Оба огнепоклонника лежали на лавке у вдовы в избе, причем Кирюшка лежал, где обыкновенно и спал, в чулане, а Тараску поместили на коннике. Кирюшка то и дело ворочался и охал, а Тараска вытянулся, как плеть. Лицо у него было бледное, глаза закрыты, он тяжко, прерывисто дышал и изредка стонал.
Вдова сегодня отпустила свою девку одну на работу, а сама осталась дома и не выходила из избы, наблюдая за обоими. Кирюшка успокаивался и засыпал на целые часы, но Тараска был все в одном положении. К вечеру у него открылся бред, он вскакивал, кричал: "Огонь! огонь!" -- или начинал звать мать и громко, неистово плакал. Кочнев его уговаривал и все ругал "мир".
– - Медведи нестриженые! Справились! Одолели! Хватило силушки, дьяволы!
– - Если бы я своего не вырвала, и моего бы так, -- говорила вдова.
– - Твой-то поздоровше, он вон Шепунову палец откусил, а этот не то, -- стебелек… надо матери письмо писать…
Кочнев пошел в волость писать письмо. Вернулся к петухам. Тараске все не было лучше. Всю ночь Тараска пробредил и утром лежал, не открывая глаз. Он не поднимал головы и принимал только питье. Кирюшка же с утра встал с лавки и перешел на печку, а после обеда стал ходить по избе.
Тараска был в одном положении еще два дня, а потом ему стало хуже. В это время в деревне появилась незнакомая, понурая баба, с бледным морщинистым лицом и выцветшими глазами. Она спросила, где живут пастухи, и прошла в избу к вдове. Тараска в это время лежал уж под образами. Баба порывисто подошла к нему, взглянула ему в лицо и вдруг залилась слезами.
– - Чуяло мое сердце, что не сносить ему головушки в чужих людях. Как я упиралась погодить годок! А мой пьяница затвердил, што нечего годить. Польстился на пятнадцать целковых.
– - Ну, може, еще выправится, -- утешала ее вдова.
– - Где выправиться, когда такие мялы прошел. Ведь он, как вербовый прут, хлипкий, где ему это вынести…
Она сняла одёжину, подсела к голове мальчика и долго, пристально глядела, как он дышит, и слезы градом катились из ее глаз.
Перед вечером Тараска очнулся, открыл глаза. Мать поворотила ему голову к себе и стала спрашивать, узнает ли он ее. Но Тараска не узнал. Он тихо пролепетал:
– - Звезды-то какие, как огонь! Огонь! -- вдруг вскрикнул он, захныкал, застонал и опять впал в беспамятство.
К утру Тараска умер.
1916 г.