Буря на Волге
Салмин Алексей Иванович
Эта книга о трудной жизни простых волжан до революции, об их самоотверженной борьбе за Советскую власть в годы гражданской войны.
Предисловие
Мы снялись с прикола, когда ночь была на исходе, а свет наступающего дня еще только замерцал над землей, выбирались из узкого пролива на тихом ходу, высматривая дорожку среди водорослей, заплетающих побережья. На левом и крутом здесь берегу стояли тополя, опрокинув в воду точеные колонны стволов, а справа — за косой — светлела широкая полоса Топучего озера. В такую рань выезжал я на лодке впервые — и глядел во все глаза, не узнавая в предрассветный час давно примелькавшиеся места.
Алексей Иванович хорошо знал все прораны и заливы нашей акватории и вел рыбацкое суденышко с той привычной легкостью, с какой опытный возница правит лошадью на знакомой дороге. Он сидел на корме, у мотора, в своей неизменной белой фуражке, и попыхивал самокруткой.
Мы пересекли Топучее озеро на хорошей скорости и подходили к «трубе» — узкой протоке, которая выводила нас к Большому озеру и дальше — через проливы — к фарватеру Волги. Иваныч погасил скорость мотора и, придерживая румпель, пристально глядел вперед. Надо было войти в узкую протоку, не наскочив на пеньки, которые были заметны лишь днем.
С лоцманским искусством Иваныч вывел лодку на Большое озеро — и я вздохнул облегченно, сбросив с себя напряжение тех пятнадцати минут, пока мы выходили из проливов на широкий водный простор. Алексей Иванович приосанился, дал мотору полный газ — и безотказный рыбацкий «ЛМ-1» заработал, как трактор, распахивая винтом тихую предутреннюю воду...
Да, Алексей Иванович Салмин был настоящим волгарем, знал все капризы и прихоти родной реки, на берегах которой он провел почти всю свою жизнь. Сидя с ним в одной лодке (а мы частенько ездили на рыбалку), я наслышался от него столько о жизни приволжских крестьян, что этих рассказов с лихвой хватило бы еще на одну книгу, хотя, казалось, в своем романе «Буря на Волге» он поведал о них все, что знал...
Алексей Иванович Салмин родился 4 марта 1893 года в селе Красновидово Камско-Устьинского района Татарии. С одиннадцати лет стал батрачить на купцов-рыбопромышленников. Из батраков был мобилизован в царскую армию, участвовал в первой империалистической войне, а в гражданскую — в рядах Красной Армии — воевал против интервентов и белогвардейцев. После армии работал землекопом, электромонтером, мастером, начальником цеха в Казэнерго. Он прожил большую, полную драматических событий жизнь — и ему было что рассказать людям...
Мы часто говорим: "Писатель — это биография". Но какой бы интересной ни была биография, простой ее пересказ не станет явлением литературы. Нужно живописать словом, художественно воссоздать жизнь, которую прожил. Здесь должен проявиться природный дар, да еще необходимо образование, чтобы не отстать от века. А образование у Алексея Ивановича Салмина было самое низшее — трехлетка церковно-приходской школы. Можно ли с такой «подготовкой» браться за перо?..
А талант? Откуда взялся талант у человека, который не опубликовал за всю свою жизнь ни стишка, ни рассказика, не ходил в начинающих авторах, никак не проявил себя в литературе? Это было для многих загадкой.
В литературном объединении при музее Горького собирались по пятницам начинающие авторы, читали свои первые стихи и рассказы, и здесь, на занятиях, можно было увидеть пожилого человека с загорелым лицом и темными кистями рук, который обычно сидел в заднем ряду и что-то все записывал в свою тетрадочку. Он был намного старше присутствующих и никого в особенности не интересовал: какой спрос с человека, которому уже за пятьдесят?..
И вдруг — роман! Мало кто верил, что этот молчаливый, простоватый на вид человек мог создать художественное произведение, да еще такого «эпического размаха». А он все эти годы учился, образовывал себя, памятуя, что «чтение — лучшее учение!» И к той поре, как вышла первая часть «Бури на Волге» (1956 год), уже прошел "свои университеты", прекрасно знал Аксакова, Тургенева, Толстого, Белинского, следил за современной литературой.
Судьба главного героя романа Чилима — это судьба самого автора, который вынес на своих плечах все тяготы батрацкой жизни, мерз в окопах первой мировой войны, с оружием в руках отстаивал завоевания Советской власти, восстанавливал порушенное войнами хозяйство. Но произведение Салмина шире судьбы одного человека, биография автора не стала довлеющей в романе. Писателю удалось нарисовать эпическую картину народной жизни, создать целую галерею образов — от батраков, грузчиков, безземельных крестьян до промышленников и судовладельцев.
Сам выходец из народа, Алексей Иванович впитал в себя весь речевой склад рабочего и крестьянского люда, сумел воссоздать его на страницах своего романа.
«Вы написали жизненную книгу!» — часто слышал Алексей Иванович, когда встречался со своими читателями.
Алексей Иванович беззаветно любил родную Волгу, постоянно вспоминал, какой она была прежде, какие суда ходили по ней, какие люди жили на ее берегах, — и вынашивал новые творческие замыслы. Но этим замыслам не суждено было осуществиться: Алексей Иванович Салмин умер от апоплексического удара — на тропе, ведущей к его дачному домику на берегу волжского залива. Деревянная лодка, что стояла на приколе в заливе, не дождалась его. Не дождался читатель и новой книги Салмина. Но то, что успел написать и выпустить Алексей Иванович, останется надолго. Он ушел, оставив после себя «жизненную книгу».
ГЕННАДИЙ ПАУШКИН
Ссылки
[Глава первая] Теплый июльский вечер. Солнце медленно прячется за гору, косые лучи его пронизывают серую дымку и ласково скользят по морщинам Волги. Под высокой горой стало прохладнее, на песчаную косу легла густая тень.
[Глава первая] В тихой заводи громко плеснула щука, не успели разойтись круги, как заводь прорезала остроносая лодка и бесшумно уткнулась в берег. В лодке двое торопливо начали разбирать сеть. На корме сидел широкоплечий мужчина с коричневыми от загара могучими руками. Небольшая черная бородка окаймляла его худое цыганское лицо. Это Иван Петрович Чилим. На скамейке у гуслей такой же загорелый сын его — десятилетний Вася. Он помогает разбирать сеть и, часто отмахиваясь от назойливых комаров, тревожно посматривает на берег.
[Глава первая] — Тятька, вон из-за перевернутой лодки вроде кто-то выглянул, — шепнул он и снова стал укладывать веревку на дно лодки.
[Глава первая] — Ребята, наверно, балуются, — тихо сказал Чилим. — Все у тебя?
[Глава первая] — Все, — ответил Вася.
[Глава первая] Оттолкнулись, поехали. Лодка проскользнула мимо песчаной косы и скрылась в сумерках.
[Глава первая] Прозвище "Чилим" Иван Петрович получил еще в молодости, когда вернулся из Астрахани, проработав там три года весельником у рыбаков. На второй день после возвращения он встретился с другом своим Кузьмой Солонкиным. Тот тоже только приехал с рыбных промыслов. На радостях завернули в кабак на базарной площади, выпили по стакану, и пошел у них веселый разговор.
[Глава первая] — Ну как поработал в Астрахани? — спросил Солонкин.
[Глава первая] — Да всяко было, вначале туго, а потом привык. Первые дни думал, затеряюсь, да, спасибо, Додок выручил.
[Глава первая] — Это Андрюшка-то? Знаю. Хоть и любит выпить, а добрый человек, — сказал Солонкин.
[Глава первая] — Пришел в Кутум наниматься к рыбакам, — продолжал рассказывать Чилим, — вдруг слышу знакомый голос: «Здравствуй, Ваня!» Думаю, что за дьявол, кто это меня по имени кличет? А он смеется: «Аль не узнаешь?» — Теперь, говорю, признал. Ну, поздоровались как полагается.
[Глава первая] «Ты чего, говорит, тут трешься?» — «Да вот хочу наняться к рыбакам». Он глянул на мои коты и живот поджал. «Это ты, говорит, брось. В такой обувке не возьмут рыбаки. Опорыши надо снять да морские сапоги надеть, пусть хоть они без подметок, наплевать, важно фасон рыбацкий выдержать». — «У меня, отвечаю, денег на такое дело нет». — «Ничего, мы это живо обладим. Айда на барахолку. А, может, с нами пойдешь на Балду Липку катать. Там в котах можно. Мы, брат, тыщами ворочаем... — смеется. — Не подумай, что получаем тысячи, нет, тысячами плашку выгружаем из баржи...»
[Глава первая] На толкучке отыскали самые что ни на есть рваные морские сапоги, огоревали их за восемь гривен. Хорошо, что посчастливилось сплавить этому же барахольщику свои коты за двугривенный, на них я угостил Андрюшку. Обмыли с ним покупку и распростились: он пошел на Балду, а я — в Кутум».
[Глава первая] Что произошло дальше с Иваном Петровичем, он рассказать не успел. В кабачок ввалились три щеголя — сынки теньковских купчиков, чубатые, в шелковых косоворотках и в бархатных штанах. Бахвалясь, начали они показывать свою удаль, кинулись на Солонкина.
[Глава первая] — Ах, так, курдюки бараньи! Астраханских чилимников задевать?! — крикнул Иван Петрович, сунув кулаком крайнего. Щеголи выскочили из кабачка, след их простыл.
[Глава первая] С тек пор и укрепилось это рыбье прозвище за Петровичем, правда, наполовину укороченное — его стали звать Чилимом...
[Глава первая] Стемнело. В небе загорелись одна за другой робкие звезды, половинка луны, похожая на раскаленный сошник, выплыла из-за густого вербача. Чилим неторопливо раскидывал сеть.
[Глава первая] А в это время в теньковском кабачке шел приятный разговор хозяина плеса Пронина с теньковским урядником Чекмаревым.
[Глава первая] — Вот зачем я позвал тебя, Лукич, — наливая стакан, говорил уряднику на ухо Пронин.
[Глава первая] — Выпить и закусить, — ответил урядник, — это неплохо. Я люблю, — улыбнулся он, глядя в стакан выпуклыми рачьими глазами.
[Глава первая] — Выпить, это само собой, а ты вот помоги мне.
[Глава первая] — Для вас, Ларионыч, в огонь и в воду... — покручивая черные усы, ответил урядник.
[Глава первая] — Надо мне поймать Чилима. Знаешь такого?
[Глава первая] — Как же, — кивнул головой урядник. — Астраханец?
[Глава первая] — Он, самый. Валандается каждую ночь в моих водах, аренду перестал платить и рыбу не сдает. Пытался я посылать работников, да все впустую, больно хитер он, дьявол... Не могу обуздать.
[Глава первая] — Обуздаем! — уверенно пообещал урядник, чокаясь с Прониным. — Когда заняться?
[Глава первая] — Я скажу. Может, сегодня. Ты пока тут того, угощайся, а я на минутку...
[Глава первая] Пронин вышел из кабачка.
[Глава первая] — Тришка! Сверчок! Подь сюда! — крикнул он с крыльца. — Вот чего, Сверчок, беги сейчас же, куда я говорил...
[Глава первая] — Слушаю! — покорно ответил Сверчок и быстро побежал к пристаням.
[Глава первая] Когда Пронин вернулся в кабак, урядник был уже навеселе, раскраснелся, глаза его еще больше выпучились и блестели в масляной улыбке. Он покуривал папироску и пускал синие колечки к прокопченному потолку.
[Глава первая] — Скучаешь? Наливай еще! — поглаживая бородку, предложил Пронин.
[Глава первая] — Хватит, Митрий Ларионыч, нельзя так много, служба...
[Глава первая] — Ну, гляди, а я еще выпью... И знаешь, ведь какой подлец! Однажды собственными глазами вижу: поехал в нижний плес, ну, думаю, шалишь, молодчик, не уйдешь сегодня. Всю ночь сторожил с работниками на берегу, и нет — как в воду канул. Слышу на рассвете — едет сверху и песенки поет. Стало быть, опять нас в дураках оставил.
[Глава первая] — Он это в Астрахани насобачился — скрываться от барина,— заметил урядник.
[Глава первая] — Вот это верно сказано, — подтвердил Пронин. — Все рыбаки честно платят и рыбу сдают, а этого мерзавца никак не вгоню в колею.
[Глава первая] — Вгоним...— пообещал Лукич. — Ну, Митрий Ларионыч, благодарю, мне пора. Коли потребуюсь, присылай. Я с моим удовольствием сам пойду или Сковородкина пошлю, он — а-яй! — мастак на такие штуки... — покачиваясь и часто мигая, жал костлявую руку Пронина урядник.
[Глава первая] Слышавший их разговор целовальник улыбнулся. «Подите суньтесь, как он вас переметнет из лодки...» — сказал он, убирая со стола посуду.
[Глава первая] Тихая ночь. Плещутся сонные волны. На теньковской колокольне пробило час. Предутренняя дремота начала сковывать Васю. Он взмахнет веслами, да так и застынет в дремоте.
[Глава первая] — Ты чего это, Васятка? — спросил отец.
[Глава первая] — Спать хочу.
[Глава первая] — Намочи голову — пройдет. Еще кинем разок и ко дворам.
[Глава первая] Вдруг из кустарников у берега выскользнула темная лодка и быстро понеслась навстречу.
[Глава первая] — Стой! — завизжал Пронин.
[Глава первая] Чилим вскочил на ноги и проворно стал вытаскивать сеть.
[Глава первая] — К берегу, в кусты,— шепнул он Васе.
[Глава первая] Но было уже поздно. Лодка под сильными ударами четырех весел настигла Чилима.
[Глава первая] — Вот тебя куда надо... — показал костлявым кулаком за борт Пронин.
[Глава первая] Стражник вскочил, выхватывая из ножен шашку. Но в это время раздался глухой удар, и шашка, блеснув острием в воздухе, плюхнулась за борт, а следом за ней и стражник.
[Глава первая] — Держи его, держи! — закричал Пронин, толкая Клешнева и Синявина в воду.
[Глава первая] Матюшин и Стеблев тем временем кинулись в лодку к Чилиму.
[Глава первая] — Не лезь! — кричал разъяренный Чилим, — Башку разобью.
[Глава первая] Пока Синявин и Клешнев вытаскивали стражника, Чилим отбивался.
[Глава первая] — Караул, убивают! — кричал Матюшин, притиснутый Чилимом к борту.
[Глава первая] Клешнев и Синявин, вытащив Сковородкина, тоже кинулись на Чилима.
[Глава первая] — Держи, держи! — кричал Клешнев, хватая Чилима за руку. — Ага, попался, голубчик! — и они вчетвером навалились на рыбака, и связали ему руки.
[Глава первая] — Теперь не уйдешь! — визжал Пронин.— Тащите его на берег!
[Глава первая] Бросив Чилима, все кинулись к стражнику.
[Глава первая] — Что это? — удивился Матюшин.
[Глава первая] — Да он же не дышит! Вот чучело, воды всего по колено, а он никак утоп, проклятый! — кричал Клешнев.
[Глава первая] — Как утоп? — дрожа от страха, визжал Пронин.
[Глава первая] — Так вот и утоп! Видишь, не дышит, — сказал Клешнев.
[Глава первая] — Живо, откачивай. Отойдет! — командовал Пронин.
[Глава первая] — Давно отошел... — заметил Синявин.
[Глава первая] — Что, голубчик, сделал дело? — прошипел Пронин, согнувшись над связанным рыбаком.
[Глава первая] Чилим плюнул ему в лицо и крикнул сыну:
[Глава первая] — Васька! Режь веревку!
[Глава первая] — Ишь, чертенок, еще кусается! — отталкивая Васю от отца, кричал Клешнев.
[Глава первая] Вскоре лодка с мертвым Сковородкиным и связанным Чилимом отошла к пристани, Молодой Чилим остался один и, обливаясь слезами, начал вычерпывать из лодки воду.
[Глава вторая] До января Чилим сидел в пересыльной тюрьме, дожидаясь вызова. Губернский уголовный суд был завален делами. Из Красновидова привели двух старух, уличенных в поджоге торговых домов. От помещика Лебеденко пригнали под конвоем крестьян, убивших лесника. От княгини Гагариной привезли трех связанных парней, подозреваемых в поджоге десяти стогов барского сена. И так без конца...
[Глава вторая] Когда, наконец, жандармы привели Чилима в судебную камеру, судьи и присяжные уже зевали и нехотя, даже с досадой, поглядывали на подсудимого.
[Глава вторая] Чилим увидел прежде всего огромный портрет царя в позолоченной раме. Николай второй, в военном мундире со шпагой и широкой голубой лентой через плечо, строго смотрел на подсудимого.
[Глава вторая] Под этим портретом, в кресле с высокой спинкой сидел председатель суда, по бокам его, в креслах со спинками пониже, сидели остальные члены суда. Ниже ступенькой, на простых деревянных стульях, разместились присяжные заседатели, их было много, и все они позевывали, перешептываясь между собой. Вид у всех был серый, измученный.
[Глава вторая] Лицо председателя было желтое, точно из воска, маленькая черная бородка подскакивала вверх, когда он говорил что-то, глядя на обвинителя, соседу справа — члену суда. Тот стоял на трибуне и рассеянно перебирал какие-то бумаги, видимо, отыскивая дела Чилима.
[Глава вторая] Председатель, болезненно наморщив лоб, смотрел на трибуну опухшими глазами, он был не в духе. Не только оттого, что устал вершить дела правосудия, но и оттого, что положенное время для отдыха провел сегодня дурно, обмывая с судейскими друзьями какое-то выгодное дело. Оно бы, конечно, и не совсем было дурно, если бы не продулся вдрызг этому обвинителю.
[Глава вторая] — Ставлю банк — берет, — жаловался он, — ставлю другой — туда же. Рад, что удалось набить карман...
[Глава вторая] — Шулер, — посочувствовал член суда.
[Глава вторая] Тихую беседу их прервал секретарь суда. Он стал зачитывать акт предварительного следствия.
[Глава вторая] — Подсудимый! — поднялся председатель, — Встаньте! Отвечайте суду, каким образом вы умертвили стражника Сковородкина?
[Глава вторая] Чилим и не думал кривить душой, да и улики были налицо... Он знал одно, что судья работает за деньги, адвокат хлопочет за деньги, свидетели принимают присягу тоже за деньги. Как же можно искать на суде правды, не имея гроша в кармане? Решил говорить напрямик. И, комкая свой смятый картуз, ответил:
[Глава вторая] — Господа судьи, да, я, виновен в том, что убил стражника, но я скажу только одно: убийство случилось по ошибке. Я было хотел оттолкнуться от его лодки, а весло соскользнуло, да и ночь была темная, разве впопыхах-то разберешь... Стражника мне жаль, хотя его теперь и нет в живых — дело прошлое, но все же я скажу, что был он человек хороший. Бывало, придет на ватагу: «Ну как, Чилим, спрашивает, рыбку ловишь?» — «Этим, говорю, и кормлюсь, что ловлю». — «Уху, наверное, сваришь?» Ну, мы люди простые, рады гостю, сваришь ему уху, а он опять: «Вот чего, Чилим, сам знаешь, рыба посуху не ходит, жидкость требует». Ну, мы люди простые, понимаем что к чему, и гонишь, бывало, за водкой сына. Стражник нальется доверху, накушается ухи и спит за милую душу там же, на травке под кустиком, Потом, когда очнется, домой собирается. «Вот чего, Чилим, говорит, жена завтра пироги хотела стряпать, неплохо бы и с рыбой». Что же, пожалуйста, и на пироги ему рыбы дам, а там он и уйдет спокойно...
[Глава вторая] — Ближе к делу. По существу, — предупредил председатель.
[Глава вторая] — Да я уже все сказал.
[Глава вторая] — Значит, признаешь себя виновным в убийстве Сковородкина?
[Глава вторая] — Да.
[Глава вторая] — Хорошо, садись! — сказал председатель и что-то спросил поочередно у членов суда.
[Глава вторая] — Свидетель Трифон Сверчок! — крикнул председатель. — Встаньте и отвечайте суду, как было дело.
[Глава вторая] — Я ничего не знаю, — заявил Сверчок. — Я в этом деле не участвовал, а только ходил подглядывать, куда Чилим поедет рыбачить, и вернулся доложить Пронину, за что получил двугривенный и выпил стакан сивухи. Пронин погнал меня за урядником, но разбудить его не удалось, он был уже мертвецки пьян. Тогда вызвался идти дежуривший в участке Сковородкин. Больше я ничего не могу сказать.
[Глава вторая] — Хорошо, садитесь, Сверчок. Свидетель Клешнев!
[Глава вторая] — А что сказать, господа судьи? Человек я подневольный, ведь сказано, если нанялся — значит продался, куда пошлет хозяин, туда идешь и едешь. Кроме всего прочего был выпимши.
[Глава вторая] — А остальные тоже были пьяны? — спросил председатель.
[Глава вторая] — Да, навеселе...
[Глава вторая] — А стражник?
[Глава вторая] — И он что-то мигал глазами, тоже, знать, был под зарядом... Я, правда, и не заметил, как Сковородкина ткнули, только потом гляжу — сапоги торчат из воды, кверху подошвами, а сам он, стало быть, воткнулся головой в тину. Мы скорехонько с Синявиным выдернули за ноги его оттуда, а он, значит, уже того — наглотался тины и, надо полагать, утоп, а не убит. Больше сказать ничего не могу.
[Глава вторая] — Хорошо, садитесь, Клешнев.
[Глава вторая] — Свидетель Пронин! Встаньте и отвечайте суду, чем была вызвана поездка ночью. Говорите только правду.
[Глава вторая] — Видите ли, господа судьи, тут вышла такая история.
[Глава вторая] — Историю нам не рассказывайте, мы не историки, а судьи... Отвечайте на заданный вопрос по существу. Чем вызвана ваша погоня за рыбаком Чилимом?
[Глава вторая] — А тем и вызвана, — начал, выпрямившись, Пронин. — Ловил он рыбу в моих собственных водах, улов не сдавал и деньги за аренду не платил.
[Глава вторая] — А почему вы не потребовали через полицию и-судебные органы?
[Глава вторая] — Не хотел утруждать, да и кроме того, сами знаете, везде нужны деньги...
[Глава вторая] — Днем разве не могли отобрать у него снасти?
[Глава вторая] — В том-то и дело, что не мог, — пожаловался Пронин. — Мы с Лукичом уже тыкались, и не один раз, да попусту...
[Глава вторая] — Кто этот Лукич? — спросил председатель.
[Глава вторая] — А это представитель теньковской власти — урядник Чекмарев.
[Глава вторая] — Хорошо, садитесь, — сказал председатель, повернулся в левую сторону — к рыжему толстяку и что-то шепнул ему на ухо...
[Глава вторая] — У меня есть вопрос, — обратился толстяк. — Скажите, Пронин, велик ли ваш плес и сколько рыбаков на нем занято?
[Глава вторая] — Можно отвечать? — спросил Пронин председателя.
[Глава вторая] — Да, пожалуйста, только покороче.
[Глава вторая] — Плес у меня на двадцать верст с заливными лугами, озерами и затонами. Рыбаков в прошлом году было тридцать лодок мелкоснастников и один крупный — с неводом и рабочими.
[Глава вторая] — А не скажете, как фамилия вашего крупного?
[Глава вторая] — Расщепин Яким Петрович, очень порядочный человек...
[Глава вторая] — И еще, будьте любезны, не можете ли сказать, сколько дохода дает ваше хозяйство?
[Глава вторая] — Да так, в общем, примерно тысяч восемь — десять в год.
[Глава вторая] — Хорошо, у меня больше вопросов нет, — сказал толстяк, поправляя пояс и усаживаясь поудобней в кресле.
[Глава вторая] Председатель шепотом обратился к члену суда, сидящему справа. Тот отрицательно покачал головой.
[Глава вторая] Тогда председатель дал слово Чилиму.
[Глава вторая] — Что вы можете сказать?
[Глава вторая] — Господа судьи, я уже сказал: убийство случилось по ошибке, — ответил Чилим.
[Глава вторая] Затем выступил обвинитель, Он был в приподнятом настроении и произнес короткую, но внушительную речь. В назидание другим обвинитель требовал кары преступнику по всем строгостям закона... Уставшие заседатели перешептывались, удивляясь: «Ишь, как сегодня разошелся наш Мудролюбов...»
[Глава вторая] Председатель, не забыв обиды, шарил по карманам, желая во время перерыва «пропустить еще одну чарочку», и сердито косился на обвинителя: «Тоже мне, распинается от радости...»
[Глава вторая] Загремели стулья — присяжные ушли в совещательную комнату.
[Глава вторая] Чилим, сидя на скамье за перегородкой, между двумя жандармами, державшими наготове шашки, не мог расслышать, о чем говорили присяжные. Он услышал позже только приговор. Председатель суда произнес последние слова этого приговора очень внятно:
[Глава вторая] — И сослать в каторжные работы сроком на пять лет!
[Глава третья] В те годы шло строительство великой Сибирской железной дороги от Урала до границ Китая. На эту стройку и гнали всех осужденных.
[Глава третья] В мае 1903 года препроводили туда же и Чилима. Из города вместе с Чилимом вышло человек двести, а к месту назначения прибыло намного меньше. Дорога дальняя, получилась, как выражались конвойные, «усушка»: одних пристрелили при побеге, другим удалось «улизнуть», а некоторые просто не сумели дотащить до назначенного места свои кандалы. Кузнецу пришлось трудиться в дороге — снимать с покойников цепи. «Это вещь казенная,— говорил он,— за нее придется отвечать перед начальством...»
[Глава третья] На последних привалах конвойные начали поторапливать заключенных, подбадривая их прикладами. В конца концов перед глазами осужденных открылась зеркальная гладь, которой конца и края не видно.
[Глава третья] — Байкал! — объявил конвойный.
[Глава третья] — Слава тебе, господи, прибыли, — снимая шапки, крестились солдаты.
[Глава третья] Но те, кто сумел дотащить сюда кандалы, ничуть на обрадовались. Им было все равно — дошли ли до Байкала, пойдут ли дальше, до границ Китая. Каждого тревожила одна мысль: хватит ли духу выдержать срок. Им и в голову не пришло полюбоваться красотой Прибайкалья. Кто где присел на землю, там же и начал похрапывать, вторя тихому говору байкальских волн...
[Глава третья] — Становись! — раздалась команда.
[Глава третья] Солдаты будили заснувших прикладами. Громко стуча колесами, подкатила пролетка, запряженная парой бойких сибирских лошадей. С пролетки соскочил начальник конвоя капитан Листоперов, усач с круглыми, как у филина, глазами и крючковатым носом. Он был навеселе, видимо, после пирушки с господином, приехавшим на этой же пролетке. Господин снял коричневую шляпу, обнажив светлую лысину, и, вытирая ее платочком, оглядел заключенных.
[Глава третья] — Вы, головорезы! — взобравшись на камень, крикнул капитан.— Хватит даром казенный хлеб жрать! Его надо зарабатывать! Видите вот эти скалы, что висят над водой? Их надо разбить, свалить и сделать гладкую, как ладонь, дорогу! Иначе вам не искупить своей вины перед отечеством! К работе приступить немедленно... Аристарх Николаевич! — обратился он к господину в шляпе.— Укажите, что и как!
[Глава третья] Загрохотали по стальным клиньям кувалды, покатились громадные камни в прозрачную зыбь Байкала, выбрасывая фонтаны брызг..
[Глава третья] Сердце у начальства спокойно: казенный хлеб и тюремная баланда с лихвой оплачиваются.
[Глава третья] Разбив несколько скал, свалили обломки под откос и очутились перед каменной стеной скалы, далеко вклинившейся в озеро.
[Глава третья] — Ну-ка, попробуем, — сказал Чилим своему напарнику, наставляя клин. — Бей, Веретенников!
[Глава третья] Изгибаясь и покрякивая, Веретенников бил пудовой кувалдой. Но клин только отскакивал, высекая снопы огненных брызг.
[Глава третья] — Хватит, не идет! — крикнул Чилим.
[Глава третья] — Эх, братцы, пропали... Нам и в сто лет не пробить этой стены,— склонясь на черен кувалды и тяжело дыша, пожаловался Веретенников.
[Глава третья] — На такой дорожке все протянем ножки... — сказал подошедший Маслихин.
[Глава третья] Начали подходить другие заключенные. Конвой подтянулся ближе. Подбежал офицер, увидев столпившихся.
[Глава третья] — Что остановились, разбойники! — закричал он.
[Глава третья] — Не берет, ваше благородие! — выпрямившись, ответил Веретенников.
[Глава третья] — Я вам покажу — не берет!
[Глава третья] Капитан вырвал из рук у Маслихина лом и, сделав несколько ударов в стену, выругался, бросив лом к ногам Веретенникова.
[Глава третья] — Крепка, — сказал он про себя. — Ну что же, будем ждать, когда сама она свалится?!
[Глава третья] Все молчали и смотрели то на стену, то на своего начальника.
[Глава третья] — Гришагин! Ну-ка, марш за инженером! — крикнул капитан.
[Глава третья] Вскоре явился инженер.
[Глава третья] — Аристарх Николаевич! Как же вы, милейший, не учли вот этой штуки, — показал он скалу.
[Глава третья] — Все учтено, — спокойно ответил инженер. — Будем рвать.
[Глава третья] — Чем?
[Глава третья] — Инструмент и взрывчатка на Лиственичной, пока не успели подбросить.
[Глава третья] — А людей куда?
[Глава третья] — Подумаем, — сказал инженер. — Можно пока на соседний участок, работы хватит.
[Глава третья] Не лучше оказался и соседний участок, все те же скалы и те же конвойные.
[Глава третья] И так день за днем, от утренней до вечерней зари бьют и катают камни осужденные.
[Глава третья] — Нет, я не вытерплю, — говорит Веретенников земляку. — Сердце давит. Я убегу или под утес — вниз головой...
[Глава третья] — Ну, это зря, — утешает земляк. — Обтерпимся, и все пойдет, как по маслу, ты еще молодой...
[Глава третья] — Эх, Степа, Степа, — говорит ему Чилим.— За что тебя сюда запичужили?
[Глава третья] Веретенников оживляется, в глазах у него сверкают злые огоньки.
[Глава третья] — За револьвер, который дал осечку...
[Глава третья] — Разве не за поджог?
[Глава третья] — За поджог — это вон Маслихин, а меня за другое... — вздыхает Веретенников. — В работниках я был у Захватова. Ну, в летний день, только что вернулся с поля, чечевицу ходил косить, а хозяин и говорит мне: «Вот чего, Степан, до ужина еще много, свез бы ты возок навоза на первую десятину, что на прогоне, тут недалеко, успеешь». — «Что же, — говорю, — ладно». Наложил телегу, запрег жеребца и еду в поле. Сижу, значит, на возу и размечтался, вспомнил, что мне Дуся говорила... Эх, девка была, как свежий огурчик... Вот мы с ней сговорились, как возьмем после покрова расчет, так и поженимся. Выехал уже за ограду. Солнышко скрывается, жнивье покраснело. Стадо гонит навстречу пастух. Как хлопнет он кнутом — мой Карько как шарахнется в сторону и понес чесать по полю. Телега со шкворня долой, а я с навозом в сторону. Волочусь на вожжах за передком, а тут как раз на повороте столб. И двинуло меня об него со всего размаху. Я и не помню, как выпустил вожжи. А жеребец катит с передком по деревне и как был в упряжке, так и саданул через забор. Ну, сбрую всю изорвал, оглобли в щепки, глаза у него, как угли, горят, весь дрожит и храпит. Хозяин за это и начал вздушивать меня: пригрозил, что за все удержит. И так, думаю, получать гроши да еще вычтет, на что же тогда я буду жениться? Ну и решил добывать ему сбрую новую, чтобы поменьше было вычетов. В первый же праздник отправился в гагаринский лес, за новыми оглоблями. Облюбовал два молоденьких дубочка, тюкаю топориком. Свалил уж, начал было сучки очищать и слышу — что за черт — вроде валежник сзади меня хрустит. Обернулся, а там охранник из барской крадется и целится в меня. Ему дано было право стрелять на месте. Он и до этого злой был на меня за Дусю, а тут и вовсе решил разделаться, «Стой, — говорит, — дай-ка я попробую свой новый бердан на этом остолопе...» Подскочил ко мне вплотную — чуть в лоб дулом не достает, чвик — осечка, второй раз чвик — тоже. Я не будь дурен, мазнул его обухом между глаз. Он хлоп на пенек, башкой в сучки. Я цоп его ружьишко и пристукнул прикладом. Теперь, думаю, надо скрываться, пока не поздно. Только выскочил на просеку, а тут верховой объездчик, и сразу же за топор, а тот в крови. Тут все и выяснилось, вот теперь и отдуваюсь...
[Глава третья] — Сколько тебе приботали? — спросил Чилим.
[Глава третья] — Пятерку. Это бы черт с ней, да только Дуську-то больно жалко. Эх, и девка была... — вздохнул Веретенников. — Ждать обещалась.
[Глава третья] — Жми, ребята! — крикнул Чилим и тихо добавил: — Бобик подходит.
[Глава третья] — Поживей! — крикнул конвойный.
[Глава третья] Пока работали на втором участке, на первый уже привезли инструмент и взрывчатку.
[Глава третья] В помощь подрывнику начальство назначило Чилима и Веретенникова. Подрывник держит сожженное напарье, а Чилим с Веретенниковым бьют кувалдами. Потом вычищают из отверстия щебень и, засыпав заряд, снова забивают отверстие, оставив узкую скважину для фитильной спицы. Конвойные гонят всех в укрытие, за скалы, подрывник горящей головешкой дотрагивается до фитиля и тоже прячется. Земля под ногами вздрагивает, раздается оглушительный грохот — и часть скалы валится в воду, выбрасывая тучи брызг.
[Глава третья] — Ура! — кричит офицер и тут же выгоняет всех скатывать остатки взорванной скалы.
[Глава третья] Приехавший подрывник, проработав неделю, был переброшен на другой, более важный участок, а подрывное дело осталось за Чилимом. Работа шла и у него неплохо, если бы не случилось несчастье. Как-то Чилим поджег фитиль, но взрыва не последовало.
[Глава третья] — Должно быть, спичка отсырела, — сказал Веретенников. — Надо бы добежать и взглянуть.
[Глава третья] — А если взорвет?
[Глава третья] — Ну, что ж, — улыбнулся Веретенников, — другого жениха Дуся найдет...
[Глава третья] — Нет уж, лучше я сам, — сказал Чилим.
[Глава третья] — Беги! — подтолкнул его конвойный.
[Глава третья] Чилим пробежал шагов двадцать и, оглушенный взрывом, покатился под откос.
[Глава третья] Левая рука, повыше локтя, болталась у него как на веревочке. Когда разорвали мокрый от крови рукав, то увидели торчащий наружу обломок кости. Чилим потерял сознание. Так и отправили его на лечебный пункт, где фельдшер сделал перевязку, а потом перевезли в иркутскую тюремную больницу.
[Глава третья] Месяца через три, когда тюремное начальство в присутствии врача проверяло больных и снимало с довольствия умерших, увидели в списке фамилию Чилима.
[Глава третья] — Что с ним делать? — спросил надзиратель.
[Глава третья] — Хорошо, если на своих ногах доберется домой, — ответил врач, — а то и в дороге может...
[Глава третья] — Почему же? — не понял надзиратель. — Рука затянулась.
[Глава третья] — Собственно, это уже не рука...
[Глава третья] — Ну пусть и одной работает.
[Глава третья] — Нет, — не соглашался врач. И, наклонившись к надзирателю, шепнул ему: — Легкие-то у него...
[Глава третья] — Понятно, — сказал надзиратель и вычеркнул фамилию Чилима из списка, сняв его с тюремного довольствия.
[Глава третья] Начало августа 19О5 года. Федора Ильинична вышла из своей лачуги и присела на край завалинки в ожидании Васи. Он с утра еще ушел в затон удить окуней, Поглядывая вдоль улицы, она услышала свисток савинского парохода, подходившего к пристани. Этот заунывный гудок напоминал ей далекое прошлое. Когда она была еще девушкой, то, услыхав гудок, бежала встречать пароход, на котором служил ее отец лоцманом и всегда что-нибудь привозил — или гостинцы, или обновку. Позднее, когда была молодушкой, бегала встречать мужа, шли они домой всегда веселые и счастливые. А теперь — одна-одинешенька, и некуда голову приклонить...
[Глава третья] Тяжело вздохнула Ильинична, вытирая ладонью слезы на впалых щеках.
[Глава третья] Громкий кашель невдалеке вывел ее из задумчивости. Она увидела подходившего человека в серой со множеством заплат рубахе, с заправленным под веревочный поясок левым пустым рукавом.
[Глава третья] — Здравствуй, старуха! Вот и я, — хрипло произнес он, силясь выдавить улыбку, — Чего же плачешь? Али не рада?
[Глава третья] — Милый ты мой! — всплеснула руками Ильинична. — Да разве это ты пришел?! — заголосила она и припала к нему головой. — Тень от тебя осталась.
[Глава третья] — Ну хватит, Федынька, слезой горю не поможешь... — утешал он жену.
[Глава третья] В конце улицы мелькнула пунцовая рубашка, это бежал его Вася со связкой окуней на кукане.
[Глава третья] — Тятька! — подбежал он к отцу.
[Глава третья] У Чилима задрожали плечи. Он, сидя на завалинке, зажал сына в коленях. Широкой ладонью молча гладил его черные вьющиеся волосы.
[Глава третья] — Мамка! Иди вари уху!
[Глава третья] Вошли в избу, Вася втащил отцовскую котомку, в которой болтались запасные лапти, жестяная кружка и кусок черствого хлеба.
[Глава третья] — Вот и все, что заработал за три года, — сказал Чилим, вытаскивая из мешка свои пожитки.
[Глава третья] — А рука где? — спросил Вася, пощупав пустой рукав.
[Глава третья] — Оторвало, сынок.
[Глава третья] — А больно было?
[Глава третья] — Не помню, милый... Как я рад, что, наконец, добрался... — сказал Чилим и закашлялся.
[Глава третья] — Настыл, что ли? — спросила Ильинична.
[Глава третья] — Ничего, ерунда, пройдет...
[Глава третья] Но Федора Ильинична горестно качала головой — она знала, чем может кончиться эта ерунда...
[Глава третья] И, действительно, после приезда Иван Петрович весь как-то размяк и все больше лежал на холодной печке.
[Глава третья] Тюремный врач в своих предположениях ненамного ошибся.
[Глава третья] Спустя полтора месяца, как-то вечером, залезая на печку, Чилим пожаловался:
[Глава третья] — Ну, старуха, видно, я оставлю вас вдвоем с Васей...
[Глава третья] Утром Чилим умер.
[Глава четвертая] Ветер завывал, крутил воронкой давно опавшие желтые листья и рассыпал их по грязной улице. На деревню наплывала густой тяжелой тучей осенняя ночь.
[Глава четвертая] Уныло смотрели темные окна в низеньких почерневших избенках. В крайней к обрыву над Волгой мерцает тусклый огонек тоненькой свечки, прилепленной к гробовой доске у изголовья. Ветер прорывается в щели и тихо шевелит суровый саван. Правая рука покойного лежит на груди, а левый пустой рукав прихлестнут черной тесемочкой. В переднем углу, перед медным распятием, теплится лампадка, и чтица перед ней гнусаво произносит непонятные слова. У порога, сгорбившись, стоят три старухи, изредка нехотя крестятся и часто перешептываются, видимо, осуждают бедность, оставленную покойным. Из чулана слышны одинокие вздохи и тихое рыдание Ильиничны. У самого окна сидит на скамейке мальчик. Он смотрит в заплаканное стекло на улицу — и что-то тяжелое, как эта непроглядная туча, давит ему сердце. Но мальчик не плачет, он только вздыхает.
[Глава четвертая] — Сходил бы ты, Васенька, за водицей, — тихо сказала вышедшая из чулана мать, вытирая синим фартуком мокрые от слез глаза.
[Глава четвертая] Он так же молча встал и тихо вышел, точно боясь потревожить покой.
[Глава четвертая] — Ах, Чилим, Чилим, — вслед ему произнесла одна из старух, перекрестившись. — Сколько же ему годков, Ильинишна?
[Глава четвертая] — Тринадцатый, — ответила сквозь слезы мать.
[Глава четвертая] — Хоть бы еще немного протянул, — обратилась старуха в сторону покойного. — Пристроил бы куда мальчишку... А теперь куда же ему, осиротевшему? Эх, Иван Петрович, как ты оплошал...
[Глава четвертая] — Куда ж я теперь определю своего Васю? — голосила жена, обливая теплыми слезами могильный бугор.
[Глава четвертая] — А ты, матушка, не реви, бог милостив, — утешали мать Чилима соседки. — Сходи-ка к старому хозяину, покалякай с ним, да в ноги поклонись, откажет — не убьет, а может попадешь ему под хороший раз, и, гляди, возьмет еще в работники.
[Глава четвертая] «Не миновать, видно, поклонов хозяину, — думала она, собираясь к Расщепину.
[Глава четвертая] Нельзя сказать, чтоб плохо принял ее хозяин. Потужил вместе с ней об Иване Петровиче, которого помнил как исполнительного работника. Но сына его Васю все же не взял.
[Глава четвертая] — Куда его, молод еще, пусть немножко подрастет, тогда поглядим,— сказал он, прощаясь. — А все-таки заходи понаведаться, может, что-нибудь и придумаем...
[Глава четвертая] Прошло с того времени много месяцев, а Чилим все еще бегал в затон удить ершей. Федора Ильинична снова отправилась к хозяину, на этот раз Расщепин смилостивился...
[Глава четвертая] — Ну полно слезы-то лить. Сказал, возьму, — значит, возьму, присылай-ка в марте, — утешал он, выпроваживая ее из дома.
[Глава четвертая] Наступала весна, и на волжском полотне все ярче обозначалась, темнея, зимняя дорога. Пески с обеих сторон Волги раньше сбросили снеговую одежду.
[Глава четвертая] Рыбаки готовили к весенней путине лодки. Дымил костер, пахло смолой и начинавшей разогреваться луговой землей. Все это радовало рыбаков, напоминало им что-то родное и близкое...
[Глава четвертая] — Шевелись! — неожиданно крикнул Расщепин. — Весна торопится. Вот оно, батюшка, как припекает, — кивнул он в сторону солнца. — Васька, гляди у меня в оба, смолу не спали. Слышишь, что я говорю?!
[Глава четвертая] — Слышу, — нехотя отвечает Чилим хозяину, выкидывая длинной хворостиной пылающие головни из-под котла.
[Глава четвертая] Работники тоже поглядывали на припекавшее солнце, но думали о другом...
[Глава четвертая] — Не пора ли, — сказал Трофим, стоя на коленях у разостланного невода. — В брюхе что-то уже урчит, — добавил он, скосив единственный глаз на хозяина.
[Глава четвертая] — Работать надо! — ответил хозяин. — Сам не работаешь и других сбиваешь.
[Глава четвертая] — Как не работаю? Свою половину давно закончил, а теперь помогаю Сонину. Невод уже готов... Я говорю, не пора ли обедать?
[Глава четвертая] Хозяин махнул рукой и пошел к берегу.
[Глава четвертая] — А ты, Петрович, не уходи, поел бы с нами бурлацкой... — пригласил Трофим.
[Глава четвертая] — Не буду, некогда. Надо готовиться.
[Глава четвертая] — А ведь сегодня, пожалуй, лед сломает, жарко стало, да и воды ночью прибавилось. Вот уже и «ледоколы» появились: чайка летает, и трясогузка бежит по заплеску. Приметы верные, — заключил Трофим.
[Глава четвертая] Между лодок, на обсохшем бугорке, положена слань, вынутая из рыбницы и служившая теперь столом для рабочих.
[Глава четвертая] — Бурлацкую что ли? — спросил Чилим, поставив котел с кипящей похлебкой около слани.
[Глава четвертая] — Вали, Васька, бурлацкую, — крикнул Сонин, тяжело поднимаясь с разостланной мотни и подбирая иглицы с нитками. — Вот он, батюшка, как дубовый... И где только хозяин добывает такой хлеб? — ворчал Совин.
[Глава четвертая] — Ничего, это для беззубых хорошо, экономия будет, — сказал Коротков, присаживаясь к столу.
[Глава четвертая] — Самого бы заставить такой хлеб жевать... — проворчал Совин.
[Глава четвертая] — А что, и будет!.. До чужого он жадный. Я знал одного такого, в Казани жил. Владелец трех домов и магазина, в котором торговали мебелью и всякими деревяшками, — рассказывал Трофим. — Тот, бывало, все время жил на хлебах у квартирантов. Утром завтракать идет к слесарю-водопроводчику, обедать к портному, а ужинать к дворнику. И вот один раз не пришел. «Ну, был у тебя Кузьма Захарыч?» — спросил портной слесаря. «Нет, не было». — «У меня тоже. Не случилось ли чего с ним?» — забеспокоились квартиранты. Пришел дворник и сказал им: «Вчера вечером он, как поужинали, от меня в подвал отправился». Пошли втроем к подвалу. Постучались — не открывает и не откликается, Позвали полицию, взломали дверь, глядь, он лежит совсем окоченелый на куче денег, одну пачку, что побольше и поновей, обнял, да так с ней душу отдал...
[Глава четвертая] Чилим накрошил хлеба в деревянную чашку, облил кипящей жижей, а сам старательно принялся толочь в котле картошку. К столу сели еще двое — молодой парень Долбачев и старик Тарас Плешивый.
[Глава четвертая] — Молодец, Васька! Из одного супа сделал два блюда... — похвалил Трофим. — Учись, пока я жив.
[Глава четвертая] — Да,— протянул Коротков, — у тебя, пожалуй, есть, чему поучиться, ты ведь много шлялся на чужбине... Наверное, кое-что повидал?
[Глава четвертая] — Да, было дело... — улыбнулся Трофим.
[Глава четвертая] — Ну и как она в других-то местах жизнь устроена? — спросил Коротков.
[Глава четвертая] — Не слаще этого. Какой хозяин... А хозяева, сам видишь, все на одну колодку... Каждый норовит одно, чтоб ты больше работал, да поменьше денег просил.
[Глава четвертая] — Такой уж порядок, — вставил старый рыбак. — Сколько бы ты ни работал, а цена тебе одна: как состарился, так и околевай под забором... А правда что ли, Трофим, будто в Астрахани рыбаки придумали это дело сообща, артелью тянуть? Так, говорят, оно легче, сподручнее, вроде как бы сами хозяева...
[Глава четвертая] — От кого слыхал? — спросил Трофим, пристально глядя на Совина.
[Глава четвертая] — Говорили, — замялся Совин. — Прошлый год мы ездили в Казань за делью для невода, на устье встретился рыбак — астраханец, спрашивал, хорошо ли рыбу ловим, много ли хозяин платит, — одним словом, мужик был разговорчивый... «Дить, говорю, как сказать про нашего хозяина, с голоду не уморит и досыта не накормит, а платит он сорок копеек на день». — «К черту, говорит, всех хозяев! Сами скоро будем управлять заведением...» — «А не слыхал, — спрашиваю,— когда их к черту-то? Чай, был в Астрахани, знаешь». — «Был, отвечает, и сам было потыкался в эти артели... да ничего не вышло. Жандармы пронюхали, как борзые, набросились: «Это вы чего тут выдумали? А знаете ли, сучьи сыны, что эта самая штука вредна царю-батюшке!..» — и всех разогнали, но это еще бы не беда, что разогнали, а которых в кандалы да прямо в Сибирь... И снова рыбаки разошлись в работники так же, как мы».
[Глава четвертая] — Вот он закон-то каков! Кому он нужен?
[Глава четвертая] — Известно, не нам, — ответил Трофим. — Сами посудите, если одной бабенке дали тысячу десятин земли, да столько же лесу и лугов...
[Глава четвертая] — Ого, сколько сцапала! У нас и на всю деревню такого нет, — заметил Долбачев.
[Глава четвертая] — А кто она? — спросил Коротков, глядя на Трофима.
[Глава четвертая] — Гагарыня, что в Теньках живет, и ног-то у нее нет, говорят, на тележке ее возят, а она знай скрипит: «Моя земля, мой лес». Обидно! Такая дохлятина, а ты не можешь даже кустик сломить на ее земле. А вот, скажем, ты, Совин, тянул Расщепину лямку до седого волоса, умирать скоро будешь, завещание сыну напишешь, скажешь — тяни, сынок, такой уж закон.
[Глава четвертая] — Быть может, к тому времени царь-батюшка изменит закон? — возразил Совин.
[Глава четвертая] — Жди-ка вот, изменит он тебе и на блюде принесет: «На-ко вот тебе, Совин, закон, да и валяй им пользуйся...» В пятом году хорошо изменил? А мы сдуру все еще чего-то ждем...
[Глава четвертая] — В пятом, наверное, много народу полегло? — спросил Коротков.
[Глава четвертая] — Немало... Я и сам было попал в переплет, да легко отделался, только одним глазом поплатился. Ведь как легко резанул меня, сволочь. Потом уже разбирались, у них-то в нагайках свинцовые шарики заплетены.
[Глава четвертая] — Солдаты били? — спроси Тарас Плешивый.
[Глава четвертая] — Нет. Казаки. Солдаты было перешли на нашу сторону, три батальона, то есть не перешли, а только стрелять в нас отказались. Ну их тут же казаки разоружили, в кандалы да в Сибирь на каторгу... Они почесали затылки после, да уж поздно, в руках-то ничего уже не было...
[Глава четвертая] — Как же и ты попал? — спросил Совин.
[Глава четвертая] — Случайно. С намерением... — улыбнулся Трофим. — Дворником я работал у канатчика Пушкарева, в Адмиралтейской слободе. Познакомился с Зарубиным с Алафузовского завода, они пеньку нам доставляли, которая не шла в их производство, а на веревки-то ладно, всякую дрянь закручивали... А тут вышло так: в конце июня или в начале июля, точно не помню, ждет хозяин день, другой, все не везут. Гонит меня на завод: «Иди-ка, говорит, узнай, почему не едут». Иду на завод, вижу — народу полно на берегу Казанки, около плотов, рабочие с Алафузовского завода собрались обсудить свои дела... На бревнах стоит невысокий человек в очках, с черной бородкой клинышком и такими же черными густыми волосами. И говорит густым басом. После уже, когда нашел Зарубина, спрашиваю: «Кто это так здорово говорил?» — «Это, отвечает, дядя Андрей из комитета». Когда познакомился ближе с Зарубиным, он сказал: «Вот чего, Трофим, ты не можешь ли заняться одним делом?» — «Каким?» — спрашиваю. «Ты ведь все равно утром рано выходишь улицу подметать, а тут уж недолго бумажек с десяток расклеить...» — «Что ж, отвечаю, можно, если для хорошего дела». — «Дело-то, говорит, хорошее, только нужно его суметь провести в жизнь... Ты, наверное, знаешь, где городовые под утро бывают». — «А где они бывают? Дрыхнут на лавочке возле нашего дома, наверное, хозяин им приплачивает за это...» — «Ну вот и хорошо, а ты этим временем обежишь улицы две и налепишь». В тот же самый год, зимой, ночью я с полсотни расклеил этих самых бумажек. А днем улицу подметаю, снег убираю. Глядь однажды - из Ягодной слободы с Алафузовского завода ткачи, кожевенники, как на праздник идут, а впереди - мой знакомый Максим. Он кивнул мне, дескать, пора, давай, Трофим, с нами. Ну, я тоже вклинился в передние ряды, поближе к Зарубину. Подходим к фабрике «Локке», и оттуда тоже народ валит с криками: «Давай к Ушкову, на кислотный!» Перешли Казанку, остановились. Зарубин встал на высокий сугроб. Толпа росла. «Товарищи!» — раздался над толпой громкий голос Зарубина. Ах, как он ловко говорил, слов только теперь не припомню. Красное полотно у нас над головой. Двинулись дальше, подходим уже к кислотному, передние даже запели: «Отречемся от старого мира...» Вот уже и рыжий дым из трубы кислотного. А тут вдруг в задних рядах какой-то шум. «Казаки!» — слышу крик. Не успел оглянуться, как кашки заблестели... Если бы оружие... — можно бы помериться силами, а голой рукой его не сшибешь с лошади. Ну и пошли нас месить лошадьми, жарить кого нагайкой, а кого шашкой. Многих насмерть побили, а еще больше покалечили... Максима после уже вечером нашли с проломленной головой, но он был жив... Это только а Адмиралтейской и Игумновой слободах, — продолжал Трофим, — а что в самом городе-то было, тут, брат, всего, пожалуй, и не расскажешь. Там сгрудились суконщики, мыловарщики с завода Крестовниковых, студенты. Всей громадной толпой пошли к городской управе, по этой самой, как ее, по Воскресенской улице. Впереди всех, говорят, шла гимназистка с красным флагом. Уже подходили к зданию городской управы, как с гостиного двора выбежали солдаты Ветлужского батальона и заняли всю площадь, преградив путь. А сзади эскадрон казаков. Батальоном командовал капитан Злыбин. Из кожи лез, выслуживаясь, прапорщик Плодущев...
[Глава четвертая] Выстрелы, стоны, проклятия слились в общий гул. Народ ринулся вперед, оставляя на снегу убитых. А красное полотнище все развевалось на высокой палке. Солдаты продолжали стрелять, казаки загоняли рабочих во дворы и там расправлялись с ними.
[Глава четвертая] Рабочим удалось занять городскую управу, но в помещениях уже было пусто. Злыбин подал команду - стрелять в окна. Рабочие прятались от пуль за стены. Некоторые, имевшие оружие, отстреливались. Но на помощь войскам примчались мясники черной сотни. Ими командовал какой-то верзила в поповском подряснике. Он, размахивая широкими рукавами, кричал: «Во имя церкви и храма! Руби головы антихристам!» Разъяренные черносотенцы пустили в ход топоры. Притоптанный снег во дворах и на улицах был густо облит кровью рабочих. Три дня продолжалась расправа. Вот так-то батюшка-царь показал нам новый закон...
[Глава четвертая] Чилим все время молчал и внимательно слушал Трофима.
[Глава четвертая] Вдруг зашумело где-то рядом, раздался глухой треск, Васька вскрикнул:
[Глава четвертая] — Пошла-а!
[Глава четвертая] Волжское ледяное полотно разделилось на две половины. Коричневая полоса воды между ними расширялась. Уносимые быстрым течением льдины начали с грохотом лезть на крутой каменистый берег. Льдины громоздились одна на другую, с шумом разламывались и рассыпались в мелкие длинные иглы.
[Глава четвертая] — Эх, и силища агромадная! Гляди, как начала ворочать... — сказал, любуясь ледоходом, Тарас.
[Глава четвертая] — Пожалуй, пора и за работу, а то хозяин опять начнет рычать, — ответил Трофим, прикручивая к длинной палке тряпку. — Эй, Васятка! Хватит глядеть, тащи смолу!
[Глава четвертая] Смола дымила, шипела, разнося вокруг приятный запах сосны.
[Глава четвертая] — Вот она, матушка, пошла!.. — крикнул торопливо подбежавший Расщепин. — Ну как, Трофим, у вас все готово?
[Глава четвертая] — Все, — ответил Трофим, быстро окуная в смолу самодельную кисть.
[Глава четвертая] — Смолу только испортили, — точно простонал хозяин. — Лодка не высохнет до утра, а завтра надо выезжать...
[Глава четвертая] Утро было ясное, морозное. Вода ночью убыла, ледяные утесы на меляке в утреннем тумане казались еще выше и радужно искрились в лучах утреннего солнца. Рыбаки грузили в лодки снасти и свои пожитки. По Волге плыли мелкие льдины, они с шумом ударялись, разламывались, будто звонко разговаривая.
[Глава четвертая] Неводник доверху наполнен сетями, все готово к отплытию.
[Глава четвертая] — По местам! — крикнул хозяин. — Помолимся богу. — Он свесил за борт руку, окунул пальцы в холодную воду и трижды размашисто перекрестился.
[Глава четвертая] Рабочие дружно ударили веслами. Неводник закачался и тихо поплыл широкой волжской дорогой, лавируя между льдинами.
[Глава четвертая] Трофим с Чилимом ехали в рыбнице, нагруженной мелкими снастями.
[Глава четвертая] — Нажми, Васька, нажми! — ободрял Трофим, работая кормовым веслом.
[Глава четвертая] — Шабаш! — объявил хозяин, поворачивая длинной нависью к песчаному берегу.
[Глава четвертая] — Ну, теперь каждый за свое, — командовал он. — Ты, Васька, дрова готовь, остальные за сеном — шалаш надо поправить, гляди, как за зиму его растрепало...
[Глава четвертая] Под высоким песчаным бугром Чилим складывал в кучу хворост.
[Глава четвертая] — Толстые выбирай! — крикнул ему Трофим, проходя мимо с громадной охапкой сена.
[Глава четвертая] За Трофимом шли остальные, тоже нагруженные сеном.
[Глава четвертая] - Году нет, а ночлежка уже готова, — сказал Трофим, поправляя сено у входа в шалаш.
[Глава четвертая] - И скоро, и хорошо, — осматривая шалаш хозяйским глазом, сказал Расщепин. — А теперь вот чего: Трофим, валяйте с Васькой, выставьте пяток сетей вон в эту прогалину, — показал рукой хозяин в направлении затопленных кустов.
[Глава четвертая] — Что ж, Васятка, пошли засветло. Волоки снасти.
[Глава четвертая] После ужина рыбаки жгли костер. Вечерняя заря утонула за высокими кустами тихого плеса; медленно надвигалась ночь. Чилим часто подкидывал в огонь охапки хвороста, отчего пламя замирало, и костер, шипя, испускал густые клубы едкого дыма. Пламя вспыхивало, облизывая красными языками побуревшую прошлогоднюю траву и ярко освещая обветренные лица рыбаков. А за песчаным бугром, заросшим густой гривой вербача, грохотал полный во всю ширину Волги ледоход.
[Глава четвертая] Трофим задумчиво смотрел на Чилима, приготовившегося бросить в костер новую охапку хвороста.
[Глава четвертая] — Гляжу я на тебя, Васятка, парень ты неплохой, а судьба над тобой насмеялась... Отца Пронин в могилу загнал, мать тоже с горя зачахла... Видимо, самому тебе придется вылезать в люди... Ну ничего, главное не робей, а остальное приложится... Я встречал одного паренька, у того совсем не было никого, один, как отрубленный палец. А ведь выбрался на дорогу... Работал я тогда матросом на бугровской «Линде». Пароход был сильный, наверное, видали? — спросил он рыбаков.
[Глава четвертая] — Знаем, — сказал Тарас.
[Глава четвертая] — А я и хозяина знаю, тоже не хуже нашего. — Трофим покосился на шалаш, куда ушел Расщепин. — Так вот, пароход надо было поставить па зимовку в Звенигу, а хозяин снова гонит за баржами в Астрахань. Идем обратно, здесь уже заморозки начались, а с машиной не заладилось, притулились мы за песчаную косу, в затончик, ремонтироваться начали. Северный ветерок потянул, да такой востренький, что из каюты и носа не высунешь... Качал трое суток. Наш командир говорит: «Зимовать придется, как затихнет, так сало пойдет». Так и получилось: ночь вызвездила; ветер стих, и тут же лед пошел. Мы было сунулись идти, на колесах мерзнет, плицы мочалятся, как старые лапти, еле дотянули до Аракчинского — и на якорь. Командир — телеграмму хозяину: «В пути замерзли, Как прикажете?» Он отвечает: «Зимуй, где встал, вышлю приказчика, производи ремонт». Ну, лоцман, штурвальный, нижняя команда рассчитались — и по домам. Я тоже было наладился к расчету, а когда подсчитали, вижу, получать-то нечего, еще должен остался. Думаю: «Если катануть, как водолив с семнадцатой баржи...»
[Глава четвертая] — А он-то как? — спросил Долбачев.
[Глава четвертая] Трофим улыбнулся:
[Глава четвертая] — У водолива на всякий случай хранились салазки на барже; складывает он свои пожитки и дует до дому, в пути христовым именем кормится. Ну, к рождеству домой явится, к своей старухе, отпразднует рождество, крещенье прихватит, престольный праздник, побалагурит с мужиками в своей деревне и снова впрягается в свои санки. Правда, до Астрахани от его деревни не так далеко было, всего-то верст восемьсот. Но он аккуратный был, всегда вместе со скворцами на баржу приходил, Бывало, еще издали кричит: «Здорово, зимогоры! Как зиму горевали? Тут ить, говорит, две выгоды: хлеб дома не ешь, и людей увидишь...» Подумал было и я таким способом, да без привычки не решился. Так и остался па пароходе зимогорить. Приехал приказчик, Константин Федорыч, гладенький такой, глаза навыкате, с приличным брюшком, перетянутым серебряной цепочкой...
[Глава четвертая] — Сказки рассказываете? — недовольно обронил появившийся Расщепин.
[Глава четвертая] Но вскоре он ушел, и Трофим продолжал:
[Глава четвертая] — Так вот и прошла зима. С крыш начала падать капель, «скворцы» снова летят на пароход. Хозяин шлет телеграмму: «Как «Линда», готова ли к навигации?» Вот тут-то и вышла канитель. Надо было старые цилиндры заменить, новые давно были привезены, валялись в лачужке на берегу. Когда же сунулись заменять их, а цилиндрики-то оказались того... не подходят. Диаметр мал. Заказ ли перепутали, или что другое, только не подходят, да и ace. А Бугров снова депешу: «Какого черта молчите! Как «Линда»?» — Тут наш Костюшка засопел, забегал... «Ax ты, батюшки, вот беда. Как же отвечать хозяину?»
[Глава четвертая] — Значит, тупик, — сказал Коротков.
[Глава четвертая] - То-то и оно. А весна того... не ждет. Вода подпирает. Туда, сюда соваться — нигде не берут, завод отказался переделывать. И верно, кому нужда заботиться о бугровском пароходе? Другие-то хозяева только радуются, что у Бугрова с пароходом нелады. Им же больше грузов перепадет... Костюшка наш задумался, стоит около лачужки, перебирает пальцами цепочку на животе. Видит — молодой паренек идет, такой же вот, — кивнул Трофим на Чилима.— «Эй, ты! Федотка! Зайди-ка сюда!» — позвал его Костюшка. — «Ты чего шляешься в такую пору>... «А так, прохлаждаюсь», — отвечает Стрежнев. «Без работы?» — спрашивает Костюшка парни. «Выгнали». — «За что?» — «Вот», — показал он кончик языка. «Хочешь подработать?» — «Неплохо бы», — «Идем со мной! Сумеешь расточить вот эти штуки?» — сунул он цилиндры. «Могу», — сказал Федот. Он раньше токарем работал у Четвергова по ремонту судовых машин, а Костюшка у того же хозяина приказчиком служил, парень он был находчивый, расторопливый, поэтому Бугров его к себе сманил.
[Глава четвертая] «Ну, как?» — спросил Костюшка.
[Глава четвертая] «Сделаю».
[Глава четвертая] «Скоро надо. Сам видишь, что кругом творится... Хорошо уплачу».
[Глава четвертая] «Знаю ваше хорошо, — пробурчал Федот, — А срок?»
[Глава четвертая] «Чем скорее, тем лучше...»
[Глава четвертая] <Ну, брат, скоро хорошо не сделаешь, Тут надо все обмозговать...»
[Глава четвертая] «А сколько за работу?»
[Глава четвертая] «Одну бумажку».
[Глава четвертая] «Ты что, батенька, ряхнулся?»
[Глава четвертая] «Тогда везите на завод...»
[Глава четвертая] «Знаю без тебя. Половину хочешь?»
[Глава четвертая] «Нет», — и Федот пошел к двери.
[Глава четвертая] <Постой, постой. Куда ты, черт тебя дери! За семь красных идет?»
[Глава четвертая] «Ладно», — махнул Федот.
[Глава четвертая] «Когда начнешь?»
[Глава четвертая] «Можно сегодня ночью, только задаточек нужен».
[Глава четвертая] «Да ты что, ей-богу, как будто не знаешь меня».
[Глава четвертая] «Вот именно знаю...» — смеется Федот.
[Глава четвертая] «Хорошо, на, держи!»
[Глава четвертая] «Человечка мне надо на помощь».
[Глава четвертая] «Вон, Трошку возьми!» А мне крикнул: «Дороднов, пойдешь с ним работать!»
[Глава четвертая] Вошел я ночью в лачужку, где свалены цилиндры, а он уже там ходит, как лунатик, сопит и что-то соображает... Я тоже думаю: «Как же он, чертушка, сделает? Заводы отказались, а он берется».
[Глава четвертая] «Эх, если бы токарный станок, живо бы их свернул...»
[Глава четвертая] «Как же, — говорю, — на станок-то взвалишь такие махины?»
[Глава четвертая] «В том-то и дело, что на станок их ставить нельзя, тут требуется специальная машинка, а ее только на станке можно сделать».
[Глава четвертая] Ну, думаю, я не мастер на такие штуки, делай, как знаешь.
[Глава четвертая] «Придется, видно, в слободу качать. Теперь, наверно, третья смена работает, начальства на заводе нет», — как бы сам с собой рассуждал он.
[Глава четвертая] На заводе, вижу, парень он свой... Все идут к нему, здороваются, спрашивают, как дела. Ну, думаю, тут дело хорошо слажено. Живо подыскали ему стальную болванку, проточили на станке.
[Глава четвертая] «Сейчас, дядя Трофим, — кричит он, — только перышки заправлю да закалю...»
[Глава четвертая] Под утро вернулись к своему зимовью. На следующую ночь я вышел из каюты, вижу — и он тащится.
[Глава четвертая] «Теперь начнем», — говорит он, а сам вытаскивает из кармана бутылку водки, из другого — закуску, кладет ее на ящик. Сперва выпил половину стаканчика, потом налил и мне: «На-ка зыбни, для начала...»
[Глава четвертая] Думаю, это и дурак сумеет зыбнуть, а ты вот взятую работу сделай...
[Глава четвертая] «Ну как, устал? — спрашивает он. — Выпей-ка еще, на душе будет веселее...»
[Глава четвертая] «А что же сам?»
[Глава четвертая] «Я ведь не пью. Это только для тебя принес, работа тяжелая, а жизнь еще тяжелее... Ну, ничего, потерпи, жизнь все равно полегчает... Ну, упирай-ка в стену домкрат, да полегонечку нажимай». Вижу, болванка хоть и туго, а все же лезет в цилиндр.
[Глава четвертая] Вон, думаю, что ты за птица... «Ты где работать выучился?» - спрашиваю «А где работал там и учился, в Сормове, у одного токаря, да жаль, скоро выслали его с волчьим билетом...»
[Глава четвертая] «За что?»
[Глава четвертая] «Шумиха на заводе вышла, а его обвинили как зачинщика. И мне пришлось оттуда выехать».
[Глава четвертая] «А теперь он где?»
[Глава четвертая] «Вернулся. Только в Сормово больше не поехал. Остался в Казани, на Алафузовском работает... Ну, давай, еще покрутим».
[Глава четвертая] На третью ночь мы закончили свою работу. Утром пришли машинист, два слесаря и сам Костюшка.
[Глава четвертая] «Так скоро? — удивился Костюшка. — Чем же ты?»
[Глава четвертая] «Русской смекалкой...»
[Глава четвертая] Трофим закончил свой рассказ:
[Глава четвертая] — А вот, скажи ты, был такой же, как Васька.
[Глава четвертая] Он торопливо стал спахивать веслом угли и головни с раскаленного песка.
[Глава четвертая] — Это зачем, дядя Трофим? — спросил его Чилим.
[Глава четвертая] — Тащи котел, сейчас узнаешь.
[Глава четвертая] Высыпанный под сено в шалаше раскаленный песок обдавал Чилима приятным теплом.
[Глава пятая] Ночью лед зашумел еще сильнее, потянула злая низовка, и льдины стало грудить в тихий плес. Хозяин проснулся раньше всех и уже стоял на коленях у входа в шалаш. Он тряс длинной рыжей бородой, читая утреннюю молитву, клал земные поклоны в направлении высоких кустов, из-за вершин которых, точно улыбаясь утренней прохладе, выглянуло огненное солнце. Рассеянный взгляд Расщепина скользнул в сторону плеса: в прогалине выставлены сети. Не донесши поклона до земли, он вскочил, как ужаленный.
[Глава пятая] — Вставай! Будет вам дрыхнуть!
[Глава пятая] — Что случилось, Петрович? — спросил Трофим, -вылезая на четвереньках из шалаша.
[Глава пятая] — Беда! Сети пропали...
[Глава пятая] — Как пропали? — не понял Трофим и тоже заглянул в прогалину между кустами.
[Глава пятая] Воды на плесе не было видно — все кругом забито серыми глыбами льда.
[Глава пятая] Почти весь день разбивали и разводили баграми лед, но сетей так и не удалось достать.
[Глава пятая] К вечеру низовку сменил горыч, и льдины зашевелились, зашумели и пошли, погоняемые ветром, к луговой стороне.
[Глава пятая] Плес очистился и морщился теперь под ветром в солнечной приветливой улыбке.
[Глава пятая] — Ну, ребята, отдыха не жди, — сказал Трофим, глядя в спину уходившему к берегу Расщепину. — Как сыч, вертит головой — добычу ищет...
[Глава пятая] — А ну-ка, все на неводник, поехали — заложим вечернюю! - властно скомандовал вернувшийся хозяин.
[Глава пятая] — Не поздно? — глянув на солнце, спросил Тарас.
[Глава пятая] — По-твоему, спать сюда приехали?
[Глава пятая] — Я ничего, только люди сегодня работали много, чай, устали.
[Глава пятая] — Ночь-то — год, выспитесь.
[Глава пятая] Неводник вскоре обогнал громадную дугу по тихому плесу и причалил к берегу.
[Глава пятая] — А ну-ка, навались,— скомандовал Трофим, глубоко упираясь ногами в сырой пасек.
[Глава пятая] Чилим и Совин, краснея от натуги, кряхтели, а невод не поддавался.
[Глава пятая] — Логом при! Чего вы не тянете! — гремел хозяин.
[Глава пятая] — Поди-ка сам, попри, он те вывернет кишки... Это тебе не с Дуняхой крутить, — ворчал Совин, перехлестывая лямку.
[Глава пятая] — Навались на бежно!
[Глава пятая] — Промывай! Ил загребли, не идет, — кричал Тарас.
[Глава пятая] — Своди! — снова раздавался голос хозяина.
[Глава пятая] -- Ну, теперь легко пойдет, когда вразбег тянешь, он тяжелее, — говорил Совин.
[Глава пятая] — Вот тебе сколько илу... Гляди, полна мотня рыбы! — сказал Коротков. — Пудов на двадцать!
[Глава пятая] — Нет, пожалуй, и в сорок не уложишь,— возразил Тарас, подбегая к мотне и вытряхивая рыбу в лодку.
[Глава пятая] Хозяин, сдвинув шапку на затылок, улыбался. Разбирая рыбу, Он крупную откладывал в корзины.
[Глава пятая] — Вот до чего ловко поддели! — заметил Трофим, — Ради такого улова не мешало бы хорошую уху и четвертуху за бока. С холоду да с устатку оно бы хорошо - косточки пообмякли.
[Глава пятая] - Тебе бы только глохтить, — косо поглядел на него Расщепин.
[Глава пятая] - Есть за что, Петрович, сам видишь, наша работа лошадиная... Все жилы трещат, когда его, проклятого, тянешь... Людей маловато, Петрович. надо бы еще два-три человечка...
[Глава пятая] - Не дуди мне в ухо, сам знаю,— сердито оборвал хозяин.
[Глава пятая] Поздним вечером в тихом плесе замаслило, а в небе высыпали яркие звезды. Луна взошла, покрывая серебром туманные дали. А за густой гривой вербача продолжался все тот же звонкий, точно стеклянный, разговор уносимых быстрым течением льдин. Ночь становилась морозной, кустарники покрывались белым саваном. Хозяин натянул валенки, завернулся в овчинный тулуп и, шепотом поговорив с богом, захрапел в углу шалаша. Тарас кряхтел, поворачиваясь с боку на бок, и старался натянуть на голову рваный кафтан. Чилим тоже дрожал от мороза и, кутаясь, тыкался локтями в бок Трофима.
[Глава пятая] — Ты чего тут, суслик, возишься?
[Глава пятая] — Озяб, — выбивая зубами дробь, ответил из-под зипуна Чилим.
[Глава пятая] — Знамо, как же не озябнуть. Я вот тоже места не найду под «енотовой», - ворчал Тарас. — Дрова-то есть у нас?
[Глава пятая] - Хватит на ночь.
[Глава пятая] - Пойти огонек разложить.
[Глава пятая] - Иди, и мы придем погреться...
[Глава пятая] Скоро затрещал хворост, и вспыхнуло пламя, освещая заиндевевшие кустарники. Оно ласково манило к себе продрогших рыбаков.
[Глава пятая] — Помнится, ага было в шестьдесят третьем или шестьдесят четвертом году, — задумчиво начал Тарас, — когда мужик взял разводную с барином... Ну, думали, полегчает... Ан нет, снова барин заклинил мужика, никуда не вывернуться. Вот тогда еще плыл плот какого-то князя — сказывали тогда фамилию, да я уж забыл. — Тарас провел ладонью по широкой лысине, как бы что-то припоминая. — Плот-то шел в Астрахань, для постройки какого-то важного дома...
[Глава пятая] — Наверно, тюрьмы, — заметил Долбачев.
[Глава пятая] — Тоже нашелся. дура неповитая... Где ты видел, чтоб деревянную тюрьму делали? На нее камень идет, рассердился Тарас. — Ну так вот, — продолжал он, — плот и занесло на этот островок, а вода убывает. Доверенный человек трухнул и скорее — в ближнюю деревню. Прибегает к тетевцам, а те и руками и ногами: «Да вы что, барин, это с какой радости пойдем мы бревна ворочать? Нам и неколи, и надо лук полоть. Вы уж лучше ступайте в Буртасы, они там лук не сеют». Он в Буртасы, а там ему то же: «Эх, барин, барин, мы еще и своих дров не убрали, хоша и рубили зимой, а весенней водой их в Красновидово унесло, спасибо, они для себя прибрали. Вы уж валяйте к ним, там народ простой, работу любит...» Когда приехало казенное лицо в Красновидово, мужики сидели на пригорке, около церкви, и любовались Волгой. «Погляди-ка, Сема, у тебя глаз посвежее, чего это на перекате дымит, может, пожар?» — спросил один другого. «Да это пароход». — «Разве? А я думал, баржа горит. Хоть бы днище разобрать, немножко бы подработали». В это время подошел к ним сотский. «Чего тут глазеете? Идите на сходку! Барин приехал, зовет на работу». — «Вряд ли. Чай, оброк с недоимкой выколачивать...» — почесывались мужики, «Говорят вам — нет. Насчет работы...» — вразумил сотский. «Слава богу, — крестились мужики. — Видно, баржа утопла...» Староста и приезжий сидели на бревнах около въезжей и тихо о чем-то беседовали. Мужики не спеша подходили к ним, снимали картузы и шапки, кланялись и присаживались кто на бревна, кто на землю.
[Глава пятая] Староста расправил бороду и вместе с доверенным лицом взошел на высокое крыльцо въезжей. «Вот чего, старички! — сказал он, потоптавшись, как бы разминая ноги, на крыльце. — Дошла-таки и до нас княжеская просьба. Вот барин вам скажет...» Доверенный негромко крякнул, поклонившись мужикам. «Вот чего, родные. Выручайте, Плот занесло на ваш остров, сделайте такую милость, помогите его стащить...» — «А где наш остров? Кто его дал нам? — удивились мужики. — Мы третий год бьемся, чтоб нам его прирезали...» — Отныне будет ваш, — пообещал доверенный. — Вот крест святой! На что нам хрест! Ты, чай, грамотный, бумагу напиши, чтоб нам его прирезали», — требовали мужики. «Если в этом году не прирежут, тогда мы его сами прирежем!» — погрозил кто-то в задних рядах. Не прошло и часу, как на берег повалил народ: мужики, ребятишки, бабы — одним словом, все Красновидово с баграми, топорами, канатами. Заняли все паромы и лодки, какие на пристани были, высадились на остров. «Давай, робя! Расчаливай! Навались! Эх, мать его курицу! Это ли мы видали...» — громким басом кричал перевозчик Кочкин. Силен был он, росту саженного, руки как весла, да что и говорить, бывало, погрузит двенадцать лошадей в паром и один везет через Волгу. «Запевай!» — крикнул Кочкин. И вот заиграла «Дубинушка», сотни голосов ее запели: «Раззеленая, сама пойдет! Идет, идет! Ори! Пойдет!» — раздавалось по широкому волжскому плесу, только эхо поддакивало в горах. В три дня как не бывало плота на берегу, пошел он вниз но матушке... Вот, братцы, как артелью работать, один задор... Скорее этой работы нет. Если бы дана была воля, что бы люди сделали!.. — глубоко вздохнул Тарас.
[Глава пятая] — Да-а, народ большая сила, только повернуть ее на верный путь, — сказал Трофим, кося глаз на Чилима, согревавшегося у жарника.
[Глава пятая] До глубокой ночи слушали рыбаки интересный рассказ Тараса.
[Глава шестая] ...Красновидовские богачи всех больше обрадовались этому островку, они загоняли туда целые табуны лошадей. Когда карташинцы увидели этих лошадей на острове, то пришли в недоумение. Староста выслал разведчиков, которые, вернувшись, доложили ему, что на острове орудуют красновидовцы, все луга поделили на пай, а самый лучший и большой из них достался попу.
[Глава шестая] — Как же так! — кричали на сходке карташинские тузы. — Остров испокон веков считался нашим, а тут нате, приехали черт-ти откуда, из-за Волги, и хозяйничают в наших лугах. Мы этого не потерпим...
[Глава шестая] Тетевцы тоже пронюхали, что остров больше не казенный, а красновидовский, и, не теряя времени на разговоры, приступили сразу к делу. Живо построили мост через живое урочище и начали все прибирать к своим рукам... Красновидовцы учуяли, что «враг» с чужой земли перешел на их луга, напали на тетевцев. Сражение было жаркое. Пятерых убили на лугах да десятка два оставили калеками. После окружного закрытого суда десятка полтора тетевцев и столько же красновидовцев, гремя цепями, зашагали по широким сибирским просторам... Карташинцы, услыша об этой схватке и закрытом суде, притихли, решили предъявить законные требования и сделать это скромнее, чем тетевцы.
[Глава шестая] — Ну, старички, кого пошлем отхлопатывать наши участки? — спросил староста карташинцев.— Я думаю, лучше Камалю, он жил в городе, артист, знает все входы и выходы...
[Глава шестая] — Камалю! — закричали карташинцы, поддержав предложение старосты.
[Глава шестая] Камаля, действительно, служил плясуном в балагане на толкучке, но, будучи очень неравнодушным к водочным изделиям, частенько закладывал перед выступлениями и однажды, выделывая коленца из камаринского, пошатнулся и, упав, захрапел на весь цирк... Правда, публика смеялась от души, но хозяину этот номер был не по нутру, и он выдворил Камалю из балагана. И теперь Камаля, скрепя сердце, постом и молитвой, жил на птичьих правах в своей родной Карташихе.
[Глава шестая] После долгих напутствий старосты Камаля зашагал с узелком на палочке по гладкой проселочной дороге в Казань. Гордясь порученным делом и не желая изменять дедовских законов, он, придя в город, первым долгом заглянул в кабак. Выпил косушку, затем другую, свернул цигарку и начал курить ее в глубоком раздумье: «Ограничиться ли на этом или еще одну пропустить?» Но в это время дверь кабака распахнулась, и с песней ввалился балаганный кутила, друг и собутыльник Камали...
[Глава шестая] — Ты ли это, Камаль?
[Глава шестая] — Да, это я, настоящий.
[Глава шестая] И на радостях Камаля немножко прошелся вприсядку под прибаутки Дрючкова. А потом уж взялись за руки, крепко облобызались и дружно сели за стол.
[Глава шестая] Утром Камаля проснулся в людской постоялого двора на Песках. Голова у него трещала, точно по ней пудовым молотом били... «Нешто сходить обхмураться чуточку? Ах, какой же сукин сын. И зачем меня черт затащил под красный фонарь на Песках! Все Дрючков, негодяй, сбил с панталыку... Ничего себе — отхлопотал луга... Что же я теперь скажу своим землякам?» — думал он, глядя на клопов и тараканов, сновавших по стене ночлежки. — «Эх, хоть бы на мерзавчика наскрести»,— выворачивал он карманы. Но все, что было так старательно выжато из мужицких карманов строгим старостой для подмазки судебного аппарата, осталось в макашинском кабачке да в заведении на Песках.
[Глава шестая] Всю обратную дорогу шел Камаля, поникнув головой, составляя планы, как бы ему из воды сухим выбраться. Наконец, он устал думать об этом, да и ноги уже отказывались передвигаться, - сел он на завалинку у одного дома в селе Никольском, на сердце так грустно стало, что застонал на всю улицу. Услышала его хозяйка, высунулась из окна:
[Глава шестая] «Что с тобой, добрый человек?»
[Глава шестая] «Катар, хозяюшка. Вот когда выхожу в дорогу, есть не хочется, а пройду немножко — душа трещит. Нет ли кусочка хлеба? Да и кваску не плохо бы...»
[Глава шестая] Когда он подкрепился, на душе полегчало. А мысли опять закружились, как пчелы около улья, в поисках выхода из положения. В голове его чуточку прояснилось, и, уцепившись за одну приятную выдумку, он улыбнулся: «Авось, как-нибудь вывернусь...» И смело зашагал в Карташиху.
[Глава шестая] «Хоть убейте, мужички! — докладывал на сходке Камаля. — Скажу по чистой совести, ничего из нашей затеи не вышло. Все деньги я рассовал: и писарю, как советовали, дал, и заседателю дал, а прокурор не взял, говорит — деньгами не принимаю. А надо было ему совсем другое... Стою у его двери, а с правой стороны жандарм, усищи крутит, выворачивает на меня глазищи. Вдруг, вижу, швейцар бежит, банку с творогом несет.
[Глава шестая] «Ты куда?» — спрашивает жандарм.
[Глава шестая] «Главный приказал».
[Глава шестая] — Значит, любит? — спросили мужики.
[Глава шестая] — Очень много потребляет. Говорит, это вместо лекарства, для омоложения крови. Вот, мужики, я шел и всю дорогу думал: «Если бы творожку ему корчажку подсунуть, тут ить пойдет для крупной личности... Тогда, определенно, дело выгорит».
[Глава шестая] Карташинцы поверили, но отстранили Камалю от почетной должности и тут же снарядили новых ходоков: Матвея Косова, Стрельцова и Перцева. «Если так, то теперь уж можно считать — луга наши...» — думал староста, нагружая ходоков корчагой творога и потирая руки, он уже намеревался отхватить себе самый лучший и большой пай в новых лугах.
[Глава шестая] Долго пришлось ждать ходокам приемного часа к главному прокурору. Наконец, он настал. Все трое ввалились в кабинет, печатая паркет лаптем. Матвей подал бумагу:
[Глава шестая] — Ваше благородие, ты нас извини, творожку принесли.
[Глава шестая] Матвей поклонился. А Стрельцов с Перцевым, прикрякнув, водрузили на прокурорский стол громадную корчагу. Тут прокурор посинел, нижняя губа его отвисла и задрожала, как у дряхлой лошади.
[Глава шестая] — Да как вы смели! — закричал он, топая ногами. Да я, вы знаете... В кандалы! В Сибирь!..
[Глава шестая] Как запустит свою благородную руку в корчагу и начал швырять в мужиков творогом. Матвей не успевал свое безбородое лицо отворачивать от сыпавшихся на него комьев. А Стрельцов с Перцевым, прячась за широкую спину Матвея, шептали:
[Глава шестая] — Попали, молодчики...
[Глава шестая] — Вон отсюда, мерзавцы! — стуча лакированными башмаками, визжал прокурор.
[Глава шестая] — К черту, с вашими законами, — ворча, торопливо бежали по лестнице ходоки, соря на мраморные ступени творогом с кафтанов.
[Глава шестая] Потерпев неудачу в законном иске, карташинцы еще больше озлобились, и если попадал им в лапы красновидовский мужик, то уж выколачивали из него все, что можно. Когда же лошадь привезла с острова убитого Антона Черногускина, богатого красновидовского мужика, дело приняло серьезный оборот. На карташинские улицы въехало войско с ружьями и саблями. Немного поодаль две клячи тянули пушку. За пушкой, важно свесив ноги в шпорах, сидел на возу мелкой лозы офицер-усач, главный экзекутор, как называли его солдаты. Пройдя два дома, без спроса заходили в третий, раскладывали на скамье мужика или бабу, кто подвернулся под руку, и пороли лозой, сколько влезет. Целый месяц хозяйничало войско в Карташихе.
[Глава шестая] Перед отъездом офицер собрал сходку около взъезжей:
[Глава шестая] - Если еще вздумаете бунтовать — в Сибирь! Слышите? В Сибирь все! — погрозил он плеткой мужикам и уехал.
[Глава шестая] А карташинцы, почесываясь, рассуждали:
[Глава шестая] — Ну как, Матвей? В штанах, аль без оных?
[Глава шестая] — Не бай, головынька, по голой драли... Теперичка на брюхе сплю и стоя обедаю.
[Глава шестая] — Я тоже,— проворчал Перцев. — И староста не отвертелся, и ему ввалили сотню. Это Камаля проклятый натравил их, он, говорят, первый зачинщик...
[Глава шестая] Ho, видимо, ни мелкая лоза, ни Сибирь не испугали карташинцев. Они, поотдохнув немного, снова принялись за свое...
[Глава шестая] Однажды в лозу приехал красновидовский мигун, тощий, сгорбленный мужик и на такой же захудалой клячонке. Ну, тюкает топоришком, выбирает посуше дрова и не заметил, как его окружили карташинцы. Один подходит к его кляче, а двое с топорами к нему, Мигун кинулся наутек, да не к своей лошади, а к оставленной карташинцами рослой, упитанной матке. Вскочил на сани, — фью! — и ременная плеть засвистала в воздухе. Стоя на санях, он катил по насту к широкой дороге. Один сгоряча кинул топор в мигуна — промазал. А тот уже махал шапкой и кричал пискливым голоском:
[Глава шестая] — Бывайте здоровы! Кланяйтесь творожникам...
[Глава седьмая] На Волге лед прошел. Дни установились ясные, тихие. Кустарники начали сбрасывать скорлупу, на ветках появились клейкие листочки.
[Глава седьмая] Расщепин только бородку поглаживает и чувствует сёбя князьком на плесе. «Воруют у меня, должно быть, рыбу. Везде нужен свой глаз», — думает он, отправляясь проверять очередной улов.
[Глава седьмая] — С верхней начнем? — спросил его Трофим.
[Глава седьмая] — Начинай с верхней.
[Глава седьмая] — Ну-ка, Васятка, ударь посильнее левым,— приказал Трофим, поворачивая лодку к верхней кладке. — Что такое, Петрович? Кладки-то нет?! Ты, Васька, видно, плохо ее причалил.
[Глава седьмая] — Нет, я хорошо привязывал.
[Глава седьмая] — А ну-ка, выпрыгни, взгляни!
[Глава седьмая] — Отрублена! — крикнул с берега Чилим...
[Глава седьмая] Кладку подготовили, Чилим помогает Трофиму поднимать.
[Глава седьмая] — Гляди, гляди, дядя Трофим, телега выплыла.
[Глава седьмая] — Осподи Сусе, — перекрестился хозяин. — Отродясь не помню, чтобы телеги попадали...
[Глава седьмая] — Ничего, — весело успокаивал Трофим, рыба вам, телега нам на водку. Не возражаешь, Петрович?
[Глава седьмая] — Ладно уж, глохчите... — маханул рукой Расщепин.
[Глава седьмая] Вдруг он побелел, глядя за борт... Трофим тоже напугался, увидя перемену в лице хозяина.
[Глава седьмая] — Тащи, тащи! — закричал хозяин дрожащим голосом.
[Глава седьмая] Трофим быстро выдернул ванду, из которой на слань лодки выпала стерлядь, она не могла пролез в ванду и застряла головой в горловине.
[Глава седьмая] — Вот это, действительно, божья благодать, — хватая обеими руками рыбу, произнес Расщепин. — Михайлов за нее по рублику отвалит. У него все духовенство рыбой кормится, а они стерлядку во как любят... Да и губернатор иногда присылает лакея. Какой же это шайтан телегу привязал? — рассуждал вслух Расщепин.— Разве бакенщики озоруют?
[Глава седьмая] Трофим раскатисто засмеялся.
[Глава седьмая] — Тоже, скажет Петрович... У кого вы из бакенщиков видели телегу? У Кислова? Или у братьев Соловых? Вечные бобыли, всю жизнь перекат караулят...
[Глава седьмая] Кладку восстановили, телегу вытащил на берег. На обратном пути заехали к Кислову.
[Глава седьмая] — На ваших вандах, Петрович, вчера порыбачили карташовцы, — доложил бакенщик. — Иду утром, когда загасил сигнальную веху, вижу — к полуцепку телегу прилаживают. «Что вы делаете, мошенники!» — кричу им с яру. «А хотим вот рыбки на уху достать. Причалим за эту жичину и лошадью выдернем, вся рыба наша. Ты подожди, не уходи, и тебе достанется». Один торопится, привязывает, а другой топор наготове держит. Гони!» — кричит первый. Тот закружил вожжами, да не тут-то было, лошадь потащило вместе с телегой в воду...
[Глава седьмая] Руби!» — кричит второй, хватая лошадь за поводья...
[Глава седьмая] — Ишь, подлецы, лезут к воде, а не знают законов , — ворчал Расщепин. — На-ка тебе, — подал он пяток самых мелких, как подпилки, стерлядей. — Да коли что — поглядывай, гони их с берега...
[Глава седьмая] — Хорошо, Петрович, будем поглядывать.
[Глава седьмая] — Ну, Васька, давай на сакму, здесь хоть и недалеко, да вода быстрая.
[Глава седьмая] Чилим выскочил с бечевкой и потащил лодку. Подобрал на заплестке электрическую лампочку, показывая Трофиму, закричал:
[Глава седьмая] — Гляди, дядя Трофим!
[Глава седьмая] А вечером, когда высадили рыбу в прорезь, Чилим вычистил лодку, все прибрал и начал пристраивать в шалаше лампочку. Но, привязанная на веревочке, она не светила. Чилим видел такую же лампочку на конторке, когда приходил савинский пароход — она висела в пролете. «А все-таки я добуду ее, только бы Рябинин не увидел... Он больно дерется, когда лезут ребята на конторку...» — думал он, доедая из котелка похлебку.
[Глава седьмая] — Ну, скорее, — крикнул хозяин Чилиму. — На пристань меня свезешь. Иди, Трофим, складывай рыбу в корзины...
[Глава седьмая] У Чилима учащенно билось сердце от быстрой езды через Волгу и больше от того, что он задумал.
[Глава седьмая] — Шабаш! — крикнул Расщелин, поворачивая лодку и шалман, между пароходом и конторкой.
[Глава седьмая] — Ближе, ближе! Сюда! — кричал с конторки урядник.
[Глава седьмая] — Может, отделить на ушку свеженькой-то? — приветливо кланяясь, спросил Расщепин.
[Глава седьмая] — Оно бы, конечно... Да куда я положу ее, сам знаешь, времена запретные... Пусть малыш твой снесет на квартиру, тут недалеко, — ответил урядник.
[Глава седьмая] — Я знаю, — завертывая в фартук десяток стерлядей, сказал Расщепин. — Ну-ка, Васька, топай!
[Глава седьмая] Чилим помчался по пыльной дороге, кляня и хозяина и урядника. «Вот протаскаюсь с этой проклятой рыбой, а пароход уйдет, опять останемся без лампочки...»
[Глава седьмая] Пока пароход разгружался, урядник напутствовал Расщепина.
[Глава седьмая] — Вот чего, Петрович, как приедешь на Устье, встретит тебя водяной, скажи, от Василия Лукича, дай ему рыбы на уху и деньгами двугривенный, хватит ему, он и так разжирел на этом месте... Скажи, Лукич, мол, тебе кланяется. Пусть проводит до рыбной лавки, я, мол, просил.
[Глава седьмая] — Спасибо, Василий Лукич! — кланяясь, Расщепин тряс длинной бородой.
[Глава седьмая] Выгрузка закончилась, пароход дал первый свисток.
[Глава седьмая] Чилим во весь дух мчался с горы, вздыхая: «Уйдет, проклятый, не успею...» Озираясь, взбежал он на конторку, Лампочка висела там же, на старом месте. На пароход грузили последние корзины с расщепинской рыбой. Урядник о чем-то говорил с хозяином. Чилим раза три прошелся мимо лампочки, попробовал пальцами шнур: мягкий.
[Глава седьмая] — Ты чего, паршивец, не едешь? — крикнул Расщепин.
[Глава седьмая] — Сейчас, дядя Яким, только воду вычерпаю из лодки.
[Глава седьмая] Василий Лукич взял под руку Расщепина и что-то стал ему нашептывать на ухо...
[Глава седьмая] — Как же, как же, обязательно! — кивнул Расщепин. И оба повернули к буфету.
[Глава седьмая] «Вот обжиралы проклятые, рыбы отослал и денег дал, а все мало ему в кадык... Обмыть, говорит, надо хороший улов...» — думал Расщепин.
[Глава седьмая] Чилим этим временем выхватил из-под рубашки пожарницы и резанул шнур. Что потом случилось на конторке — он не помнил... Очнулся, когда Рябинин тряс его за волосы. И в заключение наградил подзатыльником,
[Глава седьмая] Чилим быстро вытолкнулся веслом из шалмана, и лодка скрылась в вечерней мгле. Ехал он на ватагу обиженный. И в барак бакенщика вошел, как побитый.
[Глава седьмая] — Ты что, Васятка, так раскис? — спросил его Трофим, прихлебывая из глиняного блюдца чай. — Побили, что ли?
[Глава седьмая] — Да нет.
[Глава седьмая] - Отчего же ты вареный?
[Глава седьмая] - Да лампочку хотел привезти...
[Глава седьмая] - Какую?
[Глава седьмая] - Ну такую, как в шалаше...
[Глава седьмая] - Где же ты хотел взять ее?
[Глава седьмая] - На пристани. Да вот ножницы там оставил, мать узнает - беда.
[Глава седьмая] - Чего ты городишь? Какие ножницы?
[Глава седьмая] - А шнурок-то срезать. Я хотел ее со светом привезти...
[Глава седьмая] — Ай да, Васька! Молодец! Хотел, значит, осветить нам шалаш... — хохотали Трофим с Кисловым. — Нет, милый, для нашей темноты нужна другая лампочка...
[Глава седьмая] Когда хозяина вторично повезли на пристань, Трофим спросил:
[Глава седьмая] — Ну, как Васька, ножницы взял?
[Глава седьмая] — На что их! — обиделся Чилим. — Еще и от прошлого раза руки болят...
[Глава седьмая] К полудню пришли из Карташихи Петухов с Ананьевым.
[Глава седьмая] Ананьев, сухой, высокий старик, с рыжей реденькой бородкой и крупными веснушками на лице, сказал:
[Глава седьмая] — Здравствуйте, рыбачки почтенные! Как поживаете?
[Глава седьмая] — Потихоньку, — ответил Трофим, — лямку тянем.
[Глава седьмая] — Ну, с богом, тяни ее... А я вот картошенки принес мальчишке, вы, я чай, уху не варите? А мальчишку жаль, парень он хороший, вырастет — солдатом будет. Вот, парень, побалуешься, когда взгрустнется... — высыпал на траву картошку. — А где ваш хозяин?
[Глава седьмая] — В городе, рыбой торгует, — светил Трофим. — А ты, Петушок, по каким делам?
[Глава седьмая] — Да вот насчет телеги...
[Глава седьмая] — За телегу придется калым платить, так не отдадим, — сказал Трофим, оттачивая нож на кирпиче.
[Глава седьмая] — Если уха будет, четвертуху ставлю, — согласился Петухов.
[Глава седьмая] — Ну, кажись, наточил, — пробуя лезвие пальцем, сказал Трофим. — Васятка! Иди чистить рыбу!
[Глава седьмая] Пока варилась уха из ворованной у хозяина рыбы, Трофим, помешивая и снимая пену ложкой, все время глядел на дорогу, скоро ли вернется Петухов, заранее расстелил рогожу на траве, положил хлеб и ложки.
[Глава седьмая] — А вот и я, — появился Петухов, вытаскивая из мешка четвертную водки.
[Глава седьмая] Пили ее чайным стаканом. Чилим выпил половину стакана, сморщился и закашлялся.
[Глава седьмая] — Эх, парень, — пожалел старик Ананьев, — такое добро, а ты его пить не умеешь.
[Глава седьмая] — Ничего, научится, — пообещал Трофим, вытаскивая из котла голову самой большой рыбы.
[Глава седьмая] Ели молча.
[Глава седьмая] — Вот так-то, батенька, — нарушил молчание Петухов. — Хотели рыбки на ушку достать, да животину чуть не утопили... Ваш хозяин, наверное, обиделся?
[Глава седьмая] — Немножко было... Да ему-то что, наши мозоли больше были недовольны. Ну-ка, налей еще по единой.
[Глава седьмая] — Не лишку?
[Глава седьмая] — Ничего, здесь полиции нет.
[Глава седьмая] — А ты, поди-ка, боишься ее?
[Глава седьмая] — Терпеть их не могу, этих стражников.
[Глава седьмая] — Видимо, насолили крепко...
[Глава седьмая] — Да пачпорта-то у меня нет... — Трофим выпил, крякнул и вытер губы рукавом.
[Глава седьмая] — Однажды вот, в Самаре, у овчинника работал, черную дубку делали. Ну так вот, вечером после получки прихлебнули немножко... И спать на овчины там же в мастерской завалились. Ночью пить захотел, а днем — видал, кувшин с водой стоял на верстаке, ну, нашарил его в потемках, да и хлобыснул целый ковшик. Потом чувствую, что за ерунда — хромпиком в нос шибануло. Ну, целый день провалялся, а вечером опять отправился в кабачок, сижу, выпиваю понемножку, прополаскиваю кишки. Слышу за спиной голос нашего мастера! «Сегодня ночью, — говорит, — я Трошку ловко опохмелил дубильной краской, целый ковшик выдул и не сдох, кишки теперь у него черней дубки...» Я не вытерпел, вскочил и давай ему совать под ребра. Тут тамаша пошла, буфетчик за свисток, и набежали «фараоны». Один цоп меня за шиворот да на улицу. «Куда?»- спрашиваю. «В часть!» — «А я, — говорю, — не пойду в эту часть, дай лучше половину...» Он пальцы мне ломать, а держит по привычке за правую руку, а я ведь люпша. Ка-ак махну с левой по сапе, он и с копыт долой... Фыр, фыр — в свисток, а и через ограду и — в садик. Сижу в кустиках, слышу, подбегают двое. «Это ты, Мужланов?» — «А-яй, каково засветил...» Потом все утихло. «Ну, думаю, откупились анафемы, ушли». Только перевалился через ограду обратно, цоп меня молодчики, двое за руки, а один в шею поддает... Когда привели в участок, дали мне эту половину... — Трофим замолчал.
[Глава седьмая] — А дальше? — спросил Ананьев.
[Глава седьмая] — Швырнули меня в вонючую яму, под боками плиты, совсем задрог, начал шарить в потемках, наткнулся на русскую печь, она чуть теплая, думаю: «Хоть в печи, может бить, немножко согреюсь». Залез в нее и уснул. Проснулся, слышу — сапогами стучат по плитам. Один кричит: «Ты, Мужланов, кого привел?» — «Человека», — отвечает он. «Ну где же он, твой человек?» — «Видимо, нечистый был...» — ворчал полицейский. «Э... Вот он где, милой!» — нащупал мои лапти на шестке печки. Выдернули меня за ноги и как был в золе да в саже, так и и мировому представили. Ну, два года арестантских приварили. Водочка-тварь подкузьмила... — заключил Трофим.
[Глава седьмая] — А ты поменьше ее глотай, — сказал Петухов, наливая еще стакан Трофиму.
[Глава седьмая] — Как ж это я буду меньше глотать, если доктор сказал: «Коли, — говорит, — Трофим, бросишь водку пить, то по твоей натуре ты непременно должен с ума свихнуться. Водка, — говорит, — очищает мозги от всякой скверны... Попы-то, думаешь, зря пьют?.. А вот был у нас дьякон, отец Поликарп, тот водку не пил, а потом залез на колокольню и давай жарить во все колокола в будничный день... Значит, того. А если бы водку пил, так и теперь бы еще человеком был».
[Глава седьмая] Чилим в это время протянул руку к налитому водкой стакану..
[Глава седьмая] — Стоп, стоп, Васятка, — ласково сказал Трофим. — Тебе хватит, милый, у тебя мозги еще чистые.
[Глава седьмая] — Раненько он к вам сюда попал, — заметил Ананьев.
[Глава седьмая] — Сирота он, нужда-матушка его сюда загнала, — заплетающимся языком сказал Трофим.
[Глава седьмая] С ухой покончили, водку с помощью бакенщиков допили, Петухов впрягся в телегу и повез ее в Карташиху.
[Глава седьмая] Наступала тихая темная ночь. Чилиму в такие ночи было не по себе, его тянуло в деревню поиграть с ребятами в бабки, в городки, рассказать, что услышал от взрослых бывалых людей... Особенно скучал он, когда хозяин отправлял работников тянуть отдаленные тони, а сам уезжал за Волгу к своей Дуняхе, полногрудой, светловолосой соломенной вдове. Тогда он оставлял все хозяйство под охрану Чилима.
[Глава седьмая] Однажды вечером Чилим увидел недалеко от берега плывущего утопленника. Высоко поднялось распухшее тело какого-то горемыки... Красную рубашку трепало волнами и завертывало к плечам, а ветер подносил удушливый запах мертвечины. Чилим вспомнил, как ночью поймал их с отцом Пронин, вспомнил отца в гробу, слезы матери и, чуя впереди одинокую ночь, заплакал. Собрался было бросить расщепинское хозяйство и отправиться к бакенщикам, но в это время из-за песчаной косы показалась хозяйская лодка. Повезло Чилиму.
[Глава седьмая] А Расщепина в этот вечер постигла неудача. Два часа тому назад, когда он причалил лодку, где всегда оставлял ее на ночь, встретилась ему старушка, полоскавшая белье. Она косила глаза на Расщепина, который, озираясь, торопливо нанизывал стерлядей на ивовый прутик и улыбался, предвкушая жирную уху и пирушку с Дуняхой.
[Глава седьмая] Новенький дом Расщепина, точно вощеный, из свежесмолистой сосны, под железной зеленой крышей, стоял на пригорке недалеко от берега. Жена Расщепина, крепкого телосложения с суровым веснушчатым лицом и расплывшимся толстым носом, стоя возле дома, часто поглядывала то на Волгу, то на дорогу в поле, откуда ждала своих работниц. «Когда же они придут, паршивки, солнышко уже закатывается, а их все нет и нет, дрыхнут, наверное, на полосе... Везде нужен свой глаз... Видимо, самой придется ополоснуть», — думала она, складывая мокрое белье в корзину.
[Глава седьмая] — Здравствуйте, матушка Анастасия Панкратьевна! — издали поклонилась ей старушка. — Встречать, наверное, идешь?
[Глава седьмая] — Кого? — не поняла Расщепина.
[Глава седьмая] - Супруга-то. Он приехавши, сейчас вот насаживал стерлядок на хворостинку. Да крупные такие, матушка! У меня слюнки потекли, Вот, мол, думаю, Анастасия Панкратьевна покушает на здоровье...
[Глава седьмая] «поди-ка, на уху метишь напроситься? Много вас тут шляется , всех не накормишь», — подумала Расщепина, подходя к берегу, и, не поверив старухе, сама пошла взглянуть - на месте ли лодка. Она нахмурилась, увидев в гуслях живую стерлядь. Видимо, Яким куда-то торопился, если забыл такую крупную рыбину...
[Глава седьмая] Расщепина шла домой грозная и все думала: «Вот я ему, разгильдяю, задам... Рыбина-то на полтину тянет, а он ее оставил; так не наживешь копеечку...» Она еще не знала, что десятки стерлядей и покрупнее уходили мимо ее дома к Дуняхе... Одна старушка еще раньше докладывала, будто видела, как Яким со связкой стерлядей крался к Дуняхе. Но Расщепина этому слушку не верила. «Мало ли чего наплетут эти старухи с голоду, стараясь вывертеть кусок хлеба». Теперь же, когда она вернулась в свои просторные, пахнущие краской и свежей сосной покои, видит — мужа нет. «Куда это он запропастился? Разве до ветру вышел?»
[Глава седьмая] — Петрович! А, Петрович! — крикнула она, выйдя на крыльцо.
[Глава седьмая] Но в ответ промычала только Пеструшка да свинья захрюкала.
[Глава седьмая] — Где же он, в самом деле? — всполошилась хозяйка, и вот тут-то вспомнились ей слова келейницы: «Ты все-таки, матушка, пригляди за ним, бают, к этой кудрявой ходит...»
[Глава седьмая] Супружеские чувства в ней заговорили. Подоткнув повыше сарафан, чтоб ногам было свободнее, она пожаловала с заднего крыльца к Дуняхе.
[Глава седьмая] Что произошло там, в домике у вдовы — никто не знает, но Расщепин приехал чернее тучи и к Кислову рассказывать о своих похождениях не пошел, а, кряхтя и вздыхал, улегся в шалаше.
[Глава седьмая] Утром, когда вернулись рабочие с тони, они заметили что-то неладное с хозяином.
[Глава седьмая] — Ты зачем это, Васька, хозяину бороду обрезал? - шутил Долбачев.
[Глава седьмая] - Когда? — удивился Чилим. — Я не резал. Он вчера в горы ездил...
[Глава седьмая] - Значит, накрыла, - улыбаясь, сказал Трофим.
[Глава восьмая] На корме парохода купца Тырышкина ехал теньковский мужичок Дмитрий Илларионович Пронин. На нем был самотканый кафтан, изрядно поношенный. Из смушковой шапки торчала клочьями вата.
[Глава восьмая] - Э, святая душа, - обратился к Пронину высокий, давно небритый человек в лоцманском кителе, приняв Пронина за богомольца, - нет ли ножичка?
[Глава восьмая] — Для хорошего человека почему же нет.
[Глава восьмая] Пронин пошарил за пазухой и подал ему нож из обломка старой косы.
[Глава восьмая] Отрезав несколько ломтей от каравая, человек достал из мешка сухую воблу, отмягчил ее несколькими ударами о кормовой кнехт и принялся неторопливо жевать, крепко стискивая челюсти.
[Глава восьмая] — Может, голодный? — спросил он, отрезав еще ломоть и возвращая нож.
[Глава восьмая] Пронин смиренно улыбнулся, брезгливо покосился на черствый, необычайно черный хлеб и, перекрестившись сказал:
[Глава восьмая] — Благодарствую. Слава богу, сыты.
[Глава восьмая] Пароход дрожал, машина стучала, охая, из тонкой длинной трубы валил густой черный дым, обволакивая копотью пассажиров.
[Глава восьмая] Пронин был молчалив и на вид казался угрюмым. Но в душе он смеялся над окружающими его людьми. Правда, он пока ничем не отличался от пассажиров, которым суждено ездить на грязной палубе кормы, разве только тем, что пещер свой — сумку — берег пуще других...
[Глава восьмая] — Ты вот, батенька, едешь. Так?
[Глава восьмая] — Еду, — согласился человек в кителе.
[Глава восьмая] — А куда и зачем? Разве здесь работы нет?
[Глава восьмая] — Вот то-то, что нет.
[Глава восьмая] - Руки приложить — найдешь.
[Глава восьмая] - Сам-то что же не прикладываешь?
[Глава восьмая] — Наше дело служба божья, мы по его закону живем.
[Глава восьмая] - А у нас, дядя, свои законы... Вот у Галанова работал на его «Находке» лоцманом, все ему делал по совести, а день пришел — вытряхнул.
[Глава восьмая] - За дело, стало быть?
[Глава восьмая] - За какое там дело! Нашел дешевого - вот и выгнал. А я даром свой труд не продам, потому что Волгу знаю, как свои пять пальцев.
[Глава восьмая] - А ты не туда едешь. Вернись к Пронину. Знаешь такого? Митрием звать.
[Глава восьмая] - Это плотогон, что ли? слыхал.
[Глава восьмая] - Был плотогоном, а теперь - пароходчик, добрейшей души человек. Он очень просил присылать всех, знающих дело. Только сейчас он в Нижний уехал - пароход заказывать. платить хорошо обещался.
[Глава восьмая] - Знаем мы их, они все обещаются. - Лоцман лег на палубу, подложив руки под голову, и уставился глазами и голубое безоблачное небо.
[Глава восьмая] В Нижний Новгород Пронин приехал рано утрам. Долго он плутал по незнакомому городу, сжимая под мышкой свой пещер, спрашивал горожан, где находится судостроительная контора.
[Глава восьмая] На пороге конторы встретила его сторожиха. Она трясла веником и ворчала:
[Глава восьмая] — Куда, нечистый дух, прешься? Ослеп, что ли, в контору лезешь. Здесь не подают.
[Глава восьмая] — Ах, батюшки! Тебя-то я забыл спросить. Уж больно ты востра, — визгливо произнес он, кривя топкие губы и тряся жиденькой бородкой. — Твое дело пол подметать да навоз убирать, а нос совать в чужое дело не приставлена.
[Глава восьмая] - Я те вот приставлю! — замахиваясь веником, кричала сторожиха.
[Глава восьмая] Пронин сунул руку в карман, звонко встряхнул медяками.
[Глава восьмая] — На вот, да захлопни скворешник, — сунул сторожихе пятак.
[Глава восьмая] — Извини, батюшка, я глупая баба, ей-богу перепутала. Проходи, голубчик, проходи... Спасибо, дай бог здоровья. Знамо, как не перепутать, нищей братии развелось, что собак голодных, если не подашь, так норовят чего-нибудь стянуть.
[Глава восьмая] — А все от лени, — сказал Пронин, поглаживая бородку.
[Глава восьмая] И сняв шапку, он вошел в приемную. Там, перекрестившись на макет двухтрубного парохода, торопливо стал ходить от стены к стене, где стояли на узеньких столиках макеты буксирных и пассажирских одноэтажных и двухэтажных пароходов.
[Глава восьмая] — Чего,отец, так пристально разглядываешь? Не пароход ли хочешь заказать? — шутя спросил вышедший из кабинета управляющий, попыхивая синим дымком сигары.
[Глава восьмая] — Была такая думка. Да не знай, ценой сойдемся ли.
[Глава восьмая] — Больно великий облюбовал. Многовато, пожалуй, кусочков придется продать.
[Глава восьмая] Управляющий, видимо, принял накануне выгодный заказ, поэтому был навеселе, даже с нищим пошутить приятно была ему в это на редкость теплое солнечное утро.
[Глава восьмая] — Как-нибудь без кусков обойдемся, — смиренно поклонился Пронин. — Ближе к делу, голубчик, и тебя не обижу...
[Глава восьмая] — Да мне хоть сам черт в лаптях, только денежки плати — сделаем, — сказал управляющий, выпячивая большой живот и потирая пухлые руки.
[Глава восьмая] — Так сколько же за такую посудину? — подступил Пронин.
[Глава восьмая] — Сто двадцать, — сказал управляющий, недоверчиво глядя на Пронина.
[Глава восьмая] — Чего это? Небось, тысяч?
[Глава восьмая] — Так точно. Савину такой же строили, удачный получился.
[Глава восьмая] — Ну, а как он, по-вашему, крепкий? — Спросил Пронин, присматриваясь к макету.
[Глава восьмая] — Насчет крепости не сомневайтесь, на ваш век хватит.
[Глава восьмая] — Видите ли, я человек в этом деле новый, разрешите на вас положиться. Право, в долгу не останусь. А деньги, чай, не все сразу?
[Глава восьмая] - Извольте внести задаточек — процентов сорок.
[Глава восьмая] - Расписку, поди, какую дадите?
[Глава восьмая] - Как же обязательно все будет по закону договор напишем, неустойку тоже укажем.
[Глава восьмая] «Впервые такой экземпляр вижу...» — думал управляющий, глядя на множество заплат пронинского кафтана.
[Глава восьмая] — Михайло Семеныч! — крикнул он, открыв дверь соседней с кабинетом комнаты. — Составьте-ка договор с этим господином!
[Глава восьмая] — Садитесь, господин, — указав на стул, пригласил его главный инженер, — разрешите узнать вашу фамилию?
[Глава восьмая] - Пронин, Митрий Ларионыч, — сказал господин, приглаживая пальцами спутанные волосы на голове.
[Глава восьмая] - Слыхал, - улыбнулся Баринов. — Пароходик изволите заказывать?
[Глава восьмая] — Давно собирался, да все недостатки были,— вздохнул Пронин.
[Глава восьмая] — Мне помнится, вы раньше лесом торговали?
[Глава восьмая] — Бросил.
[Глава восьмая] — Отчего ж изменили своему прежнему долгу? — учтиво спросил главный инженер, заполняя бланк до-говора.
[Глава восьмая] — Все участки строительного леса крупные торговцы расхватали, а с дровяным возиться нет выгоды.
[Глава восьмая] — Так, — сказал Баринов. — Сколько намерены платить?
[Глава восьмая] — Он сказал сорок, - Пронин показал головой на дверь.
[Глава восьмая] — Чего сорок?
[Глава восьмая] — Процентов.
[Глава восьмая] — Хорошо... Приятно иметь свой пароходик, но могут встретиться и неприятности.
[Глава восьмая] — Ничего, я привык.
[Глава восьмая] — Распишитесь, вот здесь... И еще вот здесь, — показав пальцем на бумаге, подал ручку Баринов.
[Глава восьмая] Пронин старательно вывел кривобокие знаки своей фамилии.
[Глава восьмая] — Вот и все. Деньги сдадите в кассу, не забудьте взять квитанцию и копию договора.
[Глава восьмая] — А поглядеть можно, как делают?
[Глава восьмая] — Отчего ж, пожалуйста. Я вас провожу, идите сперва сдавайте деньги!
[Глава восьмая] «Погляжу, где стряпают такие махины», — думал Пронин, вытаскивая трясущимися руками толстые пачки кредиток.
[Глава восьмая] — Виноват-с. Здесь только сорок девять тысяч пятьсот, а в договоре указано пятьдесят, — проворно пересчитывая деньги, сказал кассир.
[Глава восьмая] — Прости, вот еще одна в пещере завалилась.
[Глава восьмая] — Получите! — кассир, выбросив квитанцию и копию договора, захлопнул оконце.
[Глава восьмая] — Идем, господин Пронин! — позвал его из коридора Баринов, направляясь к двери.
[Глава восьмая] — Сию минуточку, — на ходу завязывая пещер, спешил Пронин.
[Глава восьмая] - Этот с вами? — спросил сторож у заводских ворот.
[Глава восьмая] — Да, пропустите.
[Глава восьмая] — Михайло Семеныч! Постой-ка, — крикнул Пронин задевая лаптями за обрезки котельного железа на заводском дворе. — Это кому же такой мастерят.
[Глава восьмая] — Филиппу Булычеву! — остановился инженер у железного корпуса, который клепали котельщики.
[Глава восьмая] — А... вятскому, знаю. Не велик же сам, да и речушка у него мелководная.
[Глава восьмая] Вокруг Пронина и главного инженера, бросив работ, собрались котельщики. В порыжевшей от ржавчины одежде, с желтыми угрюмыми лицами они пристально смотрели на будущего пароходчика. А тот беспокоился:
[Глава восьмая] — Вы уж постарайтесь, чтобы мой пароход того..
[Глава восьмая] — Обязательно сделаем, — пообещали рабочие.
[Глава восьмая] — Чего собрались? По местам! — бросил в сторону рабочих главный инженер.
[Глава восьмая] Рабочие разошлись, и грохот котельного железа еще ожесточеннее разнесся по заводскому двору, отчего Пронин вздрогнул и нахлобучил глубже на уши свою дырявую шапку. Главный инженер, увлекая Пронина в глубь двора за мастерские котельного цеха любезно говорил, что все уладит и построит ему пароход небывалой прочности.
[Глава восьмая] Пронин улыбался и шарил в кармане штанов, вытаскивая одну за другой синенькие бумажки. Четыре из них сунул Баринову. «Не подмажешь, не поедешь», — успокаивал он себя.
[Глава восьмая] - Да! Вот чего забыл — нельзя ли укоротить срок постройки?
[Глава восьмая] - С удовольствием бы, но это невозможно. В порядке очереди. Очень уж заказав много... Хозяйство бурно растет на Волге.
[Глава восьмая] — Ну что ж, ладно. В таком случае, до свиданья, — Пронин крепко пожал руку Баринова и бодро зашагал к пристани. Пустой пещер подпрыгивал на спине.
[Глава девятая] Жаркий полдень. По небу плывут белые облака, отражаясь в зеркальной Волге. Из голубой прогалины между редкими облаками светит яркое солнце, обжигая лучами на крутояре теньковской пристани увядающие травы. На савинской конторке густой запах сосновой смолы от раскалившейся черной палубы. Ниже конторки, в тихой заводи, укрепленная двумя якорями, мерно покачивается на тихих волнах пронинская рыбница. На рыбнице — сколоченная из неструганых досок маленькая будка с дощатой кроватью и небольшим столиком, приткнутым к стене. Около столика сидит пронинский компаньон — Сергей Данилович Куренев. Широко раздвинув колени и свесив живот, он аппетитно пьет чай из блюдечка, часто вытирает рукавом рубахи выступающий крупными каплями пот на толстой шее и одутловатом безбородом лице с маленькими поросячьими глазами.
[Глава девятая] К рыбнице быстро подплыла и беззвучно приткнулась маленькая рыбачья лодка; из нее ловко выпрыгнул на палубу рыбак-черноснастник Тарашка; он накинул причал на деревянную стойку и направился к будке.
[Глава девятая] — Приятного аппетита вашей милости! — крикнул Торошин, заглядывая в дверцу.
[Глава девятая] — Спасибо, — крикнул Куренев. — Не хочешь ли стаканчик?
[Глава девятая] — Благодарю, не избалован чаями, мне бы чего покрепче, с устатку...
[Глава девятая] — Ну, как нынче улов?
[Глава девятая] — Ничего, привез немножко.
[Глава девятая] — Посмотрим, что ты привез? — читая молитву и крестясь, поднялся Куренев.
[Глава девятая] — Одна штучка хороша! Остальные не очень важные, мелочи много нацепилось, мало становится крупной рыбы в Волге, — вздохнул Торошин. — Вот она! Тютелька в тютельку, аршин, — поднял он за плавники большую стерлядь.
[Глава девятая] — Хорошо... — сквозь зубы процедил Куренев — Аршина-то, пожалуй, не будет.
[Глава девятая] — Прикинь.
[Глава девятая] — Чего прикидывать, я и так вижу, — ответил Куренев, облапив стерлядь толстыми пальцами и примеряя к аршину.
[Глава девятая] — Стоп! Куда махалку гнешь? — закричал Тарашка.
[Глава девятая] — Куда я гну? Никуда не гну! Сам гляди, аршин-то не выходит. За тройника уплачу.
[Глава девятая] — Как бы не так, жирно будет! — кричит возмущенный Тарашка.
[Глава девятая] Показался Пронин.
[Глава девятая] — Что за шум? — вмешался он в разговор.
[Глава девятая] — Видишь ли, Митрий Ларионыч! Рыбина трехчетвертная, а он утверждает — аршин.
[Глава девятая] — Ну да, аршин! — настаивает Тарашка.
[Глава девятая] — Побойся бога-то, где ж аршин?
[Глава девятая] — Надо по совести принимать, а он ее гнет сикось-накось, так никогда в меру не выйдет. Коли так — я сдавать не буду.
[Глава девятая] — Ну и ловить не будешь, — строго заметил Пронин.
[Глава девятая] — Ловить буду, а сдавать не привезу.
[Глава девятая] — Судом заставим...
[Глава девятая] — Чихал я на ваш суд...
[Глава девятая] Получив за тройника, Тарашка клянет все на свете и быстро бежит в трактир Чуркова — выпить с горя.
[Глава девятая] А хозяева, оставшись вдвоем, ведут приятную беседу:
[Глава девятая] — Ну как дела, Данилыч?
[Глава девятая] — Ничего, Митрий Ларионыч, слава богу, десятка два набрал... Хочу сегодня отправить, народ больно подлый стал. Все хитрят. Знаете, что я заметил: которая рыбина в меру не выходит, они ее вытягивают, а тянутая, она засыпает, хранить нельзя.
[Глава девятая] A ты не принимай такую.
[Глава девятая] - Как. ее узнаешь? Когда сдают, она жива, а пустишь в прорезь — извернется вверх брюхом.
[Глава девятая] — Да, трудновато стало работать, народ мошенник пошел, — заключил Пронин.
[Глава девятая] — Ты вот чего, Данилыч, когда закроешь всю эту лавочку, загляни вечерком ко мне, дело есть...
[Глава девятая] — Хорошо, зайду.
[Глава девятая] «О чем же он толковать хочет с мной?» — подумал Куренев, отправив рыбу на вечернем пароходе, Он запер свою лачугу и направился к Пронину.
[Глава девятая] — Добрый вечер, Митрий Ларионыч! — произнес Куренев, усаживаясь к столу на скамейку.
[Глава девятая] — Ну как, все в порядке? Рыбу отправил? — спросил Пронин, садясь к другому концу стола.
[Глава девятая] — Вот зачем я пригласил, Данилыч, — помолчав, сказал он. — Видишь ли, какое дело, я заказал пароход, но это между нами, без выносу, понял?
[Глава девятая] — Понятно, — мотнул головой Куренев.
[Глава девятая] — Теперь вот чего — мне нужны деньги. Если б я отказался от плеса, передан его тебе, сумел бы ты выплатить арендную плату за пять лет, которые мной уже оплачены, по триста рублей в год? И, кроме того, половину прибыли, которую ты получишь за пять лет?
[Глава девятая] — Аренду я уплачу, а насчет прибылей не знаю, — Куренев задумался.
[Глава девятая] — А это очень просто, сколько мы выручали в год?
[Глава девятая] — Года-то, Митрий Ларионыч, разные, прошлый год получили двенадцать тысяч, а позапрошлый — десять, нынешнее же лето неизвестно, может быть, выйдет на восемь.
[Глава девятая] — Вот и хорошо, в среднем — по десять получается. Из этого расчета и будем расквитываться: пять по пять, двадцать пять, да пять по триста — полторы, всего двадцать шесть с половиной, ну, половинку отбросим на всякий случай. Согласен?
[Глава девятая] — Да ведь, что ж, придется согласиться. Деньги-то, наверное, не в один срок? Если сразу, пожалуй, у меня сейчас не хватит.
[Глава девятая] Но Куренев врал Пронину, деньги у него были. Его собственная мера на прорези помогала ему сколачивать изрядный капитал.
[Глава девятая] Под конец осенней путины, когда Куренев окончательно рассчитался с Прониным, он получил на хозяйствование участок Волги, который оба считали золотым дном. Пронин же купил у княгини Гагариной землю, по которой протекала маленькая речка.
[Глава девятая] Зиму Дмитрий Илларионович провел в разъездах по каким-то хозяйственным делам.
[Глава девятая] Наступила весна. Первые предвестники ее — грачи, громко горланя в вершинах голых ветел, хлопотали около своих растрепанных зимними вьюгами гнезд. В это время на участок вновь приобретенной Прониным земли потянулись подводы с толстыми бревнами соснового накатника и другими строительными материалами. А когда земля начала покрываться зеленым ковром, на бугорке около самой речушки появились плотники из «Кукарки» — зазвенели пилы, застучали топоры, зашаркали рубанки, и не успели опериться молоденькие, зевластые грачата, как дом уже был готов. Наскоро красилась железная крыша, достраивались кладовые и надворные постройки.
[Глава девятая] Вечерело. Плотники, окончив работу, складывали инструмент, а Пронин заботливо сгребал в кучу щепы и следил за плотниками, чтобы те не утаскивали крупных чурбашек.
[Глава девятая] Когда плотники ушли, он сел на скамейку и, опершись на черенок лопатки узеньким подбородком, задумался. Рядом на ветле пищали грачата, хлопотливо кормила и охорашивала их в гнездышке грачиха.
[Глава девятая] Внизу, под крутояром, текла тихая речушка, на ее гладкую поверхность выплыла из мелких кустарников, покрякивая, утка с выводком утят. Они попискивали, игриво ныряли и хлопали куцыми крылышками, рассыпая на гладкую поверхность крупинки водяного бисера. Солнце выкатилось из-за серой тучи, тепло и ласково заиграли его лучи на стеклах нового пронинского дома.
[Глава девятая] И все это чуточку отогрело черствое окаменелое в жадности пронинское сердце.
[Глава девятая] — Эх, жизнь... Как ты хороша! — вздохнул он.
[Глава девятая] «Теперь у меня все есть: и новый дом, и много денег, скоро даже собственный пароход будет, а я одинок. Пожалуй, пора обзавестись семейством», — думал он, и тонкие хитрые губы его искривились в улыбке. Однако эти сладкие мысли были прерваны подошедшим человеком в поповском подряснике, в татарских лаптях и в смятом засаленном картузе:
[Глава девятая] — Здравствуй, Митька! — крикнул подошедший, окинув пытливым взором дом и хозяина.
[Глава девятая] Пронин вздрогнул.
[Глава девятая] — А, Трофим, здравствуй! — протянул костлявую руку Пронин, оглядываясь по сторонам и так же пытливо осматривая наряд подошедшего.
[Глава девятая] — Где это ты пропадал, мил человек? Куда подался от меня? Али в святые подрядился? Поди-ка, правду ищешь...
[Глава девятая] — Ой, нет! Кривым путем больше выгоды... — отшутился Трофим.
[Глава девятая] — Оно, пожалуй, так, — согласился Пронин. — Пословица гласит: «Не пустишь душу в ад, не будешь богат». А где эту хламиду подцепил? Да почти новая... Может, продашь?
[Глава девятая] — Дом-то построил новый, а ремесло осталось старое...
[Глава девятая] — Какое старое? — с обидой спросил Пронин.
[Глава девятая] — Барахольное, — пояснил Трофим. — Нет, Митря, подрясник я тебе не продам, себе нужен, да и дорого мне обошелся, чуть было собственной жизни не лишился из-за этой поповской хламиды. Ты вот чего, купи у меня холсты.
[Глава девятая] — Холсты? Какие?
[Глава девятая] — Известно, не деревянные.
[Глава девятая] — Да не об этом. Может, они краденые?
[Глава девятая] — Ишь ты, — улыбнулся Трофим. — Давно таким стал? Наверное, как разбогател.
[Глава девятая] — Я всегда такой! — гордо выпрямился Пронин.
[Глава девятая] — Ну, уж нет, — осадил его Трофим. — А помнишь, канаты у Пушкарева покупал, да иконы с золотыми ризами прихватил из кладовой? Чай, с них и в гору полез... Молиться я не особенно любитель, думаю: «Берет добрый человек, ну и пусть на них молится...» А после спохватился, когда хозяин меня пропыжил: «Дурак, - говорит, — ты Трофим, как же иконки-то проворонил? Они ведь по пять тысяч каждая. Ты не знаешь, сколько на них золота...» Шибко я промахнулся, что тебя скрыл. Да уж поздно было, пришлось бы и самому за соучастие в каменный мешок с тобой лезть, поэтому и язык прикусил...
[Глава девятая] — Брось, Трофим, старое вспоминать. Об деле говори, — прервал его Пронин. — Сколько у тебя холста?
[Глава девятая] — Леший его мерял, да аршин сломал, так без меры и отдал.
[Глава девятая] — А сколько хотел взять?
[Глава девятая] — Полсотку. Только с тебя. По старой дружбе.
[Глава девятая] — Нет, много. Возьми сороковку.
[Глава девятая] — Ну-ка что, и сороковка деньги, водка будет, и девка найдется... — весело подмигнул единственным глазом Трофим.
[Глава девятая] — Это тебе, кривому-то?
[Глава девятая] — Ничего, что кривой... Ты сам-то какой?
[Глава девятая] — А у меня деньги...
[Глава девятая] — Ну, для бабы это еще не все... Ты вот чего, зубы мне поздно заговаривать, я это и сам хорошо умею... Выкладывай сороковку-то, коли возьмешь.
[Глава девятая] Пронин снял шапку, порылся пальцами за подкладкой тульи и подал Трофиму четыре красненьких.
[Глава девятая] — Давно бы так! Вот за это люблю!
[Глава девятая] — Ну, как жизнь тянешь? — спросил Пронин, подсаживаясь поближе к Трофиму.
[Глава девятая] — Превосходно! День ем, три голодный... Видишь, во имя Христа собираю куски холста...
[Глава девятая] — А ты бы нанялся да работал.
[Глава девятая] — Поди-ка сам наймись. Да разве ты можешь понять, ты ведь вот, — Трофим показал туго сжатый кулак.
[Глава девятая] — Ну ладно, Трофим, не сердись, — сказал Пронин, желая повернуть разговор в другую сторону. — Ты мне так и не сказал, где холсты эти достал?
[Глава девятая] — Мало интересного, — тихо, как бы про себя сказал Трофим.— Моим ремеслом хочешь воспользоваться?
[Глава девятая] - Нет, зачем, просто так...
[Глава девятая] А тебе бы это шло, даже лучше, чем мне... Фигура у тебя самая подходящая для этого дела, ты бы, гляди, больше разжалобил... Оно хоть для совести и не совсем приятно, а главное выгодно. Да положим, есть ли она у тебя?.. Hy, слушай. В Тетюшах у кожевника я работал. Хозяину моя сила нравилась. Сыромятину он выделывал. Бывало, нажимаю, когда кожи мну, только беляк трещит. Да недолго пришлось поработать, вижу - урядник начал похаживать к хозяину, думаю: «Чего-то нюхают». — «Вот чего, Трофим, валяй-ка восвояси, тобой интересуются», — сказал хозяин. «И в самом деле, думаю, надо сматываться». — «A как же за работу?» спрашиваю хозяина. А он как взревет дурным голосом: «Это тебе, беспачпортному-то, за работу? Молись богу, что уряднику в зубы не отдал...» — Так и выгнал без гроша. Иду и думаю: «Чем же теперь буду промышлять, чтоб не подохнуть с голоду?» — Ну, придумалась одна штука... Кое-как дотянул до Салтык, завернул ночевать к знакомому татарину. Он принял, как родного брата. Вечером сели чай пить, слышу — под окнами гнусавил «Подайте на погорело место!» Закир, мой приятель, ругается: «Какой ява черт, горела места, майданский он, всегда горела места клянчам: давай хлеб, давай мука! Мы сам мука с базара тащим». Я говорю ему «Ты думаешь, Закир, они спроста, по привычке, на побирку идут? Нет, брат, тут совсем другое... Майданский мужик все лето проработал, хлеб обмолотил, оброк отдал, а пришла зима — самому жрать нечего. Хорошо, если ремесло в руках держит, а нет ничего — куда ему? Окромя как на побирку и некуда». — «Ай-яй, Трофимка, оброк-та крепка жимает: стражник, урядник, старшина, все из дом тащит, а как дерется каянный...» — жалуется Закир. Утром будит он меня: «Вставай, Трофим-ка, горячий картошка ашайт, наверно, дорога пойдешь!» Заправился я горячей картошкой, поблагодарил Закира и — в дорогу. A думку все держу в голове... Как и где начать применять мой новый способ? Тут, брат, нужна смекалка.
[Глава девятая] — Во всяком деле,— подтвердил Пронин.
[Глава девятая] — Вошел в село Шонгуты, вижу — старуха стоит у крайней покосившейся избенки, колотит хворостинкой по земле. «Здравствуй, бабуся! Чего это вас пуста, нее окна заколочены?» — «Уехали сыночек, все!» - «Куда уехал?» — «Бают в Грозный, да в Баку, нефту качать Вот Гладковы — Коська и Мотька, да и Подгусловы все, да и Ивана Маркелыча, так того стражники кудай-то посадили... Ну, и мало народу в нашей улице осталось». Вот, думаю, тут и попробую свой способ... «Бабуся!» - «Горе у меня большое...» — «Какое батюшка?» — «С богомолья мы шли с другом, а он дошел до вашей деревни да помер». - «Как это он, батюшка, в дороге-то?» — «Вот так, бабуся, захворал горячкой, да не говоря ни слова, взял да и умер>, — «Далеко ходили-то?» — «На Афон, бабуся». — «И с чего это на вас прихоть такая нашла, здесь разве бога нет?» — рассердилась старуха. «Да ведь как же, бабуся каждому охота душу в рай проводить». - «Эх, родной, да разве нам достанется рай, чай богачи давным-давно все райские пачпорта расхватали». Вот думаю: «Здорово, а я и здесь без пачпорта околачиваюсь».
[Глава девятая] — Узнает урядник, он тебе покажет райские пачпорта... — не вытерпев, сказал Пронин.
[Глава девятая] — Ты что ли донесешь?
[Глава девятая] — Нет. Зачем? Я к примеру сказал.
[Глава девятая] - Ну, тогда слушай. «Как же хоронить-то будешь?» - спросила старуха. «Не знай, — говорю — бабуся, вот и сам думаю, может быть, миром помогут». — «Вряд ли, батюшка», — безнадежно покачала головой она. - «А хороший-то какой земляк, да и такой добрый, что и слов сказать не найдешь...» — «Есть ли у тебя деньги-то?» - «Какие, бабушка, деньги, вот грошика ломаного нет». — «Чем же тебе помочь?» — «Да хоша бы холста дала на саван, да опять и рубаха вся худая, если схоронить в чем есть, бог-то, наверное, обидится, он не любит рваных-то принимать». — «Ой, батюшка, как же быть? - забеспокоилась старушка. - Все, батюшка, будем там, все!» — «Правильно, бабуся, все туда уйдем» - «Ты подожди-ка тут», — старуха, скрючившись, полезла в лачугу. «Как звать земляка-то?» — вылезая из лачуги, спросила она. «Митрофаном, бабуся! Шапкин фамилия». - «Упокой душу раба Митрофана, — крестилась старуха, подавая сверток холста. — Да вот, батюшка, зайди-ка тут, — показала хворостинкой на большой кирпичный дом. — Лавочник живет, он, може, деньгами даст? Наш батюшка, окромя денег, ничего не берет». — «Значит, говорю, денежку любит?» — «Ну и любит, ой, как любит»,— качала седой головой старуха, «Ну, спасибо, бабуси, твоя молитва дойдет до самого бога, и моему земляку будет полегче на том свете».
[Глава девятая] Поблагодарил я старуху, иду дальше, думаю: «Ничего дело пошло...» К богачу в кирпичный дом я не зашел, знаю, что ни богач, то и скряга, выжиrа...
[Глава девятая] Пронин покосился на Трофима, поерзал на скамейке, но смолчал. А Трофим продолжал:
[Глава девятая] — С радости ли, что мое дело пошло хорошо, и на заметил, как затесался на поповский двор. Только успел захлопнуть за собой воротцы, как, оскалив длинные клыки и рыча, вцепилась в меня поповская собака. Я ее утюжу, а она меня рвет, только клочья летят. Из-за двери выскочил поп, с сеновала спрыгнул работник, растащили нас. Я кричу: «Что вы, отец духовный. Такую свободу собаке дали? Она человека жрет, а вам и горя мало... Нет на вас божьего-то благословленья... У меня вот одна эта хламида, а погляди, как ее твоя стерва исполысонила? Да и половину пупка оттяпала. А я по глазам вижу, что она бешеная... Сейчас пойду к дохтуру да к уряднику, они найдут управу на ваших собак...» Тут поп оторопел, видит — моя берет. «За укус пупа я, говорит, уплачу тебе красненькую. Хватит? А что твои облачения порвала эта тварь, так ведь она глупая. Я тебе подарю старый подрясник. Он еще довольно крепкий. Ну, идет что ль?»
[Глава девятая] Думаю: «Черт с ним, с пупком, а десять рублей все-таки деньги подходящие, к тому же и подрясник». Согласился. Когда поп расплатился со мной, напялил я подрясник на свою рванину, тут он и взял меня в оборот: «Зачем ты во двор залез?» Я говорю: «Насчет покойника хотел поговорить». — «Какого -покойника?» — строго спросил он. «Да вот, говорю, с другом мы шли с заработков, а он дошел до вашего прихода да и умер». — «Как это вдруг умер? — еще строже закричал поп. — Значит, в одночасье, не исповедан, не причащен? Это дело нешуточное с грехами-то хоронить... Да и грехов-то, наверное, целую копну набрал...» — «Все мы, говорю, грешны, батюшка». — «То-то грешны, а в церковь вас палкой не загонишь, рожи не перекрестите в христов день. Четвертной билет за такого покойника, и ни гроша меньше, а если с панихидой да с выносом, так и полсотня». — «Куда уж нам, батюшка, с панихидой, нельзя ли как попроще...» — «Нет, нет! И не думай! Да ты что, смеяться пришел надо мной со своим покойником?» — А тут, на наш шум, народ начал у двора собираться, на забор лезут, заглядывают. Поп видит — дело неладное, начал выпроваживать меня: «Иди, иди с миром».
[Глава девятая] — Вот так, Митря! — Трофим хлопнул широкой ладонью по коленке Пронина. — Теперь помянем раба Митрофана. А ты говоришь — украл. Нет, брат, я все честно...
[Глава девятая] — Ну, а где схоронил? — спросил Пронин.
[Глава девятая] — Кого это?
[Глава девятая] — А Митрофана.
[Глава девятая] Трофим задумался.
[Глава девятая] — Вот теперь я и не пойму, дурак ты, что ли? Ну, да ладно, прощавай! Идти надо, поминки налаживать. Пойдем, если хочешь, и тебе стакан поднесу.
[Глава девятая] Трофим, размахивая широкими рукавами, неторопливой походкой пошел в кабак.
[Глава десятая] Пронин, проводив Трофима, поскорее спрятал холсты и вернулся на скамейку. Солнце зашло за гору, на пронинский дом и речку легла тень. Трофим своим рассказом расстроил Пронина. «Райские пачпорта» не давали ему покоя. «Дойти бы к уряднику. Да больно зубастый черт, как бы и в самом деле не выболтал про иконы...»
[Глава десятая] В это время подошел Припеков.
[Глава десятая] — Добрый вечер, Митьша! — сказал он и, присаживаясь рядом с Прониным, положил на скамейку утюг, железный аршин и большие портновские ножницы. Скучаешь?
[Глава десятая] — Да нет, сижу отдыхаю.
[Глава десятая] — Устал, ничего не делан? — улыбнулся Припеков.
[Глава десятая] — Как ничего? Вон щепы сгребал.
[Глава десятая] — Все что ли закончили плотники? — полюбопытствовал Припеков.
[Глава десятая] — В избе-то все, только в сарае крышу осталось покрыть.
[Глава десятая] — Когда ж думаем обзаводиться бабенкой?
[Глава десятая] — Да надо бы.
[Глава десятая] — Я и сам вижу, что надо... Только вот больно ты неповоротливый.
[Глава десятая] — Как? Я сказал, что женюсь, но теньковскую не возьму.
[Глава десятая] — Что так? — выпучил глаза Припеков.
[Глава десятая] — Не люблю. Здесь все бездомовки, вот и трясут косами до седого волоса. А у меня хозяйство.
[Глава десятая] — Бо-ольшое у тебя хозяйство, — согласился Припеков, А сам подумал: «Подожди ж ты, все равно окручу, я и не таких видывал, отца родного женю, а тебя — тьфу, и не почувствуешь».
[Глава десятая] Припеков был в этих краях ходячим портным, все деревни по окружности знал наперечет: где жених, где невеста, сколько приданого заготовлено, — все было ему известно. Отец так о нем говаривал: «Вот у меня Андрюшенька — это сынок, соберется в отходный, говорит: «Дай, тятя, рубль на дорогу». Ну как не дашь, родной ведь. Проходит все лето и рубль не израсходует, несет обратно: «На-ка, тятя, рубль-то, не довелось истратить». Золото, а не сынок».
[Глава десятая] — Ну, как же теперь, Митрий, куда идти невесту тебе промышлять? — не отстает Припеков.
[Глава десятая] — Да сходи, пошарь где-нибудь поблизости. Ты ведь много ходишь по деревням, знаешь. Можно в Переведенцы, в Криковку съездить.
[Глава десятая] — А если в Буртасы? — вопросительно посмотрел тот на Пронина, намереваясь втереть ему свояченицу.
[Глава десятая] — В Буртасы не надо, они тоже как теньковские...
[Глава десятая] — Ну, тогда завтра утречком я в Криковку тряхну. Хорошо?
[Глава десятая] — Ладно, — нехотя мотнул головой жених.
[Глава десятая] Через два дня Припеков сидел за столом у Пронина. На столе стояла бутылка водки под белой головкой, глиняная плошка соленых огурцов.
[Глава десятая] — Ну, за успешное дело! — стукнув донышком стакана о край пронинского, сказал Припеков.
[Глава десятая] Выпили. Припеков крякнул и, похрустывая огурцом, стал докладывать.
[Глава десятая] — Нашлась ведь, едят ее мухи! В Криковке! Да такая девка, что и во всей округе одна только. Наши теньковские перед ней просто тряпичные матрешки... Звезда, а не девка! Вот сам увидишь. Косы, брат ты мой, такие черные да длинные, что твои смоленые кнуты. И это все в порядке... — растопырив пальцы около груди, показал Припеков. — А взглянет да глазом поведет, так прямо оторопь берет...
[Глава десятая] — Разве один глаз-от? — насторожился Пронин.
[Глава десятая] — Нет, зачем, два.
[Глава десятая] — А как зовут, спросил?
[Глава десятая] — Акулина Петровна Синичкина! Богачи на всю округу... Ну и девка! Царица!..
[Глава десятая] — А не спрашивал насчет хозяйства. Как она?
[Глава десятая] — Все узнал: и хозяйство ведет, и делать все умеет, лучше ее нигде не найдешь.
[Глава десятая] — Мне бы только по хозяйству...
[Глава десятая] — Вот, вот, самая хозяйственная... Ну, когда ж мы с тобой сватанем? Эх, запируем на славу... — И подвыпивший Припеков пошел отчеканивать чечетку на новом пронинском полу, припевая:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
[Глава десятая] Ну, когда же, наконец? Ноги так и просятся плясать на твоей свадьбе..
[Глава десятая] — Да, помолясь богу, и надо начинать.
[Глава десятая] — Не промолить бы нам, как тетевский мужик тушу свинины...
[Глава десятая] — Как же он промахнулся? — посмотрел на него сузившимися от водки глазами Пронин.
[Глава десятая] — Вот так, Митьша, привез этот мужик свинину в Казань с постоялого да прямо на мясной. Видит — церковь «Четыре евангелиста» на углу Кабана. Поставил тушу к стене на тротуар и стоит молится на божью церковь. Оглянулся, а туши нет. Рядом стоит мужик, тоже молится и тушу держит на горбу. Мужик закричал: «Караул! Ограбили...» А рядом стоящий говорит ему:
[Глава десятая] - Ты чего орешь, как зарезанный? Видишь, городовой оглянулся? Сразу в часть попадешь... Здесь, мил человек, город, всякого народу полно, разве можно бросать. Я вот молюсь, а тушу с себя не снимаю...» Покосился мужик на тушу, утер нос варежкой, да и поехал к своей старухе. Так и нам с тобой, Митьша, нос бы не утерли. Я там подслушал кое-что, вроде другой нацеливается ее отхватить.
[Глава десятая] - А как все-таки, ничего девка-то?
[Глава десятая] — Да говорю тебе — хороша! — крикнул Припеков.
[Глава десятая] — Ну что ж, давай завтра двинемся.
[Глава десятая] Когда Пронин увидел черные брови да длинные косы невесты, глаза его замаслились.
[Глава десятая] - Н-да, — шепнул он свату на ухо, — вот это, действительно девка ...
[Глава десятая] - А я тебе хвастать буду? Я, брат, плохую не выберу, ты больно глаза-то на нее не пяль, сглазить можно... — ткнул жениха в бок Припеков. — Пей по всей, губи только мочишь, подумают брезгуешь.
[Глава десятая] И от радости так наклюкались, что сватья еле втащили их на телегу, Сложили рядышком, а брата невесты провожатым отправили.
[Глава десятая] — Ты, Кузька, гляди! Тише гони на колдобинах, багаж не вытряхни. Поедешь мимо Глушихи — в овраг не свали, — кричали вдогонку подвыпившие сватья.
[Глава десятая] — Ну как, хороша? — спросил проснувшийся Припеков.
[Глава десятая] — Будто ничего, только налакались мы с тобой так, что я не разглядел.
[Глава десятая] «Хорошо, что не разглядел, — подумал Припеков.— Теперь сойдет, как по маслу...».
[Глава десятая] — Давай-ка тяпнем по маленькой, оправить надо головы, — вставая, сказал сват.
[Глава десятая] Пронин радовался, что усватали хорошую девку, и шумно готовился к свадьбе. А Припеков торопился, как бы поскорее до свадьбы вытянуть у Пронина за труды.
[Глава десятая] Когда приехали в церковь дружка с женихом, там уже было все подготовлено.
[Глава десятая] Подвели невесту и остановили перед аналоем рядом с женихом. Поп заголосил: «И ныне, и присно, и во веки веков!» — «Аминь!» — откликнулись певчие. «Венчается раб божий Дмитрий на рабе божией Акулине!» — читал поп, крестя перед носом венцами и надевая их на головы.
[Глава десятая] Пронин все время молился и кланялся, ни разу не взглянув на невесту. Венец на его клинообразной голове плохо держался, все время съезжал на правое ухо. Дружка подсунул ему свой платочек. В церкви было шумно, набежало много народу, особенно лезли вперед теньковские старые девы и разные кумушки, чтоб взглянуть, какую красавицу отхватил этот брезгун, старый холостяк. Они заглядывали и, шушукаясь между собой, отворачивались и тоненько хихикали в пригоршни. Поп, заканчивая чтение, вспомянул Исаака, Резекну и, взяв каждого за правую руку, повел вокруг аналоя. Певчие дружно гаркнули: «Исайя, ликуй!» Венец снова съехал Пронину на ухо, И это не ускользнуло от любопытных глаз кумушек.
[Глава десятая] — Как гусар, и шапку набекрень, — прошипела одна, а в задних рядах кто-то захихикал.
[Глава десятая] Поп снимает венцы: «Во имя отца и сына и святого духа, целуйтесь, дети, три раза».
[Глава десятая] — A больше нельзя? — пошутил обрадованный жених, вытирая рукавом губы и поворачиваясь к невесте. Вот тут его и оторопь взяла...
[Глава десятая] — Как?! — вскрикнул было он, да спохватился...
[Глава десятая] Поп завертывает свои принадлежности в епитрахиль, а Пронин тащит его в темный угол.
[Глава десятая] — Пойдем-ка, батюшка!
[Глава десятая] — Чего еще, свет?
[Глава десятая] — Не та девка-то...
[Глава десятая] — Как то есть не та? — удивился поп. — Какую привез, с той и обвенчал.
[Глава десятая] — На-ка вот четвертную, да раскрути в обратную...
[Глава десятая] — И полсотню дашь — не буду. Такой и молитвы нет, — смеясь ответил поп.
[Глава десятая] — Как же быть? — испугался Пронин.
[Глава десятая] — Вот так. Все кончено, целуй знай!
[Глава десятая] — Да ведь корявая — прошипел на всю церковь Пронин.
[Глава десятая] — Помилуй бог, я тут ни при чем,— оправдывался поп.
[Глава десятая] Да и Пронину не было времени выяснить создавшееся положение. Невеста ждала его, улыбаясь, и вытирала губы батистовым платочком.
[Глава десятая] - Батюшка, а батюшка! Чего это Митрий-то с тобой шептался? — спросила мать-крестная, выходя из церкви.
[Глава десятая] — В гости приглашал,— улыбнулся батюшка.
[Глава десятая] «Ну куда я теперь пойду жаловаться и на кого? На самого себя... Эх, жизнь, как ты устроена... Кто хитрее обманет, тот и прав. Думаешь, идет к тебе человек и полные карманы добра несет. Ничуть не бывало, он идет для собственной выгоды. Иначе бы никогда к тебе не пришел. Вот ведь, как оно всегда бывает», — думал Пронин, выходи из церкви под ручку с молодой, законной супругой.
[Глава десятая] Свадьба прошла благополучно, почти без драки. только два гостя с пронинской стороны долго спорили из-за какого-то прихваченного куска чужой земли... В самый разгар спора подали блюдо с горячей пшенной кашей.
[Глава десятая] — Тебе много надо? — кричал Ситников, хватая со стола плошку с кашей. — Ha! жри! — сунул ее в зубы Твердохлебову.
[Глава десятая] Тот быстро запустил пятерню в кашу и начал мазать физиономию Ситникову.
[Глава десятая] Но скоро их растащили, а кашу съели, обезоружив противников. Они еще немножко поворчали, вытираясь и облизываясь, потом успокоились и снова приступили к выпивке.
[Глава десятая] Утром будили молодых, разбивая глиняные горшки; шумно играл домашний «ансамбль», мать-крестная, притопывая, названивала длинным кухаркиным ножом на печной заслонке, Кузька — брат невесты звонко барабанил железной вилкой по самоварной заглушке, а Припеков дирижировал и ловко вторил им деревянными ложками. Сват Синичкин, закатив глаза под лоб, уперши руки в боки, пустился выделывать коленца вприсядку. Когда же молодые сели за стол, его сменила сваха. Она выстукивала юфтовыми башмаками, склонив голову набок, и, помахивая платочком, визгливо припевала:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
[Глава десятая] — И-их ты! — снова засучила ногами, тряся жиром своих бедер.
[Глава десятая] Пронин сидел в переднем углу рядом с собственной женой, глядел на веселую пляску сватьев и думал: «Радуются, что опутали...» А молодуха заботливо вытирала платочком выступивший пот на его лбу.
[Глава десятая] — Так, матушка, так! Ухаживай за ним, они это любят, — визжала сваха, — А то, поди-ка, зачирвел без бабы...
[Глава десятая] Пронин многое передумал и пережил в эту первую брачную ночь. И, подогретый крупной порцией водки, уже успокоился. «Зря, мать честная, пошумел вчера с попом, ничего бабешка... Хоть малость и поковырена оспой да левый глаз к носу косит, а остальное-то, слава тебе, господи, в порядке».
[Глава десятая] В это время вбежал почтарь с красной нашивкой стрелы на рукаве и громко крикнул:
[Глава десятая] — Телеграмма! Кто тут господин Пронин?
[Глава десятая] — Это я буду, — гордо подняв голову, ответил Пронин.
[Глава десятая] А дружка торопливо совал стакан водки письмоносцу.
[Глава десятая] — На-ка, дерни с устатку.
[Глава десятая] Пронин снял бандероль, и передал телеграмму Кузьке.
[Глава десятая] — На, читай!
[Глава десятая] «Уважаемый господин Пронин! Пароход готов. Вышлите ваши соображения по его названию. Главный инженер Баринов», — прочитал Кузька.
[Глава десятая] Подвыпившие гости поздравляли Пронина, кричали «Ура!» и лезли целовать — кто хозяина, кто его молодуху.
[Глава одиннадцатая] На пронинском пароходе заканчивались последние работы. На кожухах колес, спасательных кругах и пожарных ведрах заводские маляры написали «Теньки». Наняты были лоцман и капитан, подобран знающий дело машинист. С ними Пронин приехал принимать пароход. В классах и каютах пахло только что высохшей масляной краской, в машинном отделении все блестело.
[Глава одиннадцатая] - Ну как, Григорий Ефимыч, ничего будет суденышко? — спросил Пронин капитана.
[Глава одиннадцатая] - Славное, Митрий Ларионыч!
[Глава одиннадцатая] Пронин улыбался и поглаживал бородку.
[Глава одиннадцатая] — Спасибо, Михайло Семеныч! Сдержал ты свое слово, — жал Пронин руку Баринову. — Ты, того, подожди уходить, я тут послал штурвального, да и расплатиться надо с тобой.
[Глава одиннадцатая] Пока выпили да закусили, пароход уже был под парами. Пронин торопился отплыть, посмотреть, хорошо ли будет судно на ходу.
[Глава одиннадцатая] - Ну что ж, Григорий Ефимыч, валяй, благословясь, гуди! - Пронин снял шапку и размашисто перекрестился.
[Глава одиннадцатая] Его примеру последовали лоцман и капитан; капитан быстро двигал рукой ниже подбородка, как бы святил пуговицы кителя и, накинув капитанку на седеющую голову, привычной рукой нажал ручку свистка. Пароход «Теньки» впервые подал голос.
[Глава одиннадцатая] К штурвалу встал лоцман Баскаков, тот самый, что служил на галановской «Находке». После всех вошел в рубку штурвальный Панов.
[Глава одиннадцатая] Отрывисто прозвучал третий свисток, с мостика раздалась негромкая, но внушительная команда капитана:
[Глава одиннадцатая] — Отдай носовую! Вперед, самый тихий!
[Глава одиннадцатая] На повороте пароход накренился.
[Глава одиннадцатая] — Григорий Ефимыч! Чего это мы на правый бок валимся? — Беспокойно спросил Пронин.
[Глава одиннадцатая] - Как же! На поворотах каждое судно дает крен, — спокойно ответил капитан и, чтобы потешить хозяина, дал команду: «Вперед, до полного!».
[Глава одиннадцатая] Плицы колес начали часто выбивать, будто выговаривали: Шеланга, Теньки, Лабышка. Пароход резал упругую поверхность Волги. Пронин поглаживал бородку и, улыбаясь, говорил капитану:
[Глава одиннадцатая] — Ах, в рот-те калины, Григорий Ефимыч! А ведь ловко едем!
[Глава одиннадцатая] — Замечательно идет! — подтвердил капитан.
[Глава одиннадцатая] — Ты все-таки спроси машиниста, может, где подтекает? — беспокоился хозяин.
[Глава одиннадцатая] Оказалось, что и в машине все и порядке.
[Глава одиннадцатая] — Слава создателю, — снова крестился Пронин.
[Глава одиннадцатая] Когда пароход пошел полным ходом, капитан отправился в свою каюту заняться служебными делами, проверить опись пароходного имущества и оформить судовой навигационный журнал. Пронин остался один на верхней палубе. То он стоял около обноса, опершись костлявыми пальцами на блестевший поручень, и глядел, как его собственный пароход беспощадно разворачивает и раскидывает в стороны громадные волны, то садился на крашенный белой краской реечный диван перед штурвальной рубкой.
[Глава одиннадцатая] Пароход шел быстро. Лоцман Баскаков, поворачивая рулевое колесо, смотрел вперед на широкое волжское полотно, усеянное мелкой рябью, играющей под ярким июльским солнцем. Он наблюдал, как с каждым поворотом, с каждой извилиной реки открывались все новые и новые картины. Горный берег был то скалистый, отвесный, точно улыбающийся красными и белыми слоеными полосками, то изрытый глубокими оврагами и впадинами оползней. Горы заросли толстым дубняком от самого низа до вершины, кое-где теснятся стройные елочки, а в долинах все косогоры покрыты молодым, веселым орешником. На луговой стороне — равнина, заросшая колючим шиповником, где еще не ступала нога косаря. Вдали шумят серебряной листвой высокие тополя, кидая густые тени, а за вершинами их, куда мог дотянуть баскаковский глаз, стоит сосновый бор. Взгляд его снова перекинулся на горную сторону.
[Глава одиннадцатая] На возвышенности, густо заросшей садами, даже деревень не видно, только кое-где почерневшая крыша выглянет из-за шатристой яблони, или из-за высокой щеголихи — голенастой груши мелькнет узенькими оконцами лачуга. На пригорке белеет маленькая церковь, прячась за молодыми березками. И все это отражается в воде, как в зеркале. Пароход идет будто не по Волге, а по аллее сада, и деревья склонились своими ветвями прямо к бортам и, качаясь в его волнах, будто кланялись хозяину.
[Глава одиннадцатая] «Эх, — подумал Пронин, — вот она денежка растет и поспевает с каждым днем. Как поспеет, так в карман и потечет... Кто будет яблоки в город перевозить? Пронин. Ишь ты, как оно ловко дело клеится...»
[Глава одиннадцатая] И наплакавшись, наулыбавшись от радости вволю, повернул опьяненную водкой и счастьем наживы голову к штурвальной рубке.
[Глава одиннадцатая] — Терентий! — крикнул он лоцману.
[Глава одиннадцатая] — Я, Митрий Ларионыч! — отозвался Баскаков.
[Глава одиннадцатая] — A ведь не похож я тогда был на себя? Помнишь? Когда на тырышкином пароходе ехали. Ты даже при своей бедности кусок хлеба хотел мне подать, а теперь, гляди, как оно дело-то повернулось... Сам от меня получаешь милость...
[Глава одиннадцатая] — Спасибо, Митрий Ларионыч, — сказал Баскаков, не сводя глаз с плеса и поворачивая в привычных руках рулевое колесо. — Митрий Ларионыч! На таком пароходе и работать приятно. А когда на «Находке» был, там тебе ни разгону, ни радости на душе.
[Глава одиннадцатая] — Я знаю, — сказал Пронин. — И, надо сказать, пароход-то был уродина, на смех всем волгарям, труба высокая, как мачта, на носу пристроена. Кто смастерил такого одра?..
[Глава одиннадцатая] — Митрий Ларионыч! А это уродина, действительно, соответствовала слову «Находка». Они ее купили подешевле, а пароход сильный. Хоть и неуклюжий, как верблюд, а прет и горючего мало поедает. А это хозяину главное...
[Глава одиннадцатая] — Правильно говоришь, Терентий, надо беречь горючее.
[Глава одиннадцатая] В горной стороне Пронин увидел плот, который изогнуло быстрым течением и несло на водорез середыша. Он закричал:
[Глава одиннадцатая] — Глянь-ка, Терентий, глянь! Ах, бедняги, теперь пропал плот... Разорвет в куски, одни убытки... Я знаю, чем это пахнет...
[Глава одиннадцатая] Пронин вспомнил плотогонное дело:
[Глава одиннадцатая] — Однажды вот так же попал... Это было давно, я еще плохо знал плотогонное дело. Купил на Ветлуге плот, лес был — все свежая сосна. Нанял рабочих, с их слов — хороших мастеров этого дела, знающих все плесы и перекаты. Ну, отчалились, плывем, а Ветлуга,ты сам знаешь, бурная, быстрая речушка... Вижу - впёреди островок зеленеет, говорю своим лоцманам. «Глядите, не охомутать бы нам этот середыш». А они в ус не дуют. Мы, мол, знаем, нас нечего учить. Ну, говорю, хорошо, если знаете. А вышло так: трах нас башкой на водорез и начало плот в крючок пнуть, канаты трещат, лопаются, хвать плот пополам. Я остался с двоими на гуске, нас в левую сторону забрало, а вторую сорвало с мели, — в правую понесло. Проплыли островок, давай ухать бабайками. Подбились, учалились, снова плывем. Ну вот тебе, как назло, такая взломила буря: кругом свистит, песок пылит, вода, точно в котле, кипит, волны через плот качают. Волга около Козьмодемьянска, ты сам видишь, раз в пяток пошире Ветлуги. Ну, пошло наш плот трепать. Кричу: «Чегни, скорее пускайте чегни!» А они: «Чего ты орешь, мы и так стоим на мели...» Так ведь и вперло на сухой берег. А когда буря стихла, вода ушла, мы остались на мели, как раки... Пришлось целую деревню мужиков нанимать да по одному челену дубинушкой ухать.
[Глава одиннадцатая] — На Волге все бывает, — неопределенно сказал Баскаков.
[Глава одиннадцатая] — Кое-как стащили, — продолжал Пронин.— Учалились, дальше плывем. Погода установилась тихая, ясная. Видим — впереди Казань башнями да церквями маячит в утренней синеве. Я опять говорю своим лоцманам: «Около устья Казанки много баржей стоит на якорях, как бы не налететь». А старший из них Перов кричит: «Что мы первый раз мимо баржей, — слава богу, век живем на Волге...» Ну и снова на баржах повисли. Цепи у них крепкие, якоря тяжелые. Мы висим, качаемся, загораем на своем плоту. Баржевики нас проклинают на все корки, гонят от баржей, а мы сделать ничего не можем, хоть караул кричи... Один баржинский, сволочь, до того разошелся, сбросил нам на плот чушку чугунную пудов на пять, а Перов снял шапку, кланяется: «Вот, говорит, спасибо! Сбросил бы еще одну. Нам годится хозяину на шею привязать...» Старикашка был, а такой задорный, страсть... Ты смотри, Терентий, островок близко, на мель не ткнись.
[Глава одиннадцатая] — Вижу, Митрий Ларионыч! Ну и как же снялись? — спросил Баскаков.
[Глава одиннадцатая] — Никуда не денешься, пришлось ехать, пароход нанимать. А они в таких случаях, сам знаешь, три шкуры дерут...
[Глава одиннадцатая] — Да, не промахнутся, — улыбнулся Баскаков.
[Глава одиннадцатая] — Приехал к капитану. «Ну-ка, — говорю, — батенька, помоги!» А он и ухом не ведет, сидит курит да усы крутит.
[Глава одиннадцатая] «Три сотенных, — говорит, — тогда пары поднимать будем».
[Глава одиннадцатая] — Отдали?
[Глава одиннадцатая] — Что сделаешь, пришлось выбросить... Ну, дальше плывем. Вот и Лабышка. Ну, думаю, мытарство наше кончается, до Теньков осталось всего верст пять. А там, знаешь, какой перекат... Вода вроде в горную сторону тянет.
[Глава одиннадцатая] — То-то нет, — возразил Баскаков.
[Глава одиннадцатая] - Да я и сам-то после понял. Кричу своим лоцманам: «Биться надо бы! Как бы нас мимо дома с песнями не протаранило». А они: «Чего биться! Видишь, вода прямо к пристани жмет, принесет в аккурат к месту». Сидят подлецы на бабайках, курят махорку. «Мы ведь, — говорят, — знаем, где надо биться». Дело-то было к ночи. Ну, вижу — не подносит, а, наоборот, дальше откидывает. Кричу: «Что вы, черти, не бьетесь! Хватит сосать соски-то! Не ухватимся к пристани». Начали хлобыстать бабайками в четыре пары, а плот к горной стороне не двигается, и тут, как на грех, ветерок из долины с Теньков потянул... И действительно, мимо Теньков протащило, а там вода еще сильнее в луговую сторону несет. «Якорь, скорее, — кричу, — якорь!» Перов бежит, откинул клевку, бултых якорь, а канат у самого ворота пополам, якорь на дне остался, а нас с плотом вниз по матушке. Еле-еле подбились к яру, около Зашыгалихи у Красновидова. Я уж тут разошелся: «Что вы, сволочи. несчастные, наделали? Почему вовремя не бились? Не отдам деньги за работу и все!» — «Как то есть не отдашь за работу? — подскочил Перов.— Вон чугунина-то да и веревка есть...» После уж, когда расплатился и все утихомирилось, спрашиваю Никиту: «Что теперь будем делать с плотом?» — «Очень просто, — говорит. — Давай народу человек двести, обратно будем тянуть, нам ведь все равно, только бы денежки платили. Иди утром пораньше в Красновидово, там народ голодный, чай, сидит, все упрут...» На следующее утро собрал красновидовских мужиков, баб, ребятишек. Почитай, всю неделю таскали. Эх, встал же мне этот плот в копеечку... — вздохнув, закончил Пронин.
[Глава одиннадцатая] — Первый-то блин всегда комом, — заметил Баскаков.
[Глава одиннадцатая] — И верно, — подтвердил Пронин, — а потом знаешь, Терентий, дело пошло, как по маслу. Сколько я этих плотов перегонял! Вот видишь, и пароход огоревал. Вот так... Ну, кажется, подъезжаем? Ты вот чего, Терентий, как придем к пристани, беги в Теньки за попом, освятить надо пароход.
[Глава одиннадцатая] — Слушаюсь, — чуть качнул головой лоцман.
[Глава одиннадцатая] У Теньков ни мостков, ни конторки еще не было. Баскаков ловко подвернул пароход к крутояру, и трап перекинули прямо на берег. Пронин торопил лоцмана:
[Глава одиннадцатая] — Ты поскорее, Терентий, к попу-то, да если его дома нет, то беги в сады, наверное, там копается, да скажи ему, пусть долго не чешется, пароходу, мол, некогда ждать.
[Глава одиннадцатая] Баскаков побежал приглашать попа, а Пронин, заложив руки за спину, под кафтан, важно разгуливал по капитанскому мостику, от одного борта к другому, думая: «А у попа, действительно, сад-то велик, баяли, двадцать десятин. Ах, елки зелены, а ведь и от попа, пожалуй, польза будет, на себе яблоки он не потащит в Казань». И Пронин заулыбался, потирая руки.
[Глава одиннадцатая] Ждать попа долго не пришлось. Вскоре Пронин увидел, как пылит к берегу пролетка, запряженная карим рысаком. У кучера черная, лопатой, борода раздувалась на обе стороны. Рыжие длинные космы попа поддувало ветром и завивало сзади на поля черной шляпы. За пролеткой, качаясь и подпрыгивая на кочках дороги, скрипела телега, на которой тряслись сухой, как лучинка, дьячок и певчие. А за телегой бежали вперегонки босые ребятишки, бабы и мужики, любопытные на всякие новинки. Мужики столпились у крутояра, осматривали пароход и рассуждали каждый по-своему. Проходя мимо, Баскаков слышал:
[Глава одиннадцатая] — Ах, черт сухой, дери его горой, какой пароходище схлопал! Вот тебе лапотник!.. А я ведь помню, как он по базару ходил побирался... — говорил старик, старовер Чернов, хозяин бакалейной лавки на базарной площади.
[Глава одиннадцатая] Пароход большинство одобряло:
[Глава одиннадцатая] — Приличный, приличный, нечего сказать, как у «Кавказ-Меркурия».
[Глава одиннадцатая] — Ну, положим, до «Кавказ-Меркурия» далеко, — начал, заикаясь, Бондарев, хозяин хлебопекарни и чайной, — пароход, слов нет, хорош, но на «Кавказ-Меркурия» не похож. — А сам думал: «Где же все-таки он, сухой черт, сумел столько денег цапнуть?» Поздравляя Димитрия Илларионовича, он низко кланялся и крепко жал костлявую руку, а сам думал: «Теперь с ним придется заключить договор на перевозку муки».
[Глава одиннадцатая] Пронин в это время шел уже под благословение духовного отца.
[Глава одиннадцатая] Поп отслужил на скорую руку молебен, побрызгал святой водой из Волги в классах и каютах... На верхней палубе у штурвальной рубки появились закуски и выпивка.
[Глава одиннадцатая] — Пей, пей, батюшка! — угощал Пронин. — Ваш брат ведь любит выпить...
[Глава одиннадцатая] — Выпить-то любит, а на свадьбу-то не изволил пригласить, — подкорил поп.
[Глава одиннадцатая] — Прости, батюшка, ей-богу, тогда оторопь взяла.
[Глава одиннадцатая] — Ну, поздравляю, и с этим, и с тем. Дай бог вам счастья во всем... — поднял стакан поп.
[Глава одиннадцатая] — Кушайте! — чокаясь стаканом, сказал хозяин.
[Глава одиннадцатая] — Ну, как молодуха? — вытирая рыжую бороду, с улыбкой спросил батюшка.
[Глава одиннадцатая] — Ничего, слава богу, в порядке... — скривил губы в улыбку Пронин.
[Глава одиннадцатая] Ну, благослови вас бог на мир и любовь... Ты вот чего, Митрий, в случае поспеют яблочишки, не откажи перекинуть в город.
[Глава одиннадцатая] — Хорошо, батюшка, перебросим... На-ко еще, зыбни стаканчик!
[Глава одиннадцатая] — Ну, благодарствую, пойдем-ка, проводи!
[Глава одиннадцатая] Пронин проводил попа до пролетки, торопливо сунул ему красненькую в руку и, получив благословение, чмокнул слюнявыми губами жирный кулак с крепко зажатой кредиткой и быстро вернулся на пароход. Баскаков с Поповым выдернули чалку и трап, и Волга огласилась грубо шипящим свистком.
[Глава одиннадцатая] Пароход ушел, а мужики с берем все еще не уходили. Начались суждения, догадки, разные толки пошли насчет пронинского парохода. Одни говорили, что на трудовую копеечку справленный пароход, другие смотрели глубже...
[Глава одиннадцатая] — Вот оно как, ишь ты! А ведь и сейчас в лаптях ходит, — в недоумении развел руками Бондарев, обращаясь к Чернову, который, задумавшись, молча пощипывал свой пухлый подбородок.
[Глава одиннадцатая] — Где же он, в самом деле, сухой дьявол, сумел столько денег хапнуть? А ведь, пожалуй, тыщев сотню отвалил?.. Вот тебе на, ты гляди-ка... — не унимаясь, твердил озадаченный Бондарев.
[Глава одиннадцатая] Но сомнения потихоньку начали рассеиваться. Точно густой туман легким ветерком сдувало с глаз мужиков. К берегу подплыл в лодке рыбак, Савелий Тихонович Торошин, он только что сдал рыбу Куреневу и направлялся в трактир к Чуркову. По пути завернул к мужикам:
[Глава одиннадцатая] — Мир вам! Чего, добрые люди, собрались? Али праздник сегодня, а в колокола-то будто не звонили.
[Глава одиннадцатая] — Праздник-то не совсем праздник... Пронина поздравляли, — ответил, заикаясь, Бондарев.
[Глава одиннадцатая] — С чем это? — осведомился Тарашка.
[Глава одиннадцатая] — А разве не видел — пароход ушел?
[Глава одиннадцатая] — Вон чего, нашими недомерками целый пароход нахамил.
[Глава одиннадцатая] — Как недомерками? — спросили враз несколько голосов.
[Глава одиннадцатая] — Рыбаки-то знают, как...
[Глава одиннадцатая] — Ну, нет, брат, Савелий Тихоныч, на наших недомерках пароход не построишь, это брось. Тут другое заложено, я-то уже знаю... — горячо заговорил Алонзов, бывший батрак Пронина (теперь он работал грузчиком у Байкова). — Ты помнишь, он купил триста десятин земли у княгини Гагариной, да такой же участок лесу, а через две недели махнул весь лес на разработку Байкову... Сколько он там денег отхватил!.. Я не один год работал на Пронина, знаю... Мы нашими горбами ему выстроили пароход. А вы кричите: на трудовую копеечку. Подите вон ребятишкам рассказывайте...
[Глава первая] После ночного улова Чилим возвратился с дальнего плеса к пристаням, где стояла куреневская прорезь. Приткнув лодку к рыбнице, он крикнул:
[Глава первая] — Сергей Данилыч!
[Глава первая] Но из будки никто не отозвался, на двери он увидел замок.
[Глава первая] — Куда его затащила нечистая сила? — проворчал он, оглядываясь на берег. — Скорее бы сдать да на отдых ехать.
[Глава первая] Вскоре хозяин вышел из чурковского трактира с бывшим своим компаньоном Прониным. Они, весело разговаривая, спускались с крутояра к рыбнице.
[Глава первая] — Знаешь чего, Данилыч, ты мне по старой памяти покрупнее стерлядок дай! Матрена Севастьяновна давеча как раз поминала... А кто этот молодец на прорези тебя ждет? — пристально разглядывая Василия, спросил Пронин.
[Глава первая] — Помните Чилима, что по вашей милости на каторгу пошел? Это его сынок.
[Глава первая] — Не по моей, скажи, а по своей милости, работал бы честно, как другие, тогда б не пошел, — возразил Пронин.— Ай-ай, здорово вырос...
[Глава первая] «Жаль, отец-то промахнулся, тебя, сухой черт, веслом огреть надо бы...» — думал Чилим, глядя исподлобья на Пронина.
[Глава первая] Чилим был весь в отца: высок ростом, широкоплеч, с черными, слегка вьющимися густыми волосами. Большие синие глаза смотрели задумчиво и строго. Над верхней губой появился пушок. А загар почти не сходил со смуглого цыганского лица. От всей его здоровой фигуры так и веяло бурлацкой жизнью Волги.
[Глава первая] У Чилима не было ни лодки, ни снастей, но Куренев, пригласивший его на работу, был опытным хозяином. Он снабдил работника рыболовными принадлежностями, по договору, в счет будущих уловов.
[Глава первая] Нелегко жилось Чилиму и у нового хозяина. Нужда не переставала следовать за ним и с каждым днем все сильнее подхлестывала его. Когда рыба не шла, в такие ночи он перевозил охотников либо тетевских мужиков с луком на базар.
[Глава первая] Так и перебивался с хлеба на воду.
[Глава первая] Распрощавшись с Прониным, Куренев позвал Чилима.
[Глава первая] — Ну как, Васек! Есть рыбка? Ночь-то куда хороша была, а рыбы ты все таки маловато наловил.
[Глава первая] — Луна-шельма всю ночь светит, ни единой тучки на небе, рыба, как шальная, шарахается в стрежень...
[Глава первая] — Н-ну... — раздувая широкие ноздри, сопел хозяин. — А случайно в буфет не шарахается?
[Глава первая] — В какой?
[Глава первая] — Поди-ка, не знаешь. Куда с масленщиком прошлый раз ходил. Не дело ты задумал по буфетам таскаться... А знаешь ли, кто этот Ланцов? Вот, помяни мое слово, заведет он тебя в болото... Вот видишь, чего ты наловил, на семь гривен и то не тянет, — ворчал хозяин, подвешивая круглую сетку с трепещущей рыбой на крючок коромысла весов.
[Глава первая] — Сергей Данилыч! A вот эту вы тоже считали? показал на пятифунтовую гирю Чилим.
[Глава первая] — Ну, эту! Ну что, и с этой только на рубль, — хозяин скосил глаза на Чилима, быстро швыряя гири о весов. — А ты не знаешь, сколько мне должен?
[Глава первая] — Знаю, — угрюмо сказал Чилим и начал отчаливать лодку.
[Глава первая] Солнце уже высоко поднялось в синеву и ласково скользило косыми лучами по гладкой голубой поверхности.
[Глава первая] Чилим привычно оттолкнулся от хозяйской рыбницы и, склонив голову, поехал к конторке, куда подходил пронинский пароход. «Подожду, может быть, будут пассажиры на ту сторону», — думал он, глядя на мостки, по которым сходили пестрой вереницей пассажиры,
[Глава первая] — Позволь, позволь! Живой груз несу! — услышал Чилим знакомый голос грузчика Мошкова. Обгоняя пассажиров, он тащил на подушке теньковского богача Курочкина, который сидел, как в седле, уцепившись за ремни подушки. Задрав высоко голову и кривя рожу в пьяной улыбке, он кричал:
[Глава первая] — К тарантасу, к тарантасу тащи!
[Глава первая] — Крючком-то, крючком! Прихвати груз! — шутили пассажиры вслед Мошкову.
[Глава первая] Пассажиры сошли с парохода, но охотников на ту сторону не было. Поплевав на ладони, Чилим быстро поехал к своей деревне, обгоняя идущих по берегу пассажиров. Две барышни с дорожными маленькими чемоданчиками с завистью посмотрели на быстро проскользнувшую мимо лодку и молодого загорелого парня.
[Глава первая] — Наловил, что ли, немножко? — спросила мать вернувшегося Чилима.
[Глава первая] — Маловато, мама, да и за то хозяин деньги не отдал. Ты сходи-ка получи с него, правда — он там за снасти вычтет, но все равно сколько-нибудь придется.
[Глава первая] — И себе ни одной не принес?
[Глава первая] — Нет. Где там, и то хозяин ругает, мало, говорит, ловишь. Воровать что ли для него, если она не попадает. Луна все дело портит, ночь, как день.
[Глава первая] — Ох, горюшко, горюшко, — причитала мать, часто мигая слезившимися глазами. — Ну, ладно, Васенька, ложись отдохни, наверное, всю ночь не спал. А потом дровишек нарубишь. А я схожу да, может быть, по пути зайду мучки куплю, завтра хоть преснушек напеку.
[Глава первая] — Ладно! — укладываясь в низеньких сенцах, сладко зевнул Чилим и закрыл парусом лицо от назойливых мух.
[Глава первая] Июльское солнце, припекая жаркими лучами почерневшую крышу, разморило Чилима.
[Глава первая] — Ух, жарища, — проснувшись и потягиваясь, произнес Чилим. Долго умывался холодной родниковой водой и, теребя спутанные волосы, заглянул в маленькое зеркальце:
[Глава первая] — Эх, и почернел же я, как сапог. Чешусь тут, а мать велела дров нарубить. Топор-то весь иззубрили, как серп.
[Глава первая] Подошла старуха, заглядывая через низенькие в три доски воротца.
[Глава первая] — Парень!
[Глава первая] — Что, бабушка?
[Глава первая] — Подь-ка сюда! — поманила рукой старуха. — Рыбаки у вас есть в деревне?
[Глава первая] — Сколько угодно, бабушка! Вот я тоже рыбак! — гордо произнес он.
[Глава первая] — Чай, вы мелочишку какую-нибудь ловите, ершей?
[Глава первая] — Всяко бывает, бабуся! Иногда и крупная попадает, тоже берем... Все тащим, что попадет.
[Глава первая] — Со мной барышни приехали, напротив в домишке живем.
[Глава первая] — А мне что за забота, пусть на здоровье живут.
[Глава первая] - Вот им-то и надо рыбы. Наловил бы свеженькой-то на ушку? Не так, конечно, мы уплотим, и хорошо уплотим...
[Глава первая] — Вот чего, бабуся, сегодня в ночь собираюсь, если наловлю, завтра утром продам. Приходите, деньги-то такие же?
[Глава первая] — Такие же, батюшка! Самые настоящие... У нас их много... Не считая двух каменных домов, железной лавки, еще и в банке лежит полтора мильена!
[Глава первая] «Ну, пошла молоть, как сайдашева мельница», — подумал Чилим.
[Глава первая] — Наверное, чай, хвастаешь? — улыбаясь, спросил он.
[Глава первая] — Нет, что ты, милый! Зачем я буду хвастать на старости лет.
[Глава первая] -- Мне-то все равно, бабуся, ври, коли пришла охота. Только у нас-то вот беда: ни в горшке, ни в банке и ни грошика за душой...
[Глава первая] — Знамо, чай, так, — заключила старуха. — Ну, значит поедете?
[Глава первая] — Обязательно, бабушка! Потому завтра, говорят, праздник, а у нас и хлеба-то нет.
[Глава первая] — А как вы живете?
[Глава первая] — Вот так и живем! День едим, два глядим, а три с голоду умрем.
[Глава первая] — Да ведь этак и совсем умереть можно.
[Глава первая] — Можно, да неохота, бабуся.
[Глава первая] — Ну вот рыбки продадите и денежки будут.
[Глава первая] - Ее наловить еще надо, а она не очень-то желает попадать.
[Глава первая] — Так ты, батюшка, не забудь оставить свеженькой-то на ушку? — стучала вставными челюстями старуха.
[Глава первая] А из окон маленького домика, расположенного напротив Чилимовой избушки, лилась приятная незнакомая песенка.
[Глава первая] — Ловко поют, весело им, видимо, понравилось в нашей деревне, — рассуждал Чилим, разрубая корягу, привезенную с Волги...
[Глава первая] Надвигался вечер. Огромное багрово-красное солнце скатилось за гору. Чилим снял с плетня высохшую сеть и, свертывая ее, взглянул через пустырь на Волгу, где в вышине должна была появиться эта «шельма» — ненавистная ему луна. Глаза Чилима радостно заулыбались: вместо луны выплывали серые, мелкие тучки. они быстро разрастались, густели и застилали весь край неба. «Сегодня не ночь будет, а малина...» — думал он, неторопливо направляясь к лодке. На берегу кричали неугомонные кулики и чайки, а повыше, в небольшой заводи, на меляке, он увидел, как старательно рыбачили две цапли: заходили в стрежень, насколько позволяли им длинные ноги, и, распустив свои огромные крылья над водой, брели к берегу, загоняя тенями крыльев в узкие застружины рыбу, и проворно хватали ее длинными клювами.
[Глава первая] «Ловко орудуют, умная птица...» — подумал он и начал стаскивать лодку. Под сильными ударами весел лодка быстро заскользила, разрезая синеву тихих волн. Над Волгой спускался сумрак теплой июльской ночи.
[Глава первая] «Ну что ж, хорошо, если будут рыбу брать они, все окажется лишняя копейка», — думал Чилим, раскидывая сеть. Затем он вытер руки фартуком, закурил, а лодку пустил по течению. «Видишь ли, жить они приехали в деревню, душно им в городе с полутора мильёнами-то.
[Глава первая] Посмотрим, старая кикимора, как ты завтра хорошо-то уплатишь, — вспомнил Чилим старуху. — Как жизнь-то все-таки некрасиво устроена... Одни, как сыр в масле, катаются, другие — день и ночь потом обливаются, а праздник пришел — куска хлеба нет».
[Глава первая] Лодка медленно плывет за опущенной сетью, ручник на веревочке скользит по застругам илистого дна, волны ласково гладят борта лодки.
[Глава первая] Становится свежо. Тучи редеют. Выкатилась луна. Она льет серебристый свет на тихую зыбь волн.
[Глава первая] — Ну, пора, хватит, все равно хозяину сдавать на повезу, — решает он.
[Глава первая] Чилим вытащил сеть и сильной рукой повернул лодку в направлении своей пристани. Солнце только еще показалось из-за густой гривы вербача, когда Чилим лез прямиком в гору, оставляя зеленый след на побелевшей от росы траве, Он нес на плече корзину с рыбой и мокрую сеть.
[Глава первая] — Вот теперь храпанем! — тиха произнес он, укладываясь на сено.
[Глава первая] Сквозь сон Чилим услышал стук в дверь и бренчанье дверной защелкой.
[Глава первая] — Кто там? — спросил он, сладко зевнув.
[Глава первая] — Рыбак дома? — послышался за дверью шепелявый женский голос, — Это мы за рыбой пришли, Наловил, что ли?
[Глава первая] — А как же, вот! — Чилим откинул еще мокрый фартук с корзинки. «Ишь ты, вдвоем лезут», — подумал он. За старухой шла барышня с черной длинной косой. «Ничего, отъелась на сдобных-то лепешках...» подумал Чилим, украдкой взглянув на высокую грудь девушки.
[Глава первая] — Это вы наловили таких костеряков? — улыбнувшись, спросила девушка, склоняясь к корзинке и глядя на Чилима серыми глазами из-под длинных черных ресниц.
[Глава первая] — А кто мне наловит? У меня работников нет. Только это не костеряки, а молоденькие осетрики.
[Глава первая] — Правда?
[Глава первая] — Очень даже.
[Глава первая] — Чем же вы их ловите, таких колючих? — дотронулась белым пухленьким пальчиком девушка. — Наверное, той штукой, что на плетне около ворот висит?
[Глава первая] «Сама ты штука...» — пробурчал про себя Чилим.
[Глава первая] — Вы, значит, ночью ловите?
[Глава первая] — Ночью, барышня, ночью! И чем она, матушка, темнее, тем приятнее для рыбака.
[Глава первая] — А днем не рыбачите?
[Глава первая] — Нет, спим.
[Глава первая] — Вы, значит, как сова, ночью живете?
[Глава первая] — Вот угадали, — с улыбкой сказал Чилим.
[Глава первая] — Ну, которую облюбовали? Може, вот эту возьмете?
[Глава первая] — А сколько за такую? — спросила старуха, поспешно прилаживая очки в вороненой оправе на крючковатом покривившемся носу.
[Глава первая] — По двугривенному за фунт. Фунтов пять будет, — прикидывая на руке осетренка, сказал Чилим.
[Глава первая] — Ты уж уступи для барышни, — прошамкала старуха.
[Глава первая] — Мы на рыбном, у Смердова, по пятнадцать таких брали,
[Глава первая] — Не знай, бабуся, вряд ли Смердов ввалит вам за пятнадцать.
[Глава первая] — Нет, брали! — заспорила старуха.
[Глава первая] — А что там за рыба...
[Глава первая] — Как это что? Самая настоящая.
[Глава первая] — Тухлая, — добавил Чилим. — Уж по фамилии хозяина сразу в нос бьет...
[Глава первая] — Твой нос-то скоро не пробьешь, — заметила девушка.
[Глава первая] — Ничего, бог не обидел, — как бы про себя произнес Чилим.
[Глава первая] — Жаль, что днем не рыбачишь.
[Глава первая] — А то что?
[Глава первая] — Я бы тоже поехала с тобой.
[Глава первая] — Чего, чего? — насторожилась старуха. — Так бы я тебя и пустила!
[Глава первая] — Не беспокойтесь, бабушка, я и сам не возьму. Их взять — только рыбу пугать, — с улыбкой сказал Чилим.
[Глава первая] — Ну уж скажет, — обиделась девушка, — A лодка у вас есть? Нас с подругой покатаете?
[Глава первая] — Это можно. А когда?
[Глава первая] — Поедем завтра утречком, часиков так в десять!
[Глава первая] — Хорошее утречко, люди в это время идут с работы на обед, а им утречко... Нет, барышня, мне завтра некогда, я пойду в поле, рожь надо жать. Вишь, жара стоит, говорит, осыпается, а мать-то больна, спина у нее болит.
[Глава первая] — Тогда я с вами в поле пойду, а кататься поедем сегодня.
[Глава первая] — Что ж, поедем, коли вам охота.
[Глава первая] — А вам?
[Глава первая] — Я каждый день катаюсь.
[Глава первая] — Хватит тебе, Надюшка, — прошипела старуха, — Так сколько же за этого осетрика?
[Глава первая] — Да уж ладно, давай семь гривен, — махнул рукой Чилим.
[Глава первая] — Вот всего-навсего три двугривенных, и больше ни гроша, — подала старуха.
[Глава первая] — Hy, так не спи сегодня! После обеда поедем! - крикнула, уходя, девушка.
[Глава первая] Чилиму сегодня повезло... Пока он отдыхал, мать испекла ржаные пресняки на кислом молоке, да такие, что просто объеденье... Купила сахару па пятак, чаю на три копейки. А когда разбудила Васю, на столе уже фыркал самовар, в печи булькало жаркое из привезенных Чилимом осетриков.
[Глава первая] Правда, масла для этого не удалось купить, но зато соседка дала квасу, хорошего, кислого. По кулинарным соображениям Федоры Ильиничны на квасу жаркое еще лучше, не пригорает и вкус отменный, а с преснушками-то и подавно.
[Глава первая] Чилим уселся за стол, но пообедать толком ему так и не удалось. Он видел, как из окон стоявшего напротив дома выглядывали барышни. Похватав кое-чего на скорую руку, он переменил рубаху, надел штаны, на которых поменьше заплат. «Но чего же на ноги?» - в раздумье вздохнул он. Этот вопрос крепко его озадачил... «Если в рыбацких бахилах ехать? Пожалуй, неприлично с барышнями, да и жарко...» Другого же путного ничего не подобралось, и он решил ехать босиком.
[Глава первая] — Как об этом я раньше не подумал,— ворчал он.
[Глава первая] Да и думать было некогда, девушки уже бежали к окну Чилимовой лачуги.
[Глава первая] — Вот чего, барышни, лодка у меня немножко кособокая, на левый борт не наваливайтесь, не искупать бы вас... — сказал Чилим, отчаливая от кола.
[Глава первая] — Ничего, мы плавать хорошо умеем, — сказала Наденька, усаживаясь на скамейку рядом с подругой.
[Глава первая] — Тебя как звать-то, парень? — спросила Наденька, завязывая узелком белую косынку на голове.
[Глава первая] — Васька, — ответил Чилим.
[Глава первая] — Не Васька, а Вася! Василек!
[Глава первая] — Меня все зовут Васькой.
[Глава первая] — Так вот чего, Василек, вези нас на ту сторону. Лене нравятся луговые цветы, — Надя кивнула на сидящую рядом белокурую девушку с черной маленькой родинкой на левой щеке.
[Глава первая] — Посмотри, Лена, а правда он хорош? Глаза-то у него, как васильки.
[Глава первая] — Больно смуглый, цыган.
[Глава первая] — Ну что ты, Лена, разве не видишь — это загар.
[Глава первая] А Чилим, не слушая их, только сильнее нажимает на весла. Лодка быстро режет тихую зыбь волн.
[Глава первая] — Ты красиво работаешь веслами, Василек, — с улыбкой замечает Наденька.
[Глава первая] — Умею!
[Глава первая] — А сколько тебе лет? — не унималась она.
[Глава первая] — Двадцать первый идет с Василия великого.
[Глава первая] — Смотри, Лена! На том берегу кустики, травка зеленеет...
[Глава первая] — Нет уж, отзеленела, ушки-то повесила, желтеть начала, — вмешался в их разговор Чилим.
[Глава первая] — Э,то по-вашему пожелтела, а по-нашему зеленеет...
[Глава первая] «Много ты понимаешь в траве», — подумал Чилим.
[Глава первая] — Вася! Вы почему так бедно живете? — спросила Надя.
[Глава первая] — Как бедно? — не хотел сознаться Чилим. — Изба есть, лодка есть, снасти тоже имею. Где ж бедно?
[Глава первая] — А почему у вас не учатся? Народ здоровый, красивый, а неграмотный?
[Глава первая] — А зачем нам грамотные?
[Глава первая] — Ну как зачем? Чтобы читать, писать.
[Глава первая] — У нас писарь в волостном правлении за всех пишет, только чернила да бумагу подавай... Опять, наверное, скоро деньги собирать будут на бумагу.
[Глава первая] — А ты учился?
[Глава первая] — Как же, три зимы время потратил, да толку-то что.
[Глава первая] — Почему так мало?
[Глава первая] — Говорят, еще много. Хотел на четвертую идти, да требуют — денежки плати, ну и выдворили. Вот богатым хорошо, почет и уважение, несмотря что бестолочь... А в веслах-то и неученому работать можно. Эх, заболтался я с вами, лодка-то на мель встала, приехали.
[Глава первая] — Вася, приткни лодку к берегу, мы купаться будем, а ты возьми вот эту книжечку да почитай.
[Глава первая] — Валяйте, купайтесь, а я пойду в кусты, прутков нужно нарезать для корзинки.
[Глава первая] Девушки выкупались, на песке повалялись, цветов в лугах набрали. День клонился к вечеру. Вернулся Чилим с пучком зеленых прутьев па плече, молчаливый и задумчивый.
[Глава первая] — Ну, что ж, обратно едем? - спросил он своих пассажирок.
[Глава первая] На обратном пути все как-то неловко молчали. Когда Наденька вылезала из лодки. Чилим подал ей руку, чтобы не шлепнулась в тину. Она крепко сжала мягкими белыми пальцами загоревшую руку Чилима.
[Глава первая] — Спасибо, Вася! Значит, завтра в поле?
[Глава первая] — Обязательно.
[Глава первая] — Зайди, я тоже пойду с тобой, мне охота поглядеть, как жнут...
[Глава первая] — Ничего не выйдет, я ведь рано пойду, вы еще будете спать.
[Глава первая] — Ну что ж, все равно велю тете Дусе меня разбудить, она у нас рано встает.
[Глава первая] «Вот привязалась...» — незлобиво подумал Чилим, глядя вслед уходившим барышням.
[Глава вторая] Поздней ночью в маленьком домике, смотревшем окнами через пустырь на Волгу, все спали крепким сном. Тетя Дуся, освободившись от дневных забот, тихо всхрапывала и прищелкивала языком. Одной только Наденьке не спалось в эту теплую ночь. Ей было душно под кисейным пологом. Где-то за печкой звонко трещал сверчок, все время путал и перебивал девичьи мечты... «Бедность...» — вздохнула она, перевертываясь на мягкой постели. Эта бедность, точно заноза, больно вонзилась в ее сердце. Подсев к окну, она раскрыла узенькие створки и откинула занавеску. Взгляд ее то останавливался на темных окнах Чилимовой избенки, то скользил по широкому волжскому разливу, где в ночной дремоте тоскливо светились огоньки бакенов.
[Глава вторая] Шум волн от прошедшего парохода долетел до чуткого уха Нади. Долго сидела она в задумчивости. Полная луна кочевала по небу, медленно и таинственно передвигая тени от низеньких почерневших избенок и стройных высоких груш, шелестевших мелкой дробью листвы. Где-то в соседнем дворе хрипло прокричал петух.
[Глава вторая] «Видимо, за полночь перевалило... — вздохнула она. - Спит, что ли», — и снова ее глаза устремились на Чилимовы окна.
[Глава вторая] Уснула Надя лишь под утро.
[Глава вторая] Чилим проснулся рано, торопливо начал собираться.
[Глава вторая] «Поработаю на утрянке, по росе сыпаться не будет», — думал он, умываясь холодной водой.
[Глава вторая] — Ты, Васенька, не больно торопись, а жни почище да поскорее... — советовала мать, складывая продукты па обед Чилиму в маленькую корзину.
[Глава вторая] — Вот уж этого я не пойму, мама, — ласково возражал Чилим, — и не торопись, и жни поскорее. Как это?
[Глава вторая] — Ну, да ладно, иди уж, — сказала мать.
[Глава вторая] Выходя на улицу, он нарочно сильнее стукнул дверью сеней и посмотрел с маленького крыльца через улицу. Утренний прохладный ветерок колыхал занавеску в окне дома, где жила Наденька. Чилим громко кашлянул и пошел вдоль улицы к полю. Поворачивая в переулок, он оглянулся. Улица была по-прежнему пуста, только длинные тени легли от крыш на пожелтевшую лужайку, а на стеклах Наденькиных окон играли солнечные блики.
[Глава вторая] Придя на полосу, Чилим вначале отдохнул, покурил, затем принялся за работу. Жал он быстро и чисто. Но жать не любил, считал этот труд женским. Вот косить - это другое дело. Там особенный задор, звон косы и шум мягкой, луговой травы с ее ароматом, — все это пленяло и радовало сердце. Здесь же, на этой работе, меньше было задора, но дело все же спорилось. Солнце еще не успело подняться на полдень, а Чилим уже нажал сорок снопов.
[Глава вторая] Присев отдохнуть и покурить, он размечтался. В несжатом конце полосы улюлюкала перепелка, звонко трещали кузнечики, пахло разопревшей землей и спелыми высыхающими колосьями. Ко всему этому примешалась мысль о вчерашней встрече с девушками... Он отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи. «Кто я такой? Бобыль, батрак, все мое хозяйство — вот эти мозолистые руки», — думал он, глядя, на расторгуеву полосу, которую дожинали поденщицы.. Жницы шумно спорили:
[Глава вторая] «Теперь день-то — год, за двадцать копеек гнуть спину...» — долетали обрывки фраз до слуха Чилима.
[Глава вторая] А по межину к жницам подходили две женщины. Из-за густых колосьев высокой ран видны были только их головы.
[Глава вторая] - Вам Ваську Федориного? — услышал звонкий голос Чилим. — Вот он жнет! — показала серпом женщина.
[Глава вторая] «Меня спрашивают?» - Чилим пристально вглядывался в фигуры,подходивших женщин.
[Глава вторая] — Спасибо! — крикнула одна из них и, быстро побежала к Чилимовой полосе, шурша сафьяновыми башмаками но колючей пожне. Это была Наденька.
[Глава вторая] — Ты что, сударь! — крикнула она, подходя к Чилиму.
[Глава вторая] — Ничего, сударушка! — смутившись, ответил Чилим.
[Глава вторая] — Как ничего? Просила вчера зайти, а ты и не подумал?
[Глава вторая] — Нет, думал...
[Глава вторая] — О чем?
[Глава вторая] — О том, что было раннее утро и вы еще спали. Да и тетя Дуся шуганула бы меня от вашего окна..
[Глава вторая] — Эх ты, горе-кавалер, старухи испугался... — смеясь, сказала Наденька. Обмахиваясь белой косынкой, она присела на сноп рядом с Чилимом. — Как жарко!
[Глава вторая] — Поджаритесь, как на сковородке. Зачем вы пришли в такую жарищу?
[Глава вторая] — A что, не нравится?
[Глава вторая] — Нет, почему, я очень рад. Полосы-то еще вон сколько. И на вас хватит... Будете мне помогать — веселее дело пойдет.
[Глава вторая] — Ну и буду! — она тряхнула головой, — Думаешь, не выучусь? Или сил не хватит?
[Глава вторая] — Не спорю, только руки исколете с непривычки. Ну что ж, хоть и вдвоем сидим, а полоса от этого не убывает. Придется, чай, снова жать, — как бы про себя сказал Чилим, направляясь к постати.
[Глава вторая] И снова серп Чилима бойко засверкал и колосьях. Наденька с любопытством и завистью следила за быстрыми движениями парня. Она слышала хруст подрезаемой спелой соломы и шум крупных колосьев, которые ложились веером сзади Чилима.
[Глава вторая] «Ловко работает! Точно кипит все у него в руках...» — подумала она и предложила:
[Глава вторая] — Вася! Давай я буду жать, а ты снопы в кучу таскай!
[Глава вторая] - Их в кучу не кладут, а в бабки ставят.
[Глава вторая] - В какие?
[Глава вторая] - А вот увидишь, — и Чилим начал составлять снопы.
[Глава вторая] - Красивая получилась, действительно, как бабка.
[Глава вторая] - Ты сама-то больно хорошая бабка.
[Глава вторая] — Вот еще и нет, — улыбнулась Наденька и сама принялась за работу, но снопы не слушались ее, разваливались в разные стороны.
[Глава вторая] - Эй, эй, девка! Ты так у меня все снопы обколотишь, твоя работа дорого мне обойдется.
[Глава вторая] А расторгуевские поденщицы, проходя мимо, кричали:
[Глава вторая] - Славную, Васька, помощницу огоревал! Уж с ней-то вы нажнете!..
[Глава вторая] Жара стоит, — все хрустит кругом. Кузнечики и те перестали трещать, видимо, заморились от жары. Наденька сняла косынку с головы и начала обмахиваться.
[Глава вторая] — Я тогда буду калиться, чтобы сделаться такой же копченой, как ты.
[Глава вторая] - Ну что ж, коптись, если уж ничего не выходит.
[Глава вторая] Она села на кузовку снопа поближе к постати. Под палящими лучами солнца разрумянилась, разомлела. А Чилим все жнет, торопится.
[Глава вторая] - Вася! — крикнула Наденька, — Я пить хочу!
[Глава вторая] - Вон вода в жбане под пяткам, только, вот кружки нет, придется через борт.
[Глава вторая] Она хлебнула глотка два из берестяного бурачка и брезгливо сморщила губы.
[Глава вторая] — Невкусная у тебя вода, теплая.
[Глава вторая] — Здесь нет погреба. Вон иди в овраг, в конце полосы, там родничок хороший, вода, как лед, из камней вытекает.
[Глава вторая] — А где я его найду? Нет, одна я не пойду, — с расстановкой произнесла она, — Идем-ка вместе! — Она стояла в ожидании на меже.
[Глава вторая] — Вот навязалось детище... Только руки от работы отнимаешь. Много нажнешь с такой помощницей, — ворчал Чилим, туго прижимая коленом сноп.
[Глава вторая] — Что ты там ворчишь, как дедушка Агафон?
[Глава вторая] — Какой Агафон?
[Глава вторая] — Дворник у нас, такой же ворчун, как ты... Ну пойдем скорее!
[Глава вторая] Чилим ловко кинул серп, который воткнулся в верхний сноп ближнего пятка, и они отправились межой к оврагу.
[Глава вторая] — Ух, как здесь красиво! - воскликнула девушка, спускаясь по пыльной кривой тропинке к родничку. Кусты орешника густо разрослись по всей долине, а у самого родника громадный вяз, шумя зеленою листвой, как богатырь, раскинулся.
[Глава вторая] — Здесь прекрасно, как в раю... — сказала Надя.
[Глава вторая] — А ты была там?
[Глава вторая] — Где?
[Глава вторая] — В раю?
[Глава вторая] — Так говорят.
[Глава вторая] — Все врут, чай?
[Глава вторая] — Не знаю, — ответила Наденька, приседая к роднику пить воду. — Лед, лед, руки заморозила.
[Глава вторая] — Иди погрею, — улыбнулся Чилим.
[Глава вторая] — На вот, грей! — сбросила картуз с головы Чилима и провела мокрой ладошкой по кудрям.
[Глава вторая] Он боялся взглянуть в глаза девушке. Наденька вздохнула и, молча притянув за уши Чилима, поцеловала.
[Глава вторая] — А уши-то зачем драть? — обиженно краснея, спросил Чилим.
[Глава вторая] — Это за то, что утром не зашел, — хохоча сказала Надя. — Давай посидим. Здесь не палит. Я с непривычки вся сгорела...
[Глава вторая] Они сели в тени над обрывом. У ног, прыгая с камня на камень, звенел ручей. А под горой широкой лентой извивалась Волга. Сверху шли два парохода. Издали они казались белыми лебедями, разрезающими тихую зыбь волн.
[Глава вторая] — Это полдневные, — в раздумье сказал Чилим и посмотрел в лицо Наденьки. Щеки ее пылали, а в глазах светилась радость...
[Глава вторая] — Как здесь хорошо летом!.. — сказала Надя, положив руку Чилиму на плечо.
[Глава вторая] — А зимой еще лучше. Снег кругом, Волга покроется льдом. Запоют, засвистят зимние соловьи...
[Глава вторая] — Заметет холодными сугробами наши милые орешни и не будет со мной такого вот Васи, — она вздохнула, склонясь к Чилиму.
[Глава вторая] А он, впервые обласканный девушкой, забыл все. Солнце спряталась за гору, прохладный ветерок повеял в тени вяза.
[Глава вторая] — Вася, я кушать хочу, — после некоторого молчания сказала Надя.
[Глава вторая] — Эх, мать честная! — спохватился Чилим.— Харчи-то на полосе остались, не догадались захватить. Только ты, чай, не будешь кушать нашего, крестьянского?
[Глава вторая] — Ничего, буду, — ответила девушка. — Где они у тебя? Сбегаю.
[Глава вторая] — Там, под пятком, в корзине.
[Глава вторая] — Видала.
[Глава вторая] Наденька поспешно ушла на полосу, а Чилим лег на траву. Вскоре он услышал шуршание Наденькиных башмаков.
[Глава вторая] — Видишь, как я скоро, — сказала Надя, ставя корзину около Василия.
[Глава вторая] — Вот теперь подзакусим! — весело сказал Чилим, подавая Наде кусок пресной лепешки и рыбу.
[Глава вторая] — Как здесь вкусно!
[Глава вторая] — Да, на работе всегда бывает вкусно, — заметил Чилим.
[Глава вторая] — Это осетрик? А у пашей тети такой не получается.
[Глава вторая] — Она, наверное, в масле жарит? А моя мать, так она в квасу.
[Глава вторая] — Ах, вот он почему такой вкусный, — улыбнулась Надя.
[Глава вторая] С поля давным-давно уже все разошлись, а Чилим с Наденькой и не заметили, как подкрался вечер.
[Глава вторая] — Ну что ж, пора, чай, и нам ко дворам, — сказал Чилим.
[Глава вторая] — А полоска-то так и останется не сжатой? — забеспокоилась Нади. Она, видимо, не очень торопилась уходить с поля.
[Глава вторая] — Выходит так, на нашу лень еще будет день, - сказал Чилим, засунув тряпку с остатком лепешки в корзинку.
[Глава вторая] Пришли на полосу. Чилим, не торопясь, начал составлять снопы, а Наденька села переплетать косу. Распущенные темны волосы густыми мягкими волнами свисали к поясу и касались пышными завитушками кузовки снопа.
[Глава вторая] - Волос-то, волос, батюшки... - произнес про себя Чилим.
[Глава вторая] — Ну вот, я и готова, - отряхивая с платья пыль, и прилипшие соломинки, сказала Надя.
[Глава вторая] — Я тоже управился, — закидывая на .плечо серп и взяв корзинку, сказал. Чилим.
[Глава вторая] Пока шли они домой, в деревне все поужинали и вышли отдохнуть и поточить языки...
[Глава вторая] — Ильинишна! — крикнула в окно соседка, приподнявшись с завалинки, где собралась целая компания кумушек, — Гляди-ка, твой Васька с помощницей идет. Умора... — смеялась соседка. — Да она, чай, и серп-то не знает за который конец брать...
[Глава вторая] На, смех кумушек высунулась в окошко мать Чилима, с улыбкой посмотрела на Васю. Наденька передала Чилиму корзину, легонько щипнула руку:
[Глава вторая] — Вот тебе, чтобы помнил...
[Глава вторая] — И так не забуду... — улыбнулся Чилим и, не глядя на женщин, прошел в избу.
[Глава вторая] — Ну как, Васенька, помощница работала? — спросила мать.
[Глава вторая] — Хорошо работает. Ничего, что городская, работать умеет, — шутил Вася.
[Глава вторая] — Вот такую бы бог дал в снохи-то, да с самоварами.
[Глава вторая] — С какими еще самоварами?
[Глава вторая] — Дыть, что ты, батюшка, бают — у них лавка, самоварами да струментинами всякими торгуют.
[Глава вторая] — Ладно там заниматься чужими самоварами, давай лучше ужинать. Теперь бы, чай, сто пудов съел...
[Глава вторая] — Да что ты, батюшка, как проголодался? Выжал, что ли, полоску-то? — беспокоилась мать, а сама подумала: «Чай, пробалясничали вдвоем-то...»
[Глава вторая] - Немножко не дожал.
[Глава вторая] - Ну, бог даст, завтра дожнешь.
[Глава вторая] — Обязательно, — принимаясь за еду, сказал Вася.
[Глава вторая] Придя с поля, Наденька выслушала очередное нравоучение тети Дуси, которая допытывалась, где она проторчала весь день...
[Глава вторая] Чилим на следующее утро, дожиная полоску, часто поглядывал на дорогу. Но то, что было вчера, не повторилось. Усталый, он шел с мечтой встретить Наденьку вечером. Но встреча не состоялась. Наденька на следующее утро проспала очень долго и с приятными воспоминаниями о вчерашнем дне уехала в город, Приехала она через три дня, в ночь на воскресенье. Чилим утром вернулся с рыбалки и улегся на отдых, но спать пришлось ему недолго. Он услышал в сенях шум и такой разговор:
[Глава вторая] — Да ты уступи, Ильинишна, уступи вот эту рыбку за двугривенный.
[Глава вторая] — Да ведь дешево, Петровна.
[Глава вторая] — Да что ты, бог с тобой, у вас ведь не куплена, поедет, бог даст, и еще наловит.
[Глава вторая] Наконец, торг кончился, хлопнула дверь, и все стихло. Чилим думал было еще малость полежать, да снова услышал стук, уже в окошко с улицы.
[Глава вторая] — Ильинишна! Скажи своему парню, пусть не уходит, Надька наказывала.
[Глава вторая] «Значит, приехала», — подумал Чилим.
[Глава вторая] — Мама! — крикнул он из сеней, — нет ли чего подзакусить?
[Глава вторая] — Хлеб, да чай сварила в чугунке.
[Глава вторая] — А самовар?
[Глава вторая] — Совсем отказал, в трубе прохудился, да и кран отвалился. Примазывала хлебом, не держится.
[Глава вторая] — А ты бы мастеру снесла.
[Глава вторая] — Носила. Нё берет: только головой трясет. Неколи, говорит, ружье чиню управляющему: скоро начнется охота. Да и на что он годен, ваш самовар... Повесь, говорит, его в огороде на кол и пущай ворон пугает...
[Глава вторая] — Ладно, давай чашку, из чугунка напьемся. «Отслужил, видимо, батенька», — посмотрел он на словно пригорюнившийся с обвисшим краном самовар. — Ничего, не обижайся, это и с людьми бывает, отработал срок и отправляйся под кресты, на новоселье...»
[Глава вторая] Размышляя так, Чилим принялся за еду и чай. А взгляд его все время скользил через улицу... Позавтракав, он отправился на берег к лодке, ополоснул ее, сам выкупался и, надевая рубашку, посмотрел на тропинку, вьющуюся между плетней, заросших густой зеленой крапивой. По тропинке двигалась женская фигура, направляясь к берегу. Краска бросилась в лицо Чилиму: она. Вот уже перешла ручеек и все ближе подвигается к лодке.
[Глава вторая] — Здравствуй, Вася! - пожимая руку Чилиму, с сияющей улыбкой заговорила Надя. — Не ждал? Ночью приехала. Ты скучал?
[Глава вторая] — Да, было немножко... — ответил Чилим.
[Глава вторая] — Ты ничего не знаешь?
[Глава вторая] — Нет, а что?
[Глава вторая] — Так, потом узнаешь... — улыбнулась Надя.— Отчаливай, поедем. Я сегодня решила одна...
[Глава вторая] — Ну что ж, вдвоем-то веселее...
[Глава вторая] — Поедем вон туда, на островок, там очень красивые тополя...
[Глава вторая] — Они красивые, но иногда обманывают, — заметил Чилим.
[Глава вторая] — Тебя, что ли, обманули?
[Глава вторая] — Не только меня, и хозяйского сына... Траву косили мы в Подзименковой. Солнышко уже закатилось, когда закончили. Пошел дождь. Мы сделали шалаш из травы, закутались кругом травой, чтоб комары не лезли, и уснули. Утром проснулись, снова дождь шумит в крышу нашей хижины. «Все еще льет, — сказал хозяйский сын, — давай еще сделаем заряд, пока дождь пройдет», А мне-то что, я поденщик. Еще зарядили часа на четыре. Проснулись — опять шумит. Он говорит: «Вылезь-ка, взгляни, велика ли туча?» Только проговорили, слышим голос хозяина: «Вы чего это, сволочи несчастные, дрыхнете?» — «Как чего? Дождь идет», — ответил сын. Вылезли из шалаша, а солнышко уже на полдень, и на небе ни единой тучки. Ну, хозяин давай нас охаживать хворостиной... Оказалось, шалаш-то мы под тополем устроили, а он шумит себе, шумит, точно дождичком посыпает...
[Глава вторая] — Ну и молодцы, — засмеялась Надя, — Значит, тебе влетело...
[Глава вторая] — И не однажды, — сказал Чилим, пристраивая весла в уключины.
[Глава вторая] Лодка быстро понеслась, разрезая тихие волны. Наденька, сидя на корме, только покачивалась при каждом ударе весел и, улыбаясь, смотрела на Чилима. Неожиданно она спросила:
[Глава вторая] — Вася, ты кого-нибудь любил?
[Глава вторая] — И теперь люблю.
[Глава вторая] — Кого?
[Глава вторая] — Мать.
[Глава вторая] — А меня ты полюбил бы?
[Глава вторая] — Тебя-то? — Чилим задумался и перестал работать веслами. Лодку несло. Он молчал.
[Глава вторая] — Ну, что же ты молчишь?
[Глава вторая] — Не знай, — протянул Чилим, — больно ты хороша...
[Глава вторая] — А хороших нельзя любить?
[Глава вторая] — Коли нельзя, да я-то что?.. Батрак...
[Глава вторая] — Ну и что ж, — засмеялась девушка. — А я вот тебя полюбила, бобыля...
[Глава вторая] — Валяй, надо мной все смеются... — с обидой произнес Чилим.
[Глава вторая] — Милый дурачок, мне над собой смешно.
[Глава вторая] А лодку покачивало и все несло. Наденька перебралась ближе к Чилиму.
[Глава вторая] — Опять за уши драть? — улыбнулся он.
[Глава вторая] — И отдеру, если будешь так говорить... На вот тебе! — обвив руками шею, крепко поцеловала Чилима.
[Глава вторая] Закричали спугнутые чайки, и лодка сильно ударилась в крестовину бакена. Наденька откинулась, а Чилим, оглядываясь, быстро заработал веслами.
[Глава вторая] Солнце плыло к закату, длинные тени легли на траву от трепетавших серебряной листвой высоких тополей.
[Глава вторая] Когда ехали обратно, Наденька запела:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
[Глава вторая] — Не с лучиной, а с тобой, Вася, — пояснила она.
[Глава вторая] Смуглые щеки ее покрылись густым румянцем. Когда Чилим вернулся домой, мать встретила его с улыбкой.
[Глава вторая] — Над чем это она? — думал он, зная, как редко это бывает с матерью. Войдя в избу, on увидел на столе новый, как жар, горевший томпаковый самовар. — Сама давеча принесла, — сказала, мать и прослезилась от радости. «Ах, вот она на что намекала», — подумал Чилим... Однажды вечером Чилим окончил чинить сеть и собирал ее с плетня, мурлыча себе под нос песенку. Подошла Наденька. Скрестив под высокой грудью голые до самых плеч загорелые руки, она смотрела на него.
[Глава вторая] — Рыбачить?
[Глава вторая] — Ага!
[Глава вторая] — Возьми!
[Глава вторая] — Айда!
[Глава вторая] — А чего брать с собой?
[Глава вторая] — Ничего, только оденься, ночью будет холодно, да и комары начнут жалить голые руки.
[Глава вторая] Когда спускались по тропинке оврагом, между плетней, запах поспевающих яблок щекотал в носу.
[Глава вторая] — Эх, была не была, понеси-ка эту сеть, Я тут забегу... А ты иди, я догоню. Через некоторое время Чилим догнал Наденьку и передал корзинку, наполненную яблоками,
[Глава вторая] — На-ка, ешь.
[Глава вторая] — Ты это где? — спросила Надя.
[Глава вторая] — Вон у Захватова «прикупил»...
[Глава вторая] Медленно угасает вечер. Ночь черным пологом окутывает Волгу. Одна за другой загораются звезды. Они все ярче начинают светить, купаясь своим отражением в тихих волнах.
[Глава вторая] Деревня тонет во мраке. Только на берегу мерцают огоньки маяков, да на перекате тускло светят бакены. Чилим раскинул сеть. Наденька медленно перекидывает весла. Лодка, покачиваясь, скользит мимо нависшего с крутояра косматого ивняка.
[Глава вторая] — Слыхала, одна плеснулась? Это в сеть попала, она в темную ночь на поверхности, — тихо говорит Чилим. — Эх, и ночка, прямо чудо!
[Глава вторая] Наде немножко боязно в такую темь, на радостно, что рядом с ней Вася.
[Глава вторая] — Ну-ка, грянь посильнее, будем вытаскивать.
[Глава вторая] — Одна, две, три, — считает Надя рыбу, вытаскиваемую Чилимом в лодку.
[Глава вторая] — Эх, Надюша! Вот это будет уха! — радостно произносит Чалим, — Ты гляди, стерлядь попала, это редкость в темную ночь... Держись за кустик да ешь яблоки, чего ты бережешь? Там их много, еще только одну скороспелку стряхнул.
[Глава вторая] — А сам?
[Глава вторая] — Я тоже буду, вначале рыбу выпутаю из сети.
[Глава вторая] — Вон звезда скатилась, — замечает Наденька и вздрагивает, кутаясь в пуховый платок.
[Глава вторая] — Значит, скоро утро, — говорит Чилим,— Уху будем варить?
[Глава вторая] — Как хочешь, я озябла.
[Глава вторая] — Сейчас запалим такой костер — небу жарко будет. Поехали...
[Глава вторая] Споря с рассветом, пылает костер. Приятно пахнет ухой. Наденька, поджав по-турецки ноги, клюет в сладкой утренней дремоте.
[Глава вторая] Чилим варит уху и смотрит, как покачивается На-денька.
[Глава вторая] — Ишь, как тебя, милую, укачало, — тихо шепчет он. — Давай закусывать, хватит носом клевать, — и подает ей ложку.
[Глава вторая] — А я как хорошо уснула, — зевнув, говорит она и подвигается к котелку.. — Вот это уха... Такой и никогда не ела.
[Глава вторая] — Настоящая, рыбацкая, — заключает Чилим, — Такой ухи и губернатор одной ложки не хлебнет.
[Глава вторая] Возвращаются усталые, но довольные и счастливые. Дома Наденька бросается в постель и засыпает крепким сном.
[Глава вторая] - Ты где это, голубушка, ночевала? — ворчливо спрашивает старуха проснувшуюся Наденьку.
[Глава вторая] — Рыбачила... — с улыбкой говорит она, потягиваясь в постели.
[Глава вторая] — То-то — рыбачила! Как тебе не стыдно? Чай, опять с этим оборванцам? С кем ты спуталась? С нищим...
[Глава вторая] — Это я и без тебя, тетенька, знаю... Пусть он нищий, а лучше всякого вашего порядочного.
[Глава вторая] — Одумайся, милая, что ты над собой делаешь?.. Узнает мать про твои шашни, что она скажет?
[Глава вторая] — Ничего не скажет, побрюзжит, как ты же, да и бросит.
[Глава вторая] — А мне-то каково на тебя глядеть?
[Глава вторая] — Отворотись... — шутила Надя.
[Глава вторая] Не только у тетки, у всех деревенских кумушек языки зачесались...
[Глава вторая] — молодуха-то не у вас живет? - спрашивали соседки мать Чилима. - Чай, опять рыбачить уехала? поймают они сазанчика... - язвили кумушки.
[Глава вторая] — Дай бог, плохо нынче рыбка ловится, — отвечала Ильинична.
[Глава вторая] Лето подходило к концу, начались дождливые, пасмурные дни. Дачники покинули свои летние гнезда. А Надя все еще жила в деревне, ей не хотелось уезжать. Только поздней осенью Чилим проводил ее на пароход.
[Глава вторая] — Ты, Вася, приедешь в город, обязательно заходи. Я буду рада тебя встретить... — говорила Наденька, прощаясь с Чилимом на пристани.
[Глава третья] В один из рейсов в конце третьей навигации на пронинский пароход явился пассажир в грязных лаптях, рваном кафтане самотканного сукна и с пещером за плечами. Он гордо задрал голову и торопливо прошел в каюту первого класса, расположился там на облюбованный им диван. В это время вернулся из буфета после приличного заряда с поваром Гордеичем недавно поступивший служитель первого класса, Иван Сывороткин. Увидя пассажира, по одежде не подходящего для первого класса, он строго закричал:
[Глава третья] — Это что еще такое? A наследил лаптищами, батюшки, ты погляди сколь!.. Да знаешь ли ты, старый пес, что я твоей бороденкой весь пол подмету!
[Глава третья] Пассажир был спокоен, даже тихонько хихикал в бороду.
[Глава третья] — А ну! Хватит зубы лупить! Марш отсюда!
[Глава третья] — Куда?
[Глава третья] — На палубу, к смоляным бочкам! — заревел Иван. — Хозяин не дозволил в лаптях в первый класс пущать.
[Глава третья] — Меня — на палубу? — весь ощетинившись, взвизгнул пассажир.
[Глава третья] — Да-с, вас! — и подтащив за воротник к двери, поддел его коленом, да так крепко, что пассажир растянулся на грязной палубе вместе со своим пещером.
[Глава третья] — Ишь, граф Лаптинский! Всякая грязная свинья да нос в люди сует. Тоже, в первый класс лезет... — ворчал Иван, запирая на ключ каюту первого класса.
[Глава третья] А парень, сидевший на палубе около мешков, куда хлопнулся пассажир, захохотав, спросил:
[Глава третья] — Ну как, дедок, узнал, чем пахнет в первом классе? ..
[Глава третья] Очутившись на палубе, пассажир закричал:
[Глава третья] — Безобразие! Где командир?
[Глава третья] - Я здесь, Митрий Ларионыч! Чего изволите?
[Глава третья] — Выгнать этого разбойника! — визжал хозяин парохода.
[Глава третья] Два матроса и лоцман вытолкали пьяного Сывороткина, бросив ему вслед котомку с пожитками. Пронин с расстройства потребовал выпить и закусить. Из буфета принесли стакан водки, а с кухни сам повар принес жареной баранины с картошкой и пирожок с бульоном. Повар ловко все ему установил на столик, поклонился и пошаркал ножкой.
[Глава третья] Увидев такой почет, Пронин слегка улыбнулся и начал успокаиваться. После водки и вкусного жаркого он совсем успокоился и начал размышлять на житейские темы.
[Глава третья] «Вот эту навигацию закончу и еще прибавится в моем несгораемом сундуке тысчонок с двадцать, да восемьдесят ужо хранится, а там, пожалуй, и второй пароходик еще помощнее можно заказать». — Мысли его перекочевали на Сормовский судостроительный завод. Он стал прикидывать, где и как можно дополнить недостающий капитал: «На билеты накинуть по гривен-нику, на грузы копейки по три на пуд. Для пассажиров это будет почти незаметно, а для меня пойдет все к делу... Жалованье грузчикам и всякой мелкой сошке, служащим можно с одиннадцати рублей снизить на девять с полтиной. Особого греха, пожалуй, не будет... Два рубля навигашных можно и совсем не платить. Да вот еще, совсем забыл, на землю можно накинуть...» — И в итоге у Пронина получилось совсем хорошо.
[Глава третья] Так приятно размышляя, он потер ладони одну о другую, поерзал на диване и, улыбаясь, начал глядеть в окно. Пароход в это время проходил мимо Услона.
[Глава третья] — Как здесь удобно, — произнес он, глядя на крайнюю к берегу кривую улицу, обращенную окнами домов на Волгу. Там жили хозяева пароходов, капитаны, лоцманы.
[Глава третья] «Вот бы где откупить дом или участок земли для постройки нового», — думал он. Его пристальный взгляд наткнулся на громадный каменный дом на пригорке второй улицы, к которому была пристроена такого же крупного размера церковь. Брови Пронина насупились, а в маленьких прищуренных глазах блеснули искорки злобы.
[Глава третья] — Вот он, еретик! Как сверчок, засел в камни и посвистывает там со своей церковкой... — гневно произнес Пронин.
[Глава третья] При виде этих крупных каменных сооружений Пронину представился низенький, широкоплечий Иван Кондратьевич Савин, гордо именовавший себя услонскнм крестьянином. Он-то, имея свою собственную церковку, с помощью божией отнимает у Пронина две трети пассажиров на собственные пароходы.
[Глава третья] К тому времени, как выплыл на Волгу Пронин на своем судне, у Савина было уже пять больших пассажирских пароходов, на которых было расписано его звание и происхождение: «Иван», «Кондратьевич», «Савин», «Услонский», «Крестьянин». Савин — мужик, но у него двести человек рабочих, собственная церковь, свой поп и свой приход. Савину бог дает. Что ни год, он покупает новый пароход. И принимает людей на свой манер, не так, как другие хозяева. У него все просто и весело. Встречая, кричит:
[Глава третья] — Ну как, прибыли, молодчики? Здравствуйте! — жмет всем руки. — Давай, заходите, складывайте котомки! Палаша! Сюда живо! Накрывай на стол! Ставь водку! Наливай шей! Клади каши! Режь хлеба! — кричит он, суетясь около столов, усаживая рабочих. — Вот и опять бог привел свидеться, — наливает в стаканы водку, угощает гостей. — А ну с наступающей, за наши успехи! Палашка! Где моя бурлацкая ложка? — ест из общей чашки большой деревянной ложкой. — Пей,робя! Ешь! Все заработаем! Палашка, подливай! Подкладывай! — кричит хозяин.
[Глава третья] Рабочие, намерзшиеся в нетопленых избах за зиму, наголодавшиеся, уставшие с дороги, едят и пьют, а беспокойство сердце гложет...
[Глава третья] — Иван Кондратьич, как нынче насчет жалования? — спрашивают они.
[Глава третья] — Вот о чем вздумали беспокоиться, — смеется хозяин.— Чай, мы бурлаки, люди свои, не обижу...Завтра об этом будем толковать, а сегодня устали, ложитесь спать. Эй, Палашка! Постель приготовь. — Идут все в заднюю избу, укладываются на раскинутой соломе. А хозяин потирает руки, улыбается: «Мы знаем, что знаем...
[Глава третья] — Неужели он и есть хозяин? — спрашивают новички. — Что он за человек?.
[Глава третья] — Узнаете, когда домой пойдете осенью... — говорят старики.
[Глава третья] На следующее утро Савин принимает на работу, записывает и отбирает паспорта.
[Глава третья] — Фамилия?
[Глава третья] — Сывороткин Иван.
[Глава третья] — Ты ведь у Пронина работал?
[Глава третья] — Недолго.
[Глава третья] — Почему?
[Глава третья] — Выгнал.
[Глава третья] — За что? Постой-ка, а это не ты ли его из класса вытолкал? — улыбнулся Савин.— Ну-ка, расскажи, на чем не сошлись?
[Глава третья] — Да черт его знает, — начал, неуклюже покачиваясь, Сывороткин. — Сам-то я под сильным зарядом был, а тут еще Гордеич на озорство подтолкнул: «Иди-ка, — говорит, — поскорее, к тебе в первый класс какой-то оборванец пролез». Ну, а хозяина я еще ни разу не видел. Теперь вижу — мужик, весь оборванный, в лаптях, развалился на диване и зубы лупит. А я, брат, дисциплину крепко держу. Сказали не пущать в первый класс в лаптях — и баста. Ну, взял его, что называется, вот за это место, — Иван показал на воротник, — и таким манером, ка-ак двину коленом под корму, — он и поехал пахать носом палубу. А тут Григорий Ефимыч прибежал: «В чем дело?» — кричит. Когда я очухался, вижу — крепко промазал, да уж поздно было. Так, брат ты мой, и вышибли, как пробку, с парохода, — закончил Иван.
[Глава третья] — Ну, это ничего, умнее будет... — смеялся Савин. Десять рублей, харчи свои, пойдешь на «Услонский»? Давай пачпорт. Следующий, подходи!
[Глава третья] Набор закончен, команды укомплектованы, навигация началась. Савин не зевает, он везде успевает и всегда подает пароход под любой груз и во всякое время. Если предполагается большой груз, гонит два парохода и сам едет. Грузчиков он не держит, грузит собственными силами команда парохода. Когда команда бегает, таская ящики, кули, мешки, он стоит, выпятив живот, заложив руки за спину, и покрикивает: «А ну, нажми! Живей бегай!» Если люди, проработав несколько часов подряд, изнемогая, начинали скандалить с боцманом, руководившим погрузкой, хозяин тут как тут:
[Глава третья] — Что, молодчики, приуныли? Устали? Вижу, что устали. А ну-ко, давайте по одному к буфету. Работу не бросать! — Наливай, Федосья!
[Глава третья] Грузчики подходят, пьют, на ходу закусывают и снова грузят. Если же кто вступал в пререкания с хозяином, он и тут не обижался:
[Глава третья] — Что поделаешь, милый человек, наша работа такая... Иди к другому, где задаром деньги платят,я ведь не держу таких, у меня рабочих хватит, — и сам улыбается.
[Глава третья] Работали у него по восемнадцать часов в сутки.
[Глава третья] Но вот листья с деревьев начинают опадать, заводи затягивает узорчатая сетка закрайниц, а по стрежню, звонко разговаривая, уже плывут мелкие светлые льдинки. Это значит — конец навигации.
[Глава третья] Савин ставит пароходы на зимовку и на последнем провожает до ближней пристани уволенных рабочих:
[Глава третья] — Спасибо, молодчики! Хорошо поработали! A вот это на дорожку, — подает он по стакану водки.
[Глава третья] Рабочие целыми командами сходят на берег, а Савин кричит:
[Глава третья] — Степка! Нажми прощальный! — капитан дает прощальные гудки, а хозяин стоит на мостике, машет шапкой:
[Глава третья] — Спасибо, братцы! Весной жду! Не забывайте Ваньку Савина!
[Глава третья] Как выветрится из головы хмель, спохватятся рабочие, что несут домой жалкие гроши.
[Глава третья] — Опять, сволочь, подкузьмил...
[Глава третья] Зимой под свист и завывание ветров соберутся волгари в занесенные выше окон снегом избенки и обсудят прошлую и наступающую навигацию; переберут в памяти всех хозяев и придут к такому заключению, что не миновать снова того же Савина.
[Глава третья] Проводив масленицу под заунывный звон великопостного колокола, взвалят на плечи котомки с пожитками и снова плетутся по обледенелой дороге в Услон.
[Глава третья] А Иван Кондратьевич, подсчитав выручку после удачно проведенной навигации, отслужит благодарственный молебен в собственной церкви, а затем снова кричит:
[Глава третья] — Эх, Онуфрий! Закладывай рысака! Вези на станцию! В Сормово еду!
[Глава третья] — Зачем, батюшка Иван Контратьич? — спрашивает кучер.
[Глава третья] — Пароходишко надо заказать, чего деньгам зря лежать.
[Глава третья] Савин чувствовал себя полным хозяином большого участка Волги, где много пассажиров и груза. Но тут неожиданно на Волгу выплыл Димитрий Илларионович Пронин на собственном пароходе «Теньки». И как назло, занял тот же участок. Вот с этого все и началось.
[Глава третья] Однажды Савин явился на «Услонский» проверить, как идут дела. На пароходе чистота и порядок...
[Глава третья] Обойдя весь пароход, он поднялся на верхнюю палубу и заметил в тени штурвальной рубки капитана, пьющего чай вприкуску с яблоком.
[Глава третья] — Степан! — крикнул Савин.
[Глава третья] — Чего изволите, Иван Кондратьич?
[Глава третья] — Почему судно не полным грузом?
[Глава третья] — Несчастье, Иван Кондратьич, нас объехали...
[Глава третья] - Как? Кто мог?
[Глава третья] — Опередили, увезли весь груз и пассажиров.
[Глава третья] — Эта что еще за новость? Наверное, та толстуха, Камнева?
[Глава третья] — Нет, Пронин.
[Глава третья] — Ах, черт сухой, куда оп лезет, проклятый. Ну, это мы еще поглядим, кто кого перевозит... — сверкнув глазами из-под густых нависших бровей, сказал Савин. Вот чего, Степан, — он помолчал, как бы что-то придумывая, — объяви-ка сегодня же по всем пристаням, что цены на билеты снижены на десять копеек. Понял?
[Глава третья] — А будет ли это хорошо? — возразил капитан.
[Глава третья] — Если я говорю, значит, хорошо... Мы с него спустим штаны. Пусть знает Ваньку Савина.
[Глава третья] — Слушаюсь! — сказал капитан.
[Глава третья] На следующие сутки к конечной пристани местной линии подошли еще два савинских парохода. Пронин как ни торопился опередить, но успеха не имел, приходил всегда к пустому берегу: пи грузов, ни пассажиров на пристани пе было. Он приуныл, когда его судно начало попусту мутить воду колесами. А Савин просто начал издеваться над Прониным. Однажды пассажиров скопилось на пристанях очень много по случаю встречи иконы смоленской божьей матери в Казани. Савин, будучи под хмельком, объявил пассажирам: цена за проезд три копейки, а пьяницы могут выпить стакан водки бесплатно, в буфете у него, мол, хватит... Этот маневр удался, пароходы были битком набиты пассажирами, и пьяниц нашлось очень много, они беспощадно осаждали савинский буфет. Пронин все же решил не сдаваться: «Шалишь, малыш, нас голой рукой не возьмешь...»
[Глава третья] Акулина Петровна прижилась в доме у Пронина, привыкла и отлично вела хозяйство. Нанял он ей прислужницу, чтобы полегче было и веселее, когда он уезжал.
[Глава третья] Однажды Пронин, проводив пароход, вернулся домой и за ужином сказал жене:
[Глава третья] — Ты, Петровна, кажется, в город собиралась? Можешь поехать, пароход утром зайдет сюда и пойдет в Казань.
[Глава третья] - Одна я не поеду, соберемся как-нибудь вместе, — заявила она.
[Глава третья] Ей давно хотелось поехать на собственном пароходе, да, впервые увидев Волгу в таком широком разливе, она побаивалась.
[Глава третья] — Ну, что ж, вместе, так вместе, — сказал Пронин. — Завтра у нас какой день?
[Глава третья] — А ты разве забыл? Видишь, готовимся к празднику, завтра вознесенье.
[Глава третья] — Н-да, — протянул Пронин. — Завтра по закону и работать-то грешно, говорят, праздничная работа на огне горит... Ну, мы сделаем вот так: утром сниму всю команду в церковь, пусть у ранней обедни помолятся, а после обеда начнут работу, убыток невелик.
[Глава третья] — Гляди, как лучше, — сказала жена.
[Глава третья] — Да и мы к этому времени управимся, вместе и поедем, — решил Пронин.
[Глава третья] По случаю большого разлива пронинская конторка была временно установлена в канаве около амбаров, куда пароход заходил под погрузку.
[Глава третья] После сытного обеда с выпивкой супруги Пронины в праздничной одежде шли на пароход. Пронин был в длинной суконной поддевке с трепавшимися на заду фалдами, которые в шутку называли «сорока мучениками», в лакированных сапогах и картузе со светлым козырьком. Акулина Петровна — в сарафане заграничного полотна и в атласном платке под булавочку; «А ведь недурна, когда принарядится...» — подумал Пронин, взглянув на жену. Она шла гордой походкой, широко откидывая левую руку, а правой держалась за костлявые пальцы мужа. Шли они важно и молча. Пронин временами вскидывал взор к небу, посвистывая сквозь щербину зубов. Погода в этот день с самого утра как-то заигрывала: то горыч тянул, то злая низовка яростно вздымала крутые волны на широком разливе,
[Глава третья] — Грузят, что ли? — не глядя на жену, сказал Пронин.
[Глава третья] — Чего будут грузить? — спросила жена.
[Глава третья] — Большой подряд овса взял, перевезли на винокуренный завод.
[Глава третья] Пронин еще что-то хотел сказать жене, но чуткое ухо его уловило какой-то шум... Взгляд его невольно скользнул по взгорью, где зашумели только что распустившиеся барские тополя. А па краю обрыва он увидел что-то черное, точно густые клубы дыма переваливались через гору и лес.
[Глава третья] — Шевелись, ребята, сам идет! — крикнул Баскаков, помогая Панову наваливать на спины грузчикам тяжелые кули с овсом.
[Глава третья] Ветер усиливался, обдавая чету Прониных мелкой, точно песчинки, водяной пылью. Они поспешили на пароход. Молнии огненными стрелами пронзили густую черную массу, прогремел раскатывающийся гром.
[Глава третья] В горах потемнело. Часто, крупно полил дождь. Ветер еще яростнее засвистел, выворачивая с корнями громадные сосны, клонил к земле и ломал барские тополя. Все поле сплошь покрылось слоем воды, а дождь хлестал и хлестал. С гор по долине хлынул с шумом страшный водяной поток, точно громадную плотину прорвало... Вал, доходивший до двух саженей высоты, с разрушающей силой подхватывал все находившееся там: бани, амбары с пудовыми замками и хлебом; все перевертывало, крошило, мешало с глиной, и вся эта грозная лавина стремительно неслась на пароход.
[Глава третья] Пронин стоял в первом классе и, глядя в окно, молился:
[Глава третья] — Господи, батюшка, не погуби...
[Глава третья] Но бог, видимо, был глух к пронинской молитве. Закрытые временно мертвяки начало выворачивать, пароход вместе с конторкой оторвало от берега и быстро понесло в стрежень разлива. Пронин выскочил на палубу, истерично завизжал:
[Глава третья] — Черти, сволочи! Почему не спасаете пароход. Баскаков! Я тебя выгоню! Остановить пароход!
[Глава третья] — А чего вы раскричались? — подбежал весь мокрый и злой лоцман. — Все сделано, якорь отдан, не держит, видишь — стихия...
[Глава третья] — Молчать! Сволочь! — визжал Пронин.
[Глава третья] В это время подбежал вахтенный матрос.
[Глава третья] — Митрий Ларионыч! С вашей супругой нехорошо, они как выбежали из класса, так и упали на палубу.
[Глава третья] — Убрать в класс! Где Базыкин! Почему нет пару?
[Глава третья] — Они после ночной отдыхают, — сказал подбежавший штурвальный.
[Глава третья] — Разбудите, живо!
[Глава третья] — В чем дело? — с заспанными глазами подошел капитан.
[Глава третья] — Дрыхнете, батенька! — визжал Пронин.— А с пароходом что творится — не видите?
[Глава третья] — Митрий Ларионыч, — спокойно продолжал капитан, — сами советовали почистить котел, пар стравлен, а пока шла погрузка, он был не нужен. — Гаранька, живо, шуруй — крикнул он кочегару.
[Глава третья] Этим временем пароход выкинуло на середину и гнало к луговой стороне. Но к счастью Пронина, буря стала стихать, только разыгравшиеся на середине волны все еще яростно налетали и с шумом переваливали через барьер обноса. Раздались тревожные свистки, послышалась команда капитана, Матросы забегали вокруг шпиленка, заскрежетала якорная цепь.
[Глава третья] Пароход медленно пошел к берегу. Когда Пронин вернулся в класс, жена лежала на диване, зажимая руками грудь.
[Глава третья] — Что с тобой? — спросил Пронин, пытливо сверля ее маленькими глазками.
[Глава третья] — Ничего, теперь вроде лучше, — тихо простонала она.
[Глава третья] — Зря изволили беспокоиться, — сказал вошедший капитан. — Все обошлось благополучно. Эх, и сильна же была буря.
[Глава третья] — Буря-то прошла хорошо, да вот с женой чегой-то случилось. Ты пошли-ка поскорее нанять подводу, да пусть проводят до дома. А пароход прикажи догрузить.
[Глава третья] Пароход вечером ушел по назначению. Когда Пронин вернулся домой, он увидел у порога толпившихся старух, а над лежавшей в переднем углу Акулиной голосила, обливаясь слезами, Матрена.
[Глава третья] — Что такое? Что случилось? — расталкивая старух, вбежал Пронин.
[Глава третья] — Батюшка, Митрий Ларионыч! Преставилась наша Акулина Петровна! Как приехала, так и душу богу отдала...
[Глава третья] — Скорее за попом, за доктором! — кричал Пронин.
[Глава третья] «Это что еще тут собрались старые чертовки, наверное, с ложками, жрать на поминки?» — думал он.
[Глава третья] — Ну, хватит реветь, беги скорее! — прикрикнул Пронин на Матрену.
[Глава третья] Пришедший первым врач осмотрел покойницу и. услышав о случившемся на пароходе, заключил, что смерть последовала от разрыва сердца.
[Глава третья] Нельзя сказать, чтобы пышные поминки устроил Пронин, но и не бедные. За пятью столами целый день кормились бездомные старики, старухи и ребятишки, набежавшие с Базарной площади.
[Глава третья] — А вы поешьте, матушки, поешьте, — смиренно потчевал Пронин поминающих.
[Глава третья] — Спасибо, батюшка, кушаем, — кланяясь, бубнили старухи. — Хорошая была, дай бог ей хорошее местечко на том свете...
[Глава третья] — Вот так бы каждый день... — перешептывались старухи, долизывая яблочный компот из глиняных мисок. — У Скворцова, бают, тоже супруга-то, скоро тово...
[Глава третья] Пронин после похорон жены задумался о своем хозяйстве. Но жениться больше не решился. Дела, требовавшие женской руки, возложены были на прислугу Матрену.
[Глава третья] У Пронина было ощущение тоскливого одиночества, да и дела его пошатнулись. Сразу как-то не повезло... Хоть он и считал себя увертливым во всяком деле, но Савин оказался увертливее его...
[Глава третья] В последнее время Пронин совсем с толку сбился. Куда бы ни сунулся насчет грузов, везде натыкался на Савина, слышал один и тот же ответ: «Нет уж, опоздал, Савину все сдали».
[Глава третья] «Вот чертов заколдованный круг... И нет никакого выхода», — думал он. После долгих и тяжелых раздумий выход был найден: пока пароход не сожрал сам себя, надо избавиться от него. И дотянув кое-как до первых заморозков, посудину поставил на зимовку в Соляную Воложку, команду рассчитал, а зимой и пароход продал. Только не этому ненавистному Савину, а свияжской купчихе Камневой, у которой было еще два пассажирских судна.
[Глава третья] Но Камневу постигла та же участь, «Нет, теперь не совладать с Савиным, он задушит...» — думала она, и против ожиданий Савина, готовившегося вступить в бой с этой вдовушкой, сама предложила ему купить пароходы. Он и тут немножко поартачился для приличия, а главное, чтобы сбить цену. На ее предложение ответил так:
[Глава третья] — Куда мне их, солить, что ли? У меня и без твоих шесть пароходов. Разве только тебе помочь, облегчить положение. Не бабье это дело заниматься пароходами... Сколько цена-то будет?
[Глава третья] — Да уж в убытки продаю, семьдесят пять хотела взять.
[Глава третья] — Ой, нет, ты и не думай. Вот хочешь по полусотке, красная цена... Другой никто не возьмет.
[Глава третья] Так на полусотке и сошлись. И в савинской флотилии появились новые названия: «Крестьянка», «Кондратий», «Игоревич» и «Князь Игорь».
[Глава третья] Став хозяином десяти пароходов, Савин не забыл увеличить цену на билеты.
[Глава третья] «Вот теперь-то меня никакой пилой не свалишь...» — думал он, подсчитывая капитал.
[Глава четвертая] Чилим, проводив Наденьку, все так же продолжал работать и рыбачить. Дни становились короче и серее. Под ногами шумел опавший с яблонь желтый лист. Ночи стали темные и холодные. По утрам протяжно орали пароходы, плутая в молоке тумана. Стаи уток непрерывно кричали в заводях и затонах, улетая, громко курлыкали журавли, нагоняя тоску... У берегов начали появляться закрайницы льда.
[Глава четвертая] «Пролетело лето красное», — думал Чилим. Однажды утром, проснувшись, он увидел, как мороз вышивал на стеклах окон затейливые узоры. Посмотрел на Волгу, а она, точно саваном, покрылась белым льдом.
[Глава четвертая] На второй день Чилим натянул на ватник свой старый азям. С пешней и блесной направился он в луговые озера за Волгу. Долго вечером ждала его мать, часто выходя на задворки, смотрела на Волгу, не идет ли где Вася. Он вернулся уже ночью, в одном ватнике, неся на плече завязанный узлом полный азям красноперых окуней.
[Глава четвертая] - Ты что это, батюшка, так ходишь, — покачала головой мать, — простудишься...
[Глава четвертая] — Жарко еще было. Гляди, сколько рыбы принес... — радовался удачному лову Чилим.
[Глава четвертая] — Куда теперь мы ее? — спросила мать.
[Глава четвертая] — Найдем куда, иди-ка сейчас неси попу, он любит студень из окуней для закуски. Прошлый раз наказывал. — И Чилим начал откладывать в сторонку самых крупных.
[Глава четвертая] — А это куда? — спросила мать.
[Глава четвертая] — Да заморозим...— сказал Чилим, завертывая отложенных окуней в фартук.
[Глава четвертая] Спустя несколько дней Чилим вечером услышал стук в окно.
[Глава четвертая] — Хозяин дома? — крикнул подошедший сотский, скрипя валенками по снегу.
[Глава четвертая] — Дома, — ответил Чилим.
[Глава четвертая] — К старосте иди! — и снова сапоги заскрипели в потемках.
[Глава четвертая] — Вот чего, Василий, — сказал староста вошедшему в избу Чилиму, — я посылаю Митрия в город, на двух подводах, одному не управиться, съезди-ка с ним.
[Глава четвертая] — Можно! Все равно делать нечего, — сказал Чилим, а сам подумал: «Все хорошо, может быть, и ее повидаю...»
[Глава четвертая] Выехали на следующее утро. Одни сани были нагружены замороженными тушами свинины, другие — мешками овса. Все везли на продажу в город. На передней подводе ехал сын старосты. Закутавшись в овчинный тулуп, он посвистывал и чмокал губами, погоняя рыжего рослого мерина. А сзади, стоя на запятках саней и закутывая лицо воротником ветхого азяма, ехал Чилим. Лошади бойко позвякивали новенькими подковами и рубили острыми шипами ледяную гладкую дорогу. Чилим, пришпориваемый крепким никольским морозцем, иногда соскакивал с запяток саней и припускался рысью, обгоняя обеих лошадей.
[Глава четвертая] Ему было весело мечтать в потемках этого морозного утра. Мысли, одна приятнее другой, такой же быстрой рысью, пролетали в его голове: «Как-то она встретит меня в этом рваном азяме...»
[Глава четвертая] День прошел в пути быстро. Вечером въехали в город. Свет электрических фонарей ослепил с непривычки Чилима.
[Глава четвертая] — Эй, Вася! Гляди в оба! — крикнул хозяин, поворачивая на Дегтярную к постоялому двору.
[Глава четвертая] На постоялом, у старого знакомого старосты, сложили товар в лабаз, а лошадей поставили под навес. Хозяин повел Чилима на Вознесенскую к Манашину - поить чаем. По пути взял в казенке полбутылочку.
[Глава четвертая] — Хряпнем с морозу, — разливая в стаканы, сказал он. — Ну-ка, вальни всю!
[Глава четвертая] Чилим вальнуть был не промах: в два глотка опорожнил стакан и начал наливать чай.
[Глава четвертая] Манашин для привлечения посетителей вечерком показывал туманные картины — домашнее кино, потом фокусник выделывал разные фигуры. Одну из них запомнил Чилим: «Вот эполет Стесселя! — кричал фокусник, прикладывая к плечу сморщенную бумагу. — В Порт-Артуре воевали — нас за сотни тысячами продавали...» — смеялся фокусник.
[Глава четвертая] У Чилима зарябило в глазах. «Не захочет принять, может быть, и во двор не пустит», — подумал он, возвращаясь на постоялый. Но получилось иначе... Когда Чилим вошел в людскую, его позвали к хозяйке. Переступив порог, он так и обмер: там сидела Наденька. Хоть Чилим и был навеселе, но при свидетелях разговор не клеился. Лицо его пылало с морозной дороги и от выпитой водки, а еще больше от неожиданной встречи.
[Глава четвертая] «Как же это вдруг получилось?» — думал он.
[Глава четвертая] Наденька помогла ему распутать этот загадочный узел.
[Глава четвертая] — Пойдем к нам, тут недалеко, только в гору подняться, — сказала она, крепко сжимая руку Чилима.
[Глава четвертая] — Сейчас, — очнулся он, — только узелок возьму.
[Глава четвертая] — Я раньше хозяйке сказала, чтоб известили меня, кто приедет из вашей деревни. Хотела спросить, как ты живешь. Какой ты белый стал, снегом, что ли, умылся? — заглядывая Чилиму в лицо, шутила Надя, — А это что у тебя? — пощупала узелок.
[Глава четвертая] — Гостинцы привез.
[Глава четвертая] — Кому?
[Глава четвертая] У меня здесь никого нет, кроме тебя, — улыбаясь, сказал Чилим.
[Глава четвертая] Хозяин уже ворчал, накладывая на сани свиные туши, проданные в мясную лавку, когда Чилим торопливо вбежал на постоялый двор.
[Глава четвертая] — Пришел. Вот хорошо! Давай, грузи овес! Продав по дорогой цене овес и свинину, хозяин повеселел и на радостях купил еще полбутылочку — подогреть в дорогу себя и Чилима. Порожняком лошади бежали быстро. Чилим был бесконечно рад. Он часто засовывал руку под азям и ватник, щупая рубашку — подарок Наденьки. «Как она пополнела и как хорошо ей идет этот цветистый капот. А окуни ловко пришлись к делу... «Милый Вася, — сказала она, — как я тебя долго ждала...» «Счастливые минуты...» — думал Чилим, похлестывая Карька. Гулко в ночной тишине раздавался цокот подков, визжали на все лады полозьями сани, холодным ветром обдавало горевшее лицо Чилима.
[Глава четвертая] Дорога свернула через лесок в луга. Подъехали к деревне. Чилим оставил лошадь во дворе старосты и, весь заиндевевший, вернулся в свою лачугу.
[Глава четвертая] Потекли дни. Солнце начало подниматься все выше. С крыш свисали длинные светлые сосульки. Скоро весна. Все это радовало Чилима, и вместе с тем он чувствовал тоску.
[Глава четвертая] С юга потянулись вереницы гусей, журавлей, наполняя своими криками весенний прозрачный воздух. На крыше Чилимовой избенки радостно щелкал скворец. Вскоре вода прибыла, лед зашевелился, загрохотал на Волге, строя утесы у берегов. Волга рано очистилась от льда в эту весну.
[Глава четвертая] В конце апреля пошли пароходы, а в начале мая приехала Наденька в деревню, поселилась на той же квартире и частенько начала захаживать к матери Чилима, когда он уезжал на рыбалку. Ильинична с первой встречи заметила в Наденьке перемену, хотела спросить, да все стеснялась, а в голове вертелась думка: «Видимо, замуж вышла?! Похоже тяжелая...» А тут приехала и тетя Дуся. Наденьке нездоровилось, она слегла. И Чилимовой матери докладывали длинные языки кумушек:
[Глава четвертая] — Ильинишна! С внуком тебя...
[Глава четвертая] — Мало ли что говорят, на каждый роток не накинешь платок, — отвечала Ильинична.
[Глава четвертая] Сердце болело у ней об Васе: «Закрутит ему голову, да и бросит», — но другая мысль подсказывала: «А почему же ко мне-то она такая ласковая, как родная дочь?..» Как дальше дело пойдет, она и предполагать не могла. Ей было ясно одно, что осенью ее Васю забреют в солдаты, вот и все, что складывалось в голове Ильиничны.
[Глава четвертая] Однажды в начале июня Чилим возвращался утром с рыбалки. Мать встретила его еще у горы и, шагая рядом зашептала.
[Глава четвертая] — Ты потише уторь, когда во двор войдешь, не разбудить бы?
[Глава четвертая] — Кого это? — спросил Чилим.
[Глава четвертая] — Да как кого. Бог дал квартирантку, — скривила в кислую улыбку сморщенные губы Ильинична. — Мать к Наденьке приехала, а там ребенок пищит, спать не дает, в сенцах у них комары, вот Наденька ее и привела к нам. Такая раскупчиха, шарф белый из чистого газа, прямо страсть, а идет — точно лебедь плывет... Ты вот отдохни немножко да сходи-ка к ним, устрой кровать, да и полог на шестик привяжи, вон сколько у тебя багров.
[Глава четвертая] — Нет уж, я ждать не буду, лучше сейчас пойду...
[Глава четвертая] — Что ты, милый, куда в такую рань, разбудишь всех.
[Глава четвертая] — Ничего, я потихоньку, — и, собрав инструменты, отправился на квартиру к Наденьке. Встретив Чилима, она поцеловала его в щеку. Чилим принялся за работу.
[Глава четвертая] — Ты потише, Вася, грохай, ребенка не разбуди. Только заснул, всю ночь плакал.
[Глава четвертая] Времени прошло уже много, а Чилим еще ни разу не видал ребенка. Ему хотелось повидать его, но он не мог сказать об этом Наде. Она заговорила сама:
[Глава четвертая] — Ты, оказывается, мастер на все руки, все умеешь делать. А рыбы наловил?
[Глава четвертая] — Как же, — ответил Чилим.
[Глава четвертая] — Угостить надо маму, сердитая приехала, не отколотила бы нас с тобой... — а сама снова прижалась к Чилиму. — Пойдем-ка, посмотри, какой молодец растет...
[Глава четвертая] Откинула полог на люльке, а там, аппетитно посапывая, спал ребенок и причмокивал во сне губами, точно сосал соску.
[Глава четвертая] Чилим вернулся домой. Складывая инструменты на полку, услышал такой разговор в сенях:
[Глава четвертая] — У тебя, Ильинишна, один сынок?
[Глава четвертая] — Один, Екатерина Матвеевна.
[Глава четвертая] — Говорят, хороший. Надька хвалила, да и Авдотья говорит: парень неплохой, только бедны вы...
[Глава четвертая] — Уж так, видимо, богу угодно.
[Глава четвертая] — Бог-то, бог, да сам-то не будь плох, — пробасила квартирантка. — Ты вот чего, Ильинишна, скажи ему, чтобы наладил кровать, да и положишко пусть подвесит, я еще ночки четыре здесь отдохну.
[Глава четвертая] — Он давно ушел, устраивает, — сказала Ильинична.
[Глава четвертая] — Вставать, видимо, пора. Как я хорошо у вас отдохнула, сеном приятно пахнет и воздух чистый, а в городе теперь жара нестерпимая и пыль одна.
[Глава четвертая] — Надо сматываться, пока не поздно... И в самом деле, не отдула бы... — ворчал Чилим, спрятавшись в курятнике и выглядывая в щелку на приехавшую «грозу».
[Глава четвертая] Когда Чилим вышел из засады, у ворот столкнулся он с запыхавшейся тетей Дусей.
[Глава четвертая] — Куда?
[Глава четвертая] — Рыбы надо! — прошипела она.
[Глава четвертая] Чилим молча и быстро кидал рыбу в сумку Петровне.
[Глава четвертая] — Хватит! Куда валишь? — вырвав сумку, она понеслась обратно.
[Глава четвертая] — Хоть всю возьми, только не шипи... Видно, матушка шутить не любит, забегали, — ворчал, уже направляясь к двери, Чилим, но с крылечка увидел Надю, бегущую с сияющей улыбкой.
[Глава четвертая] — Вася, пойдем к нам! — весело крикнула она. — Рыбу получше вычистишь, тетя Дуся не умеет, у нее всегда уха горькая получается.
[Глава четвертая] — Хитришь, чай... Наверное, мать хочет трепку за дать...
[Глава четвертая] — Да идем же скорей! Чего ты боишься, она больше не сердится...
[Глава четвертая] Не очень приятной встречи ждал Чилим с матерью. Склонив голову, шел вслед за Наденькой и, переступив порог, поклонился, будто рассматривая чисто выскобленные половицы.
[Глава четвертая] Екатерина Матвеевна сидела около стола, держала на руках ребенка, который теребил ручонками белый газ бабушкиного шарфа. Ответив на приветствие, окинув взглядом Чилима, она снова занялась ребенком. Подумала: «Наденька права...»
[Глава четвертая] — На его! Все платье обдул постреленок! — она отдала Наденьке ребенка, отряхивая подол.
[Глава четвертая] — Так ее, так молодчина! — громко чмокая губами, целовала Надя сына в щеку.
[Глава четвертая] Чилим улыбнулся. Мать снова взглянула на него.
[Глава четвертая] — Вот чего, Василий. Свари-ка нам рыбацкую уху! Чилим быстро принялся чистить рыбу, складывая ее в медную, горевшую как жар, кастрюлю. И как-то неожиданно сорвалось у него с языка:
[Глава четвертая] — Мамаша! Для рыбацкой-то рыбы маловато. Мы ведь варим под-дугу, ложка стоит... Да и варить надо не в печи, а на воздухе.
[Глава четвертая] — Ты-то знаешь как! — заметила мать Наденьки. — Она вон всю зиму трещала про твою уху. А вот этого цыганенка куда денете?
[Глава четвертая] Чилим прикусил язык и еще больше покраснел. Незаметно он вышел и направился в сад — варить уху. Прибежала и Надя к нему, принесла ложку и приправу.
[Глава четвертая] Уха вышла на славу. Екатерина Матвеевна раскупорила бутылку с наливкой; подали и Чилиму, но он, проглотив ее в два глотка, ничего не разобрал: ел уху, тоже не понимая вкуса, только краснел, боясь взглянуть на строгую мамашу... Когда кончился обед, Чилим поблагодарил и поскорее убрался. Войдя к себе в сенцы, облегченно вздохнул и завалился спать. Наденька с ребенком вышла в сад, села на траву под яблоней и стала его укачивать.
[Глава четвертая] Екатерина Матвеевна, оставшись с тетей Дусей, долго ее в чем-то убеждала... Когда вошла Наденька, чтобы уложить ребенка в люльку, они замолчали и доканчивали разговор только глазами.
[Глава четвертая] Время шло быстро. Мать от Наденьки уехала, ребеночек окреп и стал очень спокойным. Вскоре Наденьке передали письмо от матери, в котором она просила скорее приехать в город по очень важному делу. Наденька, оставив ребенка на попечение тети Дуси, выехала. Мать задержала ее на четыре дня. Наденька рвалась скорее в деревню, беспокоясь о ребенке, мать же и слышать не хотела:
[Глава четвертая] — Ничего не будет, такие болеют.
[Глава четвертая] Но когда Наденька, вернувшись в деревню, вбежала в комнату, тетя Дуся сидела, пригорюнившись, и тихонько плакала. Надя кинулась к люльке — она была пуста...
[Глава четвертая] — Где он? — спросила Надя, озираясь по комнате.
[Глава четвертая] Петровна молчала и только плакала.
[Глава четвертая] - Что такое? Почему ты плачешь?
[Глава четвертая] — Умер твой малыш, — заголосила Петровна.
[Глава четвертая] Наденька упала на кровать и зарыдала.
[Глава четвертая] — Успокойся, милая, для тебя же лучше, теперь ты свободна. А чего хорошего? Связал бы он тебя с этих пор. Простудила ты его, таскала в сад, крупозное получил, на второй же день и задохнулся в больнице. Ничего не могли сделать...
[Глава четвертая] — Где схоронили? Пойдем, покажи, — обливаясь слезами, твердила Надя.
[Глава четвертая] На кладбище, отыскав свежую могилку, они долго голосили, припав к земле.
[Глава четвертая] Воротившись с кладбища, Наденька зашла к Чилиму. Тот перепугался.
[Глава четвертая] — Что с тобой, Надюша? Кто тебя обидел? — Тревожно спросил он.
[Глава четвертая] — Умер ребеночек, — еле переводя дух, выговорила она.
[Глава четвертая] — Как умер, когда умер? Постой! Как же так? А я-то... Я-то и не знал...
[Глава четвертая] Василий вдруг почувствовал, что это неожиданно нахлынувшее горе, их общее горе, сильнее первой радости связало его с Наденькой. Но что-то внутреннее, подсознательное говорило ему, что вслед за сыном он теряет и Надю. Чилим тяжело опустился на скамейку. Она ласково прижалась к нему, словно ища поддержки.
[Глава четвертая] — Ничего не сделаешь, милая, знать такое наше счастье...
[Глава четвертая] Наденька после смерти ребенка не могла больше оставаться в этом домишке. Ей было жутко ночами: слышала плач ребенка. Вскоре она решила уехать из деревни. Как-то вечером подошла она к дому, где жил Чилим:
[Глава четвертая] — Вася, я уезжаю. Проводил бы меня.
[Глава четвертая] Сумерки уже сгустились, когда Чилим с Надей шли на пристань. Молчали. Чилим нес чемодан, а Наденька держалась за его руку. Шли уже вдоль берега, когда Надя сказала:
[Глава четвертая] — Вот здесь я тебя заприметила первый раз, — в голосе ее чувствовалась тоска. — Когда мы с тобой теперь встретимся?
[Глава четвертая] Что мог ответить ей Чилим, когда ему в эту осень идти в солдаты?! Он сказал:
[Глава четвертая] — Не знаю, может быть, и увидимся, а может быть...
[Глава четвертая] Он не договорил: подступили слезы.
[Глава четвертая] Пароход уже подходил к пристани. Ярко зажглись бортовые огни, освещая конторку. Наденька крепко расцеловала Васю и быстро прошла к трапу. Когда отходил пароход, она стояла около борта, не вытирая слез, и махала платочком.
[Глава четвертая] Пароход, сделав оборот, ушел в черноту ночи...
[Глава четвертая] Чилим, точно пьяный, толкаясь между грузчиками на пристани, одиноко побрел домой.
[Глава пятая] Продав пароход, Пронин приуныл: «Чем же теперь я буду промышлять?» — думал он, сидя в подвале и пересчитывая деньги. «Тех денег, которые получаю с мужиков за землю, пожалуй, не хватит. Что же теперь делать? А если в рост все брякну в банк Печенкина? Сколько будет годовых? Ого, сумма!» — воскликнул он и снова подумал: «Нет, так не выйдет, народ мошенник стал...» И решил положить в банк Печенкина только пятьдесят тысяч рублей. Еще рассудил он, что можно купить земли — тысяч на пятьдесят. Но как назло, поблизости к Тенькам земля не продавалась. «Как жаль, что эта старая чертовка, Гагарина, не продает. Ведь сдохнет скоро, а все еще цепляется...» — думал он, направляясь к Фокину. Но и здесь Пронин опоздал: красновидовские богачи всю откупили.
[Глава пятая] Наконец, дошел до него слух, что в земельной управе, около Богородского, продастся большой участок земли.
[Глава пятая] На следующий день, чуть свет, он, поскрипывая новыми лаптями, быстро шагал по проселочной дороге с длинной палкой в руке, только пещер подпрыгивал на спине. Будь это в праздник, каждый встречный, глядя на его наряд, подал бы ему семишник...
[Глава пятая] К великому сожалению Пронина, и земельной управе главного воротилы не оказалось. В канцелярии он увидел писаря со сторожем, игравших в носы. Сторожу, видимо, подвезло на сей раз. Отложив в сторону свою колотушку, он хлестко стегал тремя листиками карт по сморщенному, покрасневшему, курносому носу писаря, отсчитывая третий десяток. Недовольный приходом Пронина, он крикнул:
[Глава пятая] — Бог подаст! Не прогневайся, дедушка, ей-богу, самим жрать нечего...
[Глава пятая] — Значит, дожили — ни хлеба, ни табаку, — хихикая, произнес Пронин. — А я вот зачем пришел: слыхал, что здесь земля продается?
[Глава пятая] — Нет, дедок, хозяин уехал, — улыбаясь, отвечал писарь. — А зачем она тебе, эта самая земля-то? Три аршина, чай, и так дадут.
[Глава пятая] — Что же, если у меня деньги...
[Глава пятая] — Вот чего, дедок, на днях хозяин приедет, просим пожаловать, продадим, сколько угодно, — сказал писарь и начал сдавать карты.
[Глава пятая] — Видимо, придется в обратный, — вздохнул Пронин.
[Глава пятая] — Да уж, надо полагать, так, валяй засветло, все равно почивать не оставим. Наверное, в лоскутках порядком «бекасов» наплодил...
[Глава пятая] — Ах ты, незадача какая, — вздыхая, ворчал Пронин, направляясь обратно.
[Глава пятая] Путь-то был далекий. Вначале он хотел зайти в соседнюю деревню к другу Малинкину переночевать, да передумал — решил идти прямиком в Теньки. Зашел попутно к родничку в овражек, попил холодной воды, размочил кусок черствого хлеба и проворно зашагал дальше.
[Глава пятая] Медленно надвигался июльский вечер. Солнце одним краем полезло за гору, на западе появилась черная туча; она быстро двигалась и росла, закрывая край неба. А вокруг — ржаное поле шумит густым колосом от ветра, переливаясь волнами. Пестреет черными полосками поле. Дорога свернула к стрелке оврага, заросшего орешником. А туча все росла, быстро закрывая красную полоску заката, точно черным пологом. Пронин вздохнул: «Что это, как сердце заболело? Разве воды лишнего хватил... И зачем пошел в ночь, дождем теперь нахлюпает, укрыться негде..» Молния осветила поле, раскатисто загрохотал гром. Пронин перекрестился и, читая молитву, взошел на заросший полынью бугор межника. Гром грянул еще сильнее. Пронин вздрогнул — оттого ли, что сильно грянул гром, или оттого, что из густой полыни с обеих сторон дороги поднялись два человека:
[Глава пятая] — Стой! — прошипел голос, и сильный удар чем-то тупым обрушился на голову Пронина. Он очнулся, почувствовав резкую боль в боку.
[Глава пятая] — Чего развалился поперек дороги? — кричал над ним Ларька Стручков, торговец коровами, держа в руке пистолет. Ему было все нипочем после пирушки в Теньках на базаре.
[Глава пятая] Пронин застонал:
[Глава пятая] — Ой, батюшки! — а сам шарил костлявыми руками в пещере.
[Глава пятая] — Нет, все очистили, мерзавцы...
[Глава пятая] — Чего очистили, кто очистил? — допытывался заплетавшимся языком Стручков.
[Глава пятая] — Да вот тут, из травы, какие-то стервецы выскочили, да по башке крепко свистанули, — причитал Пронин, ползая по дороге.
[Глава пятая] — Постой-ка, мил человек! Голос-то будто знакомый? Ты, Митрий?
[Глава пятая] — Он самый, — нехотя ответил Пронин.
[Глава пятая] — Здорово, друг любезный! Как же это ты, батенька, при деньгах и без оружия? Так в дороге нельзя. За мной тоже двое здесь гнались, да вовремя выстрельнул. Вот он, батюшка, спас! — потряс поднятым пистолетом Стручков. — Ну как себя чувствуешь? Идти сможешь? А и вот все пью и буду пить! Ну-ка, Анисим, тащи флягу! — крикнул он кучеру. — Подкрепить надо Митрия. На, пей! Легче будет. Хочешь — поедем ко мне в дом, напою и еще изобью, — шутил Стручков. — Да, положим тут тебе и до дому недалече осталось... Да и грабить-то у тебя больше нечего. Говоришь, все обобрали.. А порядком было?
[Глава пятая] — Да уж было, — нехотя отозвался Пронин.
[Глава пятая] — Ну вот было... и сказать не хочешь, — рассердился Стручков. — Тогда черт с тобой! Оставайся, пусть тебя волки сожрут! Айда, Онисим, поехали! — и, ввалившись в телегу, выстрелил куда-то в воздух и запел: «Ехал из ярмарки ухарь-купец!».
[Глава пятая] Кругом была темная ночь. Зашумел ливень, безжалостно хлеставший Пронина.
[Глава пятая] Неся воду из речки в баню, чтобы обмыть хозяина, его сожительница Матрена Севастьянова повстречалась со старой знакомой. Завязался разговор о прошлом. Перетряхнув все новости в Теньках, Матрена не упустила случая поведать и о своем хозяине:
[Глава пятая] — Мой-то старый, пришел на рассвете промокший до ниточки. Как вошел в избу, в грязном кафтане и в лаптищах, так и повалился на пол, как плаха, да так застонал, хоть из дома беги... Знать, с большого перепугу?..
[Глава пятая] — Да уж, надо полагать, так, ночь-то была — страхи божьи... — покачивая головой, говорила собеседница Матрены.
[Глава пятая] Вот уж неделю не слезает Дмитрий Илларионович с кровати. Не спит, а главное — не ест и не пьет, только вздыхает да крестится:
[Глава пятая] — О-хо-хо, матушка, пресвятая богородица, спаси нас грешных.
[Глава пятая] Матрена, проходя мимо кровати, косит на него глаза, тоже вздыхает и думает: «Чем же его утешить к развеселить?»
[Глава пятая] — Митрий Ларионыч! — начала она однажды. — И чего это ты больно загрустил? Болесть, что ли, приключилась? Али несчастье какое? Все едут на праздник, встречать смоленскую божью матерь. Съезди-ка и ты, родной, да помолись ей, скорбящей, оно и полегчает
[Глава пятая] на душе... Да гульни, как бывало... И на сердце станет веселей...
[Глава пятая] «Матрена, пожалуй, права и в самом деле, чего я кисну, съездить надо ко встрече, да кстати и Андрюшку проведать. Сколько ни убивайся, горю не поможешь. Ведь не последние отобрали. Хватит у меня, у Печенкина лежит пятьдесят тысяч да и в несгораемом сотня слишком. Чего тужить? Бог милостив, авось и опять все поправится, и снова пойдет дело на лад... Бывало, везде тебе удача, а с этого проклятого парохода, как околдовали: все пошло на провал...»
[Глава пятая] Пронин начал собираться в город. Снова начал вспоминать прошлые свои выгодные дела: «Бывало, купишь плот в лесу в Ветлуге или Упыре, уплатишь по тридцать копеек за бревно, по пятерке плотогонам в зубы, и плот у тебя дома. Ходишь с аршином, продаешь по два-три рубля, а иногда и по пятерке за дерево. Глядишь, от плота две-три тысячи шипит... Или вот, у этой же Гагарыни купил участок лесу и тут удачно, вовремя ухватил. Байков было нацелился, ан нет, шалишь, брат, осечка... Бежит ко мне: «Митрий Ларионыч, Митрий Ларионыч, выручай, брат, — как лиса, завилял хвостом... — Лес позарез нужен, подряд крупный в казне взял на поставку шпал». — «Что же, — говорю, — пожалуйста, рад уважить доброго человека...» И махнул весь лес на разработку. Тут кусочек пожирнее, чем от плотов перевалился...» — думал он, припоминая прошлое.
[Глава пятая] Уже повеселевшим голосом Пронин крикнул:
[Глава пятая] — Мотря! Подай-ка праздничное!
[Глава пятая] — Слава тебе, господи, видимо, очухался... — ворчала Матрена, гремя ключами около сундуков. Пронин, помолившись богу, быстро зашагал на пристань, поскрипывая новыми сапогами. Побрякивала брелком и ключиком серебряная цепочка на поджаром животе. Он устроился в четвертом классе савинского парохода, на скамейке около маленького оконца. Чуть заметная улыбка перекосила его тонкие губы. «Вот она, вода-матушка, а если взяться за нее умеючи да как полагается,то и из нее можно выжать громадную пользу...» — думал он. Встал, направился в буфет. Выпил на скорую руку стакан водки и почувствовал, как по всем жилкам разлилась приятная теплота.
[Глава пятая] На душе стало веселее, Вернувшись на свое место, он увидел на соседней скамейке мужика. Пассажир, повозившись, подложил себе под голову котомку и тут же захрапел.
[Глава пятая] «Вот какие счастливые люди. Только успел закинуть ноги на лавку и уже повез, а я целыми ночами верчусь, точно на шиле, на своей кровати, и хоть глаз выколи...» Но после нескольких бессонных ночей и его скрутил крепкий сон.
[Глава пятая] — Эй, земляк! Вставай, приехали! — тряс Пронина за носок сапога сосед по скамейке.
[Глава пятая] — Что, город? — вскочил Пронин, ощупывая свои карманы.
[Глава пятая] Плеснув воды в лицо, он утерся полой поддевки, читая на ходу утреннюю молитву и крестясь, сошел с парохода.
[Глава пятая] На Устье кипела работа. Грузчики бегали по скрипучим качающимся мосткам, разгружая пароход. Ломовые извозчики грузили на широкие рессорные телеги мешки, корзины, чемоданы и, приглашая пассажиров, торопливо гнали своих кляч к городу.
[Глава пятая] У мостков звонко выкрикивали торговки:
[Глава пятая] — Горячие калачи, баранки, бублики!
[Глава пятая] Инвалид на деревянной ноге, держа на животе обтянутый мешковиной бочонок, кричал хриплым басом:
[Глава пятая] — Сбитень! Сбитень!
[Глава пятая] Толпились легковые извозчики, предлагая пассажирам свои услуги. Пронин, очутившись на берегу, не меняя своего обычая, зашел в ресторан к Чугунову подкрепиться перед богомольем. Заказал легкий завтрак и потребовал стакан водки. Половой быстро притащил на подносе пышащую паром яичницу с ветчиной и стопку тонких ломтиков хлеба. Пронин выпил, понюхал корочку и, вооружившись вилкой, поискал глазами на сковородке кусок пожирнее.
[Глава пятая] Тут вбежал рыжий курносый мальчишка.
[Глава пятая] — «Казань»! «Копейка»! Интересное сообщение, Печенкин — банкрот! Возьми, дяденька, газетку, — ловко подсунул он под самый нос Пронину.
[Глава пятая] — Что ты сказал, мошенник! Как Печенкин? — ошеломленный, точно громом, зашипел Пронин, вытаращив глаза на газетчика.
[Глава пятая] — Не могу знать, дяденька, Вот прочтите сами,— спокойно ответил мальчик.
[Глава пятая] Пронин жадно впился глазами в квадрат объявления на газетной странице. Руки дрожали, строчки прыгали, точно живые, он еще плохо соображал, что происходит с ним, но уже чувствовал, что из его капитала уносили эти черные прыгающие строки пятьдесят тысяч рублей.
[Глава пятая] — Так вот оно как! — со слезами на глазах тяжко вздохнул Пронин. — Ах ты, гад ползучий, что сделал... А?
[Глава пятая] Пронин, озираясь, искал, с кем бы поделиться своим горем, рассказать, как ему не везет в жизни, как грабят кругом... Но в зале ресторации толпились грузчики, которые после ночных работ пришли с устатку подзаправиться.
[Глава пятая] — Ну и дела... — произнес он и вышел.
[Глава пятая] Скрюченный горем, он тихо поплелся в Адмиралтейскую слободу, к племяннику Андрюшке, чтоб излить все накипевшее у него на душе.
[Глава пятая] Встретивший его швейцар объявил, что училище закрыто, ученики все уехали на практику. Итак, все планы рушились. На обратном пути он частенько заглядывал в буфет, но водка лишь выжимала слезы бессилия и злобы.
[Глава пятая] Матрена, встречая хозяина, так и ахнула, увидя его в таком состоянии. «Разве с племянником что приключилось», — подумала она, складывая его праздничный наряд в сундук.
[Глава пятая] Вторую ночь после приезда Пронин ворочается на кровати и все вздыхает. Матрена, обеспокоенная стонами, тоже не спит.
[Глава пятая] Померещилось, что ли? — ворчит она, поднимаясь с постели, прислушиваясь.
[Глава пятая] Долго смотрит Матрена в окно; кругом ни души, а под окном — будто ребенок плачет. Озираясь, она выходит на улицу, видит сверток на скамейке.
[Глава пятая] — Митрий Ларионыч! Не спишь? — вбежав, крикнула она. — Счастье нам! Ребенка кто-то подсунул! — торопливо зажигает лампу, осматривает и улыбается: — Какой хорошенький. Ты погляди, и родимое пятнышко на шейке, точно замеченный. Митрий Ларионыч! Может быть, возьмем для счастья?
[Глава пятая] — С ума ты сошла! К чему он тебе? — прохрипел Пронин.
[Глава пятая] — Куда ж его теперь, обратно выкинуть?
[Глава пятая] — Зачем выкидывать, оставь до утра, а там старосте отнесешь, пусть куда хочет... А я и подзаборниках не нуждаюсь! — строго прикрикнул Пронин.
[Глава пятая] Раннее утро. По небу плывут серые облака, моросит частый мелкий дождь. К пригону идут пастухи, по зеленой лужайке змеятся их длинные черные кнуты, А сзади плетутся сонные свиньи, плотной гурьбой вперегонки бегут овцы, мычат коровы, провожаемые сгорбленными старушками и торопливыми батрачками.
[Глава пятая] Сотские, задоря собак, стучат в окна мужицких избенок длинными хворостинами, гонят народ на сходку. Мужики идут медленно, тоскливо поглядывая на серое небо. Да и торопиться некуда. Трава на пойме по случаю поздней убыли весеннего паводка была зелена, ржаное поле хоть и поспевало к страде, но дождливая погода мешала начать уборку. Одна дума была у мужиков: «Где достать кусок хлеба на завтрашний день?»
[Глава пятая] Теньковские богачи — народ ухватистый, дальновидный. Они осенью запасают хлеб, скупают у мужиков, думая: «Небось, весной придете выкупать свой хлеб, а насчет цены — мы тогда поглядим...»
[Глава пятая] Так тянулось исстари в Теньковской волости, так получилось и в это лето.
[Глава пятая] — Наверное, опять волостной старшина придумал что-нибудь насчет денег. Платишь, платишь — и все им мало, — говорил Перов, шагая рядом с Алонзовым.
[Глава пятая] Они работали грузчиками на пристани, а сегодня, как назло, с хозяином поскандалили.
[Глава пятая] — Северьянычу нижайшее! — крикнул сотский, — Чего воротились? Аль дождя напугались?
[Глава пятая] — Нет. Ценой не сладились, — ответил Перов,
[Глава пятая] — Тогда пожалте на сходку!
[Глава пятая] — Знаем, — сказал Алонзов,
[Глава пятая] К приходу Перова с Алонзовым сход был почти в полном составе. Ввиду дождя все зашли на въезжую, разместились кто где.
[Глава пятая] Староста стоял за столом, расправляя толстыми пальцами широкую рыжую бороду. За спиной его висел портрет царя, намалеванный красками. Около стола, поближе к божнице, сидела Матрена, сожительница Пронина. Она держала в руках ребенка, завернутого в цветное одеяло. Пронин тоже пришел; он не лез вперед, а стоял за перегородкой, ближе к двери. Староста долго смотрел на раскрытую дверь, но в нее никто не входил. Он решил приступить к делу.
[Глава пятая] — Ну как, старички! Я думаю, пора начинать?
[Глава пятая] — Начинай, Прохорыч!
[Глава пятая] — Вот чего, старички! — потоптавшись, начал он. — У меня два обчественных дела... Первое — это то, что управляющий имением княгини Гагарыни прислал акт на штраф за потраву яровой пшеницы нашими табунами. В случае неуплаты он грозит судом, а суд, я думаю, вы все знаете, чью держит руку...
[Глава пятая] — Понимаем, Прохорыч! — кричали мужики.
[Глава пятая] — Как же будем платить?
[Глава пятая] — Разложить подушно! — крикнули те, кто был ближе к столу.
[Глава пятая] — Правильно, — сказал староста. — Такой был раньше заведен порядок, не будем его изменять.
[Глава пятая] — Как же правильно? — крикнул, протискиваясь вперед, Перов. — Чей скот барский хлеб топтал, пусть тот и платит. Но голос Перова постарались заглушить. Мужики, хоть и смотрели исподлобья на богачей, но выступить и сказать правду перед сходом никто не решался, потому что каждый был либо должен, или собирался просить в долг. А старосте это решение тоже было по душе, у него скота было больше всех. Он и поторопился перейти к следующему вопросу.
[Глава пятая] — Вот чего, старички! У меня есть еще одно обчественное дело. Нашему уважаемому Митрию Ларионовичу Пронину сегодня ночью какая-то тварь ребенка подсунула под окно. Так вот, мужики, надо кому-то взять на воспитание.
[Глава пятая] — Пронину подкинули, пусть он и берет! — громче всех кричал Чернов, который давно точил на него зуб. — Хватит, наверное, на воспитание одного ребенка? Прошлой осенью пароход продал Митрий Ларионыч! Это не по-христиански выходит. Вам, можно сказать, счастье идет, а вы отказываетесь... Правильно я говорю?
[Глава пятая] — Верно! — крикнуло несколько голосов.
[Глава пятая] «Черт тебя тянет за язык», — подумал Пронин, пролезая ближе к столу.
[Глава пятая] — Нет уж, старички! Увольте от этой должности. Я для нее не приспособлен... А пароходом корить меня нечего! Не приведи бог каждому иметь такое счастье... На этом проклятом пароходе я в прах разорился! — кричал Пронин, злобно глядя из-под нависших бровей.
[Глава пятая] — Постой-ка, Митрий Ларионыч! — снова вступился староста. — Я не понимаю, как же ты разорился? Денежки-то получил, вот если бы он у тебя сгорел, или, скажем, утоп, тогда другое дело...
[Глава пятая] — Правильно, Прохорыч, — кричали мужики. — Отдать ему ребенка, пусть и воспитывает...
[Глава пятая] — Нет. Благодарю покорно! Кому хотите отдавайте, а я не возьму.
[Глава пятая] В это время пробрался поближе к столу грузчик Алонзов.
[Глава пятая] — Разрешите, старички, сказать слово?
[Глава пятая] — Можно, валяй! — послышались голоса.
[Глава пятая] — Вот чего, старички! — начал Алонзов. — Я долго батрачил у Митрия Ларионыча и скажу: действительно ему отдавать не надо, и вот почему — заморит голодом... Когда работаешь на него, и то он не хочет накормить, как полагается. А тут какого-то чужого ребенка... Он от родного племянника отказался, загнал его невесть куда... Я вот чего хочу сказать: у меня их четверо, давайте я возьму, пусть будет пятый, в большой семье незаметно вырастет...
[Глава пятая] — Молодец, Тимоха! Правильно! — крикнул Перов.
[Глава пятая] Пронин строго посмотрел на Алонзова и подумал: «Вот мошенник, везде старается меня оклеветать да очернить...>
[Глава пятая] — Ну, как решим, старички? — спросил староста.
[Глава пятая] — Отдавай, Прохорыч! Чего тянуть! — кричали мужики.
[Глава пятая] — Запиши, на всякий случай! — посоветовал кто-то из задних рядов.
[Глава пятая] — Ну-ка, тетка Матрена, разверни, поглядим, сын али дочь? Парнишек-то у меня четыре, а девки ни одной, жена все время ругает... Эх, брат, промазал, опять парнишка! — развертывая одеяла, сказал Алонзов. — А этот угол чего так свесился?
[Глава пятая] — Тут что-то зашито, — пощупала Матрена угол оде-яла.
[Глава пятая] — Надо поглядеть, може, метрика? — сказал Алонзов, разрывая нитки.
[Глава пятая] — Письмо, Прохорыч! — крикнул он, кладя на стол толстый пакет.
[Глава пятая] — Интересно, чего там написано? — скосил глаза на пакет староста.
[Глава пятая] — Тише, мужики! — закричал он, доставая свернутую бумагу из пакета.
[Глава пятая] Все замолчали. Староста, развернув бумагу, начал читать:
[Глава пятая] «Крещен и миром помазан, звать Сережей. Прошу принять на воспитание. А за труды мое скромное вознаграждение к сему прилагаю в сумме десять тысяч рублей. С приветом остаюсь. Неизвестная...»
[Глава пятая] — Хо-хо! Вот дык так! — крикнул староста, тараща глаза и заглядывая в пакет: «Так-то и я не прочь взять...»
[Глава пятая] Но перерешать вопрос было поздно, да и жадность не хотел он выказывать перед сходом. Мужики, толкая локтями друг друга, показывали на пакет. Алонзов взял ребенка и, протягивая руку к пакету, спросил:
[Глава пятая] — Можно взять, Прохорыч?
[Глава пятая] — Да уж, что говорить, бери, твое счастье... — нехотя произнес староста, все еще не в силах оторвать взгляда от толстого пакета.
[Глава пятая] — Баба, чай, ругать не будет, — сказал Алонзов, направляясь к выходу.
[Глава пятая] — Вот так тебя, упрямый козел! Сколько вчера баяла: возьмем ребенка для счастья! — шипела Матрена, вставая со скамейки. — Дура я, дура, как же это я раньше не поглядела? Видимо, бог глаза отвел...
[Глава пятая] Пронин не слышал слов Матрены, стоял, точно окаменелый, зажав в кулак свою реденькую бородку. Все вышли на улицу, а он еще стоял, не двигаясь, как деревянный.
[Глава пятая] — Митрий Ларионыч, — тихо сказал староста, тронув Пронина за рукав рубахи. — Пора, брат, двигаться, Я ухожу, запирать буду канцелярию.
[Глава пятая] Пронин очнулся и тихо, точно по скользкому льду, пошел к выходу. Староста глядел ему в спину и ворчал:
[Глава пятая] — Эх, браток, не повезло нам, проворонили десять тысяч. А ребенок что, жив будет — хорошо, умрет - душа в рай пойдет, и помолиться есть за что...
[Глава пятая] Позже Матрена рассказывала сбежавшимся на ее крики соседям:
[Глава пятая] — Так вот, милые вы мои, — начала она. — Как вернулся он со сходки-то, так и начал ходить по избе. Ко всему прислушивается, приглядывается, глаза посоловели, помутнели... Думаю, неладно с мужиком. Чего-то ищет? Постоит, побормочет себе под нос, махнет рукой и дальше идет. А я все гляжу за ним. Значит, думаю, дело дрянь, наверное, того-этого — ряхнулся. Вижу, веревочку достает с полатей, я отвернулась, вот, думаю, старый, чего надумал...
[Глава пятая] Он шасть в сарай, а я гляжу в щелочку. Вижу... Матушка, царица небесная!.. Прилаживает. к перекладине веревочку-то. Я все молчу. Думаю — пусть попробует, как это ловко получится. А он торопится, весь трясется. Я скорее за ножом на кухню. Выскочила, он уж, милые вы мои, в петле. Я раз ножам по веревке, он хлоп, да об корыто головой-то и треснись. Когда очухался, как засветит мне по уху: «Вот, — говорит, — тебе, сучий потрох, в чужое дело не суйся...» Я кричать, ну вот спасибо вам большое, что прибежали, а то, чего доброго, и меня укокошил бы, да и сам-то, наверное бы, то-го... — всхлипнула Матрена, утирая слезы кончиком плат-ка. — Теперь, слава богу, в больнице-то, наверное, наставят его на путь истинный...
[Глава шестая] Кругом все зеленеет, сады цветут. Кружатся в воздухе белые лепестки, гонимые ветром с груши и черемухи, точно снежная пороша застилает молодую травку. Воздух наполнен медовым запахом. Кукушка кукует в горах, заросших мелким орешником, соловей выводит трель под трепет молоденькой листвы.
[Глава шестая] Пестро разряженная молодежь веселыми шумными толпами идет за сады, на поляну. Заплетается хоровод, растет, ширится до самого обрыва над Волгой. Звонкие песни разносятся над рекой.
[Глава шестая] Здесь же расположились кумушки, — посудачить и с тоской вспомнить уплывшую куда-то свою незавидную молодость. Поодаль, в тени сада, стоит пристав Иван Яковлевич Плодущев, гроза всего вверенного ему участка. Он поднимает густые пучки черных бровей, связанных каким-то загадочным узелком над переносицей, крутит усы и покуривает «Дюшес». На белом, как снег, кителе блестят серебряные погоны. Вместо казенной с кокардой фуражки, пропотевшей, засаленной, сегодня голова его увенчана тропической шляпой, на манер пожарной каски, плетеной из дорогой морской травы. Весь его наряд, как и густые усы и выпученные глаза, придает ему строгий начальственный вид.
[Глава шестая] Улыбка на миг появляется на его лице, и, снова холодные глаза пристава шарят то вокруг хоровода, то в средине, где молодые пары гуляют под ручку. Вдруг взгляд его скользнул стрелой и замер на одной точке...
[Глава шестая] — Ага, клюнул сазан, да и есть на что... — самодовольно произнес он, любуясь своей дочерью, идущей в средине хоровода под ручку с молодым человеком. Дочь его Лида — румяная толстушка с закрученными мелкими завитушками рыжих волос, в ярком шелковом платье. Она почти висела на руке молодого человека, по одежде которого было видно, что и он не из простой, соломой крытой избы.
[Глава шестая] Лида чуть склонивши голову, касается кудрями байковского плеча.
[Глава шестая] Пристав поглаживает свой пухлый, чисто выбритый подбородок и сияет от счастья. Мечта Ивана Яковлевича начинает сбываться. Он уже второй год намеревается породниться с Байковым и сделать единственную сна<о дочь наследницей крупного состояния. И вот сегодня у Плодущева праздник: ему весело под тенью сада, принадлежащего будущему свату.
[Глава шестая] После сытного обеда и крепкого чая, который Плодущев очень любит, он шагает в своих просторных покоях, покуривает и мечтает: «Холера его забери, этого самого Байкова, когда же в самом деле пришлет он сватов? Они там лижутся, а сваха все не идет. А тут скоро петровки, поп скажет, венчать грех. Разве самому пройти да пообстоятельнее разведать, как и что думает Байков?» В смысле разведки он был крупный знаток и мастер... «Мне вить раз плюнуть, я с трех слов узнаю, кто что думает и мыслит. По походке могу определить, чего у него в голове... Если, скажем, высоко задрав голову, сильно размахивает руками, да не в меру вертит плечами, это-то уже и есть гордое вольнодумство крамольника... И сейчас же — пожалуйте в участок. Сколько я таких по-следил да сдал в жандармское управление!.. А вернулся ли хотя бы один? Нет, значит мои определения верны...» Плодущев потер ладонью медаль «За усердную службу», висевшую у него на белом кителе. «Да вот совсем недавно отправил туда же Ланцова, он тоже не вернулся. Видимо, порядком раскопали улик... Там, брат, знают, как выуживать подноготную. Да и этот богобоязненный Днищев тоже ловко умеет выведывать. Спасибо, помог выявить преступника. Вот только одно сплошал — надо было и брата Ланцова прибрать в крепкие руки... Ну, ничего, время еще есть, и тобой займусь, милок, от меня не уйдешь. Вот только с девчонкой уладить, а опять возьмусь за дела...» С такими мыслями Плодущев отправился к Байкову.
[Глава шестая] Никифор Прокофьевич Байков сидел в холодке на скамейке, около своего двухэтажного пятистенника. Он был в кремовой чесучовой рубашке и тонкой белой фетровой шляпе. От нечего делать Байков ковырял землю концом светлой тросточки. Рядом с ним на скамейке сидел верный его помощник, степенный Днищев, с окладистой русой бородой и крупными чертами лица. Поговорив о празднике, о погоде, Байков спросил:
[Глава шестая] — Какие новости, Петр Ефимыч, привез из города?
[Глава шестая] Днищев вернулся накануне праздника вечером и пришел доложить своему хозяину о поездке.
[Глава шестая] — Новостей особенных нет, а дело наше, можно сказать, в порядке! — поглаживая бороду, начал Днищев. — Если это дельце хорошо осмыслить да оформить, так, пожалуй, можно приличную денежку огоревать... Все я узнал. Земельная управа обещает выдать пять тысяч рублей, а с помещиков, у которых омывает луга, можно получить большую деньгу. Ты только погляди, Никифор Прокофьевич, мы в верном выигрыше...
[Глава шестая] Как знаток своего дела, Днищев продолжал:
[Глава шестая] — Камень рядом, вон какие горы, кустарник тоже под боком. Материал весь налицо, а насчет рабочих я вот что скажу: мужик зиму с голоду дохнет... Только крикни, тут отбоя не будет от рабочих рук. За грош все сделают да тебе еще и спасибо скажут. Пятерочку сдерем с управы, нам на все и хватит, а пятнадцать с помещиков пойдет чистыми в нашу пользу... Вот тут как! А также насчет кормежки мужика я тоже придумал. Ему нужно с устатку стакан водки, хлеба кусок да какой-нибудь тарашки или плотвы. Вот ему самый лучший харч. Дн он тебе, этот самый мужик, за грош гору свалит...
[Глава шестая] — Что ж, хорошо,— сказал Байков, а сам подумал: «Ведь как ловко он может все обмозговать и поставить всякое дело на свое место... Не даром деньги ему плачу».
[Глава шестая] Днищев подумал и уже приготовился было выложить новую мысль перед своим хозяином. Но в это время подошел пристав.
[Глава шестая] — А! Ваше благородие! Здравия желаем!
[Глава шестая] Оба привстали со скамейки и поклонились.
[Глава шестая] — Милости просим в нашу компанию, садитесь вот сюда! — сдвинулись по скамейке — один вправо, другой влево, усадив пристава в середину.
[Глава шестая] — Ну, как празднуем? — спросил Плодущев, доставая из серебряного портсигара «Дюшес» и пристально глядя на Байкова.
[Глава шестая] - Да уж, что и говорить, ваше благородие, вы только посмотрите, денек-то, точно на заказ...
[Глава шестая] Дн, брат, приятная погода! — попыхивая ароматным дымком, подтвердил пристав. — А батюшка давеча какую проповедь сказал! Вот так за сердце и щиплет...
[Глава шестая] «Черт ущипнет тебя сквозь такие мяса...» — подумал Днищев.
[Глава шестая] В это время скрипнула калитка, вышел сын Байкова, поклонился приставу, чуть дотронувшись пальцем до шляпы. Пристав отдал честь. Тимофей встал около ворот, в стороне от отца и пристава, наблюдая за проходившими по улице девчатами. В группе девушек он увидел Лиду, она тоже заметила его и улыбнулась.
[Глава шестая] — Гляжу я на тебя, Никифор Прокофьич, сынок-то у тебя хоть куда... — закинул крючок пристав.
[Глава шестая] — Да и у вас, ваше благородие, тоже дочка-то звезда... — улыбнувшись, сказал Байков.
[Глава шестая] «Ишь, старый черт, тоже знает толк в девках...» подумал пристав, — Чай, Тимохе годков-то прилично?
[Глава шестая] — Да, женить вот хочу, боюсь как бы не избаловался...
[Глава шестая] — О! Это ты верно, правильно! — воскликнул пристав, а сам подумал: «Не знаю, сваха куда пойдет, вдруг да мимо моего дома?» — Но когда мысль его перекочевала к хороводу, сомнения стали рассеиваться.
[Глава шестая] Байкова позвали из дома. И извинившись, он ушел.
[Глава шестая] — Ну как, Петр Ефимыч, чего нового в городе? спросил Плодущев у Днищева.
[Глава шестая] — В городе порядок. Новостей пока нет.
[Глава шестая] — Ну, а как в бараки к грузчикам заглядываешь?
[Глава шестая] — Бываю.
[Глава шестая] — Там чего слышно?
[Глава шестая] — Теперь, ваше благородие, в бараках спокойно. Как увели Ланцова, затихли. Не знай, надолго ли...
[Глава шестая] — Вот, вот! Ты там все-таки поглядывай, прислушивайся, еще человека два выдернем да отошлем, тогда и совсем затихнут.
[Глава шестая] Получив необходимые для себя сведения, пристав, весело насвистывая, шел обратно.
[Глава шестая] Плодущев не ошибся: на второй день после праздника вошла сварливая баба, хитрая сплетница Василиса Оленкова. Пристав, как и всегда, насупил густые брови и строго крикнул:
[Глава шестая] — Что случилось?
[Глава шестая] — Уж не осуди, родной, кой грех, быть может, словом обмолвлюсь, так ты уж того, не вели в участок тащить, мы ведь деревня, лыком шиты...— низко кланяясь, произнесла Оленкова.
[Глава шестая] — Хо-хо-хо! — закатился пристав. — Небось трусишь попасть в участок? Держи язык за зубами...
[Глава шестая] — Как, батюшка, мне его держать? Ведь я им только и кормлюсь.
[Глава шестая] Пристав решил, что пришла она непременно от Байкова, и весело предложил ей стул.
[Глава шестая] — Так вот, сударь мой, уважаемый Иван Яковлевич! Пришла по очень сурьезному делу... — садясь, продолжала она. — От Никифора Прокофьевича! Парень-то, бают, с тоски убивается... Да и года, родной. Времечко пришло...
[Глава шестая] — Про что это ты раскудахталась? — как бы не понимая, спросил пристав.
[Глава шестая] — Да все про то же, родной! Если, баит, не ее, так другой мне и не надо...
[Глава шестая] — Не знай, как и быть, Васюха. Девка еще молода...
[Глава шестая] — Ну, гляди, родной, тебе виднее, что к чему, ты человек ученый, все понимаешь...
[Глава шестая] Плодущев помолчал и сказал:
[Глава шестая] — Что ж, ладно, коли так. Действуй, а это вот задаточек. — Он сунул рублевку свахе.
[Глава шестая] — Спасибочко большое, — поклонилась Василиса.
[Глава шестая] Свадьба была богатая. Перепившиеся гости валялись на улице, кто куда сумел уползти. Днищев, верный слуга Байкова и негласный помощник пристава, лежал на водовозном рыдване около байковской кладовой и тонким голоском пел «Боже, царя храни...»
[Глава шестая] Сватья, Байков и Плодущев, водки пили мало, больше угощались чайком с лимоном и строго следили за порядком. Когда гости, насытившись, разбрелись, а молодых уложили спать, сватья вздохнули посвободнее.
[Глава шестая] — Ну, сваток! Трахнем! За наш родственный союз, за общее дело, — весело произнес Байков, подняв стакан.
[Глава шестая] — Кушай, сват! — поклонился пристав и, выпив, поискал глазами, чем бы приятнее закусить.
[Глава шестая] - Севрюжкой, севрюжкой! Али вот паюсной. Эх, икорка славная, ешь, сват! Теперь заживем...
[Глава шестая] Свадьба отгремела. Кончились шумные горелки, отзвенели песни хороводов. На деревню надвигалась страда. Зубрились серпы, отбивались косы.
[Глава шестая] Все готовились к уборке урожая. И пристав с Байковым еще старательнее принялись за работу. Обозы подвозили к берегу дубовые шпалы, складывали их в длинные штабеля. Артель грузчиков еле поспевала грузить баржи, арендованные Байковым. А верный слуга Байкова Петр Ефимович Днищев подыскивал новое, еще более выгодное дело...
[Глава шестая] Раннее утро. Черные стрелки на часах Спасской башни показывали половину третьего. Свисток савинского «Кондратия» возвестил пассажирам о прибытии к Устьинской пристани. Публика спешила в город. На перекрестках улиц мельтешили черные шинели: полицейские кричали на дворников, поднимавших целые облака пыли своими метлами.
[Глава шестая] Обгоняя пешеходов, еле слышно постукивая резиновыми шипами, по мостовой катила пролетка, запряженная вороной кобыленкой, трусившей иноходью и повиливавшей обтрепанным хвостом. В пролетке сидел пассажир в суконной поддевке и в таком же картузе, напяленном до самых глаз. Окладистая русая борода седока разделялась утренним ветерком на две половины.
[Глава шестая] Ямщик посвистывал и взмахивал кнутом над головой седока, но тот ничего не замечал; взгляд его был задумчив. Пожалуй, и знаток, пристав, не сумел бы определить, какие думы кружились в голове седока... Это ехал Петр Ефимович Днищев. Может быть, у него была забота получить те пятнадцать тысяч, ассигнованные на укрепления берега Волги? Или что другое сосало сердце Днищева? — Неизвестно. Доехав до перекрестка против Спасской башни, он расплатился с извозчиком. Вынув из-под сиденья туго набитый мешок, отправился пешком к воротам казенного дома. Ждал он недолго; скоро заскрежетал замок, загремел тяжелый засов, и ворота распахнулись. Их заняла стража в черных шинелях и низеньких шапочках. На стальных клинках играло лучами утреннее солнце. В середине конвоя шли арестанты с бледными лицами, в куртках из серой мешковины и таких же колпаках; руки их скручены за спины. В последнем из выходивших Днищев узнал Ланцова. Появившийся впереди начальник конвоя с силой оттолкнул Петра Днищева и пинком отшвырнул котомку с дороги. За конвоем следовал взвод солдат с винтовками на плече.
[Глава шестая] — Что вам нужно? — строго спросил Днищева вышедший в это время начальник караула.
[Глава шестая] — Ваше благородие, я принес милостыню подать несчастным, содержащимся в этом доме, — вздохнув, произнес Днищев. Начальник, откозырнув, вернулся обратно. Вскоре вышли два солдата из охраны с корзинкой.
[Глава шестая] — О господи! — перекрестился Днищев и высыпал булки в корзину из своей котомки.
[Глава шестая] — Куда направили этих молодчиков? — кивнул головой и сторону конвоя.
[Глава шестая] — Туда, дедушка, откуда обратно не приходят, так что теперь все отвоевались.
[Глава шестая] — То есть, как отвоевались? — спросил Днищев.
[Глава шестая] — Да уж так, нешто можно против царя-батюшки идтить? Все нашли, бумаги и оружие, — продолжал словоохотливый охранник.
[Глава шестая] - Черта бы два нашли, коли б не моя забота, — свертывая котомку, проворчал Днищев и направился вслед за конвоем,
[Глава шестая] «Все-таки надо поглядеть, куда поведут», — думал он, идя далеко позади конвоя. Тихо ступая по кирпичам тротуара, он заглядывал в окна магазинов, но не терял из вида идущих впереди солдат.
[Глава шестая] Часы на Александровском пассаже пробили половину четвертого. Начальник конвоя торопил подчиненных, урочный час, видимо, близился. Проходя по Грузинской улице, Днищев остановился и долго молился на церковь. Сомненья все еще мучили его. Он снова подумал: «Малый-то, видимо, наврал». Любопытство его было скоро удовлетворено, когда конвой повернул за кладбищем влево и начал спускаться по узкой дорожке в овраг. Днищеву дальше следовать не удалось, на спуске в овраг были выставлены два часовых. Гонимый любопытством, он забежал с другой стороны, но опоздал: прогремел залп, и Днищев увидел, как сваливали окровавленные тела в свежевыкопанные ямы на дне оврага.
[Глава шестая] - О господи, прости мя грешного! — вздохнул он и направился все той же степенной походкой обратно.
[Глава шестая] Пассажиры вышли с парохода. Вахтенные подметали и мыли палубу, а боцман бегал от штабеля к штабелю, записывая в узенькую книжку принимаемые на пароход грузы. Команда приступила к погрузке.
[Глава шестая] — Нате, черти! Валите весь штабель! — кричал матрос Мошков, подставляя широкую спину, ловко встряхнул два мешка на заплечье, зацепил верхний крючком и, широко расставляя ноги, побежал по скрипучим мосткам на пароход.
[Глава шестая] — Ты чего только два, можно было еще пару прихватить, — шутили над Мошковым лоцман и штурвальный, сваливавшие в штабель па палубу мешки.
[Глава шестая] — А я один за себя, другой за Ланцова, Видишь, сидит он покуривает.
[Глава шестая] — А что с ним?
[Глава шестая] — Братца его кокнули сегодня...
[Глава шестая] — Как?
[Глава шестая] — Очень просто — на мушку и ваших нет.
[Глава шестая] — Чего ты мелешь?
[Глава шестая] — Самого спросите. Он всю ночь там торчал, хотел повидать брата. Не допустили, говорит, денег мало взял...
[Глава шестая] — Жаль,— вздохнув, сказал лоцман.
[Глава шестая] Погрузка кончилась, пароход пошел по назначению, Ланцов встал на вахту. Но думал он не о работе. Руки привычно выполняли свое дело, а в голове лихорадочно проносились другие мысли.
[Глава шестая] «Ладно, трус в карты не играет. Пусть будет, что будет, а пристава все-таки я уважу... Только бы подвернулся случай», — думал Ланцов, протирая и смазывая части машины.
[Глава шестая] Рабочие на пароходе поговорили, потужили, перекинулись несколькими сильными выражениями о случившемся и потихоньку начали забывать.
[Глава шестая] В деревне, по указанию пристава, все приводилось в порядок. К вечеру улицы были подметены, очищенная от мусора лужайка казалась плотным зеленым ковром. В вечерней прохладе поплыл звон большого колокола, Старики и старухи, осеняясь крестным знамением, торопились ко всенощной.
[Глава шестая] Церковный сторож, проснувшись утром и не поднимаясь с постели, запустил свою заскорузлую пятерню в войлок седых спутанных волос и крикнул:
[Глава шестая] — Архиповна! Дай-ка скорее холодной водицы испить! В голове все звон и звон стоит, а во внутренностях точно пожар. «Шумел, горел пожар московский», — запел он тихим, хриплым голосом. — Знаешь ли, старая кочерга, что я пою?
[Глава шестая] — Да где уж мне знать, Степаныч, я по шинкам не хожу, капли не собираю, — прошамкала беззубым ртом Архиповна.
[Глава шестая] — Горько мне, николаевскому фельдфебелю, слышать такие слова. Да ты знаешь ли с кем говоришь? Ах ты, старая язва, да передо мной каждый солдат в струнку тянулся! Меня все начальство, вплоть до генерала, звали Емврасий Степанович. А ты что?..
[Глава шестая] - Грех-то какой, Степаныч. Надо идти к обедне благовестить, и у тебя и башке звон да песни на уме. Нализался вчера и лыко не вяжешь. Вот батюшка узнает, потурит тебя из караулки. Куда пойдем? Фетхебель...
[Глава шестая] — А ну, замолчи! Живо воды! Ать, два.
[Глава шестая] — На уж глохти! Ишь зельем-то, как от винной бочки, несет. Как пойдешь под благословение к батюшке?
[Глава шестая] — Э! Да чего ты меня все батюшкой стращаешь, коли мы с ним вместе и выпили. Ха-ха, нашла чем стращать.
[Глава шестая] Но стук в окно сторожки и сиплый бас батюшки прервал их утреннюю беседу.
[Глава шестая] — Степаныч! — крикнул поп.
[Глава шестая] — Я, батюшка! — вскакивая с постели, отозвался сторож.
[Глава шестая] — Иди-ка, валяй в большой, сегодня Петров день.
[Глава шестая] — Сию минутку, батюшка, — заторопился сторож, выскакивая на улицу.
[Глава шестая] — Степаныч, постой-ка! — крикнул поп, — Где это мы с тобой вчера накачались?
[Глава шестая] — А вы разве не помните?
[Глава шестая] — Убей бог, ни капли, — зажимая пухлой рукой сморщенный лоб, сказал батюшка.
[Глава шестая] — В шинке были.
[Глава шестая] — Как же нас занесла крестная сила?
[Глава шестая] — Никакой силы. Когда кончилась вечерня, я закрыл церковь и передал вам ключи, а вы сразу ударились вниз, в Подлужную. Я кричу: «Батюшка, батюшка! Вы не туда пошли!» А вы машете рукой: пойдем со мной! А когда обратно в гору шли, вы, чай, разов пять упали, я насилу дотащил вас до дома.
[Глава шестая] — Ну, ладно, спасет тебя Христос, иди, дуй в большой. А я пойду подлечусь немножко от кашля, да и голосу нет.
[Глава шестая] Степаныч, взобравшись на колокольню, одной рукой раскачивал язык большого колокола, а другой все хватался за голову.
[Глава шестая] — Уж так болит окаянная, того и гляди рассыплется на куски. Ну, ладно, потерпим. Только бы до алтаря добраться, я найду там, чем полечиться, бог-то милостив... Може, беленького удастся подцепить для праздничка христова, — успокаивал себя Степаныч, пока густой голос большого колокола звал православный люд под своды церкви слушать слово божье.
[Глава шестая] — Кажись, батюшка метет рясой по дороге, — выглянув в оконце, замечает сторож.
[Глава шестая] Приближается батюшка ко вратам храма господня, и Степаныч делает приятный перебор мелких колоколов. Батюшка, видимо, подлечился от кашля и поправил голос. Он весело идет проповедовать.
[Глава шестая] Церковь наполняется народом, впереди всех Плодущев; он, гордо задрав голову, закручивает в штопор усы. С левой стороны пристава стоит сват Байков, истово крестится и умильно глядит на лики святых отцов. Сзади Байкова на коленях Днищев бьет земные поклоны и тяжко вздыхает на всю церковь.
[Глава шестая] Ближе всех к амвону стоит толстая попадья, вся в черном одеянии. Ленивым взглядом сытой кошки она следит за своей дражайшей половиной, которая косит заплывшие жиром глазки в сторону клироса, где приветливо улыбается батюшке молоденькая и довольно привлекательная просвирня.
[Глава шестая] А позади старики и старухи усердно молятся, прося всевышнего простить их прегрешения. Отец Евлампий, возлежа грудью на аналое, читает проповедь мирянам, хитро вплетая в нее жития святых отцов, как они спасали свои души от ада кромешного в труде для хозяина и молитве для бога...
[Глава шестая] В это время Степаныч, гасивший свечи в алтаре, поддерживая больную голову, размышлял: «О господи, нет ли чем полечиться из батюшкиных запасов, хранящихся в алтаре, на всякий случай от кашля... Господи, благослови, никак белая?» Отхлебнув из горлышка, утер рукавом бороду и, поглаживая под ложечкой, зашептал:
[Глава шестая] — Вот это уж истинный Христос прошел.
[Глава шестая] Молящиеся шли приложиться к кресту и облобызать пухлую ручку батюшки. А Степаныч, взбираясь на колокольню, все еще твердил:
[Глава шестая] — Вот это, действительно, для бога...
[Глава шестая] Он нацепил на правую ногу веревку от большого колокола, на левую от среднего, а в обеих руках зажал веревочки от пяти мелких колоколов.
[Глава шестая] Когда он увидел, что народ выходит из церкви, то приступил к заключительному номеру. Вот здесь у него проявилось истинное служение долгу. Такие он выделывал на колоколах мотивы, что можно было идти вприсядку, камаринского плясать. Тут у Степаныча пришло все в движение: он и руками, и ногами работал, и головой притряхивал, и даже прищелкивал языком.
[Глава шестая] Выходивший последним из церкви батюшка позавидовал дарованиям сторожа. И боясь, чтобы эти чудесные мотивы не потонули в воздухе без всякого внимания, он подобрал повыше свою рясу, намереваясь пуститься вприсядку, да увидел впереди пристава под ручку с Байковым и подходившего к ним Днищева. Днищев поздравил с праздником сватов. Они пошли втроем по празднично подметенным улицам. Пристав приглашал к себе Байкова отобедать и попить чаю. Байков в первую очередь тянул к себе пристава.
[Глава шестая] — Иван Яковлевич! Ваше благородие! Ей-богу, лучше ко мне! — кричал Байков.
[Глава шестая] — Как же, Никифор Прокофьевич,— отнекивался пристав.— Меня ждет Александра Федоровна.
[Глава шестая] — Нет уж, вы идите ко мне! А насчет Александры Федоровны мы похлопочем... Петр Ефимыч! Вы бегите к супруге Ивана Яковлевича и всеми средствами тащите ее ко мне. Да и сам тоже приходи! — крикнул вдогонку Днищеву Байков.
[Глава шестая] В байковском доме стол уже был накрыт белой, как снег, скатертью. Всякие напитки и кушанья были расставлены на нем.
[Глава шестая] Пристав, первым переступив порог байковских хором, перекрестил подбородок.
[Глава шестая] — С праздничком, детки! — поздравил он сидевших за столом дочь и зятя. — Все в церкви, молятся, а вы за столом, безбожники! Наверное, все целуетесь пока больших-то нет?
[Глава шестая] — Да уж, слава тебе, господи, любо-дорого глядеть, как голубки воркуют, — прервав речь пристава, выскочила из-за печки, низко кланяясь, жена Байкова - Анфиса Пантелеевна. — Наконец-то, родненький, пожаловал! ждали, ждали.
[Глава шестая] — Извини, свахонька. Служба государева, все дела...
[Глава шестая] — Садись, родной, садись.
[Глава шестая] Пристав улыбнулся, окинув стол глазами знатока, и присел рядом с зятем. Вошел хозяин.
[Глава шестая] — Ты, Пантелеевна, светленького поставь, Иван Яковлевич лучше его уважает.
[Глава шестая] Появились бутылки водки, жбан с шипящей медовой, разливалась в тарелки стерляжья уха. Явился Днищев с Александрой Федоровной.
[Глава шестая] — Вот он как, толстый! — заголосила Плодущева. — Я его дома жди, а он вон залетел куды!
[Глава шестая] — Это я его, свахонька! Приступом взял! Ничего, что без погон, я, брат, герой! — весело потирая руки, топтался около гостей Байков.
[Глава шестая] — Со светленькой начнем? — спросил, наливая стаканы, Байков.
[Глава шестая] — Ну, с праздником, со свиданьем!
[Глава шестая] — Дай бог, не последнюю! — весело крикнул пристав, поднимая стакан.
[Глава шестая] Выпили, приступили к закуске. Днищев во время обеда перекинулся несколькими словами с хозяином и приставом о новостях в городе, а также шепнул на ушко обоим о Ланцове. Байков с приставом многозначительно переглянулись, но общий разговор продолжался так же шумно и в том же веселом духе.
[Глава шестая] — Трахнем по маленькой! — предложил Байков, наливая стаканы.
[Глава шестая] Но пристав в это время насторожился. Брови его вопросительно поднялись, а глаза еще больше выпучились.
[Глава шестая] — Петр Ефимыч, взгляни-ка, кто там проскакал?
[Глава шестая] — Стражник какой-то к вашему дому, — сообщил Днищев, высунувшись в окно.
[Глава шестая] — Меня ищут, — произнес пристав, высунувшись в другое окно.
[Глава шестая] А стражник на взмыленной лошади катил во всю прыть к дому Байкова.
[Глава шестая] — Вот ведь наша служба, — сказал Плодущев, посмотрев на Анфису Пантелеевну. — Ни выпить тебе, ни закусить не дадут. И рад бы иногда забежать к вам, а оно вот всегда так...
[Глава шестая] — Здесь вашбродь? — подбежав к окну, козырнул стражник.
[Глава шестая] — Ну здесь. В чем дело? — сердито крикнул пристав.
[Глава шестая] - Вашбродь! Срочный пакет от господина Чекмарева !
[Глава шестая] — Подай свода! — пристав выхватил пакет, разорвал трясущимися руками. При чтении глаза его забегали, брови насупились.
[Глава шестая] — Дело дрянь, сват! Твои рабочие взбунтовали на пристани...
[Глава шестая] Байков выскочил из-за стола и забегал по комнате.
[Глава шестая] — Как же теперь, сват!
[Глава шестая] — Ничего, ничего! Я сейчас с командой задам им жару... — застегивая китель, торопился пристав.
[Глава шестая] — На-ко, еще на дорожку-то! — совал налитый стакан Байков.
[Глава шестая] — Нет, нет, не могу, служба...
[Глава шестая] — Как же мне, сват?
[Глава шестая] — После, после! На пароходе, когда усмирю.
[Глава шестая] — Батюшки, что это за напасть, — голосила Плодущева. — Ты сам-то уж больно вперед не лезь!
[Глава шестая] Но пристав уже не слушал слов супруги. Запыхавшись, он бежал в участок.
[Глава шестая] — Живо! Лошадей! Оружие! Бунт! — кричал он.
[Глава седьмая] Июньская ночь. Сильный предутренний горыч гнал к Волге черные тучи. Они, наседая одна на другую, сливались в густую громадину и грозили разразиться ливнем. К шумевшему косматым ивняком берегу медленно подползал из темноты неуклюжий, как черепаха, буксир, подтягивая деревянную баржу. Свисток, а за ним рупор разорвали ночную тишину:
[Глава седьмая] — Эй! На барже! Отдай якорь!
[Глава седьмая] — Ближе давай! Куда тя черт вытащил? Здесь крутояр, — пропел тенорок с баржи. Грохнулся в черноту якорь, проскрежетали цепи. И снова шум листьев ивняка да свист ветра в оснастке высокой мачты.
[Глава седьмая] - Отдай буксир! — вырвало ветром из рупора.
[Глава седьмая] — Под какой груз? Чья баржа? — прогремел сиплый бас с берега.
[Глава седьмая] — Байкова! Под шпалы! — пел все тот же тенорок с баржи.
[Глава седьмая] — А куда вас леший затащил? Спускай ниже к штабелям!
[Глава седьмая] — На якоре стоим! Чего раньше спал? Да кто орет-то? Бадьин, что ли?
[Глава седьмая] — Он! — сердито отозвались с берега.
[Глава седьмая] — Кирилл Захарыч! Мое нижайшее! — летело приветствие с баржи.
[Глава седьмая] Ветер трепал и раздувал полы поддевки на высокой фигуре приказчика. Близилось утро. Между клочьев разорванной ветром тучи загоралась заря. Баржа подводилась к берегу, учаливалась, опускались сваи, готовились мостки. Начали появляться грузчики.
[Глава седьмая] — Кириллу Захарычу! — крикнул подошедший Перов.
[Глава седьмая] — Ну как, Перов, на работу все сегодня выйдут? — осведомился Бадьин.
[Глава седьмая] — Придут-то все, — снимая подушку и кладя на траву, сказал Перов. — Да толку-то что, гляди, как заря-то горит.
[Глава седьмая] — А тебе что за забота? Погорит да перестанет.
[Глава седьмая] — Дождь будет — вот что, а в дождь не работа.
[Глава седьмая] — Ничего, поработайте, — и Бадьин скосил глаза за Волгу. — Да, что-то запылала... Чай, ничего, раздует, — как бы про себя произнес он.
[Глава седьмая] — Ладно тут, насчет цены-то спроси, — шепнул подошедший Алонзов.
[Глава седьмая] — И правда, — спохватился Перов. — Кирилл Захарыч! Мы прибавить просили, как хозяин-то?
[Глава седьмая] — Не вышло, ребята, сбросить две копейки велел.
[Глава седьмая] — Постой-ка! Как же это сбросить? Мы и так на кусок хлеба не вырабатываем, да еще хотите сбросить? Нет, Захарыч! За такую цену грузить не будем,
[Глава седьмая] — Эх, вы! Бестолочь чертова! — крикнул Бадьин. — Таскайте по две, хозяину будет выгодно и вам хорошо...
[Глава седьмая] — Ловко сказано. Один думал али вместе с бабой? — сказал Перов. — Хозяину карман набьем, это верно, а себе хребет обдерем — и это тоже верно. Поди-ка сам, по две-то, она те скрючит...
[Глава седьмая] — Да будет тебе молоть, старик! Пойдем-ка со мной. — Две длинные косые тени легли на стену трактира, глядевшего с крутояра окнами на Волгу.
[Глава седьмая] — Ну ты чего нос задрал? — спросил Перова приказчик, когда они скрылись за стеной трактира.
[Глава седьмая] — Я сказал, что тебе будет особая плата... А остальным скажи, что татары, мол, сбили цену. Понял? А их, гололобых, турните хорошенько отсюда... Понял? — пронизывающе посмотрел на Перова приказчик.
[Глава седьмая] — Я понял так, Захарыч, — сказал Перов, — татар с Волги прогнать, а товарищей по работе предать... Так ведь вы сказали?
[Глава седьмая] — Вот чудило. Так это ведь в твоих интересах, — снова напомнил Бадьин.
[Глава седьмая] — Нет, Захарыч! Я артелью выбран не свои интересы блюсти, а общие, всей артели. И на такую подлость никогда не пойду. Все!
[Глава седьмая] — Ах, вот ты кто... — протянул приказчик.
[Глава седьмая] — Вот я кто. И вам советую быть таким! — сказал Перов и ушел обратно.
[Глава седьмая] — Ну как, прибавил? — спросил Алонзов.
[Глава седьмая] — Сволочь, — проворчал Перов. — Жди от собаки мясо...
[Глава седьмая] Бадьин долго молча ходил по крутояру, приминая траву, заложив руки за спину. Остановившись перед грузчиками, снова спросил:
[Глава седьмая] — Ну как, мужики, не надумали? — скользнув косым взглядом на Перова, добавил: — Право, вы хорошо заработаете...
[Глава седьмая] — Давно слыхали! — крикнул Алонзов.
[Глава седьмая] — А если я уряднику, того...
[Глава седьмая] — Хоть губернатору! За такую цену грузить не будем.
[Глава седьмая] — Тогда на себя пеняйте! — крикнул Бадьин и, засунув руки в карманы поддевки, зашагал по дороге в направлении Теньков. Но тут же он свернул к дощатому бараку, около которого сидели человек двадцать грузчиков-татар, дожидавшихся работы.
[Глава седьмая] — Абдулла! — крикнул он старшего артели, с которым тоже предварительно разговаривал, жалуясь, что мужичье, мол, сбило цену. — Ну как твои люди? Будут работать?
[Глава седьмая] — Нет, за такой цена не пойдем. Мы бить тожё хлеб ашаем. Петька Шагов пойдем, он бульше платит.
[Глава седьмая] — И вы туда же, черти немаканые, — злобно проворчал Бадьин и крупными шагами направился в Теньки.
[Глава седьмая] Когда приказчик скрылся за зеленым кустарником, грузчики начали расходиться с пристани.
[Глава седьмая] — Айда, Тимоха, нечего ждать, — сказал Перов, закидывая подушку на плечо.
[Глава седьмая] Серые тучи медленно плыли над лугами и Волгой. Посыпался мелкий, частый дождик, обволакивая, точно туманом. Все разбрелись — кто под навес байковского сарая, кто присел на штабеля с подветренной стороны, кто остался за стеной трактира. Некоторые были недовольны решением артели, проклинали Перова с Алонзовым.
[Глава седьмая] — Сунул их черт с языком, заработали бы на хлеб, а потом можно и уйти, — сказал Жнильцов, присаживаясь за штабелем шпал рядом с потомственным грузчиком Ярцевым.
[Глава седьмая] — Хорошо тебе петь, ты бы сбил цену и ушел, а нам целое лето работать. Вот надо отдохнуть, пока нечего делать, — укладываясь на траву, сказал Ярцев. — А когда приказчик придет, разбудите меня, я сам с ним поговорю. А ты, Жнильцов, иди-ка восвояси, тебе и без этого есть чем жить, у тебя хозяйство. Чего трешься около нас, голышей?
[Глава седьмая] Ближе к полудню ветер разогнал тучи, на чистом, точно умытом, голубом небе плыли белые облака, сквозь которые прорезывались лучи яркого солнца. От шпал поднимался легкий парок, остро пахнущий высыхающей молодой дубовиной. Грузчики все еще ждали приказчика. Но он вернулся поздним вечером и, не глядя на них, часто икая и покачиваясь, прошел на баржу, где и остался ночевать у водолива. На следующее утро грузчиков вышло еще меньше. Был Петров день. Над лугами загудел голос большого колокола с теньковской колокольни. Некоторые грузчики, сняв картузы, крестились.
[Глава седьмая] — Праздновать надо бы, — сказал Жнильцов, надевая картуз. — А мы грешим, на работу вышли.
[Глава седьмая] — А кто тебя здесь привязал? Иди, празднуй! — не глядя на Жнильцова, сказал Алонзов, — Нужда, поди-ка, чай, загнала?
[Глава седьмая] — А тебя кто? Сколько с подкидышем получил?
[Глава седьмая] — Ты на сходке-то тоже был, почему не взял? Вот тогда бы и сосчитал...
[Глава седьмая] — Что за шум, а драки нет! — крикнул подошедший Катулеев.
[Глава седьмая] — Да вот беднячком прикидывается.
[Глава седьмая] — Мы вечные бедняки и всегда батрачим, — сказал Алонзов. — А вот вы-то не знай, зачем сюда пришли!
[Глава седьмая] Шли вторые сутки, а баржа по-прежнему была пуста. Шпалы лежали на берегу, а грузчики и не думали приступать к работе.
[Глава седьмая] На теньковской колокольне отзвонили во все колокола. Но теньковскому уряднику сегодня не удалось побывать в церкви. После доноса Бадьина об отказавшихся грузить шпалы рабочих у него ум за разум начал закатывать. Стоит он во всеоружии на перекрестке около своего участка, нервно покручивает усы и думает:
[Глава седьмая] «С чего же мне начать? Если поеду на пристань бунтовщиков усмирять, что я смогу сделать с артелью в пятьдесят человек? А кто там собрался? Голь одна, у коих ни кола, пи двора. Поди-ка, потолкуй с ними? Нет, подожду их благородия, там что прикажет, то и начну».
[Глава седьмая] Думая так, он все чаще кидал свой взгляд на дорогу. Глаза Лукича скоро засветились приятным огоньком. На склоне горы показался целый отряд всадников, кативших на рысях в Теньки.
[Глава седьмая] — Слава тебе, господи, сам едет! — произнес он.
[Глава седьмая] Когда стражники, вооруженные винтовками и шашками, с гиком влетели на теньковские улицы. Василий Лукич побежал навстречу ехавшему впереди приставу,
[Глава седьмая] — Здравия желаем, вашбродь!
[Глава седьмая] — Здорово! — мотнув рукой к козырьку, сказал пристав. — Ну как, усмирил на пристани?
[Глава седьмая] — Никак нет, вашбродь! Требуют хозяина.
[Глава седьмая] — Ладно, я им покажу... — грозно сдвинул брови пристав. — Вот чего, Чекмарев! Мерзлякова с Волосянкиным гони мне в подмогу! А сам оставайся здесь, следи за порядком. Остальные за мной!
[Глава седьмая] Цокот конских копыт раздался в тишине теньковских улиц. Пристав, подскакивая в седле, подхлестывал толстой плетью по бокам серого и думал: «В этом деле я имею две выгоды: во-первых — дело государственное, за которое можно получить еще награду, во-вторых - оно же и личное. Кто мне Байков? — пристав улыбнулся.— Тут польза и для дочери».
[Глава седьмая] Чем ближе подносил его конь к берегу, тем зорче он вглядывался в каемку молодых кустарников. Вот уже показались желтые, как вощаные, штабели шпал. Плодущев вдыхал приятный запах луговых цветов и высыхающей дубовины. За штабелями, высоко, белела мачта байковской баржи, под ярко горевшей маковицей колыхался трехцветный флаг. Глядя на него, пристав стал мысленно философствовать. Улыбка проскользнула в выпуклых его глазах: «Вот эта, верхняя, белая полоса - тут восседает сам белый царь... Какое же место я занимаю в этом флаге? Наверное, вон ту полоску, рубец, что скрепляет белую с синей полосой. Кто же занимает синюю полосу? Наверное, митрополиты, архимандриты и всякие чернорясники». Когда взор его опустился на нижнюю, красную полосу, тут в голове пристава все смешалось, он никак не мог понять ее назначения. Вспомнился ему 1905 год, когда он был прапорщиком в Ветлужском батальоне, подавление волнения в Казани. Он почему-то махнул рукой: то ли отгоняя набежавшие мысли, то ли показывая что-то встречавшим его. Лихо подскочив, два усача — урядник Толмачев и стражник Косушкин — помогли приставу выбраться из седла.
[Глава седьмая] «Где же они, эти проклятые бунтовщики?» — думал пристав, изучая опытным глазом поле сражения. Надеясь на свой солидный многолетний опыт, он весь отряд в действие не ввел, а, применяя хитрую тактику, решил поточнее разведать, с кем имеет дело, и только потом уж, по условному сигналу, накрыть врасплох. С этой целью почти весь отряд он оставил в засаде, за густым кустарником ивняка. Сам же он прогуливался по круто-яру, перед окнами трактира, разминая затекшие от езды ноги.
[Глава седьмая] — Здравия желаем вашему благородию! — крикнул выскочивший из трактира хозяин и отвесил низкий поклон.
[Глава седьмая] — А, Чурков, ты здесь? Здравствуй, шельма!
[Глава седьмая] — Чайку не угодно ли вашему благородию? — еще ниже поклонился Чурков.
[Глава седьмая] После выпитой водки, жирной ухи и длинного пути пристава мучила жажда.
[Глава седьмая] — О! Это хорошо придумал! — в восторге произнес Плодущев. — Вот чего, Чурков, в твой клоповник я не пойду, устрой вот здесь, на ветерке, около стенки,
[Глава седьмая] — Слушаюсь, ваше благородие! — крикнул услужливый трактирщик, юркнув в дверь.
[Глава седьмая] Пока пристав курил «Дюшес» и созерцал природу, у стены трактира уже был покрыт белой скатертью стол.
[Глава седьмая] На нем красовался лучший чайный сервиз. Трактирщик, пыхтя и отдуваясь, тащил ведерный самовар, отворачивая от струи пара свое безбородое лицо со вздернутым носом и маленькими глазками.
[Глава седьмая] — Еще чего прикажете? — переминаясь с ноги на ногу, комкал в толстых пальцах полотенце Чурков и заискивающе смотрел в глаза пристава. У него было желание предложить светленькой перед чаем, да строгому представителю властей он не решался, так как этим зельем торговал из-под полы. Пристав, зная об этом, сам вывел трактирщика из неловкого положения.
[Глава седьмая] — Послушай, Чурков, у тебя там не хранится чего-нибудь для себя, перед чаем пропустить? — хитро подмигнул пристав.
[Глава седьмая] — Вчера купил бутылочку для праздничка... — с улыбкой ответил трактирщик. — Налить прикажете?
[Глава седьмая] Пристав мотнул головой. Пропустив приличную порцию, пристав лениво помешивал в стакане чай серебряной ложечкой и поглядывал из-под нависших бровей то на сватову баржу, то на мачту с длинным флагом... Затем взгляд его перекочевал за Волгу, где за высокой гривой вербача шумели серебряной листвой высокие шатристые тополя. Эта сторона была ему знакома, он часто наезжал сюда, даже пробовал здесь охотиться с подсадными утками.
[Глава седьмая] «Куда ни глянь, все тебе улыбается и веселит душу, думал он, осаждая ведерный самовар. — Чем же недовольны эти грязные оборванцы?»
[Глава седьмая] Стоявшие у стола стражник Косушкин и урядник Толмачев заметили перемену и лице своего начальника, насторожились.
[Глава седьмая] — Толмачев! Подай сюда бумагу, присланную Чекмаревым.
[Глава седьмая] — Извольте, вашбродь! — прищелкнул шпорами урядник, подавая приставу письмо. Пристав долго пыхтел, сопел, вытирая толстую шею чурковским полотенцем.
[Глава седьмая] — Вот так я и думал! — воскликнул он, читая донос Чекмарева.
[Глава седьмая] — Сами они не могли дойти, тут замешана посторонняя рука. Слушайте оба! — продолжал уже вслух читать пристав:
[Глава седьмая] «Как сообщает негласный Катулеев, главным заправителем в этом деле Никита Перов. Он как старший артели ведет всех за собой, а им руководит Алонзов, это очень темная личность, и вот почему... по словам этого же негласного, у Алонзова, прошлой зимой, тайно проживал целую неделю «политический волчок», они, видимо, снюхались и отсюда результаты происшествий»... — Понятно, — с расстановкой произнес пристав, свертывая бумагу, и крикнул: — Косушкин!
[Глава седьмая] — Я, вашбродь! — вытянувшись и тараща глаза на пристава, откозырял стражник.
[Глава седьмая] — Притащи сюда Перова!
[Глава седьмая] — Слушаюсь, вашбродь! — чеканно повернулся и торопливо зашагал Косушкин в направлении кустарника на крутояре, около которого сидели, ничего не подозревая, грузчики в ожидании хозяина. Они смотрели на бушевавшую от сильного ветра Волгу.
[Глава седьмая] — Гляди, гляди! Ну, теперь шабаш, крышка, пропали! — кричали грузчики, глядя на маленькую лодку, которую швыряло волнами на средине Волги.
[Глава седьмая] — Бойко двигается, видимо, не робкого десятка! Решился ехать в такую бурю.
[Глава седьмая] Лодка то проваливалась между крутых волн, то снова выскакивала на гребень волны, осыпаемая брызгами от ударов весел.
[Глава седьмая] — Не разглядишь, Тимоха, кто едет? — спросил Перов.
[Глава седьмая] — Чилимка! Вчера уехал на ту сторону с черной снастью, — глядя на подплывавшую все ближе к пристани лодку, сказал Алонзов.
[Глава седьмая] — Ребята! — вдруг крикнул Ярцев.— Фараон-то сюда давит...
[Глава седьмая] Косушкин шел быстро и в такт своего шага стегал нагайкой по высоким стеблям коневника, отсекая длинные зеленые листья.
[Глава седьмая] — Кто здесь Никита Перов? — громко спросил он,, отстегивая крышку кобуры револьвера.
[Глава седьмая] — Это буду я, ваше благородие! — улыбнувшись, пошутил старик.
[Глава седьмая] — А ну-ка, пошли! К их благородию!
[Глава седьмая] — Куда это? — спросил Перов.
[Глава седьмая] — Вот туда, к трактиру! — указал плеткой стражник.
[Глава седьмая] — Нет, благодарю, я с ним не знаком, да и говорить нам не о чем. Мы ждем второй день хозяина, вот с ним и поговорим.
[Глава седьмая] — Я приказываю! — топорща усы, громко крикнул Косушкин.
[Глава седьмая] Грузчики один за другим начали подниматься и окружать плотной стеной Перова с Косушкиным. Молчаливые, с загорелыми, угрюмыми лицами, они глядели на стражника таким взглядом, каким встречают выползающую из норы змею. У Косушкина от этого взгляда начался зуботряс. Он, зажимая кобуру револьвера, стал выбираться из толпы. На обратном пути Косушкин уже не стегал по коневнику плетью, а думал: «Как же я доложу их благородию? Это не так легко взять за бороду Никиту... Они ведь на куски разорвут».
[Глава седьмая] В это время дал свисток савинский «Кондратий», подваливавший к пристани. Косушкин, выпрямившись и держа руку под козырек, рапортовал приставу:
[Глава седьмая] — Вашбродь! Он не изволит идтить! Мне, грит, нечего делать с ним, то есть с вами!
[Глава седьмая] — Ладно, стой тут! Значит не сумел? Еще говоришь, я — Косушкин, участник пятого года... Плохо, братец.
[Глава седьмая] С парохода начала сходить публика. Впереди всех шел пассажир в праздничном костюме и широкополой белой из тонкого фетра шляпе. Он важно, с вывертом, откидывал правую руку с зонтом, а в левой держал туго набитый саквояж. Задрав высоко нос, как бы желая определить, чем пахнет ветер, пассажир направился к трактиру.
[Глава седьмая] — Приятный! аппетит, сватушка! — весело произнес он, присаживаясь на скамейку рядом с приставом.
[Глава седьмая] — Спасибо, сват! Не хочешь ли стаканчик?
[Глава седьмая] — Пиво на пароходе пил.
[Глава седьмая] Но услужливый трактирщик уже ставил на стол добавочный прибор, низко кланяясь Байкову.
[Глава седьмая] — Баржа третьи сутки в простое, гольные убытки терплю. И чего им еще надо? Хорошо ведь оплачиваю. Так нет, не хотим, да и все, — тоном обиды произнес Байков.
[Глава седьмая] — Дай срок, сват, только чаю выпью, я за них возьмусь. Узнают, как зовут кузькину мать...
[Глава седьмая] Байков отодвинул выпитый стакан, вытер складки на шее батистовым платком.
[Глава седьмая] — Ты чего мало? Пей, сват! Вон какой пузанок! На вид невелик, а целый участок напоит.
[Глава седьмая] — Ей-богу, как бочка, — щелкнул пальцем по выпяченному животу. — Слава богу, сыт.
[Глава седьмая] Пристав, нацеживая второй стакан на второй десяток, крикнул:
[Глава седьмая] — Толмачев!
[Глава седьмая] — Я, вашбродь! — щелкнул шпорами урядник.
[Глава седьмая] — A ну-ко, займись сам старым хрычом. Ты умеешь брать быка за рога...
[Глава седьмая] — Слушаюсь, вашбродь!
[Глава седьмая] — Вали!
[Глава седьмая] — Вашбродь?
[Глава седьмая] — Что еще?
[Глава седьмая] — В случае стрельнуть можно?
[Глава седьмая] — В самом крайнем и чтоб не насмерть. Старайся плетью крепче урезонить, это лучше внушит мужику... Понял?
[Глава седьмая] — Так точно!
[Глава седьмая] — Ступай!
[Глава седьмая] Толмачев, направляясь к грузчикам, думал: «Я-то возьму, пусть другой попробует так...»
[Глава седьмая] Байков долго слушал, как сват отдувался, кряхтел и обливался потом, стараясь осушить самовар, а затем спросил:
[Глава седьмая] — Иван Яковлевич, если я сам пойду с грузчиками потолкую, может быть, добрым словом уладим... — при этом Байков стукнул в туго набитый саквояж. — А то ведь беда, брат, контора груз требует, а баржа за простой деньги жрет...
[Глава седьмая] — Попробуй, может, вразумишь...
[Глава седьмая] Короткие ноги Байкова снова засеменили, блестя лакированными башмаками. После его ухода около трактира начали сбиваться в кучу пассажиры, служащие с парохода зачастили в трактир за свежим хлебом. Остановились два истощенных старичка с котомками на горбах, часто мигая, они смотрели на пристава.
[Глава седьмая] — Глянь-ко, кум! На подножном-то какой боров отъелся... А в городе, чай, мяса нет на колбасу... Вот оно где хрюкает.
[Глава седьмая] — Эй, вы! Хрычи! Проваливай! Чего тут третесь! - подскочил, размахивая плетью, Косушкин.
[Глава седьмая] — Мы ничего, только поглядим да отдохнем, а потом и так, без этой штуки, уйдем. Она нам не в диковину, не это видали...
[Глава седьмая] — Переведенцы мы, барскими раньше-то были, а теперь, слава тебе, господи, вот уж второй год идем из Сибири...
[Глава седьмая] — Ишь, куда вас черт таскал!
[Глава седьмая] — Нет, батюшка, нас не черт таскал, а барин еще в шестом году сослал.
[Глава седьмая] Приставу, видимо, не по вкусу пришлись каторжные сибиряки-переведенцы. Он крикнул:
[Глава седьмая] — Косушкин! Гони их!
[Глава седьмая] — Ну, давай, давай! Проваливай!
[Глава седьмая] Очистив территорию около трактира, Косушкин улучил свободную минуту и сам юркнул между штабелей шпал, по надобности.
[Глава седьмая] — Мишка! Куда тя черт занес? — кричал штурвальный, вернувшись из трактира на пароход.
[Глава седьмая] — Здесь! Чего тебе? — отозвался из кормового кубрика Ланцов.
[Глава седьмая] — Гляди, как пристав надувается чаем, сейчас лопнет...
[Глава седьмая] — Какой пристав? — выглянув из кубрика и протирая кулаками глаза, спросил Ланцов.
[Глава седьмая] — Какой, какой! Самый настоящий, Плодущев.
[Глава седьмая] — Где он?
[Глава седьмая] — Окосел? У трактира-то кто?
[Глава седьмая] — Так вот где я тебя встретил, — прошептал Ланцов, выскакивая па палубу.
[Глава седьмая] Кинув злой взгляд на пристава, он прыгнул на берег.
[Глава седьмая] Пристав также хотел свести счеты с Ланцовым, но за множеством дел выпустил его из поля зрения.
[Глава седьмая] — На где же проклятый Косушкин? — нетерпеливо повторял пристав.
[Глава седьмая] А Косушкин в это время только что показался из-за штабеля. Он чистил шпоры пучком травы. Пристав все еще ворчал и, выкатив глаза, как бы готовился к прыжку, нацеливаясь схватить свою жертву. Бежавший к двери трактира Ланцов неожиданно сделал крутой поворот и резким взмахом руки бросил кинжал в пристава. Но кинжал скользнул лезвием по жирной шее пристава и с треском воткнулся в стену трактира.
[Глава седьмая] Ланцов зло выругался:
[Глава седьмая] — Тьфу, черт! Промазал...
[Глава седьмая] Пристав вздернул вверх голову, сильно треснулся об стену затылком. Потеряв сознание, он всем грузным телом повалился на стол, ударив лбом в самовар, который, извергая клубы пара, покатился с крутояра в тину заплестка.
[Глава седьмая] — Стой! Стой! Душегуб! — закричал выскочивший трактирщик, ухватив Ланцова толстыми руками сзади под мышки.
[Глава седьмая] Бежавшему Косушкину показался метеором падающий с крутояра самовар. Когда он вывернулся из-за угла, намереваясь рапортовать приставу, то пришел в ужас. Пристав лежал на столе без сознания, и кровь текла через серебряный погон на белую скатерть. У Косушкина мурашки поползли по спине. Но он остался верен долгу службы, выхватил револьвер и выстрелом дал сигнал. Трясущийся револьвер Косушкина уже ловил на мушку Ланцова, по из-за ланцовского плеча высунулась опухшая рожа трактирщика. Он отправил револьвер в кобуру и, выхватив шашку, примеривался, как бы удобнее проткнуть Ланцова, не зацепив толстого трактирщика.
[Глава седьмая] Набежавшие из засады стражники оттолкнули Косушкина, и двое вцепились в Ланцова. Срочно вызванный с парохода лекарь привел в чувство пристава и перевязал ему рану. Пристав охал, отдувался, клонил голову книзу и чуть слышно хрипел.
[Глава седьмая] — Ведь как метко дернул, злодей! А я, дурак, растяпа, жду. Надо было сразу на мушку...
[Глава седьмая] Трактирщик, освобожденный от обязанности держать Ланцова, быстро сбросив штаны, кинулся доставать из тины самовар. Пристава перетащили на пароход и уложили в каюте первого класса.
[Глава седьмая] Урядник, шагая к грузчикам, перебирал в памяти случаи прошлых лет: «Пусть другой кто попробует так! Хоть прошлый год и полетел гаечный ключ в башку, а кого надо было взять, так и взял... Одно обидно, как такое дело так Толмачев иди! Поди-ка, вон Чекмарев донос написал, да и бунт в его участке, а его оставил. Всегда выдумает какую-нибудь чепуху. В засаде людей оставил... Зачем, спрашивается? Сразу бы в обхват, за горло и дело с концом... А потом выбирай главарей, да отсылай куда следует... А он развалился, чаем накачивается, другие в кустах бездельничают, а тут один работай за всех>.
[Глава седьмая] Подойдя к грузчикам, он грозно крикнул:
[Глава седьмая] — А ну, старик, пошли!
[Глава седьмая] — Куда? — спросил Перов.
[Глава седьмая] — Не разговаривать! — крикнул, тряся револьвером, урядник.
[Глава седьмая] Грузчики подошли к Перову. Алонзов, наклонившись, что-то искал в траве. Точно кнутом, стегнул по кустарнику выстрел. Никита покачнулся, зажал ладонью грудь, на серой рубашке появилось красное пятно, сквозь прижатые к груди пальцы начала просачиваться кровь.
[Глава седьмая] — Ах, так! — раздался громкий крик Алонзова, и увесистый камень полетел и висок урядника.
[Глава седьмая] Он сделал полуоборот, направляя револьвер, но рука повисла; пуля прошипела рикошетом около ног Алонзова по траве.
[Глава седьмая] Грузчики кинулись было врассыпную, но скрыться не удалось. Конные стражники оцепили толпу, сминая ее лошадьми, пустили и ход нагайки.
[Глава седьмая] — Бей гадов! — крикнул истекающий кровью Перов.
[Глава седьмая] Наскочивший стражник заставил его замолчать. Байков, увидя под ногами грузчиков белый мундир урядника, изменил курс своего следования: опрометью пустился обратно. Отдуваясь на барже, в каюте водолива, сунул трясущимися руками кредитки приказчику:
[Глава седьмая] — Скорей! На задаток, по копейке накинь. Я на пароход.
[Глава седьмая] Когда пристав открыл глаза, то увидел в двери стражника.
[Глава седьмая] — Косушкин?
[Глава седьмая] — Я, вашбродь!
[Глава седьмая] — Покажи-ка, чем он меня пригвоздил?
[Глава седьмая] — Кинжалом, вашбродь!
[Глава седьмая] — Эх ты, дубина! Где тебя черт таскал?
[Глава седьмая] — Я с публикой занимался, вашбродь!
[Глава седьмая] Пристав сморщил лицо, как бы собираясь чихнуть. Он облизал пересохшие губы, намереваясь что-то произнести, но в это время на пароходе послышалась возня и крики:
[Глава седьмая] — Спасайте! Спасайте! Утопли!
[Глава седьмая] В воде барахтались стражники. Когда они вели на пароход Ланцова и Алонзова, трап провалился.
[Глава седьмая] Стражники, крепко ухватившись за всплывший трап, барахтались в воде. Быстрое течение закружило их в водоворотах и вынесло на стрежень. Ланцов с Алонзовым выплыли из пучины последними и, размашисто выбрасывая руки, влезли в лодку, оставленную у кормы конторки Чилимом, ушедшим на пароход сдать рыбу в буфет и немного подзакусить.
[Глава седьмая] — Айда! — крикнул Ланцов, садясь на весла. — Правь наперерез!
[Глава седьмая] У стражников, уносимых на трапе, блеснул луч надежды.
[Глава седьмая] — Слава тебе, господи, нас едут спасать! — крикнул Мерзляков.
[Глава седьмая] — Нужны мы им...— заметил Волосянкин.
[Глава седьмая] Лодка, выбравшись из шалмана, рассекая крутые гребни волн, быстро катила по ветру на перевал — к луговой стороне.
[Глава седьмая] Команда на пароходе суетилась, подтягивая кормовую чалку, подводила пароход плотнее к конторке. А капитан, топая ногами по палубе, распекал вахтенных за плохое крепление чалки. Оставшиеся на конторке стражники заглядывали через перила, держа наготове спасательные круги. Но многие так и не выплыли. Да и те, которые плавали, держась за трап, были в незавидном положении.
[Глава седьмая] — Погибаем, Волосянкин! — крикнул Мерзляков, отфыркиваясь после налетевшей на них волны.
[Глава седьмая] — Давай плыть к берегу!
[Глава седьмая] — А ты умеешь?
[Глава седьмая] — Как топор!
[Глава седьмая] — Ну и молчи, может, так поднесет.
[Глава седьмая] Они кое-как пристали к берегу пониже устья речки Теньки.
[Глава седьмая] Ланцов с Алонзовым были уже на средине Волги, когда стражники сообразили, что главные-то преступники улизнули. Они бежали на пароход по вновь положенному трапу и во все горло кричали:
[Глава седьмая] — Держи! Лови!
[Глава седьмая] Пристав лежал на диване, пе поднимая головы, и вертел в руках ланцовский кинжал. Он щурился и пристально вглядывался в рукоять с серебряным наконечником, напоминавшим копытце козьей ножки, стараясь определить руку, изготовившую это оружие, которое, будь брошено на дюйм левее, отправило бы его на тот свет. Мысли его были прерваны вбежавшим в каюту Байковым.
[Глава седьмая] — Ваше благородие! Жив ли?
[Глава седьмая] — Дышу немножко, сват! — морщась, прохрипел пристав.
[Глава седьмая] — Ну, сват, на берегу-то что идет, — прямо беда... — бегал по каюте Байков, отплевываясь. В это время в пролете парохода раздался выстрел.
[Глава седьмая] — Кто там еще стреляет? — чуть не взвизгнул пристав.
[Глава седьмая] — Вашбродь! Арестанты убежали через Волгу, на ту сторону! — доложил Косушкин.
[Глава седьмая] — Чего ты мелешь, дубина! Али они святые, по воде бежать?
[Глава седьмая] — Они в лодке, вашбродь! — пояснил Косушкин.
[Глава седьмая] — Стрелять! Догнать! Поймать! — закричал пристав, и снова в глазах у него замелькали красные круги.
[Глава седьмая] Он замолчал, и кинжал выскользнул из рук. Байков побежал за лекарем, а выстрелы с парохода затрещали чаще.
[Глава седьмая] — Ну-ка, я, — присаживаясь на колено около кнехта, сказал Жердилов, стражник с одной лычкой на погоне.
[Глава седьмая] Он долго целился, плотно прижимаясь щекой к прикладу. Грянул выстрел. Сидевший на корме лодки медленно начал сползать на ее дно.
[Глава седьмая] — Есть один! — торжественно произнес Жердилов.
[Глава седьмая] — Спасайся, Ланцов! — крикнул Алонзов, зажимая раненый бок.
[Глава седьмая] Жердилов ловил уже на мушку ланцовскую серую рубашку, да тот вовремя вывалился из лодки, и пуля просвистела в воздухе.
[Глава седьмая] — Какое счастье, Васька, твоя лодка подвернулась, сказал штурвальный Чилиму.
[Глава седьмая] — Теперь все. Ланцов ушел... — подтвердил Чилим, не выпуская из виду мелькавшую в волнах голову подплывающего к островку Ланцова. Лодку с истекающим кровью Алонзовым ветром подбило к луговому берегу и начало захлестывать волнами, Стражники метались по берегу, ища другую лодку. Увидев высунувшуюся из-за крутояра корму, они, сверкая шпорами, пустились вперегонки к ней.
[Глава седьмая] — Бакенщик! Бакенщик! Вези на ту сторону! Живо! — кричали стражники.
[Глава седьмая] Куделькин с перепугу вытаращил глаза. Он сидел на нарах, ничего не понимая.
[Глава седьмая] — Ну, ты скоро очухаешься? — кричал стражник, выталкивая из землянки Куделькина.
[Глава седьмая] Лодку с Алонзовым пригнали к пристани, а самого его перетащили на пароход. Лекарь морщился, перевязывая рану Алонзову, ворчал:
[Глава седьмая] — Ну и праздничек сегодня выдался! Тащут и тащут мне раненых на пароход.
[Глава седьмая] Пристав заохал еще пуще, когда доложили, что урядник убит и двое стражников утонули.
[Глава седьмая] — Ай, батюшки, — протянул он. — Что теперь скажет господин исправник? На глаза не показывайся... Вот тебе награда!.. Жердилов! — вдруг крикнул он.
[Глава седьмая] — Я, вашбродь!
[Глава седьмая] — Прикажи, чтобы вытаскивали утопших. Понял?
[Глава седьмая] — Так точно! — Жердилов побежал выполнять приказание.
[Глава седьмая] Весь спасательный инвентарь парохода и конторки был пущен в дело. Но багры до дна не доставали, а железная кошка, которую кидал штурвальный, утопленников не зацепляла. Жердилов, увидев Чилима, вычерпывающего воду из лодки, крикнул:
[Глава седьмая] — Эй, рыбак! Кидай крючки в воду!
[Глава седьмая] — Господин стражник, их бросать — без толку, надо пробки отчалить, с пробкой она не возьмет.
[Глава седьмая] — Ну, ну! У меня живо!
[Глава седьмая] Чилим сопел, неторопливо отчаливая силки.
[Глава седьмая] — Ты живей шевелись! Анафема! Чего копаешься? Там ведь люди...
[Глава седьмая] — Какие люди? Это стражники-то? А куда они из воды денутся? Успеем, найдем.
[Глава седьмая] Жердиловская нагайка просвистела над головой Чилима.
[Глава седьмая] — Ты того, господин стражник, если будете драться, тогда я и совсем брошу. Крючки-то колючие, тут шибче никак нельзя... У меня, брат, уда всегда яркая... Ну-ка, попробуй пальцем, так и всытится.
[Глава седьмая] — Я те вот попробую! — снова поднял нагайку стражник.
[Глава седьмая] Чилим, не обращая внимания на угрозы стражника, продолжал:
[Глава седьмая] — Вот однажды, когда я еще весельником у Расщепина служил... Был у него же работник — Трофим кривой. Ох, тоже ловко умел уду править... Улов тогда хороший попался, ну, хозяин мой, значит, того, к своей сударушке отправился, а и один на ватаге, как барин, разгуливаю. Да свинья, подлюга, всю навигацию испортила. Только я перебрал снасть, выточил, смазал салом, а она, жирная, толстая, подошла к связке: хрю, хрю, да тыкать рылом. Один крючок впился ей в пятак. А она, идиотина, ка-ак прыгнет... Ух, и всю связку на себя опрокинула, а в ней две с половиной сотни крючков. Подняла такой рев, визг, начала катал.си, задрав копытца к небу. Тогда свинячий хозяин меня чуть до смерти не убил. Только одним чудом спасся...
[Глава седьмая] — Ну ты, скоро замолчишь? Шевели живей руками-то!
[Глава седьмая] — Я готов, только дай срок...
[Глава седьмая] — Давай же скорее, скотина! Там ведь люди, — нервно хлестал плетью по веслу Жердилов.
[Глава седьмая] — Какие уже теперь, чай, люди? Утопленники, — заключил Чилим. — Готово! Давай двоих весельников! Поехали! — крикнул Чилим, отталкивая лодку. — Легче гребите! Так, стоп! Работай назад! Сцапала. Нет, стой, опять сорвался. Мы, брат, живым духом. Мне не впервой утопленников ловить. Она у меня сцапает. Тише, стоп! Заклевал! Давай табань назад!
[Глава седьмая] Стражники, обливаясь потом, неуклюже совали весла в воду. А Чилим все кричал:
[Глава седьмая] — Эх вы, утюги! Тонуть только умеете, воды век не видывали! А ну, сильней налегли! Ты, курносый, на правом весле, чего усы повесил? Спишь! Не видишь, куда лодка зарыснула? Уйдет добыча, право, уйдет! Стой, стой, тише! Есть сазан! Вон она, гляди! Целых пять штук влепилось.
[Глава седьмая] — А чего ты орешь? — обрушился на Чилима стражник.
[Глава седьмая] — Потому здесь я над вами начальник, а не вы надо мной. Вы у меня в весельниках, а поэтому делайте, как я скажу. А начальники всегда орут, такой уж закон, А ну-ка, помогайте. Тише, на борт не наваливайся, айда, ух! Вот и все. Ворочай к берегу! — командовал Чилим. — Мы живым духом и последнего найдем. — Но второго стражника так и не удалось найти, видимо, течением унесло.
[Глава седьмая] Перевозя стражников на остров, бакенщик ворчал:
[Глава седьмая] — Ну, чего вы шарахаетесь с борта на борт? Сидите смирно, грести мешаете.
[Глава седьмая] — Мочит ведь! — кричали стражники, вскакивая со скамейки при каждом ударе налетавшей через борт волны.
[Глава седьмая] — А вы как думали? Это вам не Меша, через которую курица пешком ходит. Вон она, матушка, как разбушевалась, с самого утра валит. Хорошо еще, в живых до берега доберемся!
[Глава седьмая] Возвращаясь, Куделькин тревожно думал:
[Глава седьмая] — Ох, батюшка, все прибавляет...
[Глава седьмая] Промокшие до нитки два стражника докладывали:
[Глава седьмая] — Так что, господин ефрейтор, доложите их благородию, что обошли мы весь островок, все кустарники и болотца обшарили, преступника не оказалось. Это уж, как пить дать, он пошел на ужин ракам.
[Глава седьмая] — Туда ему и дорога, — зло сверкнув глазами, сказал Жердилов. — Жаль, что на мушку не сумел нацелить.
[Глава седьмая] Один стражник даже со смеху прыснул.
[Глава седьмая] — Над чем ты колешься? — строго осадил его Жердилов.
[Глава седьмая] — Дыть, как же, господин ефрейтор. Ланцова раки съедят, а раками пьяницы будут закусывать, тогда и совсем его след пропадет... — и снова залился веселый стражник.
[Глава седьмая] — Ну уж, придумал тоже, иди-ка вон помогай Нахлебкина из лодки вытаскивать, — крикнул Жердилов, отправляясь на пароход.
[Глава седьмая] — Ваше благородие! Одного только Нахлебкина нашли, а Палаган на дне остался. Как прикажете?
[Глава седьмая] — Что же делать? Придется ему заочно панихиду отслужить. Мне уж мочи нет, Жердилов, прикажи, чтобы пароход прямо в Казань, да пусть пару покрепче поддают...
[Глава седьмая] Пароход шел быстро, кочегар, обливаясь потом, шуршал на совесть, поддавая пару. А штурвальный с лоцманом вели тихую беседу у рулевого колеса.
[Глава седьмая] — А ведь ловко получилось, Петрович, — подмигнув, сказал штурвальный. — Как по-твоему, смекнут?
[Глава седьмая] — Ладно, молчи, что будет... — произнес лоцман, вздохнув. — Жаль мне Ланцова, замечательный парень был, погиб ни за грош...
[Глава седьмая] — Как бы не так. Погиб... Я собственными глазами видел, как он вылез из воды на островок. Они не нашли его, — сказал штурвальный.
[Глава седьмая] Уже смеркалось, когда раненых доставили в город и разместили в больницы, каждого но своему рангу: Алонзова в тюремную, а Плодущева в городскую. Зашили приставу рану, навертели бинтов на шею и уложили его в просторной светлой палате.
[Глава восьмая] Конец июля 1914 года. В деревне — жаркая пора уборки урожая. Чилим, проводив на пристань Наденьку, вернулся поздней ночью и только перед рассветом заснул.
[Глава восьмая] — Вставай, Васенька! — разбудила его мать.— Сходи-ка, милый, погляди, чего это по деревне идет такой рев?
[Глава восьмая] — Какой тебе еще рев, — ворчал он, вставая с постели.
[Глава восьмая] — Да чего-то бабы голосят, и мужики кричат, ругаются...
[Глава восьмая] Чилим только выглянул за ворота, как наткнулся на сотского, который бежал к Чилимовой лачуге и кричал:
[Глава восьмая] — Война! Собирайся, Васяга, запасных повезешь!
[Глава восьмая] — А на чем, на своем горбу? — спросил Чилим.
[Глава восьмая] — Ты поменьше разговаривай, а больше делай! - крикнул сотский. — Иди вон к Аверьянычу, он служить останется, а ты его лошадь пригонишь обратно. Вот и все!
[Глава восьмая] Четыре мужика в рваных армяках сложили котомки на телегу, а сами пошли сзади. Чилим чмокал губами, посвистывал, подгоняя белоногую клячу соседа. Мужики, выйдя за полевые ворота, помахали последний раз шапками провожающим и молча пошли за телегой в гору. Позади остался барский лес, выехали на широкое — глазом не окинуть — ровное барское поле, сплошь уставленное бабками только что связанных ржаных снопов.
[Глава восьмая] — Аверьяныч! У тебя огонек есть? — спросил Ярцев, ткнув в бок задумавшегося соседа.
[Глава восьмая] — Закурить? — спросил Аверьяныч, протягивая кисет и спички.
[Глава восьмая] Взяв коробок, Ярцев быстро побежал к бабкам.
[Глава восьмая] — Что ты делаешь? — кричал Аверьяныч.
[Глава восьмая] — Знаю, что делаю! — бросил Ярцев.
[Глава восьмая] Возвратился он к телеге с пятком ржаных снопов.
[Глава восьмая] — Гони, Васька, ветром раздует...
[Глава восьмая] По жнивью барского ноля расстелился густой желтый дым.
[Глава восьмая] — Федор Васильевич, нас ведь за это не похвалят... — сказал Аверьяныч, озираясь, кругом.
[Глава восьмая] — А ты ждешь, чтобы тебя похвалили? Много ты получил похвал? — спросил, улыбаясь, Ярцев.
[Глава восьмая] — Когда в японскую я был, меня крепко хвалили... Наверное, больше сотни всыпали по мягкой-то части... Недели три нельзя было сидеть. Дай-ка, кузнечика дотяну. — Щурясь от едкого дыма махорки, он продолжил: — Там, брат, не спрашивают, чей, откудова, а понял, так садись да ужинай... Думаете, я старик? Нет, брат, там побываешь — рано поседеешь.
[Глава восьмая] — На войне-то? — спросил Веселов.
[Глава восьмая] — На войне — другое дело. А вот когда тебя привязанного убивают, как собаку, тут ты только можешь плюнуть и рожу своему убийце.
[Глава восьмая] Ярцев оглянулся, но бабок за бугром уже не было, только желтый дым расстилался по жнивью к дороге.
[Глава восьмая] - Послужили мы на действительной год, как будто все хорошо. Вдруг ночью команда; «Поднимайсь!» Видим, у двери рядом с подполковником стоит адъютант - прапорщик, выкрикивает по списку: «Выходи!» Построили нас, голубчиков, в две шеренги. «Ряды вздувай! Шагом марш!» — скомандовал адъютант. И в бухту. Загнали всех в кубрик судна и не пикни. Часа через два пароход подошел к берегу, выгнали нас, как баранов, на небольшой островок, загнали в сарай и — на замок. Слышим, снова замком щелкают. Выгнали нас на волю, повели к другой лачуге, выдали лопаты, кирки, построили в одну шеренгу. «На пять шагов разомкнись! — послышалась команда. — Копай ямы!» Роем молча, только кирка стучит, да лопатка скрежещет. Вырыли яму, а перед каждой приямок. «Ставь столбы!» — снова раздалась команда. Выставили сотни столбов, каждый по одному. Слышим, снова пароход подходит к острову. Думаем — нас обратно везти. Не тут-то было... Выводят сотню матросиков молоденьких, видимо, наши годки... «Вяжи их к столбам!» — командует подполковник. Слезы у тебя текут, а ты проволокой закручиваешь руки сзади столба своему же брату. А с обеих сторон конвой штык в тебя упирает и шипит: «Вяжи, сволочь! И вам это будет...» Уж солнышко начало всходить, нас снова в сарай запер-ли. Слышим — команда: «По изменникам! Рота-а, пли!» Когда всех расстреляли, нас снова гонят. «Закапывай! Сучьи сыны!» — кричит подполковник. Зарыли матросиков, столбики убрали. Выстроили нас в две шеренги, и адъютант объявил: «Эй, вы, пехотные пыжи! Молитесь богу за царя-батюшку!» Вот так-то, батенька мой.
[Глава восьмая] — А не узнали, за что убивали-то? — спросил Веселов.
[Глава восьмая] — За красный вымпел на корабле! Вот за что. А мы все еще ждем, когда нас похвалят.
[Глава восьмая] Чилим молча слушал, изредка посвистывал и подергивал вожжами.
[Глава восьмая] На обратном пути все время у Чилима в глазах стояли матросы в синих форменках и полосатых тельняшках — молодые, красивые. И что-то тяжелое давило на сердце. Но чем облегчить, кому рассказать? У каждого бедняка — свое горе. «Если напиться, как делал покойный отец в тяжелые минуты...» — думал Чилим. И вспомнил он друга детства Ланцова, перед которым не однажды изливал накипевшее на душе. «Где же он, бедняга, теперь? Наверное, как и брат, пойдет в землю, или, по меньшей мере, на каторгу».
[Глава восьмая] Вечерело, когда Чилим подъезжал к своей деревне. Из налетевшей тучи хлынул дождь, точно слезы миллионов глаз матерей и жен, провожавших на позиции своих близких и родных.
[Глава восьмая] — Вот и тебя, Васенька, тоже скоро так повезут, смахивая горькую слезу, голосила мать, встречая промокшего, голодного Чилима.
[Глава восьмая] На следующее утро мать говорила:
[Глава восьмая] — Васенька, полоска-та наша, видно, так и останется несжатой? Сходил бы ты, милый. Денек-то, кажись, прояснился.
[Глава восьмая] — Ладно, схожу, — сказал Чилим и стал собираться в поле.
[Глава восьмая] По дороге его обогнал на паре гнедых, запряженных в дышло самосброски, Захватов.
[Глава восьмая] — Эй, Васятка! Что нос повесил?
[Глава восьмая] — Ты это куда? Никак жать?
[Глава восьмая] — Вставай на подножку, подвезу.
[Глава восьмая] Хотя они были и одногодки с Чилимом да и жили на одной улице, но дружбы меж ними не было. У отца Захватова — до сотни десятин земли, жнейки, косилка, а Чилим — бобыль бобылем, у него вся забота, где бы заработать на хлеб. Но сегодня Захватову почему-то захотелось поговорить с Чилимом.
[Глава восьмая] — Но, пшел! — стегнул Захватов вожжами гнедых.
[Глава восьмая] Жнейка снова двинулась вперед, колыхаясь и навертывая на зубцы колес дорожную черную жижу.
[Глава восьмая] — Большая у тебя полоса? — спросил Захватов, глядя куда-то в сторону.
[Глава восьмая] — Какие у нас полосы? Корова ляжет — и хвост девать некуда.
[Глава восьмая] — А ты чего прозевал, раньше не убрал?
[Глава восьмая] — Да времени все не было. Старосте траву десять дней косил. Землю он нашу пашет, вот я и отрабатывал за долги. С вашим работником вместе в лугах были.
[Глава восьмая] — С каким? У нас их много...
[Глава восьмая] — С Закиром. Здорово он косить умеет.
[Глава восьмая] — Да, он хорошо работает. Ну, мы ведь и платим хорошо. Да, кроме того, он косит, где нельзя взять машиной, остальное все убираем машиной.
[Глава восьмая] — A сколько платите?
[Глава восьмая] — Мы дорого платим — двадцать пять рублей в лето, на наших харчах.
[Глава восьмая] — Очень дорого... — как бы про себя сказал Чилим.
[Глава восьмая] — А по-твоему, дешево? Он работает всего три месяца. Вот считай, а поденщики работают на своих харчах; мужику платим сорок копеек, а бабе двадцать, у него получается больше.
[Глава восьмая] — Вот и приехали, — сказал Чилим. — Видишь, какая у меня ленточка...
[Глава восьмая] — Давай я тебе смахну ее, чем спину-то гнуть. Два-три заезда и спихнем!
[Глава восьмая] «Смеется, наверное», — подумал Чилим, слезая с подножки.
[Глава восьмая] — Айда, вот с этого конца.
[Глава восьмая] И опущенная английской стали гребенка впервые заскрежетала на полосе Чилима.
[Глава восьмая] — Вот как у нас! — торжественно произнес Захватов, выезжая па дорогу с Чилимовой полоски.
[Глава восьмая] — Когда-нибудь и у нас будет так, — сказал Чилим, пристально глядя на Захватова.
[Глава восьмая] — Не знай, вряд ли! Она ведь шестьсот золотыми.
[Глава восьмая] — Да, дорого... Ну, ладно, спасибо тебе! — крикнул Чилим.
[Глава восьмая] — Ладно уж, на войну-то вместе пойдем, там сквитаем...
[Глава восьмая] — Да уж сквитаем... — недобрый огонек сверкнул в глазах Чилима.
[Глава восьмая] Ему сегодня повезло: он скоро разделался со своей полоской, связал и составил в бабки снопы. На следующее утро Чилим встал раньше обычного.
[Глава восьмая] — Ты чего, Васенька, так рано? — спросила мать.
[Глава восьмая] — К Трофиму поеду, а на обратном пути дров нагружу, — сказал Чилим, отправляясь на Волгу.
[Глава восьмая] Воскресное утро последних чисел августа 1914 года... По небу густо плывут серые тучи, моросит дождь, и по деревне плывет голос большого колокола. Люди, как бы не слыша святой благовест, идут совсем в противоположную сторону, к казенке. Строгий староста, держа в руках длинную дубовину, намеревался водворить порядок, но остановить толпу уже не было возможности.
[Глава восьмая] — Отпирай, Прохорыч!
[Глава восьмая] — Как же я отопру? Ключи-то акцизный увез, — возражал староста.
[Глава восьмая] — Не хочешь? Сами откроем! — гудела толпа.
[Глава восьмая] Запыхавшись, прибежали урядник и два стражника.
[Глава восьмая] — Ра-зойдись! — надрывался урядник, стараясь перекричать всех и спасти казенное заведение.
[Глава восьмая] — Берегись!
[Глава восьмая] Артель, человек десять, быстро проскочила к казенке. Сильный треск — и от двери летят щепы.
[Глава восьмая] — Навались, робя! Забирай все! — кричал ополченец Иван Чекчугов.
[Глава восьмая] Люди, побывавшие в казенке, быстро протискиваются сквозь толпу, колотят по донышку бутылок и, прицеливаясь на серые тучи, жадно пьют водку. Другие, глядя на них, облизываются и тоже лезут к двери.
[Глава восьмая] К полудню казенка пуста, лишь жалобно поскрипывает на одной петле обломок двери, качаясь от ветра.
[Глава восьмая] Все успокоились, и подвыпившие собираются к полевым воротам. Сотские бегают по деревне, подгоняют подводы.
[Глава восьмая] — Васенька! Помни, милый! Я ведь остаюсь одна, хворая... Пришли хоть весточку да служи верой-правдой царю-батюшке, — голосила мать, собирая жалкие пожитки в дорогу Чилиму.
[Глава восьмая] — Ладно, ладно, маманя, не плачь! И письмо напишу, и служить верой-правдой буду, — говорил, покачиваясь, подвыпивший Чилим.
[Глава восьмая] А в окно уже стучал староста:
[Глава восьмая] — Эй! Готовы, что ли? Хватит, старуха, выть. Радоваться надо — царю-батюшке идет служить.
[Глава восьмая] Народ толпился за околицей. Где-то плачет женщина. Побрякивая колокольчиками, заливается саратовская гармоника. Пронзительно свистят ребятишки.
[Глава восьмая] — Васятка! Давай сюда! — кричат рекруты.
[Глава восьмая] — Эх, едят тя мухи! Как же гармониста? — раздается с телеги.
[Глава восьмая] — Микитаха! Лезь на коренника! — советуют гармонисту.
[Глава восьмая] Он, тряхнув кудрями соломенного цвета, взбирается на лошадь, усаживается лицом к телеге и, тряхнув колокольцами, снова выводит: «Последний нонешний денечек...» Слезно голосят женщины, машут платочками девушки, вытирают глаза старики. Свистят вожжи, хлопают кнуты, чавкает грязь под конскими копытами. Моросит дождь.
[Глава восьмая] Подводы медленно отделяются от толпы и скрываются за бугром. Пятеро рекрутов, сидящих вместе с Чилимом, веселы от выпитой водки. Но только скрылись с глаз провожающие, а затем — в пелене дождя — крыши родных избенок, как сердце каждого сжала тоска...
[Глава восьмая] На следующий день новобранцы оказались на грязном дворе воинского начальника в Свияжске.
[Глава восьмая] Выкрики команд, фамилий, брань — все слилось в сплошной неумолчный гул.
[Глава восьмая] Вечером, очутившись в своей команде, Чилим подумал:
[Глава восьмая] «Что за дьявольщина... Где же земляки-богатеи?..»
[Глава восьмая] — Кого выглядываешь? — подмигнул Чилиму курносый веснушчатый парень.
[Глава восьмая] — Да богачей наших чего-то не видать...
[Глава восьмая] — Эге! Чего захотел! Чай, дальше Казани воевать-то они не поедут.
[Глава восьмая] Утром выстроил дядька Чилимову команду и объявил:
[Глава восьмая] — Кто желает в Спасск?
[Глава восьмая] — Мне можно? — робко спросил Чилим, высунувшись из строя.
[Глава восьмая] — Вот чего, браток, тут нужна, знаешь ли, специальность...
[Глава восьмая] — Какая?
[Глава восьмая] — Небольшая...
[Глава восьмая] Василий, догадавшись, кивнул головой.
[Глава восьмая] Завернутые в тряпку полштофа определили «специальность». Бумага, где значилась фамилия Чилима, из стопки трехсот перешла в стопку пятнадцати.
[Глава восьмая] На станции Вязовые заботливому дядьке удалось поместить рекрутов в классный вагон поезда, идущего в Самару, за что он был вознагражден бутылкой водки и полным рационом суточного пайка всей команды. В Самаре новобранцев принял старший унтер, строгий службист, сверхсрочник.
[Глава восьмая] Началась новая жизнь Чилима...
[Глава восьмая] Когда в Самаре снова производилась посадка в вагоны, Чилим в шутку крикнул:
[Глава восьмая] — Господин дядька! Вы что же нам классный вагон не отхлопотали?
[Глава восьмая] Но старый службист, видимо, шуток не любил.
[Глава восьмая] — На-ко вот, пятиклассный! — сунул он кулак под нос Чилиму.
[Глава восьмая] — Разве так встречают? — всполошились остальные.
[Глава восьмая] — Коли так, то мы...
[Глава восьмая] — Кто это мы? Я вам покажу... — горячился унтер, маршируя, как заводная кукла. — Мы сейчас конвой спросим...
[Глава восьмая] По перрону проходил взвод солдат с винтовками на плече.
[Глава восьмая] — Вы чего! — крикнул усач, на погоне которого белели три ленточки, — Марш в вагоны, сволочи несчастные!
[Глава восьмая] Подталкивая в спину кованым прикладом винтовки, загнали новобранцев в вагоны. Чилима усадили в отдельный вагон, под особый присмотр заслуженного дядьки-унтера. Прогудел паровоз, лязгнули буфера, скрипнули и застучали колеса... Поезд пошел на Дальний Восток.
[Глава девятая] Несладко жилось Алонзову в тюремной больнице: сильно беспокоила рана, а больше всего угнетал тюремный режим.
[Глава девятая] — Ну, как больной? — спросил незнакомец в белом халате и накрахмаленном колпаке, позвякивая шпорами.
[Глава девятая] — Безнадежно! — махнул рукой врач. — Большая потеря крови, теряет сознание, бредит...
[Глава девятая] — Чем?
[Глава девятая] — Да все бурлацкими прибаутками.
[Глава девятая] Незнакомец нахмурился, постоял, молча, пристально вглядываясь в больного, затем повернулся к рядом стоявшему низенькому человеку в золотом пенсне.
[Глава девятая] — Что делать, господин Прутов?
[Глава девятая] — Придется отложить, — пожимая узенькими плечами, медленно проговорил Прутов. — Постарайтесь под-лечить, через недельку еще заглянем.
[Глава девятая] — Слушаюсь, — низко поклонился врач.
[Глава девятая] А в это время на широких теньковских улицах все чаще начали появляться неизвестные личности.
[Глава девятая] — Эй, малыш! Покажи-ка, где дом Алонзовых? — крикнул человек с портфелем в руке и черной шляпе, низко надвинутой на глаза.
[Глава девятая] - Это, дяденька, дальше, на краю села, - ответил веснушчатый мальчуган, выглянув из овражка.
[Глава девятая] — Что вы тут? — поинтересовался незнакомец, остановившись на краю овражка.
[Глава девятая] — Мы, дяденька, мельницу хотим выстроить, на четыре поставка, как у Пронина! — кричали мальчуганы из овражка.
[Глава девятая] — Так где же дом Алонзовых?
[Глава девятая] — Пошли! — недовольно пробасил один из мальчуганов и, повернувшись к веснушчатому, крикнул:
[Глава девятая] — Карауль, Гришка, плотину, а я дяденьку провожу.
[Глава девятая] — Ты сам-то чей будешь?
[Глава девятая] — Я? Алонзов!
[Глава девятая] Помахивая крючковатой лакированной палочкой, незнакомец торопливо шагал за бегущим мальчуганом:
[Глава девятая] — Эй, малыш! Постой-ка! Это чей двухэтажный дом?
[Глава девятая] Пронина!
[Глава девятая] — Богатый он?
[Глава девятая] — Богатый, дяденька, все время в шапке деньги носит, да пароход себе купил, большой пассажирный... А после его продал да мельницу паровую большущую построил.
[Глава девятая] — Так! — произнес незнакомец.— А вот это чей с палисадником и большими окнами?
[Глава девятая] — Грачевых, у них лавка на Базарной улице, красным товаром торгует.
[Глава девятая] — А вон тот, с большим садом?
[Глава девятая] — Да тут ведь княгиня Гагара живет, — улыбнулся Петька.
[Глава девятая] — А это чей дворец, что окна в землю вросли, тряпищами затыканы?
[Глава девятая] — Грузчик живет, Ярцевым зовут. Тятькин товарищ. А вот и наш! — торжественно крикнул Петька, вытирал грязным рукавом курносый нос. Он показал на мазанку с одним маленьким оконцем, глядевшим на луговые кустарники.
[Глава девятая] — Как? — удивился незнакомец. — Это и есть дом Алонзовых? Перепутали, сволочи, — пробурчал он в возмущении, глядя на тряпки, развешанные на кольях плетня.
[Глава девятая] — Послушай, малыш! А других тут Алонзовых нет?
[Глава девятая] — Других, дяденька, здесь нет,
[Глава девятая] — Странно, как же так, — произнес он в раздумье. — Капитал в десять тысяч, а живут в земляной норе...
[Глава девятая] — Мама! — крикнул Петька, припав в оконцу лачуги. — Дяденька к нам!
[Глава девятая] — Вы Алонзовы? — согнувшись, пролез в узенькую дверку незнакомец.
[Глава девятая] — Добро жаловать, — тихо сказала женщина, поклонившись и взглянув исподлобья на вошедшего.
[Глава девятая] — Ничего у вас тут, не опасно? — спросил незнакомец, присаживаясь на скамейку и глядя на обвисший, держащийся на одной подпорке потолок.
[Глава девятая] — Как не опасно, да не успел сам-то починить, а теперь вот жди... И плотников трудно найти, всех на войну угнали.
[Глава девятая] — Да, война многих подобрала... — заметил незнакомец.
[Глава девятая] — Деток-то у вас пять? Видать, все сыночки. Как хорошо вас бог наградил...
[Глава девятая] — Да вот недавно пятого-то чужого взяли, себе на горе.
[Глава девятая] — Так это хорошо, хозяюшка, зачтутся вам добрые дела...— сказал он и подумал: «Значит ошибки нет, здесь денежки».— И как вы теперь думаете жить? С пятеркой-то тяжело будет без мужа?
[Глава девятая] — Легко ли, да что сделаешь? — вздохнула Алонзова и подумала: «Ах, Тимоша, сколько ты хлопот наделал себе и людям, да люди-то, видать, все добрые, хорошие».
[Глава девятая] — Весьма сожалею, хозяюшка, — подходя вплотную к цели, начал незнакомец. — Услыхал, что вашего мужа постигло большое несчастье... Но ничего, не отчаивайтесь, не убивайтесь, есть надежда, можно его освободить. Я — адвокат Брындин и, надо сказать, неплохой, не такой, которые только и умеют написать «захлобыстье», а главной сути дела не указывают. Тут, брат, надо обмозговать так, чтобы все шансы были на стороне подсудимого... Я однажды отхлопотал и не такого еще преступника, который пристава ухлопал. Это чепуха...
[Глава девятая] — Да ведь как вам не знать, вы люди ученые, все понимаете. А мы ведь деревня, темнота.
[Глава девятая] — Вот так, хозяюшка, делом вашего мужа я могу заняться и, надо сказать, кое-что уж сумел расследовать. Был у окружного прокурора, а также поговорил и с судьей, обещались поискать подходящую статью, так что очевидный шанс налицо...
[Глава девятая] — Может быть, совсем освободите?
[Глава девятая] — Постараемся по чистой... Тут надо сделать так, чтобы быком перло...
[Глава девятая] — Как это быком? — спросила Алонзова, испуганно глядя на Брындина.
[Глава девятая] — Это вот так, хозяюшка. Судился кузнец с богатым мясником. Ну что кузнец может судье дать? Известная голь... Сковал топор и тащит: «Вот вам, господин судья, от моих трудов праведных». Судья взял топор, попробовал лезвие пальцем — востер, щелкнул — звонит, как колокол. «Лучше и не пробуйте, господин судья! Из лучшей стали сковал», — говорит кузнец. «Хорошо, спасибо тебе за топор, годится мясо рубить», — важно произнес судья. Когда начался суд, кузнец снова напомнил: «Господин судья! Судить надо, как топором рубить!» А судья, уткнувшись в бумаги, тихо шепчет: «Нет, брат, тут быком прет...» И что вы думали, мясник выиграл. Вот так и наше дело будет зависеть от того, какого бычка подпустим. — Тут Брындин потер указательным пальцем о большой.
[Глава девятая] — Вот быка-то у нас нет, — вздохнула Алонзова.
[Глава девятая] — Это так, хозяюшка, к слову, мы можем все деньгами обделать...
[Глава девятая] — Много ли денег-то надо?
[Глава девятая] — Да ведь как вам сказать, хозяюшка, дело покажет... Мы посмотрим в «талмуд», — он вынул из портфеля толстую книжку, начал перелистывать. — Если подведут двести семьдесят девятую статью, то непременно каторга. Каторга... А если четыреста восемьдесят девятую, пункт двести первый, параграф сто три, то вот... — тут адвокат обвел пухлым пальцем вокруг шеи и показал на потолок.
[Глава девятая] — Сколько же все-таки надо?
[Глава девятая] — Дело, конечно, ваше, хозяюшка, я насильно ничего не прошу, я только приехал предложить свои услуги, помочь от доброй души.
[Глава девятая] Алонзова задумалась. Ей было жаль отдавать деньги, а еще больше жаль было мужа. «С голоду не умрем, только бы он вернулся», — подумала она и решила: «Видимо, узелок придется развязать, как пришли, так и ушли...»
[Глава девятая] — Вы уж, пожалуйста, постарайтесь совсем его освободить.
[Глава девятая] — Хорошо, хорошо, хозяюшка, употребим все знание и силу... — кривя в улыбке тонкие губы, произнес он, затискивая в портфель вместе с толстой книгой толстую пачку кредиток. — Это прокурору, пожалуй, хватит.
[Глава девятая] — А что для судьи и присяжных — придется в другой раз заглянуть, по ходу дела будет видней...
[Глава девятая] — Вы себе-то не забудьте отделить частичку, — советовала Алонзова.
[Глава девятая] — Нет, что вы, хозяюшка, разве мы для этого учились, чтобы бедных обижать. Грошика не возьму... Это наш долг — помогать бедным и трудную минуту.
[Глава девятая] Алонзова только тяжело вздохнула и смахнула набежавшую слезу. «Вот еще какие добрые люди на свете есть...» — подумала она.
[Глава девятая] — Ну-с, вот что, хозяюшка, забыл, — заторопился Брындин, — возьмите мой адресок. Если вздумаете повидать мужа, то приезжайте. Мы там люди свои, все устроим...
[Глава девятая] Низко раскланиваясь и прижимая руку к сердцу, «добрый защитник бедных и несчастных» вышел из лачуги. Весело крутя крючковатой палкой, он направился к пристани.
[Глава девятая] Спустя несколько дней Наталья Сергеевна еще пуще загрустила: «Вдруг да не найдут подходящую статью, засудят мужа на каторгу или того хуже... — думала она. — И в самом деле, надо съездить в город узнать, как идут дела у адвоката, а также справиться о здоровье мужа».
[Глава девятая] Но в город поехать ей так и не удалось. В начале августа, убитая горем, она и сама сильно заболела.
[Глава десятая] Пыхтя и окутывая клубами пара и дыма длинный состав теплушек, паровоз мчался на Дальний Восток.
[Глава десятая] — Ну, как, Ефим, насовали? — спросил Чилим, присаживаясь на нижние нары и пряча в угол котомку с пожитками.
[Глава десятая] — Видать, и тебя потчевали... — сказал Ефим, зло плюнув па стену.
[Глава десятая] — Да не без этого, — улыбнулся Чилим и начал смотреть в щель неплотно прикрытой двери на пролетавшие мимо телеграфные столбы.
[Глава десятая] — А ты не порть стену-то! — крикнул унтер Бабкину и начал набивать трубку махоркой. Затем неторопливо разжег ее и принялся усердно посасывать, важно покручивая рыжие прокопченные усы. — Тут вам не дом родной, а служба царская, — продолжал как бы про себя унтер. — Тут, брат, считай, что головы у тебя нет, хотя она и есть. Заметь, что ты размышлять не должен. Есть начальство, которое за тебя размыслит... На вопрос ты должен отвечать быстро, отчетливо: Так точно! Никак нет! Слушаюсь! Вот, весь твой разговор.
[Глава десятая] Чилим молча слушал напутствие старого дядьки, а тот продолжал:
[Глава десятая] — Вас научат всякие проходимцы и сами не знаете, чему... На что это похоже? Не хотим ехать... Нет, брат, коли штык наставят в грудь, поедешь. А вот присягу, примешь под святым крестом, тогда гляди... Там тебе и карцер, и губвахта, и всякая штука...
[Глава десятая] — Сами узнаем, чего нам рассказывать бабушкины сны, — бросил Бабкин.
[Глава десятая] — Ты молчи да слушай, когда начальство говорит, строго заметил дядька.
[Глава десятая] Сизый дым махорки, острый запах прелых ног и онуч, первача заполняет тесно набитую теплушку.
[Глава десятая] На станциях звонко выкрикивают торговки:
[Глава десятая] — Дешевые каленые орехи, кедровые!
[Глава десятая] Новобранцы заняты кто чем: тот щелкает орехи, тот спит, иные сражаются в карты, а другие ведут тихую беседу, мешая с былью небылицу. И так проходит весь длинный путь. Лязгнули буфера, последняя остановка. Раздались крики команды:
[Глава десятая] — Вылезай!
[Глава десятая] Выгрузились и нестройной толпой с котомками и ящиками явились в казармы. Унтер, сдавая команду, не забыл отметить в списке жирной скобкой фамилии Чилима и Бабкина. Он собственноручно вывел рядом с их фамилиями: «Эти личности темные и весьма ненадежные. Старший унтер Ведрин».
[Глава десятая] Обмундировали, как положено было новобранцам, во все старое. Сквозь дыры в шинелях видны были мундиры.
[Глава десятая] — Хорош! — улыбнулся Бабкин, глядя на Чилима, примерявшего бескозырку.
[Глава десятая] — На себя-то погляди, тоже на каторжника смахиваешь, — заметил Чилим.
[Глава десятая] — Чего тут рассуждаете! — подскочил взводный, сжимая кулаки. — Марш за углем, печки топить! Полы мыть!
[Глава десятая] С первого дня Чилим не выходит из наряда.
[Глава десятая] С брусьев спрыгнул не так, как умеет дядька Чубаров, — наряд заработал. Честь отдал не по форме — опять в наряд, а на словесности совсем беда.
[Глава десятая] — Чилим! — кричит дядька. — Как величают царицу?
[Глава десятая] — Кажись, Александра Федровна.
[Глава десятая] — Отставить! Бабкин, как величают?
[Глава десятая] — Ефим Ильич, господин унтер! — проворно вскакивает Бабкин.
[Глава десятая] — Дубина! Тебя что ли!..
[Глава десятая] Все засмеялись. Дядька сжимает кулак, пробирается ближе к Бабкину, но вмешивается подошедший взводный.
[Глава десятая] — Чубаров! Передай этих чурбанов ефрейтору Мякишину, он вразумят их...
[Глава десятая] — Слушаюсь, господин взводный! — козыряет дядька.
[Глава десятая] Чилим с Бабкиным останавливаются перед ефрейтором, оба отдают честь и докладывают:
[Глава десятая] — В ваше распоряжение прибыли!
[Глава десятая] — А что нужно добавить? — раздувая широкие ноздри, прогнусавил Мякишин.
[Глава десятая] — Чай, и этого хватит, — заметил Чилим.
[Глава десятая] — Не рассуждать! Смирно! На руку! К бою готовьсь! Вперед коли! Назад коли! Отбей верх! От кавалерии закройсь! Коли!
[Глава десятая] Чилим с Бабкиным вяло тычут винтовками, путают приемы.
[Глава десятая] — Отставить! — кричит ефрейтор. — Как стоите? Ку-да глядит у вас штык. Штык должен быть против левого глазу, ноги как пружины, глаз на штыку! Шесть шагов вперед арш!
[Глава десятая] Остальные отдыхают, подсмеиваются над новичками, а Чилим с Бабкиным пыхтят, потеют, колют и бьют прикладом воздух. И так от утренней до вечерней зари обламывают Чилима. Наконец, он уже владеет винтовкой, как портной иголкой. Ему тискают в голову всякие величества да высочества, от прабабушки и до последней маленькой внучки царского рода, заставляют выучить, как их зовут и величают, — Мякишин просто дышать пе дает.
[Глава десятая] — Ты у меня как бельмо на глазу... Я должен младшего унтера получить, а вот из-за таких остолопов не видать мне лычек, как своих ушей, — говорит он.
[Глава десятая] — Ладно, получишь, — улыбается Чилим.
[Глава десятая] Утром под барабанный бой вскакивают молодые солдаты, спросонок протирают глаза и в удивлении пялят их на мякишинские погоны, на которых светят серебром нашивки фельдфебеля.
[Глава десятая] — Батюшки! Когда это? — восклицает Бабкин. — Поздравить надо с чином фельдфебеля вас, господин Мякишин! — проходя мимо, козыряет он.
[Глава десятая] Мякишин еще не соображает, в чем дело.
[Глава десятая] — Встать, смирно! — крикнул от двери дневальный.
[Глава десятая] Четко позвякивая шпорами, вбежал ротный. Лицо его сосредоточенное и злое, глаза впиваются в Мякишина.
[Глава десятая] — Это что такое? Что, я вас спрашиваю! — и ротный считает зубы вновь произведенному фельдфебелю. А Чилим смотрит через головы других, думает: «Попробуй-ка офицерского, как он ловко приходится по скуле. Я недаром уплатил последние десять копеек за эти белые тряпочки». Но и Чилиму эта штука тоже не проходит даром. Барабанщик выдал Васю.
[Глава десятая] «Поутюжили» его в казарме для порядка, поясок долой и — в карцер.
[Глава десятая] — Куда, Васятка? — спросил подметавший пол Ефим.
[Глава десятая] — На губвахту! — крикнул, улыбаясь, Чилим. — «Десять суток — хлеб да холодная вода. Ну, это мне не в диковину, я и дома когда жил, тоже не жирнее ел...»
[Глава десятая] После гауптвахты Вася еще усерднее служит царю-батюшке: день в муштре, а вечером и утром — в наряде. Ему некогда рассуждать. Мякишин в поте лица трудится над Чилимом, используя самые разнообразные средства.
[Глава десятая] — Чилим! — кричит Мякишин. — Быстрей надо поднимать курдюк... Сколько звездочек у прапорщика?
[Глава десятая] — Две, господин ефрейтор!
[Глава десятая] — А не врешь?
[Глава десятая] — Никак нет! — съедает глазами начальника Чилим.
[Глава десятая] — Встать! — командует отделению Мякишин.
[Глава десятая] Подходит прапорщик.
[Глава десятая] — Продолжайте! — махнул он рукой.
[Глава десятая] — Сами поглядите, господин ефрейтор, на правом одна и на левом тоже. Сколько ж теперь будет? — спросил Чилим.
[Глава десятая] Мякишин сопит и скрипит зубами, сжимая кулак, но в присутствии начальника вопрос остается нерешенным. Вечером все отдыхают, а Чилим, как правило, подметает полы в казарме.
[Глава десятая] Однажды бежит фельдфебель:
[Глава десятая] — Ты у меня смотри! Чище убирай! Замечу грязь, зубы чистить буду...
[Глава десятая] — Без тебя каждый день чистят, — ворчит Чилим, старательно складывая мусор в лоток.
[Глава десятая] Бежит ротный, кричит:
[Глава десятая] — Беркутов!
[Глава десятая] — Я, вашбродь!
[Глава десятая] — Чтобы в казарме все блестело! Нищенко едет.
[Глава десятая] — Слушаюсь! — козыряет фельдфебель.
[Глава десятая] На следующее утро идет ожесточенная муштра... Все начальство на ногах. Солдаты строятся, перестраиваются, размыкаются, смыкаются. И с самого утра скулы и уши трещат у солдат.
[Глава десятая] «Ишь, какой почет здесь нищенкам...» — думает Чилим.
[Глава десятая] — Чего это начальство сегодня так икру мечет? — спросил он унтера. — Чуть не языком заставляли вылизывать грязь. Нищенка, слышь, какая-то едет. Нищих и в нашей деревне сколько угодно, а если на майдан пойти, там нищими хоть пруд пруди...
[Глава десятая] — Дурак ты, соломой крытый... Это генерал едет, командующий всем округом.
[Глава десятая] — Ах, вот какую побирушку ждут...
[Глава десятая] — Сам ты побирушка! Молчи уж, если бог сюда ничего не дал, — и ткнул пальцем в лоб Чилима.
[Глава десятая] На следующее утро после приличного задатка муштры полк выстроился на площадке между казармами. Выровняли ряды.
[Глава десятая] — Смирно! Р-р-р-авнение напр-раво! Господа офицеры!
[Глава десятая] Полковник Гудзенко, выпячивая жирный живот, сверкая поднятой шашкой, бежит навстречу генералу.
[Глава десятая] Генерал — полный, высокий, широкоплечий, грудь колесом.
[Глава десятая] — Гляди-ка, Ефишка, как наш теньковский пожарник.
[Глава десятая] — И верно, похож, — улыбнулся Ефим.
[Глава десятая] — Чего бубните! — не поворачиваясь, процедил Приказчиков.
[Глава десятая] Генерал, поравнявшись с правофланговым, зычно крикнул:
[Глава десятая] — Здорово, братцы-ы!
[Глава десятая] — Здравия желаем! Ваш-ди-тель-ство! — дробно прогремел весь полк.
[Глава десятая] Генерал проходит мимо строя... Проверяет, ладно ли обучены, крепки ли здоровьем. Выровнялись на этот раз по всем правилам устава.
[Глава десятая] Чилим, как повернул голову направо, как прижал штык к плечу, так и застыл...
[Глава десятая] Генерал уже прошел Чилима, да снова повернул назад, как будто что-то забыл... А за ним и все офицеры вильнули, как хвост. Остановился против Чилима, видимо, любуясь его широкоплечей фигурой и выправкой. Чилим держит голову, строго соблюдая поданную команду, глаз не отрывает от штыка.
[Глава десятая] — Где, братец, глаза-то у тебя? — хлопнул генерал белой перчаткой по плечу Чилима.
[Глава десятая] — Здесь! Ваш-ди-тель-ство! — крикнул Чилим.
[Глава десятая] — Сколько служишь?
[Глава десятая] — Четыре месяца! Ваш-ди-тель-ство!
[Глава десятая] — Молодец! — крикнул генерал, но на его лице промелькнула еле уловимая кислая улыбка.
[Глава десятая] А ротный уже показывал кулак Чилиму из-за спины генерала. «Ах, мать честная, как это я втюрился... спохватился Чилим. — Ведь ровным счетом на три месяца обманул генерала...» Пока Чилим был в строю, ничего, не ругали, не били. Но как только генеральская коляска скрылась за углом последней казармы, все пошло по-старому: и наряды, и зуботычины еще ожесточеннее посыпались на Чилима.
[Глава десятая] После отъезда командующего рота, в которой служил Чилим, пошла на стрельбище. На склоне горы выстроены в ряд белые мишени с черными фигурами.
[Глава десятая] — Повзводно становись! — звучит команда.
[Глава десятая] Взводные раздают патроны. Чилим ловко сажает мишень на мушку, толчок в плечо — и пуля в фигуре. Идет отмашка.
[Глава десятая] — Вашбродь! Одна в щит, три мимо! — докладывает правофланговый.
[Глава десятая] — Плохо, братец, — отмечает в списке карандашом ротный.
[Глава десятая] Быстро подходит Чилим:
[Глава десятая] — Вашбродь! Все четыре в фигуру! Две у меня украли.
[Глава десятая] — Опять у тебя, братец, несчастье... — с сочувствен-ной иронией говорит ротный. — А кто украл?
[Глава десятая] — Вон эфти, махалы.
[Глава десятая] — Бросьте врать! — злобно ворчит ротный.
[Глава десятая] — Ей-богу, правду говорю!
[Глава десятая] — Молчи! — тычет кулаком в спину взводный. Два наряда.
[Глава десятая] — Слушаюсь! — встает на свое место Чилим. «Вот дьявольщина, ты думаешь сделать как лучше, а выходит все наоборот...» — вздохнул он, и сердце снова сжалось в тоске.
[Глава десятая] После стрельбы по мишеням начальство затеяло полковые маневры. Наступали побатальонно, завязалась перестрелка. Хлопали холостые выстрелы, трещали пулеметы. И в самый разгар боя, когда батальоны закричали «ура!» и кинулись врукопашную, горнист заиграл отбой.
[Глава десятая] Офицеры столпились около командира полка. Он стоял, побелев, как снег, с выпученными глазами, показывая дырку на фуражке. Ввалившись в седло, с дрожью в голосе крикнул:
[Глава десятая] — Дать отдых солдатам! И найти виновника.
[Глава десятая] Полковник тут же написал рапорт о случившемся бригадному командиру, генерал-майору фон Бергу. После происшествия караул из этого полка больше не посылали для охраны дворца генерала. У ворот и дверей его теперь стояли старые солдаты другой части. Из роты же, где служил Чилим, жандармы ночью взяли взводного Харитонова. Куда его водили, что с ним делали, солдатам так и не удалось узнать. Известно стало только одно, что после возвращения в казарму на третий день он умер. Схоронили его утром следующего дня. Водовозная кляча, мотая обвислыми ушами, тащила рыдван, где, вместо бочки, подпрыгивал на рытвинах и ухабах наспех сколоченный гроб, а за рыдваном, опустив низко головы, шел четвертый взвод с винтовками на плече. Над бугром свежей глины, в кустиках на берегу залива, протрещал холостой залп. Так же молча с угрюмыми лицами солдаты вернулись в казарму. И Чилим заметил, что отставной солдат на деревянной ноге, инвалид японской войны, больше не появлялся около казармы, куда раньше частенько приносил продавать яблоки.
[Глава десятая] Через три дня после похорон Харитонова праздновали пасху. С утра всех погнали в церковь. Седенький батюшка немножко поворчал на молодых солдат, не умеющих вести себя, как положено в божьей церкви. Старые солдаты его знали и боялись пуще всякого начальства. Он пользовался большими правами в полку. Были такие случаи: полевой суд присудит солдата к расстрелу, а батюшка запротивится, замашет широки-ми рукавами: «Не буду отпевать, и кончено!» А неотпетого хоронить не положено было. Правда, такие случаи были редки, больше отпевал, чем капризничал. В это праздничное утро он особенно был не в духе и сердито швырял кадилом.
[Глава десятая] После обеда некоторые взяли увольнительные и ушли в город, некоторые дулись в картишки — за казармой, в кустах. А Чилим с Бабкиным отправились к заливу, их, как гусей, тянуло к воде.
[Глава десятая] Весна вступала в свои права. Птичий гомон стоял кругом. Кустарники сбрасывали шелуху почек, лезла трава зеленой щетинкой сквозь прошлогоднюю бурую листву. В дали залива, точно пушинка, уносимая ветерком, белел парус.
[Глава десятая] Опустившись на раскинутые шинели, Чилим с Бабкиным молча смотрели на широкие просторы. Низко над водой с криком пролетела чайка. Вспомнилась Волга... Перед глазами Чилима встала улыбающаяся Надя. Все казалось сейчас безвозвратно далеким.
[Глава десятая] — Здравствуйте, землячки! — крикнул подошедший Кукошкин, старый, уже обстрелянный солдат. — Ну как житьишко?
[Глава десятая] — Ничего, живем, с каждым днем все лучшего ждем ... — улыбнулся Чилим.
[Глава десятая] — Это хорошо, если человек лучшего ждет. А я сейчас книжечку в кустах нашел, — вытаскивая что-то из-за голенища, сказал Кукошкин.
[Глава десятая] — Прочитай-ка, може, интересная? — сказал Бабкин.
[Глава десятая] Но в это время за спинами зашуршали листья, подошел прапорщик Гонулков. Кукошкин быстро сунул книжку под Чилимову шинель. Все встали.
[Глава десятая] — Вольно! — сказал он. — Что вы тут делаете?
[Глава десятая] — Сидим, глядим, вашбродь! — откозырнул Кукошкин.
[Глава десятая] — Так, хорошо. Пойдем-ка со мной.
[Глава десятая] Кукошкин покосился на шинель, куда засунул книжку, и ушел. Чилим сообразил, что это за книжка, и, проводив взглядом прапорщика с Кукошкиным, выдернул ее из-под шинели. Прочел: Ленин, «Что делать?»
[Глава десятая] — Ее нужно сохранить, но чтобы никто не видал. Понял? А Кукошкин врет, что нашел. Знаешь, уж не солдат ли на деревянной ноге эту книжечку доставил, когда покойный Харитонов жив был. Жаль, нет Кукошкина, он сумел бы объяснить, а нам с тобой всего не понять.
[Глава десятая] Чилим с Бабкиным вернулись в казарму только к ужину. Утром следующего дня все были на строевых занятиях. А в казарме в это время собралась целая комиссия: ротный, дежурный по части и по роте в присутствии фельдфебеля все переворачивали, вещевые мешки перетряхнули, под постель к каждому заглянули, даже письма перечитывали, какие попадались в руки. И книжку, которую Чилим спрятал под дощечку у изголовья, тоже нашли. Только взвод вернулся в казарму, Чилима позвали к ротному.
[Глава десятая] — Твоя книжка? — подняв со стола, показал ротный.
[Глава десятая] — Никак нет, вашскородие!
[Глава десятая] — Врешь, мерзавец! — брызгая слюной, шипел ротный. — Двадцать суток!
[Глава десятая] «Жаль книжки, теперь такой не найдешь», — думал Чилим, вздыхая и ворочаясь на голых нарах кутузки.
[Глава десятая] Как-то днем загремел запор, и на пороге появился Ефим без пояса и с расстегнутым воротом.
[Глава десятая] — И ты сюда, друг любезный! — воскликнул Чилим, вскакивая с нар.
[Глава десятая] Дверь захлопнулась.
[Глава десятая] — Ну, рассказывай, тебя-то за что?
[Глава десятая] — Душа не вытерпела, Васька, — вздохнул Бабкин. — Взводного стукнул.
[Глава десятая] — Как же ты?
[Глава десятая] — После, как тебя посадили, он все время на меня косился, а позавчера вечером сует две копейки мне в руку: «Иди-ка, принеси бутылку водки!» — «Тут,— говорю, — и на пустую бутылку не хватит». — «Подумаешь, велика важность, добавишь!» — «А кто их, — говорю, — мне даст?» — «Ладно, — говорит, — узнаешь, где взять...» На следующий день, что ни делаю, все не так, все не этак: и смыкаюсь не ладно, и размыкаюсь тоже. За уши подтаскивает, по зубам бьет.
[Глава десятая] — Он и меня за это немало гонял, — вставил Чилим.
[Глава десятая] — А утром, чем свет, заставил печку топить, сырость, говорит, около моей кровати, — продолжал Бабкин. — Затопил печку, все еще спали, он вскочил в одном белье и прямо ко мне: «Почему сапоги не вычистил?» И тут же кулак в зубы. Думаю: «Попался ты мне без формы — измолочу и ничего не будет». Оказывается, ошибся, он сразу рапорт ротному, тот сюда отправил.
[Глава десятая] — Ну, как в роте, чего нового? — спросил Чилим.
[Глава десятая] — Ты вот лежишь тут, как байбак, а в полку такая катавасия идет!..
[Глава десятая] После ареста Чилима Кукошкин долго ходил пасмурный и думал: «Наверное, выдаст». Но как ни старались всякими путями выведать у Чилима, кто дал книжку — дисциплинарным батальоном пугали, били, — но Чилим был упрям и стоял на своем. На вопросы отвечал одно и то же: «В кустах нашел, около залива».
[Глава десятая] Пока Чилим с Бабкиным сидели на гауптвахте, полк уже готовился к отправке на фронт. Бригадный командир генерал-майор фон Берг, сидя в своем кабинете, перечитывал в десятый раз только что полученное анонимное письмо, стараясь угадать, чья рука посмела написать. «Уж не этот ли сухощавый капитан Подэрн? Но как же так? Он англичанин, а от письма так и несет русской свиньей...» — думал он, мелкими глотками отпивая давно остывший кофе из стакана с серебряным подстаканником, на котором была выгравирована голова кайзера в каске со шпилем.
[Глава десятая] В дверь вежливо постучали.
[Глава десятая] — Войдите, — негромко произнес он, не отводя взгляда от письма.
[Глава десятая] — Ваше превосходительство! Секретный пакет! — вытянувшись, сказал худой, низенький, с сильной проседью полковник.
[Глава десятая] — Подайте!
[Глава десятая] — Можно идти?
[Глава десятая] — Идите!
[Глава десятая] — Что там такое секретное? — оставшись один, проворчал фон Берг, ломая сургуч. — Так и знал... «Сводный полк отправить на фронт», — пишет Нищенко. — Хорошо! Давно пора выслать из моей бригады этот русский скот. Только уж, извините, господин Нищенко, своих людей я не пошлю. Все низшие чины, унтер-офицеры, младшие офицеры — пожалуйста, а что касается обер- и штаб-офицеров, мы будем разбираться.
[Глава десятая] Оторвав взгляд от бумаги, он крикнул:
[Глава десятая] — Барон Штокфиш! Подайте послужной список и анкеты всех офицеров сводного полка.
[Глава десятая] Тот же тщедушный полковник подал пачку бумаг и снова вышел.
[Глава десятая] Фон Берг задумался, глядя на список, где пестрели коротенькие строки. Не торопясь, взял он толстый цветной карандаш.
[Глава десятая] — Итак, начнем, — произнес он, ставя синюю галку против фамилии полковника Гудзенко, — свой человек; полковник Ванаг — родственник, — и снова раскрылилась синяя галка. — Капитан Косых. Ну что ж, крепкий кулак имеет. Капитан Дернов. Какой ты есть птиц? — перебирая анкеты, проворчал генерал. — Как так? — густые брови поднялись над светлыми квадратиками пенсне. — Почему такой низкий сословье? Ага, переведен из N-ского полка... Не знаю... Вот и пусть пойдет на фронт командиром полка, — и две жирные красные галки украсили фамилию капитана Дернова.
[Глава десятая] — Барон Штокфиш! — крикнул он, улыбаясь, довольный неожиданной находкой.
[Глава десятая] Торопливо вбежал полковник.
[Глава десятая] — Пишите приказ! Командиром сводного полка потом скажу нумер — назначаю пехотного капитана Дернова Тихона Кузьмича! Срочно полк принять, весь личный состав обмундировать и отправить на Западный фронт. Немедленно! Подпись.
[Глава десятая] Окончив неприятное дело, фон Берг закурил толстую сигару и откинулся па мягкую спинку кресла, пуская к потолку синие колечки. От удовольствия он закрыл глаза...
[Глава десятая] «Русскую землю всю заберем, весь русский скот на работу пошлем... И наша Германия, действительно, будет самой великой страной в мире».
[Глава десятая] Мысли его были прерваны полковником, вошедшим с бумагами на подпись.
[Глава десятая] Получив приказ, полковое начальство забегало, заторопилось. Солдатам раздавали обмундирование. Артельщики вели заготовку продуктов на дорогу. Писаря строчили приказы по ротам.
[Глава десятая] Чилим с Бабкиным вернулись в роту. Новый командир полка пригласил взводного и обоих вернувшихся арестантов.
[Глава десятая] — Вольно! Тебя-то, Каленов, я не буду задерживать, иди в роту, готовь все, — сказал он, взглянув на взводного.
[Глава десятая] — Слушаюсь!
[Глава десятая] Взводный вышел. Капитан встал из-за стола, закрыл дверь на задвижку.
[Глава десятая] «Ну, теперь начнет», — подумал Чилим.
[Глава десятая] Дернов вытащил портсигар, взял папиросу, громко хлопнул крышкой, постучал об нее мундштуком и снова открыл, протянув солдатам:
[Глава десятая] — Закуривайте!
[Глава десятая] Чилим с Бабкиным покраснели и переглянулись.
[Глава десятая] — Берите, берите! — ободрял капитан. — Наверное, на гауптвахте изголодались по куреву?
[Глава десятая] — Никак нет, вашскородие! Ребята угощали махоркой, — осмелившись, сказал Чилим и неуклюже вытащил папироску. Подумал: «Ловко умеет выпытывать...»
[Глава десятая] — Ну как, хорошо отдохнули?
[Глава десятая] Так точно! — ответил Чилим.
[Глава десятая] — А как кормили?
[Глава десятая] — Хорошо, вашскородие! Хлеб каждый день давали, вода тоже была.
[Глава десятая] — Который из вас Чилим?
[Глава десятая] — Я, вашскородие!
[Глава десятая] — Ну как, теперь книжечки в кустах не будешь искать?
[Глава десятая] — Никак нет, вашскородие! — сконфуженно ответил Чилим.
[Глава десятая] — Значит, интересуешься такими книжками?
[Глава десятая] — Так точно! Люблю читать, да нечего, вот и подобрал.
[Глава десятая] — А устав внутренней службы читаешь?
[Глава десятая] — Так точно!
[Глава десятая] — Ну, а в этой книжке что написано, сумеешь рассказать?
[Глава десятая] — Никак нет, не успел прочитать!
[Глава десятая] — Так,— протянул Дернов. — А до службы чем занимался?
[Глава десятая] — Весельником работал у рыбака на Волге.
[Глава десятая] — Садитесь, — капитан показал на стулья около стола.
[Глава десятая] Чилим с Бабкиным раскраснелись, как в парной.
[Глава десятая] — Долго батрачил?
[Глава десятая] — Шесть лет!
[Глава десятая] — А сколько хозяин платил?
[Глава десятая] — Пятнадцать рублей в лето.
[Глава десятая] — He жирно... — сказал капитан, стуча мундштуком папиросы о край пепельницы и пристально глядя на Чилима. — Ну, а потом что делал?
[Глава десятая] — А потом самостоятельно рыбачил.
[Глава десятая] — Много рыбы было?
[Глава десятая] — Ничего, ловил. Только хозяин дешево платил за рыбу.
[Глава десятая] — Вот как, значит, опять хозяин?
[Глава десятая] — Так точно! Опять!
[Глава десятая] — А если бы хозяина не было? Тогда как?
[Глава десятая] — Тогда было бы хорошо! — вздохнул взмокший Чилим.
[Глава десятая] — Ну, а в книжечке-то что все-таки написано, которую ты читал?
[Глава десятая] — Ей-богу, вашскородие, не читал, — намереваясь вскочить, произнес Чилим.
[Глава десятая] — Не прикидывайся, и серьезно спрашиваю.
[Глава десятая] — А я правду говорю.
[Глава десятая] — Значит, не успел?
[Глава десятая] — Так точно.
[Глава десятая] — А хочешь почитать?
[Глава десятая] — Нет, благодарю, теперь уж не хочу, да и читать мне времени нет.
[Глава десятая] — Почему?
[Глава десятая] — Я все время в наряде: пол мою да подметаю.
[Глава десятая] — Вот и плохо, надо честно служить, — и капитан о чем-то задумался, наморщив выпуклый лоб, а в темных его глазах Чилим заметил озорной огонек. — Ну, а твоя как фамилия? — перевел он взгляд на Бабкина.
[Глава десятая] — Бабкин, вашскородие! — вскочил Ефим.
[Глава десятая] — Сидите! — сказал капитан. — Как же это ты... Ударил господина Каленова?
[Глава десятая] — Вашскородие! Он бил меня накануне и за уши драл на занятии, вот и сейчас еще болят, а утром вскочил в одном белье, кричит, почему сапоги не вычистил, и опять в зубы. Тут и я не вытерпел...
[Глава десятая] — Легко ты отделался гауптвахтой, могло быть хуже... Чем до службы занимался?
[Глава десятая] — На Волге был, работал на землечерпалке.
[Глава десятая] — Ну, что ж, идите в роту.
[Глава десятая] — Я весь мокрый, — сказал Ефим, когда вышли из полковой канцелярии.— Это еще хуже, чем бьет...
[Глава десятая] — А знаешь что? — Чилим вопросительно посмотрел на Бабкина.
[Глава десятая] — Что?
[Глава десятая] — Он не из благородных.
[Глава десятая] — Откуда ты узнал?
[Глава десятая] — Видел, какая широкая у него рука? А пальцы все побиты, видать, из рабочих. Мне Трофим еще до службы говорил, как определять людей: «Ты, говорит, на его одежду не гляди, а гляди на руки~.
[Глава десятая] Когда Чилим с Бабкиным вернулись в казарму, там было настоящее столпотворение. Все смешалось, все бегали, торопились, складывая свои пожитки, вытряхивали из матрацев сено; за стеной казармы его подхватывал ветер, крутил и рассыпал по кустам. Солнце уже скользило по склону высокой сопки к заливу, кидая косые красные лучи на крыши казармы.
[Глава десятая] — Матвеев! — крикнул кто-то громко. — Играй вышибальный!
[Глава десятая] Матвеев присел на доски нар, ударил по струнам балалайки и забренчал камаринского, Кто-то подсвистывал, кто-то подпевал, вытанцовывая на цементном полу. Лопнув, жалобно заныла струна. Все смолкло...
[Глава десятая] — Выходи строиться!
[Глава десятая] На станции толпилось все начальство. Трещали барабаны. Играл оркестр. Паровоз дал свисток, буфера лязгнули... Все осталось позади, в вечерней дымке.
[Глава одиннадцатая] Поезд быстро проскочил Маньчжурию. Последняя и самая продолжительная остановка — Харбин. Пока таможенные чиновники шарили по вагонам, заглядывая во все темные углы, искали запретный груз контрабанды, новый командир полка, он же начальник эшелона, собрал все подчиненное ему офицерство. Гурьбой они отправились в ресторацию, устраивать прощальную попойку. Солдаты, почувствовав волю, высыпали из вагонов.
[Глава одиннадцатая] — Ребята! Водка дарма! — кричал Артюшка Попов, влезая в вагон с четвертной бутылью в руке.
[Глава одиннадцатая] Другие тоже не зевали, кто тащил водку, кто закуску. Начали пробовать, угощаться. Завизжала гармошка, раздалась песня, затрещал пол под солдатскими каблуками. В это время на глаза Чилиму попался взводный Каленов.
[Глава одиннадцатая] — Убью, тварь! — кричал Чилим и, выкатив посоловелые глаза, давал под бока взводному.
[Глава одиннадцатая] — Прибавь, Васька! — кричали пьяные одновзводцы.
[Глава одиннадцатая] Подскочили фельдфебель и два ефрейтора, растащили дерущихся. Скрутили руки Чилиму и затолкнули в пустой вагон для арестованных.
[Глава одиннадцатая] Раннее утро. Солнце скользит по серым от пыли теплушкам, заглядывая сквозь щели в темные углы, радужно искрясь на обломках стекла разбитых бутылок. Набушевавшись, сваленные хмелем китайской кумышки, все спят, сбившись в кучу. А поезд катит, окутываясь облаком дыма, пробегая сибирские степные просторы и бескрайние леса.
[Глава одиннадцатая] Чилим, с трудом открыв глаза, озирался в пустом вагоне:
[Глава одиннадцатая] — Батюшки, где это я?
[Глава одиннадцатая] Понемногу, точно смутный сон, начинает всплывать в памяти вчерашний день.
[Глава одиннадцатая] — Эх, дурак я, дурак! Вот теперь изволь отвечать за эту гадину, как за порядочного начальника. Проклятая кумышка, что ты наделала!..
[Глава одиннадцатая] Заскрипели тормоза, поезд остановился. Звякнул на двери запор, и в вагон вскочил капитан, начальник эшелона. Чилим встал смирно, не смея поднять глаз.
[Глава одиннадцатая] — Вольно!
[Глава одиннадцатая] Капитан, окинув взглядом вагон, тихо опустился на деревянный ящик, спиной к железной печке.
[Глава одиннадцатая] — Дьявольски башка болит, — проворчал он, сжимая ладонями виски и опуская голову.
[Глава одиннадцатая] «Поменьше закладывать надо, вчера тоже, видно, нарезался. Нам-то уж что, с горя выпьешь...» — думал Чилим, глядя на широкие ладони капитана.
[Глава одиннадцатая] — Что ж мы с вами будем делать, Чилим? Опять у вас история... — глухо выдавил капитан, не отнимая ладоней от висков и еще ниже склонив голову. — А человек-то вы еще молодой, здоровый, сильный! Если бы приложить все это на полезное... Что вы можете заслужить вашими выходками? Дисциплинарный батальон, тюрьму, виселицу. Вот какие прелести ждут вас впереди, — капитан замолчал.
[Глава одиннадцатая] — Виноват, вашскородие! Китайская водка подгадила, — вытянувшись, сказал Чилим.
[Глава одиннадцатая] — Вот что, Чилим, расскажи-ка мне все по порядку...
[Глава одиннадцатая] — Вашскородие! — громко начал Чилим.
[Глава одиннадцатая] — Да потише ты, я не глухой... Ну, дальше.
[Глава одиннадцатая] — Так вот, когда я поехал из Вязовых, где призывался, деньжат у меня немного было. Да разошлись то дядьке, то писарю... А остальные сдуру в карты просадил. Еще и до Рузаевки не успели доехать, а я уже был чище воды. Этот Чуркин, сволочь косая, когда банк мечет, часто курит, а серебряный портсигар всегда под рукой держит, ему каждая карта видна, как в зеркале, и перетаскивать он мастер. Потом я это и сам смекнул, да уж денег-то ни гроша... А тут вша вместе с нуждой жрали меня всю дорогу больше месяца. Другие-то ветчинку на станциях покупают, гусятину кушают, а я только облизываюсь да слюнки глотаю, Вот в это время взводный и подвернулся. «Тащи-ка водки, да икры захвати на закуску». Вот, думаю, чертов порядок, без магарыча у нас совсем жить нельзя.
[Глава одиннадцатая] — Чего вы плетете, Чилим!
[Глава одиннадцатая] — Истинную правду, вашскородие!
[Глава одиннадцатая] — Ах, как голова трещит, — снова понизив голос, проворчал капитан.
[Глава одиннадцатая] — Вашскородие, — почти шепотом произнес Чилим. — Лекарство есть, вчера, пока я был в памяти, припрятал бутылочку. Она в нашем вагоне припрятана. Ребята не видали, должна сохраниться. Хорошо бы вам опохмелиться?
[Глава одиннадцатая] — Ты, пожалуй, прав, — в раздумье заметил капитан.
[Глава одиннадцатая] — Разрешите? Я сию минуту!
[Глава одиннадцатая] «Видать, не промах», — подумал капитан, когда Чилим быстро выскочил из вагона.
[Глава одиннадцатая] Поезд стоит. Через равные промежутки времени раздается дребезжащий звон молотка по колесам.
[Глава одиннадцатая] — Есть, вашскородие! — сказал, вернувшись, Чилим и вытащил из кармана бутылку, а из другого достал кусок хлеба, щепотку соли в бумажке и две луковицы.
[Глава одиннадцатая] Паровоз дал свисток. Загрохотали колеса, и снова — сибирские версты. Чилим, ударив ладонью в донышко бутылки, опахнул рукавом горлышко, налил в кружку и поднес капитану. Тот посмотрел на Чилима и на кружку, передернулся, выхватил кружку и крупными глотками выпил.
[Глава одиннадцатая] Чилим снова налил:
[Глава одиннадцатая] — Вашскобродь, выпейте еще!
[Глава одиннадцатая] Капитан выпил, пожевал перышко луковицы. Глаза его засветились веселее.
[Глава одиннадцатая] — Замечательно лечит твоя кумышка... У самого-то тоже, наверное, голова трещит?
[Глава одиннадцатая] — Так точно! Гудит, как на колокольне..
[Глава одиннадцатая] — Ну-ка, налей себе!
[Глава одиннадцатая] — Не могу, тошнит!
[Глава одиннадцатая] — Пей! — капитан вскочил и, выхватив револьвер из кобуры, нацепил луковицу на мушку.
[Глава одиннадцатая] — Слушаюсь! — мигом опрокинул кружку Чилим и, сдернув луковицу, сунул в рот.
[Глава одиннадцатая] — Ну, и черт! Хлещет, как воду, — захохотал капитан, заталкивая в кобуру наган. — Где выучился?
[Глава одиннадцатая] — На Волге, у Трофима кривого, — спокойно ответил Чилим.
[Глава одиннадцатая] — Трофима кривого? Он еще жив?
[Глава одиннадцатая] - Не могу знать, вашскородие, прошлый год был жив.
[Глава одиннадцатая] — Ну-с, давай-ка о деле будем говорить... Кто у тебя дома остался?
[Глава одиннадцатая] — Мать одна, вашскородие!
[Глава одиннадцатая] — А отец где?
[Глава одиннадцатая] — На каторгу был сослан, вернулся и через месяц умер от чахотки.
[Глава одиннадцатая] — За что был осужден?
[Глава одиннадцатая] — Стражника убил, — и Чилим рассказал историю отца.
[Глава одиннадцатая] Капитан слушал молча, густые черные брови сошлись на переносье.
[Глава одиннадцатая] — Так, — тихо сказал он, когда Чилим закончил рассказ.
[Глава одиннадцатая] — Вашскородие! разрешите заехать повидать мать?
[Глава одиннадцатая] Капитан не ответил, о чем-то задумался...
[Глава одиннадцатая] — Вот что, рядовой Чилим... Ты, кстати, мне земляк; чтоб повидать мать, я тебя отпущу, но помни одно — увольнительных никаких. В Москве встретишь нас; получишь письмо, храни его пуще своей головы. Понял?
[Глава одиннадцатая] — Так точно! Слушаю!
[Глава одиннадцатая] — А теперь — марш в свой вагон! И никому ни звука.
[Глава одиннадцатая] Многое Чилим передумал и пережил, пока поезд дотащился до Волги. Чилим ждал случая, как бы отстать незамеченным.
[Глава одиннадцатая] — Далеко, Васька? — спросил Ефим, глядя на уходящего Чилима.
[Глава одиннадцатая] — Рубашку продать.
[Глава одиннадцатая] — А если я с тобой?
[Глава одиннадцатая] — Идем, веселее будет...
[Глава одиннадцатая] Поезд в это время стоял в Сызрани. Темнело.
[Глава одиннадцатая] — Ефимка! Иди-ка узнай, куда санитарный идет?
[Глава одиннадцатая] — На Рузаевку, Васька! Айда на буфер! — сказал подбежавший Ефим.
[Глава одиннадцатая] — Ты что, очумел? На буфере трепаться?.. Иди к врачу, скажи, что, мол, так вот и так, от поезда отстали, свой эшелон догнать надо.
[Глава одиннадцатая] — А эшелон-то наш тут, — улыбнулся Ефим.
[Глава одиннадцатая] — Вот чудак, ему-то что... Иди!
[Глава одиннадцатая] — Вашскородие! — держа руку под козырек, обратился к главному врачу Бабкин, — От поезда отстали, за кипяточком простояли, а эшелон ушел. Разрешите догнать на вашем?
[Глава одиннадцатая] — Можно, — махнул рукой врач, не глядя на Ефима.
[Глава одиннадцатая] Совсем уже стемнело. Повеяло прохладой августовской ночи. Огромная луна выплыла из-за горы.
[Глава одиннадцатая] — Идем скорее, Васька! Разрешил, — торопливо заговорил подбежавший Ефим.
[Глава одиннадцатая] Забрались в хвостовой вагон и на боковую.
[Глава одиннадцатая] — Эй, земляки! Приготовьтесь, Рузаевка!
[Глава одиннадцатая] Чилим с Бабкиным выскочили из вагона.
[Глава одиннадцатая] — Стой! Пошли в комендатуру! — строго крикнул патрульный, скидывая винтовку с плеча.
[Глава одиннадцатая] Путники молча переглянулись.
[Глава одиннадцатая] — Вчера ваших много в комендатуру насажали, сказал патрульный, подходя вплотную к Чилиму.
[Глава одиннадцатая] Чилим, не торопясь, вынул кисет и стал свертывать цигарку. Патрульный снова закинул за плечо винтовку и тоже протянул руку к кисету.
[Глава одиннадцатая] — Есть еще?
[Глава одиннадцатая] — Есть немного, — сказал Чилим, насыпая махорку на ладонь патрульному.
[Глава одиннадцатая] — Куда направили лыжи? — спросил он.
[Глава одиннадцатая] — На позицию едем, да хотели по пути домой на денек заглянуть. Сам знаешь, с позиции-то вернуться бабушка надвое сказала...
[Глава одиннадцатая] Патрульный подумал, затянулся махоркой, закашлялся.
[Глава одиннадцатая] — Дрянь курите, — махнул рукой, — Идите к чертовой матери! Здесь не вертитесь, я не один.
[Глава одиннадцатая] — Посоветуй, землячок, где лучше на поезд сесть в Казань?
[Глава одиннадцатая] — Хорошее по пути... — рассмеялся солдат. — Валяй-те на галицинский, там сядете. Живо, марш!
[Глава одиннадцатая] — Спасибо, земляк! — и путники припустились по шпалам.
[Глава одиннадцатая] — Как жрать я хочу, — вздохнул Ефим, вытирая с лица пот рукавом гимнастерки.
[Глава одиннадцатая] — Ничего, потерпи до разъезда, там заправимся, — успокаивал Чилим.
[Глава одиннадцатая] В разговорах и пе заметили, как дошли до разъезда. Полосатая будка одиноко стоит, как скворечня, возле нее сторож — старик-инвалид.
[Глава одиннадцатая] — Здравствуй, дедуся!
[Глава одиннадцатая] — Здрасьте! — косо посмотрел сторож маленькими, как у крота, провалившимися в тени бровей глазами, — Улизнули?
[Глава одиннадцатая] — Да, дедок, на родине хотим побывать.
[Глава одиннадцатая] — И патруль не сцапал?
[Глава одиннадцатая] — Значит, и здесь бывают патрули? — спросил Чилим.
[Глава одиннадцатая] — На ефтой дороге патруля, как мошкары... Да и мне приказано задерживать.
[Глава одиннадцатая] — Ну, а если нас задержишь, то что тебе, награда выйдет?
[Глава одиннадцатая] — Кой черт награда, хоть по зубам-то пореже били бы, — сердито ворчал старик. — Вы уж вот чего, здесь не вертитесь, все равно вам тут на поезд не сесть, да и не всякий здесь останавливается. Не ровен час, начальство нагрянет, тогда и я с вами пропал... Валяйте-ка в Саранск, там беспременно сядете. Стегайте прямо полотном, всего верст пятнадцать, это вам только плюнуть.
[Глава одиннадцатая] — Плюнешь, пожалуй, — простонал Ефим. — Заряд весь вышел, дедок, терпежу нет — жрать охота... Нет ли чего у тебя перекусить?
[Глава одиннадцатая] — Это верно, — согласился сторож. — На голодное брюхо далеко не ускачешь. Я вот тоже давненько не закусывал.
[Глава одиннадцатая] — Ну что ж, пойдем, что ли? — сказал Чилим. — Дорога только еще в начале, а мы уже раскисли.
[Глава одиннадцатая] — Айда, може дотянем...
[Глава одиннадцатая] — Спасибо, дедуся! — крикнул Чилим и снова двинулись по шпалам.
[Глава одиннадцатая] — Гляди-ка, Ефим, влево деревня — зайдем пообедаем?
[Глава одиннадцатая] — Давно тебя ждут... Наверное, наварили всего и нажарили...
[Глава одиннадцатая] — А по-твоему, с голоду подыхать? Ну, христовым именем. Может, накидают...
[Глава одиннадцатая] — Накидают по бокам, — ухмыльнулся Ефим, и оба тут же свернули на проселочную — к деревне.
[Глава одиннадцатая] — Тетка! Нет ли хлеба кусочек служивому? — по-стучал в окно Чилим.
[Глава одиннадцатая] — С позиции, что ли, батюшки? — прошепелявила беззубым ртом старуха, приткнувшись носом к стеклу.
[Глава одиннадцатая] — С самой дальней, бабуся! Хотим вот до Саранска добраться, да силов больше нет, все пары спустили... Жрать хотим, да и курить нечего.
[Глава одиннадцатая] — Заходите в избу! — крикнула старушка.
[Глава одиннадцатая] Через минуту она уже суетилась около печи, наливая в деревянную чашку постных щей, на которых гулял серый туман, точно на болоте в утренний час. В окно начали заглядывать соседки, полезли в избу. Одна несет пирога с луком, другая ватрушку вытаскивает из-под фартука. А солдаты едят да только изредка носами подшмыгивают. Женщины, подперев щеки, изъеденные морщинами, смотрят, шушукаясь между собой: «Вот, наверное, и наши сыночки так же где-нибудь побираются...»
[Глава одиннадцатая] Наевшись щей, солдаты торопятся уходить. Женщины суют им куски хлеба в карманы. Белокурая девушка-соседка притащила горсть махорки.
[Глава одиннадцатая] — У дедушки стащила, — улыбнулась она, высыпая Чилиму в кисет.
[Глава одиннадцатая] Поблагодарили солдаты, распрощались и, весело балагуря, направились в Саранск. Вдруг из-за поворота насыпи появились две фигуры. Артиллерийский полковник и дама с размалеванными до тошноты губами.
[Глава одиннадцатая] — Влипли, Васька!
[Глава одиннадцатая] — Молчи! — прошипел Чилим. Сворачивать было поздно да и некуда: с обеих сторон косогор. Поравнявшись, солдаты взяли под козырек.
[Глава одиннадцатая] — Стой! — скомандовал полковник, махнув рукой, точно закрыл семафор.
[Глава одиннадцатая] Щелкнули каблуки, и Чилим с Ефимом замерли, пожирая глазами начальство.
[Глава одиннадцатая] — Куда идете?
[Глава одиннадцатая] Женщина поспешно отцепила руку и, как баржа, поплыла дальше.
[Глава одиннадцатая] Полковник, шевеля тараканьими усами, рявкнул:
[Глава одиннадцатая] — Куда, спрашиваю, идете?
[Глава одиннадцатая] — На родину, побывать, вашскородие!
[Глава одиннадцатая] — Увольнительные?
[Глава одиннадцатая] — Никак нет, мы по пути!
[Глава одиннадцатая] — Кругом! Марш в свою часть! — скомандовал полковник.
[Глава одиннадцатая] А сам, пыхтя и отдуваясь, поспешил вдогонку за своей спутницей.
[Глава одиннадцатая] Чилим с Бабкиным начали замедлять шаг. Когда скрылась широкая спина, перетянутая новенькими ремнями портупеи, повернули обратно. До слуха уже долетали свистки подходившего поезда.
[Глава одиннадцатая] — Вот черт толстопузый, как задержал. Теперь на поезд опоздаем, — ворчал Ефим, ускоряя шаг. Кондуктор уже закрывал хвостовой вагон, когда подбежали солдаты.
[Глава одиннадцатая] — Земляк, земляк! — кричали, запыхавшись, солдаты. — Подожди, брат, посади нас.
[Глава одиннадцатая] — Я вас посажу... залезайте, черти серые! - и толкнул их в товарный вагон.
[Глава одиннадцатая] — Куда он нас затолкал? — ворчал Чилим, озираясь в потемках, увязая ногами в чем-то мягком, рассыпчатом.
[Глава одиннадцатая] Осветили спичкой, да так и ахнули; оба стояли по колено в пыли от древесного угля.
[Глава одиннадцатая] — Вот это удружил, проклятый Гаврила,— горестно произнес Ефим.
[Глава одиннадцатая] Паровоз дал свисток, застучал колесами, дернул вагоны. Угольная пыль взбунтовалась и поднялась до самого потолка...
[Глава одиннадцатая] — Ну как, молодчики, немного подкоптились? - спросил кондуктор, выпуская своих пленников на станции Тимирязино.
[Глава одиннадцатая] — Какой черт немного, живого места нет, Спасибо, удружил.
[Глава одиннадцатая] Ефим взглянул на Чилима и прыснул.
[Глава одиннадцатая] — Чего, черт, раскололся на всю станцию, али в комендатуру захотел? Брось рожу лупить, погляди-ка за погонами, наверное, офицер, ноги-то в шпорах. Опять пристанет, как банный лист...
[Глава одиннадцатая] А на перроне солдаты окружили молоденького подпоручика.
[Глава одиннадцатая] — Ваше благородие! Как бы на поезд в Казань? Офицер был, видимо, мало обшарпан службой, да и ехал на тех же правах, что и Василий с Ефимом.
[Глава одиннадцатая] — Сейчас, ребята, все устроим! Я прикажу, чтоб вас посадили!
[Глава одиннадцатая] Солдаты смеются:
[Глава одиннадцатая] — Мы сами, вашбродь, сядем, только бы разрешили.
[Глава одиннадцатая] Пока подпоручик вел переговоры с начальником станции, Василий и Ефим уже запили верхние места в купе классного вагона. Вскоре поезд тронулся.
[Глава одиннадцатая] Угольная пыль посыпалась на шляпы и воротнички пассажиров. Они стали возмущаться. Ефим хотел было огрызнуться, но вошел господин в черном длинном пальто с двумя рядами блестящих пуговиц, с компостером в руке.
[Глава одиннадцатая] — Это что такое? — воскликнул он, взглянув мутными глазами на солдат. — Марш! В телячий!
[Глава одиннадцатая] За классными вагонами были прицеплены три теплушки, набитые до отказа беженцами с Западной Украины.
[Глава одиннадцатая] — Васька, опять не туда? — забираясь в теплушку, крикнул Ефим.
[Глава одиннадцатая] Как?
[Глава одиннадцатая] - Слышь, коза верещит, а нам приказано в телячий.
[Глава одиннадцатая] — У-у бисова!.. — ворчал хриплый голос в потемках.
[Глава одиннадцатая] Где-то и углу, захлопав крыльями, пропел петух.
[Глава одиннадцатая] Светало. Все ярче начали вырисовываться в утренней дымке поля с неубранными бабками снопов.
[Глава одиннадцатая] — Знаешь, что я думаю? Нам в Казани на вокзале показываться нельзя. Там, наверное, всякого офицерья и жандармерии, как в муравейнике. Опять попадем черту и липы... — сказал Чилим.
[Глава одиннадцатая] — Валим? — спросил Ефим, когда поезд, замедляя ход, подходил к городу.
[Глава одиннадцатая] — Прыгай!
[Глава одиннадцатая] Спрыгнули.
[Глава одиннадцатая] — Ну, как?
[Глава одиннадцатая] — Ничего, коленку немножко ссадил.
[Глава одиннадцатая] Попутно отмывшись в ближайшем озерке, Василий с Ефимом явились на пароход.
[Глава одиннадцатая] — А ведь добираемся, — улыбался Ефим.— Я на следующей выхожу. А обратно когда?
[Глава одиннадцатая] — Я думаю через два дня, иначе мы свой полк потеряем.
[Глава одиннадцатая] — Ладно! - пожимая руку на прощанье, сказал Ефим и быстрыми шагами направился к выходу. Чилим посмотрел, как серая шинель затерялась в пестрой веренице пассажиров, и снова отправился на корму. «Почему же она не ответила на мои письма? И удастся ли теперь встретить ее в городе?» — думал Чилим, глядя на серые волны, бурлившие за кормой парохода.
[Глава одиннадцатая] Протяжный свисток спугнул грустные мысли, пароход поворачивал к родной пристани. В вечерней прохладе Чилим быстро шагал среди скошенных лугов, вдыхая знакомый с детства запах высыхающих трав и луговых цветов. А навстречу тонким облачком тянулся по долине синий дымок родной деревни.
[Глава одиннадцатая] «Значит, жива еще старушка», — подумал он, увидя в оконце своей лачуги тусклый огонек.
[Глава одиннадцатая] Через два дня мать снова провожала Василия.
[Глава одиннадцатая] — Не ходил бы ты, Васенька. Другие-то, твоя же ровня, живут себе дома...
[Глава одиннадцатая] — Что поделаешь, маманя? Они с деньгами-то... А нам... нам обязательно идти.
[Глава одиннадцатая] Он обнял мать и попрощался. Снова — в путь.
[Глава одиннадцатая] На склоне горы, где приютились несколько лачуг, вышла навстречу Чилиму Марья Ланцова.
[Глава одиннадцатая] — Ты это куда, батюшка? Не на позицию ли?
[Глава одиннадцатая] — На позицию, тетя Маша!
[Глава одиннадцатая] — А ты постой-ка! Слышь-ка! Мой-то Мишенька тоже, бают, на позиции. Возьми-ка ему посылочку!
[Глава одиннадцатая] — Не знай, найду ли его там?
[Глава одиннадцатая] — Ничего, найдешь, — твердила Марья.
[Глава одиннадцатая] Чилим не хотел огорчать заботливую старушку взял узелок и поспешно скрылся за углом улицы.
[Глава одиннадцатая] Проходя мимо пронинской мельницы, Чилим услышал:
[Глава одиннадцатая] — Эй, Василий! Зайди на минутку!
[Глава одиннадцатая] — А, дядя Максим! Здравствуй! Ты как сюда попал, с помолом, что ли, приехал? — спросил Чилим, пожимая руку Пряслову.
[Глава одиннадцатая] — Работаю машинистом. А ты? По ранению, что ли?
[Глава одиннадцатая] — Только еще на фронт еду. С матерью повидаться завернул.
[Глава одиннадцатая] — Присаживайся, покалякаем... — свертывая цигарку, проговорил Пряслов.
[Глава одиннадцатая] — Нет, благодарю, дядя Максим, мне пора на пристань.
[Глава одиннадцатая] — Служивому, — снимая шапку, сказал подошедший Пронин.
[Глава одиннадцатая] — Старому хозяину, — ответил Чилим, недобрым взглядом окидывая Пронина.
[Глава одиннадцатая] Пронин молча посмотрел по сторонам, как бы кого-то ища, и повернул обратно в свой двор.
[Глава одиннадцатая] Долго не мог забыть он этот взгляд...
[Глава одиннадцатая] А Чилим, распростившись с Прясловым, пошел на пристань.
[Глава одиннадцатая] Бойко хлопая плицами, савинский пароход быстро шел тихими заводями к грибеневской пристани.
[Глава одиннадцатая] Чилим еще издали заметил знакомую фигуру Ефима Бабкина.
[Глава одиннадцатая] Увидя Чилима, Бабкин радостно помахал картузом.
[Глава одиннадцатая] — Опять вместе! Поди и умирать будем вместе... — сказал Бабкин, здороваясь с Чилимом и стаскивая с плеча котомку.
[Глава одиннадцатая] — Как знать, — заметил Чилим.
[Глава одиннадцатая] — Я валюсь спать, сил больше моих, нет. Две ночи напролет затаскали меня по деревне. Тот тащит самогон пить, другой бражку, разговоров вагон... Трое наших годков уже побывали на фронте... Скачут на костылях.
[Глава одиннадцатая] — Чего говорят насчет фронта? — спросил Чилим.
[Глава одиннадцатая] — Интересного мало, Вася. Давят наших, говорят, как клопов. Вперед не бежишь — свои в спину бьют, вперед побежишь — другие лупят. Одним словом, дело дрянь. Ну, ты как хочешь, а я спать, — укладываясь на лавочке, зевнул Ефим.
[Глава одиннадцатая] — Ну, теперь нам и сам черт не страшен, — сказал Чилим, когда вышли с парохода на устье, — Кроме как на фронт, никуда не погонят, Ты вот чего, Ефим, возьми мою шинель и котомку да и вали прямо к вокзалу, там дожидайся в садике, а я на часок в город забегу, — сказал Чилим, поправляя фуражку и подтягивая ремень.
[Глава одиннадцатая] Всю дорогу он мечтал, как бы повидать Наденьку. Передав письмо капитана по указанному адресу, он тут же получил ответ и быстро зашагал по кривым переулкам, добираясь до дома, где жила Наденька.
[Глава одиннадцатая] Входя во двор, он столкнулся с тетей Дусей.
[Глава одиннадцатая] — Здравствуйте, Евдокия Петровна! — козырнул, улыбаясь, Чилим.
[Глава одиннадцатая] — Вам кого? — не ответив на приветствие, строго спросила старуха.
[Глава одиннадцатая] — Мне бы Надю повидать!
[Глава одиннадцатая] — Нет здесь никакой Нади! — зло скосила глаза Петровна.
[Глава одиннадцатая] — Разрешите узнать, где она?
[Глава одиннадцатая] — Замуж вся вышла!
[Глава одиннадцатая] - Вышла?
[Глава одиннадцатая] — Да-да, за офицера...
[Глава одиннадцатая] — Виноват, не знал, — печально произнес Чилим...
[Глава одиннадцатая] На обратном пути он ломал голову, придумывая различные варианты пышной Наденькиной свадьбы. Ему стало мерещиться, будто Надя идет с высоким полковником под руку, который так же, как тот толстый артиллерист, начинает муштровать его, Чилима, на ее глазах. Многие другие несуразные мысли лезли в голову,
[Глава одиннадцатая] — Эх, прошатался ты, Вася, а здесь два поезда на Москву ушли, — укоризненно сказал Бабкин, встречая у вокзала Чилима.
[Глава одиннадцатая] — Уедем. Не торопись, не к теще на блины... — сердито проворчал Чилим, накидывая на плечи шинель и беря котомку.
[Глава одиннадцатая] В Москву приехали на следующий день и долго плутали там в поисках своей части, которая должна была остановиться в Москве перед отправлением на Северо-Западный фронт.
[Глава одиннадцатая] — У меня больше нет сил, — сказал Ефим, присаживаясь на скамейку против маленькой чайной. Рядом молча сел Чилим.
[Глава одиннадцатая] — Чего, землячки, приуныли? — спросил показавшийся в дверях чайной солдат с подвязанной рукой.
[Глава одиннадцатая] Закурив, он сел рядом.
[Глава одиннадцатая] — Свою часть целый день искали.
[Глава одиннадцатая] — И не нашли?'
[Глава одиннадцатая] — Нет.
[Глава одиннадцатая] — А куда едете?
[Глава одиннадцатая] — На фронт.
[Глава одиннадцатая] — Был я там, — махнул здоровой рукой солдат... - Ничего хорошего нет, одно убийство. Ехали бы домой землю пахать.
[Глава одиннадцатая] — Дельно парень-то толкует, — заметил Бабкин.
[Глава одиннадцатая] Но Чилим по-прежнему молчал.
[Глава одиннадцатая] — Солдат с таким трафаретом, как у вас на погонах, и много видел, - сказал раненый.
[Глава одиннадцатая] - Где?
[Глава одиннадцатая] — Около Виндавского вокзала в садике лежат.
[Глава одиннадцатая] Когда Чилим с Бабкиным прибежали к Виндавскому вокзалу, команда вернувшихся из самовольной отлучки уже строилась ротным командиром поручиком Голиковым.
[Глава одиннадцатая] — Р-равняйсь! По порядку номеров рас-считайсь!..
[Глава одиннадцатая] — Тридцать пятый неполный! — выкрикнул левофланговый.
[Глава одиннадцатая] — По вагонам! Марш! — скомандовал Голиков, когда вывел всю команду на перрон.
[Глава одиннадцатая] И снова мчится поезд на запад, и все та же неизвестность впереди.
[Глава двенадцатая] - Ну, как ваше самочувствие, Илларионыч? — спросил вошедший в палату врач, пристально глядя на Пронина.
[Глава двенадцатая] — Слава богу, — ответил Пронин, стараясь отвести взор в сторону.
[Глава двенадцатая] — Покажите вашу шейку. Вот и отлично! По меньшей мере, проживете еще сто лет! — улыбнулся врач. — Вот чего, разлюбезный Дмитрий Илларионович, хочу сегодня выпустить вас на свет божий. Думаю, что теперь-то больше не придет такая блажь в голову.
[Глава двенадцатая] — Простите, Яков Петрович, и сам раскаиваюсь в сотый раз. Ума не приложу, как смогла опутать меня нечистая сила... А ведь грех-то, грех-то какой... — тяжко вздыхая, произнес Пронин.
[Глава двенадцатая] — Скажите спасибо нашей прислуге. Она воскресила вас.
[Глава двенадцатая] «Да, придется отблагодарить ... Куплю ей новую юбку, как у попадьи», — подумал Пронин, глядя на окно, за которым шумел рой мух.
[Глава двенадцатая] — Так вот что, милейший, от души желаю успехов в дальнейшей вашей жизни, — и пожал костлявую руку Пронина, врач вышел из палаты.
[Глава двенадцатая] Пронин провалялся в больнице около двух недель. За эти дни много разных дум пронеслось в пронинской голове, сменяя одна другую, пока совсем не выветрился и перестал мерещиться толстый пакет, подкинутый с ребенком. Пронин, думая о том, что у него в несгораемом сундуке осталось еще сто восемнадцать тысяч наличными, успокоился. К тому же, рассуждал он, мужики платят ему приличную сумму за аренду земли. Мысли его потекли по новому руслу. Быстро составлялись новые планы и еще быстрее разрушались, встречая на пути крупные препятствия вроде пароходчика Савина или акционерных обществ, на которые в это время пошла большая мода, но в которые он никак не хотел вступать. «Разве мне, честному человеку, можно вступать в такое общество? Там одни мошенники собрались; такого, как я, они разденут и разуют и непременно пустят по миру», — рассуждал Пронин, снимая потрепанный больничный халат и стоптанные войлочные туфли. Простившись с фельдшером Кузьмой Матвеичем, он важной походкой возвращался домой. От мысли о самоубийстве он теперь был уже далек.
[Глава двенадцатая] Подходя к дому, Пронин увидел женщину, вышедшую с его двора, и Матрену, провожавшую ее за ворота. Взгляд Пронина впился в эту торопившуюся ускользнуть за угол женщину. «Наверное, клянчить чего-нибудь приходила. Вон под фартуком какой-то узел тащит... Эх, Матрена, Матрена, наверное, сколько всякой всячины размайданила без меня по простоте души своей...»
[Глава двенадцатая] Войдя во двор, Пронин бросился обнимать Матрену. Та, перетрусив, чуть было не закричала «караул». Но все обошлось благополучно. Пронин целовал Матрену и в щеки, и в губы, громко причмокивая сухими тонкими губами и приговаривая:
[Глава двенадцатая] — Спасибо, Мотря! — при этом он всхлипнул и, смахивая слезу, продолжал: — За это я тебя отблагодарю, всем ублаготворю...
[Глава двенадцатая] Только после того, как стих порыв благодарности, он заговорил своим, пронинским, языком:
[Глава двенадцатая] — Зачем эта Феколка к тебе залетала? Небось, чего-нибудь клянчила?
[Глава двенадцатая] — Муки попросила на хлебы.
[Глава двенадцатая] — И ты раздобрилась?
[Глава двенадцатая] — Дала немножко, смелют, так принесут. Видишь, погода стоит — жара, тишина. Свезли рожь на мельницу, и они не мелют, - сказала Матрена, спахивая мучную пыль с фартука.
[Глава двенадцатая] Пронин от этих слов точно проснулся. Вот они где денежки, сами в карман просятся...
[Глава двенадцатая] «Эх, и олух я, право, олух царя небесного, зачем за землей надо было кидаться, когда можно и другим делом заняться? Будь у меня паровая мельница — озолотился бы в год», — думал он, проходя в избу. Всю следующую ночь его мучила бессонница. Лекарства, данные про запас врачом, Пронину не помогали. Ему грезились шипящие паром машины, крутящиеся жернова и мешки, наполненные до краев зерном... Вскочив с постели до восхода солнца, он, босой, всклокоченный, расхаживал по просторной избе, скрипя рассохшимися половицами, и обдумывал план будущей постройки.
[Глава двенадцатая] А хозяева ветряных мельниц в это время смотрели на небо, нет ли где тучки. Но установившаяся тишина разрушала все надежды мельников. Они проклинали плотогонов, сваливая всю вину безветрия на них. «Это они, сволочи, опередили нас с молитвой к богу и вымолили у него тихую погоду для своих плотов», — думали мельники.
[Глава двенадцатая] Но мужику от этого было не легче, на него в это лето навалилась двойная беда: хлеба долго не зрели, а когда созрели — молоть негде. Вот тут-то и изъявил желание благодетельный Пронин помочь мужикам избавиться от такой беды в будущем. «Если на ветряных мельницах берут два фунта с пуда, так ведь они горючего не тратят, а едут на божьей шее. Если я буду брать четыре фунта с пуда, повезет ли мужик молоть? Хе, хе! Как же это он не повезет, нужда-то-матушка, опять прижмет, а окромя как ко мне, возить-то будет некуда», — улыбаясь, думал Пронин и подсчитывал, сколько можно замолоть на четыре камня в час, в день, в месяц, в год. Он сходил уже и подсмотрел участок земли для постройки мельницы. Но беда в том, что земля-то мужицкая.
[Глава двенадцатая] «Как же быть с мужиками? — думал он.— Пожалуй, лучше всего это дело увязать со старостой».
[Глава двенадцатая] Участок земли, которую облюбовал Пронин, — небольшая возвышенность, называемая Солянищем, — од-ним краем прилегал к берегу Волги. Мужики давно уже бросили ее засевать и оставили под выгон.
[Глава двенадцатая] — Мотря! — приоткрыв дверь, крикнул он.
[Глава двенадцатая] — Иду-у! — отозвалась с кухни та и, улыбаясь, вошла в избу.
[Глава двенадцатая] — Чего ты делаешь там?
[Глава двенадцатая] — Обед стряпаю.
[Глава двенадцатая] — Брось все да иди позови старосту. А по пути купи-ка водки побольше да закуски, чтоб была покрепче водки.
[Глава двенадцатая] — Может быть, хрену? — осведомилась догадливая Матрена.
[Глава двенадцатая] — Вот-вот, верно. Да не забудь и ветчинки фунтика два-три. Оно, глядишь, с хреном-то и хорошо.
[Глава двенадцатая] Вскоре Матрена вернулась.
[Глава двенадцатая] — Ну, как? Чего сказал староста? — спросил Пронин.
[Глава двенадцатая] — Баит, приду, только теперь недосуг, пошел с понятыми да сотскими чей-то плетень разламывать. Землю, слышь, мирскую пригородили...
[Глава двенадцатая] Ждать пришлось недолго. Топая пыльными сапогами, с дубовиной в руке, не крестясь, вошел разгневанный староста.
[Глава двенадцатая] — Здорово живете!
[Глава двенадцатая] — Добро жаловать! — поклонился Пронин.
[Глава двенадцатая] Староста все еще ворчал, тряся бородой, затем поставил палку в угол.
[Глава двенадцатая] — Батюшка наш совсем с ума свихнулся. Садов около двадцати десятин нахапал, а сегодня опять было пригородил мирской земли десятины три. Да еще и в драку полез, косматый дьявол, когда начали разламывать плетень. Так вот и норовит, анафема, в бороду вцепиться. Хорошо — ребята дружные, скоро раскидали.
[Глава двенадцатая] — Двигайся ближе к столу, Прохорыч! — крикнул Пронин, вынося из-за перегородки полштофа с водкой.
[Глава двенадцатая] — Хорошо, Ларионыч, подвинемся, это можно, — крякнул, потирая руки, староста, — Чего это у тебя, али праздник?
[Глава двенадцатая] — Большой праздник, Прохорыч, вроде дня рождения....
[Глава двенадцатая] — Ага, понял... — улыбнулся Прохорыч, глядя на полштофа.
[Глава двенадцатая] — Как же ты, батенька, промахнулся тогда с ребенком? - проговорил староста, еще ближе подвигаясь к столу.
[Глава двенадцатая] - Не говори, Прохорыч, бывает и еще хуже... - тяжко вздохнул Пронин, разливая стаканы и подвигая один из них старосте.
[Глава двенадцатая] — Ну, с обновлением жизни!
[Глава двенадцатая] — Кушай, во славу божью!
[Глава двенадцатая] Староста перекрестил раскрасневшееся волосатое лицо, сузив замаслившиеся глаза, и стал пить мелкими глотками.
[Глава двенадцатая] - Ветчинкой, вот ветчинкой с хреном, — пододвигая глиняную плошку, сказал Пронин.
[Глава двенадцатая] — Спасибо, вижу, — все еще морщась и вытирая бороду, проговорил староста.
[Глава двенадцатая] - Вот чего, Прохорыч, — начал Пронин.— Задумал я одно дело... Посоветуй, пожалуйста. Гляжу я на мужиков - жаль, голова, мучается народ, сам видишь, при своем состоянии сидит без куски хлеба, негде смолоть зерно. А если еще так простоит недели две, тогда что? Прямо ведь беда... Так, чтобы в будущем народ не мучился, подумал я паровую мельницу выстроить. Деньги у меня кое-какие остались, пожалуй, хватит... Ну, кой грех, если не хватит, подзайму. Ты, чай, и то не откажешь для такого дела, — говорил Пронин, наливая повторно стаканы.
[Глава двенадцатая] — Хорошее ты дело задумал, Ларионыч. Мужики будут век молиться за тебя, — А сам думал: «Ну и захапа, сволочь!»
[Глава двенадцатая] — Прихлебнем еще по одной, бог-то велел до трех... — сказал Пронин, видя, что староста о чем-то задумался.
[Глава двенадцатая] Еще выпили по стакану.
[Глава двенадцатая] — Где думаешь строить? — спросил староста, намазывая тертым хреном большой ломоть ветчины.
[Глава двенадцатая] — Право, и сам знаю. Посоветуй, пожалуйста! Облюбовал было я Солянище. Знаешь, из каких соображений: подальше от деревни оно, и в смысле пожара, и все такое... А главное — подъезд хороший.
[Глава двенадцатая] — Да, это ты ловко выбрал, лучшего участка по всей округе не найдешь, — заключил староста.
[Глава двенадцатая] — Но вот в чем беда, Прохорыч: земля-то мирская, выгон, хоть она и пустует давно, а загораживать как-то нехорошо. Я бы, конечно, мужикам уплатил, если согласятся.
[Глава двенадцатая] — Ничего, Ларионыч, я покалякаю с мужиками, ведь для них же стараешься, — льстил староста, а сам думал: «Все для них да для них, а денежки за помол для кого? Ну и хитер, бес сухой».
[Глава двенадцатая] — Устрой все сам, Прохорыч, чтобы мне не возиться с мужиками. Что хочешь делай — не любят они меня. На-ко вот на расходы-то, — Пронин сунул пачку кредиток старосте.
[Глава двенадцатая] — Беру только на оформление, а так бы ни в жисть, — заплетающимся языком бормотал староста.
[Глава двенадцатая] Вечером, после третьей чарки, староста, качаясь, как маятник, и размахивая своей палкой, плелся домой. Он горланил во всю глотку, повторяя одно и то же место из песни:
[Глава двенадцатая] «Да, Катенька, Катюша! Да, печальное сердце!..» Заслыша голос старосты, старухи захлопывали окна, а собаки с визгом шарахались в подворотни.
[Глава двенадцатая] Пронин, проводив старосту, скривил губы в пьяной улыбке и, потирая костлявые руки, подумал: «За денежки всех можно купить».
[Глава двенадцатая] Не прошло и недели, как на Солянище появились подводы с досками, бревнами и другими строительными материалами. Вкапывались столбы, площадь обносилась плотным частоколом.
[Глава двенадцатая] Пронин, забыв прежние неудачи, загорелся новой идеей — стройкой. Всю осень и зиму он был в разъездах, закупая машины, жернова и всякие другие мукомольные приспособления.
[Глава двенадцатая] К новому разливу весеннего паводка на Солянище была сооружена мельница на четыре постава. Поп отслужил молебен, и начали делать пробный пуск. Вначале не ладилось: то муку пожигали, то слишком крупные отруби шли. Только уж потом, когда Пронин нанял опытного мукомола, Макара Ивановича Пескова, мука пошла пухлая, белая.
[Глава двенадцатая] Хозяйки расхваливали пронинскую муку. Русские бабы говорили: «Ну и калач выходит из этой муки, как солнышко». А татарки вторили: «Ай-яй, якши кумась будет».
[Глава двенадцатая] Дивно разнеслась слава о пронинской мельнице, по всей приволжской округе, вплоть до самого Шемякина.
[Глава двенадцатая] На обгороженной частоколом площади стояли сотни телег, груженых зерном дли помола. В отдаленном углу за низенькой каменной стеной дымили костры.
[Глава двенадцатая] Там приехавшие из дальних деревень в ожидании своей очереди кипятили чай.
[Глава двенадцатая] Пронин расхаживал по двору в белом от муки кафтане и с напудренным мучной пылью носом, улыбался, глядя на сотни возов, разговаривал с приезжими, спрашивал, какой урожай по окрестностям. Обойдя двор, он шел в помещение мельницы и, проходя мимо ларей, так же, как и мельник, подставлял костлявые пальцы под жестяной желобок, откуда быстрой струей текла теплая мука.
[Глава двенадцатая] — Ну, как дела, Макар Иваныч? — спрашивал каждый раз Пронин.
[Глава двенадцатая] — Будто ничего, слава богу, Митрий Ларионыч, мука прелестная, все очень довольны, сами изволите видеть.
[Глава двенадцатая] — Ты насчет лопатки смотри не зевай...
[Глава двенадцатая] — Берем, как приказали, четыре фунта.
[Глава двенадцатая] — Сколько приходится на камень в час? — интересовался хозяин, хотя сам уже давно подсчитал, сколько получит в год.
[Глава двенадцатая] — Десять пудов на постав мелем, четыре пуда в час.
[Глава двенадцатая] — Дельно. Как ты думаешь? — ткнул пальцем в выпуклый живот мельника Пронин.
[Глава двенадцатая] — Очень хорошо, Митрий Ларионыч! — отвечал Песков, а сам думал: «Эх, мне бы это хозяйство! Повернул бы я по-своему».
[Глава двенадцатая] После этого Пронин шел в машинное отделение.
[Глава двенадцатая] — Ну как, Леонтьев? Валит, стучит, грохочет? спрашивал он машиниста.
[Глава двенадцатая] — Замечательно стучит, — отвечал машинист.
[Глава двенадцатая] — Ну-ну давай, жми крепче, только горючее береги, это тоже денежки.
[Глава двенадцатая] В амбаре, построенном на отшибе, подальше от мельницы четверо рабочих сгружали с телеги мешки c пронинским зерном и ссыпали его в плотные высокие сусеки.
[Глава двенадцатая] Обойдя и проверив все свое хозяйство, Пронин, довольный собой и жизнью, кривя губы в счастливой улыбке, отправлялся домой обедать.
[Глава двенадцатая] К октябрю месяцу в пронинском амбаре все сусеки оказались набиты до краев зерном. И около амбара, на длинных подтоварниках уже укладывали второй штабель мешков. Пронину пришлось арендовать баржу и отправлять все зерно рыбинским хлеботорговцам.
[Глава двенадцатая] От полугодовой работы мельницы осталось чистоганом двенадцать тысяч рублей. «Хе-хе, вот это, действительно благодатное дело!..» — думал он, улыбаясь, и поглаживал узенький клинышек бородки.
[Глава тринадцатая] Урожай летом 1914 года получили хороший, даже старики не помнили такого. Пронин вынужден был построить для зерна второй амбар пообширнее первого. Ухмыляясь, он думал: «Осенью обязательно арендую две больших баржи у Бугрова или Блинова». Об этом уже давно велась переписка.
[Глава тринадцатая] Но война, объявленная мобилизация запасных спутали планы Пронина. Сам он, конечно, не собирался идти защищать веру, царя и отечество. «И года не те, да и положение...» — думал Дмитрий Илларионович. Но работников все-таки пришлось ему отпустить. На мельнице остались только двое: престарелый толстобрюхий мельник да кривой засыпка. Он не сожалел о тех, которые вели черную работу по двору и амбарам, вместо них можно было нанять женщин. Но о машинисте Леонтьеве Пронин крепко горевал и долго вел войну с волостным начальником, чтобы оставить его ка мельнице. Да, видимо, поскупился, пожадничал... А волостное начальство поторопилось отправить машиниста в армию.
[Глава тринадцатая] Мельница остановилась. «Вот проклятая старушонка, правду накаркала...» — думал Пронин, вспоминая о том, что рассказывала в мае одна батрачка, приезжавшая с двумя возами пшеницы.
[Глава тринадцатая] «Ух, заморилась, — стаскивая мешки с телеги, проговорила она. — Хуч бы скорее он пришел... Все можа полегче будет жить?..» — «Кого ты ждешь, старуха?» - выпятив живот из двери, спросил мельник. «А ентого самого антихриста... Бают, трудно только, когда он кладет свою печать, и как приляпает, так и жить полегчает». - «Брось врать, старая кляча!..» — визгливо крикнул тогда Пронин, высунувшись из-за плеча мельника, сверля старуху взглядом, «Ты вот сам лучше соври, а я видела виденье, да и другая примета есть. Хозяйская клушка цыплят вывела, а трехденный цыпленок вскочил на плетень и запел, бесенок, как настоящий петух». Помольцы смеялись, толпясь около старухи, спрашивали: «Как это, бабушка, трехденный петух пропел?» — «Вот так, батюшка, и пропел, да три раза. Быть беде...» — покачала головой старуха.
[Глава тринадцатая] — Ах, старая чертовка, накликала так накликала... — разводя руками, ворчал Пронин, стоя на широком пустом дворе. Десятки возов с зерном подъезжали к мельнице и поворачивали обратно. Пронин, вздыхая, провожал увозимую из его рук добычу. Он проклинал ненавистную, войну, а всего больше волостное начальство и упрекал в жадности самого себя. «Ах, беда-то какая, как промахнулся. Теперь эти деньги давно воротил бы...>
[Глава тринадцатая] Поразмыслив, он обратился к мельнику:
[Глава тринадцатая] — Макар Иваныч, я вот что думаю: если бы ты сам попробовал запустить машину? Как ты на это смотришь?
[Глава тринадцатая] — Нет, Митрий Ларионыч, чего не знаю, за то не берусь, — отвечал мельник, а сам думал: «Только высунься, будешь работать за двоих, а получать все одно жалованье... Знаем мы вас, не впервые такие разговорчики слышим».
[Глава тринадцатая] Долго Пронин метался по окрестным деревням, наводя справки насчет машиниста, но все безуспешно.
[Глава тринадцатая] Однажды, рано утром, подъехали два воза, груженные зерном.
[Глава тринадцатая] — Открывай ворота! — крикнул с первой подводы инвалид на деревянной ногой умывавшемуся из глиняного рукомойника засыпке.
[Глава тринадцатая] — Чего орешь, неумытый черт! — выругался засыпка, продолжая фыркать и брызгать во все стороны.
[Глава тринадцатая] — То и ору, что надо, — ответил приезжий.
[Глава тринадцатая] — Сказано, мельница закрыта, ну и нечего орать! — ответил засыпка и ушел в свою сторожку.
[Глава тринадцатая] Инвалиду не хотелось уезжать, он слез с воза и, постукивая деревянной ногой, пошел к сторожке.
[Глава тринадцатая] — Где хозяин? Когда откроете мельницу?
[Глава тринадцатая] — Она и сейчас открыта, только за малым дело: машиниста нет, на войну проводили, — отвечал засыпка.
[Глава тринадцатая] — А хозяин тут?
[Глава тринадцатая] — Зачем ему быть здесь?
[Глава тринадцатая] — А где живет ваш хозяин?
[Глава тринадцатая] — Дома!
[Глава тринадцатая] — Знаю, что не в поле! — сердито осадил инвалид. — Дом-то где его?
[Глава тринадцатая] — Зачем тебе хозяин? Сказано, мельница закрыта и валяй обратно.
[Глава тринадцатая] — И без тебя знаю, а ты вот что скажи, нет ли у вас пшеничной муки воза два на обмен?
[Глава тринадцатая] — Нет, хозяин зерном хранит.
[Глава тринадцатая] — Плохо, брат, придется к самому идти. Где его дом?
[Глава тринадцатая] — Вон, гляди, на отскочке, за речкой, около большой ветлы, это его и есть.
[Глава тринадцатая] — Ишь, какая хоромина. Ты, браток, в случае взгляни на воз, свиньи мешки не попортили бы! А я побегу, — торопливо застучал деревяшкой инвалид.
[Глава тринадцатая] — Хозяин дома? — постучав в окно, спросил он.
[Глава тринадцатая] — Ну дома! Чего? — высунувшись, сердито проскрипел Пронин.
[Глава тринадцатая] — Пшеницы привез два воза, может быть, откроешь мельницу?
[Глава тринадцатая] — И рад бы открыть, да что сделаешь, машиниста на войну забрали, — зевая и крестя рот, ответил Пронин.— Ты откуда?
[Глава тринадцатая] — Из Криковки, от Синичкиных.
[Глава тринадцатая] Пронин улыбнулся, услыша фамилию своего бывшего тестя, к которому он давно уже не ездил, и с инвалидом заговорил совсем другим языком:
[Глава тринадцатая] — Да ведь что толку в твоей пшенице, машину-то некому пустить.
[Глава тринадцатая] — Это ерунда, я сам могу запустить не хуже всякого машиниста...
[Глава тринадцатая] — Ну, это еще вопрос, разрешу ли я тебе подойти к машине. Ты где учился?
[Глава тринадцатая] — Это дело мое. Где бы я ни учился, а машину знаю.
[Глава тринадцатая] — Ох ты, какой щетинистый, видимо, весь в свата. Тот всегда говорит с рывка да с вывертом... А как ты Синичкиным приходишься? Родня что ли?
[Глава тринадцатая] — Нет. Где там, просто батрак.
[Глава тринадцатая] — А как ты прозываешься?
[Глава тринадцатая] — Пряслов Максим!
[Глава тринадцатая] «Вот оказия! Може, и в самом деле он знает машину?» — подумал Пронин.
[Глава тринадцатая] Захлопнув створки окна, Пронин вышел на улицу.
[Глава тринадцатая] — Ну что ж, пошли.
[Глава тринадцатая] Пряслов, отстукивая деревянной ногой, еле успевал за хозяином.
[Глава тринадцатая] — Погляди, да если нс смыслишь, так не берись.
[Глава тринадцатая] — Вот посмотрим, как я не смыслю... — проворчал недовольный Пряслов.
[Глава тринадцатая] Осмотрев машину, он залил горючее в рабочий бак. Чихнула машина раз, два, пыхнула, и завертелось большое маховое колесо, и из трубы так же, как и раньше, полетели вверх синие колечки.
[Глава тринадцатая] — Ах ты, едрена корень, и в сам деле, оказывается, умеешь,— несказанно обрадовался Пронин.
[Глава тринадцатая] — А ну-ка, Макар Иваныч, запускай камни! — крикнул он за перегородку мельнику.
[Глава тринадцатая] Пряслов, кряхтя и отдуваясь, уже таскал мешки с пшеницей наверх, где работник готовился засыпать ее в большую конусную воронку, открывая задвижки к жерновам. Максим то подбегал к ларю, куда сыпалась теплая, пахучая пшеничная мука, то снова бежал в машинное отделение и регулировал ход машины.
[Глава тринадцатая] — Вот теперь я вижу, что ты можешь управлять машиной! — произнес Пронин, входя в машинное отделение и поглаживая бородку от удовольствия. «Слава тебе, господи, — думал Пронин, — сам наскочил. А с тестем я сквитаюсь». И подходя пилотную к делу, он спросил Пряслова:
[Глава тринадцатая] — Ты давно работаешь у Синичкина?
[Глава тринадцатая] — Третий год!
[Глава тринадцатая] — Сколько получаешь?
[Глава тринадцатая] - Двадцать пять целковых, на его харчах.
[Глава тринадцатая] — Переходи ко мне, я прибавлю пятерочку. Харч у меня хороший, а пятерка годится, да и работа полегче, мешки таскать не заставлю, знай только машину.
[Глава тринадцатая] — Ладно, подумаю... Только вот хозяин, пожалуй, не отпустит, сам видишь, времена-то какие: война, народу нет, ребятишки да старики с бабами, а у него большое хозяйство.
[Глава тринадцатая] — Ну, это не твоя забота, я сам за тебя похлопочу, Согласен? — наступал Пронин.
[Глава тринадцатая] — Пожалуй, соглашусь, если красненькую прибавишь.
[Глава тринадцатая] — Эх, где наше не страдало... Красненькую, так красненькую. Ну, по рукам что ли?
[Глава тринадцатая] — Ладно, хлопочи, — согласился Пряслов.
[Глава тринадцатая] — Когда же ты ко мне перейдешь?
[Глава тринадцатая] — А когда тебе надо?
[Глава тринадцатая] — Да по мне хоть сегодня оставайся. Видишь — еще едут. Ты подожди, не уезжай, пусть мельница поработает, а вечером уедешь. Синичкину скажешь, что очередь была, задержался. Понял?
[Глава тринадцатая] — Да понять-то понял, только вот хлеба у меня нет, а натощак работать неинтересно.
[Глава тринадцатая] — Эй! Лексей! Поди сюда! — крикнул Пронин. — Хлеб у тебя есть?
[Глава тринадцатая] — Есть немного, — ответил засыпка, спускаясь по скрипучей лестнице.
[Глава тринадцатая] — Принеси кусок, вот он есть хочет, — кивнул головой в сторону Пряслова.
[Глава тринадцатая] — Хорошо, Митрий Ларионыч, сейчас сбегаю...
[Глава тринадцатая] Когда хлеб был принесен, Пряслов проворчал:
[Глава тринадцатая] — Ну, уж и принес, хоть посолил бы что ли, или квасу дал прихлебнуть!
[Глава тринадцатая] — Еще не укис квас-то, — хитро подмигнул засыпка.
[Глава тринадцатая] Пряслов устроился было завтракать, сев на мешки, но в машине послышались перебои, и он снова побежал в машинное отделение.
[Глава тринадцатая] Только поздним вечером Пряслов выехал со двора пронинской мельницы. А на следующее утро, чуть свет, Пронин уже катил в Криковку к бывшему своему тестю, который был всего года на три старше зятя.
[Глава тринадцатая] — Ба, ба, ба! Каким попутным ветром занесло? — воскликнул удивленный Синичкин, встречая Пронина.
[Глава тринадцатая] — К тебе с докукой, — сказал Пронин, помолившись у порога и садясь на лавку. — Дело зашло, папаша. Выручай из беды. Война все мои дела спутала... Я вот чего, папаша, пришел: отпусти ко мне работника!
[Глава тринадцатая] - Какого работника?
[Глава тринадцатая] — Вот который и вчера приезжал на мельницу, Для тебя-то какой он работник? На одной ноге, ни жать, ни косить, ни мешки таскать, а у меня на мельнице сидел бы...
[Глава тринадцатая] — А что у тебя на мельнице сидеть некому?
[Глава тринадцатая] — Да нет. Он машину знает, а я своего машиниста на войну проводил. Уж ты того, папаша, уважь мою просьбу.
[Глава тринадцатая] — Отпустил бы я тебе его, да не совсем надежный он...
[Глава тринадцатая] — Что, пьяница?
[Глава тринадцатая] — Не пьющий, а хуже...
[Глава тринадцатая] «Ну, это ты, положим, врешь, просто не хочешь отпустить, цепляешься за свою собственность...» — думал Пронин, вытаскивая из кармана полштофа с водкой.
[Глава тринадцатая] — Ну-ка, давай пропустим по маленькой, мы ведь не чужие... «Небось, меня пьяного опутали, подсунули кривую да рябую девку, посмотрим, как ты заговоришь после этой чепарухи...» — наливая полный стакан, улыбался в душе Пронин.
[Глава тринадцатая] На второй же день Пряслов был уже на пронинской мельнице. Машина пыхала синими колечками из длинной тонкой трубы, жернова крутились, дробили и размалывали зерно. Пронин ожил, повеселел, когда посыпалась в широкие лари по светлым желобам теплая, чуточку пахнущая пригарью мука. Он потирал руки от удовольствия и думал: «Вот тесть говорил, что Пряслов ненадежный, значит, точно он все врал, чтобы не отпустить работника».
[Глава тринадцатая] Однажды темной осенней ночью Пронину пригрезился сон, будто его мельницей завладел кто-то другой и его, Пронина, гонит метлой с собственного двора... Проснулся он, весь дрожа от страха и гнева, долго лежал с открытыми глазами, вглядываясь в потемки, припоминая все подробности сна и прислушиваясь, как возилась за дощатой перегородкой и скрипела старой деревянной кроватью Матрена. «А что, если пойти на мельницу проверить, не спят ли все работники? Там ведь машина, горючее. Чего доброго вспыхнет, вот тебе и другой...» — и с этими мыслями он начал одеваться.
[Глава тринадцатая] Предположения Пронина не оправдались. Мельница работала полным ходом. Входя во двор, он увидел помольцев, приехавших из других деревень, Они столпились около двери в машинное отделение, окружив Пряслова, сидевшего на пороге и частенько поглядывавшего на машину. Пронин насторожился, спрятавшись за возы, начал прислушиваться. Пряслов, чуть освещенный коптилкой, рассказывал:
[Глава тринадцатая] — На днях приехал к нам на мельницу солдат. Только что прибыл с фронта по ранению. Так вот он говорит, что на фронте дело дрянь... Немцы здорово лупят снарядами, а у наших винтовок и то не хватает на всех, а о снарядах и говорить нечего. Наше начальство заставляет больше молиться: «Враг-де, мол, сам сдастся...» Он, хрен, сдастся. Как жвахнет, жвахнет, из шестидюймовки, так и лапти кверху! А бьют, слышь, дерзко, сволочи. Увидит двоих-троих в поле, черт-те где, и лупит из маленькой пушки.
[Глава тринадцатая] — А все-таки наши далеко ушли. Здорово жмут австрияков.
[Глава тринадцатая] — Ушли-то далеко, да толку что, прорвет где-нибудь сбоку и отрезаны, вот тебе и далеко, да будет близко, — продолжал старый вояка Пряслов. — Вот в японскую тоже дела были, японцы русский флот утопили, Порт-Артур отняли...
[Глава тринадцатая] — Как отняли? Его Стессель продал, — снова возразил тот же помолец. — Кабы наших не продавали, никакие японцы перед нашими бы не устояли. Наши как возьмут в штыки да на ура, так и летят японцы обратно, только пыль в стороны. А бегать они ловкачи.
[Глава тринадцатая] — Известно, — раздался глухой голос.
[Глава тринадцатая] — Ну, ты как думаешь, Максим, чья возьмет в этой войне? — спросил один из рабочих с мельницы, обращаясь к Пряслову.
[Глава тринадцатая] — Думаю, что ничья.
[Глава тринадцатая] — Как то есть ничья? — спросило несколько голосов.
[Глава тринадцатая] — Да очень просто. Повоюют, повоюют, солдат перебьют да и пойдут на мировую.
[Глава тринадцатая] — Эх, недорога кровь людская, — как вздох, вырвалось из темноты.
[Глава тринадцатая] — Доколе ж терпеть-то будем?..
[Глава тринадцатая] — Натерпятся да повернут штыки против таких вот, как наш хозяин... Ясно, как день, - заключил Пряслов.
[Глава тринадцатая] Пронин, стоя за возами, затрясся от злости. Значит, тесть был прав, когда сказал, что Пряслов ненадежный. «Ты погляди, что выдумал. Ух, одноногий дьявол, штыки повернуть против хозяев, которые их кормят! Сколь я отвалил хлеба казне. А для кого он пошел? Солдатам! — думал Пронин. — Если сейчас к уряднику? Да только мне-то какая польза? Заберут его и — в кутузку, а мельница опять будет стоять. Нет, лучше я с ним сам поговорю...»
[Глава тринадцатая] Пронин тут же ушел обратно.
[Глава тринадцатая] На утро, как ни в чем пе бывало, Пронин явился на мельницу. Машинист в это время отдыхал, остановив машину, Помольцы тоже зоревали: кто на возу, укрывшись дерюгой, кто под телегой, завернувшись в зипун, и храпели на весь двор.
[Глава тринадцатая] Пронин, растолкав машиниста, сказал.
[Глава тринадцатая] - Пора начинать, солнышко всходит.
[Глава тринадцатая] - Как, уже? А я нот только что заснул.
[Глава тринадцатая] — Поменьше надо было трепать языком, а побольше глядеть за делом, — внушительно проговорил хозяин, кося исподлобья глаза на Пряслова.
[Глава тринадцатая] — Кто болтал? — спросил озадаченный машинист.
[Глава тринадцатая] — А вот ты болтал, что солдаты повернут штыки против вот таких, как я.
[Глава тринадцатая] — А разве не правда? Дело к тому идет, — ничуть не смутившись, ответил Пряслов.
[Глава тринадцатая] — Откуда у тебя эти новости? — строго спросил Пронин.
[Глава тринадцатая] — Все оттуда. Солдаты приезжают, думаешь, они ничего не видят...
[Глава тринадцатая] — Ты вот чего, Максим: если хочешь у меня работать, так брось поскорее свои бредни и людей в грех не вводи... Не то урядник до тебя доберется, тогда хорошего не жди...
[Глава тринадцатая] — Хо! Урядник! Он на мельницу не ездит, готовеньким все получает. Была ему нужда подслушивать, что говорят на твоей мельнице.
[Глава тринадцатая] С этого дня у Пронина с Прясловым пошел раскол.
[Глава тринадцатая] Пронин не однажды собирался зайти к уряднику поговорить насчет Пряслова, но побаивался высунуть язык, да и времени все не было, заботился скорее отправить хлеб в Рыбинск. А когда вернулся с порядочной суммой денег от проданного хлеба, то утешал себя так: «Черт с ним, пусть болтает, а по-ихнему все равно не выйдет. Батюшка-царь этого не допустит».
[Глава четырнадцатая] Приехав из Рыбинска, Пронин запрятал деньги в потайной несгораемый шкаф, а сам отправился на мельницу проведать, как идут дела.
[Глава четырнадцатая] — Ну как, Макар Иваныч? — спросил он мельника.
[Глава четырнадцатая] — Слава богу, работаем без остановки, помольцев много.
[Глава четырнадцатая] — Ну, а Пряслов все по-старому ведет разговоры?
[Глава четырнадцатая] — Будто не слышно теперь, — сказал мельник.
[Глава четырнадцатая] «Ох, врет, заодно с ним, скрывает...» — подумал Пронин.
[Глава четырнадцатая] Вернувшись вечером домой, он увидел на божнице конверт.
[Глава четырнадцатая] — Что это, от кого?
[Глава четырнадцатая] — А больно я знаю, еще третьего дня принесли, забыла давеча тебе сказать, — певуче ответила Матрена.
[Глава четырнадцатая] — Наконец-то, прислал бродяга, — проворчал он.
[Глава четырнадцатая] Пронин еще до отъезда в Рыбинск послал письмо Стрижову.
[Глава четырнадцатая] «Вот чего, Андрюша, — писал он племяннику, — брось-ка ты это несчастное капитанство да приезжай в деревню, хоть немного послужи родному дяде. А если не хочешь сам приехать, так, по крайней мере, прислал бы мне порядочного, надежного человека, знающего машину. Положиться не на кого, кругом мошенники...»
[Глава четырнадцатая] По приезде из Рыбинска Пронин сильно заболел - от того ли, что плохо питался в дороге, или продрог, сидя целыми ночами на палубе баржи в ветхом кафтанишке, охраняя свое зерно от ненадежного водолива. Когда Пронин почувствовал сильное недомогание, он тут же написал второе письмо Стрижову, в котором просил, чтоб племянник срочно приехал и занялся хозяйством. Но Стрижов не приехал, Пронин крепко обиделся на племянника.
[Глава четырнадцатая] — Вот, бродяга, галах, и в ус не дует, что его дядюшка лежит при смерти, — охая, ворчал он. — Если так, тогда не пеняй... Я вот гляжу, гляжу, да и махну весь капитал под Матрену... Тогда посвистит с пустым карманом... — Но как только становилось ему полегче, мысль поворачивала снова в другую сторону: «Как бы это получилось? — прикидывал он. — Кто мне Матрена? Чужая баба. И вдруг завладеет всем моим нажитым добром! Не бывать этому. Ей моего имущества и на один год не хватит. Какой там год! Да она в один месяц по простоте своей души все размайданит... Только умри, тут сразу набежит полный двор ее подружек да всяких кумушек... Нет! Я не для этого наживал, чтоб, как пыль, все ветром раздуло... А этого мошенника, гордеца, я заставлю приехать и взяться за дело...» — думал Пронин, ворочаясь с боку на бок в скрипучей кровати. После тяжелых раздумий он крикнул:
[Глава четырнадцатая] — Матрена! Сходи-ка за попом, да и нотариуса пригласи.
[Глава четырнадцатая] Завещание гласило: «Все движимое и недвижимое имущество после смерти Пронина переходит в наследство племяннику, Андрею Петровичу Стрижову. В чем собственноручно расписуюсь при духовном отце и свидетелях».
[Глава четырнадцатая] Но к великому огорчению Стрижова, благодаря заботе Матрены Севастьяновны, которая старательно взялась за излечение Пронина — сажала его на пары и давала пить медовый спуск со свиным салом и какими-то лечебными кореньями, — Пронину стало полегче. Он начал выходить с палочкой. Идет по двору и все думает: «Как же это я все подписал на Стрижова, а Матрене ничего не оставил. Ну ничего, я ее деньгами ублаготворю...» Вскоре прибыл с письмом от Стрижова надежный человек, знающий дело машиниста. Пронин обрадовался, что теперь он может убрать ненавистного ему Пряслова. «Вот, поди-ка теперь, сунься с пятерыми-то детьми, кто тебя возьмет?..»
[Глава четырнадцатая] Новый машинист, Федор Федорович Лучинкин, оказался очень услужливым.
[Глава четырнадцатая] — Ну как, Макар Иваныч, ничего машинист? Не занимается ли вредными разговорами с помольцами и рабочими? Не замечаешь? — выпытывал Пронин.
[Глава четырнадцатая] — Нет, Митрий Ларионыч, не замечал, — отвечал Песков. — А что работник, видать, хороший, способный и старательный.
[Глава четырнадцатая] После этих разговоров Пронин совсем успокоился и реже стал заглядывать на мельницу.
[Глава четырнадцатая] Однажды утром, в конце октября, Пронин был на мельнице. Мельник услышал какое-то неровное хлопанье приводного ремня.
[Глава четырнадцатая] — Митрий Ларионыч, чего-то ремень стучит. Может, остановить машину да перешить? — спросил Макар Иванович.
[Глава четырнадцатая] — Нет, подожди, я сам погляжу,— сказал Пронин, торопливо направляясь в машинное отделение.
[Глава четырнадцатая] Около двери стояли помольщики. Он протискался между ними и торопливо подошел к маховику, заглядывая на ремень. Но с полу нельзя было ничего определить. Он поднялся на третью ступеньку подставки и нагнулся над быстро пролетавшим ремнем. Вдруг ступенька подвернулась, и Пронин полетел вниз. Через мгновенье он уже лежал окровавленный на грязном полу. Подбежали машинист, мельник. Но Пронин уже не дышал. Послали за врачом, дали знать уряднику и приставу. Вскоре на мельнице появилась целая комиссия, отправили телеграмму Стрижову. Он ответил: «Выехать не могу, хороните».
[Глава четырнадцатая] Приставу не удалось заняться пронинским делом, ему был доставлен пакет от помещика Серпуховского. Тот извещал: «Прошу прибыть немедленно. Деревня бунтует, охрана побита, мужики отломали у амбаров двери и увозят хлеб».
[Глава четырнадцатая] Пристав собрал стражников и покатил в соседнюю деревню, а дело по проверке пронинского капитала возложил на урядника Чекмарева. Урядник призвал старосту, двоих понятых из сотских и отправился с ними проверить пронинское имущество, чтобы составить акт. На небольшом, заросшем травой пронинском дворе встретила их Матрена. Слезливый взгляд ее наводил тоску на всю комиссию.
[Глава четырнадцатая] — Хватит глаза мочить! — прикрикнул Лукич. — Веди, показывай, где хранишь сокровища?
[Глава четырнадцатая] — Это какие, батюшка, сокровища? — спросила Матрена, все еще всхлипывая.
[Глава четырнадцатая] — Где бумаги? Где деньги?
[Глава четырнадцатая] — Не знаю, батюшка городовой, а денег-то поди-ка, чай, и пе осталось ничего... Право, не знаю.
[Глава четырнадцатая] — Я те покажу! У меня узнаешь! — грозно крикнул Лукич.
[Глава четырнадцатая] — Да вы что, батюшки! — заголосила Матрена.
[Глава четырнадцатая] — Где же это деньги-то? Надо быть, в подвале... Ты скоро вспомнишь! — кричал урядник.
[Глава четырнадцатая] — Сейчас, сейчас, батюшка!
[Глава четырнадцатая] — Ну, ну! — прошипел Лукич, поглаживая усы.
[Глава четырнадцатая] — Сейчас, сейчас, батюшка, сейчас родимые, — доставая ключи, проговорила она.
[Глава четырнадцатая] Лукич трясущимися руками вырвал ключи и заорал:
[Глава четырнадцатая] — Где ход в подвал?
[Глава четырнадцатая] — Из спальни, батюшка городовой.
[Глава четырнадцатая] — А ну-ка, веди!
[Глава четырнадцатая] Спустившись в подвал, Лукич шарил выпуклыми глазами по стенам, сплошь затянутым серым паутинником. Неожиданно его опытный глаз наткнулся на замочную скважину в каменной стене.
[Глава четырнадцатая] — Ага, вот где! — радостно произнес он.— Сюда свети, Прохорыч.
[Глава четырнадцатая] Подобрав ключ, который легко вошел в скважину, Лукич открыл тяжелую дверку. На железных полочках лежали в аккуратных стопах кредитки. На одной из полок Лукич увидел порядочный мешочек. Оказалось, что он набит до краев золотыми. Руки урядника задрожали и полезли в мешочек. Прохорыч прерывисто дышал, загораживая рукой свечу.
[Глава четырнадцатая] — Ты чего?
[Глава четырнадцатая] - Я? Ничего...
[Глава четырнадцатая] — Ну, то-то!
[Глава четырнадцатая] Вдруг Прохорыча прорвало:
[Глава четырнадцатая] — Василий Л-лукич! Для разживы горстку возьму? — Урядник оглянулся на лестницу. Палка выпала из руки Прохорыча, а рука уже была в мешке. Золотые сыпались со звоном па плиточный пол, проскальзывая меж толстых пальцев старосты. Он лез уже за новой горстью.
[Глава четырнадцатая] — Куда! Куда! Цыц! Хватит! Убери лапу! — прошипел Лукич.
[Глава четырнадцатая] Громкий стук тяжелой дверцы, точно ножом, кольнул сердце старосты.
[Глава четырнадцатая] Лукич вырвал свечку у старосты и, еле попадая, начал совать палочку сургуча в пламя свечи. A староста ползал по плитам пола, подбирая упавшие монеты. В это время Матрена, скрючившись над люком, точно над могилой своего хозяина, часто смахивала крупную слезу, не видя, что делают с пронинским добром два строгих представителя деревенской власти.
[Глава четырнадцатая] Протокол и акт были написаны по установленным формам, как приказал пристав. Все бумаги, какие нашлись в несгораемом шкафу, вместе с завещанием на имя Стрижова были запечатаны в огромный пакет и отправлены с нарочным приставу.
[Глава четырнадцатая] Схоронили Пронина на том же кладбище, где покоилось тело его благоверной супруги Акулины, рядышком. Плакальщиков было немного. Матрена помочила глаза, склонясь над свежей могилой.
[Глава четырнадцатая] Вскоре заморосили осенние дожди, засвистали и завыли бури, кидая охапками желтые листья со старых скрипучих берез. В начале суровой зимы укрепился на Волге лед, присыпанный первыми порошами. Установилась зимняя дорога. В один из зимних дней по ее ровному, гладкому полотну пронеслась лихая тройка с двумя звонкими колокольчиками под дугой и бубенцами на уздечках пристяжных. На облучке сидел ямщик — широкоплечий детина, в овчинном тулупе и барашковой шапке. Ясное морозное утро веселило сердце седока, молодого человека. Каракулевая шапка ухарски заломлена набекрень. Аккуратно подогнанный по фигуре енотовый тулуп. Маленькие черные усики старательно закручены в скобки. Молодой человек улыбается: «Эх, вот приложу этот капиталец к тому, который удалось получить прошлой зимой от выгодной и счастливой женитьбы...»
[Глава четырнадцатая] Это едет Андрей Петрович Стрижов, племянник Пронина. Ему двадцать семь лет, но он уже владелец большого буксирного парохода и пяти громадных деревянных барж, которые он в конце навигации установил на зимовку в Соляную Воложку. В прошлом году он женился на Машеньке Черных, дочери крупного владельца пароходского и баржевого хозяйства на Волге.
[Глава четырнадцатая] Андрей Петрович служил капитаном на большом буксирном пароходе «Архип», названном по имени его владельца. Потому ли, что Андрей Петрович уже хорошо успел изучить псе плесы и перекаты от Рыбинска и до Acтрахани, или по другим причинам, но хозяева питали большое уважение к этому молодому капитану. Правда, старый лоцман Баскаков лучше знал и то, и другое, но таким уважением не пользовался. Хозяева говорили о Стрижове так:
[Глава четырнадцатая] — Парень он дельный и к жизни способный...
[Глава четырнадцатая] Архип решил выдать за него дочку Машу. Машенька и сама частенько приглядывалась к Стрижову, когда ездила на пароходе по своим личным или отцовским делам. Карие искрящиеся глаза Стрижова притягивали девушку. Машенька любила бывать на верхней палубе в вечерние часы, когда берега Волги красились в яркие цвета, разливаемые закатом. Да и капитану Машенька казалась привлекательной, особенно когда ее пышные волосы шевелил легкий ветерок, а зеленоватые глаза посматривали на него из-под длинных ресниц. Андрей, конечно, и в мыслях не держал жениться на хозяйской дочери. Хотя иногда и подумывал: чем черт не шутит, когда бог спит, закрыв глаза, на перине седьмого неба!..
[Глава четырнадцатая] Однажды вечером, сидя на реечном диване около штурвальной рубки, Андрей Петрович советовался Баскаковым, как удобнее и с наименьшим риском пройти перекат с изломанной линией фарватера. В это время Маша, накинув на плечи пуховый платок, вышла из каюты, и присела рядом с капитаном.
[Глава четырнадцатая] — Что, Андрюша, так задумался? — ласково спросила она, дотронувшись мягкими, теплыми пальцами до руки капитана.
[Глава четырнадцатая] — Да вот, Марья Архиповна, впереди мелкий перекат, а время к ночи...
[Глава четырнадцатая] — А если часть баржей оставить на якорях и потом зайти? — посоветовала хозяйка.
[Глава четырнадцатая] — Это-то оно хорошо, да времени много уйдет, если членить караван...
[Глава четырнадцатая] — Ну смотрите, вы — капитан! — улыбнулась девушка.
[Глава четырнадцатая] И улыбка эта показалась Андрею какой-то особенной, робкой и зовущей...
[Глава четырнадцатая] Машеньке шел двадцатый год, и Архип Васильевич задумывался: «Маша у меня расцвела, как маковый цветок, а свахи пороги не обивают...» Он решил действовать сам. Однажды вместе с дочерью явился на пароход, шедший порожняком на Каму за баржами. Кругом чистота и порядок. Капитан был на своем месте. Это очень нравилось хозяину. Архип Васильевич и Маша поднялись на верхнюю палубу, встали поближе к обносу, смотрят, как меняются виды гористых берегов, сплошь заросших дремучими лесами.
[Глава четырнадцатая] Архип как-то неожиданно перекинул свой взгляд на капитана.
[Глава четырнадцатая] — Маша, смотри! А ведь капитан-то у нас молодец! Как ты находишь?
[Глава четырнадцатая] — Это я и сама давно заметила, — улыбнувшись, тихо проговорила она.
[Глава четырнадцатая] — Ну! Ах ты, кукла гуттаперчевая, — весело рассмеялся отец. — A я думал, ты не замечаешь.
[Глава четырнадцатая] — Ты думал, у меня глаз нет? Посмотри, какие большие... — смеясь, ласкалась к отцу Машенька.
[Глава четырнадцатая] Стрижова было решено приписать к семье Черных, Когда поздней осенью все пароходы и баржи были поставлены на зимовку в затон, «Архипа» с пятью баржами Стрижов оставил в Соляной Воложке.
[Глава четырнадцатая] Хозяева, чтобы не откладывать дело в дальний ящик, с окончанием навигации решили сыграть свадьбу. В день богатой свадьбы съехалось много гостей. Кричали «горько!» Андрей с Машей подслащивали им вино. С налитым до краев бокалом поднялся сам Архип. Гости тоже встали.
[Глава четырнадцатая] — Дорогие гости! — крикнул Архип.— Поздравим новобрачных, заключивших союз в божьей церкви перед святым евангелием для будущей совместной, счастливой жизни... И я думаю, что наша марка как отца, так и моих деток будет всегда высока на Волге, — Архип сделал паузу.
[Глава четырнадцатая] Гости закричали:
[Глава четырнадцатая] — Ура!
[Глава четырнадцатая] — Так вот, — продолжал Архип, — в дар моим любимым деткам я отдаю тот самый пароход, на котором Андрюша честно, как отцу родному, служил капитаном. И в придачу к нему пять баржей в полной исправности! Пользуйтесь благами, дети мои!
[Глава четырнадцатая] — Браво! Ура! — кричали гости.
[Глава четырнадцатая] И вот Андрей Петрович, оставив свою Машу, едет в Шелангу к приставу, по делу своего дяди — Пронина. Тройка быстро проскочила через Волгу, к горному берегу.
[Глава четырнадцатая] — Куда прикажете? — оглянувшись, спросил ямщик.
[Глава четырнадцатая] — В Шелангу! — крикнул Стрижов. — В Шелангу, родной! Дельце есть такое... «Ах, мать честная, как это его так ловко шлепнуло ремешком, что и не дыхнул ни разу...» — думал Стрижов, вспоминая своего дядюшку,
[Глава четырнадцатая] Тройка остановилась у подъезда, где жил пристав.
[Глава четырнадцатая] Андрей Петрович быстро, почти по-детски, вскочил на ступеньки крыльца, стряхнул снег с кукморских, с красными мушками, валенок и быстро вошел в открытую дверь. Пристав только что допил утренний чай и с папироской в зубах шарил выпуклыми глазами, ища спички.
[Глава четырнадцатая] — К вам, Иван Яковлич! — доложила прислуга. — Молодой человек, приехавши на тройке.
[Глава четырнадцатая] Пристав, немножко смущенный таким ранним визитом, встретил Стрижова подозрительным взглядом.
[Глава четырнадцатая] — Что вам угодно, молодой человек? — произнес он, оглядев с ног до головы вошедшего.
[Глава четырнадцатая] Андрей Петрович немножко смутился, но скоро выправился и промолвил:
[Глава четырнадцатая] — Ваше благородие, — тихо начал он, — извините за такое раннее беспокойство... Приехал я к вам, ваше благородие, по делу печально и, можно сказать, трагически погибшего моего родного дядюшки Пронина.
[Глава четырнадцатая] Стрижов низко поклонился.
[Глава четырнадцатая] — Очень и очень рад вас встретить... — с льстивой улыбкой произнес пристав. — Так вот, оказывается, ты какой... А я ведь полагал, просто вахлак-бурлак, смолена ширинка... Садись, садись, вот сюда, поближе к печке. Хочешь чаю? Замечательный чай? Покушай-ка! — пристав топтался около Стрижова, угощал и потирал руки от удовольствия. — Как это ты так неожиданно пожаловал! Хоть бы сообщил письмишком, телеграммкой, что, мол, еду. А тут вот и принять нечем такого дорогого гостя... А сам думал: «Сколько же все-таки поддудит?» — Весьма сожалею вам, молодой человек, ей-богу, сожалею... — с печальной ноткой в голосе произнес пристав. Ваш дядюшка был честнейшей души человек. Сколько он вложил труда и терпенья, чтобы сколотить такой капиталец!.. А под старость лет не пришлось порадовать свою душу нажитым добром. Ушел на тот свет самым праведным человеком... Царство ему небесное... — пристав прослезился и трижды перекрестил свою опухшую физиономию. — Капиталец, который остался после вашего дядюшки, завещанный вам по родству в наследство, хранится в надежных руках... А вот это завещание вашего дядюшки, — пристав подал пакет Стрижову, подчеркнуто кланяясь.
[Глава четырнадцатая] — Благодарю вас, ваше благородие, за оказанную заботу, — Стрижов тоже поклонился. — Ваше благородие! Может быть, вам желательно прокатиться в дядюшкино гнездышко? Прошу не отказать в любезности. Тройка у крыльца, а погодка чудная...
[Глава четырнадцатая] — От души рад составить компанию, только вот что, молодой человек, придется версты три дать крюку. У меня сегодня намечены делишки на одном заводе...
[Глава четырнадцатая] — Что ж, я готов хоть куда...
[Глава четырнадцатая] — Ульяна! — крикнул пристав. — Подай-ка что-нибудь потеплее одеть!
[Глава четырнадцатая] — Что ж вам, Иван Яковлевич? Может быть, медвежий тулуп?
[Глава четырнадцатая] — Нет. Что ты, тяжел. Подай-ка там шубу с бобром! — пристав снял со стены шашку, револьвер и начал все пристегивать. — Время, брат, такое... Все таскать приходится, неспокойное время... Буря после пятого совсем было стихла, а в двенадцатом опять колыхнулась, правда, далеко, в Сибири, но однако ж и здесь, на Волге, отдалась... Мужик, брат, неспокоен... Ты, чай, и сам видишь пожары, когда едешь ночью по Волге. Это все отрубщиков подпаливают... А кто занимается этим делом, ты понимаешь. Пусть бы такие галахи, пропойцы... А то ведь самые настоящие деревенские мужики, старики, старухи. Прямо беда, брат, Дышать нечем, весь народ развинтился... Сколько за этот год сослали в Сибирь, я уж совсем и со счету сбился. А вот совсем недавно, как раз в тот день, когда с вашим дядюшкой произошел несчастный случай, у помещика Серпуховского всех охранников побили и весь хлеб разграбили. Ну, ладно, хватит, об этом и в будни наговоримся, а сегодня у меня большой праздник... А как у вас, на баржах, на пароходах?
[Глава четырнадцатая] — Все так же, приходится крепче держать..
[Глава четырнадцатая] — Так-так, правильно, а теперь поехали.
[Глава четырнадцатая] Ямщик уже был на козлах и распутывал вожжи. Пристав ввалился в сани, рядом сел Стрижов.
[Глава четырнадцатая] Тройка катила мелкой рысцой. Свежий воздух, колокольчики под дугой — все это создавало приятную обстановку для дружеской беседы. Пристав заговорил прямо в лицо Стрижову:
[Глава четырнадцатая] - Неважно обстоит дело и на заводе. Вот у меня под самым носом завелась гадина... Мутит и мутит рабочих. Ты понимаешь, осенью на четверо суток остановили завод... Теперь уж поставил своего человечка, а результатов пока никаких, не могу изловить главного закоперщика. — Неожиданно громко пристав продолжал: — Значит того, Петрович, выпьем по чепарухе! Эх, и спиртик там выделывают, как божья слезинка! Управляющий — мой друг, свой человек.
[Глава четырнадцатая] Тройка быстро обогнала обоз, везший на завод мерзлую картошку, и влетела на заводской двор. Пристава встретил управляющий.
[Глава четырнадцатая] — Здравия желаем вашему благородию!
[Глава четырнадцатая] — Здравствуй, Сысойкин! — пожимая руку управляющему, крикнул пристав.
[Глава четырнадцатая] Управляющий с любопытством посмотрел на Стрижова.
[Глава четырнадцатая] — Очень рад, очень рад видеть вас, ваше благородие! Давненько не заглядывали! Заходите, откушайте по стаканчику последнего выпуска... С морозца-то очень приятно...
[Глава четырнадцатая] — А на закуску? — осведомился пристав.
[Глава четырнадцатая] — Не извольте беспокоиться, найдем: грибочки какие угодно, из собственного лесу.
[Глава четырнадцатая] — Что ж, Петрович, идем?
[Глава четырнадцатая] Когда пошли к Сысойкину, стол уже был накрыт. Несмотря на филипповки, на столе лежала добрая половина свиного окорока, приятно щекотал в носу острый запах жаркого.
[Глава четырнадцатая] на тарелках, расставленных на столе, громоздились грибы и грибочки.
[Глава четырнадцатая] — Видал! — крикнул пристав, ткнув в бок Стрижова.
[Глава четырнадцатая] — Вам как? Может быть, совсем чистенького? — спросил Сысойкин, наливая стаканы.
[Глава четырнадцатая] — Нет, что ты, что ты, — улыбался пристав, поднимая пучки густых бровей. И старательно отрезая порядочный ломоть ветчины, приговаривал: — Ну-ка, мы вот этих попробуем грибков из собственного лесу. — И все толкал локтем Стрижова. — Следуй, брат, следуй...
[Глава четырнадцатая] Сысойкин налил себе слабенького.
[Глава четырнадцатая] — Ваше здоровьице!..
[Глава четырнадцатая] — Кушайте во здравие! — пристав потянул к себе тарелку самых мелких грибков.
[Глава четырнадцатая] — По казенной части изволите служить? — обратился Сысойкин к Стрижову.
[Глава четырнадцатая] Тот не успел еще рот открыть, а проворный пристав ответил:
[Глава четырнадцатая] — Сам хозяин! Вправе нанимать и прогонять служащих.
[Глава четырнадцатая] — Вот как... — протянул управляющий.
[Глава четырнадцатая] — Да вот, знаете, — начал деликатно Стрижов, — занимаюсь перевозкой грузов на собственных баржах и своими пароходами.
[Глава четырнадцатая] — Как! — воскликнул управляющий. — Правда? Ах ты, батенька, да как это вас бог принес?..
[Глава четырнадцатая] — Мне скажи спасибо, мне! — вставил пристав.
[Глава четырнадцатая] — А я, знаете, завтра собрался ехать — договора заключать на поставку заводских грузов. Мне необходимо перебросить большой груз овса и ячменя из Слудки да пшеницы из Самарской губернии.
[Глава четырнадцатая] — Из Самары я могу, а что из Слудки — невозможно, посудины по Вятке не пройдут.
[Глава четырнадцатая] — Ну как на заводе? — спросил пристав.
[Глава четырнадцатая] — Пока спокойно, не знаю, что будет дальше.
[Глава четырнадцатая] — Ничего, — успокаивал пристав. — Скоро всех выдергаем да отправим...
[Глава четырнадцатая] — Спасибо, ваше благородие! Налью еще?
[Глава четырнадцатая] — Как, Петрович? Пропустим еще по единой?
[Глава четырнадцатая] — Да, пожалуй, — согласился Стрижов.
[Глава четырнадцатая] После всех разговоров и угощений управляющий написал договор на перевозку грузов. А пристав сходил повидать своего негласного осведомителя. Вернулся он в веселом настроении — от удачных ли сведений, или от «божьей слезинки» с плотной закуской...
[Глава четырнадцатая] — Ну, Петрович! Нам пора! — крикнул оп. — Дорога дальняя.
[Глава четырнадцатая] — Едем, ваше благородие, едем, — свертывая бумаги, направился к выходу Стрижов.
[Глава четырнадцатая] — Ваше благородие! Ваше благородие! Селедочку-то забыли! — кричал управляющий, догоняя пристава с саблей в руке.
[Глава четырнадцатая] — Ах, черт, как это я? — пыхтел пристав.
[Глава четырнадцатая] Быстро мчались кони, скрипел снег под полозьями.
[Глава четырнадцатая] «А сколько поддудит...» — думал Плодущев. Он закурил, предложил и Стрижову.
[Глава четырнадцатая] — Не употребляю, — сказал Стрижов.
[Глава четырнадцатая] — Вот это замечательно! Такой прекрасный молодой человек и не избалован. А мы уж коптим небушко, по должности, по службе позволительно.
[Глава четырнадцатая] Ехали быстро, дорога свернула в лесок, пристав насторожился.
[Глава четырнадцатая] — Знаете что, Петрович, не будучи на фронте, чуть было не погиб при исполнении своих служебных обязанностей, — он отвернул бобровый воротник, и Стрижов увидел красный шрам на толстой шее пристава.
[Глава четырнадцатая] — Грузчики на пристани забунтовали, перепалка крепкая была...
[Глава четырнадцатая] Но подробности рассказывать уже не было времени. Тройка подскочила к пронинскому дому. Встречая гостей, голосила, обливаясь слезами, Матрена.
[Глава четырнадцатая] — Ну, ну! Хватит! — крикнул пристав. — Молодой человек не любит. Что ж, Петрович, посмотрим, как оно там дела... Старуха, ключи!
[Глава четырнадцатая] — Нету, родненький, у меня ключиков-то, батюшка городовой намедни унес.
[Глава четырнадцатая] — А ну-ка, марш за городовым!
[Глава четырнадцатая] Блюститель порядка, гроза всей волости, Василий Лукич предстал перед своим начальником, лихо рапортуя, что в его участке происшествий никаких не произошло.
[Глава четырнадцатая] В присутствии представителей власти пронинский капитал был проверен, упакован и передан в новые надежные руки.
[Глава четырнадцатая] — Как думаешь, Петрович, не опасно одному ехать?
[Глава четырнадцатая] — Кто знает? — улыбнулся Стрижов.
[Глава четырнадцатая] — Сам-то я поеду, — вызвался пристав. — А, может быть, пару стражников прихватить? Лукич, отряди двоих конных.
[Глава четырнадцатая] Итак, пронинский капитал поехал на новое место жительства — в город.
[Глава четырнадцатая] Приставу, конечно, «поддудело» порядком... Стрижов и сопровождавших стражников без чаевых не оставил.
[Глава пятнадцатая] Поезд тихо, точно крадучись, ползет по извилинам черных рельс прифронтовой временной дороги. Белые редкие облака медленно продвигаются к востоку; иное проскользнет под самым солнцем, точно чайка, спрячет его под свое пушистое крыло, бросив тень на желтеющую листву придорожных кустарников. Медленно плывут из трубы паровоза серые тучи дыма, обнимают листву и уплывают в поле, затянутое по жнивью сеткой белой паутины — предвестником теплой и протяжной осени. Последние дни лета.
[Глава пятнадцатая] Где-то вдалеке, за краем леса, раздаются глухие раскаты орудийных выстрелов. Рельсы впереди кончились. Паровоз издал последний вздох и уперся в бугор свежей насыпи. Началась суетливая выгрузка. Лязг оружия, отрывистые звуки команды.
[Глава пятнадцатая] — Приехали! — сказал Чилим, становясь по команде в строй.
[Глава пятнадцатая] Колонна тронулась, поднимая тучи пыли,
[Глава пятнадцатая] Августовский вечер. Сизая дымка легла на окружающий лес и дорогу. Солнце пронизывает косыми лучами кустарники и блестит на штыках. Далеко раздается нестройный стук солдатских сапог.
[Глава пятнадцатая] Наступает ночь. Загораются тусклые огоньки звезд. Бледная горбушка луны, ныряя в облаках, поплыла и небесную муть.
[Глава пятнадцатая] «Эх, проходит лето красное, заморосят скоро дожди, начнутся темные осенние ночи, которые только и хороши для рыбака, не имеющего собственного плеса...» — думал Чилим, глядя в потемках себе под ноги.
[Глава пятнадцатая] Вспоминалась оставленная далеко Волга, а с ней и все остальное... Встала во весь рост перед глазами Наденька, которую чуть было не назвал своей. Но нет. Видимо, этому не бывать, — заключил он. Все прошлое, прожитое, казалось сном. Пробуждение вот здесь, среди лесов с винтовкой на плече.
[Глава пятнадцатая] Молоденький лесок кончился. Посреди широкой поляны высилось каменное здание винокуренного завода с высокой кирпичной трубой; деревянные постройки теснились друг к другу за плотным высоким забором.
[Глава пятнадцатая] — Привал!
[Глава пятнадцатая] Солдаты быстро заняли двор и разместились во всех его уголках, среди старых чанов, рассыпавшихся бочек, сломанных телег и всякой заводской рухляди, гниющей на дворе. Любопытные решили обследовать заведение и узнать, как вырабатывалась водка и нет ли чего выпить с устатку. Но, видимо, еще до прихода полка, где служил Чилим, комиссии достаточно обследовали эти «позиции», так что «трофеев» не было обнаружено. Солдаты скучали. Но неожиданное происшествие развеселило третью роту.
[Глава пятнадцатая] конюх Савкин долго стоял среди двора в потемках, раздумывая: «Где же я достану воды напоить Дружка?» — И, тряся пустым брезентовым ведром, пошел за угол главного корпуса. Запнувшись за что-то твердое, он упал на доски.
[Глава пятнадцатая] — Что за черт, кажись, колодец забит? — конюх на-чал ощупывать в потемках доски.— И впрямь колодец! — радостно воскликнул он, отдирая доску и мотая в колодце вожжами с привязанным ведром. — На-ка, Дружок, дерни с устатку.
[Глава пятнадцатая] Лошадь понюхала, громко всхрапнула, точно почуяла волка, замотала головой и шарахнулась в сторону.
[Глава пятнадцатая] — Что ты! Кургузый дьявол! — заорал Савкин. Понюхав, он воскликнул: — Эх, ма! Вот оно что!.. Яшка! А, Яшка! Иди сюда!
[Глава пятнадцатая] — Ты это чего? — спросил подошедший Яков, конюх с интендантской повозки.
[Глава пятнадцатая] — Да вот лошадь не пьет, а нам вроде можно. Тащи кружку! Будем пробовать.
[Глава пятнадцатая] — Пожалуй, градусов тридцать, — отхлебнув глоток, произнес Яков.
[Глава пятнадцатая] — Нет, все сорок. Мой нос лучше всяких градусников, его не проведешь, — утверждал хозяин ведра.
[Глава пятнадцатая] Сели под интендантскую повозку, достали сухарей и начали пробовать.
[Глава пятнадцатая] — Эге!.. Брат, да так можно воевать до победы!.. — после второй кружки крикнул Яков.
[Глава пятнадцатая] — И будем! Ей-богу будем! — кричал Савкин.
[Глава пятнадцатая] — Чего тут судачите, как кумушки? — спросил подошедший Чилим. Спиртной запах ударил ему в нос.
[Глава пятнадцатая] — Садись, Васька! На, пей! — совал кружку Чилиму Савкин.
[Глава пятнадцатая] — Ефимка! Сюда! Живо! — позвал Чилим друга.
[Глава пятнадцатая] Солдаты быстро пронюхали и забегали с котелками к колодцу. Через час третья рота была навеселе, усталость как рукой сняло. Кругом слышался веселый разговор, потом зазвучала песня, и солдатский тяжелый сапог пошел отбивать чечетку по плитам заводского двора. У ротного сердце поет от радости — здорово веселятся ребята, духом не падают. Только под утро он понял все.
[Глава пятнадцатая] Колодец забили, поставили часового. Рота уже строилась, а солдаты все еще подбегали к нему.
[Глава пятнадцатая] — Землячок, милый, разреши еще котелочек! Ей-богу на пятерых, башка дьявольски трещит, — упрашивал и часового.
[Глава пятнадцатая] Поручик Голиков бегал от взвода к взводу, матерился, кричал. Бабкин во всей амуниции, обняв винтовку, лежал на мостовой и несвязно ворчал какую-то песенку. Увидя ротного и не поднимая головы, он вяло поднес руку к козырьку.
[Глава пятнадцатая] — Накачался, скотина, — произнес Голиков.
[Глава пятнадцатая] — Рад стараться, вашбродь! — заплетавшимся языком бормочет Бабкин.
[Глава пятнадцатая] — Вставай, черт! Чего растянулся! — кричит подбежавший Чилим и, подняв Ефима, повел к повозке. — Савкин! Принимай багаж! Ты испортил...
[Глава пятнадцатая] Полк двинулся дальше. К полудню добрались до опушки леса. Навстречу все чаще начали попадаться одноколки и двуколки, обтянутые зеленым брезентом с красными крестами на боках, набитые ранеными. Все чаще попадались и свежие бугорки могил. Дорога круто свернула вправо. Широкая липовая аллея была уже изрядно общипана снарядами. Тянуло едким дымом от догоравших построек какого-то поместья. Слева, меж редких стволов лип, светилось большое квадратное озеро.
[Глава пятнадцатая] — Привал! — передавалась команда по ротам.
[Глава пятнадцатая] Начальство решило передневать в леске, а дальше двигаться ночью. Но только успели расположиться, как вдруг из-за укрытия выскочил артиллерист и громко закричал:
[Глава пятнадцатая] — Чего тут сгрудились? Ему с горы, как на ладошке, все видно, сейчас начнет крыть!..
[Глава пятнадцатая] Где-то грохнуло, и снаряд просвистел над головами. Столб земли и дыма поднялся за укрытием, куда спрятался артиллерист. Раздался взрыв, за ним второй, третий, и пошло чесать по дороге. Новички не ожидали такой встречи. Один снаряд разорвался около третьей роты: троих убило наповал, а шестерых искалечило.
[Глава пятнадцатая] К счастью, огонь скоро затих. Вылез тот же артиллерист и сказал:
[Глава пятнадцатая] — Эх, землячки, кричал я вам, что здесь ему видно. Это они перед кофием, а теперь не будет, значит, кофею лакают... - заключил артиллерист и снова юркнул в укрытие.
[Глава пятнадцатая] Ротный покачал головой и приказал рыть яму для убитых.
[Глава пятнадцатая] Чилима взводный, по старой привычке, послал на кухню чистить картошку, помогать кашевару. Кухня остановилась за лесом, около шатристой сосны, с которой было сбито несколько разлапистых сучьев. Рядом - воронка от крупного снаряда, приспособленная под по-мойку ранее проходившими частями. Чилим с кашеваром чистят картошку и бросают ее в котел с водой.
[Глава пятнадцатая] Вдруг в воздухе что-то загудело... Тот же артиллерист, высунув голову из укрытия, крикнул:
[Глава пятнадцатая] — Эй, вы! Черти косолапые! Чего рассиживаетесь?
[Глава пятнадцатая] Сейчас припечет...
[Глава пятнадцатая] — Кого это припечет? — проворчал кашевар.
[Глава пятнадцатая] — Давай, браток, прячься, в сам деле не припичужил бы, — сказал Чилим.
[Глава пятнадцатая] — Сиди, работай, и так опоздали с обедом, в дороге надо было варить да продукты не отпустили. А теперь вот мечись...
[Глава пятнадцатая] Еще что-то хотел сказать кашевар, но в воздухе засвистело, завыло... Чилим шмыгнул в помойку. В это время один за другим раздались четыре оглушительных
[Глава пятнадцатая] взрыва. Чилим выглянул: кухня лежит на боку, ящик валяется в стороне, а около него, распростершись, — мертвый кашевар.
[Глава пятнадцатая] Из-за укрытия показались артиллеристы.
[Глава пятнадцатая] Один батареец, здоровенный детина, бежит, матерится:
[Глава пятнадцатая] — Я сейчас, туды его собаку, сниму с воздусей-то...
[Глава пятнадцатая] Бабах. И белое облачко вспыхнуло чуть повыше самолета.
[Глава пятнадцатая] — Ах ты, черт, как это я промазал? — ворчит он в азарте и толкает второй снаряд в пушку.
[Глава пятнадцатая] — Ну, теперь держись, сучий нос!
[Глава пятнадцатая] Самолет кувыркнулся, задымил, пошел вниз, оставляя черную полосу дыма, и скрылся в Двине.
[Глава пятнадцатая] — Вот это ловко! Знай наших! — крикнул Чилим.
[Глава пятнадцатая] Из блиндажа выскочил артиллерийский офицер.
[Глава пятнадцатая] — Кто подал команду открывать огонь?
[Глава пятнадцатая] — Я сам, вашскородие!
[Глава пятнадцатая] — Как фамилия?
[Глава пятнадцатая] — Наводчик Гребцов.
[Глава пятнадцатая] — Я тебе покажу, сволочь, как без команды стрелять! — кричал взбешенный офицер.
[Глава пятнадцатая] — Виноват! Вашскородие! Только два снаряда испортил, — стоял во фронт перед офицером Гребцов.
[Глава пятнадцатая] А через несколько дней Чилим снова встретил знакомых артиллеристов:
[Глава пятнадцатая] — Ну как вашего Гребцова, наверное, крестом
[Глава пятнадцатая] наградили?
[Глава пятнадцатая] — Наградили, только осиновым...
[Глава пятнадцатая] - Как, за такую-то меткую стрельбу?
[Глава пятнадцатая] — За стрельбу-то похвалили, но за то, что самочинно открыл огонь, — полевой суд судил, — заключил артиллерист и добавил:
[Глава пятнадцатая] — У нас так: тебя лупят в хвост и в гриву, а ты не моги.
[Глава пятнадцатая] Пехотинцы тужили:
[Глава пятнадцатая] — Жаль повара. Кашу больно хорошую варил.
[Глава пятнадцатая] Вскоре в третью роту пришла новая кухня, а поваром был назначен Грудень. Солдаты первого взвода, провожая Грудня на кухню, наказывали:
[Глава пятнадцатая] — Помни, Грудень, если будешь плохо кормить, так и знай, каждый день тебе будет...
[Глава пятнадцатая] — Там побачимо, — ворчал Грудень.
[Глава пятнадцатая] В первый же день досталось новому кашевару:
[Глава пятнадцатая] - Ить как ловко, сволочь, пихнет затылком поварежки все сало назад, и тебе ни жиру, ни мяса — плеснет одной воды, Ладно, все равно ночевать придет...
[Глава пятнадцатая] Только успел вернувшийся Грудень поставить котелок, набитый до краев кашей, как накинулись на него пятеро.
[Глава пятнадцатая] — Валим! — кричал Крицкий. — Вот теперь побачимо. Сколько, братва, вдарить? — спрашивал Крицкий, сидя верхом на Грудне.
[Глава пятнадцатая] — Бей! — кричали солдаты, держа распластанного на земле кашевара.
[Глава пятнадцатая] Крицкий бьет и приговаривает:
[Глава пятнадцатая] — Это за суп, а это за кашу.
[Глава пятнадцатая] Весь взвод собрался на потеху. Кашевар вскакивает, отряхивается и, ругаясь, идет на отдых.
[Глава пятнадцатая] — Завтра поглядывай! — кричат ему вслед одновзводцы.
[Глава пятнадцатая] Недолго полк отсиживался в резерве. Вскоре начались передвижка по фронту, и в одну темную ночь часть где служил Чилим, заняла передовую линию окопов .
[Глава пятнадцатая] Забрезжил рассвет. Легким ветерком всколыхнуло и прогнало туман. Солдаты увидели, что сидят на берегу Двины. На бугорке противоположного берега, вырисовываясь из поредевшего тумана, появился человек и чисто по-русски крикнул:
[Глава пятнадцатая] — Сибиряки! Поздравляю с новосельем!
[Глава пятнадцатая] — Вот, сволочи, уже узнали... А ну-ка я его спахну, — поднимая винтовку, проворчал Чилим.
[Глава пятнадцатая] — Отставить! — услышал он команду ефрейтора.
[Глава пятнадцатая] Чилим бросил винтовку на бугор глины и принялся вычищать грязь со дна окопа, размешанную, как кисель, солдатскими ногами. Вычистил окоп, углубил, сделал и в стене углубление, чтоб можно было спрятаться от непогоды и пуль.
[Глава пятнадцатая] На фронте было продолжительное затишье. Но это не радовало солдат. Они знали, что после всякого затишья наступают бури... Первый день прошел в томительной тишине, а вечером начала бухать полковая батарея и где-то неподалеку на левом фланге залился пулемет.
[Глава пятнадцатая] Над берегом и водным пространством яркими звездами начали взмывать ракеты. Чилима позвали в блиндаж, укрепленный в несколько рядов толстым накатником. Там уже толпилось несколько унтер-офицеров. При тусклом огоньке огарка сальной свечи на приткнутой к стене доске ротный, развернув карту, что-то задумчиво толковал прапорщику Чеклееву. Чилим услышал:
[Глава пятнадцатая] — Пойдешь сам, возьми надежных, сильных людей, чтоб сразу смял, скрутил и обратно...
[Глава пятнадцатая] Чилим догадался, что речь идет о «языке». Взводный поманил пальцем Чилима и тихо сказал, кивнув голо-вой в сторону Чеклеева:
[Глава пятнадцатая] — С их благородием пойдешь, ты ведь лодкой хорошо можешь управлять?
[Глава пятнадцатая] — Так точно! — улыбнулся Чилим. — Родился на Волге.
[Глава пятнадцатая] — Такого им и надобно... — А сам думал: «Иди-ка вот, там тебе свернут храп...»
[Глава пятнадцатая] Каленов еще с Харбина хотел расквитаться с Чилимом, да случая не было.
[Глава пятнадцатая] Артиллерийская стрельба притихла, пулемет замолчал, только редкие вспышки ракет нарушали безмолвие и тишину темной сентябрьской ночи. Из крытого толстым накатником блиндажа вышли семь человек и исчезли в темноте. Впереди шел прапорщик Чеклеев. Ползком перевалили бугор и пробрались к лодке, скрытой от неприятеля. Тихо погрузились и быстро переправились на противоположный берег. Лодку оставили в кустах, под присмотр ефрейтора Барсукова и вшестером поползли к окопам противника. Впереди был Заваляй, за ним Наумов и, третьим — Чилим. Передвигались медленно, осторожно, с выдержкой. Уже почти достигли неприятельских окопов, — проволочное заграждение начало мелькать в глазах, — но Заваляю не повезло... Наскочил на фугасную мину. И Наумовца уложило наповал. В воздухе зачастили ракеты, начал поливать пулемет. Долго отлеживались в сухом бурьяне. Тут уж стало не до языка. Прапорщик повернул обратно. Ползли, чуть поднимая головы. Только двоим удалось добраться до лодки. Барсуков лежал, прижавшись ко дну лодки.
[Глава пятнадцатая] — Ты что? Ранен? — спросил Чеклеев.
[Глава пятнадцатая] — Никак нет! — поднимаясь, ответил тот.
[Глава пятнадцатая] — Живей шевелись! — шипел прапорщик на Чилима, отталкивавшего лодку.
[Глава пятнадцатая] — Там тоже не слаще будет. Как обнаружит на воде, так и всем крышка, — ворчал Чилим, быстро садясь за весла.
[Глава пятнадцатая] Снова взмыло несколько ракет, и на Двине стало светлее, чем днем. Застучал пулемет, засвистели пули, шлепаясь в воду и цокаясь в борта. Чилим увидел, как повалился на дно лодки Барсуков, как судорожно схватился за ногу Чеклеев, и выпрыгнул в воду. Держась за борт, начал одной рукой подгребать к берегу. Ракеты все чаще взметались, и пулемет не переставал хлестать. Вскоре Чилим почувствовал дно. Он быстро поддернул лодку к берегу и, вытащив Чеклеева, кинулся за Барсуковым, но тот был уже недвижим. В это время Василия, точно дубиной, огрело по плечу. Сгоряча он еще перетащил прапорщика за бугор, в кусты, и только потом почувствовал, как что-то теплое поползло под мокрой гимнастеркой. Чилим с Чеклеевым были в безопасности.
[Глава пятнадцатая] - Вот беда, как же теперь добираться? — ворчал Чилим, ощупывая раненое плечо.
[Глава пятнадцатая] Чеклеев стонал и безуспешно силился подняться.
[Глава пятнадцатая] - Что будем делать? — повторял он.
[Глава пятнадцатая] Делать-то ничего не будем, а давай-ка добираться к своим, - ответил Чилим, подползая ближе к прапорщику.
[Глава пятнадцатая] - Как же я поползу, если нога задевает за кусты?
[Глава пятнадцатая] Чилим одной рукой ухитрился взвалить прапорщика на спину и кое-как пополз в направлении своих окопов. Но скоро красные круги поплыли у него перед глазами, и он уткнулся лицом в землю. Только к утру заметили их солдаты и доставили на перевязочный пункт. У Чилима рана оказалась неопасной. От потери крови он ослабел сильно, но все же после перевязки мог двигаться сам.А прапорщику тут же сделали операцию. Когда он проснулся, нога у него же была ампутирована. Узнав об этом, Чеклеев крепко выругался, тяжело вздохнул и этом, вытер слезы о грязную холстину наволочки.
[Глава пятнадцатая] Чилима, как единственного свидетеля ночного похода, потребовали к ротному, где стояло уже несколько солдат.
[Глава пятнадцатая] — Где вы их подобрали? — спросил Голиков солдат.
[Глава пятнадцатая] - Они, вашбродь, ночью ползли, — начал один из них. — Я слышал, как стонали и чегой-то все ругались, а потом замолкли, но из-за темноты и тумана нельзя было разглядеть. Только утром, когда совсем рассвело, гляжу я, а они шагах в тридцати лежат двое, их благородие вот вот него на спине, — кивнул солдат на Чилима. — Их благородие совсем без памяти был, когда мы подошли. А этот солдат, как услыхал шорох в траве, — сразу за винтовку. Видимо, думал немцы. Хвать — это мы. Тогда обрадовался и стал сказывать спасибо.
[Глава пятнадцатая] Чилим стоял с подвязанной левой рукой и молчал.
[Глава пятнадцатая] — А где остальные? — спросил Голиков Чилима.
[Глава пятнадцатая] — Все там, за речкой остались, вашбродь.
[Глава пятнадцатая] — А Заваляй?
[Глава пятнадцатая] — Он, вашбродь, первый наполз на фугас и все дело испортил, самого в клочья, а Наумовца осколком в голову. Мы получили приказ ползти назад. Пока подползали к лодке, остались только двое: я да их благородие, а ефрейтор Барсуков охранял лодку. Когда переправлялись через реку, Барсукову прошило грудь, а их благородию перебило ногу. Когда я вытащил из лодки их благородие, кинулся было за Барсуковым, тут и меня стукнуло в плечо.
[Глава пятнадцатая] — Как же очутился на твоей спине прапорщик? — допытывался Голиков.
[Глава пятнадцатая] — А я ползком его тащил к своим окопам, а потом уж и не помню, как мы остановились... Вот они, спасибо, нас подобрали.
[Глава пятнадцатая] — Благодарю всех за службу! — сказал ротный.
[Глава пятнадцатая] — Рады стараться, вашбродь! — дружно крикнули солдаты.
[Глава пятнадцатая] — Идите в роту, а ты, Чилим, в лазарет, — и ротный что-то записал себе на память в блокнот.
[Глава пятнадцатая] Чилим неторопливой походкой направился снова на перевязочный пункт. Около блиндажа, за небольшим холмом, заросшим густым кустарником, стояли санитарные повозки с ранеными для отправки в госпиталь. Чилима, как легкораненого, пристроили на облучке, рядом с кучером.
[Глава пятнадцатая] До госпиталя было верст двенадцать. Повозка тряслась по разбитому шоссе, то наезжала на бугор, то с грохотом проваливалась в яму, хоронившуюся под лужей грязи. Раненые охали при каждом толчке и поливали крепкой руганью ездового. Чилим, притулясь на краю сиденья, думал о своей ране, а больше всего о неудачной вылазке. Жаль было погибших товарищей. Так размышляя, он увидел впереди, на обочине дороги, солдата, ковылявшего в грязной, обтрепанной, до колен шинели, висевшей на нем, точно на колу. Смятая серая романовская шапка была лихо заломлена на затылок. В фигуре и походке солдата Чилиму показалось что-то знакомое... «Где я видел этого человека?» — думал он, перебирая в памяти старые знакомства и пристально впиваясь глазами в хромого солдата. Повозка грохотала по разбитой мостовой, разбрызгивая в стороны жидкую грязь. Поравнявшись с повозкой, солдат поглядел на счастливцев, сидевших на облучке. Может быть, подвезете калеку? - говорил его взгляд.
[Глава пятнадцатая] - Стой! Стой!! Останови! — крикнул Чилим ездовому, - Давай посадим. Это мой землячок — из одной древни.
[Глава пятнадцатая] — Пусть лезет, места хватит, — нехотя натягивая вожжи, сказал кучер и сдвинулся на край сиденья.
[Глава пятнадцатая] — Ланцов! Мишка! Ты? — крикнул Чилим, подавая другу здоровую руку.
[Глава пятнадцатая] Улыбка озарила пожелтевшее, исхудалое лицо Ланцова.
[Глава пятнадцатая] — Так вот где мы с тобой встретились, друг любезный, — влезая и усаживаясь на сиденье, проговорил Ланцов и крепко пожал руку Чилиму. — Ты тоже калека?
[Глава пятнадцатая] — Как видишь. Прошлой ночью языка добывали.
[Глава пятнадцатая] — Ну и как?
[Глава пятнадцатая] Пятерых совсем потеряли, а мы двое с прапорщиком калеками стали.
[Глава пятнадцатая] — Ну как служим?
[Глава пятнадцатая] — Хорошо... Сам видишь...
[Глава пятнадцатая] — С тех пор я тебя не видел, как вышла канитель на пристани... Ну, как ты тогда отделался от этих фараонов? — спросил Чилим.
[Глава пятнадцатая] — Да все утряслось, перемололось. теперь я не боюсь, времени много прошло, и вот...— Ланцов, расстегнул шинель, и Чилим увидел на ланцовской гимнастерке две георгиевские ленточки.
[Глава пятнадцатая] — Ты, брат, герой...
[Глава пятнадцатая] — А как же. Подожди, еще не то будет...— Ланцов скосил глаза на рядом сидящего ездового и замолчал. — Будет свободное время — расскажу.
[Глава пятнадцатая] — Ну, а Алонзов куда девался?
[Глава пятнадцатая] — Его осудили в дисциплинарный батальон. Недавно встретился с ним здесь, на фронте. Теперь он в саперном. Окопы роют, блиндажи налаживают. «Счастье, — говорит он, — что подкидыша взял, на эти деньги весь суд купили, а прокурор все-таки не согласился освободить, решили избавиться отправкой на фронт».
[Глава пятнадцатая] — Да, Миша, на денежки все можно купить, — сказал Чилим, и мысли его перекинулись в деревню; вспомнилась оставленная больная, голодная мать, вспомнилась Наденька, умерший ребенок... Воспоминания еще сильнее разожгли боль в руке и тяжелым камнем легли на сердце.
[Глава пятнадцатая] — Как ты думаешь, Миша, откуда мог взяться такой богатый ребенок? — спросил Чилим Ланцова.
[Глава пятнадцатая] — Да уж, надо полагать, не от деревенской девки...
[Глава пятнадцатая] Чилим задумался. Вспыхнувшая внезапно мысль взволновала его. Вспоминались обидные слова, брошенные Наденькикой матерью: «А вот этого цыганенка куда денете?»
[Глава пятнадцатая] — О чем так крепко задумался? — спросил Ланцов.
[Глава пятнадцатая] — Да мать не знай как дома живет,— ответил Чилим.
[Глава пятнадцатая] — Вот и приехали! — проворчал ездовой, сворачивая к двухэтажному дому на крайней улице, где временно поместился госпиталь.
[Глава пятнадцатая] - Ты в этот же? — спросил Ланцов Чилима
[Глава пятнадцатая] — Наверное, сюда, сейчас узнаем.
[Глава пятнадцатая] Чилим помог ему сойти, и, поддерживая друг друга, они заковыляли в приемную.
[Глава пятнадцатая] В госпитале приняли не сразу. Вначале разместили тяжелораненых, а потом очередь дошла до Чилима с Ланцовым. Поместили друзей в одну палату. Отмыли фронтовую грязь и начали лечить. Чилим быстро пошел на поправку. Через месяц он уже свободно владел рукой. Раненых то и дело привозили в госпиталь, и Чилима с Ланцовым уже направили в команду выздоравливающих. А еще через три недели Чилим явился в свою роту совершенно здоровым.
[Глава пятнадцатая] Шел декабрь...
[Глава пятнадцатая] «И за какие такие грехи несем мы все эти страдания?» — думал Чилим, глядя на закутанных в шинели и желтые башлыки, скрюченных морозом товарищей.
[Глава пятнадцатая] — Васяга пришел, Васяга! — кричали одновзводцы и, протискиваясь сквозь тесные окопы, жали руку Чилиму. От этих крепких пожатий, ласковых взглядов и в холодном окопе Чилиму становилось теплее. Особенно заботливо встретил его Бабкин. Обнимая Чилима, он спрашивал:
[Глава пятнадцатая] — Хочешь чаю? А, може, консерву откупорить? Давно берегу, только для тебя.
[Глава пятнадцатая] - Неплохо бы с дороги-то подзаправиться!
[Глава пятнадцатая] — Ну вот и хорошо, я сейчас. — Бабкин торопливо достал из вкопанной в стену печурки кружку с кипятком, из кармана обгрызанный кусок сахара, все это быстро
[Глава пятнадцатая] сунул и руки Чилиму и начал вскрывать ножом консервную банку.
[Глава пятнадцатая] — Закурить хочешь? — с хитрой улыбкой спросил Бабкин. — Вот табачок — прямо прелесть...
[Глава пятнадцатая] Чилим завернул козью ножку, затянулся и, переводя дух, закашлялся, затем резким движением отбросил в сторону цигарку.
[Глава пятнадцатая] — Ну и прелесть, да с такого все крысы подохнут...
[Глава пятнадцатая] — Это подарок от самой главной бабушки, Марьи Федоровны. — Кто она такая, ваша Марья Федоровна? — Ну, брат, ты в госпитале весь устав забыл, это царева мамаша такого славного табачку прислала. Наверное, ей каждый день тысячу раз икается, когда солдаты благодарят ее по матушке за такие гостинцы.
[Глава пятнадцатая] — Ну, как вы тут живете? — спросил Чилим.— Мерзнете?
[Глава пятнадцатая] — Да привыкаем понемножку, только вот руки да ноги дьявольски мерзнут. Валенки пора бы получить, а все не дают.
[Глава пятнадцатая] — Эх, сказал тоже! — заметил один из солдат.— Знаешь, когда их пришлют? В апреле на будущий год,
[Глава пятнадцатая] — А на что они нам тогда?
[Глава пятнадцатая] — Тоже для насмешки, — добавил Бабкин.
[Глава пятнадцатая] — Чилим! — раздалось из хода сообщения. — Живо к командиру полка!
[Глава пятнадцатая] Дернов, старый знакомый Чилима, который был уже в чине полковника, весело поздоровался с ним и сказал:
[Глава пятнадцатая] — Тебя, брат, вызывает начальство.
[Глава пятнадцатая] Чилим направился в штаб корпуса. «Зачем же я понадобился там?» — думал он, торопливо шагая через лесок к шоссейной дороге.
[Глава пятнадцатая] — Пропуск! — крикнул часовой на мосту.
[Глава пятнадцатая] — Ствол, — тихо произнес Чилим, — Мушка,— ответил часовой. Чилим, гулко стуча сапогами под арками моста, приближался к штабу.
[Глава пятнадцатая] — Имею честь явиться! Рядовой третьей роты Сибирского полка Чилим! — отрапортовал он, войдя в кабинет генерала.
[Глава пятнадцатая] ...Через четверть часа Чилим шел обратно. «Вот теперь бы встретить Ланцова, увидел бы, что и мы не лыком шиты... Гм, георгиевский кавалер! Говорят, почет».
[Глава пятнадцатая] С этими мыслями Василий вернулся в расположение полка. Вскоре по ротам был отдан приказ: срочно сняться с окопов — для отправки на другой фронт.