Между тем дела Алины не подвигались вперед. Прошла осень, наступила зима. Доманский постоянно переписывался с Парижем и чуть не со всеми главными городами Европы, где были рассеяны польские эмигранты и конфедераты.

Сама Алина, уже именовавшая себя в своих письмах, а равно и в Оберштейне принцессой Елизаветой, тоже писала Радзивиллу и получила несколько писем от него.

Княгиня Сангушко приняла более деятельное участие в предприятии: она чаще других писала принцессе и подробно передавала ей все, что знала из новостей.

Из ее писем знала принцесса о положении дел в России, о действиях и успехах маркиза Пугачева.

Князь Разумовский, боярин Шувалов и маркиз Пугачев – это было все одно и то же лицо, брат принцессы, поднявший знамя, собравший вокруг себя войско и действовавший во имя прав сестры против незаконно и самовольно вступившей на престол немецкой принцессы Ангальт-Цербст.

Вероятно, княгиня Сангушко сама была обманута таким деятелем, как Игнатий, или забавлялась комедией и поступала с авантюристкой как с куклой. Но если княгиня и не верила сама в близкое родство маркиза Пугачева с принцессой Елизаветой, то сама Алина поверила в это искренне.

Князь Радзивилл медлил в своих действиях по самой простой причине. Он уже давно был за границей отечества и скомпрометирован в действиях Барской конфедерации. Несмотря на это новый король Станислав Понятовский щадил знаменитого магната. Князь Священной Римской империи еще с XVI столетия и миллионер, обладатель несметных сокровищ, Радзивилл был хорошо известен не только в Литве и Польше, но и за пределами родины.

Всякий знал его даже по его прозвищу «Пане коханку» вследствие его привычки обращаться с этими ласковыми словами ко всякому, с кем бы он ни говорил. «Милый господин», или «господин-голубчик», были два слова, которыми Радзивилл пересыпал свою речь.

О его житье-бытье в его родовом поместье – городе Несвиже – составлялись и рассказывались целые легенды. Так, вся Литва хорошо помнила, как князь среди мая месяца побился об заклад, что поедет в костел наутро в санях, потому что наутро будет зима.

И наутро действительно если не повсюду, то по дороге на несколько верст был санный путь. Было забрано громадное количество соли и усыпана вся дорога, и князь съездил в костел в санях.

Быть может, у иного из его подданных не было за это утро куска хлеба, но до этого никому не было дела. Радзивилл делал что хотел; он сам, когда речь заходила о монархе, отвечал весело и самодовольно: «Krol sobie krolem w Krakowie, a ja w Neswizti» [31] . Именно в то время, когда Радзивилл начал сноситься с принцессой Елизаветой, король Станислав издал новую амнистию всем участникам Барской конфедерации, предоставляя им право покориться и вернуться в пределы отечества. Но это делалось уже в последний раз, и исключений не было ни для кого.

Виленский епископ Мосальский тотчас написал другу-князю письмо, увещевая его бросить всякие происки и вернуться домой; в противном случае король, по строгому наказу из Петербурга, намеревался конфисковать все громадное имущество «Пане коханку».

Радзивилл смутился. Лишившись своих огромных средств, он, конечно, уже никак не мог бы играть той роли, которую взял на себя: стать во главе партии, действовавшей против короля и России. То, что было у него с собою наличных сумм и бриллиантов, а равно и то, что он мог бы на первых порах занять у европейских банкиров, хватило бы только на его жизнь с большим придворным штатом.

Всю осень и начало зимы Радзивилл поневоле колебался и не знал что делать. Однажды искренно написал он об этом Доманскому, но литовский капитан, фанатик-патриот, ни слова не сказал об этом принцессе, не желая охлаждать ее пыл и готовность на трудное дело.

Наконец в декабре месяце простая случайность заставила Радзивилла решиться.

Его участие в замыслах польской эмиграции и антагонизм с королем Станиславом зависели прямо от положения, в котором находился на одре болезни престарелый Людовик XV. Чем лучше себя чувствовал король, тем более Радзивилл колебался и собирался мирно на родину; чем опаснее становилось положение умирающего монарха, тем деятельнее и решительнее поступал Радзивилл.

Вопрос сводился к тому, как отнесется новый король к польским делам. А об этом уже имелись некоторые сведения.

Людовик XVI обещал деятельную поддержку конфедератам, и даже в Париже ходил слух, что, по официальному приказанию дофина, восшествие на престол которого ожидалось с каждым днем, в Марселе и Тулоне снаряжается эскадра на помощь остаткам турецкого флота, не погибшим при Чесме от руки графа Алексея Орлова.

В декабре король почувствовал себя так плохо, что в Париже и по всей Франции прошел слух, что он уже умер.

Князь Радзивилл, видавший, конечно, всех близких к дофину лиц, посоветовался, что ему делать ввиду угрозы конфискации его имущества. Два министра: иностранных дел – герцог Шуазель и внутренних дел – граф Эгильон посоветовали Радзивиллу не церемониться с Екатериной, а тем более с Понятовским, дни правления которого уже сочтены при версальском кабинете так же, как сочтены дни престарелого короля.

Дофин высказывался прямо о своем желании заключить союз с Турцией, двинуть флот в Черное море и снова послать кого-либо из искусных генералов на место Дюмурье организовать в Барах значительную армию.

Радзивилл отвечал виленскому епископу, а равно не признаваемому им королю Понятовскому, что, прежде чем вернуться на родину, он считает долгом свергнуть с престола узурпатора, русского наемника и польского предателя.

Немедленно после этого Радзивилл написал Доманскому о своем намерении ехать на свидание с принцессой Елизаветой в Оберштейн.

Алина была в восторге и немедленно сообщила об этой вести, которая льстила ее самолюбию, герцогу Лимбургу. К ее удивлению, герцог объявил, что он в качестве монарха не допустит прибытия в свои владения врага русской императрицы, союзницы его друга и покровителя – короля прусского.

За это время Лимбург, хлопотавший о своих правах на Шлезвиг-Голштейн, старался всячески заслужить милость, а тем паче не навлекать на себя гнева могущественного государя, которого и подданные, и соседи начали называть теперь несколько иначе.

До сих пор он был Фридрих-фельдфебель или Фридрих-фехтмейстер, теперь же был Фридрих Мудрый и Фридрих Великий. Последнее прозвище, казавшееся самым невероятным, почти насмешкой всем его врагам, именно и осталось за ним навеки в истории.

Сначала Алина была в отчаянии, но затем дело ее уладилось очень просто.

Получив краткое и вежливое уведомление от князя Радзивилла, адресованное на имя «ее императорского высочества», Алина, по совету Доманского, отвечала, что советует избрать для свидания более близкий на пути князя город.

Доманский в своем письме предложит Радзивиллу свидеться с принцессой в городке Цвейбрюкене.

В первых числах января нового, 1774 года маленький Цвейбрюкен оживился от прибытия двух именитых владетельных особ: польского магната, претендента на польский престол, и всероссийской принцессы, претендентки на престол своего деда Петра Великого. Так гласила молва…

Добродушный народ, волновавшийся по улицам Цвейбрюкена, был бы очень удивлен, если бы знал, что для этого путешествия и свидания политического характера князь Священной Римской империи, имения которого были уже конфискованы, продал родовой бриллиант какому-то парижскому ювелиру-еврею. А наследница российского престола, чтобы двинуться в путь со своим штатом придворных, с Доманским, с любимицей Франциской и с десятком других лиц, должна была под разными предлогами вымолить у герцога Лимбургского двести червонцев, обещая ему за это все на свете: и возврат к взаимности, и хлопоты в будущем за его права на Шлезвиг-Голштейн, и передачу своих прав на Оберштейн в случае путешествия в Россию.

Князь Радзивилл приехал первый и занял лучший дом в Цвейбрюкене. Принцесса явилась на другой день. Свита Радзивилла сияла золотом и серебром – еще никогда Цвейбрюкен не видал ничего подобного.

Действительно, легко было добродушным немцам поверить, что тот, у которого такой блестящий штат, конечно, может быть претендентом на престол.

Свита принцессы Всероссийской, от которой ждали еще большего блеска, потерпела полнейшее фиаско. Сделать все путешествие взад и вперед, одеть свою свиту на занятые двести червонцев было Алине мудрено. Но кокетка догадалась выйти с успехом из затруднительного положения.

Если свита ее была одета просто, то сама она и подавно. Она была в черном с головы до ног. И жители Цвейбрюкена, недоумевавшие при виде просто одетой свиты принцессы Всероссийской узнали, что это делается умышленно.

Принцесса дала слово носить траур и скромно одевать своих придворных до тех пор, пока она не завоюет своих прав на престол, завещанный ей покойною матерью.

На другой день по прибытии принцессы князь Радзивилл явился к ней с одним лишь аббатом, иезуитом Ганецким. Около принцессы Елизаветы был только Доманский.

Радзивилл представился принцессе со словами, что когда-то он имел честь встречать ее в парижских салонах, в особенности в гостиной своей кузины, княгини Сангушко. В замечательной красавице музыкантше, владетельнице Азовской он и тогда угадывал будто бы или предчувствовал личность более высоко стоящую и царского происхождения.

Алина – не политичная и не дипломат, а женщина-кокетка – не утерпела, чтобы тут же намеками не напомнить Радзивиллу, что в Париже литовский магнат и миллионер казался ей всегда человеком суровым и нелюдимым, тогда как теперь она видит любезного и приветливого человека.

Лицо, улыбка и глаза Алины говорили князю-магнату:

– Тогда, в Париже, вы с высоты своего величия относились к какой-то музыкантше: ни разу не сделали ей чести бросить хотя одно вежливое слово, хотя один комплимент насчет ее игры. А теперь вы же приехали в Цвейбрюкен поклониться принцессе Елизавете, от мановения руки которой зависит не только ваша личная судьба, но судьба вашего отечества.

Обменявшись двумя-тремя фразами, принцесса и князь удалились в другую комнату, оставив своих спутников.

С первых же слов Радзивилла Алина догадалась, что цель свидания одна – узнать и увидеть ее поближе, убедиться собственными глазами и собственным рассудком, насколько она может быть Елизаветой, претенденткой.

Действительно, Радзивилл когда-то не обратил никакого внимания на какую-то красавицу музыкантшу, о которой уже ходил отчасти слух, что она не владетельница Азовская, а просто авантюристка.

Радзивилл в особенности имел основание считать ее авантюристкой вследствие двух-трех неосторожных слов, слышанных им от родственника, молодого секретаря польского посольства, графа Осинского.

Когда «Пане коханку» решил взять на себя деятельную политическую роль и стать во главе рискованного громадного предприятия, то самые энергические и деятельные члены эмиграции вспомнили об исчезнувшей из Парижа Princesse de Wolodimir.

Быть может, все они хорошо знали, что это за личность, но все они хорошо помнили, насколько это была очаровательная и блестящая женщина.

Преступление, неожиданно совершившееся в ее дворце, было тоже хорошо памятно. Если легковерные парижане, от придворных до черни, поверили россказням епископа Родосского, то, конечно, магнаты польские, знакомые с характером действий русской императрицы, не поддались обману. Они лучше, чем кто-либо, могли знать, действительно ли способна была Екатерина вдруг послать в Париж наемных злодеев, или спадассинов, чтобы зарезать в нескольких шагах от Лувра какую-то красавицу, выдававшую себя за принцессу Всероссийскую.

Но суть дела была совсем не в том, кто и что исчезнувшая принцесса; суть дела заключалась в том, что польским патриотам нужно было устроить новое, хотя бы и маленькое, затруднение русской императрице.

Если часть барских конфедератов, взятых в плен и сосланных на дальний восток России, на Волгу и Яик, решились помогать новоявленному государю Петру Феодоровичу, зная хорошо, что он – просто Емелька Пугачев, то именитым членам Барской конфедерации захотелось теперь тоже выставить на западе pendant [32] к Пугачеву. А эта личность, под пару самозванцу, уже была готова, уже была найдена давно орденом иезуитов, членом ордена – Игнатием.

Доманский писал к Радзивиллу и другим влиятельным лицам, что авантюристка, сделавшись уже владетельной графиней Оберштейн и считающаяся невестой герцога Голштейн-Лимбургского, настолько подходит к роли самозванки, как, быть может, никакая женщина во всей Европе. И Радзивилл решился ехать на свидание, чтоб лично убедиться в этом.