После этого до Нового года не был у нас Николай Васильич. В Новый же год приехал; приехал он один на хорошей лошади, в маленьких саночках. Привязал лошадь у избушки и вошел к нам. Мы все ему обрадовались, а он и говорит нам:
– - Сегодня ведь Новый год. Надо повеселее его встретить, старый проводить. Нельзя ли самоварчик поставить? Чайку вместе попьем.
Занялись мы самоваром, а Николай Васильич вышел к санкам и принес оттуда два штофа с вином (в одном было зеленое, а в другом -- красное) и два узла с чем-то; стали развязывать узлы, глядим -- в них всякие гостинцы: пряники, орехи, конфеты, баранки сдобные… Разложили все на стол. Стал Николай Васильич всех усаживать и угощать, кого красным вином, кого зеленым… По одному выпили, потом по другому, а там по третьему, раскраснелись все, развеселились… Попили чаю, давай опять играть по-всякому. Потом Николай Васильич и говорит:
– - Ну, пора мне! Спасибо за добро да за компанию.
Сколько мы его ни упрашивали: "Что ты, куда ты?" -- не тут-то было. "Некогда", -- говорит.
Сел он в саночки, тронул лошадь. Мы опять в избу пошли; только одна Настасья не пошла с нами -- домой отправилась.
– - Что ты, -- говорили мы ей, -- рано так? Погуляем еще!
– - Нет, мне не хочется.
– - Ну, как хочешь.
Взошли в избу мы; ребята стали насмехаться над Настасьей:
– - Ишь, Настасья-то! При купчике гуляла, а без него с нами и займаться не хочет!
– - Ну пущай она теперь на печке сидит, а мы вот повеселимся, -- сказали мы.
И пошло у нас веселье, какого больше во все святки до самого крещенья не было.
Николай Васильич после этого что-то не приезжал, словно его бабушка отворожила. Мы шибко дивились этому, "Что за притча?" -- думаем. Думали было -- в крещенье не приедет ли, и в крещенье не был, да и маликовские не приходили: скучные такие все были в этот вечер, а скучнее всех Настасья: ни песен не пела, не говорила почти ни с кем. Запели было мы песню. Так она такая сделалась, словно вот расплакаться хочет. Мне ее индо жалко стало.
"Что она? -- думаю. -- Не втюрилась ли в этого форсуна, что грустит так?"