Впервые Владислав Тобильский встретился с Оришей Гай летом 1942 года, в лагере военнопленных, на окраине Лисичанска…

Он сидел в тени под зданием бывшей шахтной конторы и тупо глядел на измученных, едва передвигающихся людей, когда у колючей загородки еврейского сектора лагеря появилась светлокудрая, тонкая, синеглазая девушка и наклонилась над раненым, почерневшим от боли и смертной тоски пленным. Раненый, глянув на нее, отвернулся.

Девушка достала из маленькой матерчатой сумочки простиранные старые бинты, флакончик с бесцветной жидкостью, осторожно промыла и перевязала рану. А потом легко поднялась, повела широкой бровью на седого, сумасшедшего еврея, бегающего за колючей проволокой, и, опустив голову, направилась к другому раненому, который лежал под старым разбитым тополем. «С этим посложнее, — подумал Владислав, — у него сломана ключица, нужен гипс…» — но с места не двинулся, продолжая наблюдать за действиями девушки.

— Больно, сестрица… — простонал раненый, — в груди горит…

Девушка молчала. Она внимательно разглядывала наскоро перебинтованную рану. Доброе, детское округлое лицо её стало суровым, полные, вишневого цвета губы плотно сжались, а глаза глубже запали в темную синеву глазниц.

— Если бы две маленькие дощечки… — проговорила она.

«Решение единственно правильное, — одобрил Владислав, — ничего другого не придумаешь в этих адских условиях…»

Товарищи раненого сразу же отыскали две дощечки и передали ей. Она молча приступила к делу.

Худое, продолговатое лицо раненого выглядело мужественным и спокойным, только боль расширила и округлила большие серые глаза. Тобильский отвернулся: он боялся людей с широко открытыми глазами.

«Кто разрешил ей делать перевязки?» — недоумевал Владислав. Сколько ни пытался ими заняться он сам, сразу же получал удар прикладом. А эта чистенькая девушка явилась специально, чтобы обрабатывать и перевязывать раны, и никто ее не бьет, не толкает…

Скорбно грудятся обломки металлического копра, и кажется, не только нога, но и все на этом разбитом шахтном дворе, спешно приспособленном немцами под лагерь, наполнилось давящей болью. Даже птицы сюда не прилетают. «А вот эта пришла, — с непонятным самому себе раздражением подумал Владислав и снова посмотрел на девушку, склонившуюся над раненым. — Всех не перевязать…» — решил он и отвернулся от нее.

Жара. На небе — ни облачка. Хочется пить. Потные, давно не мытые волосы слиплись. Тело гудит. Лучше думать о своем, хотя бы о прохладном леднике, который он заметил в еврейском секторе лагеря и вторые сутки разглядывал, медленно строя планы, как раздобыть кусочек льда. Там была желанная прохлада. За колючей проволокой. Если бы найти длинный шест с крючком и попытаться растолковать тому сумасшедшему… Неужели у него не бывает ни единой минуты просветления?

А пролезть под колючей проволокой нельзя, — опасно, охрана, конечно, начнет стрелять…

— Льда, нужно бы льда достать, — услышал Владислав голос девушки.

«Попробуй достань, тебе, видно, все здесь дозволено», — подумал Владислав, метнув на нее сердитый взгляд, и тут же увидал, как трое лагерников в изодранных солдатских гимнастерках, заросшие, грязные, измученные, но решительные, поднялись и направились к колючей ограде, отделявшей ледник. Видимо, многие так же, как и Владислав, думали о льде, и просьба девушки послужила толчком к тому, чтобы сразу несколько человек бросились ее выполнять. Один из них чуть приподнял слабо вбитый в землю кол, и внизу образовалась щель, достаточная, чтобы пролезть одному человеку. Владислав пугливо оглянулся, ища охранников, — вблизи никого не было. К троим смельчакам присоединились еще четверо. Вот один, затем второй, третий, четвертый… пролезли под колючей оградой и сразу же скрылись в провале полуразрушенного ледника. Вскоре оттуда выбрался первый, черноволосый, похожий на цыгана, и, поблескивая ослепительно белыми зубами, победно оглянулся на товарищей. Лицо его озаряла улыбка. Черными, цепкими пальцами он держал облепленные перегнившей соломой куски льда и кричал:

— Давай!.. Там много!.. А холод — как зимой!

Он радовался тому, что достал лед первый. И никто бы его теперь не смог отговорить от опасной затеи.

— Я передам, а ты еще… — предложил ему кто-то из стоявших возле ограды.

Черноволосый отдал добычу и снова нырнул в ледник.

Над сгрудившимися у ограды стояло жаркое солнце. Оно жгло, палило. Куски льда передавались из рук в руки, и счастливчики прикладывали остуженные льдом ладони к накаленным лицам.

Владислав приподнялся. С затаенным страхом он следил за происходящим. Минуты тянулись медленно. От напряжения в ушах стоял шум. Владислав наверняка знал, что каждую секунду в этот шум мог ворваться выстрел, затем второй, третий, смельчаки упадут у ледника, истекая кровью. Взглянул на девушку — она спокойно завернула кусок льда в обрывок плащ-палатки и положила на бледный, потный лоб раненого. «Одного спасает, десяток толкает под пули!» — чуть не крикнул Владислав и, с трудом поднявшись, захромал к ней.

— Я — врач, — сказал он, едва сдерживая волнение. — С медицинской точки зрения вы действуете правильно. Но ведь люди рискуют жизнью, доставая лед…

— Вы — врач?.. — спросила девушка и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Да, врач, хирург. Но не об этом речь сейчас, в эту минуту. Охранники их убьют, — он указал в сторону ледника, где суетились пленные.

Девушка нахмурилась. Она внимательно слушала его. В синих глазах ее Владислав не находил сочувствия.

— Верните людей, — прошептал он. — Только вас они послушаются… Теперь никто из них не думает о смерти. Каждый хочет добыть кусочек льда.

— Возможно… — тихо сказала девушка. — Вы, должно быть, не можете оказывать первую помощь раненым потому, что у вас ничего нет под руками… Я дам вам бинты и немного перекиси…

Она склонилась над сумкой. Владислав увидел на шее девушки плохо затянувшийся рубец от раны.

— Ничего другого нет, — сказала она, разгибаясь. — Наш госпиталь не пользуется централизованным снабжением… А вы тоже ранены?

— Мне не нужна ваша помощь… Возвратите людей, — потребовал Владислав.

— Что ж, попытайтесь это сделать вы.

— Меня они не послушают.

— Они должны подчиниться приказу командира. Среди них вы, должно быть, старший по званию, командир…

— Здесь нет командиров… Люди напрасно рискуют.

Девушка посмотрела в сторону ледника. Теперь глаза ее возбужденно блестели. Владислав не понимал, чего она хочет.

— Раненому необходим лед.

— Мало ли что необходимо каждому из нас.

— Если это необходимо, надо рисковать. Речь идет о жизни человека.

— Возможно, он не стоит тех, которые за него…

— Меня не интересует, кто он, — перебила девушка.

— Но они же рискуют. Пленные, безоружные…

— Мне когда-то говорили, что пленные остаются солдатами. Они и должны рисковать, как солдаты, — произнесла она, не глядя на Владислава.

— Погибнут… Глупо погибнут, из-за двух кусочков льда.

Не успел Владислав произнести эти слова, как послышался приближающийся собачий лай. Два огромных пса неслись к ограде. За ними бежали немцы, крича и размахивая плетьми.

Люди заметались. Всем удалось проскочить за ограду…

Лишь один, черноволосый, пропуская других, задержался, и два пса набросились на него в тот момент, когда он просунул голову в дыру под оградой. Они рвали его и без того изодранную одежду, грызли тело. Крик ужаса, лай и звериное рычание смешались в сплошной рев. Подскочившие немцы хохотали, улюлюкали, притопывали начищенными до зеркального блеска сапогами и размахивали плетьми.

— Тубо!.. Тубо!.. — вдруг крикнул кто-то.

Псы подняли окровавленные морды, отпустили несчастного, и он быстро, подгоняемый инстинктом самосохранения, пролез через дыру, поднялся, пробежал несколько шагов и упал, истекая кровью.

Девушка бросилась к нему. За ней сразу же захромал Владислав. Он грубо взял девушку за руку, когда она наклонилась над пострадавшим, поднял и оттолкнул.

— Идите отсюда! Он и без вас сможет умереть.

Девушка повернулась и пошла из лагеря, провожаемая молчанием. Раздобытый такой дорогой ценой лед таял в руках, о нем забыли. А распластанный на твердой, усыпанной угольным штыбом земле человек постепенно затихал…

Девушка споткнулась и чуть было не упала. Но ее заботливо поддержали и проводили к выходу из лагеря. Владислав видел это и не понимал, почему у людей не было обиды на нее — виновницу, как ему казалось, всей затеи со льдом, кончившейся так трагически.