Все, что узнала Алина от иезуита, конечно, произвело на нее такое сильное впечатление, что она на несколько дней как бы лишилась рассудка. Целые дни проводила она безвыходно и одна в своей квартире; передумывала все, что слышала, и волновалась. Сон ее был тоже тревожен, и наконец дня через три она стала чувствовать себя снова больною.

Трудно сказать, сколько пережило ее сердце за эти дни. Так как она дословно поверила отцу Игнатию и искренно уверовала в свое великое призвание, то, конечно, было отчего лишиться рассудка. Всю жизнь свою она роптала на судьбу, которая помешала ей достигнуть высшей для нее общественной ступени, то есть сделаться владетельной германской герцогиней. Теперь вдруг оказывается, что по своим священным правам она – наследница и претендентка на престол самой обширной и могущественной державы. Наконец, всевластная императрица, перед именем которой начинает уже преклоняться чуть не весь цивилизованный мир, которой уже опасается вся Европа, оказывается теперь ни более ни менее как самозванка и узурпатор ее прав!

Натура Алины была настолько пылкая, впечатлительная, она была настолько легкомысленная и доверчивая женщина, что тотчас же всем своим существом уверовала в себя. Ей казалось, что она предчувствовала и прежде, что она и что ее ожидает в будущем. Ей казалось, что она угадывала сердцем и прежде, что она принадлежит к царскому роду и что рано или поздно она вступит на престол.

Ее положение было теперь таково, что все зависело от нее самой. Это было убеждение отца Игнатия, и оно стало ее собственным. Нужны только энергия и настойчивость с ее стороны, при этом известная сумма денег, наконец, помощь Шуазеля – и все будет достигнуто!

И какая знаменательная роль выпадет на ее долю, какое великое историческое призвание!

Если, бывало, прежде она находила в себе достаточно сил для каких-нибудь мелких и пошлых предприятий, вроде колдовства в Лондоне, то, конечно, теперь она чувствовала в себе еще более энергии для достижения священной задачи – вернуть свои законные права на русский престол.

Быть может, не пройдет года, двух лет, как прогремит по всему цивилизованному миру имя великой монархини Елизаветы II, прямой внучки одного из могущественных венценосцев. Часто будущее поприще деятельности принцессы Елизаветы представлялось живо и в ярких очертаниях глазам Алины. И голова ее кружилась. Тут не было предела желаниям и стремлениям, не было предела власти и могуществу; не было ничему предела.

За несколько дней Алина мысленно успела уже восстановить Польское королевство в широких пределах. Она помогла Франции завоевать всю Италию, уничтожила и стерла с лица земли австрийскую монархию, изгнала из Европы магометан, и от Турции осталось лишь одно воспоминание…

Одно только являлось помехой в волшебной и яркой картине ее будущего – это снег и морозы. Алина досадовала, что эта страна, куда она призвана владычествовать по своим законным правам, находится на далеком севере. В этой стране бродят полчищами волки и медведи, поедая людей. В этой стране вечно все мерзнут… Вечно быть в шубе, даже в постели, даже на бале! Не иметь возможности носить вырезной лиф и блистать своими чудными плечами?! Это ужасно!

И Алина иногда начинала мечтать о том, нельзя ли как-нибудь пособить горю?

Вскоре и это удалось, – по крайней мере, мысленно, в воображении. Расширив пределы России на юге, она перенесла столицу в Константинополь, на теплые берега Босфора. Морозные Петербург и Москва стали окраинами нового могущественного государства.

Таким образом, и вопрос о суровых условиях природы был отстранен и улажен, а с ним вместе – и вопрос об вырезном лифе и изящных туалетах на балах.

Когда отец Игнатий через неделю снова приехал к Алине, то нашел в ней маленькую перемену. Красавица была покойна, горделива, говорила с царственно-величественными жестами, относилась к Игнатию милостиво, с высоты своего царского величия.

Умный Игнатий не только не обиделся и не был изумлен этим, но даже обрадовался этой перемене. Вновь убедился он, что лучшей находки сделать было нельзя. Более подходящего субъекта для роли и комедии в огромном предприятии, затеваемом его партией, найти было невозможно.

Отцу Игнатию, хорошо знакомому с историей Польши, вспомнилось, как Дмитрий-самозванец погубил дело своим характером, своими привычками, своим дурным воспитанием…

На этот раз было бы не то. Эта красавица авантюристка, конечно, не достигнет престола даже и на один день, но всякий, кто увидит ее в роли и на пути самозванства, поневоле уверует в ее происхождение. В этой женщине, одаренной от природы красотой, всеми талантами, получившей блестящее воспитание, сосредоточивалось все, чем редко обладает даже законная монархиня. Если эту Елизавету II поставить в порфире и короне около Екатерины Российской и Марии-Терезии Австрийской, то, конечно, за ней останется пальма первенства.

– Да, именно, – с восторгом думал Игнатий, глядя на Алину, – во всей Франции и даже во всей Европе нам не найти более подходящей женщины…

За это свидание, когда отец Игнатий называл Алину титулом «ваше высочество», она даже бровью не двинула.

Она как будто с рождения привыкла к тому, чтоб ее так величали…

Игнатий удивлялся иногда самому себе, с каким успехом и с какою дерзостью исполнял он роль епископа Родосского… Он – темного происхождения, полуполяк, полуеврей!.. Теперь он должен был преклоняться перед Алиной. Она, хотя и высшего круга и более родовитого происхождения, чем он, но все-таки девушка не царской крови, а в несколько дней привыкла к роли претендентки на престол самой могущественной империи.

Умный и дальновидный Игнатий был приятно удивлен. Несколько дней назад он первый открыл тайну или, лучше сказать, сочинил и передал Алине тайну ее происхождения и призвания, а теперь, через несколько дней, красавица сама говорила с ним спокойно, внушительно-гордо о своих правах, о своих намерениях и будущих подвигах.

Она говорила Игнатию о России, о Екатерине, о себе и своих намерениях так просто и спокойно, с такою уверенностью, как будто бы она неделю назад впервые открыла тайну эту Игнатию, а не от него все узнала.

Действительно, Алина так уверовала внезапно в себя и в свое призвание, что вера эта сказывалась в малейшем ее движении и в каждом ее слове. Она не играла комедии, не притворялась. Если же сочиняла она сама некоторые подробности своего положения и лгала, то была в положении талантливой актрисы, которая настолько входит в свою роль, что действительно горюет и радуется, плачет и восторгается всем существом, всем сердцем, так как воображаемое становится для нее на минуту второй действительностью.

Игнатий приехал к Алине предлагать ей тотчас же объявиться двум-трем лицам в Париже и просить их содействия.

Прежде всего надо было, по его мнению, признаться во всем и сделать своею союзницей богатую и сильную своими связями княгиню Сангушко. Вместе с тем представиться в частной аудиенции герцогу Шуазелю и открыть ему свое происхождение, так как он уже, отчасти, предупрежден, что в Париже находится особа, имеющая законные права на российский престол.

Алина согласилась на все и предложила Игнатию со своей стороны тотчас же, прежде других ввести в число соучастников посланника Огинского. Но Игнатий, напротив, строжайше приказал ей не только не делать его соучастником, но даже стараться отдалить его от себя. Оказывалось, что Алина не знает и азбуки в деле политики.

Первым условием их предприятия должна была быть революция в Польше и замещение Станислава-Августа другим королем, – следовательно, Огинский, как официальное лицо, мог им только повредить и даже выдать их происки королю и России.

Когда Игнатий уже собирался уезжать от Алины, обещаясь побывать на другой же день, Алина вдруг решилась на иное признание!.. Решилась сообщить свою тайну! Была минута, что она боялась того, как отнесется Игнатий к ее положению замужней женщины, да еще вдобавок жены простого саксонского негоцианта.

Алина на этот раз была настолько наивна, что думала поразить этим Игнатия, даже боялась, что он откажется содействовать ей во всем и признавать ее права, если узнает про этот бессмысленный шаг ее прошлого.

– Останьтесь на минуту, – через силу выговорила Алина. – Я должна передать вам, должна признаться… в одном факте, который много изменяет мое положение. Я хочу признаться вам во всем подробно, чтоб вы помогли мне выпутаться из самого мудреного положения. За эти десять лет, что я странствовала по всей Европе, я имела легкомыслие… выйти замуж. Я замужняя женщина!..

Игнатий действительно был поражен этим открытием; он закинул голову назад, взгляд его загорелся, вспыхнул, и он воскликнул:

– Как?! Неужели? Зачем? Кто же он? Где он, ваш муж? Здесь, в этом доме?

– Да, он здесь, в Париже. Только что явился теперь! На мое несчастье!

И Алина рассказала подробно всю историю своего замужества, бегство от мужа и, наконец, его роковое появление в Париже, как будто на смех одновременно с ее встречей с ним, Игнатием.

Но епископ Родосский за эти последние десять лет тоже, как Алина, прошел через столько трудных задач, через столько мудреных сцеплений обстоятельств, он столько превзошел и уничтожил преград на своем пути, совершил так много маленьких и больших обманов, даже преступлений, что теперь недоумение его и смущение продолжались недолго.

– Ну что же, – выговорил он, – это еще не бог весть какая беда. Надо устранить эту помеху, надо стереть с лица земли этого неуместного супруга с его правами. Я подумаю, как это сделать, и скажу вам. Во всяком случае, рассчитывайте на мою помощь.

– Я могу сама вам предложить, – отвечала Алина, – средство избавиться от него. У меня есть трое верных слуг, которые в настоящую минуту находятся в Лондоне. Но они были замешаны в одном глупом деле и находятся в заключении. Их надо выкупить. Они приедут сюда, и тогда я не боюсь ничего. Господин Шель будет устранен так или иначе. Во-первых, он сам, по своему желанию, захочет отомстить одному из этих лиц, захочет драться с ним! И бог весть чем кончится поединок. Быть может, он сам себя уничтожит.

– Ну что же? Тогда мне нечего и измышлять разные средства. Это самое лучшее. Пишите им, чтоб они приезжали немедленно.

– Но на это необходимы средства, нужно их выкупить из тюрьмы.

– О, это пустое. Распоряжайтесь вашим состоянием. Помните, что это состояние было у меня в продолжение десяти лет, как бы доверенное мне вами. Все оно цело и даже увеличилось. Распоряжайтесь им, пошлите в Лондон немедленно курьера. Какая сумма необходима на выкуп ваших друзей? Я снабжу вас пока небольшою суммою – хотя бы пять тысяч червонцев, и этой суммы, вероятно, хватит на все. И даже на вашу новую обстановку.

– О, конечно, – воскликнула Алина.

– В таком случае завтра тысяч пять луидоров, если вам угодно – и более, будут у вас.

– Пять тысяч луидоров! – невольно повторила Алина, – ведь это громадная сумма. Это, кажется, сто тысяч франков?

– Да, но разве вы забыли, что ваше состояние, находящееся в моих руках, доходит до миллиона талеров?

При этом Игнатий солгал. Состояние, полученное им от старой графини, далеко превышало эту сумму.

– Одним словом, завтра утром я привезу сам эту сумму и передам вам. Вы должны тотчас же нанять один из маленьких дворцов в соседстве Луврского дворца, держать дом на широкую ногу и тотчас же сделать большой бал, на который пригласить дофина и весь двор. Надо спешить. Король так плох и слаб, что может умереть каждый день, и тогда бог знает как отнесется к нашему предприятию Шуазель. Он может сам потерять власть, может быть заменен другим министром. Вам надо ближе сойтись и очаровать дофина. Будущий король Людовик XVI, на наше горе, – усмехнулся Игнатий, – не поклонник женской красоты. От роду не был он влюблен. Даже к своей милой, очаровательной жене относится хладнокровно. Влюбить его в себя, к несчастью, вам будет невозможно. Если бы вы были слесарем или токарем, тогда другое дело, – снова усмехнулся Игнатий.

– Что вы хотите сказать? – спросила Алина.

– Дофин с ума сходит только от одного, любит только одно – слесарное искусство и отчасти токарный станок.

Алина рассмеялась весело.

– Я не шучу, – отвечал Игнатий. – Если бы вы знали слесарное или токарное мастерство, то могли бы им прельстить дофина гораздо более, чем своим прелестным личиком. Владей вы станком так, как он, то Марии-Антуанетте был бы повод к ревности. Я не удивился бы, если бы дофин приехал к вам, чтобы побеседовать о любимом искусстве или повертеть вместе колесо, выделывая шарики, ложки и целые фигурки.

Алина самоуверенно улыбнулась и, гордо закинув головку, вымолвила:

– Будьте спокойны: через две-три недели я буду отличный токарь.

Красавица произнесла это с такою уверенностью, что Игнатий удивился и поверил.

– Это пустяки, – продолжала Алина. – Такое ли случалось мне в жизни одолевать! Еще недавно я просидела месяц за каббалистикой и усвоила себе в короткий промежуток времени все то, чего не одолеет другой в два года. Это ремесло и токарный станок, вероятно, легче чернокнижия. Прошу вас совершенно серьезно завтра же послать доверенного человека по всему Парижу разыскать того токаря, который наиболее славится своим искусством. И я тотчас же начну брать уроки. Через две недели я пошлю дофину подарок – почтительное приношение принцессы Володимирской, работу ее рук. Затем сделаю вид, как бы ничего не знаю о его страсти к этому ремеслу, и понемногу…

Алина запнулась и прибавила:

– Все это пустяки, и не стоит рассказывать. Предоставьте это дело мне: я сумею так или иначе войти в сношения с дофином. Вы сами не знаете, монсиньер, с кем вы имеете дело. Пред вами уже не та девушка, которую вы знали в замке графа Краковского или Велькомирского. Десять лет скитаний по Европе не прошли даром.

– О, я верю в вас, верю в успех нашего общего громадного предприятия! – воскликнул Игнатий, вставая и прощаясь.