Максим и не думал встретить отца. В последние дни обошёл Ауровиль внутри Зелёного пояса и за его границами, без утайки называл имя Шустова местным жителям, разве что объявление не вывесил на информационном стенде. Так что нет, на встречу с отцом Максим уже не рассчитывал, однако надеялся найти в его доме прямое и недвусмысленное объяснение всему, что происходило с Шустовым-старшим с того дня, как он оставил семью.

В синей папке лежали счета за электричество, воду, уборку, список садовых и ремонтных работ, которые проводил отец. Ничего важного, кроме точного указания, где находится дом. И Максим не удержался – отправился на его поиски ночью, едва вернувшись из офиса Салли.

Ничего не сказав Шмелёвым, он вновь одолел весь путь до Гостевого центра и оттуда прошёл ещё полкилометра до Тибетского павильона, возле которого и располагался участок 27D3. Местá там оказались запущенные и во многом напомнили уже виденные на окраине Ауровиля пейзажи. Изредка попадались подсвеченные ночниками хостелы, но чаще Максим замечал немые остовы недостроенных и покрытых ползучей растительностью домов. На крыше одного из таких уродцев выросло настоящее дерево с тяжёлой кроной.

Распугивая мелкую живность и не беспокоясь о возможной встрече с действительно опасными животными, Максим ломился через кусты, выходил на утонувшие в темноте дорожки, обходил свалы прогнивших колод и каркасы аляповатых сооружений – не то памятников, не то очередных архитектурных экспериментов. Дом он так и не нашёл. В какой-то момент усомнился в его существовании. Решил, что тот давно обветшал, а сейчас затерялся среди других преданных запустению строений. Но это не остановило Максима. Он бродил по округе, пока наконец не вышел к Павильону единства и, усталый, не признал поражение. Пришлось ни с чем вернуться к себе.

Утром его разбудили Шмелёвы. Узнав о тщетных ночных поисках, Дима предложил обратиться к Зои. Поразмыслив, Максим отказался от этой идеи, а перед выходом на улицу спросил Аню:

– Кстати, что там с браслетом Зои?

– Браслетом?

– Ну да. И с горчичным рюкзаком.

– Ах, это… – Аня повеселела. – Это из «Сумерек». Браслет Ренесми. Подарок от запечатлённого с ней Джейкоба.

– О господи, – Дима закатил глаза. – Как можно смотреть эту чушь?

– Сказал человек, который двадцать раз видел все фильмы «Гарри Поттера», – рассмеялась Аня.

– Не двадцать, а четырнадцать. И не все, а последние четыре.

– А ты, – Максим с интересом посмотрел на Аню, – поклонница «Сумерек»?

– Поклонница? Да нет, просто знаю. В Мадриде как-то делали практическое задание по дизайну из этой вселенной.

– А прозвучало так, что это чуть ли не твоя любимая сага.

– Ну… Искала точки соприкосновения, пока Дима пялился на её татуировку и уши.

– Эй! – возмутился Дима.

– Я так и подумал, – кивнул Максим и направился к двери.

Как ни странно, в компании Димы и Ани ему хватило одного часа, чтобы найти дом с именной табличкой отца. Даже не пришлось заходить в заросли и распугивать дремавших там летучих мышей. Достаточно было пройтись по круговой дорожке и пересечь расчищенную от растительности площадку с давно пересохшим фонтаном.

Дом оказался одноэтажный, из саманного кирпича и с четырёхскатной бордовой крышей, пожалуй, чересчур высокой для такого строения. Белёные, но пожелтевшие от времени стены местами поросли чёрным налётом грибка и были прорежены узкими окнами без ставен. Все окна, что типично для Ауровиля, покрывала решётка из тёмно-синих плашек.

Войти внутрь помогли Димины отмычки. Замóк сухо щёлкнул, и Дима торжественно отворил дверь. Первым запустил Максима.

– Странно, – Аня щёлкнула выключателем. – Электричество есть. Лампочки горят.

Максим стоял в нерешительности. Ждал, что увидит затянутые паутиной и плесенью помещения, изъеденную мышами мебель и что-нибудь вроде термитников по углам, однако дом отца внутри оказался чистым. За ним следили.

– Думаешь, тут кто-то живёт? – Дима теперь старался говорить тише.

– Вряд ли, – Максим показал на бамбуковую вешалку и обувницу. Они пустовали, как пустовал и весь дом.

Незамысловатая обстановка выдавала скорее непритязательность хозяина, чем его бедность. Максима в первую очередь привлёк кабинет с письменным столом, надстроенным рядами выдвижных ящичков. Впрочем, в кабинете и в других комнатах ничто не указывало на Шустова-старшего. Ни фотографий, ни сделанных от руки записей. Если бы не табличка на входной двери, Максим вовсе усомнился бы в том, что они пришли по адресу.

Стены по всему дому – белёные, шероховатые, с неглубокими вмятинами и совершенно пустые. Ни картин, ни зеркал. И только в кабинете висел индийский ковёр с пайетками и бисеринами по контуру пятнистого слона и его непропорционально большого хобота. Кроме того, здесь висел календарь за две тысячи десятый год с узнаваемым портретом Мирры Альфассы. И маска.

Маска Ямараджи. Правителя мира мёртвых. Великого судьи, знающего потаённые мотивы и тайные желания людей. Уж он-то разберётся с туристами, выкупавшими свободу голубей в Пудучерри. Максим, взволнованный, приблизился к стене. Надеялся, что Ямараджа вновь выручит его и сегодня он опять разглядит в глазах смерти нечто важное.

Не разглядел.

Маска лишь отдалённо напоминала Ямараджу из Клушино. Такая же рогатая бычья голова с тремя глазами и выпирающей пастью, однако на ней не было языков пламени, да и в целом её исполнили проще, раскрасили без особой бережности, в дешёвые броские цвета.

– Гипс, – прошептал Максим, сняв маску со стены и почувствовав, до чего она лёгкая.

Никаких скитал, замаскированных под ручку, никаких таинственных символов. Обыкновенная игрушка, которую можно купить за двести рупий на любом рынке.

– С электричеством я разобрался. – Дима вернулся с заднего двора и теперь заглянул в кабинет. – Там целая поляна солнечных батарей. Аккумуляторы, наверное, где-нибудь под землёй. Работают себе да работают. Хоть шесть, хоть десять лет.

– Это не объясняет, почему здесь так чисто. – Максим, повесив маску на место, провёл пальцем по пустовавшей тумбе и показал Диме тонкий, едва различимый налёт пыли.

– Ого! Ямараджа. – Дима заметил маску.

– Не в этот раз.

– Жаль.

– Это было бы слишком просто.

– Да я уж понял, Сергей Владимирович любил загадки посложнее.

Максим промолчал в ответ. Осмотрел письменный стол отца. Достал листы бумаги из бамбукового лотка. Пустые, без надписей. Что тут ещё… Каменная карандашница, тяжёлый степлер. Ничего интересного. Ближе к многоуровневому навершию стола лежал нож для конвертов. Чёрный, деревянный, с лоснившимся от шлифовки лезвием. Ручку венчала стилизованная голова с длинными, почти эльфийскими ушами. Неприятная находка. Максим в старших классах получил в подарок точно такой же нож. И мама, конечно, не упомянула, что он как-то связан с отцом. Почему она так поступила? Максим с горечью вздохнул. Начал неторопливо открывать один за другим ящики стола. Дима присоединился к нему, а чуть позже спросил:

– Кстати, о загадках. Может, расскажешь, что там с глобусом?

Максим прощупывал дно и створки очередного ящика. Не сразу понял вопрос. Когда понял, замер.

– А что с ним?

– Ну, девять названий. Все эти Алеутские острова, Иркутск, Убераба, всё такое.

– Очень смешно, – неуверенно промолвил Максим.

Не мог этого объяснить, но почувствовал, что сейчас нужно внимательно следить за своими словами. Гнал ненавистную подозрительность, однако не мог избавиться от неё. Захотелось сжаться в тесный колючий ком и никого к себе не подпускать. Построить стены, неприступную крепость.

– Нет, ну серьёзно, – настаивал Дима, не догадываясь, как сейчас пугает Максима.

Дима не умел так шутить. Не умел так разыгрывать друзей. И должен был понимать, насколько неуместны подобные шутки.

– Ну как? – В открытую дверь заглянула Аня.

Максим понял, что упускает важную, толком не осознанную возможность, однако воспользовался своей растерянностью и, чтобы разом избавиться от соблазна подозрений, сказал Диме:

– Только не говори, что сложил из них «Ауровиль» раньше меня. Не поверю.

Сказал и возненавидел себя за это.

– Да уж, – неловко, фальшиво усмехнулся Дима, чем только усилил терзания Максима.

Аня, так и не дождавшись ответа, зашла в комнату.

Максим до гула в ушах стиснул челюсти. Не забыл, как в Москве обвинял отчима в предательстве, как едва не подрался с ним в хостеле, как устроил глупую сцену с Димой, ещё не зная, что тот ходит к психиатру и вынужден втайне бороться с переживаниями после прошлогодней аварии, как попутно уязвил Аню, предположив, что она неспроста вернулась из Испании в те дни, когда «Старый век» опубликовал каталог предаукционной выставки. Максим, ослепнув от страха, бросался с обвинениями на несчастного Абрамцева, на Погосяна, да что там, он даже Елену Яковлевну, хранителя живописи из Русского музея, считал подозрительной. Вернуться к таким мыслям – безумие и паранойя, ничего больше. Косо смотреть на Диму из-за глупой шутки, простого недопонимания сейчас означало признать собственную слабость. Так можно было окончательно запутаться и сойти с ума. С отцом наверняка случилось нечто подобное – обезумев под гнётом болезненной фантазии, он сгинул в лабиринте загадок, шифров, потерянных городов и цивилизаций.

– У меня кое-что есть, – заявила Аня, и её звонкий голос выдернул Максима из размышлений.

– Что там? – Дима заторопился к сестре, но вскоре с разочарованием покривился: – Посуда?

– Не просто посуда! – Аня показала зелёный заварочный чайничек с затейливой крышкой. – На кухне всё стоит простое, минималистичное, а тут, смотри, узоры, и всё такое зелёное, глянцевое.

– Очень интересно, – Дима поскучнел, – расскажешь, когда у меня будет бессонница, хорошо?

– Подожди. Сейчас увидишь.

– Что?

Аня встала так, чтобы всем было хорошо видно, что она делает. Достала из кармана керамическую пиалу. Подняла над ней чайничек. До половины наполнила пиалу прозрачной водой. С игривым довольством посмотрела на Максима. Повторно наклонила чайничек – из него опять полилась вода, но теперь она, к изумлению Максима, была фиолетовой.

– Ого, – Дима весь подался вперёд. – Это как?

– Тут дырочка на ручке, – показала Аня.

– А внутри две ёмкости! – вскрикнул Дима и поторопился отнять чайничек у сестры. – Обожаю такие штуки! Значит, зажимаешь дырку, и вода вытекает из одной ёмкости, отпускаешь – из другой?

– Ну да! – Аня ликовала, видя, с каким восторгом брат пускает из носика на лакированную поверхность старых половых досок то прозрачную, то цветную струю. – Только не знаю, почему так происходит.

– Избыточное давление, – объяснил Дима. – Пока отверстие закрыто, давление в ёмкости выравнивается, и жидкость из неё не вытекает. А когда его открываешь, появляется избыточное давление, и вода сразу вытекает. Кстати, почему она фиолетовая?

– Я добавила марганцовки. Для наглядности.

– Господи, у тебя с собой марганцовка?

– Нашла на кухне, в аптечке.

Максим и сам увлёкся китайской, если судить по оформлению, игрушкой. Довелось ли отцу использовать её по назначению? Максим представил, как заливает в одну ёмкость обыкновенный чай, а в другую – яд или снотворное. Хотел уже сам поискать на кухне что-нибудь не менее любопытное, а потом окаменел от внезапно вспыхнувшей злости.

– Хватит! Мы сюда не для этого пришли.

Аня выхватила чайничек из Диминых рук. Должно быть, решила, что Максим в запальчивости разобьёт его. А что, неплохая мысль!

Максим, не говоря ни слова, вернулся к отцовскому столу. Принялся с раздражением выдёргивать очередные ящики. Потом успокоился и продолжил осматривать их бережно, со всем вниманием.

Дима и Аня присоединились к нему. Втроём они осмотрели стол целиком, даже нащупали в нём потайную дверку, за которой, впрочем, не оказалось ничего, кроме проржавевших скрепок. В итоге единственной добычей стала прозрачная папка, в которой лежало не меньше двадцати карандашных рисунков – точных, выверенных, будто сделанных не от руки, а распечатанных на принтере. Подборка всевозможных гербов и щитов с фамильными вензелями. Ничего ценного.

Максим не сомневался, что здесь ещё в десятом году побывали люди Скоробогатова, давно вынесли всё важное – по меньшей мере из того, что лежало на виду. Сохраниться могло только скрытое от глаз. Шустов-старший, наверное, рассчитывал, что его сыну или жене не составит труда до этого добраться. Но мамы здесь не было, а Максим в отчаянии признавался себе, что пока не видит никаких намёков на тайник.

– Интересно, почему вчера, ну… когда мы выкрали синюю папку, – Аня подошла к брату посмотреть на рисунки, – почему тот индиец так себя повёл?

– Баникантха?

– Да.

– Сейчас это неважно, – Максим, обессилев, сел на отцовский стул.

Чёрная кожа, бронзовые фигурные гвозди. Удобный стул с высокой спинкой и валиком для головы. Слишком удобный. Максим пересел на пол, прислонился спиной к боковине стола и подтянул к груди колени.

– Странный он до чёртиков, – заметил Дима, – этот ваш Баникантха. Вот что. Может, он вообще был не в себе и не понимал, что видит. Думал, это дýхи цветов гуляют по Ауровилю.

Аня с сомнением пожала плечами.

О том, что в офисе обнаружились книги на русском языке, Шмелёвы не вспоминали. Значит, решили, что это ничего не значит, и, вероятно, были правы.

– Постой, этот я знаю. – Дима показал один из рисунков.

– Да, – кивнул Максим. – Герб Олсуфьевых.

Они прочитали о нём в письмах краеведа, когда взломали мамину почту. Лев с торчащим хвостом, пламенной гривой и зажатым в лапах колесом. Оттиск такого герба был на раме «Особняка».

– Это не всё, – Дима с сомнением посмотрел на следующий рисунок.

– Что там?

– Товарный ярлык Большой ярославской мануфактуры.

– Что?.. С чего ты взял? – Максим встал, чтобы посмотреть на листок. Увидел медведя с секирой и какие-то не то пушки, не то опрокинутые столбы.

– Видишь «З», – Дима показал пальцем.

– И что?

– Это «Затрапезный».

– Тот самый? – удивилась Аня.

– Тот самый. Алексей Иванович Затрапезный, владелец особняка на Пречистенке, который заказал картину Бергу, а затем продал её Голицыну.

– Причём сделал это после того, как уехал в Южную Америку, а может, и после того, как умер, – добавил Максим. – Так откуда ты знаешь, что это его знак?

– Кое-что накопал в Исторической библиотеке. Не только же твоему краеведу там ошиваться. И кстати, он был прав, Затрапезный – тот ещё фрукт.

Максим вспомнил, как отреагировала на эту фамилию Кристина, которую они считали дочерью Абрамцева. Тогда не придал её интересу значения. А стоило бы. Судя по всему, Затрапезный и его история были важны как для отца, так и для Скоробогатова.

– А вот это уже весело, – Аня выхватила последний листок из папки.

– Что это? – спросил Дима. – Похоже на очередной герб Олсуфьевых. Только тут лев под короной…

– Это не корона, это рука. Подожди, нужно проверить.

Аня достала айфон из кармана своего шельвара. Было непривычно видеть её в таком наряде. Он сделал Аню загадочной и свободной, Максим не мог точнее выразить своё впечатление. В индийском платье она казалась ему куда более привлекательной, чем в её обычной, чересчур выверенной и всегда нарочито ухоженной одежде.

– Вот! – Аня показала на экране герб, в точности повторявший рисунок из папки. – Это герб Калленов.

– Чей герб? – не понял Дима.

– Калленов. Клана вампиров-вегетарианцев.

– Что… Какие вампиры, какие вегетарианцы?

– Это из «Сумерек». Как и браслет Зои.

Шмелёвы выжидательно посмотрели на Максима. Максим пожал плечами. Совпадение ему не понравилось. Зои… Нужно было позвать её с собой. И внимательно следить за тем, как она реагирует на происходящее.

– Что теперь? – спросил Дима.

– Ищем дальше, – промолвил Максим.

Они провели в доме весь день с перерывом на обед. К счастью, Аня захватила с собой две баночки кёрда и связку бананов – коротких, толстых, по вкусу похожих на щавель. Дима перекусом остался недоволен, заявил о неизбежной голодной смерти и под конец больше ворчал, чем помогал в поисках.

После обеда Максим с немой одержимостью простукивал стены, половые доски, двигал мебель, обследовал оконные рамы, даже осмотрел солнечные батареи на заднем дворе. Отказывался верить, что синяя папка из офиса Салли привела их в очередной тупик. Лишь за час до заката прислушался к Ане, согласился отложить поиски до следующего дня.

Шмелёвы отчаялись найти что-либо в заброшенном доме Шустова-старшего, однако не перечили Максиму, когда он разбудил их на заре. Покорно отправились завтракать в столовую, где только начали выставлять готовые блюда, затем согласились пройтись по магазинам. На этот раз Максим подготовился к обыску: купил молоток, отвёртки, гвоздодёр и пассатижи. Не дал Диме оплатить эти покупки, более того, отдельно ото всех купил себе обеденный паёк – лапшу быстрого приготовления; от фруктов, овощей и риса, заготовленных Аней, отказался. Максим и без того задолжал Диме пятнадцать тысяч, которые занял перед отлётом в Индию, и сейчас старался на всём экономить – денег осталось немного.

К новым поискам Максим приступил с такой беспощадностью, что напугал Аню. Она попросила аккуратнее размахивать гвоздодёром и не обрушить весь дом, пока они внутри, затем ушла на кухню заниматься готовкой. Помощи от неё было немного. От Димы – ещё меньше. Он только суетился вокруг, мешал путаными советами и насмешками, которыми осы́пал Максима, заметив, как тот взялся выламывать тонкие полоски плинтуса.

Первое время Максим вёл себя сдержанно. Сорвав с тумбы крышку, осторожно ставил её к стене, старался не мусорить, а намусорив, сметал обломки в угол. По возможности обходился отвёрткой. Долго мучился с первым шкафом, намереваясь проверить его днище и возможные тайники за стенкой. Под конец сказались усталость и раздражение. Всякая бережливость пропала, и Максим уже не стеснялся опрокидывать мебель на пол, сбивать полки, вырывать их с чёрными корнями саморезов. После каждой неудачи заводился ещё больше, и в какой-то момент могло показаться, что он, отказавшись от поисков, предпочёл просто разгромить отцовский дом – не оставив в нём ничего, что могло пригодиться новым жильцам, а возможно, и самому отцу, если тот задумает сюда вернуться.

Аня несколько раз заглядывала в комнату, видела разгорячённого, вспотевшего Максима. Смотрела на него с тихой скорбью, однако не пыталась одёрнуть его или вновь призвать к осторожности. Когда же Максим, обессилев, сел в углу, Аня принесла ему тарелку с рисом и тушёными овощами – молча поставила её рядом и ушла.

Максим долго смотрел на тарелку, оглушённый пустотой своих мыслей. Затем, так и не притронувшись к рису, отправился на кухню. Заварил лапшу. Не говоря ни слова, сел за стол к Шмелёвым, а уже через десять минут с упрямым озлоблением опять взялся за гвоздодёр и молоток.

Добравшись до спальни, распорол матрас. Не обнаружил в нём ничего, кроме прослоек из латекса и кокосовых волокон. Принявшись за прикроватные тумбы, спросил себя, почему отец, если действительно любил маму, не сохранил тут ничего, что напоминало бы ему семью. От этих мыслей неожиданно пришёл к вопросу: есть ли хоть малейшая вероятность, что он, Максим, станет таким же, как отец? Столько раз слышал: «Вылитый Серёжа», «Говоришь как Сергей Владимирович», «Одеваешься как Серёжа», «Серёжа поступил бы так же», «Голос как у Сергея Владимировича в твоём возрасте». Это сводило с ума. Но что, если все они: мама, её знакомые, отчим, бывшие коллеги отца, – что, если они правы? Ведь Максим чувствовал, как его увлекает сама мысль о путешествиях и экспедициях, в которых побывал Шустов-старший. Даже этот проклятый чайничек с двойной ёмкостью вызвал у него едва подавляемый восторг. Как же так…

Простонав, Максим подскочил к стене, стал наносить один за другим удары молотком – легко и глубоко пробивал саманные кирпичи. Стиснул зубы, чтобы не закричать. Хотел раскрошить стену, разнести дом и похоронить под его обломками самого себя, а заодно и всех, кто оказался с ним рядом. Задохнувшись, отпрянул. Выронил молоток на пол. Наваждение сошло, оставив Максима надорванным, измождённым.

Он так и стоял, безучастно рассматривая изуродованную стену, а потом услышал, как его зовёт Дима. Откликнулся не сразу, но в конце концов вышел из спальни.

– Что? – Максим закашлялся. Пересохшее горло саднило. Хотелось пить.

– Ты видел этот нож? – Дима сидел за письменным столом в кабинете.

Аня, стоявшая возле окна, обеспокоенно посмотрела на Максима. Ему было неловко, что он вот так пренебрежительно отказался от риса с овощами, даже не поблагодарил Аню. Она старалась, хотела помочь. Впрочем, Максим предупреждал её, что будет питаться только за свой счёт.

– Нож? – Максим подошёл к Диме. – Да, видел. У меня был такой же.

– А я не мог вспомнить, где…

– Это всё?

– Что? Нет… Постой. Ты его брал в руки?

Максим склонился над столом. Осмотрев нож, передёрнул плечами.

– Попробуй, – настаивал Дима.

Максим нехотя протянул руку к ножу. Подцепил его пальцами. Но поднять не смог. Нож прилип к столешнице. Тогда Максим крепче сдавил рукоятку. Всё равно не смог оторвать её от стола.

– Весело, правда? – хмыкнул Дима.

– И что такого?

– Пока не знаю. Сижу вот, думаю.

– О чём?

– О том, почему вдруг нож приклеен к столу.

– С чего ты взял, что он приклеен? Просто присох.

– А ты посмотри. – Дима встал со стула.

Максим занял его место. Пригляделся. Под лезвием ножа в самом деле был клей. Прозрачный и, судя по всему, крепкий.

– Сергей Владимирович ничего просто так не делал. А тут вдруг намертво приклеил нож.

Максим поджал его ручку пальцами обеих рук, но всё равно не смог её сдвинуть.

– Нужен гвоздодёр, – заметил Дима. – Кажется, ты его хорошенько освоил.

– Принести?

– Думаешь, поможет? – Кажется, Дима не понял, шутит Максим или нет. – Опять же, ты сам говорил, твой папа не любил простых задачек. Вряд ли мы чего-то добьёмся, если просто отковыряем нож. Только всё испортим. Это как с глобусом, который мы поначалу хотели разбить.

– И что теперь?

– Это ты мне скажи. Ты у нас мастер разгадывать головоломки.

Максим упёрся локтями в стол. Застыл, тщетно разглядывая нож, его резное оголовье, гладкое лезвие, остроты которого едва хватило бы, чтобы разрезать сложенный лист бумаги.

– Ты не говорил, что тот нож у тебя в Клушино от Сергея Владимировича.

– Сам не знал.

– В любом случае, – заключил Дима, – это неспроста. Тут у нас единственная странность на весь дом, если не считать китайского чайничка. И, как выясняется, эта странность – нож, полная копия твоего собственного ножа. Его здесь нарочно приклеили, чтобы привлечь твоё внимание.

– Отец подарил нож маме. Как бы он догадался, что она передаст его мне?

– Не знаю… Но ведь это единственное, что тут напоминает тебе о доме, ведь так?

– Не совсем, – вмешалась Аня. – Тут есть кое-что ещё.

– Маска, – кивнул Максим. – С ней глухо. Я уже смотрел… – последние слова он растянул, а под конец вовсе замолк.

Когда Аня упомянула Ямараджу, Максим непроизвольно отвёл взгляд от африканского ножа, повернулся к маске. Сделав это, уловил какую-то странность. Столь незначительную, мимолётную, что не смог толком ухватиться за неё, и в то же время такую насущную, что инстинктивно насторожился.

Дима его опередил. Тоже повернулся к маске, затем резко вернул взгляд к ножу и вскрикнул:

– Это стрелка!

– Что? – не поняла Аня.

– Стрелка! Указатель! Ну конечно! Ха! А ты молодец, – Дима с видом полнейшего торжества посмотрел на Максима, – перевернул весь дом, а поискать на поверхности не догадался.

Дима говорил что-то ещё, но Максим его не слушал. Только успевал поворачивать голову, вновь и вновь проводя прямую линию от ножа к маске. Наконец убедился, что приклеенное, намертво зафиксированное в единственном положении лезвие указывало точно на Ямараджу. Не оставалось сомнений, что это подсказка, нарочно продуманная отцом.

– Но как? – растерянно пробормотал Максим.

Встал со стула. Переступив через обломки раскуроченной тумбы, подошёл к стене.

Сорвал маску. Вновь покрутил её в руках.

Убедился, что Шустов-старший не оставил на ней знаков, символов или очередных скитал. Простая маска. Приложил её к лицу. «В глазах смерти увидишь мою жизнь». Ничего. Пустые глазницы, через которые просматривалось окно и растущий за ним тамаринд.

Постучав по маске костяшками пальцев, Максим сказал:

– Гипсовая. Отец вполне мог спрятать что-нибудь внутри. Хочешь разломать её?

– Нет. – Дима подошёл к стене. – Не там ищешь. Самое главное ты упустил.

Максим не сразу сообразил, что именно привлекло внимание Димы. А на том месте, где только что висела маска, сразу под крохотным саморезом, за который она цеплялась, обнаружилась неровность – будто след от удара кулаком. Грушевидный, глубиной не больше двух сантиметров и явно оставленный нарочно, ещё до покраски. Края гладкие, закруглённые. И больше ничего, ни намёка на то, зачем это углубление сделано.

– Что это? – Теперь и Аня его разглядела.

– Только я прошу, – Дима придержал Максима за руку, – не начинай сразу ломать эту стену, хорошо? Вспомни, как было с глобусом, прибереги свой молоток…

– У меня есть идея получше.

Максим положил маску на пол. Вышел из кабинета. Сомнамбулически, спотыкаясь о разбросанные куски плинтуса и карниза, добрался до вешалки, на которой висел его рюкзак.

Схватил рюкзак и опрокинул вешалку. Та одной из перекладин ударила его по ноге. Отдалённая, будто чужая боль. Так же рассеянно он вернулся к Шмелёвым. Чувствуя, как тягучее волнение передавливает горло, тихо произнёс:

– Когда мир лишится оков, оковы станут ключом.

Первая часть письма, на расшифровку которого они отдали столько сил. Письма, которое Максим вскрыл именно деревянным африканским ножом, некогда принадлежавшим его отцу.

Остановился, не дойдя до стены. Смотрел на Диму. Ждал. Поклялся, что не сделает ни шагу, пока не увидит в его глазах прозрения. Будет стоять здесь, пока не умрёт от голода. Пока от старости не обрушится дом. Пока вся планета не сгорит в радиационном огне погибающего Солнца. И только слышал, как глухо в висках отдаётся его неожиданно спокойное сердцебиение.

Дима растерянно переглянулся с Аней. Ещё раз посмотрел на фигурное углубление в стене. Поднёс к нему руку, но так и не коснулся его. Поражённый догадкой, приоткрыл рот. Понял. Теперь он тоже понял.

Максим приблизился к Диме. Видел, как тот нервно облизывает растрескавшиеся губы, как пальцами мнёт ворот рубашки.

– Понятия не имею, как это работает. – Максим запустил руку в расстёгнутый рюкзак. – Но сейчас увидим. – Достал из него шлифованный камень с тремя перпендикулярными столбиками.

Подставка из-под глобуса. С выгравированной на боковине надписью «CIVITAS SOLIS». Грушеобразная. Контуром полностью повторявшая выемку в стене и, в чём Максим сейчас убедился, совпадавшая с ней по размеру.

Аня что-то сказала.

Максим не разобрал слов.

Только видел, как его рука подносит подставку давно разбитого, отправленного на помойку глобуса к углублению, прежде скрытому под маской.