Вилла едва держалась на ногах от усталости, и если бы не многочисленные гости, сняла туфли и босиком — по влажным дорожкам, по умытым дождем и зеленым, вопреки дыханию осени, лугам; вдаль, за горизонт, навязчиво зовущий сорваться с места. Новые ощущения немного пугали: если спустя час после церемонии судорогой сводит крылья — размять, взлететь, ввысь, вперед, к цели, куда-нибудь, вдаль, прочь от приземленного — чего ожидать дальше?

Путешествия, о которых мечтали с Доном, в одиночку не привлекали, но и Ристет теперь казался всего лишь красивой декорацией подземелья. В небо! Несмотря на дождь и что обряд не закончен. В небо!

Крылья, распрямившись, стряхнули с себя дождевые капли, плащом обернули плечи. Тепло, уютно, как бабочке в коконе, одно разочарование — они пока слабы и непослушны, чтобы поднять ее, но говорят, это как поцелуи — если научишься, то на всю жизнь. Долгую жизнь, которую дает статус легал, но, слава Богу, не вечную. Увидеть старость тех, кто тебе дорог, проводить в тоннель беспробудного сна, и порхать легкомысленно, отмахиваясь от воспоминаний — через это проходят большинство обращенных легал. Но долголетие и молодость — не равны бессмертию. В Анидат строптивых крылатых меняют на блики, жители Зеркального Королевства пополняют свои коллекции белыми перьями, так что всегда есть шанс ускорить посещение тоннеля смерти.

Тук…

Замерла, прислушалась к себе, улыбкой отвечая на улыбку веселящегося на празднике Джоя.

Тук-тук… — размеренно, четко, без изменений откликнулось сердце.

Показалось, пока еще не легал, а корри с хищниками за плечами: грызут, цепляются за кусок пищи, врастают под кожу, легким трепетом остужая боль. Оболочка хороша — не поспоришь, но пока она не чувствовала, что готова умереть за крылья. Понятно, что без них умрешь, но именно «за» них — это фанатизм рожденных легал.

Медленно выдохнула, подавив поток силы, изобразивший внутри нее кульбит. Сбросить хотелось уже не только туфли, но и длинное платье, а волосы скрутить в пучок, и завыть, свернувшись калачиком, и смотреть, смеясь, как сгущаются над ней встревоженные чужие лица.

И лететь, лететь, лететь!

Ее мать, словно почувствовав, избавилась от какого-то навязчивого джентльмена и подошла к ней.

— Как ты? — заглянула в лицо обеспокоено. — Вилла, может, тебе лучше вернуться в свою комнату? Хочешь — я провожу тебя?

— Мамочка, не волнуйся.

Она не могла солгать, что чувствует себя великолепно, и сказать не могла, что не в ее планах возвращаться в замок. Если черт не появится, она так или иначе уйдет, но что-то подсказывало, что все, что ей нужно делать сейчас — ждать. Черт мог быть заносчивым, высокомерным, забавным, ласковым, надменным, учтивым — любым, чаще с налетом негатива, но всегда появляющимся вовремя. Хотя, «всегда» — поспешное определение для их непродолжительного знакомства.

Вернется за ней. Сегодня. Несмотря на приказ императора держаться от нее подальше. Или вопреки ему.

— Ты счастлива? — Алиша поежилась от порыва ветра и взгляда императора, который почувствовала через одежду и приличное расстояние. Но реакция бывшего любовника на вопрос мало волновала, на первом месте для нее дочь, потом, если получится — личное счастье. И если Вилла скажет, если даст понять, что Ристет — не то, чего желает, Алиша не оставит ее здесь. В ноги бросится императору, но упросит отпустить дочь с собой. Нет, он не удерживает, но умеет вбить клинышки так, что самому не выбраться.

— Ты ведь помнишь, я мечтала о крыльях?

Дочь не раз ловко меняла тему, и обычно Алиша не настаивала, но противное чувство тревоги, поселившееся в сердце моросящим утром, усилилось.

— Я спросила тебя о другом, совсем о другом, доча.

— Я не знаю ответа. У меня есть ты, крылья, отец, — потеребила браслет. — Недолго, но был муж. Есть мужчина, к которому меня безудержно тянет и которого тянет ко мне. Есть дракон, который меня избегает. Зверек, без которого я скучаю. И пока еще есть Дон.

— Вилла…

— Знаю, — перебила, глухо смеясь. — Его как бы нет. — Вмиг стала серьезной. — Но он есть, мама!

И вдруг Алиша увидела дочь другими глазами: не девочка, и не девушка, которая могла котенком свернуться у ног; читать весь день новую книгу в красивом переплете; отбиваться язвительными репликами от соседских парней. Молодая женщина, познавшая сильное чувство и готовая изведать страсть, вопреки ожидаемому привкусу горечи, прекрасно сознавая, что это случится не с Доном.

— Ты не подвержена комплексам, как твой отец, — заметила Алиша. — Иногда его речи вводили меня в ступор. Кто тот мужчина, о котором ты говоришь?

Вилла пожала плечами и выдала коротко:

— Черт.

Еще лучше! Не мертвый, так демон с хвостом и рогами! Алиша его не видела, но разве не так выглядит черт? Низшая каста демонов — и от святости далеко, и от непроницаемой тьмы. Так, серединка на половинку, мальчик на побегушках.

— И у тебя, как у твоего отца, нет вкуса, — вздохнула Алиша. — И, конечно же, я тебя не отговорю?

Задала вопрос, не особо надеясь на возражение. Так и есть. Вилла кивнула.

— Я когда-нибудь вас познакомлю.

— Я когда-нибудь буду готова, — вынужденная капитуляция: этот кавалер живой и не разлагается на составляющие. И не так могуществен, как Дон, осмелилась верить.

Удивительно, как ее дочери не было жутко в Городе Забытых Желаний. Раньше, говорят, город был красив и заманивал жителей соседних городов романтической атмосферой, но сейчас превратился в кучку демонов, управляющих бестелесными, и во главе этой кучки — ее бывший зять.

Когда император сказал Алише о черной жемчужине и Доне, она чуть в обморок не упала, и если бы он вовремя не пояснил, что Вилла — вдова, она бы… Ну, она не знала точно, но что-то бы сделала! Хорошо, ему хватило ума (или любви?) не предъявлять на Виллу брачные права.

Но теперь все наладится, ее дочь вырвалась, и пусть уж будет с чертом, чем с тем, кто был хорош, даже слишком хорош, но до своей смерти. А, может, Вилла выберет Ристет? Здесь солнечно, тепло, — сегодняшний день редкое исключение, — и на горизонте ни одного, кто бы решился на ухаживание за принцессой. Ее дочь молода, слишком молода для интимных отношений!

Прекрасно понимая, что в ней проснулась материнская ревность, Алиша постаралась выбросить эти мысли из головы. Интимные отношения для молодой привлекательной девушки — неизбежны, и лучше, если рядом окажется тот, кому можно довериться. Вообще, хорошо, когда у тебя есть выбор.

Снова не то… Нельзя омрачать этот день личным опытом, Вилла так не похожа на нее, что не повторит судьбу, и у нее два грозных защитника: статус и император. Кстати, один из них легок на помине! Рассекает наплыв гостей, явно нацелившись подойти.

Алиша быстро подавила желание ретироваться, но Вилла его уловила.

— Я не обижусь, — обняла ее, отпуская.

И с улыбкой, одна, встретила императора.

— Черт! — поскользнулся и едва не упал тот. — Было бы весело, — буркнул без недовольства. — Как ты? Если устала, можешь подняться в комнату.

— У вас с мамой много общего.

— У нас с твоей мамой только одно общее, — поправил император. — Ты. Ну, так что? Мягкая постель, тихая комната, да и гости скорей разойдутся. Отдохнешь?

Постель, на которой нельзя спать, привлекала не больше зонта в солнечный день, да и тишина только усилит давящее чувство ожидания. А гости — сам пригласил — сам развлекай. Так что нет, спасибо.

— Ну, как знаешь.

Император кивнул на троих воинов, взирающих неподалеку. Мечи за спиной, но и без них уверенность и опасность ударной волной говорила непосвященному, что с ними шутки плохи.

— Самые сильные в империи, — в голосе императора явственно отразилась гордость. — Стена, за которой, надвигайся апокалипсис, я бы чувствовал себя беспечно, как девочка, гадающая на ромашке.

Сравнение улыбнуло; как-то трудно представить высокого, широкоплечего, лысого, в байкерских ботинках, мужчину, склонившегося над белой шапкой цветка. Особенно, зная о его занятости и статусе.

— Но после их обряда превращения, — продолжил император, — один слег с температурой на две недели, второй впал в беспамятство, а третий порывался вырвать себе крылья.

Вилла бесцеремонно рассматривала воинов, и они перестали притворяться осколками неприступной скалы, а один даже подмигнул, тот, которого она заметила еще на церемонии. Или показалось? Усталость и все такое… Подмигнул второй, следом за ним — третий. Вот уж кто явно не устал для флирта. Вилла подавила улыбку, успев сделать серьезный вид для императора: неловко в присутствии отца, хотя он и радикальных взглядов.

— Не старайся сдерживаться, Вилла, это практически невозможно.

— Ты о чем? — И здесь она выдала себя, покраснев.

Император с упреком посмотрел на воинов, своей спиной загородил ее от лукавых взглядов.

— О крыльях. Они — как вирус. Позже твой организм перестроится и привыкнет к ним, но поначалу, особенно в первый день, их очень сложно вынести.

— Ты говоришь так, будто сам прошел через это.

— Ты не первый легал, обращенный мной.

Простая фраза, ничего в ней особенного не было, только смутное подозрение, что ключевая.

— А скольких ты обратил?

— У меня уже есть писарь моей биографии, и помощник ему не нужен.

Но отшутиться не вышло.

— Я — третья?

Глаза в глаза: подступающий туман и легкая дымка. Император коснулся ее сознания, легко, чтобы не навредить, но весьма ощутимо — если бы не поддержал, то ослабевшие ноги бросили ее в грязь. Теперь он знал о комнате, в которой побывала до церемонии, о том, что хотела сбежать с чертом. О том, почему не надела пояс.

— Нет, Вилла, — покачал головой, показалось, в глазах отразилась толика грусти. — Ты — пятая. — И пояснил, не дожидаясь вопроса. — Очередность не всегда соблюдается.

Они говорили об одном и том же, верно? Она — третий эксперимент, но в легал он обратил ее пятой. Для человека, что не дружит с цифрами, легко сбиться со счета и запутаться, но если вопрос касается тебя, включается интуиция и логика.

Скорее всего, очередность зависела от некоего события. Так, Лэйтон упомянул, что всегда, во всех экспериментах, она выбирала Дона, и это заканчивалось плачевно для них обоих. Смотрим на ситуацию: она не видела Дона десять лет, и стоило снова найти друг друга — появляется отец и делает ее легал. Делает все, чтобы она доверилась ему и воспринимала, как близкого, а не постороннего. И сейчас она разгуливает по лезвию, и стоит качнуться в неправильную сторону…

Смех мальчишек вывел из задумчивости. Вот уж кому ни погода, ни рефлексия взрослых не помеха для радости. Мальчик был счастлив, что первым узнал о ее статусе замужества, и пока шла церемония, Вилла слышала громкий шепот за спиной «Не гном, а Дон, болван! Дон его зовут!» И после уточнения императором вдовства, уже тише: «Когда я узнал, он еще был жив! А так вот! Имя-то все равно не изменилось!»

Вилла перенесла центр тяжести на другую ногу. Тысячи маленьких иголочек кололи ступни так, что куда там лезвию…

Кстати, о лезвии…

— Мой подарок хуже того, что оставил тебе мертвый муж? — опередил с вопросом император. — Ты правильно поняла, доча: я в курсе. Ты была в комнате, ты видела то, что я скрывал от тебя. И ты сбросила пояс. Но, может, так и лучше? Может, именно там его место? Под ногами? Я понимаю: смешно вот так, появиться спустя много лет и просить принять часть меня.

Если он играл, то мастерски, даже налет разочарования самим собой изобразил, и казалось, хотел обнять, утешить, как ребенка, но не решался. Но все это, конечно, казалось.

— Забыли, — усмехнулся чуть покаянно. — Да, так лучше. Твое мнение обо мне было слишком… радужным.

Сделал вид, что заметил кого-то и хотел отойти, но гной легче выдавливать сразу.

— Твое отношение ко мне — такая же роскошная подделка, как пояс?

Император медленно развернулся.

— Красиво, трогательно, правдиво до слез, — пояснила в ответ на растерянный взгляд. — И пусто.

Глаза, такие похожие на ее, выворачивали наизнанку, требуя говорить, говорить, говорить… Но смысл открывать душу тому, кто на нее наступит?

В один шаг император оказался рядом, несовместимый коктейль розы и миндаля усилился из-за плещущихся, но скрытых под броней из кожи эмоций.

— Ты значишь для меня больше, чем думаешь. — Император прочистил саднившее горло. Да, теперь он знал, что произошло до церемонии, но вмешательство, любого рода, несет за собой шлейф. Сейчас вот — горло, но оно пройдет быстро, в отличие от грядущих последствий.

Не с добра тучи охватили город с рассвета, и не по своей воле.

Первый раз из пяти попыток события разворачиваются не по кругу, а спиралевидно: где-то витки соприкасаются, где-то поворачиваются боками, но тянутся вверх, к новому. Что, если это и есть правильный путь, и все, что нужно сделать ему, как императору — отойти в сторону?

Ветер принес запах гари и свежего мяса — быстро вернулся черт, а выгнать опять — на костях и сухожилиях приползет. Может, все-таки он, черт, и есть тот, о ком упоминали древние? Но тогда выходило, что Дон — случайная пешка, а при одном только взгляде на него, язык отнимается. Нет, одним из предположений было, конечно, что черт не случаен, он мелькал в каждом из экспериментов, только роль у него была разной, и никогда главной — вот почему все внимание сосредоточено на отношениях Виллы и Дона.

Мог ли он просчитаться?

Нет. Вряд ли.

Пристальный взгляд черта жег спину, подгонял, мысленно требовал отпустить, подталкивал сделать на этот раз правильный выбор, так, будто помнил какими были другие. Мог ли черт знать, что живет не в одном измерении? Прямо сейчас?

Нет. Вряд ли.

Или?…

Дождь зашелся ливнем, и гости, со смехом и возгласами прятались под навесы, в замок, горожане торопливо убирали со столов яства. Обряд не закончен, а вот праздник, судя по ощущениям, которые в отличие от сердца, никогда не обманывают — приблизился к завершению. Остались воины, узким кольцом сомкнувшиеся за спинами императора и Виллы, они пока удерживали черта на расстоянии. На лестнице, обняв себя за дрожащие плечи, клацала зубами Алиша. За окнами правого крыла просвечивал силуэт Уны. Куда-то незаметно исчез Лэйтон. Но император ощущал почти всех, включая многочисленных гостей в замке, улавливал их эмоции, считывал мысли, несмотря на блок — мало кто из них мог закрыться от него полностью, разве что Вилла, и то если не расслабляется и не забывает, кто перед ней.

Но ему нравилось, когда она забывала.

Сможет ли она когда-нибудь снова чувствовать себя рядом с ним свободно, по-родственному? Император не хотел отвечать на этот вопрос, да и задавать его даже мысленно — тоже, потому что «когда-нибудь» — это будущее, а у нее, возможно, оно не такое долгое для прощения.

— Я не стану оправдываться за то, что сделал и сделаю.

Живя с безразличием, он легко его сымитировал. Взгляд скользнул в сторону, задержался на незначительном — черт, насупившийся и готовый прорваться сквозь воинов, обманом, на большее силенок не хватит; усмешка криво раздвинула губы; пожатие небрежное плечами; вовремя сымитированный и подавленный зевок. Скучающая пауза, словно вспомнил — вернулся взглядом к собеседнице. Всмотрелся, будто коллекционер в подозрительного вида картину, которую ему настойчиво пытаются всучить.

— Но ты не можешь отрицать, что мы очень похожи. — Провел рукой по лысине под ее насмешливым взглядом. Бравада — а сама волнуется, сердце стучит неравномерно, он слышал дыхание, видел как румянец сменился бледностью, и вновь щеки вернулись к пунцовому. Император сделал кадр этого момента и закинул в ячейку памяти. Позже он с удовольствием, назло неминуемой грусти, к нему вернется, и если все сложится… если они когда-нибудь снова пересекутся и станут близки друг другу — покажет ей.

Возможно, это последний раз, когда щеки ее самовольно выбирают палитру, скоро им останется один цвет — белый.

— Я готов на все ради своей цели, ты — тоже. Цели у нас разные, а методы выбираем одинаковые, не заметила?

Равнодушие Виллы было изысканней, чем у него, маской; и если бы не лицо, он поверил.

— Используем всех, не делая исключений.

Вилла, словно почувствовав черта, обернулась, и когда их глаза с императором встретились вновь, в них не было буйства, отрицания или упрямого несогласия. Серый туман, потянувшись к его, сплел единственно верный ответ. Да.

Возможно, когда-нибудь, в будущем, если оно для нее будет, цвет глаз Виллы тоже перестанет казаться просто цветовой гаммой. Черные, бирюзовые, голубые, фиолетовые, карие — есть много насыщенных и более впечатляющих, но ни одни не дают столько власти. Он дал дочери все, что мог, даже чуть больше.

— И моя мать для тебя?…

Не удержалась, спросила, и наверняка, пожалела, что позволила треснуть отчуждению. Когда-нибудь научится играть до конца, удерживать маску после антракта и после того, как опустится занавес. Если «когда-нибудь» — напомнил себе, все-таки будет.

— Я не любил твою мать. У нас и романа не было, но это тема, которую я не стану с тобой обсуждать. Все, что касается двоих, отсается между ними.

— Хочешь сказать, никогда не обсуждал мою мать с приятелями или супругой? — фыркнула.

— Если ты меня внимательно слушала, ты поймешь, что я не стану обсуждать с тобой императрицу. А насчет приятелей — у императора их нет.

— И друзей?

Улыбнулся.

— Ты здесь три недели — видела хоть одного моего друга? Приятеля? Можешь подсказать имя?

— Но сегодня? — кивнула в сторону замка. — Столько гостей…

— Полезных, важных, опасных. Я пригласил их, чтобы использовать. Они пришли, чтобы использовать меня. Все, как я говорил. Я не люблю Алишу. Ты не любишь черта. Но они рядом с нами, всегда, если нам этого хочется.

Сравнение явно не понравилось дочери: глаза сузились, губы сжались, но император продолжил один из самых откровенных разговоров за всю свою жизнь.

— Черт использует дракона, придумав себе некую цель. Дракон прячет истинную причину своих неудач за насланными чарами. Это цепочка, Вилла, которая никогда не обрывается. Мы все кого-нибудь используем. Кто-то использует или пытается — нас.

Император сделал продуманную паузу, но Вилла ее не заполнила.

— А я все ждал…

Вторая сработала в пол силы, — Вилла переместила взгляд с его рукава на переносицу.

— Ждал, когда ты захочешь использовать меня, — признался и скрыл эмоции, собираясь отпустить Виллу, без ненужных выяснений, но когда собрался уйти, она не позволила.

— Использовать? — прикоснулась к руке.

— Почему нет? Ты можешь меня не любить, можешь таить обиду, можешь не понимать до конца, кто я.

Растерянный взгляд дочери затронул струны в душе, которые императору не полагаются.

— Я — император, Вилла. Я в этой империи — всё. Я ждал. Я хотел, чтобы ты меня использовала. Но даже легал я сделал тебя без твоей просьбы.

Смутилась, и этот кадр император сохранил в памяти.

— Кто-то не любит просить, кто-то не любит любить, кто-то не разбирается в драгоценностях…

Ладонь Виллы соскользнула с локтя императора. Она пытливо всматривалась в его глаза и хотя поняла, что прозвучал некий намек, сути не разгадала. Покрутила на запястье серебряную цепочку с кулоном и жемчужиной, немного успокоив нервозность. Император хочет, чтобы она использовала его? Разок попробовать можно.

— Нож, который мне подарила Дуана, у тебя?

— Вилла, ведьма не сказала тебе одной важной детали…

— У тебя? — повторила с нажимом, и ладонь ощутила прохладу стали.

До этой минуты она мало представляла, как осуществит задуманное, полагалась на потоки силы, капризно ноющие внутри. Но пока они ей практически не подчинялись, и если бы сорвали попытку, кто знает, хватило бы у нее духу на вторую?

Глаза не могли оторваться от ножа, который принесет свободу тому, кто ее достоин. Она почему-то знала: все получится, Дон освободится от сущности, станет самим собой.

Любая форма, любая, только бы она означала волю!

Крылья, встряхнув влагу, зонтом раскрылись над головой. Перышки на кончиках, подрагивая от ветра, тянулись к горизонту.

Скоро! Скоро!

— Спасибо.

Шаг к черту.

— Вилла, твоя подруга…

— … Которую ты выслал из Ристет…

— Твоя подруга, которую я выслал из Ристет, тебе вовсе не подруга и не сказала тебе одной важной детали.

— Это хочешь сделать ты?

— В этом мире и за его гранями ничего не бывает просто так, — спокойно, не обращая внимания на колкость и желание скорее покинуть его, сказал император. — Иными словами, делая что-то для тебя, у тебя что-то забирают. Бумеранг, равновесие, иначе начнется хаос. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Что я заплачу за то, что все равно сделаю.

— Причем цену, которую даже я не знаю. Ты можешь попытаться, — подчеркнул последнее слово, — сделать Дона прежним. У тебя даже может, — тоже подчеркнул вероятность, но не факт, — получиться. Но сама ты прежней не будешь.

Сердце Виллы остановилось и забилось быстрее, так, будто она, пробежав длинный марафон, наконец, приблизилась к цели.

— Я… что изменится? Я… не буду помнить его? — выдала худший вариант. — Или не буду испытывать то, что сейчас? Или он забудет меня?

Император на секунду скрыл взгляд за черными ресницами, раздумывая, взвешивая каждое слово. Стряхнул с лысины капли.

— У меня нет волос.

— Я заметила.

Император зеркально вернул улыбку.

— Я не брею голову и моя лысина — не дань моды и не мое желание.

— Ты болен?! — сердце кольнуло, рука в утешающем жесте прикоснулась к его лицу. — Папа?

Император положил свою теплую большую ладонь поверх ее, и Вилла, поежившись, поняла, что продрогла. Крылья сомкнулись вокруг тела плотнее.

— Это моя плата за некоторые вмешательства, — пояснил с мягкой улыбкой, той же, что очаровала ее в самом начале их непродолжительного знакомства. И почти без упрека Вилла спросила:

— Экспериментальная комната?

— Комната, — согласился, — воскрешение Дона…

— Но разве… — она запнулась и перефразировала вопрос под внимательным взглядом. — Ты знаешь, почему он умер?

— Упал с обрыва.

— Сам?

— Помогли.

— Ты?

— Нет.

— По твоему приказу?

— Нет.

Облегченно выдохнула.

— Я могу солгать даже после фэйри-вина, Вилла. Ты снова забываешь, кто я. — Насладившись ее смущением, император добавил: — Но я не лгал. Он умер из-за того, что оказался не в том месте и не в то время. Но умер не из-за меня.

Да, конечно, он умер из-за нее…

И император из-за нее светит, как солнышко, лысиной, и не оправдание, что ему идет. Все беды из-за нее…

— Чтобы добиться такого эффекта, я совершал много чего другого, — император легонько сжал ее ладонь, но чувство вины только усилилось. Она все делает не то и не так, и самое скверное, что те, кто ей дорог — знают об этом и прощают. Дон десять лет делит свое мертвое тело с неизвестной сущностью, потом встречает причину своих несчастий, а она как раз после страстных поцелуев с чертом. И в его халате. Адэр, вернувшись за ней (поставила мысленно галочку: «уточнить, наконец, почему он меня сбросил с обрыва?», знает о поцелуях с Доном и снова целует.

Легкомысленно с ее стороны. Ну, да, она — легкомысленный эксперимент номер три. И ужасно упрямый.

— Я не знаю, что вселенная возьмет с тебя, — сказал император. — Но если тебе понадобится моя помощь, я хочу, чтобы ты помнила: я буду рад быть использованным тобой.

— Зачем?

Прижал к себе, резко и сильно, чтобы не вздумала сопротивляться.

— Ты — моя дочь, что бы ты там себе не думала.

— Спасибо, — поблагодарила непослушными губами, и чтобы не расплакаться при нем, оттолкнула и пошла прочь. Сквозь пелену белесого дождя, строй воинов и окружающие со всех сторон, взгляды. К Адэру. Чтобы еще раз его использовать.

Судя по хмурому взгляду и болезненно застывшей на мохнатом лице гримасе, он не заблуждался относительно ее намерений.

Воины расступились — значит, мысленно император приказал не останавливать ее, значит, отпускает, несмотря на уничижительное происхождение — всего лишь эксперимент — позволяет жить по-своему. Хорошо это или плохо? Однозначно и точно одно: на улице холодно, мокро, душе ее страшно, а телу так больно, что нет лишней энергии и времени на рефлексирование.

Остановилась напротив черта. Один рог сломан, второй с отметинами, будто его кто ножом скреб, как пригоревшую сковородку. Копытца короче, чем ей запомнились — были бы они туфлями, можно было предположить, что кто-то урезал каблук. Шерсть дыбом, как у кота, свисающего задом с балкона. А глаза воспаленно-красные, без люминисцентного света.

— Тебе плохо?

— Ты себя видела?

И голос чуть хриплый, как во время простуды. Потрогала его лоб — горит.

— Тебе нужно прилечь.

— Это приглашение?

— У тебя жар.

— Всегда. Когда я смотрю на тебя. И не там, где ты по девственной наивности предполагаешь.

Вилла почувствовала, как ее щеки обернулись горячими угольками.

— Хм, похоже, у нас это взаимно, — самодовольно заключил Адэр, и угольки на щеках Виллы раскалились.

— Ты — заносчивый, невыносимый, грубый…

— И все это тебе во мне нравится, — лукавая улыбка. — Поспоришь?

Неа, покачала головой, но не потому, что он прав. Просто когда собираешься что-то взять или просить, спорить — последнее дело. Это удовольствие не утратит своего вкуса после.

— Мне нужна твоя помощь.

Сложил на груди руки, вопросительно изогнул бровь, и тут же ладонь Виллы ласково прошлась по его шерсти. Раньше срабатывало, правда, с тех пор столько воды утекло, и если он не отреагирует, это нормально. Да, она поймет.

Но рука почувствовала ускоренное сердцебиение под мягкой рыжевато-коричневой шерстью, а глаза, наконец, загорелись как светофоры.

— И что мне за это будет, котеночек?

И обращение — такое же, как тогда, до ее посещения ГЗЖ, до ее поцелуев с Доном, до падения с обрыва. И взгляд пристальный, жаркий, напоминающий о вольностях, что позволила, и волна тепла, разлившаяся по ее телу и требующая продолжения! Одно крыло самовольно потянулось к его лицу, прошлось по скулам.

— Человеческий облик тебе больше к лицу.

— Но тебя все равно ко мне тянет.

— Хм, похоже, у нас это взаимно.

Он когтем, осторожно, чтобы не поцарапать, убрал с ее лица длинную влажную прядь.

— Почему ты сбросил меня тогда? — не выдержала, спросила, и прикусила язык. Не время для выяснений, но если не сейчас, то когда?

— Это была просто моя оболочка, но не я.

— То есть… и то, что… а с кем я целовалась?

Усмехнулся дерзко, прочертил линию до подбородка, по шее, коготь остановился у выреза платья.

— Со мной, котеночек. Только со мной.

Вилла знала как минимум одного, кто бы не согласился с такой категоричностью, но другой бы спорил — она не стала.

— Ты можешь телепортировать меня в Город Забытых Желаний?

— Как только мы утрясем вопрос, что я за это получу.

— Да, ты прав. Отец тоже говорил, что за все нужно платить, вот только…

Что могло бы привлечь черта настолько, чтобы он добровольно сунулся туда, где не горел желанием появляться?

Запах миндаля и розы усилился — времени на торг не осталось. Если император передумал ее отпускать…

— Вилла! — скорее догадалась, чем услышала голос матери. Спешит к ней, по скользким ступеням, но второй раз прощаться — слишком, даже для такой эгоистки, как она. Не вынесет, рассыплется на кусочки, вырвет свои крылья с корнем.

Безумие накрывает или обычная реакция после обращения?

Посмотрела на воина, который, по словам императора, подвергался такому же желанию. Подмигнула, вкусила его пораженный взгляд. Повернулась к черту.

— Пожалуйста, перенеси меня к Дону.

— Пожалуйста? — переспросил вкрадчиво. — И это все?

Вилла смело встретила его взгляд, обвила шею, заставив Адэра опустить голову, и шепнула в приоткрытые губы:

— Тебя устроит, если я скажу… спасибо?

Непродолжительная пауза поджарилась усмешкой черта.

— Вполне, — его губы накрыли ее за секунду до телепортации, под крик Алиши, разорвавший дождливую тишину Ристет.

***

Император стоял на том месте, где только что была его дочь. Невозмутимый, холодный, властный, и ничего не сделавший, чтобы остановить Виллу! Материнское сердце твердило, что не на романтическую прогулку черт взял ее, и потом нож, который ей дал император — зачем ей нож?

— Что она задумала?! — схватила любовника за рукав. — Где она?! Ты знаешь?!

— Возвращайся в замок, Алиша, ты промокла.

Взгляд — и ее рука соскользнула.

— Иди, Алиша, простудишься.

Ливень усилился, но император вместо того, чтобы последовать своему совету, повернулся и пошел к озеру. Ему нужно несколько минут, чтобы вернуться к себе прежнему, несколько минут, чтобы зная, что, скорее всего, произойдет с его дочерью, опутать себя невидимыми цепями, и не вмешиваться.

Это только одна из вероятностей, вовсе не факт, повторял себе. В будущем, в которое он заглядывал — Вилла приняла пояс и на церемонии была в его платье. Но, похоже, дар просыпается, и она выстраивает свое будущее сама.

— Ваше императорское высочество, — голос мага нарушил уединение. — Я нашел это в комнате. Если не ошибаюсь, это принадлежит ее императорскому высочеству.

Ант в мокрой рясе выглядел смешнее своих лягушек. Император вскользь глянул на жемчужный пояс, который маг посчитал нужным притащить сюда, сейчас, под ливень, будто на полу ему что-то угрожало.

— Выбрось его.

— Но…

— Выбрось!

— Но это очень дорого! Я специально принес его вам, чтобы никого не искушать. Это роскошь, это в конце концов духовная близость с вами!

Император выхватил пояс, броском отправил его в булькнувшее озеро.

— Кому нужна духовная близость со мной? — усмехнулся, увидев шок на лице мага. — Тебе нужна, Ант?

Маг поспешно покачал головой.

Невесело рассмеявшись, император телепортировался в замок. К многочисленным и полезным гостям, к своему долгу, но в первую очередь — к всевидящим глазам на ковре, чтобы узнать что, черт подери, в этой империи происходит?!

***

Дождливый ветреный день сменился сумеречным покоем, мягким светом сгорбленных фонарей, далеким воплем пойманных ромашек, победным ревом бестелесных и давящей обреченностью. Лужа под шатким мостиком плюнула презрительно смогом, окутав ступни ее и черта. Казалось, город знал, зачем Вилла здесь и, сострадая, наблюдал, не вмешиваясь.

Вот дом Дона, вот парадное, вот открытая лопасть ржавой двери, и всего-то от задуманного отделяет шаг. Но войти без разрешения хозяина не получится, а сам он и не думал спускаться. Чувствовал, знал для чего пришла или просто не желал ее видеть?

Его слова на прощанье, его попытка стереть ее память…

Он любит ее, даже если видеть не хочет, даже если не простит еще одного поцелуя с чертом. Не ее воля, и не Адэра заставляла сближаться, ибо души, вопреки телам, порознь. И вот сейчас — черт сжал ее плечи, давая понять, что только слово, и унесет из города, но она хотела другого: остаться, любить, видеть, надеяться…

Плечи дрогнули от теплых ладоней Адэра — быстро мех его высох, а она до сих пор ощущала капли дождя, стекающие с влажных волос к шее. Пока крылья сообразили, что хоть для чего-то пригодны, пока сложились над головой в зонтик — медлительные, непокорные, чужеродные; выдерни их кто-то сейчас, Вилла ничего не потеряет. Уж лучше теплый мех, нервный хвост, и половина рога, чем такая красивая бесполезность на плечи.

И даже когда они обретут силу, что может быть худшим наказанием, чем летать, одной? Ей нужны были крылья, чтобы жить в городе демонов на равных, чтобы не в тягость Дону, чтобы не приходилось, как пешку по шахматной доске, бесконечно ее телепортировать. А теперь? Теперь зачем они ей?!

Дыхание Адэра коснулось уха, и тело ее отозвалось дрожью. Такая вот прихоть Богов: любить одного, и при этом желать другого. Вилла почти увидела, как оборачивается, расстегивает его рубашку цвета весеннего неба, просит принять второй облик и, потерявшись в светло-кофейных глазах, требует у губ поцелуя. Шантажом, отступлением, если попробует ускользнуть сам — атакой.

Тихий голос, подобный афродизиаку, закрывал глаза на приличия:

— Его может не быть в городе.

Подняла голову вверх, на темные окна с выбитыми стеклами. Она никогда не была в комнате Дона, и только сейчас удивилась этому. Почему? И кто удерживал ее? Дон или она сама? Женская интуиция подсказывала: переступи она порог его комнаты, обратного пути не было бы, и куда там его отмазкам с пожирающей сущностью, внешностью, и вожделением только лучшего для нее. Их отношения стали бы выбором, их выбором, лучшим, для них двоих.

Вилла не могла видеть при таком скудном освещении, тем более что комната не освещалась вовсе, но чувства, обострившись, подсказывали:

— Он здесь. Дома.

Потоки силы, уловив родственную стихию, качнулись из стороны в сторону, высунули любопытную мордочку и ласково попросили их отпустить. Недалеко. Ненадолго. Пожалуйста, а? Не получив желаемого, капризно поджали губы и, подобравшись, ударили изнутри. Пусти! Нас! Крушить! Давить! Подавлять! Владеть! Брать!

Утихомирились, сменили тактику.

— Мы хорошие, — оскалили ядовитые зубки, — да-да, не веришь?

— Тихо! — шикнула Вилла, и потоки и руки черта оставили ее в покое.

Сделала шаг к дому, подняла лицо к нависшему над головой сумраку, закрыла глаза, расправила крылья. Оттолкнулась от неба, и…

Не вышло взлететь! Снова!

Несколько перьев, кружась, затерялись в сером облаке неба; плечи заныли, живот скрутило от взбунтовавшихся неудачей потоков силы. Пусти! Пусти нас! Пусти! Мы почти ничего плохого не сделаем! Веришь?

— Нет, — вытерла выступивший на лбу пот, покачала головой, отгоняя чужое требование.

— Я должен был раньше догадаться. — Адэр, не спрашивая позволения, принялся разминать ее ноющую шею и спину. — Обряд не завершен?

Положил руку ей на грудь, уловил суматошное сердцебиение.

— Черт! — выругался и дернул хвостом при упоминании своей сути. Его рука предупреждающе напряглась. — Я верну тебя в Ристет.

— Я туда не вернусь.

Адэр пропустил слабое сопротивление мимо ушей. Сам он надолго задерживаться здесь не собирался, Вилла вряд ли в таком состоянии осуществит задуманное, с минуты на минуту может рухнуть на небо безвольной куклой на крылышках. Одно дело — прихоть, которую утолить несложно, кратковременная прогулка, эффектный взмах коротким ножичком, и совсем другое — зависнуть в городе мертвых в таком беспомощном состоянии. Нет, для забав монстра он ее не оставит.

— Вернешься, — прошипел угрожающе и обнял, чтобы телепортировать.

— Подожди! — она выкрутилась ужом. — Я не уйду, не увидев Дона!

Похоже, за эмоциями девушка не понимает очевидного, ну, так он ей подскажет.

— Сомнительно, что он не хочет тебя видеть.

Не веря, покачала головой, взгляд серых глаз наградил упреком. Вот так всегда, врешь — лелеют и холят, начнешь говорить правду — как минимум мысленно, посылают к черту. Адэр притворно-тяжко вздохнул и разжевал суть, как маленькому ребенку:

— Я думаю, он знает о ноже.

Вилла закрыла глаза, словно это простое действо могло спрятать правду. Если Дон знает, она… Он знает и поверил?! Это в ее интересах, чтобы знал, а больше — чтобы поверил, но сама она не верила, что Дон мог подумать, будто она действительно по своей воле решила его убить. Путано мысли старались дать объяснение, крутились, вертелись, но в логическую цепочку не складывались. Неужели Дон посчитал, что она хочет избавиться от него из-за жемчужины?! Но невероятней, что побоялся с ней встретиться, выяснить сам.

— Нет…- прошептала чуть слышно, нет, это не похоже на Дона. Он не станет избегать ее только потому, что знает, зачем пришла. Молчание Адэра действовало на нервы, хотелось толкнуть его, вырвать хвост или медленно срезать с него по кусочку, смеясь и глядя в затуманенные болью глаза.

Встряхнула с себя наваждение, и потоки силы недовольно поджали губы, потрескавшиеся от ожидания крови. Они хотели веселья, драки, зрелищ, они устали казаться пушистиками, они устали сидеть в клетке из клеточек ее тела. Они, как в первый день своего появления, казались чужеродными, пугающе незнакомыми и только притворяющимися покорными. Потянулась к ним мысленно, но они увильнули.

Научится, убедила себя, несмотря на сильное беспокойство, управлять ими. Потоки язвительно хохотнули, и память подыграла им, в эту минуту подбросив кадр, когда Дон сказал, что не ясновидящий, будущего не видит, но если это уже произошло в городе…

Почему если один за всех, то обязательно против нее?

Адэр прав: Дон знает, что она в городе, и знает, что у нее нож. Но догадывается или нет для чего?

— Ты хочешь убить меня.

Вилла дернулась в руках черта, но, вспомнив, как важно не выдать настоящих эмоций, приникла обратно. Рука Адэра крепко, насколько позволяли крылья, прижала ее к себе. Проверив разрушенный блок — заперто, глухо, как в шахте лифта, Вилла позволила себе насладиться любимым. Высокий, красивый, с дразнящими тремя веснушками на носу, легкой небритостью, которая после поцелуев жгла щеки. Он был без иллюзии, но она отбросила внушаемый им образ, вычеркнув из памяти лысый череп с кусками свисающей обугленной плоти, иссохшие конечности и трепыхающуюся начинку в худощавом разлагающемся теле. Он так навязчиво хотел заставить ее увидеть себя своими глазами. Мол, вот он я, такой, смотри! Вот он я, настоящий!

Нет, Дон, настоящий ты мой, и такой, каким я тебя вижу.

Она хотела его обнять, прижаться к нему, и пусть устрашает новыми образами и иллюзиями. А она скинет их все, и снова увидит суть. Потом, потом, когда у них все получится, в распоряжении будет почти вечность…

Он практически бессмертен, а ей крылья продлят годы, чтобы могли насладиться ощущением двоих и единого целого в огромном, пустом городе. В целом мире. Но сейчас он не должен знать о ее настоящих чувствах — пусть лучше верит, что пришла отплатить за свадьбу, что состоялась без ее ведома, за брачную ночь, которой не было, за ее безуспешные поиски первого любовника…

Понимает ли Дон, что если бы был рядом, пусть даже таким как сейчас, она никогда не отправилась на поиски черта? И никогда не изведала чужих поцелуев? И никогда не позволила другому к себе прикоснуться?

Еще есть возможность все поправить. Она постарается, скроет эмоции, притворится бездушной. Для него. Чтобы сделать свободным. Для себя. Чтобы любить не только платонически, а всеми возможными способами. Для них. Чтобы не гнать друг друга, оберегая. Она не могла подойти, объяснить, почему сделает то, что сделает, не могла попросить потерпеть чуть-чуть и вогнать нож в сердце, будто шприц в вену. Только если Дон поверит, что никто для нее, только если ему больше незачем будет цепляться за существование, только если она предаст его, не понарошку, а по-настоящему…

Ее крылья, расправившись, обняли сзади черта, еще ближе прижав их тела друг к другу, и рука черта с готовностью обхватила ее талию. Дон со снисходительной улыбкой наблюдал за их телосплетением.

— Мне кажется, — выставила запястье, и черная жемчужина отразилась в сверкнувших глазах Дона, — я имею на это право.

— По закону империи ты можешь делать со мной, что хочешь, и ты выбрала мою смерть?

Улыбка Дона стала шире. Не верит! Не хочет верить! А она больше не может смотреть на него и удерживать пальцы от прикосновений, и черт, словно почувствовав, сжал руку сильнее. Вот разница между любовью и желанием. Любовь способна на жертвенность, она для двоих, на двоих, а желание эгоистично.

— Я никогда не хотела замуж.

Голос прозвучал натянуто, сам себе противореча, и Вилла думала, что Дон рассмеется, или скажет, пожав плечами: «А ты и не замужем больше», но он молча сверлил ее насмешливым взглядом.

— Прости. — Желто-коричневые глаза отражали довольство, а не раскаяние.

— «Прости» мало.

— Мало? — Придал лицу серьезное выражение, хотя смотреть на попытки Виллы уверить его во внезапно проснувшейся ненависти без смеха, не удавалось. Ложь пульсировала так явно, что только человек не ощутил бы ее. Да, знал, что Вилла в городе — с первой секунды, как стопы ее прикоснулись к небу. Почувствовал еще до того, как явились доносчики. Ждал. И хотел видеть. И бредил ею.

А нож…

Ритуальный нож узнал сразу.

Ведьма, склонившаяся над ним, ее шепот, перерастающий в громкое гудение айпи, его крик после удара. Не слишком приятные воспоминания, но если бы не ритуал и не все, что за этим последовало, ему пришлось ждать новой жизни, нового воплощения, чтобы увидеть Виллу. И вновь круг: он будет помнить ее, она — нет. Он снова будет мужчиной в теле мальчика, она — обычной маленькой девочкой, и снова ждать, бесконечно долго ждать, пока она вырастет и откроется для его первого поцелуя.

Он вдруг вспомнил ее вопрос, когда увидела его в ГЗЖ:

— Сколько тебе лет, Дон?

И его ответ, от которого и сейчас, растягивались губы в улыбке:

— Я по-прежнему тебя старше.

Всегда. Во всех измерениях. Без права открыться ей и без сил отпустить. И вот сейчас, он мог отсидеться в комнате, мог бесчинствовать в городе, чтобы не приближаться к ней, позволить уйти. Мог. Будь он более сильным.

Но три недели без серых глаз, неловко замирающих на его губах, три недели без улыбки, заставляющей его думать, будто его сердце все еще бьется, без ее забавного ворчания и попыток воспитывать его — стоят обмена на одну встречу. Вопрос в другом: убить его нелегко, по крайней мере, у тех, кто пробовал, не вышло, и если она попытается и у нее не получится, сможет ли он удержать сущность и не отплатить? Он не собирался рисковать Виллой, хотя его смерть, полная смерть, стала бы прекрасным выходом. Для нее. Чтобы она тянулась, не оглядываясь, к горизонтам. Для него. Чтобы не тянул ее за собой в пропасть. Для них. Чтобы скорей встретиться в следующей жизни.

Возможно, когда-нибудь и получится не расставаться…

Он найдет ее, попытается оставить с собой, для себя. На этот раз, видно, снова не вышло. Он терял ее дважды, и знал, что на одном из витков времени снова теряет, чувствовал опустошение, только смерть потянулась к ней, а не к нему.

И в этой реальности тоже теряет, хотя… почти получилось… оставить себе, а не черту. Почти…

Но сейчас она с ним. Все еще. Сердцем. Душой. Телом. Она — его! Всегда!

Но если в этой жизни расставание неизбежно, не эту картинку он жаждет оставить в ее и своей памяти.

Прочь!

Моя!!

Для меня!!!

Руки черта коготь за когтем разжались, опустились безвольно вдоль тела. Рот склеил невидимый, но надежный кляп, а копытца, пробив небо, вогнали черта в облако по пояс. Вот так.

— Иди ко мне, — пригласил Виллу.

Помедлив, она сделала шаг.

Черт дергался, злился, пыхтел, пыжился, но не мог удержать ту, что несла избавление. Дым облачный скрывал ее стопы, но Дон знал: она в туфлях, выбранных им, для нее, и ужасно устала.

— Что ты…

Опустился перед ней на колено. Снял с одной стопы туфельку, со второй.

— Дон…

Поднимаясь, пробежался взглядом и пальцами по стройным ногам, бедрам, задержался на талии, не позволил себе осквернить манящие в вырезе бледно-розовые полушария.

— Ты всегда выбираешь неподходящие для путешествий наряды.

— Но это же ты!… — осеклась под его пристальным взглядом.

— Я.

Наверняка, император выбрал для нее наряд дороже, но она в его платье, и именно это, а не нож в ее напряженной ладони, говорило о многом. Только Бог знает, на что ему пришлось согласиться, чтобы достать этот подарок и чтобы его доставить, так пусть это и останется между ним и Богом.

— Летим?

И прежде чем она придумала тысячу отговорок, обернулся потоком холодного ветра, подхватил ее и унес к перевернутому фонтану влюбленных. Она без страха покоилась в ее объятиях, совсем не думая о крыльях, что свисали белыми полотнами. Так похожа на невесту, и так хороша, что дыхание, если бы мог дышать, остановилось от ее совершенства. Семнадцать веснушек на ее бледном лице, курносый маленький нос, который смешно вздергивал, пытаясь его отчитывать, — за корри, якобы им любимых, за то, что хотел отпустить… Тонкие губы, розовым бутоном разбухающие от его настойчивых поцелуев, волосы, длинные, влажные от дождя, требующие его теплой ласки. Поцеловал прядь, вторую, направил один из потоков, и, высохнув, ее волосы снова заискрились золотистыми нитями.

Нежный поток прошелся вдоль хрупкого тела, разглаживая материю платья, незримо лаская сквозь него — бесстыдно, но деликатно. Подул на крылья, и они нерешительно распахнулись. Подул еще, заставив их почувствовать силу и ветер: опустились, вздрогнув; поднялись снова. Осторожно, чтобы Вилла не испугалась, Дон убрал руки.

Вилла охнула, качнулась как бумажный самолетик во время шторма, суматошно замахала руками и крыльями, и…

— Я лечу! — крикнула ему, пока еще боясь обернуться. — Дон! Я лечу!

Ее смех заставил радугу насытиться золотым цветом счастья, а Дона продолжить урок. Для нее, чтобы ей было легче, если он не вернется. Для него, чтобы не переживать за нее, пока будет искать способ вернуться.

— Вилла!

Он завис в воздухе и специально принял облик, который она видела в нем. Она летела, все еще не решаясь оглянуться, хотя уже чувствовала, что его за спиной нет. Он ждал. И вот она замедлила полет, доверилась крыльям, немного неловко повернулась, взмах, второй — но это не полноценный разворот. Она должна научиться управлять крыльями, маневрировать. Должна, потому что черт знает, с чем ей придется столкнуться, пока он будет за гранью этой реальности и подобия жизни.

— Лети ко мне.

Она посмотрела вниз, на темнеющее под ногами небо, на Дона.

— Лети, — позвал ее снова, и раскрыл в приглашении руки. — Я хочу вспомнить вкус твоих губ.

Ее дыхание обожгло его даже на таком расстоянии, но когда она оказалась рядом, так рядом, что невозможно не прикоснуться, он увильнул. И снова позвал ее. И снова отпрянул. И позволил исполнить задуманное, только когда она, разозлившись, ухватила его за ногу, подтянулась, как кошка, прижалась всем телом и обхватила в кокон белоснежными крыльями.

— Хочешь? — и после вопроса и едва заметного кивка, предложила приоткрытыми губами, дыхнув жарко в его холодные губы: — Попробуй.

И попробовала сама.

Целуя, сминая губы, заявляя свои права, утверждая его права, и давая, беря все, что предлагал ей он. А потом распахнула крылья, оттолкнула его от себя, вытерла губы, глядя с отчаянной злостью в глаза.

— Это ничего не меняет, — повторила угрозу, брошенную однажды. — Ничего, понял?!

Радуга насытилась цветом одиночества.

Понял, из понятливых, но никуда бы ты, девочка, не делась, если бы не труп и черви вместо мужчины, который тебя достоин. Подхватив Виллу, Дон спланировал к перевернутому фонтану.

— Спасибо, но благодаря тебе я могу летать, — отмахнулась от вспышки страсти.

— Не я подарил тебе крылья, — позволил ей отмахнуться.

— Да, но ты их раскрыл.

Момент, когда она вспомнила о ноже уловить было не сложно — глаза потускнели, с зацелованных губ слетела улыбка, а руки виновато оставили его шею в покое.

— Фонтан?

Подошла ближе на звук воды. Пальцы, словно боясь обжечься, прикоснулись и одернулись, но когда обернулась, ее лицо выражало такую сумасшедшую гамму эмоций, что Дону захотелось забыть о жующих его червях и зацеловать ее до смерти.

До своей смерти, естественно.

— Как ты это сделал? Я думала, что вода в городе на вес золота и что этот фонтан… никогда…

Окунув ладонь в воду, он провел пальцами по ее шее. Вилла пахла дождем, гарью черта и расставанием, и раз последнее неизбежно, он позволил себе признаться:

— Я просто сильно хотел этого.

Что ему пришлось дать взамен, не важно, как и то, каким образом он заполучил для любимой платье. Привести Виллу к фонтану влюбленных, украсть поцелуй, сделать своей, пообещать быть всегда рядом… Она не знала, что стала его женой тогда и что значит поцелуй мужчины у перевернутого фонтана. Вот только фонтан должен бить водой…

Пальцы Дона медленно спустились к вырезу груди, погладили предплечья, ладони самой желанной девушки в империи и за ее пределами.

— Это то, что может убить меня? — Нож сверкнув, ловко перешел в руку Дона.

— Я же говорила, что никогда не хотела замуж.

Приподнял ее лицо двумя пальцами.

— Правда? — улыбнулся. — И за меня тоже?

И оба вспомнили все ее вспышки ревности, и побег ночью, и его обещание, и слова, что любит только ее.

— Чем ты отличаешься от других?

Его улыбка помимо воли расплылась от такого притворства.

— Я бы мог показать тебе, будь мы все еще мужем и женой.

И добавил про себя: «И не будь я безнадежно мертвым».

Он почти явственно увидел огромную постель, обнаженную Виллу на шелковой синей простыне, усыпанную лепестками роз и желаний-ромашек, и себя, прежнего, именно там, где ему хотелось быть больше всего. Голова кружилась от ускользающей мечты и скорой разлуки, сделать бы глоток кофе, к отвратительному вкусу которого почти привык, и глотнуть хоть раз безудержной страсти.

— Дон, верни мне нож.

Покрутил его между пальцами, призадумался, но не отдал. Нож казался игрушкой, но Дон помнил, какая в нем заложена сила. Он не может быть рядом с Виллой, заботиться, опекать, пестовать, но и крест такой тяжести нести не позволит.

— Дон, пожалуйста! — повысила голос.

Нервничает, переживает, чувствует.

— Послушай, — от обороны перешла к нападению, — ты заставил меня выйти замуж, а сам спал с другими корри! Ты умер, ничего мне не объяснив! А когда воскрес и мы снова встретились, выгнал из города! Ты…

— Я ни с кем не спал после нашей свадьбы, — возразил спокойно, и скорее его тон, а не признание источило поток обвинений. Вилла уставилась на Дона, будто увидела впервые.

— Не спал?!

Он подарил ей жемчужину и после этого почти год до своей смерти ни с кем не спал? А как же те пассии, что сменяли хоровод возле него? А та блондинка, что лживо оплакивала его исчезновение?

Он смотрел прямо, открыто, в душу, а она не могла даже дотронуться до него, чтобы не закричать от рвущейся обиды и боли. Он не должен думать, что она все еще любит его, иначе все рухнет. Только если сам не захочет жить больше, только если ему незачем будет держаться за существование, только если поверит, что ей безразличен…

Как заставить поверить, если не веришь сам?

Черт говорил, что ложь — одна из сторон правды, и если воспринимать так…

— Я сегодня снова поцеловала Адэра.

Но реакция Дона оказалась вовсе не та, на которую рассчитывала. Улыбнулся ласково, как нашкодившему котенку, а в глазах отразилось знание. Да, знал, чувствовал и простил еще до того, как сказала.

О, Господи, дай же сил внушить ему эту сторону правды!

— Я думаю, мы — прекрасная пара.

Дон в глаза ей расхохотался:

— О, просто великолепная!

И прижал к себе так, что едва не треснули кости.

— Ты — моя пара, — вопреки мелькнувшему гневу в глазах, голос звучал проникновенно и мягко. — И я всегда, во всех наших жизнях и измерениях не устану тебе это доказывать.

Подтверждая, его губы прикоснулись к ее губам. Поначалу нежно, так нежно, что боишься дышать; уговаривая, приглашая на танец. А после удерживая в танце властно, и ты даже не вспоминаешь, что нужно дышать. Пальцы Дона прошлись по ее спине, чуть ниже. Отпрянули. Привстав на цыпочки, Вилла обвила его шею, и стоном потребовала еще одну порцию поцелуев в чувственном танго.

— Я люблю тебя, — прошептал у самого уха, — никогда не позволяй себе думать иначе.

— Дон, я…

Запечатал ей рот поцелуем, и она замолчала покорно, позже скажет ему, когда у них все получится. Еще минутка, одна минутка для них двоих, больше не нужно, и она решится. Ее ладонь нащупала рукоять ножа, еще только минутка…

Она сможет, она сделает все для него.

Поцелуи…

— Я сумею вернуться.

Оборвать бы сладкую пытку, задуматься, вслушаться в его слова, но она не могла удержаться от еще одного прикосновения, еще одной ласки, еще одного вторжения языка. А потом почувствовала скорее на тактильном уровне, чем увидела и поняла, что Дон нанес удар себе сам. И глаза отказывались принимать неизбежное: рукоять торчала из его тела, а он стоял напротив нее, как прежде, улыбаясь чуть виновато.

Мертвый.

Потому что она не успела!

Не успела!

Ноги, не выдержав, подкосились. Потоки силы, беснуя и хохоча, вырвались на свободу. Крушить! Давить! Морить! Бить! Отбирать! Они кричали вслух ее желания, а она валялась у ног любимого истерзанной сожалениями тряпкой, пряча лицо от ненавистных слов и пустого, безнадежного, настоящего.

Не было сил подняться, увидеть глаза Дона и торчащий из его груди нож. Закрылась ладонями от несправедливого мира, от трусливой девочки, которая не оправдала собственных ожиданий, такой эгоистичной и контрастно живой по сравнению с тем, за кого не пыталась бороться.

Медлила. Ждала. А теперь поздно!

— У нас не вышло?

Холодные руки взяли в плен ее дрожащие от слабости и пустых надежд, ладони. Взгляд снова уперся в грудную клетку, где только что был нож, но из раны сочились черви, а не кровь, а желтая радужка ягуара сменилась пульсирующими тенями.

— Я… — произнесла сквозь слезы. — Я… сама… д-должна был-л-ла…

И забилась в его объятиях, раздавив несколько белых личинок, скаливших беззубые морды. Прохладная ладонь прошлась по волосам, успокаивая.

— Чшш, — прошептал ласково, взял ее ладонь в свою, перецеловал каждый палец и вложил сталь. — Попробуй. Ты сильная. И совсем не трусиха.

Вилла отпрянула, отползла от него, отчаянно качая головой и растирая по щекам бесполезные слезы. Нет! Не сможет! Она не сможет! Пожалуйста, нет!

— Мне не больно.

Но признание не помогло, только вызвало новый поток рыданий. Она не сделает этого! Уже не получится! Все не так! Она все испортила! Он сам не должен хотеть жить! Сам! А она не смогла внушить, что не любит…

— Чшш, — его руки прижали к себе. — У нас получится. Вот увидишь. Я не могу жить так, как хотел бы. С тобой. Для тебя. Поэтому не держусь за такое существование.

— Но как жить мне, если я не смогу?!

— Сможешь, — заверил и вложив в ее ладонь нож, обернул своими холодными пальцами. — Я помогу.

И не дав времени для сомнений, размахнулся и нанес в грудь второй удар. Ее и своими руками, сплетенными любовью и смертью.

— Я не оставлю тебя надолго, — пообещал и рассыпался синими пазлами вперемешку с жирными расползающимися по небу, личинками.

Город, казалось, застыл. Вечно голодные бестелесные замолчали. Пухлые ромашки, кружась в траурном танце, опускались у ног. Потоки вернулись, тихо присели рядом, уныло глядя во тьму, разбавленную тусклым фонарным светом. Но у Виллы не было сил втянуть их обратно, не было сил даже подняться, сойти с места, где только что совершила убийство.

Дон умер. Умер — и все. А она…

Подняла облюбованный червями нож, вытерла о свое платье, воткнула в небо и используя как маленькую опору, поднялась на негнущихся ногах. Тянуло к перевернутому фонтану, заглянуть в огромную водную чашу, увидеть глаза приносящей смерть.

Подошла, перекинула мешающие рассмотреть отражение, волосы, и… Отпрянула, вздрогнув от отвращения. Слез и желания плакать не было. Да, так и должна выглядеть смерть. Правильно.

— Эффектно, — услышала за спиной голос Лэйтона. — Я едва не расплакался.

Подавила первый порыв обернуться, что-то удерживало доставить братцу подобную радость. Позже узнает, позже, но не сейчас когда только дунь — и она с готовностью разложится на молекулы ДНК.

Потянулась к потокам силы — закрыться от него, спрятаться, оградиться! — но они с сожалением покачали головой. Неа, не могут вернуться. Свист — и скользнули в того, кто дышал у нее за спиной.

— Твой дар, о котором все говорят — фикция.

Собственно, не обязательно озвучивать уже очевидное, но Лэйтон с садистским удовольствием продолжил кружить позади нее и вещать:

— Ты казалась себе такой значимой и такой восхитительно уникальной, даже после того, как узнала правду. Но ты — всего лишь один из экспериментов, и ты должна знать свое место.

Место… Как у дворовой собачонки — весь город, или как у домашней — коврик? Как знать, где твое место и кто определил, что оно твое? Действительно ли она казалась себе уникальной? Не могла вспомнить. Сейчас она с трудом и лицо Лэйтона припоминала. Красивый, холодный, одинокий — все, что могла сказать. И жестокий — тут же добавила.

Выдернул перышко из крыла, дунул.

— Ты — моя марионетка. Я управлял тобой, как хотел. Потоки силы то просыпались, то утихали. — Смешок. — Я физически не мог всегда находиться с тобой рядом. Но я старался. И тогда ты была великолепна. Могла разрушить стену, считывать мысли, устанавливать блок, которым так гордится император.

Последняя фраза прозвучала с горечью, а следующая с фанатичным ожесточением:

— Но все это — я! — Смех. Приятный, несмотря на хозяина. — Я!

Еще одно перышко распрощалось с крыльями.

— Тот, на которого никто не рискнет сделать ставку.

У нее не было братьев и сестер, ну, четверть века она думала, что не было, а потом появился брат и она надеялась, что когда-нибудь сможет сблизиться с ним, сможет понравиться. Лэйтон, конечно, давал понять, что она не нужна ему, но она видела, как он одинок и надеялась, что когда он узнает ее чуть лучше, когда поймет, что она вовсе не посягает на империю, они найдут общий язык. Вот и сбылось. Почти. Он болтал, и довольно много, только каждое слово обильно переливалось желчью. А она, не любящая говорить, молча слушала.

Слепой не заметит сложные отношения между ним и императором, но Вилла не думала, что способствует их ухудшению. Да, жила в Ристет несколько недель, да, не подчинялась приказам императрицы и не позволяла Лэйтону строить рядом с ней неприступного принца, но чем заслужила удар в спину?

Тем, что с крыльями, но не птица, и не ей летать высоко? Но разве не лучше Лэйтону, что она покинула замок? Не спокойней, что предпочла тихую обитель императора — городу демонов?

Нет, она не понимала, чем заслужила ненависть Лэйтона.

— Почему? — удалось выговорить непослушным языком. Казалось, он разбух и занял собой весь рот. А, может, он изменился? Тоже? И если его высунуть, то увидит, что вместо одного, их два?!

Но ей больше не было страшно. Все страхи, прежние, казались надуманными, пустыми, и ничем по сравнению с дикой реальностью. Она — убийца, единственный брат ее ненавидит, мать, если увидит, застынет от ужаса, а отец… Пожалуй, она заменит для него Лэйтона и станет той, на которую не делают ставок.

— Действительно. Почему? — съязвил Лэйтон, услышав ее смешок. Дунул ей в ухо. — Может, по праву первого? И еще потому, что могу? И еще потому, что не верю в предсказание, из-за которого император потрахивал твою мать? Ты — никто! Просто старая конопатая девственница. И твой дар… Где он? Ау? Где он? Сметающий все на своем пути, строящий новую империю. Нет. Его нет. — Прищелкнул языком. — Но ты убрала с моей дороги монстра и за это тебе мое искренне братское спасибо. Уж сколько я бился над ним — живуч, черт!

Прежде, чем Вилла успела предупредить Лэйтона, почувствовала ударную волну, трепыхание, вскрик, вовсе не мужественный, что-то насчет помятых манжет, и вкрадчивый голос Адэра за спиной:

— Тебя никогда не предупреждали: не поминай всуе?!

С этой фразы началось ее знакомство с чертом, и с этой же черт знакомится с ее братцем. Династия, что не говори.

— Манжеты! Манжеты помнешь! — возмущался Лэйтон. — И хвост убери с начищенных ботинок, ты… Черт! Да отпусти же! Черт!

Шипение, треск, запах гари, минутная тишина и встревоженный голос Адэра, когда вернулся после телепортации:

— С тобой все в порядке? Он ничего не успел тебе сделать?

Он — кто? Он — Дон? Или он — Лэйтон?

Руки Адэра сжали плечи, попытались развернуть, но она увернулась.

— Вилла…

— Оставь меня.

— Я никуда без тебя не уйду.

— Мне нужно побыть одной.

— Обещаю, я дам тебе такую возможность.

Он думает, что все под контролем. Думает, она с готовностью пойдет с ним. Его даже не волнует, где Дон, что с ним случилось, а, впрочем, и не должно волновать.

— Пожалуйста, уйди.

— Нет.

— Если ты думаешь, что я боюсь возвращения Лэйтона… — Новый подход, чтобы уговорить.

— Он не скоро вернется. — И новый промах.

Ее не должна волновать судьба лицемерного братца, но вопреки логике волновала.

— Он жив?

— Да.

— Где он?

— Там, где вход и выход открыты только для черта.

Хм, ясно, вернется, если Адэр ему позволит. Почему-то хотелось смеяться, и обнять черта, и хохотать, и плакать, и приказать убираться! Но вот беда: она больше не может, даже не щелкнув пальцами, стирать стены в крошку. Не может блокировать мысли, не может управлять сознанием. Она — обычная конопатая старая девственница, как сказал братец, впрочем, и его подвел суперпауэр. Интересно, почему потоки позволили Адэру одержать над Лэйтоном верх? Оказались слабее черта? Или по какой-то причине не захотели сопротивляться?

— Ты можешь отрицать сколько угодно, но нас тянет друг к другу.

Да, можно отрицать. Да, тянет. Но теперь это не имеет смысла.

— И я не позволю тебе отдалиться, пока не выясню, что это такое.

Нотки в голосе черта угрожающе-страстные, но в данной ситуации не возбуждали, а только смешили.

— И как ты собираешься это сделать?

— Ты ляжешь в мою постель. Со мной. Как и хотела. И мы выясним вместе. У нас нет с тобой другого выбора, чтобы унять это наваждение.

Он говорил так спокойно, будто был уверен, что теперь между ними никто не стоит, но он не мог знать, что Дон умер, его не было в тот момент. Потому что если бы он был здесь, если бы видел все, голос звучал совсем не так, да и слова не лились горьким медом.

— Детали обсудим после, — ее молчание Адэр принял за согласие. — Сейчас тебе слишком плохо, обряд и все такое. Но ты сама сделала мне предложение, помнишь? Я согласился. Обратной дороги нет, котеночек.

Он не уйдет сам.

— Ты не уйдешь, правда? — спросила вслух, и почувствовала улыбку и нежное прикосновение к шее. Он прикасается к ней. Нежно. Пока еще. Ну, что ж, хорошего понемножку. Чем быстрей она покончит с фарсом, тем лучше. Адэр не хочет ее. Он хотел ее раньше. А сейчас…

Пусть смотрит во что она превратилась!

Пусть убирается!

К черту!

Набрала в грудь воздуха, и обернулась, с напряженной улыбкой наблюдая, как красные глаза Адэра, сверкнув, расширяются от ужаса. Надрывно рассмеявшись, Вилла перекинула через плечо темно-коричневые волосы, так не идущие ее новому облику, и сымитировав старческий голос, подчеркнувший испещренное глубокими морщинами лицо, крякнула многообещающе:

— Да будет так!

Сердце, сделав глухой удар, залегло в спячку. Мечты сбываются: она стала истинной легал, и будет жить долго и счастливо, лет двести, пока смерть не восстановит справедливость и не вернет ее Дону.

— Кто сказал, что я отпущу тебя? — усмехнулся черт. — Тем более, что только что ты сама пообещала остаться.

Вилла ошеломленно покачала головой. Это морок, не реальность, морок: Адэр не убежал, не отвернулся в презрении, не притворился вежливо-незаинтересованным в продолжении их странных и невозможных теперь отношений.

— Не слишком же ты в меня веришь. — Он вытянул руку. — Смотри…

На его раскрытой ладони, умывая мордочку, сидел маленький пушистый зверек цвета радуги. Увидев ее, он взвизгнул и в один прыжок взгромоздился на плечо Виллы. Потоптавшись, переполз на второе, почесав маковку, спустился к ладони, с нажимом заставил раскрыть пальцы.

— Фухи, — выдохнул удовлетворенно и закрыл сонные глаза.

Вилла перевела взгляд с маленького клочка обаяния на улыбающегося Адэра. Но так не бывает. Не может быть, чтобы черт, узрев, во что она превратилась, остался и улыбался так, будто не видит ее лица. А существо, что задремало на ее ладони, оно…

— Они, — поправил Адэр, тем самым напомнив, что для него она снова открытая книга. — Они выбрали тебя, а не Лэйтона, а я помог им переместиться.

Как странно: потоки силы, служившие Лэйтону, вернулись к ней…

— Ну, это логично, — поддакнул выходящий из сумерек Чуп, и стал напротив Виллы, внимательно ее рассматривая. Постучал задумчиво пальцами по подбородку. — Ээ, маски, много овощных масок, конечно, не обойтись без моих сеансов, и твоих морщин… ээ… поубавится. Привет, кстати. Друзей вызывали?

Вилла отрицательно покачала головой, спохватившись, кивнула и слезы самовольно затуманили взор.

— Покажи мне вот это вот, что у тебя на руке, — требовательно попросил Чуп, и Вилла опустилась на одно колено. — Нуу, симпатичный. — Настороженный взгляд. — Но скажи, что я лучше?

Вилла, обняв притворно сопротивляющегося Чупа, зарылась в пушистый мех и заплакала.

— Не намочи мою шубку, — попросил, хихикнув зверек, — сушить негде.

— А я слышал, в этом сезоне, в тренде не шуба, а манжеты. — Вышел из сумрака Аббадон.

— Начищенные башмаки, — поправил Марбас.

— Черная жемчужина, — вставила веское слово Летха и метнулась в объятия брата.

Вилла, оторопев, смотрела на демонов. Они видели все, что произошло и не вмешались? Но почему?! Если бы они остановили ее…

— Ты жалеешь, что пропал последний шанс вернуть Дона или что стала старухой? — без обиняков поинтересовался вынырнувший из сумрака и сигаретного дыма Хаос.

Нет, она не жалела, что рискнула ради любимого, и если бы кто-то дал еще один шанс, пусть меньше прежнего, но с более сильными последствиями, она бы снова рискнула. А лицо… Его проще скрыть, набросив иллюзию, чем душу, хотя ни лицо, ни душа Виллу больше не волновали.

— Вы сделали то, что хотели и должны были сделать, а мы, — Хаос махнул рукой на пеструю группку, — попытаемся помочь разгрести последствия.

Ради нее? Вряд ли. Ради Адэра? Очень сомнительно.

— Почему?

Хаос обменялся взглядами с приятелями, хотел ответить, но передумал.

— Вижу, ты снова выбрала не меня? — сменил тему, покосившись на черта.

— Да, — ответил за нее Адэр, и под его пристальным взглядом Вилла не возразила.

— Ну, раз все в сборе, обсудим? — подала голос Летха.

Где-то вдали послышалась отборная ругань, боевой клич, и вскоре над перевернутым фонтаном показались крылья возмущенного несправедливостью, что о нем забыли, серебряного дракона…