У Кочнева костер прогорал. Он сидел перед ним на корточках, подбирал несгоревшие палочки и грудил их в середину костра, где уже образовалась серая горка золы. Стадо врассыпную бродило кругом, выщипывая траву на межниках. Кочнев взглянул на стадо и перевел глаза на ребятишек.
– - Вот к разу, а у меня все дрова погорели; идите, поломайте суков побольше, а я обойду скотину.
Ребята скрылись в елках, а Кочнев, поднявшись с земли и вскинув за спину кнут, пошел облучать стадо.
Когда он вернулся к костру, то на потухавшем огне лежала целая куча новых сучьев, две сухие ольховые палки и гнилой пенек. Огонь, замиравший было, точно проснулся и жадно накинулся на новую пищу. Густой дым поднимался столбом. Ребята оба стояли в стороне, и у них весело горели глаза.
Столб ветром наклонился к земле. Кирюшка вдруг бросился в середину его и крикнул:
– - Тараска, видишь?
Но он сейчас же закашлялся и выскочил вон. Лицо у него густо покраснело и по щекам катились слезы.
– - Задохся, -- объяснил он, сел на землю и стал глядеть, как из костра струилась серая неосязаемая масса и расплывалась кругом, широко стелясь по земле.
Тараске захотелось испытать то же, что Кирюшке, и, когда столб немного пригнулся, он бросился наперерез его. Но и Тараска, так же как и Кирюшка, выскочил вон. Во рту у него появилась едкая горечь; из глаз бежали слезы, и что-то ударило в голову. Ее слегка затуманило, и в мозгу появился легкий пьяный дурман.
– - Што, гоже? -- спросил Кирюшка.
– - Гоже, да не очень, -- ответил Тараска, -- больно горько.
– - А как же люди курят-то, совсем дым глотают?
– - Там немного, а тут много.
– - И там другой хватит, што в нос назад попрет.
Кочнев подсел опять к костру, присматриваясь, как делает свою работу огонь. Красное пламя, придавленное сырой, тяжелой массой зеленых неподатливых ветвей, напрягало все усилие, чтобы выгнать сырость, мешавшую ему овладеть добычей. Сучья корчились, шипели, пищали, но все-таки уступали, бессильные противодействовать врагу. А враг, чувствуя свое превосходство, набирался все больше куражу и становился точно бешеным. Он жадно хватал каждую подсушенную ветку и, обняв ее, перескакивал на другую, а с другой -- на третью. Вскоре дым ослабел, и на верх кучи выскочило торжествующее пламя и высокими языками запрыгало вверх. Ребятишки быстро подскочили к огню, замахали над ним руками, совали в огонь ноги. Буйный хмель торжествующей силы сообщился и им, и они завертелись вокруг костра, забыв все на свете.
Забылся и Кочнев. Он ведь не маленький. Ему не к лицу уже такие забавы, но что-то такое притягивало старика к пылающему костру. Острая ли теплота, что разливалась от огня, воспоминания ли детства, когда и для него игра у костра была первым удовольствием, а может быть, что-то еще более далекое, неясное, непонятное, совсем древнее, что таилось в его воспоминании, но чему он не помнил ни времени, ни места.
– - Прогорает, -- уныло выговорил Кирюшка, заметив, как огонь быстро испепелил остатки сучьев и, подбирая их, расходился в стороны, делаясь все меньше и меньше.
– - Подбавляйте еще, -- милостиво разрешил Кочнев.
Появились новые охапки дров. Огню была задана новая работа. Он и эту работу выполнил с честью. Золы была уже большая кучка. В нее закопали Кирюшкину картошку. Когда картошка упеклась, все трое съели ее. Едой ребята выпачкали свои лица; глаза у них потускнели, но они испытывали тупое блаженство, и оба считали себя очень счастливыми.
Вечером, когда пригнали скотину, и на улице совсем стемнело, и в избах все поужинали, Тараска с Кирюшкой пошли по деревне. Деревня готовилась спать. По случаю спожинок [Спожинки -- религиозный пост, совпадающий по времени с окончанием жатвы] песен не пели, и молодежь собралась в одну кучу на проулке и болтала, что кому взбредет на язык, а подростки играли в ловички. Кругом стояла тишина. От овинов доносился приятный запах сушеных снопов. Ребятишки чувствовали этот запах и воображали, что делается в теплушках: горит огонь, там тепло и светло, и так хорошо лежать около этого огня. Но им нельзя туда попасть. Тараска был чужой в деревне, а Кирюшка бобыль, у них не было ни хлеба, ни овина…
Ребятишки прошли всю деревню и, вернувшись назад, стали искать места, где бы им приткнуться сесть. Около больших ребят было шумно, и им туда не хотелось; на красном посаде у Варвары потушили огонь. Эта изба стояла на отлете. Если усесться на завалинку, то с нее хорошо видно и никому не помешаешь. И ребятишки подошли к Варвариной избе и сели на облюбованное место.
С этого места улица шла по скату к речке. За речкой вдали мелькали огни в соседних деревнях. Заречье была самая дальняя деревня, но она расползлась на пригорке, и в ней мелькало больше огней, чем в других. Еще к заходу солнца небо прочистилось, а сейчас по всей глубине его горели яркие звезды. Среди звезд многие были такие крупные и сочные… Особенно крупными показались те, что были ниже над землей. Часто звезды кучились разными фигурами: то венчиком, то кочергой, то вроде креста. И чем больше вглядываешься в небо, тем больше находишь там таких фигур.
– - Тараска, -- спросил Кирюшка, -- что такое: по-над яром ходят ярки, а рогатый баран в стороне стоит?
Тараска не знал. Кирюшка с, сознанием своего превосходства воскликнул:
– - Эх ты, а еще пастух! Вот на что мы глядим-то!
– - Небушко, -- сообразил Тараска.
– - Звездочки… а пастух -- месяц. Когда рождается, все с рогами, -- внушительно сказал Кирюшка и сейчас же задал новый вопрос: -- А што такое: лысенький теленочек в подворотню глядит?
– - Нет, вот я тебе загадаю! -- вдруг весело и возбужденно воскликнул Тараска. -- Ни за что не отгадаешь, ни за что!..
– - А ну, посмотрим, загадывай!
– - Новая посудина, а вся в дырах?
– - Ого-го! -- захохотал Кирюшка.-- Какую новость сказал -- решето!
Тараска опешил. Он вспомнил, как прошлую зиму он сидел около матери, когда она шила. Она загадывала ему загадки, а он отгадывал. Он много отгадал, а на этой споткнулся и долго ломал голову, а Кирюшка сразу ее разрешил. Верно, он ее раньше знал.
– - А какие ты еще загадки умеешь? -- спросил он Кирюшку.
Но и у Кирюшки уже пропал интерес к загадкам, и он со скукой проговорил:
– - Никаких, да и плевать на них, только язык ломаешь. Нам бы теперь еще что-нибудь… покурить бы…
– - Курят-то большие, -- несколько озадаченный, вымолвил Тараска.
– - И мы бы покурили, был бы табак.
Тараске никогда не хотелось курить. Да и мать ему наказывала, чтобы он не баловал табаком. А Тараска слушался матери.
– - Курить -- грех, -- убежденно проговорил Тараска.
– - Грех-то можно и в орех. Если бы я на твоем месте был, и табачку, и спичек завел бы: захочу -- покурю, захочу -- огонь разожгу…
При упоминании об огне Тараска сейчас же вспомнил давешний костер, и на сердце у него стало теплее. Он сладко улыбнулся и проговорил:
– - Огонь разводить хорошо. Летошний год мы у себя в деревне печки на кочках делали. Выдолбишь яму, набьешь палками -- они и горят, а из трубы дым идет.
– - Это-то што, в кочке какой огонь, а мы весной тетеревиные шалаши жгли. В одной чьи-то заряды остались; как начали они палить: пу-пу!.. мы думали, и нас-то-убьет.
Ребятишки размечтались, не замечая ничего в окружающем. А между тем в Заречье, средь мелькавших там и сям огоньков, вспыхнул новый, но не звездочкой, как другие, а в целый сноп. В одну минуту этот сноп вырос в копну и стал быстро разрастаться ввысь и вширь, и над ним закудрявился мутно-красный столб дыма.
– - Гляди, горит! -- воскликнул испуганный Тараска, и оба мальчика привскочили, точно кто их толкнул с завалинки, и во все глаза уставились на развертывавшуюся вдали картину.
Пожар заметили и большие ребята и тоже сорвались с мест и, топоча ногами, выбежали на середку.
– - Што это -- дом или овин? -- спрашивал кто-то.
– - Небось овин.
– - Гляди-ка, дом, -- ишь, как широко забирает.
– - Батюшки, ночь ведь, вот сердечные!..
– - Нужно будить старосту -- чай, трубу погонит. Зазвонили в доску. Из дворов выскакивал испуганный народ. Стали собирать подводы, чтобы везти трубу с бочкой. Многие шли пешком; а ребятишки стояли как вкопанные и во все глаза глядели, как вдали, на фоне ночной темноты, пылало огромное пламя, кружились красные галки, клубился мутно-розовый дым и, широко раскинувшись над пожаром, казался висячим щитом, не пускающим огонь выше разгонять ночную тьму.
– - Зарево какое! -- вздыхая, прошептал Тараска.
– - Вот у нас бы так! -- сладострастно облизнувшись, проговорил Кирюшка.