Русский герой и богатырь, Алексей Орлов, главное действующее лицо переворота в пользу императрицы, был младший брат уже двенадцать лет всесильного вельможи и любимца государыни. Последние пять лет он провел исключительно за границей, командуя русским флотом и крейсируя по всем европейским морям. Это время его пребывания за границей разделилось на два периода известным подвигом у турецких берегов.

До этого памятного дня Алексей Орлов был известен в Европе, да отчасти и в России, только как брат фаворита. Даже на родине немногие знали, что главная роль в том событии, которое доставило Екатерине престол, принадлежала ему.

После этого памятного дня он сделался герой Чесменский. Этим сражением Алексей Орлов как бы затмил своей славой брата-фаворита.

Григорию Орлову поневоле захотелось тоже прославиться чем-нибудь, и так как оба брата были редкие в истории баловни обстоятельств, то судьба и здесь услужила фавориту.

В Москве явилось страшное моровое поветрие, и явился случай отличиться графу Григорию Орлову. Он был послан императрицей в зачумленную Москву, и хотя он въехал в Белокаменную вместе с могучим помощником – с российским морозом, но вся слава выпала на долю не молодца мороза, а на долю молодца Орлова. И Григорий вернулся в Царское Село через триумфальную арку, на которой была и осталась навеки надпись: «Орловым от чумы избавлена Москва».

И граф Григорий Орлов мог теперь самодовольно говорить:

– У Алексея – Чесма, а у меня – чума!

Со временем истина сказалась, до правды дорылись, но когда эта историческая правда является слишком поздно, то уже не может победить легенду.

Правда говорит, что как мороз победил чуму, так адмирал Спиридов победил при Чесме.

Но ведь бывают на свете и не такие шалости фортуны. Двое героев бесстрашно устремились когда-то один за другим в безвестную даль – туда, где конец света и где гибнет все, – в ту даль, что страшнее ада. Первый богатырь разумом, отвагой и силой воли – Христофор Колумб, второй – а вторым быть легче – Америго Веспуччи. Но фортуне это не понравилось. Она взглянула по-своему, вероятно, презрительно рассмеялась, и целая часть света назвалась Америкой, а маленький кусок земли Колумбией.

Во всяком случае, Алексей Орлов был не только герой Чесменский, не только победитель, сжегший в несколько часов целый турецкий флот, но Европа даже приписывала одному ему блестящий успех всего периода войны, который потом привел к Фокшанам и Кючук-Кайнарджийскому миру.

Но после Чесмы и чумы слепой фортуне надоели братья Орловы.

Прошло два года, и российская фортуна отвернулась от Орловых. Григорий перестал быть всесильным и фаворитом. Он вскоре был женат почти поневоле и удален от двора. Уже после женитьбы он безумно полюбил свою жену, путешествуя с ней за границей. Но фортуне и это не понравилось. Молодая красавица умерла в несколько недель.

И Григорий Орлов – вдовец, одинокий, опальный временщик – положение, худшее положения простого смертного, – вернулся к себе в Гатчину, зажил было тихо и мирно, уже не мечтая о славе и могуществе. Но и это не понравилось фортуне. Она послала герою-богатырю и красавцу, еще относительно молодому, безумие и смерть. Но незадолго до последнего часа Григорий Орлов видел ту новую яркую звезду, которая засияла на русском небе, над русской землей и которая ослепительно больно жгла ему глаза, жгла ему сердце.

Это была звезда князя Потемкина-Таврического.

Падение могущественного брата тотчас же повлияло на судьбу Чесменского героя. Неприятель, но не турецкий, а царскосельский и петергофский, пошел войной теперь на Алексея Орлова.

Победить этого врага было не только мудрено, но даже невозможно.

Алексей Орлов чувствовал, что скоро возьмут у него и то, что еще оставалось, – командование над флотом в Средиземном море.

Действительно, императрице нашептывали ближайшие советники, живущие кознями и ложью, что герой Чесменский может изменить монархине и России и увлечь за собой флот и десант, находящийся на кораблях.

Разумеется, умная Екатерина отвечала вопросом:

– Что же он тогда сделает? Кронштадт возьмет?

Но постоянное наушничество и доносы на Орлова все-таки действовали. Постоянно падающая капля воды пробивает и гранит.

Екатерина начала понемногу подозревать прежнего героя переворота. В чем? Сама не знала!

Алексей, со своей стороны, понимал, что шаткое положение его требует какого-либо нового подвига. Ему нужно было во что бы то ни стало отличиться снова. Но как, где, каким образом? Ведь всякий день нельзя требовать у судьбы Чесму. А мелкие подвиги или, лучше, военные действия, как, например, бомбардирование Рагузы, были не подвигами.

За последнюю зиму с 1774 на 1775 год Алексей Орлов находился с эскадрой у берегов Италии. Эскадра стояла в Ливорно под флагом старшего флагмана, контр-адмирала Самуила Грейга, родом англичанина на русской службе. Орлов жил попеременно в Пизе, во Флоренции и в Ливорно. За это время положение его, по письмам родных и друзей из России, было самым шатким.

Вероятно, в Петербурге нашлись охотники быть командиром над русским флотом в Средиземном море, а известно, что претендент какое-либо звание или должность есть всегда главная вина занимающего эту должность. Алексей Орлов уже привык к своей жизни в Италии. Имя громкое, слава, богатство, все было дано ему; красота и здоровье еще прежде даны. Он весело, беспечно жил под теплым небом Италии и после Чесмы сжигал не флот, а женские сердца, побеждая везде неотразимо итальянок, гречанок, турчанок, испанок, и вместе с тем в качестве постоянной главной любимицы была с ним и сопутствовала повсюду г-жа Давыдова, урожденная Орлова, если не родная племянница, то, по всей вероятности, родственница.

Наконец пронесся слух о Кючук-Кайнарджийском мире, и русскому флоту не было уже никакого повода оставаться в Италии, в Средиземном море, и Орлову приходилось возвращаться из страны пальм и померанцев в страну елей и клюквы.

И в те дни, когда Алексей Орлов загрустил об Италии, о своем житье-бытье, о скорой сдаче командования, о полной невозможности отличиться в глазах монархини и сохранить ее расположение, вдруг явился из Петербурга курьер. Он привез собственноручное письмо государыни, а вместе с тем и пространное послание фельдмаршала Голицына, занимавшегося всеми тайными делами и исполнявшего разные тайные поручения императрицы.

Из писем этих Алексей Орлов узнал, что в Европе появилась авантюристка-самозванка, выдающая себя за дочь императрицы Елизаветы.

По последним известиям и по донесению сената Венецианской республики в России, авантюристка собирается вместе с палантином виленским, князем Радзивиллом, ехать в Константинополь.

Орлову приказывалось разыскать, разузнать и, если возможно, изловить авантюристку. Государыня писала Орлову, что желательно было бы эту «всклепавшую на себя имя», заманя на корабли, доставить в Кронштадт.

Орлов и обрадовался, и призадумался. Повод отличиться представлялся. Выдающая себя за принцессу, наследницу русского трона, свободно путешествующая по всей Европе стоит, конечно, Емельяна Иваныча, который судится в Москве и не нынче-завтра сложит или уже сложил в эту минуту свою буйную, вольнолюбивую голову; а Орлов знал, как наградила государыня Суворова за то, что тоже, как Алексей при Чесме, не он поймал Пугачева.

Случаю показать себя Орлов обрадовался, но призадумался, как изловчиться.

– Легкое ли дело, – восклицал он, – поймать среди Италии, Греции или Турции принцессу с целым придворным штатом, заманить, изловить и доставить в Кронштадт! Ведь это не медведь, хотя бы страшенный, которого, бывало, свалишь рогатиной, положишь в троечные сани, прикатишь домой, отдашь скорняку распластать, высушить и поднесешь матушке государыне, под ее августейшие ножки, в виде коврика. И смешно станет глядеть на мишеньку. Смешно вспомнить, как этот вежливый коврик орал и завывал в дремучем лесу на целую версту кругом. Да и принцесса – медведь. Сказывается, время – не медведь, в лес не уйдет; а принцесса, выходит, медведь – в лес уйдет.

И Алексей Орлов, обдумав, взвесив все со всех сторон, печально вздохнул. Он понял, догадался, в чем вся суть. Не государыня поручает ему дело первой важности и дает повод отличиться, а его враги подстроили дело. Поймай вот этого журавля в небе за хвост, а не поймаешь – виноват, уходи и очищай место.

– Да, брат Гришутка, – часто повторял мысленно и вслух Алексей Орлов, – и мой черед пришел. Не те времена уже, да и год идет несчастный с тех пор, что мы были первые люди на Руси. Тринадцатый год пошел царствования монархини и нашей силы, нашего «случая» при дворе. Ровно тринадцать лет тому назад, в эту пору мы с тобой собирались в маленькой квартирке на углу Невского и Морской и беседовали кое с кем из приятелей, как горю пособить, как от Петра Федоровича и разных голштинцев избавиться и месяц ясный, Екатерину Алексеевну, из беды выручить. Тогда мы своими жизнями играли, башки под топор клали, но прозевал их топор, и стали мы бояре важные милостью возведенной на престол чужестранной принцессы. И вот пошел тяжелый тринадцатый год: ты, не дождавшись его, сплоховал и лишился всего, при одних деньгах остался. Теперь мой черед. Ну, что же? Не изловлю за хвост журавля в небе, не поймаю принцессу Елизавету и опальный поеду на житье. Авось не в Березов и не в Соловки или Пелым, по следам Меншиковых, Биронов и Минихов.

Разумеется, Алексей Орлов тотчас же начал действовать; тотчас же курьеры его поскакали в Венецию, в Рагузу и в Константинополь. Но фортуна, уже отвернувшись от старшего брата Орлова, видно, еще мироволила младшему брату.

Через месяц посланный в Рагузу лейтенант Христенек, славянин родом, подьячий душой, явился из Рагузы с донесением, что нашел «всклепавшую на себя имя». В Рагузе уже ее не было; она переехала море и находится или в Неаполе, или в Риме.

– Сама в руки дается! – воскликнул Алексей Орлов. – Видно, тесно ей стало во всей Европе, что прямо на меня как на ловца и зверь бежит.

Действительно, Алина, как бабочка на свечку, чтобы сгореть, стремилась.

Не прошло трех дней после приезда Христенека, как в руках Алексея Орлова было нелепое послание, сочиненное Алиной еще в Рагузе, но не сразу дошедшее к нему, путешествуя через руки разных резидентов-дипломатов.

Письмо это не было подписано Алиной, но она в третьем лице именовала себя принцессой Володимирской и Всероссийской.

И как бывало двенадцать лет тому назад молодец и богатырь преображенец «Алехан», шустрый и проворный, действовал в Питере, набирая согласников на великое дело переворота, так и теперь спешно, ловко взялся за новое дело, тоже мудреное – изловить самозваную внучку государя Петра Великого.

Тотчас по всем ближайшим городам, большим и малым, чуть ли не по всей Италии были разосланы гонцы и курьеры, и прежде всего посчастливилось тому же пройдохе лейтенанту Христенеку. Или он знал, куда проситься ехать, или его тоже, мелкую тварь, заметила фортуна Алексея Орлова.

В первых числах февраля месяца в Риме, на Марсовом поле, близ дома, занимаемого принцессой, появилась и стала бродить фигура, которую наконец заметили и Доманский, и Шенк, и Франциска.

Через два или три дня по приезде в Рим Христенек уже доносил графу Орлову и описывал в подробностях жизнь, обстановку и свиту самозванки и прибавлял от себя:

– Можно их и не трогать: не нынче-завтра сами будут в тюрьме, а если прикажете изловить или с ними что учинить, то деньгами все можно сделать.

Вслед за донесением Христенека в руки Орлова попал документ большой важности – письмо принцессы к неаполитанскому резиденту Гамильтону. Англичанин не только не дал Алине семи тысяч, которые она просила, но испугался, что когда-то снабдил ее со свитой паспортами.

В Ливорно был английский консул сэр Джон Дик, большой друг или фаворит Орлова. Через русского вельможу, которому Дик всячески услуживал, англичанин имел и деньги, и даже анненскую звезду. Многие английские резиденты Италии завидовали Дику и были не прочь тоже войти в сношения с щедрым русским вельможей и как-нибудь услужить ему.

Понятно, что Гамильтон тотчас же переслал письмо женщины-авантюристки, именующей себя русской принцессой, соотечественнику в Ливорно.

Джон Дик тотчас же, со своей стороны, передал Орлову письмо Алины, вполне компрометирующее ее, подписанное «Принцесса Елизавета» и полное всяких признаний.

– Вот эта цидуля еще дороже письма ко мне! – воскликнул Орлов, прочитав послание Алины к Гамильтону.