Венецианская республика славилась своим могуществом и богатством, но равно славилась и своим оригинальным управлением и правительством.

В республике был выборный пожизненно правитель – лицо полусветское, полудуховное – и назывался дожем. Обстановка и жизнь дожа ничем не отличались от жизни кардинала, разве только одним: дож мог быть женат, но догаресса и ее дети считались все-таки вполне простыми смертными, так как в случае смерти дожа вдова с детьми возвращалась в свою семью и начинала жить обыкновенной частной жизнью. Сам дож как правитель был в положении настолько странном и даже неприятном, что охотников среди аристократических фамилий республики идти в дожи было мало. Большею частью избирались в дожи личности самые обыкновенные, не отличающиеся никакими талантами – ни умом, ни энергией, ни заслугами отечеству. В дожи требовался всегда человек скромный, робкий и послушный – человек, который не мог бы по своему характеру сделаться опасным, захватив власть.

Наряду с дожем существовал сенат республики, в который входили почти все члены аристократических семейств, так как он состоял из огромного числа – трехсот человек. Сенат назывался в просторечии «Суд Трехсот».

Эти триста человек с соблюдением полной тайны избирали из среды своей десять человек достойнейших, отличившихся чем-либо. Это был «Суд Десяти».

Но кто именно из трехсот сенаторов составлял этот суд – в обществе было известно смутно, а в народе было совершенно неизвестно. Во всех отраслях управления этот «Суд Десяти» имел полную власть, кроме самых важных государственных вопросов.

Объявление войны, заключение мира, подписание торгового договора и, главным образом, «безопасность республики» были в руках другого государственного института, страшная слава которого пережила существование республики и сохранилась навеки в памяти итальянского народа в виде сказок и легенд.

Десять человек сановников «Суда Десяти» под присягой и под страхом смерти хранить тайну выбирали из своей среды трех человек.

Это и был знаменитый, пресловутый, ужасной памяти Совет, или «Суд Трех», – тайный, беспощадный, безапелляционный и полный властелин над всей республикой и подвластными ей землями.

Заниматься иностранными делами, вести войны и заключать мир и договоры приходилось не постоянно. Но внутренние дела Венеции, города и государства, поглощали все внимание «Трех». Это было «дело безопасности республики», или, иначе говоря, право, освященное законом, входить во все… Суду и расправе не было границ и не было апелляции на него. Кроме того, суд был тайный и скорый. Все окружалось такой таинственностью, что поневоле вселяло страх к себе.

Индивидуумы исчезали из народа без следа. Про них оставалась только легенда, передаваемая со страхом и трепетом, что они, «вероятно», попали под «Суд Трех».

Каждый из «Десяти» под страхом строжайшей ответственности, смертной казни, не мог назвать, кто избран им в число «Трех». Равно и каждый член «Суда Трех» скрывал даже в семье своей, что он полновластный повелитель Венеции, или третья доля деспотической власти над республикой.

Эти три правителя тем охотнее соблюдали тайну своего положения, что всегда боялись народной мести.

В случае волнений в народе виновников несправедливостей найти было бы невозможно. «Суд Трех» заседал во Дворце дожей, и все случаи и вопросы решались без делопроизводства и писания.

На террасе дворца, в стене, была известная Венеции страшная фигура: львиная голова с разверстой пастью.

Всякий мог идти на эту террасу и бросить в пасть льва письмо, донос или просто одно имя гражданина с прибавлением: «враг безопасности республики».

Разумеется, в Венеции всякий поневоле мог догадываться, кто в данное время принадлежит к числу «Трех» и кто из этих трех не по закону, а по личному характеру, энергии или дарованиям имеет влияние или власть и над своими двумя товарищами. Эта личность и была грозой всех. Его боялись все – от простого рыбака или гондольера-извозчика до самого дожа, так как бывали случаи, что сам дож или догаресса призывались к «Суду Трех».

Один из дожей был даже судим и казнен по приговору «Трех».

В то время, когда конфедераты с Радзивиллами и принцессой были в Венеции, в обществе и народе было смутное сознание, что тайный и неведомый повелитель судеб народа и государства – некто Мочениго, член древнего знатного венецианского рода и человек уже семидесяти лет от роду. По характеру своему и по привычкам он мог пройти за сорокалетнего. Понятно, почему смутились Радзивиллы, узнав, что гофмаршал самозванки – бродяга без имени, только что пожалованный магнатом литовским в дворяне, бароны и капитаны, оскорбил младшего сына самодержавного повелителя республики. Вдобавок этот сынок был фаворитом старика Мочениго, и изо всех его детей, из пяти сыновей и трех дочерей, которых Мочениго держал строго, он настолько баловал своего «Вениамина», что был отчасти как бы под властью юного мота, шалуна и донжуана.

Разумеется, первое, что придумали конфедераты, – послать в семейство Мочениго самого князя и паладина – извиниться за Шенка. Вместе с тем конфедераты были бы очень рады, если бы Шенк, или новый литовский капитан барон Кнорр, исчез с лица земли… Этим, по крайней мере, прекратилось бы неприятное дело.

Алина и, конечно, сам Шенк посмотрели на дело иначе. Барону объяснили, что он может вдруг исчезнуть и очутиться в волнах Адриатики, точно так же, как во время церемонии обручения дожа на «Буцентавре» исчез дорогой перстень.

Алина тотчас же наутро собралась и поехала к догарессе, с которой была знакома, – просить за своего гофмаршала. Догаресса кратко отвечала Алине, что во всей республике нет женщины, которая бы меньше имела влияния и власти, чем она, жена дожа.

Князь Радзивилл съездил во дворец Мочениго, повидался с юным шалуном и заручился его прощением обиды.

Старик Мочениго не принял князя. Барон Шенк через два часа после происшествия, то есть в тот же вечер, отправился прямо на корабль Гассана, стоявший близ Лидо на якоре, и объяснил в чем дело.

Варварийский капитан мусульманин Гассан знал порядки Венеции лучше Шенка. Он предложил Шенку засесть в корабль его на самое дно и сидеть там до дня отплытия принцессы из Венеции. Однако Гассан честно предупредил Шенка, что ему навлечь на себя гнев правительства республики невыгодно.

– Если догадаются, что вы у меня, – сказал он, – и явятся обыскивать корабль, то я сам вас выдам.

И Шенк, смущенный донельзя, забился на самое дно корабля.

И недаром!

Мочениго приказал своим тайным агентам найти оскорбителя своего сына и представить в «Суд Трех», чтобы затем… Затем, вероятно, Шенк изобразил бы собой перстень дожа, то есть исчез бы в волнах Адриатики.

На счастье барона, обыскав весь город, сыщики не догадались отправиться на корабль Гассана.

Алина обратилась с просьбой к самому любовнику простить Шенка, бежавшего будто бы в Верону.

Юный Мочениго простил и попросил отца бросить дело. Старик Мочениго согласился, но с условием, чтобы конфедераты и принцесса немедленно покинули Венецию.