Дорогою из Цвейбрюкена домой Алина простудилась и тотчас по возвращении слегла в постель. Боль в груди, сильный кашель и общая слабость удивили Алину, которая всегда считала себя неспособной болеть. И действительно, Алина не помнила в прошлом ни одной сколько-нибудь серьезной болезни. Через неделю Алина поправилась и встала с постели, хотя кашель ее не прошел и раздражительно действовал на нее.

Выехав несколько раз по сырой погоде, Алина снова простудилась и на этот раз захворала уже серьезнее. Месяц целый пролежала она в постели, похудела и изменилась лицом. Даже на характер ее подействовала эта болезнь.

Герцог навещал больную постоянно и своим уходом, вниманием и заботами заставил Алину отнестись к себе несколько сердечнее, чем прежде. Алина вполне оценила доброе сердце герцога и его серьезное чувство к ней только теперь… Герцог и Франциска соперничали в деле ухода за своей дорогой больной.

Герцог, не довольствуясь своими докторами, выписал известного медика из Мюнхена. Доктор, человек уже пожилой, приехал в Оберштейн и, внимательно занявшись больной, объявил ей прямо и резко, что она своей жизнью, несколько беспорядочной, нажила себе слабость легких и слабость спинной кости, которые могут привести ее к чахотке или сухотке.

– Надо переменить образ жизни! – сказал доктор. – Отказаться от некоторых привычек.

– Я всегда была здорова! – восклицала Алина раздражительно. – Это глупая простуда, а не серьезная болезнь.

– Да, простуда есть… Но простуда случайность, привязавшаяся к вам. Могло бы быть падение!.. Мог бы быть испуг или какое-нибудь другое потрясение… И вы также слегли бы в постель и стали бы кашлять.

Алина, конечно, не поверила медику, но, однако, согласилась исполнить все его требования.

Когда больной стало лучше и она снова почувствовала в себе довольно силы, чтобы не обращать внимания на приказания доктора, была уже весна на дворе и апрельские теплые дни.

Алина снова зажила прежней жизнью. Доманский, уехавший еще в феврале в Париж, часто писал ей об их общем деле, передавал ей все новости политические и общественные. Он видал постоянно и Радзивилла, и всех членов эмиграции. Сначала отъезд Алины из Оберштейна и встреча с Радзивиллом были назначены в апреле в Баварии.

Алина, хотя еще и слабая и в постели, с нетерпением ждала весны и отъезда.

Деньги на путешествие были уже готовы, так как герцог начал уже выплачивать Алине суммы за Оберштейн, выкупленный осенью у Трирского курфюрста, на ее счет.

Алина снова начала швырять деньги, хотя в Оберштейне это было и мудрено. Большая сумма была ею отправлена на имя Доманского для уплаты за роскошные туалеты, заказанные в Париже. Алине хотелось встретиться с Радзивиллом и ехать в Турцию одетой по-царски. Дорогие костюмы были заказаны и для любимицы Франциски, и для всей свиты, которую принцесса предполагала взять с собою.

Даже Доманскому Алина дала право заказать себе в Париже великолепные кафтаны, чтобы с честью изображать адъютанта российской принцессы.

Вскоре пришли в Оберштейн туалеты, а затем явилось письмо Доманского, в котором он извещал Алину, что князь Радзивилл с братом и сестрою двинулись прямо в Венецию, куда просят прибыть и принцессу.

Алина стала собираться и спешить. Главная задержка была в герцоге, который сразу не мог достать ту сумму денег, которую Алина желала взять с собою на дорогу и жизнь в Венеции.

Наконец в половине мая месяца Алина с Франциской и со свитой в десять человек выехала из Оберштейна.

Герцог непременно пожелал проводить Алину. Добрый лимбургский монарх и страстный любовник был печален. Он сомневался в успехе предприятия принцессы.

Герцог страстно относился теперь к своей возлюбленной Алине.

Он и верил и не верил всему, что ее касалось.

Он верил сведениям принца Адольфа об авантюристке и куртизанке Алине Франк-Шель и ее зазорной жизни, странствованиях по всей Германии с любовниками… И не верил! Не хотел верить, будучи все-таки по-прежнему влюблен в нее и по-прежнему готовый жениться на ней.

В то же время он положительно не верил в ее царское происхождение и в ее права на престол русских царей, которые будто бы поддержит Франция в союзе с султаном. А между тем герцог серьезно относился к путешествию Алины. Если он отговаривал ее иногда остаться и предпочесть спокойную и мирную жизнь в Оберштейне всем треволнениям политической карьеры, то делал это нерешительно, как бы боясь взять на себя нравственную ответственность, что его дорогая Алина из-за его советов лишится всего того, что сулила ей судьба, – императорской короны, власти, громкой славы, могущества…

На границе Баварии лимбургский монарх и принцесса расстались, чтобы никогда более не видаться. Герцог возвратился домой печальный и грустный.

– Что такое Алина? Достойна ли она чувства глубокого и серьезного? Принцесса она, виновная лишь в некоторых простительных увлечениях, или простая куртизанка, даже хуже… женщина без чести, без сердца и дурного поведения, способная даже на низости?! – вот с каким вопросом, неразрешенным и неразрешимым, вернулся герцог Филипп-Фердинанд в свою резиденцию Нейсес. Недалекий, добрый и честный человек так и остался на всю жизнь с этим тяжелым для него вопросом.

Алина продолжала путь весело и беззаботно; но разлука с герцогом отозвалась на ней странно. Ей бессознательно почудилось, что она оставляла свое счастие позади.

Любовь герцога, хотя и мелкого, но все-таки имперского монарха, и его готовность сделать из Алины хотя тотчас же монархиню и княгиню Священной Римской империи было действительностью. Все остальное, вся будущность ее и все связанное с нею представлялось как бы в непроницаемом тумане, где факты заменялись грезами, мечтами более или менее фантастического рода.

– Не вернуться ли назад? – будто шептал Алине неведомый голос.

И женщина, невольно обсуждая себя и свои поступки, должна была и судить себя. Когда-то около Киля, в замке Краковского, которого она считала своим отцом, она мечтала выйти замуж за германского владетельного герцога и считала это высшей общественной ступенью для своего честолюбия.

После этого счастливого и беззаботного времени через сколько прошла она всякого рода метаморфоз, падений и возвышений! Чем только ни была она! И только в минуты несчастия она оценивала прошлое счастие и жалела потерянное… и всегда слишком поздно.

Неужели и теперь она бежит от истинного счастья и когда-нибудь пожалеет Оберштейн, герцога и все соединенное с ним? Смущенная и отчасти как бы оробевшая, Алина остановилась в Аугсбурге и пробыла три дня, не двигаясь далее. Франциска, давно знавшая близко и изучившая уже теперь до тонкости свою обожаемую барыню, заметила перемену в Алине, ее задумчивость и как бы нерешительность…

Но Алина, откровенная с ней во всем, молчала, и Франциска не смела и все только собиралась ежедневно заговорить и расспросить Алину.

Но судьба распорядилась иначе… С того дня, что Алина выехала из Оберштейна, и вплоть до Аугсбурга ехал за ней по пятам невидимый, но все видящий и знающий и даже все предвидящий за нее верный друг.

Барон Шенк за время разлуки с неблагодарной женщиной, которую любил как брат, не терял времени. Одна его мысль, одна его забота на свете была судьба Алины. За всю зиму Шенк работой собрал значительную сумму денег и, зная все, что делает Алина, двинулся в путь вслед за ней…

В Аугсбурге он так же, как и прежде в других городах, остановился в гостинице недалеко от нее.

И Шенк заметил в Алине, за которой наблюдал, ту же перемену, что и Франциска. Она была печальна.

– Пришло время появиться! – сказал себе Шенк.

Однажды, когда Алина, задумчивая, сидела у себя, Франциска доложила ей, что какой-то господин желает ее видеть по важному делу и просит принять его.

– Как его имя? – спросила Алина.

– Он не говорит!

– Так спросите еще… Так я не приму.

Франциска ушла и вернулась, странно улыбаясь.

– Ну, что? – удивилась Алина.

– Мудреное. Насилу затвердила. Вероятно, турок… Он назвался: Али-мэ-ших… Шах… Погодите! Опять забыла…

– Намэт?

– Да-с. Именно. Так его зовут. Очень дурен собой. Но лицо и голос добрые.

– Шенк! Наверное, он! – вскрикнула Алина радостно.

Красавица поднялась и, приказав Франциске звать прибывшего, пошла к нему навстречу.

Конечно, это был Шенк.

Старые друзья встретились молча. Радость, написанная на лице Алины, непритворная и неудержимая, много сказала Шенку лучше всяких уверений. Сердце забилось в нем сильнее, как у влюбленного.

– Я верила… Я надеялась, что вы снова явитесь! – заговорила Алина. – Я верила, что мы увидимся. Не стыдно ли было исчезнуть на полгода!

– Больше, Алина! Больше! Я твердо знаю это. Моя жизнь была менее весела и разнообразна, чем ваша! – отвечал Шенк. – Но если вы меня не видали ни разу, то я все-таки изредка видал вас, хотя издалека.

– Каким образом?

– Я жил все время в Мосбахе. Когда вы ездили в Цвейбрюкен, я поехал тоже. Там я вас видел всякий день и раза три видел около себя.

– Как же я вас не видала?

– Вы не тем были заняты. Да я всегда терялся в толпе.

– Вам не стыдно было…

– Уйти? Нет. Так следовало, – грустно произнес Шенк. – Вот возвращаться не следовало к вам. Но что же делать – я люблю вас, и мне жаль вас. Поневоле вернешься. Но я явился ненадолго и в последний раз. Или же навсегда. Это будет зависеть от вас.

– Что вы хотите сказать?

– Я явился остановить вас на том роковом пути, на который вы теперь ступили. Я все знаю… Я знаю, что делал и говорил Доманский. Я знаю, что обещал вам поляк-фантазер, князь Радзивилл, и куда вы теперь едете. Я счел долгом друга явиться теперь и остановить вас. Неужели вы, умная женщина, не видите, не чувствуете, куда вас увлекают, на какую бессмысленную и в то же время опасную роль вас хотят обречь? Вы – наемная принцесса, чтобы играть роль наследницы московитского престола. Для чего? Разве вам будет какая-либо польза от всей этой комедии! Разве в самом деле вы явитесь на берега Дуная и русская армия провозгласит вас императрицей?

– Конечно! Мне стоит только явиться, и все мне присягнет. А затем мой брат явится со своей армией…

– Ваш брат? – злобно рассмеялся Шенк. – Хорош брат – беглый из острога казак!.. Да, казак, посаженный в острог за кражу лошадей!

– Что с вами, Шенк? – изумилась Алина.

– Со мной?! Здравый смысл!! Послушайте, Алина! Когда-то я убеждал вас не поддаваться Игнатию и не идти на роль самозванки. Я говорил по предположению. Я догадывался, что вас опутали хитрые люди. Теперь я знаю многое, чего вы не знаете. С тех пор, что мы не видались, я занимался политикой вообще и Россией в особенности так, как если бы собирался сам в дипломаты-президенты. Теперь я знаю русские дела лучше, чем какой-нибудь русский подданный. Выслушайте меня…

Шенк действительно передал Алине массу фактов о России, о Пугачеве и о положении, в котором находились польские конфедераты, рассеянные из Бара по всей Европе. Шенк клялся Алине, а вместе с тем и показал ей несколько немецких газет, общественное значение которых не подлежало сомнению. Во всех газетах этих говорилось, что Пугачев простой солдат, казак…

Но это было не все…

В последних номерах газет, привезенных Шенком, подробно описывалось полное поражение скопища бунтовщиков. Генерал Голицын – правая рука главнокомандующего генерала Бибикова – разбил и уничтожил Пугачева еще в марте месяце.

Долго говорил Шенк, и внимательно полупечально, полутревожно слушала Алина друга.

– Я подумаю, милый и добрый Шенк, – сказала она наконец.

Через два дня Шенк ликовал. Алина принесла и показала ему черновую копию письма к Радзивиллу в Венецию, которое она уже отправила и в котором отказывалась наотрез от роли принцессы Всероссийской.

– Слава богу! – воскликнул Шенк. – И мы возвращаемся в Оберштейн?

– Да, – отчасти грустно отозвалась Алина.