Ashley Rhodes-Courter

THREE LITTLE WORDS: A MEMOIR

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Joelle Delbourgo Associates, Inc. и Jenny Meyer Literary Agency, Inc.

© Ashley Rhodes-Courter, 2009

Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

 

Предисловие

У меня было больше десятка «мам». Меня родила Лорейн Родс, удочерила Гэй Кортер; остальные по очереди заполняли образовавшуюся между ними пустоту. Некоторые «мамы» были добры ко мне, иные были со странностями, а одна – Агата Шпиц – оказалась сущей ведьмой. Где бы я ни жила, я мечтала вновь оказаться рядом с мамой. Поначалу я виделась с ней довольно часто, но затем нас по необъяснимой причине разлучили на целых два с лишним года.

Я помню, с какой радостью бросилась к маме после бесконечной разлуки и всего, чего я натерпелась у Шпицев.

«Родное мое солнышко, единственная моя! Слушайся эту тетю, хоть она тебе и не мама. Я твоя родная мама, и я всегда буду любить тебя». Она обещала, что скоро мы снова будем вместе. Скоро! Как часто я слышала это слово, сколько в нем было теплоты и покоя! «Скоро я вернусь, – обещала мама. – Скоро я вернусь – с подарками. Скоро мы уедем домой».

Скоро, скоро, скоро… Я напевала эти слова как колыбельную, засыпая, твердила как мантру, оставаясь одна, повторяла как заклинание, когда ожидание новой встречи затягивалось и меня одолевали сомнения. Мама меня любит. Я – ее родное солнышко. Она скоро вернется. Скоро! Да, вернется. Доверчивая и наивная, я всегда верила ей и отчасти верю и теперь.

 

Глава 1

День, когда у меня украли маму

Два самых плохих дня в моей жизни соревнуются за пальму первенства: тот, когда меня разлучили с мамой, и тот, когда четыре года спустя меня отдали на воспитание Агате Шпиц. За три недели до расставания мы – мама, ее муж, мой брат и я – уехали из Южной Каролины во Флориду. Мне было три с половиной года, и я лежала на заднем сиденье машины, глядя, как капли дождя складываются на окнах в причудливые узоры.

Мой младший брат Люк сидел в детском автокресле, которое никто не потрудился закрепить, и когда отец Люка делал очередной крутой поворот, кресло съезжало в сторону, прижимая меня к двери. Люк носил кардиомонитор, но, должно быть, лишь от случая к случаю, потому что я помню, как нацепила этот аппарат на своего любимого говорящего мишку.

Пока не появился Дастин Гровер, мы жили в трейлере с мамой и ее сестрой-близнецом, Лианной, которая ради меня бросила школу. Мама и тетя Лианна были совсем непохожи друг на друга – разные волосы, разный цвет глаз, – однако для меня сходство не играло большой роли: тетя Лианна нянчилась со мной ничуть не меньше, чем мама. Я никогда не поднимала шум, если одна из них уходила, передав меня другой. Я устраивалась под боком у тети Лианны, и она перебирала пальцами мои кудряшки, болтая по телефону.

Маме не было и восемнадцати, когда я родилась. Им с сестрой, как всем подросткам, вероятно, хотелось тусоваться с друзьями, а не менять подгузники. Тем не менее они ходили на работу в разные смены и по очереди присматривали за мной. Старшеклассники из окрестных школ охотно наведывались в наш дом-прицеп, где не бывало взрослых.

Однажды вечером я смотрела по телевизору мультики, понемногу добавляя громкости, чтобы перекрыть шум.

– Сделай тише. Тише сделай, я сказала! – прикрикнула мама.

– Сами бы заткнулись, – ответила я. Мама и ее дружки так и прыснули.

Мне было два года, и я постепенно впитывала язык и привычки несовершеннолетних хулиганов, примеряющих на себя взрослые роли. Я пыталась им подражать, чем обращала на себя внимание, а мама хвасталась, как рано я стала ходить на горшок и внятно говорить.

Мама не обременяла себя лишними заботами. Она была целиком поглощена собой и не слишком беспокоилась о моей безопасности. Усаживая меня в детское автокресло, она пристегивала меня ремнями, но закрепить кресло на сиденье было нечем: в ее стареньком фургоне ремни безопасности попросту отсутствовали. Мне рассказывали, как однажды, еще в Южной Каролине, мы с мамой ехали по старой изрытой дороге. Мама неслась по ухабам, не снижая скорости. На одном из них машину подбросило, незапертая дверь распахнулась, и я вместе с креслом вывалилась на дорогу, перевернулась несколько раз и упала на бок. Мама развернула машину и тут увидела на обочине меня, все еще пристегнутую к автокреслу.

Когда появился Дастин – все звали его Дасти, – атмосфера в доме изменилась, и тетя Лианна стала реже бывать со мной. Дасти был переменчив, как океан: в одно мгновение легкая зыбь могла перерасти в хлесткие волны. Когда он орал, я съеживалась от страха. Он вбил себе в голову, что ему с порога следует подавать горячий ужин, но мама подолгу возилась со мной, и зачастую ей не хватало времени на все остальное.

– Даже пирог не можешь испечь по-человечески! – взъярился Дасти, заметив пригоревший низ пирога, и запустил форму для выпечки в стену.

Как обычно, когда назревала ссора, я пряталась под одеяло, в надежде, что оно укроет меня от ругани и драки. Уставившись сквозь дыру в одеяле на какой-нибудь предмет, например, на брошенный на полу ботинок, я отгораживалась от всех проблем.

Однажды мама задремала, а когда проснулась, обнаружила, что Дасти и тетя Лианна сидят бок о бок перед телевизором. Мама появилась как раз в тот момент, когда они, хихикая, щекотали друг друга.

– Как ты можешь! Он ведь отец моего ребенка! – набросилась она на сестру.

– Сама-то в это веришь? – огрызнулась тетя Лианна и с грохотом захлопнула за собой дверь.

Прошло несколько недель, а она все не возвращалась, и я так сильно скучала по ней, что наматывала свои кудряшки на пальцы, представляя, будто тетя рядом.

Вскоре родился Томми. Мама принесла его в желтом одеяле и разрешила поцеловать крошечные пальчики. Больше я ничего не помню, потому что через два месяца Томми не стало. Иногда мне кажется, что он мне приснился, а то и вовсе был куклой, которой не разрешали играть. Когда я видела его в последний раз, он уже перестал двигать ручками и весь посерел. Мы сидели в комнате и по очереди держали его на руках. Потом Томми положили на перинку в ящик.

Вскоре после того, как пропал Томми, мама снова забеременела. Еще через пару месяцев она вышла замуж за Дасти, и какое-то время – очень недолго – мы были похожи на счастливую семью. Но Люк родился недоношенным: всего через девять месяцев после рождения Томми. Таким образом, маме не было и двадцати, а она умудрилась родить троих детей чуть менее чем за три года.

Но у Люка хотя бы был отец, в отличие от меня. При рождении мой новый братик весил всего два фунта. Мама вернулась домой без него.

– А где же ребеночек? – спросила я.

– Побудет в больнице, пока не окрепнет, – объяснила мама.

Однажды ночью я проснулась от маминых всхлипываний. Дасти хотел ее утешить, однако мама его оттолкнула:

– Это все ты виноват! Ты меня ударил! – выкрикнула она.

Прижимаясь к маминому животу, похожему на сдутый мяч, я спросила:

– А когда я увижу братика?

– Его перевели из Уилсона в Гринвиллскую больницу. Там он быстрее поправится, – ответила мама. – Скоро мы к нему поедем.

Тем временем она вернулась на работу, а поскольку работала она в вечернюю смену, приглядывать за мной полагалось Дасти. Однажды вечером, когда я в одиночестве бродила по трейлерному парку, меня увидели соседи – и отвели к себе. Я оставалась с ними, пока мама не вернулась домой.

На следующий день она упаковала вещи, и мы переселились в благотворительный семейный центр при Гринвиллской больнице.

Мы навещали Люка каждый день. Мне почти всегда приходилось сидеть в комнате ожидания, уставленной детскими столиками, и раскрашивать картинки. Изредка мне разрешали надеть медицинскую маску и войти в зал, где в коробках – не таких, что была у Томми, а из прозрачного пластика – лежали младенцы. Мама приподнимала меня, и я заглядывала внутрь.

– Он так и останется там лежать? – спросила я.

– Нет, конечно, – пообещала мама, – он сильный, как его папа.

Люка выписали через семь месяцев, но ростом он был не больше моих кукол. Иногда вместо подгузника мама надевала ему одноразовую медицинскую маску.

Тетя Лианна часто звонила и приходила помогать по дому.

– Где мама? – как-то раз спросила она, когда я подошла к телефону.

– На кухне, крэк варит, – не моргнув, ответила я.

– Понятно. Я сейчас приду, – и она повесила трубку. Но когда тетя Лианна постучалась в дверь, Дасти ее не впустил.

Дасти работал прорабом на стройке. Однажды они с напарником что-то не поделили, и тот чуть не ворвался в наш трейлер. Дасти вовремя запер дверь, однако взбешенный напарник выбил ее с петель, а затем принялся крушить все вокруг. Сперва о стенку разлетелся стул, затем в меня полетел журнальный столик. Я вовремя отскочила.

– Ты чуть не прибил Эшли! – завопила мама.

– Он не попал, мам, – прошептала я, сжавшись в углу.

– Надо уезжать отсюда, – заявила мама Дасти, когда они прибирались. – Здешние на тебя плохо влияют.

– На себя посмотри, – ощетинился Дасти. – У меня тут работа, между прочим.

– Во Флориде работы не меньше, – не отступала мама, отшвырнув сломанный стул в угол. – Мне вообще не стоило оттуда уезжать, когда умерла мама.

Мою бабушку по маме звали Дженни. Первого ребенка она родила в четырнадцать лет и сразу от него отказалась. Затем у нее родились: Перри, вслед за ним близнецы – Лианна и моя мама – и младший, Сэмми. Когда бабушке Дженни исполнился двадцать один год, у нее обнаружили рак шейки матки и провели гистерэктомию. Больная, без гроша за душой, с мужем-алкоголиком, поднимавшим на нее руку, бабушка решила, что не в состоянии дальше содержать детей, и сдала их в детский дом при баптистской общине. Мама не виделась с родителями много лет, но когда бабушка Дженни лежала при смерти, мама ездила к ней во Флориду попрощаться. Бабушке Дженни было тридцать три года.

Продав скромное наследство, мама записалась на курсы косметологов. Прежде чем приступить к работе со средствами для химической завивки и окраски волос, ей следовало пройти медосмотр. Так она узнала, что беременна мной. Мама рассчитала, что зачатие произошло в ночь, когда она «отмечала» похороны бабушки. Так или иначе, через тридцать девять недель на свет появилась я. Когда у мамы начались схватки, она смотрела по телевизору сериал «Молодые и дерзкие» и дала мне имя одной из героинь.

Наконец Дасти уступил и согласился переехать в Тампу. Мама взбодрилась. Собирая вещи, она напевала «Ты – мое солнце» и приговаривала: – «Мы переедем в Солнечный Штат и будем жить долго и счастливо».

Я почти ничего не помню об изматывающей поездке, только то, как подпевала Джоан Джетт по радио. Во Флориде мы остановились сначала в мотеле, затем в каком-то доме, где пахло, как на морском берегу во время отлива. Помню, я ходила по трейлерному парку с бутылочкой для кормления и выпрашивала молоко для Люка. Мы всегда брали еду на вынос в дешевых забегаловках, и машина насквозь пропахла маринованными огурцами и горчицей. Сидя на заднем сиденье, я с аппетитом уминала очередную порцию гамбургеров, как вдруг мама громко выругалась:

– Черт! Вляпались!

Красная полицейская «мигалка» осветила окна красивым темно-розовым светом, и руки у меня засияли, словно под кожей горел огонь.

Включилась оглушительная сирена. Дасти в сердцах саданул кулаком по рулевому колесу.

– Эшли, просись на горшок, понятно? – приказала мама.

Полицейский поинтересовался, где наш номерной знак.

– Мама, хочу пи-пи! – громко объявила я.

– Куда направляетесь? – продолжал инспектор.

– Едем в гости к моему отчиму, – ответила мама самым любезным тоном.

– Мы только-только из Южной Каролины. Переезжаем, – перебил ее Дасти. – Завтра я получу новые номера.

– Добро пожаловать в штат Флорида, – ответил ему инспектор и, бегло взглянув на меня и Люка, арестовал Дасти за отсутствие номерного знака и просроченные водительские права.

Мама то ругалась, то плакала, пока мы ждали, когда Дасти выпустят. Он вышел через несколько часов, и мы отправились в наш новый дом – оштукатуренную снаружи прямоугольную коробку на тенистой Севаха-стрит. «Мы будем жить в отдельном доме», – сказала мама, и я поняла, что дела у нас пошли в гору. Через три дня пришли полицейские – и навсегда разрушили мою семью.

Я сидела на крыльце в одних шортах, когда подъехала патрульная машина.

– Его здесь нет, – ответила мама на вопрос, где находится Дасти. Один из полицейских двинулся к ней. Мама, прижимая к себе Люка, закричала: – Я ни в чем не виновата!

– Мама! – завопила я, протягивая к ней руки.

Офицер в форме оттолкнул меня и выхватил Люка из маминых объятий. Я побежала к полицейской машине, куда уже усадили маму. Задняя дверь хлопнула так громко, что у меня поджилки затряслись. Даже сквозь закрытое окно было слышно, как кричит мама. Чьи-то руки оттащили меня обратно на тротуар, машина с мамой тронулась и скрылась из виду. Я отчаянно силилась вырваться и броситься вдогонку.

– Успокойся! Не дергайся! – приказал мужчина с блестящими пуговицами на форменной рубашке.

– Винки! – захныкала я, вспомнив про своего мишку.

– Это кто еще такой?

Офицер отпустил меня в дом. Я вытащила Винки из-под своего одеяла.

– Мишку можешь взять с собой.

Полицейский наобум схватил две моих футболки, надел одну на меня и велел мне обуться. Ярко-розовую футболку с земляничкой он напялил на Люка, хотя она была слишком велика.

В участке Люка передали женщине-офицеру. Она посадила его себе на колени, я присела рядом. Люк схватил Винки за уши, а я прислушивалась к приглушенным маминым выкрикам, оглядывалась, но не могла понять, где же она. Тут вошли две какие-то женщины в обычной, не форменной, одежде. Одна из них взяла Люка, другая грубовато схватила меня за руку и потащила за собой. Винки остался у Люка.

– Дай! – зарыдала я и потянулась к своему мишке.

– Вы скоро увидитесь, – сказала мне одна из женщин.

– Винки!

И вдруг у меня перед глазами промелькнула мама.

– Эшли! Я скоро вас заберу! – только и успела выкрикнуть она, и дверь захлопнулась. Я обернулась. Люка уже не было. Меня вывели на улицу и погрузили в машину.

– Мамочка! Люк! Винки! – громко звала я.

– Вы скоро увидитесь, – повторила женщина, и машина тронулась.

Вспоминать тот день – все равно что раздирать рану, которая едва затянулась. Тогда я верила, что все будет как прежде. Я даже не догадывалась, что больше никогда не вернусь к маме, а Винки не вернется ко мне.

 

Глава 2

Будь паинькой – иначе плохо придется

Меня вырвали из семьи, и никто не объяснил мне, что произошло. Я пребывала в уверенности, что меня в конце концов привезут к маме и Люку, где бы они ни находились. Может, когда-то я и была слишком мала, чтобы понять происходящее, но прошли годы, а на мои вопросы никто так и не ответил. Мне пришлось жить у совершенно незнакомых людей. Целых девять лет меня передавали из рук в руки, как подержанную игрушку. Первые мучительные часы разлуки с мамой встают в памяти яснее, чем последующие несколько лет.

Машина притормозила. Выглянув из окна, я увидела дерево с голубыми цветками размером с чайную чашку.

– Вот мы и приехали! – сказал водитель, словно ожидая, что я обрадуюсь.

Дверца машины распахнулась, и надо мной склонилась какая-то женщина.

– Ну, привет. Меня зовут миссис О’Коннор. Я о тебе позабочусь.

И она погладила меня по голове.

– А где мама?

– Она не сможет сегодня прийти, – ответила миссис О’Коннор. К ней, вцепившись в ее юбку, прильнули двое малышей.

Меня уложили в комнате, где стояли колыбелька, детский манеж и большая двухъярусная кровать. Вокруг сопели дети, но мне было очень одиноко. Я плакала о маме. Никто не пришел меня утешить, и я, всхлипывая, стала бубнить «Ты – мое солнце», пока не уснула.

Утром я первым делом спросила:

– А мама уже здесь?

– Нет, зато ты будешь жить с братиком, – ответила миссис О’Коннор.

Вечером меня отвезли в Сеффнер к Бенедикту и Аннабелле Хайнз. Я обрадовалась, когда увидела Люка, однако он спал с другим малышом на нижнем этаже, а мне отвели комнату наверху, но из-за низкого скошенного потолка мне было страшно оставаться там одной.

Если нельзя жить в одной комнате с братиком, как в нашем трейлере в Южной Каролине, то лучше бы мне было вернуться к маме и Дасти. Меня не радовали ни огромная лужайка, ни качели, ни детский батут с бассейном, ни дом – самый шикарный из всех, мною виденных. Свою злость и досаду я вымещала на девочке помладше, которую тоже звали Эшли.

– Зайчонок мой, – ласково звала меня миссис Хайнз. Вообще-то они с мужем предпочитали возиться с малышами, и я это знала. Особенно они носились с Люком: он был такой мелкий, что Хайнзы ушам своим не поверили, узнав, что ему почти год. Миссис Хайнз готовила ему отдельно и считала, что он прибавляет в весе исключительно благодаря ее свекольному пюре.

Никто не отвечал мне, почему мама не приезжает. Как-то раз я сунула телефонную трубку прямо в руку миссис Хайнз и потребовала:

– Позвони моей маме, пусть приедет и заберет меня!

– Я не знаю ее номера, – вздохнула миссис Хайнз, – но я что-нибудь придумаю.

Через несколько дней мистер Хайнз отвез нас в то же здание, куда меня перевели из полицейского участка.

Там ждала мама. Она обняла меня, а потом, осмотрев мои руки и ноги, строго спросила:

– Что это за сыпь?

– Комары покусали.

– Тебя что, держат в лесу? – И мама бросила обвиняющий взгляд на соцработника, стоявшего в дверях.

– Мама, мне там не нравится! Забери меня домой!

– Скоро, солнышко, но не сегодня.

– А когда?

Она снова взглянула на соцработника, потом на меня.

– Сначала мне надо найти работу и квартиру получше.

В следующий раз мы ждали очень долго, но мама так и не пришла.

Я поминутно спрашивала: «Ну где же она?» – и в конце концов совсем расхныкалась.

– Похоже, М-А-М-А сегодня не объявится, – протянул соцработник.

– Как можно так обращаться с собственными детьми! – возмутился мистер Хайнз и бодрым голосом добавил: – Нам пора.

– А как же мама?

– Мы не можем больше ждать. Миссис Хайнз будет волноваться.

– Пожалуйста! – умоляла я. – Она придет! Придет!

Он вытолкал нас с Люком в коридор и сказал соцработнику:

– Я не допущу, чтобы это повторилось.

– Это какая-то ошибка, – не унималась я. – У вас часы спешат! Мама к нам обязательно придет!

Я вырвала свою руку и бросилась назад в комнату для свиданий.

– Пойдем, Эшли, – с плохо скрываемым раздражением повторил мистер Хайнз.

Я нырнула под стол, надеясь потянуть время. Может, мама запаздывает – ведь в машине мотор барахлит, а еще она могла сбиться с дороги. Мистер Хайнз опустил Люка на пол и полез за мной:

– Эшли! Прекрати немедленно! Мы сейчас же уходим!

Он протянул мне руку, но я зло оттолкнула ее. Это у них часы спешат! Это они не могут потерпеть! Они, только они не дают маме шанс!.. В конце концов меня выволокли из-под стола и, не обращая внимания на мой плач, отвезли назад – в свой постылый дом.

Но никто не мог запретить мне думать о маме – о том, как она улыбается, поет в душе, как красит глаза и губы. Я говорила ей: «Мама, ты такая красивая!», а она целовала меня в щеку, оставляя яркий след от губной помады, который мне очень нравился. Для Дасти у мамы было куда больше поцелуев, и я ему завидовала. Иногда, когда они думали, что я сплю, я за ними подсматривала.

– Хотите, покажу, как мои мама и папа развлекаются? – спросила я у девочек, достала двух мишек из хозяйского ящика для игрушек и прижала мишек передом друг к другу. Девчонки прыснули со смеху.

– А еще они могут вот так. – Поощряемая всеобщим смехом, я просунула голову одного мишки между ногами второго и изобразила стоны, которые иногда слышала по ночам.

– Что здесь такое? – раздался над головой голос миссис Хайнз.

Дети бросились врассыпную, но я осталась и разыграла свое представление перед миссис Хайнз.

– Положи игрушки на место и ступай во двор, – сказала она тоном, не терпящим возражений.

Я пулей вылетела из дома, с грохотом захлопнув за собой дверь.

– Моя очередь! – окликнула я маленькую Эшли, однако та как ни в чем не бывало проехала мимо на трехколесном велосипеде. Вне себя от ярости, я догнала ее и схватила за шею. На подмогу прибежал Люк, схватил меня за ногу и попытался повалить на землю. Пришлось его стукнуть. Он завизжал, и из дома выбежала миссис Хайнз. Крепко схватив мою руку, она завела меня в дом и усадила на табуретку – «остыть».

Потом я подслушала, как она жалуется кому-то по телефону:

– У девочки синдром гиперактивности, я уверена. Ни минуты на месте не сидит, сломала все свои игрушки, обижает малышей – даже родного брата.

Миссис Хайнз понизила голос до шепота и пересказала сцену с мишками. А когда она упомянула, что я начала мочиться в постель по ночам, я ушла в комнату, где остальные дети смотрели телевизор, встала перед экраном и принялась обезьянничать.

Один из родных детей Хайнзов зашикал на меня, но я и глазом не моргнула.

– Эшли, отойди, ты не стеклянная, – приказал он тогда.

Мама от души посмеялась бы над моими ужимками; здесь же никому не было до меня дела.

Через каких-то четыре месяца миссис Хайнз объявила, что мы с Люком переезжаем к нашему дедушке.

– Разве не чудесно? – спросила она, складывая мою одежду.

Я обошла весь дом и собрала все игрушки Люка и его бутылочки, но они вернулись на свои прежние места. Я и не заметила, что миссис Хайнз упаковала только мои вещи…

Когда за нами приехали, Люк дремал. Меня с вещами спровадили к машине.

– А как же Люк?

– Пусть поспит, – ответил соцработник, – потом приедет.

Только через несколько дней до меня дошло, что в новой приемной семье – а вовсе не у дедушки – я буду жить без Люка. Что со мной не так, почему от меня снова отказались, недоумевала я и раз за разом спрашивала себя: за какой ужасный проступок забрали маму?

У меня и в мыслях не было обвинять маму. О том, почему она не забирает меня обратно, я тоже не догадывалась. Казалось бы, можно подобрать простые слова и объяснить ребенку, что происходит. Тем не менее никто не потрудился. Я думала, от меня скрывают что-то ужасное, но, скорее всего, меня просто не хотели «травмировать».

Теперь я знаю, что – по крайней мере, поначалу – мама старалась как могла. Она никогда не била нас. Она нас любила, а я обожала ее. Ее арестовали за поддельный чек, хотя потом Дасти признался, что это его рук дело, и маму выпустили, продержав шесть дней. Когда она вернулась домой, на двери висел замок. Через три недели Дасти выпустили из тюрьмы и тут же арестовали снова – теперь за попытку кражи в магазине. Мама сняла новую квартиру, однако почти все наши вещи остались в запертом доме. Мама писала заявления, чтобы выбить продуктовые талоны и пособие на детей, но ей отказали, потому что дети с ней больше не живут. Когда она попыталась забрать нас из-под опеки, ей тоже отказали, поскольку она не способна нас прокормить.

Спустя два месяца после того, как мы попали в приют, судья Винсент Джильо официально передал нас на попечение государства. Мы стали «государственными детьми». Назначенный нам законный представитель был частью исполнительной системы штата Флорида. Правительству оказалось проще заплатить посторонним людям, чем вернуть нас родной маме и предоставить ей пособие.

Как я узнала позже из своего досье, третьей приемной мамой стала Йоланда Шотт. Я помню только бессменные оранжевые перчатки для уборки, в которых она суетилась по дому. Мне до сих пор любопытно, зачем Шотты приняли меня и почему так быстро отказались. Может, меня перевели к ним только на время, пока не подвернется что-нибудь более подходящее, а может, я им тоже пришлась не по нраву.

Затем меня перевели к Хулио и Розе Ортис, у которых я провела тринадцать месяцев. Они жили в том районе Тампы, где дома буквально прижимаются друг к другу. В тесном дворике стоял каркасный бассейн, а поодаль, в небольшом курятнике, жили куры. У Ортисов было три родных дочери, еще четверых детей они усыновили, а сосчитать постоянно сменяющих друг друга приемных детей никто бы не взялся. Некоторых детей привозили всего на неделю, другие, приехавшие до меня, оставались надолго. Пока я жила у Ортисов, в их семье перебывали не менее двадцати детей. Нам приходилось обедать по очереди – на всех просто не хватало места за столом. И хотя от одиночества я не страдала, мне недоставало Люка.

– А вы можете взять к себе моего братика? – спросила я за обедом у смуглой миссис Ортис.

– Хорошо-хорошо, – отмахнулась она, чтобы я угомонилась.

– А когда? – не унималась я и от нетерпения лягнула ножку стола.

– Эшли, сейчас же ступай в свою комнату и утихомирься, – приказала она.

Я демонстративно повернулась к ней спиной и, насупившись, зашагала по коридору. Дойдя до детской, я почувствовала, как нестерпимо чем-то воняет. Я заглянула внутрь и увидела размазанные по стене какашки, а рядом – довольного двухлетку. Поморщившись, я захлопнула за собой дверь, и тут же раздался испуганный вопль.

На крик прибежала миссис Ортис.

– Что ты уже опять натворила, Эшли?

– Я просто закрыла дверь, потому что от него воняет.

Миссис Ортис ворвалась в комнату и протянула к ребенку руки, но тут вступила во что-то мягкое. Она резко обернулась и с негодованием посмотрела на меня.

– Фу, какая гадость, Эшли! И тебе не стыдно?

– Я ничего такого не сделала! – закричала я в ответ, но это лишь усугубило наказание.

По дому быстро разнеслось, что это я испортила обои, и у двери в комнату столпились желающие поглазеть на меня, как на слона в зоопарке. Я выставила средний палец – Дасти всегда так делал, когда на кого-то злился. Карапузы принялись повторять мой жест и отправились демонстрировать свое новое умение другим.

В мою комнату влетела миссис Ортис.

– Это ты учишь детей бананы тыкать?

– Никого я не учу! – запальчиво ответила я.

– Хватит врать, Эшли, – только и сказала миссис Ортис. Я впервые видела, чтобы она так кипятилась, но не могла понять, о каких бананах она говорит.

Вскоре я сменила тактику: как только миссис Ортис снова начинала орать, я просто смотрела сквозь нее, прикинувшись, будто ловила каждое слово.

– Ветрянка! – объявила кому-то миссис Ортис по телефону. – У нашей Трины и двух приемных девочек.

Как бы мне хотелось пожаловаться маме, что я подхватила ветрянку!

Меня усадили в ванну вместе с Триной и другой приемной девочкой. На каждой из нас места живого не было от язвочек.

– Только не вздумайте их расчесывать, – предупредила миссис Ортис. – Сейчас я вас намылю специальным средством, и скоро все пройдет. Не чеши, а то шрамы останутся. – Она легонько шлепнула меня по руке, потянувшейся к гнойнику.

– Не хочу, чтобы остались шрамы, – насупилась я.

– Конечно, зачем такой красивой девочке шрамы, – ласково проговорила миссис Ортис.

Старшие дочери Ортисов по очереди подбирали мне одежду, которая бы шла к моим рыжим кудряшкам. Мне особенно нравились шорты цвета морской волны и такие же носочки с кружевными отворотами, а еще – желтое платье с оборками. Я вышла покрасоваться в нем и несколько раз обернулась вокруг себя.

– Модница ты моя, – одобрила миссис Ортис.

Каждый день, когда старшие шли в школу, я просилась пойти с ними.

– Пойдешь, когда тебе будет пять лет, – с легким кубинским акцентом сказал мистер Ортис.

– Но мне уже пять лет! – настаивала я, хотя мне только-только исполнилось четыре.

– Да что ты говоришь? – улыбнулась миссис Ортис, слегка склонив голову набок.

– Спроси у моей мамы!

– Эшли развита не по годам и могла бы ходить в подготовительный класс, – добавил мистер Ортис.

– Пожалуй, ей будет интересно в школе, – согласилась с мужем миссис Ортис. – Впервые вижу такую смышленую девочку.

Меня приняли в подготовительный класс начальной школы Де-сото. От радости, что мне разрешили ходить в школу вместе со старшими, я летела, словно на крыльях, и оказывалась впереди всех, когда мы наперегонки бежали к зданию школы, стоящему на берегу залива.

Однажды миссис Ортис вызвали в школу: учительница хотела поговорить с ней насчет моей учебы.

– Эшли прилежная ученица, – сказала учительница, – но выполняет в пять раз больше заданий, чем остальные.

– Не вижу проблемы, – пожала плечами миссис Ортис, – задавайте ей побольше, вот и все.

Ходить в школу было здорово, а в церковь – скучно. Нас с Триной наряжали в одинаковые шляпки и платья с рюшами: ее – в белое, меня – в розовое.

– Эшли, если хочешь посмотреть «Приключения в Стране Чудес» или другие мультики, слушайся учителя, – наставляла меня миссис Ортис, высаживая нас с Триной у входа в воскресную школу.

Миссис Ортис брала к себе грудничков, которых подолгу кормила молочной смесью. Пока ребенок сосал свою бутылочку, я могла устроиться на коленях у миссис Ортис – она не возражала. Уютно усевшись и выждав момент, я спрашивала:

– А когда я снова увижусь с мамой?

Миссис Ортис уходила от ответа, скорее всего, потому, что знала: пару недель назад маму обвинили в хранении кокаина и сопутствующих принадлежностей, а также в проституции.

Когда мистер Ортис вез меня на очередное свидание с семьей, я спросила:

– А мама приедет?

– Вряд ли, – ответил он. – Зато приедет твой папа, и братик тоже. Разве не здорово?

– А вдруг мама все-таки приедет? – На прошлой неделе у меня был день рождения, и я была уверена, что мама приедет и привезет мне подарок.

– Может, и приедет, – сказал он, чтобы не огорчать меня прежде времени.

Люка привез мистер Хайнз. Назвав меня «зайчиком» и взъерошив волосы мне на макушке, мистер Хайнз заговорил с соцработником. До меня донеслось «его отца выпускают под залог», но откуда мне было знать, что это значит. Мы долго ждали, однако больше никто не приехал, и нас с Люком отвезли обратно – каждого к своей приемной семье.

Но как минимум однажды, пока я жила у Ортисов, мама на свидание все-таки пришла. Когда я увидела ее, у меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Она крепко обняла меня и стала убеждать, что все будет хорошо, а я верила каждому ее слову. Люк приехать не смог, и я спросила маму:

– Люк сейчас у тебя?

– Пока нет, – ответила мама.

– Ладно. – Я вспомнила о другом братике. – А Томми?

Мама вздрогнула и переспросила:

– Кто?

– Тот, из коробки.

– О нем никому нельзя рассказывать.

– Почему?

– Потому что… – Мама обернулась и, убедившись, что мы одни, продолжила: – Это наш с тобой секрет. Если о нем узнают, тебя, наверное, отберут у меня навсегда.

– Почему?

– Потому что меня, наверное, посадят в тюрьму.

– За что?

– Котик, когда-нибудь я расскажу тебе, а сейчас ты еще слишком маленькая. – И мама сладко улыбнулась. – Ну, скажи мне, что привезти в следующий раз?

Вскоре наше время истекло, и мы расстались в слезах.

Вернувшись в дом Ортисов, я вертелась как волчок, пока не закружилась голова.

– Надо же, как ты разгорячилась, – заметила миссис Ортис. – Весело провела время с мамой?

Я остановилась и ответила:

– Мамочка сказала, чтобы я не выдавала наш секрет, а то ее посадят в тюрьму, и я больше никогда ее не увижу.

Миссис Ортис приподняла густые брови.

– Неужели?

Тут заплакал младенец, и миссис Ортис побежала в детскую. Она приготовила молочную смесь и принялась его кормить, а я устроилась рядом и положила голову ей на колени.

– Хочешь, скажу что-то по секрету? – спросила я.

– Говори, если хочешь.

– Мамочка уложила моего братика в коробку, но если я кому-нибудь скажу, ее накажут и посадят в тюрьму, и тогда я больше никогда ее не увижу.

Бутылочка выпала из рук миссис Ортис.

– Твой братик живет в другой семье, он жив и здоров.

– Нет, другой братик, – попыталась объяснить я.

Миссис Ортис протянула мужу бутылочку и попросила помыть соску. Тот принес бутылочку обратно со словами:

– Я позвоню в соцслужбу и устрою Эшли свидание с братом.

– И спроси, знают ли они про другого, – добавила миссис Ортис.

Тем летом я каждый день плескалась в бассейне и ждала очередного свидания с мамой. Увы, свиданий больше не было. Начался новый учебный год, и я с удовольствием побежала в начальную школу, где на огороженной игровой площадке стояла крытая горка.

– Ты помнишь своего дедушку из Южной Каролины? – спросила меня миссис Ортис.

– Ага, – кивнула я, хотя, кроме мамы, помнила только тетю Лианну и Дасти.

– Ты бы хотела съездить к нему в гости вместе с братиком?

– Ага, – снова кивнула я и принялась раскрашивать картинки.

Спустя пару дней меня и Люка привезли в детский социальный центр – якобы увидеться с мамой и Дасти, но Дасти приехал один. Он подхватил Люка на руки и покружил его, потом опустился на пол и затеял с нами возню.

– Вы не против отправить их к дедушке? – спросил наш соцработник, Деннис Бенсон.

– Вы же знаете, что моя мать тоже хотела бы забрать их к себе, – ответил Дасти.

– Однажды она уже отзывала свое заявление, – возразил служащий. – Кроме того, она родственница только вашему сыну.

– А если они будут жить у деда, нам разрешат их навещать?

– Почему бы и нет, – подтвердил мистер Бенсон. – Кроме того, ваша мать живет в тех же краях, верно?

– Вроде того, но мы не в ладах со старым Родсом, если вы понимаете.

– В таком случае вы могли бы видеться с детьми в местном социальном центре, – предложил соцработник и посмотрел на часы. – Мать, видимо, опять запаздывает.

Дасти криво усмехнулся.

– Так вы не в курсе?

И он жестом показал, как проворачивается ключ в замке, – это значило, что мама снова за решеткой.

Прошло несколько дней. Как-то вечером миссис Ортис выкупала меня в ванной и переодела в чистую школьную форму вместо пижамы.

– Я что, уезжаю? – удивилась я.

– Да, ты поедешь к дедушке, вставать придется очень рано.

Миссис Ортис с трудом разбудила меня до света, прижала к своей мягкой, как подушка, груди, от которой едва слышно пахло лавандой, и прошептала:

– Не забывай нас!

Деннис Бенсон снес меня в машину и положил рядом пакет с вещами. В автокресле крепко спал Люк. Потом я очнулась в самолете: какая-то женщина в униформе опустила меня в сиденье и защелкнула ремень безопасности. Мне протянули белую подушечку. Самолет взмыл вверх, и я вновь уснула, вызывая в памяти черты лица миссис Ортис, чтобы не забыть ее, как забылись мои первые приемные родители и как это могло случиться с дедушкой, тетей Лианной или – хуже всего – с мамой.

 

Глава 3

Папа упал

С трудом передвигая ноги в полусне, я очутилась в ярком и шумном зале ожидания. Незнакомая женщина подхватила Люка, а какой-то мужчина попытался взять меня за руку. Я тут же ее отдернула.

– Ты что, дедулю не узнала? – спросила женщина.

Я покачала головой.

– Неудивительно, ведь сколько времени прошло, – продолжила она, наклонившись ко мне, и сказала, что ее зовут Адель, а этот мужчина – мой дед, папа моей мамочки.

Мистер Бенсон передал Адели наши бумаги и пакеты с вещами. Дедушка молчал, зато Адель вовсю ворковала над Люком, который обхватил ее шею своими ручонками.

Когда мы уселись в машину, я принялась расспрашивать:

– Куда мы едем?

– К нам домой, – ответила Адель.

– А Люк останется с нами?

– А как же, – рассмеялась она.

– Когда я пойду в школу?

– Когда тебе будет пять лет.

– Мне уже почти пять.

– Знаю, зайчик, в следующем году школьный автобус заедет и за тобой.

Люк захлопал в ладоши, припевая:

– Мы в автобусе сидим, бим-бим-бим!

Я прикрыла ему рот ладошкой.

– У меня будет торт на день рождения?

– Конечно, зайчик. Какой ты хочешь: с шоколадом или ванильным мороженым?

– С молозеным! – опередил меня Люк.

– Нет, с шоколадом! – Я толкнула его в бок, чтобы помолчал немного. – Где миссис Ортис?

– Это еще кто? – подал голос дедуля.

Машина свернула на проселочную дорогу.

– Та кубинка, у которой жила Эшли, – неодобрительно пояснила Адель.

Пока Адель наскоро собирала на стол, дедуля сводил нас посмотреть на корову Мо, показал курятник с курами, козу и свиней.

Обед – горячие бутерброды с сыром, маринованные огурцы и жареная картошка – прошел в полном молчании. Мне вспомнилась суматоха в доме Ортисов, и я с сожалением протянула:

– Тихо тут у вас.

– Тишина и покой дороже всего, – отрезал дедуля.

Вскоре я поняла, что когда дед хотел тишины и покоя, с ним лучше не спорить, а уж если он принимается скандалить, то надо сидеть тише воды ниже травы. Иногда я застывала на месте, притворяясь, будто не слышу, как дед ругает Адель на чем свет стоит.

Мы с Люком жили в одной комнате. Когда ему становилось страшно, он перелезал ко мне. Порой он мочился под себя и тогда, проснувшись, лез обратно, на сухие простыни.

– Это не я написала в постель! – возмутилась я.

– Не будь врунишкой, не то вымою тебе рот как следует, – проворчала в ответ Адель и даже заставила меня лизнуть кусок мыла. И все же я упорно стояла на своем.

Адель была дипломированной медсестрой, а еще она выучилась на промышленного дизайнера. Ее картины и рисунки украшали скромный дом, где жили они с дедом. Адель научила меня раскрашивать картинки, не выходя за линии, а еще красиво заштриховывать рисунок с разных сторон. Пока мы занимались, Люк следовал за дедом по пятам, как утенок за уткой.

Жизнь вошла в размеренное русло, и – в кои-то веки – все завертелось вокруг нас с Люком. Были и свежеиспеченные печенья с шоколадными крошками, и моя любимая диснеевская «Фантазия». На заднем дворе дедуля выстроил двухэтажный домик для игр, где я играла в «дочки-матери» и командовала Люком. Вечерами мы смотрели по телевизору любимые программы деда, Адель шила или вязала крючком. Хотя мы приехали в самом конце октября, она успела смастерить нам костюмы на Хеллоуин. Мне достался костюм ангела, к которому полагались крылья, скреплявшиеся на спине золотистой лентой. Адель обшивала меня с головы до ног, мой шкаф ломился от пошитых ею платьев с рукавами-«фонариками», а из лоскутков она шила одежки для кукол. Я стирала кукольные вещички в тазу и, прижимая их крошечными прищепками, развешивала на веревке, прикрепленной на высоте моего роста возле домика для игр.

Укладывая в постель, Адель неизменно нас целовала и читала молитву. Вскоре Люк уже называл ее «мамочка», а деда – «папой», но я держала слово, данное маме, и называла их «Адель» и «дедуля». Прошло несколько недель, и я окончательно расслабилась, не беспокоясь о том, что нас могут забрать и увезти куда-нибудь в другое место.

Наш перевод в Южную Каролину одобрили «с оговорками», поскольку дед не смог содержать своих собственных детей. Детство у него было сложное, школу он бросил в двенадцать лет. У них с бабушкой родилось пятеро детей. Когда меня привезли к деду в Южную Каролину, его старший сын, Перри, в двадцать три года уже сидел в тюрьме за убийство. Близнецам Лианне и Лорейн было по двадцать, а младшему, Сэмми, только-только исполнилось восемнадцать, и он все еще жил в приемной семье. Дед неоднократно сидел за преступления, совершенные в пьяном виде. Бабушка развелась с ним из-за побоев. Полагаю, власти решили, что Адель, которая была старше деда на двенадцать лет и вот уже два года жила у него в качестве сиделки, проследит, чтобы нас никто не обижал. У Адели было трое взрослых детей, четверо внуков и отсутствие судимости.

Через две недели после нашего приезда к нам пришла Ава Уиллис, сотрудница местной социальной службы. Адель показала ей мои рисунки и кое-что из моих «домашних заданий».

– Девочке не терпится пойти в школу.

– Должна признаться, у меня были сомнения насчет их переезда сюда, – ответила мисс Уиллис, – но я считаю, что детям лучше у родственников, и рада, что все так хорошо обернулось.

Пока Адель дремала, дедуля предложил:

– Поехали кататься?

Мы почти не ездили в его драндулете, без дверей и ремней безопасности. Дедуля шутил: «Где вы видали другую такую тачку с естественной вентиляцией?» Сквозь дырки в проржавевшем корпусе виднелась земля.

Мы остановились у сельской лавки. Дедуля отправился за покупками, а нам с Люком приказал сидеть в машине. Наконец дед вышел. За ним выбежал какой-то мужчина, дед обернулся и проорал что-то ему в лицо. Затем подошел к машине, уселся и, грязно ругаясь, ударил по газам. Машина рванулась вперед так, что я едва успела вцепиться в кресло. Заскрежетали шины. Прямо на нас мчался автомобиль, в котором сидел обидчик деда.

– Я тебе покажу, кто тут хозяин! – заревел дедуля и вдавил педаль газа в пол. До удара оставались считаные секунды. Я не выдержала и отвернулась. Сквозь несуществующую дверь было видно, как дорога несется, словно бурный речной поток, в котором мелькают зеленые ленты травы.

– Иссё! Иссё! – восторженно вопил Люк.

– Стой, стой! – в ужасе кричала я.

Водитель встречной машины свернул в последний момент, но все же ухитрился помять деду заднее крыло. От удара меня бросило вперед, и я больно ударилась лицом о переднее сиденье. Наконец мы приехали домой. Губа у меня распухла, одежда покрылась толстым слоем пыли.

– Что… – ахнула Адель.

Дед метнул на нее взгляд, означавший «не лезь, куда не просят», протопал в кухню, с грохотом вытащил банку пива из холодильника, упал в кресло перед телевизором и закурил. Сизый дым поднимался над его головой, как восклицательный знак. Адель погнала нас в ванную и яростно хлопнула дверью.

Через две недели нас снова посетила Ава Уиллис. На этот раз она была вне себя. Дедуля брал Люка с собой в город, где попался полицейским за вождение в пьяном виде.

Когда мисс Уиллис принялась отчитывать деда, тот взбеленился:

– Да я только сидру глотнул! А им лишь бы меня загрести!

– Я всегда считала вас ненадежным человеком, – перебила мисс Уиллис, – однако надеялась, что достоинства Адели смогут компенсировать ваши недостатки.

– Я три года вообще не пил!

– А как же проверки в полиции?

– Ну, пригубил пару раз, по-компанейски.

– Я сама виновата, – рыдала Адель, – надо было лучше следить за детьми. Я больше никогда их с ним не отпущу!

– Мне придется сообщить об инциденте во Флориду, – заявила мисс Уиллис.

– О боже, их заберут? – простонала Адель.

– За детей отвечает подразделение во Флориде, – ответила мисс Уиллис. – Лично я считаю, что один случай – не показатель, но мой начальник, возможно, не захочет рисковать.

Хотя из-за всей этой суматохи мы не стали отмечать мой пятый день рождения, Адель подарила мне две куклы: мягкую набивную Лили и куклу в натуральную величину, которую я назвала Кэти. На животе у Кэти черным несмываемым маркером Адель написала мои инициалы – Э.М.Р.

– Обожаю встречать Рождество! – Адель развесила рождественские гирлянды по всему дому еще до Дня благодарения. Мы ходили в торговый центр, где я влезла на колени к Санта-Клаусу, а на праздничное церковное собрание я снова надела костюм ангела с крылышками.

Из органов опеки постоянно звонили по поводу нашего дальнейшего пребывания у деда; Адель умоляла не забирать нас до Рождества.

– Мы сделаем все, что вы скажете, – пообещала она мисс Уиллис, которая, в свою очередь, приостановила наше возвращение во Флориду, когда Адель и дед согласились пройти медико-психологическое обследование.

Рождественским утром мне вручили розовый велосипед со съемными боковыми колесами, а Люку достался красный трехколесный. Дедуля подарил мне машину для куклы Барби на батарейках, которую я потом гоняла по нашему длинному проселку, а Адель сшила красное платье с белым передником и клубничками и вручила такие же платьица для моих кукол. Открыв подарки, мы отправились к родственникам Адели и играли с ее тремя внуками, практически моими ровесниками.

Через пару недель Адель разбудила меня раньше обычного:

– Мы поедем в горы посмотреть на снег.

Вокруг кружили огромные белоснежные хлопья, а земля была покрыта будто мелким жемчугом. Когда мы остановились, я выскочила, открыла рот и высунула язык в ожидании, когда на него опустится снежинка. Я думала, что на вкус она будет как ванильное мороженое, однако ощутила лишь привкус железа. Я хотела слепить снеговика, но тонкий слой снега уже наполовину смешался с грязью.

После вылазки в горы я пристала к Адели с расспросами, когда же пойдет снег и у нашего дома, чтобы мне построить снеговика.

– В наших краях снег большая редкость, – ответила Адель и поставила передо мной чашку какао с маршмеллоу.

– Но он пойдет?

– Синоптикам виднее…

После этого разговора я не пропускала ни одного прогноза погоды. Когда, наконец, раздалось заветное слово «снег», я то и дело выглядывала на улицу в ожидании снегопада, однако ни одной снежинки так и не упало.

– Прогноз лжет! – рассердилась я.

– Снег идет в Колорадо, – рассмеялась в ответ Адель.

– Так отвези меня туда! – потребовала я.

– Как-нибудь при случае… – произнесла она.

Деда арестовали снова через пару недель после Рождества – на сей раз за неуплату содержания младшего сына. Адель внесла за него залог.

– Вы не судите меня за прошлое, – горячился дедуля. – Все против меня. Зачем государству забирать мою плоть и кровь?

– Я вступилась за вас, между прочим, – оборвала его мисс Уиллис. – Если бы вас не арестовали, все было бы хорошо.

– В этот раз они меня зря упекли, – отмахнулся дедуля. – Что же я должен денежки платить, когда дети у меня на гособеспечении?

– Раз вы подписали бумаги об отказе от родительских прав, то, по закону, вы больше не отец Лорейн, – отрезала мисс Уиллис. – То есть законного основания оставлять у себя внуков у вас тоже нет.

– А у меня есть? – робко вставила Адель.

– Детей отдали на воспитание родственнику, а вы им родственницей не являетесь.

Дедуля то и дело выходил из комнаты, и каждый раз Адель не могла сдержать слез.

– Он не любит этих детей так, как я. Если их заберут, плакать буду я, не он.

Мисс Уиллис покачала головой.

– Придется отправить их обратно во Флориду, раз мистер Родс такой безответственный.

– Черта с два! – вскричала Адель, когда машина мисс Уиллис, поднимая облако пыли, отъехала от нашего дома.

Адель рвала и метала. Она устроилась у телефона, долго куда-то звонила и в конце концов набрала мисс Уиллис.

– Я говорила с нашим поверенным. Без решения суда мы детей не отдадим.

Видимо, кто-то дал ей дельный совет, поскольку без постановления суда во Флориде у агентства в Южной Каролине были связаны руки. Только вот Адель не знала – я сама обнаружила этот факт гораздо позже, – что во Флориде никто не потрудился получить распоряжение суда на наш перевод к родственникам. Теперь им следовало придумать, как забрать нас обратно, если ни один судья не давал разрешения на наш переезд в Южную Каролину.

На психологическую экспертизу Адель отправилась вместе со мной. Я раскрашивала картинки, сидя в комнате ожидания, когда меня позвали в кабинет. Похвалив мой рисунок, психолог спросила:

– Как ты думаешь, что сейчас беспокоит твою тетю Адель?

Я откинулась на спинку стула, положила ноги на кофейный столик и вздохнула.

– В отделе опеки хотят отправить меня назад во Флориду, но мне не очень-то хочется.

– А что ты думаешь про маму и про Дасти?

Отведя взгляд, я ответила:

– Вообще-то, они хорошие, просто мама что-то натворила, и меня забрали в другую семью ради моего блага.

По просьбе психолога я выполнила несколько тестов.

– Результаты гораздо выше среднего, – прокомментировала она и стала показывать мне картинки, одну за другой, попросив их описать. Я придумала коротенькие истории о призраках, ведьмах, пожирающих людей, и монстрах, глотающих родителей заживо.

– На удивление сообразительный ребенок, – подытожила психолог. Адель просияла. – Речевое и когнитивное развитие гораздо выше нормы.

Затем она понизила голос и прошептала что-то насчет повышенной тревожности.

На этом разговоры о нашем переводе закончились, но юристы из Флориды по-прежнему размышляли, как бы повернуть дело так, чтобы выходило, будто мы с самого начала находились в Южной Каролине на законном основании. В конце концов они подали ходатайство на наш перевод к деду, словно никакого переезда и в помине не было. Мы уже пять месяцев жили в Южной Каролине, когда судья поставил свою подпись под этим документом.

В январе и марте нас навещал Дасти, и каждый раз он привозил нам игрушки, сладости и одежду. Меня очаровал ворох красивых платьев, каждое в отдельном прозрачном пакетике, как вещи из химчистки. Он усаживал меня к себе на колени, и мы весело распевали, но Люк – который совсем не помнил отца – его дичился. Третье свидание было в апреле. Прождав полтора часа, Адель, и на дух не переносившая «шайку Гроверов», скомандовала, что пора домой. Однако Дасти все-таки приехал: я знаю точно, потому что спустя пару дней мисс Уиллис передала нам его подарки.

С той поры у меня осталось множество фотографий. На них мы с Люком в новых пижамах, в ванне с пеной, в обнимку с собакой, чья голова раза в два больше головы Люка… Остались фотографии, где мы устраиваем пикник в парке, где на нас с Люком очередные обновки и где мы плескаемся в детском надувном бассейне. И на всех снимках мы улыбаемся. С тем периодом связаны лишь теплые воспоминания, несмотря на причины, по которым нашему счастью не суждено было длиться вечно.

Люка оставили дома, а я вместе с тетей Лианной, ее приятелем и его дочерью Саванной, моей сверстницей, отправилась на пляж. Мы строили песочные замки, убегали от прибоя, катались на карусели, детском поезде и машинках. Затем мы с Саванной натянули одинаковые длинные футболки и уснули в двуспальной кровати вместе со своими куклами.

Адель затеяла грандиозный праздник в честь трехлетия Люка: испекла торт, повсюду развесила воздушные шары и смастерила забавные шляпки для нас и гостей.

– А почему мы не праздновали мой день рождения? – надулась я.

– Вы ведь тогда только приехали. – Адель и словом не обмолвилась про арест дедули накануне моего пятого дня рождения. – Но когда тебе будет шесть, ты сможешь пригласить подружек из школы.

В середине лета нас вновь посетила Ава Уиллис.

– В выписке из центра психического здоровья говорится, что Эшли к вам привязалась и весьма неплохо адаптировалась. – Она помедлила. – А как обстоят дела у вас с Сэмом?

Адель признала, что временами дедуля на нее покрикивает.

– Не беспокойтесь, он и пальцем не тронет ни меня, ни детей.

– Трудно вам приходится, – посочувствовала ей мисс Уиллис.

– Да, порой я думаю, не уйти ли, но тогда детей мне не видать, ведь я им никто, верно?

– Почему? Если вы станете их приемной матерью…

В комнату вбежал Люк с криком «Мама!» и влез к Адели на колени. Она поцеловала его макушку, а он соскользнул на пол, забрался под стол и принялся хрюкать, как поросенок.

– Давно он зовет вас мамой? – спросила мисс Уиллис.

– Чуть ли не с первых дней. Больше он никого не помнит, бедняжка.

– А Эшли?

– Как-то раз я одернула ее, мол, слушайся мамочку, – усмехнулась Адель. – Так она показала мне язык и заявила: «Ты мне не мама!» Хотя я люблю их, как родных…

– Эшли еще ходит к психотерапевту?

Адель кивнула.

– Тогда просто нужно время.

– Лучше, если все будет по-прежнему. Как нам оформить опеку над детьми?

– Для начала вам с Сэмом надо бы пожениться.

– Я над этим работаю! – рассмеялась Адель. Затем они с мисс Уиллис зашушукались – кажется, о том, чтобы нас ни в коем случае не передавали Гроверам.

А через неделю уже не имело значения, кто нас любит и хочет о нас заботиться. Не имело значения, женаты Адель с дедулей или нет. Кого мы называли «мама» или «папа». Все это потеряло смысл. Прежняя жизнь в одно мгновение разлетелась на кусочки.

К дедуле кто-то приехал насчет покупки автомобиля. Он вышел на двор, а мы, пока Адель мыла посуду, увязались за ним. Между мужчинами почти сразу завязалась громкая перепалка. Дедуля поставил бутылку с пивом на капот своей тарантайки и приказал нам возвращаться в дом. До меня донеслась нецензурная брань, затем последовал глухой хлопок. Затем еще один, и еще. Как будто кто-то пытался завести неисправный двигатель. Люк обернулся и завопил:

– Папа упал!

Дедуля лежал на земле лицом вниз и выл нечеловеческим голосом. В ужасе я помчалась к дому. Мне навстречу с протянутыми руками бежала Адель. Я прижалась к ней. Плача и зажимая рот руками, она без сил опустилась на крыльцо. Человек выпустил в дедулю четыре пули, две из них – в голову.

– Конечно, он дома, – доложила Адель по телефону через четыре дня после стрельбы. – Я ведь медсестра и смогу позаботиться о нем не хуже, чем в стационаре.

Ава Уиллис так кричала в трубку, что мне даже не приходилось напрягать слух.

– Нет, к чему вам приезжать? У нас все наладилось. Сэм всегда говорил, что он крепкий орешек, и я думаю, тут он не ошибся, – ответила Адель, усмехнувшись через силу. В ее голосе прозвучало раздражение. – Он ведь согласился посещать «Анонимных алкоголиков», что вам еще нужно? – Адель зашагала по комнате, сжимая телефонный шнур. – Я ведь говорила, что готова от него уйти, если потребуется. Разумеется, я оформлю договор на создание приемной семьи, чтобы оставить детей у себя, но не могу же я заняться этим прямо сейчас. Пусть Сэм хоть немного поправится. Кроме того, в таком состоянии он уж точно никуда не впутается!

Она с грохотом повесила трубку.

Через час телефон зазвонил снова.

– Лена? Какая Лена? – резко спросила Адель. По всей видимости, моего куратора из Флориды, Денниса Бенсона, сменила новая сотрудница, Лена Джеймисон. Внезапно Адель сникла. – Когда вы приезжаете?

Она молча повесила трубку, прошла в свою комнату, прикрыла дверь и зарыдала в голос. Я уткнулась носом в лежащую рядом со мной собаку и засопела, вдыхая солоноватый запах шерсти.

 

Глава 4

В ожидании мамы

– Я не хочу уезжать! – рыдала я.

– Надо, ненадолго, – утешала меня Адель. Она убедила нас, что через пару дней мы вернемся, поэтому я не взяла с собой ни своих платьев, ни кукол.

У нас с Люком был всего один зеленый чемоданчик на двоих.

– Твою школьную форму мы оставим здесь, ведь ты сразу пойдешь в подготовительную группу, когда вернешься. – Адель крепко прижала меня к себе и, как бы между прочим, добавила: – Кроме того, во Флориде осталась твоя мама. Разве ты не хочешь с ней повидаться?

В аэропорту нас встречала Лена Джеймисон, невысокая коренастая женщина, всем своим видом показывавшая, что с ней не забалуешь. Она зачем-то пожала мне руку, после чего строго осмотрела пятнышки, усыпавшие плечи Люка.

– Что это за красные точки? – осведомилась Лена прокурорским тоном.

Люк испуганно захныкал.

– Его комары покусали, – ответила я за брата и опустилась на колено. – Не плачь, Люки, мы съездим к маме и вернемся, когда дедуля поправится, да?

Я вопросительно взглянула на Лену, но она отвела взгляд.

Спустя четырнадцать часов мы сонно покачивались на заднем сиденье автомобиля, петляющего по извилистой трассе на пути в Сеффнер. Мисс Джеймисон высадила нас на пороге дома Паулы и Милтона Пейс.

Снаружи их фермерский домик показался мне не очень-то просторным даже для десяти человек. Трехлеток было пятеро: Люк и две пары близнецов. В комнате мальчиков стояли приземистые трехъярусные кровати. Меня поселили вместе с родной дочерью Пейсов и одной из близняшек.

За истекшие два с лишним года дом Пейсов стал моим шестым пристанищем. Более противного места – на то время – я не видела. Через пару лет, когда меня переведут к Шпицам, я вспомню казарменную тесноту и тошнотворные запахи, с которыми впервые столкнулась у Пейсов. Позднее к нам набились еще четверо детей, и в доме стало проживать одиннадцать приемных душ в возрасте от двух до шести лет.

Поначалу я наотрез отказалась разбирать свои вещи.

– Завтра я отсюда уеду!

На следующий день я вынула свою расческу, зубную щетку и пасту, но одежду по-прежнему держала в чемоданчике. Я не собиралась обвыкаться у Пейсов, кроме того, карапузы могли растащить мой и без того скромный гардероб. Миссис Пейс вечно на кого-то орала, и больше всего доставалось Люку. Меня воротило от грязных подгузников, сопливых носов, от малышей, орущих днями напролет в надежде получить хоть крупицу внимания. Главное окно гостиной выходило на пастбище; глядя, как ветер колышет травы, я размышляла, что стало с дедулей и Аделью и почему я до сих пор не виделась с мамой. Где-то там за горизонтом лежала Южная Каролина, – как мне туда попасть?

– Сколько мы еще здесь пробудем? – спросила я миссис Пейс, когда в моем чемоданчике не осталось чистых вещей.

В ответ донеслось что-то невразумительное.

– Когда я увижусь с мамой? – Я топнула ногой. – Адель сказала, что я поеду к ней, так когда же?

Из моих требований ничего не вышло, меня только раз за разом отправляли в детскую, где я озабоченно грызла ногти.

Люк не отходил от меня ни на шаг.

– Сестричка! – звал он, если я выходила в другую комнату, и пытался проскользнуть вместе со мной в туалет.

– Хочу спать в комнате у Эшли, – умолял он по вечерам.

– Мальчики спят в своей спальне, девочки – в своей, – повторяла миссис Пейс, как будто это могло унять Люка.

Даже в свои пять лет я догадывалась, что к Люку нужен особый подход. Когда ему было страшно или одиноко, я его утешала. До того, как мы переехали к Адели, Люк хвостиком бегал за мной, а по утрам заползал ко мне в кровать. Миссис Пейс застукала его, когда он тайком пробирался в мою комнату, и оповестила Лену Джеймисон, которая подшила к нашему досье направление к психологу – исключить развратные действия. Никто из органов опеки не потрудился хотя бы пролистать наши документы, ведь было ясно как день, что в свои три годика Люк потерял маму – толком он ее и не знал, – затем миссис Хайнз и вот теперь – Адель. Возможно, малыша травмировали ранение дедули и наш спешный отъезд. Он оказался в доме, битком набитом чужими людьми и детьми. Ему не доставалось ни родительской любви, ни внимания. Он держался за меня, как утопающий за веревочку, ни о каком «разврате» и речи быть не могло. Смехотворные домыслы задевали соцработников за живое; они обожали раздувать из мухи слона.

В Плант-Сити у Пейсов был детский сад неполного дня «Ангелочки», куда водили малышей, пока дети постарше занимались в школе. Мне очень хотелось надеть свои крылья, которые смастерила Адель, но, разумеется, они остались у дедули. Школьный автобус привозил учеников к «Ангелочкам» после обеда, а к вечеру, когда сад закрывался, мы все вместе отправлялись домой. Похожие на горстку писклявых птенцов, выпавших из гнезда, мы жаждали хоть какого-нибудь внимания. Каждый выпрашивал его по-своему. Люк прятался под кроватью, когда приходило время мыться, бросал еду на пол и кусался.

В начале сентября пришло длинное письмо от Адели: она выстирала все кукольные одежки и сообщала, что мои «детишки» чувствуют себя прекрасно. «Я ужасно скучаю по тебе и по Люку, но знаю, что о вас заботятся». Обе ее внучки пошли в школу, младший внук – в подготовительную группу, а мисс Харли оставила в своем классе место для меня. Еще Адель рассказала, что к ним заезжали в гости дядя Сэмми со своей подружкой Кортни, которые навещали дядю Перри. Когда я жила у дедули, мы тоже ездили к дяде Перри в тюрьму, так просто и буднично, словно в кино или парк аттракционов. Письмо заканчивалось словами: «Люблю вас больше всего на свете. Целую, мама».

После письма Адели я еще больше затосковала по ней, одновременно размышляя, где сейчас моя настоящая мама. Я была уверена, что она приедет за нами – для этого нас и оставили во Флориде. Она где-то рядом… я чувствовала!

А мама находилась в женской тюрьме штата Флорида. Дасти тоже попал за решетку. Тем временем Адель не отступалась от своей цели: стать приемной матерью. Дедуля съехал, и Адель приводила дом в порядок. Она писала, что наша кохинхинка отложила семь яиц и теперь высиживает цыплят. Мне отчаянно хотелось посмотреть, как они вылупятся на свет! Я не могла понять, отчего нас с Люком до сих пор не забрали. У Адели остались все мои куклы и платья, поэтому я была уверена, что со дня на день мы уедем. Я смутно догадывалась, что на маму нельзя полностью положиться, однако Адель – любящая бабушка, всегда держащая слово, – другое дело. И мама, и Адель, и дедуля ненавидели кураторов и других работников органов опеки. Я тоже. Если бы они поменьше лезли в нашу жизнь, все сложилось бы куда лучше.

Лена Джеймисон нанесла «Ангелочкам» визит.

– Я привезла твою прививочную карту, – нараспев протянула она, – теперь тебя примут в подготовительную группу. Разве не замечательно?

– Нет, меня ждут в классе мисс Харли.

Мой первый день в начальной школе имени Уильяма Лопеса прошел более чем обыденно: на дворе стоял октябрь, и до меня никому не было дела. В классе разрисовывали букву «Т» – как «тыква». Адель пообещала сшить мне к Хеллоуину костюм принцессы, и я надеялась, что приеду как раз к празднику – как и год назад. К моему разочарованию, в праздник мне перепала лишь горстка конфет в «Ангелочках».

В мой день рождения школьный автобус привез меня в детсад Пейсов. Мисс Джеймисон уже ждала меня с большой коробкой от тети Лианны. Я подбежала и принялась разбирать подарки. В коробке лежала новая кукла с одежками и какая-то настольная игра.

– А где Лили и Кэти? – разочарованно протянула я.

– Кто?

– Мои любимые куклы!

– Солнышко, это новые подарки.

Она небрежно провела по моим рыжим кудряшкам и повернулась к миссис Пейс:

– Как у нее дела в школе?

– Просто замечательно. Девочка – первая ученица в классе, хотя и пришла на два месяца позже. А он, – миссис Пейс подбородком указала на Люка, – в кои-то веки прекратил шастать до дому по ночам.

– Когда я поеду домой? – захныкала я.

– Солнышко, иди поиграй, у тебя сегодня праздник, – приказала миссис Пейс. – Покажи деткам, что тебе подарили.

Я сложила подарки в коробку и поклялась себе никого к ним не подпускать, потому что «детки» ломали все, к чему прикасались.

* * *

К моему шестилетию Адель уже оформила договор о создании приемной семьи, но в органах опеки Южной Каролины ей сказали, что прежде чем мы сможем уехать из Флориды, между службами двух штатов необходимо уладить кое-какие формальности. Могло уйти несколько месяцев. Адель умоляла соцработников поторопиться и привезти нас до Рождества. Когда стало ясно, что это невозможно, она пообещала выслать нашу теплую одежду и моих кукол.

А затем, ко всеобщему удивлению, в начале декабря пришли документы, и нас повезли обратно в Южную Каролину.

– Смотри, у меня зуб выпал! – радостно прокричала я, увидев Адель в зале ожидания.

Дедуля стал жить отдельно, и я вздохнула с облегчением: грубые окрики и хлопанье дверьми остались в прошлом. В заботливых объятиях Адели было хорошо и спокойно. На Рождество она подарила мне розовый радиоприемник и спальный мешок с ангелочками. Мы все делали в точности так же, как и в прошлом году, так же открыли по одному подарку в Сочельник, оставив другие на утро до завтрака, – и это было здорово. Затем, позавтракав поджаренным до хруста беконом и печеньем, мы открыли остальные подарки, а на праздничный обед отправились в гости к внукам Адели.

– Чур, следующее Рождество будет таким же! – сказала я Адели, когда она пришла пожелать нам спокойной ночи.

– Ну конечно, – кивнула она. – Иначе как Санта узнает, где тебя искать?

– А если меня снова заберут? – засомневалась я.

– Больше им меня не провести. Я тебя никому не отдам.

– Честно-честно?

Она поцеловала меня в лоб.

– Честно-честно.

К весне у меня выпали оба передних зуба. На Пасху Адель пошила мне и своим внучкам красивые платья пастельных оттенков, и утром мы отправились на пикник в парк, где искали спрятанные в траве пасхальные яйца.

С каждым днем знаний у меня прибавлялось, как цветов в траве. Мне не терпелось увидеть приветливое лицо учительницы у входа в класс, перевернуть страницу в книге или писать на чистом листе в рабочей тетради, аккуратно водя остро заточенным карандашом. Я думала обо всем этом каждое утро, чтобы не так страшно было идти по изрытому проселку в полном одиночестве. Если погода стояла засушливая, ветер гнал пыль в лицо, и я прикрывала нос и рот руками, чтобы не наглотаться песка. Когда дед предлагал подбросить меня до автобусной остановки, я опасалась, как бы он, проезжая мимо соседского дома, не принялся сигналить и орать во всю глотку: «Эй, раздолбай, просыпайся!» Иногда сосед выбегал на крыльцо и, разразившись бранью, грозил кулаком деду вслед. По утрам Адель хлопотала вокруг Люка, и мне приходилось брести до остановки одной. Однажды я чуть ли не вечность ждала автобуса, а он так и не пришел. Присев на поросшую травой обочину, я нашла палочку и нацарапала на земле свое имя. Мимо меня пробежал кролик и юркнул в нору. Вот бы последовать за ним, как Алиса в Страну Чудес… Должно быть, я ждала уже несколько часов, когда ко мне неторопливо приблизился владелец местного магазинчика.

– Что ты тут делаешь?

– Жду школьный автобус.

– Зайка, сегодня в школе выходной. Разве мисс Адель тебе не сказала?

Я пожала плечами.

– Сидишь тут совсем одна… Есть хочешь?

Я кивнула.

Он повел меня к себе в магазин и угостил бутербродом с колой. Пока я уминала бутерброд, его жена позвонила Адели. Та сразу же примчалась за мной. Вид у нее был растерянный.

– Я говорила Эшли, что сегодня выходной, а она ноль внимания. – Адель запыхалась и с трудом переводила дыхание. – Впервые вижу, чтобы ребенок так рвался в школу!

– Почему ты меня не слушаешь! – накричала она на меня, когда мы уже отъехали. – И ты не обедала.

– Меня накормили в магазине.

– Ты заплатила?

– У меня нет денег.

Адель вынула из кошелька пару долларов.

– Вернись, заплати хозяину, скажи спасибо и попроси извинения.

– Что, сама? – растерялась я, но, глянув на сдвинутые брови Адели, поняла, что сейчас ей лучше не перечить.

В бешенстве, что снова пришлось идти по ненавистному проселку сначала туда, а потом обратно, я пинала лежащие в пыли камешки, однако и подумать не могла, что жить с Аделью мне оставалось не больше десяти дней. Почему нас вторично вернули во Флориду, я так и не узнала. Возможно, кто-то видел меня одну на обочине дороги и донес «куда следует». Возможно, не обошлось без вредных соседей: дедуля частенько захаживал к нам, пока мы жили у Адели – кстати, когда нас забрали, он переселился обратно. Пособие на приемных детей Адель получала из Флориды, что весьма странно, поэтому, возможно, всему причиной деньги. Как бы там ни было, в конце месяца мы с Люком снова оказались в аэропорту. На этот раз я несла с собой Кэти в розовом одеяльце. Никакие уговоры не заставят меня уехать без моих драгоценных кукол, решила я. Адель фотографировала нас на память, едва успевая утирать слезы.

Лена Джеймисон провела нас на наши места. Я расстроилась до дрожи; Лена укутала меня в свой свитер.

– Я и не знала, что ты боишься летать, – сказала она, не догадываясь об истинной причине моих чувств.

Она сложила руки на коленях, где лежала перевязанная веревочкой папка.

– Что у вас там? – спросила я.

– Твои документы.

– Там написано, куда нас везут?

– Нет.

– Нас снова отвезут к Пейсам?

– Я не знаю.

– Почему мы не остались у Адели?

Мисс Джеймисон раздраженно выдохнула.

– Золотце, мы не можем вами рисковать.

Она снова ошиблась. Адель заботилась о нас лучше, чем родная мать. Нигде прежде мы не получали столько внимания и тепла, не говоря уже о вкусной еде. Разве не логично было бы оставить нас с Люком у того, кто любил нас по-настоящему?

Во Флориде наши с Люком пути разошлись: он попал на очередную «ферму» для младенцев, а мне «привалило счастье» в виде Бориса и Дорин Поттсов, пожилой супружеской пары, у которых не было других приемных детей, кроме меня. Поттсы жили в просторном модульном доме за сплошным забором из металлической сетки. На соседнем участке так сладко пахли краснощекие ягоды клубники, что я не могла удержаться и просовывала нос сквозь ячейку сетки – понюхать их.

На заднем дворе Поттсов стояла вращающаяся сушилка, которую я обожала вертеть. Мне выделили отдельную комнату, и в ногах моей кровати я сложила спальный мешок с ангелочками. Иногда Поттсы оставляли на нем подарки, например, пару вьетнамок с блестящими камушками.

Мистер Поттс едва разговаривал со мной, хоть я вечно приставала к нему с расспросами.

– Зачем так много? – изумленно спросила я, когда он щедро поливал кетчупом яичницу.

– Мне так нравится.

– Фуу, – поморщилась я.

– Критиковать чужие вкусы невежливо, – вмешалась миссис Поттс.

Впрочем, мистеру Поттсу я пришлась по душе, вероятно, потому, что могла сама себя занять.

Стоял душный летний полдень.

– Можно включить разбрызгиватель в саду? – попросила я.

– Скоро пойдет дождь, – ответила миссис Поттс, но уступила, лишь бы не развлекать меня самой.

Я натянула купальник и принялась убегать от разлетающихся брызг. Над домом нависла сизая туча, однако я играла как ни в чем не бывало, пока по плечам не застучали капли дождя. Я оглянулась на дом – позовут меня внутрь или нет. На участке у дороги по-прежнему палило солнце, а возле крыльца лило, как из ведра. Я несколько раз перепрыгнула с сухой солнечной стороны под дождь и обратно и громко позвала миссис Поттс:

– Смотрите, какое чудо!

– Когда во время дождя светит солнце, это дьявол колотит свою жену, – ответила она.

Я так испугалась, что мигом забежала в дом.

После обеда я качалась на садовых качелях и ждала первой звезды, чтобы загадать извечное желание: вернуться к маме. Моя тоска по ней со временем притуплялась, но стоило мне задуматься – и тоска возобновлялась с новой силой. Я сосала палец, как двухлетка, и как только подступала тревога, он сам собой оказывался у меня во рту. Чем больше я тревожилась, тем ожесточеннее, чуть ли не до крови обгрызала ногти, чтобы унять боль внутри.

Я постоянно беспокоилась о Люке. Он жил всего в двадцати минутах от меня, но мы почти не виделись. Когда я приехала с ним на свидание, он жил в одной комнате с пятью мальчиками, а всего в доме было восемь приемных детей.

– У нас в доме больше места. Давайте возьмем Люка к себе? – попросила я миссис Поттс.

– Это не мне решать. – В дальнейшем все мои попытки возобновить разговор пресекались.

Больше всего я любила смотреть телевизор, особенно в одиночестве. Я просыпалась рано утром и устраивалась наслаждаться «Заботливыми мишками» или «Алисой в Стране Чудес», каждый раз мечтая пройти сквозь волшебное зеркало и найти маму.

Пока не наткнулась на тот фильм.

В последний раз я смотрела диснеевский мультик. Кассета должна была остаться в видеоплеере, так что я сразу же нажала на пульте кнопку «Воспроизведение». На экране замелькали титры. Это был не мультфильм. Наверное, какая-то историческая передача, решила я и свернулась калачиком в кресле мистера Поттса. Действие происходило в концентрационном лагере, где надзирательница била привлекательных пленниц током в интимных местах. Я поняла, что следует выключить это немедленно, но до последнего надеялась, что «наши победят» и страшные образы не будут будоражить меня перед сном. То, что я увидела дальше, заставило меня содрогнуться. Надзирательница принуждала заключенных мужчин заниматься с ней сексом и кастрировала тех, кто не мог удовлетворить ее ненасытную страсть. Спастись от наказания удалось лишь одному пленному американцу, сумевшему ей угодить. В других эпизодах эта страшная женщина истязала молодых девушек, а пьяные немцы спаивали пленниц пивом, а потом их насиловали.

Я молила, чтобы Поттсы застали меня за просмотром этих ужасов. Тогда мне бы не пришлось досматривать фильм до конца. Но они давно уснули. Самое ужасное было в конце: надзирательница устроила банкет и, накинув петлю на шею одной из заключенных, приказала ей стоять на глыбе льда. К концу банкета лед растаял, и петля затянулась на шее у несчастной жертвы.

Жуткие образы преследовали меня годами и поныне всплывают всякий раз, как я вспоминаю о своем пребывании у Поттсов. Гораздо позже я узнала, как назывался тот фильм: «Ильза – волчица СС», а также еще кое-что: мистера Поттса обвинили в педофилии.

Через две недели после этого мерзкого кино я пошла в первый класс. Здание начальной школы Волден-Лейк показалось мне самым красивым из всех, что я видела: во дворе даже работал фонтан. Я подружилась с мальчиком по имени Фернандо, чуть старше меня. Он жил по соседству и был моим единственным другом. Фернандо пообещал, что никому не даст меня в обиду, а потом показал нож, спрятанный в недрах рюкзака, и я испугалась, что нам обоим попадет. Однако когда в октябре я успела подружиться с одноклассницами, меня – безо всякого предупреждения – перевели от Поттсов к Хагенам. И хоть я уже встречалась с миссис Хаген, дочерью мистера и миссис Поттс, я все равно умоляла не забирать меня, не желая расставаться с новыми школьными друзьями.

– Зато у тебя будет компания, – настаивала миссис Поттс.

– А к Люку поехать нельзя?

– У них и для своих-то мест не хватает.

Спрашивать о маме или об Адели было без толку. Я обхватила миссис Поттс руками и умоляюще заглянула ей в глаза.

– Можно мне остаться? Ну, пожалуйста!

– Решение принято не мной, – злобно прошипела она.

Почему меня снова перевели в другую приемную семью, я узнаю лишь через десять лет.

Следующим был дом Ирмы и Клиффорда Хагенов. По моим подсчетам, миссис Хаген стала моей восьмой «мамочкой» за три с половиной года. Чтобы не падать духом, я представляла, что меня – будто Золушку, Спящую Красавицу, Белоснежку и, разумеется, Алису – ждет иная, счастливая участь. Нужно лишь примерить туфельку, дождаться принца, чей поцелуй пробудит меня ото сна, вернуть себе наследство, принадлежащее мне по праву, или другим волшебным способом вырваться из системы опеки и зажить своей жизнью. Я придумала стишок, который повторяла, чтобы не расплакаться: «Бим-бом! Бим-бом! Сквозь волшебное стекло попадаю в новый дом!» Мне всегда верилось, что за новым горизонтом меня ждет мама и моим скитаниям наконец-то придет конец.

Хагены едва ли не с порога потребовали, чтобы я называла их «мама» и «папа». Я упиралась, как могла. Адель приучила меня обращаться к взрослым «сэр» и «мэм», и я произносила «мэм» нараспев, так что получалось похоже на «мам». Миссис Хаген осталась довольна. Когда они с мужем отчитывали меня, то принимали мой взгляд в пустоту за раскаяние и, должно быть, чувствовали себя великими воспитателями. Я притворялась, будто внимаю каждому их слову, затем обещала, что больше не буду, и наказание отменялось. К тому времени я уже поняла, что с приемными родителями лучше не портить отношений, иначе последствия будут преследовать тебя, как запах от приставших к обуви собачьих какашек.

Дом Хагенов оказался совершенно роскошным: четыре спальни, два санузла и просторная светлая гостиная. На заднем дворе был бассейн – не какая-нибудь надувная дешевка, а самый настоящий бассейн, а за ним площадка для игры в баскетбол с натяжной теннисной сеткой. Хотя в доме жило девять человек, тесноты не ощущалось. Одну спальню занимала родная дочь Хагенов, в двух других спали пять приемных девочек в возрасте от десяти до четырнадцати. Я развернула спальный мешок с ангелочками, усадила на полку Кэти и Лили, спрятала вьетнамки в шкафчик и улеглась на свою новую кровать. У постельного белья оказался не такой свежий запах, как у простыней миссис Поттс, высушенных под палящим солнцем.

В компании с другими девочками было и вправду неплохо. Мы красили ногти лаком, делали друг другу прически, наряжались принцессами – все эти девчачьи штучки пришлись мне по душе. Я выдумала себе принца и назвала его Джонатан Родригес. Он был похож на повзрослевшего Фернандо и носил голубую военную форму, отделанную золотым галуном. В один прекрасный день принц примчится на белом коне, и мы поскачем в его королевство, где всегда безоблачное небо.

Начальная школа в Сеффнере была забита битком. Мою учительницу звали мисс Порт: забавное совпадение, поскольку ее классная комната размещалась в передвижном – «портативном» – домике.

В первый день учебы миссис Хаген высадила меня из машины со словами:

– Запомни, где твой класс: теперь тебя не будут водить за ручку.

– Запомню, – бодрясь, ответила я.

Стоило мне отвернуться, как миссис Хаген и след простыл. Вокруг родители обнимали на прощанье своих детей, а я стояла совсем одна. Отчаянно грызя ноготь большого пальца, я сделала первый шаг по железной лестнице, затем другой, третий…

– Ты, наверное, Эшли Родс, – заулыбалась мисс Порт. Она попросила нас сделать из бумаги таблички и написать на них наши имена. – Рисуйте так, как вам нравится.

Я написала свое имя крупными округлыми буквами. Затем каждый вставал, показывал классу рисунок и называл свое имя. Когда настала моя очередь показывать, что у меня вышло, мне громко зааплодировали.

В школе было интересно, но я отчаянно завидовала детям, которых родители приводили в класс за ручку и встречали после уроков. Я ездила в школу на велосипеде вместе со старшими приемными девочками. По утрам на Кингсвей-роуд меня то и дело обгоняли машины, и подниматься в гору, изо всех сил крутя педали, было жутковато, зато катиться вниз – одно удовольствие.

В день, когда в школе делали групповые фотографии, я надела самое нарядное платье с юбкой на жестком каркасе. Взобравшись на велосипед, я подобрала жесткий каркас под себя, чтобы подол не запачкался о велосипедную цепь, однако юбка задралась вверх, полностью загородив мне обзор, да еще вдобавок выставив на всеобщее обозрение мое нижнее белье. Тогда я прижала каркас к раме, но юбка задралась сзади, явив еще более печальное зрелище. В отчаянии я пошла пешком, ведя велосипед рядом. Мало того, что я опоздала: подол платья оказался весь заляпан грязью.

Когда я понуро зашла в класс, мисс Порт, взглянув на мое заплаканное лицо, не стала мне выговаривать за опоздание, а просто спросила:

– Что случилось, Эшли?

– Велосипед…

– Ты ушиблась? – спросила она, решив, что я упала.

– Нет, но платье все в грязи! – И я в голос зарыдала.

– Солнышко, на фотографии юбку не будет видно, а пятна отстираются, – утешила меня мисс Порт и отправила умываться.

Через полтора месяца после переезда к Хагенам мне исполнилось семь лет; не припоминаю ни праздника, ни даже поздравлений по этому поводу. А вот Рождество в приемных семьях праздновали с размахом. Ассоциации приемных родителей заваливали нас подарками. Адель обещала прислать мне детскую игрушечную духовку – «Чудо-печку», но с апреля я даже писем от нее не получала. У Хагенов тоже была традиция открывать в Сочельник только один подарок. Но одна из девочек попросила развернуть еще один. Миссис Хаген поддалась на уговоры. Затем кто-то проканючил: «Ну только еще один», и внезапно для самих себя мы развернули все подарки. Тем вечером я легла в постель с чувством, что праздник безнадежно испорчен. В Санта-Клауса я уже не верила, и с последним открытым подарком Рождество для меня закончилось. Однако наутро под елкой нас ждали новые подарки – по одному для каждого! Хотя в шуршащей обертке оказались всего лишь пазлы, рождественское утро казалось совершенно немыслимым без подарка, пусть даже не от близких людей. С тех самых пор, как меня увезли из Южной Каролины, я чувствовала себя никому не нужной.

В конце января к Хагенам заехал Клейтон Хупер, мой новый куратор. Он постоял надо мной, пока я раскрашивала «валентинки», а затем отправился в другой конец комнаты шушукаться с миссис Хаген.

Услышав имя брата, я протянула мистеру Хуперу «валентинку».

– Это для Люка.

– Я передам, – пообещал он.

На самой красивой «валентинке» я написала – «Маме» – и спросила:

– Вы знаете, где моя мама?

– Полагаю, в Южной Каролине, – помявшись, ответил мистер Хупер.

«Да ведь и Адель там!»

От этой мысли голова у меня пошла кругом, и я часто и глубоко задышала. Чудесно! Уж они-то вдвоем придумают, как нас вызволить. От возбуждения мои щеки горели.

– А вот это передайте, пожалуйста, маме.

– Постараюсь, – пообещал мистер Хупер.

Я не видела маму больше двух лет. Даже перед отъездом к дедуле в Южную Каролину мне не дали повидаться с ней, но теперь, когда я ухитрилась передать ей весточку, она точно заберет меня отсюда.

* * *

– Я знала, что она приедет! Я знала!

На радостях, что скоро увижу маму, я танцевала, прижав к себе куклу. По мере приближения к зданию управления по делам семьи и детей мои и без того обглоданные ногти становились еще короче. Когда мама наконец-то открыла дверь в комнату для свиданий, мой большой палец на правой руке был весь в крови.

– Надо же, как ты выросла! – воскликнула мама, и у нее на глазах выступили слезы, смывая тушь для ресниц. Она обеспокоенно оглядела царапину у меня на подбородке: – Ты упала? – Плюнув на палец, она принялась стирать пятно с подбородка и с облегчением вздохнула, когда оно оттерлось.

– Я так соскучилась! – сказала я, прижавшись к ней.

– Я тоже, солнышко. – Мама перебирала мои кудряшки пальцами и зарывалась в них носом. – Они так долго тебя прятали! Все бы отдала, лишь бы тебя увидеть.

Я ни секунды не сомневалась, что «они» – «наши» заклятые враги.

– Я учусь на «отлично»! Мама, я уже умею читать!

– А ты кого-нибудь еще так зовешь? – сощурившись, спросила она.

– Нет, мама, – заверила я, покачав головой.

– Вот и умница, хорошая девочка. – Она погладила меня по руке. – Люк всегда был папиным сыночком, а ты – моя девочка. Только моя.

И она притянула меня к себе, посадив на колени.

– Вернешься со мной в Южную Каролину?

– Сегодня? – задохнулась я от восторга.

– Хотелось бы. – Она прикусила губу. – Мне тебя не отдадут, пока я…

Дверь приоткрылась, и кто-то заглянул в комнату.

– Сначала мне надо найти квартиру получше, – продолжала мама, – и я уже принялась за дело. Зато о Дасти больше беспокоиться не придется.

– А как же Люк?

Я была сбита с толку.

Мистер Хупер присел на стул и вслушивался в наш с мамой разговор, пока она пыталась объяснить, что Люк больше не будет моим братом.

– А сейчас он мой брат?

– Пока еще да.

Мне смутно вспомнился младенец в коробке, но я не нашла слов выразить свое замешательство. Видя, что я не понимаю, о чем речь, мама глубоко вздохнула и попыталась снова.

– Он отправится к своему папе.

– К Дасти?

– Да.

– А где мой папа?

– Его уже нет.

Когда-то не стало Томми, но после него появился Люк. Может быть, я смогу вернуться к маме, если Люк уедет.

– Ну и ладно. Заведем другого братика.

Когда пришло время расстаться, мы обнялись так крепко, что мистер Хупер с трудом расцепил мои руки, сомкнутые на маминой шее.

– Ну, веди себя хорошо, – всхлипывала мама. – Моя хорошая девочка. Мое солнышко. Скоро увидимся, моя милая.

Я бросилась за ней, но меня оттащили. Заходя за угол, я обернулась, чтобы еще раз взглянуть на маму. Она подняла взгляд и сдавленным голосом крикнула:

– До встречи, солнышко!

Я была совсем маленькой и ни капли не сомневалась в ее словах; не помню, чтобы сердилась или злилась на маму, хотя приемным родителям и кураторам я уже не доверяла. Раз мама сказала, что вернется, значит, так оно и будет, уговаривала я себя, словно мама никогда не давала пустых обещаний, словно нас разлучили всего на день, а не на долгие годы.

Дни становились все жарче, и мне не терпелось научиться плавать. Поначалу я плавала с надувными нарукавниками, из которых миссис Хаген понемногу выпускала воздух. Когда я уже самостоятельно могла доплыть до середины бассейна, мне разрешили прыгать с трамплина. Я плавала на спине, отыскивая в ватных облаках мамино лицо.

Хагены, больше двадцати лет принимавшие чужих детей на воспитание, решили не продлевать договор с органами опеки. Они подготовили детей к тому, что в конце учебного года нас увезут в другое место.

– Я уеду к маме! – ликовала я.

– Вряд ли, – остудила мой пыл миссис Хаген, – но ты будешь жить вместе с братишкой.

Я совсем растерялась. Разве я не должна была уехать к маме, а Люк – к Дасти? А что, если меня не отдают маме из-за Люка? Потом я попыталась представить, какой окажется наша общая приемная мать. Пусть у нее будет теплый, как топленое масло, голос, такой, как у Адели. Пусть она заваривает чай в чайнике с синими цветочками, а к чаю подает треугольные тосты с корицей и пирожные на блюдечках. Так мы хотя бы приятно проведем время до тех пор, пока за нами не явится мама. Мама приедет в красном автомобиле с откидным верхом и увезет нас в Южную Каролину. Дома я пойду во второй класс. Каждый день мама будет привозить меня в школу, обнимая на прощание, и забирать после уроков. По дороге мы будем пить молочный коктейль с клубникой и подпевать Джоан Джетт по радио. Мама заберет нас к себе! Так какая разница, где переждать пару недель до ее приезда? Кроме того, хуже ведь точно не будет?

 

Глава 5

Злющая ведьма

Мои кураторы от органов опеки сменялись чаще, чем приемные «мамочки». Майлз Феррис вступил в свои обязанности сравнительно недавно, когда приехал за мной к Хагенам. У него была приятная, располагающая улыбка и глаза, как у щенка. Миссис Хаген распихала мою одежду, кукол и спальный мешок по большущим мусорным пакетам. Каркас моего любимого платья то и дело подскакивал, как ребенок, не желающий спать.

Миссис Хаген вытащила его из мешка.

– Оставь его здесь, – предложила она. – Ты в него не влезешь.

– Но это мое!

– Ладно, может, в новом доме будут девочки помладше, которым оно подойдет, – не стала спорить миссис Хаген.

– О да, у Эшли там будет полно друзей, – льстиво пропел мистер Феррис, что совсем не вязалось с его приветливой внешностью. – И братишке уже не терпится ее увидеть.

Вскоре выяснится, что под маской доброты скрывается черствый и безответственный человек.

Миссис Хаген протянула ему пакеты с моими вещами, а мне приказала:

– Пойди, проверь, все ли ты забрала из комнаты, и у бассейна посмотри.

Под кроватью лежала туфелька одной из моих кукол. Я бы с ума сошла, если бы позднее обнаружила пропажу. Остальная детвора собиралась купаться и суетилась возле бассейна. Мне тоже хотелось поплавать. Еще не было и десяти утра, а на дворе уже стояла жара. Вот бы в новом доме тоже был бассейн, загадала я.

Мистер Феррис уложил пакеты в багажник.

– Богатое у тебя приданое.

– У меня еще и велосипед есть!

– Велосипед не влезет, – ответил он.

– Как же я буду ездить в школу? – растерялась я.

– На автобусе, – не моргнув, ответил мистер Феррис. – Ну что, давай выдвигаться.

Оставив пригород позади, мы выехали в сельскую местность, где на перекрестках не было светофоров, лишь кое-где висели знаки «стоп». Вдоль узкой дороги потянулись вековые дубы, раскинувшие густые ветви, на которых, будто лесные призраки, колыхались пряди испанского лишайника. Сквозь листву пробивались лучи солнца, оставляя на дороге мерцающие блики. Я словно попала в царство лесных фей.

Машина притормозила у ржавеющего железного забора. Покосившиеся ветхие ворота со скрипом отворились, и мистер Феррис поехал дальше; разбитую проселочную дорогу пересекали корни, вздувавшиеся из земли, точно вены на руках у старика. Мы остановились у каркасного дома, еще более обветшалого, чем здание, где размещался класс мисс Порт. Детей нигде не было видно; наверное, сейчас мы отправимся дальше. Я откинулась на сиденье, закрыв глаза, и приготовилась ждать, когда окажусь в более приятном месте – желательно, в замке с башенками. Мотор заглох.

– Задремала? – Я открыла глаза. – Проснись и пой! А вот и твоя новая мамочка.

Дверь на веранде скрипнула.

– Привет-привет, Майлз, – раздался тягучий, как патока, голос. – А кто эта барышня?

Мистер Феррис открыл дверцу машины.

– Она немного вздремнула в дороге, правда, Эшли?

Я выскользнула из машины.

– Да, – ответила я и, спохватившись, добавила: – Сэр.

Он одобрительно кивнул.

– Ее зовут Эшли Родс. Очень послушная девочка и к тому же смышленая. Отличница.

Женщина бросила на меня скептический взгляд.

– Вот и славно, – процедила она. – Моей-то ребятне надо в летней школе наверстывать, а ты, видимо, будешь играть днями напролет. Смотри, не зазнавайся.

Она оглядела меня с ног до головы, должно быть, прикидывая, чего ждать от прилежной ученицы: послушания или неприятностей. К тому времени я уже знала, что приемным родителям платят за наше содержание, и они могут вернуть или обменять «непокорных», сделав всего один звонок.

Мистер Феррис принялся разгружать багажник.

– Эшли, это Агата Шпиц. Она тут все тебе покажет, а мне пора на собрание.

– Не переживайте, Майлз, мы подружимся. Правда, Эшли?

– Да, мэм, – и я улыбнулась изо всех сил, чтобы продемонстрировать ямочки на щеках.

– Ну что за солнышко, – лучезарно улыбнулась миссис Шпиц, повернувшись к Майлзу, и от этого слова у меня свело живот и ко рту подступил съеденный с утра завтрак. – Эти рыжие кудряшки очаруют кого угодно! – Она протянула руку, явно намереваясь взъерошить мне волосы, но я увернулась, и ее пальцы лишь скользнули по моей макушке.

Входная дверь распахнулась.

– Сестричка! Сестричка приехала! – Сбежав по ступенькам, Люк влетел в мои объятья, чуть не повалив меня на землю.

– Люк! – повысила голос миссис Шпиц. – Тебе же велели не выходить из комнаты.

– Сестричка приехала! – Он запрыгнул на меня и крепко обхватил ногами.

– Молодой человек, сию же минуту вернитесь в комнату!

– Я отведу его, мэм, – предложила я.

Ее плечи расслабились.

– Пусть Люк посидит у себя в комнате, пока ты осмотришься.

Я повела брата наверх.

– Люки, покажи, где твоя комната.

– Девочкам нельзя заходить в комнату к мальчикам, – ответил он.

– Да я и не собираюсь, – ответила я, зная, что миссис Шпиц поднимается за нами.

– Я хочу с тобой! – заныл Люк.

– Мы позже поиграем, ведь я останусь тут жить. Мне надо распаковать вещи.

– Ты честно остаешься?

– Да. Честно.

Мы добрались до двери в спальню для мальчиков. У Люка задрожала нижняя губа. Он обернулся на миссис Шпиц, взглядом моля об отсрочке наказания.

– Люк, я жду. – Она начала считать: – Один, два…

Люк молнией метнулся в комнату. Что же будет, если счет дойдет до трех, задумалась я.

Миссис Шпиц провела меня в спальню для девочек, где стояли две двухъярусные кровати, колыбелька и маленькая детская кроватка. В комнате ощутимо пахло грязными пеленками. Меня передернуло от подступившей тошноты.

– В чем дело? – Теперь, когда рядом не было посторонних, ее голос зазвучал гораздо резче.

– Жарко, – ответила я. В доме на самом деле стояла духота.

– Потом выпьешь воды. – Мы снова вышли во двор. – Эй, Дарла, иди-ка сюда, поздоровайся с Эшли.

К нам осторожно приблизилась девочка моих лет.

– Сколько у тебя вещей! – заметила Дарла, разглядывая полиэтиленовые мешки.

– Перебери одежду и выложи грязную, – приказала миссис Шпиц.

– Все чистое, – ответила я, – а все нарядные платья на вешалках.

– В каком мешке платья?

Я похлопала по одному из мешков, из которого рвался на волю каркас моего платья. Миссис Шпиц вставила ключ в амбарный замок, висящий на двери сарая, и со скрипом открыла дверь. Внутри на двух перекладинах висела детская одежда, а на полу стояли коробки.

Я потянулась к своему мешку с обновками.

– Помочь вам развесить?

– Твои наряды здесь лишние. Я их спрячу в другом месте.

Миссис Шпиц заглянула в мешок с моими куклами.

– Это я возьму с собой, – поторопилась сказать я.

– Личные вещи брать в дом нельзя, – отрезала миссис Шпиц.

Она отперла другой сарай и швырнула мешок с куклами на кучу неподписанных коробок, а сверху – мешок с моей праздничной одеждой.

– А где будут лежать вещи на каждый день?

– Вон там. – Она указала на сарай с перекладинами. – По утрам двое из детей выбирают одежду на день для всех остальных.

– А как они узнают, что я ношу?

Миссис Шпиц заперла обе каморки. На каждом пальце у нее красовалось по крупному цветастому кольцу.

– Поживешь – увидишь, – бросила она.

И я поплелась в дом с пустыми руками.

Едва входная дверь приоткрылась, как до нас донеслись отчаянные вопли Люка.

– Будешь и дальше реветь, останешься без обеда! – прикрикнула миссис Шпиц и обернулась ко мне, ожидая, что я на это скажу. – Твоего брата избаловали дальше некуда. Он еще и ругается! Надеюсь, ты не такая.

– Нет, мэм, – ответила я, уставившись на карниз, затянутый в углу паутиной.

Она улыбнулась.

– Мне сказали, что ты на него хорошо влияешь, поэтому я тебя и взяла. Но если ты начнешь показывать характер, я немедленно вызову Майлза.

Все, чего я хотела в тот момент, – это вернуться к Хагенам и купаться вместе с остальными. Хоть бы мама или кто-нибудь другой поскорее за мной приехали, потому что навряд ли мне будет здесь хорошо.

Майлз Феррис завез меня на край света. Берт и Агата Шпиц жили на десяти акрах земли, с трех сторон обнесенных забором. По соседству в дешевых передвижных домах обитали их родственники. В каркасном доме Шпицев, самом большом в округе, было три спальни и две ванные комнаты. Одно время в доме находились четырнадцать детей плюс двое взрослых – это притом, что официально Шпицы могли разместить не более семи приемных детей. Все мы были изгоями с темным происхождением. Мы с Люком носили разные фамилии и родились от разных отцов, как Хизер с Гордоном и Дарла с Тоби. Малышки Люси и Клэр, хоть и казались близнецами, на самом деле родились с разницей чуть больше года. Было что-то утешительное в том, что и другие дети жили такой же неупорядоченной и хаотичной жизнью, что и мы.

На заднем дворе Шпицы держали небольшое хозяйство: мула, коз, коров и мелких домашних животных. Нас, как овец, сгоняли на день в огороженный двор, разделенный забором на две половины – для девочек и для мальчиков. В спальне для девочек было тесно, как в подводной лодке. Все свободное место занимали кровати. Место для личных вещей удавалось найти разве что под кроватью да еще в шкафчике, где хранились наши трусики, которые на ночь полагалось снимать. На одной двухъярусной кровати спали мы с Дарлой, на другой – Хизер. Клэр спала в кроватке, а ее младшая сестренка, Люси, – в спальне у хозяев.

В первую ночь на новом месте я не могла уснуть – мне не хватало чего-то родного. Годами я спала в обнимку со своими куклами, и даже у Пейсов мне дали плюшевого зайца. От тонкой комковатой подушки шел резкий аммиачный запах, от которого свербело в носу. Глядя на решетчатые ставни, я не могла избавиться от мысли, что угодила в тюрьму. Кругом непроглядная темень – ни луны, ни звезд, ни света от фар проезжающих мимо машин. Помнится, в одну темную-претемную ночь миссис Поттс согнала меня с веранды со словами: «Если на небе не видно звезд – жди беды».

– Ты знаешь, что если на небе не видно звезд, то случится большая беда? – прошептала я.

– Чушь, – возразила Хизер.

– Тихо! – предостерегла нас Дарла.

– Да отвянь ты, – сказала Хизер, единственный подросток в доме.

Послышались шаги. Я лежала лицом к стене и, когда дверь приоткрылась, увидела лишь тонкую, как лезвие, полоску света.

В комнату вошла миссис Шпиц.

– Кто тут не спит?

– Новенькой страшно спать в темноте, – дрожащим голосом ответила Дарла.

– Если я услышу еще хоть одно слово, страшно станет по-настоящему.

Утром меня разбудил плач маленькой Клэр.

– Дарла, сегодня твоя очередь менять ей подгузник, – распорядилась Хизер.

– Меня от них тошнит, – и Дарла зажала себе рот рукой.

– Тогда пусть новенькая меняет, – со смешком ответила Хизер.

Хизер показала, как вытирать попку Клэр влажными салфетками и как застегивается подгузник. Дарла отнесла малышку на кухню, посадила на высокий детский стульчик и поставила перед ней тарелку с сухими хлопьями. Хизер поджаривала тосты и протянула один мне. Я сжевала его всухомятку и потянулась за новым.

Дарла погнала меня на веранду со словами:

– В доме есть нельзя.

– А когда завтрак? – спросила я.

– Ты его уже съела.

– А молока можно попить?

– Молоко только для малышей.

– Я пить хочу, – пожаловалась я.

– Мы пьем вон оттуда, – и Дарла указала на садовый шланг.

Погуляв немного во дворе, я захотела войти в дом. Сквозь закрытую дверь доносился звук работающего телевизора. Я постучала. Дверь открылась, и миссис Шпиц глянула на меня сверху вниз:

– Иди, подыши воздухом.

Мы «дышали воздухом» большую часть дня. Почти весь двор Шпицев лежал в густой тени пышных дубов, но тень не спасала от жары и высокой влажности. В доме было ненамного прохладнее, зато там стояли вентиляторы, и в полуденный зной миссис Шпиц оставляла малышей перед телевизором.

Дети постарше ходили в летнюю школу, так что по утрам без них было совсем скучно. По необъяснимой причине мальчикам и девочкам не разрешалось играть вместе. Во дворе у мальчишек стоял деревянный игровой городок с качелями, а девочкам достался только стол и стульчики. В нашем распоряжении были сломанные игрушки и потрепанные куклы; в основном мы придумывали собственные игры или охотились на стрекоз. Если ухватить стрекозу за крылышки, она вопьется в палец, и тогда, изловчившись, можно прицепить ее на мочку уха, как сережку.

К обеду я уже умирала с голоду. Кормили нас бутербродами с арахисовым маслом, иногда с вареньем, чаще – без; бутерброды с сыром считались изысканным угощением. Растворимый лимонад приберегался на случай приезда кураторов. Если по дому разносился запах ванили или шоколада, значит, к миссис Шпиц приезжают с проверкой, и угощение достанется лишь тому из детей, чей куратор прибывает. Продукты, которые миссис Шпиц получала по специальным талонам на детей, она раздавала родственникам, живущим по соседству. Дети практически голодали.

Много лет спустя, посмотрев фильм «Оливер», я подумала, знает ли кто-нибудь, что дети, живущие в приемных семьях в Америке в наши дни, тоже недоедают. Мальчики постарше, доведенные до отчаяния, пару раз ночью пробирались на кухню и таскали печенье. Прознав об этом, миссис Шпиц заперла провинившихся в их спальне, стеклянная раздвижная дверь которой открывалась в столовую.

– Ну-ка, покажите им, что у вас есть, – велела она, раздав нам по бутерброду.

Узникам пришлось смотреть, как мы едим свой скудный обед, потом – ужин. Кончилось тем, что миссис Шпиц установила в их спальне сигнализацию, которая срабатывала, если кто-нибудь пытался ночью выбраться из комнаты, а чтобы они не просились в туалет, поставила в комнату ведро.

Подозрительные запеканки миссис Шпиц я ненавидела всей душой. Когда она, зачерпнув сомнительного вида варево, готовилась плюхнуть его в тарелку, я как можно вежливее промолвила:

– Пожалуйста, я очень вас прошу, можно мне поесть хлопья?

– Ну, ладно. – Миссис Шпиц, криво ухмыляясь, насыпала в пластмассовую миску немного хлопьев и извлекла из холодильника пакет молока. Молоко тягучей струей полилось из пакета, и в миску с шумом плюхнулись белые комки. Осторожно неся полную до краев миску, я отошла к небольшому столику, за которым мы обычно ели, и поставила ее перед собой, естественно, расплескав молоко.

– Вот бы и мне чуть-чуть, – мечтательно протянул Люк.

С первого же глотка меня чуть не стошнило. Я помчалась к садовому шлангу и сполоснула рот. Когда я вернулась, то увидела, что Люк уже почти допил скисшее молоко.

– Люк! Это же гадость!

– А моему животику вкусно!

Не в силах сдержать подступившую тошноту, я ринулась к дому. Дверь, как обычно, была на замке. Я забарабанила в нее изо всех сил. Открыл мистер Шпиц, держа в руке салфетку.

– Мне надо! – выпалила я. Но не успела я добежать до туалета, как живот свело, и меня вырвало прямо на пол.

– Ты испоганила ковер! – провизжала миссис Шпиц. Она схватила меня за волосы и ткнула лицом в отвратительную лужицу. Не знаю, что было хуже всего: глоток скисшего молока, Люк, уплетающий эту бурду за обе щеки, рвота, последовавшее за ней унижение, резкий запах тошнотворной жижи или тщетные старания убрать за собой так, чтобы угодить миссис Шпиц. Кислый запах все не уходил, и миссис Шпиц поставила меня в угол.

Шпицы наказывали за малейший проступок. В кухне на вращающейся полочке с приправами стоял острый соус. Если миссис Шпиц казалось, что кто-то из детей дерзко себя повел, она насильно вливала соус прямо озорнику в рот, приговаривая: «Моя мама вымыла бы тебе рот с мылом, так что скажи спасибо, что это съедобно». Тот, кто пытался отбиваться или выплюнуть обжигающий соус, получал двойную порцию.

Я сделаю все, чтобы не навлекать на себя гнев этой мегеры, решила я. К сожалению, Люку недоставало ни здравого смысла, ни умения себя контролировать. Он ел что придется – до такой степени он оголодал. Миссис Шпиц заставала его, когда он жевал мыло, лизал зубную пасту или пытался пить шампунь, и «кормила» острым соусом. Люк ненавидел соус, но избегать наказания так и не научился.

– Собирайтесь, мы едем на пляж! Будут и другие семьи с детьми! – объявила миссис Шпиц с несвойственной ей веселостью. Она выделила нам ведерца, лопатки и прочие игрушки для песка. – Быстренько надевайте плавки и купальники!

Переодевшись, мы столпились во дворе, пока миссис Шпиц фотографировала нас на фоне одиноко растущих пальм, сначала поодиночке, затем всех вместе, как «одну большую и дружную семью». Хотя почти всю свою жизнь я провела в Тампе, откуда до Мексиканского залива было рукой подать, в последний раз меня возила на пляж еще тетя Лианна, когда мы жили в Южной Каролине.

На пляже миссис Шпиц вручила Митчеллу и Тоби надувную акулу. Митчелл тут же выхватил ее из-под носа у Тоби, и завязалась драка. Миссис Шпиц разняла мальчиков и велела им сидеть на подстилках. Мне удалось немного поиграть с акулой, но, когда остальные дети не сумели поделить игрушку, миссис Шпиц ее отняла и спрятала.

Мы с Дарлой отправились поближе к воде. Я принялась строить песчаный замок, аккуратно вынимая из ведерка влажный песок, и показала Дарле, как красиво украсить башенки. Ров с водой вокруг замка был почти готов, когда к нам, поднимая тучи песка, подбежал Люк. К несчастью, я знала его достаточно хорошо, чтобы предугадать его действия.

– Только попробуй! – прикрикнула я на него, но было уже поздно: одним прыжком братец сровнял мой замок с землей.

Откуда-то из мрачных глубин во мне поднялся гнев. Люк – вот причина всех моих несчастий! Я была бы с мамой, если бы не он! Схватив Люка за плечи, я как следует его тряхнула.

– Это было мое, понял? А мое – не тронь!

Кто-то из взрослых нас разнял.

– Вы живете у Агаты Шпиц, верно?

И мы понуро побрели к ней, готовясь к худшему.

Но вместо нагоняя миссис Шпиц изобразила искреннее беспокойство:

– Надо же, как вы раскраснелись! Сядьте-ка сюда, остыньте. – Она протянула нам по стакану прохладной газировки.

– И где вы только берете терпение, – покачала головой одна из приемных матерей.

– Их ведь разделили, бедняжек, а к тому же… – она сделала жест рукой, и ее перстни сверкнули на солнце, – деда застрелили… прямо на глазах.

Ее собеседница с любопытством взглянула на нас, как на редких животных.

– Даже не знаю, как вам это удается.

– Любви и внимания у меня в избытке, – ответила миссис Шпиц.

Образ мамы следовал за мной, словно тень. В уме я перечисляла все обиды – голод, кислое молоко, острый соус, – чтобы пересказать их на следующем свидании. В конце июня миссис Шпиц выдала нам с Люком наши лучшие вещи, которые хранились под замком, и сообщила, что нас повезут в город. Наверное, приедет мама, подумала я, а нам не говорят, чтобы мы заранее не обольщались.

В дороге миссис Шпиц пообещала:

– Будете вести себя хорошо – получите мороженое.

Во время встречи с куратором Люк барабанил ногами по ножке стола.

– Мороженое, – чуть слышно напомнила я.

– Вы смогли бы приехать снова пятого июля? – спросил мистер Феррис. – Или прислать за вами машину?

– Не беспокойтесь, – учтиво произнесла миссис Шпиц. – Как по-вашему, мне стоило бы остаться с ними?

– Думаю, не помешает, – ответил куратор. – Дети уже немного пообвыклись?

– Всякое бывало, но привыкают потихоньку. – Она понизила голос. – Надеюсь, М-А-М-А не запудрит им мозги.

– Вы так заботитесь о детях, что бы мы без вас делали! – ответил мистер Феррис.

Мама! Неужели миссис Шпиц правда думала, что я не в силах собрать по буквам такое простое слово? Увидеть маму в тот день нам не удалось, но я хотя бы знала, что она наверняка приедет. Я даже про мороженое забыла. Впрочем, миссис Шпиц пообещала его только потому, чтобы произвести на нашего куратора впечатление заботливой приемной мамаши.

Один из дней у Шпицев запомнился мне лучше всех остальных. Вечером мистер и миссис Шпиц повезли нескольких детей в город, а остальные остались с Мелиссой – то ли женой, то ли подружкой Рика, одного из сыновей миссис Шпиц. Он, как и другие дети Шпицев, жил в передвижном домике неподалеку. Мелисса приготовила нам бутерброды. После обеда мы с Дарлой затеяли на дворе нашу любимую игру – в принцесс.

– Не желаете ли отведать пирожное с глазурью? – Я протянула Дарле пластмассовую мисочку с камешками и листочками – воображаемым угощением.

Она взяла листочек и выпустила его из рук, даже понарошку не попробовав угощение.

– Вкусно, не правда ли? – как можно изысканней причмокнула я.

Раздался рев мотора.

– Во дает! – вскричал Митчелл, увидев, как Рик гоняет на своем спортивном мотоцикле по бездорожью, прямо напротив площадки для мальчиков.

– Ух ты! Ничего себе! – прокричал Тоби. Он бросился к забору, чтобы посмотреть на Рика поближе. Тот со всего разгона въехал в лужу, слегка забрызгав Тоби, чем привел его в еще больший восторг.

Мне тоже захотелось, чтобы меня обрызгали, и я, забыв обо всем, побежала к забору. Рик уже приближался; я подбежала ближе, подняла руки, и грязная вода обляпала меня с головы до ног. Картинно притормозив у края забора, Рик разогнался и, в угоду благодарным зрителям, проехался на заднем колесе. Мы одобрительно зашумели.

Внезапно кто-то ухватил меня за руку и потащил назад.

– Что ты делаешь на площадке для мальчиков? – раздался надо мной голос Мелиссы.

– С-смотрю, как Рик ездит, – запинаясь, ответила я.

– Если сейчас же не вернешься на свою половину, я все расскажу Агате, – заявила Мелисса.

Дарлу как ветром сдуло, но я не торопилась отходить от забора и застала еще один трюк.

Когда вернулась миссис Шпиц, Мелисса наябедничала про нас с Дарлой и добавила:

– Эшли меня не послушалась.

– Девочки, вы знаете, что это значит, – повернулась к нам миссис Шпиц. – Двадцать пять кругов.

Мы поплелись на двор перед домом и побежали по длинной подъездной дорожке, по газону, изрытому корнями деревьев, через колючие заросли сорняков, хлеставшие меня по голым лодыжкам. Мелисса нас выдала! От гнева у меня помутилось в глазах. Пробежав три круга, я оступилась, на четвертом – споткнулась о корень. Попыталась подняться, но не смогла.

– Эшли! А ну быстро встала! – завопила миссис Шпиц.

– Не могу! Я поранилась!

Она схватила меня за волосы и дернула изо всех сил. Я взвизгнула, словно щенок, которому наступили на лапу.

– Боже! – ахнула Дарла. – Эшли сейчас влетит!

Миссис Шпиц забарабанила пальцами по столу, придумывая строгое наказание. Вот бы меня поставили в угол, размечталась я, там хоть можно пофантазировать, как Золушка выйдет замуж за принца Джонатана Родригеса. Однако злая ведьма, словно прочтя мои мысли, сказала: «Ставить в угол без толку, попробуем подержать тебя на корточках». И она толкнула меня под низенький кухонный стол. Я уже видела раньше, как отбывают наказание под столом: надо сидеть на корточках, не касаясь головой стола, а ягодицами или пятками – пола.

– Десять… нет, двадцать минут, – объявила моя мучительница.

Левая нога все еще ныла после падения, и я перенесла вес на правую. Неотрывно глядя на пятно света на полу, я закусила щеку. Несмотря на силу воли и крепкие мышцы, менее чем за пять минут я не удержалась и дотронулась руками до пола, чтобы не упасть.

– Я видела! – взревела миссис Шпиц.

Она выхватила черпак и принялась молотить меня по ягодицам. В надежде увернуться я залезла еще дальше под стол и попыталась принять прежнее положение. Я еще сильнее прикусила щеку, и во рту появился соленый привкус. Миссис Шпиц пинками выгнала меня из-под стола и напоследок огрела изо всех сил ложкой.

По подбородку потекла струйка крови.

– Не надо, пожалуйста! – взмолилась я.

Миссис Шпиц бросила взгляд в сторону гостиной, где ее муж преспокойно смотрел телевизор, и прошипела:

– Марш в свою комнату, и чтобы до утра я тебя не видела!

Лежа на кровати, я тихонько стонала от боли. Изо рта шла кровь, колено ныло, ноги были исцарапаны, ягодицы пылали. Вечером, раздевшись в ванной, я заметила причудливые следы на коже: красные, с вкраплениями белых пятен там, где в ложке были отверстия.

Еще несколько дней, уговаривала я себя. Скоро мама заберет меня домой, и все будет хорошо.

Воспоминание о следующем свидании с мамой стоит особняком, как сюжет внутри снежного шара. Дверь открылась, и в ярком свете, исходившем от окна, обрисовался мамин силуэт. Я влетела в ее объятья, забралась к ней на колени и совершенно забыла о миссис Шпиц, маячившей в углу комнаты. Мама перевела взгляд на мои ноги, усеянные красной сыпью. Мы почти все время проводили на улице, и укусы насекомых не успевали заживать, а меня еще и обсыпало аллергией. Мама кипятилась по поводу каждого пятнышка на моей коже, то и дело метая гневные взгляды в сторону миссис Шпиц.

Люк робко приблизился к ней и продемонстрировал синяк на руке.

– Смотри, как Эшли меня стукнула на пляже.

Синяк не произвел на маму впечатления.

– Она не хотела, правда, Эшли?

– Конечно, нет, – пробормотала я.

Пока новый мамин жених играл с Люком, мама подарила мне браслетик, коробку фломастеров и книжку-раскраску. Я принялась раскрашивать картинки, а мистер Феррис решил обсудить с мамой бумаги, которые Клейтон Хупер, наш бывший куратор, отправил ей в конце весны.

– Я делаю все в точности так, как он сказал, – заявила мама оскорбленным тоном.

– Вы прошли курс реабилитации? – недоверчиво спросила миссис Шпиц.

– Я давно завязала, – настаивала мама, – к тому же клиника мне не по карману.

– А что насчет курсов для родителей? – спросил мистер Феррис.

– Разумеется, – рассеянно кивнула мама.

– Я могу помочь вам найти работу и дом.

Мама снова кивнула, но мистер Феррис, кажется, начал терять терпение.

– Это нужно решать в спешном порядке.

Мама уже его не слушала.

– Что тебе привезти в следующий раз? – спросила она, обернувшись ко мне.

– Привези «Чудо-печку»! – горячо попросила я. – И чайный сервиз!

– А тебе, Люк? – спросил мистер Феррис, чтобы Люк не чувствовал себя обделенным.

– Вертолет! Но чтобы по-настоящему летал! – И Люк принялся носиться по комнате за воображаемым вертолетом.

– Постараюсь, – ответила мама. Я так и не поняла, что сильнее действовало ей на нервы: шумное поведение Люка, подсказки мистера Ферриса или вмешательство миссис Шпиц.

Мама поцеловала меня в шею, а я обняла ее так, как не обнимала никого на свете. В очередной раз она пообещала, что скоро вернется. Я держала ее за руку и ни за что не хотела отпускать. Мама разжала мои пальцы и сделала шаг назад.

– Я тебя люблю, солнышко, – сказала она, глядя, как миссис Шпиц тащит меня за собой.

* * *

На следующий день миссис Шпиц насильно накормила своим острым соусом Челси, дочь Мелиссы, за то, что та грязно ругалась. Челси вырвалась и с криком «Я все расскажу!» убежала.

Через два дня, как раз когда занятия в летней школе закончились и все дети были в сборе, приехали двое мужчин. Один – в форме полицейского, другой – в гражданском. Сперва они захотели поговорить с Челси. Я ждала во дворе. Она вышла на веранду и с вызывающим видом произнесла:

– Я рассказала, как бабка тебя поколотила и как она насильно пичкала меня своим соусом. – Челси улыбнулась во весь рот. – А еще как она нас запугивает, чтобы мы молчали в тряпочку при гостях.

Самодовольство Челси подействовало на меня успокаивающе, пока не пришла моя очередь зайти внутрь. Меня усадили за кухонный стол.

– Все, что ты скажешь, останется между нами, – мягко произнес мистер Бака. – Мы приехали, чтобы защитить тебя и остальных детей.

Я не посмела взглянуть в сторону Мелиссы и миссис Шпиц, сидевших на диване в гостиной, но знала, что им все слышно.

– Ты знаешь разницу между правдой и неправдой? – продолжал полицейский. Я кивнула. – Расскажи, что произошло.

Когда я закончила отвечать на его вопросы, он спросил:

– У тебя что-нибудь болит?

Я показала на прикушенную щеку.

– Можешь идти.

Миссис Шпиц жестом подозвала меня к себе, принесла лимонад и с озабоченным видом покачала головой.

– Что же ты мне раньше не сказала, что поранилась?

Мистер Бака уже говорил с Хизер. Она рассказала, как ее ставили в угол, заставляли сидеть под столом и бегать вокруг двора. Миссис Шпиц не била ее, признала Хизер, но заставляла пить острый соус. А Гордон, брат Хизер, выдал, что живет у Шпицев уже полтора года, и ему здесь все нравится, не то что в других приемных семьях.

– Тебя часто наказывали? – спросил мистер Бака.

Гордон отрицательно замотал головой.

– Что, ни разу?

Гордон нехотя признал, что ему приходилось бегать вокруг дома и сидеть на корточках под столом в наказание за проступки. В ходе дальнейших расспросов он все-таки открыл, что его, как и других детей, тоже заставляли глотать острый соус.

– А за что тебя так наказывали?

– За то, что ругался.

Стоя рядом с миссис Шпиц, я услышала, как она скрежещет зубами.

Когда пришел черед Тоби, его губы сложились в неестественно широкую улыбку.

– Мне все нравится! – отчеканил он так громко, что его, наверное, услышали бы и на улице.

– Тебя наказывают, если ты не слушаешься? – спросил мистер Бака.

Улыбка держалась на лице Тоби, как приклеенная.

– Ну, иногда ставят в угол.

– А еще? – подсказал мистер Бака.

– Бегаю вокруг дома, как все. Или сижу под столом.

– Долго?

– Минут пять? Десять? – с вопросительной интонацией ответил Тоби.

– Тебя хоть раз били?

Тоби помотал головой.

– Заставляли пить острый соус?

– Одну только ложечку. Если я ругался.

– Кто заставлял?

– Миссис Шпиц, – пробормотал Тоби.

– Когда ты пил острый соус в последний раз?

– Позавчера.

– Что за соус?

Тоби указал на бутылку с изображением пылающих красных перцев, стоявшую тут же на столе.

Митчелл заявил, что у Шпицев ему нравится больше, чем в других приемных семьях, но все-таки подтвердил, что бегал вокруг дома и отсидел свое под столом. Утверждал, что Шпицы его не били и никогда не заставляли глотать острый соус, только черный перец.

Дарла чуть слышно прошептала, что дважды бегала вокруг дома, а сидеть под столом ей не пришлось.

– А соус? – Она покачала головой. – А других детей заставляли его пить?

– Я… я не знаю, – запинаясь, проговорила Дарла.

Люк с криком отвечал «Неа!» на каждый заданный ему вопрос, не переставая вертеть головой туда-сюда.

– Тебя заставляли пить острый соус? Есть черный перец?

– Неа. Я сам!

И он обернулся ко мне, ища одобрения.

Мистер Бака спросил, умеет ли Клэр разговаривать.

– А как же, – ответила миссис Шпиц. – Она у нас умница.

Полицейский спросил у малышки, нравится ли ей здесь, и она ответила:

– Нлавица.

Заслышав ее трогательный лепет, я разрыдалась.

– В чем дело? – спросил мистер Бака.

Миссис Шпиц толкнула меня локтем. Я подняла голову. От ее ледяного взгляда я покрылась гусиной кожей.

– Эшли хочет вам что-то сообщить. – Вначале я не поняла, к чему это, но миссис Шпиц подсказала мне: – Ты хотела сказать, что немного присочинила, да?

– Ну да, – неуверенно проговорила я, прикидывая, не лучше ли будет рассказать всю правду. Если меня не увезут этим же вечером, мне попадет даже крепче, чем раньше.

– Не бойся, – ободрил меня полицейский, – расскажи, что было на самом деле.

– Все было не так, как я рассказывала, – запинаясь, пробормотала я.

– Тебя не били? – переспросил мистер Бака.

Я отрицательно покачала головой. Слезы брызнули во все стороны, но я плакала от ярости, что никто никогда не раскусит уловки миссис Шпиц.

– А что же произошло? – строго спросил он.

– Я п-просто упала, – всхлипнула я. – Оступилась.

– Вечно она со своими выдумками… – процедила миссис Шпиц сквозь зубы. – Столько всего пережить… вы знаете, ведь на ее глазах застрелили деда.

Я пришла в бешенство от ее манипуляции моим прошлым в попытке спасти свою шкуру, но было поздно – ловушка захлопнулась.

Мистер Бака снова осмотрел рану на моей щеке.

– Девочку надо показать врачу, – сказал он миссис Шпиц. – Я могу отвезти ее прямо сейчас, если вы заняты.

– Что вы, я сама, – поторопилась отказаться она.

Как только проверяющие уехали, меня повезли в больницу. Пусть миссис Шпиц удалось обвести меня вокруг пальца в своем доме, думала я, но уж врач точно установит правду.

Когда я отправилась на осмотр, миссис Шпиц потащилась за мной.

– Она упала с лестницы и прокусила щеку. Хоть бы заражения не было! – кудахтала она, прикидываясь заботливой матерью.

Врача ты не проведешь, подумала я. Не такой он дурак, чтобы повестись на твою удочку.

Доктор помахал перед глазами фонариком, осмотрел мои уши, затем рот.

– Ой, как плохо ты чистишь зубы, барышня! Так и до инфекции недалеко!

Я была потрясена. Как, он даже ничего не заподозрил? В выписке значилось: «Упала, прокусила правую щеку». Затем он рассказал миссис Шпиц, как готовить соляной раствор для промывания. И все!

Тем вечером миссис Шпиц подала на ужин мерзкий суп из брокколи, сваренный из полусгнивших овощей, которые ей доставляли вместе с другими второсортными продуктами из супермаркета. Я попросила разрешения не ужинать из-за больной щеки.

– Рот все равно надо прополоскать, – напомнила миссис Шпиц и дала полный стакан горячей воды с солью. – Челси, отведи-ка ее в ванную, пусть полощет как следует.

Стоило мне отпить глоточек из стакана, как во рту запылало еще хуже, чем после ложки острого соуса.

– Ой-ой-ой! – закричала я и выплюнула воду, забрызгав зеркало над раковиной.

– Эшли тут все заляпала! – тут же закричала Челси. Я вылила половину воды из стакана в раковину. – Она все вылила в раковину!

Миссис Шпиц влетела в ванную, оттолкнув Челси. Одной рукой она схватила стакан, другой оттянула мне голову назад и со словами «доктор прописал» опрокинула содержимое стакана мне в рот. Я поперхнулась и закашлялась, а она, поболтав стакан, насильно влила в меня остаток соленой воды. Поперхнувшись, я сплюнула и случайно попала миссис Шпиц на ногу. Она побагровела и вцепилась своими когтями мне в плечо, в нескольких местах оцарапав его кольцами. Вытолкав меня в кухню, миссис Шпиц потянулась за острым соусом, сдавила мне щеки, больно прижимая укушенное место, и обжигающая смесь брызнула мне в рот.

– Сейчас ты у меня запросишь соленой водички! – приговаривала она.

Когда ее железная хватка ослабла, я стремглав бросилась в ванную и все полоскала и полоскала рот, но боль становилась все сильнее и сильнее.

 

Глава 6

Никому нет дела

К тому времени я жила в этом ужасном доме полтора месяца. Я твердо решила не привлекать к себе внимания миссис Шпиц, хотя вывести ее из себя могла любая мелочь. Достаточно было хлопка дверью или забытого «мэм», чтобы вызвать ее гнев. Временами детей, отбывавших наказание, было так много, что приходилось выискивать свободный уголок. Отъявленным возмутителям спокойствия миссис Шпиц водружала на голову вонючие мусорные корзины.

Хотя некоторые из детей мочились в постель, со мной такого не случалось много лет, пока однажды меня не разбудили громкие возмущения Хизер.

– Чем это воняет? – сказала она, притворяясь, что ее сейчас вырвет. – Эшли, ты описалась!

– Не может быть… – запротестовала я, но тут же осеклась, почувствовав под собой что-то холодное и влажное.

Я стаскивала простыни с кровати, когда в комнату вошла миссис Шпиц.

– Что тут такое?

– Эшли описалась в кровати, – первой подала голос Дарла.

– Ты прекрасно знаешь, что мы меняем простыни раз в месяц. Так что спи на этой и считай, что ты наказана.

Через пару дней простыня снова была мокрая.

– Со мной такое в первый раз, – оправдывалась я, когда новости дошли до миссис Шпиц.

Она заставила меня натянуть один из подгузников для Клэр.

– Теперь выйди и скажи: «Я писаю в постель, я – грязная свинья».

– Нам запрещено так выражаться.

– Иди и повтори в точности то, что я тебе сказала. Может, это тебя чему-нибудь научит.

Я вышла на веранду и застыла в оцепенении.

– Сначала к мальчикам, потом к девочкам, и повтори слово в слово! – проорала через дверь миссис Шпиц.

Шлепая босиком по раскаленному двору, я направилась туда, где мальчишки гоняли ветками надувной мяч.

– Я писаю в постель, я – г-грязная свинья.

Тоби перестал раскачиваться на качелях и разинул рот. Митчелл хохотнул, но Тоби бросил на него такой взгляд, что тот сразу заткнулся.

Я поплелась на площадку для девочек.

– Тебе идет! – захихикала Хизер.

– Ступай в дом, – дрожащим голосом сказала Дарла. Казалось, она вот-вот расплачется. Хоть мы, дети, часто ссорились между собой, часто мы горой стояли друг за друга, потому что каждый знал, каково это – быть козлом отпущения.

К несчастью, Люк так и не научился быть паинькой. Когда его в очередной раз запирали в комнате, он напяливал на голову корзину для мусора и бродил вслепую, натыкаясь на стены. Стоя в углу, он без конца прыгал, пукал, вертелся во все стороны, только продлевая наказание. Получался заколдованный круг: он дурачился, его наказывали, он снова принимался за свое.

Оттого что мы весь день проводили на улице, каждый вечер нам было положено мыться. Набрав воды не более чем на треть ванной, мы с Дарлой купали малышей, потом, не меняя воду, купались сами, а после нас – старшие. Купать малыша Брендона было одно удовольствие: он не вертелся, а смирно стоял, держась за край ванны, пока я снимала с него подгузник. Я подняла ребенка, чтобы опустить в воду, как вдруг по ноге у меня скользнуло что-то теплое. Догадавшись, в чем дело, я рассмеялась.

– Что там такое? – прокричала из гостиной миссис Шпиц.

– Брендон меня описал!

Миссис Шпиц тоже засмеялась. Впервые мы смеялись вместе. Мне даже показалось, что я начинаю ей нравиться.

В теплой воде Клэр часто ходила по-большому, но и тогда нам с Дарлой запрещалось менять воду. Твердые испражнения удавалось выудить чашкой и смыть в унитаз, а ведь малыши могли еще и написать в воду. Если вода становилась непригодной для купания, я ухитрялась только ополоснуться. Но если миссис Шпиц казалось, что я вымылась недостаточно хорошо, она тащила меня назад в ванную, где принималась скоблить меня мочалкой из люфы, да так сильно, что на коже оставались царапины.

Люк терпеть не мог купаться. Если он упирался, миссис Шпиц обтирала его мокрым полотенцем, наливала на голову шампунь, а затем насильно окунала его головой в воду. Чем сильнее Люк брыкался, тем дольше она удерживала его под водой. Хоть я и не видела, что происходит в ванной, но слышала, как Люк орет от страха.

В конце июля к нам с Люком приехал мистер Феррис. Миссис Шпиц одела нас в новую одежду, а остальных детей выдворила на улицу. Мистер Феррис передал подарки от мамы: конфеты, школьную форму, учебные принадлежности, а еще – рюкзаки.

– Я записала Люка в программу дошкольного развития, – доложила миссис Шпиц тоном ответственной мамочки. – Ему не повредит.

Она кивнула в мою сторону.

– Ну а без Эшли я как без рук…

Мистер Феррис приподнял брови и принял крайне удивленный вид.

– А как ведут себя дети?

– По-разному бывает…

К моему облегчению, она не упомянула о том, что я теперь еженощно мочусь в постель.

Они говорили поверх наших с Люком голов, словно мы не в состоянии понять, о чем речь, но я услышала достаточно: мама не выполнила условий, и нас ей не отдадут. Мистеру Феррису звонила Адель и рассказала, что мама «на улице». Миссис Шпиц охнула, и я испугалась, что маме негде жить.

– Тем не менее она все еще хочет вернуть себе девочку, – подытожил мистер Феррис.

– А как же брат? – озабоченно спросила миссис Шпиц, словно ей и в самом деле не все равно.

– Его родственники по отцу требуют, чтобы я заново подготовил документы на опеку!

– И небось как можно быстрее, – сочувственно покачала головой миссис Шпиц, будто бы ей жаль бедного мистера Ферриса, который из шкуры вон лезет ради этих неблагодарных.

Но я помешалась на мысли, что наши родственники не намерены от нас отказываться, и с тоской подумала об Адели. Она любила меня не меньше, чем родная мать. Я бы с радостью переехала к ней из этого гадюшника.

– И мне придется пойти им навстречу, хотя лично я всегда считал, что дело закончится лишением эр-пэ, – продолжил мистер Феррис.

Тогда не более чем пустой звук, «эл-эр-пэ» – лишение родительских прав – влекло за собой катастрофические перемены в жизни ребенка. Разумеется, я не знала подробностей, однако шушуканье и косые взгляды не предвещали ничего хорошего. Судя по тому, как у меня засосало под ложечкой, «лишение эр-пэ» – вещь малоприятная.

Ужасное душное лето подходило к концу. Мне не терпелось пойти во второй класс, к тому же школа обещала стать надежным прибежищем. После миссис Шпиц даже самый строгий учитель показался бы ангелом. В первый день школы я вызвалась распределять одежду, чтобы выбрать себе одно из платьев, которые прислала мама.

– Нормальная еда! – то и дело напоминал всем Тоби. Детей из приемных и малоимущих семей кормили в школе завтраком и обедом. Я обожала школьные завтраки: блинчики, омлеты, сосиски, маленькие бутылочки с соком. Когда на обед подавали горячие бутерброды с сыром или курицей, я выклянчивала объедки у других ребят: миссис Шпиц, зная, что нас кормят в школе, урезала ужин до прозрачных ломтиков хлеба с маслом.

В классной комнате парты стояли по кругу, а в центре мы построили вигвам, где каждый, сдав задание, мог порисовать или почитать. Я читала там часами напролет. Когда мы учили времена года, миссис Браш велела написать сочинение «Как наша семья провела зимние каникулы». Лучшее сочинение, сказала она, напечатают в школьной газете.

В обеденный перерыв я спросила у друзей, о чем они будут писать. Одна девочка собиралась написать про поход за новогодней елкой; другая – как она пекла с мамой печенье к празднику; несколько ребят вспоминали про каникулы, проведенные у родственников в северных штатах.

Я вернулась в класс и уставилась на белый лист бумаги. Слезы застилали глаза, в носу щипало. Миссис Браш жестом подозвала меня к себе.

– Что-то случилось за обедом? – участливо спросила она. Я мотнула головой. – Может, тебе надо к медсестре? – Я опустила голову, но не издала ни звука. – Так в чем же дело? – ласково спросила учительница.

– Я не хочу писать про зимние каникулы.

– А что так, пчелка моя? – Миссис Браш называла меня «пчелкой», когда я первой сдавала письменные задания или тянула руку, едва не выпрыгивая из-за парты. – Почему не хочешь?

– Мы н-никогда не п-праздновали Н-новый год всей с-семьей, – проговорила я сдавленным голосом, стараясь унять ком в горле.

– Ох, котик, – вздохнула миссис Браш, осознав мое положение. – Вовсе не обязательно писать о людях. Чем тебе нравится зима?

– Тем, что идет снег. Однажды я видела снег, но его не хватило на снеговика.

– Тогда придумай сказку про снеговика, – улыбнулась учительница.

Нужные слова тут же нашлись, и я до сих пор помню начало:

Дальше рассказывалось, как снеговик чуть не растаял на солнце, но спрятался подо льдом до следующей зимы. Сбоку я нарисовала картинки и выиграла конкурс. По указанию миссис Браш я отправилась в вигвам, где аккуратно переписала стихотворение для газеты. Тогда же я выучила его наизусть, догадываясь, что его никто для меня не сохранит. Так и случилось.

Ожидалось, что мы будем видеться с мамой раз в месяц, но прошло долгих четыре месяца, а от мамы не было никаких вестей. Наконец, в конце октября, она приехала. Миссис Шпиц надела на нас подаренные мамой вещи. Такое внимание к деталям поразило меня до глубины души. Миссис Шпиц снова устроилась в комнате для свиданий, подслушивая наш разговор.

– Ну, как дела, солнышко? – воскликнула мама, подхватывая меня на руки.

– Все еще учусь на «отлично», – похвалилась я.

– А я хожу на «развивалки», – подхватил Люк.

Я заметила стоящую в пакете большую коробку.

– Это мне?

Мама протянула мне желанную «Чудо-печку».

Пока я возилась с упаковкой, мама вручила Люку вертолет.

– Это «Калт Виспер», с пультом управления, – сказала ему мама, – но, чур, играться только на улице.

В комплекте с «Чудо-печкой» оказались и противни, и смесь для выпекания. Мама принесла воды, и мы впервые вместе испекли пирог. Люк то и дело совался под руку, и мистер Феррис отозвал его в сторонку – распаковывать вертолет.

По комнате разнесся лимонный запах. Мама протянула мистеру Феррису свидетельство о завершении родительских курсов.

– Мне осталось совсем немного, и я смогу наконец тебя забрать, – сказала мне мама.

Мистер Феррис предупреждающе кашлянул.

– Давайте присядем? – Он указал на соседний стол.

Цепляясь за мамины штаны, я неотступно следовала за ней.

– Ну что ж, вы почти у цели. – Мистер Феррис пролистал какие-то бумаги. – А как насчет реабилитации?

Мама протянула ему очередную бумажку.

– Очень хорошо, миссис Гровер. – Куратор взглянул на часы. – Боюсь, я уже опаздываю на встречу.

– Но я ехала сюда почти девять часов!

Он встал, дав понять, что наше время вышло.

– Увидитесь через месяц.

– Когда мне уже вернут детей? Чего вам еще не хватает? – простонала мама.

– Следуйте инструкциям, и у вас все получится.

Мама разрезала крошечный пирог на пять кусков – по одному для каждого.

– Мама! – заволновалась я, когда миссис Шпиц приготовилась заступить на свой пост.

– Солнышко, я вернусь через месяц.

Она обняла меня, а между нами протиснулся Люк.

В лифте Люк захныкал:

– Хочу к мамочке!

Рядом стоящие люди сочувственно взглянули на него.

– Через месяц мама вернется, – притворно-ласково произнесла миссис Шпиц. – Зато у тебя теперь есть чудо-вертолет, правда?

Дома Люк принялся умолять миссис Шпиц разрешить ему поиграть с вертолетом. Поскольку я играла с «Чудо-печкой», миссис Шпиц уступила.

– Дай я тебе покажу, – подбежал Митчелл.

Со второй попытки у Митчелла получилось запустить вертолет. Люк пришел в восторг, но вскоре я услышала его крик:

– Ты его сломал! Ты сломал мой «Калт Виспер»!

В открытую дверь просунула голову миссис Шпиц. Ее жесткие волосы торчали во все стороны, как ершик для бутылок.

– Что ты натворил? – набросилась она на Митчелла.

– Он сказал «кал», – ухмыльнулся Митчелл.

– Я сказал «Калт Виспер», – упирался Люк. – Ты его сломал!

– А вот и нет! – ответил ему Митчелл.

– Кал, кал, кал! – заголосил Люк.

Миссис Шпиц тряхнула Люка за грудки.

– Не надо было вообще давать его тебе в руки!

– Он не виноват! – закричала я.

Миссис Шпиц отпихнула меня локтем и поволокла Люка в дом.

Все это время мистер Шпиц преспокойно стоял у сарая, будто все происходящее – в порядке вещей. Сквозь стеклянную дверь я видела, как миссис Шпиц втиснула Люка в детский стульчик для кормления, а чтобы он не отбивался, прижала его руки съемным столиком. По грязным щекам Люка струились слезы.

– Сейчас ему влетит! – осклабился Митчелл и со всех ног помчался на свою площадку.

Я задрожала, глядя, как миссис Шпиц сжала щеки моего брата своими толстыми пальцами, так, что он стал похож на рыбу, вытащенную из воды. Она силой просунула горлышко бутылки с соусом сквозь сжатые губы. Люк задохнулся, и соус забрызгал его лицо и рубашку. Чем больше Люк плевался, тем больше наклоняла бутылку миссис Шпиц.

Миссис Шпиц словно бросала кости, выбирая, кого истязать следующим. Мы облегченно вздыхали, когда ей под руку попадался кто-то другой, ведь это значило, что нам ничего не грозит – до поры до времени. Поэтому мы и капали друг на друга, чтобы не стать объектом гнева миссис Шпиц по воле случая. Но беспомощно смотреть, как Люк бьется в истерике, было хуже всякого наказания.

Рано утром я проснулась от плача Люси. Я прошла в хозяйскую спальню, помогла ей выбраться из колыбельки и привела в гостиную. Там посадила ее к себе на колени и, поглаживая по спинке, запела вполголоса «Ты – мое солнце». Малышка затихла.

Со спины ко мне подошла миссис Шпиц и взяла Люси на руки.

– Знаешь продолжение? – спросила она и шепотом спела следующий куплет. – Когда Тоби встанет, выберешь с ним школьную форму для остальных.

– Но сегодня выходной.

– У нас будут гости, и я хочу, чтобы все девочки спели «Ты – мое солнце».

– Наверное, чей-то куратор, – поделилась я с Дарлой.

– Точно. Слышишь, пахнет шоколадным кексом? – принюхавшись к запахам из кухни, согласилась со мной Дарла.

Мы не удивились, когда перед обедом приехали двое – мужчина и женщина. Раньше мы их никогда не видели и предположили, что это проверяющие или инспекторы. Я пинала камушки, бродя по выложенному плиткой двору, а миссис Шпиц угощала визитеров кофе и шоколадным кексом.

– Не хочу распевать эту идиотскую песню!

Дарла посмотрела на меня так, словно я с луны свалилась.

– Ты чего это?

– Из-за тебя мы все тут застряли!

– А что я такого сделала? – обиженно спросила Дарла, сцепив пальцы.

– Не рассказала, что тут творится на самом деле.

– Мы больше никому не нужны, и если мы отсюда уедем, нас с Тоби разделят, – заплакала она.

Что я могла на это сказать? Мы с Люком и сами жили порознь дольше, чем вместе, но мы хотя бы иногда виделись с мамой. А к Дарле никто не приезжал.

Миссис Шпиц позвала нас в дом.

– Мы как раз выучили новую песню, – непринужденно сказала миссис Шпиц, будто ежедневно проводила с нами спевки. И взмахнула руками, как дирижер.

«Ты – мое солнце…» – запели мы.

Слова застряли у меня в горле, как куриная кость. Это моя песня! Моя и мамина. У меня задрожали колени. Я бы все отдала, только бы обнять маму и услышать, что она больше никуда не денется. Я сморгнула слезы и попыталась выровнять спину, но задрожала еще больше. Сомнений не оставалось – миссис Шпиц нарочно выбрала эту песню, догадываясь, что она много для меня значит. Очередная издевка. Чтобы унять гнев, я начала кусать заусеницу на ногте, однако тут же перестала: нельзя петь с пальцем во рту. Миссис Шпиц наверняка накажет меня, если я испорчу ее представление; я через силу беззвучно открывала рот, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.

В начале декабря пришли первые посылки с рождественскими подарками от благотворительных организаций. Некоторые свертки по форме напоминали детские косметички. Кто-то надорвал обертку, чтобы узнать наверняка. Заметив это, миссис Шпиц собрала девочек на кухне.

– Чья это работа? – И она оглядела нас испепеляющим взглядом. – Если не признаетесь, я все подарки брошу в костер!

В ответ на наше молчание миссис Шпиц принялась швырять подарки в зеленый пакет для мусора.

– Это я.

Слова эхом отдались у меня в голове. Я надеялась, что она поймет: сейчас я действительно говорю неправду.

– Так я и думала! – Миссис Шпиц схватила надорванный сверток. – Это был твой подарок, однако теперь я отдам его кому-нибудь другому. – Она оглядела гору подарков. – А еще этот, и вон тот.

Виновница стояла рядом и не пикнула, глядя, как у меня отбирают подарки. Скорее всего, то была Дарла, но она тряслась от вида собственной тени и поэтому позволила бы всему сгореть.

В рождественское утро Дарла нашла под елкой детскую косметичку. Подарков ей досталось куда больше, чем мне. В моих коробках лежала новая одежда, а еще – кукла Барби, такая же, как у Дарлы. Миссис Шпиц милостиво разрешила нам оставить кукол в доме, с условием, что мы будем делиться с младшими. Уже через неделю Дарла присвоила мою Барби, потому что Клэр открутила голову ее собственной.

– Тебе нравится у Шпицев? – спросила меня учительница, когда я вернулась в школу после новогодних каникул.

– Угу.

– Зайди, пожалуйста, к психологу, там сейчас твой брат.

Когда я вошла, Люк плакал. Его лицо и волосы были обляпаны засохшей грязью. Пахло от него так, будто он обделался.

– Небольшая авария, – сказала мне психолог.

– Только не выдавай меня! – зарыдал Люк.

– Не буду, – пообещала я.

– Он утверждает, что его снова заставят пить острый соус, – сказала психолог. – Это правда?

Я взглянула ей прямо в глаза.

– Да, соус достается ему каждый день.

Той ночью, когда мы ложились спать, миссис Шпиц готовила пудинг. На кухне пахло бананом и сливками. Должно быть, приедет чей-то куратор, решила я и очень удивилась, когда утром увидела на пороге Саймона Паркера, инспектора по защите прав несовершеннолетних, в сопровождении помощника шерифа.

Хизер к тому времени уже не жила с нами, но в доме все равно оставалось четырнадцать детей.

– Что сегодня произошло с Люком? – спросил мистер Паркер.

– Ах, мальчик заигрался и забыл вовремя сходить в туалет, – махнула рукой миссис Шпиц, словно о таком пустяке и говорить-то не стоит. – Мне позвонили из школы, и я забрала его домой.

– Где он сейчас?

Миссис Шпиц взглянула на часы. Было почти десять.

– В постели, спит. Где же еще ему быть, в такое-то время?

Она прошла в комнату мальчиков и вывела Люка. Он был в пижаме, волосы еще не высохли. Тем вечером мы все принимали ванну, и миссис Шпиц тщательно проверила, хорошо ли мы помылись. Теперь я знаю, почему.

Мистер Паркер провел Люка назад.

– Там душновато, – заметил он, когда вернулся. – Вентиляция у вас не очень. – Взглянув на полную пепельницу, стоявшую на столе, мистер Паркер добавил: – А курить в доме совсем не годится.

– Я тут надумал потолочные вентиляторы приладить, – неожиданно для всех подал голос мистер Шпиц.

– Давно не проветривали, и детей у вас многовато. В остальном у меня претензий нет, – подытожил мистер Паркер.

– У нас временно живут несколько родных братьев и сестер. Жаль их разлучать. Вот мы и ждем, пока кто-нибудь другой не возьмет их к себе всех вместе. – Миссис Шпиц мило улыбнулась. – Не желаете ли кусочек свежего бананового пудинга?

Проверяющие отказались.

– Мы не так уж много можем предложить детям, зато делаем это от чистого сердца, – добавила миссис Шпиц, махнув рукой в сторону полки с детскими фильмами. – Конечно, есть дома и побогаче нашего, но счастливее дома вам не найти.

Два дня спустя в школу явилась какая-то женщина и захотела побеседовать с каждым, живущим у Шпицев, отдельно. Оказалось, это социальный инспектор. Сначала я заявила, что мне все нравится.

– Здесь больше никого нет, зайка, – сказала она, отведя меня в глубину комнаты. – Тебе ничего не будет, если ты расскажешь правду, понимаешь?

Я кивнула, но не могла сразу довериться ей.

– Вы купаетесь каждый день?

– Ага.

Я остановила взгляд на трещине в стене, и чувство, будто я вот-вот упаду, утихло.

– Ты помогаешь мыться кому-нибудь?

Я рассказала, как мы с Дарлой купаем малышей, а после них купаемся сами в грязной воде.

– А правда, что миссис Шпиц грозилась сжечь все ваши подарки?

Откуда она об этом знает, удивилась я.

– Я всегда всех выгораживаю.

– Может, хочешь еще что-нибудь мне рассказать?

Пользуясь случаем, я пожаловалась, что у меня отобрали мои игрушки. Инспектор пообещала помочь.

– Что ты рассказал тете, которая приезжала сегодня к нам в школу? – спросила я у Люка по дороге домой.

– Как миссис Шпиц бросила в меня куклу. Когда я устал держать руки над головой, как она велела. – Люк встревожился. – Не надо было, да?

В разговор встрял Митчелл, который сидел позади:

– А я сказал, что тебе правильно досталось, нечего было обзывать ее «сукой». – Люк обернулся и погрозил Митчеллу кулаком. – А еще я рассказал, как вмазал тебе так, что у тебя глаза повылазили и башка треснула.

– А что ты ей еще наговорил? – спросила я у Митчелла.

– Как миссис Шпиц насильно заталкивала свою запеканку в рот Кэндис, и девчонку чуть не вырвало. – Он отвернулся к окну и продолжил: – Да какая разница. Миссис Шпиц мне сказала, что ей дозволено хоть весь день продержать нас в углу. У нее разрешение есть. – Митчелл поежился. – Кажется, сегодня мне влетит.

– Мы все наговорили много всего, – сказала я, чтобы как-то его утешить. – Спорим, кураторы сегодня же нас увезут оттуда.

– Не-а. Они скажут, что я сам виноват. Я никому не нужен. Характер у меня дурной. Вот потому мы и будем сидеть у Шпицев. Они берут к себе тех, кто больше никому не нужен.

– Я нужна маме! – запальчиво возразила я.

– Я тоже! – вмешался Люк, хотя я уже знала, что мама заберет только меня, а его отдадут Дасти.

– В общем, я за тебя, – сказал Митчелл.

– А про то, как она чуть не сожгла наши подарки на Новый год, рассказал?

– Еще бы. И про то, как ты якобы призналась, хоть была не виновата.

На этот раз я была уверена, что после школы нас встретит мистер Феррис с нашими вещами, в спешке побросанными в мешки для мусора. Наконец я получу назад свои платья и своих кукол, и мы уедем в безопасное место. Увы, как и прежде, ничего такого не произошло.

Майлз Феррис приехал только в конце января. Я случайно подслушала, как миссис Шпиц жалуется:

– В школе Эшли вечно рассказывает страшилки про меня. – Мистер Феррис неодобрительно нахмурился. Решив, что он на ее стороне, миссис Шпиц проворчала: – Чего я только не терплю от этой неблагодарной девчонки.

К моему удивлению, Майлз Феррис снова явился через неделю. Обычно он приезжал не чаще, чем раз в два-три месяца. Визит был коротким. Уходя, он нагнулся ко мне и негромко произнес:

– Будь умницей и веди себя хорошо.

Через две недели в школе праздновали День святого Валентина. Мамы некоторых учеников принесли порционные кексы и раздавали конфеты в форме сердечек с напечатанными на обертке пожеланиями. Самую большую «валентинку», ту, которую я смастерила для мамы, я подарила миссис Браш. Она прикрепила ее на пробковую доску рядом со своим столом. Я и не догадывалась, что через неделю меня в ее классе уже не будет.

В пятницу, когда я вернулась из школы, дома поджидал Майлз Феррис. На этот раз мои пожитки действительно были упакованы в полиэтиленовый мешок.

– Я подержу, – сказал мистер Феррис, подхватив мой рюкзак.

Я направилась в свою спальню, но миссис Шпиц преградила мне дорогу:

– Я уже все сложила. Щетка, белье, обувь и одежда – все там.

– И одежду, которую подарила мама? – недоверчиво спросила я.

– Конечно, – заверила миссис Шпиц.

– И платье на каркасе?

– Оно тебе уже мало.

Я умоляюще посмотрела на мистера Ферриса.

– Ну хоть спальный мешок с ангелочками вы взяли?

– Я все забрал.

И он легонько подтолкнул меня к машине.

Мистер Феррис положил в багажник мой рюкзак и небольшой полиэтиленовый пакет. Остальные вещи так и остались лежать в сарае.

– А мои куклы? Моя «Чудо-печка»? – запаниковала я.

Мистер Феррис закатил глаза и покосился на миссис Шпиц.

– Опять придумывает, – заверила его миссис Шпиц.

– Вы сами видели, как мама подарила ее мне! – пылко возразила я.

Но мистеру Феррису куда больше хотелось уехать, а не разбираться с моими претензиями.

– А где Люк?

– Ты с ним потом увидишься, – ровным, ничего не выражающим тоном ответил куратор и пристегнул на мне ремень безопасности.

– Пожалуйста, мои игрушки и одежда, они остались в сарае, – умоляюще попросила я.

– Я привезу их потом, – сказал он, чтобы я угомонилась.

Мы тронулись, и у меня в голове зазвенело, словно разбилось стекло: моя школа… миссис Браш… мои друзья… Дарла и Тоби… малышка Клэр… Лили и Кэти… и – Люк! Мне удалось спастись, но Люк остался там. Кто теперь предупредит, защитит, утешит его? Я казалась себе такой же ненужной, как барахло в моем пакете. Меня снова вышвырнули.

 

Глава 7

«Предоставить статус оставшихся без попечения»

– Вы меня к маме везете? – спросила я мистера Ферриса. Он не ответил, следя за дорогой. – Почему Люк не с нами? – Никакого ответа. – Почему вы все время молчите? – обозлилась я.

– А почему ты все время врешь, барышня? – огрызнулся он. – У Шпицев отменная репутация, а из-за тебя все чуть не пошло прахом.

У меня помутилось в глазах, как будто прямо передо мной взорвался фейерверк. На долю секунды я увидела лицо мамы, излучающее ослепительный желтый свет, который налился оранжевым, а затем – огненно-рыжим, как мои волосы, цветом ненависти. Я превратилась в пламя, бушующее пламя, внутри все сжалось вокруг раскаленного ядра, излучающего ненависть. Пусть миссис Шпиц удалось выкрутиться и на сей раз, но когда-нибудь этому придет конец! В попытке унять чувство полной беспомощности и озлобленность я обгрызла палец чуть не до крови. Однажды мы с мамой явимся к этой ведьме и потребуем отдать Люка и все наши вещи – и тогда ей придется несладко!

Потихоньку я обмякла. Кроваво-красные тона угасали, сменившись голубоватыми тенями. Когда мистер Феррис высадил меня у приюта в Лейк-Магдалин, боевое настроение начисто угасло. На территории приюта вокруг высушенных солнцем газонов стояли унылые домики. Меня поселили в корпусе номер три.

Встретившая меня воспитательница раскрыла пакет с моими вещами.

– И это все, что у тебя с собой?

– Остальное взять не разрешили, – сказала я в надежде получить все-таки обратно свои любимые вещи, оставшиеся в сарае.

– У нас есть гардероб. Выберешь там себе все, что понравится.

– А с другими делиться не придется? – спросила я.

Воспитательница удивленно приподняла бровь.

– У нас это запрещено.

Впервые за день я улыбнулась.

Она перевела взгляд на мои руки.

– Боже мой, что у тебя с пальцем? – Края большого пальца напоминали сырой фарш. – Ну-ка, хорошенько вымой руки с мылом, не то заразу занесешь, – приказала она, но мягко, почти по-матерински.

Ужин в приюте оказался еще лучше, чем обеды в школе: ешь сколько влезет. Верхом блаженства стали чистые, свежие простыни на кроватях и прохладный воздух.

Меня поселили с девочками постарше. Моей соседке по комнате, Элле, исполнилось четырнадцать, а она уже успела родить ребенка, которого передали приемным родителям. Особо сложные дети жили в отдельном корпусе, где был специальный изолятор. К счастью, выговоров мне не делали. Моя воспитательница даже сказала про меня одному из кураторов: «Эшли – самая настоящая маленькая леди».

По музыкальному каналу крутили клип на песню «Малышка вернулась» в исполнении Sir Mix A Lot. Девочки постарше подражали полуголым танцовщицам.

– Не стой, Эшли, – весело крикнула мне Элла, – надо попкой трясти, вот так!

Они сдержанно хихикали, когда услышали, как я подпеваю.

– Да ты же не понимаешь, о чем поется, – подзуживала меня Латойя, самая «крутая» из них.

– Неправда.

– Ну, ладно, что такое «сморчок»?

Раздался голос воспитателя:

– Хватит болтать, в школу опоздаете!

– Что такое «сморчок»? – спросила я у воспитателя, когда девчонки ушли.

– Гриб такой. А что?

Я ходила в центр Дороти Томас, школу при приюте. Большинство детей находились в приюте временно, а у многих к тому же были поведенческие расстройства, и на занятиях нас скорее «держали от греха подальше», а не учили как следует. Я сдружилась с Тайлером, мальчиком из моего класса. Он носил очки в квадратной оправе, а его непослушные каштановые волосы не брала никакая расческа. Как-то после занятий он пригласил меня поиграть со всеми в софтбол.

Кто-то закричал:

– Девчонок не берем!

– Пусть подает, – прокричал в ответ Тайлер.

– Я хорошо играю, – похвасталась я.

– А ну докажи! – обернувшись, закричал какой-то долговязый.

Заставив меня немного побегать, они в конце концов решили, что я сгожусь, хоть у меня и не было перчатки. Когда пришел мой черед подавать мяч, биту взял Тайлер – он играл за другую команду. Я сделала мягкую подачу, чтобы Тайлер наверняка ее взял. Бам! Мяч полетел прямо в меня. Я поймала его одной левой, но тут же бросила, словно обожглась. Запрыгав от боли, я схватилась за руку: левый мизинец неестественно оттопырился.

– Прости, – принялся извиняться Тайлер. – Прости, пожалуйста, я не нарочно!

Медсестра приложила к ушибленному пальцу лед и сказала, что все обойдется. Палец болел еще много недель. Он до сих пор оттопыривается, а на фаланге виднеется шишка. Наверное, это все-таки был перелом, и следовало наложить гипс.

На занятиях мы с Тайлером кидали друг другу записочки, которые я собирала и прятала под подушку. Однажды мне приснилось, как я прихожу в класс, а его место занято. Учительница сказала мне, что он уехал, и я не могла поверить, что он со мной не попрощался. Я проснулась вся в слезах. На следующее утро он догнал меня у входа в столовую.

– Ни за что не догадаешься! Меня завтра выпускают.

– Куда выпускают? – спросила я.

– Домой.

Мой кошмар сбылся! После этого я изо всех сил пыталась увидеть во сне, что меня тоже выпускают – к маме.

Вырвавшись из лап Шпицев, я жаловалась всем подряд, а в Лейк-Магдалин не было недостатка в сочувствующих. Позже Шпицы утверждали, что я девять раз звонила на «горячую» линию службы защиты детей с «ложными» обвинениями в их адрес, хотя я ничего такого не помню. Впрочем, меня постоянно расспрашивали учителя и психологи; возможно, кто-то из них и позвонил куда следует. Однажды, когда мне особенно досталось от миссис Шпиц, на «горячую» линию позвонила Челси.

В тот день, когда меня отвезли в приют, Люка передали Стэну и Лоле Мерритам. Мистер Меррит был пастором церкви адвентистов седьмого дня, а его жена работала медсестрой. Люк, вконец расстроенный, допытывался у них, где я. К счастью, от Лейк-Магдалин до дома Мерритов было не больше двух миль, и мне разрешили ездить к ним в гости.

Во время одного из визитов миссис Меррит спросила, как мне живется в приюте.

– Нормально, – ответила я.

– Лучше, чем в приемной семье, где ты жила раньше?

– Да хуже той дыры ничего и быть не может!

– Вот как? Почему же? – спросила она тоном благовоспитанной леди.

– Потому что над нами издевались.

– Что ты имеешь в виду? – И миссис Меррит посмотрела на меня испытывающим взглядом.

В ответ я рассказала про побои, острый соус и мучения под столом.

– А однажды миссис Шпиц за волосы стащила меня с кровати, вырвав клок вместе с корнями! Еще и ногой пнула, когда я попыталась встать с пола.

– Почему бы это?

Я закрыла лицо руками, не желая признаваться, что каждую ночь я мочилась под себя. Как только я уехала от Шпицев, энуреза как не бывало.

Миссис Меррит не стала настаивать.

– Люку тоже доставалось?

– Еще как. Правил-то он не соблюдал.

Оказывается, Люк уже рассказывал Мерритам нечто подобное, но они не знали, верить ему или нет.

Вскоре после этого, вечером, когда я уже улеглась, меня подняла дежурная по корпусу.

– С тобой хотят поговорить, – тихо сказала она.

В проеме двери виднелся полицейский. Я принялась лихорадочно вспоминать события последних дней. Что же я такого натворила? Взяла взаймы ручку. И вроде вернула. Или снова чьи-то неправедные обвинения?

– Привет, – сказал полицейский. – Как тебя зовут?

Мне так хотелось спать, что я не могла сосредоточиться. Зевая, я ответила, когда родилась и в каком классе учусь.

– Давно ты в приюте?

– Пару недель, – ответила я, отчаянно пытаясь проснуться.

– А где ты жила раньше?

– У Агаты и Берта Шпицев.

– В приемной семье? – уточнил полицейский.

– Да.

– Что ты думаешь о мистере и миссис Меррит?

– Они добрые. Вы знали, что они – адвентисты седьмого дня и не едят мяса? А молятся по субботам, а не по воскресеньям.

Полицейского насмешила моя болтливость, сменившая сонное состояние.

– Ну а Шпицы? Они добрые?

Я замерла. На секунду мне почудилось, что за дверью подслушивает миссис Шпиц. Затем до меня донесся смех из общей гостиной, где старшие смотрели телевизор. Миссис Шпиц осталась далеко, да и Люк теперь был в безопасности.

– Они гадкие, ужасные люди! – выдохнула я. – Они били моего братика. Заставляли его глотать острый соус, а однажды чуть не утопили в ванной. Сами его спросите.

– Я уже у него был, – ответил полицейский. – Тебя они тоже били?

Я без передышки принялась перечислять все ужасы. В дверях показалась дежурная со стаканом газировки в руке.

– Не устала? – спросила она.

Я помотала головой.

– Тебя осматривал врач, пока ты жила у Шпицев? – продолжал полицейский.

– Да! – И я рассказала про прокушенную щеку. – Но он повелся на россказни миссис Шпиц, будто я упала, и даже ничего не заподозрил. – Полицейский слушал, одновременно записывая мой рассказ. – Передайте ему, чтобы лучше осматривал пациентов.

– Обязательно, – ответил полицейский. – Хочешь еще что-нибудь сказать?

– Да. Не давайте им мучить других детей.

– Постараюсь. – Он закрыл блокнот. – Иди и спи спокойно. Здесь тебя никто не обидит.

Согласно законам штата Флорида, дела о положении иждивенцев должны пересматриваться каждые полгода. По непонятной причине наше дело не рассматривалось в суде целых два года. Теперь судья постановил начать процедуру подготовки к лишению Лорейн и Дасти родительских прав вместо намеченного ранее воссоединения семьи.

Я понятия об этом не имела, думая только об очередной встрече с мамой, а когда мне сказали, что и Люк будет там, я запрыгала от счастья, что увижу их обоих. Ведь раньше я если и уезжала куда из Лейк-Магдалин, то только на встречу с мамой или к Мерритам, повидать Люка. Мама привезла нам пасхальные корзинки, мягкие игрушки и новую одежду. Люк принялся забрасывать мяч в переносную баскетбольную корзину, а я с гордостью демонстрировала маме, как делаю «мостик». Мама, как обычно, перебрасывалась фразами с незнакомой мне сотрудницей органов опеки. Разговор принимал напряженный характер.

– Вы уже посещали психолога? – спросила служащая.

– Я же сказала судье, что запишусь, – огрызнулась мама.

– Не забудьте пройти обследование и взять заключение.

– Я вам не нравлюсь, вот вы и гоняете меня по кабинетам.

– Когда вы сообщите мальчику о своем решении? – спросила ее собеседница, кивнув в сторону Люка.

– Когда надо! – пробормотала мама себе под нос.

О том, что мама добровольно подписала отказ от родительских прав в отношении Люка, я не знала. Перед тем как уйти, она отвела Люка в сторонку, присев вровень с ним.

– Люк, послушай внимательно, что я скажу. – Он торжественно кивнул и попытался прижаться к ней, но мама мягко его отстранила. Отерев слезы рукой, она продолжала: – Мы с тобой должны расстаться. – Мама взглянула на женщину, а та кивнула ей, как бы ободряя. – Возможно, навсегда. – Мама кашлянула. – Понимаешь, ты должен жить с Дасти, а не со мной.

Я вздохнула с облегчением: пусть маме не нужен Люк, зато за мной-то она обязательно вернется. После того мой брат, которому тогда было пять лет, больше никогда не виделся с мамой.

Не отдавая себе отчета в том, что только что произошло, я вернулась в Лейк-Магдалин. Зайдя в комнату, я похвасталась своей новой одеждой перед Эллой.

– Что мне завтра надеть? – спросила я.

– Да всем насрать, – ответила она.

В ногах кровати я выложила желтые шортики и полосатую кофточку. Утром, собираясь надеть ее, я обнаружила, что все пуговицы оторваны и валяются на полу.

Я помчалась в общую комнату.

– Кто это сделал? Кто сорвал пуговицы с моей кофты? – завопила я.

– Тебе нужно выпустить пар, вот ты и портишь вещи. Но так ты ничего не добьешься, – сказала психолог.

– Я бы ни за что не испортила мамин подарок! – запальчиво ответила я.

– Можешь пришить их обратно. – И она протянула мне иголку с ниткой. – Возможно, тогда ты научишься требовать внимания по-другому.

От обиды и возмущения я заплакала. Почему они решили, что это сделала я?.. Шить я не умела. Дрожащими руками я заправила нитку в иголку и просунула ее сквозь дырку в пуговице, но на нитке не было узелка, и иголка вышла с изнанки. Немного повозившись, я обвязала нитку вокруг пуговицы. Получилось кривовато; впрочем, когда я застегнула кофточку на все пуговицы, это было не так заметно. В тот день я в очередной раз убедилась, что ни я, ни мои чувства никому не интересны. Никому, кроме мамы.

Вскоре после прощания с Люком мама попросила о свидании со мной. Помню, как сидела у нее на коленях в кабинете мистера Ферриса.

– Знаешь, солнышко? – начала мама, теребя мои локоны. – У меня теперь есть хороший дом и работа. Я живу с тетей по имени Бабетта и ее сыном Дрю.

– А сколько лет этому Дрю?

– Шесть.

– А когда я стану жить с тобой, мама?

– Как только…

Мистер Феррис громко прокашлялся, предупреждая маму не выходить за незримые границы.

– Где тебе жить, решит судья, – сказал он своим елейным голосом, который я ненавидела всей душой.

Мистер Феррис повернулся к маме:

– Миссис Гровер, не забывайте о правилах, когда обсуждаете такое с детьми.

– Мне ведь надо рассказать ей про младшего? – подчеркнуто вежливо спросила мама.

Он сделал жест рукой, как король, дарующий милость.

– Солнышко, помнишь, я говорила тебе, что ты останешься со мной, а Люк будет у Дасти?

Я затаила дыхание. Скорлупка, в которой жила моя детская вера, вдруг истончилась, как никогда, и я испугалась, что она треснет и рассыплется от того, что сейчас скажет мама.

– В общем, от Дасти можно всего ожидать, если делать ему наперекор. Если я не отдам ему Люка, он может меня покалечить. Поэтому я приехала за тобой сюда, во Флориду, – подальше от него. – Мама повременила. – Ты понимаешь?

– Я буду жить с тобой и мамой Дрю, а Люк – нет.

– Надеюсь, что будешь. – Она выжидающе посмотрела на мистера Ферриса. – Как только судья даст разрешение.

– А Люк уедет к Дасти?

– Наверное. Я не знаю.

Я уткнулась лицом в мамину кофточку. От мамы пахло, как от бутерброда с копченой курицей. Мистер Феррис протянул маме какие-то бумаги, и она подписала их, другой рукой прижимая меня к себе.

Я вздрогнула, и мама погладила меня по спине.

– Потерпи, солнышко, уже совсем скоро.

Меня записали на осмотр к врачу – доктору Говарду Блэку. Я была рада хоть куда-нибудь выбраться из Лейк-Магдалин, но все же удивилась:

– А зачем мне к врачу? Я же не заболела.

– Это особый врач, – ответила воспитательница.

За серьезным выражением лица доктора, казалось, прячется улыбка.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Через неделю будет восемь с половиной.

Я положила ногу на ногу и выпрямилась в кресле.

– Почему ты живешь в приюте Лейк-Магдалин? – продолжал доктор.

– Потому что от меня одни неприятности.

– Какие именно?

На стене висел диплом, круглая печать которого пришлась аккурат над мочкой правого уха доктора Блэка. На эту печать я и уставилась.

– Рассказала, как Шпицы нас наказывали.

– А как они наказывали тебя, Эшли?

Я перечислила все по пунктам, а доктор записывал, но верил он мне или нет, я не понимала.

– Значит, обо всем этом ты рассказала другим, верно?

– Да. Учительнице, полицейским и еще миссис Меррит.

Он кивнул.

– Тебе нравится в Лейк-Магдалин?

– Лучше бы меня вернули маме.

– А тебе хорошо с ней жилось?

– Без Дасти – нормально. Дасти – это отец Люка. Понимаете, мама боится Дасти. Ей даже Люка пришлось ему отдать.

– А ты хочешь, чтобы и брат жил с тобой?

Впервые за весь разговор я опустила взгляд.

– Очень хочу!

Я притворно зевнула, и доктор дал мне разные игровые задания.

Больше всего мне понравилось придумывать рассказы по картинкам, которые я уже видела когда-то давно, у психолога в Южной Каролине. Я сочинила не одну грустную историю о детях и грубых родителях, о разлуке с близкими, о потерявшихся игрушках.

– Эшли, ты знаешь разницу между правдой и выдумкой?

Я снова перевела взгляд на печать и утвердительно кивнула.

– Когда ты вот сейчас рассказывала историю про потерявшегося ребенка, это была правда?

Вопрос меня оскорбил.

– Я это выдумала, глядя на картинку.

– Значит, неправда?

– Я же говорю – я это выдумала. Это сказка.

– Какие сказки тебе нравятся?

– «Алиса в Стране Чудес», а еще «Маленькая Принцесса».

– А рассказы про то, как приемные родители тебя наказывали, ты тоже выдумала?

– Нет, это было по правде.

Я посмотрела доктору прямо в глаза, и он моргнул первым.

На прощанье доктор пожал мне руку и пожелал удачи.

Назад я ехала с незнакомой тетей. Она спросила, как мне живется в Лейк-Магдалин.

– Я поживу там еще чуть-чуть, пока у мамы дела не наладятся, – ответила я. – Ее подруга – Бабетта – оформляет договор, чтобы брать детей на воспитание, так что в этот раз у нас все получится.

Мерриты жили неподалеку от Лейк-Магдалин и часто приглашали меня к себе. В их аккуратном домике было пять спален. Родные дочери Мерритов, Лиа и Бетси, учились в колледже. С Мерритами жили их усыновленный ребенок, Мэтью, которому было двенадцать, Люк и малышка Кейша, которую они тоже взяли на воспитание.

Как-то раз, когда мы с миссис Меррит возвращались в приют, я принялась напевать себе под нос.

– Где ты услышала эту песню? – спросила миссис Меррит.

– На «Эм-Ти-Ви». Это такой музыкальный канал, – поспешила объяснить я.

– А что еще тебе нравится смотреть по телевизору? – полюбопытствовала она.

– Кино! Особенно ужастики! – И я с энтузиазмом пересказала один из последних фильмов: – На прошлой неделе мы смотрели «Дети кукурузы». Все поле заходило ходуном, вот так, – я сделала волнообразный жест рукой, – и вылез маньяк с огромным кривым ножом, и…

– Хватит, хватит! – воскликнула миссис Меррит.

Мерриты решили взять меня на воспитание. Я переехала к ним в конце мая, как раз на День памяти. Меня поселили в одной комнате с Кейшей, а Мэтью и Люк жили каждый в своей. Иногда миссис Меррит работала в ночную смену, а днем отдыхала, и нас просили вести себя потише. После нескончаемых издевательств в доме Шпицев и вечного гама в приюте я наслаждалась миром и покоем.

Проснувшись утром после первой ночи, проведенной у Мерритов, я услышала, как беспокойно возится в колыбельке Кейша, и подошла к ней. В комнату, завязывая на ходу купальный халат, вошла миссис Меррит.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Кейша вся мокрая.

– Ты не должна менять ей подгузник, – ответила миссис Меррит.

– У Шпицев я всегда меняла подгузники малышам.

– В этом доме мама – я, а ты – ребенок, – сказала она таким непреклонным тоном, что я замерла, и мой взгляд заметался по комнате, ища, на чем бы остановиться, прежде чем меня начнут ругать. – Если ты увидишь, что Кейше что-то нужно, позови меня или папу. – Моя нижняя губа задрожала, и миссис Меррит это заметила. – Ты ни в чем не виновата. Кейша больна, у нее диабет – у нее неправильно усваивается сахар. Поэтому иногда ей нужно быстро дать лекарство или что-то сладкое, например, мороженое.

Быстро дать мороженое… Непохоже, чтобы речь шла о чем-то серьезном. Но как только Мерриты замечали у Кейши какие-то симптомы, они принимались озабоченно суетиться над ней, и я чувствовала себя лишней. Люк же был просто счастлив, что мы живем под одной крышей, и всюду следовал за мной по пятам. Если мне срочно требовалось уединиться в туалете, то сначала приходилось отпихивать его ногу, которой он держал дверь.

– Люк, оставь меня в покое! – причитала я. – Не ходи за мной!

За обедом Люк то и дело щипал меня под столом. Я подпрыгивала, а он заливался смехом, чем сильно досаждал Мерритам. Под вечер он совсем распоясывался.

– Сейчас же марш в ванную зубы чистить, а не то запру в комнате, – пригрозила я.

Набрав полный рот зубной пасты, Люк фыркнул и забрызгал зеркало над умывальником. Я попыталась вытереть его художества куском туалетной бумаги, но только еще больше размазала пасту по стеклу.

Миссис Меррит отвела меня в сторонку.

– Люк – твой брат, а не твой ребенок, – заговорила она учительским тоном. – Понимаешь?

Я дернула плечами.

– Указывать, что ему делать и чего не делать, буду я.

– Но он только меня слушается!

– Он послушался тебя только что, в ванной? – Миссис Меррит изучающе смотрела на меня, пытаясь понять, согласна я с ней или нет. Она наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, словно хотела проникнуть сквозь силовое поле, которое я создавала вокруг себя.

– Не послушался, – кивнула я, чтобы не препираться. Но миссис Меррит ничего не понимала. Если и они от нас откажутся, нас с Люком отвезут в какую-нибудь глушь, а то и вовсе разлучат. Позаботиться, чтобы этого не случилось, должна я, тогда как миссис Меррит могла в любой момент сдать нас назад. Я скрестила руки на груди и посмотрела на нее исподлобья.

– Понимаешь, что я тебе говорю?

– Да, мэм, – ответила я, чтобы только она отвязалась.

– Ну, вот и хорошо. Теперь иди купаться.

Я улыбнулась до ушей. После омовений в грязной воде у Шпицев и душа на скорую руку в приюте мне казалось райским удовольствием лежать в полной ванне чистой воды с мыльной пеной.

– Впервые вижу ребенка, который так любит купаться! – в изумлении покачала головой миссис Меррит.

Через неделю Мерриты отправились в Мичиган на выпускную церемонию Лии и взяли нас с собой. Меня поразили широкие, ровно остриженные газоны и величавые деревья. Лиа, Бетси и их подруги были похожи на актрис из рекламы шампуня для волос. Но главное – к нам, детям, относились так, словно мы тоже были членами семьи.

И все же я не вписывалась в их мир, подчиненный ритуалам и молитве. Если мы хорошо вели себя в субботу, их священный день, то в воскресенье нас угощали мороженым с орехами или разрешали смотреть диснеевские мультфильмы.

– Чем занимаешься? – спросил Люк, вернувшись из церкви.

Я пыталась дочитать рассказ, заданный нам в школе, и не ответила. Люк потянулся к обложке. Подняв книгу над головой, чтобы Люк не смог ее достать, я в сердцах схватила его за загривок и больно дернула за волосы. Он с плачем убежал к миссис Меррит.

– Зачем ты его дернула за волосы? – спросила меня миссис Меррит.

– Он вел себя, как придурок!

– В этом доме так не выражаются, – осадила меня миссис Меррит.

– Ну, так отправьте меня назад в приют! – выпалила я. – Все равно тут тоска зеленая!

Лучше пусть они вышвырнут меня сейчас, пока мне и в самом деле не захотелось остаться навсегда. Напрасно я позволила себе расслабиться. У меня даже отросли здоровые крепкие ногти. Миссис Меррит заметила это и похвалила меня. Но после того разговора я нарочно обкусала их один за другим.

К сотрудникам органов опеки мне было не привыкать. Лену Джеймисон, которая забрала меня у Адели, я тихо ненавидела, а Майлз Феррис, лишивший меня всех моих вещей, вызывал глухое раздражение. Ведь это он привез меня к Шпицам и видел, сколько у меня вещей. Это в его присутствии мама подарила мне «Чудо-печку», а он притворился, будто я все выдумала. Я еще больше помрачнела, когда со временем я поняла, что мистер Феррис должен был забрать меня у Шпицев сразу же после того, как выяснилось про их издевательства над детьми. Кто, как не он, должен был понять, что миссис Шпиц заставила меня отказаться от собственных слов. А раз он считал меня выдумщицей, мог бы переспросить учителей, которые не раз и не два звонили на «горячую» линию. Как, как можно было отнять меня у любящих родственников и бросить к незнакомым, жестоким людям?

Ни один из кураторов или других специалистов из органов опеки больше не внушал мне доверия, поэтому, когда я впервые встретила Мэри Миллер – она заехала к Мерритам повидать Кейшу, – я только молча оглядела ее. На Мэри были модельные брюки и накрахмаленная блузка. Белокурые волосы, подстриженные волосок к волоску, и элегантные, сдержанные украшения довершали образ: ей бы сниматься в рекламе фирменной одежды, а не работать в органах опеки. Она вежливо поздоровалась со мной, и ее улыбка внушила мне симпатию.

– Интересно, почему суд до сих пор не назначил этим детям опекуна-представителя, – миссис Меррит указала на нас с Люком. – Они уже пять лет кочуют по приемным семьям.

– Нас не так уж много, – объяснила Мэри Миллер. – Прежде всего нам передают дела малышей, особенно если у них проблемы со здоровьем.

– Эшли не место в приюте среди трудных подростков, – недовольно пробубнила миссис Меррит, – а мальчику не помешают дополнительные занятия.

– Я поговорю с начальником, может, он передаст их дело мне.

Когда я снова увиделась с Мэри Миллер, она, присев на корточки рядом со мной, сказала:

– Я – твой опекун-представитель.

– Это что-то вроде ангела-хранителя, да? – недопоняла я.

– А крылья у вас есть? – спросил Люк, оторвавшись от возни с машинками.

– Нет, конечно! – хрипловато рассмеялась она, но, заметив мой недоверчивый взгляд, быстро добавила: – Я не из органов опеки. Я буду представлять ваши интересы в суде.

Я принялась разглядывать стены, не скрывая, что разговор мне неинтересен.

– Чем я могу помочь тебе? – спросила Мэри.

Никто, ни одна живая душа не спрашивала у меня ничего подобного.

– Ничем, – ответила я, пожав плечами.

– Если тебе будет что-то нужно, только скажи, – заключила Мэри и выпрямилась.

– Постойте! Вы можете привезти мне мою «Чудо-печку» и радиоприемник?

– Я не могу тебе их купить.

– Мне их мама подарила.

– Эшли приехала практически с пустыми руками, – объяснила миссис Меррит. – И у Люка не было с собой ни одной игрушки, хотя он утверждает, что ему подарили вертолет.

– Я попробую их вернуть. Еще что-нибудь?

– Я всю жизнь провела в сиротской системе! – с театральным вздохом сказала я. – Больше всего на свете я хочу вернуться к маме.

И я улыбнулась ей самым очаровательным образом.

– Ты хочешь вернуться к маме, – повторила Мэри, словно ждала от меня подтверждения.

– Да, я все жду, жду, а она не приезжает. Хоть и обещала. Мне кажется, ей нужно помочь.

Я обожала, когда кто-нибудь говорил со мной с глазу на глаз, так что, когда миссис Меррит отвела меня в сторонку, я обрадовалась.

– Сегодня у тебя свидание с мамой, но Люк останется дома. – На секунду миссис Меррит прикрыла глаза. – Будь умницей, не говори ему об этом. Иначе он почувствует себя лишним.

– Я знаю, что мама отказалась от прав на Люка, – как можно более рассудительно ответила я, не в силах сдержать ликующие нотки, – ведь маме нужна я, а не Люк.

Приведя себя в порядок, я принялась ждать мистера Ферриса, однако он опаздывал. Зазвонил телефон, и миссис Меррит подняла трубку.

– Хорошо, Майлз, я понимаю. Я ей передам.

Мое сердце упало. Очевидно, мама снова отменила свидание.

Миссис Меррит вернулась в комнату и покачала головой.

– Подумать только! Мэри Миллер и твоя мама уже ждут, а Майлз совсем забыл про тебя! Он скоро будет.

Когда я наконец приехала, то со слезами на глазах бросилась к маме.

– Я думала, ты совсем про меня забыла!

– Этот господин не позаботился, чтобы тебя вовремя привезли. – И мама гневно посмотрела в сторону мистера Ферриса.

– Но ты обещала, что скоро вернешься, а прошло вон сколько времени.

– Я была в Южной Каролине, – проворковала мама, – там было много дел, солнышко. Уже скоро ты будешь жить с нами. Познакомься, вот моя соседка, – добавила она, подведя меня к Бабетте Маккин, которая оказалась помощником шерифа. Рядом стоял сын Бабетты – Дрю.

Краем глаза я увидела Мэри Миллер: невозмутимое выражение исчезло с ее лица. Похоже, она была недовольна тем, что я опоздала. Но ведь я же не нарочно.

– У меня для тебя подарок, – сообщила мама и вручила мне шкатулку с часиками, украшенную резными цветами. – Она с музыкой.

И мама повернула ключик.

Я открыла крышку, ожидая услышать «Ты – мое солнце». Однако из шкатулки затренькала незнакомая мелодия.

– Что это за песня?

– Очень известная, – смутившись, ответила мама. – Я хотела купить шкатулку с песней «Ты – мое солнце», но не нашла.

Я коснулась полированной крышки и со словами «ну и ладно» влезла к маме на колени. Она гладила меня по руке в такт металлическому, замирающему с каждой нотой треньканью. У меня защипало в носу, я уткнулась в мамину кофточку и всхлипнула. Наконец сорвалась и выжидающе повисла в воздухе очередная нота, но продолжения не последовало. Что-то еще оборвалось, едва начавшись. Я словно почувствовала, что никогда больше не увижу маму, хотя никто из присутствующих об этом даже не догадывался.

Поначалу я считала Мэри Миллер не более чем приятной в общении женщиной, которая время от времени интересовалась, как у нас дела. Лишь через много лет я смогла понять, как много она для нас сделала.

Мэри пересмотрела наши личные досье, медицинские карточки, заключения психолога, заключения суда. Она была потрясена, узнав, что за целых пять лет нам так и не присвоили определенного статуса, и решила, что за это время наша мама могла бы взяться за ум. Мэри ей не доверяла: мама утверждала, что на какой-то месяц ей удалось найти работу, но Мэри раскопала, что мама не продержалась там и двух дней. Еще мама утверждала, что прекратила принимать наркотики, однако сразу после нашего последнего свидания в ее крови нашли следы кокаина.

Если бы я узнала, что всего через два дня после встречи с мамой Мэри обратится к мистеру Феррису с просьбой прекратить свидания, я пришла бы в ужас. Она также связалась с юристами службы опеки с требованием начать процедуру лишения мамы и Дасти Гровера родительских прав соответственно на меня и на Люка.

Чтобы лишить маму родительских прав, Мэри предстояла бумажная волокита, но иметь дело с Агатой Шпиц оказалось куда сложнее. Хорошо образованная, утонченная и потому внушающая робость, моя представительница стала послом во вражеской стране, где миссис Шпиц правила железной рукой. Ни бюрократам, ни тем более каким-нибудь соседям до сих пор не удавалось ее переиграть. Поначалу Мэри не могла решить, кому верить: миссис Меррит была убеждена в жестокости Шпицев, однако инспекторы из службы опеки в один голос заверяли, что Шпицы – образцовые приемные родители и даже ведут специальные курсы. Один из кураторов обвинил во всем мою маму, утверждая, что я принялась «чернить» Шпицев, как только стала опять с ней видеться.

Однажды в управлении по делам семьи и детей кто-то указал Мэри на миссис Шпиц, и Мэри, не долго думая, подошла к ней и потребовала вернуть мои вещи. Мэри предложила заехать за ними в тот же вечер, но миссис Шпиц, сославшись на занятость, сказала, что передаст вещи Майлзу Феррису.

– Когда я увижусь с мамой? – не отставала я от мистера Ферриса, когда он явился к Мерритам.

– Пока не время, – ответил он.

– Почему? – упрямо спросила я. – Разве я не должна видеться с ней каждый месяц?

– Это будет решать судья, – ответил мистер Феррис и отправился играть с Люком, который не задавал каверзных вопросов.

Мерриты отвезли меня к доктору Фландерсу, очередному врачу, который спрашивал, как я себя чувствую.

– Ты счастлива? Тебе грустно? Ты злишься?

– Со мной все в порядке.

– Расскажи про своего папу.

– У меня нет папы. Есть Дасти, но он папа Люка, а не мой.

– А какой он, этот Дасти?

– Он крадет чужие вещи и дважды пытался убить маму.

– Расскажи про маму.

– Я люблю ее больше всего на свете. И не понимаю, почему меня к ней не отпускают. У нее теперь есть дом, и она ждет меня.

– Ты злишься, что приходится так долго ждать?

Я посмотрела на него в упор.

– Я не злюсь. Я просто устала.

В школе я про свои переживания забывала. Мерриты записали нас в частную школу-академию адвентистов седьмого дня, где детей в классах было гораздо меньше, чем в обычных школах, и мисс Холбек уделяла мне достаточно внимания. Люк, который нигде подолгу не учился, снова пошел в подготовительный класс, но по-прежнему лип ко мне всякий раз, как ему требовалось внимание.

Разве не ясно, что Люк – источник всех моих проблем? Если бы не он, я бы уже давно жила с мамой. Я считала своим долгом не оставлять Люка, хотя из-за этого мне пришлось скрепя сердце оставить мечты о самом дорогом. Когда нас с Люком разлучили, сначала я вздохнула с облегчением, затем меня стало одолевать беспокойство. Чем представлять, что он попался в лапы очередной миссис Шпиц, лучше уж жить с ним под одной крышей. По сей день я не могу найти баланс между чувством долга по отношению к брату и желанием жить своей жизнью.

Размеренная жизнь Мерритов действовала на меня благотворно. Перед едой мы молились, по субботам посещали службу в Первой церкви адвентистов седьмого дня в Тампе, где мистер Меррит был пастором. По вечерам в субботу жарили попкорн и смотрели кино. Телевидение Мерриты не смотрели, зато у них была большая коллекция семейных видеофильмов.

– А у нас будет тыква? – спросила я у миссис Меррит, когда мы проходили мимо палатки, где продавали реквизит к Хеллоуину.

– Это глупые суеверия, – ответила она.

– А дни рождения вы отмечаете? – с тревогой спросила я, ведь мой собственный день рождения был не за горами.

– Ну конечно, – заверила меня миссис Меррит.

В тот вечер, когда я укладывалась спать, Люк каждые пять минут забегал ко мне в комнату. На третий раз я не вытерпела и стукнула его как следует. Он в слезах помчался ябедничать миссис Меррит. Через пару дней меня повели на осмотр к терапевту. Она внимательно выслушала мои причитания по поводу разлуки с мамой.

– Курс антидепрессантов ей не повредит, – предложила терапевт.

– Я попрошу ее куратора, чтобы он подписал рецепт, – ответила миссис Меррит.

Я подслушала ее разговор с мистером Феррисом:

– С детьми надо срочно что-то делать, иначе я не смогу оставить их обоих, – горячилась миссис Меррит.

А Мэри Миллер она сказала:

– Да, Мэри, я согласна, что Лейк-Магдалин не подходит даже как временный вариант. – Мои нервы напряглись, как туго натянутые скрипичные струны. – Нет, это не срочно. Ну, разумеется, ей нужно будет со всеми попрощаться.

* * *

– Эшли, сегодня твой последний день в школе, – сообщила миссис Меррит, высаживая меня на школьном дворе.

Все стало ясно.

Класс попрощался со мной, а мисс Холбек вручила мне открытку: «Мне повезло, что ты у меня училась. И хоть я буду по тебе скучать, я очень за тебя рада – ведь тебя скоро удочерят. Мы тебя любим и будем за тебя молиться». Открытка была сплошь обклеена веселыми наклейками с подписями моих одноклассников.

Вернувшись из школы, я обнаружила, что миссис Меррит уже упаковала мои вещи.

– Я не хочу, чтобы меня удочеряли! – выкрикнула я. – Я хочу к маме!

– Возможно, Господь приготовил тебе иное предназначение.

– А Л-люк п-поедет со мной?

– Нет. Здесь он делает успехи.

– И я могу делать успехи, – сдавленным голосом пробормотала я.

Тем же вечером мистер Меррит отвез меня к Виолете Чавес в Ривервью, миль за тридцать от Тампы. Съехав с главного шоссе, мы пересекли мост через реку Алафия, миновали клубничные поля и, свернув в тенистый переулок, подъехали к выкрашенному в желтый цвет дому, стоявшему под высокими кронами деревьев. Мистер Меррит занес в дом мешки с моими пожитками, поставил их у стены и, помявшись пару минут, уехал.

– Добро пожаловать, дорогая! – приветливо обратилась ко мне миссис Чавес.

На стенах висели длинные ряды экзотических масок, а в углах комнаты виднелись гирлянды из искусственных цветов. Мой взгляд упал на украшенную тыкву.

– Вы празднуете Хеллоуин? – спросила я.

– Еще бы, – ответила Виолета Чавес. – У тебя есть костюм?

– Нет. Мерриты не празднуют.

Мадлен, дочка Виолеты, вмешалась, оживленно жестикулируя:

– Вот это волосы! Настоящая рыжуха! Мам, да она вылитая Энни! Сиротка из комиксов, помнишь?

– Пошьем тебе платье, – поддержала дочь миссис Чавес, – и волосы завьем.

– Или подыщем парик, – предложила Мадлен. – Ну, как тебе идея?

Сиротка Энни! Ух ты! Мне тут понравится, сказала я себе, затаскивая мешки в свою новую спальню.

– Ну-ка, беги сюда, помоги мне с ужином, – раздался мелодичный голос миссис Чавес.

– Откуда вы родом? – спросила я и уселась рядом на табурет.

– Где я только не жила, – ответила миссис Чавес, – в разных семьях, как и ты.

Поджарив лук, она принялась тереть на терке какой-то большой орех.

– Что это такое?

– Мускатный орех. Растет на острове Гренада, где я родилась.

Вкусно запахло чем-то очень экзотичным, чего на кухне у Мерритов никогда не бывало.

– Сколько тебе лет? – спросила миссис Чавес, бросая на горячую сковороду куски курятины.

– Скоро девять. В следующем месяце.

– Когда мне было столько лет, сколько тебе, моя мама уехала на другой остров.

– Вы скучали по ней?

– Да. Очень сильно.

Миссис Чавес насыпала на сковороду сухого риса и залила водой.

Когда все было готово, она позвала семью за стол. У миссис Чавес было трое детей: восемнадцатилетняя Мадлен и шестнадцатилетний Марио жили с ней, а старшая дочь, Мерседес, училась в колледже. Собравшись за столом, все принялись громко и, казалось, одновременно болтать.

– Что-то не так? – спросила Мадлен, заметив, что я ковыряюсь ложкой в тарелке.

– Все в порядке, – тихо ответила я. – Просто думаю, какие у вас здесь правила.

– Мы уважаем друг друга, – сказала миссис Чавес, – дети не выходят из дому без разрешения, и каждый следит за порядком в своей комнате.

– А как кормят?

– В моем доме не бывает голодных.

Когда миссис Чавес собирала со стола, я отнесла свою тарелку на кухню.

– Спасибо за помощь, Эшли, – поблагодарила меня миссис Чавес.

– Первые пару недель все будет лучше некуда. Я буду вежливой и послушной. А потом все испортится, и вы меня прогоните.

– Почему же? – удивилась миссис Чавес.

– Потому что так всегда бывает.

– Ну, это мы еще посмотрим, – ответила Виолета Чавес, склонив голову набок.

Она записала меня в третий класс начальной школы Бойетт. В то время среди девочек было модно прыгать через скакалку, а у меня это всегда отлично получалось, и я быстро со всеми перезнакомилась. Учительница, миссис Лавлейс, отправила меня на тестирование. Когда пришли результаты, оказалось, что меня готовы зачислить в школу для одаренных детей.

Узнав, что миссис Чавес забыла мое приглашение в салоне красоты, где она работала маникюршей, я разозлилась.

– А ну быстро заберите его оттуда! – топнула я ногой.

– Не хами мне! – сурово ответила миссис Чавес.

– Но я должна пойти в эту школу! Иначе все пропало!

– Решать будет твой куратор.

В мой день рождения Виолета Чавес превзошла саму себя: она собственноручно испекла праздничный торт, вставив в вырезанную серединку куклу Барби и украсив получившуюся бисквитную «юбочку» розовой и голубой глазурью. По краю торта в обилии завитушек шла надпись «С днем рождения, Эшли». Это был первый день рождения, который я праздновала по-настоящему.

После застолья Мадлен позвала всех играть на улицу. Она приготовила воздушные шары с водой для игры в «войнушку» и раздала яйца – передавать их друг другу, держа под подбородком. На одной из девочек, Амелии, было красивое платье в клетку, и она пожаловалась: «Хоть бы платье не запачкать».

– Возьми что-нибудь у Эшли на время, – сказала миссис Чавес и вынесла ей полосатую кофточку, ту самую, к которой я пришивала оторванные пуговицы в Лейк-Магдалин.

– Только не эту, – рассердилась я. – Эту мне мама подарила.

– Не будь занудой, – прервала мое ворчание Мадлен и бросила в меня шар с водой.

Они, разумеется, хотели, чтобы я почувствовала себя, как дома, но я знала: рано или поздно их гостеприимство внезапно исчезнет, и мои вещи снова упакуют в мешки для мусора.

Я жила у Чавесов всего пару дней, когда позвонила Мэри Миллер. К телефону подошел Марио и, сказав, что миссис Чавес уехала по делам в город, передал мне трубку.

– Привет, Эшли, как у тебя дела? – спросила Мэри.

– Хорошо. Мне здесь нравится.

– Миссис Чавес скоро вернется? – несколько напряженно спросила она.

– С минуты на минуту.

Я отвечала кратко и торопливо, потому что по телевизору начался мой любимый сериал – «Полный дом». Много позже я узнала, что миссис Чавес не должна была меня оставлять под присмотром несовершеннолетнего, и Мэри поставила органы опеки в известность.

После школы я шла в детский центр «Страна жевунов», но мне там не нравилось: мои школьные подружки туда не ходили, а что толку заводить новых друзей, если я постоянно переезжаю с места на место.

Я неподвижно сидела на качелях, когда вдруг увидела Мэри Миллер, энергично шагавшую в моем направлении.

– А ты можешь взлететь высоко-высоко? – спросила она, усевшись на соседние качели.

Я раскачивалась на качелях взад и вперед, не отрывая взгляда от плывущих по небу облаков, чтобы как-то отгородиться от неприятных мыслей. На вопросы Мэри о школе я отвечала односложно, поминутно ерзая на сиденье.

Мэри замолчала, и я задала единственный важный вопрос:

– Когда я снова увижу маму?

– Ты не будешь с ней видеться.

Голос Мэри звучал одновременно ласково и твердо.

– Почему? – Вопрос застрял у меня в горле, как кость.

– Потому что она не может заботиться о тебе.

– И никогда не сможет? – сдавленным голосом проскрипела я.

– Никогда, Эшли.

Ковыряясь мыском в земле и все еще не в силах отвести взгляд от нависших облаков, я спросила:

– А кто сможет?

– Мы найдем тебе новую семью.

– А Люк?

– Найдем семью, которая усыновит вас обоих.

– И когда это случится?

– Я не знаю, – ответила Мэри, – но это обязательно случится.

Я принялась раскачиваться, с силой отталкиваясь от пыльной земли.

– Какую семью тебе бы хотелось? – спросила Мэри.

Прежде я мечтала лишь о том, как снова буду жить с мамой, в моих мечтах не было ничего иного. Я взлетала все выше и выше, и ветер развевал мои волосы. Внезапно я затормозила обеими ногами и повернулась к Мэри:

– Я хочу большой двухэтажный дом, и чтобы входную дверь охраняли каменные львы, и чтобы мне ни с кем не пришлось делить свою комнату. Еще хочу кровать с балдахином, гамак и кучу мягких игрушек. Хочу, чтобы мне вернули всех моих кукол и еще купили новых, и много-много одежек для них. И для меня тоже. Еще хочу двух собак, и чтобы у них были щенята, – тогда я одного возьму себе.

– А Люк?

– Ладно уж, возьмем и Люка, но пусть живет в будке на улице.

– А каких родителей тебе хочется?

– Любых, лишь бы не таких, как мистер и миссис Шпиц.

Меня отвезли на прием к доктору Вольфи, психиатру. Он задавал мне те же вопросы, что и другие врачи. Печать на дипломе, висящем над его левым плечом, стала удобным ориентиром. Мне было все равно, заметит доктор или не заметит, что я смотрю сквозь него. Даже если он убедится, что я знаю разницу между правдой и неправдой, он мне не поверит. Когда доктор Вольфи спросил, обижали меня приемные родители или нет, я ответила, что нет: ведь он все равно ничего не сделает, даже если узнает про издевательства Шпицев.

– Что ты делаешь, когда тебе грустно? – спросил доктор.

– Читаю Библию.

Мерритам бы понравилось.

– Когда тебе было грустнее всего? – продолжал он.

– Когда я узнала, что больше не увижу маму.

– А чего тебе сейчас хочется?

– Хочу носить туфли на высоком каблуке! – выдала я, чтобы сменить тему.

– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

– Медсестрой, художником и поэтом.

– Если бы исполнились любые три твоих желания, что бы ты загадала?

– Быть с мамой, жить в хорошем доме и никогда не голодать.

Видимо, этого было достаточно, потому что больше с доктором Вольфи я не встречалась.

Церемонии чопорных адвентистов разительно отличались от мессы в католической церкви Воскресения Христова, где у входа красовалась неоновая вывеска с распятием. Зайдя внутрь, мы опускали пальцы в чашу со святой водой и осеняли себя крестным знамением. Я никак не могла запомнить, какого плеча касаться сначала. Когда мы подошли к церковной скамье, Мадлен подсказала:

– Лоб, сердце, левое плечо, правое, ладони сложить.

Мы то садились, то вставали, то преклоняли колени на подбитую бархатом подножку, и так без конца. Вскоре я выучила «Аве Мария» наизусть. Вообще же мне было скучно, и я думала о своем. Я всматривалась в окаменелые глаза Девы Марии и пыталась понять, какую тайну она хочет мне раскрыть. Когда Дева Мария родила Христа, ей не было и восемнадцати, как моей маме; выходит, мама не такая уж и неправильная. Мою представительницу тоже зовут Мария – Мэри. Может, она послана мне свыше, и у Бога действительно есть предназначение для меня, как считает миссис Меррит.

Я спросила Кайли, подругу Мадлен, почему одни люди ходят в церковь по субботам, а другие – по воскресеньям.

– И те, и другие празднуют день Господень, только по-разному.

– Разве не лучше было бы, чтобы бы все ходили в одну церковь?

– Ты станешь либо президентом, либо террористом, когда вырастешь, – рассмеялась Кайли.

На рождественские каникулы приехала Мерседес, а также дальние родственники Чавесов. С тех пор, как я уехала из Южной Каролины, мне никогда не доставалось столько подарков. Но в этой горе коробочек и коробок не было ничего от мамы. Чавесы подарили мне долгожданную игрушечную пиццерию, однако праздничная суета вокруг елки меня не радовала. Чавесы болтали по-испански, иногда нарочно, чтобы я не поняла, о чем речь. Они отмечали дни своих святых покровителей, но не вспоминали о важных событиях из моей жизни. Они могли часами загорать, отчего их смуглая кожа приобретала глубокий бронзовый оттенок, тогда как я покрывалась веснушками или получала солнечный ожог. Они обнимались при встрече или расставании, но, зная, что я этого не люблю, обходили меня стороной. Я была изгоем – другой расы, другой религии, другой культуры и другой крови.

Тем не менее Мадлен из кожи вон лезла, чтобы мне угодить. Она знала, что я ненавижу «Страну Жевунов», и, если ее курсы заканчивались раньше, забирала меня из школы домой, не дожидаясь, пока миссис Чавес освободится с работы. В сезон клубники Мадлен никогда не проходила мимо торговой палатки с фруктами, не купив мне корзинку сочных ягод.

Я сидела на табурете, уплетая клубнику, когда зазвонил телефон.

– О, добрый день, – ответила миссис Чавес певучим голосом, которым обычно общалась со своими постоянными клиентками, и повернулась ко мне: – Эшли, одна приемная мама, у которой ты раньше жила, приглашает тебя в гости на выходные. Поедешь?

Должно быть, Мерриты, решила я, а так как в последний раз я видела Люка на Рождество, то ответила:

– Ну, ладно.

– Эшли обязательно приедет, миссис Шпиц, – сказала в трубку миссис Чавес.

Я замотала головой что было сил и одними губами проговорила: «Ни за что!», однако миссис Чавес не обратила внимания.

– Ладно, пусть Майлз за ней утром заедет.

– Это та самая злющая тетка, которая нас обижала!

– Она была очень любезна и сказала, что ее дочка очень скучает по тебе.

– Никуда я не поеду!

– По-моему, у нее живет твой брат.

– А вот и нет! Люк у Мерритов.

– Его забрали у них после Рождества.

– Мэри Миллер не за что не допустит, чтобы он вернулся к Шпицам!

В кухню вошла Мадлен.

– Что тут такое, мам?

– Эшли приглашают в гости в одну из приемных семей, где она раньше жила, – сказала с ехидной улыбочкой миссис Чавес. – Может, пока ее не будет, смотаемся в «Диснейленд»?

Я убежала к себе в комнату и хлопнула дверью. Так вот как они собрались избавиться от меня! Уезжать так уезжать – в первый раз, что ли? – но отправить меня к этой ведьме, которая в моих кошмарных снах пекла пироги из приемных детей?

Утром миссис Чавес протянула мне спортивную сумку Марио.

– Ну вот, то, что нужно для ночевки.

Только переночевать! Я вздохнула с облегчением и бросила в сумку самую поношенную одежду, на случай, если Шпицы вдруг захотят ее отобрать.

Мистер Феррис пытался завести разговор; я не отвечала, только смотрела на него исподлобья. Тут мне пришло в голову: вдруг удастся забрать своих кукол, радиоприемник и «Чудо-печку»? За окном замелькали знакомые места: как будто начинался фильм ужасов, давно виденный, но оттого не менее жуткий. Почтовый ящик Шпицев весь зарос темно-зеленым мхом. Деревья, окутанные бородами испанского лишайника, казались еще страшнее, колючие заросли – гуще, а стебли ползучих кустарников – еще запутаннее. Дом выглядел еще более зловещим, а дворик для игр превратился в вонючее болото. В нос ударил резкий запах навоза. Я вернулась в ад.

– Увидимся в воскресенье, – добродушно попрощался мистер Феррис.

Как только я вышла из машины, он тут же тронулся. Хорошо еще, что я не бросила свою сумку в багажник, а то он бы так и уехал с ней.

Глубоко вздохнув, я поднялась по бетонным ступенькам и постучала в покосившуюся дверь. Миссис Шпиц, вытянув шею, посмотрела поверх моей головы.

– А что, Майлз уже уехал? – спросила она сладким голосом, которым она очаровывала кураторов.

– Да, мэм, – робко ответила я.

– Жаль. А я испекла ему угощение. – Миссис Шпиц вышла на крыльцо. – Эшли, я хочу спросить тебя кое о чем.

Несмотря на вкрадчивые интонации в голосе, взгляд миссис Шпиц был холодным, как сталь.

– Помнишь, какие гадости ты наговорила про нас? Ты ведь все выдумала, правда?

Я сжалась и лихорадочно искала, на чем остановить взгляд, но в глазах помутнело. Сердце тяжело и гулко стучало. С тех пор, как я уехала из этого ужасного дома, мне никогда не было так страшно. Неужели в доме сидит очередной инспектор и ждет, что я начну путаться в своих словах? Даже если в доме никого нет, я пробуду здесь целых два дня, и миссис Шпиц сможет делать со мной, что ей вздумается. Но извиняться вслух за то, чего я не делала, – ну уж нет. Я уставилась в пол и молча кивнула.

– Я так и думала. Ну что ж, заходи, располагайся. Будет как в старые добрые времена.

Внутри дома ничего не изменилось за год, разве что захламленные комнаты теперь казались меньше. В воздухе стоял запах размокших сигарет и мочи. В углах комнаты, словно ключевой элемент декора, стояли провинившиеся дети, повернувшись лицом к стене. Мистер Шпиц курил, развалившись в кресле перед телевизором.

В комнату, как тень, вошла Дарла.

– Привет, – сказала она. Черты ее лица стали еще прозрачнее, волосы истончились.

– Хотите молока с печеньем, девочки? – спросила миссис Шпиц.

Это было так неожиданно, что я растерялась. Должно быть, она решила меня задобрить, чтобы я рассказала соцработникам про «теплый прием». Дарла, еще более пугливая, чем обычно, поначалу не решалась сесть за стол, но через минуту мы уже вместе уплетали печенье.

Я оглянулась. Помимо Люси и Клэр, стоявших в углу, в комнате был Тоби, брат Дарлы.

– А где Люк? – спросила я.

– Твоя опекунша забрала его отсюда в какой-то дрянной приют, – проскрипела в ответ миссис Шпиц.

– В Лейк-Магдалин? – вырвалось у меня. Ведь в том осином гнезде Люка просто-напросто затравят.

– Об этом мне не доложили, – поджала губы миссис Шпиц и ушла смотреть телевизор.

Я протянула Дарле свое печенье, и она благодарно улыбнулась.

– Там, где я теперь живу, меня не наказывают, – похвасталась я.

– Везет тебе, – пробормотала Дарла.

Миссис Шпиц выпрыгнула из кресла, словно ее ужалила змея.

– Не забывай, Дарла, ты теперь моя, и я могу отшлепать тебя, когда захочу.

– Да, мэм, – прошептала Дарла. Ее лицо сморщилось от паники, и она стала похожа на испуганную старушку, а не девочку десяти лет.

– Отведи Эшли в новую спальню, – приказала миссис Шпиц. – А мне надо присмотреть за этими негодниками.

И она звонко шлепнула стоящего в углу ребенка. Он дернулся и вновь повернулся лицом к стене.

Перекинув сумку Марио через плечо, я поплелась по коридору туда, где была спальня для девочек, но Дарла махнула рукой в другую сторону. Через раздвижные стеклянные двери мы прошли в сарай, где раньше хранилась наша одежда. Теперь его переоборудовали в спальню. Все те же простыни с русалочкой: интересно, когда их стирали в последний раз. Дарла предложила мне спать на верхней полке ее двухъярусной кровати.

– Только убрали ограждения, – предупредила она. – Здесь все изменилось, потому что нас усыновили.

– Надеюсь, они не захотят усыновить и меня! – ляпнула я.

После ужина – вполне сносных спагетти и фруктового салата – я надела пижаму и стала искать свою зубную щетку, которую вроде бы положила в один из боковых карманов сумки. Щетку я не нашла, зато нашарила маленький шуршащий квадратик. Внутри лежала свернутая в колечко прозрачная резинка, скользкая на ощупь.

– Смотри, что у меня, – подозвала я Дарлу.

– Давай откроем, – хихикнула она.

Я разорвала пакетик.

– Фу! В чем это ее вымазали?

– Это для мальчишек! – охнула Дарла. – Не надо было открывать!

– Ты же сама предложила!

– Лучше спрячь, – предостерегла Дарла.

– За правду никогда не побьют, – вспомнила я слова миссис Меррит.

Я направилась к дому, а Дарла притаилась в тени сарая.

– Мэм, – громко позвала я миссис Шпиц, отвлекая ее от телевизора. – Я нашла чужую вещь и случайно ее открыла.

И я протянула ей прозрачную тряпочку.

– Где ты нашла презерватив? – набросилась на меня миссис Шпиц, и ее глаза чуть не вылезли из орбит.

Презерватив! Я слышала это слово от девчонок из Лейк-Магдалин, но никогда не видела, как он выглядит. Стараясь смотреть на миссис Шпиц в упор, чтобы заставить ее поверить мне, я продолжала:

– Нашла в своей сумке и хотела посмотреть, что это такое.

– Если это чужое, зачем ты открыла? – Она заметила стоящую в дверях Дарлу. – Дарла, это не твоих рук дело?

– Нет, мне Эшли показала, – дрогнувшим голосом ответила Дарла.

– Ты ничуть не изменилась, Эшли Родс, – вздохнула миссис Шпиц, покачав головой, словно списывая меня в расход. – Выбрось эту дрянь в мусорное ведро и ложись спать. Если услышу хоть слово, будете спать в разных комнатах.

Я только вздохнула с облегчением. Чем раньше я усну, тем скорее наступит воскресенье, и я уеду. Я почти совсем не сердилась на Дарлу, которая сама же подговорила меня открыть пакетик, а потом соврала, чтобы ей не влетело. Она хотела выжить.

Когда приехал мистер Феррис, презерватив лежал на столе в прозрачном пакете. Миссис Шпиц помахала им, как уликой, перед носом у куратора.

– Она специально его привезла! – с гримасой отвращения заявила миссис Шпиц. – И показывала всем, даже малышам, как им пользуются! Девочке нужна помощь! – В ее голосе зазвучали фальшивые обеспокоенные нотки. – Знаете, что она мне заявила, как только приехала? «Простите, что я плела про вас невесть что», вот как она сказала. А потом бросила эту дрянь прямо мне в лицо!

Мистер Феррис негодующе посмотрел на меня и велел садиться в машину.

Я молча прошмыгнула мимо него и забралась на сиденье. Внутри пахло плесенью. Пока мистер Феррис заводил мотор, я бросила последний взгляд на сарай, где, как я точно знала, все еще лежали мои игрушки.

Почти всю дорогу мы ехали молча.

– Эшли, – наконец сурово сказал мистер Феррис, – самое важное качество в человеке – это честность. Обманщиков никто не любит. Отсюда все твои неприятности.

– А где Люк? – спросила я.

– В «Доме Джошуа».

– Это приемная семья?

– Нет, это приют.

– Когда я его увижу?

– Может, на следующей неделе. Я поговорю.

Бедняжка Люки, подумала я. Впрочем, теперь у него есть Мэри Миллер, которая не даст его в обиду.

Когда я вернулась из логова Шпицев домой, я спросила Мадлен, что она привезла мне из «Диснейленда».

– Мы никуда не ездили, – улыбнулась Мадлен. – Просто разыграли тебя, вот и все.

Весной Чавесы взяли на воспитание девочку по имени Вивиан, чуть младше меня. Ее кроватку поставили в хозяйской спальне. Миссис Чавес упомянула, что Вивиан «осталась без попечения родителей», значит, ее можно удочерить. Словно речь шла о котенке, которого отдают даром. Мэри Миллер говорила, что и меня могут удочерить. Но вот, например, Шпицы удочерили Дарлу и теперь могут безнаказанно издеваться над ней. Такой участи я не хочу. И все же, когда миссис Чавес сказала, что темнокожая Вивиан наверняка приживется у них, меня взяла зависть. Я-то, со своей светлой кожей и веснушками, была совсем другая. Ни Чавесы, ни кто-либо другой никогда не удочерит меня, как бы мне этого ни хотелось.

Когда Мэри Миллер подняла документы, выяснилось, что вопрос о нашем статусе годами стоял на месте, в нарушение всех законов, согласно которым дети должны либо воссоединиться с родителями, либо перейти в другую постоянную семью. Сначала Мэри занялась бумагами Люка, чтобы представить его на усыновление, а затем определила на государственное обеспечение меня. Она быстро разобралась с правами моего несуществующего отца, но мама упорно не хотела от меня отказываться. Мэри, подозревая, что мама по-прежнему употребляет наркотики, убедила судью отказать маме в свиданиях со мной. Впрочем, если в маминых анализах ничего не найдут, ей все еще могли разрешить меня забрать.

На финальное слушание дела в суде мама принесла свидетельство о прохождении курса реабилитации. Однако Мэри Миллер, заподозрив неладное, попросила судью назначить маме тест. Должно быть, мама поспешила отпраздновать окончание реабилитации и наперед знала про положительный результат. Как бы там ни было, она не стала проходить тест и подписала отказ от родительских прав. В распоряжении за подписью судьи Винсент Э. Джилио значилось: «Действуя исключительно в интересах данного ребенка, суд постановляет лишить Лорейн Родс родительских прав», а еще – что «ребенок помещается на полное государственное обеспечение с последующей передачей на удочерение».

Всякий раз, как я пыталась заговорить о маме, миссис Чавес отводила взгляд. Никто из кураторов не отвечал мне, когда я снова увижусь с мамой. Мэри Миллер, возможно, считала, что я не готова узнать правду, и была права. Тем не менее я понимала: что-то произошло. Что-то изменилось, и я это чувствовала. Пока судебное решение еще не вступило в силу, оставался шанс, что события примут другой оборот и я снова буду маминым солнышком. Пока судья не подписал бумаги, все можно было повернуть вспять. Но одним росчерком меня сделали сиротой. Без родителей и каких-либо осязаемых перспектив.

 

Глава 8

Приют для безбашенных

Переезд в «Дом для детей», что в Тампе, стал тринадцатым за истекшие семь лет. Мэри Миллер сказала, что там живет Люк, и пообещала, что до конца третьего класса меня не станут забирать из школы в Бойетт. Немного успокоившись, я все равно не хотела уезжать от Чавесов: кто знает, что меня ждет на новом месте.

Мне назначили нового куратора – Дикси Элмер. Она на все лады расхваливала новый приют, словно то был не детский дом, а волшебная страна, хотя выходило, что приют больше смахивает на Лейк-Магдалин, чем на «Диснейленд». Мне дали тесты, где требовалось дополнить предложения. После «Я боюсь…» я написала: «что больше не увижу маму», а после «моя мама…» добавила: «наркоманка». «Мой отец…» – «я его не знаю», дописала я. И последнее: «Мне нужны родители…» – «когда мне одиноко, грустно и не с кем поговорить».

– А если бы у тебя было три желания? – спросил работник приюта, который проводил собеседование.

Окинув комнату взглядом, я остановилась на игрушечном тигренке.

– Хочу быть с мамой, хочу стать очень-очень умной и хочу много денег, чтобы содержать семью. Если она у меня будет.

Должно быть, собеседование я прошла, потому что в июне меня перевезли в «Дом для детей». Мои самые дорогие вещи покоились в голубой коробке с оттиском «Тиффани» на крышке. Когда-то внутри лежала ваза из этого магазина, которую торжественно преподнесли на Рождество миссис Чавес. Узнав, что я уезжаю, я выпросила эту коробку, и миссис Чавес нехотя отдала ее мне. Мисс Элмер втащила мешки с моей одеждой в приемную. За стойкой какая-то приятная пожилая дама, даже, скорее, бабушка, сняла телефонную трубку и объявила:

– Эшли уже здесь.

Зацокали каблуки. Ко мне подошла внушительного вида женщина в юбке до пят и протянула руку.

– Меня зовут Бет Риз. Я директор службы психологической поддержки. Можешь называть меня мисс Бет.

Кто-то подошел совсем неслышно, и мисс Бет обернулась.

– А это мисс Саннес, твоя наставница.

Мисс Санднес выглядела как студентка колледжа, в кроссовках и толстовке, вывернутой наизнанку. Светлые волосы были стянуты в хвост на макушке.

– Привет, Сандра, – поздоровалась мисс Элмер, ослышавшись.

– Саннес. Вообще-то, пишется «Санднес», но «д» не читается. – Девушка смешно сморщила нос и покосилась на меня. – Сама удивляюсь, почему так… Пойдем, осмотримся. – Она потянулась к моей коробке, и я нехотя разжала пальцы. – Не бойся, мисс Марджи ее никому не отдаст.

Мисс Санднес повела меня по коридору и заглянула в открытую дверь.

– С приездом, Эшли, – помахал мне незнакомый мужчина. На другом конце комнаты трое мальчишек бросали мягкий мяч в подвесную корзину.

– Где она будет жить? – спросил самый высокий из них.

– Там же, где и твои братья, в корпусе Лайкс-коттедж.

– Они долго тут живут? – спросила я, когда мы снова пошли по коридору.

– Года три-четыре.

– А я тут долго пробуду?

– Около года. Наших детей либо усыновляют, либо возвращают родителям.

– А я вернусь к маме?

Мисс Санднес закусила губу, не решаясь ответить.

– Боюсь, что нет. – Она взглянула на часы. – Надо поселить тебя до ужина.

Я побежала в приемную. Мисс Марджи уже запирала конторку.

– Твои вещи никто не трогал, – сказала она, и в ее глазах сверкнула искорка, точь-в-точь как у феи-крестной из «Золушки».

Мы вышли на широкий двор, и мисс Санднес показала мне все шесть корпусов, расположенных вкруговую. В каждом корпусе жили двенадцать детей.

– Вот это – корпус Конн, – сказала она, указав на здание возле площадки для игр. – Там живут детки помладше, и с ними твой брат. А ты будешь жить в корпусе Лайкс-коттедж, где я работаю. Мы позже ложимся, и у нас есть кое-какие поблажки.

Мимо на велосипедах пролетали дети всех возрастов и цветов кожи.

– У меня тоже был велосипед. Но мне сказали, что тут нельзя будет кататься.

– Конечно, можно! Завтра подыщем тебе велосипед на складе, а потом попросим куратора привезти твой.

– Да они никогда ничего не привозят. Спросите Мэри Миллер, мою представительницу, она подтвердит.

У нашего корпуса группка детей грузилась в белый микроавтобус. Какой-то мужчина подсадил совсем маленького ребенка на подножку. Мисс Санднес заулыбалась.

– Эшли, знакомься, это мистер Тодд, он тоже работает в нашем корпусе.

– Мы с семьями едем в кино. – Вокруг него, как цыплята вокруг наседки, сгрудились еще несколько детей. Мистер Тодд подмигнул нам с мисс Санднес. – Пока, Эшли!

– Он классный? – спросила я у мисс Санднес.

– Еще бы! У нас вообще самый классный корпус.

Мы вошли внутрь. На одной из стен в вестибюле висел плакат мультфильма «Король Лев». В соседней комнате стояли потертые диваны и кресла. Работал телевизор. У одной из стен виднелся пустой аквариум.

– А где рыбки?

– Кто-то вылил в воду сок, и рыбки погибли, – объяснила мисс Санднес.

Мужчина, сидящий в кресле, оторвался от записей и кивнул мне.

– Привет! Меня зовут мистер Ирвин. С приездом!

За столом сидели дети и ужинали.

– Есть хочешь? – спросил мистер Ирвин. – У нас сегодня еда на вынос, так что можешь приходить на ужин, когда захочешь.

Еда на вынос? Наставница? Семьи? На каком языке они говорят?

– Сначала поселимся, потом все остальное, – ответила за меня мисс Санднес.

Мы вошли в мою комнату.

– Волнуешься? – спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Я – да. Открою секрет: я стала наставницей совсем недавно.

На моей кровати лежал новый комплект постельного белья с картинками из «Покахонтас».

– Что значит «семья» и «наставница»? – спросила я.

Пока мы застилали постель, мисс Санднес объяснила: «наставница» – основной воспитатель. В «семье» у каждой «наставницы» или «наставника» несколько детей. Раз или два в неделю «семья» ходит в кино, в боулинг или еще куда-нибудь.

– Вы здесь живете?

– Нет, я работаю посменно, но обычно я здесь с двух часов и до отбоя.

Я показала ей музыкальную шкатулку, подаренную мамой.

– Ты ею очень дорожишь, да?

Я кивнула.

– Тогда давай поставим ее на самую видную полку.

Мы в два счета разложили мои скудные пожитки.

– Ну что, пойдем ужинать? – спросила мисс Санднес.

«Еда на вынос» – было в этом что-то перебивающее аппетит.

– Я пас.

– А я пойду поем, – сказала она. – Интересно, что там принесли из столовой.

Я потащилась за ней на кухню. Мисс Санднес заглянула в кастрюльки, накрытые фольгой.

– Так… жареная курица, печеные бобы, салат с капустой и персики. Дать тебе тарелку?

– Я не всеядная.

– Я тоже.

– Мне не нравится мясо на косточке.

– Я обрежу.

– И я не люблю, когда еда навалена на тарелке.

– Возьми несколько тарелок.

Она всегда такая или только с новенькими? Мы сели за стол. Еда немного остыла, но было вкусно.

– Примешь душ пораньше? – спросила мисс Санднес. – Это дело небыстрое.

– Почему?

– Есть ряд правил, которые нужно соблюдать; они для твоей же безопасности и спокойствия.

Наставница протянула мне ярко-розовую корзинку, в которой лежали зубная щетка, паста и бутылочка шампуня. Маркером мисс Санднес написала на корзинке мое имя, украсив буквы округлыми засечками. Когда я вышла из душа, моя наставница познакомила меня с соседкой по комнате, Сабриной, которая была на год младше.

– Жаль, что ты не смогла поехать с нами на «Каспера», – сочувственно сказала Сабрина.

Подлизывается, подумала я; впрочем, в ее широко распахнутых глазах читалось неподдельное сожаление.

Утром, когда я вышла из корпуса, донесся знакомый голос. Ко мне подбежал Люк и бросился меня обнимать.

– Мистер Том! – закричал он своему наставнику из корпуса Конн-коттедж. – Мистер Том, это моя сестричка!

– Ай! – Я безуспешно попыталась расцепить его руки. – Задушишь!

– Эй, Люк! – крикнул ему мистер Том. – Лови!

И кинул Люку теннисный мячик, который братец ловко поймал.

– Умеешь играть в теннис? – спросил Люка мистер Том.

– Не-а, – помотал головой Люк.

– Пойдем, разложим твои вещи и поиграем, – предложил мистер Том.

Люк подбросил мячик к небу и вприпрыжку поскакал за своим наставником.

Обрадовавшись, что Люк в хороших руках, я догнала Сабрину и Дафну. Дафна была старше меня на год и казалась не такой наивной, как Сабрина. Мы дошли до административного корпуса, и Сабрина ушла на консультацию к психологу.

– Психологи – полный отстой, – заявила Дафна.

– А я и не думаю к ним ходить, – поддакнула я.

– Куда ты денешься, – фыркнула Дафна. – Пойдешь как миленькая.

Моего психолога звали Мэри Фернандес. Ее попытки меня разговорить действовали мне на нервы. Зайдя в кабинет, я плюхнулась в кресло, скрестила руки на груди, уставилась на подходящую трещину в стене и приготовилась к допросу.

– Как дела? – приветливо спросила она.

– Нормально.

– Тебе нравится твой корпус?

– Нравится.

– Когда ты виделась с мамой в последний раз? – спросила она, желая завязать разговор.

– Не помню.

– По-моему, это тебя огорчает. – Я прикусила губу. – Ты сердишься? Может, ты чувствуешь что-то другое? – И она указала на таблицу с условным изображением разных эмоций.

– Я вообще ничего не чувствую.

– Почему?

– Я все равно ничего не могу изменить. – Мой голос предательски задрожал.

– Это нормально – скучать по маме.

– А я, может, ненормальная.

Я тут же пожалела о сказанном: выходит, я проболталась, что у меня действительно не все в порядке.

– Что еще, по-твоему, в тебе не так, Эшли?

Остаток консультации прошел в тягостном молчании.

На консультациях мы играли в карточную игру о чувствах. Если моя фишка останавливалась на голубом поле, которое означало «грусть», я брала голубую карточку и читала вопрос: «Когда тебе бывает грустно?»

Дурацкая игра! Если фишка переходит на красное поле, это разве значит, что я злюсь? А если на желтое – что я счастлива? С кем-то попроще это, может, и прокатило бы, но только не со мной. Да и как я могу говорить о своих чувствах к маме, когда нам с ней даже не дали попрощаться?

Помимо занудных консультаций у мисс Фернандес, мне приходилось посещать сессии семейной психотерапии у Брюса Весловски. Люк ходил вместе со мной и с азартом, хоть и не по правилам, играл во все психологические игры. Чем больше он валял дурака, тем быстрее я закипала.

Когда Мерриты узнали, что нас помещают в «Дом для детей», они решили, что будут принимать участие в нашей дальнейшей судьбе на правах «дяди» и «тети». Мистер Брюс пригласил их на день рождения Люка в конце июля.

Посреди праздника мистер Брюс заметил, что я дуюсь, и подошел ко мне.

– Когда у тебя день рождения?

– Двадцать второго ноября.

– Мы обязательно его отпразднуем, не беспокойся, – заверил он.

– Мне это обещали уже тысячу раз, – уныло вздохнула я.

* * *

На первый взгляд «Дом для детей» напоминал уютный детский сад, где в хорошеньких домиках с превосходными площадками для игр живут милые детишки. Но у каждого из нас были свои ужасы, затаившиеся, словно чудовища, в мрачных глубинах тихой заводи. Некоторые из детей подверглись сексуальному насилию со стороны родственников. Других – брата и сестру – приклеили к стене их собственные родители, намазав им руки клеем «Момент» и бросив на произвол судьбы. Один мальчик рассказал, что его брата заморили голодом, заперев в шкафу. До поры до времени наши чудища лежали тихо, однако волнение на воде не давало нам покоя. Изредка над поверхностью показывался плавник, хвост или щупальце, как будто чудовище переворачивалось в толще воды.

Среди ночи Сабрина кричала: «Не трогай меня!»

Иногда я просыпалась вся в слезах, бормоча, что застрелили человека и повсюду лужи крови.

Другие боролись со своими чудовищами иначе. Сэм мог взорваться и ударить обидчика не разбирая куда. Лерой расцарапывал себе все лицо и тело. А Кери была настоящий ящик Пандоры. Милая улыбчивая девочка вдруг превращалась в одержимого монстра. Она затыкала сливные отверстия в раковинах и открывала краны на полную, затопив одновременно три туалета. Забиралась на шкафы и выкручивала лампочки, тыкала вешалками в электрические розетки, пока не сыпались искры. Временами она забиралась на стул и оплевывала всех, кто проходил мимо. Кери выглядела намного младше своего возраста, зато была сильной и отчаянной. Убегая от мистера Ирвина, она легко запрыгнула на стол для пинг-понга, а когда наставник попытался ее схватить, она, выставив руки вперед, бросилась на пол, но не рассчитала и рассекла подбородок о край стола. Через пару дней она сорвала бинты и повыдергивала швы из раны. Кровь хлестала рекой, а она с истошным смехом бегала за остальными детьми, стараясь как можно больше их запачкать. Ее жуткий смех звучал как предостережение. Затем у нее начинала подергиваться голова, а в глазах появлялся блеск, как у дикого зверя. Удержать ее было невозможно. Однажды она вывернулась из крепкой хватки мисс Санднес и прокусила ей руку, да так глубоко, что моей наставнице пришлось пить антибиотики.

Когда стало известно, что к нам придут волонтеры и устроят детский маникюрный салон, я чуть не запрыгала от радости. Я знала всю процедуру от и до – ведь я видела, как работает миссис Чавес. Когда маникюрша стала раскладывать инструменты, я стала рядом и с важным видом принялась комментировать.

– Это для размягчения кутикулы, – указала я на тюбик с дозатором. – А это – для удаления птеригия.

– Все верно, – кивнула она. – Садись, будешь первой в очереди.

– Почему это Эшли всегда первая? – визгливо выкрикнула Кери.

Кери схватила бутылочку с чем-то прозрачным, и не успели мы опомниться, как она открутила колпачок и плеснула жидкость мне в лицо.

– Боже мой, это ведь ацетон! – в ужасе закричала маникюрша.

В глаза мне как будто насыпали горячих углей.

– Помогите! – заверещала я.

Мисс Лайза отвела меня в санузел и обильно промыла мне глаза.

– Уже не печет? – озабоченно спросила она.

– Вроде нет, – ответила я, усиленно моргая. – Разве что совсем чуть-чуть.

У мисс Лайзы дрожали руки.

– Ты могла ослепнуть.

После этого случая я решила: чтобы выжить здесь, лучше не высовываться.

Сидя рядом с Сабриной, я доедала завтрак, как вдруг она пихнула меня локтем вбок, скосив глаза на столик для персонала.

– Знаешь, кто это?

За столиком в компании Мэри Фернандес и наставников из корпуса Лопес-коттедж сидели незнакомые мужчина и женщина.

– Новые сотрудники? – попыталась угадать я.

– Покупатели! – пробубнила Сабрина.

– А что они надумали тут покупать?

– Нас. – Сабрина закатила глаза. – Подыскивают себе ребенка. Притворяются, будто смотрят в другую сторону, но попробуй угадать, за кем они наблюдают.

– За Надин?

Сабрина кивнула.

– А ты замечала, чтобы к тебе присматривались?

– Пока нет. Я почувствую, когда это случится.

– Я тоже, – с уверенностью поддакнула я.

С тех пор я стала обращать внимание на «ритуальные танцы» усыновителей. В службе усыновления им рассказывали о ребенке, затем позволяли наблюдать за ним во время обеда, на соревнованиях, шоу талантов и других мероприятиях. Кого из них я бы хотела себе в родители? Идеальная мама была бы похожа на мисс Санднес, а папа – на мистера Тодда или мистера Тома. Цвет кожи не имел значения. Мне нравились женщины в модельных брюках или элегантных шортах, блузках пастельных цветов, туфлях на низком каблуке и с дорогими сережками в ушах, как у Мэри Миллер. Наиболее зажиточными казались мужчины в рубашках-поло с вышитым логотипом в виде всадника на лошади.

Если тебя выбирали потенциальные родители, тебе вручался альбом с фотографиями их дома и членов семьи, а в некоторых случаях – памятные путевые дневники с поездок в «Диснейленд» или Большой Каньон, со студийными фотографиями всей семьи на последней странице. Лично мне нравились альбомы, где были снимки всех комнат. Через день-два тебя знакомили с будущей семьей, и период свиданий начинался официально. Из походов в ресторан или после ночевки в новом доме счастливцы возвращались в приют рука об руку с новыми «мамой» и «папой». В конце концов они уезжали навстречу заходящему солнцу со своими «семьями навек» – по крайней мере, они так думали. Многие потом возвращались. Порой спустя несколько недель после установления постоянной опеки, порой – через много лет после усыновления. Тогда говорили о «срыве», как будто речь шла о временном затруднении.

Помню, как после школы мисс Бет послала за Дафной. Ее брат и сестра, которые жили в другом корпусе, тоже были приглашены. Когда Дафна вернулась, она прижимала к груди заветный альбом. У меня сдавило грудь, и я подумала: «Почему выбрали ее?» Их трое, а нас с Люком – двое. Сестра Дафны тоже была проблемным ребенком, как Люк, зато я не только была младше Дафны, но и училась куда лучше. Это несправедливо!

Затем новые «мама» и «папа» появились и у Джареда, однако его братьев на свидания не приглашали.

– Это ужасно, – сочувственно сказала я Питеру, старшему брату Джареда. Питер нравился мне больше остальных ребят в приюте.

– Лишь бы у Джареда все вышло.

– Может, если он им понравится, они и тебя возьмут, – размышляла я вслух.

– Кому нужны трое подростков?

Вот так и Люка усыновят, а меня – нет, беспокоилась я, полагая, что останусь отвергнутой. Ведь такое уже бывало раньше, когда нас отдавали на воспитание в приемные семьи. Но впервые я осознала, что на этот раз меня могут навсегда разлучить с братом.

В семье мисс Санднес появились двое непутевых мальчишек, Уилл и Лерой, и у нее совсем не оставалось времени для меня.

– Мне нужен ватман для школьного проекта, – однажды попросила я мисс Санднес, как раз когда она выговаривала Лерою.

– Не видишь, я занята! – бросила она через плечо.

Я ушла к себе в комнату и принялась дергать себя за волосы, вконец потеряв самообладание. Наконец ко мне заглянула мисс Санднес.

– Эшли, что тебя тревожит? Давай поговорим. – Она присела рядом и погладила меня по спине.

Как мне сказать ей, что я не хочу ни с кем ее делить?

Мэри Фернандес завела для меня альбом, вклеив туда те немногие фотографии, которые накопились за истекшие девять лет.

– Расскажи мне об этом человеке, – попросила она, указав на снимок дедули, где он кормит кур.

– Я не очень хорошо его помню.

– Что случилось, когда ты видела его в последний раз?

Я принялась осматривать комнату, но в глазах вдруг защипало.

– Я устала, – буркнула я, откинувшись на спинку кресла, и неожиданно для самой себя произнесла: – Его застрелили.

Прежде чем я успела совладать с собой, на глаза набежали слезы.

Во время одной из сессий мистер Брюс показал нам общую фотографию, где мы стоим рядом со Шпицами на пляже.

– Ненавижу их, ненавижу! – взорвался Люк.

– Как по-твоему, чего они заслуживают?

Все это время Люк бегал по комнате, с силой хлопая по стенам.

– Агату Шпиц на электрический стул! – выкрикнул он, вскочив на кушетку, и прыгал на ней, как на батуте, пока сессия не подошла к концу.

Люк, как и многие дети из приюта, ходил в местную школу Паркхилл, предназначенную для детей с расстройствами поведения и эмоциональной сферы. Другие, как я, ходили в обычные государственные школы. Я училась в начальной школе Дикенсон по программе для одаренных детей. В октябре четвероклассники избрали меня своим представителем в школьном совете. Мисс Санднес пришла в восторг.

– Через год ты сможешь выдвинуть свою кандидатуру на пост президента школы!

– Думаете, через год я все еще буду там учиться? – спросила я. С одной стороны, это хорошо: ведь ни в одной другой школе я не училась целый год. С другой стороны, это значило, что усыновлять меня никто не собирается.

Другие дети из «Дома» тоже ездили в школу на школьном автобусе, но я старалась держаться от них подальше. Однажды, стоя на остановке у школы, я заметила, что на меня глазеют две девочки, обе из пятого класса. У блондинки волосы уложены во французскую косу, а у брюнетки убраны в два коротких хвостика. Они напоминали девочек, которые рекламируют кукол по телевизору, в таких же цветастых платьицах и кружевных носочках с отворотами, ровно ложившимися на лакированные туфельки.

– Ты правда из сиротского приюта? – робко спросила меня блондинка.

– Ага, ну и что?

– Ты красиво причесана и одета не как попало, – ответила ее подружка.

– Как это – жить в приюте? – спросила блондинка.

– Всегда есть с кем поиграть, – ответила я, – а еще у нас большой спортзал, бассейн, и нас часто возят на экскурсии.

На следующий день на площадке меня окружили другие школьники – послушать страшилки про жизнь в приемной семье. У меня в запасе было столько ужасов со времен жизни у Шпицев, что хватило бы на долгие недели. Вскоре и остальные стали делиться своими горестями. Какая-то девочка призналась, что ее мама сбежала из дома с почтальоном. Кто-то другой пожаловался, что отец лупит его ремнем, когда напивается. Некоторые видели, как дрались их родители. Наконец, кто-то сообщил, что его отца арестовали за хранение конопли, а я похвасталась: «Это что, а вот моего дядю упекли за убийство».

Для большего эффекта я приплела к своему рассказу пару «комических» сюжетных поворотов.

– Мама всякий раз появлялась под ручку с новым кавалером. – Я выдержала театральную паузу. – А в последний раз явилась в обнимку с какой-то теткой!

Но когда я принялась рассказывать про дедулю, они даже рты открыли от изумления. Не жалея красок, я расписала, как дед гонял на своем драндулете без окон и дверей и взял на «слабо» какого-то бедолагу, едва его не протаранив.

– Я думала, что мне крышка! – театрально закончила я. – Но отделалась разбитой губой.

Оказавшись в центре внимания, я стала пересказывать сцену, когда застрелили дедулю. Вскричав «паф-паф!», я зашаталась и, будто в замедленной съемке, упала на землю. Благодарные зрители визжали и хлопали изо всех сил.

Перед очередным Хеллоуином я прочла книжку про Древний Египет, и мне до смерти захотелось встречать праздник в костюме Клеопатры. Я составила список реквизита, не забыв про черный парик и золотой браслет в форме змеи. Для других детей мисс Санднес раздобыла подержанные костюмы, однако основную часть денег, выделенных для этих целей, потратила на меня, зная, как я мечтала о костюме Клеопатры. Ходить по домам в обычном жилом квартале нам не разрешалось, поэтому нас отвезли в студенческий городок университета Южной Флориды, где волонтеры украсили двери своих общежитий и приготовили для нас угощение. Как и дети по всей стране, мы бегали от двери к двери, собирая конфеты и другие сладости, хоть и в искусственно созданных условиях. Затем нас отправили назад в приют, где нам пришлось сдать добычу, которую наставники еще долго выдавали по чуть-чуть.

В ноябре, когда мне исполнилось десять, Мерриты приехали меня поздравить. Миссис Меррит связала для меня безрукавку и сделала подушечку с аппликацией из моей первой вышивки. В конференц-зале, куда принесли праздничный торт, собрались сотрудники приюта, еще были Люк и Мэри Миллер. Люк, не спрашивая, вскрывал мои подарки, слизал глазурь с еще не разрезанного торта и заляпал всех кремом, задувая за меня свечи. Праздник был безнадежно испорчен.

Когда все стали расходиться, ко мне подошла Мэри Миллер.

– У меня для тебя сюрприз.

Мы подошли к ее машине, и она достала из багажника мой велосипед, который я забыла у миссис Чавес. Затем она протянула мне картонную коробку.

Я подняла крышку. Внутри лежала моя «Чудо-печка». Картон отсырел и пах плесенью из сарая Шпицев. Смесь для выпекания покрылась подозрительным белым налетом.

– А куклы и спальный мешок?

– Миссис Шпиц утверждает, что больше у нее ничего нет.

Я поплелась обратно в корпус, проклиная Люка, испоганившего мне праздник, и миссис Шпиц, которая зажала мои вещи и угробила «Чудо-печку». Я вспомнила, сколько всего мне пришлось оставить в других приемных семьях, и с раздражением оглядела мой заржавевший велосипед. Интересно, помнит ли мама, какой сегодня день…

Чуть позже мы праздновали общие дни рождения в нашем корпусе. Мисс Санднес выбрала нам подарки из того, что передали спонсоры. Для меня она заказала отдельный торт, утыканный цветами из сахарной глазури; в центре зеленым кремом было написано мое имя. Все набросились на торт и мороженое. Общий день рождения для всех именинников, родившихся в этот месяц, мы праздновали регулярно, поэтому для меня в нем не было ничего особенного.

Тем временем полным ходом шла подготовка к Рождеству. Еще в октябре нам раздали анкеты и велели перечислить все, чего нам бы хотелось.

– А предел есть? – спросила вслух я.

– Нет, – ответила Сабрина.

– Ты что заказываешь?

– Одежды побольше, радиоприемник, велосипед…

– Так ведь у тебя уже есть велосипед.

– Можно хоть каждый год заказывать новый, – терпеливо, как непонятливому ребенку, объяснила Сабрина. – Списки передают спонсорам – очень богатым людям, даже целым компаниям, – и они нам все это покупают.

Следующую неделю мы сидели у телевизора, держа наготове ручку и блокнот. Как только начинался рекламный блок, мы записывали названия приглянувшихся нам вещиц. Я заказала куклу Барби, детскую косметику, с десяток мягких игрушек, велосипед и ролики. Позже нам выдали немного денег на подарки самым близким людям. Я купила подарки для учителей, Люка и мисс Санднес. Грандиозным событием сезона стала Рождественская кантата – музыкальное представление с участием детей и наставников, за которым последовало шикарное застолье. Мы принарядились и вели себя безукоризненно: ведь на нас смотрели не только наши спонсоры, но и потенциальные родители.

Рождественским утром наступил настоящий ажиотаж. Мы набросились на горы подарков, как ястребы на цыплят. Сабрина оказалась права: каждый получил то, что заказывал – и даже больше. Общества приемных родителей закупили недорогие вещи, в основном необходимые на каждый день, а самые ценные подарки предоставили спонсоры побогаче. Впрочем, считалось, что все это подарил «Санта», и кто что покупал, мы не знали. Дети с треском разрывали картонные коробки, заглядывали внутрь, швыряли их за спину и тут же принимались за следующий подарок. На полу выросли горы бумаги, картона и пенопласта. Когда неразвернутых пакетов уже не осталось, на лицах многих из нас отразилось разочарование – «и это все?». К концу дня добрую половину игрушек уже разобрали на части или сломали. Как я ни пыталась аккуратно отложить свои подарки в сторону, некоторые из них исчезли в море оберточной бумаги.

– Где моя Барби-француженка? – закричала я на весь зал.

– У Сабрины, – сказала Дафна.

– Я тоже заказывала такую! – заявила Сабрина.

– А вот и нет! – выкрикнула я.

Собрав в охапку часть своих подарков, я понесла их к себе, но, когда вернулась, Уилл и Лерой уже играли моим мячом для софтбола, изрядно его замазав. Глядя на них с отвращением, я подумала: ну почему я не живу в нормальной семье, где тихо-мирно празднуют Рождество, как в праздничных выпусках телесериалов?

Жить нормальной жизнью в условиях множества ограничений, действовавших в приюте, было совершенно невозможно. Когда в школе объявили конкурс на сбор пожертвований, я решила во что бы то ни стало выиграть один из призов. Но мисс Санднес нарушила мои планы по сбору пожертвований в нашем предместье.

– Мне очень жаль, это запрещено, – сказала она.

Тем же вечером на консультации у психолога я пожаловалась на дурацкие правила.

– Ты можешь рассказать о кампании работникам приюта, например, – предложила Мэри Фернандес.

Мистер Брюс сделал первый заказ и предложил помочь мне обойти остальных. Когда я вернулась в свой корпус, у меня уже было сто пятьдесят долларов – вполне достаточно для одного из самых ценных призов. Отдав конверт с наличными и чеками на хранение мисс Санднес, я отправилась переодеваться.

Когда я вышла из комнаты, на мисс Санднес лица не было.

– Эшли, ты забрала конверт с собой?

– Нет, положила на ваш стол. – Сердце бешено заколотилось. – Только не говорите, что он пропал!

– Боюсь, что так. А я только на минутку отлучилась.

К окончанию сбора пожертвований мой конверт с деньгами так и не нашелся. Я расстроилась, но не потому, что ничего не выиграла, а потому, что люди, давшие мне денег, ничего не получили взамен. Примерно через неделю кто-то увидел, как Дафна, которая пока еще жила в приюте, расплатилась в магазине двадцатидолларовой бумажкой. В конце концов Дафна призналась, что это она стащила конверт, и извинилась, но не очень-то искренне.

После этого я рвала и метала еще пару дней. Однажды на пути из спортзала Дафна попыталась поставить мне подножку. Я вскипела, и мой кулак сам собой угодил Дафне в левую бровь. Пусть наказывают как хотят, подумала я, плевать. Но, к моему удивлению, об инциденте никто даже не заикнулся.

Моей лучшей подругой стала Изабель – другая рыжеволосая девочка из моего класса. Она то и дело звала меня к себе в гости, но мне не разрешали – даже на день рождения. «Приютские» дети зачастую бывали неуравновешенны, поэтому их никуда одних не отпускали. Однако я прожужжала мисс Санднес все уши про Изабель, и наконец она сдалась.

Мама Изабель заметно нервничала: еще бы, ведь я «оттуда», значит, за мной нужен глаз да глаз. Усевшись вчетвером в гостиной, мы молча глядели друг на друга, пока Изабель не предложила:

– Давайте я покажу мой живой уголок?

В комнате пахло опилками, вдоль стен стояли клетки и емкости с прозрачными стенками. Изабель протянула мне пушистую морскую свинку, которую я гладила, пока не заметила прилипшие к шерсти мелкие, похожие на изюм, какашки. Я спешно отдала животное подруге. Мисс Санднес нужно было возвращаться на дежурство, так что мы уехали, пробыв в гостях всего около часа. Так я в первый – и последний – раз ездила из приюта в гости.

Оказавшись в «Доме для детей», я ожидала, что пробуду там всего пару месяцев, однако прошел год, а нас так никто и не усыновил. Другие дети уезжали в новые семьи, но некоторые возвращались, – видно, новая жизнь не заладилась. Я смирилась с тем, что останусь в приюте до совершеннолетия, – это лучше, чем жить у Шпицев или других нелюдей им под стать. Не стоит забегать вперед, решила я для себя, и постаралась забыть обо всех и вся.

 

Глава 9

Давай договоримся

В августе я пошла в пятый класс все той же начальной школы Дикенсон. Впервые в жизни я не была новенькой. Меня выбрали школьным патрульным по дорожной безопасности, и по настоянию моей учительницы, миссис Трожелло, я подала свою кандидатуру на пост президента школьного совета. Среди прочего мне предстояло обратиться с речью к учащимся в разных классах. Для этого я выпросила рулон фальцованной бумаги у мистера Ирвина. Когда подошел мой черед, я поднялась на кафедру и театрально развернула свиток. Белая бумажная простыня протянулась с пюпитра на сцену и скатилась на пол.

– Дорогой Санта, – начала читать я, – принеси мне, пожалуйста, новый велосипед, с пяток кукол Барби, магнитофон и… ой-ой!

С озабоченным видом я проглядела якобы бесконечный список, и на сцену волнами упало еще метра полтора бумаги.

– Кажется, это не моя речь, если только наш директор не решил надо мной подшутить!

Первоклашки покатились со смеху; я ожидала, что шутку оценят и в классах постарше.

Результаты объявили по громкоговорителю: «Новым президентом школьного совета стала Эшли Родс!»

Узнав об этом, мисс Санднес просияла от гордости, а к вечеру весть разнеслась по всему приюту. Ко мне то и дело подходили работники и поздравляли с победой.

Ни Сабрина, ни Дафна не сказали мне ни слова.

– Явилась, подлиза, – принялся дразнить меня Лерой, высовывая язык.

Хоть его оскорбления и задевали за живое, мнение учителей и одноклассников я ценила куда выше, чем детей из приюта.

Чужое внимание все еще было для меня как бальзам на раны. Как-то раз, сидя на уроке среди своих одаренных одноклассников, я начала икать. За соседними партами стали посмеиваться. Я нарочно задержала дыхание, отчего икоту и вовсе стало слышно на весь класс.

– Выпей воды и возвращайся, когда перестанешь икать, – сказала миссис Трожелло, а затем велела мне остаться после уроков.

– Эшли, я знаю, что ты живешь в приюте. Должно быть, в прошлом тебе пришлось нелегко, – начала учительница. Сейчас мне будут читать нотацию, что тяжелое детство не повод срывать урок, решила я. Однако она рассказала, что сама вышла из неблагополучной семьи и знает, каково бороться без поддержки близких. Напоследок миссис Трожелло протянула мне книгу.

– Ты похожа на Аню из Зеленых Мезонинов.

Начав читать, я поняла, что хотела сказать учительница. Люси Мод Монтгомери как будто про меня писала. Я также вспомнила Сиротку Энни, самую известную сироту из американских комиксов. Тогда я подумала: надо же, какое совпадение – эти девочки, как и я, рыжеволосые, улыбчивые, решительные, да еще и с именами на «А». Хотя, скорее всего, миссис Трожелло хотела сказать, что порой грустные истории – как ее собственная – заканчиваются счастливо.

Два раза в год, а то и чаще, в приюте устраивали пикники для усыновителей, с шумными играми, барбекю и хот-догами. Основная цель была показать товар – детей, которые никому не нужны. Некоторые «покупатели» вели себя сдержанно, другие обращались с нами по-компанейски, порой развязно. Один из таких даже ткнул в меня пальцем! Какая-то толстая тетка, погладив Люка по голове, обратилась к своему мужу:

– Какой пупсик, правда?

Затем, повернувшись к Люку, она пропела:

– Мы бы с радостью тебя усыновили!

– А меня скоро усыновят! – похвалился на обратном пути Люк.

Нас с Люком выбрали для интервью Христианскому телеканалу, который приехал снимать сюжет о приюте. Мы пришли в художественную студию, где уже сидела бойкая ведущая.

– О какой семье ты мечтаешь? – обратилась она ко мне.

– Мне многого не надо, – ответила я, – просто хочу, чтобы к нам хорошо относились, заботились… Просто семью.

Я надеялась, что угадала с ответом, но Люк корчил рожи, нарочито широко зевал и всячески лишал меня моих трех минут славы.

– А ты, Люк?

– Хочу жабу, бейсбольную перчатку и маму.

– Точно в таком порядке? – рассмеялась ведущая. – Эти дети молят о семье, и я молюсь вместе с ними: не оставьте их, если Бог вошел в ваше сердце.

Шли дни, нами никто не интересовался, и я совсем пала духом. Приближался мой день рождения, но и он не обещал ничего особенного: все тот же корпус, торт, подарки для виду, потом встреча с Мерритами в конференц-зале. Всю жизнь мечтала.

– Поздравляю с днем рождения! – сказала Мэри Фернандес, зайдя за мной в корпус.

Я сидела за столом, не отрывая взгляда от гирлянды, которую мастерила ко Дню благодарения.

– Нашли с чем поздравлять, – буркнула я.

– Детей стошнило после торта, – поспешила извиниться за мою грубость мисс Санднес.

Но у Мэри Фернандес были новости похуже.

– Мне очень жаль, что у тебя неудачный день и что Мерриты не смогут приехать.

– Очень надо.

– Эшли, – тихо сказала Мэри Фернандес, – Мэтью Меррита сбила машина.

Гирлянда со стуком упала на пол.

– Он жив?

– К счастью, его жизнь вне опасности. Мерриты приглашают тебя отпраздновать день рождения в больничной палате.

Брюс Весловски, наш семейный психолог, отвез меня и Люка в клиническую больницу Тампы.

– С днем рождения! – пропела миссис Меррит.

– Привет! – помахал с кровати Мэтью. – Спасибо, что согласилась отпраздновать у меня.

Мэри Миллер протянула подарки. На этот раз Мерриты подарили мне туалетный набор, в котором среди прочего были расческа и щетка для волос с посеребренной ручкой, а также поворотное зеркальце. Такие изысканные вещи нравились мне куда больше, чем игрушки. И все-таки, помнится, я никак не могла свыкнуться с больничным запахом, которым пропитался праздничный торт.

И с чего я взяла, что этот день рождения будет чем-то отличаться от предыдущих! Даже когда два года назад миссис Чавес затеяла торжество в мою честь, Амелия напялила мою кофточку, подаренную мамой, и праздник был испорчен. Десятый день рождения испоганил Люк, задув мои свечи и обслюнявив торт. Вот и в этом году веселья как не бывало. Хорошо еще, что братец на время от меня отлип, заинтересовавшись Мэтью и его ногой в гипсе. В общем, праздник в очередной раз сдулся.

* * *

Вскоре Люка перевели в Лайкс-коттедж – и, как оказалось, поспешили. Хотя Люку было почти девять, он все еще бегал за мной по пятам. Если я не обращала на него внимания, он дергал меня за руку или за волосы. Я любила брата, но его настырность выводила меня из себя, и я всеми способами его избегала.

Чего я избежать не могла, так это безотчетной тоски по маме. Когда я бывала занята, мне удавалось не поддаваться, напоминая себе, что это такая же дурная привычка, как грызть ногти. Но, оставаясь в одиночестве, я погружалась в мысли о том, где сейчас мама и почему она меня оставила. Хуже всего было по ночам, когда не давали уснуть крики Сабрины. Мэри Миллер рассказала, что маму лишили родительских прав, но разве какие-то бумажки могли остановить маму, которая всегда возвращалась ко мне, даже когда органы опеки пытались отменить наши свидания?

Я верила, что она скучает по мне не меньше, чем я – по ней. Временами мне так сильно хотелось прижаться к маме, что я была не в силах этому противиться, и слезы текли рекой. Если меня видели в слезах и принимались расспрашивать, я упорно отмалчивалась, не желая объяснять свои чувства ни мисс Санднес, ни Мэри Фернандес, ни мистеру Брюсу. Все равно слова были не в силах вернуть мне маму.

Во многих отношениях «Дом для детей» был куда лучше любой приемной семьи на моей памяти. Я могла спать спокойно, зная, что отсюда меня никуда не отошлют без предупреждения и что я могу жить здесь сколько захочу. Лучше уж я останусь с мисс Санднес, мистером Тодом, мистером Ирвином и друзьями, а то как бы очередные «благодетели» снова не вышвырнули меня за порог, устав со мной возиться. И вообще: мне была нужна только моя мама, и никто не смог бы занять ее место.

В приюте решили подготовить для потенциальных усыновителей альбомы с профессиональными фотографиями «лишенцев» – это унизительное прозвище носили все, кто был лишен родительской опеки. Для этих целей в приют пригласили фотографа.

Мистер Ирвин очень удивился, увидев меня лежащей на кровати лицом к стене.

– Эй, Эшли-Долгоножка! – Он прозвал меня так потому, что я стремительно вырастала из своей обуви. – Что с тобой?

– Очень мне нужен ваш дурацкий альбом!..

– Эти чудные веснушки обязательно нужно показать твоей будущей семье!

– Я ненавижу веснушки, и никакая семья мне не нужна!

– Надо же, жаль. А я думал, тебе нравятся конкурсы.

Я насторожилась: на днях я как раз выиграла третье место в конкурсе на лучший плакат, и призом была поездка на автогонки.

– Какой конкурс?

– В фотостудии проводят конкурс на лучший рисунок для обложки альбома.

– Ладно, так уж и быть, – сказала я.

– Вот и умница, – широко улыбнулся он.

В ожидании своей очереди я нарисовала картинку: слева – трехэтажный особняк и мужчина в строгом костюме под руку с дамой в вечернем платье и сережках, справа – мужчина в шортах и футболке в обнимку с женщиной в блузке и юбке до колена на пороге одноэтажного домика. Внизу картинки было такое стихотворение:

Картинка вышла просто загляденье, но мне так никто и не сообщил, выиграла я конкурс или нет.

На Пасху мы отправились в гости к одному из спонсоров. По всей лужайке у шикарного особняка на берегу залива были спрятаны пасхальные яйца, и мы принялись их собирать. В каждом пластиковом яйце лежали пять долларов! Прошло каких-то десять минут, и наши сбережения за целый год померкли перед теперешним богатством. На обратном пути я высунулась в открытое окно фургона и прокричала: «Налетай! Детей раздают!» Мой оригинальный метод оказался таким же эффективным, как и все остальные.

На некоторые мероприятия приглашались не только нынешние, но и бывшие воспитанники приюта с их новыми семьями. Мы подозревали, что среди взрослой части публики находились и «покупатели». Одним из таких громких событий были летние спортивные соревнования за приз Мерфи. Пока мы выстраивались у флагштока, давали Клятву верности и пели патриотические песни, я то и дело косилась на толпу: не присматривается ли кто-нибудь ко мне? В рядах зрителей раздался смех: это Люк протиснулся вперед и принялся передразнивать хор.

– Какой милашка! – с восторгом обратилась к мужу экспансивная дамочка в узких брюках.

– Ежегодно мы проводим конкурс на лучшее сочинение, – объявил ведущий. – В этом году победителем стала Эшли Родс, гордость Лайкс-коттеджа.

Поднявшись на кафедру, я стала зачитывать свое сочинение в стихах.

И снова раздался неуместный смех – Люк опять кривлялся. Мне хотелось его задушить. Я худо-бедно добралась до конца и сорвала оглушительные аплодисменты. Когда официальная часть осталась позади, воспитатели не могли мной нахвалиться, но «покупатели» бегали стайками за моим растрепанным братцем, что меня окончательно вывело из себя.

Во время первого пикника для усыновителей Люк забрался на дерево и наотрез отказался спускаться. Я притворилась, будто первый раз его вижу, и уехала назад с первым же микроавтобусом. Узнав про июльский пикник, я сказала мисс Санднес, что не пойду.

– Почему, котик? – спросила она.

– Это смахивает на торговлю живым товаром, вот почему! – Мисс Санднес молчала. – Такое ощущение, что, как только мы уедем, начнутся торги!

Утром в день пикника мисс Санднес зашла ко мне в комнату, держа в руках мой любимый наряд.

– Этот цвет тебе очень к лицу, – сказала она.

– Я никуда не поеду, – буркнула я и отвернулась.

Наставница молча протянула мне бирюзовую футболку и белые шорты. Не проронив ни слова, я оделась и, порывшись в шкатулке с украшениями, нацепила все свои бусы и браслеты. Мисс Санднес отвела меня к микроавтобусу.

Над Роулет-парк высоко стояло раскаленное июльское солнце. От жары мне стало дурно, и я направилась в затененную беседку. Навстречу шла девчушка с розовым шариком на веревочке. Он проплыл прямо у меня перед носом, и я раздраженно ударила по нему. Проходившие мимо родители вытаращились на меня, как на дурочку.

– Эй, посмотрите! – закричал Люк. Его мороженое почти растаяло, и тоненькой струйкой, стекавшей на землю, он пытался что-то нарисовать в пыли, но только сам измазался. Наверное, меня никогда не удочерят, потому что ко мне в довесок прилагается Люк.

– Привет, – послышалось из-за спины. – Хочешь попить?

Я оглядела пару, стоявшую рядом: на них были одинаковые шорты цвета хаки и одинаковые рубашки-поло со вздернутым кверху воротником. Джесс и Лес, прочла я на именных карточках, приколотых сбоку. Мы с Джесс оказались в очереди за колой, а через минуту к нам подвели Люка.

Пока Лес ходил за хот-догами, Джесс вытащила влажные салфетки.

– Эшли, перед едой надо вытирать руки.

Ко мне повернулась стоящая впереди женщина. На ее карточке было написано имя – Гэй.

– Красивые бусы, – сказала она.

Из вежливости я изобразила подобие улыбки. Джесс снова завладела моим вниманием и повела меня к столику.

После обеда нас хотели познакомить с кем-то еще, но Люк, воспользовавшись заминкой, дернул к бейсбольной площадке. Кто-то бросился за ним вдогонку. Тем временем подсевшая ко мне дама задавала набившие оскомину вопросы: в каком я классе и какой мой любимый цвет.

– Мы увозим Люка назад в приют, – сказал мне мистер Тодд. – Поедешь с нами?

– Конечно. – Меня уже тошнило от потенциальных родителей, которые подходили поболтать, а потом сбегали в поисках более привлекательных и юных экземпляров.

– Смотрите, сколько у меня всего! – похвалилась я сумочкой с подарками.

Люк схватил ее своими ручищами, шов разошелся, и содержимое посыпалось на землю.

– Помочь? – предложил проходивший мимо незнакомец, приветливо поглядев на меня.

– Я столько всего выиграла, что мне одной не унести! – снова похвасталась я.

– Погоди-ка, – и он помог мне переложить мои безделушки в большой пакет из-под раздаточных материалов.

«Фил» – прочла я на его именной карточке. Незнакомец отнес пакет в микроавтобус. Соцработник, решила я и забыла о нем, как только уехала с ярмарки детей.

В моей жизни начались тревожные перемены. Мне наконец-то удалили кисту на спине размером с яйцо, из-за которой Уилл дразнил меня «горбуном». Еще мне предстояло перейти в среднюю школу и обрести статус мелкой шестиклашки. Но это все можно было бы пережить, если бы не подлинная катастрофа: мисс Санднес уезжала на учебу! Что ж, сказала я себе, она мне не родная, так какая разница. И я переключилась на мысли о том, где сейчас мама и как с ней связаться. Мое местонахождение держали в тайне, но она могла быть рядом и ждать меня. Тогда же мне стали сниться кошмары: крики из темноты, женские вопли, злодеи с окровавленными руками. Не в силах уснуть, я наливала себе воды, шла в фойе и усаживалась рядом с охранником, коротая время. Однако в приюте все тайное становилось явным. Любые изменения в нашем поведении заносились в специальный журнал. Однажды я рассказала про кошмары одному из охранников, и на следующий же день Мэри Фернандес принялась меня о них расспрашивать. Пришлось выкручиваться – я опасалась, как бы она не посчитала мою тоску по маме причиной кошмаров, – и на будущее я зареклась откровенничать.

Незадолго до начала учебного года весь приют, включая наставников и психологов, снова поехал в тот же детский лагерь на берегу озера, что и год назад. По озеру можно было кататься на огромных надувных кругах и водных лыжах, ловить рыбу, в лагере был бассейн и множество кружков, даже кружок по стрельбе из лука и пневматики.

Как-то вечером к бассейну подошел мужчина с видеокамерой.

– Эй, оператор, смотрите! – крикнула я и бултыхнулась в воду. Вынырнув, я оглянулась на него: – Засняли?

– Конечно, – ответил человек с видеокамерой, и его лицо показалось мне знакомым.

– А что вы снимаете? – наперебой загалдели дети.

– Фильм про лагерь, – ответил он.

Скоро я забыла о нем: вечером мы играли в «Захват флага», и я не могла дождаться, когда поведу команду вперед. Перед сном мы расселись вокруг костра, распевали песни, жарили маршмеллоу, и я подумала: вот так живут нормальные дети. Пожалуй, на нашу долю выпало больше походов в неотложку – один из мальчиков умудрился засунуть в ухо патрон от пневматического ружья, – но в вековом лесу на берегу зеркального озера мы становились почти нормальными. А лучше всего было то, что у меня не оставалось времени беспокоиться о маме и об отъезде мисс Санднес.

Кисту удалили, когда я вернулась из лагеря. Хирург не рассчитал дозу анестезии, и ее действие закончилось в разгаре операции. Потом мне не вовремя сняли швы, из-за чего края раны разошлись, и шрам оказался еще уродливее, чем киста. Уилл переименовал меня из «горбуна» в «плечо со шрамом». Однако в свете грядущего отъезда мисс Санднес все это казалось ерундой.

На прощание мы подарили мисс Санднес самодельные открытки. Сабрина крепко вцепилась в ее руку, на другой руке повисли Уилл и Сэм. Издали я наблюдала, как мисс Санднес тщетно пытается высвободиться.

– Мне пора. – Обернувшись ко мне, она грустно улыбнулась. – Я вернусь сюда на стажировку, не в Китай же я собралась, в конце концов.

У меня в груди что-то оборвалось, и я часто-часто задышала, будто со мной случился сердечный приступ.

– Не отпустим! – завопил Сэм.

Лерой выбежал на улицу и запрыгнул на капот машины мисс Санднес, а сама она обернулась ко мне, не в силах шагу ступить. Уилл и Сэм бросили ее руку и выбежали за Лероем. Наконец мисс Санднес удалось отцепить от себя Сабрину, и она тоже помчалась к машине.

Мисс Санднес подошла ко мне. В ее глазах стояли слезы.

– Эшли, я буду скучать, – сказала она.

Я не выдержала, бросилась к ней и впервые крепко-прекрепко обняла ее.

– Эшли… – чувствовалось, что у нее ком в горле, – у тебя все будет хорошо. Я точно знаю.

– Все хорошее – это ты.

Я отпрянула и вылетела на улицу. Сэм, Уилл и Сабрина лежали под колесами машины. Лерой вцепился в капот. Расставив руки, я заслонила собой дверь водителя и зарыдала:

– Не уезжай!

В конце концов нас отлепили от машины, мисс Санднес села за руль, убедилась, что путь свободен, и уехала, даже не помахав на прощанье.

Она знала то, чего не знала я: мне нашли семью.

Во время ужина ко мне подошел мистер Тодд и попросил выйти в коридор.

– Я ничего такого не сделала, – поспешила сказать я в ответ на его строгий взгляд.

– Не переживай, – успокоил он, – мисс Бет хочет спросить тебя кое о чем.

Он провел меня в ее кабинет, однако уходить не стал, а прислонился к двери.

– Эшли, – осторожно начала разговор мисс Бет, – как ты смотришь на то, если вас с Люком усыновят разные семьи, которые живут по соседству?

– Вам виднее. – Я сглотнула ком в горле. – У м-меня будет семья?

– Мы хотели узнать твое мнение и, если что, рассмотреть другие варианты.

По выражению ее лица я догадалась, что речь шла о чем-то вполне конкретном, но постеснялась расспрашивать дальше.

В столовой мистер Ирвин протянул мне тарелку. Я отмахнулась.

– Не будешь? – переспросил он.

– Что-то не хочется, – ответила я, борясь с подступившей тошнотой.

– Понятно, – сказал мистер Ирвин и подмигнул мне: то ли он что-то такое знает, то ли всего лишь имел в виду, что пропустить ужин – не преступление.

Наутро мне сообщили, что сегодня меня поведут к зубному врачу. В комнату вошла мисс Шарон Уильямс, моя новая наставница.

– Пойдем? – спросила она.

– Только зубы почищу.

– Зачем?

– Мы же идем к зубному.

– Сначала надо зайти к мисс Бет, – заметно смутившись, сказала мисс Шарон.

– Привет, Эшли, – поздоровалась мисс Бет и протянула мне книгу в синей обложке с позолоченным обрезом.

– Открывай, не бойся, – ободрила меня мисс Шарон, не меньше меня сгорая от любопытства.

На обложке золотыми буквами было выведено: «Альбом». Форзац занимала фотография двухэтажного дома. «Семейные фотографии Кортеров», – прочла я на следующей странице.

– Ты видела их на последнем пикнике для усыновителей? – спросила мисс Шарон.

– Нет.

– А они тебя видели. И еще снимали кино про летний лагерь.

Так это оператор собирается меня удочерить? Интересно, когда он решил удочерить меня, до или после встречи у бассейна… А может… Я уставилась на общую фотографию. Старший сын был в мантии и квадратной шапочке с кисточкой; младший сын и отец семейства – в галстуках, а женщина – в полосатом костюме и широкополой шляпе. Они держались так, словно палку проглотили, и делано улыбались в камеру. Их чужие лица расплылись у меня перед глазами.

– Можно взять альбом с собой? – спросила я, сморгнув.

– Разумеется, Эшли. Он твой, – улыбнулась мисс Бет.

Мы с мисс Шарон пересекли двор, напрочь забыв про визит к врачу. Войдя в общую комнату, где остальные смотрели телевизор, я объявила:

– Мне нашли семью, – и швырнула альбом на стол.

Уилл тут же схватил его.

– Ух ты! – выдохнул он. – Улетный катер! А пристань!

– Зацени елку! Почти под потолок! – присоединился к нему Сэм.

– К чему здесь фотография стола с едой? – поморщилась Сабрина.

Я сгребла альбом и пролистала его от корки до корки. В конце лежало адресованное мне письмо: «Мы семья Кортеров. Фил и Гэй познакомились в 1968 году в Нью-Йорке, когда вместе снимали фильмы для детей. Мы влюбились друг в друга практически с первого взгляда. В том же году мы поженились и с тех пор не расставались. У нас очень счастливая семья. Мы все еще снимаем кино и семейные фильмы о детях. Когда мы ездим в командировки, то чаще всего берем детей с собой…»

В комнату один за другим вошли еще несколько человек.

– Эшли удочеряют! – прокричал Уилл.

– Меня тоже! – вбегая, завопил Люк, размахивая альбомом.

Я пролистала альбом Хадсонов. Они были младше Кортеров и больше соответствовали моим ожиданиям. Кроме того, у Хадсонов жили собаки, а это, на мой взгляд, куда лучше, чем коты – у Кортеров их было пять. Зато с первого взгляда меня покорил дом Кортеров. Правда, каменные львы не охраняли главный вход, но в целом дом был точь-в-точь как замок из моих фантазий.

Я ушла в комнату, чтобы спокойно дочитать письмо. У Кортеров было двое сыновей: старшему, Блейку, исполнилось двадцать три года, и он закончил колледж; Джошу, пока еще студенту, было двадцать. Гэй писала книги – и сейчас заканчивала восьмую, – а Филипп снимал кино. И Гэй, и Фил были летчиками-любителями. Я терялась в догадках, что они за люди и почему захотели меня удочерить.

Далее шел подробный рассказ об их котах (один был без ноги). Клички у них были – чуднее не придумаешь.

«Наш дом стоит на берегу реки Кристал-ривер. Зимой сюда приплывают ламантины, а порой к самой пристани подплывают дельфины. Вокруг живет много птиц, в реке водится рыба, а пару раз мы встречали целое семейство бобров. Ночью, если снимать со вспышкой, можно сфотографировать аллигаторов. Также по соседству бродят еноты, опоссумы и броненосцы, иногда можно повстречать даже кабана! Мы уже не говорим про разных лягушек, жаб и жуков!» Все это невероятно понравилось бы Люку. Он обожал кошек, а аллигаторы привели бы его в телячий восторг. Но мне до них не было никакого дела.

Я снова принялась листать фотографии. Внимательно рассмотрела покрывало с «индийскими огурцами», декоративную плитку у бассейна, прихотливо изогнутый диван в гостиной, внушительных размеров катер, цветочные горшки над кухонной мойкой. Я представила, как буду ходить по комнатам, спокойно спать в огромной постели, гулять по молу, высматривая ламантинов… Интересно, разрешат ли мне приглашать друзей на вечеринку у бассейна или на ночь.

Письмо заканчивалось так: «У нас очень счастливая и дружная семья. Мы всегда помогаем друг другу и заботимся, чтобы всем было хорошо. Фил и Гэй занимаются домашним хозяйством по очереди, а если предстоит что-то трудное, мы принимаемся за дело сообща, чтобы поскорее с ним покончить и отдохнуть. Нашей нерастраченной любви хватит еще на нескольких детей. Мы верим, что счастье возможно, если заботишься о близких».

Все это звучало не очень искренне, надуманно, потому что по их фотографиям не скажешь, что они безоглядно счастливы и беззаботны. Я в жизни не встречала ни летчиков-любителей, ни писателей и не знала, какие они вообще бывают, однако прикинула, что с ними у меня будет больше перспектив. Но кто же они: добродушные чудаки, как в комедийных сериалах, или приятные в общении психопаты, у которых за закрытыми дверями может и крышу сорвать? Так или иначе, глупо упускать такую возможность. С Люком или без Люка, а предложение было выгодным: меня окружат вниманием и разными новыми вещицами, а хуже, чем раньше, там просто не может быть. Кроме того, я в любой момент смогу вернуться в «Дом». Другие же возвращались – даже после усыновления.

– Приехали! Приехали! – закричал Люк. Он сидел на посту у окна с рассвета.

Обе семьи поочередно вышли из микроавтобуса. Все четверо были в футболках, шортах и сандалиях. Представившись, Хадсоны увели Люка за дальний столик для пикника, поближе к парковке. Сотрудники устроились чуть поодаль, чтобы не привлекать к себе внимания.

Гэй и Фил молча уселись на скамью по обе стороны от меня. Я съежилась в комок, чтобы их не касаться, и рассматривала сдутый воздушный шарик, запутавшийся в ветках.

Наконец Фил нарушил долгое молчание:

– Может, ты хочешь о чем-нибудь нас спросить?

– Где вы купили эти бусы? – спросила я у Гэй, не глядя на нее.

– В штате Мэн. Это ручная работа, – сказала Гэй, снимая бусы через голову и протягивая их мне. Стеклянные пустотелые бусины переливались на солнце.

– В котором часу мне нужно будет ложиться спать? – спросила я, перебирая в руках матовые стеклянные листья, нанизанные вперемешку с фигурками птиц и рыб.

– Смотря когда вставать в школу.

– Сколько у меня будет денег на карманные расходы?

– Когда наши дети учились в школе, мы выдавали им по пять долларов в неделю, – ответил Фил.

– Поесть не хотите? – сменила тему Гэй.

Фил принес сумку-холодильник, битком набитый бутылками с колой и соком, нарезанным сыром и соленым печеньем, сверху лежала банка с арахисовым маслом и еще одна – с мармеладом.

Я надела бусы себе на шею.

– Откуда вы узнали, что я люблю сыр?

– Мышка рассказала, – ответила Гэй.

Острить пытается, подумала я. За столиком неподалеку сидела мисс Санднес. Она приехала на один день поддержать меня.

– То есть мисс Санднес?

– Вообще-то, твоя представительница, – сказала Гэй.

Печенье оказалось безвкусным, а сок – слишком сладким.

– Хотите, я вам комнату свою покажу? – Я повела их к корпусу.

– Усыновите и меня, а? – прокричал Уилл, когда мы проходили мимо общей комнаты.

– Вот здесь я живу, – сказала я, – но мужчинам сюда нельзя.

– Сегодня можно, – вставила мисс Санднес, которая зашла вслед за нами.

– Можете достать? – попросила я, указывая на верхнюю полку, где пылилась коробка из магазина «Тиффани». Фил взял ее с полки и протянул мне. – Эту шкатулку подарила мне мама.

– Очень красивая, – кивнула Гэй. – Должно быть, твоя мама тебя очень любила.

Я с такой силой намотала ее бусы на палец, что нитка готова была разорваться.

Мисс Санднес многозначительно прокашлялась.

– Мы, пожалуй, пойдем, – сказал Фил. – Если ты не против, мы приедем в понедельник.

– Приезжайте, – ответила я.

На улице Люк прощался с Хадсонами.

– Пока, мам. Пока, пап, – сказал он, обнимая их по очереди.

Кортеры стояли, точно окаменев. Мы направились к парковке, я шла немного в стороне. Фил открыл двери машины перед Гэй. Она замялась и помахала на прощанье.

– Подождите! – вдруг вспомнила я. – А ваши бусы?

– Не хочешь их поносить? – спросила она.

– А если разобьются?

– Люди важнее вещей.

Когда они вернулись в понедельник, я не могла посмотреть Гэй в глаза.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Я случайно разбила бусы, – выпалила я, затем призналась, что надела их в школу. – Всем хотелось их потрогать, и я решила спрятать их в портфель, а они там раскололись.

– Я сама виновата, – ответила Гэй. – Они все-таки слишком хрупкие.

– Так вы на меня не злитесь?

– Конечно, нет! – заверила она, хотя не очень убедительно.

Мы разрезали пиццу, но я к ней даже не прикоснулась.

– Вы давно меня нашли?

– Полгода назад, – сказал Фил.

– А раньше вы меня видели?

– Частенько, – рассмеялся Фил.

Когда они наперебой принялись рассказывать о своих визитах в «Дом для детей», я чуть рот не раскрыла от удивления. Оказывается, они слышали мою речь на спортивных соревнованиях и месяцами раньше видели меня на сцене. Я помнила, конечно, как Фил снимал на видео мои прыжки в бассейн, но с изумлением узнала, что Гэй аплодировала мне на шоу талантов. Все это время они присматривались ко мне, а я и не подозревала.

Следующим шагом стал визит к Кортерам. Мисс Бет Лорд и мисс Шарон Амброз отвезли нас с Люком в округ Ситрэс. Сначала мы спустились в зеленую долину, где жили Хадсоны, и высадили там Люка с мисс Шарон, а затем мы с мисс Бет проехали еще десять миль до самой Кристал-ривер.

– Привет! – поздоровался Фил, открыв входную дверь со стеклянной вставкой. Я прошла мимо него и прямо по коридору, не обращая внимания на Гэй, туда, где на двери виднелась табличка: «Комната Эшли». Осмотревшись, я вернулась к машине, взяла коробку с моими сокровищами и водрузила ее на полку в своей комнате. Затем втащила в комнату мешок с мягкими игрушками.

– Переселяешься? – спросил Фил, выдавив из себя смешок.

– Просто кладу мои вещи в надежное место.

– Ну… хорошо… – хмыкнула Гэй, переглянувшись с Филом и мисс Бет.

– Есть хочешь? – спросила Гэй. В желудке у меня бурлило, так что в ответ я лишь пожала плечами. – Макароны любишь?

– Угу.

Фил показал, как пройти в кухню.

– Готовила когда-нибудь тесто для макарон? – Я отрицательно покачала головой. – Что сделаем: тоненькие спагетти или феттучини?

«Феттучини» звучало более изысканно, хотя я даже не догадывалась, в чем отличие. Мы с Филом отмерили муки и воды, вбили яйца в чашу кухонного комбайна, затем развесили готовые изделия на вертушке, которую Фил смастерил сам.

Тем временем Гэй нарезала лук и помидоры.

– Я могу приготовить любой соус. Какой ты любишь: белый или красный? – Я не ответила. Гэй продолжала: – А можно и просто так, с маслом…

– Томатная паста у вас есть?

– Сейчас поищу.

Гэй вышла из соседней комнатки, держа в руках баночку.

– Вообще-то это соус для пиццы, – извиняющимся тоном обратилась она к мисс Бет и принялась выкладывать пасту на сковородку.

– Не надо разогревать.

Гэй удивленно приподняла брови, но все же позволила мне полить макароны соусом прямо из банки. Хорошенько размешав, я попробовала феттучини. Они показались мне твердоватыми. Когда Фил заметил, что я почти не притронулась к еде, я стала оправдываться:

– Я ем только то, к чему привыкла.

– Ты расскажешь нам, какая еда тебе по вкусу, а там, глядишь, и попробуешь что-нибудь новенькое. – Он широко улыбнулся. – Суши, например.

– Это что такое?

– Сырая рыба.

Он же пошутил, да? Повисла неловкая пауза. Я принужденно рассмеялась. Они тоже. Во что я ввязалась?

Прошло несколько дней, и мы с Гэй отправились за покупками. В день ее рождения мы собрались в театр на «Призрак оперы», и она хотела подобрать мне вечернее платье.

Гэй приглянулось сиреневое, с кружевным воротничком и рукавами-фонариками.

– Оставьте это для малолеток, – бросила я, направляясь к вешалке с легкими платьями на бретельках. Я выбрала бирюзовое с глубоким вырезом. Гэй неодобрительно покачала головой.

– Но мне идут голубые оттенки, а сиреневый я терпеть не могу.

– Дело не в цвете, – уклончиво сказала Гэй.

Наконец мы выбрали два платья, при виде которых меня не тошнило, а купленные «в нагрузку» короткий комбинезон, полосатые футболки и джинсы с нашивками привели меня в полный восторг.

– Ну вот, теперь давай все это примерим, – предложила Гэй.

Я наотрез отказалась идти в примерочную.

– Как же ты узнаешь, что одежда тебе впору? – удивилась Гэй.

– Раньше мне покупала одежду мисс Санднес. То, что не подошло, она возвращала.

– Эшли, я живу в двух часах езды отсюда. Придется примерить сейчас. – Гэй была явно раздражена. – Не обязательно заходить туда со мной. Просто покажешь, какие вещи тебе подошли.

Я пулей вылетела из магазина, не желая признаваться, что никогда прежде не ходила в примерочную.

– Перекусим? – предложила Гэй, поравнявшись со мной.

Мы съели на двоих большой крендель с корицей, запивая его лимонадом. От сахарной пудры я закашлялась, а лимонад оказался кислятиной.

На следующий раз мне разрешили поехать к Кортерам без сопровождения, однако вечером я должна была вернуться в приют. Мне до последнего момента не верилось, что за мной приедут, но Фил прибыл точно вовремя. Мы катались на катере и купались в бассейне. Фил превосходно готовил горячие бутерброды с сыром.

На стенах висели семейные фотографии. На некоторых снимках Фил сидел за штурвалом спортивного самолета. Возможно, как-нибудь он возьмет меня в полет.

Вечером по дороге в приют Гэй без конца болтала про моих ровесниц, живущих по соседству.

– Вы подружитесь, вот увидишь. Они милые.

Ага, милые, как же, подумала я; ты совсем меня не знаешь. А вслух сказала:

– В приемных семьях, где я жила, не все были такие милые.

Гэй с пониманием кивнула.

– Я говорила тебе, что я тоже представляю интересы детей в суде, как Мэри Миллер? Так что я разного повидала в приемных семьях.

– Не больше моего.

– Расскажешь?

Выслушав мой рассказ о наиболее изощренных наказаниях, бывших в ходу у Шпицев, Гэй, вместо того чтобы громко возмущаться, спокойно сказала:

– Похоже, все это тебя ожесточило.

– Еще как! – И я рассказала ей про угощения острым соусом. За два часа, пока мы добирались до приюта, она узнала обо мне больше, чем Мэри Фернандес за два года.

Наконец мне разрешили впервые переночевать у будущих родителей. Меня отвезла мисс Санднес, которая теперь проходила практику в приютском отделении психотерапии. Мы въехали на подъездную дорожку, ведущую к дому Кортеров, и я спросила:

– Можно я останусь до вечера, а потом уеду с вами обратно?

– Эшли, все будет хорошо, – ласково ответила мисс Санднес. – Вот, возьми.

Она достала лежащую на заднем сиденье футболку с логотипом своего колледжа и протянула мне.

Я вывернула ее наизнанку и так проходила весь день. Наутро мне уже не терпелось вернуться в приют, хотя стоило на полчаса окунуться в шумную суматоху Лайкс-коттеджа, как мне тут же захотелось назад к Кортерам.

На день рождения Гэй я надела черное бархатное платье с белыми полосами по бокам, которое выбрала мисс Санднес. Именинница тоже была в черно-белом наряде. В ресторане, который находился в центре культуры и искусств Тампы, меня начало мутить от витавших в воздухе запахов еды, и я только пожевала немного хлеба.

– Может, хотя бы с маслом? – предложила Гэй.

Я поморщилась.

– А сладкое? – спросил Фил, указывая на витрину с пирожными и десертами.

– Я не сладкоежка.

Из ресторана мы отправились в зал – смотреть представление. Я украдкой взглянула на своих сопровождающих. Неужели этот лысеющий мужчина и эта строгая женщина в самом деле станут моей семьей?

 

Глава 10

Долгое испытание

Без мисс Санднес жить в приюте стало невмоготу. Мои успехи в школе никого не интересовали, и шестой класс я закончила из рук вон плохо.

– Когда я уже перееду? – спросила я у мисс Бет Лорд.

– График посещений нарушать нельзя, – ответила она и с лукавой улыбкой добавила: – Я тебя обрадую: судья подписал разрешение, и ты поедешь с Кортерами в Новую Англию.

Познакомиться с новыми братьями, конечно, было бы неплохо, но ведь придется столько времени провести наедине с Кортерами! Я переживала еще и потому, что они снова начнут кормить меня непонятной едой.

Очутившись у общего выхода на посадку в городском аэропорту, я сильно удивилась.

– А я думала, мы полетим на вашем самолете.

– У нас его уже нет, – вздохнул Фил.

– В двух словах не расскажешь, – протянула Гэй.

– Он, что, разбился?

– Вообще-то да, – ответил Фил. – Твое счастье.

Я никогда не могла угадать, что Кортеры скажут, и боялась, что сейчас они отделаются какими-то общими фразами, дав понять, что я им чужая.

Гэй извлекла из сумочки стопку фотографий. Быстро перебрав самые свежие снимки – на доброй половине которых была я, – она вытащила фотографию стоящего в поле самолета с разбитым крылом и смятым пропеллером.

– Мы летели в Принстон на выпускной Блейка, – начала Гэй. – Джош как раз окончил первый курс в Хэмпширском колледже и собирался на практику в одну из киномонтажных студий Нью-Йорка. Мы погрузились в самолет и полетели на север. Погода стояла шикарная, на небе – ни облачка, и настроение у нас было отличное.

Голос ее задрожал, и дальше продолжал Фил:

– Над Чесапикским заливом я решил не связываться с вечно занятыми филадельфийскими диспетчерами, сбавил высоту и взял курс на Трентон.

На секунду оба замолчали.

– Раздался громкий хлопок. – Гэй, плотно сжав губы, неотрывно смотрела, как на посадку заходит очередной самолет.

– Что это было? – спросила я.

– Отказ двигателя. – Фил помедлил. – Мы стали искать ближайшую полосу для посадки.

– А я схватила микрофон и сообщила в Трентон, что у нас авария.

– В пяти милях от нас было поле, – продолжал Фил. – Среди деревьев Джош приметил что-то похожее на посадочную полосу, поросшую травой, но без двигателя мы не могли ее достичь.

– И тут посреди плотной стены деревьев мелькнула пашня. Джош увидел ее и сказал: «Пап, другого выхода нет», – закончила Гэй.

– М-да, – пробормотал Фил.

– Я выглянула в иллюминатор. Земля неслась прямо на нас, с буграми и холмами, как волны в океане. – Гэй сделала волнообразное движение рукой. – На другом краю пашни начинался лес. Я молилась, чтобы мы со всей скорости не врезались в сосны. Справа стояла выкрашенная в красный конюшня. Фил налег на штурвал, чтобы не задеть ее, но на нашем пути встал забор.

Гэй и Фил смотрели друг другу в глаза.

– Я оставалась на связи. «Приземляемся… трясет… впереди забор».

– Правое крыло с силой ударилось о железный столб, и самолет отбросило в сторону, – пояснил Фил. – Он закружился по полю, поднимая за собой тучи пыли, а потом встал как вкопанный.

– Вы руки-ноги не поломали? – спросила я, глядя на них по-другому: не как на плоские фигуры, а как на живых людей из плоти и крови, которые чуть не погибли задолго до нашего знакомства.

– Нет, нам повезло. – Голос у Гэй все еще подрагивал: она будто заново пережила кошмар. – Мы с Филом выбежали из кабины. Когда самолет занесло, задняя дверь распахнулась настежь, и если бы не ремень безопасности, Джош наверняка выпал бы. Мы ринулись прочь от самолета. Фил заметил, что из пробитого бака капает горючее, и прокричал: «Назад!»

– Самолет взорвался, да?

– Нет. Горючее быстро ушло в землю, самолет так и остался стоять, – сказала Гэй, показывая на фотографию.

– Мы сразу проверили, не ранен ли кто. Джош оцарапался о пряжку ремня безопасности, в остальном все остались целы, – добавил Фил.

– А потом… – промолвила Гэй, взглянув на Фила, затем на меня. Она улыбнулась, и я впервые увидела ее такой раскованной. – Потом Фил обнял меня за плечи и сказал: «Я думаю, мы выжили, потому что нам предстоит кое-что важное».

– Речь о тебе, моя дорогая, – шутливо толкнул меня локтем Фил.

В самолете Гэй предложила перекусить. В ее сумочке лежали нарезанный кусочками сыр и печенье с арахисовым маслом.

– Еще есть бульон с лапшой, макароны с сыром и тушеное мясо, – добавила она.

Я кивнула и уставилась на спинку кресла передо мной, словно ничего интереснее на всем белом свете не было.

– Мне надо называть вас «мама» и «папа»?

– Конечно, нет, – ответил Фил.

– И никогда не надо будет? – спросила я, обращаясь к Гэй.

– Это тебе решать, – ответила она.

Из своей бездонной сумки Гэй выудила походные шашки, игральные кости и карточные игры «Лови рыбку» и «Старая дева», в которые мы играли, пока не приземлились в аэропорту Хартфорда.

Мы выехали на трассу, с обеих сторон усаженную деревьями, и я ахнула от восторга: листву словно раскрасили карандашами – красно-оранжевым, зеленовато-желтым, коричнево-красным и золотым.

Впереди показалась вывеска «Собери свой урожай», установленная у входа в сад.

– Яблоки! Можно я одно сорву?

Фил остановил машину. Я подбежала к первому же дереву, сорвала яблоко и откусила от него чуть ли не половину. Липкий сок бежал по подбородку, а я, забыв обо всем, хрустела самым вкусным на свете яблоком.

– Джош уже заждался, – сказала Гэй, взглянув на часы.

Мы спешили на день открытых дверей в Хэмпширский колледж в Амхёрсте, штат Массачусетс. Среди широких газонов и аллей, таких же аккуратных и ухоженных, как и в Университете имени Джона Эндрюса, где учились дочери Мерритов, разгуливала совершенно иная публика: парни, бритые наголо или с «ирокезами», окрашенными в яркие цвета, девушки с дредами; тут и там мелькали хулиганские татуировки, проколотые брови, носы и другие части тела. Почти все носили одежду не модного, а свободного покроя.

– Вы, ребята, к Джошу приехали? – спросила у нас девушка в длинной юбке из домотканого полотна. – Он сейчас.

Дверь ближайшего студенческого общежития – по-здешнему «модуля» – с грохотом распахнулась.

– Здорово, дружище! – воскликнул Фил. Они с Джошем обнялись, похлопали друг друга по спине.

Джош направился ко мне. Его длинные – длиннее, чем у меня, – волнистые волосы были собраны в хвост на затылке.

– А это, значит, моя сестричка! – сказал он, расплываясь в улыбке.

На следующий день из Бостона приехал Блейк и, со всей серьезностью пожав мне руку, тоном настоящего ковбоя сказал: «Хэллоу!» Из-за щели между передними зубами он показался мне очень дружелюбным.

Мы погрузились в машину Джоша и поехали в Нью-Хэмпшир в гости к брату Фила. Ожидалось, что бабушка Кортер, мать Фила, тоже будет там.

Кортеры шутили и расспрашивали друг друга о новостях, позабыв обо мне. Блейк, как две капли воды похожий на отца, по характеру напоминал Гэй – такой же резкий и прямолинейный. Джош, наоборот, был мягким и покладистым, как Фил. Я терялась в догадках, смогу ли я вписаться в это сплоченное семейство.

Брат Фила, Дэн, был пастором. Он и его жена Линда напомнили мне Мерритов. Держа на руках их внучку нескольких дней от роду, я подумала: «Им и в голову не придет расстаться с ней, а меня могут вернуть в приют в любой момент».

– Давайте сфотографируемся все вместе, – предложила бабушка Кортер.

Меня, наверное, не пригласят, подумала я, но Гэй усадила меня в самом центре первого ряда.

– По-моему, Эшли отлично вписалась в дружную компанию Кортеров! – воскликнул Дэн. Линда поддержала его, сказав, что я похожа на их младшую дочь, у которой тоже были рыжие волосы.

Вместо того чтобы расслабиться, я обиделась: меня приняли из-за цвета волос, что ли? Мне показалось, Фил и Гэй выпячивают свое «благое дело». Я смешалась и не знала, куда себя деть; впрочем, никто не обратил на это внимания.

Наутро мы попрощались с Джошем и отправились дальше, в Бостон.

– Эш, хочешь поехать со мной в фургоне? – предложил Блейк. Изнутри фургон напоминал гостиную. Вместо задних кресел на расстеленном ковре с восточным узором стояла внушительных размеров стереосистема.

– Послушаем мой новый диск? – спросила я. – Поставь третью песню.

Когда вокалистка запела пронзительным голосом «Я кукла Барби», а мужской голос якобы ее приятеля Кена принялся подпевать, Блейк поморщился, но потом сказал: «Поставь сначала». Вскоре он уже во все горло распевал мужскую партию, а я – женскую, и так мы дурачились до самого Бостона.

Мы остановились у двоюродного брата Гэй, Боба Циммермана, и его жены Ширли. Они жили в шикарной двухуровневой квартире в районе Бэк-Бэй. Нас встретили очень радушно. Мне не нравилось обниматься при встрече, и я вздохнула с облегчением, когда Кортеры из Нью-Хэмпшира не стали приставать с поцелуями. Однако Ширли так приветливо потянулась ко мне, что я не захотела показаться грубой.

– Привет, Блейк! – воскликнул Боб. – Ты, я смотрю, решил завести прическу, как у папаши. Еще немного, и будешь совсем как я.

Он сорвал с себя парик. От неожиданности я подпрыгнула и чуть не свалила шкафчик с посудой.

– Эшли, – объявил Блейк, – добро пожаловать в наш семейный дурдом.

* * *

От разносолов Гэй я почти всегда воротила нос.

– Я знаю, что тебе сложно угодить, – сказала она, – но читать мысли я не умею.

И она настояла, чтобы я составила список моей любимой еды.

Когда я приехала к ним в очередной раз, Фил приготовил гамбургеры на гриле.

– Я ем только чизбургеры с беконом, – заявила я. – Мы можем съездить за ними в город?

– У нас есть картофельное пюре, салат из капусты, свежий сельдерей и морковь, а еще фруктовый десерт, – перечислила Гэй. – Достаточно обширный выбор.

– Я так не считаю, – ответила я и демонстративно надула губы, косясь на Фила.

– Если ты проголодаешься на пути назад, заедем что-нибудь пожевать, – пообещал он.

Я для виду поковыряла пюре, которое на самом деле было очень даже ничего, но, как только Фил повез меня назад в приют, я упросила его заехать в «Макдоналдс».

– Не отправлять же тебя обратно голодной, в самом деле, – вздохнул он.

– Вы расскажете Гэй, да? – спросила я.

– Мы с Гэй во всем заодно.

– Она ведь решила не покупать мне чизбургер.

– Эшли, и я, и Гэй хотим, чтобы ты была счастлива. Дай ей шанс, ладно?

Все попытки Гэй мне угодить я встречала в штыки. Она готовила куриные ножки почти совсем как в ресторанах «Кей-Эф-Си», однако запекала их в духовке, а не жарила в масле. Получалось вкусно, но меня раздражали ее бесконечные проповеди о здоровом питании. Из всех овощей я любила только цветную капусту, и Гэй улыбалась, глядя, как я за обе щеки уплетаю соцветия вприкуску с сухарями или сырным соусом. Хотя Кортеры обожали салаты из трех или более ингредиентов, для меня Гэй ставила тарелку с салатом айсберг без заправки. Я терпеть не могла, когда еду поливали соусом или наваливали в тарелку все подряд, и Гэй подавала мне мясо и овощи раздельно.

Она настаивала, чтобы я пробовала – и порой не один раз – приготовленное блюдо, прежде чем просить что-нибудь другое. Но чаще всего она только пожимала плечами, и я готовила себе быстрорастворимую лапшу, макароны с сыром, горячий бутерброд или разогревала суповые консервы.

На обед Гэй разогрела курицу, оставшуюся от ужина.

– А в приюте нас никогда не кормили остатками.

– Тогда поищи себе что-нибудь другое, – откликнулась она.

Пошарив в кладовке, я вышла, любовно держа в руках пакет чипсов.

– Это же пустые калории! – в отчаянии охнула Гэй.

Я демонстративно зашуршала пакетом и медленно потянула его за края. Должно быть, я перегнула палку: пакет разорвался, и Гэй тотчас же сурово сказала:

– Немедленно положи обратно!

– Сделать тебе горячий бутерброд с сыром? – спросил Фил.

– Спрашиваешь! Помираю с голоду! Пять штук, пожалуйста.

– Пять! – взорвалась Гэй и запальчиво добавила: – Хватит и двух, а потом поешь салат или фрукты. И если этого будет мало, тогда возьмешь добавки.

– Чего уж там, сделаю и пять, лишь бы она поела, – ответил Фил.

– Пять бутербродов – не многовато ли? Она их попросту не съест.

– Значит, научится умеренности, – подытожил Фил.

Я слопала три бутерброда и громко рыгнула в знак победы. Затем упала на диван перед телевизором. Кипя от злости, Гэй принялась наводить порядок.

Уйдя на кухню, она шептала Филу:

– Ей надо привить вкус к здоровой еде. И научить себя контролировать.

– А кто тут себя не контролировал? – возразил он.

– Ты не поддержал меня, вот она и добилась своего.

– Она давно уже не контролирует собственную жизнь. Теперь у нее начинает получаться. Разве не здорово?

– Ты не видишь разницы между самоконтролем и манипуляциями, – огрызнулась Гэй и, громко топая, поднялась к себе.

Фил присел рядом со мной. Я положила ноги ему на колени в ожидании массажа стоп. Приятно было знать, что он – за меня.

После поездки в Новую Англию я попросилась переехать к Кортерам насовсем.

– Помнишь, что я сказала тебе про график посещений? – напомнила мне мисс Бет Лорд.

– Но в школе, куда я сейчас хожу, меня ничему не учат.

– Возникли проблемы, – пришлось признаться мисс Бет. – Кое-какие бумаги еще не готовы.

Я пожаловалась Гэй:

– У меня скоро день рождения, а из-за каких-то бумажных проволочек я не смогу праздновать со своей новой семьей.

Гэй позвонила Мэри Миллер.

– У нас есть договор с органами опеки, – сказала она, – мы можем принять Эшли на воспитание, пока все не утрясется.

Мэри Миллер план понравился, однако в органах опеки не оказалось сотрудников, которые могли бы приезжать к Кортерам с проверкой. Тогда мисс Бет, которая часто наведывалась к матери в округ Ситрэс, вызвалась побыть проверяющей.

Последний день в приюте выпал на Хеллоуин. Чтобы составить Люку компанию, я снова отправилась в студенческий городок с остальными приютскими. На следующий день за мной заехал Фил. Собрав все свои вещи до единой, я попрощалась с Сабриной и с остальными и направилась к выходу.

– Не уезжай, – заныл Люк, волочась за мной по пятам.

– Ты поедешь к Хадсонам, – напомнила я. – Скоро приедут и за тобой. – Он схватил меня за руку. – Ну же, Люк, пусти, мне пора.

Но Люк уже вцепился в меня хваткой осьминога: стоило мне расцепить его руки, как он обвивал меня ногами, и так без конца.

Наконец, когда его оттащили, Люк отвернулся и принялся яростно пинать стену. Фил поспешно повел меня к машине. Где-то вдалеке кричал Люк: «Не трогай меня! Оставь меня в покое!»

Гэй помогла мне разложить вещи. Достав из сумки мою школьную форму, она сказала:

– Надо купить тебе больше одежды, ведь в новой школе форму не носят.

– А можно новые кроссовки?

– Можно, – разрешила Гэй, – только после примерки.

Пришлось согласиться, но я по-прежнему закрывалась от нее в примерочной.

Фил попросил меня похвастаться обновками.

– Что мне надеть в первый день школы?

– Комбинезон? – предложил он.

– Отличная мысль, – кивнула я, повесив на спинку кровати комбинезон и розовую футболку с ярким узором.

Вечером Кортеры пришли пожелать мне спокойной ночи.

– Мы обычно целуем своих детей перед сном. Ты не против?

– Нет, – ответила я, – но я не собираюсь целовать вас в ответ.

– Ну и ладно, – сказал он, легонько целуя меня в лоб, – может, ты когда-нибудь передумаешь.

Фил вышел из комнаты. Гэй села на краешек кровати и погладила меня по голове.

– Тебе не обязательно нас любить, – сказала она. Я лежала, уткнувшись лицом в подушку, но ловила каждое ее слово. – И я тоже не буду утверждать, что люблю тебя: ведь я еще плохо тебя знаю. Ты мне очень нравишься, и я хочу, чтобы ты осталась у нас навсегда. Чтобы полюбить друг друга, нужно через многое пройти вместе. Любовь уже пустила корни, но еще не расцвела. – Ее прямота меня поразила. Гэй глубоко вздохнула и продолжала: – Как бы мы ни уверяли, что не предадим тебя, ты пока нам не веришь. Ты убедишься в этом со временем.

Она пригладила мне волосы и встала. Скрипнули пружины матраца. Полуобернувшись, я увидела, как Гэй стоит надо мной, и впервые подумала о ней не как о посторонней, а как о заступнице.

– Эшли, когда скажу, что люблю тебя – наверное, очень скоро, – можешь быть уверена: я говорю это от всего сердца. Спокойной ночи, лапочка.

И она вышла из комнаты.

Утром в первый день школы Фил протянул мне коробку для завтрака с бутербродами с сыром и солеными огурцами.

– Чтобы ты не умерла с голоду…

– Я никогда не брала с собой бутерброды в школу.

Это правда: у меня даже коробки для завтраков не водилось.

Фил протянул мне два доллара.

– Вот, возьми, на случай, если захочешь что-нибудь купить. Потом решишь, будешь брать еду с собой или питаться в школьной столовой.

Фил работал недалеко от школы и предложил подвозить меня на учебу.

– Чтобы успеть на школьный автобус, придется вставать на час раньше. Кроме того, ребята там довольно нахальные.

– Это точно! – поддакнула я и рассказала, как однажды один из приютских так разошелся, что водителю пришлось вызвать полицию.

В школе Фил заполнил регистрационные формы и разговорился со знакомым методистом. Тут он заметил, что я вся дрожу.

– Все будет хорошо, лапочка, но если что – я тут же примчусь.

Ко мне подошла какая-то девочка.

– Меня зовут Грейс Морроу, – сказала она. – Пойдем, я тебя отведу в класс мисс Мак. – Я поплелась за ней, стараясь не отставать. В глазах рябило. – Сегодня там будут все шестиклассники.

В коридоре толпилось столько народу, что я едва не потеряла Грейс из виду. Наконец она остановилась у двери и жестом пригласила меня войти.

– Привет. Я мисс Макдональд; все зовут меня мисс Мак, – улыбнулась учительница. – Тебе повезло: сегодня мы смотрим кино и жарим попкорн. Только не думай, что так бывает каждый день.

В комнату ввалилась шумная толпа учеников. У меня подкосились колени, на глаза навернулись слезы. Мисс Мак вывела меня в коридор.

– Тебе плохо?

– Я хочу домой! – разревелась я.

Мисс Мак попросила Грейс отвести меня в кабинет к методисту. Через пять минут рядом со мной уже сидел Фил.

– Отвези меня домой! – слезно умоляла я.

– Эшли, если хочешь, я отвезу тебя домой, но завтра тебе все равно придется идти в школу. – Я высморкалась в его носовой платок. – Может, попробуешь вернуться в класс? Вот и умница!

Грейс провела меня обратно в класс, где все уже смотрели кино. Когда прозвенел звонок, мисс Мак обратилась ко мне:

– Ты не могла бы помочь мне приготовить еще попкорна?

Гэй заехала за мной после школы.

– Какая ты молодец, что пересилила себя, – сказала она. – Завтра будет полегче, а потом ты заведешь друзей.

– Сомневаюсь, – промямлила я, но уже через два дня Грейс пригласила меня и Тессу к себе в гости с ночевкой. Ночевать у друзей мне никогда раньше не разрешали.

– Можно мне пойти? Ну, пожалуйста, – умоляла я.

– Ты пока что приемный ребенок, – ответила Гэй.

– Значит, нельзя?

– Я не хочу, чтобы из-за такого пустяка тебя отправили назад в приют, пусть даже ненадолго. Зато ты можешь пригласить Грейс к нам. – Гэй делано охнула. – Нужно продумать твой день рождения, ведь осталась всего неделя!

– Мне и пригласить-то некого, – пробормотала я.

– Тогда отпразднуем в два этапа, – предложила Гэй. – Сначала пригласим к нам твоих школьных друзей с родителями, а потом посидим в ресторане с ребятами из приюта. Уговор?

– Уговор, – сказала я, уверенная, что, как обычно, ничего из этого не выйдет.

В пятницу двадцать первого ноября мы устроили торжественный ужин. В гости пришли две девочки, жившие по соседству, – Табита и Джиллиан, отец Гэй – дедушка Вайзман, семейство Хадсонов с Люком, который оставался у них на ночь, и несколько друзей Кортеров. Гэй, видимо, узнав, что миссис Шпиц так и не вернула мне моих кукол, подарила куклу, похожую на меня. К ней прилагались комбинезон и ночная рубашка, и я получила такие же. Хотя я уже давно не играла в куклы, мне было приятно. Да и праздничное угощение пришлось по вкусу – ведь меню я составляла сама, особенно торт с мороженым.

Наутро зазвонил телефон. Повесив трубку, Гэй вошла в кухню со странным выражением лица.

– Наши планы на сегодня немного изменились.

– Праздник отменяется? – испугалась я, решив, что кто-то в приюте в очередной раз выкинул коленце и испортил всем день.

– Новости бывают и приятные, – ответила Гэй. – Звонила директор Фонда Дейва Томаса. Приглашает нас сегодня в Буш-Гарденс, они там что-то затеяли. Мы можем пригласить и другие семьи, где есть усыновленные дети.

В ресторан должна была прийти и Дафна, которая жила со своими новыми родителями, и я спросила, можем ли мы пригласить их в Буш-Гарденс.

– Я уже позвонила им, – ответила Гэй.

– Как получилось, что вы узнали обо мне? Ведь вы живете так далеко от Тампы, – поинтересовалась я в дороге.

– В Тампе живут наши друзья. Они сегодня приедут в Буш-Гарденс, кстати, – ответил Фил. – Это они дали нам альбом с фотографиями детей, ожидающих усыновления. Там мы и увидели вас с Люком.

– Фил, помнишь, на обложке было стихотворение и рисунок какой-то Эшли, – вставила Гэй.

– Да, ты еще решила, что это – та самая Эшли, фотографию которой мы видели в альбоме, – закончил Фил.

– Рисунок с двумя домами и двумя семьями? – спросила я.

– Точно! – просияла Гэй и обернулась к Филу: – Я же говорила тебе, что это наша Эшли нарисовала!

– Гэй тут же в тебя влюбилась, – рассмеялся Фил, – она та еще охотница до душещипательных стишков.

Так я действительно выиграла конкурс! И Кортеры увидели мой рисунок! А если бы мистер Ирвин не уговорил меня тогда? Что, если сейчас судьба наконец улыбнулась мне, и этот день рождения станет действительно особенным?

В ресторанчике нас ждали ребята из Лайкс-коттедж и мои друзья из других корпусов. Принесли торт, украшенный красным и оранжевым кремом, – это были мои любимые цвета, цвета осени. Все рассматривали мою куклу-близнеца, потом подарили мне огромную открытку с поздравлениями, и мы, посидев еще немного, отправились дальше – в Буш-Гарденс. Вместе с нами поехали Дафна с новыми родителями и семейство Пейнсов, благодаря которым Кортеры впервые узнали о моем существовании.

– Ты знаешь, что Дейва Томаса тоже усыновили? – спросил меня Фил. – Поэтому он хочет, чтобы у каждого ребенка был дом.

В открытом павильоне мистер Томас торжественно принимал денежное пожертвование, символически оформленное в виде огромного картонного чека. Фотограф расставлял присутствующих на сцене, и тут директор фонда подтолкнула меня вперед.

– Иди, стань рядом с Дейвом, – сказала она. – Ведь мы работаем ради того, чтобы все вышло у тебя и других детей.

Я смутилась, но Дейв Томас жестом пригласил меня стать рядом.

– У тебя все будет хорошо, – сказал он, пока фотограф щелкал затвором. – Вот увидишь.

* * *

Приближался День благодарения, и мы ждали приезда Джоша и Блейка, которые не были дома с тех пор, как здесь появилась я. В комнате, которую отвели мне, когда-то жил Блейк. Теперь Фил поставил для него раскладушку в спальне Джоша.

– А он не будет против? – спросила я.

– Они с Джошем и раньше частенько жили в одной комнате, хоть у каждого была своя, – сказал Фил. – Кроме того, он десять лет как не живет с нами, с тех пор, как переехал в Гротон.

Я молча наблюдала, как братья вносят в дом чемоданы. Джош швырнул свою сумку в комнату слева от прихожей. Блейк двинулся было к двери моей комнаты, но остановился как вкопанный.

– Стоп. А я где сплю?

– Тут для тебя раскладушка стоит, – прокричал ему Джош из соседней комнаты.

Блейк заглянул в мою спальню: на кровати в беспорядке валялись мягкие игрушки.

– Похоже, я здесь больше не живу, – пробормотал он, прошел в комнату Джоша и закрыл за собой дверь.

Спустя пять минут к ним постучался Фил.

– Ребят, у нас новая сетка для батута. – Из дверей выглянул Джош. – Покажи Эшли, как на нем прыгать.

Вскоре мы с Джошем уже вместе прыгали на батуте. Блейк так и не вышел.

С самого первого дня Кортеры приучали меня помогать им на кухне. В «Доме» нас никогда не заставляли мыть посуду, и мне не нравилось, что со мной обращаются, как со служанкой. Случись мне плохо оттереть дно кастрюли, Гэй возвращала ее в мойку со словами: «отказать». Чем быстрее я старалась покончить с этим занятием, тем больше «отказов» я получала.

– Будет куда быстрее, если хорошо отмоешь с первого раза.

Гэй уставила грязной посудой весь стол, пока готовила праздничный обед. Джош или Блейк появлялись на кухне и, ни слова не говоря, принимались мыть очередную гору тарелок, потом так же молча возвращались к своим занятиям: бренчали на гитаре или возились в мастерской. От замасленных кастрюль – как и от неудобоваримой еды – я старалась держаться подальше. Кортеры срезали зерна с кукурузного початка, добавляли в них масло, сливки и щедро посыпали солью. Они бредили этим блюдом традиционной кухни амишей, хотя мне оно показалось редкой гадостью. Но верхом извращения были устрицы с сыром, на вид – точь-в-точь запеченная блевотина. Специально для меня Гэй нарезала чеддер и положила в хлебную корзинку немного белого хлеба.

– Зачем ты ее балуешь? – спросил Блейк, повертев в руках ломтик белого, как снег, хлеба.

Торжественный обед начался со слов благодарности. Как и следовало ожидать, все благодарили за то, что я теперь член семьи. Настала моя очередь.

– Я благодарна за то, что услышала от всех вас, – хмуро сказала я. Не стану же я, как бойкая Энни из книжек, рассыпаться в благодарностях за то, что меня вытащили из сиротского дома.

– Давай я положу тебе кусок помягче, – сказал Фил, перекладывая мясо мне в тарелку.

– С подливкой вкуснее, – настаивала тетя Эстер.

Я быстро отставила тарелку в сторону, прежде чем она успела поднести к ней половник, но несколько капель все же упали на белую скатерть.

– Попробуй дикий рис, – уговаривал меня Джош. – На вкус как орешки.

– Да что вы на нее набросились, – вмешался дедушка Вайзман. – Она выглядит вполне упитанной.

Гэй смолчала.

Улучив минутку, я юркнула в свою комнату. В дверь постучали.

– Хочу тебя спросить, Эшли, – рявкнул из-за двери Блейк. – Ты член семьи или в гости приехала?

Я приоткрыла дверь. В коридоре показался Джош.

– Блейк, полегче, – одернул он брата и, криво усмехнувшись, обратился ко мне: – Эшли, мы рады, что теперь у нас есть сестра, но нам это тоже в новинку.

– Вот именно, сестренка, – сказал Блейк, шлепнув меня посудным полотенцем. – Будешь мыть или вытирать?

К началу декабря я почти втянулась в быт Кортеров. Однажды, вбежав в дом, я сбросила рюкзак в коридоре, а свитер запустила в гостиную, и он, не долетев до дивана, приземлился на полу.

– Эшли, рюкзак и свитер, пожалуйста.

Закатив глаза, я подхватила рюкзак и ушла в комнату, громко стукнув дверью. На кухне зазвенел телефон, и мне пришлось пройти мимо Гэй.

Когда я повесила трубку, Гэй указала на свитер, лежащий между нами, как брошенная перчатка.

– Так что насчет свитера?

– А что такого? Кому он здесь мешает?

Гэй наморщила лоб, словно продумывала ответ.

– Хотелось бы, чтобы ты пошла мне навстречу. Хотя я могу и сама убирать за тобой твои вещи – каждую за пятьдесят центов. Пока это просто предупреждение, но если через полчаса свитер все еще будет здесь, я вычту из твоих карманных денег полтинник.

– Невыгодно, – быстро прикинула я и подобрала свитер.

Снова зазвенел телефон. Звонила Брук, моя новая приятельница. Она недавно переехала в наш район из другого города. Болтать с ней было куда веселее, чем пререкаться с Гэй из-за свитера. Захватив переносной телефон, я ушла в другую комнату и пожаловалась Брук на бесчинства моей приемной матери.

– Если бы ко мне так придирались, я бы обязательно отомстила.

– Как? – спросила я.

– Сделай ей какую-нибудь пакость, только чтобы она на тебя не подумала. – Брук заговорщицки захихикала. – Я бросаю белые мамины блузки на пол, как будто они сами упали с вешалки.

В кустах я нашла обглоданный котами труп ящерицы и подсунула его в туфлю Гэй. Что было потом, когда она обнаружила этот «сюрприз», я так и не узнала, – Гэй наверняка решила, что это коты постарались. Затем я написала под розовый куст, который цвел на улице в кадке, – глупейшая выходка. Еще я обмазала края дорожной чашки Гэй жидкостью для мытья посуды. Гэй ни на что не жаловалась, и я ломала голову, догадывается ли она, кто за всем этим стоит. А может, она составляет список проступков, чтобы с легким сердцем отправить меня назад?

Большую часть времени я пряталась в своей комнате, хотя Гэй и выманивала меня оттуда, частенько под предлогом, что ей нужна помощь по дому. Я как раз болтала с Тессой, когда постучала Гэй. Не дождавшись ответа, она приоткрыла дверь и сказала:

– Через час будем обедать. Достань посуду из посудомойки и накрой на стол, пожалуйста.

Повернувшись в ней спиной и решив, что она уже ушла, я сказала в трубку:

– Опять эта корова со своими придирками!

Однако Гэй еще не успела прикрыть дверь и услышала, что я сказала. Она с трудом сохранила прежнее выражение лица.

– Будешь брокколи или цветную капусту?

– Цветную капусту, естественно.

Гэй хлопнула дверью.

Просидев в своей комнате почти до самого обеда, я вышла. Гэй раскладывала салфетки сама.

– Я слышала то, что ты сказала про меня по телефону.

Скрестив руки на груди, я приготовилась к очередной проповеди.

– Эшли, я не отказывалась от тебя, как твоя мама. – Она еще никогда не говорила со мной таким тоном: глубоким и властным. – Я не миссис Шпиц, которая тебя изводила. Я не отсылаю тебя в приют под любым предлогом, как другие приемные родители. – Я пыталась напевать про себя, чтобы отвлечься, но слова все равно западали в душу. – Я буду твоей мамой до конца жизни. – Она рвала листья салата и с силой швыряла их в тарелку. – Если ты считаешь, что я к тебе несправедлива, скажи прямо. Ты же меня ненавидишь, будто я причина всех твоих несчастий.

В комнату, насвистывая веселый мотив, зашел Фил.

– Чем это у вас так вкусно пахнет, девочки? – спросил он, потом, заметив, как мы насупились, попытался разрядить обстановку: – Очередной спокойный обед в кругу семьи? Что тут у вас за дела?

– Гэй опять ко мне докапывается! – выкрикнула я.

Фил повернулся спиной к нам обеим.

– Пойду посижу в машине, пока вы тут разбираетесь.

– А обед? – крикнула Гэй вдогонку.

– Уже испорчен, – выходя из дома, бросил он.

Я растерялась: так это победа или поражение?

С наступлением Рождества я нервничала больше, чем обычно. В это время года я особенно остро чувствовала себя чужой, живя в приемной семье, а сейчас и подавно. Блейк по-прежнему будет дуться из-за того, что я заняла его комнату, а еда наверняка будет такая же малосъедобная, как и на День благодарения. Обилия дорогих подарков, как в «Доме», усыновленным ждать не стоит – об этом работники приюта нас предупредили заранее. Кортеры не просили меня составить список желаний, и я терялась в догадках, что они мне подарят – и что подарить им. Они привычно готовились к празднику, а я не знала, с какой стороны подступиться.

– Присоединяйся, – позвал меня Фил, когда они украшали новогоднюю елку высотой чуть ли не под самый потолок их двухэтажной гостиной.

– Ненавижу развешивать елочные игрушки, – проворчала я и еще плотнее закуталась в плед.

– Разве вы не наряжали елку в приюте? – спросил Блейк.

– Нам раздавали по одной елочной игрушке, – ответила я, подоткнув края пледа. – Затем мы по одному подходили к елке, вешали игрушку на ветку и становились в хвост очереди.

– М-да, весельем и не пахнет, – согласился Блейк. – Вот тебе целая коробка игрушек: налетай!

Джош взобрался на стремянку, но все равно не дотягивался до верхушки.

– Придумал, – обрадовался он и побежал за приставной лестницей. – Эшли, сейчас будешь надевать ангела на верхушку.

– Но лестницу не к чему приставить! – запаниковала Гэй.

– Мы подержим, – успокоил ее Джош. – Блейк, ты бы видел Эшли на скалодроме. У нее талант.

Меня с дивана как ветром сдуло. Метнув на Гэй вызывающий взгляд, я одним махом забралась по лестнице на самый верх. Потянувшись к верхушке, я почувствовала, как лестница покачнулась, но ангел уже занял свое почетное место.

– Не слезай пока! – распорядился Блейк.

Джош подал мне еще несколько игрушек, одну за другой, и я развесила их на верхних ветвях.

– По-моему, Эшли просто супер, – восхищенно проговорил Джош. Я слетела вниз и отвесила поклон.

В семье Гэй праздновали еще и Хануку. Двадцать третьего декабря мы зажгли первую свечу, и мне подарили первую книжку про Гарри Поттера.

К тому времени Люк переселился к Хадсонам, и они приехали к нам на Рождество. Люк то и дело вопил: «Мам, посмотри!», «Пап, а я вот так умею!» Какое счастье, что в этот праздник он не в «Доме для детей», с облегчением подумала я.

Наутро двадцать пятого декабря под елкой выросла целая гора ярких свертков. Джош, нацепив красный колпак с белым помпоном, раздавал подарки.

– Сначала младшенькие, – настаивал он.

Я разорвала обертку. Внутри лежала ночная рубашка. Отшвырнув ее, я открыла очередную коробку. В ней оказалось два CD-диска. Я потянулась за третьим подарком.

– Это от кого? – спросила Гэй.

– Без понятия, – ответила я.

Фил порылся в куче оберточной бумаги и вытащил поздравительную открытку.

– Это от бабули Кортер. Что она прислала?

– Может, ночную рубашку? – развела руками Гэй. – Хотя нет, это подарок тети Робин.

Голос Гэй зазвучал раздраженно.

– Давай запишем, какие подарки ты уже открыла и от кого они.

– Ну почему ты все портишь? – громко возмутилась я.

– Раньше тебе все покупали спонсоры, которых ты знать не могла. Подарки, которые ты сейчас открыла, выбрали любящие тебя люди, – сказал Фил, присев на скамеечку рядом со мной. Его голос звучал тепло, но в то же время строго. – И чтобы их поблагодарить, надо знать, кто и что тебе подарил. Так у нас принято.

– Моя очередь, – объявил Джош, чтобы замять разговор.

Подарком для всей семьи стала большая ванна-джакузи.

– Давай устроим купание только для девочек, – предложила Гэй, когда остальные вышли прогуляться.

Мы удобно расположились в ванне. Гэй откинулась на спинку и закрыла глаза.

– Ты всегда будешь любить Джоша и Блейка больше, чем меня, да? – ни с того ни с сего спросила я.

В полумраке выражения лица Гэй было не разобрать.

– Да, – с хрипотцой в голосе ответила она, – если измерять любовь временем. Тогда больше всех я люблю Фила. Но, хотя тебя я знаю всего несколько месяцев, я с каждым днем люблю тебя все сильнее, потому что… – Она выждала несколько минут. – Потому что со мной чуть инфаркт не случился, когда ты полезла на ту лестницу! – Гэй выключила смесители, чтобы ее было лучше слышно. – Ты – наша единственная дочь, наша избранница. Огромная часть твоей жизни прошла мимо нас, и мы не в силах исправить прошлое. – Гэй вылезла из ванны и с улыбкой обернулась ко мне: – Но мы можем помочь тебе стать тем, кем ты хочешь быть.

В новогоднюю ночь Кортеры позволили мне досидеть до полуночи вместе со всеми. Фил налил взрослым шампанского, а мне и подружкам – газированный виноградный сок.

Еще через час Гэй погнала меня с девчонками спать, а Блейк и Джош со своей компанией продолжали праздновать во дворе. Среди ночи Гэй проснулась, – видимо, ее разбудили голоса, доносящиеся из гостиной. Глянув вниз, она увидела, что в гостиной, кроме Джоша с Блейком и их приятелей, сидим и мы с Тессой.

Днем я случайно подслушала, как Гэй выговаривает сыновьям:

– Как вы не понимаете, что неприлично шестиклассницам красоваться в пижамах среди взрослых парней!

– Девочки хотели еще чуть-чуть посидеть, – попытался утихомирить ее Джош.

– Вам попало? – спросила я у него, когда Гэй ушла возмущаться в кабинет.

– Давай пройдемся, – предложил Джош.

Дул ветер, а мой свитер остался дома. Вскоре нас нагнал Блейк. Заметив, что я дрожу, он рассмеялся:

– Южанка. – А потом добавил: – Хоть мы и намного старше тебя, мы тебе не родители.

– Но мы – твои братья, – подхватил Джош.

– Я хочу сказать, мы всегда будем за тебя, а не за предков, – продолжал Блейк. – Мы с Джошем всегда друг друга выгораживали, и ты можешь на нас рассчитывать.

– Если бы мама не засекла тебя вчера ночью, мы бы ей в жизни не проболтались, – поддакнул Джош.

– Но она-то засекла, – сказала я, дрожа от холода и от беспокойства.

Джош обнял меня за плечи.

– Не обращай внимания. Она как спичка: вспыхнула, а через минуту глядишь – сгорела дотла.

– А Фил?

– Его так просто не проймешь. Капай ему на мозги хоть каждый день, он и словом не обмолвится, но если его разочаровать по-крупному…

Джош не закончил фразу.

– Короче говоря, лучше них родителей не найти, – подытожил Блейк. – На их можно положиться. И на нас тоже.

 

Глава 11

Как мне быть?

Меня неотступно преследовала мысль о том, что могло бы заставить Кортеров отправить меня обратно в приют. Разгром в комнате и чипсы на обед не оказали должного эффекта. Зато я наловчилась сталкивать Фила и Гэй лбами, и их перепалки доставляли мне извращенное удовольствие – ровно до тех пор, пока Фил, потеряв терпение, не запирался у себя в мастерской. Мне всегда было его жаль, однако внутренне я ликовала, наблюдая, как Гэй терпит поражение.

– Хочешь, поедем по магазинам? – предложила Гэй утром в субботу.

– Что-то нет настроения, – ответила я, покрывая лаком обкусанные ногти.

– Точно? Я слышала, в магазинах одежды начались распродажи.

После обеда Фил спросил, не хочу ли я съездить с ним в торговый центр.

– Конечно, поехали, – ответила я.

– Но ведь я собиралась съездить с ней за покупками! – взорвалась Гэй.

– Мне всего-то нужен новый аккумулятор, – попытался оправдаться Фил, подняв руки.

Гэй еще немного побушевала, но на следующий день улыбалась как ни в чем не бывало.

– Новый день – новая песня, – улыбнулась она и тут же добавила, помрачнев: – Фил совсем другой. Его непросто вывести из себя, зато и остывает он очень долго. Он готов переступить через себя, но если его подвести…

И она многозначительно замолчала.

Тем временем Люк, живя с Хадсонами, испытывал границы на прочность.

– Им только дай помахать красной тряпкой перед носом у быка, – успокаивала Гэй Джорджию. – Главное – не подавать виду. – Гэй сочувственно кивала. – Знаю, знаю. Мне тоже не удалось!

Когда Люк избил пса Хадсонов, они были вынуждены признать, что он еще не готов жить с ними под одной крышей, и Люк вернулся в «Дом для детей».

Я страшно обозлилась – не на любящих и терпеливых Хадсонов, а на Люка, который упустил свой шанс.

Он был не один такой. Сестру Дафны тоже вернули, и она проходила интенсивный курс психотерапии. Уилл мотался из семьи в приют и обратно. Удочерение Сабрины сорвалось. Как бумеранги, мы всегда возвращались обратно, как бы далеко нас ни заносило. Поэтому я намеревалась взять от вольной жизни все, пока есть такая возможность.

Кортеры часто уезжали в командировки и брали меня с собой. На съемки конференции судей в Санта-Барбаре им понадобился второй оператор, и они позвали Джоша. После тяжелого дня Фил и Гэй отправились на деловую встречу, а мы с Джошем взяли напрокат тандемный велосипед. В компании Джоша я чувствовала себя раскованнее, чем с родителями. Ветер трепал мне волосы, в ушах шумел прибой, и я подумала: как будто и нет всех этих лет в системе опеки. Но тут же одернула себя: не расслабляться.

Спустя несколько недель мы вновь отправились на съемки, на этот раз – в Вашингтон. Фил и Гэй брали интервью у конгрессменов, я вертелась неподалеку. Разговорившись со штатными сотрудниками, я рассказала, с чем сталкиваются дети, попадая в государственную систему опеки. Они были потрясены, узнав, как часто я переходила из школы в школу.

В обеденный перерыв Фил спросил, куда бы мне хотелось пойти.

– Может, в Белый дом? С президентом познакомимся.

– Договорились, в следующий раз запишемся на прием, – ответил Фил, улыбаясь во весь рот.

Я выбрала мемориальный музей Холокоста. На входе я взяла листовку с портретом молодой женщины и, бродя по музею, узнавала ее историю. С каждым днем жизнь девушки становилась все невыносимее. Наверное, она тоже научилась отключаться от происходящего, подумала я. Ее, как и меня, разлучили с семьей. В конце экскурсии выяснилось, что она погибла в Освенциме. Ошеломленная, я бродила по вестибюлю, глядя в никуда.

– Где ты была? – недовольно проворчал Фил, когда они с Гэй, наконец, отыскали меня в толпе.

– Если не поторопимся, то опоздаем на встречу, – предупредила Гэй.

На пути к метро я немного отстала. Фил успел купить билеты как раз, когда на перрон прибывал поезд. Они с Гэй резво запрыгнули в вагон, а я, опасаясь, что меня зажмет в дверях, застыла на платформе. Двери захлопнулись, и поезд двинулся.

– Садись на следующий поезд и выходи на «Юнион-стейшн», – прокричал Фил, вытаращив глаза. Гэй перекосило от ужаса.

Доехав на следующем поезде до станции «Юнион-стейшн», я вышла, поднялась наверх в службу метрополитена и сообщила, что ищу родителей. Служащий куда-то позвонил и ответил, что мои родители на другом конце платформы.

Ко мне подбежали запыхавшиеся Фил и Гэй.

– Где вы были? – спросила я.

– Где ты была, черт возьми? – проревел Фил.

– Я стояла здесь.

– Мы прочесали всю платформу. Как ты мимо нас проскочила? – закричал он, словно я сделала это нарочно.

Я повернулась к ним спиной и толкнула турникет. Фил схватил меня за воротник куртки.

– Никогда – ты слышишь? – никогда больше так не делай! – Его лицо покрылось красными пятнами.

– Мы думали, ты потерялась!

Гэй била мелкая дрожь.

– Почему ты не села с нами в вагон?

– Двери закрылись. – Дернув плечами, я высвободилась из рук Фила. – Мне больно!

– Это мне больно, Эшли, – зарычал он в ответ. – А если бы с тобой что-нибудь случилось?

В полном молчании мы доплелись до Капитолийского холма. Кортеров уже ожидали коллеги по работе, и меня оставили в покое. После ужина я сразу же отправилась спать и выключила свет, надеясь, что утром, как говорит Гэй, будет новая песня. Заскрипели ступени, и я испугалась, что сейчас меня снова будут отчитывать.

Ручка двери тихо звякнула. Я отвернулась лицом к стене, на которую упал луч света. На край кровати присела Гэй.

– Сегодня был не самый лучший день, но мы прожили его вместе. Теперь он вплетен в нашу семейную историю.

– Нити рвутся, – пробормотала я.

– Нет, если нити прочные. Ты крепко сшита, иначе тебя бы здесь не было. Просто помни, что ты больше не одна. Мы здесь, чтобы поддержать тебя.

Она встала и вышла из комнаты. Дверь затворилась, потом вновь приоткрылась, и Гэй шепнула:

– Эшли. Я люблю тебя, золотко. Спокойной ночи.

Я сделала вид, будто не расслышала.

Несмотря на слова Гэй, я никакой любви не чувствовала. Хадсоны тоже говорили, что любят Люка, но это не помешало им отправить его назад в приют. Мама клялась мне в любви, но в конце концов бросила. Адель, тетя Лианна, некоторые приемные родители – все они твердили «люблю, люблю», а затем бесследно пропали. Мне нравился огромный дом Кортеров, новые друзья и школа. Надо было придумать, как всего этого лишиться.

Мы отправились в Колорадо – снимать фильм о детях, живущих в семьях военнослужащих, – и остались на пару дней покататься на лыжах. Мы ехали по горной дороге, как вдруг пошел снег.

– Останови, пожалуйста! – попросила я.

Фил остановился на обочине. Выпрыгнув из машины, я запрокинула голову. Снег щекотал лицо, и мне вспомнилось, как Адель обещала отвезти меня в Колорадо. И вот я здесь, с другой семьей. Несколько лет назад я бы не смогла радоваться этому снегу и этой поездке без Люка и без Адель. А сейчас я почти смирилась с тем, что в дальнейшем мне придется жить – может, даже хорошо жить – без них. И все же интересно, думают ли обо мне Адель и мама.

В следующий раз мы отправились в круиз по Карибскому бассейну. В голову пришли рассказы миссис Чавес о том, как она, перебираясь с острова на остров, в конце концов попала в США. Я принялась считать, сколько раз за истекшие девять лет я переезжала с места на место, и у меня не хватило пальцев на руках. Тогда я впервые почувствовала, что мои скитания, похоже, закончились.

На одном из островов мы искупались в озере с водопадом, а затем пошли вверх по крутому склону.

– Смогу, смогу, смогу, – пыхтела Гэй.

– Ты о чем? – спросила я.

– Это слова Паровозика, Который Верил в Себя. Тебе разве не читали в детстве эту сказку?

Я покачала головой.

– А вообще тебе читали сказки на ночь?

– Что-то не припомню.

Дома Гэй стала читать мне на ночь сказки: «Кролик Пэт», «Баю-баюшки, луна», «Там, где чудища живут» и другие книжки для малышей. Я обожала, когда она вот так нянчилась со мной, но мне неловко было в этом признаваться. Однажды вечером я в шутку залопотала, как младенец.

– Ляля хочет ам-ам? – подыграла Гэй, протягивая мне невидимую бутылочку.

– Я всегда хотела поильник! – сказала я нормальным голосом. – Мама слишком рано забрала его у меня.

На следующий день Гэй купила мне детский поильник. Я налила в него сока и удобно устроилась на диване, потягивая сок в свое удовольствие.

– Как здорово! – И я подбросила поильник кверху. – И не проливается.

Вечером Гэй прочла мне сказку «Хортон высиживает яйцо». Мы сидели в молчании, задумавшись о слоне, которого мать-кукушка оставила высиживать свое яйцо.

– Ты еще хочешь вернуться к маме? – спросила Гэй.

– Нет, – неуверенно ответила я.

– Если хочешь, ты можешь с ней увидеться, – сказала Гэй, выключая настольную лампу. Я подставила щеку для поцелуя.

– Надеюсь, когда-нибудь и ты поцелуешь меня, – прошептала Гэй.

Я резко села на кровати.

– Я же сказала, что этого не будет!

Гэй отпрянула, словно я дала ей пощечину. Широко открыв глаза, я неотрывно смотрела на мерцающие в темноте звезды, прикрепленные к потолку. Где-то рядом живет моя мама. Я сдержу свое обещание, хотя она не сдержала ни одного, и никогда не полюблю «чужую тетю».

Вскоре прибыли документы на удочерение. Мы ждали их несколько месяцев, однако постоянно сменяющие друг друга кураторы никак не могли завершить оформление бумаг.

– Ничего страшного, – утешал меня Фил. – Никто тебя у нас не заберет.

Мне исполнилось двенадцать лет, а значит, я сама должна была подписать согласие на удочерение и выбрать фамилию.

– Я всегда была Родс, – сказала я Кортерам, – и не хочу терять свою фамилию.

– Нам бы хотелось, чтобы все знали, что ты наша дочь, – ответил Фил, – но мы не настаиваем.

Он положил бумаги на стол.

– Мы никогда не передумаем, но у тебя есть такое право. Позже скажешь нам, что ты решила.

В целом мы с Кортерами все лучше понимали друг друга. С Филом мы быстро нашли общий язык, однако Гэй продолжала цепляться ко мне из-за еды. К четырем часам дня я уже умирала от голода и каждый раз клянчила у Гэй гамбургер. Она уступала, только если приготовила в тот день карри или запеканку, которые, как она прекрасно знала, я даже не попробую. Я ненавидела домашние соусы, признавала только консервированные овощи и кривилась, когда Гэй предлагала мне «диетические» морковь и брокколи, приготовленные на пару. Хорошо еще, что она не добавляла специи в мою порцию и перестала морщиться всякий раз, как я поливала мясо кетчупом. Я видела, что она делает над собой усилие, и, сама не знаю отчего, меня это страшно раздражало.

– Сегодня на обед будет все, что ты любишь, – сказала мне Гэй, когда я пришла на кухню за телефоном. – Запеченная курица, цветная капуста в сырном соусе, соленые огурчики и кексы с черникой. – Я промолчала. – Будешь вылизывать? – спросила она, разливая тесто по формочкам для выпекания.

– Я говорю по телефону, – буркнула я, хотя еще даже не набрала номер. Нарочно растянув разговор подольше, я нехотя вышла к столу. Все пахло очень вкусно, но как же мне не хотелось признавать свое поражение перед Гэй! Почему – я и сама не знала. Я медленно, словно подозревая, что мне подложили кнопку, опустилась на стул.

– Ну-ка, давай сюда тарелку, – сказал Фил, протягивая мне кусок белого мяса.

– Я не голодна.

Гэй поджала губы.

– Больше никаких перекусов, – заявила мне она и повернулась к Филу: – Я приготовила все, что Эшли обычно ест.

– Ну и прекрасно, – вызывающе ответила я. – Разрешите удалиться.

Я ушла к себе и не выходила весь вечер, хотя в желудке настойчиво урчало, а в голове вертелась одна и та же мысль: почему я готова довести Гэй до белого каления, лишь бы не есть то, что она готовит?

На следующий день Гэй, как обычно, забрала меня из школы.

– Заедем за гамбургерами?

– Ужина сегодня не будет? – спросила я.

– Не в том дело. То, что сегодня на ужин, тебе не понравится.

– А что на ужин?

– Сладкое мясо.

– Звучит неплохо.

– Это телячий зоб.

Мстит за вчерашнюю выходку, подумала я. Сделав заказ в автоматическом терминале обслуживания, Гэй повернулась ко мне:

– Я сегодня говорила с Бет Риз.

– По вопросам удочерения?

– Не-а.

От ее непринужденности мне стало не по себе. Должно быть, меня решили отправить обратно, раз Гэй советовалась с Бет Риз.

– Эшли, я из кожи вон лезу, чтобы готовить еду тебе по вкусу. Но отныне я буду готовить то, к чему привыкли мы с Филом. Тебе я буду готовить то же самое, только без соусов и специй. Есть или не есть – решай сама. Бутербродами и чипсами можешь питаться сколько угодно.

Дома я распаковала свой заказ, а Гэй принялась возиться на кухне. Она чистила морковь с таким видом, словно ей было в радость снимать тонкую кожицу.

– Ты злишься?

– Нет.

– О чем ты говорила с мисс Бет?

– О том, почему ты вчера отказалась от любимой еды. – Гэй отложила нож. – Мне нравится готовить для родных, так я проявляю свою любовь и заботу, однако ты упорно отвергаешь мои попытки тебе угодить. Не потому ли, что о тебе раньше никто не заботился – ни все приемные родители, ни твоя мама? Навязать тебе свою любовь я не могу. Так что я больше не буду пытаться, а то вконец расстроюсь.

Я потянулась за гамбургером. Он остыл, но я все равно сжевала его, в очередной раз пытаясь определиться, победа это или поражение.

Так ли сильно мне хотелось остаться у Кортеров? Порой казалось, что я живу с ними с самого рождения, а временами я чувствовала, будто загостилась в этом доме. Однако страх перед неизвестностью был сильнее.

Наконец я выбрала имя: Эшли Мари Родс-Кортер. Адвокатом по делу удочерения стал двоюродный брат Гэй, Нил Спектор. В его конторе мы и подписали заявления о согласии.

– Нил останется моим адвокатом и после удочерения? – спросила я.

– А ты планируешь на нас в суд подать? – вопросительно приподнял брови Фил.

– Не на вас – на Шпицев. За то, что они издевались надо мной и Люком.

– Ты не сможешь опровергнуть их показания, – предупредил Фил.

– Они должны ответить! – взвилась я.

– Золотко, выкинь это из головы, – посоветовал он.

– Поговори с психологом, – шепнула мне Гэй.

Нил взял бумаги и провел нас в комнату для совещаний, должно быть, недоумевая, отчего мы приуныли в такой знаменательный день.

Гэй сообщила мне, что поедет в Тампу – просматривать материалы моего дела.

– Я хочу узнать о тебе как можно больше, пока дело не сдали в архив.

– Ребенок теперь у нас, так какая разница? – спросил Фил.

– У Эшли накопилось много вопросов о своем прошлом. Может, в этих коробках я найду ответы.

Вечером Гэй вернулась с конвертом, набитым бумагами.

– Твой новый куратор вытащил целых три коробки с документами. Там есть все: сведения о твоих родителях, приемных семьях, школах… – Она заговорщицки улыбнулась. – А на дне одной из коробок я нашла вот это!

И Гэй протянула конверт мне. Открыв его, я не поверила своим глазам: внутри лежали мои младенческие фотографии, семейные кадры и даже профессиональные снимки.

– Я и не знала, что у меня есть детские фотографии!

– Я с закрытыми глазами узнал бы эти ямочки на щеках, – сказал Фил, как гордый отец.

Он сделал копии, и вскоре рядом с фотографиями Блейка и Джоша появились и мои детские снимки.

Перед школой я зашла в спальню Гэй кое-что спросить. Лежа в кровати с чашкой чая в руках, Гэй указала на фотографию безволосой малышки в небесно-голубом платье.

– Иногда я представляю себе, что ты – мой собственный ребенок, – сказала она.

Я взглянула на фотографию в рамке, потом на Гэй.

– Мне пора. – Подойдя к двери, я резко повернулась, подбежала к Гэй, клюнула ее в щеку, а затем вылетела из комнаты.

Кортеры были заняты подготовкой не только к оформлению бумаг, но и к торжествам по этому случаю. Они запланировали праздничный ленч, куда пригласили всех, кто помогал меня удочерить. Возглавляли список Мэри Миллер и прочие государственные опекуны – представители округа Хиллсборо, а также Марта Кук, которая безвозмездно выступила моим адвокатом-представителем. Затем планировалось устроить угощение в «Доме для детей»; при мысли об этом меня слегка потряхивало – ведь я все еще могла вернуться в ряды «приютских». На выходные Кортеры запланировали званый вечер.

Когда Гэй спросила, какой торт заказывать, я ответила, что мне без разницы. Мне действительно было все равно. Зачем устраивать шумиху, если в будущем торжества выльются в горькие воспоминания?

– Отныне мы будем праздновать не только твой день рождения, но и день, когда тебя удочерили, – объявила Гэй. – Что тебе подарить на день удочерения?

– Хочу серьгу в ушной раковине, как у мисс Санднес.

– Ты думаешь, я подпишу бумаги и сразу позволю тебя калечить? – нахмурилась Гэй.

– А мама Тессы разрешила ей проколоть пупок!

– Везет же некоторым, – съязвила Гэй.

Близился судьбоносный день, а на душе у меня скребли кошки. Утром я оделась и вышла в самый последний момент. Гэй была страшно недовольна, что я заставила всех ждать, в том числе и своих крестных родителей, Адама и Лесли Вайнеров, которые приехали с детьми. Джош прихватил камеру, намереваясь запечатлеть «исторический» момент на пленку. За ленчем я только выпила лимонаду. По настоянию Гэй я написала благодарственные стихи. Гэй распечатала их на принтере и разложила копии возле каждого столового прибора.

Фил встал и приветствовал собравшихся, затем передал слово Гэй.

– Спасибо вам за нашу дочь! – сказала она в заключение своей речи. – А теперь послушаем Эшли.

Я сидела как приклеенная. Гэй схватила листок с моими стихами и сунула его мне под нос.

– Прочти вслух, – зашептала она.

Я оглянулась и увидела, что все выжидающе смотрят на меня: Мерриты и мисс Санднес, Мэри Миллер и Марта Кук, сотрудники приюта, Вайнеры и прочие друзья и родственники Кортеров. Не то чтобы я сильно нервничала, но указания Гэй меня взбесили. Сжав листок в руке, я монотонно забубнила:

Последнюю строчку я выдала изрядно подрагивающим голосом. Решив, что я расчувствовалась, Фил встал и приобнял меня за плечи.

– Нам пора. Судья уже ждет.

Схватившись за живот, я убежала в уборную, чтобы не пришлось прощаться с теми, кто не собирался присутствовать на подписании бумаг в суде. Гэй последовала за мной.

– Эшли, тебе нехорошо?

Я спустила воду и вышла из кабинки.

– Все в порядке.

– Я тоже волнуюсь, – сказала она.

Я молча направилась к выходу, едва не толкнув Гэй. В машине стояла невыносимая духота. Вскоре мы припарковались у здания суда. От раскаленных июльским солнцем зданий шел такой жар, что подол платья лип к ногам. Сквозняк в здании суда окатил меня приятной ледяной волной; к тому времени, как мы дошли до лифта, у меня уже зуб на зуб не попадал. Нас пригласили пройти в кабинет судьи Флоренс Фостер. Скорее бы покончить со всем этим, пронеслось у меня в голове. Однако вышла заминка: Клейтон Хупер, мой новый куратор, опаздывал. Вокруг стояла непринужденная болтовня, как на светской вечеринке. Глядя в стену, я принялась отчаянно кусать губы.

– Всем привет, извините за опоздание, – протараторил, запыхавшись, мистер Хупер. Протянув руку, он погладил меня по голове. – А ты что приуныла, Эшли? Сегодня самый счастливый день в твоей жизни!

– Проходите, – сказал охранник и пропустил нас вперед.

Ожидая увидеть традиционный зал суда, я удивилась, когда, пройдя из широкого общего коридора в более узкий, мы оказались в конференц-зале, посредине которого стоял до блеска начищенный стол. За ним сидела судья Флоренс Фостер. Нил Спектор принялся рассаживать остальных присутствующих. Меня усадили между будущими родителями. Напротив сидели Мэри Миллер, Мэри Фернандес и Бет Лорд. Мне захотелось пролезть под столом и очутиться в одном ряду с ними: мое место именно там, ведь они мне как родные, да и знают меня давно, в отличие от Кортеров. Я бросила взгляд на Фила и Гэй, которые вслушивались в заумные объяснения судьи, потом на Мэри Миллер – она улыбалась, как и Мэри Фернандес и мисс Бет. Они хотели, чтобы для меня началась новая жизнь, а меня так и подмывало все отменить.

Отец Гэй – или просто дедушка – негромко кашлянул: одна из дочерей Вайнеров корчила рожицы, и дедушка хотел, чтобы Джош снял ее ужимки на видео. Однако Джош не сводил объектива с судьи, которая теперь обращалась ко мне.

– В жизни ничего не достается просто так, – начала судья Фостер, – иначе это весьма подозрительно.

Судья всего лишь хотела сказать, что я многое пережила, – теперь я это понимаю, но тогда я решила, что она не доверяет моим новоиспеченным и таким образцовым родителям. Как только прекратятся проверки, Гэй может обернуться очередной миссис Шпиц. Добродушию Фила тоже есть предел, в чем я убедилась в Вашингтоне. Что будет, если он снова рассвирепеет? Когда завершится этот фарс про счастливую семью, всего лишь вопрос времени. По привычке я попыталась уставиться в одну точку – это всегда спасало меня от разбушевавшихся приемных родителей и навязчивых психологов. Сердце заколотилось, как сумасшедшее, и в смятении я чуть не выбежала из комнаты.

Судья сказала несколько слов одобрения Кортерам по поводу их решения меня удочерить, затем обратилась ко мне:

– Эшли, так я подписываю документы?

Мне уже исполнилось двенадцать, а значит, требовалось мое согласие. Повисла напряженная пауза. В тишине слышалось прерывистое дыхание Гэй. Дедушка снова кашлянул.

– Я не против, – пробормотала я. Три коротких слова – и дело сделано.

Гэй промокнула платком глаза и потянулась губами к моей щеке. Я отпрянула и с силой принялась тереть щеку, вытирая невидимый след от помады.

Стоило мне направиться к двери, как Фил подтолкнул меня в противоположную сторону – к судье. Стоя навытяжку, мы сфотографировались. Мэри Миллер подарила мне букет цветов, и снова потребовалось фотографироваться. Наконец, мы вышли под палящее солнце. Вот бы растаять прямо там, лишь бы не садиться в машину с Кортерами, прикидываясь, что теперь мы будем жить долго и счастливо.

Мы заехали в «Дом» на сладкий стол. Когда-то и я бывала на таких спектаклях в честь усыновленных детей, которые потом снова возвращались в приют. Не стоило и все это затевать. Мои прежние друзья смущенно столпились вокруг стола и, доев угощение, тут же разбежались. Люк, вместо того чтобы терроризировать собравшихся, покорно сидел над стаканом лимонада.

Мэри Фернандес в последний раз спросила, как я себя чувствую.

– Бедный Люк, каково ему сейчас, – прошептала я.

– Сегодня твой день, Эшли, – ответила психолог, но дурное предчувствие не покидало меня.

Вскоре произошло нечто совершенно неожиданное: я потихоньку начала пробовать непривычную еду. Однажды после похода по магазинам Кортеры решили зайти в японский ресторан.

– Купить тебе гамбургер сейчас или потом? – спросил Фил.

– Я еще не проголодалась, – пробурчала я.

Симпатичный официант привычным жестом сунул мне под нос тарелочку с нарезанной сырой рыбой. Желая произвести на него впечатление, я ловко забросила кусочек себе в рот. Рыба оказалась очень нежной, сладковатой, с необычным привкусом.

– Как вкусно!

Гэй и Фил в изумлении переглянулись. Я стянула кусочек ролла с тунцом с тарелки Фила и тоже отправила его в рот.

– Можно попробовать суп? – попросила я.

Фил поставил передо мной тарелку, и я все съела – даже морскую капусту.

– Купить тебе гамбургер? – спросил Фил, когда мы сели в машину.

– Не-а.

Через пару минут я не удержалась:

– Поверить не могу, что ела сырую рыбу!

После того, как улеглась кутерьма с удочерением, тиски, сжимавшие меня изнутри, разжались, и я стала проявлять интерес к еде. Оказалось, что в любом ресторане можно найти что-нибудь по душе, и мне больше не приходилось вставать из-за стола голодной.

Начался очередной учебный год, и как нельзя вовремя, потому что мы с Гэй все чаще ссорились. Она не давала мне свободно вздохнуть, и я частенько ее провоцировала.

На Хеллоуин ко мне зашла Тесса. Выбрав юбки покороче, мы густо накрасились косметикой.

– Что это у вас за костюмы? – спросила Гэй.

Вихляя бедрами, я прошлась по коридору на высоких каблуках и остановилась в вызывающей позе.

– Проститутки.

– Я не выпущу тебя в таком виде! – взорвалась Гэй.

– А почему Тессе можно? – Мне стало досадно, что меня унизили на глазах у подруги.

– А Тессу я отвезу домой, и посмотрим, что на этот счет скажет ее мама. Если ты сейчас же не переоденешься, никуда не пойдешь!

Не говоря ни слова, я смотрела сквозь нее.

– Можешь хоть все глаза просмотреть – этот номер со мной не пройдет. Я-то знаю, что у тебя на уме.

– Ты безмозглая… – Я чуть было не перешла на крик, но вовремя себя одернула. Прежде я никогда не обзывала Гэй в лицо и не знала, чем это чревато.

– А ты ведешь себя как твоя мать!

Я пошатнулась, хватая губами воздух, словно меня ударили. Гэй явно хотелось взять свои слова назад. Придя в себя, я притащила бусы и шали, и из нас вышли две вполне благопристойные цыганки.

Среди старых фотографий Гэй нашла еще кое-что: письма моей мамы, тети Лианны и Дасти, но предпочла умолчать об этом. И лишь оформив удочерение, она связалась с тетей Лианной. Тетя невероятно обрадовалась и все рассказывала Гэй, как они с мамой по очереди меня нянчили. Тетя Лианна вышла замуж и родила двоих мальчиков. Дядя Сэмми тоже женился и пытался разыскать нас с Люком. Гэй спросила у тети, как лучше связаться с Лорейн. Выяснилось, что у нее теперь постоянная работа и новый сожитель. «Ей бы очень хотелось узнать, как поживает Эшли».

– Я ей напишу, – сказала Гэй.

– Только держите ухо востро, – предупредила тетя Лианна.

Мэри Фернандес и Мэри Миллер в один голос предостерегали Гэй. По мнению психолога, я должна впитать ценности новой семьи, прежде чем снова начну отождествлять себя с мамой. А Мэри Миллер, истратившая несколько лет на общение с мамой, попросту ей не доверяла. Фил не поддержал затеи Гэй и настоял, чтобы письма приходили на адрес нашего адвоката. Гэй целый год скрывала от меня переписку с мамой.

* * *

Приезжая к Люку в «Дом», я всякий раз с содроганием задумывалась, что стало бы со мной, если бы меня не удочерили. Если раньше приют казался мне тихой заводью, то теперь в моих глазах он стал тюрьмой, где Люк отбывал бессрочное наказание. Однако отношения с Гэй у меня по-прежнему не ладились.

Брук согласилась, что Гэй не только не имеет представления, что носят девочки нашего возраста, но и отвратительно одевается сама, а кроме того, не делает маникюр, не носит джинсы и туфли на высоком каблуке. Табита, в свою очередь, заметила, что в ее семье куда более строгие правила, чем у Кортеров. Да, в мои обязанности входит накрывать стол, зато мне не приходится, как Табите, каждый вечер вручную вытирать хрупкие фарфоровые тарелки. Тебе еще повезло, добавила она, и я нехотя согласилась.

Дедушка Вайзман, отец Гэй, жил в паре миль от нас. У меня всегда перехватывало дыхание на подъезде к его дому: входную дверь сторожили два огромных каменных льва – точь-в-точь как в моих мечтах. Дедушка не мог не заметить, что мне сложно найти с Гэй общий язык, но вместо того, чтобы защищать свою дочь, он однажды сказал:

– Если она снова будет на тебя наседать, смело жалуйся мне. Я ее приструню. – Его морщинистые губы сложились в улыбку. – А теперь покажи-ка мне твой табель. – Дедушка пробежался взглядом по моим оценкам. – За успехи отличные – плачу наличными.

И он протянул мне сто долларов.

– Для отличников устраивают торжественный завтрак, но Фил и Гэй не смогут прийти. Ты пойдешь со мной? – попросила я дедушку.

Он просиял.

Однажды в январе Гэй заехала за мной после школы.

– Мы снова собираемся в Вашингтон, – сообщила она, тяжело вздохнув, точно речь шла о досадной необходимости.

– Что снимаете на этот раз?

– Вообще-то зовут тебя, – и она протянула мне факс-сообщение от директора Фонда Дейва Томаса, который приглашал меня посетить мероприятие в Белом доме.

– И я встречусь с президентом?

– Не уверена, но там будет первая леди.

В Вашингтон я полетела вместе с Гэй. Пройдя контроль, мы зашли в женскую уборную, расположенную в Восточном крыле. По стенам в комнате отдыха висели портреты первых леди. Гэй сфотографировала меня на их фоне. Даже на бумажных полотенцах был логотип Белого дома, и я оторвала парочку листов для подруг.

Я поднималась по мраморной лестнице под звуки классической музыки в исполнении струнного трио.

– Тебе нехорошо? – спросила Гэй, заметив, как я раскраснелась от возбуждения.

– Душновато здесь, – ответила я. Не хотелось объяснять, что сбылась моя детская мечта: будто я оказалась в «приемышах» совершенно случайно, а на самом деле мне уготована другая, роскошная жизнь.

На конференции представляли программу, разработанную для детей, которые выходили из-под юрисдикции органов опеки и попечительства. Одна из приглашенных девушек рассказывала, как она училась днем, а ночью спала на пустых каталках в пунктах скорой помощи. Неужели это и Люка ожидает, подумала я.

По окончании презентации Гэй подвела меня к Майклу Пираино, исполнительному директору Национальной ассоциации государственных адвокатов-представителей.

– Я гляжу, ты здесь от Фонда Дейва Томаса, – сказал он. – Молодец!

– Она такая, – похвасталась Гэй.

– Что ты думаешь о предложениях миссис Клинтон? – обратился ко мне мистер Пираино.

Наверное, стоило ответить ему что-нибудь нейтральное, но из головы не выходили мысли о Люке и других детях из «Дома», которым усыновление не светит.

– Детям нужны семьи, а не программы, – ответила я.

– Сколько тебе лет? – поинтересовался мистер Пираино.

– Четырнадцать, – пробормотала я, решив, что он возмущен моей дерзостью.

– Ты заставишь говорить о себе, – произнес он с улыбкой.

– Эшли девять лет промаялась в приемных семьях, и если бы не ее представительница Мэри Миллер, маялась бы и по сей день.

– Достаточно одного неравнодушного человека, да? – сказал мистер Пираино, подмигнув мне.

О переписке Гэй с моей мамой я не знала ровным счетом ничего, вплоть до момента, когда Гэй вручила мне конверт.

– Сначала я позвонила Лианне, – сказала она, – а затем написала Лорейн.

Узнав, что Гэй и мама у меня за спиной переписывались, я пришла в ярость. Гэй без спроса влезла в самые сокровенные отношения, что у меня были!

– И что ты ей написала?

– Что ты учишься на «отлично», что тебе поставили ортодонтические скобы…

– А про то, что ты – автор популярных книг, а Фил – документалист, тоже написала?

– Ни к чему ее смущать. Я не стала вдаваться в подробности, просто написала, сколько у нас детей, и все в таком духе. Твои свежие фотографии я тоже приложила и пообещала регулярно писать. Я убедила ее, что мы всегда будем любить тебя как родную. – Гэй судорожно сглотнула. – Если захочешь увидеться с ней или с другими своими родственниками, мы не станем возражать.

– А почему ты скрывала от меня переписку?

– Я думала, она даже не ответит.

На конверте маминой рукой был указан получатель: «Родителям Эшли на имя Нила Спектора».

– Она не знает, где мы живем?

– Нет. Фил решил, что так будет лучше.

Мама писала, что в День святого Валентина она снова вышла замуж. Еще она играла в софтбол, и ее команда называлась «Прайд». Команда Детской Лиги, за которую я играла, тоже называлась «Прайд», и я посчитала это совпадение неслучайным. Письмо заканчивалось словами: «С искренней любовью, Лорейн».

Я словно залпом выпила пять бутылок кока-колы и тут же побежала строчить ответ. «Мои новые родители очень хорошие», – начала я. Не утерпев, я похвасталась, где успела побывать, не забыв расписать поездку в Белый дом. Поделилась мыслями о том, как странно, что наши команды называются одинаково. В конце я добавила: «Я люблю тебя, а «родителей» зову по имени. Мне никто тебя не заменит».

Со следующим письмом пришли мамины свадебные фотографии. Подружкой невесты была тетя Лианна, а посаженым отцом – дядя Сэмми. Мама писала, что хочет увидеться со мной и что я навсегда останусь самым важным человеком в ее жизни.

Завязалась переписка, с обменом фотографиями и посылками. Втайне от Кортеров я мечтала о том, как вновь стану жить с мамой. Но я не решалась сказать Люку о том, что у меня теперь две мамы: у него-то не было ни одной.

Гэй и Фил читали и мамины, и мои письма, опасаясь, как бы я не выдала никаких конфиденциальных сведений. Но я и не собиралась этого делать. С одной стороны, я по-прежнему любила маму, с другой – не доверяла ей. Вначале я радовалась ее письмам, хотя некоторые из них были как гром среди ясного неба. Она писала, что ее муж, Арт, хочет ребенка, однако она боится, что это омрачит отношения, которые мы с ней выстраиваем заново.

Я бросила это письмо Гэй на колени.

– Ей нельзя иметь детей! – фыркнула я. – С чего она взяла, что и этого ребенка не проморгает?

– По-моему, она просит у тебя прощения, а не разрешения.

Мы молча переглянулись, подумав об одном и том же: мама беременна. Гэй протянула мне письмо, я смяла его и швырнула в корзину для мусора.

– Не надо было мне вообще писать ей, – вздохнула Гэй.

– Теперь ты запретишь нам переписываться?

– Нет, Эшли, мы никогда себе такого не позволим. Но после каждого письма ты сначала на седьмом небе от счастья, а затем ходишь как в воду опущенная.

Подойдя к окну, Гэй долго смотрела на закат.

– Давай посоветуемся с психологом.

Во время очередной консультации мы показали мамины письма доктору Сьюзен Ридер. Она перечитала заключительные строки последнего письма: «Я тебя люблю. Я тебя очень люблю. Надеюсь, это тебя хоть как-то поддержит. Скучаю. Пиши. С любовью, Лорейн. P.S. Как Люк? Передай ему привет и скажи, что я его тоже люблю».

– Что ты об этом думаешь? – спросила меня психолог.

Я сидела в молчании. Сколько раз я слышала эти три слова от мамы! Она была по-своему искренней, но за этими словами скрывалась пустота. И все-таки я ими дорожила.

– Мне не по себе держать переписку в секрете от Люка.

– Ее письма вас беспокоят? – поинтересовалась психолог у Гэй.

– Да. После каждого письма Эшли несколько дней сама не своя.

Наступило молчание, тишину нарушало только басовитое урчание кондиционера.

– Лорейн хочет встретиться с дочерью, – снова заговорила Гэй.

– А ты хочешь? – спросила меня доктор Ридер.

– Не сейчас.

Я с трудом представляла себе маму и Гэй рядом.

– А если ограничить переписку?

Гэй сразу же ухватилась за эту идею.

– Скажем, писать только в праздники: дни рождения, на Пасху и на Рождество, может быть, даже в День матери. Раз в месяц наверняка найдется какой-нибудь повод.

– Как ты считаешь? – спросила психолог, глядя на меня.

– Хорошо, – согласилась я, и мы ушли.

* * *

Набросав черновой вариант письма, Гэй попросила меня отредактировать его, прежде чем отправлять маме.

– Только, чур, ничего от меня не скрывай, если что-то узнаешь, – предупредила я.

– Что, например?

– От мамы всего можно ожидать…

Поток писем уменьшился; впрочем, Гэй и мама время от времени созванивались.

– Лорейн всегда благодарит меня за заботу, – поделилась со мной Гэй, – хотя, по-моему, она больше озабочена какими-то своими делами.

– Она все еще хочет меня увидеть?

– Просит об этом каждый раз. Я отвечаю, что устрою встречу, как только ты будешь готова.

Накануне Дня матери Гэй спросила, не хочу ли я отправить Лорейн поздравительную открытку.

– Зачем? Я о ней даже не думаю.

– Зато я думаю о ней. Она тебя родила, – ответила Гэй.

В июне я уехала в гости к своим крестным, Вайнерам, которые жили в Южной Каролине и вели художественный кружок в лагере отдыха. Однажды вечером я позвонила домой.

– Мне страшно, – сказала я.

– Что случилось? – заволновалась Гэй.

– Страшно хочется домой, – вздохнула я. – Раньше никогда не хотелось, потому что и дома не было, а теперь есть, и страшно хочется вернуться.

Гэй рассмеялась, но я и не думала шутить. Я скучала по своей комнате, по фирменным омлетам Фила и даже по куриным котлетам Гэй.

* * *

Пометив что-то в ежедневнике, Гэй повернулась ко мне:

– Оказывается, сегодня у Лорейн день рождения.

– Знаю, – кивнула я в ответ.

– Хочешь поздравить ее?

– Ну ладно.

Гэй набрала номер и спросила у мамы, удобно ли ей разговаривать. Я стояла рядом, грызя заусеницу. Гэй протянула трубку мне и отошла в дальний угол комнаты.

Послышался мамин голос, хрипловатый, как у джазовой певицы.

– Привет, – проговорила она. Я представила себе, как она стоит у телефона, в узких джинсах и сандалиях на высоком каблуке. – Как дела?

– Отлично! Меня приняли в самую сильную команду по софтболу. – Я стала ходить по кабинету Гэй, продолжая болтать. – Перешла в восьмой класс и учусь по программе для одаренных детей. – Затем я рассказала, где мы успели побывать, и добавила: – А в Лос-Анжелесе мне накупили кучу одежды.

– Надо же, как ты изменилась, – ответила мама. – Настоящая калифорнийская девушка!

Мне пришлось облокотиться на спинку кресла, чтобы не упасть. Гэй почуяла неладное и подошла ко мне. Я отставила трубку от уха, но пришел мой черед говорить, а говорить мне было нечего. Не проронив больше ни слова, я сунула трубку в руку Гэй и вылетела из комнаты. Гэй сбросила вызов и побежала за мной.

– А чего она ждала? – завопила я. – Что мне вечно будет семь лет? – Гэй слушала, не перебивая. – Чем плохо учиться на «отлично» и заниматься спортом? Чем плохо вести интересную жизнь? Как она может… – я помедлила, подыскивая нужное слово, – …завидовать собственной дочери!

Прошло несколько недель, и мама спросила у Гэй, что подарить мне на день рождения. Гэй сказала, что мне дороги все мамины подарки и что музыкальная шкатулка хранится у меня по сей день. А когда Гэй упомянула про мои куклы и «Чудо-печку», оставшиеся у миссис Шпиц, мама мрачно произнесла: «Эта женщина мне никогда не нравилась!» И тут, как гром среди ясного неба, грянула новость: мама ждет рождения ребенка – девочки – как раз накануне моего дня рождения.

Гэй известила меня об этом как можно тактичнее.

– Она ведь знала, что беременна, когда сокрушалась, что муж хочет ребенка! – взорвалась я. Гэй кивнула. – Надо отобрать у нее права на ребенка прямо там, в больнице!

Отем появилась на свет чуть раньше положенного срока, и я с облегчением подумала, что нам не придется праздновать день рождения в один день. К моему четырнадцатилетию мама прислала подарок – «Чудо-печку». Я выросла из игрушек, но испекла одно пирожное, чтобы показать Гэй, как работает печка. На свои карманные деньги я купила подарки к Рождеству для мамы и новорожденной сводной сестры. В конце января мама передала мне подарочный сертификат и фотографии Отем.

– Теперь мама загубит еще одну жизнь, – горько промолвила я.

Гэй вычесывала одного из котов. Волосы, упавшие ей на лицо, сияли в мягком свете торшера. Она словно сошла с картины Рембрандта.

– Представляешь, я ведь живу с тобой чуть ли не дольше, чем с ней, – внезапно сказала я и добавила: – И гораздо дольше, чем с кем бы то ни было. А маму я не видела уже шесть лет.

– Скажи, когда будешь готова, – ответила Гэй.

– Встретиться с ней? – с напускным спокойствием уточнила я, но вспыхнувшие щеки выдали мое радостное волнение.

– Я не раз говорила Лорейн, что вы непременно увидитесь.

– А каково будет тебе?

Гэй тяжело вздохнула.

– Любящий муж всю жизнь скорбит о кончине жены, даже если женится повторно. Мне не под силу тягаться с Лорейн. Ты всегда будешь любить ее больше всех на свете.

Мне не верилось, что Гэй признает: она будет второй.

Наступила долгая тишина.

– Тебе нужно примириться с ней, прежде чем ты сможешь доверять другим, – продолжала Гэй. – Я перечитала все материалы твоего досье. У Лорейн есть свои плюсы и минусы, как у всех нас.

– Почему ты не хотела, чтобы мы увиделись раньше? – дрожащим голосом спросила я.

– Мы старались не торопить события, надеясь, что и ты не станешь настаивать, потому что… – Гэй помедлила. – Лорейн может причинить тебе боль, а как уберечь мою дочь – нашу общую дочь – от новых страданий, я пока не знаю.

В июне я отправилась в детский лагерь в Южную Каролину. Предстоящая поездка в штат, где я родилась, и разлука с приемными родителями подогрели мое любопытство, и, когда Гэй помогала мне собрать сумку, я с самым непосредственным видом предложила:

– Может, ты бы съездила проведать мою маму, пока я буду в лагере? Пусти в ход свое опекунское чутье, а потом расскажешь мне, что там и как. – Я заглянула Гэй в глаза. – Заодно дашь ей пару родительских советов.

До отъезда я больше ни словом не обмолвилась о маме, но что-то мне подсказывало, что Гэй выполнит мою просьбу. Когда Кортеры приехали в лагерь посмотреть на шоу талантов, я позвала их на экскурсию в наш любительский театр, и Гэй, осматриваясь, сказала:

– Я была у Лорейн.

– И как она?

– У нее все хорошо, Эшли, – заверила Гэй. – Она живет с Артом, он немного младше ее.

– Где они живут?

– У них своя квартира, скромная, но чистая и уютная. Когда Лорейн открыла мне дверь, то сказала: «Мне казалось, вы будете похожи либо на принцессу Уэльскую, либо на Дженис Джоплин».

И Гэй громко рассмеялась.

– Какая из тебя леди Ди!.. – сказала я. – В чем ты была?

– В юбке из набивного льна, так что все-таки ближе к Дженис Джоплин. Только голос не тот, – снова рассмеялась Гэй. – Впрочем, что хорошего, когда тебя сравнивают с мертвыми кумирами!

Гэй ждала, когда я спрошу о сводной сестре. Я упорно молчала. Тогда Гэй собралась с духом и проговорила:

– Отем уже восемь месяцев.

Пропустив упоминание о сводной сестре мимо ушей, я спросила:

– Что мама спрашивала обо мне?

– Ей хотелось посмотреть, какой ты стала, и я привезла самые твои последние фотографии. А она показала мне те, что были у нее, и те, что остались со времен, когда ты жила у деда в Южной Каролине. Этих снимков у нас нет, и Фил сделал с них копии.

– Отем на меня похожа?

– Не очень, разве что глаза такие же.

– Что еще мама говорила про меня?

– Много рассказывала, какой ты была в раннем детстве. Утверждала, что ты невероятно рано начала говорить и проситься на горшок.

– Она все еще хочет увидеться со мной?

– Да. Спрашивала, когда.

– И что ты ей ответила?

– Что тебе хочется узнать, как прошла наша встреча.

Гэй отвела взгляд в сторону – явный знак, что она чего-то недоговаривает.

– Говори без утайки, – потребовала я и затаила дыхание.

– Она встала в позу и с раздражением спросила, что я собираюсь наговорить тебе о ней. Я попыталась убедить ее, что не буду препятствовать вашим свиданиям. Лорейн заявила, что не желает больше ждать, – вздохнула Гэй, – на что я ответила, что ты еще не готова. Тогда она возмущенно бросила: «Эшли пора бы уже принять меня и простить!»

– Что? Вот так просто принять и простить? – вскипела я, но Гэй продолжала:

– Я сказала: «Эшли никогда не «примет» того, что с ней стало», и добавила, что ее бездействие и пустые обещания причинили тебе страшную боль. – Гэй перевела дыхание. – Тут Лорейн меня перебила: «Меня саму бросили в парке, я выросла в сиротском приюте, так что не надо мне рассказывать, как бывает больно». Тогда она тем более должна понимать, как ты в ней нуждалась, возразила я.

В ушах зазвенели отголоски маминых сетований во время последнего нашего свидания. За все эти годы она нисколечко не изменилась.

– В ответ Лорейн разнылась, будто «они» не подпускали ее к тебе и ставили ей палки в колеса. Меня так и подмывало спросить про положительные результаты тестов на наркотики, но тут вмешался Арт. «Представляю, через что прошла девочка», – сказал он. Оказалось, он тоже рос в неблагополучной семье. После этого Лорейн перестала скулить. В конце концов она сказала, что подписала бумаги по наущению своего адвоката, якобы это даст вам с Люком билет в лучшую жизнь. Она пошла на это из любви к вам, так она утверждает.

– Она и в самом деле не понимает, как жестоко обошлась со мной?

– Она слишком сильно винит себя, чтобы понимать твои чувства.

– Какие еще чувства? – горько усмехнувшись, удивилась я. – У меня нет к ней никаких чувств.

Весь вечер я размышляла о том, что узнала от Гэй. Вспоминала, с каким отчаянием я ждала свиданий, как сильно мне хотелось забраться к маме на колени, вдохнуть запах ее духов, смешавшийся с сигаретным дымом, прижаться к ней и услышать, что я «солнышко». До Отем мне не было никакого дела. От мысли о сводной сестре мне хотелось скрипеть зубами. С одной стороны, я злилась, что она заняла мое место, с другой – беспокоилась, как бы мама и ее не бросила. Попытавшись представить, каково будет смотреть маме в глаза, я решилась. Пусть увидит, чего я добилась без ее помощи, узнает про мои отличные оценки и достижения. Втайне я даже мечтала ее уязвить, похвастаться, с какими образованными и состоятельными родителями я теперь живу. А потом вспомнила, как она поддела меня, назвав «калифорнийской девушкой».

Полгода от мамы не было ничего слышно; как и в прошлом году, она поздравила меня с Рождеством лишь в конце января. Казалось, у нее давно вошло в привычку появляться в моей жизни от случая к случаю.

В следующем письме она сообщала, что Арт с ней развелся. «Наверное, мне нужна мама, – писала она. – Может, вы и меня удочерите?»

От этих слов у меня по спине побежали мурашки.

– Мы станем сестрами, – неудачно пошутила я. Меня охватило беспокойство: Отем наверняка небезопасно оставаться с мамой наедине.

– Если она еще будет звонить, скажи ей, что нам надо увидеться, – внезапно для себя выпалила я.

– Ты уверена? – переспросила Гэй.

– Да. Что толку тянуть.

Спустя пару месяцев мы встретились на нейтральной территории – в пиццерии. Я попросила Фила и Гэй пойти со мной. Мама приехала с двухлетней Отем и приятельницей по имени Бренда. Едва я вышла из машины, как увидела маму, бежавшую ко мне с распростертыми объятиями. Мы обнялись. Я вдохнула знакомый запах сигарет, смешавшийся с приторным ароматом духов.

Оплатив заказ, Фил направился к дальнему столику. Он все время молчал, улыбаясь, только когда Отем смотрела в его сторону. Гэй болтала с мамой и Брендой о каких-то пустяках. Я переводила взгляд с маминого лица на личико Отем. У нас троих миндалевидная форма глаз и радужка кофейного цвета. И у меня, и у мамы широкие плечи, а нижние зубы одинаково искривлены. Кожа у мамы, как и у Отем, с желтоватым оттенком, а у меня – с розоватым. У нас с мамой одинаковая форма лица – «сердечком», и такие же округлые щеки, что и на вытянутом личике сестренки.

– Как успехи в школе? – спросила мама.

– Нормально, – ответила я, чтобы не напрашиваться на очередное оскорбление.

– Почетная грамота, – объявила Гэй, – Эшли круглая отличница.

– Я закончила школу еще до того, как родила Эшли, – запальчиво ответила мама. – Тогда выдавали настоящий аттестат, а не просто объявляли результаты дурацких тестов.

У меня возникло чувство, будто я ступаю по битому стеклу.

– Здорово, – только и ответила я, оглядываясь на Гэй и Фила.

Мама пыталась вести себя по-светски непринужденно. Гэй напустила на себя несвойственную ей веселость. Фил весь покрылся красными пятнами: верный знак, что он возмущен. Интересно, что бы о нас подумали окружающие, если бы узнали, зачем мы здесь. Как странно, что мы сейчас сидим друг напротив друга – мои приемные родители, моя мама, сводная сестра и чужой человек, без которого мама не смогла обойтись, – и подчеркнуто мило общаемся. Несмотря на внешнее спокойствие, я не находила себе места. Меня обуревали злость, отчаяние, одиночество, грусть, страх и – ярость.

Отем потянулась к жареной картошке, лежавшей на моей тарелке. Я подала ей кусочек, и малышка стала карабкаться мне на колени. Взяв ее на руки, я поразилась, какая она тяжелая. Она дергала меня за волосы и наматывала их на свои липкие пальчики. Ведь мне было столько лет, сколько сейчас Отем, вдруг пронеслось у меня в голове, и я еще жила с мамой. А уже через год меня вырвали из семьи.

В этот момент, словно успев прочесть мои мысли, мама сказала:

– Все изменилось: я хожу в церковь, избавилась от зависимостей и нашла хорошую работу.

Я мельком взглянула на Фила. На его нахмуренном лице читалось осуждение.

– Я пыталась забрать тебя обратно, – оправдывалась мама, и я почти услышала, как Фил с издевкой подумал: «Хватит заливать».

Я отпила глоток лимонада, чтобы унять тошноту, подступавшую к горлу.

– Какой я была в детстве?

– Ты рано заговорила, и мы от тебя такого наслушались!

Услышав про то, как я на ходу выпала из машины, Фил побледнел и, извинившись, вышел из-за стола. Мне стало жаль его, но к маме у меня не осталось жалости. Она казалась бывшей соседкой или няней, которая немного знала о моем детстве.

Отем заерзала у меня на коленях и потянулась к маме, задев ручкой мамин стакан. Бренда принялась промокать образовавшуюся лужицу.

– Покатай меня, Эсви, – пролопотала Отем.

Взяв ее на руки, я немного походила между столиков, пока мама делала новый заказ. Отем погладила меня по лицу своими пухлыми ручонками и неожиданно ткнула мне пальцем между зубов. Я в шутку куснула ее за палец. Отем заверещала.

– Я случайно! – сказала я подбежавшей ко мне маме и сдала ревущего ребенка ей на руки.

– Я же совсем легонечко, – шепнула я Гэй, которая в этот момент подошла ко мне.

Мама поцеловала «ваву», хотя на пальчике ничего не было видно. Всхлипывая и сопя носом, Отем прижалась к маминой груди.

– Сфотографируемся на память? – предложила Гэй, протянув Филу фотоаппарат.

Фил сфотографировал меня рядом с мамой, потом меня, маму и Отем и сказал, что пора идти.

Когда мы вышли, Фил спросил меня, как я себя чувствую.

– Я довольна, что мы встретились. И все, больше не хочу их видеть.

Я сдружилась с Брук. Яркая внешность и стройная фигурка привлекали к ней массу поклонников, но родители не разрешали ей встречаться с мальчиками. Поэтому Брук тащила меня с собой в кино, устраивалась со своим парнем, Сетом, в последнем ряду, а меня отсаживала подальше. Как-то раз, когда сеанс уже закончился, Брук никак не могла отлипнуть от Сета, и они продолжали лизаться в темном опустевшем зале, пока их не вытурил контролер. Наконец мы с Брук вышли на улицу. Гэй, ждавшая нас уже более получаса, вскипела:

– Почему ты так долго не выходила?

– Фильм затянулся, – ответила я.

– Нет. Я проверяла – он закончился вовремя.

– Я решила, что ты ждешь у другого выхода, – не сдавалась я. В приемных семьях мне только еще больше попадало, если я признавала свои ошибки.

– Хватит, – процедила сквозь зубы Гэй, – на неделю остаешься без кино.

Брук умоляла меня сделать все, чтобы Гэй смягчилась.

– Ты не понимаешь, я не могу жить без Сета!

Еще через несколько дней она спросила:

– Ты могла бы позвать меня к себе в гости с ночевкой?

– Думаю, что могу.

Брук посвятила меня в свой план.

– Твои предки рано ложатся спать, и спальня у них наверху. А мои спят в соседней комнате, да еще и засиживаются допоздна. Мы подождем, пока твои уснут, проберемся во двор, сядем на велики и доедем до перекрестка, где нас будет ждать Сет. Потом рванем на пляж и потусим часок-другой.

– Не знаю, что и сказать…

– Сет пригласил Руди Мартино, – добавила Брук, – специально для тебя!

С Руди, звездой школьной команды по баскетболу, я никогда не встречалась, но знала, что он из старшеклассников. Предложение Брук было волнующе-заманчивым.

Фил и Гэй согласились, чтобы Брук переночевала у нас. Покончив с ужином, я вызвалась убрать со стола.

– Давайте я тут похозяйничаю, а вы пока посмотрите новости, – сказала я как можно более нежным голосом. – Гэй, сделать тебе чаю?

– Было бы очень кстати, – ответила Гэй, придя в себя от неожиданности, и уселась на диван.

За ужином Фил выпил бокал белого вина. В бутылке оставалось немного – как раз на один бокал. Я отправилась в ванную и достала снотворное, которое передала Брук. Раздавив таблетки краешком бутылки, я принялась толочь их рукояткой ножниц. Затем всыпала порошок в напитки. Он моментально растворился в горячем чае, но вино стало мутноватым.

Стукнула входная дверь.

– Привет, – послышался голос Фила. – Она у себя.

Решив, что это Брук пришла пораньше, я приоткрыла дверь ванной и громко шепнула:

– Я здесь.

– Как дела? – раздался громкий голос Табиты – она забежала отдать мне диск с музыкой. Увидев на краешке ванны чашку с чаем и бокал с вином, подруга вскинула брови. – Что это ты затеяла?

Закрыв дверь ванной, я вкратце пересказала ей наш с Брук план.

– Не вижу ничего хорошего, – нахмурилась она. – Меня тут не было! – Пока! – спешно попрощалась она с моими родителями.

Я протянула Гэй чашку с чаем.

– Не хочешь еще бокальчик? – предложила я как можно более непринужденно.

– Спасибо, зайка, – ответил Фил. – Что это с Табитой? Она и минуты не пробыла.

– Ревнует к Брук, наверное. Они друг друга на дух не переносят.

– Третий лишний, – поддакнула Гэй и повернулась к экрану.

– Пойду приму душ, – пробормотала я.

Не успела я вспенить шампунь, как кто-то забарабанил в дверь ванной.

– Эшли, сейчас же открой! – заорал Фил.

Я притворилась, будто не услышала.

– Что ты нам подмешала? – завопила Гэй.

Как они просекли? Табита предупредила?.. Фил еще сильнее заколотил в дверь.

– Открой чертову дверь, или я ее выбью!

Выйдя из душа, я закуталась в полотенце, повернула замок и отпрыгнула как раз вовремя: дверь с силой распахнулась и чуть не сшибла меня с ног.

– Что ты нам подмешала? – заорал Фил, прижав меня к шкафчику с бельем.

– Н-ничего, – заикаясь, ответила я. – Может, вода несвежая.

– А вино? – допытывался Фил, раскрасневшись, как помидор.

– И у чая, и у вина был горький привкус. Я догнала Табиту, и она призналась, что ты… – Гэй задохнулась от гнева, – что ты нам что-то подсыпала!

– Ничего подобного!

Я попыталась вывернуться, но Фил держал мои плечи мертвой хваткой, и мне оставалось только придерживать на себе полотенце. За стеклянной перегородкой хлестала вода. Гэй протиснулась к кабинке и закрыла кран.

– Мне больно! – пожаловалась я Гэй.

Фил немного ослабил хватку, чтобы ручка шкафа не впивалась мне в спину.

– Что ты подмешала?

– Ничего! – не отступалась я.

– В доме полно лекарств, – глухо сказала Гэй, – бытовой химии, ядов. Сколько у нас времени? Вызывать «Скорую»?

– Нет, – прошептала я, чувствуя, как у меня подкашиваются ноги. Я не упала лишь потому, что Фил по-прежнему держал меня за плечи.

– Значит, полицию, – еще тише проговорила Гэй.

– Всего лишь снотворное, – сказала я, уронив голову.

– Много?

– Пару таблеток, – еле слышно ответила я.

– Но зачем? – спросил Фил, переводя дыхание.

– Чтобы вы поскорее уснули. – Меня прорвало, и слезы полились рекой. – Господи, я все испортила!

Искривленный рот Гэй прорезал ее лицо, как рваная рана. Мое сердце отчаянно колотилось, отдаваясь гулом в ушах.

– Что испортила? – переспросил Фил и отпустил меня.

– Теперь мне дорога назад в приют!

– Какой приют? – прошипела Гэй. – Мы тебя удочерили! – Она подошла ближе, готовая обрушить на меня весь свой гнев. – Ты наша дочь, так что смени пластинку! «В приют»! Мы же не отправляли в приют собственных сыновей! Или ты считаешь, что с тобой будет по-другому?

Гэй кипела от злости, но, кажется, впервые я с уверенностью ощутила, что она не причинит мне зла и даже – я судорожно сглотнула – и даже не бросит меня.

– Иди оденься, – выдохнула Гэй, – потом мы поговорим о твоем идиотском поведении.

От стыда я два дня не выходила из комнаты: лежа в кровати, лихорадочно перебирала в уме последние события, отчаянно желая, чтобы этого дня никогда не было. Всякий раз, вспоминая, как подмешивала растолченные таблетки в чай и вино, я неслась в туалет, где меня выворачивало наизнанку.

Гэй прикладывала к моему лбу полотенца, смоченные в холодной воде. Просто невероятно, что она заботилась обо мне!.. Фил держался от моей комнаты подальше.

В воскресенье вечером Гэй пришла пожелать мне спокойной ночи.

– Ты не откалывала таких номеров, когда была в моем возрасте? – спросила я.

– Всякое бывало, – призналась она. – Однажды подружки остались у меня ночевать, и мы принялись снимать гипсовые маски друг с друга. У одной девочки из-за гипса склеились ресницы, и нам пришлось их выдергивать.

– Ужас какой!

– Потом пришла мама и обрезала ей ресницы ножницами.

Я рассмеялась.

– Тогда нам было не до смеха, – произнесла Гэй. – Мы и подумать не могли, что все так обернется. Однако ты подсыпала нам снотворное нарочно… Поговори об этом с психологом.

– Ладно.

Вглядевшись в лицо Гэй, я увидела не презрение, а жалость. Я сделаю все, чтобы она снова могла мне доверять.

Гэй щелкнула выключателем. Я подставила щеку для неизбежного поцелуя.

– Я тебя люблю, – прошептала она, скользнув губами по мокрой от слез щеке.

Я схватила ее за руку. Гэй застыла.

– И я тебя, – отозвалась я, поцеловав ее в ответ.

 

Глава 12

Теперь мой черед говорить

– Не может быть!

Тесса рассказывала свежие сплетни, пока я делала себе педикюр. По телевизору передавали новости. Внезапно ведущая объявила:

– Берт и Агата Шпиц.

На экране появились их фотографии, сделанные в полицейском участке. От неожиданности я уронила на ковер кисточку с лаком.

– Гэй! – крикнула я. – Иди скорее сюда!

Тут раздался звонок. Гэй взяла трубку.

– Неужели? То-то я слышу, как Эшли всполошилась.

– Мэри Миллер, – беззвучно сказала она, обернувшись ко мне, и принялась записывать что-то в блокнот. Наконец Гэй положила трубку и оперлась на стол. – Представь, миссис Шпиц арестовали. Ей предъявляют двадцать пять обвинений в жестоком обращении с детьми и девять – в невыполнении родительских обязанностей по отношению к усыновленным. Мистер Шпиц тоже арестован – за попустительство.

– Видишь! Я ведь говорила, а меня никто не слушал!.. Теперь уж им влетит!

В газетах появились новости об аресте Шпицев. Их фотографии в профиль и анфас напоминали ничего не выражающие лица игрушечных мистера и миссис Картофель, но я лучше, чем кто-либо другой, знала, как обманчива внешность Шпицев. За уютным фасадом мамочки в кухонном фартуке скрывается жестокая лагерная надзирательница, самопровозглашенный «приемный родитель года». Стоит приладить мистеру Картофелю пару осоловелых глаз и плотно сжатые губы – и получится точная копия мистера Шпица, уткнувшегося в экран телевизора, в то время как его жена мучает очередную жертву. Прочтя комментарий к их фотографии в городской газете, я выкрикнула:

– Не сомневалась, что они все свалят на детей! Вот, пожалуйста: «Адвокат обвиняемых уверен: обвинения сфабрикованы подростками».

Во мне вскипела давно искавшая выхода ярость.

В статье утверждалось, что Шпицев обвиняют в систематическом жестоком обращении с усыновленными детьми на протяжении четырех лет, причем миссис Шпиц била детей не только руками и ногами, но и деревянным черпаком, и куском обрезной доски. Большинство детей снова поместили на государственное обеспечение.

– Хорошо, конечно, что их забрали из этого концлагеря, – вздохнула я, – но теперь они снова застрянут в системе опеки. И Дарла в том числе.

– «Как утверждает адвокат обвиняемых, Генри Ноблс, Шпицы – образцовая приемная семья, чья репутация навсегда останется запятнанной», – издевательским тоном процитировал Фил выдержку из статьи.

– А кто подумает о моей репутации? – возмутилась я. – Они всем сказали, будто я лгала!

– Пишут, что Шпицев трижды привлекали к ответственности, но доказать обвинения не удавалось, – добавила Гэй. – Разве тебя не допрашивали, когда ты жила у них?

– И не раз, – кивнула я и перечитала статью, в которой, среди прочего, упоминалось, что Шпицы намерены усыновить очередного, девятого, ребенка. – Я должна помочь детям доказать свою правоту. Если я дам показания в полиции, это укрепит показания других.

– Не «укрепит», а «подкрепит», золотко, – смущенно хмыкнув, поправил меня Фил.

– А вы могли бы обратиться в газету, – добавила я.

– И что мы скажем? – задумчиво потер подбородок Фил.

– Что есть много желающих подмочить и без того прогнившую репутацию Шпицев!

Гэй согласилась обзвонить газетчиков. Уэйн Вашингтон, журналист «Сент-Питерсберг таймс», заинтересовался моей историей. Он съездил к Шпицам, взял интервью у Мэри Миллер и пообщался с миссис Меррит. Наутро в газете появилась статья, открыто называвшая дом Шпицев «адом для детей». По словам миссис Меррит, «речь идет не о случайных ошибках или промахах приемных родителей». Гэй также дала комментарии для статьи, рассказав о выпавших на мою долю издевательствах.

– Она все еще за решеткой! – радостно вскричала я, узнав, что миссис Шпиц не выпустили под залог, сумма которого, кстати, составила шестьсот тридцать пять тысяч долларов. Зато под залог вышел мистер Шпиц: против него выдвинули шесть обвинений в злостном пренебрежении родительскими обязанностями. «Из протокола ареста следует, что мистер Шпиц бездействовал, когда его жена избивала детей, насильно окунала их головой в горячую воду, лишала еды, угрожала огнестрельным оружием, не оказывала своевременную медицинскую помощь и избивала палкой».

– В статье пишут, что одного из детей – интересно, кого именно? – Шпицы отдали в центр для малолетних правонарушителей, чтобы его словам не было веры. – Я помолчала. – Но у меня-то не было проблем с законом. Возможно, ко мне прислушаются.

– Я не хочу, чтобы ты влезала в это дело, – неодобрительно отозвался Фил.

– Я должна!

– Зачем?

– Ради себя и Люка, ради Дарлы и всех истерзанных Шпицами детей. И еще, – я глубоко вдохнула, – ради того, чтобы ни один ребенок больше не попал в их лапы. Нельзя закрывать на это глаза. Шпицам не то что детей – мышей нельзя поручать.

Следователь Шеннон Кин, которая вела дело Шпицев, поручила местным властям взять у меня показания. На следующий день после уроков я встретилась с помощником шерифа Тиной Брукс. Мы с ее дочкой учились в одном классе и даже вместе работали над одним из школьных проектов.

– У вас есть доказательства, что Эшли жила с этими людьми? – спросила лейтенант Брукс.

Гэй протянула перечень всех приемных семей, у которых я перебывала. В документе, выписанном в отделе опеки и попечительства, значилось, что у Шпицев я прожила восемь месяцев.

Я ответила на вопросы, удивляясь про себя, как свежи мои воспоминания, хотя прошло целых семь лет. Через несколько дней меня вызвали в прокуратуру округа Ситрэс для записи показаний на видеокамеру. Ожидая, что в присутствии работников прокуратуры мне станет не по себе, я попыталась сосредоточиться на чем-нибудь постороннем, но стоило мне заговорить, как я испытала облегчение: я говорила правду, и ничто из сказанного не могло мне навредить.

Вместе с расшифровками моих показаний нам прислали и записанные показания других детей. Если Гэй или Фил подозревали, что я преувеличиваю, то до боли знакомые свидетельства не оставляли места для сомнений. Например, на допросе я рассказывала: «Я спала на верхней полке двухъярусной кровати, и несколько раз миссис Шпиц стаскивала меня оттуда за волосы». Одна из жертв тоже сообщила, что миссис Шпиц однажды волокла ее в ванную, схватив за волосы. Миссис Шпиц наказывала Люка, окуная его головой под воду, пока он не начинал задыхаться, и одна из девочек, которую удочерили Шпицы, утверждала, что и с ней миссис Шпиц проделывала то же самое.

Я подробно описала, как миссис Шпиц наказывала нас, заставляя скрючиваться в три погибели под столом. Мои показания подтвердились, когда еще одна из жертв рассказала, как ее часами не выпускали из-под стола. Миссис Шпиц регулярно нас избивала: меня, в частности, она колотила черпаком. Кого-то из девочек миссис Шпиц наказала за перепутанные чехлы для видеокассет и ударила по лицу, когда бедняжка недостаточно хорошо, по мнению этой ведьмы, подмела двор. А одну из девочек она избила так, что ее пришлось оставить дома, пока не сошли синяки.

Когда статья появилась в печати, Гэй позвонила какая-то женщина, которая взяла к себе Гордона и Хизер – тех ребят, что жили вместе со мной у Шпицев.

– Гордон помнит Эшли, – сказала она. – Они с Хизер жаловались мне на Шпицев, а я, в свою очередь, обратилась в органы за разъяснением, но меня никто не стал слушать.

Гэй сообщила, что Уэйн Вашингтон разыскивает всех детей, которые жили у Шпицев, и ее собеседница пообещала, что свяжется с ним.

Вскоре мне позвонил Уэйн Вашингтон.

– Как ты думаешь, родители разрешат мне взять у тебя интервью? – слащавым голосом спросил он.

Гэй подошла к телефону и назначила ему встречу у нас дома. Когда он приехал, я провела его в кабинет.

– Вот это да! – ахнул журналист, подойдя к окну, откуда открывался шикарный вид на Кристал-ривер. – Так вот где зимуют ламантины?

Я кивнула.

– Непохоже на лачугу Шпицев, правда?

Мистер Вашингтон оказался еще дотошнее, чем работники прокуратуры, и я описала ему свою жизнь у Шпицев во всех подробностях.

– Думаешь, он мне поверил? – спросила я у Гэй, когда он уехал.

– Разумеется, поверил, – ответила Гэй.

Я расплылась в улыбке и убежала болтать с подругами.

Спустя несколько недель Уэйн Вашингтон позвонил Гэй. Он хотел кое-что уточнить и упомянул, что снял копию документов из досье Шпицев.

– Я и не знала, что это разрешено, – сказала я Гэй.

– Оказывается, эти документы находятся в свободном доступе, и в них есть подтверждение твоим словам. Мистер Вашингтон посоветовал на них взглянуть, – Гэй многозначительно умолкла, – пока не поздно. Кто-то оставил к одному из отчетов приписку: «изъять за ненадобностью».

– А сам отчет есть? – спросила я, задержав дыхание.

– Нет, мистер Вашингтон нашел только приписку. Зато в одном из заявлений миссис Шпиц проговорилась, что она больше не потчует детей острым соусом домашнего приготовления.

– Ты помнишь, как давно, еще до удочерения, я хотела подать на Шпицев в суд? Тогда Фил сказал, что у меня нет доказательств. Теперь они есть!

– Ты вправе злиться, – ответила Гэй, – но не давай злобе подточить себя.

– Да-да, «прости и отпусти», и все такое прочее. Фил уже прочел мне проповедь в лучших традициях далай-ламы. Вот только как это поможет детям, которые угодили в клетку Шпицев?

По субботам я часто ходила в кино с друзьями, но на этот раз все оказались заняты.

– Давай с нами, – предложила Гэй. – Мы идем на «Эрин Брокович».

Услышав название фильма, я поморщилась. Тогда Гэй принялась взывать к моему чувству вины.

– Мы сто лет не ходили в кино всей семьей, к тому же я хочу вытащить дедушку: он засиделся в четырех стенах.

– Мне еще нужно туфли купить…

– Ну, так сходи и купи, а в семь встретимся у кинотеатра, – поднажала Гэй.

Днем она отвезла меня в торговый центр. В ресторанном дворике тусовались знакомые ребята, и я подсела к ним. Спустя какое-то время я глянула на часы: они показывали половину седьмого, а туфли я так и не купила. Когда я прибежала ко входу в кинотеатр, было десять минут восьмого.

Фил, поджидавший меня на улице, сунул мне билет в руку и сердито спросил, где меня носило.

– Время не рассчитала, – виновато сказала я, помахав пакетом с туфлями.

– Два с половиной часа шаталась по магазинам?

В другой раз Фил закрыл бы глаза на мое опоздание – его вообще мало что могло вывести из себя, – но ему было неловко перед отцом Гэй.

Укоризненно на меня взглянув, Гэй передала мне ведерко с попкорном. Фильм начался, и сюжет захватил меня с самого начала. Джулия Робертс играла роль Эрин Брокович – безработной женщины, оставшейся после аварии без гроша в кармане. Хотя ее адвокат не смог отсудить страховую премию, Эрин напросилась к нему в помощники. Однажды, роясь в делах о купле-продаже недвижимости, она наткнулась на медицинские заключения и обнаружила, что влиятельная корпорация тайно сбрасывает отходы производства в водоемы, отчего заболевают люди, живущие по соседству. Эрин помогла пострадавшим оформить групповой иск и отсудила у корпорации кучу денег.

Когда мы вышли из кинотеатра, я вынесла вердикт:

– Лучше, чем я ожидала!

Пикнул блокиратор дверей автомобиля, но я уже не на шутку разошлась.

– Почему бы и нам, детям, которые жили у Шпицев, не подать групповой иск? Нас наверняка несколько десятков, да еще те, кого они усыновили.

– В фильме пострадавшие подали в суд на огромную корпорацию, которой было чем платить, – попытался остудить меня Фил. – Шпицы живут в дешевеньком доме, откуда у них такие деньги?

Он открыл передо мной дверь, как истинный джентльмен.

– А дети подавали когда-нибудь в суд на отдел опеки и попечительства? – спросила я, нехотя усаживаясь.

Сидящая на переднем сиденье Гэй обернулась ко мне:

– Один из моих бывших подопечных подписал ходатайство о групповом иске, но суд не дал ход делу, – мрачно сказала она.

– Я хочу обсудить это с адвокатом! – не унималась я.

– Чаще всего тяжба ничем не заканчивается, – устало проговорил Фил, включив зажигание. – Да и вообще, с чего тебе тревожиться, ведь у тебя есть мы.

Но мне этого было мало.

– А у Дарлы и других ребят никого нет!

По моей просьбе Гэй связалась с юристом Карен Гиверс, которая когда-то подавала в суд групповой иск, в том числе от имени одного из бывших подопечных Гэй.

– Сейчас готовится групповой иск к штату Флорида от лица всех детей, лишенных родительского попечения. Цель иска – изменить методы, принятые в отделе опеки и попечительства, о финансовой компенсации речь не идет, – объяснила Гэй. – Мисс Гиверс интересуется, не хочешь ли ты стать одним из истцов.

– Еще бы! – Я не могла поверить, что это наконец случилось. – А что насчет остальных детей, которые жили у Шпицев?

– Их еще предстоит разыскать, и кому-то придется действовать от их имени, поскольку у них нет родителей.

– Но мы же знаем, где Люк.

– Я созвонилась с Мэри Миллер, и она дала согласие представлять его интересы. Я также сообщила о готовящемся иске родителям Хизер и Гордона.

– Ну, хорошо, а можно возбудить против Шпицев отдельное дело?

– Мы с Филом считаем, что не стоит ворошить прошлое, да еще и терпеть обвинения во лжи, – фыркнула Гэй, – но знаешь, что на это ответила мисс Гиверс?

– Что вы зря не поверили мне с самого начала!

– Мы тебе верили, просто у нас не было доказательств. Впрочем, по словам мисс Гиверс, юрист из меня никудышный. Она заверила, что пересмотрит все документы и сообщит, есть ли основания возбуждать дело против Шпицев.

В групповом иске от имени тридцати с лишним детей, который юристы подали в окружной суд, указывались только инициалы истцов, однако мою фамилию и имя написали полностью. Спустя несколько недель было принято решение: дети, которых усыновили либо вернули родителям, не могут выступать истцами в этом деле. Я расстроилась, зато Люк оставался среди истцов. Мисс Гиверс посоветовала нам не затягивая подавать на Шпицев в суд от моего имени, иначе дело могли отклонить за сроком давности.

– Это совсем не то, чего я хотела. Ведь индивидуальный иск не имеет никакого отношения к Дарле и остальным.

– Нет, – ответила Гэй, – но, узнав о твоем иске, они и сами смогут подать на Шпицев в суд.

Тогда же – спустя почти шесть недель после ареста Берта и Агаты Шпицев – в газете вышла обширная статья Уэйна Вашингтона. «С той поры прошло полжизни, но когда тебе всего четырнадцать, это не так уж и много. Эшли Родс-Кортер не в силах забыть, как ей жилось в доме Берта и Агаты Шпиц. День, когда она поняла, что ждет ее в этих стенах, девочка запомнила навсегда. Эшли почувствовала тошноту, но не успела добежать до ванной – ее вырвало на пол. Агата Шпиц не стала убирать за ней. Она ткнула Эшли лицом прямо в вонючую кашицу. «Как собаку», – вспоминает девочка».

Опубликовали мою фотографию и фотографию замечтавшейся о чем-то Хизер, снимки Шпицев анфас и в профиль, а также снимок их жалкого дома, окруженного чахлым садом. Отделу опеки и попечительства было известно о применении острого соуса и других неадекватных «воспитательных методов», утверждалось в статье, однако Шпицам только «напоминали о запрете телесных наказаний и рекомендовали консультацию психолога». В довершение всего в отделе опеки допустили, чтобы Шпицы усыновили восьмерых детей.

– Как бы нам заполучить их досье, если его, конечно, уже не припрятали?

Одна из моих учительниц отозвалась обо мне как об «упорной, внимательной девочке», «ученице, каких мало».

Фил читал дальше, и с его лица не сходила улыбка: «Теперь упорство этой девочки обращено против Шпицев и против системы, допускающей унижения детей. Эшли не только выступает одним из истцов в коллективном иске к чиновникам управления по делам семьи и детей, но и дала показания по делу, возбужденному против Шпицев».

Статья заканчивалась цитатой из моего интервью: «Шпицы зарабатывали на нас деньги. Они использовали нас, чтобы повысить свой престиж в обществе. Я хочу, чтобы ни один ребенок больше никогда не попал к ним в руки».

– А про групповой иск есть что-нибудь? – спросила я.

– Да, Эрин Брокович, есть, – усмехнулся Фил и показал мне комментарии Карен Гиверс.

– Дарлу уже нашли? – спросила я.

Гэй отрицательно покачала головой.

– Мы пытались. Дети, которых усыновили Шпицы, теперь в ведении одного опекуна.

– Значит, надо спросить у него.

– Ты же знаешь, он ничего не скажет – конфиденциальная информация.

– Достали со своей конфиденциальностью! – рявкнула я. – Она на руку только соцработникам, а не детям.

После инцидента с таблетками я словно пробилась сквозь стену, которую возводила вокруг себя год за годом, но мне приходилось осторожно обходить разлетевшиеся вокруг камни, чтобы не споткнуться и снова не наломать дров. Хотя Кортеры никак меня не наказали, они еще долго – дольше, чем дали мне понять, – относились ко мне с подозрением. Тогда-то я впервые оценила, как великодушна Гэй. Она старалась – порой даже слишком – во всем угодить мне, от души желая мне добра. Только такой любящий человек, как она, смог бы терпеть мои пакости – мелкие и не очень. Когда Фил перекипел – а это случилось не так быстро, как я ожидала, – он вновь стал добрым и отзывчивым и, как прежде, предлагал помочь с уроками или подвезти куда-нибудь, приготовить бутерброд или поиграть в баскетбол. Наконец я поняла, что они действительно рядом: будят меня поутру, целуют на ночь, всегда готовы выслушать и предложить помощь.

Меня замучила совесть, и я твердо решила оправдать доверие Кортеров. Если прежде я не пускала их в свою душу, чтобы не убиваться, когда меня выставят вон, то теперь защитный кокон лопнул, и в мою жизнь ворвался солнечный свет. Меня закружило в водовороте удивительных событий, и я поверила, что мне, наконец, выпала удача.

Все началось с того, что меня пригласили выступить на открытии съезда Национальной ассоциации государственных адвокатов-представителей. С директором ассоциации я познакомилась во время экскурсии в Белый дом. Гэй помогла мне составить речь, в которой подчеркивалась роль Мэри Миллер, опекуна-представителя, в моей судьбе, а Фил смонтировал видеоклип из моих старых фотографий.

В школе я обожала произносить речи со сцены и нагнетать страсти, но выступление перед огромной толпой – совсем другой уровень. Один из знакомых Гэй, Лу Хеклер, профессионально владел ораторским искусством и согласился со мной поработать. Когда настал решающий день, я вышла на сцену: свыше тысячи пар глаз обратились ко мне, однако я уверенно начала свою речь, поскольку вызубрила ее от начала и до конца, со всеми паузами и фразовыми ударениями, подсказанными мистером Хеклером.

«Моя жизнь разделена на три главы, – начала я. – Первая – когда я почувствовала, что затерялась в бездушной системе опеки. Вторая – когда в моей жизни появилась Мэри Миллер, мой опекун-представитель. И третья – когда стараниями Мэри Миллер у меня появилась семья».

Перейдя к кошмарным воспоминаниям о жизни у Шпицев, я едва сдержалась, чтобы не выпалить все на одном дыхании; по счастью, у меня в голове, как метроном, звучал размеренный голос мистера Хеклера. «Хуже всего были изуверские наказания». Пауза. «Меня заставляли бегать вокруг дома по жаре». Пауза. «Сидеть под столом, согнувшись в три погибели». Пауза. «Меня до крови избивали черпаком». Пауза. «Морили голодом». Глубокий вздох. «Я быстро научилась избегать самых суровых наказаний, но брату досталось больше моего». Пауза. «Его окунали головой под воду, пока он чуть не задохнулся, и насильно кормили жгучим соусом».

Слушатели ахнули, а когда услышали, как Виолета Чавес отправила меня к Шпицам на выходные, застонали от досады. Когда я дошла до того, как Мэри Миллер освободила Люка, вторично оказавшегося у Шпицев, зал взорвался аплодисментами, которые переросли в овацию, когда я сообщила об аресте четы Шпицев.

Затем я разъяснила, какую важную роль сыграла в моей судьбе Мэри Миллер, хоть я и не осознавала этого, когда была младше. «Как бы мне хотелось сказать, что Мэри сразу стала моим другом. К тому времени я привыкла к сменяющим друг друга соцработникам всех мастей, которые обещали все, но не делали ничего». Вытянув руку, я принялась считать на пальцах. «Я перебывала в восьми приемных семьях, у родной матери, у подружки моего деда. Я уже не говорю об армии психологов и воспитателей в приюте. Несмотря на дружелюбие Мэри, я не ожидала, что она хоть что-нибудь изменит». Я выдержала многозначительную паузу. «Да и с какой стати? Другим это не удалось».

«Я хочу сделать так, чтобы в будущем ни один ребенок не попал к этим садистам. Мой юрист оформляет групповой иск от имени всех детей, томившихся в том страшном доме. Наверное, вы догадались, что я на днях смотрела кино про Эрин Брокович! Мама говорит, что заводить дело – это еще ничего, а вот костюмы, как у Джулии Робертс, это уже слишком!»

Дружный смех разрядил напряжение, нависшее над залом. Никогда прежде я не была так уверена в себе: люди внимательно слушали меня, четырнадцатилетнюю, и верили каждому слову! Надеюсь, после моего выступления они будут внимательнее выслушивать своих подопечных.

В заключение я добавила: «Я и представить себе не могла, как сложно будет выудить меня из системы, но бесконечно рада, что Мэри Миллер это удалось. Ваша самоотверженность преображает жизнь детей, и мне бы хотелось поблагодарить вас от имени всех ваших подопечных».

Я прослезилась. «Спасибо, Мэри Миллер. И спасибо вам. Пожалуйста, найдите крепкую и дружную семью для каждого ребенка!»

Все, как один, вскочили со своих мест и зааплодировали.

Вскоре на меня со всех сторон посыпались предложения выступить с речью. На съезде опекунов-представителей штата Флорида, где я выступала, среди присутствующих была и сама Мэри Миллер. Сойдя со сцены, я вручила ей букет. Мы обнялись и не смогли сдержать слез при мысли о том, сколько пережили вместе.

Еще в «Доме для детей» Мэри Миллер как-то спросила меня: «Чего бы тебе хотелось больше всего на свете?»

Какое счастье, что она не пристает с расспросами о моих чувствах, подумала я и выпалила: «Мне бы хотелось объездить весь мир». И, глядя на огражденную забором территорию, добавила про себя: «Если удастся вырваться из Тампы». За несколько лет жизни с Кортерами я исколесила всю страну и даже ездила в круиз. А когда Джош закончил колледж, Кортеры сняли дом в Кембридже, и мы всей семьей отправились в Англию.

Сафрон, невеста Джоша, подарила мне книгу с продолжением романа о Гарри Поттере, только что вышедшую из печати.

– Ты знакома с Джоан Роулинг? – в шутку спросила я у Гэй.

– Я же не могу знать всех и каждого! – рассмеялась она.

– Вот если бы ты договорилась встретиться с ней, пока мы в Англии, – размечталась я.

– Боюсь, не получится, детка.

Из Англии мы отправились в Париж. В последний вечер сели на один из прогулочных теплоходов, курсирующих по Сене, и любовались торжественной иллюминацией на Эйфелевой башне. Я направилась к скамейке, где, держась за руки, сидели Гэй и Фил, и протиснулась между ними.

– Представляете, три года назад для меня не было ничего увлекательнее, чем встречать в приюте гостей!.. И вот я в Париже! – театрально вздохнула я. – С родителями!

Когда мы вернулись домой, Гэй попалось на глаза любопытное объявление.

– Смотри-ка, – подозвала она меня, – в «США сегодня» объявили конкурс на лучшее сочинение. Тема – «Как книги о Гарри Поттере изменили мою жизнь». Угадай, что ждет победителя.

– Что же? – не глядя в ее сторону, спросила я, и виду не подав, что заинтригована.

– Завтрак в Нью-Йорке в компании Джоан Роулинг!

– Помнишь, однажды мы говорили, как Хогвартс похож на «Дом для детей»? – начала я. – У них тоже четыре корпуса, только называются по-другому – «факультеты», и еще им ежегодно присуждают кубок Хогвартса, как в «Доме для детей» – кубок Мерфи. А Гарри – тоже сирота, которого унижали родственники. Об этом я и напишу.

И я чуть не запрыгала от возбуждения.

На следующий день я прочла Гэй черновик сочинения.

– Ничего себе, – восторженно воскликнула Гэй. – Да у тебя талант!

– Ты правда так считаешь?

Но я понимала, что она просто подбадривает меня, как сделал бы любой родитель. Поэтому в день, когда объявляли победителей конкурса, я притворилась, что забыла о нем. Честно говоря, я даже не надеялась на победу. А на следующий день узнала, что оказалась в десятке финалистов!

В аэропорт за нами прислали лимузин. Длинный и неповоротливый, он медленно катил по запруженным автомобилями улицам. Гэй без умолку перечисляла, что нам необходимо повидать в Нью-Йорке, но я ушла в себя и смаковала каждую минуту. Вопреки моим опасениям, миссис Роулинг оказалась открытым и приветливым человеком. Она поговорила со мной о моем прошлом и будущем, а на прощанье обняла. «Для меня честь встретиться с тобой». Улыбка не сходила с моего лица, даже щеки заболели. И снова меня пронзило головокружительное чувство, которое приходит, когда сбываются мечты.

После того, как мое сочинение опубликовали в газете, мне позвонили из пресс-центра благотворительного фонда «Кейси фэмили сервисез» и предложили выступить на их конференции, посвященной вопросам усыновления, а также прочесть речь на одном из торжественных приемов в сенате.

В просторном зале здания сената на Капитолийском холме толпились сотни гостей. Под приглушенные разговоры и звяканье бокалов организаторы обратились со вступительной речью к присутствующим. Меня так и вовсе не заметят, подумала я, однако стоило мне подняться на сцену, как все затихли. Многие из присутствующих были облечены законодательной властью, и я предложила каждому из них за полгода найти семью хотя бы для одного ребенка, оставшегося без родителей. Выступление я закончила цитатой из Мольера: «Мы в ответе не только за то, что делаем, но и за то, чего не делаем».

Воцарилось молчание, и я оробела, решив, что последние слова были не к месту. Но тут зал шумно зааплодировал. Возможно, некоторые чиновники запомнят мое выступление, с надеждой подумала я, и сделают все от них зависящее, чтобы помочь детям.

Осенью, когда я пошла в девятый класс, меня ждали два громких события – встреча с Джоан Роулинг и выступление в сенате. В остальное время я разрывалась между школьной программой для одаренных учеников, любительским театром и тренировками по баскетболу. Тренер выжимал из нас все соки, и после нескольких недель ежедневных пробежек на длинные дистанции и на скорость мне, кроме прочего, пришлось еще и посещать массажиста. Больше всего я любила тусоваться с Тессой и девчонками из нашей команды. И хотя развлечений в нашем городке было немного, мы с удовольствием бродили по торговому центру, делали друг другу маникюр, ходили на футбол и сплетничали о мальчиках.

Однажды в начале декабря, когда я вернулась домой после очередной тренировки, Гэй встретила меня словами:

– Проверь автоответчик.

Включив запись, я услышала голос одного из ассистентов Хилари Клинтон: меня приглашали в Белый дом на рождественский прием! После того, как мое сочинение напечатали в «США сегодня», первая леди, которая, как известно, вплотную занимается вопросами опеки и усыновления, упомянула о нем во время одного из интервью. Я отправила ей коротенькое письмо с благодарностью, но вовсе не ожидала ответа, не говоря уже о приглашении.

В назначенный день Фил и Гэй были заняты, однако меня вызвалась сопровождать Робин, сестра Гэй, которая жила в Мэриленде. На Хануку дедушка Кортер подарил мне билет до Вашингтона. Я снова оказалась в Белом доме. На этот раз сам президент пожал мне руку – и у меня есть фотография!

Я с удовольствием развешивала знакомые елочные игрушки, встречая третье Рождество с Кортерами, с нетерпением ожидая, когда приедут Джош с Блейком, предвкушая веселые каникулы в кругу друзей и семьи. Впервые я не чувствовала себя лишней.

Кортеры предупреждали меня, что судебный процесс может затянуться на долгие годы. О победе или финансовой компенсации они тоже посоветовали забыть. Впрочем, уголовное дело, возбужденное против Шпицев, интересовало меня куда больше, чем судьба группового иска. Прошло несколько месяцев, а о ходе процесса не поступало никаких новостей, и Гэй, по моей просьбе, связалась с помощником прокурора.

– Мистер Синакор сообщил, что не может принять ваши с Люком показания, поскольку они утратили доказательную силу ввиду срока давности.

– Всякий раз, как я пыталась вывести Шпицев на чистую воду, они обвиняли меня во лжи! – возмутилась я. – Разве прокурор не обязан учесть все мои свидетельства, включая самые ранние?

– Зато он сообщил, что ваши с Люком показания наиболее полные и точные.

– Шпицы сделают все, чтобы очернить детей, – стиснув зубы, бросила я. – Придумают сказку о поведенческих расстройствах или тайном договоре.

– Заговоре, – с улыбкой поправила меня Гэй.

– Договор, заговор, какая, к черту, разница! – в сердцах отмахнулась я от непрошеного урока лексикологии.

Со дня ареста Шпицев прошел почти целый год, когда журналист «Сент-Питерсберг таймс» сообщил нам, что миссис Шпиц признала свою вину по одному пункту обвинений и подписала отказ от родительских прав на усыновленных ею детей. Приговор: пять лет условно! Мистер Шпиц тоже подписал отказ от родительских прав, но не понес вообще никакого наказания.

– И все? – возмущенно спросила я.

– Помощник прокурора убежден, что с детьми обращались неподобающе, однако решил, что собрать доказательства нереально, – пояснил журналист и добавил: – Что скажешь?

– Что Шпицам не помешало бы посидеть в тюрьме и подумать над своим поведением! – горько ответила я.

В одной из статей адвокат Шпицев, удовлетворенный результатом процесса, расценил обвинения как «притянутые за уши», добавив, что некоторые из свидетелей «крайне ненадежны».

– «Крайне ненадежны»! – фыркнула я, вне себя от злости. – Поэтому я и хотела дать показания!

Фил продолжал читать вслух.

– «Агате Шпиц всегда доставались худшие из худших, но она делала все, что было в ее силах». М-да, как раз про мою дочь – спортсменку и отличницу, гостью Белого дома, – с иронией заметил Фил, обняв меня за плечи.

Миссис Меррит тоже была возмущена.

– Пять лет условно – и все? Да это плевок в сторону детей!

В статье цитировались мои слова: «Детям внушают, что за свои поступки надо отвечать сполна. Парадокс в том, что Шпицам удалось выйти сухими из воды».

– Прочти про одиночество! – усмехнулась Гэй.

– «Мне кажется, им следует подумать над своим поведением. В одиночестве». – Я погрозила пальчиком и вздохнула. – По крайней мере, здесь говорится, что я подала на Шпицев в суд. Надеюсь, Дарла прочтет об этом и тоже предъявит к ним иск.

В реальности судебный процесс оказался занудным и тягостным – совсем не таким, как в кино. В ответ на требования Карен Гиверс ознакомиться с фактическими материалами из управления по делам семьи и детей один за другим стали прибывать ящики с документами. В беспорядочном ворохе бумаг то и дело всплывали подписи совершенно незнакомых людей, которые в разное время управляли моей судьбой. Мне удалось припомнить лишь некоторые из имен, но вспомнили бы эти люди меня? Среди прочего я нашла данные о своих приемных семьях и кураторах.

– Мне в жизни не распутать этот клубок! – пожаловалась я Гэй. Несколько часов ушло только на то, чтобы привести в порядок переписку между соцслужбами штатов по вопросу моего пребывания у деда в Южной Каролине. Папка с документами Шпицев была битком набита восторженными отчетами инспекторов службы опеки и блестящими рекомендациями. Не в силах спокойно читать дифирамбы соцработников, которые смотрели во все глаза, но не видели, я то и дело выходила на улицу – остыть.

Шпицы оказались не единственными злодеями. Многие дома были забиты под завязку. По словам мисс Гиверс, в приемной семье не может находиться более пяти детей, включая родных. У О’Конноров в одной крохотной спаленке ютилось пятеро малышей, двое из которых спали на одной кровати. У Хайнзов, согласно отчетам, тоже не было места, и нас с Люком приняли в нарушение правил. Возможно, поэтому меня и перевели в другую семью. Какое-то время у Ортисов проживало четырнадцать детей, тогда как формально им разрешалось приютить лишь двоих. В доме Пейсов, где я жила, вернувшись из Южной Каролины, кроме меня было еще десять дошкольников.

Наружу вылезли и другие возмутительные подробности устройства системы опеки, не говоря о многочисленных правовых нарушениях. Лишь когда Гэй упорядочила бумаги, стало ясно, что наш случай годами не рассматривался в суде и что нас с Люком отправили в Южную Каролину без соответствующего решения, обнаружив промашку, только когда нас решили забрать обратно. Выходит, в течение девяти месяцев я фактически была пропавшей без вести. Сопоставив обрывочные сведения, в том числе фотографии из Южной Каролины, на которых видно, как я подросла, Гэй сделала вывод, что в период бумажного «безвременья» я жила с Аделью. Многие записи в моем досье были явно сфальсифицированы, чтобы скрыть недочеты.

– Впервые в жизни вижу подобную халатность! – возмущалась Гэй, разбирая документы. – Как в семьях могло быть столько детей! Кто вообще придумал отправить вас к Сэму Родсу, этому законченному алкоголику, ведь он собственных детей отдал под опеку штата! Кураторы, соцработники, даже инспекторы – все они прекрасно знали, что представляют собой Шпицы, но палец о палец не ударили! – Гэй заводилась все больше и больше. – Помнишь, когда к ним впервые явился инспектор, миссис Шпиц вынудила тебя отказаться от своих слов? Тем же вечером кто-то позвонил в службу защиты детей от жестокого обращения и сказал, что в присутствии миссис Шпиц дети даже пикнуть боятся. Однако уполномоченный по правам ребенка не потрудился проверить вызов. Еще неделю спустя в службу снова кто-то обратился, на сей раз из школы, но оператор заверил, что с тобой все в порядке, и никакой проверки не последовало!

Чем сильнее сокрушалась Гэй, тем спокойнее становилось у меня на душе, словно она сняла тяжелую ношу с моих плеч.

– Посмотри-ка, – в очередной раз подозвала она меня, наткнувшись на протокол встречи чиновников из управления по делам семьи и детей, где обсуждались недопустимые воспитательные методы в приемной семье Шпицев.

– Если бы родная мать пичкала детей жгучим перцем, избивала палкой или морила голодом, их бы отняли, разве нет?

Гэй кивнула.

– Тогда, чтобы вернуть детей, ей пришлось бы явиться в суд, подписать индивидуальный план адаптации и посещать курсы для родителей.

– Да, – мягко сказала Гэй, – я не понимаю, почему от Шпицев не потребовали того же, что в таких случаях требуют от родителей.

– Еще меня бесит, что за наше содержание Шпицы получали немалые деньги, тогда как маме не давали ни гроша, – добавила я.

– Странно, что проверяющие отмечали «скученность проживания детей», однако ничего не предпринимали. Да еще и закрывали глаза на «недопустимые воспитательные методы», списывая их на «усталость» и стресс приемных родителей. – Гэй тряхнула головой, пытаясь собраться с мыслями, и в шутку добавила: – Наверняка со Шпицами провели разъяснительную работу.

Голос Гэй, прежде звучавший глухо и размеренно – плохой знак, – смягчился.

– Когда мы оформляли договор с органами опеки, в нашу жизнь влезли совершенно посторонние люди, но мы смирились с этим, как и с прочими процедурами, понимая, что так нужно.

Она бросила пачку бумаг на пол рядом с коробкой, набитой документами Шпицев, затем встала, потянулась и потерла виски.

– У меня просто нет слов для этих бездельников из отдела лицензирования!

– Ты про тех, кто разрешил им стать приемными родителями?

– Да. Ведь дураку ясно, что человеку с таким прошлым, как у Агаты Шпиц, нельзя доверять детей, которым нужны особое внимание и забота.

– С каким прошлым? – спросила я. Похоже, наконец, подтвердились мои детские опасения.

– Во-первых, в детстве с ней жестоко обращались. Казалось бы, ребенок, переживший насилие, вырастает более сострадательным, но иногда бывает наоборот. Круг замыкается, – те, кто подверглись унижениям, отыгрываются на тех, кто слабее. – Гэй прочла на моем лице тревожные мысли и поспешила добавить: – Не переживай, ты разорвешь этот круг.

– Откуда ты знаешь?

– Ты вырастешь в хороших условиях, получишь образование. У тебя перед глазами будут положительные примеры. А у миссис Шпиц на счету несколько неудачных браков. Один из ее сыновей родился в результате изнасилования.

– Случайно не тот, кто выстроил себе дом на ее земле? – спросила я.

Гэй полистала бумаги.

– Сложно сказать… Постой! Другой ее сын – бывший уголовник? Господи, он ведь жил в доме напротив, – простонала она. – Еще одна причина и близко не подпускать к ним детей!

Гэй рассказала Филу, что ей удалось узнать о прошлом миссис Шпиц.

– Мне никогда не понять, как можно издеваться над другим человеком – особенно над нашей девочкой, – сказал он. – Я не хотел затевать возню с судом, но, возможно, это заставит управление пересмотреть свои методы. Нельзя раздавать детей кому попало – или при первом же подозрении расторгать договор.

– Ты только вдумайся, какая вопиющая безответственность, – продолжала Гэй. – Некоторые кураторы месяцами не посещали Эшли. Другие подделывали рабочие графики, а один, вместо того чтобы навещать детей, был занят на другой работе. В конце концов его арестовали за хранение наркотиков. Еще одного обвиняют в вымогательстве. Разрешения на перевод детей в Южную Каролину подделали, а про указание изъять кое-какие отчеты из досье Люка ты уже знаешь. – Она перевела дыхание. – Дальше – больше. Мрачное прошлое не у одних только Шпицев, и Сэм Родс – не единственный психически неуравновешенный во всей этой истории. Ты в курсе, что миссис Пейс обвинили в умышленном наезде автомобилем на собственного мужа, когда у них жила Эшли?

– Ничего подобного не помнишь? – спросил у меня Фил.

– Я тогда была совсем маленькой, – пожала я плечами.

– А о Поттсах помнишь? – осторожно спросила Гэй.

От одного упоминания о Поттсах меня передернуло.

– Я же рассказывала тебе про тот жуткий фильм!

– А если бы ты узнала, что по-настоящему жутким был Борис Поттс? – медленно произнесла Гэй.

– Как это?..

У меня перехватило дыхание, по спине побежали мурашки.

– Его арестовали вскоре после твоего отъезда.

– За что?

– Педофилия.

– Он приставал к детям?

Гэй кивнула.

– Не припомню, чтобы он лез ко мне!

В целом у меня остались приятные воспоминания о Поттсах – за исключением того мерзостного фильма. Но я была живым и общительным ребенком; возможно, моя болтливость и остановила мистера Поттса. На следующий день я вернулась к бумагам, и выяснилось: за три года до моего появления у Поттсов один из их родственников уведомил соцслужбу, что под одной крышей с приемными детьми живет их родной сын, обвиняемый в покушении на убийство. Тот же родственник сообщил, что мистер Поттс держит в доме коллекцию порнографических фильмов.

Управление по делам семьи и детей не стало разрывать договор с Поттсами, лишь потребовало объяснений. Поттсы доложили, что сын больше с ними не живет и что он «всего-навсего» обвиняется в избиении жены. Они признались, что иногда смотрели канал «Плейбой», но только после того, как приемный ребенок уже уснул. Верить им было так же нелепо, как закрыть уголовное дело на основании клятвы подсудимого в своей невиновности.

Мне хотелось поговорить об этом с Гэй, но я опасалась, как бы она не заподозрила, что я вытесняю воспоминания, связанные с домогательствами мистера Поттса. Однако я бы не смогла забыть, если бы он приставал ко мне. Тем не менее читать отчеты без содрогания было невозможно. Мистер Поттс возил на медосмотры, а также на свидания с семьей и приемных детей из других семей. После того, как он привез домой одну из девочек, в ее подгузнике обнаружили следы крови. Случай охарактеризовали как «повреждения области влагалища в результате действий неизвестного злоумышленника». В том же отчете значилось, что девочка оставалась наедине с мистером Поттсом.

Подозрение вызывало и то, что Поттсы оформили договор с органами опеки много лет назад, получив право взять на воспитание двоих детей. Впервые я очутилась в доме, где детей было меньше, чем кроватей. Если они могли принять Люка, почему я оставалась одна? В одном из отчетов инспектор записал: «В настоящее время в семье уже более двух месяцев живет приемный ребенок, Э.Р. Миссис Поттс отмечает примерное поведение девочки». И несмотря на это, меня перевели в другую семью. За все пять месяцев, что я прожила у Поттсов, меня не посетил ни один соцработник, хотя расследование в отношении мистера Поттса уже шло полным ходом. Вероятно, чиновники сочли недопустимым мое дальнейшее пребывание в его доме; вскоре после моего отъезда Бориса Поттса обвинили в растлении малолетних, развратных действиях в отношении несовершеннолетней и сексуальном насилии.

– Как ты думаешь, в Интернете можно найти фотографии преступников? – спросила я у Гэй.

– Кого ты хочешь найти?

– Одного из приемных родителей.

– Мистера Поттса? – спросила она и, словно предугадав мои мысли, протянула какую-то распечатку. – Я обнаружила его данные на сайте службы по наблюдению за бывшими насильниками.

С фотографии на меня скорее озабоченно, чем похотливо, смотрел старый хрыч с обвисшим, как у бульдога, ртом.

– Он заваливал меня подарками, – задумчиво протянула я. – А я-то думала, он просто хочет мне понравиться.

– Я созвонилась со следователем округа Хиллсборо, – доложила Гэй. – Мистер Поттс пытался изнасиловать девочку, которая жила у них до тебя, но во всех остальных случаях его жертвами были дети, которых он перевозил в автомобиле. – Бледное лицо Гэй исказила напряженная гримаса. – Слава богу, что тебя перевели оттуда, – выдохнула она. – Зато куда! К дочери Поттсов, которой, даже если бы ты захотела, все равно не смогла бы довериться.

По моей просьбе Карен Гиверс согласилась защищать интересы Люка в суде. Поскольку он по-прежнему оставался без попечения родителей, Мэри Миллер возбудила дело против Шпицев от его имени.

Итак, мы с Люком по отдельности возбудили иск по обвинению в небрежности против Шпицев и против штата Флорида. Кроме того, мисс Гиверс собиралась обратиться в федеральный суд с заявлением о нарушении наших гражданских прав. Ведь многие служащие органов опеки были откровенно недобросовестны и некомпетентны, открыто пренебрегали своими обязанностями. Кроме того, по справедливому замечанию Мэри Миллер, едва ли не половина наших приемных родителей имели сомнительную репутацию. По ее мнению, к которому присоединились Гэй и мисс Гиверс, кто-то должен понести ответственность за пренебрежение правами детей. В конце концов, ведь кто-то же подбирал для нас эти семьи – Шпицев, Поттсов и Пейсов, осуществлял за ними контроль, полностью приняв на себя ответственность за наше пребывание у этих людей.

Мисс Гиверс составила список лиц, непосредственно причастных к моим мытарствам в системе опеки, и подала на них в федеральный суд за нарушение моих гражданских прав. В заявлении требовалось «удовлетворить правопритязания истца ввиду грубого пренебрежения ответчиком его конституционными правами на надлежащие гарантии личной безопасности и гуманное отношение во время нахождения под опекой штата Флорида». Те, кто жонглировал моим детством, теперь готовились оказаться на скамье подсудимых. Однако процесс затянулся на долгие годы, и, должна признать, в старших классах мне уже было не до него.

Тем временем групповой иск добрался до окружного судьи, который решил, что законодательство штата в достаточной мере обеспечивает безопасность приемных детей. Наши адвокаты подали апелляцию, но Верховный суд отказался от пересмотра дела.

– В постановлении судьи сказано, что «законодательная база штата Флорида в достаточной мере обеспечивает защиту прав детей, находящихся на государственном обеспечении», – процитировала Гэй.

– Когда же это меня защищали в достаточной мере?

– Ты все еще можешь переломить ситуацию. Выступая перед людьми, например.

– И суд или еще кто-нибудь не сможет заткнуть мне рот?

– Хотел бы я на это посмотреть! – от души рассмеялся Фил и обнял Гэй за плечи.

Я перевела взгляд с его лица на лицо Гэй, и внезапно меня охватило небывалое чувство. Порывистой меня не назовешь, однако в тот момент мне невыносимо захотелось их обнять. Именно тогда я по-настоящему поверила, что они всегда будут рядом. Вопреки собственному мнению, они позволили мне отстаивать в суде свои права и никогда не отмахивались от моих проблем. Время, когда я ни в ком не нуждалась, прошло. Теперь мне даже не верилось, как сильно мне нужны мои родители.

* * *

Суд отклонил групповой иск, который возбудила Карен Гиверс против Шпицев, но к тому времени я и так знала, что он закончится не так радужно, как в кино. Однако индивидуальные иски против Шпицев и против органов опеки по-прежнему оставались на рассмотрении суда. Вскоре нам пришла повестка: ожидалось снятие показаний четы Шпицев. Я захотела собственными ушами услышать, что скажут эти двое под присягой и в моем присутствии.

Мы приехали в Тампу в пасмурный апрельский день. Вместо просторного зала суда нас провели в тесный и обшарпанный офис судебного протоколиста. Поначалу я избегала смотреть в сторону Шпицев, затем решилась мельком покоситься на них. Оба постарели и выглядели какими-то жалкими и облезлыми.

Показания начал давать мистер Шпиц. Мисс Гиверс спросила, во сколько он оценивает средства, полученные от государства. По его словам, в общей сложности Шпицы получили более двухсот шестидесяти пяти тысяч долларов, не облагаемых налогом, не считая социальных пособий на усыновленных детей. Заслышав имя Дарлы и Тоби, я насторожилась. Выяснилось, что их мать – она попыталась оставить детей в какой-то пивнушке – приходится сестрой невестке миссис Шпиц. Бедняги, они попали из огня да в полымя, а теперь им снова придется мыкаться по приемным семьям.

Мистер Шпиц сознался, что избивал ремнем двоих из усыновленных детей, а также одного из внуков, но приемных детей и пальцем не трогал. Он проговорился о семилетнем ребенке, отданном ему и миссис Шпиц под совместную опеку в нарушение всех правил условного осуждения. На вопрос, виделся ли со мной мистер Шпиц после того, как меня перевели, он ответил, будто я три или четыре раза звонила им и напрашивалась в гости. В ошеломлении я не мигая уставилась на него, а он тем временем заливал, как привез меня на выходные из Брэндона.

Заметив мое возмущение, мисс Гиверс попросила объявить перерыв.

– Как он смеет? – сердито прошептала я, выйдя со своим адвокатом в коридор. – Я не только ни разу им не звонила, но и никогда не жила в Брэндоне!

– Постарайся взять себя в руки, – посоветовала мисс Гиверс. – Молодец, что сообщила мне об этом.

После перерыва на обед место свидетеля заняла миссис Шпиц. Прежде молчавшая, как рыба, теперь она запела своим обманчиво-сладким голосом, которым одурманивала соцработников. Когда ее спросили, зачем она держала детей в неудобных позах, она ответила: чтобы дети не царапали штукатурку!

– И мне пришлось ставить их лицом в угол, чтобы руки… ну, лежали на коленях, да как угодно, в общем-то. Как они хотели, так и становились. Я их не заставляла садиться на корточки. Мне все равно, как они стоят в углу, лишь бы молчали и думали.

Она категорически отрицала, что сама рассказала инспектору про жгучий соус и периодические избиения.

– Вы припоминаете, как усаживали детей в пустую корзину из-под мусора и били их? – спросила мисс Гиверс.

– Нет. – Губы миссис Шпиц растянулись в гаденькой ухмылке, с которой обычно начинались ее припадки ярости. По старой привычке я прикусила щеку.

Мисс Гиверс полистала свои записи.

– Вы припоминаете, как… – Заметив самодовольную улыбочку миссис Шпиц, она спросила: – Жестокое обращение с детьми вас забавляет?

Миссис Шпиц поспешила исправить свою оплошность.

– Не было никакого жестокого обращения!

– Вы помните Эшли? – глядя ей прямо в глаза, спросила мисс Гиверс.

– Еще бы. Такая умная девочка, – тягучим, как сироп, голосом проговорила миссис Шпиц. – Как-то раз они с Дарлой пошли со мной по магазинам. Девочки одинаково оделись и были похожи на двойняшек. Мы тогда славно повеселились.

«Вранье!» – чуть не закричала я, но только сильнее прикусила щеку. Меня охватила бессильная ярость от того, что она все ставит с ног на голову. Из глаза выкатилась своенравная слезинка, и Фил молча протянул мне носовой платок.

Слева и немного позади нас сидел мистер Шпиц. Фил что-то заметил и толкнул меня в бок, чтобы я обернулась. В это время мистер Шпиц издал хрюкающий звук. Он храпел, уснув на стуле, а изо рта у него торчала вставная челюсть! Мэри и Гэй так и прыснули, закрывшись руками. Алана Берковиц, адвокат Шпицев, потрепала своего клиента по плечу. Тот вздрогнул и открыл глаза. Миссис Шпиц жестом приказала ему вставить челюсть на место.

Не меняясь в лице, я хладнокровно слушала, как миссис Шпиц на ходу выдумывает альтернативную реальность, в которой она водила нас в цирк и в театр на льду, в ресторан – по средам, в пиццерию – по пятницам. Она противоречила сама себе, путала имена детей и божилась, что и не думала жечь наши подарки, а только упаковку – для острастки. Оказывается, она читала нам на ночь сказки, писала стихи, записывала наши детские песенки в дневники, которые вела для каждого из нас… Мисс Гиверс поинтересовалась, где же сейчас эти дневники.

– Дети забрали их с собой, – с самым серьезным видом ответствовала миссис Шпиц.

– А что насчет кукол и «Чудо-печки» Эшли? – спросила мой адвокат.

– Что-то не припоминаю никаких кукол или «Чудо-печки», – ответила миссис Шпиц, наморщив лоб. – Детям делать нечего, вот они и высасывают невесть что из пальца.

После нескольких часов, проведенных на допросе, она больше не могла притворяться паинькой.

– Или начитаются газетных сплетен, – продолжала она своим противным визгливым голосом, от которого сводило скулы. – Один начитается того, что наврал другой, и пошло-поехало.

– Подождите минутку, миссис Шпиц, – твердо возразила мисс Гиверс, однако та не слушала.

– Они нарочно сговорились! Нарочно! – почти кричала она.

– Если я не ошибаюсь, статьи в газетах появились не раньше, чем вас арестовали в двухтысячном году в связи с предъявленными обвинениями.

– Детвора подслушала чье-то вранье, вот и попугайничает! Вон и у соцработников вопросы, как под копирку!

– А вам не приходило в голову, что показания детей так похожи, потому что вы практиковали одни и те же методы? – тихо спросила Карен Гиверс.

– Никаких «методов» я не практиковала! Они спелись. Как им это удалось, ума не приложу! – вздернув голову, ответила миссис Шпиц.

– Вы хоть понимаете, как ваши действия травмировали детей?

– Протестую: вопрос некорректен, – громко перебила Алана Берковиц, адвокат Шпицев.

– Никого я не травмировала, все это вранье! Они несут, что в голову взбредет, а вы им подыгрываете!

Мисс Гиверс нарочно повременила.

– Напомните, пожалуйста, сколько денег вы с мистером Шпицем получили от властей штата.

– Я не считала, – заявила миссис Шпиц.

– Более четверти миллиона долларов.

Затем мисс Гиверс спросила про переполненный дом. С каждым новым вопросом миссис Шпиц распалялась все больше. В конце концов ее адвокат громко заявила:

– Вы оказываете давление на ответчика.

Мисс Гиверс извинилась и перешла к следующему вопросу:

– Вы припоминаете, как сообщили мисс Миллер, что у вас хранятся куклы Эшли, а также ее «Чудо-печка» и радиоприемник?

– Если бы они действительно у меня хранились, я бы их отдала. Эшли уехала от нас с чемоданом, битком набитым одеждой и еще бог знает чем.

Напоследок мисс Гиверс заглянула в записку, которую передала Гэй.

– Вы виделись или говорили по телефону с Дарлой в последнее время?

– Нет, – ответила миссис Шпиц, – я ни разу не видела ее за эти два года.

С тяжелым чувством, будто на меня надвигаются стены, я вместе со всеми вышла из офиса.

– Врет и не краснеет! – вскричала я, хлопнув дверью автомобиля.

– Ее припрут к стенке, когда сличат сегодняшние показания с данными отчетов из ее досье, – успокаивала меня Гэй.

Я ощутила на губах соленый привкус и попросила у Гэй салфетку.

Она обернулась.

– Да у тебя кровь идет! – ахнула она.

– Щеку прикусила.

Фил неотрывно смотрел на дорогу, сокрушенно качая головой.

– Говорил я тебе, не надо везти сюда девочку, – проворчал он, обращаясь к Гэй. – Извини, Эшли.

Посмотрев на красные пятна, расплывшиеся на белом бумажном платке, я внезапно расхохоталась.

– Зато я никогда не забуду, как у старого Шпица челюсть выпала!

Дотошность, с которой мисс Гиверс брала у Шпицев показания, произвела на меня впечатление. Я опасалась, что их адвокат постарается запутать меня, чтобы обвинить во лжи, и силилась припомнить мельчайшие подробности моего пребывания у Шпицев.

– Не бойся, – наставляла меня мисс Гиверс. Ее раскатистый голос звучал почти по-матерински, если она была на твоей стороне. – Не спеши отвечать на вопросы мисс Берковиц, вдруг я захочу выразить протест. Если я промолчу, то говори правду. Если не помнишь, скажи прямо.

Мы вошли в просторный конференц-зал с видом на залив Тампа – не чета той затертой каморке, где давали показания Шпицы. Мисс Гиверс достала свои бумаги и поставила на краешек стола бутылку с жгучим соусом «Табаско» – как напоминание о том, зачем мы здесь собрались. В сопровождении мисс Берковиц вошли Шпицы и расположились напротив нас. Не зная, куда деть глаза, я, наконец, уставилась поверх головы мисс Берковиц. Потом, собравшись с духом, метнула взгляд на чету Шпицев: их лица показались мне безжизненными, словно гипсовые слепки.

Первые вопросы были довольно бесхитростными, но и на более каверзные я отвечала без боязни – настолько ярко вставали у меня перед глазами те события, которые меня просили вспомнить. После перерыва мисс Берковиц принялась расспрашивать о моих отношениях с мамой, о том, как застрелили деда, и о моих скитаниях из одной приемной семьи в другую. Наконец мы добрались до того дня, когда я вновь оказалась у Шпицев – на сей раз в качестве гостьи.

– Скажи, в тот момент ты подумала, что миссис Шпиц пытается запугать тебя? – спросила мисс Берковиц.

– Именно так, – ответила я.

После этого меня отпустили. На очереди были Гэй и Фил.

– Как настроение? – спросил меня Фил за обедом.

– Никак, – пожала плечами я, не в силах описать охватившее меня чувство. Я отпила глоток газировки. То, что мне не удавалось уловить и выразить словами, было очень похоже на свободу.

* * *

Перед тем, как назначить дату судебного разбирательства, судья обратился к обеим сторонам с предложением урегулировать спор путем медиации. Это означает, пояснила Карен Гиверс, что стороны попытаются прийти к соглашению в атмосфере конфиденциальности. Переговоры будут иметь доверительный характер, поскольку полученные сведения не разглашаются в суде и не затрагивают других аспектов иска. По большому счету, мне требовалось официальное подтверждение того, что я была права, а Шпицы – нет, что они лгали, а я говорила правду. Никакие деньги не смогли бы перекрыть пережитых мною унижений.

Один из моих консультантов, Нил Спектор, выяснил, что у Шпицев мало что осталось. По законам штата Флорида, кредитор не вправе отобрать у должника дом, и Шпицы заложили почти всю свою собственность, вероятно, чтобы покрыть судебные издержки и внести залог. Когда штат Флорида согласился удовлетворить нашу претензию и выплатить компенсацию, Карен Гиверс посоветовала Кортерам добиваться досудебного урегулирования двух других исков. Они так и сделали. Мы сообща решили, что мне не стоит пропускать школу из-за этих слушаний, раз за разом созываемых по иску о небрежности, возбужденному против штата, и по иску о нарушении моих гражданских прав работниками органов опеки, поданному в федеральный суд.

Фил и Гэй держали меня в курсе переговоров. Они, как и я, сочли предложения другой стороны оскорбительными.

– Надеюсь, дело все-таки дойдет до суда, – заявила я, – пусть меня услышат, даже если мы проиграем.

Карен Гиверс намеревалась взять показания у Дарлы, Тоби и других детей, которых усыновили Шпицы. Судья, хоть и далеко не сразу, дал мисс Гиверс разрешение отправить каждому из них письмо, обязав управление по делам семьи и детей доставить письма к определенному сроку. Неожиданно адвокат, представлявший управление, предложил нам еще раз встретиться при участии медиатора.

– На этот раз они заинтересованы по-настоящему, – сказала мисс Гиверс, – поскольку, если мы придем к соглашению, им не понадобится отправлять эти письма.

– Ты не будешь возражать, если мы примем отступные? – спросил Фил.

– Но это означает предать Дарлу! Она была мне как сестра, хоть и недолго…

– Прежде всего мы обязаны думать о тебе, – возразил Фил.

– Деньги для меня не главное!

– Мы даже не смогли найти Дарлу и остальных, а если нам это и удастся, нельзя с уверенностью сказать, что они захотят поддержать твой иск, – со вздохом сказала Гэй. – Никаких гарантий, что мы выиграем, нет. А если и так, другая сторона может подать апелляцию, и тогда мы застрянем надолго: апелляционный суд в силах изменить первоначальное решение либо вообще назначить новое разбирательство.

– А так мы бы могли отложить денег на университет, – добавил Фил.

– Некоторые из детей, которых представляла Карен Гиверс, отсудили значительные суммы, но, несмотря на это, им фактически негде жить – они попросту не смогли получить эти деньги, – продолжала Гэй.

– И Дарле будет негде жить!

– Мы разыщем ее и поможем составить исковое заявление, если она того захочет, – упорствовал Фил.

– Делайте что хотите! – фыркнула я, поджав губы.

По возвращении с переговоров Фил и Гэй сообщили мне, что дело закрыто.

– Как закрыто? – в недоумении переспросила я и уставилась на них. – Не может быть!

В памяти промелькнули горы отчетов из моего досье, красноречиво свидетельствующие о безалаберности соцработников, которые отказывались мне верить, беспричинно гоняли меня с места на место, разлучили с братом… Изначально я хотела наказать Шпицев, однако соцработники тоже должны получить по заслугам! Невеселые мысли вогнали меня в непреодолимую тоску, но то была уже не тоска по маме, а безысходность: органы опеки могли сделать куда больше для нее – для нас… Впрочем, я тут же вернулась с небес на землю: никакой суд не в силах осуществить мои мечты о счастливой жизни рядом с мамой.

Наверное, у меня был очень уж поникший вид, потому что Фил сказал:

– Я думал, ты понимаешь, что этим может все кончиться.

– Все наши усилия испарились за один день! Просто не верится.

– Они были согласны почти на все, только бы не отправлять эти письма, – ответил Фил.

– Так что, суда не будет? – Я беспомощно взмахнула руками, как подбитая птица.

– Все когда-нибудь кончается, теперь у тебя есть хоть какая-то определенность, – подытожила Гэй.

– Мы ведь уже были в полушаге от Дарлы…

И я бессильно опустила руки.

* * *

Со временем я успокоилась: судебная волокита окончена, и ни Шпицев, ни бывших кураторов я больше никогда не увижу. С каждым днем поступало все больше приглашений выступить с речью. График школьных занятий у меня был довольно плотный, но я все-таки прочла доклад на нескольких судейских конференциях, съезде социальных работников и на форуме приемных родителей. Я также выступила на международном съезде рестораторов сети «Вендис» в Лас-Вегасе перед началом благотворительного аукциона, все средства от которого пошли в Фонд поддержки усыновления, основанный Дейвом Томасом, владельцем сети «Вендис». К тому времени мистер Томас уже умер, однако я с теплотой вспоминала свою встречу с ним в один из дней моего рождения. Он сказал тогда, что у меня все будет хорошо. Жаль, что он не увидел меня на сцене! Но я все равно произнесла слова благодарности в его адрес.

Как-то во время рождественских каникул Гэй наткнулась на видео со дня удочерения и, прежде чем я успела возразить, вставила кассету в видеоплеер. Заметив, как пять лет назад я вытиралась после ее поцелуя, она промолвила:

– Понятно. На семейных праздниках показывать это не будем.

– Сколько с тех пор воды утекло, – согласился Фил.

– Забавно, – сказала я, улыбнувшись, – тогда мне не нужен был никто, а теперь я не могу обойтись без вас.

Не буду утверждать, что привязалась к Гэй так же, как к родной маме. Они совсем не похожи, и с Гэй меня не связывают те мощные воспоминания, которые магнитом притягивали меня к маме, несмотря на годы и обстоятельства. То, что я чувствую сегодня по отношению к маме, скорее жалость, чем любовь. Ее бросили совсем маленькой, жизнь не сложилась, и никто ей не помогал. Но хотя она и не смогла меня вырастить, она меня любила. Если бы ей досталась хоть часть денег, которые получали Шпицы или другие приемные родители, она смогла бы устроиться в Тампе вместе с нами. Я надеюсь, что смогу видеться с мамой, как с другом, однако прежнего желания во что бы то ни стало быть рядом с ней у меня уже нет.

Мне по-прежнему становится горько и обидно при мысли о миссис Шпиц: государство платило ей, чтобы она заботилась о детях, лишенных родительской ласки, а она ломала их жизни. Кроме того, меня берет досада, когда я думаю о некомпетентных, равнодушных чиновниках, глухих к жалобам детей. У многих приемных детей нет собственного голоса, но я молчать не собираюсь. Я буду и дальше открыто говорить о том, почему так важно найти постоянный дом для каждого ребенка.

Пустые обещания нанесли мне глубокие раны. По мере того, как Кортеры не отступались от меня, росла и моя вера в других. День за днем Фил и Гэй доказывали, что всегда будут рядом, пока однажды я не только почувствовала себя в безопасности, но и захотела остаться. Наверное, это и есть любовь.

 

Глава 13

Солнышко нашлось

Лишь после десяти лет скитаний я обрела дом. Усыновление похоже на высаживание рассады: некоторые саженцы пересадку не выдерживают. У меня получилось укорениться, окрепнуть и расцвести, приспособившись к новой почве и климату. Однако я не забыла о своих корнях.

Я по-прежнему не знаю, кто был моим биологическим отцом. Недавно я установила имя и адрес наиболее вероятного кандидата. Набравшись смелости, я оставила ему сообщение на автоответчике. Он перезвонил, когда меня не было дома, и в разговоре с Гэй подтвердил, что с большой вероятностью может оказаться моим отцом, и даже вызвался провести анализ ДНК. Встретиться с ним я не отважилась, зато отправила свою фотографию со школьного выпускного. Пораженный моим сходством с членами его семьи, он снова позвонил мне, и на этот раз мы долго говорили, однако отцовство он не подтвердил: мама встречалась и с его братом, что усложняет ситуацию.

Через несколько лет после обескураживающей встречи с мамой я отдыхала в лагере при Университете Дьюка. Мы ставили пьесу, премьера которой была назначена на день закрытия лагеря. Фил и Гэй приехали посмотреть на мое выступление. По пути домой мы заглянули в гости к дяде Сэмми и его жене, тете Кортни. Их дети – темноглазые, рыжеволосые, усыпанные веснушками – были невероятно похожи на меня.

– Сразу видно, что ты из наших, из Родсов, – довольно крякнул дядя Сэмми.

Приехала тетя Лианна, и мы долго не могли наобниматься. К ней у меня были куда более теплые чувства, чем к маме во время нашей последней встречи. Усевшись рядом с тетей Лианной, я принялась листать семейный альбом. Вдруг из него выпал тонкий конверт. Тетя Лианна не успела его подхватить, и я увидела фотографию младенца, лежащего в ящике.

– Ты помнишь Томми? – спросила она.

Холодок пробежал у меня по спине. Младенец в ящике… секрет, который нельзя выдавать…

– Он родился, когда тебе было почти два года, – тихо сказала тетя Лианна. – Но прожил всего сорок девять дней.

Я в онемении глядела на снимок бледного, похожего на куклу, ребенка.

– От чего он умер?

– Синдром внезапной детской смерти, – ответила тетя Лианна. – Он родился недоношенным, и легкие не успели расправиться. Наверное, поэтому.

– Страшное было время, – вздохнул дядя Сэмми и вышел в коридор. Я услышала, как он говорит кому-то по телефону: «Угадай, кто сидит у нас за столом? Эшли!» – Сейчас дед приедет! – огласил дядя Сэмми, вернувшись в комнату. – Он нечасто бывает у нас, но каждый раз спрашивает о тебе.

– А где Адель? – спросила я.

– Давно слегла, – ответил Сэмми и добавил, что, кроме этого, ничего о ней не знает.

Дед перекинулся со мной парой слов, но был явно рад вновь меня видеть.

Дядя Сэмми предложил повидать места, где я жила с мамой. Гэй, Фил и тетя Кортни с детьми погрузились в машину. Мы проехали мимо дома, где вырос Дасти, мимо трейлера, который арендовали они с мамой, мимо многоквартирного здания, где умер Томми.

– Ты помнишь эти места? – спросил Фил.

– Совсем не помню, – ответила я. У меня перед глазами все еще стояла фотография умершего братика.

Мы остановились у скромного местного кладбища и, спотыкаясь о комья слежавшейся земли, направились к месту, где лежали Гроверы.

– Томми назвали в честь его, – сказал дядя Сэмми, указав на могилу Томаса Гровера, отца Дасти.

– Дожил всего до тридцати? – спросила Гэй, глянув на указанные на надгробии даты рождения и смерти.

– Его застрелил собственный отец, из-за карт, – ответил дядя Сэмми. – Гроверы – те еще беспредельщики.

– Да вы, кажется, всегда были не в ладах друг с другом? – спросила я.

– Можно и так сказать. Мать Дасти решила, что костьми ляжет, а не позволит, чтобы мы забрали вас с Люком к себе, потому что, видит бог, мы пытались, – вмешалась тетя Кортни.

– Сколько Лианна ни названивала в соцслужбу, ей ни слова про вас не говорили, – подтвердил дядя Сэмми.

– Где похоронен Томми? – рассеянно спросила я.

– Где-то здесь должен быть знак, – оглядываясь, сказал дядя Сэмми.

– Да, помнится, был рядом с их дедом.

Тетя Кортни обошла могилы Гроверов, шаря глазами по земле.

Под жарким солнцем Южной Каролины мне сделалось нехорошо, и я оперлась на Фила, который отвел меня к машине.

Не успели мы вернуться в дом дяди Сэмми, как зазвонил телефон. Тетя Кортни протянула трубку тете Лианне, и та вышла поговорить в коридор. Раздался приглушенный шепот: тетя Кортни и Гэй что-то обсуждали. Гэй вошла в комнату и объявила, что нам пора. Я и опомниться не успела, как мы уже попрощались.

– Почему все так забеспокоились из-за этого звонка? – спросила я, когда мы отъехали.

– Кто-то сказал Лорейн, что ты гостишь у родственников, и она тоже решила приехать, – сказала Гэй. – Родсы не хотели, чтобы вы с ней столкнулись.

– Почему?

– Точно не знаю. Мне только сказали, что она в часе езды отсюда, и попросили тебя увезти.

Тем же вечером тетя Лианна сообщила Гэй по телефону, что мамина машина сломалась, а маму арестовали.

– А где малышка? – заволновалась я, и сердце тревожно забилось.

– Твой дядя заберет ее к себе.

– Уточни, у кого она! Только бы она не попала в приемную семью! – твердила я.

Пока мама была в тюрьме, Отем жила у тети Кортни и дяди Сэмми, которые держали Гэй в курсе дела. С дядей Сэмми и с тетей Лианной я переписывалась по электронной почте. Мама тоже писала мне, и несколько раз мы говорили по телефону.

Однажды, когда я уже училась в выпускном классе, мне позвонили из школы: на мое имя пришло письмо из федеральной тюрьмы. В Ассошиэйтед Пресс вышла статья обо мне и попалась на глаза Дасти Гроверу. Он написал пространное письмо и вложил еще одно – для Люка. По словам Дасти, он долго и безрезультатно пытался узнать, где я и что со мной стало. Отдельные эпизоды из прошлого в его трактовке предстают в несколько ином свете. Дасти утверждал, что никогда не бил маму, а нас с Люком любил, как родных. Одна история кажется мне особенно любопытной.

«Лорейн и Лианна собирались во Флориду – повидать тебя и Люка, – писал он. – Я узнал об этом за два дня до отъезда и спросил Лорейн, что она вам купила. Она ответила, что сидит без денег. У меня самого было не густо, но я наскреб тебе на «Чудо-печку» и всякую мелочь». Итак, стало быть, моя драгоценная печка – символ маминой любви – на самом деле подарок Дасти! Похоже, он действительно был ко мне привязан.

Сейчас Дасти отбывает срок в федеральной тюрьме за ограбление банка и выйдет еще не скоро. Пусть мы не кровные родственники, но отчасти я считаю его своим отцом. Деда арестовали за сбыт наркотиков вскоре после нашей встречи у дяди Сэмми. Адель Пикет, его сожительница, умерла после долгой и тяжелой болезни. Миссис Шпиц снова арестовали за жестокое обращение с детьми: взяв на воспитание ребенка, она нарушила условия испытательного срока, но не понесла никакого дополнительного наказания.

Дядя Сэмми и его семья были очень добры ко мне. Они дважды приезжали в гости и даже прилетели посмотреть на мой школьный выпускной, где спустя столько времени опять встретились с Люком. Мама нашла хорошую работу и развелась с Артом. Я начала больше общаться с нею и с Отем. Мне всегда хотелось, чтобы у меня были теплые отношения с моими родственниками.

Карен Гиверс и Мэри Миллер нашли пристанище и для Люка. После того, как меня удочерили, он прожил в «Доме для детей» еще пять лет. Хадсоны и Мерриты продолжали его навещать. Затем – наконец-то! – и у Люка появился покровитель. Уолт Илеш, в прошлом главный старшина в Квартирмейстерском корпусе ВМС, отслуживший пятнадцать лет на подводных лодках и получавший второе образование в области коррекционной педагогики, наткнулся на профиль Люка на одном из сайтов по усыновлению. Год спустя, когда Уолт увидел, что Люка так никто и не усыновил, он решился: прошел длительный курс обучения и преодолел все бюрократические препятствия, чтобы самому усыновить его. «Спустя полтора изматывающих года мне все-таки позволили усыновить мальчика», – вспоминает Уолт. К тому времени Люк провел в системе государственной опеки четырнадцать лет из своих пятнадцати.

В Лондоне, куда Люк и Уолт отправились на каникулы, Люк не мог насмотреться на королевских конных гвардейцев и решил брать уроки верховой езды. Оказалось, у брата есть способности к конному спорту, но ему все дается с трудом. Сейчас Люку восемнадцать, и ему предстоит преодолеть еще немало сложностей в развитии, которые накопились за истекшие годы.

Я часто вижусь с Мэри Миллер, моей представительницей. Спустя годы я по-настоящему осознала, как много она для меня сделала. Мэри по-прежнему отстаивает интересы детей, а Марта Кук, безвозмездно защищавшая мои интересы в деле о лишении родительских прав, теперь рассматривает дела об опеке и попечительстве в окружном суде Хиллсборо. Так сложилось, что именно она подписала бумаги об усыновлении Люка.

Мисс Санднес закончила магистратуру по специальности «социальная работа», получила диплом консультанта по вопросам опеки и усыновления и возглавила отдел консультационных услуг в «Доме для детей». Она вышла замуж за мистера Тодда, и у них родилось двое очаровательных сынишек. Всякий раз, когда я бываю в «Доме», меня радушно встречает мистер Ирвин. Детям очень повезло, что рядом с ними живет такой чуткий и заботливый человек.

Мой брат Джош женился на Сафрон. Я и не мечтала, что однажды у меня появится такая красивая и любящая старшая сестра. С моими братьями я как за каменной стеной, и они не раз выручали меня, когда требовалась помощь.

Услугами Карен Гиверс воспользовались шестеро из ранее усыновленных Шпицами детей, но Дарлы среди них не было. Когда мы с Филом и Гэй снимали очередной фильм для Фонда Дейва Томаса, случай свел меня с сотрудницей социальной службы, которая увезла детей в приют после ареста Шпицев.

– Вы не знаете, где сейчас Дарла? – спросила я.

«Она вышла замуж и родила ребенка» – вот и все, что мне удалось узнать.

Перед тем, как отправиться в колледж, я убрала коробки с бумагами из моего досье на чердак. Просмотрев список всех тех, кто так или иначе имел отношение к моему делу, я была поражена. В мою жизнь были вовлечены:

73 администратора органов опеки и попечительства;

44 социальных работника из органов опеки и попечительства;

19 приемных родителей;

23 адвоката;

17 психологов, психиатров и психотерапевтов;

5 работников опекунско-представительской службы;

4 судьи;

4 судебных работника;

3 сотрудника службы защиты детей от жестокого обращения;

2 наставницы;

1 опекун-представитель.

Из 195 людей в двух штатах – Флориде и Южной Каролине – лишь Марта Кук и Мэри Миллер не получали никакого вознаграждения, и тем не менее именно они изменили мою судьбу.

Первый черновик этой книги я закончила к шестой годовщине моего удочерения. Я вбежала в дом под оглушительные раскаты грома, неся в руках пиццу для семейного торжества. Когда я развернула подарок – деревянную шкатулку тонкой работы, – небо уже просветлело. На крышке была изображена принцесса в пышном платье, перебирающая пальцами жемчужные бусы. У принцессы было мое лицо – работа Фила. Я рассмеялась и откинула крышку шкатулки. Она оказалась с музыкой. Зазвучала мелодия «Ты – мое солнце».

Что-то жесткое, сокрытое глубоко внутри меня, треснуло и разорвалось. Слезы хлынули ручьем. Глаза родителей, сидящих напротив, странно заблестели – Фил и Гэй, мои мама и папа, тоже плакали. Мы ревели и одновременно смеялись, утирая слезы. В комнату сквозь туман над Кристал-ривер падали косые лучи заходящего солнца, и меня охватило неизвестное прежде чувство – чувство дома.

 

Выражение признательности

Эта книга никогда бы не появилась на свет, если бы не моя замечательная, талантливая приемная мама Гэй Кортер. Она готовила материалы для книги, вникала в юридические тонкости и приоткрыла завесу над некоторыми из тайн моего прошлого. Без ее помощи и поддержки у меня ничего бы не вышло. Гэй, будучи опытной писательницей, научила меня, как сделать книгу удобочитаемой. Вместе мы заново пережили некоторые из моих болезненных воспоминаний. Мне требовалось поделиться своей историей, и я не ожидала, что смогу посмотреть новыми глазами на разбитое детство или собрать его заново, как головоломку.

Фил, мой приемный папа, тоже присоединился к нам. Он изучил горы судебных решений и прочих документов, записывая краткое их содержание. Фил просматривал все мои черновики, делился идеями, на каждом шагу вселяя в меня уверенность.

Поскольку людям может не понравиться то, что я о них написала, некоторые имена были изменены. У меня нет желания оскорбить кого бы то ни было, и я понимаю, что многие хотели бы забыть обо всем, что со мной связано, и не воскрешать в памяти те непростые времена. Некоторые персонажи имеют собирательный образ. Пол и прочие признаки могли быть изменены. «Положительные герои», включая некоторых учителей, без труда узнают себя в этой книге.

Мне хотелось бы узнать, кто был моим отцом. Думаю, он смог бы гордиться мной, хотя, если бы он заявил о себе раньше, мое детство, возможно, было бы не таким печальным.

Многие взрослые, которые опекали меня, неплохо справлялись со своими обязанностями, а некоторые буквально спасли мне жизнь. К сожалению, мне встречались и паршивые овцы: мало того, что они бросили меня на произвол судьбы и жестоко со мной обращались – они еще и открыто пренебрегали профессиональной этикой и моральным долгом. Сложно сказать, кто хуже: родители, отказавшиеся от собственных детей, или специалисты, нарушившие профессиональные стандарты и общественное доверие, лишив внимания тех, кого вверили их заботам.

В связи с гражданским процессом, который я возбудила против штата Флорида, моя история стала общеизвестна. Ввиду того, что, как оказалось, некоторые наделавшие шуму мемуары были сфабрикованы, я готова предоставить документы своего дела тем, кто сомневается в правдивости моих слов. Голоса детей обычно не слышны или замалчиваются, поэтому так много людей хотели услышать или прочесть мою историю. За моей спиной – тысячи, возможно, десятки тысяч детей, которые потерялись в системе. Мы хотим, чтобы к нам прислушались.

Имена всех, кто на момент событий не достиг совершеннолетия, изменены. Я изменила имена детей, которые находились в системе опеки и попечительства, одноклассников, друзей и соседей, а также членов моей родной семьи. Надеюсь, что все, кто жил вместе со мной у Шпицев, в особенности Дарла, дадут знать о себе. Мне жаль, что я не смогла сделать для них больше.

Благодарю всех, кто помог мне обрести дом:

Мэри Миллер, судью Марту Кук, коллектив опекунско-представительской службы округа Хиллсборо, в особенности Джоэля Вальдеса, Алису Крипшоу, Уэйна Коулмана, Энджи Смита и Лауру Анкенбрюк. Все они – подлинные герои моей истории, чей самоотверженный труд долгое время оставался для меня за кулисами, когда перед собой я видела лишь Мэри Миллер.

Благодарю моих адвокатов и юристов: Карен Гиверс, Фрэнка Бэча, Нила Спектора, Боба Гленна, Эдвина Кригера и Дональда Лински, которые помогли мне обрести голос и отстоять свое будущее.

Выражаю благодарность Кэрол Пейн и Сьюзен Сэмпсон, которые познакомили меня с будущими родителями. Благодарю Викторию Хаммер, Мари Брзович, Бет Риз, Барбару Лун, Бет Лорд, Шэрон Амброуз, Шэрон Уильямсон, Джо Кролла, Яна Хеффнера, Маурин Хоган и Сьюзен Ридер за помощь в процессе моего удочерения.

Огромное спасибо Санднес Смит Булонже, которая всегда была готова прийти на помощь и выслушать. Спасибо Тодду Булонже за его прямолинейность и лучезарную ободряющую улыбку. Спасибо Ирвину Рэндлу за его сердечную поддержку, дружеские объятия и шутки про мой размер обуви. Рядом с ним у меня всегда становилось легко на душе. Спасибо Мэри Фернандес и Брюсу Весловски за то, что терпели мои выходки во время сеансов психотерапии, хотя в некоторые моменты мне было невыносимо больно. Спасибо всем сотрудникам, администраторам и воспитателям из «Дома для детей», которые помогли мне приспособиться к жизни в приюте. Хочу также поблагодарить спонсоров нашего корпуса, мистера и миссис Томас Гаффни: получив в пятом классе их поощрительную стипендию, я убедилась, что смогу поступить в колледж.

Я в большом долгу перед своими учителями и методистами, а также перед директорами школ, особенно перед мисс Трожелло, мисс Мак, мисс Вортингтон, мистером Джонсоном и мисс Билер, которые взяли меня под крыло и оказали на меня большое влияние. К сожалению, я не знаю имен тех учителей, которые пытались защитить меня, позвонив в службу защиты детей от жестокого обращения.

Я выражаю признательность Рите Соронен, Денни Линчу и другим сотрудникам Фонда Дейва Томаса в поддержку усыновления за ту важную роль, которую они сыграли в моей судьбе.

Не могу не поблагодарить Эрика Смита, Джессику Браун, Джоанну Картер, Кэти Коннолли, Синдал Хаутс, Глори Хелмс, Дженнифер Родерик, Бекки Смит и всех друзей и подруг, которые были рядом в трудную минуту.

Не могу передать, насколько я благодарна моей маме, Гэй Кортер, за помощь в написании этой книги. Также благодарю моего агента, Джоель Дельбурго, моего папу, Филиппа Кортера, а также Элизабет Ло, Кайли Фитцсиммонс, Сару Флинн, Эстер Мандел, Линн Миллз, Джонеллен Хеклер, Пэт Годетт, Катрин Олни, Шарон Смит и доктора Монтегю Чанси за редакторскую премудрость.

Выражаю особую признательность Лу Хеклеру, который научил меня уверенно выступать перед огромной аудиторией.

Все обширное семейство Кортеров приняло меня, как родную, особенно дедушка Вайзман, который был так великодушен ко мне. Огромное спасибо моей семье: Филу, Гэй, Блейку, Джошу и Сафрон, которые, как я теперь знаю, всегда открыты для меня, как я – для них. И так будет вечно.

 

Приложение

Через пару дней после того, как мы заново прокрутили видеозапись с финального слушания дела об удочерении, Гэй рассказала мне о конкурсе для старшеклассников, объявленном в газете «Нью-Йорк таймс». Конкурсантам предлагалось написать эссе об одном – реальном – событии из жизни, в результате которого они лучше узнали самих себя. «Напишу про день, когда вы меня удочерили», – выпалила я. С минуту подумав, я придумала название – «Три коротких слова» – и пояснила Гэй:

– Все, конечно, решат, что это слова «я тебя люблю». Но в тот день у меня на уме и на языке было совсем другое.

Три коротких слова

Кто бы мог подумать, что мою жизнь радикально преобразят три простых слова, хотя не их ожидали услышать от меня в тот день. Я морщусь всякий раз, как пересматриваю запись памятного момента, одного из тех, которыми так дорожит любая семья, но я бы с удовольствием стерла его из своей памяти.

Было двадцать восьмое июля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. День, когда меня удочерили. Мне было двенадцать лет, из них десять я провела в системе государственной опеки и на то время жила с четырнадцатой по счету приемной семьей. Ранее я почти нигде не жила больше года, а в некоторых приемных семьях так и вовсе оставалась не больше недели. С чего это вдруг теперь все изменится? В эту семью я попала из интернатного учреждения закрытого типа (попросту – из сиротского приюта). Помните фильм «Правила виноделов», где воспитанники приюта силятся улыбнуться покрасивее, чтобы обратить на себя внимание парочки, подыскивавшей ребенка? Приезжая в «Дом для детей», потенциальные усыновители зачастую вели себя так, словно выбирали щенка в зоомагазине, хоть и старались не подавать виду. За два с половиной года несколько счастливчиков, упаковав свои вещи, выбегали за ворота, помахав на прощанье. Некоторые возвращались обратно, поджав хвосты. Им обещали «семью навеки», но зачастую что-то шло не так. Не знаю, каких чудес ожидали родители. Никто не идеален. Дети, которых отвергли их родные мамы и папы или которые чувствовали себя отвергнутыми, надеялись, что другие смогут полюбить их несмотря ни на что. Я жила в новой приемной семье восемь месяцев. Вроде бы все шло как нельзя лучше, но что, если это изменится, как только подпишут бумаги? Теперь, когда документы «вступили в силу», означает ли это, что меня не вернут в приют, если я не оправдаю ожидания?

У моих родителей два взрослых сына, которые уже давно покинули родное гнездо. Я сразу полюбила свой новый дом на берегу реки. Мне отвели спальню и выделили отдельную ванную комнату. Впервые в жизни я могла пригласить к себе друзей, и вся моя команда по софтболу приходила к нам купаться в огромном бассейне после удачной игры. В приемных семьях не разрешали приглашать к себе друзей с ночевкой, но теперь я могла и сама устраивать вечеринки в пижамах, и оставаться на ночь у друзей. Могла сколько угодно болтать по телефону, и мне часто звонили друзья. У меня появился первый питомец – котенок по кличке Царап, который спал на кровати. Холодильник не запирался на замок. Не нужно было есть по расписанию: я могла хоть целыми днями питаться макаронами с сыром, лапшой рамен или бутербродами.

За плохое поведение в новой семье мне урезали карманные деньги, не разрешали подолгу смотреть телевизор или болтать по телефону. А в одной из приемных семей меня били палкой, лишали обеда или ужина, подолгу держали в скрюченном положении, заставляли глотать обжигающе острый соус и бегать вокруг дома под палящим солнцем. В других семьях за проступки просто-напросто усылали к очередным приемным родителям, навстречу новым обещаниям и правилам поведения. Счастливый конец бывает только в сказках, разве нет? Так когда же эта идиллия рассыплется, как карточный домик? До или после «оформления»?

На пленке видно, с какой опаской я оглядываю здание суда. Кажется, пока мы идем в кабинет судьи Флоренс Фостер, я взглядом ищу выход. По одну сторону стола сидят люди из моего прошлого, которое вот-вот останется за бортом; рядом со мной – те, кто заберет меня в новую жизнь. Я зажата между Гэй и Филом, и они вот-вот станут моими новоиспеченными родителями. Поодаль сидят два психолога из «Дома для детей»: они рады за меня, но такая уж у них работа. Мэри Миллер улыбается, у нее в руках букет цветов. Целых четыре года она добровольно исполняла обязанности моего представителя, и ее стараниями у меня появилась семья.

С «нашей» стороны еще есть дедушка Вайзман, отец Гэй; Джош, один из моих новых братьев, специально приехал из колледжа и снимает происходящее на камеру; позади нас сидят мои крестные, Вайнеры, вместе со своими тремя детьми. Заседание все еще не началось, потому что представитель управления по делам семьи и детей опаздывает. Он также затянул процедуру удочерения на долгие месяцы, вовремя не оформив нужные бумаги. Все оживленно болтают. Я кусаю губы и жду подходящего момента. Наконец представитель управления явился, и Нил Спектор, мой адвокат и двоюродный брат Гэй, обратился к судье. Я жду своей очереди. Но чего ожидают от меня? Что я притворюсь, будто сегодня – счастливейший день в моей жизни? Не выйдет: я холодею при мысли, что все это делается для отвода глаз.

Произнеся какую-то речь на юридическом жаргоне, судья обратилась ко мне. «В жизни ничего не достается просто так, – начала она, – иначе это весьма подозрительно». Наверняка она всего лишь пыталась подбодрить меня, дав понять, что знает о том, как нелегко мне пришлось. Но, сама того не желая, она лишь укрепляет во мне уверенность, что новая семья слишком уж правильная. Мне уже двенадцать лет, и я должна дать свое согласие на удочерение. Перебросившись парой слов с родителями, судья спрашивает у меня: «Так я подписываю документы, Эшли?»

На записи я выгляжу так, словно стою на пустой сцене в свете прожекторов. А у меня есть какой-то выбор? Глядя прямо перед собой, я пожимаю плечами и отвечаю: «Я не против». Три коротких слова – и дело сделано.

P.S. Прошло пять лет, и я все еще живу со своей семьей. Теперь я знаю то, чего не знала раньше: некоторым людям можно доверять.

* * *

Я выиграла конкурс, мое эссе напечатали в газете, и тут же посыпались звонки: агенты, редакторы, даже кинопродюсеры хотели вновь услышать или купить мою историю. Но даже окунувшись в море документов при подготовке к иску, я не смогла свести воедино разрозненные обрывки. Мои воспоминания напоминали спутанную цепь без начала и без конца. Порой они сводились к одним лишь чувствам, бессильным, как разорвавшееся сухожилие. Перед тем как приняться за книгу, мне предстоял долгий путь к себе, чтобы разобраться в своем запутанном прошлом. Я больше не злюсь ни на Шпицев, ни на свою маму, возможно, потому, что лучше понимаю каждого из них. Мои «настоящие» родители прошли этот путь вместе со мной, и временами мне кажется, будто я жила с ними всю жизнь.