Алина, оставшись одна по отъезде Шенка, много думала о советах преданного ей человека, которого когда-то она чуть не возненавидела из-за графа Осинского.

Как недавно было это время, а сколько с тех пор перемен совершилось в ее жизни! Прошло несколько месяцев, а за это время она уже была г-жою Тремуаль, колдуньей Алимэ, Азовской владетельницей и, наконец, принцессой Володимирской… И для чего? Чтобы снова упасть еще ниже г-жи Тремуаль.

И как все спуталось за это время! Близость с Шенком странно отразилась на ее характере. Он, человек безнравственный по убеждению, умный и энергичный и, наконец, преданный ей, теперь будто развратил ее умственно. А сам он за тот же промежуток времени благодаря искреннему чувству к ней стал лучше, пожалуй честнее и, во всяком случае, добрее к ней.

В дружбе его Алина не сомневалась. Вместе с тем целый переворот совершился в ней! Если одно время недолго перестала существовать – в общественном мнении и убеждении – принцесса Володимирская, дочь русской государыни, и потом вскоре Париж признал ее снова, то сама Алина и в беде, и в горе не перестала верить в себя и свое происхождение.

– Верить ли Игнатию? – снова спрашивала она себя постоянно и днем, и ночью.

И в ней самой не было ответа на вопрос. Теперь, на свободе, в глуши, в городишке на берегах Рейна, Алина могла спокойнее обдумать все, оценить слова и действия Игнатия.

– Зачем ему бросать деньги? – думалось ей. – Зачем давать мне большие суммы, которые хотя и мои, но по закону его собственность неотъемлемая? Зачем уверять меня, что я – дочь Елизаветы, если это ложь? Наконец, зачем магнатам Польского королевства и Шуазелю – министру могущественнейшего государства Европы – участвовать в обмане?..

– Им нужна талантливая женщина для хитрой политической интриги! – говорит мне Шенк. – Зачем же им меня выбирать для этого? Мало ли женщин на свете, способных разыграть обманщицу, самозванку!.. Почему же, действительно, отец никогда не говорил мне, кто и откуда я родом и кто моя мать?

Иногда Алина ввечеру ложилась спать, глубоко убежденная, готовая идти под присягу и даже на борьбу и на смерть за свои святые права дочери русской императрицы.

Иногда же Алина горько плакала. Она вспоминала, как прогнал ее Игнатий! Она считала себя безродной сиротой и сожалела о многом, совершенном в жизни и другими, и ею самой для того, чтобы судьба могла сделать из нее простую авантюристку.

– Моя судьба падать, возвышаться и снова еще ниже падать. Да, Шенк, мы правда умрем когда-нибудь с голоду в мансарде или на чердаке.

Дни отчаяния бывали чаще дней уверенности и счастия…

Но когда пришло письмо Рошфора, все изменилось.

Алина, готовая уже примириться с мыслью быть женою посланника – если он еще этого пожелает, после парижской катастрофы, – вдруг снова почувствовала себя на высоте монархини.

– Если Игнатий напишет, позовет снова, то я пойду на его дело! – думала она. – Пускай не я, а «они», то есть Игнатий и его соучастники, решат мою судьбу. Если они все покинули или если я услышу, что у них появилась другая принцесса, дочь Елизаветы, то я поверю в коварный обман Игнатия. Тогда я буду презирать себя за то, что подавала руку убийце моего отца, графа Велькомирского. Но если они снова явятся ко мне? Если без меня предприятие немыслимо? Если без меня Франция и Шуазель не пойдут на разрыв с Россией и на войну?! Разве это не будет доказательством истины моего происхождения? А когда я буду графиней Рошфор – мое положение будет уже иное, более мудреное. Я унижусь в глазах русской нации.

Колебания и сомнения Алины продолжались до возврата Шенка. От всех вестей, привезенных другом, Алина и обрадовалась и опечалилась.

Шенк привез формальное предложение графа и рассказал, конечно, все, что узнал от Рошфора, хотя прибавил, что мечтать о роли принцессы – напрасно… Поведет только к гибели.

Долго и много усовещевал барон пылкую и честолюбивую красавицу.

Через несколько дней Алина согласилась ехать во Франкфурт-на-Майне, где должна была произойти ее встреча с женихом. Она согласилась быть невестой графа и обещала Шенку действовать разумно и осторожно… Но Алина поставила условием, что ранее осени или даже следующей зимы она не обвенчается с Рошфором.

Алина знала из бесед с Игнатием, что если осенью или зимою 1773 года Францией не будет объявлена война России, то уже долее надеяться на успех предприятия будет невозможно. Если Игнатий до той поры не обратится к ней с призывом, то, стало быть, у них другая женщина играет роль обманщицы и самозванки, а она не дочь русской императрицы. Тогда ей хотя и останется предлог считать себя принцессою, но предъявлять права свои на корону будет не с кем и некому. Роль в Париже останется минутным, случайным возвышением благодаря хитрому иезуиту.

Шенк на все согласился и был доволен.

Чрез две недели Алина под именем принцессы Элеоноры явилась во Франкфурт. Титул бросить не хотелось, да и жених не отрицал прав ее на него. Но назваться Володимирской красавица побоялась без ведома и согласия Игнатия… Взамен она не захотела никакой фамилии.

– Или я буду Володимирская принцесса, – сказала она, – или со временем просто графиня Рошфор, рожденная Велькомирская. Это покажет время. А пока я принцесса Элеонора… и только.

Принцессой Алиной назваться было опасно во Франкфурте. Авантюристка, носящая имя Алины, была слишком известна по всей Германии благодаря прежним странствованиям и подвигам красавицы вместе с Ван-Тойрсом.

Несмотря на эту предосторожность и перемену имени, во Франкфурте нашлись лица, узнавшие тотчас красавицу. Одни узнали в ней даровитую музыкантшу Алину Франк, дававшую, хотя и давно, концерты в главных городах Германии. Другие признали в ней красавицу кокетку легкого и сомнительного поведения, знакомую под разными фамилиями, но все-таки с именем Алины.

Шенк смущался от частых встреч принцессы Элеоноры со знакомыми – то Алины Шель, то Алины Франк.

Наконец, вскоре после их прибытия Алину увидел на улице один из банкиров Гента, которого когда-то особенно ловко обманул Ван-Тойрс, а потом и Дитрих.

Банкир по имени Макке не смутился прозвищем авантюристки. Ее титул принцессы только заставил его действовать энергичнее, так как, обвиняя ее друзей в мошенничестве, совершенном только год назад, он теперь мог подозревать и обвинять ее в незаконном присвоении и титула принцессы.

Графа Рошфора еще не было во Франкфурте, явилась депутация от магистрата для допроса принцессы и ее спутника насчет местопребывания Дитриха и Ван-Тойрса.

Элеонора отказалась наотрез от тождественности с Алиной Шель, причем призналась, под условием строгого соблюдения тайны, что она принцесса Володимирская, дочь русской императрицы. Этого было довольно для энергического магистрата «вольного» города.

Через день вышел приказ – арестовать и посадить в острог принцессу Элеонору… без имени, но выдающую себя за именитую особу царского рода, а вместе с ней и ее спутника, именующего себя бароном.

Поводом к аресту и затем заключению служило показание банкира Макке и отсутствие каких-либо документов у обоих.

Рано утром полиция явилась в гостиницу… Алина при вести о позоре, которым грозили ей, упала без чувств посреди своей горницы…

Когда-то убийство мужа, хотя и ненавистного ей, но когда-то любившего ее, не сразило женщину. Она только заплакала от ужаса и страха за свою судьбу соучастницы в преступлении. Теперь позор быть взятой и заключенной за долги и мошенничество своих прежних друзей, которых она даже не знала или забыла, сломило волю женщины, уже привыкшей ко всяким ударам и превратностям в своей судьбе.

Обморок красавицы спас все… Алину до сумерек не могли вполне привести в чувство. Барон Шенк, не знакомый никому в городе и виноватый лишь в неимении документов, которые он забыл взять с собой из Страсбурга, не дремал, а грозился, в случае какой беды или болезни принцессы Елизаветы, убить на поединке банкира Макке и начать дело с магистратом.

Узнав, что в соседней гостинице появились люди и вещи ожидаемого вельможи, Шенк пошел наудачу узнать его имя. Ожидали наутро лимбургского посланника при французском дворе, графа Рошфора…

Шенк принужден был заявить депутатам от магистрата, что они хотят засадить в острог невесту ожидаемого наутро посланника. Дело – по болезни авантюристки и ради лучшего уличения во лжи женщины и ее спутника – было отложено до утра.

Шенк вернулся к больной с утешением, что все спасено, если Рошфор не опоздает.

– Никогда во всю мою жизнь ни в один «вольный» город германского союза не загляну! – клялся Шенк в припадке гнева и злобы. – Провались они все до единого в преисподнюю!

Наутро въехал в город посланник герцога Голштейн-Лимбургского, граф Рошфор де Валькур, и тотчас же сделал визит принцессе Володимирской. Он не считал нужным скрывать ее звание, а тем более свое положение ее жениха. Магистрат попросил извинения около полудня, но банкир Макке в сумерки попросил все-таки уплаты долга или выдачи Дитриха и Ван-Тойрса.

Шенк не мог, к несчастью, объяснить, что один уже на том свете, а другой уже сидит в парижской тюрьме. Рошфор обещал уплатить за невесту со временем, а пока предложил – в виде процентов – орден Лимбургского Льва 1-й степени, обещая выхлопотать крест у его высочества герцога.

Разумеется, все устроилось. Алина, однако, не сразу оправилась. Этот случай настолько повлиял на нее, что она еще любезнее встретила своего спасителя Рошфора и даже мысленно решила, что лучше быть навсегда графиней Рошфор, нежели день принцессой, а день в тюрьме или голодной на улице.

Рошфор, с ума сшедший от радости увидеть Алину и от счастия получить согласие на брак с ним, тотчас же послал курьера к герцогу.

Он просил своего государя представить ему красавицу невесту, чтобы немедленно получить его разрешение на брак, а затем и венчаться.