Макс вернулся со встречи, когда уже минуло пять часов пополудни. Фарингдоны подписали бумаги без единого слова, драгоценности были вручены Максу, и он составил доверенность на деньги на имя Верити. Они принадлежали ей. Только ей. Мистер Уимборн послал за коньяком, и приличия вынудили Макса задержаться.

Было пять тридцать, когда он наконец вышел на крыльцо, готовый ехать в Блэкени. Как раз когда он собирался подняться в экипаж вслед за собаками, послышался стук копыт, и из-за угла крупной рысью вылетели лошади, запряженные в экипаж Ричарда.

Верити. Что-то случилось.

— Что…

— Проклятый идиот!

От яростного рева серые кони Макса зафыркали и вскинули голову.

Макс уставился на Ричарда, который выбрался из экипажа и теперь, хромая, направлялся к нему. Он нахмурился.

— Что с твоей ногой?

— С моей ногой то, — добавил он, — что я гнал без остановки от самого Блэкени, чтобы уж точно застать тебя дома! Ты хоть понимаешь, что натворил?

Макс напрягся.

— Да, — сказал он. — В общем и целом понимаю. Я все запутал и сейчас собираюсь распутать. Я задержался только для того, чтобы встретиться с адвокатами по поводу наследства Верити.

— Я хочу знать только одно: какой черт случился между вами прошлой ночью? Я уехал в Блэкени для того, чтобы оставить вас наедине, устроить вам медовый месяц! А не для того, чтобы ты ее прогнал!

Макс побагровел и вспыхнул:

— Дьявол, Рикки! Верити моя жена! Что между нами произошло ночью — это не твое дело!

Ричард заставил его заткнуться короткой и емкой фразой.

— Мне плевать на мое право наследования! — продолжал он. — Я тебе сказал об этом! А вот на что мне не плевать, так это на то, что твоя жена — слава богу, ты наконец это понял! — сидит там в Кенте и обливается слезами, потому что она ждет ребенка…

— Что?! — Сердце Макса подпрыгнуло, как сумасшедшее, и остановилось. Беременна. Верити беременна и не призналась ему в этом.

— …а ты сказал ей, что графство должен унаследовать я!

Ричард наконец замолчал.

— Я ей этого не говорил! Это Альмерия!

— Какая разница? — прорычал Ричард. — Ты все сделал для того, чтобы она поверила Альмерии. Ради бога, езжай туда и скажи ей, что ты ее любишь.

Макс приехал в Блэкени и, не заходя в темный дом, сразу направился к конюшне. Перепуганный и сонный конюх побрел распрягать лошадей, безуспешно пытаясь сдержать отчаянную зевоту.

К своему удивлению, у боковой двери он увидел свет.

— Хенни! — воскликнул он, подойдя поближе и увидев, кто держит лампу. — Что ты тут делаешь?

Презрительное фырканье было ему ответом.

— А что я делаю, по-вашему? Впускаю вас, разумеется. Ваши псы переполошили всю округу. Как бы не разбудили ее светлость — хотя она вряд ли спит. Хорошо, что вы приехали, милорд, а то с ней точно что-то не так, не будь я Мария Хенти!

— Она у себя в покоях?

— Ну да. Сидела, уставившись в огонь, когда я последний раз заглянула. И ни словечка не говорит, почему приехала.

* * *

Он посмотрел на дверь, ведущую из его покоев в спальню Верити. Потом открыл ее тихонько, без стука. Если она спит, ни к чему ее будить. В сумрачной комнате мерцал тусклый огонь. Лампа слабо освещала маленькую беззащитную фигурку, скорчившуюся в кресле у камина. Верити. Его жена. Мать его ребенка. Нет, она не спала. Ее тело было напряжено, и это напряжение отозвалось в нем болью. Часы на каминной полке тихо прозвонили, и он увидел, что по ее телу прошла дрожь. Она была очень далеко отсюда.

На мгновение он заколебался. Может, лучше уйти? Встретиться с ней утром? Маленькая фигурка зашевелилась в кресле.

Приглушенный всхлип заставил его решиться. Если Верити нужно поплакать, нельзя оставлять ее одну, без утешения и поддержки. Он легонько постучал в дверь.

— Со мной все в порядке, Хенни. И я поужинала, спасибо. Иди спать. — Она говорила ровно, ничем не выдавая себя. Слишком ровно.

Сердце его разрывалось, но он овладел собой.

— Я уверен, что Хенни была бы рада слышать это. Можно мне войти?

Он увидел, что Верити застыла. Потом очень медленно она повернулась к нему:

— Почему вы здесь?

— Из-за тебя.

— Из-за меня? Почему?

— Потому что… прошлой ночью я был идиотом. Когда я осознал, что натворил… зачем ты пришла ко мне… и когда Ричард сказал мне… — Он подошел и опустился перед ней на колени, ловя ее руки. — Среди всего прочего он сказал мне, что я буду отцом. Радость моя, выслушай…

— Нет! Макс, пожалуйста… Не делай этого с собой. Я… я не понимала папу. Я думала, что, если просто буду ухаживать за ним, помогать ему, говорить ему, что я его люблю, все будет хорошо. Он вылечится, перестанет принимать опиум. Я не понимала, что просто смотреть на меня — для него мучение. Что он буквально не может выносить моего вида… что дело во мне… А потом стало слишком поздно.

Макс схватил ее руки, преодолевая слабое сопротивление, и крепко сжал.

— О чем ты говоришь?

— Той ночью… Я хотела тебе сказать…

Он прервал ее:

— Я знаю, почему ты пришла. В тот день он умер, потом его похоронили. Если бы я сообразил…

Теперь она прервала его:

— Дело не в том. Я шла рассказать тебе о ребенке. Я… Я знаю, что ты этого не хотел. Альмерия все объяснила. Что ты хотел, чтобы наследником стал Ричард, но… — Ее голос задрожал, но она справилась с собой. — Все еще может быть не так плохо, ребенок может быть девочкой. Только скажи, где мне жить…

Он сдавил ей руки до боли.

— Здесь. Со мной. С нашим ребенком.

Она затрясла головой, борясь с его хваткой:

— Нет. Я не смогу. Если ты будешь сидеть там каждую ночь, пытаясь забыть меня за бутылкой виски.

То, что она сказала дальше, объяснило ему все:

— Я не хочу, чтобы ты убил себя из-за меня. Как… как сделал папа.

Он понял все. Она обвиняла себя в смерти отца. Верила, что это она убила его. И что, если она останется с ним, он сопьется и умрет, потому что дал обет. Он смотрел на тонкие руки Верити, утонувшие в его ладонях. Все эти годы она обвиняла себя за каждый прожитый день.

— Верити… это была не твоя вина. Он был болен. Он не понимал, что говорит.

Она прошептала, глядя ему в глаза:

— Я знаю. Теперь я это поняла. Вот почему… понимаешь, это еще хуже. В тот вечер, когда он умер… это был день моего рождения. Пятнадцать лет. Он не разговаривал со мной весь день. Я так старалась, а он даже не взглянул на меня. Я… я…

— Продолжай. — Он уже понял, что произошло, но ей надо выговориться.

— Он… он совсем сошел с ума. Через несколько часов он стал бешеным, кричал, умолял меня найти… — Она проглотила комок, — Но было поздно. И я так испугалась, что заперлась в своей комнате. Я слышала, как он все крушил, проклинал меня, кричал, что убьет себя. — В горле ее заклокотали рыдания. — Я не верила ему… а потом… — Ее руки вцепились в него, голос замер.

— А потом ты услышала выстрел, — закончил он. Она отвернулась.

— Да. Так что, видишь ли, это была моя вина.

— Нет! Кто тебе такое сказал?!

Вдруг придя в ярость, он вспомнил, какое чувство вины испытывал после несчастного случая с Ричардом. И это чувство внушала ему его мать — всякий раз, когда причитала над хромотой Ричарда.

— Послушай меня, Верити. Это была не твоя вина. Я прочитал его дневник. Это не ты — это опиум убил его! Ты была ребенком! Как ты могла справиться с такой бедой? Это он отвечал за тебя, а не ты за него. Ты не виновата! — Он прижимал ее к своему плечу и нежно гладил по волосам. — А вот моя глупость прошлой ночью — вот это как раз моя вина. Ну и хватит слов. Ты моя. И я тебя хочу. Сейчас.

Она вырвалась и отскочила от него. Его дыхание срывалось.

Она не хочет его. Удар поразил его в самое сердце.

— Ты сказал мне… что тебе не нужна жена. И даже если нужна — тебе не нужна женщина, которая бы согласилась… которая согласилась стать твоей любовницей.

Вот теперь он понял все. Она верила, что он считает ее… он даже мысленно не смог произнести это слово. Он убедил ее, что считает шлюхой. Еще хуже — он заставил ее поверить в это, тем легче, что она сама так о себе думала.

Он вновь схватил ее и притянул к себе.

— Нет, — запротестовала она, — я же сказала…

Он закрыл ей рот поцелуем.

Верити задохнулась. Его губы были требовательными, они жаждали полного подчинения. Ее слабеющий разум еще сопротивлялся, но тело ее таяло, прижимаясь к его телу, ее губы разомкнулись, сдаваясь без боя.

Протестующий всхлип вырвался у нее, когда он прервал поцелуй и приподнял голову.

— Не здесь.

Властное нетерпение вызвало в ней ответную волну.

Она вопросительно взглянула на него.

Одним мощным движением он поднялся и подхватил ее на руки. Мгновением позже ее уже несли к двери в его спальню.

Его лицо горело жестоким огнем, но руки нежно, точно невесомое сокровище, прижимали ее к груди.

− Все по порядку, — сказал он, отворачиваясь.

Она лежала и смотрела, как он берет с комода свечу и зажигает огонь в камине. Потом он выпрямился, посмотрел на нее смеющимися глазами — и задул свечу. А потом задул все свечи в комнате.

Вернувшись к ней и сев на край кровати, он стал снимать башмаки. Его сюртук полетел в угол, мгновение спустя туда же отправился жилет. Языки пламени плясали в камине, и по его мускулистому торсу скользили блики. Рубашка и бриджи упали на пол, и ее рот пересох. Она никогда не видела его таким.

Она хотела его, но что ей теперь делать? Чего он от нее ждет? Округлив глаза, она потянулась к нему. Затем неуверенно опустила руку.

Тогда он сам подошел к ней. Он поймал ее руку и поднес ко рту, нежно прикусил пальцы, потом положил ее на свою грудь и повел ниже, по животу, еще ниже… пока она не почувствовала под пальцами обжигающий жар желания. Он осторожно согнул ее пальцы так, что они обхватили его плоть, и застонал.

Верити ахнула. Какой тяжелый, какой шелковистый… и какой горячий! Она стала гладить его, зачарованная дрожью страсти под своими пальцами.

И тут же он со стоном отнял ее руку. Она сразу отпрянула, испугавшись, что причинила ему неприятное ощущение, что ее любопытство помешало ему.

Макс почувствовал ее испуг и сразу понял, в чем дело. Он вновь поймал и притянул ее к себе, вздрогнув от ласкового прикосновения грудей, окутанных легким батистом.

— Твои пальцы прекрасны. Слишком прекрасны. Но я хочу тебя всю.

Нерешительность в ее глазах, боровшаяся с нескрываемым желанием, разжигали в нем пламя.

— Всю меня? — Запинающийся шепот возбуждал, как ласка.

— Всю тебя, — подтвердил он, отодвигаясь от нее, чтобы расстегнуть ее ночную сорочку. Он стащил с нее ткань быстрым, нетерпеливым движением и отбросил прочь. Он не мог ждать. Она была его, а он так долго с этим спорил. — Ты моя. Ты носишь моего ребенка. И больше нас ничто не разделяет.

Содрогаясь от силы своего желания, он лег на нее, одним коленом раздвинул ее бедра, раскрывая ее полностью. На этот раз она не сопротивлялась. Она страстно покорялась его требовательности, она стремилась к нему, прижималась к нему. Каждый мускул горел от напряжения, пальцы ласкали ее, гладили, нежили. В самом тайном ее месте под его прикосновениями разгорался сладкий, влажный жар.

Нежно завладев ее ртом, он налег на нее всем телом. Она напряглась. Несмотря на пульсирующую боль, он заставил себя остановиться. Оторвался от ее губ, процеловал горячую дорожку вдоль ее шеи и глубоко втянул в рот ее сосок. С громким стоном она выгнулась под ним. Он стал посасывать, покусывать и обласкивать языком нежную плоть, пока Верити не закричала сорванным голосом и стала извиваться под ним, и ее боязнь развеялась, поглощенная жаркой тоской страсти.

Отпустив ее грудь, он стал подниматься выше, опять к губам, размыкая их легкими поцелуями, прижимаясь к ней все плотнее.

Ее ноги раскинулись, чтобы принять его. Он застонал и прижал ее бедро ладонью, удерживая на месте.

— Нет, — прошептал он, едва дыша, — еще нет.

— Да! Сейчас! — Она изогнулась под ним, ее гладкое, разгоряченное тело терлось о него, умоляло.

Он напряг мышцы, надавил и вошел в нее — самую малость. Он двигался осторожно, дразня ее, чувствуя, как пресекается ее дыхание под его губами, как выгибается под ним ее тело, чувствуя мягкий жар ее грудей.

— Вот так я должен был взять тебя первый раз, — прошептал он, входя чуть глубже, впитывая ее наслаждение. — Если бы я знал, что ты мне отдаешь. — Я должен был взять тебя медленно, очень медленно, будя каждую твою частичку.

Он губами и языком обвел по краю ее ушко — и застонал, когда она выгнулась, немо умоляя его взять ее полностью.

— Еще? — тихонько промурлыкал он.

Она яростно забилась под ним, обдавая его шелковым огнем своей кожи.

— Да! О да! Макс… прошу…

— Сколько? Столько? — Он надавил глубже, не снимая ладони с ее бедра.

Ее крики и нежный жар тела рвали его самообладание на куски. Он сопротивлялся из последних сил.

Удержавшись на самом краю, он вышел из нее и слегка отодвинулся, нащупал бутон сладострастия и стал его ласкать. Ее тело затрепетало.

— Открой глаза, — прошептал он. — Ну же. Взгляни на меня.

Ее веки медленно приподнялись, открывая расширенные, затуманенные зрачки. Ее губы, мягкие и влажные, разомкнулись и набухли, покорившись его яростной страсти.

Он нежно погладил округлость бедра, приподнял его, согнул ее ногу, потом вторую и развел их в стороны, открыв ее полностью. Он почувствовал, как прервалось ее дыхание, а зрачки расширились еще больше — она поняла, что беспомощна перед ним. Балансируя на краю желания, он заставил себя ждать, чтобы увериться, что она ему полностью доверяет. — Пожалуйста, Макс… люби меня… сейчас. Лихорадочный шепот лишил его самообладания. Он вновь прижался губами к ее губам, целуя ее все более властно, и погружался в нее медленно, неумолимо, в ее жаждущий жар, пока они не соединились полностью. Подняв голову, он посмотрел на нее, покорно распластавшуюся под ним. Сладкая, жаркая… и принадлежит ему. Вся. Целиком.

Потрясенный до глубины души, он прошептал:

— Я люблю тебя, Верити. Сейчас. И всегда. Ее губы задрожали.

— Макс… нет, ты не можешь… Я…

Он поцеловал ее в уголок рта.

— Да, любовь моя. Ты меня любишь. И я тебя люблю.

Он навалился на нее всем телом.

Она вскрикнула и забилась под ним, утоляя его боль, лаская его плоть, погруженную в нее, и он не выдержал. Застонав, он начал двигаться, погружаясь все глубже, все мощнее, овладевая ею без остатка и навсегда.

Верити ловила ртом воздух, ее тело вспыхивало пламенем с каждым новым его толчком, она уже не владела собой. Внутри ее нарастало напряжение, исторгая из нее отчаянные, умоляющие вскрики. Он безжалостно глушил их своими губами, овладевая ею, сплавляя их тела в единое целое, так что она больше не знала, где кончается одно и начинается другое.

Ее мир рассыпался вдребезги, и огненный ливень хлынул, прожигая ее насквозь, растворяя в экстазе, а его плоть все вонзалась и вонзалась в нее, пока собственный экстаз не сотряс его тело, и он заполнил ее всю до конца.