– Поэтому все так торопятся с выводами, так спешат восхититься чем-то или кого-то обвинить. Никого не интересует правда, никто на самом деле не хочет ни в чём разбираться, ведь это долго и сложно. Все хотят эмоций здесь и сейчас. Но эти эмоции должны быть дешёвыми и безопасными. Пережевать их, вытянуть все соки и тут же сплюнуть. Понимаешь? – Кристина с сомнением посмотрела на Максима.

– Понимаю.

– После всего, что случилось за последний месяц… Я теперь думаю, что для большинства людей вообще не осталось ничего по-настоящему важного. Только дешёвые эмоции, которые можно купить в пакете с дополнительными услугами и в рассрочку. Иногда ведь кажется, что люди всё преувеличивают, что слишком отдаются своим чувствам. Убиваются по малейшему поводу. Но это неправда. Может, это такая особенность эволюции? Те, кто умел действительно переживать, исчезли?

– Может быть.

– На глазах у всех унизили беззащитного человека, осквернили чью-то невинность, подло убили доброго человека – это случилось, а мир стоит! Понимаешь, он должен рухнуть сейчас же, в эту секунду. Всё сущее должно воспротивиться этому! Но ничего не происходит. Люди качают головой, говорят: «Какая жалость», – и расходятся. Они… ничего не чувствуют. Для них жизнь – короткая дешёвая драма.

– Скорее, драма с дорогими спецэффектами. Громкая, яркая. Такая, чтобы на первой полосе всех газет и в выпуске новостей где-то между инаугурацией президента и рождением детёныша японской макаки в Московском зоопарке.

– Ну да, может и так. В любом случае, надави – больно, отпусти – забудут. А если не надавить, то они вообще не поймут, что происходит. В чужие страдания не верят, а свои легко забывают. Им невозможно объяснить. Они какие-то… пресытившиеся, уставшие. И ведь когда умирает кто-то близкий, да вообще любой человек, должна быть реакция, как у Майкла Корлеоне из «Крёстного отца». Видел? Когда убили его дочь. Вокруг все были потрясены убийством, но смотрели на него. Им стало страшно. Даже нет, им стало неловко. Потому что неприлично на людях выворачиваться в собственном горе. Они считают, что здоровый человек так себя не поведёт. Они не способны на такую глубину переживания. Никто из нас не способен. Мы разучились жить до первой трагедии. Раздробили свою единственную настоящую жизнь на сотни крохотных жизней и легко расстаёмся с каждой из них – при необходимости отдаём эти осколки на откуп своему горю, а в итоге и не живём по-настоящему. Прости. Не знаю, зачем я это говорю.

– Всё в порядке. Я понимаю.

– Когда пропал отец, мне казалось, что мир рухнет. Но он стоит как ни в чём не бывало. Да, поначалу все так переживали, успокаивали меня, говорили, что всё образуется. А теперь уже никто не верит, что его найдут. Ещё один пропавший без вести человек. И только. В «Старом веке» все улыбаются, готовятся к новому аукциону, составляют каталог, печатают буклеты. Всё так гладко, стерильно. А когда я к ним зашла, смотрели на меня как…

– Как на старую, выцветшую передовицу?

– Да.

Кристина удивлялась, что говорит всё это Максиму – парню, с которым едва знакома. Но ей было важно озвучить свои мысли. Начав, она уже не сдерживалась. А теперь замолчала. Думала, молчание окажется неловким, но вместо неловкости была тёплая пустота. Хорошо, что Максим не пытался её поддержать, не говорил каких-то банальностей. Он просто выслушал Кристину.

Они шли по ночному Менделеево. Две одинокие фигуры на выглаженной жёлтым светом улице Куйбышева, а вокруг – тёмные провалы дворов и панельные глыбы спящих пятиэтажек. К этому времени успели затихнуть самые стойкие из местных пьяниц. Впереди было два или три часа тишины. Посёлок остывал от шелеста покрышек, от человеческих голосов и грохота дешёвой музыки из ещё более дешёвых колонок. Пахло прохладой и весенним цветением.

Они шли близко. Их руки то и дело соприкасались. Это успокаивало. Кристина успела рассказать Максиму, как к ней в квартиру вломились трое незнакомцев. Как они перерыли комнату отца и как потом держали её. Ничего не говорили, не задавали вопросов. Она не могла вырваться. Кристина и не пыталась. Оглушённая, застыла на месте. Её лишили тела. Оставили только зрение и слух. Она сейчас не смогла бы вспомнить, что делала руками – пыталась ли за что-нибудь ухватиться. Но до сих пор в точности помнила запах лука и пота, исходивший от одного из мужчин. И то, как скрипели рукава его кожаной куртки.

Если они хотели, чтобы Кристина прочувствовала глубину своего страха, то они этого добились. Двое держали, а один стоял напротив и молча смотрел на неё тёмными злыми глазами. Это была звериная злость – не кипящая, а сосредоточенная, расчётливая. Она его узнала. Чёрная борода, узкий лоб и короткие чёрные волосы, грубый шрам на правой щеке – словно кожу ему не рассекли, а порвали тупыми клещами. Этот мужчина приходил к ним в «Старый век», сопровождал женщину, которая устроила скандал из-за «Особняка».

Потом он приблизился на два шага и спросил, где живёт Максим. Кристина промедлила. Чуть качнула головой. Почувствовала, как к глазам подступают слёзы. И тогда он ударил её. Легко, будто нехотя махнул рукой. Только скользнул по щеке внешней стороной ладони, но Кристине показалось, что мир перевернулся. Чернобородый повторил вопрос. Кристина опять промедлила, и за первой пощёчиной последовала вторая. Кристина, давясь слезами, заикаясь, чувствуя, что окончательно повисла на чужих руках, назвала адрес.

– Зачем ты к нему ездила?

Кристина сказала правду.

Чернобородый кивнул и всё так же спокойно, не повышая голос, не угрожая, спросил, передавал ли ей Максим что-нибудь. Кристина сказала «нет» и вся затряслась. Не могла унять дрожь. Задыхалась от неё, из последних сил глотала воздух. Была уверена, что правда не устроит чернобородого и он ударит её вновь. Если бы могла отдать ему хоть что-то, она бы отдала. У неё ничего не было. Ей нечем было откупиться, и это пугало больше всего. Кристина разрывалась от осознания, что никак не может доказать искренность своего ответа. Но её больше не били.

Кристина упала. Сейчас понимала, что её просто перестали держать. Тогда ей показалось, что это был обморок.

Когда Кристина поднялась на ноги, в квартире уже никого не осталось.

Видела, что входная дверь открыта, но боялась к ней подойти. Потом, теряя равновесие, отправилась в комнату отца. Даже не заглянула в ванную, чтобы умыться, не подумала вызвать полицию или позвонить кому-то из друзей. Так толком и не обдумав случившееся, стала наводить порядок, будто от чистоты в папином кабинете зависела её жизнь.

Складывала разбросанные бумаги, расставляла выброшенные с полок книги – старалась восстановить точную последовательность томов. Отец не любил, когда она, взяв какую-то книгу, возвращала её на другое место.

Прошло не меньше часа, прежде чем Кристина наконец вышла в прихожую и заперла дверь на все замки.

Опустилась на коврик для обуви.

Опять дрожали руки. Пыталась их усмирить. А потом дрожь ударила по ней с такой силой, что Кристина, не совладав с телом, завалилась на пол.

Обхватив колени, плакала навзрыд. От злости, от обиды, от страха, от всего сразу.

Даже не заметила, как уснула – там же, под дверью, а проснувшись, привела себя в порядок и заказала такси до Менделеево. Ещё не знала, зачем едет, не успела ничего обдумать, но твёрдо решила обо всём рассказать Максиму. По пути заехала в круглосуточный магазин и там купила новую симку. На всякий случай.

Боялась, что Максим ей не поверит, не придёт. Но Максим пришёл. В неизменных джинсах, белой футболке и чёрном однобортном пиджаке на две пуговицы. В его взгляде не было страха. Только беспокойство и забота. Кристину эту успокоило.

– Синяк большой? – спросила Кристина, когда они свернули возле гаражей и направились к мосту через Клязьму.

– Тебе лучше уехать.

– Я пока в хостеле поживу.

– Нет, тебе лучше уехать из Москвы. Возвращайся в Тулу, к маме.

Максим взял Кристину за руку, чтобы она не оступилась на битой дороге. Темнота сглаживала выбоины, но Максим, кажется, хорошо знал этот путь. Кристина задержала его руку в своей. Так ей было спокойнее. Максим не сопротивлялся.

– Тебе с мамой и отчимом тоже лучше уехать, – прошептала она.

– Нет.

– Почему?

– Если б они хотели, давно пришли бы к нам. Они ведь знали адрес. Наверное, проверяли тебя.

– Да. Я тогда успела об этом подумать. И то, что они у вас уже были… это меня спасло.

– Спасло?

– Иначе я бы не назвала твой адрес. Они ведь на всё готовы. Я бы, наверное, лишилась рассудка. Там, на месте. Чтобы ничего не говорить, ничего не чувствовать. Лучше уж сойти с ума.

Максим крепче сжал ладонь Кристины.

– Если это вообще те же люди, – промолвил он задумчиво.

– Того с бородой я узнала. Трудно забыть его взгляд. Он ведь на выставке смотрел на меня так же. Будто знал, что мы ещё встретимся, что он… – Кристина почувствовала, как вновь подступает дрожь. – И у них были ключи от квартиры. Папины ключи.

– Дмитрия Ивановича? С чего ты взяла?

– Брелок. Старый брелок из Парижа. С Эйфелевой башней, – тихо ответила Кристина.

Перейдя через мост, они свернули направо, в сторону Клушино. Прошли вдоль темневших в ночи железобетонных бассейнов – Максим сказал, что это старые отстойники. Словно хотел таким объяснением смягчить их пугающий апокалиптичный вид.

Кусты и деревья быстро обступили дорогу, окончательно спрятали её в сумраке. Сюда едва проскальзывал свет звёзд и половинчатой луны. Кристина усмехнулась.

– Что?

– Неделю назад я бы тут вся тряслась от страха.

– А сейчас?

– После того как меня в пустой квартире допрашивали три незнакомых здоровяка? – Кристина опять усмехнулась, и смешок вырвался чересчур звонкий, надорванный. – Нет уж. Думаю, на сегодня я свой запас страха исчерпала. И твоим отстойникам меня точно не одолеть.

– Ты смелая.

Кристине понравилось, как он это сказал. Будто в самом деле считал её смелой, а не просто хотел приободрить.

– А ты? Тебе страшно?

– Страшно.

– Боишься, что они теперь и к вам вломятся?

– Может, так было бы лучше.

– Ты о чём?

– По крайней мере, пойму, что им надо. И отдам. Сразу. Не раздумывая. Если у нас это действительно есть.

– Что им ещё нужно? Они ведь получили картину, за которой охотились! Или… Послушай, а друг твоей мамы…

– Погосян. Мама на днях поедет в Питер к его жене.

– Зачем?

– Расскажет ей, что произошло на самом деле. Говорит, что должна это сделать. Потому что многим обязана Погосяну. У него своих детей не было и… то есть нет. У него нет своих детей. – Максим вздохнул. – Как же мне это надоело. Не знаю, как правильно говорить: в прошедшем или настоящем.

– Я теперь говорю в прошедшем, – прошептала Кристина.

Какое-то время шли молча, но молчание сейчас было нестерпимым – оно возвращало Кристину туда, в пустую квартиру, к трём незнакомым мужчинам, которые встретили её в коридоре. Только что принимала душ. Неторопливо вытиралась свежим хлопковым полотенцем. Одевалась, смачивала лицо тоником и думала после ужина позвонить маме. А когда вышла из ванной, увидела их.

– Так вот, – заговорила Кристина, отгоняя воспоминания. – А не мог Погосян сам украсть картину? То, что ты говорил про внутренний слой, про эти странности со всем, что там изображено, и… Может, те, кто охотится за «Особняком», не знают, что картина пропала? Вот и думают, что вы её до сих пор прячете?

– Не знаю, Кристин, я уже ни в чём не уверен. Но, скорее всего, нет. Тут что-то другое.

– Что?

– Не знаю! – Максим ответил с неожиданным раздражением и отпустил руку Кристины.

Она отстранилась от него и теперь шла чуть в отдалении, а руки поторопилась спрятать в карманах кардигана.

– Прости.

– Мы сейчас оба на взводе. И ты так и не сказал, синяк-то у меня большой? Я только в такси увидела. А зеркальца с собой нет.

Максим вновь не ответил. Вместо этого рассказал, как «Особняк» вообще оказался у его мамы. Рассказал об одержимости собственного отца, с которым не общался почти десять лет, о его охоте на древности и неудачных экспедициях чуть ли не по всему земному шару. О том, как отец пропал, связавшись со Скоробогатовым. Как однажды прислал картину Берга и письмо, о котором мама за все годы ни разу не упомянула.

– Слышала о таком?

– О Скоробогатове? Нет. Если папа и работал с ним, я ничего не знаю. Думаешь, картина принадлежала ему?

– Может быть. Я вообще не знаю, откуда у отца появился «Особняк». И не представляю, над чем он работал, когда решил нас бросить.

– А там, на первоначальном слое, ну… странный город Берга с колониальными домами и этим символом – думаешь, это как-то связано с одним из потерянных городов, которые искал твой отец?

– Не знаю. Да и сомневаюсь, что такие города вообще существуют. А если и существуют, то… Какая там mysterium tremendum? Руины да кости. Может быть, золото. Разве оно того стоит?

У Кристины завибрировал телефон. Она успел сунуть руку в карман джинсов и сбросить вызов до того, как мелодия звонка стала различимой. Зажала кнопку выключения, но вовремя остановилась – вспомнила, что телефон выключается со звуком. Могла зажать динамик, но была уверена, что в ночной тишине Максим всё равно что-нибудь услышит. Начать говорить и постараться голосом заглушить проскальзывающие обрывки мелодии – опасно. В итоге Кристина переложила телефон в карман кардигана и теперь не выпускала его, чтобы в случае чего сбросить новый вызов.

– Знаешь, – продолжал Максим, – мне иногда кажется, что лучше бы отец умер. До того, как сошёл с ума со своими экспедициями. До того, как бросил маму ради очередной безумной идеи. И я бы смог его любить. Просто хочу, чтобы у меня была возможность любить отца. А он отнял даже это.

– Не говори так.

– Но это правда.

– А я бы предпочла, чтобы мой отец был жив и отправился в какое-то невероятное путешествие – разгадывать тайны и загадки, настолько древние и настолько глубокие, что им нужно отдать всю жизнь. Я бы знала, что он не вернётся, но могла бы представлять, что он где-то там, в сáмой гуще приключений, в джунглях или песках, а из любой передряги всегда выходит живой и невредимый.

Кристина верила своим словам. Они с Максимом приблизились к переходу под пустой автострадой, и вся эта придорожная будничность с тяжёлым асфальтом и пыльной обочиной только усилила её чувства. В дороге не думаешь о боли, сомнениях и собственной слабости. У тебя просто не остаётся времени для всей этой бессмысленной рефлексии.

– Ты поэтому не взял у мамы письмо?

– Что?

– Ты сказал, вместе с картиной твой отец передал письмо.

– Он его отправил своему сыну. А у меня нет отца.

– Не говори так. Он, конечно, плохо поступил, но отец у тебя всё-таки один, и другого не будет. – Кристина затронула не самую надёжную тему и на всякий случай оговорилась: – Правда, у тебя есть отчим.

– Плохо поступил? – Максим опять перебил её. – Плохо?! Когда отец к нам приезжал в последний раз… через год слёг дедушка. У него обнаружили глиобластому. Опухоль мозга. И она сидела глубоко. Понимаешь? В Ярославле, а потом и в Москве нам сказали, что не смогут оперировать. Сказали, что дедушка продержится от силы полгода. И умрёт в бреду, с жуткими головными болями, а под конец ничего, кроме этой боли, не будет чувствовать.

Отца рядом не было, – напористо продолжал Максим, – и всем занималась мама. Мама возила дедушку по клиникам. В итоге нам сказали, что нужно ехать в Германию или в Израиль. Мама выбрала Израиль. За операцию – два миллиона триста сорок тысяч. И это только операция. А ещё нужны перевозка, обследование, реабилитация.

И отца рядом не было. Мама и без него решила, что сделает всё возможное. Потому что любила дедушку. Он всегда нам помогал. И сына своего он любил, хотя не разделял его сумасшествия. Но сына рядом не было. И мама взяла кредит, с которым до сих пор мучается. Из-за которого её жизнь превратилась в постоянную выплату процентов. Каждый месяц. Уже семь лет. И ещё три года будет выплачивать. И да, если бы не Корноухов, она бы не справилась. А врачи тогда сказали, что операция всё равно не спасёт дедушку. Потому что ему уже было почти семьдесят, а в таком возрасте можно вообще умереть на операционном столе. Понимаешь, да? Сказали, что после операции дедушка проживёт недолго. Мама знала, что в лучшем случае купит ему год жизни. Год!

Максим, словно напуганный своими эмоциями и словами, ненадолго замолчал, но потом вновь заговорил, с тем же напором:

– Так вот, отца рядом не было. Мама пыталась звонить ему, передавала сообщения через друзей. А он не приехал. Не помог с деньгами. И да, когда дедушка вернулся из Израиля, я первым делом выбросил всё, что у меня осталось от отца. Потому что понял, что отца у меня по-настоящему не было никогда.

И следующий год мы жили у дедушки. Ухаживали за ним. А мама брала новые кредиты, чтобы покупать ему лекарства, чтобы возить на процедуры. Потому что у него отказывало всё тело. И да, нам помогал Корноухов. Не отец. А чужой человек. А когда дедушка совсем слёг, Корноухов поставил ему школьную доску и заново обучал алфавиту. Знал, что дедушка долго не протянет, но видел, что тому нравится учить буквы…

Отец только прислал эту чёртову картину. Если он думал так купить прощение, то ошибся. Он сделал только хуже. Погубил и твоего отца. И Погосяна. И погубит ещё кого-нибудь, раз уж эта история никак не закончится. Кристин, мне правда жаль, что всё вот так…

Максим остановился. Приблизился к Кристине и как-то неловко, неуверенно обнял её.

– Ведь это безумие, – шептал он, и Кристина чувствовала его прерывистое дыхание. – То, что происходит с тобой, с нами. Ведь так не должно быть.

Кристина обняла Максима в ответ. Привстала на цыпочки и положила голову ему на плечо. Подумала, что начинает к этому привыкать: теперь, думая о Максиме, всё чаще вспоминала его руки, запах его одежды, голос и даже то, как он смотрит, – с мягкой усмешкой, за которой неизменно пряталась живая неподдельная грусть. Кристина повела головой, словно устраиваясь на свежей перине, и теснее прижалась щекой к его шее. Краешком губ почувствовала тепло его кожи. Затем прошептала:

– Думаю, это только начало.

Не знала, поймёт ли Максим её слова, но не стала их пояснять.

Разбитая щека всё ещё саднила, но боль уже не была такой жгучей.

Они ещё какое-то время стояли так без слов, прислушиваясь к дыханию друг друга, а потом отстранились. Кристине было хорошо, однако она ни на мгновение не забывала, что именно её сюда привело.

Когда они пошли дальше, Кристина сама взяла Максима за руку. И только жалела, что они уже добрались до Клушино. Хотелось идти всю ночь. Не останавливаясь, отдаляясь от прочего мира с его тревогами и невозможностью во всём быть искренним.

– Нет, Кристин, – Максим продолжал прерванный разговор. – Не хочу я никаких писем. Надеюсь, мама их все сожжёт.

– Все?

– У неё ещё остались старые письма отца и… всякая мелочь. Не знаю, зачем она столько лет их хранит.

– А если письмо как-то поможет понять, что именно сейчас происходит? – осторожно спросила Кристина.

Максим не ответил.

– Ты ведь даже не знаешь, что там. Письмо пришло одновременно с картиной, так? В нём может быть какое-то объяснение.

– Мне было-то одиннадцать лет. Зачем отцу что-то мне объяснять?

– А если он знал, что Екатерина Васильевна именно тогда не захочет его показывать? А если Сергей Владимирович вообще рассчитывал, что твоя мама сама вскроет конверт и…

– С чего ты взяла, что оно в конверте? – удивился Максим.

– Что? – Кристина растерялась. – Я… Ты ведь сказал, что твоя мама его не читала, ну, значит, оно запечатано. Разве нет?

– Не знаю. Я его не видел.

– Подумай об этом, – Кристина поторопилась вернуться к тому, о чём говорила. – Если там есть хоть какая-то подсказка, нам бы это не помешало. Чем больше мы знаем, тем лучше. Пока мы не поймём, что тут вообще происходит… Я не уеду в Тулу, Максим. Я останусь здесь. Хочу точно знать, кто убил моего отца. И за что. Нет, не смотри так на меня. После всего, что случилось, не верю в его возвращение. Так не бывает. Зачем обманываться дурацкой надеждой? А пока я даже не представляю, с чего начать. Никаких зацепок. Что это за люди, что им нужно? Если бы мы хоть знали, откуда вообще у твоего отца взялась картина!

– Это да.

– Ты говорил, что твоей маме должен был ответить краевед. Может, он что-нибудь раскопал?

– Не знаю. Даже если ответил, мама теперь об этом не скажет. Она хочет обо всём забыть. Сейчас съездит в Питер, потом, может, к твоей маме в Тулу. И всё. Она думает, что с исчезновением «Особняка» история закончилась.

– Но ведь ты знаешь, что это неправда.

– Да. Но… что тут сделаешь?

– А ты можешь как-то… ну, заглянуть в её почту? Посмотреть, есть ли там ответ от краеведа.

Сейчас, когда они шли под редкими фонарями Клушино, Кристина хорошо увидела, как Максим неуверенно пожал плечами.

Дом Максима был совсем близко.

Кристина наконец оставила в покое телефон. К счастью, больше не пришлось сбрасывать входящие звонки.

– Нужно быть осторожнее, – прошептала она.

– О чём ты?

– За тобой могут следить. Тут, в Клушино.

– Думаешь?

– Они ведь как-то узнали, что я к тебе приходила. Я об этом никому не говорила. А ты?

Максим опять не ответил. Кристине не нравилось его молчание.

– Ты кому-то рассказывал обо мне? – уже более настойчиво спросила она.

– Послушай, – Максим остановился возле калитки. – Поживи пока у нас.

– Что?

– Зачем тебе хостел? У нас есть гостевая комната. Правда, она, скажем так, со своей историей, – Максим усмехнулся, – но тебе здесь понравится. Тут тихо. Завтра суббота. Мне не надо в универ. На выходных можно никуда не ездить. Всё спокойно обсудим.

– А твоя мама? Она ещё здесь?

– Да. Поезд только в среду.

– Нет, Максим. Я лучше поеду.

– Сейчас? Ночью?

– Вызову такси. Из Ржавок что-нибудь приедет.

– Какие Ржавки, какое такси?! Ты чего?

Кристина отпустила руку Максима. Сделала несколько шагов в сторону, словно боялась, что он насильно заведёт её к себе домой. Посмотрела вперёд по пустовавшей улице. Ни людей, ни машин. Только вдали, возле мусорных контейнеров, из темноты проглядывал силуэт серебристой иномарки.

В доме Максима горело одно окно. Кто-то до сих пор не спал.

– Я уже объясняла, – Кристина старалась говорить спокойно, уверенно, – Екатерина Васильевна сразу позвонит моей маме. Если она узнает, что тут творится…

– Кристин, хватит, – Максим, приблизившись, попытался взять её за предплечье, но Кристина увернулась. – Хватит прятаться друг от друга, что-то скрывать. От всех этих недомолвок только хуже. Всё будет хорошо. Вместе что-нибудь придумаем.

– Я…

– Маме я ничего не скажу. Чтобы её не тревожить. Пусть думает, что история закончилась. А мы сами постараемся всё разузнать, хорошо? Но для этого мне нужно, чтобы ты была рядом.

Кристина знала, что ни в коем случае не должна заходить в дом к Максиму. Ей нужно было под любым предлогом держаться подальше от Екатерины Васильевны. Встретить её лицом к лицу – неоправданный риск. Вот только предлогов почти не осталось.

Максим неправильно расценил её молчание. Думал, Кристина сомневается.

– Доверься мне.

– Подожди, – Кристина в растерянности качнула головой. – Я согласна… Но я так не могу.

– Как?

– Я подожду здесь. Скажи маме, что я… Скажи ей обо мне, вдруг она не захочет меня видеть. После всего, что случилось…

– О чём ты?!

– Я подожду здесь, – твёрже сказала Кристина.

– Хорошо. Я сейчас. – Максим снял с калитки завязанный в кольцо кабель, на который та закрывалась. – Только стой тут, хорошо? Никуда не уходи. Никаких Ржавок. Я быстро.

Максим оставил калитку открытой и побежал к крыльцу.

Кристина, сдавив в кармане телефон, отступила ещё на один шаг.