Никогда еще дорога домой не казалась Анне такой долгой. Она видела и понимала: Северцев чувствует то же самое. Они то напряженно молчали, то начинали вдруг оживленно беседовать — ни о чем, но очень страстно. На пределе возможного. Главное заключалось не в словах, а в этих вот самых эмоциях, рвущихся наружу и не находящих правильного выхода.

Жгучее желание быть вместе — это не высказывалось и не обсуждалось. Никакая одежда и полуметровое расстояние между сиденьями не могли ослабить этот жар. Но к нему постоянно примешивалось другое. Робость. Неуверенность. Боязнь, что все получится не так, как они мечтают.

Она не могла поверить, что все это происходит наяву. Бросаться в первый нее день знакомства в постель? К незнакомому, в сущности, мужчине? Так мог поступить кто угодно, но только не благовоспитанная и рассудительная «госпожа Вяземская». Подобное поведение, считала Анна, пристало какой-нибудь простушке… Но она? Неужели она на такое способна?!

Тело само давало ответ — да, способна. Тело изнывало от сладостной тоски, которой пока никто не придумал названия, от тоски, мягко пульсировавшей где-то в сердце. А потом — внизу живота. И снова — в сердце. И снова…

Прошло еще несколько минут, и Вяземская перестала удивляться. Гораздо больше занимал вопрос: как она до сих пор ухитряется вести машину? Руки плясали на руле, и «Лансер» нервно рыскал из стороны в сторону. А она была вынуждена зачем-то щелкать «поворотниками», хотя пальцам хотелось сжимать вовсе не этот дурацкий рычажок, а совсем другое.

Она украдкой посмотрела на Александра, скользнула быстрым взглядом по его бедрам и тут же отвела глаза, притворившись, что не заметила явных признаков его возбуждения. Это их еще больше сблизило, сделало похожими на двух злоумышленников, участвующих в заговоре, и тайну (далее если она ее без труда раскусила) надо было хранить до конца.

Вяземская бросила машину перед подъездом и долго не могла попасть пальцем на кнопку брелока, чтобы поставить автомобиль на охрану.

Губы между тем, горячие, налившиеся кровью и оттого — непослушные, — произносили всякий вздор.

— Кофе я вам не предлагаю потому что у меня его нет можно конечно сходить тут недалеко магазин но до него долго идти…

Они почему-то боялись взяться за руки. Самой надежной и неразрывной связью служили взгляды, сцепившиеся и растворившиеся в блеске расширенных зрачков.

— Я и не хочу кофе потому что я его не люблю а если захочу то обязательно схожу ВЫ НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ!

Легко сказать. Она не могла не волноваться. Но при всем при том — это волнение было самым прекрасным, что с ней происходило за последние… Два? Три? Пять? Десять лет? Да какая разница?

Первым приехал пассажирский лифт — маленькая и тесная коробка. Анна и Александр стояли, прижавшись к металлическим отшлифованным стенам, по-прежнему боясь прикоснуться друг к другу.

Каждый видел другого на фоне своего отражения в блестящем металле и каждый старался впитать это отражение в себя: так человек, умирающий от жажды, замедляет шаг при виде воды, пытается растянуть последние секунды томительного ожидания, чтобы потом расправиться с ним — одним жадным глотком.

Они вошли в квартиру и быстро скинули обувь.

— Я пойду поставлю чайник, — сказала Вяземская.

— Да, поставь, — ответил Северцев.

Четыре кисти — две большие, с сильными длинными пальцами, и две маленькие, с ярким маникюром, унизанные колечками, — лихорадочно метались в полумраке прихожей. Анна и Александр в немыслимой спешке, словно боялись опоздать, избавляли друг друга от одежды.

— Есть зеленый с жасмином, — прошептала Вяземская.

— Очень… — Северцев повернул ее к себе спиной; застежка на лифчике почему-то стала камнем преткновения, — очень… хорошо. — Камень отброшен в сторону.

Александр подхватил Анну на руки, отнес в комнату и положил на не расстеленный диван. Стянул трусики — увлажнившийся кусочек бледно-сиреневого шелка.

Северцев покрыл поцелуями ее шею, провел языком под сводами грудей.

— Ты — моя… — прошептал он, опускаясь все ниже и ниже. — Вся. Целиком.

Вяземская чувствовала его горячие губы и быстрые движения языка — короткие и невесомые, словно трепет крыльев бабочки, бьющейся в неплотно сжатом кулаке.

Сладостная тоска покинула сердце, обрела точное телесное предназначение и окончательно спустилась в низ живота. Анна подвинулась от края к стене, развела бедра, ощущая покалывание отросшей за день мужской щетины, и поставила ступни на плечи Александру.

Он забавлялся самой сокровенной частью ее тела, как хотел. Был нежен и жесток. Стоило Анне увидеть вершину и напрячься, пытаясь завершить упоительное восхождение, как натиск слабел, коварный язык становился ленивым, и Вяземская скатывалась вниз, к подножию, опасаясь, что сил начать все заново уже не осталось. Но они откуда-то появлялись. Ласкающая дрожь натягивала мышцы в грозившую лопнуть струну… Анна, содрогаясь всем телом, ждала этого момента… И опять, лишенная поддержки, скатывалась вниз.

Она бы затруднилась сказать, сколько это продолжалось. Все существо ее захлестнул пустяковый, но в тот момент казавшийся самым главным испуг: это будет длиться вечность, и из нее нет выхода. Страх наполнил каждую клеточку; выступил на коже, сочился из пор; Анна заплакала и вдруг… перед закрытыми глазами, на обратной стороне век возник яркий оранжевый свет. Он стремительно приближался, окутывал теплым сиянием, ласкал и баюкал. Свет быстро становился жарким; выжигал все внутри, слепил так, что было больно глазам. Анна не выдержала и закричала.

Руки Александра сжали ее ягодицы: будто он хотел выдавить из нее бешеную истому — всю, до капельки. Затем он вошел в нее, и Анна обхватила его за плечи, желая ощутить всю тяжесть его тела, и он грубо обнял ее, пропустив левую руку под спиной, а правой — крепко прижав ее бедра… И началось пленительное вальсирование — один тур, другой, тела сливались друг с другом, словно капли дождя на стекле, и снова расходились; вальс сменился пламенным танго; поддержка, поворот, наклон… и опять вальс. Чувства и мысли вращались по кругу, наталкиваясь на новые, все более и более яркие вспышки… И разгоряченное тело Анны было готово к этому ритму; к этому и еще более быстрому; к еще более быстрому и головокружительному; оно отзывалось на каждое движение и летело, парило, неслось, то проваливаясь в пропасть, то возносясь вверх…***

Анна лежала на спине, закрыв глаза, и медленно приходила в себя. Ее голова покоилась на руке Северцева, другой Александр нежно перебирал ее волосы. Она чувствовала прикосновение его губ к своему лицу — спокойное и умиротворяющее.

«Как жаль, что все кончилось! Но ведь можно попробовать еще раз?»

Вяземская постепенно возвращалась в будничную действительность. Она перевернулась на бок. Северцев отодвинулся в сторону, к стене.

Анна увидела у него на спине, чуть ниже лопаток, вздувшийся багровый кровоподтек — след от визита к Уржумцевой.

Анна поцеловала больное место, подула.

— Больно?

— Нет. Не очень, — ответил Александр. Он посмотрел Вяземской в глаза и вдруг произнес. — Ты знаешь, а я понял, почему она на тебя набросилась.

— Почему? — позабытый было ужас вновь всколыхнулся в сердце.

Северцев взял ее за руку, отвел в прихожую и поставил перед зеркалом. Затем достал из кармана фотографию. Уржумцев и Панина. Жених в черном костюме и задумчивая невеста с букетом калл в руках. Белые бутоны, сочные зеленые стебли…

— Посмотри повнимательнее, — сказал он.

Анна перевела взгляд со снимка — на отражение в зеркале. С отражения — на снимок, и обратно.

— Теперь видишь?

Да, теперь она видела. Вяземской вдруг стало холодно и неуютно. Собственная нагота напомнила о «безумной Лизе» — невысокой худой женщине, которая неподвижно лежала на жесткой полке, прикрученной к стене третьего бокса. Анна вернула фотографию.

— Саша! Могу я попросить тебя об одной вещи? Только обещай, что обязательно выполнишь.

Северцев пожал плечами.

— Разумеется, если ты этого хочешь.

— Пожалуйста, больше никогда не дари мне эти дурацкие каллы! Ладно?

Северцев кивнул.

— Я думаю, ты права… — еле слышно сказал он. — Они тебе не идут.