Утром она проснулась с головной болью и неприятным предчувствием, словно сегодня с ней должно произойти что-то дурное. Потом головная боль немного утихла, но странное предчувствие осталось до конца дня. Думала, наступит вечер и все пройдет окончательно.

Она ошибалась.

— Не выпить ли нам чего-нибудь? — произносит он улыбаясь. — Например, кофе.

— Мне пора домой.

Он смотрит на часы.

— Да что вы! Сейчас только половина двенадцатого. Пойдемте, я угощу вас лучшим капуччино в городе.

Она соглашается, наверное, потому, что наконец-то прошла головная боль. А возможно, день оказался намного лучше, чем ожидалось, и ей не хотелось оставаться одной. По крайней мере сейчас.

— Давайте пройдемся.

Вечерний воздух заметно посвежел. В тонкой хлопчатобумажной курточке ей прохладно.

— Замерзли? — Он обнимает ее за плечи.

Ей не то чтобы неприятно — просто неловко. После непродолжительного анализа своих ощущений она громко вздыхает.

— Что?

Она слабо улыбается.

— Так, ничего.

Ответ его раздражает. Как это так — ничего? Он убирает руку с ее плеча, и они продолжают идти молча примерно с квартал. Рестораны, небольшие особняки. Она удивляется реакции своего спутника. Наконец не выдерживает и произносит:

— Я, пожалуй, поймаю такси и поеду домой.

Он мягко останавливает ее, взяв за руку.

— А как же кофе?

— Мне пора.

— Ну что ж, пора так пора. Но я вас провожу. Мне хочется увидеть, где вы живете.

— Зачем? Я могу добраться домой сама.

— Нет. Я настаиваю. Сейчас мы возьмем такси, а капуччино, наверное, найдется и в вашем районе. Как вам мое предложение?

Она вздыхает. Спорить почему-то нет сил.

В такси они молчат. Он смотрит в окно, она разглядывает свои руки.

Кафе на углу, неподалеку от ее дома, закрыто. Несколько секунд они наблюдают через стекло за мальчиком внутри, который заканчивает уборку. Он оборачивается и машет им, мол, ничего не поделаешь.

— Вот незадача. А мне, как назло, еще сильнее захотелось кофе. — Он смотрит на нее, грустно улыбаясь, неожиданно став похожим на обиженного ребенка.

— Ладно, пойдемте. — Она тоже улыбается. — Я сварю вам кофе.

У входа в подъезд она возится с ключами, наконец находит нужный, сует в замок, но повернуть не успевает. Дверь открывается раньше.

— Они затеяли ремонт, поэтому ничего не работает. Я жаловалась управляющему, но все без толку.

На втором этаже прямо посередине площадки навалены стройматериалы и какое-то электрооборудование. Приходится обходить.

— Кажется, здесь переделывают две квартиры в одну. Очевидно, надеются содрать большую квартплату, не иначе. И длится это несколько недель. С ума можно сойти от шума.

На третьем этаже она отпирает дверь квартиры, затем отключает сигнализацию. Он проходит мимо нее вперед, быстро снимает плащ и бросает на стул.

Уж слишком по-свойски, — думает она.

А он направляется к дивану, усаживается. Диван обычный — спинка и сиденье пенопластовые, обшитые набивным ситцем с веселеньким рисунком, плюс две подушечки, которые она купила в магазине на Четырнадцатой улице, одна с трафаретным портретом Элвиса, другая — Мэрилин.

Он начинает задумчиво водить пальцами по ослепительно-красным губам Мэрилин. Туда-сюда, туда-сюда. Она спохватывается, что все еще стоит в куртке, снимает ее, вешает на крючок, прикрепленный к входной двери, запирает дверь, затем снова включает сигнализацию.

— Понимаете, привычка. С этим я чувствую себя спокойнее.

Нервно улыбнувшись, она разворачивается в сторону крохотной кухни. Собственно, это прямоугольный альков в гостиной, чуть глубже стенного шкафа. Она дергает цепочку. Загорается лампочка, которая освещает небольшой холодильник, плиту с двумя конфорками, небольшую раковину и полку с тостером и кофеваркой. Она снимает кофеварку, вынимает влажный коричневый фильтр и швыряет в небольшую пластмассовую урну.

— Помочь? — спрашивает он.

— Я справлюсь. К тому же для двоих здесь тесновато.

Она загружает кофеварку, чувствуя на себе его пристальный взгляд. Встряхивает волосами, стараясь двигаться увереннее.

Наверное, зря я привела его сюда.

Наконец она садится у стола с компьютером на стул с твердой спинкой, повернув его к дивану.

— Через минуту кофе будет готов.

Он молчит, лишь смотрит на нее и улыбается. Она играет с ниткой на манжете блузки, пытаясь придумать, чем заполнить тишину.

— Может быть, включить музыку? — Она встает, делает несколько шагов к небольшому музыкальному центру в углу на полу. — Это у меня единственный предмет роскоши.

Он подходит и опускается на колени рядом с ней. Пару секунд рассматривает аккуратную стопку компактдисков, затем вытаскивает один.

— Поставьте это.

— Билли Холидей? — произносит она, беря у него диск. — Потрясающая певица. Ее грусть меня просто убивает.

В его ушах долго звучат эти два слова.

Меня убивает… меня убивает… меня убивает… меня убивает… меня убивает… меня убивает…

Из маленьких колонок начинает струиться музыка. Тему ведет кларнет, а вскоре к нему присоединяется неподражаемый голос Билли, чуть с хрипотцой, немного похожий на стон. И верно — первая же песня, «Господь, благослови дитя», оказывается наполненной невыразимой печалью.

Она стоит рядом с ним на коленях, тихо подпевая, слегка покачивая головой, волосы упали налицо. Он молча наблюдает за ней, как наблюдал весь вечер, не переставая думать об этом, прикидывая то так, то эдак. И теперь еще оставались кое-какие сомнения. Неужели пора начать все снова? Ведь прошло столько времени. И все эти годы он вел себя как паинька. Но, протянув руку и коснувшись ее волос, он уже знал, что сомневаться поздно. Она вздрагивает и быстро встает.

— Я вас испугал? Извините, — произносит он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

А сам смотрит, наслаждаясь ее пружинящей походкой, мягкими кошачьими движениями, но затем ловит ее взгляд. Она стоит над ним и смотрит сверху вниз как на какую-то жалкую тварь. Его настроение круто меняется, по телу прокатывается острая злоба, и он чувствует, что готов.

— Я налью кофе.

Она поворачивается, но он хватает ее за руку.

— В чем дело? — резко спрашивает она. — Прекратите.

Он отпускает, затем поднимает руки вверх, показывая, что сдается, и пытается снова улыбнуться.

Она твердо заявляет:

— Я думаю, вам лучше уйти.

Но он опять усаживается на диван, забрасывает руки за голову и усмехается:

— Давай не будем поднимать из-за этого шум. Хорошо? — Он неожиданно переходит на ты.

— Есть вещи, из-за которых шум поднимать как раз стоит. Впрочем, у меня нет желания обсуждать с вами это сейчас. К тому же… я сомневаюсь, что вы поймете.

— Неужели? Почему? А-а-а… сейчас-сейчас… мне кажется, я начинаю врубаться.

— Просто уходите, и все! — Она продолжает стоять, не меняя позы.

— Понял, понял, — говорит он. — Я плохой, тут уж ничего не поделаешь. Верно? А ты невинная затюканная девушка. Конечно, ведь ты воплощенная невинность. — Он поднимается. — Так вот, позволь мне сказать тебе кое-что…

— Успокойтесь, — произносит она примирительным тоном. — Давайте разойдемся мирно.

— Разойдемся мирно? — повторяет он, словно не понимая.

Давай же! — понукает внутренний голос.

— Да погоди ты! — вскрикивает он.

— Что? — спрашивает она и видит, что он обращается вовсе не к ней, веки у него подрагивают, и весь он как будто вошел в транс.

Он сжимает кулаки и делает шаг вперед. Она бросается к двери, пытается нащупать кнопку сигнализации, но он ее настигает. Она пытается кричать, но он крепко зажимает ей рот ладонью.

И вот она уже у него в руках. Он что-то хрипло кричит, потом неразборчиво бормочет. Оказывается, он очень сильный. Это ее удивляет. Но она все же ухитряется высвободить одну руку и бьет его по лицу. По губе стекает тонкая струйка крови, он этого не замечает. Валит ее на пол, прижимает руки коленями, перенеся на них весь вес своего тела. Теперь у него руки свободны. Он разрывает ее блузку, чтобы добраться до груди. Она пытается ударить ногой, но промахивается.

Затем он хватает ее за подбородок, наклоняется и прижимается губами к ее губам. Она чувствует вкус его крови, дергает головой, плюет ему в лицо и неистово кричит:

— Сволочь!

Он сильно бьет ее по лицу, затем отпускает и встает рядом с диваном, глядя вниз.

— Как мы будем этим заниматься? По-хорошему… или не очень?

У нее двоится в глазах, она никак не может прийти в себя, подкатывает тошнота. Неожиданно он валится на нее, предварительно спустив брюки, начинает тереться, бормочет проклятия. Она фиксирует взгляд на подушечке с портретом Мэрилин, пытаясь сконцентрировать внимание на балладе, которую в этот момент исполняет Билли Холидей.

А тем временем его движения становятся все более резкими, он ругается все громче, она соображает, что он так и не вошел в нее, и немного успокаивается.

Наконец он скатывается с нее и бормочет, застегивая штаны:

— Ты меня не возбудила.

И мысленно добавляет: И вообще надо было действовать совсем не так.

Конечно, не так, — соглашается внутренний голос. — Ты просто забыл, что надо придерживаться плана.

Она одергивает юбку.

— С новой женщиной… всегда трудно, — шепчет он, чтобы как-то оправдать свое фиаско. — Да, да, трудно… особенно если она лежит как колода и совершенно не помогает.

Ей хочется только одного: чтобы он скорее убрался отсюда. А потом она найдет способ разобраться с этой скотиной.

— Да, — спокойно соглашается она. — Ты прав, я… это все из-за меня. Ты тут ни при чем, это я во всем виновата…

Он хватает ее за лицо, поворачивает к себе.

— Что? Что ты сказала? — Она пытается оттолкнуть руку, но не может. — Ты мне сочувствуешь? Мне! Ты, мерзкая потаскуха!

Он отпускает ее на мгновение, чтобы нанести несколько быстрых ударов. От неожиданности она громко вскрикивает, но затем вырывается и бросается к телефону.

— Убирайся отсюда! Убирайся!

Однако он оказывается проворнее. Успевает вырвать из розетки телефонный шнур, потом хватает ее одной рукой за волосы, другой за талию и тащит в кухню. Прижимает голой спиной к стоящей на стойке кофеварке, та падает, горячий кофе проливается женщине на лодыжки. Он притискивает ее к стене. Она пытается расцарапать ему лицо, промахивается, и он опять начинает ее избивать. Очень сильно.

А затем она видит себя девочкой в белом платье в день конфирмации, и это красочное зрелище на несколько мгновений заполняет сознание, но вскоре все белое постепенно сереет и наконец превращается в кромешную тьму.

Он совсем не помнит, как его рука нащупала в неглубокой раковине кухонный нож. Все получилось как бы само собой. И вот теперь девушка тихо лежит на полу, одна нога согнута, другая выпрямлена. И всюду кровь — на плите, шкафах, на полу. Он даже не может вспомнить, какого цвета была у нее блузка, которая сейчас вся заляпана ярко-красными пятнами. В уголках ее рта продолжает пузыриться розовая слюна. Глаза широко раскрыты, глядят на него удивленно. Он рассматриваете с не меньшим удивлением.

Интересно, сколько это все продолжалось? И не слышал ли кто-нибудь из соседей?

Он прислушивается — тишина. Не слышно полицейских сирен, ни даже звуков работающих телевизоров, радиоприемников или обрывков разговоров из других квартир. Вообще ничего, как будто дом вымер. Он с облегчением осознает, что ему повезло.

Да, ты всегда был счастливчиком, — поощряет внутренний голос.

— Какой кавардак, — хрипло произносит он и откашливается.

Во рту пересохло. Он быстро находит под раковиной хозяйственные перчатки, сует в них окровавленные руки, тщательно моет нож и роняет в ящик, после чего снимает ботинки, чтобы не оставить кровавых следов, и ставит их на полку рядом с тостером. Отрывает от рулона несколько бумажных полотенец, скатывает в комки, орошает моющей жидкостью и начинает протирать всюду, где, ему кажется, он прикасался. Вынимает из проигрывателя диск Билли Холидей, кладет в футляр, который тщательно протирает и возвращает на место в середину стопки компакт-дисков. Туда, где он лежал.

Затем внимательно рассматривает диван, соображая, не уронил ли чего там. Например, пуговицу или даже волос. Находит несколько волос, которые наверняка принадлежали ей, но на всякий случай приносит с кухни пылесос и несколько раз чистит диван и все вокруг, а потом еще протирает бумажным полотенцем.

Случайно коснувшись губы, он чувствует боль и вспоминает поцелуй.

Вернувшись в кухню, берет из раковины губку, обильно смачивает моющей жидкостью и тщательно вытирает кровь с губ мертвой девушки, затем сует губку в рот и водит ею туда-сюда.

Поднимает безжизненную руку жертвы.

Это лак для ногтей? Нет, кровь. Моя или ее?

Но здесь губка не помогает, красное упрямо не оттирается. Он сует губку в карман брюк, прямо поверх влажных бумажных полотенец, — бедро быстро становится мокрым, — затем достает из внутреннего кармана пиджака небольшой маникюрный набор в кожаном футлярчике, который всегда носит с собой, и принимается за работу. Через десять минуту ногти девушки совершенно чистые. И все выполнено аккуратно, форма почти идеальная. На пару секунд он задерживается, чтобы полюбоваться работой, потом теми же маникюрными ножницами осторожно срезает с волос девушки локон и прячет в карман рубашки, как раз напротив сердца.

Наконец он решительно опускается на колени рядом с мертвой девушкой, касается ее щеки. Погружает палец в перчатке в глубокую лужицу крови на ее груди. Проводит по щеке, оставляя алый след.

Ну конечно же!

Он начинает от виска. Вишневый кончик пальца ползет по щеке вниз, медленно и точно, останавливаясь, только чтобы быстро обмакнуться в лужицу, и снова назад. Теперь за ухом, там исполняется небольшая петля, а кончается все у подбородка.

Превосходно. Теперь нужен какой-то сувенир на память. Войдя в небольшую спальню, он задерживается у картины над кроватью. Нет, слишком велика. Может быть, вон то большое черное распятие на тяжелой серебряной цепи? Он задумчиво водит по нему пальцами и роняет в ящик комода. Затем находит небольшой фотоальбом, просматривает содержимое и наконец решает: это то, что нужно.

В прихожей он отключает полицейскую сигнализацию, отпирает дверь, надевает туфли и длинный плащ-дождевик.

На лестничной площадке замирает, прислушиваясь. С первого этажа доносится монотонный разговор персонажей телевизионного сериала: «Лора, дорогая, разве ты не видишь, я пришел… », а затем механический смех. Он крадучись двигается вниз по лестнице и рывком открывает парадную дверь. Она захлопывается за ним с глухим стуком.

Оказавшись на улице, он сует руки в перчатках глубоко в карманы плаща и сосредоточивается на том, чтобы двигаться обычным прогулочным шагом, глядя под ноги. Удалившись на шесть или семь кварталов от дома своей жертвы, он ухитряется снять одну перчатку в кармане и, освободив руку, машет ею, останавливая такси.

Сообщает водителю адрес, удивляясь спокойствию своего голоса.

Неужели это действительно случилось или только почудилось?

Он и прежде никогда не был в этом до конца уверен.

Вдруг это лишь сон?

Он ощущает, что бедро у него влажное, да и хозяйственная перчатка по-прежнему на одной руке, а вторая скомкана в кармане плаща, и понимает, что все это происходит с ним на самом деле. На мгновение его тело конвульсивно содрогается.

Но разве ты не хотел этого? — успокаивает внутренний голос.

Не помню, — мысленно возражает он.

Но теперь жалеть о содеянном поздно. Дело сделано. Конец.

Некоторое время он рассматривает свое отражение в пыльном окне машины, а затем неожиданно осознает, что все только начинается.