Людей по-настоящему объединяет не общность воззрений или оценок, а конкретная ситуация, то есть общность дела, часто возникающая вопреки воле самих людей. Когда Дима учился в школе, у него было три-четыре одноклассника, которых он называл друзьями. В последний раз он видел их на выпускном вечере в Кремлёвском дворце. Нет, он и сейчас изредка сталкивался с ним во дворе или в магазине, здоровался, шутил о чём-нибудь, но это были уже совсем другие люди. Точнее, они-то остались сами собой, а вот ситуация, объединявшая их с Димой, закончилась. Им даже не о чем было говорить.

Настоящая дружба подразумевает постоянный поиск и создание новых ситуаций, а с этим у Димы с его ногой и тростью всегда возникали сложности. Он не мог выйти на спортивную площадку, заглянуть в боулинг, в ночной клуб или прокатиться на велосипеде. Даже не мог поехать с кем-нибудь на дачу, потому что знал: от него будут одни проблемы. Дима всегда притягивал проблемы. Что-то ломал, куда-то падал, говорил не то, что следовало, и всегда не вовремя.

Дима часто признавался себе, что одинок. Общался к Максом, кое с кем из сокурсников, поддерживал связь с ребятами из «Подмосковья сегодня», с которыми познакомился на практике прошлым летом. Но знал, что это общение прекратится после университета. Стал бы Максим с ним созваниваться, куда-то ходить, если бы не общие семинары? Вряд ли. Когда-то самым близким человеком для него была сестра. Он верил, что Аня всегда будет рядом. Потому что их связывала, казалось бы, самая крепкая из возможных ситуаций – семья. А потом Аня переехала в Мадрид. И Дима сказал себе, что должен привыкнуть к одиночеству. Заранее настроить себя на это. Не обманываться, чтобы потом не испытывать горечь разочарования.

Теперь он с грустью вспоминал, с каким усердием учился после перелома ноги. В старших классах до поздней ночи сидел за учебниками. И всё ради того, чтобы одноклассники могли у него списывать. Даже на олимпиадах умудрялся выполнять чужие задания. И всегда с особым удовольствием принимал любую благодарность. Наслаждался тем, что кому-то нужен. В университете ничем подобным уже не занимался. Возможно, поэтому так ни с кем толком и не подружился. Кроме Макса.

Дима был рад, что не участвовал в слежке за Корноуховым. Хотел бы увидеть всё своими глазами, а не слушать путаный пересказ Ани – сестра больше повторяла про зелёные пятна от травы, говорила, что теперь ни за что не отстирает брюки, которые она только на прошлой неделе забрала в «Вайлдберриз», – но Дима понимал, что стал бы обузой. Максим посоветовал бы ему остаться в доме, а Дима упрямо пошёл бы вслед за остальными. Поначалу шагал бы на пределе своих возможностей, чувствуя, как назревает боль в левом бедре. Потом возненавидел бы себя за собственную слабость, но всё равно шёл бы. Под конец отстал бы и заблудился где-нибудь на опушке. Дима не сомневался, что всё произошло бы именно так.

Если верить Эрику Бёрну, мы участвуем в социальных играх, да и вообще всё делаем лишь для того, чтобы заполнить время. А такого времени у современного человека, сытого и даже пресыщенного, защищённого железобетонными стенами и социальным пакетом, предостаточно. И если не знаешь, чем его заполнить, неизбежно сталкиваешься с самим собой. Приходят мысли о собственном назначении. Тщетно задаёшь себе главные вопросы жизни, вселенной и всего такого. А потом, испугавшись бездны, в которую заглянул, всё равно бежишь назад, к обыденной жизни. Пытаешься навязать себе хоть какую-то ситуацию, хоть какое-то общение и принести им в жертву сокровище, оказавшееся ненужным и губительным, – свободное время.

Диму пугала эта бездна. И всё же он с какой-то сладострастной обречённостью ждал своего одиночества. И даже сейчас, оказавшись в центре совершенно новой ситуации, видя, как она сблизила его с Максом, Аней и даже с Кристиной, которую он едва знал, Дима не позволял себе расслабиться. Каждый день настойчиво напоминал себе, что эта ситуация тоже когда-нибудь закончится. И он вновь останется один.

Несмотря на эти и другие терзавшие его мысли, Дима продолжал готовиться к летней сессии, до которой оставалось чуть больше двух недель, а попутно выполнял всё, что ему поручил Максим. Расписал хронику связанных с «Особняком» событий. Добавил туда сведения, которые вчера Максим раздобыл у Покачалова и вычитал в письмах краеведа. Общая картина постепенно обретала чёткие контуры, и Дима уже подумывал, что потом, когда весь этот кошмар с угрозами и похищениями людей закончится, он сможет написать большую статью или даже книгу. Почему бы и нет? Что-нибудь в духе Вулфа или Капоте. Полноценное журналистское расследование. С этого вполне могла начаться его карьера.

Дима старательно выписал имена всех так или иначе замешанных в этом деле людей, даже составил небольшую подборку фактов о каждом из них – из того, что удалось найти в интернете. И, конечно, больше всего внимания уделил Скоробогатову.

Об Аркадии Ивановиче было известно не так много. Он родился в Свердловске в пятьдесят шестом году. Окончил Уральский государственный университет. Долгое время работал инженером на одном из уральских заводов, занимавшихся изготовлением строительных материалов. В конце восьмидесятых эмигрировал в Испанию. Основал собственную строительную компанию в Севилье. За каких-то десять лет его компания превратилась в холдинг «Форталеза дель Сур», подмявший под себя дюжину предприятий, среди которых были инженерные, строительные и производственные. В холдинг также вошли цементный и стекольный заводы под Малагой и крупная мадридская компания, занимавшаяся дизайном интерьеров и ландшафтным дизайном. Отдельно Скоробогатов купил несколько строительных компаний в родном Екатеринбурге и в Челябинске.

В две тысячи пятом году «Форталеза» провела первую публичную продажу акций. Тогда же Скоробогатов основал одноимённый благотворительный фонд в Мадриде, целью которого стала поддержка краеведческих музеев и провинциальных художественных галерей Испании.

Дима нашёл несколько фотографий с открытия отреставрированного здания одной из таких галерей в Малаге. Это были единственные снимки, где ему удалось разглядеть самогó Скоробогатова. В остальном Аркадий Иванович жил скрытно: интервью не давал, в телешоу не участвовал, и даже на титульном листе корпоративного журнала «Форталезы», несколько экземпляров которого Дима скачал с их официального сайта, была фотография не Скоробогатова, как это можно было ожидать, а его первого заместителя.

Аня интереса к Скоробогатову не проявила. Изредка соглашалась перевести с испанского кое-какие фрагменты, с которыми не справлялся «Гугл», но делала это без особого желания. Её теперь больше интересовали зашифрованное письмо и слежка за Корноуховым.

Впрочем, Дима и без сестры уловил главные закономерности. Ведь Скоробогатов нанял Шустова в две тысячи шестом году – через год после того, как его компания занялась благотворительностью. Дима допускал, что эти события связаны. Возможно, именно там, в одном из испанских музеев, Аркадий Иванович случайно или намеренно наткнулся на что-то необычное. Это могло как-то перекликаться, например, с Затрапезным, по заказу которого Берг написал свой «Особняк». Ведь прежде чем добраться до Южной Америки, Затрапезный уехал именно в Испанию. Правда, чем он там занимался, в письмах краеведа не упоминалось.

О своей теории Дима сразу рассказал Максиму, едва зашёл к нему в хостел на Маросейке. Максим перебрался туда после того, как Корноухов сжёг маску и все связанные с Шустовым документы. Диме это показалось странным. Несмотря ни на что, он не верил в предательство Павла Владимировича, а предположение о том, что Корноухов согласился против своей воли семь лет жить с Екатериной Васильевной, считал неправдоподобным, однако спорить с Максимом не собирался.

– Корноухов отключил токарный станок. И закрыл его чехлом. – Макс выглядел уставшим. – Значит, собирается уехать.

– С чего ты взял? – Аня с сочувствием осматривала не самую уютную комнату. Они с Димой были тут впервые.

– Раньше он так никогда не делал. Даже если станок простаивал.

– Думаешь…

– Он сворачивает удочки. Сделал своё дело. Теперь готов свалить куда подальше. Наверное, продаст дом. Если уже не продал.

– А как же вы?

– Главное, предупредить маму. Там что-нибудь придумаем. Ей нельзя возвращаться в Клушино.

– Когда она приезжает? – поинтересовалась Кристина, сидевшая со скрещёнными ногами на кровати.

– Через час. Я уже написал ей.

– А если она не послушает тебя?

– Послушает. Тут ведь ничего такого. Попросил заехать к нам. Сказал, что тебе нужна кое-какая помощь.

– Мне?

– Так проще.

Комната Кристины была небольшой. Две одноместные кровати, между ними – тумба с настольной лампой. Деревянный стул без обивки и крохотный стол, почти всю поверхность которого занимали телефон, распечатанная на чёрно-белом принтере карта ближайших достопримечательностей и раскрытое меню соседнего ресторана, предлагавшего обеды с доставкой.

Вещей в комнате почти не было. В приоткрытую дверцу раздвижного шкафа Дима увидел, что тот пустует. Вешалки висели незанятые. А ведь Кристина жила тут больше недели. Дима не знал, как объяснить эту странность. В конце концов решил, что Кристина всё-таки, несмотря на страх перед людьми Скоробогатова, иногда заглядывает к себе в квартиру.

Пыльные синтетические шторы были разведены и стянуты лентой с довольно пошлыми и неуместными здесь кистями. Максим сидел с ногами на подоконнике, у открытого окна. Аня поначалу стояла в крохотной прихожей. Затем всё-таки села на кровать и показала брату на свободный стул. Дима положил туда рюкзак, а сам садиться не захотел. Достал ноутбук. Открыл файл с данными о Скоробогатове и принялся зачитывать наиболее интересные детали.

– Чем они с твоим отцом занимались после две тысячи шестого, я не знаю. В новостях, испанских или наших, об этом ничего нет. Но есть кое-что любопытное. Во-первых, Скоробогатов стал появляться на благотворительных аукционах. Я нашёл два упоминания о том, как он приобретал довольно дорогие лоты. Возможно, таких покупок было больше. Он мог действовать анонимно или через подставных лиц. Конкретно на этих аукционах требовалось использовать настоящие имена.

– Что он там покупал? – Максим свесил с подоконника ноги и теперь внимательно слушал Диму.

– Один раз, это было в Париже, купил золотую статуэтку начала девятнадцатого века. Вроде ничего особенного. Ну, она вся золотая, конечно… В общем, статуэтка ему обошлась в тридцать семь тысяч евро. Неплохо. Часть денег отправили на ремонт какого-то там детского центра. Второй раз, это было уже в Цюрихе, Скоробогатов купил шерстяной гобелен. Семнадцать тысяч евро. Конец восемнадцатого века. Художники – братья Лот из Марселя. Оба были талантливыми и многообещающими. Погибли в тысяча семьсот восемьдесят девятом. Совсем молодые. Сгорели у себя в доме.

– Пожар…

– Кое-что напоминает, правда?

– Александр Берг, – кивнул Максим. – Он тоже сгорел. И тоже молодой.

– И, заметь, Берг погиб за двенадцать лет до этих братьев Лот. Примерно в одно время. Скажем так, в один исторический период.

– А что по автору статуэтки?

– Имя ювелира неизвестно. Статуэтка шла как анонимная. На благотворительность передана из частной коллекции.

Аня и Кристина слушали молча. Только поворачивали головы в сторону говорившего.

– Значит, Скоробогатов скупал произведения искусства, созданные где-то в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого веков. – Максим спустился с подоконника и теперь ходил вдоль кровати, на которой сидела Кристина.

– Работы молодых талантливых мастеров, – добавил Дима.

– Которые погибли, так толком и не раскрыв свой талант. Причём именно погибли. Сгорели. Думаешь, отец помогал Скоробогатову находить этих погорельцев?

– Что-то вроде того. Только у нас маловато данных. Это лишь предположение. Я даже не уверен, что Скоробогатов вообще что-то ещё покупал. Тут бы… – Дима посмотрел на Кристину.

– Что?

– Может, есть какие-то общие списки… Ну, можно как-нибудь всё это узнать через «Старый век»?

– Нет, – Кристина качнула головой. – Есть, конечно, профильные издания. Но их надо искать. С переводчиком. И если ваш Скоробогатов делал ставки анонимно, всё равно ничего не найдёшь.

– Жаль, – Дима предполагал, что ответ будет именно таким, поэтому не расстроился. – Но это не всё.

– Что ещё? – Максим продолжать ходить по комнате.

– Я прошерстил экономические издания. Получается любопытная картина. До шестого года «Форталеза» Скоробогатова шла только вверх. Успешное айпио…

– Айпи-чего? – не поняла Аня.

– Первичное публичное размещение акций. В общем, их первая продажа. Так вот, успешное айпио, расширение бизнеса в Испании и освоение бизнеса в России.

– А после шестого года? – Максим остановился.

– Всё пошло на спад.

– Это как?

– В седьмом году Скоробогатов продал оба завода под Малагой. В восьмом продал дизайнерскую компанию, которая, как я понимаю, была на ходу и приносила хорошую прибыль. А в девятом избавился от строительных компаний на Урале. К десятому году, когда твой папа прислал Екатерине Васильевне картину Берга, Скоробогатов распродал треть акций «Форталезы» и тогда же пустил с молотка последнюю недвижимость в Екатеринбурге. В том числе загородный дом с участком на полтора гектара недалеко от Висимского заповедника.

– Полтора гектара? Неплохо устроился, – усмехнулась Аня.

– Да, – кивнул Дима. – Я же говорю, дела у него шли хорошо. Но после знакомства с Шустовым ему пришлось подзатянуть поясок. В шестом году его холдинг возводил одиннадцать процентов всего жилья в Севилье. За четыре года эта доля снизилась до двух процентов.

– Совпадение. Какой-нибудь кризис. Или ещё что-нибудь, – предположил Максим.

– Может быть. Нужно покопаться, что в те годы было на строительном рынке. Я пока в этом не очень разбираюсь.

– Пока? – опять усмехнулась Аня.

– И всё-таки можно предположить, – Дима не обратил на сестру внимания, – что дело тут не в кризисе. Скоробогатову понадобились деньги. Много денег. Чем бы они там с твоим папой ни занимались, это требовало больших затрат. И ещё.

– Что?

– В одиннадцатом году Скоробогатов купил несколько компаний в Лиме.

– Перу?!

– Да. Что это за компании, я так и не понял. Но, кажется, к строительному бизнесу никакого отношения не имеют. Одна вообще, судя по всему, что-то вроде охранного агентства.

– А вот это уже действительно интересно, – Максим провёл ладонями по лицу, будто мог разом снять с себя усталость. – Далась им эта Южная Америка! Перу… Филодендроны и бромелии с картины Берга. Отъезд Затрапезного, пожертвовавшего своим состоянием в России. Старые экспедиции отца. Смерть Давлетшина в Боливии. Теперь – Скоробогатов.

– Кто такой Давлетшин? – не поняла Аня.

– Напарник отца. Один из основателей «Изиды». Хотя тут, скорее, совпадение. Когда он погиб, отец ещё не знал Скоробогатова.

Кристина неожиданно поднялась с кровати. Все посмотрели на неё, ожидая какого-то замечания.

– Чего? – беззвучно рассмеялась Кристина. – Я в туалет. Не против?

Дима хотел ответить шуткой, но сдержался. Знал, что всё равно пошутит неудачно, в итоге придётся самому же смеяться, чтобы сгладить неловкость.

Кристина одновременно пугала и привлекала его. Дима знал, что шансов сблизиться с ней нет. Слишком красивая. Слишком смелая. Слишком загадочная. Бесконечный перечень таких «слишком», из которых складывалась непреодолимая стена. Чтобы сблизиться с Кристиной, Диме потребовалась бы какая-то исключительная ситуация. Например, вдвоём оказаться на необитаемом острове. Это было бы неплохо. Если не считать того, что он там протянет от силы неделю. Впрочем, в последние дни Кристина интересовала Диму совсем по другим причинам. Говорить о них вслух он не решался. Знал, что Максим ему не поверит.

– Негусто, – Дима закрыл ноутбук. – По сути, это пока всё.

– Ты молодец, Дим, – Максим хлопнул его по плечу. – Правда, молодец. Это всё важно. Жаль, мы не можем нащупать, над чем работали отец и Скоробогатов. Хотя бы примерно. Все эти аукционы, сгоревшие художники… Слушай, а с золотой статуэткой и гобеленами – там не было никаких странностей? Ну, путаницы с датой создания?

– В каталогах ничего такого не было.

– А символа с внутренней картины Берга?

– Не знаю, Макс. Мне вообще повезло хоть что-то узнать. К каталогу, знаешь, реставрационный паспорт не прилагался.

– Понятно.

– А что с шифровкой? – в предвкушении спросил Дима.

– Там всё сложно.

Судя по тому, с какой гримасой Максим ответил на этот вопрос, ничего важного в письме отца не оказалось.

– Вот.

Макс достал из-под одеяла папку и завёрнутую в ткань металлическую ручку, которую он выломал из обгоревшей маски. Дима уже слышал о ней от сестры, но только сейчас смог рассмотреть её в деталях.

– Что это?

– Скитала. Такие использовали в Древней Спарте. Один из самых старых и примитивных способов шифрования. Простейшая перестановка букв.

– И как этим пользоваться?

– Раньше брали деревянный цилиндр с гранями. Наматывали на него полоску кожи – виток за витком. Затем писали послание. Каждую грань использовали как прямую строку.

– А потом снимали полоску, и на ней в столбик оказывался бессмысленный набор букв! – Дима провёл пальцам по резьбе на скитале.

– Верно. Чтобы прочитать послание, нужно намотать его на такой же цилиндр. Ну, или поиграть с перестановкой. Там догадаться несложно, порядок переставленных букв всегда один и тот же.

– В зависимости от количества граней.

– Да. Если граней пять, то читать нужно через четыре буквы.

Из ванной вышла Кристина. Сказала, что ненадолго отойдёт в магазин, и просила не обсуждать без неё ничего нового. Все молча проводили её взглядом.

– Отец усложнил скиталу, – продолжил Максим, когда закрылась дверь. – Во-первых, одну половину цилиндра оставил гладкой.

– Чтобы скитала не выделялась на маске?

– Не только. Это позволяло ввести в текст пустые буквы – мусор, который нужно отсеять. Кроме того, сделал резьбу, чтобы полоска с буквами всегда ложилась под нужным углом. И ещё. Он писал шифровку с разными промежутками. Делал большие пробелы или ставил буквы совсем тесно друг к другу. В итоге на гранях иногда оказывались пропуски. Или сразу две буквы. Это усложняло шифр.

– И что получилось?

– На отцовской скитале двадцать четыре нарезки, пять граней и гладкая сторона. Каждая нарезка – примерно три миллиметра в глубину и семь миллиметров в ширину. Вот, – Максим протянул Диме письмо Шустова-старшего, разрезанное на полоски по шесть миллиметров и склеенное в одну длинную ленту. – В шифровке двести двадцать четыре буквы, как раз все помещаются. Главное, не пытайся растянуть, накладывай аккуратно, но без провисаний.

Дима бережно намотал ленту на скиталу – справа налево. Текст хорошо лёг по резьбе. Как и сказал Максим, тут были пропуски, сдвоенные буквы, широкие буквы, занимавшие место сразу двух букв.

Дима всматривался в получившиеся на каждой из пяти граней строки. Внимательно вёл по ним пальцем. Затем попробовал как-то сместить ленту. Снял её и намотал вновь.

Что бы он ни делал, получалась очередная околесица – непонятный набор букв, в котором не угадывалось ни знакомых слов, ни хоть каких-то ощутимых слогов. Первая строка складывалась в бессмысленные «уцлзахрщпибрыхячтчёоуцкяс».

– И? – Дима нахмурился. – Уцлза. Это похуже Щербы с его глокой куздрой.

– Что-то не то? – притворно удивился Максим.

– Ерунда какая-то, вот что!

– Я вначале тоже так подумал. Решил, надо было резать письмо вертикально, а не горизонтально, или стыки клеить не такие узкие. Потом сообразил.

Максим сделал очередную наигранную паузу, и Дима не сдержался:

– Ну! Давай уже, говори!

– Тут двойное шифрование. Скитала – первый шаг. Мы убрали из шифровки лишние буквы. Тот самый мусор, о котором я говорил. Отец сделал всё, чтобы защитить письмо. Мало воспользоваться скиталой и получить промежуточный текст. Он так же закрыт, как и первоначальный. Чтобы добраться до исходника, нужно воспользоваться ключевым словом.

– Изида…

– Да. Многоалфавитное шифрование. Даже если бы кто-то перехватил само письмо, а затем и маску, ему всё равно пришлось бы поломать голову. Такое короткое послание практически невозможно дешифровать. Тут как раз пригодилось всё, что мы делали с «Изидой». Выписывай буквы очищенной шифровки, а сверху расставляй буквы ключа. Потом смотри по сетке шифралфавитов.

– И это сработало? – с подозрением спросил Дима.

Максим кивнул и молча передал Диме листок, на который старательно выписал исходный текст – скрытое послание, в поисках которого провёл столько бессонных ночей.

Взглянув на него, Дима понял, отчего Максим обо всём этом говорил так спокойно. Исходный текст оказался не менее странным, чем способ, которым его зашифровали:

«Когда мир лишится оков, оковы станут ключом, и ты расскажешь о своём путешествии, чтобы узнать мою тайну. А вместо крови прольётся вода».

– Вместо крови прольётся вода… – в отчаянии повторил Дима. – Ты издеваешься… Это какая-то загадка?

– Наверное. Отец мне в детстве оставлял похожие подсказки. «Узнаешь в свете лунных костров». Что-то в этом духе.

– И что это значило?

– Нужно было разобрать игрушечный луноход. В нём лежала записка. Симпатические чернила. Осторожно нагреваешь над плитой, и проявляется текст.

– Круто.

– Да, – Максим вернулся на подоконник. – Проблема в том, что такие подсказки, все эти «мир лишится оков», оставляют к чему-то. А у меня ничего нет. Никакого лунохода. Может, отец с письмом передал мне что-то ещё, а мама забыла об этом. Может, это намёк на то, что нужно сделать с картиной Берга. Не знаю, Дим… Честно говоря, я подустал. Нужно выспаться. Завтра приведу мысли в порядок.

– Почему вообще твой папа всё так усложнил?

– Вот и я об этом думаю. Как видишь, любил он все эти таинственные покровы карающей богини.

– Не хотел, чтобы его тайну узнал кто-то чужой, – вздохнула Аня. – Сделал всё, чтобы до неё могли добраться только ты и Екатерина Васильевна.

Дима, присев на кровать, ещё долго не выпускал ручку-скиталу и ленту зашифрованного текста. Ему было обидно, что он обо всём узнал лишь сейчас, когда первый восторг схлынул, оставив после себя разочарование и новую загадку. Дима хотел бы стоять рядом с Максимом, когда тот догадался разрéзать письмо, когда впервые приложил эти фрагменты к резьбе на скитале, когда в раздражении отбросил их, выругался, может, сломал что-нибудь, а потом подпрыгнул на месте – догадался о двойном шифровании.

Диме достались объедки.

Несмотря ни на что, он хотел насладиться ими сполна. Принялся сам шаг за шагом расшифровывать письмо, будто мог что-то изменить. Не спеша, со всем вниманием выписал буквы со скиталы, принялся выводить над ними ключевое слово.

– Мне до сих пор не верится, – Аня подошла к окну и теперь стояла возле Максима. – Павел Владимирович, он же всегда такой приветливый, спокойный. А теперь мы прячемся от него. Думаем, что он… сделает твоей маме что-то плохое.

– По Невскому бежит собака. За ней Буренин – тих и мил. Городовой, смотри, однако, чтоб он её не укусил, – прошептал Максим и с печалью усмехнулся своим словам.

В дверь постучали. Дима едва управился с ключевым словом, но сказал, что сам откроет.

– Быстро она, – удивилась Аня.

В её голосе прозвучало недовольство. Кажется, Кристина Ане не очень-то нравилась.

Дима без трости, прихрамывая, вышел в крохотную прихожую. Надавил на холодную латунную ручку и потянул её на себя. Не успел открыть дверь до конца. С ужасом отстранился и едва не потерял равновесие. Ухватился за вешалку. Застыл в немом страхе. Это была не Кристина.

На пороге стоял Корноухов.