Он насмешливо улыбнулся, отпустил ее и неторопливо двинулся прочь. А потом затерялся среди гостей.

— Наконец-то! — воскликнул кто-то рядом с ней.

Она обернулась и увидела мужчину с веселыми голубыми глазами. Он не отводил от нее горящего взгляда. С рассеянной улыбкой на губах, она старалась овладеть собой. Она старалась… но ей вдруг стало неинтересно флиртовать. К счастью, шум и хохот позволяли ей притворяться, будто она его не слышит, и, решив, что на сегодня и так достаточно, она старательно проговорила:

— Пойду-ка я к себе. Одна, — твердо добавила она, заметив его заинтересованную улыбку. — Я на ногах с шести утра — день сегодня что-то уж очень долог.

— Вы правы, — согласился он, — и похоже, что еще не скоро кончится. — Ласково улыбаясь, он поймал ее руку и поднял к своим губам. — Пожелаю вам доброй ночи, милая дама. Благодарю вас за приятное общество. Но завтра — новый день, а я тверд в своих намерениях.

Она со смешком высвободила руку и стала пробираться к выходу. Стремительное бегство не спасло Франсин от поцелуев, объятий, поздравлений мужчин и женщин, на которых она натыкалась, и она заставляла себя отвечать в нужном тоне, но теперь ей это давалось с превеликим трудом, дух веселья ее покинул. Однако Франсин не утратила чувства достоинства, к тому же ее подстегивало несколько насмешливое выражение лица наблюдавшего за ней Жиля.

Пробравшись наконец к выходу, она прошмыгнула в дверь и пошла по тряским вагонам к себе в купе. Припав спиной к своей двери, она устремила взгляд в пустоту. Это всего лишь поцелуй, внушала она себе, но знала, что лжет. Это был не просто поцелуй. Это была предумышленная атака на ее чувства. Зачем? Если она была ему так неприятна, как он говорил, зачем было целовать ее? Она не могла объяснить свое состояние усталостью. Она действительно рано встала, но так случалось часто. А путь до Гатвика и рейс до Парижа не были такими уж долгими. Она дольше сидела в автодорожных пробках в Лондоне. Может быть, она еще не оправилась от потрясения, вызванного смертью Малли? Но ей было ясно, что это не так.

Был ли он на похоронах? Франсин не провожала Малли в последний путь из-за тяжелого гриппа. Легло ли отсутствие Франсин пятном на нее? Если да — опять тот же вопрос: зачем он поцеловал ее? В наказание? Но ведь нет же! Нет? Выпрямившись, она сделала медленный, глубокий вдох и стала готовиться ко сну. Из всех мужчин, которые ее целовали, в шутку или любя, ни один не вызвал у нее такого чувства. И оно не проходило. Одно воспоминание об этом поцелуе заставляло ее трепетать. И она здесь лишь потому, что он оплатил ей поездку. Единственная незваная гостья. Зачем ты это сделала, Малли? — мысленно вопрошала она. Зачем ты заставила меня поехать?

С тревожным чувством она лежала на узкой полке и прислушивалась к доносившемуся из салона праздничному шуму, к взрывам хохота. Она… такая заброшенная. Как все глупо. Мелодичные звуки и ритмичное постукивание колес постепенно стали ее успокаивать, и вдруг ни с того ни с сего ей вспомнилось прошлое. Почти забытое далекое прошлое — голос отца, забавный стишок, который он для нее, еще маленькой, сочинил тоже в поезде:

Странно, что она сейчас вспоминает об этом. С грустью, даже с тоской смотрела Франсин сквозь стекло в темную ночь. Он не знал, до чего пророческими окажутся его слова. Ей виделось его лицо, его теплая, ободряющая улыбка и глаза, искрящиеся весельем, когда он сочинял эти стишки, чтобы развлечь ее. Ей было восемь лет, они ехали в Шотландию провести каникулы, которые так и не начались, потому что на следующий день он умер от разрыва сердца и отправился в самый богатый приключениями путь. Франсин всей душой надеялась, что там, в Раю, он встретился с ее мамой, умершей, когда Франсин родилась. Малли сказала, что встретился. И еще она сказала, что теперь он счастлив. Так началось новое приключение — с Малли, во Франции. Теперь и ее любимая Малли умерла, а она уже не ребенок.

Она проснулась в пять утра и с минуту не могла понять, где она. Потом успокоилась и посмотрела в окно. Было еще темно, призрачно сиял снег. Рождество. Счастливого Рождества, шепнула она себе. Ее мучила жажда. Это из-за выпитого вина, подумала она. А если просыпаешься с чувством жажды — уже не заснешь: все мысли сосредоточены на питье. Ее мысли сосредоточились на апельсиновом соке. Организм требовал витамина С. Лежа в постели, она постаралась убедить себя, что ничего такого ей совсем не хочется, она решительно закрыла глаза, потом вздохнула. Она почти ощущала вкус сока во рту, ощущала прохладу и свежесть… А, ну ладно. Она откинула в сторону одеяло, прошлепала в крохотную ванную комнату и посмотрелась в зеркало. Ужас! Она плеснула себе в лицо холодной воды, почистила зубы, накинула халат, сунула ноги в тапочки и осторожно приоткрыла Дверь. Приглушенный свет в коридоре мягко освещал закрытые панельные двери чужих купе. Поколебавшись всего мгновение, она тихо зашагала к салону. Фантастический рассеянный свет мерцал на латунных дверных ручках, серебрил шнуры штор на окнах. Вдруг она обратила внимание на тихие звуки рояля, и дрожь пробежала у нее по спине. Франсин узнала несмело звучавшую мелодию. «Элизе». Дивная, незабываемая мелодия.

Тихо напевая, она беззвучно шагнула к двери и заглянула в салон. Жиль. Распустив узел галстука и небрежно накинув на плечи пиджак, с бесстрастным лицом, с потемневшим от щетины подбородком, он продолжал подбирать мелодию одной рукой, не подозревая о том, что его слушают. Он казался… одиноким. Эти губы прикасались к моим, подумала она и снова затрепетала при воспоминании о муке и наслаждении — о пережитом потрясении. Эти губы тогда медленно приближались к ее губам, и она вспомнила дрожь охватившего ее желания, разлившийся по телу огонь, от которого подгибались ноги, и щемящую боль внутри. Ей захотелось вновь ощутить эту ни с чем не сравнимую боль, испытать это не изведанное ранее чувство. Загореться тем же огнем.

Неожиданно он поднял голову, и она, застигнутая врасплох, покраснела. Она чувствовала себя по-дурацки. Отступить — значило признать свой страх, и она шагнула вперед, изобразив насмешливую улыбку.

— Счастливого Рождества.

Он кивнул, не переставая касаться клавиш.

— Мне захотелось пить.

— Надо было позвонить стюарду.

Она чуть не сказала, что не решилась сделать это, но передумала. Молодые светские львицы, уводящие чужих мужей, всегда звонят стюардам. По крайней мере ей казалось, что должны звонить. Она обнаружила свою неопытность, поэтому промолчала. Прошла к бару, налила себе соку и, поколебавшись, спросила:

— Вам — тоже?

Он покачал головой.

— Вы не ложились? — Глупо, Франсин. Разве похоже, чтобы он ложился?

— Сейчас пойду — сосну пару часов, — рассеянно пробормотал он.

— Приятная мелодия.

— Угу. — Он поднял руку, оборвав мелодию, осторожно опустил крышку рояля и перевел взгляд на Франсин. — Вы не были на похоронах, — без обиняков сказал он.

— Нет. — Странно: Жиль говорил о том, о чем недавно она сама думала.

— Никто из родственников не присутствовал. — Это звучало как осуждение: они не выполнили своего долга.

— А вы были? — тихо спросила она.

— Разумеется, иначе я бы не знал, что вас там не было.

— Ну, вам могли сказать об этом.

Он пожал плечами.

Отпив сока, которого ей уже не хотелось, она тихо произнесла:

— Я очень любила Малли.

— В самом деле? — равнодушно спросил он. — В таком случае вы своеобразно выказываете свою любовь.

— Вы ничего не знаете! Вы никогда не видели нас вместе.

— Верно.

— А слухи — не доказательство.

На его губах мелькнула слабая, совсем невеселая улыбка. Плотнее натянув на плечи пиджак, он встал, с нарочитым безразличием посмотрел на нее и вышел.

Он что, считал, она лицемерит? Это было не так, да он и не вправе судить ее. Подавленная, она дала ему время дойти до своего купе и медленно двинулась следом. Она пыталась заснуть, но эти несколько слов с Жилем не давали ей покоя. А если бы она сказала ему, что у нее был грипп? Что тогда? Вряд ли бы что-нибудь изменилось: он, скорее всего, не поверил бы. Было ясно, что судить справедливо он не способен.

В семь часов ей показалось, что поезд сменил ход, и она встала, чтобы выглянуть в окно. Подъезжали к Женеве. Здесь штаб-квартиры Всемирной Организации Здравоохранения и Красного Креста. Светало, и Франсин смогла различить серебристый блеск реки. Рона, вспомнила она. Мимо пролетел какой-то вокзал и тут же расплылся пятном, они снова набирали скорость, проезжая пригороды Женевы, не отличавшиеся от любых других пригородов. В свете начинающегося дня постепенно проступали сельские пейзажи, они с грохотом неслись к Лозанне. Озеро должно появиться справа. Холодное, глубокое. Замерзло, наверное. Вдруг она почувствовала, что дрожит от холода.

Она приняла душ в крохотной ванной. Ручной душ был неудобным. Но уж лучше такой, чем никакого, сказала себе Франсин. Потом она растерла тело подогретым махровым полотенцем. Не спеша, ведь времени у нее было достаточно, она надела новое кружевное белье и ярко-красное платье, которое сочла элегантным и подходящим для случая, когда она его покупала, но теперь платье казалось Франсин нелепым: ей только длинной седой бороды и мешка с игрушками не хватает… Внимательно разглядывая свое отражение в зеркале, она передернула плечами, потом коротко усмехнулась. Нет, так нельзя, сказала она себе. Малли велела ей приятно провести время, и, очевидно, Жиль не солгал: Жилю она объявила, что ему посчастливилось. Что ж, Посмотрим, насколько мы способны его осчастливить. Забудь, говорила себе Франсин, что он за тебя платил. Забудь его поцелуй… огонь испепеляющий — скорее всего, Жиль кружит головы всем женщинам, от самого нежного до преклонного возраста, и вперед, в атаку. Весь твой многочисленный род, Франсин, отличался воинственностью! Она не знала, так ли это, но мысль воодушевляла. А если Жиль решил вести себя грубо… Подумаешь! Не станет же она опускаться до его уровня. Она не вторглась без приглашения — вот чего ей не следует забывать. Не явилась незваной гостьей! А значит… Кроме того, после окончания этой поездки она вряд ли кого-нибудь из них снова увидит.

Она достала свою косметичку, аккуратно разложила все необходимое и взялась за дело. Через полчаса она снова разглядывала в зеркале свое отражение. Оно ее рассмешило. Смешок перешел в беззвучный хохот — роковая женщина! Карикатура на обольстительницу! Чтобы смягчить эффект, она промокнула салфеткой алую губную помаду. Округлила глаза и в задумчивости склонила голову набок. Решительно не хватало чего-то еще. В поисках вдохновения она выглянула в коридор, все еще пустой, хотя уже было слышно, как начинают шевелиться остальные гости, и ее глаза заблестели при виде гирлянды поинсеттий, изящно обвивающей рожок светильника. С шаловливой улыбкой она осторожно оторвала цветок и поспешила обратно в купе. Приколов над левым ухом, она любовалась эффектом. Превосходно. Впечатляет. Настоящая Кармен Миранда!

В черных туфлях, с черной сумочкой и в черно-красном шарфике, она, высоко подняв голову, вышла. Все еще борясь со смехом, она шествовала по коридору. Навстречу ей шел стюард с подносом чая и, взглянув на нее, опешил, потом ухмыльнулся, попробовал придать лицу невозмутимое выражение, вновь ухмыльнулся и тихонько фыркнул. Широко улыбаясь, она весело спросила:

— Очень вызывающе?

Он прикусил губу и кивнул головой.

— Отлично. Самого счастливого вам Рождества! Чую запах кофе.

Он указал рукой на салон, и она величаво проплыла мимо стюарда, а он прыснул.

Подносивший кофе официант был лучше вышколен — во всяком случае, лучше владел мимикой лица, и только чуть расширившиеся глаза выдавали его удивление. Она обнажила зубы в улыбке и встала в позу. Он заулыбался.

— Bon Noël, мадемуазель.

— Bon Noël, — ответила она, напуская на себя важность.

— Это шутка? — с надеждой в голосе спросил он, оглядывая ее с ног до головы.

— Конечно, шутка.

— Ah, bon! Кофе? Шампанского? Шипучки?

— Пожалуйста, кофе. — Взглянув на его приколотую к карману визитку, она с теплотой в голосе добавила: — Разрешите сказать вам, Жан-Марк, что у вас совершенно очаровательный акцент.

— Merci, — поблагодарил он, слегка склонив голову. Широким жестом пригласив ее сесть, он перебросил через руку салфетку, поставил перед Франсин чашку и осторожно наполнил ее. — Такой шикарная дама заслюжил… почести, — веско заключил он.

Она опустила голову, и он улыбнулся.

— С волками жить — по-волчьи выть, верно сказано?

— По-моему, да, — с чопорным видом согласился он.

— И вот сегодня я решила всех повеселить. Стать предметом разговоров.

— Вы уже им стали, — протянул Жиль с порога.

— Это только потому, что они не знают, кто я, а вы не пожелали сообщить им.

— Как и вы. Жан-Марк, кофе, пожалуйста.

Жан-Марк поклонился и пошел за чашкой, тем временем Жиль уселся напротив нее.

— Не буду вставать, — спокойно предупредила она. — Сегодня я во всеоружии.

— Гм.

С издевательской улыбкой оценивая Франсин, он придвинулся ближе, чтобы разглядеть ее явно накладные ресницы, не приобретенные по случаю этой поездки, а забытые в косметичке со времен костюмированной вечеринки, на которую ее приглашали в День Всех Святых. Наткнувшись на них утром, Франсин решила, что лучше переборщить, чем оказаться тусклой, и тщательно наклеила их. Не отвалятся ли они до вечера — вот был вопрос. Она одарила Жиля ангельской улыбкой.

— Вы выглядите как…

— Кокотка? Знаю. Но мне показалось, что это платье — моя ошибка, а ошибки либо скрываешь, либо… усердствуешь в них. Я выбрала последнее.

— Наверное, было бы лучше первое, — деликатно возразил Жиль. Тихо поблагодарив Жан-Марка, он взял у официанта кофе и отхлебнул, глядя на нее поверх чашки. Она разглядывала его. Он, по всей вероятности, принял душ и явно побрился. Подбородок был идеально гладким, от него пахло, несомненно, дорогим лосьоном для бритья. На нем были отличная итальянская трикотажная рубашка и джинсы.

— Вы оделись не по-праздничному, — проговорила она с неодобрением в голосе.

— Нет. Я заметил, до чего вы эффектно выглядите, еще с утра, когда вы совершили святотатство над праздничным убранством возле вашего купе, и понял, что мне не тягаться с вами, — сухо ответил он.

— Я вас не видела.

— Знаю. Еще раз — счастливого Рождества.

— А первый раз вы мне его желали?

— Я сделал это мысленно, — ответил он еще более сухим тоном, а она улыбнулась, вспоминая, как он поцеловал ее, и ей стало грустно.

Что испытывает женщина, добившаяся любви этого человека? Или просто симпатии?

— Клэр тоже должна была ехать? — неожиданно для себя спросила она.

Он изменился в лице. Замкнулся.

Опустив глаза, она уставилась в чашку.

— Я видела вас на вокзале.

Молчание.

Она с недовольством подняла взгляд и переменила тему:

— Что вам принес Рождественский дед?

— Он еще не приходил. Поезда у него всегда на последнем месте — тут он отдыхает, прежде чем олени помчат его домой, в Лапландию. — На мгновение вскинув голову и взглянув на потолок, Жиль тихо сказал: — Мне послышалось, что он спустился.

— Болтун, — бросила она, не сознавая, что смотрит на него и грустно улыбается.

Он допил кофе, встал, на мгновение устремил на нее пристальный взгляд, как накануне в вагоне-ресторане, и лукаво, с невыразимым обаянием улыбнулся.

— Ваша маргаритка поникла.

Машинально подняв руку, она поправила цветок и с укоризной пояснила:

— Не маргаритка, а поинсеттия.

— Что бы там ни было, она все-таки поникла. Простите, мне пора выставлять херес и пирожки.

Она нахмурилась, потом поняла: это значит, играть роль Рождественского деда с оленями. Нет, она не думала, будто он станет этим заниматься, просто он воспользовался предлогом, чтобы уйти. А вот ее покойный отец — другое дело. Она хорошо помнила ритуал с чулком и оживление в доме после посещения Рождественского деда. Малли ничего такого не изобретала. Она не признавала сентиментальщину, как сама выражалась, хотя всегда была необыкновенно щедра, что касается подарков. Если не говорить про этот, последний. Доставшийся от Жиля.

— Где же ваша веселость? — пожурил ее Жан-Марк, стоя у Франсин за спиной.

Она обернулась и с улыбкой протянула чашку, чтобы он вновь ее наполнил.

— Извините.

А когда стали собираться остальные гости, она воспрянула духом и вместе с ними смеялась над своим шутовским видом, притворялась общительной и оживленной. Притворялась, пока в салон не вошла Маргерит, взглянувшая на нее не то с неприязнью, не то с насмешкой, а возможно, с неприязнью и насмешкой. Еще у двери Маргерит грубо щелкнула пальцами, требуя шампанского.

Когда объявили, что завтрак подан, все направились в вагон-ресторан — гурьбой, как возбужденные дети, подумала Франсин. Они смеялись, переговаривались, а потом громко выражали восторг при виде всевозможных подарков в яркой обертке, грудами наваленных на каждом столе, включая ее стол. Она в недоумении подняла глаза на Жиля, севшего напротив нее.

— Может, вы мне и не нравитесь, — тихо произнес он, — но выказывать грубость к вам я не намерен. — Дотронувшись до свертков, он сказал: — Разверните — это вам.

Она не собиралась…

Вдруг задохнувшись, отчаянно дергая носом, чтобы не разреветься, а то наверняка отвалились бы накладные ресницы, она опустила голову и стала возиться с розовой ленточкой на одной из коробок.

— Это — так, пустяки. Я не ожидал, что вы появитесь здесь.

— Почему же? — хрипло спросила она. — Вот мне никто не сказал, что меня не приглашали. Я не знала, что поезд зафрахтован.

— Я уже понял, дело не в этом. Я думал, вы найдете способ лучше употребить свое время.

— Найду что-то лучше дорогостоящей поездки по Швейцарии?

— Да.

— А если бы вы думали, что я поеду, вы купили бы мне подарки?

— Да.

— Но я вам несимпатична, а вы не любите ходить за покупками.

— Я и не ходил. Ходила моя секретарша, — ответил он. — Я всего лишь составил список.

— Но, судя по их виду, подарки упаковывал знаток своего дела, — проговорила она.

— Разумеется.

— Так как же…

С неожиданной улыбкой он заговорщически наклонился к ней и шепнул:

— Я оторвал несколько карточек.

— С подарков, предназначенных другим дамам? С тех, что подошли бы женщине независимо от возраста и вкуса?

— Угу.

Молча остановив на нем взгляд, все еще с недоумением на лице, она тихо сказала:

— Я вас не понимаю.

— Не понимаете?

В растерянности указывая на подарки, она пробормотала:

— Прекрасный жест. Спасибо.

— Пожалуйста. И разверните их, будет вам любоваться красивой упаковкой. Позже увидимся. — Он встал и направился в салон.

Интересно, он ест когда-нибудь? — подумала она. А он — он получил подарки?

— Эй, Красный Цветок! — крикнул кто-то с другого конца зала. Она подняла голову и криво усмехнулась своему другу с веселыми голубыми глазами. — Зачем же сидеть одной? И киснуть?

— Все в порядке! — ответила она. — Правда!

— Вздор!

Выбравшись из-за стола, он подошел к ней, собрал в охапку ее коробки и зашагал обратно к своему столу.

Делать было нечего, она взяла сумочку и последовала за голубоглазым весельчаком. Супруги-американцы сидели по ту сторону прохода, и она улыбнулась им, поздравила с Рождеством. Они тоже улыбнулись, похвалились подарками. Наконец и она развернула свои: черный, вызывающего фасона пеньюар, который она поспешила запихнуть обратно в пакет, обратив внимание на то, как оживился при виде вещицы ее приятель, заколка для шарфа, шарф — с маркой «Гермес», обомлев, отметила она, духи, бальзам для ванны, коробка швейцарских шоколадных конфет. И это он назвал «пустяки»? Оглядываясь вокруг, она увидела, что у других было нечто в том же роде; у мужчин — галстуки, сигары, булавки для галстуков. Она в изумлении покачала головой. Конечно, все это стоило ему целого состояния. Но он располагал состоянием, он так и сказал.

— Флиртуем все время, — игриво спросил ее новый друг, — или только до и после еды?

Вздрогнув, она подняла на него глаза и усмехнулась. Лицо его светилось надеждой. Приятнейший человек.

— До и после.

— D'accord. И только на глазах у Жиля? — задумчивым голосом тихо протянул он.

— Нет! — Чувствуя, что краснеет, она быстро опустила глаза и фыркнула. — Но лучше всего на глазах у Жиля.

— А причина?

Она встряхнула головой, а он расплылся в улыбке. В его глазах заплясали смешинки.

— Поскольку Жиль в настоящий момент отсутствует, поговорим без затей, да?

— Да, пожалуйста.

Во время еды они развлекались ничего не значащей беседой и Франсин разглядывала альпийские луга, проносившиеся мимо роскошные особняки и ветхие деревянные домики.

— Подъезжаем к Лозанне, — объяснял он. — Видите, там, на горизонте, Савойские Альпы? Смотрите, — указал он, — вон шпиль собора.

Она кивнула в знак того, что видит и что поняла, город, старинный и красивый, построен как бы террасами, а потом обратила взгляд в другую сторону — на озеро. Оно было свинцово-серым — как тяжелые облака в холодном небе над ним. Франсин подумала, что хорошо бы увидеть озеро летом, под ясным голубым небом, когда пароходики снуют взад-вперед. Даже в этот пасмурный день везде бросалась в глаза поразительная чистота.

Она продолжала с интересом разглядывать все вокруг: многолюдный вокзал, мимо которого они проехали, сбавив скорость, огромную елку, сверкавшую огнями и украшениями. Она знала, что скоростным поездом из Парижа сюда чуть больше трех часов езды. Они двигались немного медленнее — не прямиком. В этом и был весь смысл поездки — увидеть как можно больше великолепных пейзажей. Когда они закончили завтракать, Лозанна скрывалась позади. Они вернулись в салон. Ее новое прозвище, Красный Цветок, к ее удовольствию, прижилось. Все называли ее только так. Кроме Маргерит, подчеркнуто игнорировавшей Франсин. Маргерит сопровождал высокий худой мужчина, которого Франсин еще не видела. На его изможденном лице запечатлелся страх. Франсин поинтересовалась, кто это.

— Ее муж, — сухо произнес Жиль у нее за спиной. — Он не выходил из купе. Неважно себя чувствовал.

— Неудивительно…

— Но-но, — тихо предостерег он.

— Я просто хотела сказать…

— Знаю, что вы просто хотели сказать. Любуйтесь пейзажем.

Внезапно почувствовав, что его присутствие смущает ее, она обернулась к нему с небрежной улыбкой и скользнула к месту неподалеку. Она совершила ошибку — Жиль тут же подсел к ней, и так близко, что это было чересчур.

— Маргерит — сестра Клэр.

Он стал ей что-то объяснять! Это ее так удивило, что на мгновенье она забыла, как ее стесняет то, что он сидит слишком близко, и, повернув голову, почти коснулась его лица. Тут же резко отвернувшись, она пустыми глазами уставилась в окно.

— А-а.

— Вот именно.

Лихорадочно соображая, что бы такое сказать, чтобы ослабить напряжение, которое, скорее всего, ощущала только она, Франсин вдруг обратила внимание на вид за окном.

— Какая красота! — воскликнула она.

— Монтрё, — сообщил он тоном еще суше.

— Такое впечатление, будто город растекается вниз по склонам… А эти железные дороги!.. Почти вертикальные! — Прекрати болтовню, мысленно одернула себя Франсин.

— Фуникулер… — Легким прикосновением к ее плечу он привлек внимание Франсин к виду с противоположной стороны, и у нее глаза расширились от восторга. — Замок Шильон.

— Он будто встает из воды!

— Угу… — Жиль?

Он поднял голову и улыбнулся кому-то поодаль.

— Извините.

Скрывая легкую насмешку во взгляде, он соскользнул с сиденья и отошел — наверное, чтобы рассказать кому-то об увиденном в окне. Она смотрела ему вслед, восхищаясь его мощной фигурой, но вдруг перед ней встала другая. Она захлопала глазами и улыбнулась любителю пофлиртовать.

— Ну-с? — лукаво протянул он.

С жалким смешком она подняла руку и, зная, что он поймет ее правильно, погладила кончиками пальцев щеку своего голубоглазого друга. Она заметила, что Жиль следит за ней. Оторвав от Жиля взгляд, она опустила руку. Нелепо только и думать о нем! Ей все равно, как он воспримет ее шалости.

— Да-да, — согласилась она.

Голубоглазый весельчак сел напротив нее и стал отчаянно с ней любезничать, при этом нисколько не нарушая приличия.

Поезд повернул, и сказочный замок скрылся из виду. Она снова смотрела на заснеженные горы, но думала только о том, что в противоположном конце вагона находится Жиль. Она будто все еще ощущала его прикосновение к плечу и его дыхание, щекотавшее ей щеку. Все оплачено. Прекрати, прекрати же!

Горы, альпийские луга, заснеженные поля, красивые деревушки, почти не тронутые современной цивилизацией. Заброшенные, дикие, прекрасные. По мере того как один дивный вид за окном сменялся другим, у нее иссякал запас восторженных эпитетов. Путешественники сидели и тихо беседовали, любовались видами, рассказывали друг другу о себе, а небо постепенно прояснилось и стало голубым. За окном все казалось резко очерченным и холодным: тени, ярко освещенные склоны гор, зеленые шатры елей, качнувшийся высоко над ними вагончик канатной дороги, солнечные блики, отскакивавшие от стекол в вагончике.

Они сделали долгую остановку в Бриге. Зачем, она не знала. Может, чтобы восполнить запасы. Все, у кого были с собой теплые пальто и зимняя обувь, вышли размяться и разглядывали три золоченые маковки выстроенного в стиле барокко и недавно отреставрированного замка. Ей захотелось побывать в городе, осмотреть его, ощутить хруст снега под ногами, пообщаться с людьми. Оказаться подальше от Жиля и от чувств, которые он в ней пробуждал. Она последней вернулась в поезд и пошла в купе привести себя в порядок. Сменила сапоги на туфельки и направилась в вагон-ресторан. Запах жареной индейки щекотал ей ноздри.

Бригада поваров и официанты великолепно поработали. Франсин, нагуляв аппетит на свежем воздухе, поспешила к своему столу и обнаружила, что Жиль намеревался обедать в ее обществе.

— А я уже думала, вы вообще не едите, — сказала она глупейшую фразу, на что он повел бровью и бросил на Франсин насмешливый взгляд. Отвернувшись к окну, чтобы не смотреть на Жиля, она обратила внимание на почти вертикально вставшие рельсы и удивилась тому, что находятся храбрецы или безумцы, ездившие по дорогам, которые ведут прямо в небо. Эта страна была как художественная открытка, а Жиль говорил, что швейцарцы — народ неинтересный. Может, это их национальная шутка, означающая совсем обратное?

— Не одни банки и часы с кукушкой, — заметил он, улыбаясь.

— Нет, одни горы и фуникулеры, — ответила она ему в тон, понимая, что он наблюдает за ней.

Почему, почти с отчаянием думала Франсин, он так странно действует на нее? Почему он то толкает ее на резкость, то лишает дара речи? Она не владеет собой. Откуда у нее эти смутные желания?

Обед продолжался долго, гости веселились, и Франсин была рада, когда кто-нибудь подходил во время перемены блюд и присаживался у их стола, чтобы обменяться двумя-тремя словами с ней и с Жилем. Над Жилем подшучивали. Почему? Неужели он жил не как все? Похоже, они думали, что он только и делает, что сидит в своем банке. А еще играет в гольф, вспомнила она. И катается на лыжах. Жиль во время обеда следил за ней и очень ее смущал. Когда обед закончился и гости перешли к коньякам и ликерам, она не удержалась и спросила:

— Почему они подтрунивают над вами?

Он, расслабившись, откинулся на спинку кресла, улыбнулся.

— Потому, что знают, что я терпеть не могу приемов, почти никогда не посещаю вечера, не следую за сливками общества в Санкт-Мориц или в Клостерс, или туда, где сейчас модно бывать. Потому, что им не верится, что я — и вдруг затеял такую поездку.

— Вы не любите общество людей?

— Конечно, люблю, но — понемногу.

— Вы любите наблюдать, а не общаться, верно?

— Угу. А вот вы, Красный Цветок, человек общительный, да? Порхающая бабочка. А людей вы совсем не любите.

— Люблю… и очень многих, — тихо возразила она. — А вам не следует делать выводы из того, что могла, не подумав, сказать Малли.

— В том, что касается вас, полагаю, можно смело делать выводы.

— Вот как? — Она рассердилась и стала собираться, чтобы уйти. — Извините, мне не хочется выслушивать это. То, что вы оплатили мою поездку, не дает вам права оскорблять меня.

— Моя с Малли дружба дает мне право вступиться за нее.

— Нет. Малли любила меня, как и я ее, и мы очень хорошо понимали друг друга.

— Увы, она слишком хорошо вас понимала. Если и вы понимали ее так хорошо, как вам казалось, зачем было обижать ее?

— Я ее не обижала! — с возмущением ответила Франсин. — Мне было восемь лет, когда она стала моей попечительницей, наставницей и наперсницей. Если кто знал ее, так это я! Не вздумайте касаться моих чувств к ней или ее — ко мне! — Лицо Франсин выражало негодование. Она вскочила на ноги, схватила сумочку и зашагала к спальному вагону.

Жиль догнал Франсин и заставил остановиться. Прижав ее к стене, он стоял перед ней с суровым лицом.

— Она любила вас, а вы были к ней так невнимательны. Она говорила…

— Слышать не хочу, что она говорила! — в исступлении перебила Франсин. — Она меня любила, я знаю, это так, и не поверю, чтобы она дурно обо мне отзывалась. Это в вашем понимании я безнравственная эгоистка.

Поймав ее за руку, он холодно произнес:

— Не надо тыкать меня в грудь.

— Предпочитаете остаться без глаз? Я сейчас на все способна. Я бы вам голову оторвала! — Франсин редко выходила из себя, редко так обижалась, как сейчас. Она еще не оправилась после неожиданной утраты, еще не была готова говорить о Малли и обсуждать свои чувства к покойной крестной. — Кто дал вам право выступать в роли благодетеля, который заботится о спасении моей души?

— Малли!

— Не зовите ее так! Это я ее так звала!

Она отвернулась в сторону и смотрела невидящими глазами в конец коридора.

— Вы плачете, — мягко произнес он.

— Ну и что? — с вызовом спросила она.

— Зачем бы Малли стала рассказывать мне о вас небылицы?

— Не знаю. Не знаю, зачем ей вообще было нужно что-либо рассказывать вам! Я о вас слыхом не слыхала! Если бы вы с Малли были такими друзьями, как говорите, уж мне было бы про вас известно!

— Необязательно. Малли четко разграничивала свою личную и деловую жизнь.

— Вы — о деньгах? — Громко фыркнув, в надежде скрыть, до чего она расстроена, Франсин бесцветным голосом произнесла: — Полагаю, теперь вы станете утверждать, будто я просто гонялась за ее состоянием.

— Нет, потому что к концу жизни у нее почти ничего не осталось, и я уверен, вам это известно.

— Да, — проговорила она сквозь зубы. — Так сколько длилось ваше знакомство?

— Много лет. Мой отец распоряжался ее делами при жизни ее мужа, а когда мой отец ушел на покой, а ее муж умер, мне по наследству достались ее дела. Я летал к ней два-три раза в год. Она была мне очень дорога.

— А я ее любила!

Он не сводил с Франсин задумчивого взгляда.

— Почему вы не приехали на похороны?

— У меня был грипп, — прямо ответила она.

— Понятно.

— Слава Богу. — Франсин оттолкнула его и поспешила в свое купе. Войдя, захлопнула за собой дверь. Она судорожно втянула воздух, медленно выдохнула и, совершенно расстроенная, устремила взгляд в пустоту. Она ничего не сделала и не заслужила такого обращения. Франсин была совершенно уверена в этом. Так вот, как только они сойдут с поезда на первой станции и поедут в отель, она подумает, как ей самой вернуться домой. Возможно, ей удастся сесть на поезд до Цюриха, а оттуда можно будет лететь. Сейчас она смоет весь этот безобразный грим, приведет себя в порядок и вернется в салон, где проведет время в тихой беседе. Через несколько часов они попадут в отель, и все будет хорошо.

Она выпрямилась, взяла косметичку и начала приводить себя в порядок. Убрала дурацкий цветок, расчесала волосы, надушилась, сделала глубокий вдох и вышла. Жиль ждал, прислонившись к окну напротив ее двери. Только взглянув на него, она решительно направилась в салон, но он остановил ее.

— Я не хотел вас расстроить, — тихо произнес он. — Я не думал, что расстрою…

— Вы меня не расстроили, — поспешно возразила Франсин. — Но не думали же вы, что своими оскорблениями меня развеселите!

— Нет, — наконец тихо произнес он с задумчивым лицом. — Мари-Луиз была в преклонном возрасте, возможно, ее взгляды устарели и она не понимала современных нравов. Вероятно, у нее сложилось ложное представление о вашем поведении.

— Вероятно, — холодно согласилась она, все еще не поворачиваясь к нему.

— И я не думал, что для вас так много значит мое о вас мнение.

— Ровным счетом ничего не значит!..

Он странно улыбнулся и повернул ее к себе.

— Вы потеряли свой цветок.

— Я убрала его, — коротко ответила она.

— Так нельзя. — Он протянул руку и, у нее за спиной, сорвал другой цветок. Потом аккуратно заткнул его ей за ухо. Прикосновение его длинных пальцев к ее шее и волосам вызвало у Франсин мгновенную дрожь, и она попробовала отстраниться от него.

— В чем дело? Вы замерзли?

— Нет. — Она не могла замерзнуть. Поезд хорошо отапливался. — Отпустите меня, Жиль. Мне кажется, нам больше нечего сказать друг другу.

Не обращая внимания на ее слова, он бережно взял ее за подбородок и заставил поднять лицо.

— Я не понимаю вас. И не могу поверить, чтобы Малли лгала. Но пусть все, что она сказала, — правда, даже зная о вас все, что я знаю, мне хочется прикоснуться к вам. Поцеловать вас. Вам это известно, верно? Вы это поняли вчера, когда я поцеловал вас.

— Нет, — ответила она безжизненным голосом, но вновь вся затрепетала. Она упорно продолжала смотреть вниз.

— Не лгите мне.

С возмущением посмотрев на него, она спросила:

— Зачем вы меня поцеловали? В насмешку? В наказание?

— Нет, — просто ответил он. — Мне так захотелось.

— И вы считаете это оправданием?

— Нет. — Не отпуская ее подбородок, он взял в ладони ее лицо, наклонился и нежно прикоснулся губами к ее губам. Она дернулась, будто от укуса.

— Не надо, — прохрипела она.

— Тогда отбивайтесь.

— Нет, — простонала Франсин. Потрясенная, она обмякла, будто тряпичная кукла, когда он повернул ее лицо к своему и снова прикоснулся губами к ее губам. От этого нежного, невероятно возбуждающего прикосновения она еще раз глухо застонала и почувствовала, что ее тело тает. Франсин собралась с силами и оттолкнула Жиля. Прерывисто дыша, она с негодованием смотрела на него, но, когда он положил ей руки на спину и мягко притянул к себе, она позволила, да, позволила ему заключить ее в объятия. Она и впрямь лишилась воли. Где-то в уголке ее сознания билась мысль — освободиться, но Франсин уже отдалась наслаждению. Ей было страшно стыдно, но она сама хотела этого! А он — он так и предполагал, верно? Если считал ее распутной?

Ее ладони скользнули ему на грудь и задержались там. Оглушенная, утратив чувство реальности, она смотрела ему в глаза, взгляд которых уже не был ни злым, ни задумчивым, ни безразличным. Эти глаза искали ее глаза, прежде чем он склонился к ее губам. Он снова поцеловал ее, нежно касаясь и отпуская, касаясь… впиваясь в ее рот, и влечение, нараставшее в ней с той минуты, как она его увидела, переросло в желание. Она ответила на его поцелуй. Дождавшись ответной вспышки, он стиснул ее в объятиях. Их желание, их страсть уже не знали преград.

Прикосновения, поцелуи — больше ничто не имело значения. Его запах, тепло его тела и сила, наслаждение и боль… Поезд грохотал в унисон с ее колотившимся сердцем. Они целовались с упоением, охваченные, казалось, одинаково сильным желанием, а ее тело как бы проснулось от спячки, и она тянулась к нему, поудобнее прилаживаясь к его крупному телу, и ощущала его силу, его самообладание и страсть.

— Я знал… я не ошибался, — тихо прошептал он.

— Не ошибался?..

— Ммм… Мое купе там, в конце, — хрипло добавил он, и его губы потянулись к ее щеке, к уху и обратно — к ее губам.

— Что?

— Мое купе. Там удобней.

Вдруг осознав, что он имеет в виду, она испугалась и замотала головой.

— Пошли.

— Нет, — шепнула она.

Он отодвинулся и пристально посмотрел на нее.

— Нет? — тихо спросил он.

— Нет.

— Почему?

— Потому что мы незнакомы, потому что…

— Раньше для тебя это не было препятствием.

Она остолбенела, устремив на него непонимающий взгляд.

— Что?

— Говорю — раньше для тебя это не было препятствием. Ты доступна для всех. Почему же — не для меня?

— Так вот в чем дело? — произнесла она, все еще не веря услышанному. — Вы пытаетесь мне что-то доказать? — Не задумываясь, она оттолкнула его. Она замахнулась, чтобы ударить по этому заносчивому лицу. Он без труда, будто уже не раз делал это, поймал ее руку за запястье и сжал с такой силой, что руку свело от боли. Вдруг раздался грохот, похожий на раскат грома. Он застыл, наклонил голову, будто прислушиваясь, и, не отпуская ее руки, схватился за поручень, когда поезд рвануло и завизжали аварийные тормоза. От внезапного снижения скорости вагон угрожающе качнулся, и их отбросило назад, потом резко зашатало — машинист силился остановить бегущий поезд.

— Хватайся! — закричал Жиль.

Но, кроме него, хвататься было не за что.