Между тем в квартире г-жи Тремуаль ввечеру сошлись двое молодых людей с разных сторон. Каждый, переговорив с привратником в свою очередь, поднялся наверх.

Это были Ван-Тойрс и Дитрих, один смущеннее другого, один бледнее другого.

Неожиданное и внезапное исчезновение Алины было для них ударом. Оба они были влюблены в красавицу, для которой оба бросили и погубили свои семьи и с которой думали связать свою судьбу на всю жизнь.

Они не хотели верить такому неслыханному коварству с ее стороны и надеялись…

– Что-нибудь да не так?! – говорил Дитрих.

– Узнаем от барона Шенка! – утешал себя и друга Ван-Тойрс.

– А если и он не знает ничего!..

И молодые люди, прождав Шенка до ночи, решились отправиться к нему. Его не было дома, и они прождали его до полуночи.

Шенк, вернувшись, объявил им, что дал важное поручение Алине в Шербурге, но что он не знает, когда она вернется – через две недели, через месяц… Одно, в чем он уверен, что она, наверное вернется назад в Лондон, а не скрылась совсем.

Молодые люди заметили, что отсутствие ее вызовет беспокойство и деятельность кредиторов.

– Это не мое дело! – сказал Шенк холодно.

– Но как же она сама не подумала об этом? Ведь ее оставшиеся вещи будут описаны и проданы…

Шенк ничего не отвечал и вообще держал себя так холодно с обоими молодыми людьми, что они смутились еще более.

Наконец хозяин заметил, что уже пятый час утра и он очень устал. Действительно, по лицу Шенка видно было, что он не в удовольствиях провел ночь, а в хлопотах.

Оба молодых человека вернулись в квартиру г-жи Тремуаль, так как в последнее время у них уже не было своего жилища. Денег едва хватало на скромное ежедневное содержание Алины, у которой, впрочем, была и лично куча долгов.

Наутро еще не выспавшиеся молодые люди были разбужены шумом и голосами. Полиция была в доме!..

Обоим позволили одеться при кучке посторонних; оба были немедленно арестованы и под конвоем четырех констеблей отправлены в тюрьму.

Ван-Тойрс был арестован за обманное вымогательство денег, так как занимал на имя фирмы, уже объявленной в Генте несостоятельной. Дитрих был арестован за присвоение чужого имени и титула по жалобе настоящего барона Фриде.

И все это было делом самозванца барона Шенка, делом приготовленным. Он ждал только удобной минуты исполнить свое намерение.

Если бы Алина не согласилась на его темное и еще не объясненное ей вполне предприятие, то и она была бы арестована как самозванка и авантюристка…

Получив согласие Алины, барон Шенк мысленно предполагал в скором времени отделаться путем доноса от обоих молодых людей, но не знал, как выгородить Алину.

И вдруг все устроилось отлично. Красавица захотела исчезнуть и отсутствовать неделю. Боязнь Шенка, что Алина из жалости не допустит его избавить себя от молодых людей, заставила его поспешить теперь.

– А когда она вернется, будет поздно! Переделать будет уже невозможно.

Через три дня квартира г-жи Тремуаль была пуста. Все было продано для вознаграждения ее кредиторов. Знакомые, приезжавшие навестить иностранку, с удивлением узнавали странную весть. Некоторые возмущались мысленно и сердились на себя, что были проведены авантюристкой, которую считали за порядочную женщину. Другие смеялись и говорили:

– Этого и следовало ожидать! Вероятно, она в Эдинбурге теперь или в Дублине и других водит за нос.

Шенк был доволен собою. Предприятие его, задуманное давно, начинало осуществляться. Женщина, говорящая чуть не на всех языках, а главное по-латыни – язык в данном случае необходимый, была им найдена. Вдобавок, она была, в полном смысле слова, очаровательная женщина, красавица и кокетка, тонкая и искусная в любовной игре. Кроме того, эта красавица была настолько образованна, что могла понять, изучить и усвоить все, что необходимо было для темного, трудного и мудреного дела, задуманного Шенком. Теперь у него в квартире, в углу горницы, лежали книги, фолианты, тетради с картами и рисунками и с таблицами таких иероглифов, от которых женщина необразованная или ограниченная убежала бы, как от цифири самого дьявола.

Да эти фолианты и иероглифы и были отчасти сатанинской областью ведения. Барон Шенк даже боялся отчасти, что Алина, хотя и умная и замечательно образованная, а тоже способна испугаться и упасть духом перед затеей его.

Шенк только и надеялся на то, что красавица без денег, без преданных ей двух друзей и, наконец, без крова очутится вполне в его руках и поневоле будет делать все, что он захочет.

Прошло, наконец, более недели… а Алина не явилась…

Шенк был смущен… То обстоятельство, что он, обманывавший всех всю свою жизнь и обманутый сам много раз более талантливыми авантюристами, поверил в честность Алины, в данное ею слово возвратиться, начинало его беспокоить и сердить.

– Неужели я попал в дураки? Надо дело поправить!

И искусившийся во всяких ловких проделках авантюрист-барон на третий день уже догадался и знал, где Алина скрывается. Он заметил и знал еще прежде, кто из знакомых красавцев ей наиболее нравится.

Теперь Шенк справился, все ли эти личности налицо в городе. Узнав, что все налицо, барон стал следить за двумя из этих знакомых Алины, за одним лордом и за графом Осинским.

Не упуская из виду обоих, он, наконец, однажды проследил поляка до магазина золотых вещей и бриллиантов и вошел за ним. Граф покупал великолепную парюру [16] из рубинов и жемчуга ценою в тысячу фунтов… Но это еще не вполне убедило Шенка. Другое, что подкрепило его подозрение и чуть не убедило почти совсем, было лицо Осинского… вся его фигура!

Все в молодом человеке дышало радостью, беспредельным счастьем, восторгом. Шенк сделал вид, что обрадовался встрече с графом, но, однако, придал себе вид сумрачный и встревоженный.

– Как это странно, – выговорил он грустно, – что мы с вами, давно не видавшись, встречаемся именно в эту минуту… Мы виделись исключительно у женщины, которая теперь, быть может, при смерти.

– Что вы хотите сказать? – вымолвил граф, недоумевая.

– Мы видались ведь у г-жи Тремуаль.

– Ну-с, и она, по вашим словам, при смерти?!. Я слышал только, что она уехала вдруг на континент, – юношески самодовольно выговорил Осинский, думая, что обманывает.

– Это вздор, граф. Она на континент не уезжала, а скрылась в Лондоне. Но сию минуту я узнал от знакомого, что за четверть часа перед моим проездом по Страффорд-Стрит она, проезжая, попала со своим экипажем под чью-то взбесившуюся четверню и была мгновенно опрокинута и раздавлена.

– Когда?! – вскликнул Осинский.

– Четверть часа тому назад! Мне это сказал… – Но Шенку договорить не пришлось…

Бледный, как смерть, Осинский выскочил уже на улицу, бросился в свой кабриолет и исчез из глаз Шенка и хозяина магазина, который был очень недоволен: парюра осталась некупленной.

– Успокойтесь, – сказал ему Шенк. – Покупатель вернется, ибо это все шутка.

– Ну, милостивый государь, не поблагодарит вас этот джентльмен; при первой же встрече бойтесь его.

– Я давно отвык бояться кого-либо! – смеясь, вымолвил Шенк и вышел.

Теперь он знал, где Алина! А остальное – гнев и месть Осинского – казалось ему только забавным.

– Надо теперь следить за его квартирой и за их действиями! – решил Шенк. – Теперь, моя милая, если и пожелаешь изменить слову, то будет мудрено. Я буду твоей тенью!..

Осинский, как безумный вернувшись домой, нашел, конечно, Алину дома и невредимой.

Шутка барона его взбесила настолько, что он собрался было немедленно его отыскать, чтобы проучить. Алина с трудом удержала возлюбленного от ссоры с таким человеком, как Шенк, который был для всякого равно опасен.

На Алину эта выходка Шенка произвела совершенно иное впечатление, и она задумалась над своим положением. Более недели была она совершенно счастлива и спокойна, чувствовала себя на седьмом небе. С ней был безотлучно человек, страстно влюбленный в нее, и притом человек, близкий ее сердцу, близкий ей по происхождению, национальности, даже по складу ума и изяществу натуры.

И Дитрих, и Ван-Тойрс, и ее муж Шель – все были, сравнительно с Осинским, грубоватыми буржуа. Алине казалось теперь, что она только с Осинским изведала в первый раз истинное блаженство сближения двух однородных и родственных натур.

И Алине тяжела была мысль расстаться с Осинским и снова вернуться в обстановку авантюристки, снова иметь дело с Шенком и Дитрихом… Она уже все чаще начинала призадумываться над вопросом, сдержать ли слово свое и вернуться ли к Шенку.

Единственное спасение заключалось в том, что Шенк не ведал, где она и с кем. Теперь, когда она узнала о выходке Шенка с графом, она поняла значение ее. Обстоятельства переменились, и положение ее было совершенно иное. Шенк догадался, где она, у кого, и грубой выходкой с Осинским узнал это наверное. Теперь бежать от него было невозможно, так как он по местопребыванию Осинского будет знать, где она, и всегда найдет ее, и если не заставит следовать за собой, то и не допустит остаться с графом.

Ее долг Шенку – хотя и большой – был устранимым препятствием, но главное было не в том.

Алина уже мечтала о замужестве, увлеченная молодым человеком, как если б это была ее первая любовь.

Шенк своим вмешательством уничтожил бы все ее планы. Он явится и скажет все, что знает про нее, а знает он все. Во-первых, Осинский узнает, что она уже замужем; затем он узнает, что оба буржуа – саксонец и голландец – не простые знакомые, а бывшие любовники его возлюбленной.

А она для него была совершенно иной женщиной! Для него она была родовитая полька, воспитанная за границами отечества отцом-эмигрантом и насильно выданная, по смерти его, замуж за старика француза Тремуаля. Старик муж, дряхлый и отвратительный, прожил два года и освободил от себя землю и молоденькую жену, испытавшую с ним брачные узы только юридически…

Вот все, что знал граф Осинский и во что верил всем сердцем! Да и не тому бы поверил он, если б очаровательная Алина захотела.

И все здание новой будущности, которое Алина себе создала за неделю пребывания у графа, рушилось.

Надо было волей-неволей возвращаться в ту же жизнь и бросить всякие мечты о законном, честном и порядочном существовании.

И Алина тотчас объявила графу Богдану о своем решении расстаться. Молодой человек был поражен нежданной развязкой. Накануне она согласилась следовать за ним в Париж. Наконец, он сам уже мечтал соединить свою судьбу с любимой женщиной, со своей почти первой сердечной привязанностью.

Тем более был он в отчаянии, что Алина собиралась просто исчезнуть, не давая ему своего адреса. Она решила расстаться навсегда, даже избегать встречи с ним, если судьба занесет ее туда же, где он будет.

О причине этого внезапного решения Осинский не знал, не мог даже и догадаться, а Алина ничего объяснить не захотела. Думать, что он был для этой женщины-кокетки игрушкой на несколько дней, граф тоже не мог, ибо Алина с минуты своего решения была неподдельно грустна и даже несколько раз принималась плакать горькими слезами.

Напрасно Осинский умолял возлюбленную открыть ему все… Алина была непреклонна. Она знала, с кем имеет дело. Признаться ему во всем – значило потерять его навеки. Было благоразумнее уйти теперь и когда-нибудь, освободившись от Шенка, снова вернуться к Осинскому, – найти его хотя бы и в Польше. Когда молодой человек убедился в твердом намерении Алины уйти от него, исчезнуть так же быстро, таким же призраком, как она и явилась к нему, то он объявил ей о своем твердом намерении – застрелиться.

И Алина должна была отсрочить на несколько дней разлуку, должна была обещать возлюбленному после улажения своих дел снова вернуться к нему, хотя бы уже в Париж.

Она поклялась ему в этом. И она была искренна. В эти дни, в эти минуты она любила его так, как еще никогда никого.