Это был монах. С наголо стриженной головой, с гладкими и округлыми, как морские окатыши, щеками, с непомерно большим носом и щёлками задорных глаз. При этом субтильный; его худобу не могли укрыть даже просторные монашеские одежды.

Когда Максим приблизился к дому, дверь окончательно открылась, и тёплый свет выплеснулся на бетонную дорожку.

– Доброе утро, – неуверенно поздоровался Максим.

Монах, весь дружелюбный, с улыбкой, обнажавшей крупные, чуть желтоватые зубы, перешагнул через порог. Максим сомневался, что тут, на пике Адама, могла поджидать опасность, и всё же ни на мгновение не забывал про спрятанный в рюкзаке нож. Готовился при необходимости выхватить его. «И что дальше? Ударишь?» – «Если понадобится, ударю». – «Значит, Скоробогатов добился своего. У меня паранойя». Максим с горечью подумал, что следовало ещё в Коломбо избавиться от этого кровавого ножа, а потом усмехнулся тому, как серьёзно и сосредоточенно говорит с самим собой.

За открытой дверью проглядывала небольшая комната. Слишком контрастные, насыщенные цвета. Тёплый закуток реальности в облачной мгле, съедавшей все оттенки, кроме серого, и лишь разбавленной жёлтыми пятнами уличных фонарей.

– Мы хотели встретить восход. Слышали, это красиво, – неожиданно сказала Аня. Она старалась говорить медленно, чётко выговаривая английские слова. – Не думали, что здесь так облачно.

Хорошее оправдание их ночному приходу.

Монах понимающе кивнул. Он был закутан в шафрановую ткань традиционной кашаи, оставлявшей обнажёнными голову, шею, всю правую руку от плеча и предплечье левой руки. Порывы ветра его не смущали. К тому же он стоял босиком, ничуть не пугаясь ледяного бетона.

– Меня зовут Джерри, – сказал монах и тут же раскрыл тканый мешочек, висевший у него на запястье. Достал из него квадратный блокнот и огрызок карандаша. Что-то записал на двух белых листках, после чего вырвал их и по отдельности сложил в несколько раз.

Максим с недоумением следил за действиями монаха.

– Джерри? – одолевая дрожь, улыбнулась Аня. – Как мышонка?

Монах не ответил. Со счастливым, почти блаженным лицом протянул Ане первый листок и замер в предвкушении. Максим понимал, что нужно воспользоваться дружелюбием монаха, поэтому не мешал его игре. Готовился предложить ему тысячу ланкийских рупий за приют и горячий чай, а потом увидел, как Аня, растерянная, прочитала записку.

– Что там?

Аня отдала ему листок. Максим без интереса заглянул в него. Несколько раз перечитал написанное и почувствовал, как невольно напряглись руки. Мысли, слишком противоречивые и путанные, загомонили разом, на время оглушили. Максим так и стоял с запиской, не зная, что делать дальше.

Три простых слова. «Да, как мышонка». Печатными буквами. Ничего особенного. Обыкновенная игра. Забава скучающего монаха, судя по всему, вынужденного жить здесь в затяжном одиночестве. Вот только надпись была сделана по-русски.

– Как… – начала Аня, но монах, запротестовав, резко приблизился к ней.

Максим не успел загородить Аню, а потом увидел, что Джерри, если это действительно было его настоящее имя, вложил второй листок в открытую Анину ладонь, сжал её в кулак своими ладонями, затем ободряюще кивнул, призывая закончить начатые слова.

– Как вы узнали, что мы из России? – слабо произнесла Аня.

Монах, чуть ли не подпрыгнув на месте, издал громкое «хах», после чего, не переводя дыхание, рассмеялся тихим смехом. Отпустил Анину руку и стал ждать.

Ещё четыре слова. «Понял по вашим лицам». Джерри, довольный, отошёл назад, к двери, и жестом пригласил следовать за ним.

– Чай вскипел. Вам с молоком? – спросил он по-русски. Кажется, без акцента.

Максиму не нравилось происходившее. Едва ли по их лицам можно было понять так уж много. Джерри, скорее всего, подслушал разговор. Впрочем, они с Аней говорили так тихо, что едва слышали друг друга, к тому же ветер рассеивал их слова. Значит, Джерри уловил какие-то обрывки. Оставалось надеяться, что он ничего не заподозрил.

– С молоком, – уверенно сказала Аня.

Она была права. Для начала следовало отогреться. В конце концов, Джерри никто не мешал скрыть свои познания в русском языке, как это сделал Салли. Так что, несмотря на глупую игру с листками, монах пока не дал повода усомниться в искренности своего гостеприимства.

Комната была обставлена просто, почти бедно. Неоштукатуренные стены выкрашены в бежевый цвет. Бетонный пол местами покрыт кусками старого, имитировавшего плитку линолеума. По трём углам стояли двухуровневые нары с щуплыми матрасами. Из шести постелей застелена и заправлена была лишь одна.

– Тепло, – довольная, сказала Аня и по приглашению монаха села на пустовавший матрас, поближе к масляному радиатору. Максим присоединился к ней. Чувствовал, как оживает тело, как успокаивается дрожь в ногах, однако не позволял себе расслабиться. Пока Джерри возился с чайником, настойчиво осматривал его жилище.

Окно было завешено синим махровым полотенцем. Под окном стоял низкий холодильник, служивший одновременно обеденным столом, а в единственном свободном углу, возле входной двери, получился кухонный закуток с конфорочной плитой и громоздким металлическим чайником. От нар, на которых сидели Аня с Максимом, кухоньку отделял лист фанеры. На самих нарах вперемешку лежали разноцветные свёртки одежды. Ничего подозрительного Максим не подметил и с благодарностью принял чашку горячего чая.

Они будто оказались в герметичном отсеке подводной лодки. Утонули в глубоком облаке на высоте двух тысяч двухсот сорока трёх метров над уровнем моря. Готовились умереть. Но оказались спасены странным монахом, который теперь сидел на первом ярусе противоположных нар и с неизменной улыбкой под мясистым носом следил за тем, как они пьют чай. Аня поддерживала горячую кружку гипсом и, кажется, жалела, что не может обхватить её двумя ладонями.

Вместе с теплом пришла сонливость. Максим не отказался бы сейчас вздремнуть, однако заставлял себя вновь и вновь обдумывать своё положение. Аня тем временем развлекала монаха разговорами. Тот с радостью отвечал на её вопросы и даже попутно сделал несколько новых записей в блокноте – опять вырвал из него соответствующие листки, сложил их, однако не торопился отдавать, ждал подходящего мгновения. Непонятная глупая игра.

Оказалось, что Джерри родился в небольшом бурятском посёлке в тридцати километрах от Иволгинского дацана, долгое время учился в Индии, а теперь десятый год служил здесь одним из смотрителей.

«Девять лет, – отметил про себя Максим. – Значит, стал смотрителем в две тысячи девятом году. Когда я в последний раз видел отца. Когда он подарил мне глобус, а маме – картину Берга. И что это значит?» В раздражении сдавил пустую чашку. «Это значит, что ты сходишь с ума». Пустые подозрения отвлекали, не позволяли сосредоточиться на главной задаче.

– Ещё чаю? – Джерри услужливо забрал чашки.

– Простите, – улыбнулась Аня, – это ваше настоящее имя? Если вы родились…

Монах не дал ей договорить. Протянул листок из блокнота. На сей раз без задора, а так, будто подобные записки были естественным, чуть ли не самым распространённым способом общаться.

«Меня зовут Доржо. Но друзья называют Джерри». Аня толкнула Максима в бок и показала ему эти строки. Максим раздражённо дёрнул плечами. Сейчас ему было не до игр.

Они поднялись к стопе бога. Что дальше? Найти конкретную плиту невозможно. Они там все одинаковые. Формой и размерами отличались лишь те, что лежали по углам площадки и у подножия святилища. Фотография была недостаточно чёткой, чтобы выявить крохотные отличия. Да и что это дало бы?

– Поймёт истинный паломник, – настойчиво прошептал Максим, тщась разгадать последнюю подсказку Шустова-старшего.

После второй чашки чая тяжесть в глазах стала невыносимой. Они пропитались горячим паром. Приходилось насилу удерживать их открытыми. От тепла комнаты Максима окончательно разморило. Аню тоже клонило в сон – вопросы она задавала без прежнего задора, сквозь давящую зевоту. И только монах оставался бодрым, улыбчивым. Неудивительно. Он-то этой ночью нигде не бродил. Спал себе спокойно. И даже не подозревал, что на рассвете у него появятся гости. Или подозревал?

– Тут столько домов, – задумчиво протянула Аня. – А вы…

Джерри вновь опередил её. Игриво бросил ей сложенный листок.

«Сейчас я один. Да, бывает одиноко».

– Но здесь не всегда так спокойно, – продолжил он собственные слова в записке. – Иногда собирается много людей. Много! – Джерри со смешком хлопнул себя по колену.

– В паломнический сезон?

– Не только. Иногда здесь живут монахи. Иногда живут миряне.

– Миряне?

– Да. – Джерри вновь полез в привязанный к запястью мешочек. На сей раз вынул из него короткие зелёные чётки. Перекинул их через безымянный палец правой руки и стал неспешно перебирать большим пальцем. – Когда у вас появляется машина, вы счастливы, а потом она начинает барахлить, приходится платить за бензин, менять подвеску, стоять в пробках и платить штрафы, так?

Аня с вялой растерянностью посмотрела на Максима и с трудом произнесла:

– Так.

– Когда вы женитесь или выходите замуж, вы счастливы, а потом начинаются болезни, усталость от однообразного быта и недопонимание, так?

– Не знаю… Наверное.

Джерри хохотнул и задорно продолжил:

– Счастье не конечно. За ним часто следуют омрачения. Главное, не стоять на месте. Постоянно думать, говорить и развлекать себя новостями, переживаниями. Люди не готовы к спокойной радости. И стремятся к маленьким проблемам, к организованному и подконтрольному дефициту счастья. Он позволяет им выживать. Мало просто быть счастливыми. Когда люди сытые и здоровые, когда ещё остаётся много времени, они не знают, чем себя занять. И начинают играть в маленькие игры: искусство, карьера, любовь. А если не получается играть, впадают в депрессию. Потому что омрачения остались, а получить новую радость не удаётся. И тогда люди приходят сюда. Помогают следить за святыней. Находят удовлетворение в простом труде и в непритязательности.

– И это тоже игра? – спросила Аня.

– Да! – Джерри опять хохотнул. – Так что здесь бывает людно. Но сейчас я один.

– И вы живёте всегда здесь?

– Нет. Я живу в Канди. А здесь бываю четыре месяца в году. Так что вам повезло.

– Повезло? – не понял Максим.

– Есть кому напоить вас чаем.

– А другие монахи нас не напоили бы?

– Ну почему же? Тогда вам повезло бы встретить кого-то из них. А сейчас повезло встретить меня.

Едва договорив последние слова, монах вновь грохнул своё громкое «хах» и сопроводил его долгим смехом.

Максим встал с матраса. Почувствовал, что иначе не выдержит. Невыносимая усталость сковала движения. Тело стало податливой, разгорячённой резиной.

– А как монах из Бурятии… – Аня облокотилась на узенькую лестницу нар, говорила медленно, с трудом одолевая зыбкую сонливость, – оказался тут, на пике Адама, на Шри-Ланке, ведь…

Джерри вновь ответил запиской. Максим не стал в неё заглядывать. С такой силой сжал кулаки, что хрустнули костяшки сразу нескольких пальцев. Упрямо возвращал себя к мыслям об отцовской фотографии. Запрещал себе садиться, не хотел слушать пустой разговор Ани и Джерри.

– А вы помните свои предыдущие рождения? – Аня теперь наугад озвучивала самые нелепые из вопросов. Старалась поддержать разговор. Не дождавшись ответа, тут же добавила: – Кажется, немножко устала…

– Ложись, – заботливо предложил монах. – Вздремни, сразу полегчает.

– Спасибо. – Аня тут же опустилась на матрас. Подтянула себе под голову один из свёртков одежды. – Я спать не буду, только полежу немножко.

Две чашки крепкого чая должны были взбодрить, а подействовали как успокоительное. Возможно, Джерри добавил каких-то трав. У чая в самом деле был странный привкус. Не надо было его пить. Максим цеплялся за собственное раздражение. Оно придавало ему силы. Не сдержавшись, напрямую спросил:

– Вы действительно во всё это верите? – Вопрос прозвучал как вызов. – В переселение душ и в карму, которая определяет, переродишься ты прорабом или баобабом?

– Буддизм не говорит о переселении душ, – мягко ответил монах. Помедлил, будто оценивая, стоит ли пускаться в серьёзные объяснения, и в конце концов сказал: – Реинкарнация – это идея о непрерывности сознания, которое со временем лишь меняет физическую оболочку. Никаких душ, перелетающих из одного тела в другое. Что же до кармы… Карма означает, что наши действия неизбежно приводят к ощутимому результату, если не в этой, то в одной из последующих жизней. Будда говорил: «Как ни мала искра, она может дотла сжечь стог сена размером с гору. Даже мельчайшие капли воды в конце концов наполняют огромный сосуд». Так и наши действия, даже самые малые, в конечном счёте способны привести к великим, благим или негативным, последствиям и в том числе предопределить наше следующее перерождение.

– Ну хорошо, и вы действительно верите, что после смерти ваше сознание… обретёт другую физическую оболочку?

Джерри продолжал улыбаться и неспешно перебирать чётки. Чуть погодя ответил:

– Был такой француз. Писатель Стендаль. Слышал?

Максим кивнул.

– Его дедушка как-то спросил одного аббата, почему тот обучает ребёнка, то есть Стендаля, небесной системе Птолемея, если и сам понимает, что она ошибочна. Знаешь, что ему ответил аббат?

– Нет.

– «Да, его система ошибочна. Однако она всё объясняет и к тому же одобрена церковью».

– И… что это значит? – удивился Максим. Не ожидал услышать подобный ответ.

Джерри ответил не сразу. Его улыбка впервые ослабла, стала более осмысленной. Он теперь быстрее перебирал бусины чёток.

Взглянув на Аню, Максим увидел, что она спит, чуть подрагивает во сне, а в остальном выглядит безмятежно. Хотел разбудить её, но сдержался.

– В Америке, в маленьком провинциальном городке, как-то жил один профессор, – вновь заговорил Джерри. – Он был честным, трудолюбивым человеком. А каждое воскресенье отправлялся в казино. И там проигрывался. Понемножку. Его, в общем-то, никто не попрекал, даже жена. Потому что в том городке многие ходили играть. И многие проигрывались. И тоже понемножку. Однажды к нему приехал погостить кузен. Они давно не виделись, но были в хороших отношениях, и когда кузен узнал о воскресном увлечении профессора, очень удивился. Сказал ему: «Послушай. Ты образованный человек. У тебя замечательная семья. Зачем ты ходишь в казино? Зачем отдаёшь этим мошенникам свои честно заработанные деньги?» И профессор ему ответил: «Это единственная игра в городе».

Джерри ненадолго замолчал, должно быть, ожидая какой-то реакции от Максима. Но Максим не знал, как тут реагировать. В конце концов спросил:

– Так всё это для вас игра? За ней сюда приходят и паломники, и те люди, о которых вы говорили, которым не хватает в жизни какого-то разнообразия?

– Нет. Это не просто игра. Это единственная игра в городе.

– Не вижу разницы.

– Напрасно. – Монах широко улыбнулся.

– Хорошо. Но… ведь со временем могут появиться и другие игры. И помимо казино в вашем городке откроют… что-то ещё, – Максим из-за усталости не сумел на ходу подобрать пример. – И что тогда?

– Тогда моя жизнь изменится.

– Получается, вы сомневаетесь в своей религии?

– Конечно! – воскликнул Джерри, чем окончательно запутал Максима. – А разве можно иначе? Буддизм учит сомневаться во всём, а в своём учении – в первую очередь. Ничто не принимай на слово. Подвергни свою веру самым суровым испытаниям, иначе она не будет подлинной.

– И вы её подвергли?

– Конечно! И увидел, что закон кармы – закон причины и следствия – прекрасен в своей логичности и законченности. Поэтому я здесь.

– Почему?

– Потому что в этом есть смысл. Разве не так?

Максим дёрнул головой. Понял, что больше не выдержит ни минуты. Сонливость, ненадолго ослабленная удивлением, вернулась ещё более тяжёлой.

– А в какую игру играешь ты?

– Мне нужно выйти, – только и успел прошептать Максим, прежде чем рвануть к двери. Распахнул её, выскочил на бетонную дорожку и с жадностью вдохнул прохладу горного облака. Только сейчас, оказавшись за порогом, осознал, до чего жарко и душно в комнате монаха. Неудивительно, что их с Аней разморило.

Мысли постепенно приходили в порядок. Максим прикрыл глаза. Прислушался к оживавшему телу. Дышал глубоко, размеренно. Ещё час назад не мог бы представить, что так обрадуется возвращению в горные холод и сырость.

– Восемь часов. – Джерри вышел вслед за Максимом. – Пора идти.

– Что?

– Не хочешь мне помочь?

– Я…

Не дожидаясь ответа, монах протянул Максиму записку – последнюю из тех, что он написал в начале их разговора.

«Истинный паломник должен побывать в святилище».

Максим судорожно сжал листок в кулаке. Джерри в точности воспроизвёл Анины слова. И отчасти процитировал подсказку Шустова-старшего. Разом нахлынули прежние подозрения. Неужели монах умудрился подслушать их разговор? Или это было простое совпадение? В конце концов, монах не написал ничего исключительного.

– Я не паломник.

– Охотно верю. – Джерри, улыбнувшись, хотел положить руку ему на плечо, но Максим отстранился. Пожалуй, слишком резко. – И всё же ты совершил паломничество к нашей святыне. – Монах не отреагировал на его поведение. – Я только предлагаю закончить начатое.

Максим помедлил. Рассудил, что в таком предложении нет ничего пугающего. Всего лишь древний утренний обряд. К тому же монах предлагал войти в святилище, а Максим и сам хотел туда попасть. Надеялся подметить там хоть какое-то указание на то, что делать дальше. Возможно, именно этого добивался отец в своей подсказке.

– Хорошо, – сказал Максим и постарался изобразить улыбку.

– Жди здесь.

Джерри зашёл с улицы в соседнюю комнату. Закрыл дверь не до конца, и Максим разглядел внутри развешенные по стенам картины-тханки́, небольшой алтарь в углу – с божествами, фотографиями учителей и зажжёнными благовониями. Думал, что монах переоденется, однако тот вскоре вышел в неизменных шафрановых одеждах и только прихватил пиалу с ярко-жёлтыми бутонами орхидеи. К святилищу Джерри отправился босиком. Казалось невероятным, что он может разгуливать по ледяному бетону без обуви.

Облака, захватившие пик Адама, теперь клубились совсем светлые, молочно-наливные, однако оставались непроницаемыми. За ними не было видно ни соседних вершин, ни джунглей у подножия гор, ни ближайших к монастырю деревьев. Не удавалось даже приблизительно определить положение солнца.

Максим уверенно шёл вслед за Джерри, и чем дольше смотрел на его выглядывавшие из-под саронга голые пятки, тем сильнее начинал зябнуть сам. Ветер выхлестнул из него последнее тепло. Мокрый свитер был слабой защитой. Вернулась утомительная дрожь, а потом монах остановился у калитки, которую Максим успел тайком миновать на рассвете, и сказал, что перед святилищем нужно разуться.

– Истинный паломник заходит без обуви.

– Истинный паломник… – устало прошептал Максим.

Понял, что должен уступить. Если уж играть в эти игры, то следовать всем правилам. Наскоро сбросил кроссовки. Снял носки. И почувствовал, как врастает голыми стопами в щербатый гранит.

Максим сейчас должен был проходить летнюю практику в зеленоградской газете: отчитываться в душной каморке редактора, обзванивать очередных экспертов и вымаливать у них заурядный комментарий к ещё более заурядной новости. Вместо этого он брёл босиком по гранитным плитам после ночного восхождения в горы, после суток, проведённых без сна, после погони по индийским кварталам и пыток в подвале заброшенного дома… Всё это было до того нелепо и смешно, что Максим на время позабыл о холоде. Просто шаг в шаг продвигался за монахом. Следил за его движениями. С усмешкой представлял, как будет вместе с ним возносить молитвы; отчего-то решил, что сделает это искренне, без издёвок и… Максима ошпарило. Всего лишь краткое мгновение – и он всё понял.

Отрешённо следил, как Джерри ведёт его наверх по мокрым ступеням, как возится с замком на двери в святилище. С едва различимым разочарованием увидел, что святилище представляет собой железобетонную сквозную комнату с нелепыми жёлтыми и зелёными лампочками на стене. Вдоль стен высились гранитные тумбы. За одной из них прятался священный след – Шрипада. Вот только Максим его не увидел. Отпечаток от стопы бога Шивы или просветлённого Будды давным-давно укрыли толстым стальным щитом. Выяснилось, что и сам Джерри видел отпечаток лишь один раз, а теперь довольствовался слепой близостью к нему. Однако всё это уже не имело значения. Максим разгадал подсказку отца.

Его слова «поймёт истинный паломник, когда поднимется к стопе бога» сейчас казались предельно конкретными. Оставалось подождать, когда закончится церемония, чтобы убедиться в этом. А церемония меж тем затягивалась, становилась утомительной. Джерри положил руки на гранитную тумбу – от ладоней до локтей – и припал лбом к ледяному камню. Бормотал мантры. Изредка отвлекался, и по его знаку Максим выкладывал орхидеи к стальному щиту. Затем монах возвращался к мантрам, которые становились то напевными, то рваными.

Ноги немели. Через обнажённые, заледеневшие стопы Максим впитывал вековое омертвение горы. Пятками подмял штанины джинсов, но облегчения это не принесло. А Джерри, прогнувшись с почтением и вознося молитвы, стоял так непринуждённо, будто под ногами у него лежал тёплый песок.

Завершив подношения последним бутоном, Максим спустился вслед за Джерри на гранитные плиты перед святилищем. С изматывающей покорностью проследовал за ним до калитки, попутно подтвердив своё открытие. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть, и тайна Шустова-старшего окажется в его руках.

Натянул влажные носки и кроссовки. Заторопился назад, в тепло монашеской каморки. Опередил Джерри. Догадывался, что тот первым делом занесёт пиалу в соседнюю комнату, и хотел этим воспользоваться.

Разбудить Аню оказалось непросто. Не было времени церемониться. Пришлось тряхнуть её за плечо.

– Нужна помощь.

Максим помог Ане привстать, а затем сесть на матрасе. По её глазам было видно, что она насилу продирается сквозь сон.

– Отвлеки Джерри. Сделай так, чтобы он сидел тут и никуда не выходил. Понятно?

– Я… – Аня потянулась ладонями к лицу. Забыв про гипс, задела им щёку. Усмехнувшись, отчасти пришла в себя. Максиму этого было мало. Он подхватил Аню за здоровую руку и вывел наружу. Заставил вдохнуть влажный воздух. Знал, что ветер и промозглость бодрят лучше любых слов. В самое ухо повторил свою просьбу.

Когда Джерри вернулся в комнату, Аня уже возилась на кухоньке – пыталась разобраться, как включить плиту. Сказала, что хочет подогреть воду для чая. Монах добродушно стал ей помогать. Максим всё это слышал из-за закрытой двери. Понимал, что в его распоряжении минут десять-пятнадцать. Более длительное отсутствие вызовет подозрения. Убедился, что у Ани с Джерри завязался разговор, и припустил вперёд – к святилищу, из которого недавно вернулся.

Вошёл в калитку. Вновь разулся. Спрятал носки и кроссовки в рюкзак. Уже не испугался тяжёлого холода в ногах. Отправился прямым коротким путём к лестнице святилища. Именно так его вёл Джерри. Именно так здесь шли тысячи других верующих. На это и рассчитывал отец. И если пройти в обуви, ничего не заметишь. Нужно ступать на плиты босыми ногами и почувствовать, что одна из них приподнята над остальными. Приподнята на крохотные миллиметры. Разницу, которую заметит лишь обнажённая стопа истинного паломника.

Максим замер. Вот она!

В третий раз почувствовал выступавшие края одной из плит. Наклонился, чтобы пальцами ощупать швы. Затем достал фотографию. Дважды сменил положение своих стоп, прежде чем в точности воспроизвёл изображённое на снимке. Именно так, именно здесь стоял отец. Теперь отпечатки их ног полностью совпали. И эта мысль парализовала. Максима бил озноб, подгонял страх. И всё же он не мог пошевелиться. Вновь и вновь переводил взгляд с беспалой стопы Шустова-старшего на свою. А потом пришла грусть, в причинах которой уже не было сил разбираться.

Максим торопливо натянул носки и кроссовки. Игра была закончена. Оставалось сделать последний шаг.

Достал из рюкзака нож Сальникова. Провёл им по швам. Убедился, что в них вместо цементной затирки – обычная грязь. Вычистил её. Затем попытался подцепить плиту. Она чуть подалась, однако Максим боялся сломать кончик лезвия и не торопился. Вновь достал фотографию. Ещё раз сверился с ней и вставил нож ровно в то место на шве, где отец сфотографировал свою беспалую ногу. Теперь лезвие прошло глубже.

Максим осторожно навалился на ручку. Плита нехотя приподнялась. Ещё немножко – и он подцепил её онемевшими от холода пальцами. В надрывном, отчаянном усилии потянул плиту вверх и сумел поставить её стоймя, едва не опрокинув.

Увидел волнистое полотно сухого бетона и квадратный тайник по центру – сантиметров двадцать в глубину и сорок в ширину. Значит, Максим не ошибся. Разгадал значение «Города Солнца» с его Тапробаной, значение фотографии со странной надписью на обороте. Добился своего. Проделал бесконечно долгий путь от ярославских берегов Волги до горной вершины на Шри-Ланке. И всё – ради этого тайника. Вот только он пустовал. В нём ничего не было. А на дне тайника красовался выведенный по бетону узор. Уже знакомый символ. Человекоподобная фигура с распростёртыми руками и полукружием взошедшего солнца над головой. Символ из таинственного города, изображённого Александром Бергом на внутреннем слое «Особняка».

Максим, ошеломлённый, стоял на месте. Не было мыслей. Только гул ветра в ушах. И тайник, выпотрошенный, наверное, много лет назад. Какие-нибудь паломники могли невольно нащупать неровность плиты. Или монахи. Или монах. Джерри.

Максим в отчаянии ударил кулаком по вздыбленной плите. Не почувствовал боли. А потом поднял взгляд и увидел, что Джерри стоит возле калитки. Наблюдает за ним. Всё такой же блаженный, едва закутанный в шафрановую кашаю, босой.

Максим выпустил плиту, и она, покачнувшись, завалилась навзничь.

Громкий каменный хлопок отрезвил.

– Аня, – прошептал Максим.

Она бы так просто не отпустила монаха. Сделала бы всё, чтобы задержать его в комнате: задавала бы вопросы, льстила, шутила, смеялась, наконец, упала бы в обморок, а увидев, что Джерри выходит наружу, выскочила бы вместе с ним и сумела бы как-то предупредить Максима об опасности. И всё же Джерри стоял один. Ани поблизости не было.