Однажды утром Шенк явился к Алине, требуя объяснения. Вследствие дурно проведенной ночи, в волнении, Шенк резко заговорил с той женщиной, которую искренно любил как друга и которая, несмотря на то, что была самозваной принцессой Володимирской, а теперь – законной владетельницей графства Оберштейн, для него была одновременно Алимэ, колдунья и фокусница, бывшая под его командой, и, наконец, для него же она была той женщиной, которая когда-то существовала тем хлебом, который он зарабатывал в качестве приказчика в гостинице.

Все это поневоле помнил Шенк, а Алина будто забыла.

– Я не могу терпеть более того, что вижу, – заговорил Шенк. – Как вы ведете себя с тех пор, как вы стали графиней Оберштейн, а я – вашим маршалом, или, лучше сказать, просто управляющим? Я стал честным человеком, все дурное меня возмущает. Я стал лучше и хочу, чтобы все вокруг меня было тоже лучше. А вы, единственное близкое мне существо, не переменились, остались той же авантюристкой, готовой броситься на шею первому встречному!..

– Как вы смеете мне это говорить?! – воскликнула Алина.

– Смею и буду говорить, обязан говорить. Я соглашался с вами, что вам не следует спешить выходить замуж за рыжего и тощего Лимбурга и, пожалуй, выйти замуж иначе или, наконец, не выходить ни за кого и быть свободной; но согласиться с вами, что эта свобода нужна вам затем, чтобы сходиться с первым попавшимся проходимцем, потому что он красив собою, – признаюсь, этого я не думал и не ожидал.

– Вы всегда ненавидели, – отвечала Алина насмешливо, – завидовали всем красавцам.

– Не упоминайте о том, что я страшно дурен: это старо, я это давно знаю, я этого не забыл; а если бы и забыл, то вы часто напоминали мне об этом. Дело не в том. Скажите мне, что это за человек? Откуда он взялся, пока я ездил и хлопотал по вашим делам? И помимо простых любовных отношений, которые я, к сожалению, уже нашел, какие еще тайные переговоры ведете вы с ним?

Алина была раздражена тоном Шенка и отвечала:

– Вам нет до этого никакого дела.

– Вы с ума сходите! – воскликнул Шенк.

– Нет, по счастью, нет. Скорее, я была прежде сумасшедшая, когда руководствовалась вашими советами!

– Послушайте, Алина, не шутите со мной: я на все способен! – воскликнул Шенк.

– Знаю, даже на убийство.

– О, это слишком, – вымолвил Шенк бледнея. – Кого я убил и для кого? Вспомните: что бы вы были теперь, если бы не я? Вы были бы давно в гробу, зарезаны, если бы вот эта рука не поразила на месте вашего мужа. Неужели мне надо напоминать вам об этом? Вы забываете нашу связь с вами – более крепкую, нежели всякая другая. Вы должны ставить мое чувство к вам и меня самого выше ваших капризов. Мало ли на моих глазах перебывало ваших поклонников и даже любовников, – все это было и прошло, наполовину забыто вами, а я все здесь, около вас; но если я здесь, около вас, в довольстве и роскоши, то и не забудьте то положение, в котором я был, ту роль лакея, которую я исполнял ради вас и о которой я так шутливо писал вам письма. В действительности она была нелегка. За это время я невольно спрашивал себя: сделал ли бы я это самое для моей матери, если бы она была жива? А теперь вы променяли меня на какого-то проходимца. За несколько дней моего отсутствия является в замок какой-то офицеришка, правда красивый собою, но совершенно вам неизвестный: быть может, вор, быть может, каторжник, который может ночью зарезать вас и обокрасть, а вы вполне доверяетесь одному красивому лицу, а мне, человеку, который скоро год как не проявил ничего, кроме преданности и дружбы, вы не доверяете. У вас есть какая-нибудь тайна с этим проходимцем, а Шенк ее не знает. По-моему, он поляк, по крайней мере судя отчасти по его костюму. Неужели же это опять старая песня о русском престоле и о подобных глупостях? Что же вы молчите? Неужели опять явится на сцену глупая игра в принцессу Володимирскую?

– Может быть, – отвечала Алина, – и, во всяком случае, я сделаю и поступлю так, как захочу, вопреки вашему желанию и совету.

– Стало быть, он является от Игнатия?

– Этого я вам не скажу.

– Не шутите, Алина, и не оскорбляйте меня.

– Вы меня не оскорбляйте, – отвечала Алина, – вы не мешайтесь в мои сердечные дела!

– Хотя бы даже и с проходимцем? – злобно рассмеялся Шенк и при этом прибавил несколько слов, настолько грубых, резких и оскорбительных для всякой женщины, а тем более для пылкой и самолюбивой Алины, что она вдруг поднялась со своего места, как ужаленная, и выговорила грубо:

– Извольте выйти вон!

– Уйду, – воскликнул Шенк, – но уйду не только из этой горницы, а уйду из этого замка, и вы, быть может, никогда больше меня не увидите.

– После того, что вы со мной позволяете, я буду счастлива, если вы покинете Оберштейн и я никогда не увижу вас.

– Довольно, – воскликнул Шенк. – Я ухожу; через час меня в замке не будет; дела я сдам моему помощнику. Я надеюсь, что вы не побоитесь, что я обкраду вас. Я даю слово выйти отсюда без единого гроша, но я обещаю вам все-таки действовать за вас и для вас, вопреки вашей воле и вашему желанию; это вы должны помнить. Я не могу позволить, несмотря на все оскорбления с вашей стороны и на всю вашу неблагодарность ко мне, я не могу позволить разным бродягам влюблять в себя вас, играть вами и, быть может, даже увлекать, не ради политических соображений, а ради политического шутовства. Быть может, этот офицеришка просто переодетый вор. До свидания, а может быть, и прощайте. Вы меня долго не увидите – до тех пор, пока сами не позовете вновь, но вы у меня будете постоянно на глазах; я постоянно буду знать, где вы и что вы. И впредь говорю: в минуту опасности я буду с вами, явлюсь, если удастся, еще раз спасти вас от погибели. Вы сделаетесь более честной и порядочной женщиной и не будете способны на две отвратительные вещи – на неблагодарность и разврат.

Алина снова указала на двери, хотела вымолвить что-то, но Шенк воскликнул:

– Иду, ухожу, но помните, что я сказал!

Бледный, вне себя барон прошел в свою комнату на другом конце замка, огляделся среди всякого рода вещей, среди довольно роскошной обстановки и рассмеялся злобно:

– Это все ее!

Он отворил несколько ящиков в письменном столе, в комоде, в конторке, но все захлопнул, приговаривая:

– Все ее, моего ничего нет!

Шенк взял палку, шапку и вышел из комнаты.

Через несколько минут он уже быстрыми шагами шел по большой дорожке парка.

Обитатели замка, видя, как он спешит, думали, что он пошел на ближайшую ферму по какому-нибудь важному делу.

Кто мог подумать, что этот барон Шенк, которого все боялись, но и все ненавидели, уходит из замка навсегда?

Выйдя из парка в поле, Шенк вслух спросил себя: «Куда же идти?» И тотчас же ответил: «Конечно, в Мосбах, куда явится со временем этот офицер. Надо на всякий случай записать фамилию его, мельком слышанную».

Шенк достал из кармана книжку и карандаш и написал: «Капитан Доманский». Он снова спрятал книжку в карман кафтана и вспомнил, что в другом кармане лежит кошелек с деньгами; он вытащил его и остановился как бы в нерешительности.

– Нет, и это ее деньги, следовательно, и они мне не нужны. Не первый раз Шенк на улице без гроша; правда, прежде было легче; он умел воровать, любил мошенничество и обман; теперь будет много труднее. Вдруг прельстило дурака сделаться честным. Все равно не пропаду и без этих грошей.

И Шенк швырнул в кусты туго набитый червонцами кошелек.

– Авось какая-нибудь убогая старуха или пастух найдут, и мое глупое дело сделается вдруг добрым делом.

Шенк рассмеялся и зашагал по дороге. Через несколько минут он вздохнул глубоко и выговорил:

– Ах, Алина, Алина! Говорят философы: негодяй мужчина может вдруг сделаться чуть не святым, а женщине из разврата нет возврата! Но все-таки Шенк не оставит тебя, не потеряет из виду ни на минуту.

Остановившись к ночи в маленьком городишке на постоялом дворе, Шенк, несмотря на усталость и голод, не спросил себе ужина.

– Заплатить нечем, – подумал он.

Бывало, прежде он, не стесняясь, поел бы, прожил бы несколько дней и ловко исчез бы из глаз хозяина, не заплатив ни гроша. Теперь ему подобного «не хотелось».

Будто что-то спавшее в нем с рождения проснулось, громко заговорило и, опрокинув всю его философию обмана, всю его систему «сбора дани с простодушия людского», заставляло его находить маленькое, детское удовольствие в сознании, что он поступил «как и другие добрые люди».

– Но ведь надо скорее обдумать все! – говорил он себе. – Что делать, чтобы иметь гроши на хлеб? Где поселиться? Как следить за ней и за проходимцем?

Все это решить и устроить было немудрено. Было одно обстоятельство, пугавшее барона. Откуда достать средства на дальнее путешествие вслед за Алиной?

– Хорошо, если она еще не скоро двинется в Турцию или в Россию, – думал он. – Месяца через три я извернусь и достану деньги! Достану честным образом! А если она тотчас выедет да еще даст круг по Европе? Как я поеду? А если я не поеду тотчас же за ней, то потеряю ее следы. Тогда всему конец!.. Ну, Шенк, доказывай, брат, себе теперь, что ты действительно умный и находчивый человек!!

Через два дня Шенк все придумал…