Молодые поселились тоже в окрестностях Дрездена, на полпути от города в Андау. Шель купил маленькую виллу на самом берегу Эльбы и заново отделал все с такой роскошью, какой не было во многих домах столицы Саксонии.

Молодые жили, конечно, в полном уединении; не видели никого и не бывали ни у кого. Генрих бывал не более раза в неделю в Андау; но Алина всегда под разными предлогами старалась не сопровождать мужа. Неприязнь ее к Фредерике усилилась настолько, что каждое свидание с золовкой производило на нее особенное впечатление и раздражало ее.

Алина считала себя вполне счастливой, но в душе у нее происходило что-то новое, ей самой не вполне понятное. Ее положение замужней женщины странно отозвалось в ней. Все существо ее, все чувства и помыслы – все как-то раздвоилось; она сама сознавала в себе две Алины – прежнюю и новую. С ней случилось теперь то же, что когда-то было в замке отца. Она вдруг как бы ожила, пришла в себя или проснулась, яснее и сознательнее оглянулась вокруг. И наконец полгода мирной, уединенной жизни, постоянных размышлений, постоянного, будто невольного анализа всего окружающего, собственного прошлого и возможного будущего привели Алину к какому-то перерождению. Та новая Алина, которая сказалась в ней после замужества и пугала в ней прежнюю, – прямодушную, добрую и наивную, – теперь властвовала над ней.

Одним словом, Алина Шель была уже далеко не Алина Франк. Многое, что прежде являлось для нее загадкой, пугало ее, теперь стало ей вполне ясным и вдобавок уже не страшило ее.

Много самых ужасных вопросов было поднято этой уединенной жизнью, и наконец поднят и бесповоротно решен самый главный: любит ли она Генриха и может ли прожить с ним всю жизнь в этих лесистых холмах на берегу Эльбы.

Этот вопрос всей жизни был ей ясен. Алина твердо и даже несколько спокойно решила, что поступила опрометчиво, выйдя замуж за молодого человека, который по образованию, не говоря уже о положении, был ниже ее.

– Он только красив, – решила однажды Алина, – был очень богат, а теперь даже и не богат.

Одновременно с этим недовольством самой собою сознание, что она поступила опрометчиво в минуту порыва, привело за собой – как последствие – сожаление о прошлом. Алина теперь с любовью вспоминала то время, когда она вместе со стариком Майером ездила из города в город. Положение странствующей музыкантши уже не казалось ей теперь унизительным; оно давало возможность знакомиться с лицами из высшего круга во всех городах. Теперь же ей приходилось сидеть в глуши и видеть только соседних поселян.

Когда-то она жила такой же замкнутой жизнью, но тогда она еще не видела света и притом была дочерью и наследницей именитого и богатого магната. Поселянам окрестностей замка Краковского она была так же недоступна, как монархиня, окруженная своим двором.

Здесь же не только поселяне, но и соседние саксонские бароны смотрели на нее свысока, как на жену негоцианта, и почти ежедневно Алина кончала свои грустные размышления словами: «Что же делать? Поправить ошибку невозможно».

Но, говоря это, она чувствовала какой-то внутренний злой голос, который подсказывал ей противное.

Что касается Генриха, который считал себя счастливейшим из смертных, то, конечно, этот простодушный малый, не особенно одаренный умом и проницательностью, ничего не видел, не замечал, не предчувствовал.

Если бы даже он мог видеть и знать ту борьбу, которая происходила в Алине, и ту бурю, которая подчас поднималась в ней, то Генрих не поверил бы сам себе. Его натура не способна была так же глубоко, порывисто и бурно жить и чувствовать. Природа Алины была неизмеримо выше, сложнее, а жизнь, полная самых странных приключений и превращений, еще более развила в ней некоторые черты характера и укрепила силу воли.

Первые месяцы – два или три – Генрих отлучался только в Андау, но затем он стал жаловаться, что дела у сестры идут плохо, что ему надо помогать ей, и стал отлучаться чаще. Алина все чаще оставалась одна, и мыслям ее о себе, о будущем был полный простор.

Единственный человек, который прежде часто бывал у них, был юный Дитрих; но и он за последнее время стал появляться реже. Он становился задумчивее и серьезнее, будто возмужал и из юноши сделался мужчиной. Наконец однажды случай очень важный, но не касавшийся непосредственно Алины, дал, однако, новый толчок и ее помыслам о себе.

Генрих, вернувшись раз из Андау, объявил жене новость. Видя, что сестра не может управлять заводом и имением, он, по его словам, только и думал последнее время, как бы найти сестре мужа, доброго и честного, который сделал бы ее счастливой и который достойным образом повел бы дела его отца.

Из всех молодых людей, которых знал Генрих, он по совести не мог выбрать ни одного; только один близкий друг его был, по его мнению, вполне достойным Фредерики, а именно – Дитрих. Вдобавок он очень нравился Фредерике, и с ее стороны к этому не было препятствия.

Генрих попросил совета у жены, но Алина ничего не могла ответить. Она пожала плечами и вымолвила:

– Право, не знаю.

Ей было до такой степени безразлично, за кого выйдет замуж неприятная ей Фредерика, что она не могла в этом случае дать никакого совета.

– Но у меня будет к тебе просьба, – сказал Шель. – Без тебя эта свадьба состояться не может.

Алина невольно изумилась.

– Да, тут есть одно препятствие, которое надо преодолеть. Дитрих сам колеблется; он говорит, что мужчины женятся только так, как я женился, то есть вследствие сильного чувства; а он хотя уже более двух лет знает Фредерику, но ничего не находит в себе к ней, кроме простого братского чувства. Ты имеешь на него большое влияние – большее, чем я. Если ты вмешаешься в это дело, уговоришь его, то я уверен, он согласится и будет счастлив.

Как ни странно показалось Алине устраивать счастье единственной личности на свете, которой она не любила и которая притом относилась к ней свысока, тем не менее она охотно согласилась.

Через несколько дней Дитрих явился к Шелю из Дрездена, и Генрих, заранее условившись с женой, оставил его с ней и уехал на два дня в Андау.

Алина осталась с Дитрихом, чтобы за это время устроить все, уговорить друга и по приезде мужа уже снаряжать его в Андау с предложением.

Занятая исключительно собою и своим новым положением, своим печальным будущим, Алина последнее время почти не обращала внимания на Дитриха. Теперь, к своему изумлению, она нашла в нем другого человека.

Как сама она за это время переменилась вполне, так же точно и Дитрих не был уже неглупым и наивным юношей, а был человеком с твердой волей, с ясным рассудком, на котором только лежал отпечаток грусти и недовольства жизнью.

Оставшись наедине с Дитрихом, Алина, привыкшая смотреть на него, как на юношу, прямо пошла к цели.

– Послушайте, – сказала она, – я хочу сделать доброе и умное дело. Хочу устроить вашу судьбу. Согласны ли вы?

– Я вас не понимаю, – отозвался Дитрих, и глаза его говорили, что он действительно удивлен словами Алины.

– Сейчас поймете… Скажите, что за глупую жизнь вы ведете… Так жить нельзя. Знаете ли вы, что я для вас придумала? Вы должны жениться!

– Жениться?!

– Да, жениться. Что вы так испугались? – усмехнулась Алина.

– Я действительно испугался. И по двум причинам. Во-первых, потому, что женитьба для меня вообще нечто невозможное, а во-вторых… и главным образом, потому я и испугался, что именно вы предлагаете мне жениться… Именно – вы!

– Так что же, что я?..

– Мне предлагает жениться… то самое существо, которое одно на свете мне дорого… Женщина, единственная в мире, которую я безумно люблю, боготворю… Да, не удивляйтесь и не сердитесь. Если вы посмели со мной начать речь о женитьбе, то дали мне право и смелость заговорить с вами о моем чувстве к вам…

И Дитрих горячо и страстно, увлекательно и бурно высказал все свои чувства.

Напрасно Алина усмехалась и пожимала плечами, старалась изобразить удивление и некоторое пренебрежение к словам молодого человека… Лицо ее, взгляд говорили другое. И Дитрих видел ясно, что слова его проникают ей в сердце, что все им высказанное произвело на Алину сильное впечатление. Когда он замолчал, Алина протянула ему руку и выговорила:

– Мой милый друг, благодарю вас. Я не стою такого чувства… Я женщина менее хорошая, нежели вы думаете. Вы любите и даже – верю – боготворите не меня, а идеальное существо, созданное вашей фантазией… Но теперь после того, как я выслушала вас, выслушайте и вы меня!..

И Алина тихо, кротко, ясно, с искренней дружбой, которая звучала во всяком ее слове, стала уговаривать Дитриха жениться на сестре его друга, которая любит его, богата, красива собой и девушка из хорошей семьи.

– Вы приказываете? – воскликнул Дитрих, когда Алина кончила и вопросительно смотрела ему в глаза.

– Да. Я приказываю! – дружелюбно смеясь, вымолвила она. – Я хочу вас сделать счастливым против вашей воли.

– Я согласен. Я не смею вас ослушаться!

Когда Генрих вернулся, то нашел Дитриха, спокойно и твердо решившегося на женитьбу. Он был в восторге, и наутро оба друга отправились в Андау.

Госпожа Шель, а равно и Фредерика, обе уже давно знали о намерении брата. Госпожа Шель была очень рада выдать дочь замуж за сына своего хорошего приятеля в молодости. Фредерика, насколько была только способна, чувствовала нечто вроде любви к красивому молодому человеку.

Все устроилось быстро и просто. День свадьбы отлагать никто не захотел, и через два месяца после того невеста с матерью поселились на время в Дрездене, где жило семейство Дитриха.

Фредерика будто нарочно, с целью подразнить Алину или из другого чувства – быть может, одного простого тщеславия – пожелала, чтоб ее свадьба была отпразднована надлежащим образом, со всякими вечерами и балами. И день ее свадьбы, благодаря большим суммам, истраченным на это, сделался праздничным днем для всего Дрездена.

На свадьбу был позван чуть не весь город.

Фредерика заставила свою мать унижаться; сама пошла на сделки со своим самолюбием и гордостью, и на ее свадьбе было несколько старинных дворянских семейств.

И здесь на этих празднествах, устроенных Фредерикой, случилось нечто совершенно неожиданное и противоположное тому, чего желала Фредерика.

Появившись на этих празднествах в первый раз на глазах дрезденского общества, молодая госпожа Шель, чужеземка, темного происхождения, вдруг произвела такое впечатление, что весь Дрезден заговорил о ней, и все, что видело ее, все, что познакомилось с ней за эти дни, все это было теперь у ее ног.

Генрих не был удивлен этим, а равно и Дитрих; они оба видели это поклонение прежде в различных городах Германии.

Госпожа Шель была счастлива тем, что жена сына как бы принята в члены столичного общества. Фредерика зато окончательно и уже глубоко возненавидела невестку, возненавидела настолько, что мстить ей стало для нее потребностью.

Это короткое пребывание Алины в Дрездене и в обществе, к несчастью, не прошло даром. Это время пронеслось для нее быстро, промелькнуло как мгновение. Она почувствовала себя на время счастливой и довольной, почувствовала себя в такой обстановке, в какой хотелось бы ей быть всегда.

Когда-то во время ее странствований ее окружали преимущественно только мужчины, старые и молодые, и она видела вокруг себя только одно волокитство, слышала только двусмысленные речи, часто оскорбительные; и тогда она невинно и наивно воображала себе, что вращаться в обществе – значит ставить себя в незавидное и беспокойное положение женщины, в которую все влюбляются.

Теперь Алина была совершенно в ином положении. В качестве жены всеми уважаемого негоцианта с ней уже обращались не так, как со странствующей артисткой.

Таким образом, Алина была не в первый раз в многочисленном обществе и в то же время была как бы в первый раз, потому что общество это относилось к ней совершенно иначе – с почтительным обожанием!

Когда свадьба была отпразднована и молодые Дитрихи выехали в Андау, а Алина с Генрихом на свою виллу, то какой-то ужас проник в сердце Алины.

Ее местопребывание, роскошный и красивый домик, с окружающим его садом, все это показалось теперь Алине какой-то могилой, в которую заживо ее хотят зарыть, а муж – простой, малообразованный, с самыми мелкими и мещанскими требованиями к жизни, – явился ей теперь совершенно в ином свете.

– Нет, так жить нельзя! Здесь! с ним! на всю жизнь?! Это невозможно! – решила Алина. – Это настолько невозможно, что этого и не будет, и чего бы это ни стоило и мне, и ему, я не отступлю. Я должна исправить, насколько возможно, свою ошибку, то есть свое замужество. Наконец, я просто хочу… жить полной, широкой жизнью! Иметь, взять все, что жизнь может дать!