты и снимали с них показания. И с каким бы недоверием ни выслушивали опера из Центрального района бывших супругов, показания, как сличили они потом, сошлись во всех деталях.

Алексей убедил Светку в том, что темнить нет смысла: их передвижения по лестнице этого дома вряд ли прошли мимо внимания соседей, да и в доме Алексея вполне могли заприметить вернувшуюся к нему бывшую супругу. А потому оперативникам пришлось выслушивать долгую историю семейной размолвки, произошедшей в этой квартире высокопоставленного чиновника. Нагрузив оперов избыточными деталями, оба свидетеля, однако, не стали распространяться о самом существенном обстоятельстве – об очищенном Светкой сейфе. К моменту прибытия милиции сейф уже был заперт, а остатки бумаг Светка предусмотрительно припрятала в пухлый подлокотник одного кресла, расстегнув неприметную молнию под деревянной планкой. “Есть тут у нас укромные местечки”, – пояснила она Алексею, поймав его удивленный взгляд.

К облегчению сомневающегося Нертова, вскрытие, проведенное уже наутро, показало: смерть Лишкова наступила от обширного инфаркта. У покойного были старое слабое сердце и безнадежная печень. Жить ему, как сказал, сочувствуя молодой вдове, некто, выдававший им бумаги в судебно-медицинском морге, оставалось и так немного. Годом раньше – годом позже… Не заметив и следа слез на холеном личике Лишковой, эксперт сплел на прощание что-то двусмысленное о тяжелых перегрузках, эффективно отправляющих на тот свет мужчин цветущего возраста. Светка сделала вид, что не услышала отпущенной в ее адрес колкости. Алексей, взявшийся съездить с ней в этот морг, намек расслышал: возможно, подумал он, и в самом деле в ту ночь не одна лишь молодая жена устроила тяжкий стресс чиновнику.

Но это было только на следующий день – этот наводящий разговор в морге судмедэкспертизы. А весь остаток ночи, после их возвращения из квартиры Лишкова в нертовскую берлогу, как почему-то прозвала Светлана жилище Алексея, он провел у телефона. Пытался дозвониться до Ковалевой – но ее телефон молчал. Дотянув до шести утра – вполне приличного, по нынешней ситуации, времени, Нертов спустился вниз, завел машину и поехал к Леночке сам.

 

Глава 11

РАЗВЯЗКА

Ковалева жила в одном из тех старых домов у Техноложки, за вычищенными и свежевыкрашенными фасадами которых скрывались жутковатые трущобы. Когда-то, в студенчестве, Алексея отправляли на практику в тот райотдел, на территорию которого как раз и приходилась Леночкина улица. Кажется, припоминал он, тормозя у ее дома, он даже бывал в этой парадной – выезжал сюда на семейный скандал, или дебош, как принято говорить на милицейском языке. Ну да, конечно, вот там, на последнем этаже, в комнате без обоев, они вытаскивали из кучи грязного тряпья отбивавшегося от них пропитого клиента, только что носившегося с ножом по квартире. “Надо же, где ее угораздило жить, – покачал головой Алексей. – Вот тебе и роковая дамочка!"

Он вошел в разбитый подъезд. Утреннее солнце беспощадно освещало выщербленные ступени, желтые подсыхающие лужицы в углах площадок и клочья собачьей шерсти на чугунных балясинах перил. Номера квартир шли вразброс, и Алексей с трудом выбрел на цифру “четыре”, значившуюся на единственной в этом подъезде железной двери. Квартира Ковалевой была расположена как-то особняком – дверь перекрывала проход в небольшой аппендикс, всего в три окошка, как смог убедиться Нертов, перевесившись во двор из незастекленного переплета лестничной площадки. Эти три окна отличались от других свежей краской и одинаковыми занавесками. Похоже, это была единственная отдельная квартира на всей лестнице. “Конечно, – припомнил Нертов, – Ковалева говорила, что живет одна”.

Еще раз осмотрев лестницу, Алексей нажал на кнопку. Сразу вслед за его коротким звонком желтым светом вспыхнул дверной глазок. Дверь медленно поддалась, и из нее выглянула Леночка – с самым безмятежным видом.

– Ты? Хотя бы позвонил, прежде чем заявляться в такую рань, – равнодушно и как-то рассеянно встретила она его.

– Господи, да я же с ума схожу, куда ты пропала! набросился на нее Алексей, шагнув за порог.

Леночка внезапно перегородила вход, ухватившись одной рукой за косяк, а другой за дверь. Нертов невольно отвел взгляд от шикарного черного белья, оказавшегося под взметнувшимися в стороны полами длинного шелкового халата. Где-то в глубине квартиры тяжело скрипнули пружины. Ковалева в мгновение ока выскочила на площадку, увлекая за собою Алексея.

– Ты что? – прошипела она. – Я не одна!

– Да звонил я тебе, хотел предупредить, но ты же к телефону не подходишь!

– А по какому телефону ты звонил? Нертов назвал номер.

– А, – поморщилась Леночка, – это не тот… В любом случае – кто же так прямо заявляется?

– Послушай, – Алексей тяжело задышал, – мне дела нет до твоих тихих девичьих радостей! Но мы или договаривались работать вместе, или как? Тут уже столько произошло – ум за разум заходит. А у тебя, понимаешь, бабье лето…

Ковалева откинула голову к холодному металлу двери и торжествующе улыбнулась. Алексей вконец растерялся. “Чтоб я еще раз связался с бабами!” – со злостью подумал он. А вслух произнес с вежливым огорчением:

– Мне очень жаль, что так получилось. Правда, Лена, – и он развернулся, чтобы уйти.

– Погоди, – схватила за руку Ковалева, цепко оплетя его холодные пальцы.

Алексей уставился на нее с недоумением.

– Ты иди в машину. Я сейчас спущусь. Мы поговорим. Не обижайся – разные бывают жизненные ситуации… – торопливо начала оправдываться она.

– Не тупой, – только и оставалось кивнуть Нертову.

Ждать Ковалеву пришлось невероятно долго. Только через полчаса она вышла как ни в чем не бывало – уже в гриме, с волосами, уложенными неизбывным бараном, и в отглаженном плащике неизменного защитного цвета.

– Ну, докладывай, коллега, – Леночка плюхнулась на переднее сиденье.

Алексей просто ошалел от такой безмятежной наглости.

– Послушай, ты чем занималась все это время? вновь набросился он на этот сверхценный банковский кадр, – Я бы тебе все про тебя сказал, будь ты мужиком! Ты понимаешь, что мы в глухой заднице полный тупик!

– Что так? – чуть ли не игриво осведомилась Ковалева.

По мере того как Алексей рассказывал ей все то, чем был отмечен вчерашний день, лицо ее делалось все серьезней и серьезней, так что к концу своего повествования он видел уже привычный, стандартно-напряженный взгляд, обративший Ковалеву из неюной кокетки в ту женщину, которой она и была на самом деле – в тяжеловеса-профессионала.

Они уже давно отъехали от ее дома и сейчас просто колесили вокруг одного парка. Боковым зрением Алексей подметил тяжелую складку, пересекшую нахмуренный лоб Леночки.

– Пойдем-ка чего-нибудь перекусим, – вдруг сказала она.

Алексей остановил машину у ларька с кебабом, непонятно почему работавшим в столь ранний час.

За столиками под развевающимися на ветру тентами жались пьяные девицы-малолетки.

– Толчок проституток, – кивнула Ковалева в их сторону. – Но я даже люблю такие места. Много чего интересного увидишь, – улыбнулась она.

Алексей взял пару внушительных шаверм и пластиковые стаканчики с кофе.

– Знаешь, как можно вычислить, что женщина нервничает? – с набитым ртом спросила Леночка.

– Ну, разные там есть признаки…

– Самый достоверный: она без остановки ест, Ковалева проглотила свой кусок. – Вот и я что-то проголодалась.

Нертов недоверчиво посмотрел на нее, припомнив тот видок, в котором только что фигуряла Леночка, встретив его баррикадой на пороге квартиры. Но, ничего не сказав, лишь ухмыльнулся.

– Кушай-кушай, – подбодрила она.

Покончив с шавермой, Лена вернулась к начатому в машине разговору.

– Значит, ты твердо убежден в том, что погибший лейтенант Тишко, этот твой армейский прапорщик, и есть Шварц?

– Ну, скажем так, на девяносто девять процентов. Уже одно то, что случилось с этим опером Фалеевым, вся эта подстава – разве не доказательство того, что за ментом водился криминал?

– Да, Фалееву надо помочь. И поскорее – не гноить же человека в тюрьме.

Алексей вопросительно посмотрел на Ковалеву.

– Это предоставь мне. Я доведу до сведения, не беспокойся… Интересная история получается с этими Озерками, а? Прямо-таки все концы туда сходятся, – пробормотала она, отпивая кофе.

– Все не все, но два эпизода – точно, – согласился Алексей.

Ковалева вздохнула и поежилась от утренней холодной сырости. Плащик ее явно не подходил для таких ранних свиданий. Они вновь забрались в машину.

– Слушай, – вдруг спохватилась она, – а расскажи-ка мне поподробнее про этого солдата, которого застрелил твой Тишко.

Алексей вновь вернулся к старой армейской истории, не забыв выложить Леночке все свои сомнения, в конце концов подтвержденные и полетевшими с кое-чьих голов папахами.

– А номер той снайперской винтовки помнишь? – переспросила она его про оружие, которое они не смогли обнаружить вместе с Тишко тогда на складе.

– Как сейчас – четыре двойки.

– Это хорошо… – Ковалева имела обыкновение вслух выражать свои мысли сверхкратко – обрывками фраз, в целости произносимых лишь про себя. – Так, а что там насчет твоей встречи в Керимбаевым-старшим?

Алексей еще раз вернулся к поездке в Алма-Ату, впрочем, не слишком посвящая Леночку в сугубо банковские дела, в которых он и сам толком не разобрался. Судя по всему, гоняли тогда через тот заводик какие-то деньги, используя разницу в курсе российского и советского рубля, все еще имевшего хождение в те времена в Казахстане. Но Ковалева расспрашивала подробно – она желала знать всякую мелочь, вплоть до того, кто как выглядел и во что был одет, а также какой плов был подан гостям, чего Алексей уже и вовсе не помнил. Ковалева тем временем принялась за обсуждение всего окружения Керимбаева-старшего. Заинтересовали ее и детали того, как была организована охрана на заводе. Алексей вспомнил исполненного собственного достоинства корейца, своего добровольного гида – он бы, конечно, разложил все сейчас по полочкам. И про плов, и про традиции.

– А кто был этот кореец? – задала очередной вопрос Леночка, услышав еще об одном персонаже той давней истории.

– Какой-то парень из охраны, с оригинальной фамилией Ким. Важный такой, – улыбнулся Алексей. – Профессиональный паренек, сразу видно, несмотря на всю его хрупкую внешность. Да, кстати, он и в Финляндии стажировался – там, где и я. Я еще тогда удивился, когда он мне об этом рассказал. Завод – тьфу, три гектара да пара труб, а директор в крутого такого босса играет. Ким этот, кстати, на меня даже подобиделся. Всю дорогу потом сидел да ноздри раздувал. Восток – дело тонкое.

– Несомненно, – согласилась Леночка. – Слушай, а ты мог бы сейчас взять да по-простому так звякнуть ему? Мол, как жизнь, как дела?

– А зачем? – удивился Алексей, не понимая, к чему клонит Ковалева.

– Ну, вдруг он как-нибудь проговорится… Нертов с сомнением посмотрел на Ковалеву. Если даже и убили Тишко люди Керимбаева-старшего, так они и станут докладывать об этом в Питер…

– И все-таки, – настаивала она.

– Приду на работу – разыщу его телефон. Он у меня вроде бы в компьютере торчит.

– Не забудь, – мягко повторила Леночка.

На сегодня она опять исчезала, как смог понять Алексей.

– Займусь твоей Мариной. Но – не обнадеживаю. Пока, – коротко пояснила она, заметив, как он вскинулся на эти слова. – А ты давай там, выясняй финансовую сторону. Ты с отцом напрямую разговаривал? Он-то сам что думает? Неужели у него нет никаких предположений? Быть такого не может, Леша!

– Темнит мой папуля, – откровенно признался Алексей. – Хотя странную фразу тут недавно забросил то ли случайно, то ли намеренно. Сказал, что в последнее время вообще перестал зарабатывать. Мол, теперь все деньги уходят на войну.

– Как-как?

– На борьбу за выживание, значит.

– А еще что говорит?

– Говорит, что боится. Как бы я, дескать, не предпринял чего решительного от великой сыновней любви…

Леночка покачала головой:

– Значит, ищи пока по другим источникам. На этом они и закончили свой утренний разбор полетов. Алексей вернул Ковалеву в ее хрустальный замок на свалке, как он определил для себя местоположение ее квартирки, а сам поехал к Светлане. Уже с утра им надо было заниматься тяжкими похоронными делами, о которых он не упоминал при Леночке. Не все личное должно было становиться достоянием этой дамочки-аналитички, рассудил Алексей.

* * *

"Киму позвонить успею”, – решил Нертов, а потому не стал заворачивать в банк. Он бы немало удивился, скажи кто ему о том, что еще не далее как позавчера он встретил этого типа прямо на улице, у дверей банка, из которых затемно выходил вместе с Ковалевой, закончив тот непростой разговор. Он и не заметил стоявшего подле самой машины человека невысокого роста, стремительно зашагавшего прочь, едва он сел за руль.

Киму тоже надо было переговорить с Нертовым – чтобы вытянуть из него детали тех давних событий в Дивномайске. Но разговор не состоялся. Половину позавчерашнего дня гонец из Алма-Аты промаялся в хождениях вокруг здания банка, в надежде перехватить бывшего помпрокурора. Заявляться в сам банк он не решался, дабы не засвечиваться. А “случайная встреча” на улице никак не складывалась: Нертов несколько раз покидал здание, куда-то уезжал, но все время рядом с ним кто-то был. Иван Антонович, таким было полное имя этого человека, Ким рассчитывал подойти к Алексею вечером, в темноте, когда тот будет уходить с работы. Но и поздно вечером он вышел из банка не один, а с женщиной. Ким все-таки рванулся к нему, но женщина эта посмотрела на него таким пристальным взглядом, что он, будто подчиняясь безмолвной команде, внезапно для себя сделал поворот кругом и на негнущихся ногах зашагал прочь, даже не оглядываясь на того, встречи с кем искал целый день. С Иваном Антоновичем произошло нечто неладное: из памяти неожиданно выветрилось даже имя помпрокурора, не говоря уже о лице. Правильно сказал тот старенький доктор, не без помощи которого Кима комиссовали на гражданку: место ему – под надзором, в больничной палате усиленного режима. На свободе он способен к самым неожиданным и даже безрассудным поступкам.

Именно об этом и думал теперь Иван Антонович, добираясь на перекладных до Алма-Аты. Он не стал возвращаться самолетом – чтобы лишний раз не подставляться под проверку документов. Ехал домой, меняя поезда дальнего следования и петляя. Все-таки он умудрился изрядно наследить в северной столице.

Ким не смог выполнить то, за чем его посылали в Питер. Да, он пообещал своему хозяину, что доставит бывшего прапорщика Тишко прямиком к Керимбаеву – чтобы тот сам разобрался с убийцей своего сына и узнал, кто же все-таки дал команду стрелять по безвинному мальчишке. Но, давая это обещание, он прекрасно знал, что блефует. В одиночку можно выкрасть разве дворовую жучку, да и с той потом возникнут проблемы: как перевезти накачанное снотворным тельце через границу? А здорового мужика, да еще милиционера, да еще при оружии – тут нужна целая десантная операция. Разворачивать ее Ким и не собирался. Он счел, что будет достаточным просто вытряхнуть из милиционера имя того, кто распорядился жизнью солдатика. А дальше – по обстоятельствам, как карта ляжет.

Карты в Питере с самого начала шли прямо в руки. Вычислить адрес Тишко, место службы – все это удалось сделать без проблем, благо были у Кима в этом северном городе проверенные земляки и родичи, без лишних вопросов выполнявшие даже самые непростые просьбы. И слежка за Тишко тоже удалась вполне. Милиционер явно не страдал ни манией преследования, ни даже повышенным чувством опасности. Ким хвостом ходил, плелся и ездил за ним целый день по городу, но бывший прапорщик не чуял беды. Этот день у милиционера был нерабочий, но к вечеру он должен был появиться в своем отделении, на собрании личного состава, о чем кореец узнал опять же не без подсказки “земляков”. Но уж без их помощи он выведал то, что после собрания милиционер отправится к своей приятельнице, в некие Озерки – услышал, как днем он договаривался с ней из телефона-автомата. Делом техники было подскочить к автомату следующим и нажать кнопку повтора, а потом уже вычислить и адрес по телефонному номеру. Так и пришло решение подкараулить вечером Тишко прямо у частного дома его приятельницы. Мелькать у отделения милиции было ни к чему – Ким туда и не поехал. А потому и знать не знал об очень и очень странном инциденте, случившемся по завершении собрания.

Знал бы – сразу бы понял, отчего вдруг стала путаться карта. Но Ким не ведал о том, что в Озерки Тишко прибыл уже далеко не в том беспечном состоянии, в котором он пробыл до того весь день.

Вначале милиционер как будто легко поддался на нехитрую уловку корейца, подвалившего к нему на темной улочке с приветом из Дивномайска, от одного из “братков”, сведения о котором Ким почерпнул из бесед с “особистом”. Привет принял отойти в уединенное место для обсуждения одной интересной темки согласился. Чтобы не маячить на улице, пусть даже темной, сам предложил пройти на кладбище – оно в двух минутах ходьбы, совершенно безлюдное в поздний час. Шли рядом, плечом к плечу, как солдаты – зачем же зря спину подставлять? Но у калитки, кладбищенской, все-таки вышла заминка. Тишко пропустил Кима вперед. Ким ступил за ограду…

И сразу понял, что это был непоправимый шаг. Непоправимый и непростительный: милиционер напал первым. Доля секунды – и кореец уже лежал лицом в снег, с руками, заломленными за спину…

Что было дальше – помнил плохо. Теперь он ехал домой, оставив Тишко лежать в снегу, на кладбище, и пытался воссоздать в мозгу картину: что же произошло? Но все смазалось и распалось на нестыкующиеся фрагменты. Боль от удушающего захвата, потом слова Тишко о каких-то пулях, о мести со стороны кого-то по кличке “Батя”. Потом он, Ким, стряхнувший с себя секундное оцепенение, валит в снег прапорщика, но тот уже ничего не скажет, он мертв. На кладбище темно: Ким даже не видит, во что вошел нож. И откуда он взялся. Кажется, нож был в руке самого мента. Точно не сказать. Все происходит молниеносно. Кореец помнит лишь то, как бросил нож и побежал. Помнит, что потом оказался в метро, на станции “Озерки”. Что переночевал у одного из своих родственников, коих в Питере несть числа. Там ему сменили всю одежду, ни о чем не расспрашивая. С утра пошел к банку, караулить Нертова, но переговорить с бывшим помпрокурора так и не удалось…

Теперь, в поезде, он боялся заснуть: во сне к нему могут прийти те парни с пограничной заставы, что навещают его с непонятным упорством и постоянством почти каждую ночь. И тогда он за себя не ручается. Он изнурен и измучен, голова раскалывается, а печень разрывается от боли. Одно слово: тревога. Неизбывная и непреходящая. Та самая, о которой предупреждал старенький доктор.

* * *

У каждого – свой ночной кошмар. Кошмар Нертова – это нечто, не имеющее конца и завершения, такое же изнуряющее и мучительное. Это скрежещущий лифт, который никак не может остановиться на нужном этаже, а тащится и тащится куда-то вверх, по страшной и запутанной спирали… Это его собственная квартира, из однокомнатной вдруг превращающаяся в анфиладу залов, в которых толкаются и топчутся чужие, незнакомые люди, сплошные образины… Это любовь, которую никак не вывести на финишную черту…

Именно такой, наваливающийся ночной ужас и припомнился Алексею на обратном пути – из городка, где живут родители, в Питер. Масса деталей, множество фрагментов, а конца и края расследованию нет. Ковалева замечательно сказала: выясняй, ищи и разбирайся. Хорошо насоветовала: говори с отцом напрямую. Но разговор с отцом опять ровным счетом ничего не дал.

Юрий Алексеевич Нертов оказался настолько подавлен известием о смерти Лишкова, что вообще не был способен что-либо обсуждать. Алексею опять оставалось только догадываться, что же за тесная связь была между его отцом и этим несуразным муженьком Светки. Алексей отлично помнил самый первый отзыв отца о Лишкове: мужик пакостный, но нужный. Именно так сказал он об этом чиновнике, когда отчитал сына за то, что по возвращении из армии тот не к родителям поехал, а поперся прямо к своей бывшей жене. В чем заключалась нужность Лишкова, понять было трудно: он работал в городской структуре, а отец был связан только с областными и федеральными. Этот чиновник не имел никакого отношения к тому, что происходило внутри и вокруг комбината отца, он ничего не визировал и не регистрировал. Чем он был так нужен Юрию Алексеевичу? Загадка. Почему он каким-то образом вошел в долю к отцу и стал владельцем небольшого пакета акций комбината? Тоже вопрос…

Мать, к которой Алексей заехал пообедать, и та огорчилась, узнав о смерти Светкиного супруга. Впрочем, она-таки кое о чем проговорилась. Как понял Алексей, где-то с полгода тому назад Лишков мощно нагрел отца: наобещал посредничество в одном вопросе, взял за это деньги, а потом стал тянуть, филонить. Аванс получил немалый – ту сумму, за возврат которой нельзя не драться. Что это была за договоренность? На этом месте своего рассказа мать принялась темнить: мол, сама толком не знает, слышала только обрывками, Юрий Алексеевич вообще не любит, когда она вникает в его дела. Короче, отнекивалась, как могла. Но эпитафию на смерть Лишкова выдала самую неожиданную: “Он умер – и это лучшее из того, что он мог сделать”.

Интересная все-таки история вырисовывалась с этим Светкиным муженьком, тихим чиновником и долларовым миллионером. Дело любопытное, но, как принято говорить в профессиональной среде, не имеющее перспективы. Его прояснение – вопрос времени. Либо сам отец когда-нибудь сподобится да расскажет, что там была за интрига, либо объявится очередной подарок судьбы, вроде Фалеевой, и прольет свет на все обстоятельства загадочных отношений директора металлургического комбината и чиновника фонда госсобственности. Сейчас Алексею уже совершенно некогда вникать во все это – завтра заканчивается его относительно вольная жизнь в отсутствие шефа. Завтра Чеглоков прилетает из Австрии, и Нертову еще надо придумать убедительные оправдания по поводу проведения тех операций вокруг Марины и своего темнилы-отца, в которые он вовлек службу безопасности банка. Неделю шефа не было в городе, и за эту неделю – четыре покойничка. Два своих, погибших отчасти и по вине Алексея. Один сопредельный – компаньон, партнер и просто нужный человек, то бишь Лишков. Плюс этот Тишко, который к Чеглокову никакого отношения, конечно, не имеет, но все равно проходит по касательной и к его делам, поскольку дела у него с Нертовым-старшим общие. В общем, кошмар какой-то.

Вернулся в банк – вспомнил о том, что надо связаться с Кимом. Мудро насоветовала Ковалева: звякни по-простому. Но о чем его спрашивать? Алексей затормозил у телефона в понятной задумчивости. Из этого состояния его вывел внезапно и резко прозвучавший звонок.

– Алексей Юрьевич, – это был Расков, – у нас тут возникла пара вопросиков к тебе, по делу Тишко.

– Да, Леонид Павлович, слушаю.

– Не телефонный разговор. Завтра утром мог бы подъехать?

– Завтра – никак. Шеф прибывает из загранкомандировки. Может, все-таки по телефону решим? – не слишком охотно отозвался Алексей.

– Видишь ли, мы тут провели осмотр квартиры нашего.., хм, пострадавшего, – состорожничал Расков, – и нашли кое-что интересное. Какой там был номер у пропавшей снайперской винтовки – ну, той, о которой ты мне говорил? Помнишь или выветрилось?

– Еще бы не помнить, – уже с некоторым замиранием ответил Нертов. – Четыре двойки. И что же?

– А то же, что совпадает! Нашли мы эту снайперскую винтовочку…

– У Тишко? – Алексей переспросил, а сам поймал себя на том, что даже не удивился находке: будто и ожидал, что списанное на погибшего Керимбаева оружие окажется у этого бывшего прапорщика!

– В общем, ты не тяни. Подъезжай. Снимем с тебя свидетельские показания. Если, конечно, не возражаешь, – несколько вопросительно заметил подполковник. – Кроме винтовочки этой нашли и еще кое-что. Тоже хотели бы получить твою консультацию.

– Что нашли?

– Нечто, проливающее дополнительный свет на ту армейскую историю. Понял?

– Не совсем. Но еду. Прямо сейчас, – решил на ходу Алексей.

* * *

Леонид Павлович Расков, подполковник милиции, не стал предаваться патетике рассуждений о бедных органах и об оборотнях, проникающих в них как раз по причине бедности и неразборчивости первых. Он лишь констатировал без всяких эмоций: погибший милиционер Тишко был, судя по всему, связан с криминальными структурами, по этим связям теперь и двинется следствие, дабы выяснить мотивы убийства. При осмотре квартиры Тишко было обнаружено немало любопытного. Начиная с этой снайперской винтовки, показания по которой даст сейчас Нертов, и кончая многочисленными документами; работа по ним еще только предстоит. Так, уже есть основания полагать, что Тишко был причастен к махинациям с жильем, принадлежащим одиноким старикам: у него обнаружили больше двух десятков выписанных на его имя генеральных доверенностей по проведению всех сделок с такими квартирами, разбросанными в разных концах города, и даже с частными домами, расположенными в тех самых Озерках, где он и нашел свою смерть.

Разбираться в этих бумагах Тишко – не разобраться, добавил Расков. Только сегодня сделали их выемку: привезли из квартиры убитого сразу несколько коробок, просмотреть успели лишь одну. Но и в этой, кроме папки с генеральными доверенностями, нашли еще кое-что – как раз для Алексея, пояснил полковник. В том смысле, что лишь Нертов сможет разобраться, о чем идет речь в этой писанине. Алексей, еще не понимающий, что за бумаги ему придется просматривать, все равно согласился помочь Раскову: все-таки подполковник его старый учитель и наставник. Так Нертов и оказался в пустом кабинете, наедине с несколькими коробками-вещдоками. Леонид Павлович Расков был опытным человеком, но тут он допустил непонятную вольность в обращении с вещественными доказательствами.

Итак, Нертова попросили помочь разобраться – в неформальном порядке, в качестве дружеской консультации – с некими бумагами из коробки под номером один. То, что в ней оказалось, превзошло все ожидания. В довершение всех своих грехов и пороков бывший прапорщик Тишко был еще и плодовитым графоманом! Перед Алексеем лежала толстая стопка рукописей – ученических тетрадей в клетку, по девяносто шесть листов, сплошь исписанных нервным, неразборчивым почерком. Его задача – проштудировать и дать комментарии к труду под названием “Операция Мститель"”. Придется осваивать бред прапорщика… Алексей невольно зевнул: начала наваливаться усталость, потому что позади – почти бессонная ночь, потом дорога в городок отца, триста километров за рулем туда и обратно. Он молод и здоров как бык, он в прекрасной физической форме, чем законно гордится, но всему есть предел, и сейчас ноги просто наливаются свинцом, а позвоночник деревенеет, как у дряхлого деда.

"Либретто романа”, – прочитал он на первой странице и усмехнулся: хорошо, что не партитура. Еще раз зевнул – и сразу невольно сосредоточился, глянув на перечень действующих лиц. В списке значились солдат Баев и супермен по кличке Мститель, временно скрывающийся на армейской службе от преследования врагов. Краткое изложение писанины, именованное словом “либретто”, давало представление о том, что герой романа, он же Мститель, в одиночку вступает в противоборство с мафией, для чего проникает в ее ряды и даже участвует в разборках на стороне бандитов. Мститель служит в армии на должности завскладом вооружения и потихоньку таскает оттуда оружие, которое передает бандитам, дабы еще плотнее втереться в доверие. Однажды за этим делом его застает солдат по фамилии Баев. Мститель проходит через мучительные душевные терзания и психологическую драму, но в конце концов решается осуществить жертвоприношение – ликвидировать этого нежелательного свидетеля, способного помешать его священной борьбе с мафией. План ликвидации прост: инсценировка нападения на всю смену караула. Пользуясь темнотой таежной ночи. Мститель открывает огонь по смене – двое солдат, идущих впереди, падают замертво, а на третьем и последнем, на Баеве, у Мстителя заклинивает патрон в патроннике. Вырубив солдата отработанным приемом, он вкладывает ему в руки автомат и убегает. Очнувшийся солдат в ужасе мчится по снегу с места убийства. Он знает, что здесь, в гарнизоне, ему никто не поверит. Но занимает оборону в караулке и требует вызвать его отца, надеясь с помощью папаши-шишки восстановить истину. Затем Мститель пользуется какой-то заминкой в переговорах и убивает Баева…

Да, возможно, это и есть сценарий того, что на самом деле произошло в Дивномайске, но к уголовному делу эту литературу не пришьешь, подумал Алексей и даже не стал читать дальше. Гораздо больше его интересовало содержимое остальных коробок: не обнаружится ли там нечто, что пролило бы свет на связь Тишко с Мариной, а значит, и на загадку заказа на убийство Юрия Алексеевича Нертова? У Алексея не было возможности перебрать бумаги из всех коробок: в любой момент в кабинет может вернуться Расков и застать его за этим дурным занятием. Нертов предусмотрительно загородил собою коробку номер два; она, как и остальные, стояла на подоконнике. В этой коробке оказались альбомы с фотографиями: со студенческими снимками и с армейскими. Смотреть некогда да и ни к чему – Нертов захлопнул коробку. Сунуться в номер три уже не удалось – в коридоре послышались шаги, и Алексей вернулся за стол, к стопке тетрадок с “либретто”.

"Смерть ей к лицу”, – прочел он название следующего труда. В этом романе Мститель делает послушной игрушкой в своих руках незаконнорожденную дочь крестного отца мафии. Получив команду убить одного проштрафившегося бизнесмена, он вкладывает оружие в руки этой дочери. Он рискует, он даже теряет на этом деньги, но это его шанс поставить под свой контроль самого папашу, повязав того преступлением, совершенным его дочерью.

Сложно, но вполне понятно, подумал Алексей.

Вот он, перечень всех действующих лиц: Бизнесмен это его отец. Дочь – это Марина, некто Крестный Отец – лицо не идентифицированное… “И что мы будем со всем этим делать?” – несколько растерянно спросил себя Нертов.

Точно такой же вопрос, уже вслух, задал ему и Леонид Павлович Расков, совершенно бесшумно оказавшийся в кабинете. И Алексей, как мог, расшифровал ему иносказание об армейских подвигах Мстителя, а сам думал в это время совсем о другом сюжете…

Расков – старый и въедливый опер, вцепился в Нертова как клещ. Покончили с “Мстителем” – перешли к альбомам с армейскими фотографиями. Понятное дело, хочет раскрутить Алексея на дополнительные детали, которые могли и ускользнуть при обсуждении того, что написано в тетрадочке. Но что может сказать ему Нертов об этих дивно-майских карточках? Он и был-то в этом гарнизоне всего ничего. Нет, он не знает никого из тех, кто тут запечатлен. Да и знал бы – все равно ничего не разглядеть, сплошные тусклые физиономии, размытые контуры.

Покончили с армейскими снимками – подполковник решил зачем-то просмотреть с Алексеем и студенческие альбомы Тишко. Просто чума какая-то этот Расков. Поздно уже, а Нертову успеть бы восстановиться, чтобы утром катапультироваться с раскладушки на кухне в самой безупречной форме… Он не особо и всматривался в эти студенческие фотографии: какие-то пьянки в общаге, аудитория, стройотряд… Еще раз стройотряд…

– Кого-нибудь узнаешь? – Расков внимательно смотрел на него.

– Нет, – твердым, абсолютно бессонным голосом произнес Нертов, а сам почувствовал, как доза адреналина стремительно погнала кровь к запульсировавшим вискам.

Конечно, он никого не узнал. Кроме самого Тишко. И еще одного человека – самого Владимира Ивановича Лишкова. Вот ведь как: оказывается, они давние знакомцы, еще со студенческих времен первого и преподавательских второго. Алексей едва не застонал вслух от этого вновь открывшегося обстоятельства. Вдруг его осенило, что Лишков-то как раз и может быть тем самым “крестным папашей”, а Марина, следовательно, его дочерью, то есть падчерицей Светки, и тут уже такой фрейдизм закручивается, что даже думать тошно! Ему и больно, и смешно, а версия складывалась такая гладенькая, что и не подкопаешься. Был у Лишкова мотив убить его отца, Юрия Алексеевича Нертова? Был: мать говорила Алексею, что речь шла об очень и очень крупной сумме, замыленной чиновником. Выделить из этой суммы скромный процент на ликвидацию кредитора, то есть Юрия Алексеевича Нертова, – вариант, сам собой приходящий в голову. Да, версия причастности Лишкова к неудавшемуся убийству Нертова выглядела теперь более чем убедительной…

* * *

Светка, сама того не ведая, стала автором завершающего штриха и финального аккорда этой версии. Вернувшись от Раскова домой, Алексей первым делом озадачил ее вопросом об отношениях Лишкова с отцом. И Светка, простота, только тут сообщила то, о чем знала давно…

Оказывается, еще в сентябре Лишков ее, покойный ныне Владимир Иванович, пообещал директору Нертову, что сможет организовать ему некие очень солидные льготы по экспорту продукции комбината – в том случае, если Нертов сделает ощутимый взнос в партийную кассу одного известного всем движения, возглавляемого самим председателем правительства. Юрий Алексеевич Нертов, прекрасно осведомленный о том, что именно Лишков является одним из теневых и неявных координаторов этого движения в Питере, на сделку пошел легко и недолго раздумывая. Так поступали все. Нечто подобное он и сам уже неоднократно проделывал. Но на этот раз номер не вышел. Деньги, триста тысяч долларов чистым налом, Лишков-посредник принял, а льгот директор так и не дождался. Буквально через неделю после того, как был сделан “добровольный взнос”, вышел внезапный указ, запрещающий все льготы подобного рода. Лишков уверял Светлану, что это не он нагрел Нертова, а предсовмина тире глава движения. Но Светка почти уверена в том, что Владимир Иванович прикарманил деньги себе. Потому что именно к этому времени, к сентябрю, относится покупка их дома в южной Финляндии, в одном милом местечке у Сайменского водопада.

Итак, бывшая жена косвенно подтвердила Нертову: мотив у Лишкова был. Когда же Алексей принялся расспрашивать ее о родственных связях покойного муженька, Светлана промычала только нечто неопределенное: мол, посмотрим на эти связи на похоронах. Лично она ни с кем из лишковской родни никогда в жизни не встречалась. В том, что детей у Владимира Ивановича нет, была уверена. Ни разу о таких не слышала. Ни сном ни духом. Не слышала – это первый аргумент в пользу его бездетности. Второй – тот, что сейчас, после его смерти, не объявилось никаких наследников. Если бы они были – разве прошли бы мимо такого удачного случая?..

В сон Алексей рухнул уже просто никаким, измочаленным и отупевшим. Залег на дно, на продавленную раскладушку, без всякой надежды катапультироваться с утра в свежем и работоспособном состоянии. Во сне к нему на кухню притащился Расков. Они сидели, балансируя, на табуретках, и снимали стресс водкой. “Слышь, Алексей, – бубнил подполковник, – бросай свой банк, все равно лопнет. Возвращайся в систему. Мы с тобой такой тандем, брат, сделаем! Станешь сыщиком от бога. Забудешь свою Марину Андреевну”. И вот на этом-то месте Нертов и проснулся. За окном уже светало, наступало утро. Утро и прояснило, что все вчерашние размышления о возможном отцовстве Лишкова были полным бредом. Как же это Алексей забыл, что отчество Марины – Андреевна, а вовсе не Владимировна? Марина Андреевна Войцеховская – родилась в городе Львове, в семье учительницы русского языка и русской литературы. Отчим – бывший военнослужащий. Брат Петр. Об отце Марины сведений у Нертова нет. Но, будь этим отцом Лишков, тайный долларовый миллионер, разве смог бы он допустить, чтобы его дочурка жила по коммуналкам с алкашами и работала санитаркой в больнице, вынося судна за немощными старикам? Нестыковочка выходила с этой версией отцовства Лишкова. Нертов тоже хорош: поддался на вымысел бывшего прапорщика…

Додумать свои мысли до конца он не успел. Пришлось отставить их в сторону: надо было собираться на работу. Уже в полдень ему предстояло встречать в аэропорту Чеглокова. Тот, конечно, будет ворчать: к чему такие почести и предосторожности, если можно было прислать просто машину с водителем, по совместительству освоившим функции охранника. Но Нертов заранее решил усилить меры безопасности на это тревожное время. Пока ситуация не прояснена – угроза существует для всех, кто крутится в орбите дел его отца. Неважно, что Тишко уже мертв. Это ровным счетом ничего не означает. Тишко мог быть только посредником, а заказчик до сих пор ждет исполнения своих желаний. К тому же готовый киллер по имени Марина до сих пор пребывала неизвестно где и с оружием. Снайперская винтовочка – у Раскова. А пистолет Нертова – у Войцеховской. Может быть, и бродит она с ним где-то рядом, кто ее знает? Ковалева, эта ушлая штучка, наобещала с три короба, а сама, кажется, так ничего и не предприняла для поисков и обезвреживания Марины.

* * *

Как и следовало ожидать, в аэропорту Чеглоков недовольно воззрился на прибывший его встречать эскорт – сразу две машины. Недельное пребывание за границей напитало его той особой беспечностью, что вовсе неуместна здесь, в Питере, да еще в такие дни. Конечно, веселости у шефа быстро поубавилось – после того как Нертов сообщил ему о смерти Лишкова? Кому приятно слышать о смерти своего сверстника?

– Пакостный был мужик этот Лишков, – вдруг слово в слово повторил Чеглоков слова Нертова-старшего. Как раз в тот момент, когда они миновали Пулковское шоссе и выехали на Московский проспект.

– Но нужный, – осторожно вставил Алексей.

– Несомненно, – подтвердил шеф. – Вложились мы в него – будь здоров. Теперь новая печаль: придется прикармливать преемника.

Алексей не стал задавать никаких вопросов о характере этих “вложений”. Во-первых, ему это не положено по рангу. Во-вторых, он и сам уже знает, сколько поимел Лишков с их банка.

Путь с Московского проспекта – на Фонтанку. Андрей Артурович всегда после дальних поездок первым делом заглядывает к себе домой, к своей тетушке, а потом уже отправляется в банк. Андрей Артурович – образцовый племянник. Случая не было, чтобы он не привозил тете Наташе из-за границы какой-нибудь забавный сувенир, подарочек. Из Англии заварной чайник в виде замка. Из Франции любимый ею камамбер в особой упаковке. На этот раз Чеглоков вышел из машины наперевес с пакетом, на котором золотом по темно-синему мерцало название парфюмерной фирмы. Нертов подметил очередную нестыковочку: к чему дорогие духи пожилой женщине? Но это его уже не касалось.

Тетя Наташа – сама доброта и отзывчивость, образец хлопотливой тетушки, целиком посвятившей себя любимому племяннику. Как всегда, встречает радостно и оживленно. Лицо сияет, губки подкрашены. Прическа – волосок к волоску, будто на вернисаж или в театр собралась. Леночка Ковалева – а она, к удивлению Нертова, тоже оказалась в квартире Чеглокова в этот час – смотрелась просто замарашкой на фоне тетушки: бледна, под глазами темные круги. Тетя Наташа ненадолго увлекла в другую комнату Чеглокова, а Нертов с Ковалевой остались одни в столовой, за массивным овальным столом.

– Лена, – устало и сумрачно произнес Нертов, я что-то перестаю понимать, что здесь происходит. Вижу: нечто. Но не въезжаю. Давай, гони комментарии. Почему ты здесь? Где, в конце концов, эта девица?

– Видишь ли, – задумчиво начала Ковалева, но закончить ей не удалось, потому что в столовую вернулись Чеглоков и тетушка.

Тетя Наташа в приказном порядке потребовала, чтобы Алексей отправился на кухню и поставил чайник. Тетя Наташа – главная в этом доме. Тут она и начальник охраны, и шеф-повар, никаких возражений быть не может. Алексей машинально взял проклятый чайник и побрел на кухню через анфиладу комнат. Квартирка у Чеглокова такая, что заблудиться можно. Не она ли и навевает по ночам один из самых кошмарных снов: нечто, что не имеет завершения? Кухня – в самом конце этой анфилады.

Алексей вошел – и остолбенел. У раскрытого настежь окна стояла Марина. Первая реакция: тревога. Как она здесь оказалась? Что делает или только собирается сделать? Марина смотрела на него пристально и с усмешкой. Не отводя взгляда, сделала несколько шагов навстречу, забрала чайник и поставила на плиту. И вновь как-то странно улыбнулась. Алексей не понимал ничего, и свежий весенний воздух, врывавшийся в раскрытое окно, вовсе не прояснял голову.

– Я искал тебя, – зачем-то проговорил он. Марина молча показала глазами на рюкзачок, лежавший на подоконнике. Опять пауза. Потом расстегнула рюкзачок, вынула пистолет и протянула Алексею.

– Инцидент исчерпан?

На Нертова вдруг навалилась невероятная легкость, как будто пришел долгожданный конец его ночному кошмару. Он привлек к себе Марину, сильно и ласково. В это мгновение не осталось уже никаких мыслей ни о ее прошлом, ни о ее загадках. Думал он только о том, какая она нежная и какая хрупкая. А еще о том, какая она, в сущности дуреха. И какая милая, маленькая и славная девочка. Он уже не отдавал себе отчета в том, что делает, а Марина с тихим смехом шептала, что в этой квартире можно не только заблудиться!… Сколько прошло времени? Минут двадцать или полчаса. Неудачный чайник: так долго кипел…

В гостиную Марина и Алексей входят уже вместе и ждут на пороге, пока тетя Наташа закончит какое-то свое повествование: “Аналогичный случай был у нашего соседа. У него сын объявился, где-то в Саратове. Трудно поверить, но правда. Представьте себе, мать мальчика молчала об этом, пока ему не исполнилось восемнадцать лет. Просто уму непостижимо, какие бывают легкомысленные и безответственные женщины!.."

Тетушка осеклась под страшным взглядом Ковалевой и обернулась в сторону дверей…

– Не могу сказать, что Чеглоков с ходу обрадовался известию о том, что у него есть взрослая дочь. Вначале он просто отказывался в это верить, – Ковалева закурила очередную сигарету.

Разговаривали уже поздно вечером, в кабинете Нертова. Леночка сидела перед Алексеем нога на ногу, беспрерывно курила и пила кофе и рассказывала долгую историю о том, как еще минувшим летом шеф обратился к ней с одной личной просьбой: навести справки о некой Марине Андреевне Войцеховской, подруге актера Македонского и уроженке города Львова. Шеф не стал темнить перед Ковалевой. Прямо и откровенно поведал о том, что некогда был знаком с матерью этой девушки: они вместе, в одном сборном студенческом интеротряде ездили в начале семидесятых годов в Польшу. Там у них случился самый мимолетный роман, и Андрей Чеглоков никогда бы и не вспоминал о той Анечке из Львова, если бы через некоторое время то ли месяц, то ли два – она вдруг не позвонила ему в Ленинград и самым слезливым голосом не начала выпытывать, что он думает и чувствует по поводу тех дней, которые они провели вместе в Варшаве. Чеглоков, конечно, честно ляпнул, что он уже давно и думать забыл про эту Варшаву. Он, как и всякий молодой человек, терпеть не мог затягивающиеся интрижки, а также девичьи сопли и вопли. Всем домашним было приказано не звать его к телефону, если будут звонить по межгороду. Но когда однажды эта чувствительная Анечка все-таки прорвалась к нему – звонила поздравить с Новым годом, – он на пределе возможной вежливости сообщил ей, что она для него уже давно позапрошлогодний снег. На том все звонки из Львова и прекратились. Разумеется, впоследствии Андрей Артурович никогда не интересовался тем, как сложилась жизнь этой особы. Никаких пересечений с людьми из интеротряда у него больше не было, так что и сообщить что-нибудь новенькое ему никто не мог. Кажется, лет пять тому назад он получил новогоднее поздравление из Львова, но сразу даже и не смог понять, от кого оно пришло. Фамилия “Войцеховская” ровным счетом ничего не говорила, он ведь и не знал фамилию этой Анюты. То, что написала открытку именно она, догадался по фразе об общих счастливых днях, проведенных в Варшаве. Дама по имени Анна Леопольдовна сообщала, что преподает в школе, что у нее прекрасный муж, взрослая дочь и маленький сын, также она приглашала Чеглокова заглянуть к ней в гости, коли доведется ему проездом побывать в ее славном городе. Чеглоков в ужасе подумал о том, в какую “Леопольдовну” могла превратиться та Анечка, о которой он помнил лишь то, что она была худенькая и веснушчатая. Открытку он порвал и выбросил, но фамилию отчего-то запомнил.

Марину шеф впервые встретил около года назад на какой-то вечеринке, увидел рядом с актером Македонским. Лицо ее показалось Андрею Артуровичу знакомым, а потому он решил, что девушка скорее всего тоже относится к актерской тусовке. Потом, минувшим летом, Македонский привез ее к Чеглокову на дачу, в роли своей новой подрууаси. Тогда-то Андрей Артурович ее хорошенько разглядел. А разглядев, да еще и узнав ее имя, отчество и фамилию, впал в нехорошую задумчивость. Более всего его поразило то, что юная любовница актера была потрясающе похожа… Нет, не на ту Анечку, дочкой которой она судя по всему и была: Чеглоков уже и позабыл, как Анечка выглядела. А похожа эта Марина оказалась на мать Андрея Артуровича, скончавшуюся несколько лет тому назад. Внучки очень часто бывают копиями своих бабушек…

Чеглоков, конечно, был вне себя от этого открывшегося обстоятельства: неужели та глупая Аня умудрилась родить от него ребенка? Ковалева, с которой у него существуют особо доверительные отношения (в разговоре с Нертовым она не стала расшифровывать, какие именно), была срочно снаряжена в город Львов. Она сама подсказала шефу удачный ход: пройтись по приятельницам покойной Анны Леопольдовны, под видом некой питерской родственницы, потерявшей следы горячо любимой племянницы Мариши. У родственницы есть предположение: Мариночка могла переехать жить к отцу. Но питерская родственница, увы, не знает, кто же отец девочки: Анечка ужасно не любила распространяться на эту тему. Кто-нибудь из подруг покойной Войцеховской да должен о нем знать! Поездка во Львов удалась: подруги, из числа однокурсниц, сразу и сообщили, что Марина была плодом некой скоротечной стройотрядовской любви. Более того, одна из них, самая близкая, даже сообщила Ковалевой полные данные: имя, фамилию, адрес папаши. Анна Леопольдовна выдала их ей перед самой смертью. Все-таки догадывалась, что дела ее плохи, а потому попросила связаться с отцом Марины – в случае, если ее уже не будет, а у дочери вдруг случится какая беда.

С такими новостями Ковалева и вернулась из Львова. Не сказать, чтобы шеф им очень обрадовался. Он был в растерянности. Он не знал, как ему теперь поступить. Ситуация была – глупее некуда. Чеглоков даже выдвинул предположение, что Анечка могла что-нибудь и напутать или зафантазироваться, но Ковалева педантично указала ему на слишком большое число совпадений…

– После этого, – Леночка уже подходила к завершению своего рассказа, – он повел себя ужасно. Трусливо. Залег на дно. Сугубо в своем стиле. Ты этот стиль знаешь: если шеф не способен решить какой-нибудь вопрос, он начинает просто тянуть время. Замыливает. Ждет, пока все само собой рассосется. Вот и дождался в итоге! Даже не представляю, как он теперь будет перед ней оправдываться, что станет говорить. Мне кажется, он ее просто боится. Девочка-то с таким прошлым, что только держись. Когда я сегодня днем посвятила его во все эти ее киллерские забавы, он чуть сознание не потерял.

– Не оттого ли, что он имеет к ним прямое отношение? – вставил Нертов.

Все-таки еще ничто не разубедило его в том, что и Чеглоков, а не только Лишков, вполне мог быть заказчиком убийства его отца.

– Чеглоков? Не гневи бога, – Ковалева даже поперхнулась кофе. – Заказчик уже известен. Это Лишков.

Долгая пауза, во время которой Леночка очень внимательно смотрела на Алексея. Следила за реакцией на сенсационное сообщение.

– Откуда такие сведения? – не понял Нертов. Он ведь еще не посвящал ее во все то, что ему удалось узнать за вчерашний день. Елена Викторовна глянула на него в очевидной задумчивости: говорить или нет?

– Видишь ли, Лешенька, ты ведь еще не в курсе одного вновь открывшегося обстоятельства…

– Лен, не тяни!

– Хорошо, слушай внимательно. Тишко этот, наше общее проклятие, был очень осторожным человеком. До того осторожным, что на все свои грешки и темные делишки, которые все-таки могли быть вычислены, писал заранее или явки с повинной, или что-то вроде доносов. Ну, сам знаешь, как это делается: задерживают бандюгана с оружием, а у него в кармане уже лежит заява в милицию. Мол, шел по улице и нашел, несу добровольно сдавать. У Тишко тоже, на случай, если его обнаружат, было кое-что понаписано. В том числе и заявление прокурору о том, что Владимир Иванович Лишков имел умысел на убийство Юрия Алексеевича Нертова и даже склонял честного милиционера к этому преступлению. Оказывается, они были знакомы. Интересный факт, но я еще в нем не разобралась. Он, конечно, сумасшедший, этот Тишко. Все это у него дома в письменном столе и лежало…

– Подожди, – перебил ее Алексей. Он даже не стал расспрашивать Ковалеву, откуда та узнала о том, что “Шварц” – это и есть Тишко. Подумал лишь о коробках с бумагами, вывезенных в отделение милиции, – так в этих заявлениях и Маринино имя фигурирует?

– Фигурировало, Леша. Ты вот сейчас об этих заявах от меня услышал – и забудь. Я тебе ничего не говорила.

– Не понимаю…

– Не выйдет из тебя сыщика, Нертов, – усмехнулась Ковалева. – Ты сам посуди: разве кому-нибудь из вас надо, чтобы выплыла на свет божий вся эта история? Никому не надо. Пусть ваше прошлое останется с вами. Это еще счастье, что я успела побывать в квартире Тишко до того момента, как туда приехали с осмотром из следственной бригады. Успела-таки провести титаническую работу.

– Ну, ты даешь! – присвистнул Алексей и не стал распространяться о том, что и он кое-что почитал, из тишковского наследия… – Может быть, – с надеждой спросил он, – ты узнала и то, почему он решил использовать Марину?

– Нет, Леша. Не узнала. И есть у меня все основания констатировать, что эта тема не имеет перспективы. Марина уверяет, что у нее самой нет никаких идей. Хотя и предполагает, что милиционер использовал то неудавшееся ограбление квартиры Македонского для того, чтобы потом на нее все свалить. А затем шантажировать. Но что он хотел получить с этого шантажа? Загадка. Конечно, все значительно бы упростилось, знай мы, что Лишков и Тишко имели представление о том, чья она дочка. Тогда понятно: делают игрушкой в своих руках девчонку, а через нее цепляют на крючок папашу. Но это каким же монстром должен быть Лишков! Ты, кстати, имеешь представление о том, что он был за человек?

– Имею. Светка уверяет, что он был тайный алкаш и явный тюфяк. Однако, как она сама же говорит, активно точил на свой карман. Мой отец и Чеглоков отзываются о нем едино, будто сговорясь. Мол, пакостный был мужик, но нужный.

– Мне говорили, что он был склонен к интриганству, к многоходовым комбинациям, – добавила Ковалева.

– Еще бы, – кивнул Алексей. – Ты только прикинь, сколько лет он провел в этих коридорах власти. Вначале депутат – всплыл на первой волне перестройки. Потом чиновник. Затем стянул на себя некие партийные дела. Это сколько же надо интриговать, чтобы так долго быть на плаву!

– Вот, собственно, и все, что мы о нем знаем, заключила Елена Викторовна, а Алексей Юрьевич не стал расширять ее познания.

* * *

Оба дружно вздохнули. И замолчали. Потом так же синхронно перевели взгляд в одну сторону. Из окон Нертова – прямой вид на кабинет Чеглокова. Андрей Артурович не так давно переселился в этот кабинет, по совету службы безопасности: спокойнее, если окна выходят не на улицу, а в глухой охраняемый двор-колодец, в который не может проникнуть посторонний. После того как недавно и по Москве и по Питеру прокатилась волна покушений на банкиров, решили пойти на дополнительные меры предосторожности.

Сейчас, в десять вечера, окна кабинета Чеглокова ярко светились. Отсюда, из нертовского окна, было отлично видно, что шеф еще на месте. Точнее, на этом месте ему не сиделось. Он ходил по кабинету из угла в угол и вокруг стола.

– Бедняга, – опять вздохнула Елена Викторовна, – боится идти домой, остаться наедине с Мариной…

– Глупости, – оборвал ее Алексей.

– Ты еще молод, ничего не понимаешь, – назидательно сказала Ковалева. – Ты даже не в состоянии представить себя на его месте. Ждал бы тебя сейчас такой сюрприз – ты бы тоже мерил шагами кабинет и не мог ни на что решиться.

– Вот я и говорю, что все это глупости. Никто Чеглокова дома не ждет…

Она даже не успела переспросить, куда это Алексей клонит: призывно зазвонил телефон и Нертов схватил трубку.

– Да. Еду. Немедленно, – он почему-то начал кричать, хотя обычно говорил по телефону вполголоса. – Ах, ужин стынет? Ах, я даже не представляю, который час?

"Светлана, – решила Ковалева. – А свистел, что она вернулась жить к матери”.

– С ума можно сойти с этими женщинами, – Нертов бросил телефонную трубку. – Приготовила там какую-то вкуснотищу, праздничный ужин… Сгорю от желания, испепелюсь, не доехав до дома…

– Ну, вы даете, – оторопела Леночка. – У нее ведь завтра похороны!

– У кого? У Марины?

* * *

И тогда они, наконец, рассмеялись. Здоровым смехом людей, у которых больше нет проблем.

До слез.

– Нертов, – шмыгала носом Леночка, промокая потекшую тушь носовым платком, – скажи мне хоть что-нибудь доброе, пока ты не умчался, сгорая от желания. Я осчастливила вас всех, я воссоединила семью, я отвела от вас кучу бед, заработала себе новые морщины в тяжелых думах…

– А еще ты сменила духи, – Нертов потянул носом. – Париж?

– Вена, – с чувством собственного достоинства поправила Ковалева.

И, вскинув кудрявую голову, удалилась за своей долей счастья. В тот кабинет, окна которого зазывно горели напротив.