§ 1. Батыево нашествие

Страшный урок Калки русские князья не поняли, не усвоили. И наказание, еще более гибельное по последствиям, последовало менее полутора десятилетий спустя после их поражения в Приазовье. Зимой 1237 г., после погрома в землях волжских булгар, буртасов, мордвы, учиненного год назад, несметные полчища Бату-хана (по русским источникам, Батыя), внука Чингисхана, обрушились на Северо-Восточную Русь, пели действия на Волге, а еще раньше в Приазовье были своего рода разведкой боем, то русский поход конца 30-х годов стал результатом обширного плана, давно и тщательно обдуманного, подготовленного.

Перейдя Среднюю Волгу, Батый повел свои тумены на запад, по водоразделу между северными и южными реками. Стал на Воронеже, левом притоке Дона, на границе Рязанского княжества. Ханские послы, самоуверенные и наглые, появились в его столице, и великий князь Юрий Игоревич выслушал их. От имени своего господина они передали требование: все рязанские князья, от великого до удельных, должны дать ему десятину (десятую часть) – «во князех и в людех, и в конех, и в доспесех». Князь Юрий созвал совет с участием муромского и пронского князей. Он и сформулировал ответ хану: «Только когда нас не будет, все то ваше будет».

Всем было ясно – грядет война. Юрий Игоревич шлет гонцов к Юрию Всеволодовичу, великому князю владимиросуздальскому, молит о помощи. Но тот, как и в годину Калки, предпочитает остаться в стороне. Тем же ответили и черниговские князья; их довод – сами рязанцы отвернулись от них во время несчастной битвы на Калке. Князья по-прежнему на первый план ставили свои разногласия и личные обиды, свою выгоду; «ни один из русских князей, – горюет летописец, – не пришел другому на помощь, все не соединились… каждый думал собрать отдельно рать против безбожных».

Рязанцы выступили в поход только со своими слабыми силами. Встретились с монголами на Воронеже, битва закончилась полным поражением, гибелью большинства рязанских воинов. По всему княжеству прошли ордынские тумены, все разорили, пожгли, пограбили. 21 декабря, после шестидневной осады, взяли Рязань; здесь повторилось то же самое. Некоторые города (Пронск и др.) сдались, но и их постигла та же печальная участь. «Град и земля Рязанская изменнся, – записал позднее (XIV в.) автор «Повести о разорении Рязани Батыем», – и отыде слава ея и не бы что в ней было ведати, токмо дым и земля и пепел».

В другом сочинении, сказании о Евпатии Коловрате, сохранена легенда об этом «рязанском вельможе». Вернувшись из Чернигова и увидев разоренные родные очаги, он с отрядом в 1700 человек нагнал ордынцев, ушедших из рязанских пределов, уже на Суздальщине. Бесстрашно налетели малочисленные полки Евпатия на врагов, начали их «немилосердно истреблять». Все храбрецы погибли, но перебили немало ордынцев. Сами военачальники Бату-хана удивлялись их отваге: «Мы со многими царями, – так говорит об этом предание, – во многих землях, на многих бранях бывали, а таких удальцов и резвецов не видали и отцы наши не рассказывали нам. Ибо эти люди крылатые, не знающие смерти, так крепко и мужественно, ездя, билися: один с тысячей, а два с тьмою. Ни один из них не может уехать живым с побоища».

Разорив рязанские места, ордынцы подошли к Оке. Под Коломной разбили еще один рязанский полк – во главе с князем Романом Ингваревичем, а также владимирский сторожевой отряд. По течению Москвы-реки дошли до Москвы. Ее защитники во главе с воеводой Филиппом Нянко сражались мужественно, но устоять не смогли. Город и селения в московской округе лежали в развалинах, их обитателей, «от старца и до младенца», враги убивали без пощады.

Захватчики разорили многие города и селения Владимиро-Суздальской Руси в зимние месяцы 1238 г. К ее столице они подошли в начале февраля. Встали перед Золотыми воротами, окружили город тыном, поставили стенобитные орудия – пороки. Князья и все жители сдаваться не собирались: «Лучше нам умереть перед Золотыми воротами, чем быть в их воле».

Начался штурм. Ордынцы, разрушив часть городской стены, ворвались в город, начались расправы. Все кругом пылало и дымилось. Многие жители, в том числе семья князя, укрылись в кафедральном Успенском соборе. Но это их не спасло – вездесущий огонь погубил их и здесь. По улицам и площадям лежали погибшие. Других, босых и «беспокровных», победители приводили в свой стаи, и они гибли от стужи.

Затем последовали штурмы и погромы других городов, вплоть до отдаленного Галича Мерского (здесь издавна обитало угро-финское племя меря) на северо-востоке княжества.

4 марта завоеватели настигли войско Юрия Всеволодовича, собиравшего дружины по своему княжеству. Битва произошла к северо-западу от Углече-Поля (Углича) на р. Сити, притоке Мологи, впадавшей с левой, северной стороны в Волгу. Сеча носила ожесточенный характер: «Была битва великая и сеча злая, и лилась кровь, как вода». Превосходящие силы ордынцев окружили русское войско, и оно почти полностью погибло вместе со своим князем-предводителем Юрием.

После этой победы Орда вступила в пределы Новгородской земли. На две недели задержал их Торжок, упорно и мужественно оборонявшийся. Взяли его 15 марта, жители разделили печальную судьбу других русских людей. Захватчики же двинулись дальше, их цель – богатый, манивший добычей Новгород Великий. Но началась весенняя распутица, силы ордынцев после больших потерь в сражениях заметно ослабли. Не дойдя верст с сотню до Новгорода, они повернули на юг. Снова грабили, убивали, насиловали.

В верховьях Оки неожиданно застряли на семь недель у маленького Козельска. «Злой город» – так они его прозвали из-за долгих и бесплодных штурмов, больших потерь. Это их унижало и гневило. Козельчане же, от мала до велика, сражались с врагом, отбивали их яростные приступы. Когда ордынцы проломили крепостную стену, защитники города взялись за ножи. Все козельчане погибли – одни во время схваток, других, вплоть до младенцев, Бату-хан приказал убить после захвата города.

Один из ордынских отрядов встретил столь же стойкое сопротивление под стенами Смоленска. Здесь, по преданию, отличился некий юноша Меркурий – «прехрабро скакал по полкам, как орел летает по воздуху». Монголо-татарский отряд потерпел поражение.

Бату-хан увел свои обескровленные тумены на юго-восток, к низовьям Волги. Большая часть этого года и весь следующий прошли для Руси без потрясений. В 1239 г., отдохнув и собрав новых воинов, хан снова ведет их на Русь. В северо-восточной ее части он бесчинствовал недолго – в районе Гороховца и Мурома, которые сжег, и р. Клязьмы. Скоро повернул на юго-запад, запад. Обрушил удар на южнорусские земли – Глухов, Чернигов, Переяславль-Южный и иные города пали под натиском врага. Осенью следующего года лучшие полководцы Батыя стояли под стенами древней столицы Руси – некогда «матери градов русских». Начались обстрелы из пороков, приступы к стенам и воротам города. Русичей поражали численность и мощь Батыева войска, хитрость и коварство хана и его военачальников, дисциплина и слаженность действий воинов. Летописцы сообщают, что армия хана в своем неуклонном движении вперед поднимала пыль, застилавшую свет солнца. Люди не слышали друг друга из-за ржания лошадей и рева верблюдов, скрипа телег и криков ордынцев. Все сметала на своем пути бесчисленная и неудержимая монгольская конница. А пороки обрушивали на крепостные стены такие камни, что каждый из них едва могли поднять четыре человека. Стрелы лучников затемняли небо.

Все это испытали на себе и киевляне. Оборонялись они с отчаянной храбростью. Ими руководил воевода Дмитр, князь же Михаил бежал из города. Осаждающие разбили в конце концов стены у восточных Лядских ворот, ворвались на них; «и тут было видно, как ломались копья и щиты разбивались в щепки и стрелы помрачали свет».

Целые сутки шло жаркое сражение внутри города. Монголы одолевали. Многие жители, прихватив что-то из имущества, укрылись в Десятинной церкви. Скопилось их столько, что рухнули своды. Дело довершили завоеватели. Все русичи погибли. Навсегда исчезли и многие рукописные книги, хранившиеся здесь издавна или принесенные киевлянами в последние дни; среди них, очевидно, имелись ценнейшие летописи и другие памятники, подобные, возможно, «Слову о полку Игореве».

Примечательно, что Батыевы воины, по-видимому, по указанию самого хана, израненного воеводу Дмитра «не убили ради его храбрости». Даже такой жестокий враг умел ценить беззаветное мужество воина.

Батый после взятия Киева (ноябрь или декабрь 1240 г.) снова стремится на запад. Берет все новые города, «им же нет числа», чаще с помощью штурмов, иногда – обманом, обещая жителям сохранить жизнь и тут же нарушая слово. Только Каменец, хорошо укрепленный, не поддался, и ордынцам пришлось ни с чем уйти от его неприступных стен.

В следующем году они вторглись в земли Молдавии и Валахии, Венгрии и Польши, Трансильвании и Чехии. Еще год спустя приводили в страх жителей Хорватии и Далмации. Но дальше продвигаться уже не было сил. Монголо-татары выдохлись окончательно – большие потери, особенно в русских землях, сильно их ослабили. Бату-хан заплатил за свои победы-немалую цену. Хотя, как и все тираны, за ценой не стоял.

Хан повернул на восток, к степям Нижнего Поволжья. Здесь, на Волге, в нескольких днях пути от Каспийского моря, основал свою ставку Сарай-Бату, столицу огромного государства – Золотой Орды. Земли ее тянулись от Иртыша до Дуная, от Северного океана до Кавказа.

Смерч Батыева нашествия отбросил далеко назад Русь в ее развитии, хозяйственном и культурном. Грады и веси лежали в развалинах, десятки тысяч жителей пали под ордынскими саблями; других на арканах увели в плен, и они попали на невольничьи рынки, в услужение новым хозяевам, в ремесленные мастерские или в ордынские тумены, чтобы обогащать ханов, мурз и простых ордынцев, служить их честолюбивым целям, украшать их жилища и города.

Русь своей трагической борьбой и подвигом спасла Западную Европу от погрома, подобного тому, что потерпела сама. Когда русские земли лежали в развалинах, там, далеко на западе, продолжали накапливать богатства, создавать шедевры. Когда, к примеру, в Киеве рушилась Десятинная церковь, в Париже заканчивали возведение изумительной, воздушной Святой Капеллы (Sainte-Chapelle) на о-ве Сите, что и сейчас поражает своей красотой всех, кто увидит ее во дворе Дворца правосудия.

«России, – по проникновенным словам Пушкина, – определено было высокое предназначение, ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией».

Трагедийное величие совершенного Русью подвига несомненно для цивилизации Европы. Она же отплатила ей тем, что послала своих завоевателей к ее рубежам.

 

§ 2. Натиск с северо-запада

С той годины Русь захирела, ее хозяйство, основа всей жизни, было подорвано настолько, что, казалось, она была отброшена назад, к первым векам Киевской Руси. И это – надолго. «Недоумение в людех», уныние и безнадежность воцарились повсюду.

Ордынские ханы не правили на Руси непосредственно, лично. Оставили на княжеских столах тех из прежних их обладателей, кто был им угоден, тасовали их как карточную колоду, стравливали и убивали. Ослабляли и обирали Русь, как только могли, а делать это они умели.

О серьезном сопротивлении не могло быть и речи. Речь шла о, том лишь, чтобы выжить, не погибнуть окончательно. И в такой ситуации с северо-западных границ, со стороны Тевтонского ордена и Швеции, последовал еще один удар. Новым агрессорам, столь же алчным, хотя и не таким сильным, как восточная Орда, казалось, что обескровленная Русь станет их легкой добычей.

Первыми начали шведы. Берега Финского залива, где проживало угро-финское племя сумь, стали исходной базой их дальнейших устремлений. Захватили они эти места еще в последней четверти прошлого столетия. С конца 1230-х годов, используя благоприятную ситуацию – Русь в это время терзали ордынцы, они готовят вторжение в район Невы, на новгородские земли.

В «Господине Великом Новгороде» княжил тогда Александр Ярославич, внук Всеволода Большое Гнездо. Военачальник смелый и расчетливый, он, несмотря на молодые годы, предусмотрел все. Его разведка, узнав заранее о приготовлениях шведов, предупредила князя, и он укрепляет границу. По его указанию «новгородцы срубили городки по шелони». Расставил сторожи по финским и невским берегам.

Шведское войско появилось летом 1240 г. Его цель – овладение Невой, Ладогой в низовьях Волхова. Захватчики плыли на кораблях вверх по Неве. С устья Ижоры, впадавшей в нее с южной стороны, их военачальники послали вызов Александру:

– Если можешь противиться мне, королю, то вот я уже здесь и пленю землю твою.

Князь с «малой дружиной», не дожидаясь полного сбора людей, немедля выступил навстречу врагу. Левым берегом Волхова спешил на север; не доходя Ладоги, повернул на запад. Подошел к Ижоре, пополнив дружину местным ополчением. «Старейшина» Ижорской земли Пелгусий, несший по поручению князя «морскую стражу», все время наблюдал за шведами, их «ратными силами», «станами». Обо всем становилось известно Ярославичу.

На рассвете 15 июля он подошел к ижорскому стану захватчиков и с ходу напал на него. Момент был весьма удобен – одна их часть сошла на берег и разбила стан, другая оставалась еще на судах. Князь Александр с конницей ударил по центру шведского лагеря. Началась кровопролитная сеча. Поначалу с трудом преодолевая сопротивление шведов, русские последовательно усиливали напор.

Летописи описали смелые действия и князя Александра, и его воинов. Похвалу полководца заслужил бесстрашный Яков-полочанин. Другой, Сбыслав Якунович, из новгородцев, сражался в самой гуще вражеских воинов и, «не имея страха в сердце», многих из них поразил. Гаврила Олексич, которого Пушкин гордо считал своим предком, преследовал шведского королевича, спасавшегося бегством на корабль, по сходням. Гаврилу вместе с конем сбросили в воду, но он сумел выплыть и снова орудовал мечом «посреди полка шведов». Новгородец Миша с отрядом разбил три легких корабля. «Молодой» Савва, врубаясь в шведские ряды, добрался до шатра их предводителя, «подсек его столи». Падение шатра еще больше воодушевило новгородцев и, наоборот, сломило моральный дух их противников.

Потеряв многих воинов, остатки шведского войска ночью бежали на своих кораблях. Королю не удалось осуществить свой план – отрезать Русь от Балтийского моря. Александр Ярославич, получивший после этой блестящей победы прозвище «Невский», проявил себя выдающимся полководцем, подтвердив вскоре, что его военный талант – дар Божий. Высшей похвалы оказались достойны и его храбрые воины, патриоты земли Русской.

Попытки шведских завоевателей продолжили немецкие рыцари. Они еще за четыре десятилетия до этих событий захватили земли ливов, латышей и эстов. Не раз битые русскими и литовцами, упорно рвались на новые земли Восточной Прибалтики. В 1237 г., когда началось нашествие Батухана на Русь, рыцари объединили свои силы – слились два их ордена: Ливонский (Орден меченосцев) и Тевтонский. К ним на помощь шли крестоносцы из разных европейских стран. Их поддержала и благословила папская курия.

В год Невской битвы они овладели Изборском, крепостью во Псковской земле. Сюда подоспели ополченцы-псковичи. Но потерпели поражение, потеряв и своего воеводу. Немцы, окрыленные первыми успехами, двигались, разоряя по пути русские селения, к самому Пскову. Сожгли его посад, но попытки взять город успеха не принесли. Удалось им это сделать с помощью изменников из псковской верхушки – посадника Твердилы Иванковича и иных бояр. В ходе тайных переговоров они согласились признать власть Ордена и впустить рыцарский гарнизон в город. В нем появились немецкие фогты-управители. Вместе с Твердилой они и властвовали. Часть псковичей, не согласных с изменнической политикой бояр, бежали в Новгород.

Аппетиты рыцарей разгорались. Они уже замышляли захват новгородских земель. Начали нападать и разорять их. Отряды захватчиков появлялись уже в 30 – 40 верстах от Новгорода Великого. Александр Ярославнч, надежда и гордость новгородцев, не поладил с их боярами и уехал в Переяславль-Залесский, свое родовое гнездо, к отцу. Но нужда в князе-воителе заставила вельмож новгородских смирить гордыню и отправить депутацию к Александру. Тот, не помня зла, поспешил в Новгород и сразу же (1241) направился к Копорью – базе крестоносцев. Штурмом взял ее, разрушил, а ободренные новгородцы увидели на улицах своего города пленных рыцарей. Помимо прочего, эта победа предотвратила совместные выступления немцев и шведов против Руси. В зимние дни следующего года Александр и его брат Андрей ведут против крестоносцев новгородские и владимиросуздальские полки. Подошли ко Пскову, выбили из него немцев, и снова пленники-чужеземцы шествуют по Великому Новгороду. Александр же, не удовлетворившись достигнутым, следует с войском к орденской границе. Обходит с запада Псковское озеро, подходит к южной оконечности озера Чудского. Наступала весна, но лед еще не сдвинулся. Сюда, по древней земле эстов, шло рыцарское войско, уверенное в себе: «Покорим славянский народ, возьмем в плен Александра». Снова княжеская разведка следит за неприятелем, шлет вести полководцу. Правда, дозорщики не уберегли себя, попали в засаду: одни погибли, других взяли в плен.

Рыцари приближались. 5 апреля 1242 г. оба войска встали друг против друга. Битва произошла у Вороньего камня, что в урочище Уэмень, на льду озера. Взошло солнце, и рыцарский клин («свинья» – так называют этот воинский строй русские летописи) двинулся к восточному берегу. В центре «свиньи» шли пехотинцы, в голове и на флангах – закованные в броню рыцари-конники.

Невский умело построил свои боевые порядки: в центре, не очень мощном, пехота, на флангах же – главные, самые крепкие полки. Немцы ударили, как и ожидал князь, в центр, смяли его – «пробились свиньей сквозь полк». Но получили сокрушительные удары русских флангов; оправился и центр, тоже перешел в атаку. Рыцарей окружили, и началось их избиение. «Была тут сеча великая» – лед покрылся потоками крови, треснул (летописец выразился красочно: «озеро акн бы двинулось»), и многие рыцари тонули в ледяной воде. Сотни убитых, пленные, бегство остальных по ломавшимся льдинам – таков итог новой блистательной победы Невского. Его полки семь верст гнали на Запад немцев-завоевателей. Пленники, привязанные к конским хвостам, увидели так желанный им Новгород, но не в качестве победителей.

Целую серию побед Невского нельзя не считать спасительными для Руси. В случае успеха двойного натиска – с востока, северо-запада – она наверняка оказалась бы в еще худшем положении. К ордынским разорениям, игу восточных властителей добавились бы потери богатых земель Новгорода и Пскова, не затронутых ордынским нашествием. Кроме того, политика «Drang nach Osten» («натиска на Восток») грозила и другими последствиями – окатоличиванием Руси, окончательным ее развалом, потерей национальной самобытности.

 

§ 3. Система ордынского господства

Великий историк и писатель Н.М. Карамзин, описавший и осудивший ордынские насилия на Руси, в то же время ошибочно полагал, что ханы все-таки помогли ей – мешали сворам князей, усилению удельной раздробленности, привели русские земли к единодержавию. Подобные суждения, нередкие и раньше, можно услышать подчас и в наши времена.

Ошибочность подобных взглядов очевидна. Ханы не только не способствовали единению русских людей; наоборот, разжигали рознь, раздоры. Старый прием – «разделяй и властвуй» – исстари использовался правителями везде и всюду, и ордынские правители не были, конечно, исключением. Батый управлял Русью с помощью привычных для нее князей, ставших теперь его вассалами. Жители Руси также теперь подчинялись Орде. Их обязали платить «дани-выходы ордынские», и русские люди получили двойное ярмо: помимо своих князей и бояр, их дружинников и челядинов, нужно было ублажать, обогащать и иноземных господ, жадных и нетерпеливых. Угодным князьям ханы давали ярлыки (грамоты) на право княжения, неугодных – лишали их, наказывали, убивали.

Год спустя после западных походов Батый затребовал (1243) в свою ставку Ярослава Всеволодовича, брата князя Юрия, убитого в битве на р. Сити. Отец Невского унаследовал великокняжескую власть в Северной Руси. Но теперь этого было недостаточно – требовалась санкция Бату-хана. И князь Ярослав ее получил – хан принял его «с великой честью», и тот стал властителем не только Северной, но и Южной, Киевской, Руси. На киевское наследство претендовал и Михаил Всеволодович, черниговский князь. Два года спустя после поездки в Орду Ярослава туда прибыли Михаил Всеволодович и галицкий князь Даниил Романович. Первого из них, отказавшегося перед встречей с ханом пройти через огонь (в Орде царили языческие, шаманские, порядки), убили по его приказу. Князь же Даниил остался живым, но признал себя вассалом Орды – до тех пор его земля, как и Черниговская, не хотела подчиняться хану.

Великий князь Ярослав Всеволодович правил «из руки» Бату-хана три года. Он стал жертвой интриг и противоречий в монгольской верхушке. Дело в том, что огромная Монгольская держава (от Тихого океана до Дуная, от Северного океана и сибирской тайги до монгольских степей и закаспийских, закавказских гор) довольно быстро распалась на улусы: великого хана на востоке, со ставкой в Каракоруме, в собственно Монголии; Чагатайский (Средняя Азия и соседние земли), Хулагу (к югу от Каспия, Закавказье), улус Джучи, старшего из сыновей Чингисхана (иначе – Золотая Орда). Верховным правителем выступал хан, сидевший в Каракоруме, остальные ему подчинялись. Но вскоре начались распри, усобицы, и правители улусов все более обособлялись от главной ставки, превращались в самостоятельных распорядителей своих обширных владений.

Ярослава вызвали в далекий Каракорум. Здесь его считали ставленником Бату-хана, а того не жаловали ни новый великий хан Гуюк, ни его мать Туракина, вдова покойного царевича Угэдэя. Русского князя отравили, и влиятельная ханша послала на Русь гонцов за его сыном Александром Невским. Здесь, во всемонгольской столице, были наслышаны о нем. Считали не только знаменитым полководцем, но и осторожным, осмотрительным политиком. На него рассчитывали в будущем как на собственного ставленника. Но тот не спешил, опасался участи отца.

В Золотой Орде долго ждать не собирались – великое княжение Русское вручили попечению дяди Александра Святославу Всеволодовичу. Но Каракорум снова показал, что недоволен самовольными действиями Бату-хана. Здесь все– таки появился Александр Ярославич с братом Андреем (1247). Первому из них, за промедление, очевидно, дали ярлык на Киевское княжение; второй стал великим князем Северной Руси.

Бату-хан не смирился. Пять лет спустя он утвердил «старейшим» над всеми русскими князьями Александра Ярославича, приехавшего к нему на поклон. Это случилось за несколько лет до смерти первого золотоордынского правителя (1256). Ему наследовал Берке, а сам улус разделился на 14 уделов – таков был неизбежный феодальный порядок. При Берке началась исламизация правящей верхушки, позднее широко распространившаяся. А монголы, смешавшиеся с половцами и другими тюркоязычными народами и племенами, усвоили их язык, обычаи, культуру. Жителей Золотой Орды уже устойчиво именовали татарами – по имени одного из забайкальских племен, в свое время враждебного Чннгису и покоренного им. Воинов-татар его полководцы ставили во время сражений в передние ряды атакующих, и покоренные народы быстро стали считать все разношерстные тумены победителей татарскими.

Берке, порвавший связи с Каракорумом, распорядился провести перепись покоренных земель. На Руси ее проводили несколько лет (1257 – 1259) монгольские писцы – «численники» («число» – перепись). Жителей «клали в число» по десяткам, сотням, тысячам и десяткам тысяч, с них брали налоги по этим спискам. Освободили только лиц духовного звания – с помощью русских священников, как рассчитывали татарские правители, легче будет управлять их христианской паствой.

Не все соглашались на перепись. Заволновались новгородцы, убили даже своего посадника Михаила Степановича, очевидно, сторонника ее проведения (1257). Сюда явились татарские послы вместе с великим князем Александром. Приняли меры – непослушникам резали носы, выкалывали глаза. Князь Василий, сын Невского, тоже не хотевший, вместе с новгородцами, «числа», предпочел, не слушая отца, уехать во Псков. Но Александр Ярославич, понимавший, что плетью обуха не перешибешь, а Русь надо уберечь от нового и неизбежного погрома, был неумолим к сыну – востребовал его к себе и отправил не в Новгород, а подалее – во Владимирское княжество. В конце концов перепись провели и в Новгородской земле (ранее – в северо-восточных княжествах). Сюда для этого, и снова в сопровождении Невского, прибыли Беркай и Касачик, ордынские «численники».

С населения брали разные налоги – дань, поплужное (подать с плуга), ям (на ямскую гоньбу – почтовую службу; ям – почтовая станция на дороге). Нужно было кормить ордынских послов, численников, баскаков – командиров во инских отрядов, обеспечивавших поступление налогов и послушание их плательщиков, поставлять воинов и подводы для ханских войск; русские вместе с другими подневольными людьми вынуждены были участвовать в походах Орды, помогать ей в войнах, захватах. Невский пытался, вероятно, и не единожды, упрашивать хана – не требовать новых воинов. Нет необходимости, как это делают некоторые публицисты, утверждать, что Невский и другие русские князья добровольно шли на подобное, даже заключали чуть ли не контракты с ханами на поставку им русских ратников. Наоборот, они, как могли, предотвращали подобное, и сам Невский доказал это ничем иным, как собственной смертью. Его просьбы в Орде не брать с Руси очередную партию ратников закончились тем, что Невского, в отместку и за это, несомненно, отравили, как некогда и его отца во всемонгольской ставке. Умер он по дороге домой, в Городце на Волге. Его привезли во Владимир и здесь похоронили. Оплакивала Александра Невского вся Русь.

 

§ 4. Ордынские «рати» и восстания на Руси

Недовольство «числом», ордынскими насилиями выказывали не только новгородцы. Противостояли татарам на югозападе, во владениях Даниила Галицкого. Две орды – одна во главе с Куремсой, другая с Мауци (Могучим) – кочевали в Приднепровье, постоянно угрожали здешним и соседним землям, карали жителей. Первый из них прошел огнем и мечом по Галичине. Выступивший против него Даниил Романович освободил от его власти Межнбожье, Болохов и другие города. Жители Владимиро-Волынского и Луцка сами отстояли свои города от Куремсы.

Кара последовала пять лет спустя. Бурундай, новый ордынский полководец, по пути в Польшу сделал остановку на Галичине. Потребовал покорности от местных князей. Все, за исключением Даниила, склонили голову перед грозным Бурундаем. Романович же предпочел уехать в Венгрию, но не подчиняться Орде. Без него по требованию Бурундая вынуждены были собственными руками разрушить, срыть крепостные стены и земляные валы жители Львова, Луцка и других городов. Только жители Холма, несмотря на угрозы и уговоры, отказались это сделать. Галиция и Волынь тоже стали вассалами Орды. Сыграли свою роль несогласия князей, главное же – явное неравенство сил. Приходилось терпеть, подчиняться и надеяться на будущее, что вынуждены были делать и Александр Невский, и другие правители Руси.

В северо-восточных пределах Руси народ тоже бросил вызов власти Орды. Это произошло за год до мученической смерти Невского. Организаторами и зачинателями движения стали жители Ростова, потом присоединились Ярославль, Владимир, Суздаль, Устюг. Один из летописцев из Устюга пишет даже, что восстания начались «во всех русских городах». Их участники выступили против откупщнков-мусуль: май, по воле ханов собиравших налоги по Руси. Помимо тяжести поборов, русичей-христиан возмущали насилия иноверцев-басурман. В Ярославле, что вызвало яростный гнев его жителей, в мусульманство перешел местный священник Изосима и стал «поспешником» Титяма, одного из ненавистных откупщиков. Ярославцы расправились с изменником.

Восстания, прокатившиеся по Северо-Восточной Руси, тоже, конечно, сыграли свою роль в печальной судьбе Невского. Для Руси же они имели, среди прочих причин, и положительное значение – сбор податей ханы передали в руки самих русских князей; откупную систему отменили. Произошло это, правда, не сразу, постепенно. Но достижением для Руси это было несомненным.

В целом же дела шли не очень гладко. Более того, княжеские усобицы, подогреваемые Ордой, продолжались, порой получали острые, кровавые формы. Причастными к ним оказались и дети Невского, его наследники. Дмитрий Александрович, старший из них, князь переяславский, добился великого княжения Владимирского (1277). С претензией на него же выступил брат Андрей Александрович, князь Городецкий (1281), – побывав в Орде, сумел получить желанный ярлык и к тому же привести на Русь ордынское войско на тот случай, если Дмитрий окажет сопротивление.

Татары выжгли, опустошили десятки городов и селений, захватили много пленников и имущества, в том числе ценных вещей из монастырей и церквей. Андрей и татары взяли и Переяславль, Дмитрий же перебрался в Новгород, затем во Псков. Ордынцы ушли, князь Андрей, ставший великим князем, «много зла учинил в земле Суздальской». За борьбу между братьями-князьями расплачивалась Русь, особенно за неразумие Андрея.

Орда, с одной стороны, карала князей-ослушников; с другой, – старалась привлечь некоторых из них на свою сторону. Так, их послушными «служебниками» и даже родственниками (женились на ханских дочках) становились князья ростовские. А в их и другие княжеские владения выезжали вельможи из Орды, становились основателями новых владетельных фамилий; их потомки в последующие столетия приобретали известность, влияние и власть (к примеру, Годуновы, Сабуровы, Баскаковы, Карамзины и др.).

В отличие от ростовских князей, некоторые их собратья из других земель имели смелость противостоять татарским карательным отрядам. В самом конце столетия курский князь Святослав напал под городком Ворголом на слободу татар баскака – насильника Ахмата. Тогда отряд, прибывший из Орды, перебил многих курян. На новое восстание поднялись простолюдины из Ростова, изгнали татар (1289). Ярославцы не приняли посла от самого хана.

Новую экспедицию против брата Дмитрия вызвал Андрей Александрович (1293). В тех же местах, что и за восемь лет до этого, бесчинствовали ордынцы Тудана (Дюденя, по русским летописям), их сопровождал Андрей. Дмитрий снова искал убежище во Пскове. «Дюденева рать» закончилась разорением 14 городов. Только Тверь, хорошо подготовившуюся к встрече с тудановцами, они не отважились тронуть. Несколько позднее рать царевича Токтомеря («Токтомерева рать») обрушилась и на Тверь. Он «причинил людям много бед, одних перебил, а других забрал в полон». В 1297 г. – еще одна «татарская рать».

Сопротивление на Руси, то скрытое, приглушенное, то открытое, продолжалось. Крупное восстание произошло в Твери тремя десятилетиями позднее. Связано оно было с ожесточенной борьбой Москвы и Твери за политическое первенство на Руси. Верх брали то московский кйяэь, Юрий Данилович, то тверской, Михаил Ярославич и его сын Дмитрий. Всех их в конечном счете казнили в Орде. В Твери возмущение жителей вызывали бесчинства ордынцев во главе с баскаком Чол-ханом (Шелканом Дудентьевичем, в русских старинных сказаниях):

Его беспощадность к людям надолго запомнилась тверичам:

Тверской князь Александр Михайлович, имевший в то время (1327) ярлык и на великое княжение Владимирское, в ответ на частые жалобы подданных отвечал: терпите, мол, что тут поделаешь… Но однажды на торгу татарин вырвал уздечку из рук какого-то дьякона. Тот не хотел терять коня, обратился к толпе: пособите на злодея этого! К тому и другому бросилась на помощь – татары, с одной стороны, горожане и крестьяне, с другой. Завязалась рукопашная драка. Вскоре зазвучал набат. Все побежали на вечевую площадь. По решению веча началось восстание. Чол-хан спрятался в княжеском дворце в надежде спастись от разъяренной толпы. Но твернчи подожгли дворец с ордынцами. Александр Михайлович, опасаясь ханской мести, бежал во Псков. Тверичей жестоко наказало карательное войско, приведенное из Орды Иваном Калитой московским, одним из главных собирателей Руси.

Тверское восстание, несмотря на его беспощадное подавление Ордой, еще раз показало ей, причем с силой небывалой, что Русь не смирилась, способна противостоять ее владычеству и террору. И это не могло не вдохновлять русских людей, укреплять их веру в свои силы, в то, что придет время и проклятая Орда получит заслуженное возмездие, еще более мощное и грозное.

 

§ 1. Новые условия и рубежи

По замечанию В.О. Ключевского, вероятно, не во всем справедливому, монгольское нашествие не положило резкой грани в истории Северо-Восточной Руси, поскольку новый политический порядок завязался в ее землях до появления Батыя с его полчищами. Вторая часть этой формулы верна. Но о первой ее части этого сказать нельзя – «Батыево нахождение» оказало такое сильное воздействие на русские земли, судьбы их жителей, что нередко говорят о домонгольской и ордынской эпохах отечественной истории.

Ко времени ордынского нашествия Русь примерно столетие жила в новых условиях. Захирело Киевское княжение – некогда политический, хозяйственный, религиозно-идейный центр большого государства. Некогда многолюдные города и села пустели – их жители уходили на запад, к Галичине и Волыни, в Польшу, и еще более на северо-восток, в Залесскую землю, как тогда южане именовали места вокруг Ростова, Суздаля и других городов на севере. Причины называют современники-летописцы: бесконечные княжеские усобицы; половецкие набеги. Наконец, страшный удар нанесли монголо-татары.

Полтора десятилетия спустя после ордынского погрома по Южной Руси проезжал Плано Карпнни. Направлялся он, как миссионер папы римского, на Волгу к монголам-завоевателям, не так давно приведшим в трепет и Западную Европу. По пути видел он бесчисленные черепа и кости на полях и вдоль дорог; русских людей осталось мало – их перебили или увели в плен. В самом Киеве осталось не более 200 домов. И так повсюду.

Южные, юго-западные и часть западных земель Руси постепенно включаются в состав Литвы и Польши. И уже в XIV в. документы начинают называть Юго-Западную Русь Малой Россией.

Восточные кочевники не менее страшный погром учинили и в Руси Северо-Восточной. Но здесь, несмотря на все тяготы иноземного владычества, запустение, которое в Руси Юго-Западной продолжалось до XV в., начали преодолевать значительно раньше. Волжско-Окское междуречье, новгородско-псковские пространства стали базой развития великорусского племени. Великой России. Удаленность от обычных, степных, путей вторжений кочевников, укрытость за лесами и топями влекли сюда людей со всех сторон. Не было столько плодородной земли, как в южных пределах, но зато реже высверкивала ордынская сабля или свистел аркан над головой. Да и землица, то малыми островками среди дебрей, то большими опольями, как под Суздалем, давала возможность прокормить худо-бедно семью. К тому же вокруг – леса необъятные, реки и речки, озера и пруды бесчисленные; ставь срубы, искушайся во всяком рукоделии, лови зверя и птицу, пользуйся бортями и бобровыми ухожаями, вари соль и железо, дери лыко и кури смолу.

Славяне-русичи с Днепра и Новгородчнны, появляясь в этих местах, встретились с угро-финскими племенами, с неким оттенком добродушной иронии прозвали их чудью. Это – меря, весь, мордва и проч. Смешивались с ними, в значительной степени их ассимилировали. Причем не завоевывали, не насильничали, а селились рядом, женились между собой (отсюда нередко – скуластость великороссиянина, темный цвет кожи и волос). Хотя подчас случались и столкновения, прежде всего на религиозной основе – аборигенычудины не хотели принимать веру Христову. Но подобное бывало и среди русских. И те и другие долго сохраняли свои языческие обряды, в том или ином виде, масштабе; их остатки подчас дожили до нашего времени (элементы вышивок, резьбы, танцев и проч.).

Утверждение князей Мономашнчей, Юрия Долгорукого и его потомков, на северо-востоке имело важные политические последствия. Во-первых, уже его сын Андрей Юрьевич Боголюбский, став со временем старейшим среди всех русских князей, отнюдь не захотел сидеть великим князем в Киеве. Сажал туда правителей «из своей руки», по своей воле. Сам же прочно обосновался на далекой окраине Древней Руси, ставшей с тех пор политическим центром, главным нервом жизни, расчетов и устремлений разросшегося рода Рюриковичей.

Во-вторых, раньше вся Русь была как бы общим владением всех князей, и каждый из них занимал стол, начиная с великокняжеского в Киеве и кончая каким-либо захолустьем в припятских лесах, по старшинству переходил с места на место. Теперь, на смену «генеалогической федерации» (В.О. Ключевский), приходит система княжеств с постоянными правителями-монархами. Они ломают систему старшинства, передают власть сыновьям, минуя братьев, или младшим братьям, минуя старших. Главное здесь – утверждение в княжествах постоянных династий. А их представители были гораздо больше заинтересованы в обустройстве своей земли-владения, чем временный ее правитель. Да и жителям это было лучше. Характерно, что раньше, в киевскую эпоху, князья свои временные владения звали волостями, наделками, а теперь, в суздальскую и владимирскую эпохи – вотчинами, уделами, т.е. владениями постоянными, идущими от отцов, выделенными ими своим наследникам.

Русь Северо-Восточная, вместе с Северо-Западной, входившей, так или иначе, в сферу ее влияния, становилась в условиях удельного дробления центром нового собирания народных сил, новой централизации в изменившихся условиях. То же намечалось и на юго-западе, в Галнцко-Волынской Руси. Прерванный ураганом вторжения Бату-хана, карательными экспедициями его преемников, процесс этот мало-помалу возобновляется на севере к концу XIII – началу XIV столетия.

Жизнь продолжалась, племя Рюриковичей, их ветвей, в том числе и Мономашичей, разрасталось. Всем князьям требовались земли, и старшие из них выделяли младшим их доли, уделы. Русь разделялась на все более мелкие уделы, и, помимо великих и славных князей, воспетых в «Слове о полку Игореве» и других сочинениях, появляются князья мелкие и мельчайшие, вплоть до каких-нибудь моложских, андожских, юхотских, бохтюжских и многих других.

В условиях ускоренного удельного дробления и иноземного ига, которое консервировало такое положение, еще более пышным цветом расцвели княжеские усобицы, мелкие свары, взаимные нападения и разорения. Однако сквозь этот беспорядок начал проглядывать и порядок. Местные князья с удовольствием занялись в своих отчинах-дединах строительством городов и храмов, заселением пажитей людьми. Покровительствуют культурным начинаниям – в составлении летописных сводов, других памятников, переписке книг, в развитии ремесел; многие мастера дали великие образцы в искусстве – иконы, разные прикладные изделия (посуда и проч.).

 

§ 2. Жизнь возрождается

Измельчание уделов и обеднение их владетелей, ужасы чужеземного владычества и разорение трудового люда на десятилетия распростерли над Русью то «недоумение в людех», о котором с горечью пишут тогдашние летописцы. Исчезают некоторые ремесла, прекращается каменное строительство. Лишь к концу XIII в. в Новгороде Великом появляются новые каменные церкви. Возрождение ремесла, медленное и трудное, продолжалось, как выяснил Б.А. Рыбаков, многие десятилетия, иногда же происходило только к исходу XIV и даже в XV в. М.Н. Тихомиров в одной из своих филигранных работ показал, как в XIV в. восстанавливается на Руси рукописная традиция, переписка рукописей.

Корень этих сдвигов – культурных, политических и прочих – в успехах на хозяйственном поприще. Сельские и городские жители, не уведенные в «проклятую Орду», возвращались на дымные пепелища и, как исстари делали их пращуры, рубили новые избы, распахивали заброшенные нивы. Помимо старых полей и участков, заводили новые. Источники все чаще упоминают «росчисти», «сечи», «чисти» – участки земли, освобожденные от деревьев и кустарника. В эти местах возникают починки – новые деревни, обычно в один-два двора.

В обработке земли крестьяне применяли разные методы. При подсеке выжигали участок леса, и земля, обогащенная золой, давала неплохие урожаи несколько лет подряд; потом ее надолго забрасывали, и она снова, как тогда говорили, «порастала лесом». Земледелец же переходил на другой, еще нетронутый, лесной участок. При переложной системе поле тоже засевали несколько лет подряд, потом оставляли его, тоже на несколько лет, незасеянным; наконец, возвращались к нему, и снова все повторялось. Наконец, и это очень важно, применялась трехпольная система – с ярью, озимью и паром, что давало урожаи более устойчивые и большего размера. К сохам и плугам приделывали железные приспособления – сошники и лемехи.

Увеличение поголовья лошадей, волов и коров давало навоз для полей. Сеяли, как и раньше, рожь и пшеницу, ячмень и овес, гречиху и просо, лен и коноплю. В огородах выращивали капусту и репу, лук и чеснок, огурцы и тыквы, реже – свеклу и морковь. В садах росли яблони, вишни, сливы.

В лесах много было всякого зверья, и охотники добывали кабанов и медведей, лосей и оленей, диких коз и белок, горностаев и соболей. Ели и рыбу разную, и мед диких пчел из бортей.

Земледелие и животноводство, промыслы, уже в силу неотложных естественных потребностей населения, довольно быстро встали на прежний уровень, затем и превзошли его. Труд пахаря и ремесленника давал средства существования и им самим, и господам – князьям и боярам, дворянам и церковникам. Все эти властители-феодалы, светские и духовные, крайне интересуются землей и сидевшими на ней работниками. В их руки попадали земли, пожалованные великими и удельными князьями, купленные, а то и попросту захваченные силой. Монастырям и иерархам церкви владения дарили те же князья, бояре, отказывали на помни души земли и другое имущество.

Больше всего земель накапливалось, естественно, у князей, прежде всего великих. Иван Калита имел, к примеру, в разных местах до 50 сел с угодьями; его преемники – еще больше. Бояре тоже богатели землями и прочим имуществом. Все они владели зависимыми от них, крепостными крестьянами. В новгородских и псковских пределах их, как во времена «Русской Правды», именовали смердами. В других местах – иначе: «люди», «сироты», «христиане». Последний термин, изначала имевший окраску религиозно-национальную, подразумевая людей, верующих в Христа, начал в эти времена приобретать значение иное, социальное – под «христианами» стали иметь в виду жителей сел и городов, которые выступали против «басурман» – ордынцев; потом только сельских тружеников – «крестьян». Их положение не было одинаковым. Средний крестьянин имел 5 десятин земли в поле, всего же 15 десятин при трехпольной системе земледелия. Более богатые уже тогда дополнительно арендовали землю, эксплуатировали труд обедневших односельчан. На противоположном полюсе – безземельные крестьяне и даже бездворные (подворники, захребетники, проживавшие на чужих дворах). Та же самая картина – и с обеспечением лошадьми, прочим скотом.

Крестьяне исполняли для господ барщинные работы, вносили оброки натурой, несли разные повинности. Их перечень можно увидеть, например, из грамоты митрополита Киприана, главы русской церкви, Царево-Константиновскому монастырю (1391).

Крестьяне в ту пору имели право поменять своего владельца – уйти от старого к новому, в расчете на льготы у нового боярина (освобождение на год или несколько лет от повинностей и платежей, уменьшение их, получение ссуды на обзаведение хозяйством). Но право это владельцы стремились стеснять, договаривались о том между собой.

Значительная часть земледельцев оставалась незакрепощенной. Это – черносошные крестьяне, жившие на черных землях, принадлежавших не отдельным феодалам, а государству, казне в лице великого князя. В пользу казны они и платили разные взносы, начиная с дани, несли разные повинности. Считали себя людьми свободными, владельцами и даже собственниками своих земельных наделов: «Земля великого князя, а владение наше». Более того, в некоторых местах, например, в Поморье, они свою землю покупали и продавали, передавали по наследству. Тем не менее, имея в виду черносошное землевладение в целом, нельзя не видеть, что положение черносошных крестьян было зависимым, неустойчивым. По воле великокняжеской власти они попадали вместе с землями в собственность боярам, монастырям. А последние не гнушались и откровенными захватами их угодий. Так что размеры черносошных земель уменьшались, как шагреневая кожа, особенно в центральных волостях.

Бояре и дворяне получали земли с крестьянами в вотчины (безусловное владение) и поместья (условное владение). Крестьян, издавна живших у них, владельцы рассматривают как старожильцев (в отличие от новоприходцев), стараются удержать их у себя, «не перепустить» к соседу, иному хозяину, сопернику в борьбе за рабочие руки, без которых ценность земли понижается весьма заметно.

Важнейшая черта крестьянской жизни – наличие общины («погост», «волость»). Давно и верно историки отмечают двойственность ее функций, сущности. С одной стороны, она с ее круговой порукой использовалась владельцами, государством для контроля над крестьянами – взимания поборов, организации работ, поддержания порядка. С другой – подобное сообщество сплачивало крестьян, позволяло организовать все стороны их жизни, от хозяйственной до духовной, нравственной, защищать свои интересы от эгоистичных поползновений всяких господ и управителей. В общине заметную роль играет выборное начало – своих старост, сотских, десятских, управлявших мирскими делами, крестьяне выбирают на сходах.

Крестьяне-общинники владеют участками земли под усадьбами и пашнями; леса, луга для пастбищ, вода – не в индивидуальном, а общем пользовании.

Помимо крестьян, в княжеских, боярских и дворянских хозяйствах имелось немало холопов. Это – «полные люди», принадлежавшие господину по праву собственности. Он мог их продать, подарить, купить, передать по наследству; их убийство – не уголовное преступление, а грех перед Богом. Естественно, холоп не мог, как крепостной крестьянин, поменять по своей воле хозяина. Они работали на его дворе, в поле («страдники»), занимались ремеслами.

Несвободными, но привилегированными людьми выступают представители барской администрации – тиуны, ключники, посельские; это – помощники господ по управлению их хозяйством и подневольными людьми, нередко люди приближенные и в своем кругу влиятельные.

Нередко владельцы к концу жизни завещали отпустить холопов, всех или их часть, на волю. Так вотчина или поместье освобождались от ненужной дворни; некоторые из тех, кто постарательней, переходили в крестьянство. Подобная практика говорит об известной гибкости феодальных владетелей, что позволяло им регулировать, в своих интересах, конечно, численность и качество рабочей силы в вотчинах и поместьях.

Жизнь крестьян и холопов была нелегкой, и источники (акты, летописи, жития святых) сообщают об их протестах против захвата земель боярами и монастырями, борьбе за сохранение старинных размеров барщины и оброка, против их увеличения. Подавали о том челобитья князьям, судились с владельцами. Бежали от них. Они же и холопы убивали ненавистных бояр-мучителей, монахов. «Разбойники», о которых довольно часто говорят те же источники, громили имения господ, отбирали у них документы на землю и крестьян.

Поводом для открытых выступлений становился и голод. Так случилось, например, в новгородских и псковских землях в 1314 г., когда беднота из сел и городов громила амбары, дворы бояр и иных богачей. Власти приняли меры, и в ходе подавления восстания погибло до пяти десятков его участников.

Крестьяне поджигали монастырские постройки, брали себе имущество духовных пастырей, избивали их. Происходило это в Прионежье, вологодских и иных пределах.

 

§ 3. Города

Восстанавливалась после Батыева разорения и городская жизнь. Отстраивались дома в старых городах, появлялись новые города, крепости. Росли торгово-ремесленные предместья – посады. «Список русских городов», составленный в конце XIV в., перечисляет 55 городов залесских, т.е. владимиро-суздальских, 35 новгородских и листовских, 10 смоленских, 30 рязанских.

После довольно долгого перерыва возобновляется искусство скани, черни, чеканки, литье колоколов. А под 1382 г. летописи впервые упоминают пушки, обстреливавшие ордынцев Тохтамыша под стенами Московского Кремля, к тому времени уже каменного, возведенного в 60-е годы (деревянный появился еще при Калите, в 1339 г.).

Развивалось кузнечное и слесарное дело. Отлично работали мастера-бронники, лучники, пищальники, и действия ратников на поле Куликовом хорошо это показали. Живописцы писали иконы, украшали стены храмов. В XIV столетии в княжествах начали чеканить собственную монету из серебра. Появляется бумага, переписка рукописных книг получает новые возможности; продолжают для этого употреблять и тщательно выделанную телячью кожу – пергамент.

Ремесленники десятков специальностей вносили свою, и немалую, лепту в хозяйственное и культурное возрождение Руси. Среди них, как и среди крестьян, были и бедные, и богатые. Некоторые из них, ростовщики, давали в долг деньги даже самим князьям. То же – и купцы. Наиболее богатые из них, например, суконники (торговали с западными странами), «гости-сурожане» (со странами Причерноморья; Сурож – нынешний Судак в Крыму), имели немалые капиталы, тоже давали деньги в рост», покупали земли, строили храмы. Ремесленники и купцы объединялись в профессиональные организации – дружины и артели, сотни и ряды. Имели свои патрональные храмы, при которых их сообщества – «братчины», «общины» – разбирали спорные дела, в том числе судебные.

Как и в сельской местности, города становились ареной социальных потрясений. Вызывали их противоречия между беднотой и богатой верхушкой, между посадом и боярами. В XIV в. чередой проходят восстания по городам Руси – Великом Новгороде и Торжке, Нижнем Новгороде и Костроме. Выступления против своих бояр переплетаются с борьбой против угнетателей-ордынцев (восстания в Нижнем Новгороде, Ростове, Твери, Москве).

Заметное развитие получили торговые операции городов и монастырей. На рынках появляются изделия ремесленников, продукты из сел и духовных обителей. Сеть мелких торгов, господствовавших в обмене, дополняется и некоторыми городскими рынками, получившими уже областное значение (Новгороды Великий и Нижний, Псков, Тверь, Рязань, Москва).

Внешней торговле, в особенности по Волге, мешала Орда. Однако и торговля постепенно увеличивала обороты – с той же Ордой, другими прикаспийскими странами, Крымом, Византией, Литвой, Прибалтикой, западноевропейскими странами.

По разным направлениям, сначала медленно, затем все быстрее, хозяйственная деятельность жителей Руси не только подняла ее из руин, но и позволила накопить силы и средства, материальные и духовные, для великого дела объединения ее земель, постепенно подтачивать заносчивое могущество ордынских ханов и баскаков, чтобы, наконец, бросить ему открытый и смелый вызов.

 

§ 1. Младший сын Невского на уделе

«Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что Москве государством слыти?» – голос неподдельного изумления слышится в этом вопросе безвестного повествователя. Он писал сочинение о зачале Москвы, захудалого боярского села, ставшего к его времени, столетия четыре с половиной спустя, столицей обширного государства. А тогда, в середине века ХII-го, всего лишь, по его же словам, «стояли на Москве-реке села красные боярина хорошего Кучка Степана Ивановича». Сказание это, своеобразным былинным ладом, отразило событие, для истории Руси весьма значительное, знаменательное, судьбоносное.

Великий князь владимирский Александр Ярославич Невский перед кончиной разделил свои владения между сыновьями. Старшие из них, Дмитрий и Андрей Александровичи, насмерть схлестнулись в борьбе за владимирский стол, дававший первенство во всей Руси. Младшему же, Даниилу Александровичу, досталась та самая захолустная Москва с округой на западном пограничье Владимиро-Суздальской земли. Заботу об ее устройстве, укреплении, превращении собственно в город, точнее – городок, взял на себя пращур Даниила – великий князь, тогда еще – суздальский, Юрий Владимирович Долгорукий.

Московские места в те времена – перепуток по дороге из суздальских к черниговским и киевским землям. Память об их первоначальном владельце еще долго хранили московские старожилы – территорию по Лубянке и Сретенке они звали Кучковым полем. Поначалу в Москве сидели, переменяясь, разные князья, младшие сыновья суздальско-ростовскнх, владимирских князей. Как и многие другие города и городки, Москву опустошили воины Батыя. И позднее в ней не всегда даже бывал князь-правитель: до того она, вероятно, захирела. Лишь с 1270-х годов, с появлением Даниила, Москва – собственно стольный град хотя и небольшого, но все-таки княжества. Его правитель стал основателем московской династии Даниловичей.

Необъяснимость, загадочность дальнейшей судьбы Москвы, действительно, вызывает удивление. В самом деле, в те времена и до них блистали на политическом небосклоне Суздаль и Ростов, на смену котооым пришел Владимир-на-Клязьме, оба Новгорода и Псков, Тверь и Смоленск, Рязань и Муром. Одни из них задолго до Москвы вступили в схватку за первенство; другие, как Смоленск и более западные земли, попали в орбиту влияния Литовского государства; третьи, став не княжествами, а республиками (Новгород Великий и Псков), стояли «особно» в отношениях с «Низом», как они именовали земли владимиро-суздальские.

Положение Москвы и ее малозначительного князя, казалось бы, – безнадежное, бесперспективное в видах на высшую власть на Руси, преобладание над сонмом других князей, гораздо более сильных и влиятельных. Но обстоятельство это, наоборот, подстегивало, воодушевляло московских правителей, начиная с Даниила. Их честолюбие и дальновидные расчеты, естественные для любого из собратьев, прикрывались хитростью и изворотливостью, терпением и коварством. Ключевский, не скрывавший иронии относительно мелкого скопидомства и посредственности московских князей, недооценивает все же их политические способности, волю. Но, отдадим должное мудрому историку, – он в конце концов признавал и объективные основы их устремлений и успехов, и важные их последствия для судеб Руси.

Московские места незаметно, но довольно быстро стали центром притяжения народных сил уже по своему местоположению. Ее обширные лесные дебри, реки и речушки давали людям из мест, лежавших к востоку и юго-востоку, возможность скрыться от ордынских «ратей». Они заводили пашню на полянах, чистили лес, ставили починки. Вот один из примеров: боярин Кирилл, не раз испытавший, как и все ростовские жители, разорительные набеги ордынцев, к тому же ездивший со своим князем в саму Орду с богатыми дарами, вконец охудал, решил перебраться с домочадцами в глухие леса, к городку Радонежу. Здесь принял постриг сын его Варфоломей, жил с полтора десятка лет рядом с лесными зверями в дебрях. Но, как замечает биограф монаха, ставшего впоследствии знаменитым Сергием Радонежским, в местах этих, нежилых и нехоженых, откуда-то появлялись крестьяне, рубили лес, ставили деревни, заводили хозяйство; короче говоря, – «исказили пустыню». То же происходило во всей округе, ближней и дальней. Сюда шли со всех сторон, даже с юго-запада, из Чернигова, Киева и Волыни.

В районе Москвы скрещивались пути водные и сухопутные. Они шли во все стороны к верховьям Волги и Днепра, к Оке и Волге. Располагаясь в центре Волжско-Окского междуречья, Москва и соседние земли вбирали в себя, смешивали разнородные этносы – славянский, балто-литовский, угро-финский, тюркский, стали ядром района вызревания великорусской народности.

Московские князья умело использовали и труд все увеличивавшегося населения, и удобные торговые пути (то и другое давало немалые доходы), и относительную безопасность от Орды, которая часто громила места рязанские и нижегородские, владимирские и суздальские, но до московских доходили лишь изредка. Летописи сообщают о хищнических и смелых действиях московских князей. Михаил Ярославич Хоробрит, брат Невского, неожиданно набросился на великого князя владимирского Святослава, своего дядю, лишив его престола (1248). Так же поступает Даниил Александрович с рязанским князем Константином – «некоей хитростью» (обманом) отхватил у него Коломну (1300), в устье Москвы-реки, при впадении ее в Оку. Это был крупный успех. А сын его, Юрий Данилович, овладел Можайском, пленив его князя (1303). В итоге Москва-река от истоков до устья вошла в его удел. Иван Дмитриевич, князь переяславль-залесский, умирая, передал свой удел Даниилу, который сумел завоевать дружбу племянника, внука Невского.

Другой сын Даниила Иван Калита продолжил дело отца и брата. В начале его правления Московское княжество нельзя было назвать большим – пять десятков с лишним сельских волостей, четыре десятка дворцовых сел да несколько городов с уездами: помимо Москвы, Коломны и Можайска, еще Серпухов, Руза, Звенигород, Радонеж и Переяславль-Залесский. Но, имея средства, и немалые, Калита прикупает земли, к примеру, Углич, Галич и Белозерск с их округами. Не гнушается и селами, деревнями в уделах князей-соседей. Его преемники прибавляют к ним новые «прнмыслы» – Боровск и Верею, Волоколамск и Медынь, Стародуб-на-Клязьме и Дмитров, Тарусу и Муром и т.д. Переходили в их руки целые княжества (Нижегородское, например, при сыне Донского), десятки сел и деревень.

Покупки, захваты, дарения увеличивали московские владения и, что не менее важно, приближали их к землям князей-соперников, окружали их с разных сторон. Тверских, рязанских, ярославских владетелей уже тогда, очевидно, бросало в дрожь от недобрых предчувствий. Некоторые из них, выходцы из того же родового гнезда, что и московские Даниловичи, не могли мириться, размышляя о будущем, с участью московских подручников.

 

§ 2. Политическая система. Борьба за первенство

XIV столетие, ставшее эпохой зримого усиления экономического и политического могущества Москвы, пережило и столь же честолюбивые расчеты, надежды других центров великих княжеств – Твери и Суздаля, Нижнего Новгорода и Рязани. Правда, противники были неодинаковы по мощи и влиянию, выделялась среди них Тверь, где сидели старшие родичи Даниловичей, пошедшие от Ярослава Ярославича, одного из сыновей Ярослава Всеволодовича и внуков Всеволода Большое Гнездо. Они-то и стали главными претендентами на владимирский стол, который давал главенство над Русью, преимущественное право сношений с мощным еще сюзереном – Золотой Ордой. Иногда вступали в борьбу и другие владетели, например, суздальско-нижегородскне, но, как правило, их достижения в подобных поползновениях выглядели недолговечными и неубедительными.

Князья великие и удельные, их родственники в более мелких владениях каждого из княжеств, будучи монархами по своему статусу, делили земли, судили и рядили подданных. Между собой заключали договоры о границах и таможнях, торговле и порубежных спорах, выдаче беглых крестьян и холопов. Давали клятвы в вечной дружбе, тут же их нарушали. Все зависело от наличия сил и средств, расчетов и просчетов, личных достоинств и недостатков. Разоряли владения друг у друга, и от того страдали прежде всего их питатели – пахари, ремесленники, купцы. К своим разорителям добавляли долю несчастий и страданий иноземные пришельцы – ордынцы с юго-востока, немцы-рыцари и польско-литовские паны с запада и северо-запада. И тут князья русские договаривались действовать сообща, но соперничество, «нелюбье» брали свое, и внешний враг разорял их же собственные владения, истощал казну, уводил в плен толпы их работников.

В делах управления князья опирались на совет из бояр – Боярскую думу. «Бояре введение» – это ближайшие, постоянные их советники. «Бояре путные» возглавляли отдельные отрасли хозяйства, управления – «пути»; таковы сокольничий путь (княжеская охота), конюший, ловчий, стольничий, чашннчий. В черных городах и волостях, принадлежавших казне, т.е. не входивших в княжеский домен (дворцовое хозяйство, принадлежавшее непосредственно князю и его семье, – земли, села, деревни), сидели княжеские наместники («на место», «вместо» самого князя, как управителя) и волостели, из бояр и слуг. Звали их и «кормленщиками», поскольку, год-два пребывая в управляемых ими землях, «кормились» за счет местных жителей. Те несли им в установленные сроки всякие продукты, фураж. В пользу же «кормленщиков» шла часть пошлин – судебных, торговых, свадебных (другая часть – в княжескую казну).

Особое место в системе русских земель занимали Новгород Великий и Псков. Будучи не княжествами-монархиями, а республиками (их именуют то феодальными, то боярскими, аристократическими), они выработали у себя своеобразные формы государственно-политического бытия. На примере первой из них это выглядит весьма рельефно.

Сам Новгород Великий делился на две «стороны» – Софийскую (здесь кремль с храмом Софии Премудрости Божией), на левом берегу Волхова, и Торговую, на противоположном, с главным рынком и Ярославовым, или Княжим, двором, площадью рядом с ним (здесь в начале XI в. стояло подворье князя-наместника Ярослава, будущего Мудрого, сына Владимира I Святого). Со степени, или помоста, стоявшего на площади, новгородские власти обращались к народу на вече – именно оно, как считалось и полагалось, имело решающий голос во всех важнейших делах республики. На вечевой башне внизу располагалась канцелярия веча, а вверху висел вечевой колокол. Его звон сообщал вольным новгородцам, что нужно идти на общую сходку и выносить решения – криками: какая «партия» кричит громче, той – и правда. Доходило дело и до потасовок, схваток на самой площади или на Великом мосту, перекинутым через Волхов недалеко от нее и соединявшим обе стороны.

Город делился на пять концов (городских кварталов), а его обширнейшие владения (они простирались вплоть до «Душучего моря» – от Кольского полуострова до Северного Урала) – на пять пятин (Водская, Обонежская, Бежецкая, Деревская, Шелонская). Имелись еще волости, не вошедшие в пятины (Волоколамск, Ржев, Торжок, Великие Луки и др.). Далеко лежали обширные волости на северо-востоке – Заволочье (Двинская земля), Пермь, Печора, Югра (это уже – за Северным Уралом).

Не счесть богатств в новгородских владениях. Промыслы и торговля полнили добром хоромы бояр и купчин; не хватало только, и это постоянно терзало новгородцев, хлебушка. Отсюда идет зависимость от «Низа» – зерно везли с Суздальщнны – Владимирщины. Когда же случались неурожаи и там, приходилось совсем плохо. То же происходило и при «розмирьях» – князья не пропускали хлебные караваны к «господину Великому Новгороду». Приходилось искать пути примирения, идти на компромисс, на уступки. Иначе – мечи из ножен, и, как говаривали тогда, «пусть Бог нас рассудит».

О новгородских вольностях много спорили и спорят до сих пор. Нередко считают, что Новгородская республика – чуть ли не фикция, всем правили бояре, сидевшие в Совете господ (господа) во главе с архиепископом. Он собирался в местном детинце. Слов нет, бояре и богатые купцы новгородские имели большой вес, поскольку многое зависело от их богатства и влияния. Из них же выходили местные политические руководители – посадники (нечто вроде премьер-министров; и тысяцкие (руководители ополчения). Но и их, и даже духовных владык новгородцы выбирали «всем городом», т.е. на том же вече. Князя-монарха они не завели, но для обороны рубежей от внешних врагов, а их было немало, приглашали князей с дружиной, но по «своей воле». Права их и обязанности строго оговаривались по «ряду» – договору. Нарушение «ряда» могло закончиться для князя-наемника плохо – ему указывали «путь чист из города», т.е. попросту выгоняли вон: «Ты нам еси не надобен». Столь же сурово они обходились подчас и с посадниками, тысяцкими из своих земляков, сбрасывали их со степени или с Великого моста в волховскую пучину, громили подворья, а то и кончали с ними самими еще более круто.

Политическую жизнь Новгорода постоянно лихорадила вражда боярских «партий», династий, новгородцев и служивших им князей, более же всего – «меньших», «мизинных» людей (беднота) и «больших» (вельмож и их нахлебников). Вмешивались в нее и силы, для республики посторонние, – князья из соседних земель, особенно из тех, кто посильней. Они стремились держать под контролем богатую республику, посадить в ней князем своего ставленника,, сына или брата. И новгородцы соглашались, не всегда, правда, добровольно; бывало, что и под нажимом; главное для них – чтобы князь «держал Новгород в старине по пошлине». Тем более, что князь, помимо дел военных, занимался еще управлением и судом, но с участием посадника («без посадника ти, княже, суда не судити, ни волостей раэдавати, ни грамот ти даяти»). Чиновников низших рангов мог назначать только из новгородцев, а не из своих дружинников. Получал доходы, строго оговоренные; не мог приобретать на Новгородчине земли и зависимых людей. Лишили его права вмешиваться во внешнеторговые дела, а они велись Новгородом с большими размахом и выгодой.

Новгородская господа имела громадное влияние в управлении республикой. Но все же голос новгородского люда был всегда слышен и заметен, особенно в моменты острых схваток на вече. Так что республиканский строй в Новгороде Великом, как и во Пскове, – не фантасмагория, а реальность, и с ней приходилось считаться и местным влиятельным «партиям», и «низовым» политикам. Обе республики неизбежно присутствовали в их расчетах, взаимной борьбе за первенство на Руси. Социальная рознь, военная слабость, экономическая зависимость от «Низа» постепенно подтачивали устои обоих республик, и потребности централизации, импульсы которой исходили отнюдь не от новгородских и псковских правителей, предопределили судьбу этих земель.

 

§ 3. Собирание сил

Опираясь на выросшие возможности княжества, не стесняясь в средствах и уловках, московские князья вступили в борьбу за великокняжеский стол во Владимире. Первый вызов бросил Юрий Данилович. Его тверской родич двоюродный дядя Михаил Ярославич получил в Орде ярлык на Владимирское княжение (1304). Юрий Данилович начал тяжбу и в конце концов, женившись в Орде на сестре хана Узбека, добился своего, стал великим князем владимирским. Его же происками хан казнил дядю-соперннка (1318). На Русь привез князь Юрий молодую жену-ордынку и ханский ярлык. Началось его правление на Руси, первое для выходца из московской династии.

Продолжалось оно семь лет. Но пришла очередь и самому Юрию Даниловичу испить горькую чашу. Дмитрий Михайлович, тверской князь, его троюродный брат, сын казненного по вине Юрия Михайла Ярославича, нажаловался в Орде. Вскоре по воле Узбека туда вызвали Даниловича и убили. Та же участь, впрочем, постигла вскоре и Дмитрия. Так ордынские сюзерены стравливали между собой своих русских вассалов-князей, убирали неугодных, ослабляя тем самым Русь. Распри князей, их жалобы в Орде, призыв на помощь военных отрядов из нее разоряли города и селения. Каратели убивали людей, грабили все и вся.

Великим князем владимирским стал Александр Михайлович, тверской князь, брат погибшего в Орде Дмитрия. Московский же стол Юрия наследовал его брат Иван Данилович (1325). Он сыграл такую роль в истории Руси, складывании ее государственности, что московскую династию позднее стали именовать по его прозвищу – Калитовичамн (калита – кошель с деньгами на поясе).

Князь Иван не примирился с поражением и гибелью брата. Представился и случай, более чем подходящий. Восстание в Твери против насилий татар баскака Чол-хана (1327) закончилось их почти поголовной гибелью. Иван Московский тут же оказался в Орде и вскоре, по примеру покойного брата, вернулся с татарским отрядом. Ордынцы, по словам летописи, «просто рещи, всю землю Русскую положиша пустую – так каратели мстили за гибель своих соплеменников-насильников. Пострадали больше всего, конечно, тверские земли, да и другие тоже, но не московские. А Калита в награду получил Новгород и Кострому. Владимир, Нижний Новгород и Городец дали Александру Васильевичу, суздальскому князю. После его кончины (1332) Иван I Данилович стал полновластным владимирским князем. Добился он и казни в Орде Александра Михайловича. А из его столицы приказал привезти в Москву вечевой колокол, звавший тверичей к восстанию против Чол-хана.

Политику свою Калита точно, расчетливо сообразовывал со складывавшимися обстоятельствами. Его хитрость и жестокость – для политиков всех времен не редкость; поразительны его терпение, дальновидность, целеустремленность. «Смиренная мудрость» князя в Орде, куда он ездил на поклон весьма часто, льстивые речи и «многое злато и сребро» хану и ханшам, мурзам и прочим делали свое дело – там его слушали, ценили, любили. У себя же дома беспощаден был не только с князьями-соперниками, но и простолюдинами – «лихими людьми», «татями», подавлял всякое недовольство с гневом великим.

При всем том Калита сумел навести порядок во владимирско-московских землях. В них, наконец-то, воцарились мир и спокойствие: «Бысть оттоле, – говорит летописец, – тишина велика по всей Русской земле на сорок лет, и престаша татарове воевати землю Русскую». Несомненно, русские люди той поры благословляли промысел Божий и благодарили Калиту и его сыновей. Лишь при внуке Дмитрии Донском снова начались неприятности с соседями.

Калита достиг многого. Его власть признали князья ростовские и угличский, белозерский и галичский. Чтобы собрать полностью «дани-выходы» ордынские, он организовал поход на Новгород. Тяжело было платить «сребро» ханам, но зато плательщики вздохнули от «великой истомы, многих тягот и насилия татар». А у самого строгого и мудрого правителя скапливались деньги, кое-что прилипало к рукам и от тех, которые нужно было везти в Орду.

Дань для Орды все русские князья, собрав ее в своих землях, свозили Калите. Это дало ему еще один рычаг для усиления своей власти на Руси. Не меньшее значение, на этот раз в сфере не политической и финансовой, имел успех в области церковно-идеологической. Еще в конце предыдущего столетня киевский митрополит Максим, глава русской православной церкви, перенес свою кафедру во Владимир– на-Клязьме (1299). Жизнь заставила иерарха, как и многих южан, двинуться на северо-восток. Его преемник митрополит Петр частенько бывал в Москве, объезжая свои епархии. Калита сумел подружиться и с ним. Случилось так, что Петр здесь и скончался. Похоронили его в Успенском соборе Московского Кремля. Феогност, наследовавший митрополичью кафедру, совсем переселился в Москву – на подворье рядом с гробом чудотворца Петра, ставшего вскоре одним из самых чтимых на Руси святых угодников.

В глазах русских людей тех лет это событие, вне сомнения, – знамение Господне. Впрочем, не всем это понравилось, «иным же князем многим, – читаем в летописях, – немного сладостно бе, еже град Москва митрополита имяше в себе живуща». Это и понятно – значение Москвы .еще более повысилось, поскольку она стала церковным, духовным центром всей Руси, что трудно было пережить соперникам и недоброжелателям Калиты. Именем Петра-митрополита русские клялись уже тогда, в XIV столетии; смотрели на него, как на своего печальника и защитника – ведь он ездил в Орду, чтобы умолять «царя» не обижать его паству. Столетие спустя после его кончины по Руси ходили о нем легенды, причем в тесной связи с Калитой. Святой отец Пафнутий боровский поведал однажды своим ученикам, что московский князь видел сон – высокую гору, покрытую снегом; потом исчез снег, за ним – и сама вершина. Калита о смысле сновидения спросил у Петра, и тот пояснил:

– Гора – это ты, князь, а снег на горе – я, старик. Я умру раньше твоего.

Еще более колоритен рассказ Пафнутия о князе с его калнтой, из которой он подал милостыню нищему. Тот, не удовлетворившись ею, подошел вторично, потом и «в третие». Каждый раз получал подаяние. Но в конце Иван Калита все-таки не вытерпел:

– На, возьми, несытые зенки!

– Сам ты несытые зенки, – услышал от нищего в ответ, – и здесь царствуешь, и на том свете царствовать хочешь.

Легенда эта, окрашенная в благостные тона, любуется князем-нищелюбцем, отцом своих подданных. В стороне, конечно, остаются истинные черты правителя, скопидома, лукавца, хищника. Вполне очевидно, реальный его образ со временем поблек, оставалось то, что ценилось современниками и потомками, – его качества как устроителя порядка на Руси и в собственном хозяйстве, верного сына церкви и защитника внешних рубежей нарождавшегося государства. Ведь с Калиты великое княжение, все увеличиваясь в размерах и становясь государством Владимиро-Московским, а потом Московско-Владимирским, устойчиво, с редкими и недолгими перерывами, переходило в руки его прямых потомков, преемников.

Дети Калиты Семен Иванович Гордый (1340 – 1353) и Иван Иванович Красный (1353 – 1359) во всем придерживались курса, проводившегося отцом. По-прежнему ездили в Орду, ублажали ханов и мурз. Правда, добавилось хлопот на западных рубежах – приходилось отбивать натиск литовцев, шведов и рыцарей-лнвонцев. Они разоряли Псковщину и Новгородчнну, захватывали города – то Брянск и Ржев, то Орешек; возвращать удавалось не все. Литва натравливала на Москву ордынцев, предлагая совместные действия против нее.

По-прежнему великий князь заключал договоры с удельными, которые в своих владениях были полными хозяевами: «Тобе знати, – фиксирует договор Дмитрия Донского с двоюродным братом Владимиром Андреевичем, князем серпуховско-боровским (1388), – своя отчина, а мне знати своя отчина». Их вассалы-бояре имели право отъезда к другому правителю, сохраняя при этом свои владения в покинутом княжестве. Но постепенно и неуклонно удельные князья и бояре становились в отношения подчиненности к великому князю московско-владимирскому. Старейший среди князей, он, заканчивая земной путь, наибольшую часть своих владений завещает старшему сыну – «на старейший путь». Остальным детям, всем вместе взятым, доставалось намного меньше, чем их старшему брату-наследнику. Тем самым снова и снова укреплялось положение Москвы как центра объединения русских земель, закладывались основы преобладания ее правителя над другими князьями-честолюбцами. Действия князей-завещателей, их династические предвидения, понятные сами по себе, имели значение государственное – они приближали пору объединения разрозненных частей Руси. А это отвечало интересам и их самих, и подавляющего большинства подданных, вплоть до самых «мизинных».

 

§ 4. Куликовская победа

Преобладанию Москвы над другими центрами уже ничто не могло помешать. Когда умер Иван Иванович Красный, его сын Дмитрий остался 9-летним мальчиком. На владимирский стол заявил претензии Дмитрий Константинович, князь нижегородско-суздальский. Но и он потерпел поражение, смирился. А позднее, когда его юный соперник возмужал, выдал за него дочь Евдокию. Они превратились из врагов в союзников, причем тесть ходил «под рукой» зятя.

Прожив короткую жизнь, 39 лет, Дмитрий Иванович успел достичь необычно многого. Помимо новых земельных приобретений, он ведет долгую и успешную борьбу с Михаилом Александровичем, князем тверским. Тот, опираясь на помощь Ольгерда Гедиминовича литовского, женатого на его сестре, понуждает его к походам на враждебную Москву.

Трижды, с 1368 г., с перерывами в два года, литовцы осаждают ее, но безуспешно. Каменные стены Кремля каждый раз выдерживают натиск.

Взаимные набеги разоряли грады и веси – и московские, и тверские. Михаил Александрович сумел дважды добиться в Орде ярлыка на великое княжение. Закончилось тем, что Дмитрий Иванович не пустил соперника во Владимир и организовал (1375) поход на Тверь, носивший по существу общерусский характер. К его войску подошли на помощь дружины многих князей-союзников. Месяц они осаждали Михайлову столицу. Войска из Орды и Литвы, на что надеялся тверской владетель, не пришли, и ему пришлось склонить голову перед врагом и соперником, как «брату молодшему» перед старшим.

25-летний московский князь, окруженный помощникамибоярами, с мудрым наставником Алексием, митрополитом русским, из бояр Тучковых, во всех этих событиях выступает лидером национального масштаба. Русь к этому времени укрепилась настолько, что бросает открытый вызов Орде. Там одна «замятия» сменяет другую, ханы меняются с быстротой головокружительной – более двух десятков с половиной за какие-нибудь два десятилетия, с 1357 г. до конца 1370-х годов. В силу входит очередной временщик – темник Мамай, гурген (зять) хана Бердибека – внука Узбека. По своему произволу меняет он правителей Золотой Орды, которых русские летописцы с иронией именуют «мамаевыми царями». Орда, некогда всесильная, слабеет; на Руси видят это и используют к своей выгоде.

Еще за год до похода Дмитрия на Тверь нижегородцы перебили в своем городе прибывших туда татар вместе со «старейшиной» Сарайкой. Прислал их сюда Мамай.

Три года спустя (1377) войско Дмитрия Ивановича, московского князя, пришло к Казани, где обосновался один из ордынских князей, принудило его – дело неслыханное! – платить дань Руси Полки великого князя бдительно охраняют московские рубежи, и ордынцы не осмеливаются идти туда, минуя Оку.

Правда, в том же году произошла осечка, и весьма неприятная. В нижегородские пределы незаметно, тайком прокрался Араб-шах (Арапша, по нашим летописям). О нем говорили, что его войско где-то далеко на юге. Русская рать не думала, что ордынцы близко. Стояла сильная жара, воины шли налегке, доспехи и оружие сложили на телеги. Бояре увлеклись винным питием, ходили, как осудительно пишут летописцы, «на Пиане, аки пиании», – события назревали на р. Пьяне. Здесь воины Араб-шаха стремительно ударили на русских. Захваченные врасплох, они потерпели полное и позорное поражение. Победители огнем и мечом прошлись по юго-восточным землям.

Мамай, реальный вершитель судеб Орды, мечтавший восстановить в полном объеме власть над Русью («как при Батые было»), в следующем году решил сделать еще одно «кровопускание» Руси. Посланное им войско, в несколько десятков тысяч человек, возглавил мурза Бегнч, военачальник опытный и бесстрашный. Русскую рать повел на юг от Оки, в рязанские пределы, сам князь Дмитрий Иванович.

Противники встретились на р. Воже. Расположились на противоположных берегах. Долго стояли друг против друга. Наконец, московский полководец несколько отодвинул свои полки, приглашая Бегича к битве. Тот переправил конницу, и сеча началась. Дмитрий двинул вперед свой главный полк, а с обоих флангов ордынцев начали охватывать еще два русских полка. Врага, разбитого в прах, прижали к реке и почти полностью уничтожили. Погиб и Бегич. На следующий день победители сами перешли Вожу и, преследуя остатки войска, окончательно добили его, захватили большой обоз.

Летописцы живописуют ярость, охватившую Мамая при известии о гибели Бегича и войска. Два года собирает он новые силы со всей Орды, нанимает отряды генуэзцев из Крыма, отважных воинов с Северного Кавказа. Договаривается о совместном выступлении против Москвы с Ягайлом Ольгердовичем литовским. Ведет как будто и переговоры о том же с Олегом Ивановичем, князем рязанским; так, во всяком случае, в один голос сообщают промосковскн настроенные летописцы. Но здесь все было непросто. Рязань, конечно, боялась и Москвы, и Орды, и Литвы – нелегко жить меж трех огней и не запалить свой дом! Олегу и другим рязанским князьям, его предшественникам, не раз приходилось испытать удары и московских князей, и ордынских ханов. И теперь Олег лавировал, хитрил, выжидал: чья сторона сильнее, кто возьмет – Орда или Москва? Потому и засылал послов и на Волгу, и на Москву-реку.

Между тем Дмитрий Иванович собирал рати. Дружины шли со всех сторон – из собственно московско-владимирских земель и многих других. На врага встала почти вся Русь. Ее воинов, усилиями ремесленников и пахарей, хорошо вооружили, снабдили всем прочим для предстоящей смертной сечи с извечным врагом-насильником.

На Руси царила атмосфера национального подъема. Одно из сказаний о Мамаевом побоище в эпических, былинных тонах говорит об этом: «Кони ржут на Москве, звенит слава по всей земле Русской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпухове, стоят стяги у Дона великого на берегу». По преданию, правда, позднему, на битву с врагом Руси благословил князя Дмитрия и его воинство игумен Сергий Радонежский. Человек крайне непритязательный, скромный и трудолюбивый, он уже тогда имел огромный авторитет в народе. Мирил князей, ссорившихся между собой. Сострадал всем обиженным и убогим. Его слова и поступки становились известны по русским градам и весям, нравственное влияние старца благотворно воздействовало на всех, кого заботила судьба Руси. Этому же способствовали многие его ученики, основатели обителей в разных концах страны. Его твердая поддержка общенародных усилий в борьбе с Ордой многое значила в глазах народа, укреплении его духа, твердой решимости противостоять Мамаю, спасти Русь от страшной угрозы.

Дмитрий Иванович вел свое войско из Москвы к Коломне. Здесь, на Девичьем поле, сделал ему смотр. Затем, не переходя здесь Оку, чтобы не идти по рязанским владениям Олега Ивановича, пошел вверх по реке, ее северным берегам. У Лопасни переправился на южную сторону. По пути присоединились дружина Владимира Андреевича, князя серпуховско-боровского, другие отряды. Пришли из Литвы поло– чане и брянцы Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, враждовавших с Ягайлом.

Удивляет смелость маневров Дмитрия, глубина стратегического мышления его самого и других военачальников. Движение их ратей по сути дела выключило из предстоящей схватки военные силы Олега Ивановича, сохранившего нейтралитет до конца событий и как будто предупредившего Дмитрия о подходе Мамаевых сил. А марш от Коломны на запад и быстрое продвижение на юг от Оки к верховьям Дона пресекало пути объединения войск Ягайлы и Мамая. Русичи теперь, в какие-нибудь последние несколько лет, предпочитали не держаться за Окский рубеж, а смело шли вперед навстречу грозному и могучему противнику, жаждавшему реванша.

Русские полководцы, как и два года назад, хорошо организовали разведку – урок Пьяны пошел впрок. Мамай стоял на Воронеже. Оба войска двинулись навстречу друг другу к верховьям Дона. Здесь, у впадении в него р. Непрядвы, в ночь с 7 на 8 сентября, после споров и сомнений, Дмитрий с войском переправился через реку. Здесь расставил полки на широкой, слегка всхолмленной равнине – Куликовом поле. Оно замыкалось реками с разных сторон: с севера и северо-востока Доном, с северо-запада Непрядвой, с юго-запа-да Нижним Дубняком. С юга подошло войско Мамая, встало на Красном холме и вокруг него.

С обеих сторон насчитывалось, вероятно, не менее, если не более, 100 – 120 тыс. воинов. В центре позиции Дмитрий поставил большой полк – главные силы, по флангам – полки правой и левой руки, впереди – передовой, сзади – запасной. С востока позицию прикрывал засадный полк, скрыто поставленный в Зеленой дубраве, за р. Смолкой.

Мамай в центре держал пехоту. На флангах расположил конницу; ее маневрам, а на это ордынцы были большими мастерами, мешали реки, речушки и ручейки, рощи и лесистые овражки.

Битва, по преданию, началась единоборством: Пересвет, русский богатырь, и мурза Челубей, разогнав во весь опор лошадей, вонзили друг в друга копья, упали замертво.

Ураганом налетели ордынцы на передовой полк русских, вырубили его. Затем набросились на большой полк. Они рвались к знамени великого князя, под которым стоял боярин Михаил Бренок в доспехах Дмитрия. Боярин погиб, но полк устоял, держался неколебимо. Великий князь, сражавшийся в рядах передового полка, «прежде всех стал на бой и впереди с татарами много бился». Со всех сторон наседали на его ордынцы, «много по голове и по плечам и по животу… били и кололи и секли, но спасся он от смерти, только утомлен был от великой битвы почти до смерти». Князя спасли от гибели доспехи, согласно тому же рассказу, дошедшему в передаче XVI в. Его дважды сбивали с коня; он дрался то с двумя, то с тремя ордынцами. Весь израненный, избитый, Дмитрий еле добрался пешком до дерева. Под ним позднее и нашли его два костромича – «простых воя».

Не добившись, после «брани крепкой и сечи злой», успеха в центре русской позиции, где в большом полку сражались в основном ополченцы, Мамай направил удар на полк правой руки. Но и здесь русские стояли насмерть. Наконец, его конница яростно обрушилась на левый фланг русских. Он медленно отходил назад, ордынцы с воем и гиком рвались вперед, отбросили резервный полк и начали обходить с тыла русский центр. Это грозило окружением и разгромом. Наступили самые драматические минуты сражения.

Все это из Зеленой дубравы наблюдали воины засадного полка. Они рвались в бой – ведь на их глазах гибли собратья, и, вот-вот, враг восторжествует окончательно. Но Дмитрий Михайлович Боброк, князь волынский, «мудрый и удалой воевода» (он был женат на сестре Дмитрия Ивановича), сдерживал их, ждал урочного часа. Он настал во второй половине дня, когда татары, одолевая русских, поворачивали налево, в обход их позиции, но и сами подставили свой тыл для удара, которого, конечно, не ждали.

– Час прииде и время приближеся! – услышали воины Боброка. – Дерзайте, братья и други!

Вихрем вырвалась свежая русская конница из засады, и ее удар по флангу и тылу ордынцев был так стремителен и страшен, что их ряды были сметены и разгромлены. Многие остались лежать замертво на поле боя, другие утонули в Непрядве, третьи, бросившись наутек к Красному холму, потоптали собственную пехоту. Удар засадного полка обеспечил перелом в ходе сечи, и все другие русские полки (то, что от них осталось) перешли в общее наступление. «И побежали полки татарские, а русские полки за ними погнались, били и секли. Побежал Мамай с князьями своими в малой дружине». Преследовали бегущего врага до р. Красивой Мечи, правого притока Дона. Разгром был полный, войско Мамая перестало существовать. Лишь немногие прибежали в Орду. Мамай же вскоре испытал новое поражение, на этот раз от Тохтамыша. Перебрался в Крым, и там, в Кафе (Феодосии) итальянцы, его бывшие союзники, убили некогда могущественного правителя Золотой Орды.

Восемь дней стояли русские на Куликовом поле, ставшем навеки символом русской славы и величия. Они оплакивали собратьев, отдавших жизнь за «други своя», за святую Русь, хоронили их. Десятки тысяч русичей остались лежать в этой земле; летописец называет имена некоторых из них; «прочих же князей и бояр, и воевод, и княжат, и детей боярских, и слуг, и пешего воиньства тмомочнсленное множество избьено, и хто сможет их изчислити?»

По всей Руси праздновали великую и долгожданную победу над поработителями; «…По Русской земле, – говорит с гордостью и радостью автор «Задонщины», – распространилось веселие и отвага, и вознеслась слава русская».

Куликовская победа – событие для Руси переломное, а ее главный организатор, князь Дмитрий Иванович, приобрел, по словам Ключевского, «значение национального вождя северной Руси в борьбе с внешними врагами». Русь «под московскими знаменами одержала первую народную победу над агарянством». Она вызвала национальный подъем во всех сферах жизни – ив хозяйстве, и культуре. Этому не могли помешать ни разорительный поход на Русь Тохтамыша, который сжег Москву (1382), ни другие карательные экспедиции ордынцев, ни продолжавшаяся, но в заметно ослабленных формах, их власть над Русыр. С этих пор Орда неуклонно шла к своему распаду, закату; Русь же, наоборот, – к объединению сил и земель, окончательному освобождению от господства чужеземцев.

Умирая, Дмитрий Иванович Донской, не спрашивая согласия Орды, передает по наследству сыну Василию Московско-Владимирское великое княжество. Не прожив и четырех десятков лет, великий князь, человек набожный и добродетельный в семейной жизни, не умудренный книжным учением, но богатый жизненным опытом и воинскими подвигами, оставил потомкам благородный образ радетеля за Отечество, за землю Русскую, продолжателя дела Александра Невского и других воинских и политических руководителей, вставших во главе народных сил на защиту русских очагов и могил.

«Оже ны (нас. – Авт.) Бог избавит, ослобонит от Орды» – эти слова договора Дмитрия Ивановича Донского и Владимира Андреевича Храброго выразили заветные, неизбывные мысли и надежды всей Руси, и подвиг героев Куликова поля возвестил, что эти мечты сбудутся.

 

Завершалось XIV столетие 19 мая 1389 г. после недолгой, но тяжелой болезни скончался великий князь Владимирский и Московский Дмитрий Иванович, уже вскоре получивший за свои ратные подвиги на Куликовом поле прозвище Донской. С ним уходила эпоха почти векового ожесточенного соперничества Москвы и Твери за великокняжеский стол во Владимире, эпоха первого прорыва к освобождению от ордынской зависимости.

Старший сын и наследник Дмитрия Донского, великий князь Василий действовал в заметно иных политических обстоятельствах, внутренних и внешних. Совсем непредсказуемыми оказались повороты политической биографии внука Дмитрия Донского, великого князя Василия II.

 

§ 1. Политическая карта Восточной Европы в конце XIV в. Два центра объединения русских княжеств

Вплоть до начала 60-х годов XIV в. крупнейшим (по территории) и сильнейшим (по материальным возможностям и военному потенциалу) государством Восточной Европы (а может быть, и Европы в целом) являлась Золотая Орда. Ее экономическая мощь зиждилась на огромных доходах в виде даней с покоренных народов, добычи и полона, захваченных в грабительских походах, баснословных барышах, полученных от международной, транзитной, главным образом, торговли. Торговый путь по Волге связывал ее одним концом с Ираном, Индией, иными странами Среднего Востока, а другим – с балтийско-ганзейской торговлей. Обустроенные караванные маршруты обеспечивали фактории Венеции и Генуи на Азовском и Черном морях товарами из Китая, Тибета, Западной Сибири, Средней Азии. Объемная торговля, дармовой труд захваченных в рабство ремесленников, огромные средства, выкачанные с подвластных земель, потребности государственного управления породили редкостное явление в кочевом по преимуществу обществе и государстве – интенсивное городское строительство. В среднем и нижнем течении Волги, в Подонье, в Крыму и на Северном Кавказе, в ряде иных областей (включая Сибирь) в эпоху расцвета Золотой Орды возникло великое множество огромных, средних, малых городов и поселков.

Периферийной автономной частью этого огромного государства были Северо-Восточная и Северо-Западная Русь, представлявшие комплекс княжеств и земель, подпавших в зависимость от Орды в результате нашествия Батыя и последующих ордынских походов. Здесь важно отметить следующие обстоятельства. В годы могущества Золотой Орды внешнеполитические возможности определялись мерой автономности статуса того или иного княжения, его силой, характером межкняжеских отношений. За исключением западного направления, где русские земли противостояли экспансионистской восточной политике Ливонского ордена, Швеции, Литовского княжества.

В периоды кризиса ситуация могла меняться коренным образом. Собственно, критические положения уже не раз возникали в истории Орды, угрожая ее развалом. Слишком многочисленны и остры были этносоциальные и политические противоречия, пронизывавшие все общество. Подчеркнем только три фактора. Во-первых, неизбежное противоречие, заключенное в политически ведущей роли наиболее консервативного и уязвимого хозяйственного уклада – кочевого скотоводства. При все возрастающей роли чиновничества (сконцентрированного в городах), городов вообще, решающий голос принадлежал монгольской и кыпчакской кочевой знати. Во-вторых, единство последней обеспечивалось только в рамках агрессивной и успешной внешней политики. Возможности ее проведения почти постоянно суживались. Наконец, в-третьих, слишком велика была разница между разными регионами Золотой Орды, в значительной мере механически объединенных в границах одного государства.

Наиболее рельефно все перечисленное сказалось в годы «великой замятны» XIV в. в Орде. За двадцать лет (1361 – 1381) на троне в Сарае сменилось более двадцати ханов, как правило, сосуществовало два центра с двумя ханами (границей между этими двумя Ордами служила Волга), фактическую независимость обрели еще несколько областей (Хорезм, бывшая Камская Булгария и т.п.). Были утрачены почти все территории к западу от Днепра. Оказалась подорванной вся система внутреннего управления.

Помимо прочего, к середине 70-х годов был утерян контроль над русскими княжествами. Именно этим воспользовался московский князь Дмитрий Иванович. Опираясь на свое положение владимирского великого князя, он сумел организовать антитверскую, антилитовскую, а чуть позднее и антиордынскую коалицию, сплотив под свои знамена подавляющее большинство русских княжений. Первые итоги были вполне впечатляющие. Был отбит прямой натиск Ольгерда на московские земли. Тверь признала в 1375 г. верховенство Москвы и «сстулилась» ей владимирского стола. Наконец, победы при Воже (1378) и на поле Куликовом (1380) означали мощный подрыв военного потенциала самой могущественной, западной Орды, где фактически правил бекляри-бек Мамай.

В полной мере использовала ордынское ослабление Литва. Под руку великого князя Ольгерда (он разделил с Кейстутом направления деятельности, оставив за собой восточное и южное) перешла основная часть бывших древнерусских земель и княжеств на территории современной Белоруссии и Украины. К концу 60-х годов выработаны приоритеты в активно наступательной восточной политике Ольгерда. В силу этих и ряда иных объективных причин, субъективных факторов Литва становится вторым центром возможного притяжения для определенных политических сил в княжествах и землях Северо-Восточной и Северо-Западной Руси. Опора на союз с Литвой была длительное время одной из главных черт действий тверского великого князя, с конца XIV в. постепенно формируется пролитовская партия в Новгороде.

80-е годы привносят принципиальные перемены в очерченную выше геополитическую ситуацию. Прежде всего, хан Тохтамыш восстановил в 1381 г. государственное единство Золотой Орды, опираясь на поддержку Тимура и используя военно-кочевнический потенциал левого крыла (Кок-Орды) бывшего улуса Джучи. Тщательно подготовленный и весьма масштабный поход на Русь в 1382 г. привел к реставрации ее зависимости от Орды. Сразу Же подчеркнем: в экономическом плане наложенные Сараем поборы были очень тяжелыми, но в политическом отношении хан не мог не считаться со сложившимся раскладом сил. Он сохранил владимирский стол за Дмитрием Донским, более того – фактически санкционировал переход территорий Владимирского великого княжения в вотчину великого князя. Именно этот факт зафиксировало завещание Дмитрия Донского, в котором он благословляет старшего сына и наследника помимо Москвы Владимирским великим княжением («своей отчиной»). Трудно думать, что такой принципиально важный шаг московский князь предпринял без предварительного одобрения со стороны сарайского властителя.

Соединение в руках представителя московского княжеского дома его собственных исконных владений и территорий владимирского стола оценивают обычно в плане резкого усиления материальной и военной мощи Московского княжества. Это верно. Благодаря только данному факту Москва прочно заняла неоспоримую позицию регионального лидера. Но не следует забывать и другого. Такое завершение московско-тверского соперничества имело далеко идущие политические следствия. На место своеобразной системы формального соподчинения русских княжеств, когда князь, занимавший ненаследуемый владимирский стол, был посредником в сношениях с Ордой в сборе и доставке ордынских даней, в организации и руководстве вспомогательными войсками и т.п., пришла совсем иная схема: совокупность равностатусных великих и просто княжеств, каждое из которых само по себе было связано с Сараем отношениями зависимости и подчинения. Оставим в стороне вопрос, привело ли это к усилению или ослаблению ордынской зависимости (боюсь, что любой ответ не будет обладать необходимой аргументацией). Куда важнее другое: перед Москвой теперь стояла задача выработки новых методов и способов объединения юридически равноправных государственных образований в условиях их принципиально одинаковой зависимости от Орды.

Столь же существенными оказались перемены в Литве. Смерть Ольгерда (1377) повлекла за собой всплеск длительной и острой дворцово-политической борьбы, сопровождавшейся убийствами, заговорами, казнями. Ни победа Ягайлы (он наследовал Ольгерду) над Кейстутом, ни соправление Ягайлы со Скиргайлом, ни наконец его женитьба на наследнице польской короны Ядвиге (Ягайло принял католичество и заодно поменял имя), сопровождавшаяся личной унией Польши и Литвы (1385), не привели к успокоению. Уния на деле оказалась попыткой Польши инкорпорировать Литву с предоставлением равных прав только перешедшим в католичество. Борьбу за восстановление государственной самостоятельности Литовского княжества возглавил Витовт (Витаутас), сын и наследник Кейстута. Только в 1392 г. был найден компромисс, удовлетворивший обе стороны. Великое княжение в Литве и в русских княжествах под ее эгидой передавалось Внтовту вплоть до его смерти (после нее основная часть отходила Владиславу-Ягайле с наследниками, а некоторые земли – брату Витовта, Сигнзмунду). Не просто реставрированное, но усилившееся Литовское княжество уже вскоре после 1392 г. резко активизировало свою восточную политику.

Для полноты картины добавим, что уже во второй половине 80-х годов бывший ставленник Тимура, хан Тохтамыш начал военные действия против среднеазиатских владений своего покровителя. Это сулило в ближайшем будущем серьезное столкновение державы Тимура с Ордой, о чем наверняка догадывался Василий I, проведший в ханской ставке не менее двух с половиной лет в качестве почетного заложника. Такой оказалась геополитическая ситуация в первые годы правления нового московского князя, унаследовавшего трон в семнадцать с половиной лет.

 

§ 2. Между Сараем и Вильно: внутренняя и внешняя политика Василия I

Правление Василия I естественно распадается на два периода. Первый завершается на рубеже нового, пятнадцатого столетия. Второй охватывает оставшееся время. Василий Дмитриевич правил дольше своего отца и жил дольше его. На счету князя Василия I не было громких ратных побед, не заметно и крупных преобразований. Но именно ему принадлежат почин в присоединении крупного государственного об-разования Северо-Восточной Руси к Московскому княжеству и первый опыт в этом многотрудном, как оказалось, деле. На его плечи пала тяжкая забота упорного, последовательного противодействия восточной политике Витовта, тем более неблагодарной, что приходилось противостоять своему тестю. Наконец, именно в годы княжения Василия I были в полной мере осознаны уроки эпохи «бури и натиска» Дмитрия Донского, были сделаны соответствующие выводы, сложилась та социальная опора московской великокняжеской власти, которая вынесла главные политические и военные тяготы объединительных процессов. Первая четверть XV в. в истории древнерусской живописи и архитектуры – особое время редкостного подъема национального духа и нравственной силы. Но по порядку. Первыми, естественными актами нового московского государя стали докончания с удельными князьями московского дома – князем Владимиром Андреевичем Серпуховским (одним из героев Куликовской битвы) и родным братом Юрием, удел которого был образован в соответствии с волей Дмитрия Донского. Не вдаваясь в детали, подчеркнем лишь два момента. Василий закрепил нормы взаимоотношений великого и удельных князей московского дома, выработанные еще его отцом (они, с одной стороны, закрепляли бесспорное политическое, военное и государственное первенство великого князя, а с другой – своеобразной коллективностью владений в Москве и ее округе обеспечивали единство действий с другими княжествами). С уделами младших братьев (Андрея и Петра) он явно не торопился с их реальным выделением по причине их малолетства.

В декабре 1390 г. в Москву прибыла невеста Василия I, княжна Софья, свадьба же состоялась 9 января следующего года. Впрочем, в этот момент судьба Витовта была далеко еще неясной, так что говорить о политических планах в этой связи было преждевременным. Наоборот, в конкретных условиях 1391 г. скорее Витовт мог ожидать реальной помощи от зятя, которая, впрочем, не потребовалась.

Лето 1391 г. – время первого крупного похода Тимура на Золотую Орду. В июне этого года в районе Самарской Луки его армия разгромила силы Тохтамыша. Впрочем, погром не был тогда доведен до конца и уже в следующем году Тохтамыш восстановил свою власть в Орде. Именно этот момент и использовал князь Василий Дмитриевич: он выкупил у явно нуждавшегося в средствах хана ярлыки на Ннжегородско-Суздальское великое княжество, а также на Муром и Тарусу.

Характерная деталь: сам акт покупки ярлыка не представлял ничего принципиально нового, если только исключить факт наличия многочисленных представителей нижегородских Рюриковичей (ранее чаще выкупались выморочные владения). Но куда важнее другое: хотя хан и выделил «лютого» посла для сопровождения московского князя в Нижний Новгород, сама реализация ханского распоряжения целиком возлагалась на Василия I, его аппарат, его воинские силы. Все прошло как по нотам – претензии московского князя получили поддержку на нижегородском вече, бояре же нижегородского князя, незадолго до того подтвердившие клятвой свою верность сюзерену, заявили о своем переходе («отъезде») на сторону великого князя.

Успех, достигнутый, по видимости, так просто, оказался недолговечным. В реальности соперничество за эти города и земли с суздальскими князьями растянулось на четверть века, сопровождаясь ожесточенной борьбой, грабежами, опалами, ссылками. Но и выделением временных уделов на территории Нижегородского княжения тем князьям суздальского дома, кто подтвердил свою лояльность московскому государю. Главный урок, учтенный московскими политиками, – необходимость замены хотя бы части прежних социальных связей (именно они обладают большой инерционностью) и опора новой власти на наиболее политически активные социальные группы.

Середина 90-х годов – критическое время в Восточной Европе. Весной 1395 г. начался роковой для Золотой Орды поход огромной армии Тимура. Разгромив в ожесточенном двухдневном бою на берегу Терека силы Тохтамыша (середина апреля 1395 г.), войска завоевателя принялись методически грабить и уничтожать эолотоордынские города. Задача была тем более легко выполнимой, что по традиции они не имели крепостных сооружений (это почиталось несообразным воинской чести ордынцев). Раз за разом проутюжили отряды Тимура весь Северный Кавказ, Таманский полуостров, Подонье (дойдя до Ельца) и, наконец, сердцевину городской жизни Орды – города Среднего и Нижнего Поволжья. Сокровища, накопленные ордынской знатью за полтора века, стали теперь легкой добычей воинов Тимура. За немногими исключениями, торговцы и ремесленники никогда уже не вернутся в разгромленные города. Самаркандский властитель не просто решительно подорвал экономическую мощь Золотой Орды, он во многом вернул ей первоначальный облик кочевого общества и государства. Только весной следующего года армия Тимура ушла через Дербент с неисчислимой добычей и десятками тысяч угнанных в рабство людей.

Погром, учиненный железным хромцом, таил непосредственную опасность для Русн. Всю вторую половину лета 1395 г. князь Василий Дмитриевич простоял с войском на берегу Оки, и только известие об уходе Тимура после погрома Ельца внесло успокоение в атмосферу тревожного ожидания горожан в Москве и других городах.

Другие тревоги, ясно обрисовавшиеся в том же 1395 г., – возросшая активность восточной политики Витовта. Выразилось это в захвате Смоленска (обманом). Хотя московские князья не были в союзнических отношениях со смоленскими, угроза заключалась в самом факте приближения литовской границы. С присоединением Смоленского княжения к Литве последняя на длительном пространстве граничила теперь с Москвой. Это соседство (несмотря на, казалось бы, ближайшее родство) породило всего через четыре года едва не самую грозную опасность для Московского княжества.

Постоянно напряженными и часто враждебными были в эти годы отношения Москвы с Новгородом. В них вообще далеко не все ясно. Ликвидация Владимирского великого княжения вроде бы должна была усилить позиции в Новгороде московского князя. Он теперь безальтернативно занимал новгородский стол. На деле ситуация была обратной. Именно последнее десятилетие XIV в. – время окончательного оформления самостоятельных государственно-политических институтов в Новгороде. Это период постоянных конфликтов московских и новгородских властей почти в любой сфере контактов. 1393 год ознаменовался прямыми военными столкновениями: сила и удача оказались на стороне Москвы. Еще через четыре года московские войска с помощью местных жителей присоединили Двинскую землю. Но уже на следующий год Новгород восстановил контроль над богатым северным краем.

После очередного поражения в соперничестве за власть в Орде от хана Тимур-Кутлука Тохтамыш оказывается летом 1397 г. в Киеве с семьей, двором и сравнительно небольшим отрядом. Впрочем, он быстро пополнялся за счет татар, еще ранее попавших в Литву, за счет новых беглецов из Дикого Поля. Найдя приют в Литве, хан готовился к реваншу, заключив в следующем году союзный договор с Витовтом. Его суть заключалась (в изложении московских и тверских летописцев – последнее особенно ценно) в двух кратких, но весьма выразительных обязательствах. Союзники взаимно обязывались с помощью военной силы добиться посажения на трон в Сарае Тохтамыша и на трон в Москве «и на всей земле русской» – Витовта. Если к этому добавить Салинскин договор Литвы с Орденом, имевший не только антипольскую, но, несомненно, и антирусскую направленность, то мера угрозы станет чрезвычайно высокой.

Именно это подвигло Москву и Тверь на заключение нового докончания 1399 г. Его главные особенности исчерпывались обязательством военной взаимопомощи в случае ордынской и литовской угрозы, а также юридическим признанием равного статуса договаривающихся сторон (договор 1375 г. исходил из первенствующей роли Москвы, после 1382 г. эта норма утратила реальное значение, но вплоть до 1399 г. иных соглашений не было).

Кампания 1399 г. оказалась крайне неудачной для Витовта. Многочисленная армия, включившая едва не все ополчение Литвы, наемников «из немець», волохов, союзные силы от Ордена, иных стран, отряды Тохтамыша, потерпела 12 августа жестокое поражение в битве на р. Ворскле от явно уступавшей по численности рати хана Тимур-Кутлука. В бою пало около двадцати литовских князей (по преимуществу Геднминовичей). Победитель взял выкуп с Киева. Поражение имело двоякие следствия. Оно окончательно предопределило судьбу Тохтамыша: через несколько лет он будет убит под Тюменью. Одновременно резко ослабло давление Витовта на восток: ему понадобилось несколько лет для восстановления своего потенциала.

Так завершился – в целом удачно – первый этап правления Василия I. Он был сложным: непредсказуемость многих событий таила прямые угрозы для Московского княжества, слишком велика была мера неопределенности в сношениях и с Ордой, и с Литвой. Но был приобретен драгоценный опыт. А главное – именно в это время близится к концу формирование служилого московского боярства, завершалось его становление как прочной опоры московской великокняжеской династии. Его верность и надежность совсем скоро будут многократно проверены в тяжких испытаниях феодальной смуты второй трети XV в.

Второй период княжения Василия I начался относительно мирно, закончился же он тяжкими годами эпидемии чумы. Те же главные ориентиры внешней политики, те же соперники и почти те же союзники. Первый в это время критический момент в отношениях с Литвой наступил вскоре после окончательного присоединения к ней Смоленского княжества (1404). Василий I был вынужден оправдываться перед тестем за то, что Новгород принял последнего смоленского князя Юрия Святославича, передав ему в кормление 13 пригородов. Эпизод со Смоленском ярко выявил оборонительную и более слабую позицию Москвы по сравнению с Вильно: когда Юрий предложил перейти вместе со Смоленском на службу к московскому государю, тот отказался от этого предложения, «не хотя нзменнти Витовту». Однако, когда в 1406 г. литовские отряды без объявления войны напали на псковские крепости, московский князь вмешался в конфликт: он «разверже мир со князем Витовтем… псковские ради обиды». В Псков и Новгород были направлены крупные силы во главе с младшими братьями московского великого князя, вспыхнула открытая русско-литовская война.

Причины ее понятны. Псков и Новгород не просто давно и прочно входили в орбиту московских приоритетов: утрата московского влияния в них грозила крахом лидирующей роли Москвы вообще. Далее, оставалось неясным, на каком рубеже собирался остановить свою экспансию литовский князь. Поэтому, хотя почти все обстоятельства препятствовали участию Москвы в войне, Василий I рискнул пойти на нее. Московскому князю пришлось уступить Орде (незадолго до 1406 г. были возобновлены сношения с ней, а соответственно восстановилась уплата выхода), какие-то уступки были сделаны Твери (она находилась в союзных отношениях с Литвой). Как бы то ни было, князю Василию Дмитриевичу удалось выдержать три кампании против тестя в 1406 – 1408 гг. Ни в одном случае противники не рискнули на масштабное сражение, ограничившись длительным противостоянием (на р. Плаве, у Вязьмы, на р. Угре). В конце концов дело закончилось подписанием мира на прежних условиях, причем Витовт заключил в целом удовлетворительные для Москвы мирные договоры с Псковом и Новгородом (в 1407 и 1409 гг.).

Витовта вынудили к мирным переговорам внутренние распри (в те годы в Москве объявилось множество временных эмигрантов из Литвы, получивших в кормления лучшие города и волости) и надвигавшаяся война с Тевтонским орденом. Впереди уже слышались раскаты Грюнвальдской битвы. Василий I вообще стремился побыстрее закончить конфликт, зная об очередной смене власти в Орде: пришедшего ему на помощь на Плаве хана Шадибека (без сомнения, за особую и значительную плату) согнал с трона в Сарае ставленник ногайского князя Едигея хан Булат-бей.

Декабрь 1408 г. надолго врезался в память русских людей. Через 50, 70 и 80 лет русские крестьяне, давая показания в суде и желая определить время события, начинали отсчет с Едигеевой рати. По свирепости и четкости грабежа, количеству жертв, размерам полона, масштабам разорения набег Едигея сравним только с наиболее тяжкими нашествиями ордынцев XIII в. Летописец позднее горестно восклицал: один ордынский ратник вел за собой в Орду сорок плененных в рабство русских. Появившись внезапно под стенами Москвы в конце ноября или самом начале декабря 1408 г., в необычное для ордынских набегов время, войска Едигея всего лишь за три недели сожгли главные города и крепости Московского княжества (Коломну, Переяславль, Дмитров, Юрьев, Ростов, Серпухов, Звенигород, Можайск, Верею), Нижегородского края (сам Нижний Новгород, Городец, Курмыш), разграбили население главных волостей, едва не настигли спешно покинувшего Москву великого князя. Расположившись в селе Коломенском под Москвой, Едигей направил основные силы в загоны и одновременно послал распоряжение тверскому великому князю с приказанием доставить под стены Москвы пушки, тюфяки, самострелы. Князь Иван Михайлович выбрал здравую тактику проволочек, выступив в поход, но «увернувшись» с полпути (за что поплатилось население тверской Клинской волости, разоренной в отместку ордынцами).

Как бы то ни было, Москва устояла. В осаду село все окрестное население, серпуховской князь Владимир Андреевич, младшие братья Василия I – Андрей и Петр. Вскоре пришло известие о новой смуте в Орде, едва не приведшей к свержению теперь уже хана Булат-бея, он срочно отзывал войска. Получив откуп в три тысячи рублей, ордынцы повернули домой, попутно разоряя местности.

Набег Едигея лишний раз показал, что независимо от правителя Орды и ее прогрессирующего развала надежды на автоматическое прекращение грабительских нахождений, избавление от экономических форм ордынской зависимости иллюзорны. Наоборот, отсутствие четкого государственного контроля над военными акциями, множественность соперничающих групп, каждая из которых стремилась к военной добыче как средству социального воспроизводства и достижения политического престижа, умножали опасность Орды для оседлых соседей. Василий I сделал надлежащие выводы: при очередной смене ханов в начале второго десятилетия XV в. он отправился в Орду.

Последние пятнадцать лет его жизни не богаты событиями. К концу его жизни основные территории Нижегородско-Суздальского княжества прочно вошли в состав московских земель. В 1417 г. вспыхивает очередной конфликт с новгородцами на севере, победителей в нем вряд ли можно отыскать. Судя по позднейшем сообщениям, немирье растянулось: великий князь захватил новгородские части в смеетных (совместных) владениях Новгорода и Москвы, новгородцы присвоили себе «княжчины» в пятинах. На конфликт наложились семейно-политические распри. Поводом послужила одна клаузула завещания Дмитрия Донского, которая могла истолковываться неоднозначно. Подробнее мы скажем о ней ниже, сейчас же отметим три факта. В июле 1417 г. по дороге из Коломны в Москву умер старший тогда сын Василия I, наследник и «зело превозжеланный ему» князь Иван. Московский князь провозглашает наследником родившегося в 1415 г. Василия, а в 1419 г., при заключении докончания с младшим своим братом Константином, «восхоте подписати его под сыном». Константин отказался повиноваться, был лишен всего удела, но сумел с некоторыми боярами уйти в Новгород. Там он был принят с великой честью. Конфликт отрегулировали через некоторое время, но его причина осталась.

Здесь одна из главных пружин чрезвычайно лояльного отношения Василия I к Витовту. Когда псковичи трижды в 1423 – 1425 гг. били челом московскому князю о посредничестве в их конфликтах с литовским государем, Василий Дмитриевич не дал ответа ни на одну из этих просьб (удовлетворяя иные прошения псковичей). Не случайно, что именно Витовт фигурирует первым и главным попечителем малолетнего княжича в последней духовной Василия I. И уж совсем не случайно, что второй по старшинству сын Дмитрия Донского, князь Юрий Звенигородский, не давал никаких заверений старшему брату в вассальной верности его сыновьям (сначала Ивану, позднее – Василию). Острейший конфликт, теперь уже внутри самой великокняжеской семьи, назревал – речь шла о судьбах московского великокняжеского стола.

 

§ 3. Феодальная смута второй трети XV в. и кризис московской династии

Великий князь Василий Дмитриевич скончался 27 февраля 1425 г. Единственному его сыну было в тот момент неполных десять лет. Его старшему дяде, звенигородско-галичскому удельному князю Юрию Дмитриевичу, было 50 лет, и у него было трое взрослых или близких к взрослости сыновей. Свои претензии на великое княжение князь Юрий основывал на завещании Дмитрия Донского. В нем говорилось, что в случае смерти князя Василия (старшего сына завещателя) «его удел» должен достаться следующему по старшинству живому сыну, а его владения поделит между другими братьями вдова князя Дмитрия.

Неясность этого текста очевидна. По распоряжению Дмитрия Василий, помимо основной части земель собственно Московского княжества, получал территории Владимирского великого княжения. Но о нем этот раздел молчит. Затем, было непонятным: оставалось ли в силе данное распоряжение при наличии у Василия сыновей, или же оно было действительным лишь при бездетной кончине Василия? Как бы то ни было, позиция Юрия была хорошо известна. Митрополит Фотий сразу после смерти Василия I отправил к Юрию своего гонца с предложением приехать в Москву и целовать крест племяннику. В ответ князь Юрий отправился из столицы удела, подмосковного Звенигорода (легко доступного великокняжеским войскам) в далекий заволжский Галич. Оттуда он разослал грамоты по всем своим землям с приказом сбора ратных на военную службу. Из Москвы против него были отправлены войска во главе с тремя братьями – Андреем, Петром и Константином Дмитриевичами. Князь Юрий бежит в Нижний Новгород, куда повторно направляется с отрядами ратников князь Андрей. Но безрезультатно. Летом того же года активно вмешивается в события митрополит Фотий: в результате его неоднократных поездок, в том числе в Галич к Юрию, последний соглашается на перемирие. При этом князь Юрий отказывался от «подыскивания» великого княжения «собою». Законным оставался только вариант обращения в Орду, к хану. Но именно это было весьма проблематичным. И главное препятствие – вспыхнувшая эпидемия (скорее всего, черной оспы), поразившая двумя волнами в 1425 – 1427 гг. все княжества России и население Орды.

Болезнь опустошила целые районы, пострадали и княжеские семьи. В Твери за полгода последовательно скончались трое великих князей, в Московском княжестве из многочисленной когда-то семьи князя Владимира Андреевича Серпуховского в живых остались только его внук, Василий Ярославич и две его сестры. Вероятнее всего от эпидемии умер в 1428 г., не оставив наследника, Петр Дмитриевич, дмитровский удельный князь. Эта смерть вновь обострила конфликт между московскими князьями: по завещанию Дмитрия Донского такие уделы должны были делиться между всеми братьями. В данном же случае Василий II (точнее, его правительство) присоединил Дмитровское княжество к своим землям. В новом докончании, заключенном в 1428 г., князь Юрий признавал племянника «братом старейшим» (в таких терминах неравностатусного родства описывались вассальные отношения между великим князем и удельными правителями), но зато провозглашался принцип соблюдения норм духовной Дмитрия Донского (т.е. оставлялась возможность оспорить права Василия Васильевича). Вопрос о судьбе Дмитрова обходился молчанием.

Сдержанность Юрия нетрудно понять. Вокруг малолетнего племянника сплотились мощные силы: трое, а после 1428 г. – двое младших братьев Юрия (князья Андрей Можайский и Константин), вдова Василия I, великая княгиня Софья (она обладала властным характером и расчетливым умом, несмотря на вполне почтенный возраст), а главное, ее отец, великий князь литовский Витовт. Полностью на стороне Василия II был и митрополит Фотий. Наконец, собственно боярское окружение, состоявшее из представителей старо– московских родов и недавних, при отце Василия II, выезжих из Литвы. Галичскому государю необходимо было дождаться изменения ситуации в целом, провести большую подготовительную работу в Орде, прежде чем предпринять действенную попытку овладеть великокняжеским столом.

Благоприятные, казалось, условия сложились в 1431 г. В октябре 1430 г. в зените своего могущества, но не оставив наследника, умирает Витовт, установив ранее фактический протекторат над рязанскими князьями и в очередной раз совершав успешные в целом походы на Псков и Новгород (1426 – 1428). Вспыхнувшее почти сразу междоусобие (соперниками стали князья Свидригайло Ольгердович и Снгизмунд Кейстутович) надолго отвлекло Литву от русских дел. В июле 1431 г. наступает черед проститься с этим миром для Фотия. Руки у Юрия развязаны: в том же году сначала племянник (15 августа), а месяц спустя и дядя (14 сентября) отправляются в Орду к хану Улу-Мухаммеду за ярлыком на великое княжение.

Почти год пробыли соперники в Орде (это дорого обошлось всему населению Московского великого княжения): в ход были пущены интриги, подкуп, юридические и политические доказательства. Сопровождавший Василия II боярин Иван Дмитриевич Всеволож в финальной стадии споров нашел убийственный аргумент: князь Юрий ищет-де великокняжеского стола «мертвою грамотой» отца своего, Василий же претендует на него «по цареву жалованью, по… девтерем и ярлыком…» Дело было выиграно, хотя мощная поддержка Юрия со стороны временщика в Орде, князя Тегннн, позволила компенсировать Юрию проигрыш главной ставки: Василию достался ярлык на великое княжение, Юрию – на Дмитров.

Князья еще не вернулись из Орды, когда в нюне 1432 г. скончался в Можайске Андрей Дмитриевич, поделивший удел между двумя сыновьями: старшему, князю Ивану до-стались Можайск и Калуга, младшему, князю Михаилу – Белоозеро и Верея. В конце 1433 – начале 1434 г. умирает и Константин Дмитриевич, но уже до этого произошли необратимые события в развитии конфликта: пролилась кровь, едва ли не впервые внутри московской династии близкие родичи подняли оружие друг на друга. Пролог был завершен, начинался первый акт драмы.

5 октября 1432 г. специальный ордынский посол, царевич Мансырь-Улан посадил на великокняжеский стол Василия II. Вскоре после отъезда посла Юрий бежит из Дмитрова в Галич, Василий же сажает в Дмитрове своих наместников, устанавливая контроль над этим уделом. Той же осенью состоялось обручение Василия II с родной сестрой Василия Ярославича, княжной Марией Ярославной. Выбор был сделан матерью великого князя. Это событие, вроде бы нейтральное к спорам о старейшинстве среди потомков – наследников Дмитрия Донского, породило новый конфликт в политической элите Москвы. Дело в том, что боярин И.Д. Всеволожский прочил юному великому князю в жены (и как будто с его согласия) свою младшую дочь. Его неоспоримые заслуги в деле получения ярлыка в Орде давали, казалось бы, все основания для реализации его матримониальных планов. Они рухнули. Трудно сказать, чем руководствовалась Софья в своем решении, но будущее показало правильность ее выбора: Мария Ярославна оказалась верной спутницей Василия во всех его взлетах и падениях. Наверное, Софья понимала и опасность возможного раскола в московском боярстве. Выдвижение одного из них «по кике» (так будут говорить о подобных случаях потомки через 200 лет) грозило подорвать единство и складывавшуюся местническую иерархию важнейшей опоры московских князей.

Но в ближайшей перспективе такой поворот сулил немало осложнений. Так и случилось. Возмущенный Иван Дмитриевич сначала бежал к Константину Дмитриевичу в Углич. Не найдя там поддержки, он вскоре оказывается в Твери у великого князя Бориса Александровича, а через малое время в Галиче. Мы никогда не узнаем, что довелось выслушать бывшему фавориту от своего оппонента, можно сказать, смертельного врага. Конечно же, свой отъезд к Юрию Иван Всеволожский заранее обусловил предупредительными мерами. Почти наверняка он получил крупные пожалования и забвение всех проступков «по свой приезд». Весьма вероятно, что его информация о состоянии дел в Москве, его политический опыт подсказали князю Юрию конкретный план действий.

Как бы в унисон такому развитию событий на самой свадьбе великого князя (она состоялась 8 февраля 1433 г.) вспыхнула совсем не приличествующая этому торжеству ссора. На свадебном торжестве присутствовали старшие сыновья Юрия – Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Кто-то из бояр опознал на старшем брате золотой пояс Дмитрия Донского, завещанный им старшему сыну и якобы подмененный, а позднее попавший по браку галичскому княжичу. По распоряжению Софьи пояс был публично снят с Василия Косого. Скандал получился полный. Кто бы ни задумал эту интригу (сама по себе история маловероятна), итог был впечатляющим: отошедшие было от отца галичские княжичи бежали к нему, пограбив по дороге Ярославль и ярославских князей, «ходивших под рукой» московского князя. Вдобавок, почти все вассалы московского государя разъехались после свадебных торжеств (надо полагать, по своим вотчинам и по кормлениям). Вакуумом оперативно воспользовался Юрий: когда оскорбленные сыновья прибыли в Галич, он уже завершал сбор войск.

Стремительный поход стал полной неожиданностью для Василия II. Первые известия он получил в Москве от своего переяславского наместника, боярина П.К. Добрынского, когда войска Юрия были уже в Переяславле. Попытка завязать дипломатические переговоры провалилась. Собранные наспех отряды из членов государева двора, боярских послужильцев, москвичей оказались не просто плохо подготовленными к военным действиям, они еще продолжали «праздновать» княжескую свадьбу. Урок был суровым, а поражение на Клязьме 25 апреля 1433 г., в немногих верстах от столицы, – полным. Василий II успел бежать с поля битвы (и впредь это ему удавалось не один раз): захватив мать, жену, походную казну, он отправился в Тверь, а оттуда в Кострому. Там его настигли и осадили посланные из Москвы отряды Василия Косого и Дмитрия Шемяки. Окончательное поражение – военное и политическое – казалось делом предрешенным. Но вскоре подоспевший теперь уже московский великий князь Юрий Дмитриевич повел себя согласно с духом и буквой своих представлений об отношениях в московском княжеском доме. Василий II добил ему челом через его фаворита, боярина С.Ф. Морозова, получил прощение и удел в Коломне – в полном соответствии с тогдашними представлениями о старшинстве и князей, и городов. В следующем, после Юрия, колене московской династии именно князь Василий Васильевич обладал правом родового старшинства. Коломна же была вторым по статусу городом (после Москвы) в собственно Московском княжении.

Результат оказался неожиданным для Юрия. В течение немногих недель масса служилых князей, бояр, детей боярских и (как говорит одна летопись) «всих дворян» согласно со статьей межкняжеских докончаний о праве свободного отъезда оказалась в Коломне. «Не повыкли галичьским князем служити» – так объяснил летописец причину масштабного отъезда. К этому следует добавить три наблюдения. Вопервых, Юрий проглядел реально уже возникшую разницу в престижности службы великому и удельному князю, чего почти не было в XIV столетии. Во-вторых, московская элита здраво понимала, что укрепление на великокняжеском столе галичского государя неизбежно повлечет перетряску устоявшейся служебно-местнической иерархии, поземельных отношений и т.п. Рассчитывать на самые первые позиции при этом не приходилось. Наконец, в-третьих, немаловажен фактор наследственности службы: два-три поколения московских бояр и детей боярских служили сначала Дмитрию Донскому, затем Василию I, ныне Василию Васильевичу. Как бы ни было, история с Коломенским уделом имела два последствия. Одно как будто незначительное: Василий Косой и Дмитрий Шемяка. обвинив Семена Морозова в потворстве Василию II и заговоре, убили его в кремлевских княжеских палатах. Впервые не на поле брани погиб активный участник замятии, знатная по происхождению и высокопоставленная личность. Второе следствие было принципиальным – Юрий отказывается от великого княжения, уступив стол и столицу племяннику.

Трудно сказать, преследовал ли Василия II рок или же он плохо извлекал уроки из случившегося. Как бы то ни было, очередное поражение московских войск от Василия Косого и Дмитрия Шемяки (княжичи после убийства С. Морозова бежали в Кострому, а при приближении московских отрядов стали отступать к Галичу) случилось на берегах р. Кусь 28 сентября 1433 г., причем главный воевода, князь плен. В рядах рати княжичей оказались галичане и вятчане, которых послал им на помощь отец. Но это было нарушением докончания Юрия с Василием И, и последний не замедлил этим воспользоваться. Новая рать, во главе с самим великим князем, двинулась зимой 1433 – 1434 г. к Галичу. Войска пограбили галичские волости, но сам город, в котором укрылись старшие сыновья Юрия, взять не смогли. Юрий в это время воевал вотчины и волости союзников – вассалов Василия – Ивана и Михаила Андреевичей. Нетрудно заметить, как стремительно усложняются события. Разовый вооруженный конфликт за несколько месяцев перерос в регулярные военные действия, охватившие несколько регионов Московского княжения – восточные (Кострома, Галич), северные (Белоозеро), западные (отъеэдные волости Можайска). Усилилась ожесточенность политической борьбы: в канун зимнего похода Василий II приказал ослепить И Д. Всеволожского (он отъехал к нему с семьей в Коломну скорее всего летом 1433 г.). В очередной раз конец кампании оказался плачевным для московского великого князя: в решающем сражении на р. Могзе в Ростовском княжестве 20 марта 1434 г. он терпит полное поражение. И бежит – сначала в Великий Новгород, затем в Тверь. И там, и там он был фигурой нежелательной. Лето 1434 г. застигает его уже в Нижнем Новгороде, в намерении искать помощи в Орде. Других сил у него не было. Юрий, после занятия Москвы, ссылает Софью и Марию в один из своих городов, захватывает казну Василия и занимает великокняжеский стол. Каким же он оказался великим князем?

У нас немного свидетельств о нем в этом качестве. А потому не удивительна разноголосица мнений об этом деятеле. Одни увидели в нем ярого сторонника удельно-княжеского сепаратизма, другие разглядели в Юрии бескомпромиссного борца с ордынской зависимостью, стремившегося к ускорению объединительных процессов. Наверное, обе позиции далеки от реальности. Князь Юрий вовсе не способствовал немотивированному увеличению уделов и не укреплял территориально уже существующие. Он скорее усиливал позиции великого князя по отношению к рязанскому государю, к удельным князьям московского дома. Впрочем, вряд ли здесь имелись принципиальные отличия. Равным образом, нет серьезных фактов об антиордынской политике Юрия. Напомним к тому же, что в канун нового витка борьбы за власть он составил завещание с вполне традиционным наделением уделами троих сыновей. Старший из них не получил большей части владений, все новоприобретенные территории аккуратно делились на троих наследников. Более того, именно младший сын, Дмитрий Красный приобретал более обширные и более безопасные земли. До новаторства князю Юрию было далеко – он действительно следовал традициям и реалиям эпохи Дмитрия Донского.

Впрочем, судьба не оставила князю Юрию даже небольшого времени. Его второе пребывание на великокняжеском столе длилось чуть более двух месяцев. Он лучше усваивал уроки, чем племянник и соперник, и кто знает, в каком направлении шла бы его эволюция. Конечно, на фоне личностей следующего поколения фигура Юрия выгладит заметно привлекательней. Крестник преподобного Сергия, донатор Троицкой обители (на его средства возвели Троицкий собор;, фундатор Савво-Сторожевского монастыря (строительство в монастыре и в Звенигороде во многом шло за его счет), несомненный поклонник Андрея Рублева, последовательный покровитель Авраамия Чухломского (тот основал в его Галиче четыре монастыря), мужественный воин и удачливый полководец (мы не знаем ни одного его поражения), автор писем к Кириллу Белозерскому и адресат ответных посланий преподобного – в такие координаты вписывается, бесспорно, глубоко неординарная фигура Юрия. Если добавить сюда верность убеждениям и слову, отсутствие склонности к интригам – его личность приобретет дополнительную притягательную силу. Но не забудем – его верность традициям породила во многом саму феодальную смуту. Сколь ни были бы симпатичны черты его характера, разделим ответственность за ее начало: на долю князя Юрия придется едва ли не большая ее часть.

Опустилась завеса жизни Юрия, кончился и первый акт смуты. Второй начался сразу же, без перерыва. Он не был длительным. Расстановка лиц и сил оказалась следующей. В Нижнем Новгороде Василий II готовил себя к крайне нежелательной поездке в Орду. Посланные вдогон за ним с войсками Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный достигли Влаоставался старший сын – Василий Косой. Он и провозгласил себя новым великим князем. Реакция не заставила себя ждать: ситуация изменилась на зеркально противоположную. В считанные дни младшие Юрьевичи заключают союз с двоюродным братом, признают его старейшим и соответственно – законным наследником стола в Москве. Их объединенные силы направляются к Москве, Василий Косой, прихватив отцовскую казну и городской припас, бежит к Ржеву. Затем Новгород и кружной маршрут (с грабежом местного населения, волостей великого князя, родного брата) в Кострому – через Мету, Бежецкий Верх, Заволочье. Москву вновь занимает Василий II, а Шемяка и Дмитрий Красный уже официально получают обещанные в походе приращения их уделов. Шемяке достались к Рузе Углич и Ржев, Дмитрию младшему – к Галичу и Вышгороду – Бежецкий Верх. В конце 1434 г. Косой совершает стремительный поход к Москве, но великий князь был начеку. Бой произошел на р. Которосли в пределах Ярославского княжества и завершился поражением старшего Юрьевича.

Василий Косой бежит в Кашин и, получив помощь от тверского князя Бориса Александровича оружием, доспехами, снаряжением и организацией войск, захватывает нагоном Вологду, пленив нескольких видных воевод Василия II (они проведывали там возможные пути отступления Косого, но сами попались в ловушку). Затем военные действия переместились к северу. Здесь Василий Косой сначала громит войска Дмитрия Заозерского, а затем сам чуть не гибнет в середине апреля под Устюгом. Вернувшись к Костроме, он вновь копит силы и посылает за подмогой на Вятку. Но по предложению великого князя весной того же 1435 г. заключает с ним договор на условиях завещания Юрия, получив, правда, в добавку к Звенигороду Дмитров.

Передышка оказалась короче некуда. В новой части удела Василий Косой пробыл только месяц и, воэвратясь в Кострому, разрывает мир с московским государем. Как только встал зимний путь, он двинулся к Галичу. Взяв его (Косой, скорее всего, пытался сделать из него свою опорную базу), старший Юрьевич устремился к Устюгу. После 9-недельной осады он берет город в начале марта 1436 г. и вешает московского наместника, митрополичьего десятинника. Посечены и повешены были многие устюжане в отместку за апрельские события предыдущего года. Еще одна, новая отметина усиления ожесточения борьбы. Ранее такого не случалось, столь знатных лиц не казнили таким способом и вообще предпочитали брать за них выкуп. Вскоре Косой получил нежданное и ценное подкрепление – к нему отъехал двор Дмитрия Шемяки во главе с Акннфом Волынским. Сам Шемяка неожиданно и вряд ли справедливо был задержан на Москве зимой 1436 г., когда приехал пригласить Василия II на свою свадьбу. Его сослали под арест в Коломну, подозревая тайных сношениях с Косым. Как бы то ни было, московскому князю удалось на этот раз собрать войска коалиции князей – помимо московских войск, с ним шли рати Ивана Андреевича, Дмитрия Красного и, возможно, ярославских князей. Сражение состоялось 14 мая 1436 г. при р. Черехе, в Ростове. Уловка Василия Косого – он договорился о перемирии до утра, дождался, пока отряды великого князя отправятся для сбора кормов, а затем предпринял неожиданную атаку – не удалась. Войска Василия II успели собраться вновь, и в яростной сшибке тяжеловооруженной конницы перевес оказался целиком на стороне великокняжеских войск. Василий Косой был пленен, отвезен в Москву и там 21 мая ослеплен. Он прожил еще двенадцать лет, не принимая участия в политической борьбе. На радостях великий князь послал на Коломну за Шемякой и пожаловал его уделом в прежнем составе. Удел Василия Косого победитель присоединил к великому княжению.

Так завершился второй акт. В нем много сходства с событиями первого этапа, но немало и новизны. Междоусобие явно перехлестывало через границы собственно Московского княжества. Новгородские волости, тверские земли, ярославские территории все более вовлекались в нескончаемую череду походов, боев, отступлений, набегов и осад. Впервые тверской великий князь оказал прямое материальное и военное содействие по давно знакомому принципу: помогай слабейшему и истощай тем самым обоих соперников – своих потенциальных противников – в их взаимной борьбе. Нарастало ожесточение, жестокость конфликтов. Впервые был повешен Рюрикович, представитель черниговского княжеского дома, Г.Н. Оболенский. Впервые военное и политическое противоборство послужило причиной расправы над одним из главных действующих лиц, князем Василием Косым. Он не проявил военных способностей отца, хотя стремительности и скрытности его походов можно было позавидовать. Не обладал он и талантами дипломата или политического интригана – за два года своего премьерства он так и не обзавелся союзниками, хотя бы неверными. Лихие вятчане оставались единственной его внешней опорой: кое-кто из их предводителей пострадал вместе со старшим Юрьевичем. Одного повесили в Москве, другого забили ослопами горожане Переяславля, иных убили еще ранее.

Не будем чрезмерно придирчивы к московским князьям. В соседней Литве картина была аналогичной. Смертельная схватка Свидригайло и Сигиэмунда порождала столь же жестокий мир. О подозрительности и беспощадности Сигнзмунда ходили легенды. Свидригайло сжег в июле 1435 г. митрополита Герасима, поставленного в Греции из смоленских епископов, заподозрив его в заговоре и тайных сношениях со своим врагом. В сентябре того же года тяжкое поражение Свидригайло в кровопролитном сражении на Свенте стоило жизни нескольким десяткам князей русских воеводств Литвы.

С лета 1436 г. наступила передышка. За вычетом одного эпизода – столкновения Василия II и Шемяки в 1441 – 1442 гг., которое, впрочем, не привело к военному столкновению, – она продлилась до лета – осени 1445 г. Однако и мирными эти годы не назовешь. Резкое ослабление военного потенциала Руси и очередное перераспределение власти в Орде и в Диком Поле резко усилили ордынское давление на Северо– Восточную Русь. Набеги и походы «скорых» ратей, постоянные нападения на пограничные районы, попытки прорыва в центральные уезды стали едва ли не обязательной ежегодной опасностью. Наиболее драматические моменты связаны с откочевкой в район Белева в 1437 г. Улу-Мухаммеда, потерпевшего серьезное поражение от своих соперников.

Василий II разумно решил избавиться от беспокойного и слишком близкого соседства, направив под Белев крупные силы во главе с Шемякой, младшим Дмитрием и собственными воеводами. Дело кончилось не просто конфузом, но тяжелым поражением 5 декабря 1437 г. русских войск, несмотря на начальные успехи (ордынцы сумели усыпить внимание воевод переговорами, а затем напали). Последствия не замедлили проявиться. В 1439 г. эти ордынцы безвестно оказались под Москвой, вынудив бежать из столицы великого князя. Ближайшие окрестности были разграблены, сожжена Коломна. Нераспорядительность военачальников и беззащитность порубежья надолго превратят многие уезды в районы с повышенной ордынской опасностью. Чуть позже Улу-Мухаммед откочует к востоку, «засев» ряд пограничных территорий в Нижнем Новгороде и постоянно угрожая русским землям в нижнем течении Оки во Владимиро-Суздальском ополье. Этот фактор станет весьма значимым к 1444 – 1445 гг.

Продолжали осложняться отношения с новгородцами. Поход зимой 1440 – 1441 г., хотя и принес весомую военную контрибуцию, никак не усилил позиций великого князя в Новгороде. Новое докончание повторило давно сложившийся образец соглашения, в реальности нарастало ослабление институтов княжеской власти в Новгороде, упрочились собственно новгородские органы управления, усиливались позиции литовской партии в новгородском боярстве. Новгородский архиепископ Евфимий II (он сыграл выдающуюся роль в развитии новгородской архитектуры, иконописи, художественных ремесел, обладал едва ли не решающим политическим влиянием) ставился в 1434 г. в Литве митрополитом Герасимом (это был единственный случай такого поставления). Впрочем, тому были реальные поводы.

Дело в том, что с 1431 г. кафедра митрополитов в Москве вдовствовала. Намерения московского великого князя поставить своего кандидата (а им был рязанский владыка Иона) не были поддержаны в константинопольском патриархате. Герасим считался в Византин митрополитом «всея Русин», а не только православных епископий в Литве. После его гибели в митрополиты на Русь был поставлен в 1436 г. Исидор. Прибыв в Москву в апреле 1437 г., он уже в сентябре отправился в Италию на знаменитый Ферраро-Флорентийский собор, посвященный объединению католической и православной церквей. Затея, хотя она и была доведена до конца в 1439 г., оказалась мертворожденной: и политические, и дипломатические, и конфессиональные интересы, лежавшие в ее основании, остались нереализованными. А самое главное – противниками унии было подавляющее большинство верующих и церковных людей как на Западе, так и на Востоке. Это станет ясным вскоре, но все же позднее. На самом же Соборе и по дороге в свою епархию (а ехал Исидор не торопясь) греческий ставленник на московской кафедре был весьма активен в пользу принятой унии. После совершения первой же литургии в Москве в Успенском соборе он был арестован по приказу Василия И, обличен и осужден на Соборе русских иерархов. Затем он бежит из заключения в Тверь, а оттуда в Литву. Активная роль защитника православия, хорошо исполненная московским великим князем, однозначно определила позицию большинства русских иерархов: свою поддержку, свои симпатии они отдали Василию II, что станет существеннейшим фактором в новом витке открытой междоусобицы.

Передышка способствовала дальнейшей консолидации московского боярства и служилых людей вообще вокруг сюзерена. Этому способствовали присоединение выморочных уделов к основной территории княжества и активная поземельная политика Василия II на этих территориях. При несомненной поддержке великого князя быстро растут вотчины московских феодалов в Суздале (в начале 40-х годов он передавался владетельным князьям), Звенигороде, Бежецком Верхе и т.п. Корпоративная сплоченность московского боярства станет решающим фактором политической борьбы на заключительном этапе феодальной войны середины XV в.

Провозвестником последнего акта стало наступление Улу-Мухаммеда. Зимой, в конце 1444 г. он засел в старом Нижнем Новгороде, захватил и разграбил Муром, отправил загоны на соседние волости. Василий II отправляется во Владимир, где концентрируются русские войска. Их действия зимой и в начале весны вполне успешны: они наносят поражения отрядам хана, отбирают у ордынцев полон и добычу, преследуют их до пограничья. Тем неожиданнее был исход летней кампании. В сражении у стен суздальского Спасо-Евфимиева монастыря уступающие по численности ордынские отряды под водительством ханских сыновей наносят решительное поражение русской рати. В плен попадают сам великий князь, его двоюродный брат князь Михаил Андреевич, множество видных бояр. Еще больше ратников пало на поле боя. Главная причина поражения – непредусмотрительность и тактические просчеты русского командования, скверная дисциплина в войсках, внутренние противоречия (Шемяка так «торопился», что оказался на месте после того, как все было кончено). Исход побоища – именно так оно именуется в летописном рассказе, – разом перечеркнул все позитивные, политические и социальные результаты передышки. Если добавить грандиозный пожар в Москве в августе того же года, выезд из города семьи великого князя – то все признаки глубокого общественного кризиса будут налицо.

В стране образовался вакуум власти. Ордынцы, ведя переговоры с пленным Василием II, одновременно послали на Русь посла к Шемяке. Скорее всего, параллельно они санкционировали реставрацию Нижегородско-Суздальского княжества во главе с князьями В.Ю. и Ф.Ю. Шуйскими. Известная несогласованность разных групп ордынцев, затянувшееся пребывание на Руси посла, отправленного к Шемяке, позволили Василию II добиться отпуска из плена на условиях выплаты огромной контрибуции под контролем ордынских отрядов. С ними он двинулся в свое княжество. Возвращение великого князя (семья и государев двор торжественно встретили Василия в Переяславле-Залесском, а по дороге его приближенным удалось перехватить возвращающегося к хану ордынского посла с послом Шемяки), история его моленной поездки в Тронце-Сергиев монастырь, заговор Шемяки и Ивана Можайского, – все это требует многих страниц и руки романиста. Нам же важны основные факты и следствия.

Итак, активными участниками заговора были Шемяка, князь Иван Андреевич, некоторые московские гости и, возможно, отдельные бояре из числа великокняжеских. Скорее всего, об этих планах знал тверской великий князь, который мог опасаться неожиданных поворотов в политике ордынцев по отношению к Твери. Главный мотив заговорщиков – обвинения Василия II в «наведении» на Русь ордынцев, в желании раздать им волости, в огромной тяжести выкупа. Не приходится сомневаться, Шемяка использовал это в качестве ловкого пропагандистского приема. Но столь же несомненно, что подобные филиппики вызывали сочувственный отклик со стороны многих лиц. Действия заговорщиков оказались успешными: столица была захвачена в ночь на 12 февраля 1446 г., в тот же день в Троице был арестован и срочно доставлен в Москву великий князь. В ночь с 13 на 14 февраля он был ослеплен. Немногим позднее его сослали с женой в Углич (удел Шемяки), а его мать, престарелую княгиню Софью (она уже перешагнула свое 75-летие) – в Чухлому. Весной того же года Шемяка добился выдачи малолетних сыновей Василия II, княжичей Ивана и Юрия, которых успели увезти из Троицы в суматохе ареста верные великому князю бояре. Осуществил эту миссию владыка Иона, но обещанные ему Шемякой условия не были соблюдены: новый великий князь отправил детей в заточение к отцу.

Князь Дмитрий Юрьевич щедро вознаградил своего союзника князя Ивана, ликвидировал восстановленное ордынцами Нижегородское княжество, вообще, видимо, не считал для себя строго обязательными все обещания Василия П. Тем более, что в Орде Улу-Мухаммеда произошли важные события, связанные, в частности, с окончательным становлением Казанского ханства. Победитель русской рати Махмуд, убив отца, захватывает ханский трон, положив основание династии казанских властителей. Двое его братьев в результате конфликта отъехали на Русь, стремясь получить статус служилых князей еще у Василия II. Не видно и попыток Шемяки поддержать дробление великокняжеской территории на уделы. Ориентиры его политики вряд ли отличались принципиальным образом от таковых Василия II.

Но тем не менее ситуация летом 1446 г. напомнила чуть ли не в деталях события уже далекого 1433 г. Московские бояре и дети боярские (понимая под ними территориальные корпорации служилых людей всего великого княжения) не приняли нового московского государя. Можно строить догадки о конкретных мотивах в конкретных случаях, но уже в летние месяцы того же 1446 г. вспыхнула вооруженная борьба сторонников Василия II против Шемяки. Одним из центров сопротивления становятся пограничные земли Литвы (Брянск и ряд других городов), отданные новым литовским князем Казимиром IV Василию Ярославичу, «не восхотевшему служить» Шемяке. Трое князей Ряполовских предприняли попытку освобождения из заточения великого князя и его семьи. Она не удалась, но, разгромив последовательно два отряда сторонников Шемяки, верные Василию войска ушли в Литву. Массовый отъезд служилых продолжался, что вынудило Шемяку – под давлением церковного Собора – пойти на примирение с Василием Темным (это прозвище усвоено ему в исторической литературе именно в силу его ослепления). В сентябре 1446 г. Шемяка приезжает в Углич, освобождает великого князя из-под ареста и дает ему в удел далекую Вологду, взяв с него клятвенное обещание не домогаться более московского стола.

Пребывание Василия II в Вологде было непродолжительным. Игумен Кирилло-Белозерского монастыря Трифон снимает с него крестоцелование Шемяке, и вскоре московский князь (явно по предварительной договоренности) оказывается со всей семьей в Твери. От тверского великого князя он получает всю необходимую помощь, а сам союз двух великих князей закреплен обручением их детей – княжича Ивана и княжны Марии. В Тверь к великому князю стекаются множество московских бояр и детей боярских, в то же время начинается поход из Литвы на Русь сторонников Василия II. К Шемяке князь Борис Александрович отправляет грамоту с требованием уйти с великого княжения на свой удел. Множественность угроз вынудила Шемяку к срочной мобилизации сил и обрекла его на пассивную тактику: более месяца его основные войска простояли на Волоке Ламском, пытаясь противодействовать и продвижению отрядов Василия II из Твери, и их соединению с его сторонниками в Литве. Главным итогом стал массовый отъезд служилых из его рати, по преимуществу в лагерь Василия Темного.

25 декабря 1446 г. отряд М.Б. Плещеева захватывает Москву, Шемяка вскоре через Углич – Ярославль устремляется в Галич. Соединенные силы Василия II осаждают Углич (он был тогда хорошо укрепленной крепостью), берут его после продолжительной осады. 17 февраля 1447 г., почти овно через год после начала трагических событий, Василий Темный торжественно въезжает в Москву.

Итак, ослепленный московский государь вступал в свою полуразоренную столицу в канун своего 32-летия. Весной Шемяка все же отпустил великую княгиню Софью Витовтовну: Василий Темный поспешил встретить мать на дороге к Москве, в Троице-Сергиевом монастыре. Летом того же года двоюродные братья заключили докончание, по которому «старейшинство» оставалось за Василием II. Определился ли тем самым окончательный исход противоборства? Отнюдь. Ближайшие месяцы оставил прежних планов. Прежде всего он попытался максимально раздвинуть рамки конфликта, натравливая против московского князя всех потенциальных и реальных противников. Он не прервал своих отношений с Новгородом и запугивал его правительство отрядами ордынских царевичей, служивших Василию II. Нового казанского хана Махмуда (Махмутека) он «наводил на Русь, используя его враждебные отношения к братьям, оказавшимся на службе в Москве. Традиционно на его стороне была Вятка, еще не покинул Шемяку князь Иван Можайский. Вот он умел заранее оставить слабейшую сторону, но тогда, летом – осенью 1447 г., еще не учуял грядущего поражения.

Как бы то ни было, но ареал непосредственных военных действий сместился к фамильным землям Шемяки и прилегающим уездам. Зимой – весной 1448 г. до крупных столкновений дело не дошло. Весной 1449 г. военные действия были ожесточеннее, инициатива первоначально была в руках Шемяки, но успеха он не добился. Василий II, собрав все силы и взяв с собой митрополита, других иерархов, направился к Галичу. До решающего сражения дело не дошло, договорные грамоты закрепили первенствующую роль московского великого князя. Перешел на его сторону князь Иван Андреевич, получив за очередную смену сюзерена заметное приращение удела (Бежецкий Верх). Показательна роль церкви. Еще в декабре 1447 г. церковный Собор направил Шемяке специ-альное послание с резким осуждением его поступков и призывами к покаянию и примирению. Договор 1448 г. был зафиксирован в форме так называемых «проклятых грамот», с введением церковных санкций в случае его нарушения. Отсюда участие Ионы (а он был поставлен в митрополиты Поместным собором русских иерархов 15 декабря 1448 г.) и других владык в походе 1449 г. Не имевшее прецедентов, оно находит объяснение в предшествующих событиях.

Военные действия возобновились осенью 1449 г. Решающее сражение произошло в конце января 1450 г. под Галичем. Несмотря на широкое применение огнестрельного оружия, неблагоприятный рельеф местности (великокняжеские отряды под огнем поднимались в гору к стоящим под крепостными стенами войскам Шемяки) воеводы Василия II одержали полную победу. Чуть позже гарнизон и горожане Галича сдались прибывшему великому князю. Князь Дмитрий, отправивший еще осенью 1449 г. жену с детьми в Новгород, бежит на север, а затем присоединяется к семье. Он еще не покинул тропы войны, но после 1450 г. его походы напоминают набеги ордынских «скорых ратей», а ареал действий ограничен московскими и новгородскими волостями северного региона. Сюжет драмы близился к развязке.

Занавес опустился летом 1453 г. В начале июня скончалась великая княгиня Софья. Как знать, вспоминала ли она свадьбу 1433 г. и свое решение, смертельно оскорбившее старших Юрьевичей? Или перед ее глазами стояли месяцы и годы невольных скитаний и ссылки, трудно переносимые в ее преклонные годы? А спустя полтора месяца, 23 июля, прямо в Борисоглебский храм, где московский государь был на вечерне, доставили не терпящую ни малейшего отлагательства весть: «напрасною» смертью скончался в Великом Новгороде неустанный противник Василия Темного Дмитрий Шемяка. Совпадение места действия и информации было поразительным. Ослепленный в годину феодальной смуты своими близкими родственниками, московский государь узнал о смерти кровного брата и обидчика в храме, посвященном первым русским святым, Борису и Глебу, павшим в княжеском междоусобии за четыре с половиной столетия до того. Для людей знающих аналогия на этом не кончалась: по одному летописному рассказу, весьма вероятному, Шемяка был отравлен зельем, присланным из Москвы. В заговоре же против него участвовали кое-кто из новгородских бояр, стремившихся улучшить отношения с Москвой, а также люди из ближайшего окружения Шемяки. Святых князей-государей на Руси в середине XV в. не было.

 

§ 4. Северо-Восточная Русь в канун последней трети XV столетия

Развертывание острого политического кризиса порою сходно с течением тяжелой болезни. После долгого ухудшения, неоднократных возвратов приступов выздоровление нередко бывает стремительным. Так случилось и после прекращения войны за власть в московском княжеском доме. Уход со сцены единственного реального соперника Василия II Дмитрия Шемяки, который и сам постоял у кормила власти в Московском великом княжестве, и претендовал на этот стол как на наследственный, означал полную перемену обстоятельств. Исчезла почва для раскола в московском боярстве, служилых феодалов Московского великого княжения. Уже на заключительном этапе феодальной войны социальная база Шемяки была узкой. Параллельно сделали свой выбор в пользу Василия II политически значимые слои тех городов, которые в силу традиции и, возможно, иных причин поддерживали действия Юрия Дмитриевича и его сыновей. Как бы то ни было, консолидация вокруг победителя была стремительной, в считанные годы принципиально изменив всю геополитическую ситуацию на Руси.

Первый показатель – ликвидация большинства московских уделов. Нет ничего странного в том, что через год после смерти Шемяки пришел черед его «неоднословному» союзнику Ивану Андреевичу: летом 1454 г. московские войска заняли Можайск, сам же князь с семьей успел бежать в Литву. Но удивительно, через два года, вслед за походом на Новгород в 1456 г., был арестован Василий Ярославич, родной брат жены Василия II и верный его вассал в самые трудные дни 1446 – 1447 гг. (в новгородской кампании он также участвовал и притом вполне действенно). Можно догадываться о конкретных мотивах его опалы, но очевиден один из приоритетов в межкняжеской политике московских государей: число уделов в московском доме подлежало сокращению, а главное – они не должны, по возможности, превращаться в наследственные. Не забудем, что в ходе феодальной войны были последовательно лнквнднрованыудельные княжения всех трех сыновей Юрия Дмитриевича. Подчеркнем также, что единственно сохранившийся удел Михаила Андреевича был незначителен по территории и не имел развитой структуры феодального землевладения, а соответственно – многочисленных вассалов. Важно также, что князь Михаил не удержал даже тех земельных приращений, которые он совсем нечасто получал от своего московского сюзерена. Таким образом, в составе и характере уделов московского дома произошли разительные изменения.

Задолго до своей смерти Василий Темный принял ответственные решения в отношении своих сыновей. К середине 50-х годов их было у него пятеро. Старший, наследник, князь Иван именуется великим князем уже в тексте докончания 1449 г. Василия II с одним из служилых князей. Во всех последующих межкняжеских договорах, заключенных московским государем, он фигурирует рядом с отцом в качестве великого князя. В 1451 г. он формально возглавил поход на север московской рати против Шемяки, а в следующем 1452 г., когда ему было всего 12 с половиной лет, состоялась его свадьба. Вскоре после нее он становится не только формальным, но и реальным соправителем Московского великого княжения. Примечательный эпизод. Когда Василий Темный в 1460 г. отправился «миром» в Новгород, то великим князем в Москве остался Иван.

Отца сопровождали в поездке двое других сыновей, причем Юрий, следующий по старшинству за Иваном, представлял особу московского государя во Пскове. Собственно удела как такового у Ивана не было: он «соправнтельствовал», т.е. выполнял по мере необходимости и в зависимости от ситуации функции великого князя по управлению и суду так же, как и его отец. Удел получил в 1456 г. княжич Юрий. В него входили Дмитров и многочисленные села, завещанные ему княгиней Софьей из числа ее собственных приобретений. Самостоятельный политический статус второго сына надо объяснять династическими интересами фамилии (Юрий как бы страховал возможные удары судьбы по Ивану) и реальной геополитикой. Дмитров – пограничная с Тверью территория. Союз же с князем Борисом Тверским вовсе не ликвидировал объективных традиционных противоречий между Москвой и Тверью, отягощенных почти вековым кровавым соперничеством. Предохранителем от возможных претензий Юрия на великокняжеский стол стало его безбрачие: ни при отце, ни после его смерти он так и не был женат. У Ивана же еще в 1458 г. родился наследник. Преемственность передачи великокняжеской власти была обеспечена.

Василий II не откинул за ненадобностью традицию наделения младших сыновей уделами. Она коренилась не только в сознании, но соответствовала бурному демографическому росту служилых феодалов, развитию частнофеодального землевладения. Но главная особенность его завещания 1461 г. – бесспорный, подавляющий перевес владений нового московского государя. Ивану III переходит великое княжение (а оно, напомним, к 1461 г. включало все территории собственно Московского княжества и великокняжеского стола во Владимире с включением ряда городов за годы феодальной смуты), все земли бывшего Нижегородско-Суздальского княжества с прибавлением Мурома, а также ряд владений князей Василия Ярославича и Ивана Андреевича. Остальным сыновьям достаются части бывших уделов названных князей, а также Дмитрия Шемяки и младших сыновей Дмитрия Донского – Петра и Константина. Причем, вперемешку и обычно без общей границы разных частей удела. Таким образом, централизующая роль Московского великого княжества, неоспоримое значение его государя как единственного выразителя государственно-политических интересов подчеркивались в духовной Василия Темного самым наглядным образом. Так обстояли дела внутри Московского княжества. Второй показатель успехов – усиление его позиций в рамках всей Северо-Восточной и Северо-Западной Руси. Три направления политики были здесь ведущими – московско-рязанские, московско-тверские и московско-новгородские отношения. Рязанское княжество сравнительно давно было в сфере интересов Москвы: еще в 1449 г. рязанский великий князь именовал себя «молодшнм братом» московского суверена. Весной 1456 г. князь Иван Федорович Рязанский умирает, завещав московскому князю восьмилетнего сына и свое княжение: княжича привозят в Москву (он пробыл в ней семь лет), в рязанские города отправлены московские наместники. И хотя Рязанщина последней будет поглощена Московским государством, она постоянно была под протекторатом Москвы.

Важной новостью в московско-тверском соглашении 1456 г. стала ясная формулировка военно-оборонительного союза против всех возможных внешних врагов, включая Великое княжество Литовское. Ведь еще по договору 1449 г. Василия Темного с Казимиром Тверь причислялась к княжествам, протекторат над которыми осуществлялся литовским господарем. В принципе, докончание 1456 г. зафиксировало равноправный статус сторон. К тому же, позитивные результаты внутренней централизации в Твери проявились раньше и были закреплены в деятельности князя Бориса Александровича. Упрочение политического значения и успехи в столкновениях с Новгородом за пограничные земли, несомненный культурный подъем, рост международного престижа – все это важные итоги долгого правления князя Бориса. Но даже в близкой перспективе потенциалы Москвы и Твери были несопоставимы. Давно ли Борис Александрович принимал гонимого и ослепленного московского князя в Твери? К 1456 г. о каких-либо его претензиях на общерусское лидерство в соперничестве с Москвой речи уже не шло. Речь могла лишь идти о сохранении самостоятельности в союзе с Московским княжеством или о возврате под руку литовских господарей. Точка выбора как будто уже была пройдена, брак же московского наследника с тверской княжной укреплял позиции Твери при сохранении союза (антиордынского и антнлитовского) с Москвой.

Самой болезненной проблемой для Василия Темного был Новгород. Переживавший эпоху государственно-политического и культурного подъема «Господин Великий Новгород» (точнее говоря, большинство в его правящей элите) был с конца XIV в. последовательным противником Москвы как центра объединения. Их интересы сталкивались на севере, где московские князья пытались расширить свои промысловые районы, на территориях сместных владений в Вологде, Бежецком Верхе, Торжке, Волоколамске, наконец, собственно в Новгороде. Новгородское боярство в конце XIV – середине XV в. вело особо упорное наступление на древние «князщнны», институты княжеского суда и управления. В результате произошло сокращение княжеских прерогатив, авторитета и доходов великого князя в Новгороде. Параллельно усилилось (н притом заметно) присутствие в Новгороде Литвы – литовские служебные князья получали в прокорм многие новгородские пригороды, дани с ряда волостей шли частью в Литву, на них распространялась судебная власть литовского великого князя и его наместников. Кроме того, при новгородском владыке Евфимии II несомненны теократические тенденции в государственно-политической эволюции Новгорода. Дело не только в несомненном и разностороннем культурном Ренессансе, неразрывно связанном с именем Евфимия. Укрепляются позиции владыки в светской сфере, его роль в социальной системе, военном потенциале Новгорода. То, что Евфимий II получил посвящение от митрополита в Литве, безвременье на московской кафедре после бегства Исидора не просто укрепляли фактическую автономность новгородской архиепископни. Они обостряли к тому же стародавние споры московской митрополии и новгородских владык по поводу пределов и форм митрополичьего суда. Наконец, многолетняя поддержка Новгородом Шемяки (хотя и в основном – пассивная) не могла не провоцировать московского великого князя.

Накопившиеся противоречия разрядились, естественно, в вооруженном противоборстве. В начале 1456 г. Василий II предпринял поход на Новгород как общерусскую военно-политическую акцию. Быстро выявилось превосходство Москвы. Сражение под Руссои в начале февраля, когда немногочисленный авангард московских ратей разгромил основные новгородские силы, продемонстрировало это с пугающей для новгородской элиты очевидностью. Еще в канун битвы бежала из Новгорода вдова Шемяки, скоропостижно умирает их дочь, жена князя А.В. Чарторыйского (он был на службе в Новгороде), сам князь отправляется во Псков. Заключенное по инициативе новгородцев соглашение имело черты компромисса: основной документ повторял традиционный формуляр новгородско-княжеских докончаний, во второй же текст были включены положения, расширяющие прерогативы князя и укрепляющие ослабленные институты великокняжеской власти в Новгороде (его наместников, дворецких и т.п.). Правительство Новгорода было вынуждено уплатить Василию Темному огромную контрибуцию.

Ситуация не изменилась принципиальным образом: еще по московско-литовскому договору 1449 г. Новгород признавался находящимся под патронатом Москвы. Но обозначился решительный сдвиг в отношениях с Москвой, поражение 1456 г. усилило позиции промосковской партии. Поездка «миром» 1460 г., случившаяся уже при новом архиепископе Ионе (Евфимий скончался в марте 1458 г.), подтвердила крепнущие позиции Василия II в Новгороде. Он, однако, сохранял в полной мере государственно-политическую автономность, практически – независимость. Основная борьба здесь была впереди.

По сравнению со временем Витовта произошли кардинальные перемены в отношениях с Великим княжеством Литовским. Там княжеские усобицы завершились раньше, чем в Северо-Восточной Руси. Но внутренние противоречия и 13-летняя война с Орденом (она велась главным образом силами Польского королевства), завершившаяся окончательно лишь осенью 1466 г., надолго ограничили активность восточной политики Казимира IV (с 1445 г. он стал и польским королем). Собственно, к исходу 50-х годов большинство достижений Витовта здесь было утрачено. А это означало, что Вильнюс перестал быть потенциальным центром государственно-политического объединения Северо-Западной и Северо-Восточной Руси по тому образцу, который реализовался в самом Великом княжестве Литовском. Впрочем, в отношении Пскова и Новгорода у литовской элиты сохранялись еще планы присоединения. Но главные события здесь были еще впереди.

Прекращение замятни на Руси не привело автоматически к уменьшению ордынской опасности. На протяжении 50-х годов набеги ордынских отрядов были регулярными. «Скорая рать» царевича Мазовши в 1451 г. на излете борьбы с Шемякой была особенно опасной. Москва чудом не была захвачена. Множественность политических центров в Поле – на-ряду с Крымским и Казанским ханствами, существовали Большая Орда, Орда царя Сеид-Ахмада – не облегчала, а наоборот, усложняла и отражение «злых нахождений», и уплату выхода. Лань неизбежно шла по нескольким адресам, ее взимание или, наоборот, неуплата были практически непредсказуемы. Одним из результатов поражения 1445 г. под Суздалем стало невиданное до того на Руси явление: рождение ордынского ханства на территории собственно Руси. К середине 50-х годов Касимовское ханство стало реальностью московской жизни, хотя статус его владетелей как служилых князей московского государя вряд ли предусматривался первоначальными планами. Другой итог – постепенное запустошение пограничных земель Нижегородского края и постоянные угрозы набегов на Муром, Владимир, Суздаль. Наконец, Вятка, подчинившаяся великому князю лишь после двух крупных военных экспедиций 1458 и 1459 гг., стала объектом территориальных притязаний со стороны Казани. В целом, ситуация в московско-ордынских отношениях после феодальной замятни в московской династии скорее ухудшилась, чем улучшилась. И здесь окончательные итоги были впереди.

К 60-м годам многие герои уже сыгранной драмы ушли со сцены. Но кое-кто покинул ее немного позже. Борис Александрович умер в феврале 1461 г. В марте того же года скончался митрополит Иона, имевший бесспорный авторитет и всегда оказывавший поддержку московскому государю. Через год пришел и его черед Умирал он тяжело, страдая от «сухотной» болезни (великому князю жгли «трут на многих местах» по его повелению). А незадолго до последних дней Василия Темного Москва содрогнулась от жестокой казни, произведенной по его приказу. В столице были пойманы дети боярские боровского князя Василия Ярославича, собравшиеся вызволить своего сюзерена из заточения в Угличе. Заговор стал известен, его участников арестовали, трех поименно названных заговорщиков и «иных многих» били, мучили, «коньми волочили по всему граду и по всем торгам». Затем им отсекли головы. Поразила не только жестокость, но время казней: они пришлись на Великий пост. Один из летописцев горестно замечал, что никогда ничего подобного не случалось «в русских князех». Но у эпохи усобиц и смуты свои нравственно-политические ориентиры. В эти годы, как мы видели, немало аморальных и безжалостных событий происходило впервые. Символично, что завещание Василия Темного писал дьяк Василий Беда – тот, кто доставил ему известие о смерти Шемяки. Напастей и бед на долю непримиримых соперников выпало свыше любой меры.