В этот раз я опять пробуждаюсь от долгого глубокого сна. Бот знает, как я пережил это бегство от времени, секрет которого, как думал, я нашел. Эту идею мне подсказали маленькие лесные млекопитающие, маленькие двухголовки.

Это длится уже… Я не знаю. Я перестал вести календарь. Я потерял чувство времени.

Я заметил, что с наступлением зимы эти животные едят какую-то особую траву, растущую у подножия гигантских грибов. Затем они отыскивают пещеры и подземные гроты и, впадая в спячку, проводят долгие месяцы. Как медведи и черепахи на Земле.

Итак, ко мне пришла эта идея, и я пожевал этой сухой кисловатой травы, совершенно не беспокоясь, содержит ли она какие-нибудь отравляющие вещества. Зачем? Ведь смерть для меня не существует. Я закрылся в своей хижине и впервые впал в состояние полного беспамятства. Это было единственное средство забыть, не думать больше, отречься от жизни. Замена смерти, которая меня забыла.

Постепенно я увеличивал дозу, и время текло вокруг меня песочными часами. И во время моих снов Смерть приходила ко мне на кончике жала ядовитого насекомого, на клыках крысы или с нашествием неизвестных, но вредных вирусов. Откуда я знал все это?

Эфемерная смерть, безусловно, так как инкубатор меня тут же воскрешал, и я все начинал сначала.

Но в этот раз я пережил все… Смерть, время… смерть!

Одевшись, я вижу, что стол, стулья и буфет покрыты толстым слоем пыли. По хижине плавает какой-то странный запах — запах старости и вечности. Ну, живо! Нарвать еще травы, прежде чем воспоминания навалятся на меня, и спать… спать… забыть… забыть… Я встаю, вытираю пыль с зеркала, и в нем отражается какой-то старик.

Какой-то мрачный и угрюмый старик, несмотря на длинную белую бороду и клочковатые волосы, рассыпавшиеся непокорными прядями. Так, значит, я проспал все это время! Сколько же мне сейчас лет? Нет. Не думать… не думать… Трава! Быстрее! Я толкаю дверь, но одна из досок прогнила и падает теперь с глухим стуком.

Ставни единственного окна в плачевном состоянии и, сорванные с одного края, болтаются на втором. Однажды на мою голову обрушится и крыша хижины, изъеденная термитами.

Я хочу бежать, но, — увы! Это невозможно. Мои ноги слишком стары, они слабы, затекли и не гнутся. Я хватаю какую-то палку и, опираясь на нее, выхожу на поляну.

Кладбище тоже довольно сильно состарилось. Машинально я останавливаюсь и смотрю. Все они здесь, все Джоны Кларки. Целая группа Джонов Кларков, которых я собственноручно похоронил здесь, «на моем маленьком кладбище». Джон Кларк номер один…

Джон Кларк номер два… Джон Кларк номер три… и так далее.

Первый раз я рыл могилу заранее, чтобы, родившись, не терять времени. После каждого воскрешения я тащил свое старое тело и с отвращением зарывал на кладбище. Эта работа была мне противна.

Но сегодня это невозможно. Я слишком стар, у меня нет больше сил, чтобы выкопать достаточно глубокую могилу. Ба! Номер двенадцать позаботится об этом. Или номер тринадцать, или четырнадцать. Или любой другой! Однажды они заполнят всю планету. Сотни! Тысячи Джонов Кларков… Ведь это никогда не прекратится! И я буду своим могильщиком до конца времен! Спать и умножать могилы. Больше мне нечего делать.

Я отмахиваюсь от этого ужасного видения и направляюсь в лес. Ого! Но что здесь произошло? Впечатление такое, будто в деревья попала молния. Некоторые из них обуглены, некоторые вырваны с корнем, некоторые лишились листвы. Мне кажется, что какой-то ужасный ураган опустошил здесь все другого объяснения я не нахожу.

Я ускоряю шаги, но это нелегко мне дается. Обеспокоенный, я вхожу в этот разрушенный и опустошенный лес и вижу всего лишь несколько жалких травинок тут и там. Все животные, обитавшие в лесу, покинули его. Я внимательно прислушиваюсь. Никаких криков, никакого стрекотания, треска насекомых, никакого щебетания птиц, никакого таинственного шороха и шелеста в кустах. Вокруг меня царит тяжелая, мрачная и глубокая тишина.

Я иду вперед, останавливаюсь, оглядываюсь направо и налево.

Но ничего, ничего нет. Чудесная трава — и она тоже! — исчезла под обожженным солнцем. В том месте, где, она росла в изобилии, нет и травинки.

Я чувствую, как меня охватывает отчаяние, огромное и безысходное, и я не могу больше сдерживать слезы. Я бессильно падаю на пенек… Но нет, надо действовать! Может, где-нибудь дальше… в направлении гор… С трудом я возобновляю движение, борясь со старостью, скорбью потери и охватившей меня тревогой. Каждый шаг для меня утомителен, ужасен, изнурителен, слишком тяжел для моих бедных несчастных стариковских ног. Кроме того, меня начинает, мучить голод. Поначалу это всего лишь смутное ощущение, но постепенно оно перерастает в мучительное чувство. Голод… Жажда… Я зацепился за шипы и колючки расщепленного дерева и осознал, что стреляюще-колющая боль начинает зарождаться в моей правой ноге. Моя лодыжка очень сильно распухла. Стальные ножи работают уже в обоих ногах и поднимаются на штурм моего тела.

Я обессиленно валюсь на сухую, выжженную землю. Бесполезно пытаться добраться до ракеты, чтобы обратиться к последнему запасу антибиотиков.

Бесполезно… Теперь уже поздно пытаться приостановить охватившую меня болезнь. О боже! Как больно! Даже эта ужасная агония не щадит меня. Моя голова пылает, огонь пожирает мое тело. Я закрываю глаза, а когда открываю их вновь, то вижу, как солнце цвета крови садится за горами. Итак, будет ночь! Ужасная ночь. О, моя голова!..

Из оцепенения меня выводит тошнотворно-мерзкий запах, и я вижу свои раны, которые кровоточат и темнеют. Загрязнение вызвало жар и лихорадку, но это уже не имеет никакого значения.

Охваченный ужасом, я сгоняю насекомых, копошащихся на моих ранах, но они возвращаются снова и снова смертельным роем.

Побежденный, я смотрю в небо под порывами ветра. Я смотрю на ночь. Ночь, конца которой я уже не увижу!

Я похоронил свое стариковское тело, изъеденное насекомыми, на месте смерти. Еще один Джон Кларк. Одиннадцатый из серии.

Я, номер двенадцать, вернулся к своим старым делам и заботам, так как знал, что отныне не смогу освободиться от течения Времени. Я кое-как подлатал хижину, починил мебель и навел везде порядок, Я даже провел инвентаризацию остатков лекарств, находящихся в автоматической аптечке. Маловато.

Чтобы избежать ненужных страданий, я взял себе за правило никогда не выходить из дома без термического оружия. Один меткий выстрел отныне сможет избавить меня от ненужных страданий и болезненной агонии. Но, к несчастью, есть то, с чем не может бороться никакое оружие. Это заболевание души. Мучительное воспоминание об Арабелле, которое я храню в своей бессмертной душе. И которое грызет меня, не переставая. О, как я жалею о своем поступке! Я мог бы попытаться починить ее электронный мозг.

Немного терпения, и я, безусловно, добился бы успеха… А теперь!

И птиц больше нет, они так и не вернулись. Если бы они могли вернуться! Я бы все отдал за то, чтобы снова услышать человеческий голос! Даже если бы это было лишь иллюзией!

Я начал болтать во весь голос, говорить неизвестно что… всякие глупости… все, что приходит в голову… Но все это не то… Охотясь у подножия гор, я открыл один уголок, где царило эхо. Обладая воображением, можно было представить, что…

О, конечно, это может показаться смешным, но в условиях одиночества воображение оказывает неплохую услугу. Вчера, например, во время каждодневного моего обеда, я расставил на столе четыре тарелки, представив, что у меня в гостях Бернард и Марго.

И, конечно, Арабелла. Я вообразил, как мы вчетвером весело болтали: обменивались взглядами, мнениями, идеями и открывали друг другу маленькие тайны. А потом, в конце обеда, неожиданно, как снег на голову, появился старина Джо. Глупо, что он мог заставить нас смеяться над его историями, которые мы, к несчастью, уже хорошо знали.

Но это уже не получается, не идет. Я плохо помню лица и характеры. Они ускользают из памяти. Бывают такие моменты, когда я совершенно все забываю и теряюсь, поэтому все рушится и гниет.

И я сижу, как идиот, перед пустыми тарелками и молчащими стульями.

Затем я встаю и подхожу к зеркалу. Здесь я провожу часы, разглядывая свой силуэт и наблюдая за своими жестами. Я громко разговариваю сам с собой, стараясь говорить разумно и уверенно, вступаю в бесконечные беседы и задаю вопросы, отвечая на них сам себе, время от времени пытаюсь возражать голосом своего воображаемого собеседника.

Конечно, я всегда прекращаю это занятие, но оно приносит мне облегчение. Потом я смеюсь и пожимаю плечами.

Я кладу на траву свою ношу, состоящую из свежего мяса, и, присев на корточки, смотрюсь в чистую и прозрачную воду лужицы.

Серебристая поверхность отражает меня. Я любуюсь собой, разглядываю себя подробно и во всех деталях, с восхищением и любовью.

— Добрый день, Джон…

— Добрый день, Джон…

— Хорошая погода сегодня…

— Очень хорошая, Джон…

— Жизнь прекрасна, Джон…

— Прекрасна, Джон…

С дерева слетает лист и падает на мое отражение. По нему пробегает рябь. Мой двойник дрожит, рассыпаясь, и я встаю, говоря себе, что есть очень много того, что я могу сделать в своей жизни.

Бесконечное множество дел! Я был рожден не для какого-то периода времени… Я создатель, творец! Фантазер и мечтатель… Я — Джон Кларк!

Ах, если бы только здесь, на Рока, были бы первобытные люди!

Я бы им показал, кто я такой! А, Джон? Я им покажу, да? Не так ли, я им покажу это?

Я хватаю добычу и бреду к хижине. Да, я им покажу, что может сделать Джон Кларк! А! Если бы здесь было бы какое-нибудь существо, которому-я мог бы внушить свои идеи! Все мои идеи! Только бог знает, есть ли у меня эта идеи! Я построю дороги, мосты, памятники, наземные города! Я буду править в мире своих идей! Я есть я, и я всегда буду Джон Кларк! Великий Джон Кларк! Вечный и бессмертный Джон Кларк!

Д-Ж-О-Н К-Л-А-Р-К!

Я вижу свое имя, написанное огромными огненными буквами в необъятном небе…

Д-Ж-О-Н К-Л-А-Р-К!

Следует ли мне отождествить себя с другим Бессмертным, который мог быть пилотом, чья ракета на заре времен упала на Землю, и который впоследствии был назван «Бог и его Сын»?

Должен ли я взойти на Голгофу и пожертвовать собой за ошибки и грехи человечества?

Должен ли я снова завоевать этот потерянный, но все же существующий мир?

Должен ли я прославить свое имя, идеализировать или проклясть его?

Д-Ж-О-Н К-Л-А-Р-К!

Внутри хижины все ожило. Время помолодело, как в начале мира. Зеркало заискрило и брызнуло мне в лицо.

— О, ты, Джон Кларк, сойди с этого зеркала и направь мою душу! Вон отсюда, Джо… Вон отсюда, Бернард… Вон отсюда, Марго… И ты, Арабелла, тоже. Вон из моей головы, моей жизни и моего прошлого. Да, это так… мало-помалу… в небытие, в забвение, горите вы все в золе воспоминаний; Исчезните все. Все!

Я сажусь на стул, подавленный или свободный. Я больше не знаю…

Ночь накрывает мое одиночество… мое молчание… Я слышу только свист и завывание ветра, который ласкает деревянные кресты и носится между могилами. Черт! Слышу какой-то шум вокруг хижины. Одним прыжком я на ногах и уже прислушиваюсь. Шум продолжается, становится все отчетливей и ясней.

Тишина!

Великий боже! Что происходит?

Я прижимаюсь спиной к стене и сижу на месте лицом к двери, неподвижный, мое сердце быстро стучит, дыхание прерывисто…

Нет, это невозможно! Я, должно быть, сплю… Какое-то животное, вероятно… Шум возобновляется. Стучат по земле пятки, хрустит гравий. Меня прошибает пот. Там, за дверью, я угадываю присутствие незнакомца, который колеблется некоторое время.

А потом…

А потом кто-то стучит в дверь!

Три удара… еще три удара…

— Джон!

Вместо ответа из моей груди вырывается хрип.

— Джон!

Мои выпученные глаза прикованы к двери, которая медленно открывается… Я смотрю… Я вижу человека, пришедшего из ночи, силуэт которого обрисовывается в слабом свете керосиновой лампы.

Какой-то человек, кажущийся мне довольно странным. Второй я сам… еще одно создание из плоти и крови. Не кто иной, как Я.

Я смотрю изумленно на своего двойника, на свою копию.

Другой Джон Кларк!

В течение долгого момента мы разглядывали друг друга, не в состоянии вымолвить слово или сделать какой-нибудь жест, затем в один голос воскликнули, выражая наше совместное удивление: — Как это возможно?

Мне показалось, что я сам произнес эти слова два раза с абсолютным сходством. Также мне показалось, что и жесты удивления мы собрались сделать совершенно одинаковые, в одно и то же время.

Я — это Он, он — это Я.

Он… Я… Слова, не имеющие больше смысла в их основном значении, так как я понимаю, что мои мысли точно совпадают с мыслями моего двойника. И наоборот.

К тому же, двойник угадывает мой вопрос прежде, чем он успевает сорваться с моих губ.

— Я не понимаю, как это все могло произойти, — признается он.

У него моя неповоротливость, моя походка вразвалку, моя манера покачивать головой от изумления.

— Ну, в конце концов… Вы должны… Я хочу сказать, ты должен все же что-то помнить.

— Инкубатор… И буквально через несколько мгновений я оказался в моем запасном теле.

— Не в твоем теле, а в моем!

— Но оно и мое тоже, Джон!

Теперь я в свою очередь киваю.

— Да, это действительно так. Но что же случилось? Авария?

— В «машине»- несомненно, потому что я не помню, что стал жертвой какого-нибудь происшествия, повлекшего за собой мою смерть.

— Так, значит, ты обладаешь теми же воспоминаниями, что и я?

— Что за вопрос?.

Мой двойник оседает на стул и задумчиво смотрит на меня.

— Я вернулся с охоты… Я положил добычу на стол, где она, кстати, и сейчас лежит… и повернулся к зеркалу. Поговорил сам с собой, как и каждый вечер, и как раз в этот момент…

Как будто я слушал свои собственные слова!

— Да, именно в этот момент я и проснулся в инкубаторе. Все равно, я ничего не понимаю… У меня было такое впечатление, будто я вынырнул из какого-то кошмара, как и всегда при пробуждении, но я так и не понял причин моего нового воскрешения. Итак, я вышел из аппарата и побежал к хижине. Мне казалось, что я бегу, как во сне, но здесь нашел тебя. И вот! Джон, мой дорогой Джон! Теперь нас двое! Два одинаковых и живых Джона Кларка! Ты понимаешь?

— Нужно ли об этом спрашивать?

Два Джона Кларка, лицом к лицу, слепленные из одной плоти, с одинаковыми чувствами, с одинаковыми воспоминаниями и одинаковой болью. Это невероятно!

Я протягиваю ему сигарету и зажигаю себе вторую. Мы курим, делая одинаковые жесты и движения. Мы вместе думаем об инкубаторе. Как же могла эта проклятая машина произвести на свет нового Джона Кларка, не зарегистрировав смерти старого? Что же могло произойти в недрах этой загадочной и хрупкой машины, чтобы вызвать такую ужасную ошибку? У нас обоих мелькает одна и та же идея: «Не сам ли я помог машине сделать эту ошибку, ударяя по ней стальным стержнем? Не я ли несу ответственность за это непредусмотренное воскрешение?» Да, я вспоминаю — вчера. В приступе ярости и отчаяния меня посетила безумная идея — уничтожить неразрушимое! Со всего размаха я бил по стальному чудовищу, но очень быстро понял бесполезность и тщетность своих усилий и своей ярости. Все равно я не смогу ее уничтожить, это все равно, что пытаться разбить скалу губкой!

Я вздыхаю и одновременно угадываю мысль, зародившуюся в голове моего двойника, потому что и в моем появляется точно такая же: «Ликвидация одного из нас ничего не даст. Машина тут же слепо воспроизведет его, и все начнется заново».

— Ну что ж, попробуем вести хозяйство вместе.

Я улыбаюсь в ответ на это, так как сам был готов сказать то же самое. Но мой двойник качает головой и продолжает:

— В самом деле, замечательная идея — различать нас, это даст нам видимость, что мы совершенно разные люди.

— Я думаю, что нам удастся этого добиться.

— Прежде всего нам нужно выбрать имена, которые мы будем носить.

— Я буду Джоном, а ты — Биллом.

Он смотрит на меня, нахмурив брови:

— И еще я отпущу длинные волосы, усы и бороду. Я прибавлю килограммов десять в весе, объедаясь. И потом добавлю шрам посреди лба.

— Я ничего не хочу знать. Оставь мне, по крайней мере, возможность удивиться.

— А почему это только я должен менять внешность, в самом деле? Почему я?

В этом приступе гнева я увидел один из своих обычных недостатков. Он говорил слишком быстро и отдавал себе в этом отчет.

— Успокойся! То, что я предлагаю, касается нас обоих в полной мере. Если я сохраню свою обычную внешность, то, с твоей стороны, обратное не имеет смысла, так как ты, когда будешь смотреть на меня, всегда будешь видеть свое настоящее лицо. Итак, решено — мы сохраним у обоих сознание Джона Кларка, но хотим находить в другом хотя бы видимость другого человека. Психологически такой эксперимент очень заманчив, при условии, что мы займемся и преуспеем в самовнушении. И ты знаешь, что это возможно. Итак, я попробую изменить свою внешность. Я попытаюсь.

Единственное, что, казалось, смущало и беспокоило его, был вопрос об имени. Отказаться от Джона, чтобы называться Биллом.

Но лучшее взяло верх в моем «альтер эго», и он протянул мне руку:

— Хорошо, Джон.

— Договорились, Билл.

Мы вместе смотрим на кровать. Потом пожимаем плечами, и Билл напоминает мне о койке, которую я принес обратно с корабля по настоянию Арабеллы.

— Я лягу там. Завтра мы постараемся устроиться получше. Пойдем. На сегодня хватит разговоров.

Он начал было раздеваться, потом обернулся:

— Завтра? Да, — в самом деле, я спрашиваю себя, что мы можем сказать друг другу? Что за разговор будет у нас? Ведь мы связаны общими воспоминаниями! Нет ни малейшей надежды на то, что мы будем противоречить друг другу, и еще меньше на то, что мы приобретем новый опыт. Да, ты прав. На некоторое время нам необходимо разделиться и вести жизнь отдельно друг от друга.

— Отлично, я думаю. На несколько недель или даже месяцев, не более. А потом у нас будет много что рассказать друг другу. Если мы здесь останемся вместе, то жизнь станет невыносимой.

Билл одобрительно кивает головой, бросается на свою кровать и задергивает разделяющую нас занавеску.

— О'кей. Я уйду завтра. Спокойной ночи, Джон!

— Спокойной ночи, Билл!

Я возобновил жизнь в одиночестве.

Сегодня уже пятнадцать дней, как Билл покинул хижину. Он ушел по направлению к горам, унося на спине свой скудный багаж и улыбку на губах. Он отправился навстречу своей судьбе, навстречу своим воспоминаниям, которые отныне будут принадлежать его новой личности. Только его воспоминания, о которых он мне расскажет позже.

А я расскажу ему о своих впечатлениях и переживаниях. Мы будем разговаривать, будем болтать, будем обмениваться мыслями и идеями при каждой встрече. Это будет потрясающе. Шикарно, так как теперь я знаю, что больше не одинок.

Я заново познаю все муки ожидания: раздражение и волнение, всякие навязчивые мысли. Я считаю дни и ночи. Я представляю себя за тысячи лье отсюда, в новом обличье, в новом одиночестве.

И в новой Вселенной, той, что протянулась за горами, и которую я совсем не знаю. Что там, за этой стеной из скал? Какую жизнь он там ведет? Какие странные и таинственные воспоминания об этой жизни будет он хранить?

Именно такие вопросы я задавал себе длинными вечерами после того, как получил последнее сообщение от Билла. Это было на восьмой день. Билл унес с собой маленький радиопередатчик, так что время от времени мы могли выходить на связь друг с другом.

Мы подумали, что это помогло бы нам поддерживать хорошее настроение, не говоря уже о том, что просто хорошо было бы услышать иногда человеческий голос. Во время последнего сеанса связи Билл сообщил, что готовится перейти горы по ущелью, которое он недавно открыл. И с тех пор — тишина. Ни одного вызова. Ничего. Я старался связаться с ним по радио, но ничего не вышло.

Вот это-то меня и волнует. Я никогда не был крепок в ногах, в альпинизме не силен, и желание пересечь горы — а тем более такие высокие вершины — со случайной экипировкой вызывало у меня самые худшие опасения.

Но нет, это смешно. Я себя знаю. Я не являюсь ни дерзко-смелым, ни безрассудно-отчаянным в таких делах; я человек осторожный и не бросаюсь в авантюры сломя голову. Конечно, я успокаиваю себя. Но ведь его молчание вызывает беспокойство… Странно…

В конце концов, черт возьми, почему он не вызывает меня? Почему не отвечает? Почему?

Сегодня пошел шестнадцатый день. Смешно, но я возобновил свои банальные и скучные разговоры перед зеркалом. Но Билл в зеркале какой-то скучный и бесцветно-нудный. Он меня раздражает, и я презираю его. Еще немного, и я разобью это стекло — только чтобы не видеть его больше. А! Я хотел бы… Хватит! Но…

— Джон!

Я резко оборачиваюсь. Билл только что ворвался в дом, настежь распахнув дверь. Я с трудом узнаю его — с взъерошенной головой и всклокоченной бородой, скрывающей пол-лица. Казалось, что он, со своей стороны, удивился, увидев меня с головой, выбритой наголо, как коленка, без усов и глазами, спрятавшимися за темными очками.

— Билл! Черт возьми! Наконец-то!

Он казался изможденным, обессиленным и усталым — просто валился с ног.

— Билл! Что случилось? Почему ты не отвечал? Ну, говори же, рассказывай, как…

— Ничего серьезного. Поломка в радио. Просто передатчик…

Я облегченно вздыхаю, но он продолжает, сменив тон: — Джон, мы не одни на Рока.

Я изумленно уставился на него: — Что ты хочешь сказать?

— Парни из «Космика»… Парни, — посланные стариной Джо… Да, Джон, они на Рока.

Я не нахожусь с ответом, но чувствую, что в глубине моего сознания рождается необъятное удивление и оцепенение. Мое горло внезапно пересыхает, и я не могу вымолвить ни слова. Я с трудом сглатываю и обретаю способность говорить.

— Ты видел их?

— Нет. Просто я перехватил некоторые из их передач, пытаясь установить контакт с тобой.

— Но…

— Конечно, я принимал все твои вызовы, но не мог на них ответить. Передатчик, я же говорил тебе. Что-то сломалось… Я напал на них случайно, они передают на волне тридцать пять метров. Никакой ошибки. Это точно они, Я в этом уверен. Но так как я не мог связаться с тобой, то повернул назад.

— Я не осмеливаюсь поверить в это. О, Билл, что ты говоришь?

— Но это точно, Джон, точно…

— Что они говорили?

— Я немного сумел уловить. Голоса показались мне отдаленными, почти неслышимыми. Я думаю, это из-за этого чертова аппарата! Тем не менее, я думаю, что уловил то, что они изучают погодные условия. Вчера утром я сумел подслушать один из разговоров. Он засмеялся. — Они говорили о гамбургерах!

— О гамбургерах?

— Да… Это единственное, что я отчетливо услышал. Остальному помешали разряды и помехи.

— Ей-богу! Но я тоже слышал эту передачу! Да-да! И я еще подумал, что это ты!

— Восемь тридцать?

— Да, я это точно помню! Сильные помехи. Пришлось выключить.

— Итак, ты видишь, никакого сомнения. Это точно ребята из «Космика».

Одним прыжком я оказываюсь у своего приемника. Нас охватывает один и тот же пыл, и я вижу, что глаза Билла странно сияют, глядя на то, как я манипулирую ручками и кнопками, настраиваясь на нужную частоту.

Огромная радость охватила нас. Абсолютно необходимо было установить контакт, связаться с этой командой, которая только что высадилась на Рока.

Во власти безудержиой надежды мы заплакали, услышав в динамике шум людских голосов.

К сожалению, голоса оказались слишком слабыми, чтобы мы могли с ними связаться и понять их разговор, да и помехи были слишком сильны. Над всеми звуками доминировало скрежетание, скрипение и пришепетывание. Я пробую послать вызов, но невозможно уловить что-либо в ответ. Невозможно — несмотря на все наши усилия, наше терпение и упорство. В конце концов, разочаровавшись, мы вынуждены отступить.

— Нет, невозможно, — сказал Билл, снимая наушники. — Ничего не понятно.

— Нам остается только одно: попробовать определить их местонахождение и добраться до них любым способом.

Это и в самом деле единственное разумное решение. Благодаря нескольким приборам, чудом сохранившимся во время взрыва С-28, мы приступаем к работе. Нас охватывает странный пыл, и мы чудесно быстро движемся вперед. И наконец наши усилия увенчались успехом.

После многочисленных попыток мы сумели примерно определить источник загадочных посланий. Билл разглядывает свои записи, производит вычисления и объявляет:

— Направление — северо-запад. Около пятидесяти миль.

Мы не стали терять ни мгновения, и наш багаж, сведенный до минимума, был готов в несколько минут.

Мы выходим как раз в середине дня. Если все будет хорошо, мы прибудем на метеобазу поздно вечером на следующий день.

С рассвета мы шлепаем по какой-то болотистой местности о существовании которой я и не подозревал. К несчастью, из-за этого нам приходится сбавить скорость продвижения, и каждый метр пути дается нам с трудом. В связи с этим нам приходится добавить еще один день для достижения своей цели. Время от времени мы пытаемся связаться с ними по радио, но это лишь напрасная трата времени. У меня появляется странное впечатление, что наши призывы становятся все тише и неразборчивее. Подумав, Билл говорит:

— Они наверняка используют какой-то передатчик.

Хотя мне и неприятно, я ему возражаю:

— А мне все больше кажется, что наш передатчик почти вышел из строя.

— Но это невозможно!

— Может быть, они тоже в каком-нибудь затруднении?

— Затруднение или нет, для нас главное — найти их до того, как они решат улететь.

Мы увеличиваем скорость, двигаясь в сплошной грязи и борясь с тучами насекомых, терзающих нас кто жалом, кто хоботком. С наступлением ночи мы разбиваем лагерь на небольшом пригорке, натягиваем на себя защитную одежду, укрываясь от укусов и влаги.

Четыре часа спустя Билл дает сигнал к отправлению, и лишь к середине дня мы наконец покидаем эти зловонные болота, чтобы вступить в пустынную зону, что-то типа «ничейной земли», которая уходит вдаль, теряясь из виду, покрытая щебнем и островками чахлых колючих трав.

Мы располагаемся перекусить на верхушке небольшого холмика, как вдруг Билл, владеющий призматическим биноклем, испускает крик радости. И в самом деле, в бинокль видно какое-то сооружение, сделанное наполовину из металла и камня. Одно из тех, что мы строим обычно на неизведанных планетах, и которые служат базой для работ, проводимых вне космического корабля. Наша радость выливается в приступ смеха, и мы хлопаем друг друга по плечам. Мы полны энтузиазма. Как безумные, мы несемся вниз по склону, побросав все. Мы бежим во весь дух по кустам и пригоркам, крича во все горло. Мы в один голос кричим: «О! Э!», сопровождая громкие вопли жестами. Запыхавшись, мы останавливаем свой бег примерно в сотне ярдов от земной базы. Билл попытался было закричать во всю оставшуюся мощь, но никто не ответил. Нас охватывает смертельный страх, и мы, ничего не понимая, смотрим друг на друга. Я, в свою очередь, пытаюсь закричать, но ветер из степи заглушает мой душераздирающий призыв. Этот же ветер воет над руинами засыпанной базы, стонет над разбросанными обломками. И он оказывается ветром страха, холодящим нашу кровь и наши сердца. Одним движением Билл и я врываемся на середину руин и проникаем в остатки металлического сооружения.

Зрелище, открывшееся нашим глазам, ошеломляет нас. В пыли у наших ног распростерлись в своей белой наготе два человеческих скелета, уставившись на нас большими пустыми глазницами.

На металлической подставке шумит и глухо потрескивает радиопередатчик. В гробовой тишине нам, слабо светясь, без остановки подмигивает лампочка. И вдруг резкий скрипучий голос ударяет нам в уши из-за спин: — Гамбургер… Гамбургер… ммм… вкусно… ммм… вкусно… да…

Мы в ужасе смотрим, обернувшись на больших птиц с длинными клювами, сидящих высоко в мягком гнезде.

— Хорошая погода… сегодня утром… хорошая погода, а?.. Арррабелла… ммм… вкусно…

Мы возвращаемся в хижину. Что-то умерло в наших душах, когда мы повернули назад. То, что мы только что увидели, нас полностью уничтожило. Мы похоронили то, что осталось от этих бедняг, и в порыве, ярости снесли то, что осталось от базы.

Одного из них звали Бен Гаррис, другого — Уоллес Топпер; по крайней мере, эти имена были выгравированы на стальных бирках, которые мы нашли рядом с запястьями этих несчастных. Они предпочли пустить себе пулю в лоб до того, как впадут в безумие.

Этими выводами я обязан Биллу, так как именно он обнаружил пистолет, валявшийся в пыли, в то время как я пытался прогнать этих птиц, гоняясь за ними с палкой в руке. Ах, эти птицы! Они живут очень долго и обладают крепкой памятью. После стольких лет они не забыли ни одного слова из своего лексикона. И теперь нагоняют на меня страх и ужас своими отвратительными голосами попугаев, напоминающими скрипение несмазанных осей. Я могу их больше никогда не увидеть, так как убью всех, О да! Я их убью!..

— Джон, смотри!

Я приближаюсь к Биллу, и он показывает мне пистолет. Две пули, которых не хватает в обойме, обнаруживаются в черепах Гарриса и Топпера, но этого явно недостаточно для того, чтобы объяснить разыгравшуюся здесь драму. В тот момент, когда мы выходим из обломков убежища, чтобы исследовать окрестности, неожиданно резко рассветает. Вдруг мое внимание привлек какой-то металлический конус, едва выступавший из земли и сверкающий под лучами солнца. Я позвал Билла, и в то время, как я двигался вперед, он одним прыжком присоединился ко мне и схватил меня за руку:

— Эй, осторожнее! Смотри, куда ступаешь!

Я сразу же его понял. Вокруг сверкающего предмета раскинулся слой грязи, на поверхности которой плавали ветки колючих кустарников, листья, сорванные ветром, и щебень. Это меня и обмануло. Но этот круг, в центре которого находился конус, оказался ни чем иным, как зыбучим песком, и мои ноги уже погрузились в смертельную грязь, когда рука Билла выдернула меня назад.

— Ракета, — произнес он.

Да, никакой ошибки! Этот металлический конус был продолжением кокпита, окружающим штурманскую рубку корабля. Билл и я знали все старые модели, датируемые прошлым веком, и мы готовы были поспорить, что это один из W-14, которые на момент нашего отлета с Земли еще служили для связи с отдаленными колониями.

Хорошие суденышки, однако, они не были оборудованы по последнему слову космической техники. И они даже не садились больше на Землю с прошлого века.

Само собой разумеется, что этот корабль не принадлежал «Космику», но мы так и не выяснили, почему и каким образом W-14 совершил посадку на Рока. Может быть, это один из тех кораблей, оглушительный шум двигателей которого слышали мы с Арабеллой.

Может быть, именно ему я обязан своей первой смертью в ту памятную ночь, когда карабкался на отвесную скалу со своей ракетницей.

Так давно… Столетие… или больше. Я не знаю.

Трагедия предстала перед нами во всем ужасе. Исследовательская база была в спешном порядке возведена рядом с кораблем. Гаррис и Топпер были на дежурстве, когда земля неожиданно подалась под опорами корабля. Быстро, прежде чем остальные члены экипажа успели выбраться наружу, зыбучие пески поглотили стальную громаду корабля.

— Именно это здесь и произошло, — сказал мне Билл. — Гаррис и Топпер остались в одиночестве перед радиоприемником, храня надежду, что рано или поздно их сигналы «SOS» будут приняты.

Вполне возможно, что они держались долгие годы, но однажды это случилось: на грани безумия они предпочли все закончить, и это, наверное, был лучший выход.

Он указал на радиопост, который я в этот момент разрушал:

— Единственное, за что я могу их упрекнуть, так это за то, что они не выключили передатчик.

И я подумал о таинственных посланиях, о почти неслышных разговорах, о скрипучих голосах птиц с длинным клювом. О да! Я их убью… я их убью…

— Джон!

На пригорке я подбираю свое снаряжение. Улыбка Билла стирает из моего сознания все злодейские мысли. Как хорошо иметь товарища и особенно хорошо знать, что можешь рассчитывать на вечную дружбу.

Во время обратной дороги, на привале, я задаю ему вопрос, который вертелся у меня на языке: — Ты ведь больше не уйдешь, да?

Билл пожал плечами:

— В нашем распоряжении вечность, чтобы все обдумать. Я смертельно устал.

Я показал ему на поляну, виднеющуюся за деревьями:

— Ну, еще одно усилие! Мы не так уж и далеко, черт возьми!

Завидев нашу хижину, мы прибавляем шаг и из последних сил боремся с усталостью и изнеможением. Только последние метры кажутся нам бесконечными. Опередив Билла, я толкаю дверь и первым врываюсь внутрь.

— Привет, Джон! Привет, Билл! Как вы долго, черт побери!

Ошеломленные и окаменевшие, мы не можем набраться смелости переступить порог и во все глаза разглядываем фигуру человека, стоящего перед нами на середине хижины и приветствующего нас слабой улыбкой. Он указывает нам на три наполненных стакана на деревянном столе:.

— За здоровье Джонов Кларков!

Трое. Теперь нас трое. Три Джона Кларка, или, по крайней мере, два Джона Кларка и один супер-Джон Кларк. Один супер-Джон Кларк, который является суммой двух других и которому принадлежит право писать эти строчки.

Эта идея крепко сформировалась в моем мозгу, когда я покинул инкубатор и проник в пустую хижину, где собирался подождать двух моих «альтер эго».

Конечно, Джон и Билл — это два отличных товарища и спутника, но нам предстояло обсудить еще один, довольно щекотливый вопрос.

Я ждал, пока они очнутся от оцепенения и обретут способность говорить.

— Здесь хватит места для троих, не правда ли?

— Эта дьявольская машина опять взялась за свое! — воскликнул Билл.

— Если так будет продолжаться, то потребуется отель, чтобы всех разместить, не так ли? — с гримасой добавил Джон.

Я теперь улыбнулся:

— Не торопитесь. Во всяком случае, если это и должно произойти, мы ничего не изменим. Но вполне возможно, что ошибка больше не повторится. Так или иначе, мы должны еще сегодня точно определить наши отношения.

Они читают мои мысли, это очевидно, но ни один из нас не осмеливается забежать вперед. Они смотрят на меня так, будто я чужак. Черт возьми! Я ведь тоже Джон Кларк, а?

— Слушайте. В сущности, у нас одни и те же воспоминания, это так. Так же, как и вы, я помню, что жил и-трудился на Рока с того дня, как ракета врезалась в землю; но разница в том, что я обладаю суммой ваших воспоминаний. Воспоминаниями Билла о шестнадцати днях странствий у подножия гор, и твоими тоже, Джон, я говорю о тех же шестнадцати днях, что ты провел в хижине, о днях, отмеченных ожиданием и нервозностью. Но с того момента, как вы разделились, я воспринимаю существование двух разных личностей. И не забывайте, что вы оба связаны с мнемопсихическими датчиками инкубатора. Именно в этом-то мы с вами и различаемся.

Они долго разглядывают меня, не произнося ни слова. Я поднимаю свой стакан, они повторяют мой жест. Мы медленно пьем, затем ставим стаканы на стол. Я подхожу к окну и в наступающих сумерках, разглядывая «маленькое семейное кладбище», указываю на него:

— Они больше не в счет. Нас интересуют живые Джоны Кларки, а также те, кто скоро придет. Итак, я предлагаю основать эру Джонов Кларков, и генеалогия — отнюдь не своевольно выбранная — пойдет на пользу всем будущим поколениям.

Усмешка со стороны Джона:

— Ну, вот. Нам остается лишь выбрать имя. Как ты хочешь именоваться? Питер или Джим?

— Отныне и навсегда — не будет больше ни Питеров, ни Джинов, ни Джонов, ни Биллов. Никого, кроме пронумерованных Джонов Кларков.

— Пронумерованных, да?

— Да. Джон Кларк номер один. Джон Кларк номер два. Джон Кларк номер три.

— Супер-Джо" Кларк.

Я оценил юмор Билла и считаю, что он типичен для Кларков.

— Да, супер-Джон Кларк. По меньшей мере, до появления и прибытия сюда четвертого. Успокойтесь, я буду подчиняться законам иерархии.

Джон Кларк номер один выпил еще один стакан и откинулся на спинку стула.

— Есть еще кое-что, что беспокоит меня, Джон Кларк номер три.

Я вернул ему иронию, ответив: "Я тебя слушаю, номер первый" сухим язвительным тоном. Он принял этот удар с нашим легендарным достоинством, унаследованным от предков.

— Это насчет инкубатора. Требуется два земных месяца для производства "взрослого" Джона Кларка, Однако прошло всего лишь девятнадцать рокаенских дней, что равно девяти с половиной дням на Земле, между прибытием Билла и твоим. Ты когда-нибудь задумывался над этим, номер третий?

— В самом Деле, довольно любопытно.

— И если процесс ускорится, то, боюсь, твое правление окажется коротким, — добавил номер два.

— Почему ускорится?

— Спроси еще, почему эта машина производит так много Джонов Кларков.

Номер один уже поднялся со стула. Для него решение проблемы очевидно, но я уже предугадал его идею, состоящую в том, чтобы выкопать глубокую яму, поместить туда инкубатор, похоронив его под толстым слоем земли и цемента. Но в этот момент я встаю, весь красный от ярости:

— Нет! Я запрещаю вам это! Это — преступление! И потом, подумайте, это равносильно тому, что мы убьем самих себя. Мы не имеем права. И…

Я показал на поляну и дальше, на горизонт Рока:

— Этот мир принадлежит нам, мы покорили его. Он — для нас. Мы его населим, обустроим и организуем, обусловим и оформим. Мы построим города, проложим дороги, бросим в землю зерна и соберем урожай, наведем мосты, принесем культуру в этот мир и будем диктовать свои законы. Именно потом и кровью Джонов Кларков нальется соками будущее человечество.

Вчера, когда я делился с ними своими планами, номер один и номер два молча разглядывали меня с какой-то жалостью. Они не могли меня понять. Между нами уже возникла преграда.

Они мне подчиняются, это ясно, но отказываются думать моими словами и идеями. Я решил, что буду жить в отдельном жилище с наибольшим комфортом. Когда-нибудь будет существовать роскошный дворец для супер из супер-Джонов Кларков…

А пока я всего лишь бедный царек.

Сегодня с утра начинается девятый день моего царствования.

Один неприятный сюрприз ожидал моего пробуждения. На дверь моего бунгало номер один и номер два приклеили небольшой кусочек бумаги. Несколько торопливо нацарапанных строк дали мне понять, что два моих компаньона покинули хижину. Они ушли, убежали — как когда-то две птицы с длинными клювами — и покинули меня в моем печальном царстве одиночки. Они ушли бог знает куда… Возможно, что я их больше никогда не увижу…

Все-таки это меня удручает. Хватило всего лишь нас троих, чтобы возникли разногласия. Эти идиоты ничего не поняли. Ничего.

Но что бы они ни сделали, они не смогут остановить событий, не так ли, Джон? Я улыбаюсь своему отражению в зеркале.

— Ах, если бы ты мог мне ответить! Мы бы договорились с тобой.

— Без сомнения, но не сердись на них, номер третий, они боятся того же, что и ты. Те же страхи, в которых ты боишься признаться даже себе.

— Объяснись.

— Как можешь ты, номер третий, предсказывать будущее твоей расы, а?

— А как ты, отражение этого проклятого зеркала, осмеливаешься так говорить?

— С тобой говорит не зеркало, номер третий. Обернись и посмотри на меня.

Я в ярости оборачиваюсь. В той фигуре, что появилась на свету, я не мог признать, номер первый ли это или второй, да и какая разница? Я вздыхаю, и мое лицо расцветает новой улыбкой. Я скотина! Как я мог допустить, что мои товарищи могут меня так вероломно покинуть? Как я мог рассердиться из-за этого?

— О, вы вернулись, наконец! Но кто ты? Номер один или номер два? Нет, подожди. Я сам догадаюсь. Какого черта сердиться, если… Подойди. Нет, правда, я сдаюсь. Отвечай, прошу, кто ты?

Он громко расхохотался и поднял вверх правую руку с согнутым большим пальцем.

Четыре пальца разбивают все мое царство. С самодовольным видом он обводит взглядом помещение, открывая для себя царское жилище и оценивая его комфорт.

— Довольно хорошо, — произносит он. — Вот здесь я и буду находиться.

Потом, даже не соизволив обернуться, он добавляет:

— Уходя, не забудь закрыть дверь.

Выдержки из указов государства Кларков

Я, Джон Кларк сто двадцать восьмой, приказываю и утверждаю следующее:

"Вчера первый город планеты Рока получил свое имя — Кларк-Сити, Я запрещаю обращение "ты", как относящееся к фамильярному стилю, и ввожу обязательное употребление всеми местоимения второго лица множественного числа. С этого момента сто двадцать семь обитателей Кларк-Сити должны считаться свободными и независимыми друг от друга людьми. Единственно допустимым братством является человеческое; братство по крови должно быть забыто. Всякий, кто посмеет намекнуть на это, будет сурово наказан".

Подпись: Джон Кларк 128-й.

Я, Джон Кларк пятьсот четырнадцатый, приказываю и утверждаю следующее:

"Отныне пятьдесят рабочих будут постоянно находиться на угольной шахте в горах Кларка; сто рабочих направляются в общественные сады, располагающие с сегодняшнего дня тремя плугами, двумя машинами для прополки и четырьмя ручными молотилками. Для развития животноводства в Долине Кларка создан конный завод под управлением старшего животновода Джона Кларка четыреста восемнадцатого. Сегодня же на прядильной фабрике в местечке Кларк-Пуан начал работать ткацкий станок, созданный гениальным изобретателем Джоном Кларком четыреста девяносто четвертым. Потеря инструментов и ослабление темпов работы будут караться телесными наказаниями в течение трех-восьми дней по новейшим методам, введенным в действие шефом безопасности Джоном Кларком триста вторым".

Подпись: Джон Кларк 514-й.

Я, Джон Кларк четыре тысячи восемьсот семнадцатый, приказываю и утверждаю следующее:

"Рабочий день на Рока с сегодняшнего дня увеличивается с четырех до шести часов. Никто не должен быть освобожден от этого без официального разрешения, выданного санитарным управлением Джона Кларка три тысячи шестьсот девятнадцатого. На новых монетах, выпущенных с сегодняшнего дня в обращение, отчеканено символическое изображение всех Джонов Кларков. Те, кто попытаются подделать, а равно и те, кто попробует пустить в обращение фальшивые монеты, будут подвергнуты, пожизненным телесным наказаниям согласно уголовному кодексу".

Подпись: Джон Кларк 4817-и.

Я, Джон Кларк двадцать четыре тысячи пятьсот одиннадцатый, приказываю и утверждаю следующее:

"Сегодня, в восьмой день шестой декады 78 года эры Джона Кларка, первый дилижанс проследовал, открыв сообщение, из города Кларк-Сити в город Нью-Кларк. Цена путешествия туда и обратно установлена в двадцать пять кларков. В течение сорока восьми часов нужно завербовать две тысячи рабочих для бурения первой в Земле Кларков нефтяной скважины",

Подпись: Джон Кларк 24511-й.

Я, Джон Кларк шестьдесят пять тысяч шестьсот двенадцатый, приказываю и утверждаю следующее:

"Всякое незаконное увеличение выпуска промышленной продукции будет сурово наказано. Все новые здания в государстве отныне должны строиться по урбаническим законам. Любой дом, построенный не по этим законам, будет снесен бульдозерами. Сегодня в Кларк-Сити — торжественное открытие Кларк-Олера, где будет дана всемирная премьера оперы Джона Кларка шестьдесят две тысячи пятьсот десятого "Легенда Джонов Кларков". Вход бесплатный в течение восемнадцатой декады".

Подпись: Джон Кларк 65 612-и.

Я, Джон Кларк девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девятый, законодательной властью приказываю и утверждаю следущее:

"Сегодня, в сотом году эры Джонов Кларков, будут организованы празднества в честь появления стотысячного Джона Кларка, чье рождение ожидается в 6 часов 15 минут".

Подпись: Джон Кларк 99 999-и.

Минута — и я отдаюсь легким, ласковым прикосновениям бритвы. Лезвие скользит по моей щеке с безграничной мягкостью и нежностью. Откинув голову назад, я задумываюсь. Я вспоминаю все встречи, случившиеся днем, и пытаюсь составить речь, которую мне, может быть, придется держать. Я размышляю о трех новых законах, которые будут успешно одобрены и утверждены, затем вздыхаю.

Профессия "монарх" далека от синекуры. О! Это далеко не отдых!

И говорят, что миллионы завидуют мне, занимающему этот пост!

Не говоря уж об этом брадобрее, которому понадобится всего лишь движение, чтобы перерезать мне горло остро отточенной бритвой.

Наверное, ему не хватает мужества и храбрости. Но вот он подает мне зеркало жестом "фигаро" из знаменитой школы:

— Итак, надеюсь, что Ваше Величество довольны.

Я встаю и жестом отпускаю его как раз в тот момент, когда появляется главный камергер. Он кланяется с привычным достоинством и объявляет о визите первого министра.

— Пусть подождет в большом зале. Самое время одеваться.

Я одеваю халат и, войдя в широко распахнутые двери, не могу удержаться — с удовольствием, всей грудью вдыхаю весенние ароматы, наполняющие благоухающую атмосферу. Я закрываю глаза и отдаюсь этому редкому удовольствию. Потом осматриваюсь. Мой взгляд задерживается на только что подстриженном газоне, на клумбах рододендрона, азалий и только что распустившихся экзотических цветах. Целая команда садовников заботится о них.

Направо и налево стоит замок-дворец, расположенный меж башен и великолепных террас, погруженных в тишину и безмятежный покой. А дальше, вдали, необъятный Кларк-Сити со зданиями, расположенными ярусами, и широкими улицами-артериями, пересекающимися под прямым углом. С чувством гордости я созерцаю это зрелище, означающее мою мощь, власть и светское честолюбие.

Я испытываю огромное удовлетворение, глубокую радость и безграничную гордость. Но пока следует от этого избавиться и приготовиться к выходу в гостиную, где меня ожидает мой министр. Он склоняется предо мной и произносит: — Мое почтение, стотысячный.

— Такие же почести воздавались и вам, Джон Кларк 99 999-и.

Он прокашливается.

— Э… Я знаю, мне тоже — в трудные дни начала моего правления. Но ведь и существующая традиция гласит, что последний правитель удостаивается чести дать разумные советы и наставления вновь избранному.

— Довольно символическая традиция, признайтесь. Ведь я наизусть знаю все мгновения вашего правления и должен признаться, что вы вели себя как образцовый правитель. Прошу вас, не спорьте! Вы сделали очень много для нашего человечества, и у меня есть только одно желание — действовать так же, как вы.

— Это большая честь, Ваше Величество.

— Кстати, должен вам сказать, что я уже приготовил несколько новых указов, которые могут, безусловно, ознаменовать начало второго века.

— Уже, Ваше Величество?

— Да. Я нахожу скучной и утомительной арифметическую нумерацию, различающую нас.

И так как он молча смотрит на меня, я объясняю:

— "Машина" продолжает производить Джонов Кларков. Это неоспоримый факт. Ей все равно — воспроизводить ли умерших или создавать новых людей, Согласно статистическим данным, можно предвидеть, что через сотню лет здесь, на Рока, нас будет несколько миллионов Джонов Кларков. Я думаю, что будет уместнее дать каждому члену общества регистрационный номер, простой и характерный. Добавление букв к цифрам поможет различить социальные классы. Само собой разумеется, что правитель имеет исключительное право на первую букву алфавита и будет А-1. Отныне все свои указы я буду подписывать следующим титулом Джона Кларка: А-1. Что вы об этом думаете, Джон Кларк В-1?

— Эта идея гениальная, Ваше Величество!

— Можете называть меня А-1.

Он с почтением кланяется, но я тотчас же продолжаю:

— Проследите за тем, чтобы указ был как можно скорее введен в действие кабинетом по гражданским делам. Следующее. Я настаиваю на том, чтобы были ускорены работы по введению в строй W-14. Задействуйте, если возникнет необходимость, дополнительное количество людей и известите меня, когда работы будут закончены. Я хочу, чтобы все приборы, которые могут быть восстановлены, а также все предметы груза были бы запущены в серийное производство на спецзаводах. И все это — в кратчайшие сроки. Наши электроустановки находятся еще в зачаточном состоянии, и изучение энергосистемы корабля обязательно изменит лицо нашего мира. Помните, что говорил Ленин: "Россия — это коммунизм плюс электричество".

— Э… он выразился не совсем так…

— Неважно. Отныне наш девиз будет такой: "Рока — это Джон Кларк плюс энергия".

Молчание.

— Ну… говорите. Изложите свои мысли, В-1. Да, я догадываюсь, но мне хотелось бы, чтобы вы выразились откровенно.

— Меня пугает то, что нашему человечеству вновь придется покорить атом.

— Тем не менее, это записано в нашей эволюции. Нам не избежать этого.

— Вспомните "проклятые времена" земной эры.

— Да, риск есть, я знаю, В-1. Но если мы успешно пересечем эту черту, то успешно взойдем по пути эволюционного подъема.

Я делаю несколько шагов по направлению к окну, залитому солнцем, смотрю на пылающее небо, которое, кажется, давит на меня своей мощью, своим величием и своим светом, и начинаю бормотать:

— Те, кто приводит к эсхатологии… Те, кто приводит к Омеге…

Те, кто ведет человека в надличностное состояние… Это дорога всех Джонов Кларков, и, хотим мы того или нет, она параллельна дороге Бога.

— Или Люцифера!

— Это одно и тоже. Все зависит от смысла, который мы в это вкладываем, от того значения, которое вы придаете восстанию Люцифера, мой дорогой В-1.Я поворачиваюсь к первому министру, который глядит на меня с беспокойством и тревогой. — Успокойтесь, у меня нет ни малейшего желания богохульствовать. Но с тех пор, как люди отведали Яблока, они не перестают отождествлять себя с Люцифером, вступив в открытую борьбу с Природой. И действительно ли мы, желая достичь сознательно и по своей воле конечной стадии эволюции, противоречим замыслам Бога? И не думаете ли вы, что это восстание человека было предусмотрено и рассчитано всемогущим Богом и что он хотел придать своему Творению настоящий смысл, спровоцировав нарушение Его приказов и распоряжений, что, в конечном итоге, и вызвало символическую драму в земном раю?

В-1 не отвечает, но какая мне разница! По крайней мере, я доставил себе удовольствие, высказав все по вопросу, который не давал мне покоя. Путь Бога — очень длинный путь, я знаю, но Джоны Кларки пройдут по нему до конца, даже если этот путь весь в ухабах и препятствиях разного типа.

— Итак, мой дорогой В-1, должен ли я вам разжевывать каждое слово, каждый слог? Каково, по-вашему, главное препятствие на пути нашей эволюции?

— Женщины, Ваше Величество.

— Женщины?

— Нам их не хватает, — и вы прекрасно это знаете.

— Для продления нашей расы нам теперь не нужна ни одна женщина. Этим занимается машина — и это самое плодовитое из всех женских существ, существующих во Вселенной. Женщина — это всего лишь символ, символ созидания. Для нас символ женщины — это "машина". Не она ли наша всеобщая мать?

Я пожимаю плечами.

— Наше общество само участвует в беспрерывном процессе рождения. Оно насмехается над женщинами из плоти и крови. Даже воспоминания о них давно угасли, поверьте мне!

— Я не столь в этом уверен, Ваше Величество. Ваше желание сделать Джонов Кларков существами бесполыми, как ангелы в христианской мифологии, мне кажется несбыточным, если не противоречащим законам природы.

— Ваши слова безумны! К счастью, здесь мы в безопасности, вдали от греха, от плотских и животных отношений, погубивших человечество.

В-1 не отвечает, и я продолжаю:

— Любовь и все эти чувства, для чего они, я вас спрашиваю?

Только ли для того, чтобы указать человеку на разум и вечную душу?

В-1 медленно и осторожно произнес:

— Должен ли я разбудить ваши старые счастливые воспоминания? Должен ли я извлечь из глубин памяти миллионов Джонов Кларков то единственное имя, которое мы отказываемся произнести, чтобы не проклясть его?

Я резко поворачиваюсь. Разве была нужда этому идиоту будить во мне имя Арабеллы? Будить прошлое, которое я давно уничтожил, растоптал ногами с отвращением и презрением, вдохновлявшим меня?

— Нет. Я не думаю, что именно этого не хватает Джонам Кларкам. Кое-что другого, но не этого. Да, В-1, существует то, чего не хватает нашему обществу, то, что бледнеет, тает и исчезает в наших воспоминаниях. Вера.

Я смотрю на своего все еще бесстрастного двойника.

— Да, нашему человечеству не хватает жертв и тех, кто их приносит. Ему нужен миф, чтобы оживить стертые воспоминания, нужен священный памятник вечной истины. Истина и миф, принадлежащие и относящиеся только к Джонам Кларкам!

Я протягиваю руку и указываю на самую высокую вершину среди холмов, окаймляющих горизонт:

— Вот… Я придумал! Голгофа Джонов Кларков! Та, куда избранный отнесет свой крест!

— Но… Ваше Величество, он воскреснет!

— Разумеется!

— До скончания времен!

— До скончания времен!

Он ломает пальцы, колеблется, затем решается с выражением замешательства и ужаса:

— Но КТО, Ваше Величество?

Повернув лицо к холму, я разглядываю увенчанную светом вершину:

— Неважно! Христос Джонов Кларков уже существует! Не было никакой церемонии. Драма на Голгофе прошла без Иуды, без Вараввы, без криков ненависти и побивания камнями. Был лишь один Джон Кларк, несущий свой крест по скалистой тропе, безразличный ко взглядам остальных Джонов Кларков.

В тишине, воцарившейся в мире, вечность саваном упала на символ человеческой веры и боли.

Неожиданно мне показалось, что я — единственный зритель этой драмы. И сам же переживал ее. Я ощущал булыжники, разбивающие в кровь мои босые ноги… Я познал боль своей плоти и боль своей души… Я любил ненавистное… Я прощал непрощаемое…

Я кричал: "Милосердия!" и молил своих братьев о спасении.

Но я был один! Мир вокруг меня исчез… Ничего больше не было… Ни городов, ни дорог, ни дворцов… Ни Джонов Кларков, собравшихся на склонах холма. Я был один. Совсем один… Потея и вздыхая под своей ношей в тишине и молчании. Я закрыл глаза, успокаивая боль, и понял, что крест изготовили и поставили в страшной спешке… Меня несли… волокли… поднимали… и я чувствовал, как железо разрывало мое тело под яростный перестук молотков, заставивших тишину дрожать от их кощунственного шума и грохота. Я смотрел… мир снова возник из небытия…

Он снова жил у моих ног, Джонов Кларков, бесстрастных и восторженных, застывших в немом восхищении.

Да, я пережил и перечувствовал все это. Я был Им, Тем, кто, как я видел, умирал на кресте, с головой, увенчанной жалким терновым венцом, и умоляющим ртом, так и не дождавшимся воды.

Я был Им.

— Он умер, Ваше Величество!

Я отрываюсь от величественного зрелища, чтобы повернуться к С-9, одному из моих лучших и преданнейших министров.

Последующее продумано в мельчайших деталях. Миф… Священный памятник вечной истины… Храм Веры и маленькие распятия, прикрепленные в углу каждого жилица. Отныне наша вера оформилась, стала реальной, и наше будущее приобрело облик.

Есть лишь одно затруднение, о котором мне напоминает мой храбрый В-1. Он воскреснет, потому что "машина" оживит того, кого мы только что принесли в жертву. Должны ли мы будем снова пожертвовать им и продолжать этот ритуал до конца времен? Конечно, нет! И будут приняты специальные меры для того, чтобы избавиться от этого Джона Кларка навсегда, ведь отныне он принадлежит легенде. И все это будет вопреки "машине".

Он будет изолирован, тайно выслан в отдаленные земли… где мы будем о нем заботиться, когда "машина" воскресит его. И никто никогда его больше не увидит. Никогда!

Я показываю выбранное мной место на карте. То место, которое навсегда будет стерто с карты планеты и куда никто никогда не придет.

Только лишь при этом условии миф сохранит свой настоящий смысл. Все предусмотрено, и "машина" находится под неусыпным наблюдением преданных людей. Понятно, что день за днем я ожидаю прибытия вышеозначенного Джона Кларка. Каждый час ко мне поступают доклады из Центра оплодотворения, где расположен теперь наш драгоценный инкубатор. Но это любопытно. Это так тревожно, будто мы сумели опередить обычные сроки.

Джоны Кларки умирают и становятся жертвами несчастных случаев. Уже несколько человек. Но "машина" их все еще не воспроизвела. Она даже не создает их больше, одного за другим. С того знаменательного дня.

Никого!.. Ни один Джон Кларк не переступил больше порог инкубатора. Говорят, что на меня использовали последнюю модель.

Но что происходит, в конце концов? Неужели "машина" неожиданно перестала функционировать?

Должен ли я остаться бессильным наблюдателем исчезновения себе подобных?

Должен ли я смотреть, как гибнет и рушится мир, который я сам построил, своими руками? Должен ли я услышать похоронный звон по Джонам Кларкам? О!.. Нет!.. Нет!.. Это невозможно… Невозможно…

— Да? Что? А, это вы, В-1, мой верный, мой-дорогой В-1! Ну, скорее, что происходит?

— "Машина".

— Что "машина"?

— Создается новое существо. Мы заметили его формирование в иллюминатор.

— Боже мой!

— Приезжайте быстрее, Ваше Величество. Его появление на свет не за горами. У нас нет времени.

Мы бежим, мы несемся, мы мчимся в королевской машине, которая срывается с места, подняв тучу пыли.

Вокруг Центра Оплодотворения собрались тысячи людей, двигающихся с четырех сторон города. Королевская стража удерживает их на границе определенной черты, которую им нельзя переступать, и я испытываю удивление, смешанное с беспокойством, констатируя, что этими людьми правит какое-то лихорадочное оживление и возбуждение, заставляющее их беспорядочно двигаться.

Я прохожу вперед посреди людской толпы. Все с почтением расступаются передо мной. Я появляюсь перед машиной, пройдя через внушительную шеренгу наблюдателей.

Очень торжественное мгновение. Звенит звонок, когда я открываю камеру.

И я смотрю. Две длинные ноги, продолжающие тонкое и гибкое тело, две нежные руки, за которыми следует шаловливая головка.

Ангельское личико с глубоким и текучим взглядом. Длинные волосы, каскадом спадающие на голые плечи… о, как прекрасно!

Большой рот, который раскрывается и манит, как запретный плод.

И я смотрю!

Ева, возникшая для Джонов Кларков по их подобию!

Женщина!

Я отвез ее в замок.

Я избавил ее от любопытных взглядов, созерцая ее в одиночестве. Я узнал свой образ в этой женственности. Но я отвергал это.

Я обнаружил свою душу под этой оболочкой из белой и нежной плоти. Но я отрицал это. Я узнал свои жесты, свои движения и свою неуклюжесть. Но я говорил "нет"…

Я говорил "нет" нормальному, рациональному, доказанному, обязательному и неизбежному. Я говорил "нет", и я кричал это "нет" у основания машины. Я призывал небо в свидетели и умолял свои глаза, свои чувства, свою душу и свой разум. Я отказывался ждать, слушать и слышать ее голос.

Ее голос, повторяющий одно и то же без остановки:

— О! Вы… пожалейте… скажите мне, кто я…

Теперь я все понял. У нее не было никаких воспоминаний, никакой памяти, никакого прошлого. Она была лишь песчинкой, выброшенной в свет сложным механизмом неодушевленной машины.

Несчастный случай, ошибка, просчет, грубый промах, порожденные хаосом, несовершенством, беспорядком. Вот то, что казалось мне наиболее приемлемым.

Да, вечная, ты будешь… в этом замке… в этом дворце… Верный и преданный товарищ супер-Джона Кларка. Да, я хочу, чтобы так и было!

Ты, потерявшаяся, растерянная, чужая, "без памяти", ты никогда не будешь исключением из правила. Если бы ты меня еще слушала, когда я говорю: "ты будешь…" Если бы ты только могла понять, как мало надо, чтобы изменить твою внешность… Например, эта прядь волос, которую ты могла бы зачесывать на лоб, дуги твоих бровей, которые ты могла бы подчеркнуть, миндалевидность твоих глаз, которую легко сделать выразительной и заметной…

Закрыв глаза, я уже вижу тебя, ленивую и чувственную, волнующую и романтичную, очищенную от самой себя и лишенную оболочки недоразумения. Точно! Не такая, как другие… нет, не такая.

И моя, вечно моя!

И когда я повторяю еще и еще "Ты будешь… Ты будешь…", ты смеешься. Ты хохочешь, как эта кошмарная птица, прилетевшая стучать своим клювом по подоконнику:

— Аррррабелла… Аррррабелла… ммм… Хорошее утро, а?.. Хорошее утро, а?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

— Я, А-1 десятимиллионный, излагаю следующее коротко, ясно и по порядку. Раса Джонов Кларков не принадлежит к тому виду, который лениво сидит и смотрит, как гибнет и рушится мир. Наш мир никогда не перестает двигаться вперед, и для каждого поколения мы создаем подходящее будущее. Цифры? Именно этот вопрос мне много раз задавали люди, которые трудятся и работают, несмотря на то, что наши политики пытаются исказить нашу истинную цель, расценивая ее как ересь и вздор. Именно к ним я и обращаюсь. Цифры? Нет! Но результаты? Да, сегодня у нас есть движущая сила, о которой мы мечтали, металлы — наше основное вещество и материя; мы синтезируем очень многие продукты питания, товары народного потребления и текстильные изделия. Мы производим все, что необходимо для жизни, и у нас есть свободное время. Рабочий днь длится четыре рокаенских часа и основная зарплата установлена синдикатами согласно нормам. И мы все знаем, что с увеличением населения жизнь станет лучше. Итак, кому же благоприятствуют все эти вредительские маневры, недостойные нашей расы, и которые не могут не привести к гибели нашу цивилизацию? Тем, кто вызывает и провоцирует озлобление; тем, кто осмеливается обвинять правительство в том, что оно возглавляет шайку аферистов, не имеющих за душой ничего святого, — всем им я осмеливаюсь ответить: ложь и клевета!

Шквал аплодисментов заставляет вибрировать Большой зал Советов, до отказа заполненный многочисленной возбужденной толпой. Я утираю лоб, и в это время В-1, мой премьер-министр, знаком дает мне понять, что моя речь была отличной.

В зале находились несколько смутьянов-подстрекателей, но роботы-охранники, расположенные в четырех углах зала, быстро восстановили порядок.

Правительство сохраняет уверенность в себе, расценивая как "шум толпы" встревоженные слухи, достигающие наших ушей со всех концов государства; мы и сами очень хорошо знаем, что положение сейчас критическое и достаточно искры, чтобы вызвать взрыв народного гнева.

И пока я возвращался домой в президентской машине, В-1 доверительно сообщил мне:

— Конечно, господин Президент, ваша речь была отличной, но я боюсь, что — увы! — этого не хватит, чтобы сохранить единство.

— Что вы хотите, чтобы мы еще сделали? Нам ничего не остается, как согласиться с этими коммунистами!

— Они хотят войны, это очевидно!

Я вздыхаю и устраиваюсь поудобнее на заднем сиденье.

— Война… Война… Как будто нет других решений… я спрашиваю себя об этом…

Мы больше не разговариваем, и я с удовольствием наблюдаю за плотной толпой, которая теснится при нашем проезде, сдерживаемая вооруженной до зубов полицией.

Это печальная, угрюмая, беспокойная толпа — я осознаю это по мере того, как президентская машина продвигается по широким авеню залитого солнцем Кларк-Сити.

Да, новости тревожные, и ни радио, ни пресса не делают из этого тайны; и те, кто умеет читать и слушать, знают это. В данный момент мы находимся на грани войны, на грани разрушения и уничтожения.

И на этот раз речь идет не о простой революции, а о войне, о настоящей войне.

Когда в конце прошлого века восьмисоттысячный Джон Кларк отменил королевскую власть и заменил ее демократической республикой, мы пережили по-настоящему трагические мгновения. В городе строились баррикады, начались пожары и резня, но все эти бедствия и ужасы длились всего лишь два дня. Затем сторонники и защитники старого режима быстро присоединились к новым требованиям нашей системы эволюции.

Ну, а теперь?..

Теперешняя трагедия происходит в мировом масштабе, сталкивая друг с другом не только две различные идеологии, но и два народа, ставших врагами в начале века.

И это самое худшее, что могло произойти с нашим тихим и спокойным человечеством!

Пронзительный гудок резко перебил мои мысли, и я инстинктивно повернул голову на шум. В это же мгновение железная хватка В-1 вернула меня на сидение.

— Осторожно! — прокричал он.

Его крик слился с резким треском, раздавшимся в нескольких метрах от нас. Я успел заметить большой черный лимузин, который занесло на дороге, голову шофера, разлетевшуюся под пулями убийц, и охваченную паникой толпу, разбегающуюся в разные стороны. Группа полицейских набросилась на человека, вооруженного автоматом, и избивала его дубинками. В нескольких сантиметрах возле меня очередь распорола кожаную обивку сиденья. Черт возьми! Он промахнулся совсем чуть-чуть!

Но уже двое моих телохранителей бросились к машине с револьверами в руках, и, пока один из них вытаскивал тело несчастного шофера, другой занял его место за баранкой.

— Полный газ, быстро! — крикнул В-1, Мотоциклы сопровождения включают сирены, и мы сломя голову несемся по улице, где запрещено движение. Мы быстро вырываемся из города, и новый водитель — настоящий мастер экстра-класса — поворачивает на полной скорости. Следует безумная гонка по главной скоростной магистрали, и наконец мы въезжаем на частную дорогу, ведущую в президентский дворец. Чемпион вождения резко тормозит у главного входа во дворец в тот момент, когда оттуда появляются мои преданные и верные соратники, окруженные шестьюроботами-секретарями. Я вылезаю из машины и успокаиваю их несколькими словами, произнесенными нарочито развязно:

— Ничего. Поступок психопата. Больше ничего.

И уже громким и категоричным тоном добавляю, обращаясь к В-1:

— Следуйте за мной. Я хочу продолжить наш разговор.

Устремившись во дворец, мы торопливо поднялись в мои частные апартаменты, но на середине большого зала меня встретила Арабелла, на лице которой отражался весь спектр эмоций.

— О, Джон, дорогой! Я так боялась! — вскрикнула она, бросаясь ко мне. Ее милое личико было залито слезами.

— Ну-ну, все прошло, не надо об этом думать.

— О, Джон, это ужасно!

— Больше нет причин для беспокойства. Будь добра, успокойся и оставь нас одних, ладно?

Послушная и покорная, она уходит, с бледной улыбкой, исчезнув в соседней комнате.

— Стаканчик?

Я наливаю себе одному, так как В-1 отказывается и усаживается в большое кресло, задумчиво качая головой,

— Мы добрались до переломного момента в нашей истории. Вы были правы. Государство Кларков хочет войны, и этой войны мы не можем избежать.

— Мы не должны были допускать, чтобы это государство стало свободным и независимым. Южный континент должен был остаться под контролем государств членов конфедерации. И вот в каком мы сейчас положении! Всего три поколения — и мы уже лицом к лицу со страной, организованной столь же мощно, как и наша, и мечтающей о мировом господстве.

Я вздыхаю.

— Большая часть вины ложится на официальную пропаганду. Именно так, мы должны были выступить и вмешаться, когда Кларковский Союз предпочел красную диктатуру, а мы выбрали демократию. Работа пропаганды как раз и заключается в поддержании различий. И мой непримиримый враг — Кларк Альфа Первый — надо признаться, очень хорошо умеет управлять толпой и задеть ее за живое демагогическими рассуждениями. Когда у крестьян урожай погублен засухой или рабочих увольняют по причине задержки роста производства, он всегда все мог так объяснить, что рабочие и крестьяне всегда находили того, на кого излить свой гнев.

Я прекращаю свое хождение взад и вперед и, остановившись на середине зала, поворачиваюсь к В-1:

— Прошу вас, скажите откровенно, что вы думаете?

Мгновение он размышляет, а затем единым духом выпаливает:

— Я считаю, что Кларк Альфа Первый не может пойти на попятный: слишком далеко зашел. Его угрозы должны обязательно принять определенное направление. То же самое по отношению к его людям — он должен держать свои обещания, чтобы сохранить популярность и власть. Война, я вам повторяю, иного выхода нет.

— Хорошо, в таком случае, рассчитывайте на меня — он получит то, чего хочет. Завтра утром соберите Совет и отдайте распоряжение о всеобщей мобилизации.

В-1 уходит, ничего не говоря. Я же распахиваю большие двери настежь и вижу силуэт Арабеллы. Силуэт тонкий, гибкий, хрупкий, который, кажется, плавает в полумраке, вселяя мир и спокойствие в мою душу.

Я разглядываю Арабеллу. Это сотая Арабелла, произведенная машиной с того памятного дня, когда понятие "женщина" облеклось в плоть. Я разглядываю ее, такую чувственную и сладострастную, растянувшуюся на канапе словно вавилонская нимфа, сошедшая с древнего барельефа.

У нее вечная красота Венеры и всепоглощающая страсть Психеи, мучающая душу и терзающая плоть. Она — верный и послушный товарищ супер-Джона Кларка, безразличная к числу его предшественников и отдающаяся каждый раз Избранному с прежним пылом и искренностью.

Капризная машина никогда не производила более чем одну Арабеллу, отказываясь дать во все увеличивающийся мир больше таких прекрасных копий. Машина "рожает" Джонов Кларков, ничего, кроме них, наводнивших мир, и только одну Арабеллу — когда умирает ее предшественница. Для этих Джонов Кларков, для миллионов простых граждан, мы создали разных гуманоидов Ф: брюнеток, блондинок, рыжих. Очень хороших, но не таких, как Арабелла. Живая и волнительная Арабелла принадлежит только суперДжону Кларку.

Вот поэтому я считаю себя счастливым человеком. Я горд оттого, что эти привилегия дается только Избранным, и даже у этой спесивой собаки — Кларка Альфа Первого — единственная компания — это его ужасные и непомерные амбиции.

Именно еще и поэтому я его ненавижу, вдобавок к тому, что наши идеологические системы и так превратили нас в смертельных врагов. Хорошо, мы будем воевать; мы разрушим все, что нужно разрушить; мы убьем всех, кого нужно убить; мы уничтожим все, что нужно уничтожить, — но это все глупо! Да, глупо, так как ничто не остановит движения Джонов Кларков — ведь инкубатор создаст их всех заново! В битве мертвые воскреснут, и легионы мертвецов всегда будут противостоять легионам других мертвецов — и так до скончания времен.

Бессмертие не может быть побеждено!

— Джон, да перестань же ты думать об этой дурацкой войне! Завтра у тебя будет достаточно времени. Подойди, прошу тебя! Подойди!

Я присаживаюсь на край дивана и протягиваю ей сигарету.

— Дай еще чего-нибудь выпить, а?

Я подчиняюсь и подаю ей стакан.

— Не знаю, понимаешь ли ты, Арабелла, но положение очень серьезное и тяжелое.

— Оно ведь не изменится только потому, что ты этого хочешь. Ты защищаешься, но настоящая трагедия в тебе самом, Джон…

— Это война, понимаешь, война! Неужели ты не понимаешь?

— Я это знаю, и ты никуда от нее не денешься. Теперь ее уже не остановишь…

— И это тебя не трогает? Ты равнодушна?

Она продолжает пить маленькими глотками.

— Какая она, война?

— Это ад.

— Волнующая и упоительная, не правда ли?

— Ужасная.

— Жестокая, потому что нужна победа?

— Жестокая даже и без победы.

Она начинает улыбаться, растягивая рот до ушей:

— Возбуждающая, с запахом крови… да… пороха и праха. Потвоему, Джон, как она может начаться?

Я не успеваю ей ответить, так как происходящее в этот момент настолько жестоко и неожиданно, что я с трудом это осознаю. Ответ приходит к Арабелле в форме адского грохота, шума, возвещающего о конце света, гигантского взрыва одновременно с жутким ударом неслыханной силы, сотрясающим землю и нас.

Вскочив одним прыжком, мы бросаемся на террасу. Мрачно воют сирены, и в этом реве нам открывается невероятное зрелище — громадный пылающий город.

— Боже, Джон, что проиходит?

Я поднимаю голову. Над нами, захваченные прожекторами звуколокаторов, ясно видны движущиеся в боевом порядке вражеские бомбардировщики. Немедленно в действие вступает противовоздушная оборона, выплевывая в небо струи металла, и мы наблюдаем настоящий фейерверк, раскрасивший ночь разноцветными молниями и вспышками. В шуме орудий и реве моторов мы видим, как на город рушатся снаряды и взрываются с адским грохотом.

Я мчусь ко дворцу, таща за собой Арабеллу, и сталкиваюсь с В-1, за которым следует группа военных с растерянными и искаженными лицами. Из их груди одновременно вырвался крик ужаса:

— Авиация Союза разрушает город!

* * *

Только два часа спустя мы сумели подвести итоги ужасной бомбардировки, которой подвергся город. Выяснилось, что их целью были наши оружейные заводы и склады боеприпасов, расположенные на окраинах столицы.

Первое — сообщение из штаба гласило: "Два завода полностью разрушены, сто человек убито и около четырехсот раненых извлечено из-под развалин. Потери врага: восемь самолетов сбито, четыре серьезно повреждено".

Но ультиматум, полученный с первыми лучами солнца, поверг нас в отчаяние и глубокое уныние. Он провозглашал:

"Пробил час освобождения человека! От имени угнетенных народов, твердо, решивших бороться против тирании, я требую, чтобы вы сдались в течение предоставленных вам сорока восьми часов. Отказ с вашей стороны будет равен полному разрушению вашей страны без предупреждения.

Подпись: Я, Джон Кларк Альфа Первый.

Президент Кларковского Союза Социалистических Республик".

— Это невозможно! — обратился ко мне В-1. — Мы не можем принять такой ультиматум!

В большом зале раздался бурный шепот, но мое решение выразило волю каждого:

— Нет! Отныне будем действовать, а не болтать! Пусть будет война, поскольку нас к этому вынудили!

* * *

Этим утром, по окончании срока, мы дали ответ оружием. Эскадрильи поднялись в воздух, чтобы на южном континенте сеять смерть и разрушение.

Мы готовы. Готовы к борьбе, пожертвованию, геноциду, полному уничтожению — если он этого захочет. Своими супербомбами-Н мы можем распылить Рока и стереть его с астрономических карт.

Но мы еще совсем не готовы применить атомное оружие, так как у всех нас сохранились ужасные воспоминания о "Проклятых временах" на Земле, последовавших за отвратительной четвертой мировой войной. Мы надеемся также, что и с другой стороны не последует глупых действий, способных уничтожить всю нашу расу.

Да, мы хотим этого, и все надеемся на это, если не желаем, чтобы машина вечно оживляла ужасных монстров, отвратительных обезображенных карликов-уродов, которые будут стыдом и позором всех наших усилий и жертв.

О, нет!.. Нет!.. Только не это!..

Это лицо, которое я разглядываю в зеркале, мое, и оно также лицо всех Джонов Кларков, друзей и врагов, это — наше лицо. Ничто не должно испортить его, разрушить или осквернить. Это воля, правда, будущее. Это альфа и омега. Это…

Внезапно шум в городе перерастает в вопли и крики. Крики, заглушающие рев ветра, несущего запах тлена и облака дыма. Ночь, казалось, раскололась суматохой и беспорядком.

И я поворачиваюсь, чтобы увидеть ужас и отчаяние на лице В-1.

— Говорите! Ну, говорите же… Что же происходит?

— Южане, господин Президент… Они захватили инкубатор. "Машина" исчезла!

В течение десяти дней в Объединенном государстве. Джоны Кларки умирали сотнями, тысячами. Кларковский Союз надеется уничтожить до последнего человека наших храбрых солдат, а затем, воспользовавшись нашей слабостью, оккупировать нашу страну. Это лишь вопрос времени. Отныне наши павшие воскресают на южном континенте, на вражеской территории, и притом они могут смешаться с жителями Союза — но это вряд ли случится: с тщательно разработанной системой идентификации они останутся за пределами боевых действий, попадая в лагеря пленных, растущих день ото дня. Листовки, полные капитулянтского толка, сообщали нам, что огромное число наших воскресших солдат поднимают оружие против нас, вставая на сторону врага. Я не могу в это поверить, настолько ужасным и немыслимым мне это кажется. Но голос В-1 поправляет меня:

— Разве мы не собирались сделать то же самое, когда инкубатор был в наших руках?

Очевидно, я с большой легкостью все забываю, так как, отвергая ультиматум противника Кларка Альфа Первого, мы собирались действовать именно так. К несчастью, мы не могли даже предвидеть его дерзкую и удачную выходку.

— Ходят разные слухи, — продолжает В-1. — Говорят, что коммунисты ревностно охраняют новый центр оплодотворения. Они окружили его защитным изолирующим экраном. Ничто не может его пройти, даже атомная бомба.

— Что может сделать атомная бомба с неуничтожимым центром оплодотворения?

— Атомная бомба, конечно, ничего, но человек — может.

— Человек?

— Человек, который знает секрет поля, производимого этой силой. Мы могли бы попытаться…

Я одобрительно киваю головой:

— Гениально, черт побери! Откуда вы берете такие идеи? Если я правильно понимаю, речь о шпионе, которого мы зашлем в Союз?

— Война без шпионов — не война.

— И… этот человек…

— Я его нашел. Чистый искренний, идейный. Фанатик. Точно такой человек, какой нам нужен. Вот его досье.

Я бросаю быстрый взгляд на листы, упакованные в картон, и читаю документы.

— Где он? Немедленно приведите его ко мне!

На лице В-1 улыбка:

— Но… он в соседней комнате, господин Президент.

* * *

Я с интересом изучаю человека, который только что вошел в комнату и замер, прямой и неподвижный, на середине помещения.

Сильный, энергичный, храбрый, волевой, гордый; это самый благородный и самый представительный из всех Джонов Кларков, которых я когда-либо знал. У него такой важный и в то же время циничный вид и манеры, которые парализуют мужчин и волнуют женщин. Он — мужчина, способный на жестокость и нежность, свирепость и доброжелательность. Он мужчина, каким я всегда мечтал быть. Это та часть меня, которая всегда подавлена правилами, нормами и социальными условностями.

Затем я перехожу к делу и излагаю факты. Джон Кларк KJ-09 слушает меня, не перебивая, потом кошачьим движением наклоняет голову.

— Ремесло шпиона — очень трудное ремесло. Я надеюсь быть достойным вашего доверия, господин Президент.

— Чтобы это слово вас не особенно шокировало, я вам скажу, что мы ни в коей мере не думаем о предательстве или бесчестье. На такой войне, как у нас, у шпионов есть своя работа и свои задания. Саботаж, снижение выпуска продукции, перевоспитание и промывка мозгов. Холодная война внутри горячей.

— Когда я должен отправиться?

— Минутку, — вклинился в разговор В-1. — Нужно, чтобы вы понимали всю опасность вашего задания. Место, где находится драгоценный инкубатор, окружено полем, созданным силой неизвестного происхождения, о которой мы можем дать вам сведения только общего характера. Все твердые тела, попадающие в это поле, внезапно останавливаются, а затем вся энергия движения молекул переходит в тепловую. Остается сказать, что все метательные снаряды, которые мы можем использовать для разрушения инкубатора, будут просто расплавлены и испарены. Важно найти средство и способ преодоления этого энергетического занавеса. Мы могли бы электрически подключить наше обычное оружие к генераторами поля. Будет достаточно нескольких долей секунды, чтобы наши снаряды могли залететь за занавес и уничтожить вражеские укрепления. Но есть кое-что получше. Это полное уничтожение генераторов поля. Вот это и есть ваша задача. Наши детекторы направлены на этот энергетический заслон. Как только вы его уничтожите, мы получим автоматический сигнал и немедленно пустим в ход авиацию, которая снесет последние укрепления врага и сломит его сопротивление. Понятно?

— Понятно.

— Вы знаете страну?

— Я провел там много лет. Работал на АЭС.

— Почему вернулись?

— Не ужился с политикой ведущей партии.

Я улыбаюсь.

— Отличный повод для предательства. Но не волнуйтесь, мы все уладим. В течение сорока восьми часов вы совершаете самоубийство. С этого дня вас подозревают в ведении подрывной деятельности против нашего правительства, и ваше самоубийство докажет, что вы ускользнули от нашего правосудия и убежали к врагу. А когда вы воскреснете, вам и карты в руки.

— Вы не боитесь, что мнемопсихические датчики инкубатора откроют мою уловку и выдадут истинные намерения?

В-1 протягивает ему на ладони круглую пилюлю:

— Нет, если вы примете меры предосторожности, проглотив вот это немедленно. Это химическая смесь, которая уничтожает все воспоминания с того момента, как вы ее примете. Она ничего не оставит от нашего разговора.

KJ-09 берет пилюлю, и я подхожу ближе:

— Еще вопросы есть?

— Э… нет, господин Президент.

Еще раз я завидую его представительному и гордому виду и восхищаюсь им. Чего бы я только не отдал, чтобы пережить это приключение, которое будет его! Я хлопаю его по плечу.

— Джон Кларк KJ-09, вы входите сейчас в историю. Какие чудесные страницы вы можете добавить в священную книгу Кларков! Если… если… Вы получите на это право, и я лично даю вам его. Идите, мой друг, и да защитит вас Господь!

Я, Джон Кларк KJ-09, прогуливаюсь по длинной шумной улице, залитой неоновым светом. Вывески мигают, огоньки бегут в стеклянных трубках словно многоцветная жидкость вверх, вниз, зигзагом, крест-накрест, образуя странные сокращения или просто ломаные молнии, обозначающие ночной клуб или полуподпольное игорное заведение. Кларк-Вегас полон звуков джаза, лязгания машин и нервного смеха гуманоидов Ф, таких же кричащих, как и реклама "Кока-Колы". Многочисленная толпа заполняет улицу. Я останавливаюсь с моряками и солдатами в увольнении, ведущими под руку вульгарных и тараторящих гуманоидов. Гражданские тоже пришли сюда, чтобы забыть все ужасы войны, и все эти люди теперь ходят туда и обратно, спорят, разговаривают, жестикулируют на ярко освещенных улицах этого скандально известного города, олицетворяющего зло и коррупцию. Неожиданно одна "солдатка" загораживает мне дорогу и пытается завлечь меня в какой-то бар, игриво глядя на меня. Но я отталкиваю ее, потому что собрался опустить монетку в прорезь автомата, прикрепленного к стене. Я уже совсем было собрался дернуть за рукоятку, как вдруг на Мои плечи падают тяжелые руки.

— Эй, вы! Минутку! Ваши документы!

Я оборачиваюсь и оказываюсь нос к носу с двумя верзилами, вышедшими из большого черного "крайслера", замершего у тротуара с опущенными стеклами. Два сотрудника безопасности. Несомненно. Я подчиняюсь и предъявляю свою карточку, потом жду, пока маленькие глазки сверяют фото с оригиналом.

— Все в порядке, можете идти.

Я прячу обратно свое удостоверение личности под инквизиторскими взглядами двух колоссов, которые, не произнося больше ни слова, садятся в "крайслер", и машина быстро исчезает вдали.

Я не могу сдержать улыбку. Наблюдение со слежкой начаты, и я догадываюсь, что весь город будет теперь наводнен полицейскими, рыскающими по моим следам. Сейчас они меня нашли и больше уже не отпустят. Маленькая комедия, задуманная Президентом, разворачивается, как ей и положено. У меня в запасе есть еще сорок восемь часов.

Потом… О! Все будет просто. Просто нажать на спусковой крючок — и это будет началом большой авантюры.

— Привет, приятель! Небольшой визит внутрь изменит ход ваших мыслей. Это самый потрясающий уголок во всем городе, я гарантирую это. Здесь постоянное представление всего за сто пятьдесят кларков.

Я поднимаю голову, и меня ослепляет яркая реклама "КларкКлуба", затем перевожу взгляд на портье в красной куртке с блестящими медными пуговицами.

— Кто знает, где вы будете завтра, старина? Если вы хлопнетесь в обморок, то можете проснуться на другой стороне… без всякой надежды вернуться сюда. Итак, почему бы не воспользоваться?

Он на лету хватает брошенную мной монету, взмахивает своей фуражкой, и я, пройдя внутрь, попадаю в зал, покрытый малиновым ковром. Один полуголый гуманоид Ф манит меня в игорный дом, но я оставляю игорные залы в стороне и пробираюсь к бару, который заметил на другом конце танцплощадки. На подиуме оркестр играет Нью-Орлеанский "свинг" в аранжировке знаменитого "Джон Кларк-Блюза", мою любимую мелодию.

— Шампанское? Скотч?

Я направляюсь в бармену, пробивая себе дорогу локтями, как вдруг ко мне подходит метрдотель в смокинге и делает знак.

— Месье, вас хочет видеть один человек.

— Кто этот человек?

— Вы — Кларк KJ-09?

— Да, но…

— Следуйте за мной.

В этой толкотне я не отстаю от него ни на шаг, и так мы пересекли зал и подошли к украшенной завитушками двери, расположенной за драпировкой. Я прохожу в отдельный салон. Вид создания, красующегося на софе в полумраке, вызывает во мне ярость по отношению к нарядно одетому слуге.

— Нет, а что вы задумали? Мне нечего делать с этой старой железякой… Ты заслуживаешь хорошей оплеухи!

Он выскакивает в коридор и быстро ретируется, а я пинком закрываю дверь и в ярости поворачиваюсь к механизму. Но она уже сидит, включив полное освещение, и едва сдерживает веселый смех.

— KJ-09, я вас не прощу, — произносит она, и ее пухлые губы растягиваются в очаровательной улыбке.

Только сейчас я осознаю свою ошибку.

— Арабелла! Вы здесь!

— Вас это удивляет, да?

— Арабелла, это невозможно!

— В сущности да, и это вас не удивляет… Несомненно, вы этого ожидали.

— Что вы хотите от меня?

— Вы сами желали этой минуты. Вот видите, все и случилось.

Она идет ко мне сладострастной походкой. На ней облегающее темно-синее платье. Обворожительная, волнующая, потрясающе чувственная. Совершенно неожиданно я нахожу настоящую Арабеллу, Арабеллу из далекого прошлого, Арабеллу из моих самых лучших и счастливых воспоминаний, извращенную и неисправимую Арабеллу. Вновь возникнув из времени и пространства, лишенная своей символической непорочности, она вновь стала тем, кем и была: ангел и демон одновременно!

— Арабелла, почему вы пришли?

— Разве мы оба не разделяем это желание?

— Миллионы Джонов Кларков разделяют его со мной.

— Нас мало интересуют другие, вы это отлично знаете. Гуманоиды Ф были специально созданы для того, чтобы они могли забыть об Арабелле. Но вы, вы, Джон Кларк KJ-09, совсем другое дело.

— Чем же я от них отличаюсь?

— Вы исключительный Джон Кларк, на которого возлагают надежды наши соотечественники. Я хочу, чтобы вы знали, вы — супермен среди всех мужчин. Разве это преступление?

— Спутать своего супруга с кем-то другим… это абсурд.

Мгновение ее длинные теплые и нервные пальцы бегут по моим плечам и скользят по груди. Голос становится нежнее, слаще, сладострастнее:

— Ты не только благородный и храбрый, ты еще очень красивый и сильный.

Я отталкиваю ее с некоторой жестокостью, что, однако, нисколько не разочаровывает ее, и она продолжает смотреть на меня большими русалочьими глазами, в которых таится вызов.

— Жестокий и опасный, ты не даешь мне закончить.

— В общем, не такой, в чем ты меня упрекаешь.

— Скажем просто, что ты такой внутри, но никогда не обнаруживал этого. Вся твоя жизнь бродячего вояки была лишь результатом притеснений и придирок к тебе.

— Я запрещаю тебе так говорить…

— Но ты остался тем, кем был, Джон., со своими комплексами превосходства и неполноценности, самонаказания и разрушения. Как и все остальные люди, ты находишься в постоянной борьбе между Добром и Злом.

— А сегодня кто я, по-твоему?

— Твое собственное орудие. Орудие уничтожения. В общем, худшая сторона тебя самого.

Ледяная улыбка играет на моих губах. Это не совсем тот ответ, что я ожидал от Арабеллы, но и он укрепляет меня в моем решении и той роли, что я сыграю через несколько часов. Тем временем я удивление смотрю на нее:

— Как ты можешь так со мной разговаривать?

Она звонко смеется и бросается на диван, положив голову на парчовую подушку.

— Обними меня, Джон! Ну…

Теперь моя очередь смеяться, и я, находясь на некотором расстоянии от дивана, наслаждаюсь своей новой победой над Арабеллой.

— Обними меня, — мурлыкает она со сдержанной иронией.

Этого тоже требует плохая сторона Арабеллы.

Постскриптум: Почему я написал, что Арабелла была затянута в темно-синее платье, тогда как в момент расставания на ней было зеленое?

Почему я упомянул оркестр, играющий Нью-Орлеанский "свинг" "Джон Кларк-Блюз", тогда как, пересекая зал, я слышал "Рапсодию Джона Кларка номер восемь" в исполнении цыган?

И почему портье в красной куртке и эта реклама "Кларк-Клуба"?

Куртка была желтая, а неон высветил надпись "Джон-Клуб".

Однако эти два воспоминания очень живы.

И почему все огни города неожиданно погасли? Почему я очутился один в тишине и мраке?

Почему, упав на мокрую землю; покрытую сухими листьями, нанесенными ветром, я выкрикивал имя "Арабелла"?

Да, почему?

Итак, я вытащил свое оружие и выстрелил.

Мои веки поднимаются. Новая кровь бежит, стуча по артериям.

Моя душа пробуждается, и вечные воспоминания атакуют меня с новой силой. Как и всегда, доминирует мгновение моей смерти, но сегодня я вспоминаю это в каком-то тумане, как-то неясно и неопределенно. Я колеблюсь между темно-синим и зеленым, между красным и желтым, между завыванием трубы и всхлипыванием скрипки. Между Кларком и Джоном!

Что же могло со мной случиться такого, что я так торопливо совершил самоубийство? Хрустальный звон гонит прочь мои мысли, и я вспоминаю о том деликатном и важнейшем задании, которое я получил.

Я с трудом выбираюсь из инкубатора, и два типа, одетые в темную униформу, выводят меня на середину необъятного зала с толстыми металлическими плитами на стенах. Я нахожусь в каком-то месте, где трое других военных суетятся вокруг различных аппаратов и приборов самой невероятной и сложной формы. Меня усаживают в кресло и прилаживают на череп электроды. Я чувствую, как острия проникают в мою плоть, и вижу, как мерцают и переливаются шкалы приборов. Наконец анализатор извергает какую-то карточку, которую с вниманием изучают два техника.

— Джон Кларк KJ-09, не правда ли? — спрашивает один из них.

Я утвердительно киваю головой.

— Причина смерти?

Очевидно, это неясно. Пилюля сделала свое, и мнемопсихические анализаторы ничего не сумели записать. И мне самому приходится вспоминать самое худшее.

— Самоубийство, — ответил я.

Затем меня переводят в другую комнату, где дают кое-какую одежду, простота которой равна низкому качеству изготовления.

Я провожу еще час в комнате с металлическими стенами, прежде чем два охранника забирают меня и сажают в небольшой ракетоплан, который тут же начинает скользить по рельсам внутри освещенного редкими огнями туннеля. Мы достигаем широкого выхода и вырываемся в воздух с головокружительной скоростью. Через иллюминатор, расположенный сзади, я вижу, как исчезает, закрываясь утренним туманом, новый центр оплодотворения, так ревниво охраняемый новыми хозяевами. И еще кое-что я успел заметить: подземные туннели служат для входа и выхода из центра, и каждая машина — въезжающая или выезжающая — оборудована специальным устройством, позволяющим преодолевать энергетическую стену, колпаком накрывающую центр.

Но единственное, что меня сейчас беспокоит, это молчание моих охранников и то, что здесь со мной собираются делать. Куда они меня везут? Абсолютно невозможно выбрать какой-либо ориентир, и мне ничего не остается, как довериться своей звезде.

Но вот мы резко тормозим и теряем высоту, пролетая над высоким городом, который я сразу узнаю — это Кларк-Юнион. Мы снижаемся по спирали, пролетая над окраинами города, пока ракетоплан выбирает площадку, на которую садится в реве и свисте своих реактивных двигателей. Машина приземляется на большой крыше, и мне знаком предлагают выйти. Я выхожу и занимаю место в лифте, который камнем падает вниз и замирает где-то этажей двадцать спустя. В коридорах я замечаю вооруженных до зубов охранников в боевой форме. В конце моего приключения я оказываюсь в комнате, где меня ждут два человека, одетых как оловянные солдатики и держащихся напряженно. В одном из них — горделивом и величавом — я сразу же узнаю вождя Союза, Президента Кларка Альфа Первого. Беспокойство и недоумение охватывают меня, но неожиданно в комнате, стены которой увешаны гобеленами с изображением перекрещивающихся серпа и молота, звучит голос президента: — Добро пожаловать к нам, товарищ KJ-09. Сообщение, которое мы только что получили, действительно подтверждает ваше самоубийство. Мы также знаем и все мотивы вашего поступка, который позволил вам ускользнуть от капиталистической тирании и попасть в нашу страну, о которой, мы в этом твердо убеждены, вы храните лучшие и благородные воспоминания.

— Спасибо, господин Президент. Есть определенные вещи, которые свободный, искренний и лояльный человек не может принять.

— Эти чувства делают вам честь, товарищ, и будьте уверены, что среди нас вы займете достойное место.

Он поворачивается к своему верному В-1, делает жест, и товарищ секретарь партии вынимает из маленькой бархатной коробочки сверкающую медаль на длинной ленте из красного шелка, вешает ее мне на шею и, обнимая, произносит:

— Герой Труда и пролетарской дисциплины.

На мгновение воцаряется тишина, и сразу же — голос Альфа Первого:

— Идите, товарищ KJ-09, и не забывайте, что наша победа будет победой разума, справедливости и человеческой свободы.

* * *

Эти слова все еще звучат в моих ушах, в то время как я покидаю кабинет Президента в сопровождении первого секретаря партии. По возвращении на огромную крышу, что нависает над столицей Союза, он говорит мне с фамильярной улыбкой:

— Список ваших достижений превосходен. Мне кажется, что вы захотите продолжать свою работу в одном из наших технических центров. Замечательно! Вы инженер-электронщик, а мы очень нуждаемся в техниках вашего уровня. И все же наша страна значительно продвинулась вперед, не правда ли? Еще чуть-чуть, и у нас будет такая новая армия, против которой армия Запада окажется детской игрушкой. — И, указывая на небо, он добавляет: — Нет границ нашему могуществу. Однажды мы устремимся к звездам и покорим Вселенную. Раса Джонов Кларков будет доминировать в мире до его границ, потому что так предопределено и потому что нам это по силам! По правде, они ведь тоже должны интересоваться космической властью, а?

— Они об этом тоже думают, товарищ, но война парализует все их средства и возможности.

Он громко хохочет и увлекает меня в машину.

— Садитесь, я вам все покажу.

* * *

Должен признаться, то, что мне было позволено увидеть в последующие часы, заставило меня серьезно задуматься над могуществом и мощью врага.

Мы пролетали над укрепленными базами, установленными на подступах к узкому перешейку, объединяющему два континента, на котором армии будут вести самые ожесточенные и кровопролитные сражения. Я видел секретные базы, ощетинившиеся ракетами, готовыми к старту; длинные дороги, переполненные полугусеничными машинами, танками и бронемашинами; сеющие смерть эскадрильи, оккупировавшие небо — и я познал страх, ужас и беспокойство.

Но, увы, это было далеко не все. Помимо военной мощи было еще кое-что, что мне открылось. Это случилось, когда мы вернулись в Центр оплодотворения, и я понял, что, если не произойдет чуда, мы погибли!

Мы прошли в главный зал, приветствуемые множеством военных, входящих и выходящих из огромного святилища, потом направились в большой двор, где моим глазам представилось самое чудовищное зрелище из всех, где мог участвовать человек. Вереница Джонов Кларков под присмотром вооруженных охранников направлялась к каменной стене высотой в несколько метров. В этот момент солдаты наставили на них тяжелые пулеметы, которые заплевали огнем и дымом, кося несчастных бедняг. И это продолжалось… И началось снова. Убрали трупы, и новые несчастные пришли, чтобы, в свою очередь, упасть под смертоносными пулями.

Кругом была кровь, даже на мундирах палачей, которые разряжали и заряжали свое оружие без остановки. Без остановки!

Я преодолел свое смятение и негодование и спросил первого секретаря партии: — Что здесь происходит, в конце концов?

Довольная улыбка проскользнула по холодным губам.

— Здесь те, кого мы считаем неподдающимися. Это враги народа, те, кого уничтожили наши бомбы и оживили наши машины, и кто отказался принять наши взгляды и идеологию. У них есть право выбирать по своему усмотрению: либо временное заключение в лагере для военнопленных, либо полное и преданное сотрудничество с нами. Но для этих у нас нет даже жалости.

— Но… но они же снова оживут!

— А мы их опять убьем.

— Но ведь это абсурд! Их численность увеличивается с каждым днем. Скоро их будет много миллионов…

— Да, сотни миллионов. Но это неважно, мы всегда найдем способ уничтожить их, так как раса Джонов Кларков, предназначенная для завоевания космоса, должна быть здоровой и чистой. Именно для этого работают все машины, которые мы имеем.

— Почему вы говорите "все машины"?

Он ведет меня в святая святых и гордым, величавым жестом указывает на большой круглый зал, где ходит взад и вперед множество Джонов Кларков. И долго я стоял, ошеломленный и уничтоженный, и слова В-1 доносились откуда-то издалека, как во сне:

— Открыли… секрет… оплодотворения искусст… построили… машины… Много машин… производят… производят… производят…

Я разглядывал все эти инкубаторы, созданные по одной модели, и всех этих Джонов Кларков… всех этих Джонов Кларков, которых безостановочно тошнит. Безостановочно!

Вот уже восьмой день я работаю на секретной базе, расположенной в окрестностях Центра оплодотворения. Мы проводим эксперименты с новым электронным оружием, призванным ускорить победу союзного клана. С помощью лазера созданы лучи смерти, бьющие на тысячи километров и могущие уничтожить целый город гораздо "лучше", чем атомная или водородная бомбы.

Это ужасное оружие обладает такой мощью, что Союз может без малейших усилий стать хозяином всей планеты. И мечта Альфа Первого осуществится. Новая раса Джонов Кларков распространится по Вселенной благодаря массированной работе многочисленных инкубаторов, и ничто ее не остановит. Именно поэтому — любой ценой — я должен вмешаться, так как я всего лишь винтик в этом человечестве; так как я должен выполнить доверенное мне задание; так как мне нужно уничтожить то, что должно быть уничтожено; так как это желание у меня в сердце, в голове, в крови.

А? Что? Кто говорит? Чей это голос? Здравого смысла? Угрызений совести? А! Нет… Слабый голос из глубины души, заставляющий меня смеяться… KJ-09 игнорирует здравый смысл… KJ-09 не знает угрызений совести… KJ-09 — это не более чем рука, которую вооружили и которая наносит удар. А рука не имеет ничего общего со здравым смыслом. Нет, нет… Я ничего не хочу знать… Ничего.

Я должен действовать, и я буду действовать. Нужно, чтобы все произошло, как это должно произойти.

Кажется, я все предусмотрел. Я слушал и наблюдал. Я знаю, что турбовертолеты и ракетопланы, оборудованные специальным дешифратором, каждый день пролетают через энергетический занавес, чтобы доставить смену на базу и Центр оплодотворения.

Я знаю также, что экипажи маленьких машин строго ограничены.

Один пилот и один помощник пилота.

В этот вечер MV-20 и RD-15 должны подняться в воздух, чтобы доставить в Центр рутинный груз. Именно по этой причине я сегодня покинул столовую раньше обычного часа и теперь прохаживаюсь с сигаретой в зубах по пустынной и темной площади.

Я наблюдаю за большим ангаром, в котором содержатся средства коммуникации. Внезапно исполинская металлическая дверь начинает двигаться на своих роликах, и прожекторы освещают взлетную полосу. Я продолжаю двигаться вперед, наблюдая в полутьме за механиками, выталкивающими турбовертолет на площадку, и замечаю двух пилотов, которые направляются к раздевалке.

Но RD-15 вступает в разговор с механиками, в то время как его товарищ проходит в здание. Теперь самое трудное — это суметь занять его место, остальное пустяк, детская забава. Не колеблясь больше, я проскальзываю позади длинного здания, открываю форточку, протискиваюсь в нее и падаю на пол большой комнаты. Приоткрытая дверь позволяет мне следить за MV-20, который уже заканчивает одеваться, когда появляется его напарник. Несколько слов, и я улыбаюсь, так как вижу, что MV-20 покидает раздевалку, оставляя PD-15 одного перед его шкафчиком. Наступает время действовать, и меня охватывает сильное возбуждение, Я медленно вытаскиваю нож из ножен и крепко обхватываю его ладонью правой руки.

Пилот поворачивается ко мне спиной. Я делаю несколько мягких и тихих шагов и, в тот самый момент, когда он собирался повернуться, прыгаю на него. Острый нож с кошмарной быстротой описывает полукруг и бьет под левую лопатку, потом еще один удар не встречает никакого сопротивления. Все кончено. RD-15 не издал ни звука. Он оседает на пол подобно резиновой игрушке, из которой выпустили воздух, но я нежно его подхватываю и запихиваю в глубь шкафчика. Он садится, откинув голову и вперив в меня пустой взгляд. Самое ужасное — это то, что этот человек похож на меня как две капли воды. Мой возраст, моя прическа, мои короткие черные усы. О, боже! Как будто я только что убил самого себя!

Постскриптум:

Что-то со мной не то. Почему мне казалось, что я бросил тело в колодец? Почему я хотел спастись бегством, сидя за рулем большого "понтиака"? Почему я отступал перед множеством Джонов Кларков с пустым и потухшим взором, одетых как выходцы из кошмара, уставивших на меня палец, и с проклятием на губах?

Это длилось какую-то долю секунды. Нет никаких колодцев, "понтиаков", Джонов Кларков, угрожающих загородить мне выход из раздевалки, И как только я мог подумать об этих вещах?

Я должен был сделать огромное усилие, чтобы найти дверцу шкафчика, которую закрыл с резким стуком. Я прогнал глупые и странные мысли, но целый мир вокруг как будто опрокинулся, как будто окружающая среда неожиданна деформировалась.

Я сопротивляюсь, я подавляю лихорадку и слабость и прогоняю светлячков, танцующих перед моими глазами.

Свежий ночной воздух овевает мое лицо. Я сознаю, что одел снаряжение PD-15 и что двигаюсь к турбовертолету. MV-20 уже на своем месте. Без всякой спешки я прохожу мимо группы механиков и карабкаюсь по металлическим перекладинам лестницы, прислоненной к крутому боку фюзеляжа. Я проникаю в кабину, опускаю на лицо кислородную маску и устраиваюсь на своем месте, пока MV-20 закрывает кабину. Затем турбовертолет начинает поворачиваться на месте, так как мой напарник включает реакторы.

По его приказу я увеличиваю количество оборотов до двух тысяч, и сильный резкий толчок дает мне понять, что нас просто швырнуло в небо с ошеломляющей скоростью. Проходит десять минут, и, я вижу, как работает пилот на клавиатуре дешифратора. Мы уже близко.

Через несколько мгновений мы будем пересекать энергетический занавес, защищающий Центр оплодотворения. Я мысленно отмечаю положение клавиш, отвечающих за работу определенных реле и цепей. Все это должно быть выгравировано в моей памяти, если я хочу получить шанс покинуть Центр после выполнения задания.

Хочется верить, что мне хватит горючего, чтобы добраться до Конфедерации. Если, по крайней мере… у меня есть этот шанс. На дешифраторе зажигается красный огонек в тот момент, когда появляется тусклый занавес, покрывающий Центр и образующий огромный купол с размытыми контурами. Мы пересекаем энергетический барьер, и секунду спустя под нами уже сверкают огни укрепленной базы.

— Нет, товарищ, не на площадку… Платформа номер пять, левое крыло центрального здания.

MV-20 поворачивает голову и с изумленным видом разглядывает ствол оружия, наставленного на него.

— Что ты задумал?

— Делай, что я тебе говорю.

— Ты сошел с ума…

— Выполняй или стреляю.

— Ты настоящий…

Он колеблется, но приставленное к затылку дуло взывает к осторожности. Он выполняет маневр с ругательством, готовым сорваться с губ, и мы садимся на платформу номер пять, отмеченную мной на подробном плане Центра, множество экземпляров которого находилось в бюро секретной базы. Я наизусть выучил путь к генераторам, но, чтобы воспользоваться им, нужно избавиться от MV-20. Это длится не более двух секунд, по секунде на пулю в сердце — и с ним покончено. Я тащу его тело до ограждения и бросаю на склон крыши, по которому он катится до водосточного желоба. До зари его не найдут, а мне для выполнения операции как раз и нужно время. Сделав это, я пересекаю пустынную платформу, направляясь к другому краю необъятной крыши, и останавливаюсь перед решеткой под проницательным взором бдительного охранника, вооруженного автоматом. Я называю ему пароль: "Победа". Он опускает свое оружие и улыбается.

— Да это дружище PD-15! Что ты здесь делаешь?

— Приказ командно-диспетчерского пункта, товарищ. Сверхсекретный материал.

— В таком случае, конечно… А где твой приятель?

— Я один. Специальное задание. Больше ничего не могу сказать.

Он отодвигается, чтобы дать мне войти, и отдает дружеский салют в тот момент, когда я исчезаю в лифте. Итак, все идет, как задумано. Теперь мне нужно добраться до зала с генераторами, расположенного на четвертом подземном этаже. Лифт медленно отсчитывает этажи и наконец останавливается у цели. Я выхожу.

Никого не видно. Коридор пуст. И вдруг — шум шагов. Я прячусь за каким-то выступом в стене, пропуская двух военных, исчезнувших на металлической лестнице. Снова тишина. На цыпочках я продвигаюсь вперед по коридору, который вдруг резко поворачивает направо. Я бросаю туда быстрый взгляд и обнаруживаю еще одного часового, стоящего перед тяжелыми массивными дверями, ведущими к генераторам. Я быстро обдумываю ситуацию, решаюсь и стремительно выхожу к часовому, который поднимает автомат.

— Привет, товарищ, Ничего необычного не заметили?

— Нет, все в порядке. Но кто вы такой?

— С каких это пор ты задаешь вопросы начальству?

Мой тон подействовал на него. Уверен — он чувствует, что допустил большой промах. Его глаза обшаривают мои рукава и нагоны моего кителя в поисках несуществующих нашивок. Я подхожу к нему ближе, улыбаясь.

— Служба военного надзора. Присматриваем здесь за вами. Вы новенький, не так ли?

— Э… да… я…

— Отлично. На этот раз достаточно, не будем заходить далеко. Но зарубите себе на носу правило 318 кодекса SM, не то оно вам дорого обойдется. Ладно, возьмите сигарету, это вам поможет.

Идиот! Дурак! Он не чувствует ловушки, расставленной мной…

Он протягивает руку за сигаретой, но нож уже в моей руке, и я протыкаю его раньше, чем он успевает отойти. Я ударяю его еще раз в сердце перешагиваю через тело и начинаю изучать панель связи. Я обнаруживаю там большой замок с секретом и нетерпеливо вращаю диски налево и направо… Наконец замок издает последний щелчок, и тяжелая дверь, массивная, как у сейфа, резко раскрывается.

* * *

Теперь я проник в святая святых, туда, где, выстроившись рядами вдоль толстых стен, расположились сложные механизмы, управляющие генераторами поля. Я располагаю лишь несколькими минутами, чтобы совершить диверсию, которая на много дней лишит, защиты Центр оплодотворения.

От мысли, что я готов приступить к работе, меня охватывает возбуждение и я направляюсь к металлическим ящикам, в которых глухо гудят схемы невероятной сложности. Я начинаю изучать и разглядывать решетки, схватив при этом некоторые инструменты, которые могут подойти для разрушения. Пугающая радость охватывает меня в тот момент, когда я начинаю рвать провода; и я бью, дроблю, крушу, ломаю.

— KJ-09, послушайте меня!

Я резко поворачиваюсь на голос, Догадываясь о том, что могло произойти. Они нашли тело пилота в раздевалке, обнаружили турбовертолет на крыше и допросили охранника. Черт возьми!

Я попался!

Голос идет из видеоэкрана, вмонтированного в стену, и на нем крупным планом багровое лицо первого секретаря партии. Мне нечего сказать. Это могло случиться, я это предусмотрел. Как говорила Арабелла: "Джон, все случается…" На теперь какая разница?

Я подвигаюсь к В-1:

— Сожалею, приятель, но я доведу дело до конца, я так решил.

— Остановитесь, у вас нет на это права.

— Локаторы работают день и ночь, они нацелены на Центр. Наша авиация начнет действовать сразу же по отключении генераторов. Вы проиграли.

— Вы идиот. Над нами сейчас не самолеты Конфедерации, а ракеты, не принадлежащие нашей планете.

Я хмурю брови.

— Что вы мне тут плетете?

— Их целая армада. Они заполнили всю планету. Нас атаковали из космоса. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Из космоса?

— С Земли!

— Я вам не верю.

— Это земляне! — прокричал первый секретарь партии. — Мы засекли их ракеты. Они хотят нас ограбить, лишить всего и уничтожить. Решается вопрос о жизни нашей расы. Я прошу вас, остановитесь, пока не поздно!

Но я продолжаю кидаться на механизмы, охваченный безумием разрушения и уничтожения.

— Я не верю вам… Я не верю вам… Я не ве…

Я бурно дышу… я задыхаюсь… я перевожу дух…

Маленькие шары, светившиеся на стенах, сорвались на пол, затопив зал едким густым дымом, от которого горит мое горло.

Я мечусь… я задыхаюсь… и мир исчезает… разлетается… как мертвые листья, сорванные ветром осени… Всегда эти мертвые листья… эта тишина… этот простор… и этот осенний ветер! Большая черная птица надо мной щелкает клювом.

Языки пламени лижут мои внутренности, стальные иглы впиваются в мою грудь. Пламя смерти, иглы агонии.

Стены плывут в тумане, отказываясь объединиться в белую квадратную комнату с кое-какой мебелью такого же цвета. Те силуэты, что я вижу — также лишены прочности и кружат вокруг моей кровати, словно смутные тени. Наконец все проясняется, обретает форму, и человек, склонившийся ко мне, дружелюбно улыбается:

— Итак, KJ-09, как вы себя чувствуете?

Он отлично знает, что я умру… Но какая разница? Теперь это уже неважно.

— Вы находитесь в военном госпитале, — продолжает он, — лучшем в Союзе.

Госпиталь! Конечно! Квадратная комната… белые стены. Его пилотка и халат тоже белые. Чего-то в обстановке не хватает…

А! Да, конечно, медсестры, которая должна дежурить у моего изголовья. Да, все отлично! Все в порядке. Как жжет… как жжет…

Но вот человек в белом халате исчезает и появляется некто, кого я сразу же узнаю: это правая рука моего президента, В-1 из Конфедерации.

— Удивлены, увидев меня здесь? — спрашивает он.

— Где я?

— В конце вашего задания, старина. Газ был смертельным, а вы вроде бы выдержали, но не стройте иллюзий.

Я пожимаю плечами.

— Знаю. Но расскажите мне, что же произошло.

— О! Много чего случилось. Мы были захвачены ракетами, запущенными с Земли. Нет, нет, нет, прошу вас, не волнуйтесь. Я знаю все, что вы думаете. После стольких лет! Не существует больше никаких связей с Землей-матерью. Мы — рокаенцы. Мы все — Кларки, и все Джоны Кларки с Рока поднялись против захватчиков.

— Все Джоны Кларки?

— С Востока и Запада, сытые и голодные, богатые и пролетарии, верующие и атеисты. Все! Да, это был всеобщий подъем, уничтоживший ненависть и сплотивший нас перед общим врагом. Нет больше границ и братоубийственной войны, а есть свободные люди, осознавшие свои ошибки и вышедшие из хаоса тупости и глупости. Рано или поздно мы должны были бы смело встретить гнев небес. Этот самый гнев мог принять форму безжалостных захватчиков вместо дракона, ракет Апокалипсиса, несущих смерть и разрушение.

Он подходит к открытому окну и вглядывается в пространство до горизонта.

— Да, это была тяжелая битва, — бормочет он. — Тяжелая.

И я вижу в его глазах побежденные армады, изрешеченные ракеты, усеявшие землю Рока, гаснущие пожары и плывущий над полями сражений дым. Я вижу свободных людей, больше не заботящихся о мундирах и протягивающих друг другу руки. По моим губам скользит улыбка, как будто я оплатил долг. Долг Разрушению!

В-1 поворачивается и наклоняет голову:

— KJ-09, вы можете умереть.

И я умираю!

Я… А-1 пятисотмиллионный, счастливый человек.

После каждого моего пробуждения я наслаждаюсь словами приветствия, адресованными мне, я упиваюсь лестью и почестями, оказанными мне, я люблю уважение и почет, с которым ко мне относятся. И когда В-1, мой верный и преданный В-1, приходит приветствовать меня в большом зале Бессмертия, мы обмениваемся одними и теми же вечными репликами в утреннем блаженстве:

— Мир твоей душе, о Справедливейший, о Грандиознейший. Благодаря тебе мы живем в шелках и золоте.

— Как народ?

— Счастлив, осыпанный твоими милостями, о Верховный.

— Как мир?

— Благоденствует и процветает.

— Вселенная?

— Охвачена восторгом и счастьем.

— И так будет всегда, до скончания Времен!

И в утренней тишине раздаются крики, и священные колокола звонят во всю мочь.

Да, я — А-1 пятисотмиллионный — счастливый человек!

Но этой ночью во мне что-то сломалось, это был какой-то кошмар. Мне снилось, что огонь пожирает мои внутренности и стальные иглы впиваются в мою плоть.

Я тяжело дышал, я задыхался под бушующим ледяным ветром.

Я умолял тени и беседовал с небытием. Мне приказали умереть, и я закрыл глаза.

Проснулся я с чувством, что это был очень долгий сон и огляделся вокруг. Мир был там, на месте, как и после каждого пробуждения, только я неожиданно ощутил себя очень старым, разбитым и разрушенным долгой, очень долгой борьбой, происхождение которой, — увы! — затерялось во тьме веков. Но разве это важно?

Наша раса выбралась из хаоса, из мирового жертвоприношения, из грандиозного очистительного кровопускания. И мы достигли Золотого Века. Мы упразднили границы, отменили политические страсти, запретили братоубийственные войны. Мы сказали "нет" всему гнусному, грязному и отвратительному. Наконец-то мы достигли нирваны для Джона Кларка!

Сейчас я разглядываю Арабеллу, лежащую на своем ложе, лишенную недостатков вульгарности, улыбающуюся и страстную, как на заре нашей любви, счастливую и довольную своей вечной красотой. Арабелла… Моя нежная Арабелла! Черт, это забавно!

Ее длинные светлые волосы превратились вдруг в короткие черные.

Клянусь, что еще вчера… И дверь моей комнаты… Почему она на другом месте? Она же была слева… а сегодня утром справа.

И колокола? Почему они не звонят? Мне кажется, что здесь так же тихо, как и в моем сне. Тот же самый ледяной ветер дует в комнате… те же самые мертвые листья кружатся в вихре на ковре. Черт побери! Остатки кошмара преследуют меня и по ту сторону сна.

Я встряхиваюсь и вхожу в большой зал Бессмертия, где меня приветствует мрачный и неподвижный В-1.

— Мир твоей душе, — просто говорит он.

— Как народ?

— Как и ты, Джон.

— Как… э… как мир?

— Вертится. С тобой или без тебя.

В этих словах — холод ветра и запах сухих листьев.

— Мой верный, мой преданный, мой единственный друг, я тебя умоляю, ответь мне. Разве мы не достигли конца пути? Разве мы не у цели, не у идеала?

— Да, Джон, это ты в конце дороги, размеченной тобой самим с самого начала, но теперь продолжение невозможно.

— Значит, это так для всех Джонов Кларков.

— Нет, Джон. Просто конец человечеству, которое ты знал и которое было вписано в твою душу и плоть. Тому, что появилось в истории со своим злом, ошибками и промахами, стремлениями и чаяниями. Конец противоположностям, контрасту и манихейству. Всему, что было в тебе, что разорвалось и столкнулось. Всем этим был Ты сам!

Я отступаю назад, мертвенно-бледный, дрожащий на краю огромной страшной пропасти, неуправляемый. Мне кажется, что он плавает посреди комнаты над краем моих ужасов и страхов.

— Кто ты?.. Чудовище… Чудовище… кто ты?

— Да ты, Джон! Просто ты! Мой голос исходит из глубины твоей души. Открой глаза, Джон… Открой глаза!

В приступе ярости я поворачиваюсь к нему спиной. Нечестивец, безбожник, осмеливающийся грубить мне, унижать и оскорблять меня!

— Я не верю тебе… я не верю тебе… я не верю тебе…

Одинокий слабый голос хихикает в глубине меня самого.

Когда же я поворачиваюсь, то не вижу В-1 — он исчез. Задыхаясь, я тороплюсь в соседнюю комнату, выкрикивая имя Арабеллы. Но она тоже пропала. Ложе пусто. Как сумасшедший я бросаюсь на главную лестницу, призывая своих слуг, но мой зов остается без ответа. В большом пустынном доме царит самая мертвая тишина.

О, Боже! Что происходит!

Я бросаюсь к окнам, но огромный город исчез. Я вижу только поля, деревья и скалы в отдалении. А город? Город? Но это все невозможно!

— Эй! Эй! Где вы? Ответьте мне! Не оставляйте меня одного, прошу вас!

Я возвращаюсь в большой зал, но на пороге несуществующей больше двери замираю в оцепенении — здесь больше нет мебели…

На стенах картины и гобелены сливаются с каменной кладкой, которая начинает распадаться… Я скатываюсь по лестнице, лишенной ковра, бросаюсь в пустой двор и поднимаю голову. Огромный дворец рассыпается на моих глазах, как карточный домик — тает крыша, исчезают стены, рассыпается пол. Он разлетается под порывами ветра и превращается в пыль.

А я… О! Я, жалкий отшельник, падаю, раздавленный тяжестью своего горя. Я царапаю землю с ртом, полным сухих мертвых листьев, и тупо разглядываю ржавый остов старого космолета, обветшалый колодец и жалкую старую развалюху, возникшие из небытия. Сорванные ставни стучат под порывами осеннего ветра.

И над всей этой ужасающей, реальностью властвует скрежещущий голос. Голос, принадлежащий высоко сидящей большой птице с длинным клювом; голос, который болтает и смеется:

— Аррррабелла… Аррррабелла… ммм… хороший денек, а?.. Хороший денек, а?..

Я снова нашел свою хижину, свое отчаяние и одиночество.

Я пережил свое падение, словно Голиаф в шкуре Давида. Я всплыл на поверхность одного безумия, чтобы вновь погрузиться в другое.

Чистое и еще более ужасное, так как оно подстерегает меня всегда.

Вечно.

Да, все это было всего лишь иллюзией, сном и обманом, так как машина никогда не производила более одного меня за один раз. Следующий Джон Кларк — только после смерти предыдущего.

Странная и жестокая машина, воображаемая утроба миллионов и миллионов Джонов Кларков, рожающая химерических Арабелл, существующих только лишь в моем воображении.

Но действительно ли я сам все это вообразил? Не было ли в каком-нибудь тайнике машины странного устройства, реализующего сны? Не мог ли старина Джо создать такого пути уединения, по которому мог бы убежать такой несчастный, как я, отрезанный вечностью навсегда в неизвестном мире?

Я задаю себе этот вопрос, но ничего не знаю. Тем не менее, я боюсь, боюсь этого вечного одиночества, которое будет моим.

Боже мой, что я вам сделал? Почему вы отказываете мне в Смерти, о которой я умоляю? Должен ли я постоянно рыть себе могилы, жить и умирать в одиночестве, как пария из парий, как проклятый из проклятых? Должен-ли я день и ночь проклинать себе подобных, моих земных братьев, которые покинули и забыли меня в моей беде? В своих снах я их уничтожил, поскольку знаю, что они никогда не прилетят.

Впервые по возвращении в реальность я осмеливаюсь поглядеть на себя в зеркало.

— А, Джон! Скажи мне, почему? О, нет, это невыносимо…

Я не могу удержаться от улыбки.

— Вспомни, как все это началось. Джон Кларк номер два прибыл и постучал в окно, и мир стал прекрасен. Ты знаешь, если честно, это было отлично… Да, прекрасно было не быть одному. И потом была Арабелла, Ты помнишь, Джон? Много раз что-то не ладилось. Особенно последнее время. Я много думал… да, я слишком много думал… и все лопнуло.

Я быстро отрываюсь от зеркала, навострив уши. Странно, но мне показалось… Нет, невозможно… Тем временем шум усиливается… Кажется… О, боги! Рев и грохот реактивных двигателей!

Я бросаюсь в глубь хижины, опасаясь за свой рассудок. Но шум затихает после продолжительного свиста.

Очень медленно я возвращаюсь к зеркалу.

— На чем мы остановились, Джон? Ах да, я говорил, что было прекрасно больше не испытывать одиночества. Что было достаточно Джона Кларка номер два… А? Что? Боже! Что там еще?

Прижавшись к стене, лицом к двери, я замираю с бьющимся сердцем и пересохшим горлом…

По земле стучат каблуки, заставляя камни скрипеть…

Там, за дверью, я угадываю присутствие незнакомца, который колеблется в томительном молчании…

А потом… О нет! Это неправда…

Вот кто-то стучит в дверь…

Три удара… еще три!!!