Пришло время ложиться спать. Мюррей и Давид сидели на большой кровати в ночных пижамах, а отец, как всегда, перед сном читал им. Но сегодняшний вечер казался особенным: это был их последний совместный вечер. Завтра Мюррею предстояло одному сесть в самолет и отправиться в школу-интернат, в Англию, где его ждала бабушка. Давид не знал, радуется ли брат своей предстоящей самостоятельности или нет.

Конечно, накануне отъезда Мюррей храбрился и задавался, а когда ему привезли новую школьную форму, Давид чуть не заплакал от зависти. Но сейчас, поджав под себя ноги и вытянувшись, Мюррей сидел на кровати и молчал. Его худенькое личико раскраснелось, коротко стриженные волосы торчали в разные стороны острыми пучками после недавно принятой ванны. Он плотно сжал руки и грустно смотрел на отца. По всему было видно, что Мюррей прощается с ними.

– Я даю тебе пять минут, чтобы ты выучил этот стих наизусть, – сказал отец, протягивая старшему сыну Библию. – Я хочу, чтобы ты помнил его все время, пока будешь в школе.

Давид тоже хотел получить свою долю внимания, поэтому просунул голову под локоть брата, как шаловливый котенок, и тоже стал учить стих. Фразы были длинные и непонятные, но отец объяснял мальчикам, что они означают. Предстояло выучить 15-й стих из 2-й главы Послания к филиппийцам. «Чтобы вам быть неукоризненными и чистыми, чадами Божиими непорочными среди строптивого и развращенного рода, в котором вы сияете, как светила в мире».

Прошло пять минут, в течение которых мальчики не проронили ни звука. Читая, Мюррей беззвучно шевелил губами, а Давид пыхтел и ерзал. Ему хотелось поскорее закончить и приступить к прощальному ужину. Мама и Джоана давно ждали их; он слышал, как они шептались в соседней комнате. Наконец Мюррей вернул книгу отцу и без запинки повторил стих наизусть – ведь ему было уже десять лет! Давид, как мог, старался поспеть за братом, но ему было только восемь. Девять ему исполнится лишь через пару месяцев…

И вот они уже готовы присоединиться к маме и Джоане, поджидавшим их в гостиной. Все уселись на ковре вокруг низенького столика. Ужин оказался великолепным: соленые орешки, печенье, апельсиновая газировка и хрустящие картофельные палочки – все самые любимые кушанья Мюррея! Помня, что сына не будет с ними на Рождество, родители поставили посередине столика зажженную свечу, погасили свет и четверть часа наслаждались тишиной и покоем, сидя при тихом мерцающем свете. Дети были счастливы как никогда, никому из них не приходило в голову, что папа с мамой, хотя и выглядели довольными, думали с тревогой: «Сегодня последний раз мы вот так дружно сидим все вместе в теплом семейном кругу. Когда в следующий раз с нами будет Мюррей, он уже много будет знать о мире за пределами этой комнаты и его соблазнах… Возможно, он будет чувствовать себя настолько взрослым, что уже не захочет наслаждаться таким скромным семейным праздником…»

Кудрявая головка Джоаны все ниже клонилась ей на грудь, а свеча почти догорела. Всем стало ясно, что праздничный ужин подошел к концу. Дети вымыли липкие от сладостей руки, почистили зубы и отправились в постели. Мама склонилась над Мюрреем, тихо разговаривая с ним, пока Давид, которого она торопливо поцеловала на ночь, подоткнув одеяло, лежал и думал о том, будет ли он сам радоваться или печалиться, когда на следующий год настанет его черед отправляться в школу.

Утром все суетились, боясь не успеть на рейс к половине девятого, ведь предстоял еще длинный путь от города до аэропорта. Отцу пришлось раньше всех попрощаться с Мюрреем – еще во время завтрака: ему, врачу, надо было спешить на работу в больницу. Мама вела машину, а Давид, Джоана и Мюррей, обнявшись, сидели с ней рядом: никто из них в это утро не пожелал ехать на заднем сидении – они хотели чувствовать друг друга как можно ближе. Их щенок по кличке Ералаш выражал готовность поехать с ними, но дети решили, что собака не знает, как вести себя в аэропорту, и потому оставили его дома.

На бетонной площадке аэродрома было очень жарко. Самолет – серебристое чудо с голубыми пропеллерами – в полной готовности ждал своих пассажиров. В любой другой день дети испытывали бы приятное волнение, но сегодня время летело слишком быстро…

Самое ужасное, думал Давид, что Мюррей как будто потерялся в своей новой форме, стал меньше, съежился. В своей обычной одежде, шортах и футболке цвета хаки, он казался крупным, сильным мальчиком с прекрасно развитой мускулатурой. Но сейчас, в новых серых брюках и красно-черном спортивном пальто, купленных специально на вырост, и школьной фуражке, сползавшей ему на глаза, он был похож на нелепую куклу. Давиду даже стало жаль брата. «Интересно, а на кого буду похож я через год?» – с некоторым трепетом подумал он.

Голос из громкоговорителя пригласил пассажиров на посадку. Мюррей, немного бледный, обхватил руками шею матери и приник к ней на одно мгновение. Потом он поцеловал курчавую макушку Джоаны, пожал руку Давиду и пошел прочь, неся в руках чемодан и паспорт и стараясь поспеть за остальными пассажирами. Полы его нового пальто волочились за ним по дорожке. Слезы бежали из глаз мальчика, но он не мог утереть их, потому что руки его были заняты. Удаляясь, Мюррей становился все меньше и меньше, пока совсем не скрылся в чреве серебристой птицы вместе с остальными пассажирами. Ребята разглядели стюардессу, которая ласково заговорила с Мюрреем, а несколькими секундами позже он сам выглянул в один из иллюминаторов самолета и помахал им рукой. Мюррею повезло: ему очень хотелось сидеть у иллюминатора, да к тому же теперь у него в руках оказался платок. Вероятно, ему стало легче. Вскоре пропеллеры начали вращаться, и огромная машина величаво покатилась по взлетной полосе, развернулась, замерла на мгновение, а потом промчалась мимо с оглушительным ревом, оторвалась от земли и растворилась в голубом небе. Давид надеялся, что Мюррей уже не плачет. Наверняка он видит любопытные вещи из своего окошка и, должно быть, на время забыл обо всех них.

Но им, оставшимся на горячем бетоне, стало вдруг одиноко и пусто. Глаза мамы блестели от слез, а у Давида что-то сжалось в груди. Только толстушка Джоана, которая, казалось, никогда не унывала, забавляясь, прыгала на больших весах, на которых пассажиры взвешивают свой багаж. Все вернулись к машине в полном молчании и поехали домой мимо высохших от зноя полей, на которых не было видно ни единого клочка зелени – ничего, кроме растрескавшихся комьев земли. Давид говорил себе: «Подумаешь, реактивный самолет! Да пусть это будет хоть космический корабль! Я не хочу уезжать один, как Мюррей, и целый год потом не видеть маму. Эх! Почему мы должны жить в чужой стране? Почему мы не можем вернуться домой, в Англию, и встретить Рождество вместе с Мюрреем?»

Его удивило, почему никому из них не пришел на ум этот замечательный, простой выход. Казалось бы, чего проще. Давид думал об этом всю дорогу домой, высунув голову из окна автомобиля, радуясь горячему ветру, обжигавшему его загорелые щеки. Он не обратил внимания на то, что мама все время молчала. Джоану это тоже не беспокоило. Она забралась на заднее сиденье и подпрыгивала на нем, напевая какую-то песенку.

Машина свернула в огромные двустворчатые ворота больницы и подъехала к дому. Наконец, хоть где-то прохладно и полутемно! Дети расположились на кухне и перекусили. Когда они допили молоко и доели печенье, Давид, опершись локтями о стол, сказал:

– Мама, понимаешь, я не хочу уезжать от тебя в другую страну. Разве папа не может работать врачом в Англии? Тогда где бы мы не учились, мы могли бы приезжать к тебе на праздники, а ты навещала бы нас по выходным. В Англии было так хорошо, разве ты не помнишь, мама? А главное, мы всегда могли бы быть вместе. Скажи об этом папе, пожалуйста.

Мама долго молчала. Джоана прильнула головой к плечу матери, и та уткнулась подбородком в ее каштановые кудри.

– Мы не можем так поступить, Давид, – наконец произнесла мама. – Видишь ли, мы посланы сюда, как солдаты посылаются своим государем туда, куда ему угодно. Проповедник – это тот, кто слушает и исполняет приказы своего государя, куда бы тот ни отправил его.

– Зачем отправил? – недоуменно спросил Давид.

– Затем, чтобы рассказывать людям, которые еще не знают Бога, что Бог любит их и что Иисус умер, чтобы спасти их. Иисус умер за всех людей, и за тех, кто живет в этой стране. Но многие из них об этом пока не знают. Мы должны рассказать им все это и показать путь к спасению, в том числе и на собственном примере.

– А разве нельзя заниматься этим в Англии? – взмолился Давид. – О мама, пожалуйста, попроси Бога послать тебя в Англию. Мне не нравится жить так далеко от дома.

– Но в Англии и без того много церквей и христиан, – ответила мама, – и каждый, кто хочет узнать о Боге, может купить Библию и прочитать ее. Если бы все верующие остались в Англии, это было бы несправедливо. Как если бы много-много свечей горели только в одной комнате большого темного дома, а все остальные помещения были бы погружены в непроглядный мрак. Чем темнее место, тем больше необходимо света, и хотя мы с папой ни за что не хотим расставаться с вами, мы рады тому, что Бог послал нас в такое темное место. Здесь сотни городов и деревень, жители которых не умеют читать и никогда не слышали о Спасителе Иисусе. Вот почему папа и медсестры в больнице так много работают. Если бы не было больницы, местные жители не приходили бы к ним и никогда бы не услышали о Боге.

– Много-много свечек! – с восторгом повторил Давид. – Это как в стихе, который Мюррей учил вчера вечером. Ты знаешь этот стих, мама, – о непослушном и «развращенном» народе и о светилах? Вчера папа рассказывал об этом нам с Мюрреем. Интересно, а дети могут быть проповедниками?

– Конечно, – ответила мама. – Самое главное для проповедника – показывать окружающим, каким должен быть настоящий христианин: вот кому следует быть похожим на светила и свечи. Помни об этом, когда будешь играть с другими детьми. Покажи им, что христианин остается добрым, когда все вокруг дерутся и кричат, правдивым, когда другие обманывают, что он может держать себя в руках, когда все остальные теряют терпение. Скоро твои друзья захотят узнать, почему так происходит, и, может быть, у тебя появится возможность объяснить это им. Но перво-наперво подай им пример своим поведением. Свет должны видеть все, свету во тьме не укрыться.

Из коридора донеся какой-то шум, и веселое загорелое личико с карими глазами и черными курчавыми волосами просунулось в дверь. Это был Ваффи, соседский мальчик. Давид взглянул на него с каким-то новым интересом. До сего времени он играл с соседскими детьми только в компании с Мюрреем. Мюррей был заводилой, и Давид всегда починялся ему, как и вся ватага ребятишек. Теперь Давид чувствовал, что ему надо становиться самостоятельным и самому выбирать себе друзей, хотя у него и была Джоана, но она еще слишком маленькая для мальчишеских игр. Конечно, им уже не найти такого вожака, каким считался Мюррей, но, возможно, он и Ваффи смогут подружиться. Ваффи был примерно одного возраста с Давидом и славился своей сообразительностью и жаждой приключений. Иногда он произносил странные слова, многие из которых Давид не мог понять, потому что никогда не слышал брани.

Вопрошающие взоры карих и голубых глаз встретились. Давид повернулся к матери.

– Можно мне поиграть с Ваффи? – спросил он. – Ты разрешишь нам пойти на берег?

Мама взглянула на усыпанную галькой кайму суши, обрамляющую небольшую бухту, а над ней поросший дерном крутой склон.

– Хорошо, – сказал она, – играйте вон там, чтобы я вас видела. За четверть часа до обеда я позову вас – позвоню в колокольчик. Можете взять с собой Ералаша.

Было приятно спускаться по крутой тропинке, ведущей к бухте. В своих сандалиях Давид ничуть не уступал в скорости проворному босоногому Ваффи. Ералаш заливался лаем. Щенок тоже чувствовал, что в семье его хозяев произошло какое-то из ряда вон выходящее событие, потому что его надолго оставили дома одного. И уж если на то пошло, по-собачьи говоря, всё это пахло грустью. И кстати, куда подевался Мюррей? Без него как-то непривычно. Зато вот так носиться стремглав по берегу – привычно и весело. Ералаш подпрыгнул как следует и поймал на лету бабочку.

Этот недалекий от дома пляж оказался чудным местом. Вода в море теплая, а у берега – неглубокая, ленивые волны неспешно накатываются на горячие камни. На этой пустынной полоске суши редко можно было встретить людей, за исключением рыбаков, потому что настоящий пляж, равномерно покрытый песком, с сотнями людей и шезлонгов, находился за мысом. Но мальчики, которых не пугала крутизна утеса, предпочитали именно этот пляж, ведь в его теплых прибрежных водах лежали груды больших валунов, а берег манил множеством затонов и пещер, неизвестных никому, кроме юных первооткрывателей. Папа Давида иногда, в свободное время ходил на этот пляж вместе с сыновьями, и Мюррей с Давидом плавали, надев водонепроницаемые очки, вылавливали устриц, живущих на подводных камнях. Устрицы, если их сварить в соленой воде, выковыряв булавкой из панциря, затем полить уксусом и съесть с хлебом и маслом, – восхитительное лакомство.

– Давай подойдем к краю вон той скалы, – предложил Ваффи, – и выберемся на ее противоположную сторону. Теперь час отлива, и мы сможем постоять в теплой воде даже далеко от берега.

Давид сбросил с себя сандалии и оставил Ералаша сторожить их, потому что щенок не очень любил лазать по скалам и бороться с морем. Когда волна набрасывалась на него, то ничего не оставалось делать, как убегать, лаять в таком случае – бесполезно. Зато Давид и Ваффи обожали сражаться с волнами и, цепляясь руками и ногами, карабкались по уступам, которые облепляли морские водоросли, а вода пенилась вокруг. Стоял безветренный день, и ни единой души не виделось между двух мысов, уходящих далеко в море.

Давид любил свои вылазки на эту скалу. На другом ее конце находилась расселина, в которую можно было заплывать во время прилива и греться на солнышке во время отлива. Правда, дно залива дальше от берега было усеяно острыми камнями, и Давид никогда не видел в этом месте рыбаков. Конечно, мальчик считал, что это его собственный залив – ведь это он, Давид, и никто другой, нашел его. Он показал свою находку только Мюррею и Ваффи, думая, что сделал им подарок. Иногда нога Давида соскальзывала с мокрой поверхности скалы, и тогда он падал в воду, но это его ничуть не пугало, потому что плавал Давид, как рыба.

Давид уже подобрался к тому месту, где скала образовывала расселину, и взглянул на залив. И в тот же миг негромко вскрикнул от удивления. К скале было прибито железное кольцо, а внизу, между валунами, стояла небольшая лодка, прикованная к кольцу цепью.

– Пираты! – воскликнул Давид.

– Контрабандисты! – прошептал Ваффи, который лучше Давида разбирался в подобных вещах.

Мальчики замолчали, продолжая разглядывать таинственную лодку. Давиду явно не хватало Мюррея. Брат вряд ли знал больше об этой лодке, но он непременно придумал бы, как им поступить, чтобы в полной мере и без особого риска насладиться тайной и опасностью, связанными с подобным приключением. Но Ваффи не отличался воображением, а Давиду стало страшновато. Он бросил взгляд туда, где стоял их дом, в надежде, что мама видит их из окна.

– Наверное, уже время обеда, – тихо сказал Давид. – Нам пора возвращаться домой. Бьюсь об заклад, это обыкновенная рыбацкая лодка.

Ваффи покачал своей коротко стриженной головой.

– Контрабанда! – произнес он с выражением. – Здесь всегда промышляли контрабандисты. Мой отец водит грузовик, и полиция часто останавливает его на больших дорогах для проверки. Вчера задержали водителя, который вез сено. Полицейские разгребли сено и нашли спрятанное под ним оружие, которое должно было быть переправлено через границу. Давай следить за этой лодкой, только, смотри, никому не проговорись о ней.

Мальчики вернулись на берег на корточках, как крабы, перебравшись через вершину скалы, и упали на песок, чтобы перевести дух. Жаркое сентябрьское солнце припекало их своими лучами, но морской бриз приятно освежал разгоряченные тела. Вокруг было много интересного. Справа от них волнорез уходил далеко в море, и огромный американский военный корабль стоял на якоре в гавани. Еще дальше, у самого горизонта, на фоне голубого неба ясно виднелись очертания маяка. Мальчики зарылись в песок и стали бросать в море плоские окатыши, которые, подпрыгивая, падали в воду, как вдруг с вершины утеса до них донесся звон колокольчика.

– Не стоит торопиться, – лениво проговорил Ваффи.

– Можешь оставаться, а я пойду домой прямо сейчас, – ответил Давид, зашнуровывая сандалии. Он почувствовал радость, сам не зная почему, просто взбираясь по крутому склону утеса. Он хотел сразу же пройти к дому, перемахнув через ограду, но Ваффи вздумалось обойти ограду по дороге и заглянуть в магазин. В его кармане было несколько монет, и он намеревался купить жевательную резинку.

По дороге друзья увидели маленькую девочку, дремавшую под тенью ограды. Возле нее стояли две большие корзины с виноградом.

Ваффи замер, пожирая глазами виноград; Давид же разглядывал девочку. Ее сон был беспокойным: она ворочалась и что-то бормотала. Когда девочка в очередной раз повернулась на бок, Давид заметил на ее спине горб и слишком короткие по сравнению с телом ноги. Ералаш обнюхал незнакомку с некоторой подозрительностью и опустил уши.

Ваффи огляделся вокруг, подошел на цыпочках к корзинам, набрал пригоршню ягод и быстро отправил себе в рот. Потом он отломил гроздь и сунул ее прямо под нос Давиду.

– Не надо; это же воровство! – воскликнул Давид, отпрянув. Но Ваффи не заботился о таких пустяках.

– Ты глупый, трусливый мальчишка, – прошептал он с презрением. – Испугался той лодки, а теперь боишься быть пойманным. Если ты такой размазня, иди, играй со своей сестрой в куклы, а я найду себе друзей постарше, которые ничего не боятся. Вчера Карем стащил огромную сладкую дыню прямо с лотка на базаре, вот.

Давид заколебался. Он мечтал быть храбрым и отважным, похожим на Мюррея, но он знал, что брат никогда ничего не крал. Даже страшно представить себе, что другие мальчики откажутся играть с ним, и он останется в одиночестве. Хотя, может быть, совсем не обязательно воровать, чтобы быть храбрым? А сейчас, еще не зная ответа на этот вопрос, может, лучше все-таки взять ягоды? Давид протянул руку.

– Хорошо, – сказал он сердито, чувствуя себя не в своей тарелке, – давай виноград. Я боюсь не больше тебя.

– Эта девчонка не проснется, – заметил Ваффи. – Она больна. Смотри, она мечется и разговаривает во сне! Возьми еще винограда. Вон ту спелую гроздь.

Ребята сидели на корточках, отправляя сочные ягоды в рот одну за другой. Украв раз, Давид уже не испытывал страха. Виноград ужасно вкусный, и его очень много! Смущало другое: кто мог оставить маленькую больную девочку одну под оградой? Она и впрямь выглядела очень нездоровой. Мухи ползали по ее лицу, по глазам и губам… Ответ на это не заставил себя долго ждать. Ералаш вдруг вскочил и принялся неистово лаять, а из-за угла появился чернобородый крестьянин в сопровождении жены, несущей на спине ребенка.

Ваффи их вовремя заметил. Он привык прятаться и убегать, поэтому в ту же секунду пустился наутек, просвистев как ветер мимо бородача, и теперь только гончая могла поспеть за его быстро мелькавшими загорелыми пятками. Но Давид сидел спиной к мужчине и женщине и едва успел понять, что произошло, как шершавая рука схватила его за шею.

– Я сообщу о тебе в полицию, – прохрипел бородач, теребя Давида за волосы и прицеливаясь, чтобы ударить щенка, заливавшегося лаем. Но, увидев испуганные и ясные глаза Давида, смекнул, что мальчик не из местных, и сдержался.

– Ты кто такой? – строго спросил он.

– Я сын врача, – ответил Давид, дрожа с головы до пят. – Простите меня, я съел только несколько ягод.

Искорка интереса мелькнула в темных глазах крестьянина. Все еще крепко держа Давида, он слегка пнул ногой спящую девочку.

– Немедленно вставай! – рявкнул он.

Девочка, уже проснувшись, застонала и попыталась подняться; но голова ее бессильно упала на землю. Лицо женщины выразило сострадание, она опустилась на колени возле лежащей.

– Плохи дела, муж, – сказала она. – Девочка не может подняться, а мы не сумеем нести ее, виноград, нашего ребенка и пустые корзины. Раз уж мы думаем добраться до нашей деревни до заката, надо оставить ее здесь. Больница уже закрылась, там не примут нас. Но если этот мальчик и правда сын врача, пошли его, чтобы он привел сюда своего отца. Пусть позаботятся о несчастной и возьмут ее в больницу. Я знаю, у этих людей добрые сердца.

– Я найду моего отца, – с готовностью заявил Давид, обрадовавшись тому, что бородач уже не пугал его полицией, – и отведу Вас к нему.

– Ладно, – сказал крестьянин, которому не терпелось отправиться домой. – Ты, женщина, останешься здесь стеречь виноград. А ты, мальчик, отведешь меня к своему отцу. Обещаю молчать о том, что ты воровал виноград; но если ты попытаешься надуть меня или сбежать, – будь уверен, я немедленно заявлю в полицию.

Крестьянин взял на руки больную девочку и последовал за Давидом. Ваффи же и след простыл…

Главные ворота больницы оказались закрытыми, но Давид знал другую дорогу. Отца он должен найти во что бы то ни стало.

– Подождите здесь, – сказал он крестьянину, указывая на низкий каменный выступ у ворот. Затем вихрем промчался через сад и проскользнул в служебную дверь больницы. В коридоре все еще оставалось несколько посетителей, ожидавших своей очереди, а значит, отец уже не успеет к обеду вовремя.

– Папа, – позвал Давид, пробираясь мимо всевозможных преград, людей и дверей, – там одна больная девочка ждет тебя.

– Это для меня не новость, – ответил отец, коротко взглянув на Давида. Рубашка и штаны сына были в грязи, а чуб торчал кверху, словно гребешок петуха. Обычно ему не позволялось входить в кабинет отца, но, вероятно, в этот раз было что-то срочное.

– Какая девочка? – спросил отец. – Что с ней случилось?

– Ей плохо, – ответил Давид, – намного хуже, чем всем этим людям; а ее отец отпихнул ее ногой!

– Так, так, – наморщив лоб, сказал отец Давида. – Приведи девочку, я ее осмотрю.

Давид снова побежал к воротам больницы, и спустя несколько минут они вернулись уже втроем. Крестьянину явно хотелось поскорее избавиться от своей ноши.

– Это не моя дочь, – сказал он, протягивая девочку врачу. – Ее родители умерли от тифа в прошлом году, и девочке было бы лучше умереть вместе с ними. Разве в этом мире есть место для горбатой нищей, да еще и без родителей? Никому нет до нее дела, разве моя жена иногда покормит ее, за это девочка ей помогает. Сегодня она пошла с нами на базар, тащила корзину винограда, и по дороге ей стало плохо. Но у меня была еще корзина гранатов, поэтому я оставил девочку лежать возле бамбукового плетня. На обратном пути я купил на базаре мешок зерна и нашел ее вот в таком состоянии… Несподручно нести ее, нашего ребенка, да еще виноград, корзины и мешок с зерном обратно в деревню. Кроме того, повторяю, она не наш ребенок, и в моем доме нет места для больной.

Крестьянин так держал несчастную, что, казалось, собирался уронить ее. Врач поспешно принял девочку на руки и осторожно уложил ее на больничную кушетку. Сейчас больная лежала очень тихо и, по всей видимости, ничего не слышала или ее совершенно не волновало всё, здесь сказанное. Трудно было определить, сколько ей лет. Сгорбленное тело казалось крохотным, но лицо выглядело утомленным, как у взрослого человека. Давид почувствовал ком в горле, когда взглянул на девочку, и, развернувшись, выбежал из кабинета. В руках отца и сестер больная была в безопасности.

Мама уже отправилась на поиски сына, когда увидела его, бегущего по тропинке.

– Где ты был, Давид? – спросила она. Прошло больше получаса, как я позвонила в колокольчик.

– Я не мог прийти вовремя, мама, – оправдывался Давид. – Со мной приключилось вот что: я нашел больную девочку с горбом на спине. Никому нет до нее дела, а один человек ударил ее ногой. Я решил отвести ее к папе. Мама, а нельзя, чтобы она, когда выздоровеет, жила у нас? Ведь у нее никого нет, ни папы, ни мамы.

Мама улыбнулась.

– Я пойду повидаю эту маленькую девочку, – ответила она. – Мне кажется, кто-то о ней уже заботится. А теперь иди, вымой руки и садись обедать. Папа еще не собирается прийти?

– У него сегодня много посетителей, – сообщил Давид и добавил: – А мы с Ваффи нашли спрятанную лодку, она прикована к скале цепью. Как ты думаешь, может быть, это лодка контрабандистов?

– Думаю, это лодка рыбаков, – сказала мама, завязывая тесемки нагрудника Джоаны. – Успокойся и садись за стол, Давид; все остывает. Джоана, я слушаю тебя, только сначала съешь свой суп, а потом расскажешь мне всё, что пожелаешь.

У Джоаны была наготове длинная история о кошке с котятами, жившими в довольно неприятном месте за мусорными баками, куда детям ходить не разрешалось, но которое всё-таки стало для них страшно притягательным местом.

Давид ел молча, слушая лепет сестры. Он тосковал по брату. Они не увидятся год, а это целая вечность. Да еще эта больная девочка, до которой никому нет дела. Но самой большой тяжестью на душе была его тайна о краденном винограде, тайна, о которой он никому не мог рассказать. Может, это случилось не в последний раз, потому что Ваффи нравилось это делать, и он назовет его трусом, если Давид не будет воровать вместе с ним, да еще высмеет его перед другими мальчиками. Давид резким движением отодвинул от себя тарелку.

– Я не хочу есть, – пробурчал он. – Мне кажется, я заболел.

Как только он произнес эти слова, вошел отец.

– Ну, – сказал папа, – как проводили Мюррея? Сейчас он, должно быть, уже летит над Францией.

Джоана болтала свое, а они опять поговорили о Мюррее. Давид прильнул к плечу матери. Никто не удивлялся тому, что ему тоскливо. Мюррей уехал, а потому каждый из них имел право немножко погрустить.

– Кстати, – заговорила мама, – Давид рассказал мне о больной девочке. Как она себя чувствует?

– Еще не ясно, – ответил папа. – Ее отвели в палату, и я собираюсь навестить ее после обеда. Признаки болезни налицо, да к тому же девочка истощена, видно, долгое время о ней никто не заботился. Сможем ли мы ей помочь – не знаю, но самое печальное то, что у нее нет никаких родственников, никого, кто мог бы приютить ее.

Предусмотрительный Ваффи не показывал носа до самого вечера следующего дня, и Давид, испытывая некоторое облегчение от этого, все же немного беспокоился о товарище. Ему не слишком-то нравился Ваффи: он не только крал виноград, но и сбежал, оставив Давида одного наедине с суровым хозяином. А все-таки без него, как и без Мюррея, жизнь казалось скучной. Друзья брата не звали его играть, а Джоана думала только о своих куклах, да о кошке с котятами. В саду Давид построил себе шалаш из бамбуковых прутьев, но одному там было совсем невесело; и когда вечером в ворота просунулась хитрая мордашка Ваффи, Давид уже не помнил о своей обиде и был готов все простить.

– Я не могу остаться с тобой, – признался Ваффи, хотя никто и не предлагал ему остаться. Отец послал меня в магазин, и он меня точно вздует, если я не скоро вернусь. Кстати, сегодня на рассвете я ходил на берег: лодки там уже не было. А ведь никто не мог уплыть на ней вчера днем, потому что я до самого вечера наблюдал за скалой с вершины утеса. Она исчезла ночью, в полной темноте.

– Откуда ты знаешь? – спросил Давид. – Ты что, не спал всю ночь?

– Ха, я просыпался несколько раз и выглядывал в окно, – солгал Ваффи. – Я рассказал своему отцу об этой лодке, и он велел мне быть начеку. Так что, Давид, теперь мы должны следить за ней. Попроси свою маму сходить с нами завтра на гору, нарезать прутья для удочек. Если мы будем торчать на берегу с удочками и притворяться, что ловим рыбу, никто и в жизнь не догадается, что мы выслеживаем бандитов.

Давиду понравился план Ваффи. Это было настоящим приключением, и сердце его смягчилось.

– Здорово, – сказал он. – Я уговорю маму, а ты приходи завтра пораньше.

– Приду, будь спокоен, – обещал Ваффи и юркнул за ворота.

Давид сидел перед входом в свой шалаш. Рядом лежал пес, уткнувшись ему в колени. Давид смотрел на море. Слева от него, там, где берег узкой косой уходил в море, небо было объято пламенем заходящего солнца. Постепенно розовые облака становились фиолетовыми, сгущались сумерки. Одна яркая звезда взошла над мысом. Совсем одна! Чем темнее становилось небо, тем ярче светила звезда. Скоро появятся и другие звезды. «Если бы Ваффи не был таким плохим мальчиком!» – с грустью думал Давид. Ему самому хотелось быть хорошим, но так трудно посметь отличаться от других – сиять, как чада Божьи, как светила в мире. Мальчик поднялся и направился к дому. Выпала роса, и длинные белые цветки табачного дерева, издававшие запах только ночью, уже начали наполнять сумерки своим ароматом.

– Иди домой, Давид, – позвала его мама. – Пора спать. Раздевайся и не забудь вымыть коленки. Они у тебя все черные от грязи.

– Хорошо, – ответил Давид, – а ты почитаешь мне стих, который учил Мюррей, о чадах Божьих и «развращенном» народе? Я его почти совсем не помню.

– Ладно, мы найдем его, когда ты будешь готов ко сну, – ответила мама. – Джоана уже умылась. Поскорее забирайся в кровать, я скоро приду.

– Как это понимать? – спросил Давид маму, когда она уже закончила чтение.

– Я думаю, – ответила мама, – что ты можешь быть хорошим и добрым и поступать справедливо, если будешь чадом Божьим, как Иисус, чтобы никто ни в чем не мог упрекнуть тебя. Даже когда вокруг тебя будут плохие люди – ты будешь сиять, как яркий огонь в темноте.

– Что значит быть чадом Божьим? – поинтересовался Давид.

– Ты – наш сын, мы с папой – твои родители, и ты живешь с нами. А чадо Божье всем сердцем признает Иисуса своим Спасителем и живет так, как учит его Бог. В Библии есть слова об этом: «А тем, которые приняли Его [то есть Иисуса], Он дал власть быть чадами Божиими». Хорошо быть чадом Божьим, Его собственным ребенком, стараясь быть похожим на Иисуса, следовать его жизни, которая подобна светильнику, горящему ночью. Только так можно стать светилом в мире.

Некоторое время мама молчала. Давид потерся головой о ее плечо, как он поступал всегда, когда хотел сказать ей что-то, что тревожило его. Но он еще не был готов делать признание, да к тому же очень хотел спать. Мама помолилась вместе с ним, поцеловала его, поправила одеяло, потом обернулась и посмотрела на стоящую рядом пустую кровать. Мюррей, должно быть, уже спал в какой-то другой постели за тысячи миль отсюда. Наверное, он одет в пижаму с голубыми полосками, которую сам себе выбрал накануне отъезда.

– Мама, – послышался сонный голос сына, – ты не могла бы завтра утром пойти с нами на гору за прутьями для удочек? Мы с Ваффи нашли странную лодку, она уплыла ночью в полной темноте – и, знаешь, я очень хочу стать чадом Божьим…

Не договорив, Давид заснул.

Для прогулки на гору утро выдалось чудесное. Ваффи то и дело заглядывал за ограду, пока семья Давида завтракала. Конечно, все знали, где прячется Ваффи, но для него, обожавшего всякие тайны и загадки, открыто войти в ворота означало бы испортить всю радость предстоящего дня.

Выйти немедленно не получалось: маме пришлось дождаться Мариану и дать ей поручения относительно обеда и покупок. Мариана была доброй женщиной с выражением грустного терпения на лице. Уже двенадцать лет каждое утро она приходила к ним, чтобы помогать по дому. Она носила на спине Мюррея, Давида и Джоану, когда те были совсем маленькими, и любила их, как своих собственных детей, которые, к сожалению, умерли. Мариана была готова отдать свою жизнь за них, но при этом считала, что совсем не обязательно приходить на работу вовремя. Так что, когда они – мама, Давид, Ваффи, Джоана с куклой, Ералаш, с корзиной, наполненной печеньем и бутылками с лимонадом, – выехали за ворота, шел уже одиннадцатый час.

Давид любил поездки по горным маршрутам. Дорога петляла между склонов, и поминутно можно было видеть ее змеевидные изгибы. Справа от них возвышался отвесный склон, а слева внизу раскинулась долина, окруженная хребтами, чьи силуэты чернели на горизонте. Мама вела машину осторожно, особенно на поворотах: то и дело на пути возникали пестрые козы со своими козлятами и каким-нибудь замечтавшимся пастушком. Их единственная на дороге машина двигалась к любимому месту на полпути от вершины, куда их семья время от времени выезжала на пикник.

Весной все здесь напоминало сад, но сейчас, в жаркое время, виднелось лишь несколько цветущих растений. Заросли серых эвкалиптовых деревьев образовывали тенистые оазисы и шуршали на ветру, а поросшие низким кустарником склоны источали приятный сладковатый аромат. Молодые деревца с тонкими ветками покрывали крутые спуски. Путешественники перекусили, выпив газировки с печеньем, и прогнали козочку, которая явно намеревалась полакомиться вместе с ними. После этого мама принялась что-то чинить в двигателе машины, а Джоана – строить домик для куклы. Давид, Ваффи и Ералаш втроем полезли на холм в поисках прутьев для удочек.

На холме было тихо. Мальчики пробирались от дерева к дереву, ища подходящие ветки. Внезапно до них донеслось пение – странный хор голосов местных жителей, который то затихал, то вновь усиливался, наполняя округу монотонным, ровным ритмом. Мечтательный пастушок, уже встреченный ими, в грязной, холщовой одежде, сидел на каменной глыбе в окружении коз и смотрел на Давида и Ваффи широко открытыми немигающими глазами. Обычно за целый день ему не доводилось видеть ничего, кроме склонов гор и стада. А эти два мальчика внесли приятное разнообразие в знакомый пейзаж.

Давид и Ваффи каждый день встречали множество мальчиков, поэтому они больше заботились о том, чтобы сдерживать Ералаша, который так и рвался погоняться за козами. Два козленка дрались, бодая друг друга короткими рожками. Один из них казался заметно сильнее другого, и вдруг тот, что был поменьше и послабее, рванулся назад и выпрыгнул на середину дороги. Неожиданно из-за поворота вылетел груженый камнями грузовик и, натужно гудя, стал быстро приближаться к ним.

Маленький пастушок тотчас вскочил на ноги. Он стремглав бросился к козленку, схватил его поперек туловища и перекувырнулся вместе с ним на обочину. Раздался скрежет тормозов, грузовик рывком остановился, так что в его кузове загрохотали камни. Водитель сердито прокричал что-то, после чего огромная машина, взревев, скрылась из вида, растворившись в облаке пыли и выхлопных газов.

Несколько секунд, крепко держа козленка, который все время норовил вырваться из рук, пастушок неподвижно лежал в придорожной канаве. Он оцарапал себе колени в кровь, но серьезно не пострадал. Потом он поднялся, подтолкнул козленка в направлении холма и, смачно выругавшись в сторону умчавшейся машины, стал скликать свое стадо. Он издал гортанный звук, и дюжина коз тут же сгрудилась и побежала за пастухом вдоль дороги. Он прыгнул на обочину, и стадо как по команде – за ним.

– С меня хватит! Уведу их подальше от этого места, – сказал мальчик, обращаясь к Давиду и Ваффи, не сводившим с него глаз. – Там, на вершине горы, нет этих ужасных грузовиков.

Он быстрыми шагами пошел прочь, перескакивая через камни, и козы, толкая друг дружку, засеменили следом.

– Эй, там остались еще козы, – крикнул ему Давид. – Одна из них идет по дороге в противоположную сторону.

Пастушок оглянулся.

– Это не мои, – сказал он. – Я отвечаю только за своих двенадцать. Мне и с ними забот хватает. А те козы другого пастуха. Пусть идут к нему!

В следующие мгновение, словно услышав и поняв мальчика, животные скрылись в зарослях мимозы, и стук их маленьких копыт о растрескавшуюся землю затих вдали.

Давид и Ваффи срезали себе удочки и спустились с холма, с удовольствием съехав по крутому песчаному спуску и перепачкав штаны. Мама и Джоана вышли на дорогу позвать их обедать, когда мальчики лихо и шумно скатились с горки прямо к их ногам.

У них появились удочки, это было здорово, оставалось найти червей. Но до первого дождя об этом мечтать не приходилось…

Оставалась неделя до начала занятий в школе. Именно в это время берег моря особенно манил и притягивал мальчиков своей таинственностью. Спустя день или два после исчезновения лодки Давид и Ваффи рано утром пришли на берег и обнаружили ее на прежнем месте. Загадочная лодка стояла там, покачиваясь на волнах в бухте, как будто и не исчезала никогда.

– Она вернулась ночью, – заявил Ваффи. – Еще вчера вечером ее не было. Мы должны продолжать наблюдать за ней. Будем прятаться за валунами с нашими удочками и однажды узнаем все.

– Что узнаем? – спросил Давид, цепляясь за выступ скалы и в волнении переминаясь с ноги на ногу. Но Ваффи лишь многозначительно покачал головой. «Может быть, – думал Давид, – он знает какой-нибудь ужасный секрет, но, вероятнее всего, ничегошеньки не знает». Было бесполезно что-либо выпытывать у Ваффи.

Так ребята ничего и не узнали. Все неделю они упорно ходили на берег ловить рыбу в своем укромном месте; как-то им посчастливилось поймать жирную сардину, зажарить ее на углях и съесть за ужином. А странная лодка продолжала исчезать и появляться под покровом ночи. Следов ее обнаружить не удалось ни на рассвете, ни в закатных сумерках, хотя каждый вечер дети взбирались на ограду и смотрели на море до тех пор, пока не становилось совсем темно и горизонта нельзя было разглядеть.

История с лодкой отвлекла Давида от других мыслей. Найденная им девочка медленно поправлялась, поэтому он перестал о ней беспокоиться, тем более мама пообещала, что скоро он сможет увидеть ее. Давид уже почти не вспоминал неприятную историю с виноградом – только изредка перед сном, но он твердо решил больше не слушать Ваффи и быть хорошим мальчиком, ему даже казалось, что он действительно стал таким. В конце концов, надо только научиться говорить Ваффи «нет», когда тот захочет, чтобы Давид совершил что-нибудь предосудительное, а это казалось таким легким. Несмотря на благие размышления мальчика, то, что произошло день или два спустя, шло вразрез с его планами.

Они с Ваффи лазали по скалам на дальнем конце берега, как вдруг Ваффи сказал:

– Помнишь тот глубокий залив сразу за скалой? Я нырял в него. Спорим, ты никогда не смог бы этого сделать.

– Смог бы! – вспыхнул Давид. – Я умею нырять не хуже тебя. Мы с папой однажды плавали на плавучей вышке, и я нырял с нее.

– Врешь, – сказал Ваффи.

– А вот и не вру, – настаивал Давид.

– Ладно, – примирительно сказал Ваффи, – тогда нырни вон с той скалы, и я поверю тебе.

– Сейчас не могу, – понурив голову, ответил Давид. – Мама разрешает мне плавать только с этой стороны бухты, где она может видеть меня из окна.

Ваффи злорадно усмехнулся.

– Я так и знал, что ты струсишь, – высокомерно проговорил он. – Где тебе рисковать. Рискуют только храбрые люди. Твоя мама не увидела бы, как ты прыгаешь, а через пять минут ты был бы сухим.

Он начал насвистывать, всем своим видом давая понять, что считает Давида никчемным парнем. Щеки Давида запылали от злости. Он мог запросто нырнуть в этот залив, но не мог стерпеть того, что Ваффи считает его трусом. С другой стороны, он обещал маме быть всегда у нее на виду. Ох, что же ему делать?

– Сразу видно, что ты опытный ныряльщик, – ледяным тоном произнес Ваффи.

– Ах так! – закричал Давид. – Смотри!

В следующее мгновение он сорвал с себя рубашку и прыгнул вниз головой в залив, который на самом деле оказался не таким уж глубоким. К счастью, он успел вытянуть вперед руки, и они немного смягчили удар о дно, но все же мальчик больно ударился головой об острый камень. Когда Давид вынырнул, его руки ныли от боли, а на лбу набухала здоровенная синяя шишка. Он здорово перепугался и дрожал всем телом, а когда выбрался на берег, сел и заплакал.

– Ты, ты во всем виноват! – рассвирепев крикнул он Ваффи. – Я иду домой, к маме. Она, конечно, станет меня ругать, но я скажу, что во всем виноват ты!

– Лучше скажи ей, что ты поскользнулся и упал, тогда она никого не будет ругать, – спокойно возразил приятель. Но Давид уже шел по направлению к дому так быстро, как только позволяли валявшиеся тут и там камни.

Легко взобраться на утес не удалось, потому что кружилась голова, и он все еще не мог перестать плакать, а от этого перехватывалось дыхание. В голове звенело, ноги были как ватные, и когда Давид, шатаясь, вошел в дом, он совсем не был похож на того веселого и энергичного мальчика, каким его все привыкли видеть. У него не хватило сил даже на то, чтобы объяснить, что с ним случилось.

Мама, заметив большую пунцовую шишку на лбу сына, помогла ему раздеться и лечь в кровать, не задавая слишком много вопросов. Солнце начало клониться к закату, когда она закончила смазывать йодом его руки и приложила к шишке медную монету. Мама оставила его в тишине и покое, а сама отправилась готовить ужин.

Лоб Давида болел, но он уже не чувствовал тошноты от головокружения и слез. Мальчик лежал на своей кровати в сгущавшихся сумерках и думал о том, что произошло, но он не находил ответов на вопросы, роем проносившиеся в его голове. Почему каждый день, когда он решает стать хорошим и даже молится об этом, прося у Бога помощи, кто-то словно толкает его делать то, что велит Ваффи? Почему так трудно сказать ему «нет»? Почему Давид не может стать светилом в мире, честным и послушным, не похожим на других? Он не знал. Вероятно, придется спросить у мамы…

Давид не чувствовал голода, он просто лежал и думал, и ждал, пока мама закончит укладывать Джоану в постель и уберет со стола. Наконец она вошла и присела рядом с ним на кровати. Давид пододвинулся к ней поближе и вдруг все ей рассказал – и о винограде, и о прыжке со скалы, и о том, как трудно говорить «нет» Ваффи.

Когда он закончил, наступила тишина. Потом мама сказала, покачав головой:

– В таком случае тебе больше нельзя играть с Ваффи. Я думала, ты поможешь ему стать лучше, но он заставляет тебя подчиняться ему, поэтому ты больше не должен никуда ходить с ним. Теперь ты будешь играть возле дома, где я всегда смогу видеть и слышать тебя.

– Но, мама, – чуть не плача, сказал Давид, – мне будет неинтересно играть только возле дома. Я больше никогда не сделаю ничего плохого. При случае я обязательно скажу Ваффи «нет», даю слово.

– То же самое ты обещал в прошлый раз, – вздохнула мама. – Если сам по себе ты не можешь вести себя хорошо, Давид, существует только один способ избегать неприятностей. Помнишь ли ты, о чем мы говорили вчера вечером?

– О чадах Божьих.

– Правильно. Скорее всего, ты никогда по-настоящему не хотел стать одним из них. Конечно, некоторым образом Бог постоянно присматривает за тобой и охраняет тебя от окружающего зла. Но иногда грех оказывается в тебе самом! Только тогда, когда Господь Иисус простит тебя и изгонит грех из твоего сердца, наполняя его Духом Святым, ты научишься говорить «нет» людям вроде Ваффи. Сам по себе ты слишком слаб, чтобы запирать дверь своего сердца перед всяким искушением; зато Бог обладает достаточной силой.

Давид, затаив дыхание, слушал маму. Теплый ветер, влетевший в комнату через открытое окно, пахнул морем, над мысом всходила полная луна. Казалось, весь мир притих в эту особенную минуту.

– Помнишь ли ты, как мы впервые оказались в этом доме? – спросила мама. – Неопрятные, грязные люди жили здесь, и они ни за что не хотели уходить, пока папа не выгнал их. Потом мы долго чистили, мыли, скребли полы и стены и только после этого стали тут жить. Теперь этот дом наш. Но, представь, что однажды мы бы все уехали и оставили в доме тебя одного, а те люди захотели бы вернуться, и перевернули бы все здесь вверх дном. Смог бы ты один остановить их?

– Наверное, смог, – ответил Давид. – Вместе с Ералашем.

– О нет, не смог бы, – ласково сказала мама. – У них была огромная собака. Но если бы они попытались приблизиться к дому сейчас, папа вышел бы им навстречу и сказал, что это наш дом, и им бы ничего не оставалось, как убираться восвояси. Так же и с грехом. Ты сам не можешь прогнать грех, ты не в силах затворить дверь перед искушением; но это может Иисус. Ты должен сказать Ему, что твое сердце похоже на заброшенный дом – наполнено греховными мыслями, и попросить Его прогнать грехи, войти в твое сердце, очистить добела и стать в нем хозяином, как папа хозяин в нашем доме. Вот когда ты будешь чадом Божьим, и пребывающий в тебе свет добра Иисуса начнет светить всему миру, так что все мы увидим его. Я бы не запрещала тебе играть с Ваффи, если бы знала, что ты уже стал чадом Божьим и что тебя охраняет Иисус.

– Я могу стать им прямо сейчас? – спросил Давид.

– Конечно, – ответила мама. – Иисус обещал прийти к тебе, простить тебя и поселиться в твоем сердце, как в Своем доме, как только ты попросишь Его об этом. Ты можешь попросить Его прийти в твое сердце сию минуту, Давид. И уже сегодня вечером и навсегда стать чадом Божьим.

Давид выскользнул из-под одеяла и опустился на колени. Рядом с ним встала на колени и мама. Мальчик поведал Господу о краденом винограде, о прыжке со скалы и о том, что не может стать хорошим без Его помощи; попросил у Него прощения. После этого он позвал Иисуса в свое сердце, чтобы Тот наполнил его добром, любовью и силой говорить искушению «нет». Потом Давид снова забрался под одеяло и почувствовал, что никогда еще не был таким счастливым, даже тогда, когда впервые выиграл у Мюррея в шахматы, даже когда прыгнул в море с плавучей вышки или когда поймал на удочку большую сардину. Это было какое-то новое, неизвестное ему ощущение счастья, о котором он ничего не знал до сегодняшнего дня.

– Теперь я чадо Божье, – радостно шепнул он матери.

– Да, Давид, теперь Иисус охраняет тебя, и ты наверняка сможешь стать добрым и хорошим мальчиком.

Она поцеловала его в лоб и тихонько вышла из комнаты.

Давид лежал в своей кровати и думал. Неожиданно он вспомнил о маленьком пастухе, как тот рисковал жизнью, спасая козленка. Что он сказал тогда? «Я защищаю только своих… Эти козы – мои». Животные собрались у его ног и пошли за ним сквозь колючий кустарник, тыкаясь друг в дружку и спеша, но нисколько не заботясь о том, куда он их повел, ничего не боясь рядом с ним.

Вдруг Давиду захотелось, чтобы поскорее наступило завтра, и он мог встретиться с Ваффи, уже не страшась совершить следующий нехороший поступок. Теперь он был чадом Божьим, прощеным, хранимым, сильным благодаря силе Господа Иисуса, Который жил в его сердце, и мог говорить «нет» любым искушениям. Непослушный и «развращенный» народ… Несомненно, Ваффи был из их числа, так же как тот крестьянин, который пнул ногой девочку, и он, Давид, должен светить им, подобно свече в мире тьмы, подобно той высокой луне, что висит над мысом и освещает спокойное море, оставляя на воде серебристую дорожку своего света.

– Ты хочешь увидеть сегодня после школы Лейлу, ту больную девочку? – спросил папа, когда Давид вбежал в дом, перед обедом.

Сын поспешно снимал свой ранец, в то время как Ералаш с лаем прыгал у его ног.

– Она понемногу выздоравливает и хочет, чтобы кто-нибудь пришел ее навестить. За все время болезни к ней никто не приходил.

– Конечно! – воскликнул Давид. – Мне осталось наклеить всего две картинки на небольшую книжку, которую я приготовил ей в подарок. Я сделаю это после обеда и навещу Лейлу в четыре часа, когда вернусь из школы.

Мама напевала, чистя картошку, и Давид знал о причине ее приподнятого настроения: только что пришло письмо от Мюррея. Старший брат – третий ученик в классе по оценкам и имеет неплохие шансы попасть во второй состав школьной команды по футболу. Мюррей насмешил Давида, назвав директора школы в своем письме «Старый Орлиный Глаз». По всей видимости, брат был счастлив и спокоен. Письмо прочитали еще раз во время обеда, и Давид весь дрожал от восторга. Пройдет лишь год, и он тоже будет забивать голы и называть директора «Старым Орлиным Глазом». Потом Давид вспомнил, что Англия далеко, и задумался. Он по очереди посмотрел на маму, папу и Джоану, взглянул в окно, за которым росла мимоза и синела маленькая бухта, место их прогулок с Ваффи. Потом он ласково потрепал Ералаша за уши. Как все здесь будет без него? Как будут чувствовать себя папа и мама, когда он уедет? Невозможно представить!

После школы Давид почти влетел в дом, взял книгу – подарок, и побежал в больницу, как раз ко времени осмотра пациентов. Давид нашел отца, и тот отвел его к девочке. Подойдя к ее кровати, Давид застенчиво присел возле.

Девочка лежала на нескольких подушках и была совсем не похожа на ту плачущую замарашку, какой Давид видел ее прежде. Она была одета в чистый, беленький халатик, а ее волосы были вымыты и заплетены в аккуратные, темные косички. Мальчика встретил ее почти веселый взгляд.

– Я приготовил тебе подарок, – сказал Давид. – Вот эту книжку. Она с картинками. – Тут он вспомнил, что девочка еще не совсем выздоровела. – Надеюсь, тебе уже лучше, – добавил он вежливо.

– Да, – произнесла Лейла, немного смутившись, – но я еще не могу уйти отсюда. А ведь ты тот самый мальчик, который привел меня к врачу?

– Да, – кивнул Давид.

– Тогда передай своему папе, что я еще не очень хорошо себя чувствую и не могу вернуться домой. Скажи, что у меня все еще болит спина, и попроси, чтобы он не выписывал меня из больницы очень-очень долго. Ах! Как бы я хотела, чтобы твой отец разрешил мне остаться здесь навсегда!

Давид выпучил глаза.

– Тебе нравится здесь, в больнице? – спросил он с нескрываем удивлением. – Я всегда думал, что люди стремятся выйти из таких мест как можно скорее. Неужели тебе приятно быть больной?

– Мне нравится жить здесь, – уверенно заявила Лейла. – Мне нравятся добрые медсестры, вкусная еда и теплая постель. Но больше всего я люблю петь песни, как здесь заведено, перед сном и слушать истории о человеке по имени Иисус. Как я люблю Его! Я хочу остаться здесь, чтобы больше узнать о Нем. Если бы Иисус был сейчас жив, я непременно пошла бы к Нему. Благодаря Ему я начала поправляться.

Давид задумался. Он почувствовал, что девочка чего-то не поняла, но не знал, как объяснить.

– Иисус жив, – сказал он после короткой паузы. – Ты не можешь увидеть Его так, как видишь других людей, но ты можешь прийти к Нему. Я это знаю, потому что сам пришел к Нему вчера.

Но голос звучал неуверенно, он не знал, как Лейла воспримет его слова. Вдруг девочка схватила его за рукав, ее глаза засветились необычайной радостью.

– Он жив? – прошептала она. – Значит, я правда всё перепутала. Скажи мне скорее, где Он живет. Где ты встретил Его, как Он выглядит? Ах! Как бы я хотела прийти к Нему, или, может быть, Он Сам придет ко мне?

– Ты не совсем понимаешь, – сказал Давид, немного растерявшись от своей роли объясняющего. – Тебе никуда не нужно идти.

Иисус всегда здесь, рядом с нами. Я становлюсь на колени и молюсь Ему. Когда молишься, Он слушает тебя.

– Но я не могу стать на колени, – с волнением проговорила Лейла. – Мне нужно лежать.

– Не важно, – возразил Давид. – Если ты не можешь стать на колени, просто разговаривай с Ним, лежа в постели. Если ты любишь Его, тебе не нужно страдать от того, что у тебя нет родителей. Ты можешь стать Его чадом. Он будет любить тебя и заботиться о тебе. Попроси медсестру рассказать об этом подробнее. Полистай книжку, которую я принес, там есть рисунок, на котором ты увидишь Иисуса воскресшим из мертвых. Он отправился к Своим друзьям, которые очень испугались, увидев Его, и стали сомневаться, потому что видели Его мертвым. Иисус показал им раны на Своих руках и ногах. Эти раны остались после мучений, которым Его подвергли злые люди. Иисус сказал друзьям: «Не бойтесь, Я жив». Эту историю я узнал от моей мамы.

– Покажи мне этот рисунок, – попросила Лейла, чуть не падая с кровати от любопытства. Давид зашелестел страницами книги. Девочка долго и с интересом рассматривала картинку. На ней был изображен человек с воздетыми к небу руками, а рядом с ним – стоящие на коленях ученики.

– Похоже, эти люди радуются, – наконец произнесла Лейла. – Ведь они больше не боятся Его, правда? Но мне бы хотелось, чтобы

Иисус обернулся. Тогда я смогла бы разглядеть Его лицо.

– Не думаю, что кто-нибудь точно знает, каким было Его лицо, – сказал Давид. – Видишь ли, все это произошло очень давно… Лейла, идет медсестра, чтобы измерить тебе температуру. Сейчас мне лучше уйти, но я обязательно приду еще и расскажу тебе о Нем.

Девочка хотела попросить Давида не забыть о своем обещании, но сестра уже ставила ей градусник и в знак молчания приложила палец к губам. Лейла просто улыбнулась и помахала мальчику рукой.

Давид прохаживался по двору больницы. В пятницу у него не было других дел, и как раз находилось время погулять на закате по берегу залива. Но мальчик не хотел идти туда с Ваффи; самое верное захватить с собой Ералаша, который сейчас бежал ему навстречу по тропинке. Давид думал о Лейле. Если бы она узнала всё то, что знал об Иисусе он сам, ее жизнь бы наверняка изменилась. Иисус любил бы девочку и заботился о ней в ее деревне. И ей уже никогда бы не пришлось грустить и чувствовать себя одинокой и никому не нужной. Эта мысль заставила Давида ускорить шаг. Спустившись с утеса, он побежал по берегу, прыгая с камня на камень, как маленький козленок, а щенок несся рядом с ним и весело лаял. Скоро перед ними раскинулось море; его изумрудные волны уже не сверкали, как днем, а поблекли и стали серовато-голубыми в вечерних сумерках. Давид, подпрыгивая, пел во весь голос:

Казалось, природа заключила мальчика в свои теплые объятия, радовала его сердце тишиной моря и услаждала глаза удивительными красками неба. Давид взглянул на противоположный берег бухты; там, за мысом, где-то среди холмов и долин ютилась маленькая деревушка, в которой жила Лейла. Сейчас ему казалось, что только эта девочка смогла бы разделить с ним нахлынувшую на него радость. Он перестал прыгать и сел на еще неостывший песок, откинувшись спиной на большой камень, сожалея о жителях тех деревень, где никогда не слышали об Иисусе, сожалея о Ваффи и пациентах больницы, не понимавших, как прекрасна жизнь, если ты – чадо Божье. «Когда я стану взрослым, то вернусь сюда и расскажу им, – думал Давид. – Я буду проповедовать о Господе Иисусе, как мой отец, и, может быть, в тех деревнях тогда жители смогут почувствовать то же, что чувствую сейчас я».

Он мечтал, лежа на спине и любуясь темнеющим небом. Теплый песок приятно щекотал пальцы. Давид видел себя взрослым, сильным мужчиной, таким, как его отец, уверенно идущим среди холмов, проповедующим Евангелие, исцеляющим людей и никого не боящимся. Он не заметил, как совсем стемнело. Ералаш лежал рядом, уткнувшись мордочкой в лапы и дремал. В вечерней тишине можно было услышать плеск воды о кромку берега.

Вдруг Ералаш поставил уши торчком и насторожился; его тело напряглось. Пес поднял голову и втянул ноздрями воздух; потом тихонько заворчал. Давид, удивленный, потянул собаку за ошейник и огляделся. К ним приближались двое незнакомых мужчин. Они не пришли сюда с мыса, потому что тогда Давид заметил бы их раньше, и не спустились с утеса, который был у него за спиной, они шли с противоположной стороны. Должно быть, неизвестные прятались за валунами у самой воды, совсем рядом с тем местом, где находился Давид.

Мальчик молнией метнулся за камень, прижимая к себе Ералаша и умоляя его молчать. Щенок перестал ворчать, но его тело было все так же напряжено, как будто он знал, что эти двое не были обычными рыбаками. Об этом догадывался и сам Давид: неизвестные люди шли быстро, видимо, куда-то торопясь, и постоянно оглядывались вокруг. Если бы сейчас был день, а Давид не был бы таким маленьким и беззащитным, он непременно вышел бы из своего укрытия, чтобы разглядеть их получше.

Один из мужчин прыжком взобрался на уступ скалы, которая отделяла берег от залива, того самого залива, где Давид с Ваффи заприметили таинственную лодку. Когда первый незнакомец стоял на камне, его спутник протянул ему какой-то длинный полотняный сверток. Взяв его, первый подошел к противоположному краю скалы и наклонился над водой. Потом вернулся и взял еще один точно такой же сверток. Три или четыре раза он возвращался к берегу и каждый раз уходил со свертком. После этого человек скрылся за выступом скалы.

Стало тихо. Ералаш весь дрожал от нетерпения, уверенный в том, что во всех этих загадочных делах необходимо его вмешательство. Но, ощущая на ошейнике руку хозяина, пес понимал, что Давид не хочет, чтобы он лаял, и хранил молчание.

Второй незнакомец поспешно направился к дальней стороне бухты, огляделся среди валунов, словно ища чего-то, и возвратился обратно. Он взглянул на вершину утеса, обвел взглядом пустынный берег, но не заметил спрятавшихся Давида и Ералаша. Потом, убедившись, что вокруг никого, мужчина начал взбираться на скалу, скользя голыми ступнями по выступам. Спустя несколько мгновений он скрылся из виду в том месте, где был залив с лодкой. Сразу послышался тихий всплеск весел, и лодка, как маленькое серое привидение, заскользила по ровной глади в открытое море и растворилась в сумерках.

«Наверное, они включат мотор, когда отплывут подальше от берега», – подумал Давид. От холода и страха его зубы стучали, а по телу бегали мурашки. Он наконец отпустил Ералаша и, расслабившись, сел на песок. Опять стало совсем тихо. Вскоре мальчик и собака побежали по тропинке, идущей к вершине утеса. Достигнув цели, они едва могли перевести дух. Подойдя к воротам своего дома, Давид столкнулся носом к носу с Ваффи, уже давно потерявшим его.

– Где ты был? – спросил Ваффи. – И почему тяжело дышишь, неужели убегал от кого-нибудь?

– Внизу, из бухты, – хватая ртом воздух, выговорил Давид, – уплыла лодка. В нее сели двое незнакомых мужчин и погрузили какие-то длинные предметы, завернутые в мешки, я следил за ними, спрятавшись за валуном. Я все видел. Они не стали заводить лодочный мотор, а тихо гребли веслами, чтобы не привлекать к себе внимания.

Ваффи помрачнел. Он ужасно завидовал тому, что Давид был на берегу один, и сначала даже притворился, что не поверил этому. Мальчики начали спорить, но Давид внезапно развернулся и побежал к дому, крича:

– Ну и ладно! Я все расскажу папе! Уж он-то поверит мне!

Но Ваффи, который к этому моменту уже не сомневался ни в едином слове приятеля, бросился вдогонку и преградил ему дорогу. Он меньше всего хотел, чтобы этим делом занялись взрослые, а папа Давида, по его мнению, был из тех людей, которые должны узнать обо всем в самую последнюю очередь. Родители Давида всегда следили за поступками своего сына, и, конечно, у них возникнет много вопросов, а Давид настолько глуп, что выложит им всю правду. Они могут даже запретить ему играть в бухте. Ваффи было жаль товарища. Ему нравились его собственные родители, которые руководствовались мудрым, по мнению Ваффи, принципом: «С глаз долой – из сердца вон». Они никогда не стали бы терять время на глупые вопросы.

– Давид, – едва слышно прошептал Ваффи. – Никому ничего не рассказывай – ни единой душе. Это наша с тобой тайна, твоя и моя, и мы раскроем ее одни, без посторонней помощи. Взрослые, если узнают, сообщат в полицию, и нам уже никогда не позволят играть возле той скалы.

Давид колебался. При мыслях о скале сердце уходило в пятки, но, с другой стороны, от всего пережитого захватывало дух, почти как при чтении книжки о приключениях израильтян в египетском плену, которую читала ему мама. Даже Мюррей мог бы им позавидовать.

– Поклянись мне, – потребовал Ваффи, вперив в друга блестящие глаза, – что никому ничего не скажешь. Не послушаешься меня – все испортишь. Пообещай, Давид, что ни одна живая душа не узнает о нашей тайне.

– Ладно, – неохотно согласился Давид. Хотя ему больше нравились тайны и приключения, о которых можно рассказать перед сном маме, но, в конце концов, нет ничего плохого в том, чтобы сохранить эту тайну. Наоборот, было что-то храброе и взрослое в их собственном секрете, о котором кроме них не знает ни один человек. Давид повернулся и пошел к дому, рассеянно жуя лист капуцина. Может быть, ему стоит намекнуть об этом отцу, не нарушая данного Ваффи обещания?

– Папа, – неожиданно сказал Давид, когда ужин подходил к концу, – а почему люди плавают на лодках ночью?

– Ловят рыбу, – ответил отец, который все это время был поглощен мыслями о пациенте с воспаленным аппендицитом. – Ночь – самое подходяще время для рыбалки, потому что в темноте рыбы не видят сетей.

– А зачем ночью плавать на лодке возле скалы? – осторожно спросил Давид.

– Не знаю, – пожал плечами папа, – ведь там мелко, и невозможно забросить сети. Но, может быть, рыбаки просто выбирают из своих сетей пойманную рыбу.

Дорогая, – добавил он, обращаясь к маме, – я задержусь сегодня в больнице, поэтому не жди меня к ужину. Спокойной ночи, Давид и Джоана. Вы будете спать, когда я вернусь.

Папа крепко поцеловал их и вышел из дома. Давид пил молоко, пребывая в глубокой задумчивости.

– Мама, – сказал мальчик, – что бы ты подумала о людях, которые ночью грузят в лодку длинные свертки?

– Я бы подумала, что они складывают в лодку рыбацкое снаряжение, – ответила мама, которая в данную минуту больше волновалась о том, что папа часто работает в больнице допоздна. – Ты что, видел кого-нибудь на берегу?

– Ну, да, – замялся Давид, не зная, что еще он может рассказать, не нарушая данного обещания. – А зачем плыть на лодке, тихо гребя веслами, если есть мотор?

– Может быть, чтобы не распугать рыбу, – предположила мама. – Джоана, перестань облизывать пальцы и отправляйся в ванную.

Давид вздохнул и нахмурился, уставившись в свою кружку. Как скучно с этими взрослыми! Иногда у них не бывает ни капли фантазии! Мальчик почувствовал себя одиноко и грустно. Получается, он рисковал жизнью, охраняя страшную тайну, которая, вполне возможно, имела большое значение для страны; а они только и думают, что о рыбе! Если бы только он мог рассказать им, что произошло на берегу, как бы все переполошились! Хотя бы просто полюбопытствовали и задали несколько вопросов, он рассказал бы им что-то, но, разумеется, не все.

– Мама, – не унимался Давид, последовав за ней в ванную, где мать терла мочалкой коленки Джоаны. – Представь себе, что ты увидела, как лодка плывет по море ночью, – что бы ты заподозрила?

– Я бы заподозрила, что рыбаки отправились ловить сардины, – ответила мама.

«Опять эти разговоры о рыбе!» – с отчаянием подумал Давид.

Со времени ночного приключения Давида пустынный пляж не часто видел мальчиков. И вот почему.

Во-первых, оба втайне боялись бывать там после захода солнца. В одно ясное субботнее утро друзья соорудили на пляже небольшую землянку из песка и камней, чтобы прятаться в ней каждый вечер. Но как только небо начинало тускнеть и горизонт подергивался дымкой вечерних сумерек, кто-нибудь из них вдруг вспоминал о некоем неотложном деле, которое надо было сделать немедленно, при этом обещая, что завтра-то он уж точно будет свободен. Но назавтра повторялась та же история, и только одинокие волны были гостями пустынного берега, хотя… Раз или два мальчики видели, сидя на ограде, что какой-то мужчина проходил берегом, но ни разу не заметили, чтобы из залива за скалой отправилась в свое загадочное путешествие неведомая лодка. Давид несколько раз просыпался чуть свет и выходил смотреть на берег, но и ему не довелось видеть возвращение двоих незнакомцев, которых он однажды повстречал на берегу.

Во-вторых, погода переменилась, и с моря все чаще дул холодный пронизывающий ветер. Море стало серым, а волны – высокими, украшенные белыми барашками пены, они разбивались о берег, обдавая брызгами темную скалу. Поэтому, если бы мальчики и попытались добраться до залива, где они нашли лодку, дальнейшие поиски затруднялись.

В-третьих, близилось Рождество, и хотя в семье Ваффи не отмечали этот христианский праздник, мысли Давида много раз в день возвращались к другу, а в его письменном столе уже скопилось для него множество гостинцев. Давид с папой мастерили книжную полку, которая должна была стать подарком для мамы. Хотя мама наверняка слышала грохот молотка и визг пилы, раздававшиеся в доме, она и не думала подглядывать за ними и не задавала никаких вопросов. Давид искренне завидовал такой силе воли. У него самого были приготовлены подарки: для папы – моток клейкой ленты для бумаг, для Мюррея – футбольный мяч, для Джоаны – маленькая кукла. Все это мальчик купил на свои карманные деньги, отказывая себе в шоколаде и жевательной резинке. Еще он делал большой – гораздо больше ее первой книжки – альбом с библейскими рисунками для Лейлы, которая все еще оставалась в больнице. Раз в неделю Давид приходил к ней и приносил какой-нибудь рисунок на тему жизни Иисуса и рассказывал о Нем, но девочка даже не догадывалась, что все эти рисунки однажды будут помещены в альбом, который она сможет получить в подарок. Это должно было стать для нее сюрпризом.

Но в ожидании праздника была одна грустная нота: впервые его отмечали без Мюррея. Давид уже почти смирился с этой мыслью, хотя мама и папа, казалось, все еще сильно переживали. У детей была маленькая искусственная елка, которую они нарядили оставшимися с прошлого года украшениями: серебристой звездой, гирляндой и разноцветными шариками. В сочельник Давид собирался поставить елку на окно, чтобы все прохожие видели ее веселые огоньки, и, возможно, даже моряки на кораблях смогли бы разглядеть их, если бы посмотрели на скалу в свои бинокли.

И вот день Рождества настал – ясный и светлый, первый солнечный день за всю долгую неделю. Море штормило, но его волны как бы светились из глубины, а лучи солнца делали водяные брызги блестящими. Не было никаких специальных украшений по случаю Рождества, какими обычно они наряжали свой дом в Англии, но позолоченные рожки, пахнущие смолой и пряностями, создали в доме атмосферу настоящего зимнего праздника, а один из пациентов отца, неунывающий старик, еще на рассвете принес им букет дикорастущих нарциссов. При свете восходящего над морем солнца Давид и Джоана получили свои подарки, а потом побежали в солнечный, обдуваемый ветрами, словно обновленный мир, чтобы присоединиться к медсестрам, певшим рождественские песни у дверей больницы. Они пели на местном языке, но Давид подхватил песню, вложив в нее всю свою душу, в то время как Джоана просто радовалась, издавая веселые возгласы, а Ералаш заливался лаем. Как бы то ни было, все казались счастливыми, и даже Ваффи объявился, вероятно, почуяв запах угощений и подарков.

Давид смотрел на море, туда, где золотистые лучи зимнего солнца танцевали среди волн. Иногда тучи над водной стихией становились похожими на огромные, светящиеся крылья, которые некая гигантская птица распростерла над островом и мысом. И снова звучала песня об Иисусе и том, как осветились несчастные, полные мрака сердца, в которые Он вошел. Давид довольно много успел узнать об Иисусе, а главное – постиг смысл праздника, поэтому, несмотря на отсутствие Мюррея, это было самое лучшее в его жизни Рождество.

После завтрака открыли пакеты с подарками, потом отправились в церковь, где было многолюднее, чем всегда. На праздник прибыло много народу, чтобы петь рождественские песни на своих родных языках. Как только закончилась служба в церкви, Давид, прижимая к груди альбом с картинками для Лейлы, помчался в больницу.

Он нашел девочку в кресле-каталке на пороге больницы, подставлявшую лицо солнечным лучам. С каждой неделей она выглядела здоровее и радостнее; несчастный, горбатый, одетый в лохмотья и похожий на загнанного зверька ребенок, каким была Лейла три месяца назад, когда попала в больницу, теперь на его глазах становился милой синеглазой девочкой, почти уже готовой к тому, чтобы отправиться домой. И хотя Лейла не рассталась со своим врожденным недостатком, теперь у нее было больше сил, чтобы ходить выпрямившись, что делало ее горб малоприметным. Девочка радостно поприветствовала Давида, ожидая еще один рисунок и еще одну историю об Иисусе, но когда она увидела целый альбом, то буквально онемела от счастья.

– Это даже лучше, чем та книга, которую ты подарил мне в прошлый раз! – восторженно проговорила она, медленно и бережно пролистав альбом от начала до конца. – В той книжке было много изображений кошек, собачек и очень мало – Иисуса. А в этой так много картинок и рассказов о Нем! Давид, перед тем как я уйду из больницы, ты должен рассказать мне их все еще раз. Я слышала, что меня выпишут на следующей неделе, поэтому – торопись, осталось мало времени.

Она говорила ровным и спокойным голосом, что вызвало у Давида некоторое удивление.

– Разве теперь ты хочешь домой? – спросил он.

– Немножко хочу, – ответила Лейла.

– Но почему? – полюбопытствовал Давид. – Приходил твой хозяин? Он что, стал добрее к тебе?

– Нет, – откликнулась Лейла с каким-то новым для нее безразличием, – он уже никогда не будет добр ко мне. Я не их дитя, зачем им любить меня? Но они желают, чтобы я вернулась. Моя хозяйка родила еще одного ребенка, и у нее не хватает ни сил, ни здоровья за ним ухаживать. Она пожаловалась, что одна уже не может качать мальчика на руках, и у нее совершенно не осталось сил крутить мельничный жернов. Кроме того, близится праздник, а кто будет мыть и чистить их дом, если не я? Они три раза приходили к врачу и упрашивали его отпустить меня.

– Ах, как бы я хотел, чтобы ты осталась, – вздохнул Давид. – В твоей деревне так плохо.

– Там было плохо, – задумчиво произнесла Лейла. – Когда моя мама умерла, я ночи напролет плакала и утром не хотела просыпаться. Но сейчас мне уже не так больно. Теперь я знаю Иисуса. Я знаю, что Он со мной; Он любит меня, и если я снова заболею или даже умру, как я чуть не умерла в этот раз, мне не надо бояться. Я знаю, что окажусь там, где живет Он.

– А раньше ты боялась? – спросил Давид.

– Конечно, боялась, – призналась Лейла, – я ведь не знала, где окажусь после смерти. Я ничего не знала о Боге. Я чувствовала, что была не очень хорошей девочкой, но никто и никогда не рассказывал мне об Иисусе, о том, что Он прощает нам наши грехи и после смерти забирает нас в Свой дом, где мы будем по-настоящему счастливы. Было бы здорово, если бы ты продолжал рассказывать о Нем таким же одиноким и боящимся смерти людям, какой была я.

– Но ведь ты сама теперь сможешь рассказывать им об Иисусе, – заметил Давид. – Может быть, ты станешь светилом в мире – как говорится в одном библейском стихе, который я учил.

Девочка с грустью покачала головой.

– Они не будут слушать меня, – возразила Лейла. – Ведь я всего лишь маленькая служанка.

– А моя мама считает, что нести свет в мир – не значит только говорить о Боге, – с жаром заговорил Давид. – Быть чадом Божьим – значит стараться самому быть таким, каким был Иисус, быть добрым и послушным, говорить правду, когда все вокруг обманывают, быть миролюбивым, когда остальные ссорятся и злятся. Быть светилом в мире – значит быть непохожим на других, подобно тому как свет непохож на тьму.

– Может быть, я и смогу быть такой, – задумчиво произнесла Лейла и попросила: – А теперь расскажи мне об Иисусе.

И Давид рассказал ей историю о рождении Иисуса от начала до конца, о звезде, светившей пастухам, о мудрецах, которые следовали за этой звездой и думали, что идут во дворец к царю, а вместо этого пришли к скромному дому, где жили родители Иисуса.

– Наверное, они очень расстроились, увидев простой домик вместо дворца, – предположила Лейла.

– Думаю, им было все равно, – сказал Давид. – В Библии написано, что мудрецы радовались радостью великой, найдя этот домик. Мне кажется, он был похож на те, что можно увидеть в твоей деревне, Лейла.

– Я тоже надеюсь, что мудрецы не огорчились, – они ведь нашли Иисуса. И я нашла Иисуса, и мне уже не страшно возвращаться домой.

Дети помолчали. Давид вдруг вспомнил, что ему уже пора идти, чтобы успеть к столу. Он поспешно попрощался и ушел. В четыре часа должен был состояться настоящий рождественский обед. Папа с мамой пригласили к нему четверых или пятерых бедных христиан из деревни вместе с их детьми. Это были мужчины и женщины, которые услышали об Иисусе в больнице, уверовали в Него и с Благой Вестью вернулись в свои дома. Никто из них не умел читать, они прошли много миль, чтобы не только полакомиться за праздничным столом, приглашение отца Давида значило для них нечто большее. Когда Давид вбежал в дом, все уже были в сборе. Мама как раз вынесла гостям два больших блюда. Стол украшало самое любимое угощение Давида: манная каша, уложенная в виде замка, сдобренная кусочками лука, изюмом и миндальными орехами, с увенчанной мясом верхушкой. Все уселись на маленькие подушки вокруг двух низких столиков и принялись есть, ложками прорывая в стенах замка туннели. Потом мама подала ломтики апельсинов, посыпанные сахаром и корицей, и горячий чай с мятой. Во время еды крестьяне разговаривали об урожае, о стадах и о своих детях. Среди гостей сидел и Ваффи, который сначала заглядывал в окно, а потом напросился на печенье и мятный чай.

После обеда мама села за пианино, а гости собрались вокруг нее и радостными голосами затянули песни, разученные в больнице. Некоторые успели забыть слова, потому что у себя в деревнях давно не пели. Только песни о распятии и о доме на небесах помнил каждый из собравшихся. Все пришедшие мечтали научиться читать, но это было непросто. У здешних обитателей не было свободного времени на то, чтобы ходить в деревни и учить грамоте, поэтому крестьяне старались запомнить как можно больше песен, когда приходили сюда из своих отдаленных поселений.

Ваффи не нравились эти песни, ему не терпелось поскорее уйти, чтобы погонять на улице мяч; и вскоре они с Давидом прошмыгнули в сад, улучив минуту, когда Джоана пошла укладывать спать свою куклу. Давиду не терпелось показать Ваффи свои рождественские подарки: воздушного змея – подарок папы, – которого они будут запускать с утеса; складной нож с двумя лезвиями, штопором и специальным стеклорезом – подарок мамы, и настоящую рогатку, которую сделал Мюррей и отправил ему по почте. У Ваффи загорелись глаза, когда он увидел рогатку. Он еще никогда не видел ничего подобного и тут же начал пробовать рогатку в деле – стрелять из нее камнями в разные стороны.

Мальчики еще долго играли в саду, а потом пошли гулять по дороге, прихватив Ералаша, которого клонило ко сну после праздничного обеда, но все же с довольным видом семенившего за ними. Дорога была пуста, только фургон скорой помощи стоял у ворот больницы.

– Дай-ка мне рогатку, – нетерпеливо попросил друга Ваффи. – Сейчас я выстрелю вон в то дерево.

– Держи, – Давид протянул ему рогатку. – Я буду стрелять после тебя. Посмотрим, кто из нас сможет попасть в тот нижний сук, прямо над дорогой.

Но никому из них не удалось попасть в мишень, камни пролетали далеко от цели. Тем временем Ералаша сморил сон прямо на ступеньках больницы. Ваффи выстрелил еще раз и едва не попал в больничное окно.

– Давай больше не будем играть здесь, – сказал Давид с беспокойством. – Ведь стрелять из рогатки – почти то же самое, что метать камни руками, а этого здесь делать нельзя. Сейчас я еще разок выстрелю по дереву, а потом мы пойдем в глубь сада и будем упражняться в стрельбе.

Давид до предела натянул резиновые жгуты, тщательно прицелился, но, как оказалось, не совсем. Большой камень прорезал воздух не в том направлении, куда метил мальчик. Послышался удар, треск разбиваемого стекла, и окно фургона скорой помощи мгновенно покрылось трещинами, а несколько осколков упало на тротуар. Давид оцепенел от ужаса, уставившись на разбитое стекло. Ералаш тут же стряхнул сон, вскочил и навострил уши, и начал угрожающе рычать, еще не понимая, что произошло, но ко всему готовый.

Только один Ваффи знал, что делать. Он выхватил рогатку из рук Давида и сунул в свой карман. «Быстрее, – сказал он, держа Давида за рукав и волоча его по направлению к воротам. – Нас никто не видел. Никто даже не знает, что мы были здесь. Давай прокрадемся в сад с другой стороны и притворимся, что играли там все это время. Твой отец наверняка не вспомнит о рогатке. Если он о чем-нибудь спросит тебя, скажи, что мы не выходили на дорогу и все время играли в саду.

Ваффи нетерпеливо тянул Давида за руку, но тот неподвижно стоял в воротах. Ему хотелось сперва все хорошенько обдумать.

– Торопись, Давид, – взмолился Ваффи. – Нас кто-нибудь может увидеть. Беги за мной, живее.

Давид освободил рукав из цепких пальцев приятеля и опустился на бордюр. Его лицо раскраснелось, он выглядел отрешенным от всего происходящего.

– Я не пойду с тобой, – пробормотал он. – Я иду домой и все расскажу папе.

– Рас-скажешь па-пе! – воскликнул Ваффи, не поверив своим ушам. – Зачем? Ты совсем спятил? Он же отнимет у тебя рогатку!

– Ну и пускай, – сказал Давид, потупив голову и ковыряя носком ботинка в песке. – Я все равно все расскажу ему.

Ваффи сжал кулаки и грозно двинулся к Давиду. Он был уверен, что ему удастся вразумить своего обезумевшего друга. Ваффи так понравилась рогатка, что он не променял бы ее ни на какую другую игрушку в мире, и потому он решил во что бы то ни стало не допустить, чтобы папа Давида забрал ее.

– Если ты хоть слово скажешь своему отцу, – пригрозил он, – я больше никогда не буду играть с тобой. Ты трус. Я буду водиться с большими мальчиками.

– Ну и уходи! – взорвался Давид. – Отправляйся к своим большим мальчикам. Я давно хочу, чтобы ты ушел. Ты всегда стараешься заставить меня сделать какую-нибудь пакость, врать, воровать. Все, хватит! Я больше не стану тебя слушаться. И даже не пытайся, потому что я все равно не собираюсь делать ничего плохого. Я больше не хочу быть таким же гадким, как ты. Я буду хорошим и добрым.

Если бы он вылил на Ваффи ведро холодной воды, то все равно не смог бы произвести на него такого сильного впечатления. Ваффи стоял в полной растерянности, вытаращив глаза и не зная, что сказать. Ему ни за что не хотелось расставаться с Давидом, ведь, несмотря на все его хвастовство, ни один большой мальчик никогда не хотел дружить с ним. Кроме того, Давид нравился ему больше всех остальных мальчиков, с которыми он был знаком. Ваффи чувствовал, что лучше навсегда лишиться рогатки, чем расстаться с Давидом, поэтому решил сменить тактику.

– Ну хорошо, – согласился он устало. – Я просто не хотел, чтобы твой папа рассердился и забрал у тебя рогатку. Мой отец избил бы меня до полусмерти, если бы я разбил окно. Мне приходиться его обманывать. Но если ты решил быть хорошим и говорить правду, я ничего не имею против этого, Давид. Останемся друзьями. Я тоже постараюсь стать хорошим и добрым.

– Сам по себе ты не сможешь стать хорошим, – сказал ему Давид. – Я всегда проказничал, когда ты хотел этого, но месяц назад стал другим. Я стал христианином, а христиане должны быть непохожими на всех остальных людей, как светила во тьме. Знаешь, Ваффи, мне бы хотелось, чтобы ты тоже стал христианином.

Ваффи покачал головой.

– Я вынужден придерживаться религии, которую исповедует мой отец, – сказал он. —

Он не допустит, чтобы я изменился. А про себя добавил: «Да я и не хочу меняться. Как я буду жить, если мне придется всегда говорить правду?»

Мальчики смотрели друг на друга и молчали. Оба ощущали, что между ними пролегла пропасть, и каждый из них хотел преодолеть ее. «Как бы я желал, чтобы Ваффи стал христианином, – размышлял Давид. – Тогда мы оба были бы, как светила в мире!»

«Как было бы здорово, если б он не думал постоянно о том, как стать хорошим и говорить правду, – в свою очередь думал Ваффи. – Нам было бы веселее вместе, если бы он был таким, как я».

– Мне пора идти, – сказал наконец Давид. – У нас дома будет вечеринка в честь Рождества.

Он поднялся, чтобы уйти, но не двинулся с места.

– Пошли со мной, – вдруг предложил он Ваффи.

– Я пойду, если ты ничего не станешь рассказывать своему отцу, – осторожно произнес Ваффи.

– Я ничего не скажу ему, – пообещал Давид, – но только до тех пор, пока не уйдут гости, и мы не останемся одни.

Они вместе пошли по тропинке. У каждого из них лежала тяжесть на сердце. Оба сознавали, как непохожи друг на друга, и что теперь их дружба будет складываться иначе, если вообще им суждено остаться друзьями. Пропасть между ними стала такой глубокой, что с этим нельзя было не считаться. И эта пропасть останется навсегда, пока один из них не изменится. Бесполезно надеяться, что свет и тьма когда-нибудь смогут примириться.

Но во время вечеринки мальчики веселились и радовались вместе с гостями, пели песни, пока не пришла медсестра и не позвала всех на рождественскую службу в больницу. Давид пошел вместе со взрослыми, чтобы петь песни и рассматривать слайды, на которых были изображены сцены, повествующие о рождении Иисуса.

Когда все закончилось, и гостям пора было расходиться, Давид отправился домой. Была темная ночь, луна еще не взошла. Свернув за угол, Давид увидел окно своего дома, в котором светилась всеми огнями елка. Ее свет падал на темную тропинку, ведущую к дому.

Нужно прямо сейчас пойти к отцу и рассказать ему о разбитом стекле. Веселые огоньки елки подмигивали мальчику, словно говоря: «Иди, не бойся. Ты поступаешь правильно». Давид вспомнил о бедолаге Ваффи, которому всегда приходится скрываться во тьме, обманывать и бояться. Давид решил молиться о Ваффи каждый вечер, когда они с мамой читают перед сном молитвы, а также и о себе, чтобы когда-нибудь стать похожим на эту маленькую рождественскую елку, освещающую дорогу всем, кто вынужден возвращаться домой в темноте. Ведь только благодаря своей храбрости, правдивости и доброте Ваффи и такие, как он, смогут найти правильную дорогу.

Оставалось десять дней каникул. Рождественские праздники миновали, и Давид с Ваффи почти одновременно вспомнили о таинственной лодке.

Холодная, дождливая зима уступила место теплой и солнечной весне, которая в этих местах наступала рано. По утрам на земле еще можно было увидеть иней, и в воздухе чувствовался мороз, но к полудню становилось довольно жарко. Как-то днем мама усадила детей и Лейлу в свою машину, чтобы прокатиться с ними и полюбоваться просыпающейся от зимнего сна природой. Она остановила машину у болотистого подножия холма, где вдоль извивающегося ручейка в зарослях кустарника росли бледно-желтые нарциссы. Дети быстро разулись и, стоя по щиколотку в воде, принялись рвать цветы и составлять из них букеты для украшения больничных палат. Воздух был густо пропитан ароматом трав и цветов и наполнял всех предчувствием настоящей весны, скорой и дружной. Через неделю-другую острые головки ирисов закачаются на полях и зацветут миндальные деревья. Джоана, стоя посреди ручейка на пологом камне, вдыхала аромат собранных ею цветов и казалась очень счастливой. Потом девочка увидела резвившегося ягненка на вершине холма; словно артист на сцене, он совершал головокружительные прыжки. Малышка попыталась проделать то же самое и принялась весело скакать по берегу ручья на своих коротких и толстых ножках. Увидев ее бурную радость, ягненок испугался и побежал к своей маме. Лейла, наблюдавшая за Джоаной, смеялась до тех пор, пока из глаз не потекли слезы: она никогда еще не видела такую смешную девочку, хотевшую быть похожей на ягненка.

У Давида внутри всё словно пело от восторга. Просыпаясь утром, он частенько любовался зарей, которая день ото дня становилась все ярче. Как-то утром мальчик проснулся раньше обычного, потому что Ералаш, спавший возле его кровати, скулил и трепыхался в своей корзинке, сражаясь с невидимым врагом, – вероятно, ему приснился кошмар. Давид, в полудреме, повернулся в постели и ласково потрепал зверька за уши, чтобы успокоить. Неожиданно его взгляд упал на окно, и сон как рукой сняло. Он сел на кровати, уперся локтями в подоконник и стал смотреть на море.

Берег, с его вытянутыми пляжами и крохотными поселениями, казался совсем близким. На фоне ярко-оранжевого неба – предвестника чудесного дня, отчетливо вырисовывались далекие горы. Море все еще было темным, но то тут, то там на его поверхности вспыхивали золотистые молнии: над островом торжественно распускался алый цветок рассвета. Давид смотрел на всё это великолепие и сознавал, что наступающий день не будет похож на другие. Он собирался прочитать несколько стихов из Библии, а потом подняться с постели.

В то утро он перечитывал одну из самых своих любимых историй. Красота природы, красота библейских строк так взволновали мальчика, что ему тотчас же захотелось побежать в больницу и рассказать обо всем Лейле; но девочки уже не было там: она вернулась в свою деревню. Давид читал 14-ю главу Евангелия от Матфея. В ней говорилось о том, как Иисус ходил по воде и как апостол Петр отважился проделать то же самое. Сейчас Давид очень хорошо понимал Петра, его и самого тянуло прогуляться по золотым волнам в это сказочное утро; но апостол пытался пройти по воде совсем даже не утром, а ночью, перед рассветом, во время страшной бури, когда в небе не виднелось ни одной звезды, а могучие волны так и норовили поглотить смельчака. Как, должно быть, обрадовался Петр, когда почувствовал сильные руки Иисуса, поддерживающие его.

Давид думал о море и той радости, которую оно доставляет человеку. Сегодня он должен отыскать Ваффи и отправиться вместе с ним к морю: потому что такой день просто создан для приключений. Может быть, именно сегодня они раскроют тайну загадочной лодки. Казалось, Ералаш тоже чувствовал предстоящее приключение; он втягивал носом воздух и нервно подрагивал хвостиком. Давид раскрыл окно пошире, щенок выпрыгнул из него и принялся неистово носиться по мокрой от росы траве, поднимая тучи брызг.

Давид быстро оделся. Весь захваченный дерзкими мечтами, он тихо прошмыгнул мимо отца, который сидел в гостиной и читал. Мама и Джоана еще спали, а Ваффи никогда не просыпался раньше восьми. Давид выбежал в прохладный, словно сотканный из солнечных лучей сад, свистом подозвал Ералаша и все утро, до самого завтрака, носился с собакой наперегонки.

Затем к маме пришли гости, изучавшие Библию, и она попросила сына заняться с Джоаной.

В построенном Давидом шалаше из бамбуковых стеблей дети затеяли игру в магазин. Джоана, как аккуратный продавец, разложила на больших, ровных лепестках нарцисса шарики мимозы, камешки, еловые шишки и голубые плоды эвкалиптового дерева; а Давид изображал посетителей, то и дело что-нибудь покупавших. Сперва он был старым подслеповатым сапожником, близко подносившим к глазам всё, что он собирался купить. Потом толстым мясником, таким толстым, что едва мог протиснуться в двери магазина. Ему пришлось побывать и леди Монтаг – она жила в Посольстве и пришла в магазин в сопровождении пуделя и мальчика-слуги, который должен был нести ее покупки (тут Давиду одновременно пришлось быть и леди Монтаг, и слугой, и собачкой). Джоана, довольная, весело хохотала. Ей хотелось играть еще и еще. Давид, видя, как радуется сестра, ощутил прилив вдохновения и выдумывал все новых персонажей. Они и не заметили, как наступило время обеда.

– Ты хороший мальчик. Джоана была так счастлива, когда ты играл с ней, – похвалила Давида мама, когда дети вернулись в дом, все еще продолжая смеяться и шутить.

После обеда малышка отправилась спать, и Давид был предоставлен самому себе. Он подбежал к ограде и взглянул на море. Невысокие волны сверкали и пенились в лучах весеннего солнца. На берегу не было видно ни души. Не было заметно и следов на песке. Внезапно Давид почувствовал, что не может больше ждать ни минуты. Он на цыпочках прокрался мимо спящего на крыльце Ералаша и что было духу бросился на поиски Ваффи. Еще раньше мальчики решили не брать Ералаша на берег – в таком таинственном деле лишний шум им совсем ни к чему. Когда настанет день узнать тайну прикованной к скале лодки, все будет зависеть от того, насколько тихо они залягут в своем укрытии, и от того, как долго им удастся оставаться незамеченными. Лай Ералаша в самый неподходящий момент грозил провалом операции.

Ваффи тоже искал Давида. Встретившись на дороге и издав радостный клич, оба ощутили необычайный прилив сил и отваги. Они уже три недели не показывались на берегу, и сегодня по всему был самый подходящий день для новых начинаний и рискованных поисков. Мальчики взглянули в глаза друг другу и двинулись по направлению к берегу, выразив тем самым молчаливое согласие и непоколебимую решимость. Оба были уверены: сегодня непременно должно что-то произойти, и казались себе готовыми к любому повороту событий.

Перво-наперво они укрепили свою землянку камнями и песком, так как волны и ветра сильно потрепали их тайное убежище. Во время работы мальчики переговаривались исключительно шепотом: это придавало всему приключению оттенок таинственности и особой значимости. Они неотрывно следили за ближайшим мысом, потому что только оттуда могли прийти неизвестные, если, конечно, они не спустятся с утеса по тропинке, которой пришли сюда Ваффи с Давидом.

Солнце тем временем клонилось к закату. Последние яркие лучи его осветили безлюдный берег. Ваффи придвинулся к товарищу.

– Один из нас должен продолжать строить землянку, а другой – наблюдать, – прошептал он. – Вот увидишь, они скоро придут.

Он ползком подобрался к огромному валуну и спрятался за ним. Давид продолжал расчищать их укрытие, работая руками так быстро, как только мог. Его ладони и пальцы уже покрылись ссадинами и болели, но мальчик был доволен проделанной работой. С берега никто не мог его заметить, если бы только не подошел вплотную к землянке и не заглянул вовнутрь.

Вдруг Ваффи издал странный звук и юркнул в землянку, затаскивая Давида следом за собой. Мальчики прильнули друг к дружке, согнувшись под мокрыми, песчаными стенами. Их сердца бешено стучали.

– Всё, – выдохнул Ваффи, – они идут!

Двое смуглых мужчин приближались к ним со стороны мыса и вскоре прошли в нескольких шагах от ребят. Они о чем-то громко спорили и опять несли какие-то длинные предметы, пряча их под полами своих потрепанных халатов.

– Принимайся за дело, как только стемнеет, – сказал первый мужчина.

– А я думаю, у нас еще достаточно времени, чтобы сходить в деревню и позвать остальных, – ответил второй.

– Ты глупец, – возразил первый. – Тогда мы опоздаем. Все наши планы рухнут, если мы не встретимся со связным до того, как взойдет солнце.

– Я бы хотел навсегда разделаться со всем этим сегодня, – ответил его товарищ. – Сегодня полнолуние, счастливый знак. Это будет моя последняя поездка, я заберу деньги и вернусь домой. Мне уже надоело все время рисковать собой и дрожать от страха.

Мужчины стояли повернувшись спинами к мальчикам, так близко, что чувствовался крепкий запах пота. Потом они двинулись дальше, продолжая спорить, и начали взбираться на скалу, поддерживая друг друга. Загадочные свертки наверняка были привязаны к их телам, поэтому их не нужно было держать. Один из незнакомцев спустился к заливу, после чего его спутник протянул ему поклажу. Спустя несколько минут они уже возвращались обратно и опять прошли мимо укрытия, где притаились Давид и Ваффи.

– Хорошо, – огрызнулся один из них. – Пусть будет по-твоему! Но если мы задержимся больше чем на полчаса, я не пойду. Утром здесь будет береговая охрана, и связной не покажется.

– Не беспокойся, за полчаса мы управимся, – примирительным тоном сказал другой. – Не бойся, брат. Мы закончим еще до того, как взойдет луна. Пойдем.

Прохрустели их торопливые босые шаги по мокрому песку. Спустя несколько мгновений Ваффи осторожно приподнял голову над краем землянки и огляделся. Он увидел, как две темные фигуры обогнули мыс и растворились в сумерках.

Давид с Ваффи обменялись многозначительными взглядами. Вдвоем им казалось не так страшно. Ваффи был исполнен отвагой.

– Полчаса, – произнес он с придыханием. – У нас навалом времени. Нам хватит и пяти минут подняться на скалу и посмотреть, что они там спрятали. Еще до их возвращения мы успеем скрыться.

Давид колебался. Его сердце гулко стучало в груди; но им выпадал реальный шанс, узнать наконец хоть что-нибудь о незнакомцах. Он кивнул, и мальчики выбрались из землянки и огляделись. Сумерки сгустились так, что невозможно стало различить предметы всего в нескольких метрах. Но ребятам такие обстоятельства были наруку. При свете дня Давид ни за что не отважился бы подойти к лодке. Но в сумерках, как ему казалось, бояться было нечего. Даже если незнакомцы вернутся раньше, мальчики смогут заметить их идущими по мысу и успеют вскарабкаться на утес, перелезть через ограду и оказаться дома.

Ребята прокрались к скале и проворно взобрались на нее. Впереди шел Ваффи, а следом за ним Давид. Ваффи первым добрался до края скалы и заглянул в лодку.

– Ну, что там? Говори скорее! – Давид сгорал от нетерпения.

– Ничего не видно, – прозвучал шепот друга. – Кажется, в лодке ничего нет, но, погоди, наверняка, они спрятали свою кладь под куском брезента, что лежит на дне лодки.

– Дай мне тоже посмотреть, – попросил Давид, заглядывая Ваффи через плечо. – Ведь где-то же должны быть спрятаны те длинные свертки. А вдруг у этой лодки двойное дно?

– Сейчас я спущусь и обследую ее, – храбро заявил Ваффи. – А ты оставайся тут и гляди по сторонам. Тебе видно мыс?

– Да, – нерешительно сказал Давид. – Только… Так быстро темнеет… Ваффи, поторопись.

Ваффи спрыгнул в лодку с негромким стуком и начал проворно шарить руками под куском брезента. Один его край легко поднялся, и Ваффи даже присвистнул от радости. Было еще достаточно светло, чтобы увидеть, что лежало на дне лодке. Аккуратно связанные бечевкой – ствол к прикладу – там лежало несколько ружей.

– Их собираются переправить через границу, чтобы вооружить воюющих в другой стране людей, – взахлеб проговорил Ваффи. Приятное самодовольство наполнило его юное сердце. – Давид, мы никому не должны рассказывать об этом. Наш народ воюет на их стороне. Что, там на мысе, есть кто-нибудь?

– Не вижу, но… – дрожа, сказал Давид, напряженно вглядываясь во тьму. – Ваффи, быстрее, здесь… ай!

В этот миг кто-то стукнул Давида по голове и обхватил руками. Кто бы это ни был, он подкрался с противоположной стороны утеса, тогда как Давид изо всех сил вглядывался в ту сторону, где темнели очертания мыса.

Сопротивляться было бессмысленно: сильные руки стиснули его как клещи, и мгновение спустя Давид увидел над собой смуглое бородатое лицо.

Ваффи продолжал неподвижно стоять в лодке, держа в руке приподнятый край брезента.

– Так-так, – сказал бородач таким спокойным и зловещим голосом, что у Давида застыла кровь в жилах. – Значит, вы думали, что двое пришли и ушли. Но теперь-то вы знаете, что мы никогда не оставляем наши ружья без присмотра. Всегда есть некто третий. Ты, европеец, спускайся в лодку, держи руки за спиной и сиди тихо. Если кто-нибудь из вас шевельнется, я выстрелю.

Он схватил Давида за ворот рубашки и опустил в лодку, усадив его лицом к морю. Никто из мальчиков не решался поднять голову. Давид сидел как скованный, и его тело вскоре начало ныть от боли, но он был так напуган, что боялся пошевелить даже мизинцем. Мальчик бросил взгляд на Ваффи, который сидел неподвижно, как статуя, и в сумерках его лицо показалось Давиду невероятно белым. Скала закрывала собой утес, на котором дружелюбно светились окна родного дома, а полоска голубого неба над головой становилась темнее с каждой минутой. Давид, цепенея от страха, смотрел на небо. Вдруг он увидел звезду, ту самую первую звезду над бухтой, яркую и одинокую, как звезда на его рождественской елке.

Уже потом, спустя некоторое время, когда страх и мрак этой ночи уже казались ему далеким далеким кошмаром, Давид часто вспоминал эту звезду.

Мальчики не знали, как долго они сидели в лодке. Может быть, несколько минут, а может быть, и часов – они совсем утратили ощущение времени. Единственное, в чем они были уверены – это в том, что ночь делалась все темнее и темнее, а им становилось все холоднее и холоднее. Ноги Давида затекли, но он не решался потереть их. И уж совсем нестерпимо было ему думать об окнах кухни, что светились над утесом, о папе, который наверняка уже искал его, и о маме, которая, скорее всего, уже сердится на него, полагая, что он опять не послушался ее и выкинул очередную проказу.

В какой-то момент Давиду показалось, что уже забрезжил рассвет, хотя на самом деле прошло около получаса, как вдруг послышались приближающиеся шаги, – кто-то быстро шел по берегу, хрустя галькой, – потом раздался плеск воды и из-за края скалы показались две фигуры. Мужчины о чем-то испуганно спросили, им ответил бородач, но мальчики не могли разобрать слова, и, хотя они не смели поднять голов, вскоре почувствовали, что на них смотрят три пары глаз.

– Ну, – произнес первый голос, – и что вы собираетесь с ними делать?

– Нужно отвезти их подальше и бросить в море, – отозвался второй голос. – Если они видели то, чего не должны были видеть, мы не можем позволить им вернуться домой. Детям верить нельзя. Они все расскажут взрослым, и тогда береговая охрана арестует нас, и нам всем обеспечена тюрьма.

– Погоди, – сказал голос, принадлежавший человеку, который поймал Давида и Ваффи. – Один из этих мальчишек европеец.

– Тем хуже для него! – отозвался другой мужчина. – Может быть, этого француза уже все ищут. Надо торопиться. Возьми ружье и следи за ними, они могут попытаться сбежать, когда мы выйдем на мелководье.

Лодка качнулась, задев бортом о выступ скалы, когда в нее спрыгнул ее владелец, вслед за которым тут же последовал другой. Почти сразу Давид почувствовал, как его руки туго стянула веревка; беспомощного мальчика приподняли, усадили на заднюю скамью и привязали к ней все той же веревкой. Другой незнакомец быстро подошел к Ваффи и проделал с ним то же самое. Рты им завязали жестким куском мешковины. Все произошло так быстро, что Давид опомнился только тогда, когда лодка уже вышла из залива, гонимая мощными ударами весел, на которые налегали двое мужчин. Весла погружались в воду почти беззвучно.

Так гребли минут десять, а потом перешли к мотору на носу лодки. Послышалось слабое «чах-чах», и лодка стала двигаться заметно быстрее, слегка подрагивая корпусом. Первый мужчина поднялся и подошел к мальчикам. Он развязал тряпки, которые закрывали им рты. В ту же секунду Ваффи принялся кричать как сумасшедший; но теперь от этого уже не было никакого толку. Они были слишком далеко от берега, чтобы их можно было услышать, и продолжали плыть все дальше в море.

Давид не кричал потому, что знал – это их не спасет; он повернул голову, чтобы, может быть, в последний раз увидеть огни на вершине утеса. По его мнению, было уже за полночь, но свет в окнах все еще горел. Конечно, так и должно быть, думал Давид, ведь папа с мамой никогда не лягут спать без него. Только Джоана, скорее всего, уже спит в своей кроватке, обняв куклу и разбросав по подушке свои кудри. До этой минуты Давид даже не догадывался, что так сильно любит свою сестру. При мысли о родителях у него буквально разрывалось сердце.

Шея затекла, он уже больше не мог смотреть на утес. Давид повернул голову и с удивлением заметил, что вода перед лодкой уже не была темной, а приобрела зыбкую серебристость. Взошла луна, и ее свет оставлял на воде светлую дорожку, точно такую же, какую он видел в тот день, когда принял решение стать чадом Божьим. Вдруг Давид вспомнил историю, которую он прочитал в то утро. «Это Я; не бойтесь», – сказал Иисус испуганному Петру, и тогда Петр вышел из лодки и пошел по воде навстречу Иисусу. Очень даже может быть, что он шел по такой же серебристой дорожке, которая вела прямо к ногам Иисуса. Возможно, эту водную дорожку, которая сейчас простиралась перед Давидом, сотворил Сам Бог, чтобы напомнить ему о том, что Иисус даже в эту трудную минуту находится где-то рядом, среди волн, и с любовью и заботой протягивает ему Свою руку.

– Ваффи, – прошептал Давид, – я хочу помолиться.

Ваффи, заметив, что никто не обращает на него внимания, перестал кричать и тихо сидел рядом с Давидом, склонив свою голову ему на плечо и беспомощно опустив руки. Ваффи едва слышно всхлипывал, отчего его тело слегка подрагивало. Но все же, несмотря на охвативший его ужас, Ваффи заметил, что друг был совершенно спокоен, и это заставило его удивиться. Неужели Давид и вправду думает, что Бог может сейчас спасти его? Ваффи был готов на все, лишь бы только спастись. Он еще плотнее придвинулся к Давиду. Ощущая замерзшие тела друг друга, мальчики немного успокоились.

– Ты кто? – вдруг спросил высокий незнакомец, повернувшись к ним. – Ты, местный, чем занимается твой отец?

– Он в-водитель грузовика, – прошептал Ваффи дрожащими губами. Береговые огни уже покачивались далеко позади, и вода казалась очень, очень глубокой.

– А ты, французик? – насмешливо спросил незнакомец. – Кто твой папочка и где ты живешь?

Последние слова человек произнес по-французски. Давид, не мигая, смотрел на него.

– Я вас не понимаю; я англичанин, – наконец ответил он на местном языке.

Незнакомец пристально взглянул на мальчика.

– Англичанин! Да еще разговаривает на нашем языке! – воскликнул он. – Вот это да!

– Я сын врача из английской больницы, – прибавил Давид, и при мысли о добром, сильном отце его голос задрожал. Бородач нагнулся к Давиду и при свете луны во все глаза разглядывал маленькое бледное личико, обращенное к нему.

– Сын английского врача? – повторил он. – Высокого господина с маленьким шрамом на лбу?

– Да, – ответил Давид и невольно всхлипнул. Незнакомец опустился на скамейку рядом с Давидом, не отрывая от него глаз и поглаживая свою бороду. Неожиданно он повернулся к своему товарищу, управлявшему лодкой.

– Послушай, а ведь врач – честный человек, – сказал он. – Заботится о бедняках. Мои родители умерли, когда я был крохотным мальчуганом, и никто не хотел перевязывать гнойные струпья на моей ноге. Англичанин отыскал меня и привел в больницу. Несколько месяцев я оставался там, а он терпеливо, изо дня в день своими руками обрабатывал мои раны. Без его помощи сейчас я был бы хромым калекой, живущим на подаяние. Я не допущу, чтобы хоть один волос упал с головы этого парня. Мы должны придумать другой выход.

– Чего тут придумывать, – обеспокоено проговорил один из его товарищей. – Если эти дети вернутся домой – нам конец.

– Нет, постой, – ответил другой и, казалось, о чем-то задумался. – Послушайте меня. Скоро мы будем проплывать мимо другого мыса, к тому времени еще не рассветет. Мы подплывем к подножию утеса и там высадим мальчишек. Через час мы обменяем ружья на деньги, и я больше никогда не буду заниматься этим грязным делом. Детям потребуется несколько часов, чтобы добраться до ближайшей деревни, там они и заночуют. Крестьяне – народ медлительный. В лучшем случае только сегодня к вечеру, а то и завтра, они приведут этих ребят к родителям. А уже сегодня утром мы перепрячем лодку, а ружья окажутся высоко в горах не позднее сегодняшнего вечера. Горцы знают тропы, ведущие к границе, и держат язык за зубами.

Его спутнику не понравился этот план. Он казался недовольным и злым. Мужчины собрались на носу лодки и стали перешептываться. Лодка продолжала скользить по волнам, урча двигателем и слегка подрагивая.

Вдруг один из мужчин резко обернулся к мальчикам.

– Я не беспокоюсь по поводу вот этого, – проговорил он, указывая на Ваффи. – Он из местных, и наша война – это и его война тоже. Его родители не предадут нас. Но мне не внушает доверия другой. Но все же ради его отца не будем причинять ему никакого вреда.

Он наклонился к самому лицу Давида.

– Послушай, малыш, – негромко сказал он. – Мы высадим тебя на берегу целым и невредимым, и ты пойдешь к своему отцу и все ему расскажешь. Ты напомнишь ему, что однажды он сжалился надо мной, и за это я пощадил его сына. Скажи ему еще, чтобы, во имя любви к нашему народу и нашей стране, он не выдавал нас.

– Я запомню это, – пообещал Давид. – И постараюсь объяснить моему отцу, что мы не должны выдавать вас.

Он дрожал от холода, глаза его слипались от усталости, но чувство страха чудесным образом покинуло его. Неизвестный человек оказался добрым, и, кажется, Давид скоро вернется домой.

Незнакомец резко поднялся, вынул из кармана нож и перерезал веревки, которыми были связаны дети. Он заботливо уложил мальчиков на дно лодки и накрыл их куском парусины. Дно было жестким, дрожь пробирала ребят до самых костей, но море ласково укачивало, а всплески разбивающихся о нос лодки волн убаюкивали, как колыбельная песня. Яркая луна висела над горизонтом, и Давид вглядывался в ее чистый и светлый лик. Ее свет как бы окутывал его миром и покоем, и Давиду чудилось, что он покоится в объятиях крепких и заботливых рук. Он обнял Ваффи, как бы желая поделиться с ним чувством спокойствия, наполнявшим его сердце.

«Как бы я хотел, чтобы Ваффи знал об Иисусе, – думал Давид. – Как бы я этого хотел!» Потом все куда-то провалилось, и Давид погрузился в такой глубокий и безмятежный сон, как будто спал дома, в своей постели. Звезды подмигивали ему из своих небесных норок, луна величаво плыла по небу навстречу чернеющим вдали вершинам гор. Близилось самое темное время суток, какое бывает только перед рассветом, и маленький корабль со своим драгоценным грузом развернулся носом к берегу и поплыл к прекрасным берегам страны холмов и гор.

Давид внезапно проснулся, окончательно забыв о том, где находится. Было холодно и жестко на голых, мокрых досках. Большая рука настойчиво, но не грубо трясла его. Предрассветная мгла полнилась тихими звуками: киль лодки терся о прибрежную гальку, волны бились о борта лодки, слышались приглушенные мужские голоса.

Мальчик начал тихонько плакать от холода, непонимания того, что происходит, и какого-то смутного воспоминания о чем-то очень-очень страшном. Но шершавая ладонь легонько коснулась его губ, и он замолчал. Потом сильные руки, пахнувшие бензином и табаком, приподняли его и поставили на каменистый берег. Давид так ослаб от всего, что произошло с ним в эту ночь, и так сильно хотел спать, что стал беспомощно заваливаться на бок, но мужчина подхватил его и прислонил спиной к лежавшему на берегу большому валуну. Через мгновение рядом с ним оказался Ваффи. Мальчики прижались друг к другу, радуясь тому, что опять стоят на земле.

– Мне пора, – сказал мужчина. – У вас за спиной начинается тропинка, которая ведет на вершину утеса, но вам лучше подождать, пока рассветет. Солнце взойдет меньше чем через час. Идите по этой тропинке мимо холмов, и придете в деревню. Идти придется долго, но вы не заблудитесь, если никуда не будете сворачивать. Когда придете в деревню, расскажите крестьянам, кто вы, и они отведут вас к вашим родителям.

Крестьяне любят и уважают твоего отца, – добавил незнакомец, обращаясь к Давиду. – Идите с миром, и да поможет вам Бог. Не забудь передать отцу, что я говорил тебе.

Мальчики услышали шелест гальки, когда лодка отчаливала от берега, а потом послышался гул мотора и вскоре затих вдали. Было очень темно, но чернильная гладь неба мерцала, усыпанная звездами, светящими особенно ярко перед рассветом. На море больше не дрожала серебристая лунная дорожка, но Тот, Кто был с ними все эти долгие часы, несомненно укажет им путь домой! Над мальчиками грозно маячила темная тень утеса, а справа от них по своему неглубокому руслу весело бежал к морю маленький ручеек.

Пока еще было бесполезно искать тропинку. И ребятам ничего не оставалось, как сидеть и ждать. Давид смотрел на звезды. Папа научил его немного разбираться в астрономии, и мальчик старался отыскать на небе знакомые ему созвездия – пояс Ориона, Плеяды и Южный Крест. Ваффи тихонько хныкал и сопел носом, уткнувшись в плечо Давида, который уже не плакал.

– Ой-ой-ой! – скулил Ваффи. – Мы окоченеем на этом берегу еще до того, как рассветет. Тебе не страшно?

Давид не ответил. Конечно, он боялся и темноты, и черных волн, и возвышающихся над ними гор, но его страх был подобен ручейку, бегущему у их ног: он впадал в огромное море неземного могущества и любви и бесследно растворялся в нем. Давиду трудно было подобрать нужные слова, чтобы объяснить это Ваффи, но он очень хотел, чтобы друг понял, что он сейчас чувствует.

– Думаю, мы сможем добраться до дома, – сказал он, стараясь успокоить Ваффи. – В конце концов, они же не выбросили нас в море.

– Ах, Давид, ты такой храбрый, – всхлипнул Ваффи. – Это твой Иисус делает тебя таким?

– Он заботится о нас и охраняет нас, – просто и уверенно ответил Давид. – Хочешь, я расскажу тебе о том, как Он ходил по воде? Все равно еще слишком темно, чтобы отправляться в путь.

– Ага, – согласился Ваффи и вздохнул. Мальчики сидели, прижавшись друг к дружке и прячась от ветра за валуном, пока Давид рассказывал свою историю.

– …и когда Иисус вошел в лодку, стало тихо, шторм на море прекратился, и уже никто ничего не боялся, – закончил Давид. – Гляди, Ваффи, – уже светает.

Они повернулись и стали смотреть туда, где первые лучи восходящего солнца начали пробиваться сквозь густые сумерки. Уже можно было различить берег и белую пену у самой кромки воды. Небо подернулось голубоватой дымкой, звезды потускнели. Только черная громада утеса нависала над ними, подобно призраку.

– Теперь мы сможем найти тропинку, – сказал Давид. – Вставай, пойдем ее искать.

Мальчики поднялись, размяли затекшие тела, пытаясь стряхнуть с себя озноб и окаменелость, потом взобрались на подножие утеса. Очень скоро они нашли, что искали, – начало каменистой тропинки, петлявшей по склону. Ребята стали карабкаться вверх, цепляясь за пучки сухой травы и торчащие из земли корни растений. Чем выше они поднимались, тем светлее становилось вокруг. Когда дети достигли вершины и увидели всю ширь моря, всё вокруг розовело, и остров выступал из тумана подобно крепости на фоне красноватого неба. Мальчики присели на траву, чтобы перевести дух, но сидеть было зябко из-за ледяных бусинок росы. Они снова поднялись и, повернувшись спиной к алому восходу, вышли на узкую дорогу.

Перед ними простиралась холмистая равнина, как бы разрезанная напополам скалой, она тянулась через холмы и долины и терялась из виду где-то у самого горизонта. Тропинка казалась прямой и надежной, хотя впереди по-прежнему не было видно никаких признаков деревни или горного поселения. Мальчики пошли вперед, качаясь от усталости, потому что ночное приключение истощило их силы; но вокруг было так много интересного, что ребята стали понемногу забывать об ужасе минувшей ночи. Солнце поднялось над горизонтом и приятно согревало им спины. Скоро они подошли к роднику и напились прохладной, бодрящей воды. Около родника в болотистой почве росли благоухающие нарциссы, и, пройдя еще немного, мальчики очутились на поле, где качали своими мокрыми от росы головками, похожими на голубые звездочки, ирисы. Но всякий раз, когда путники взбирались на очередной холм в надежде увидеть деревню, их ждало разочарование. Казалось, что не будет конца этой безлюдной земле.

Наконец они с трудом одолели вершину очень высокого холма, и их взорам открылась равнина, обрамленная цепью гор, отливавших красным светом в лучах солнца.

– Мы не сможем пройти через эти горы! – в отчаянии воскликнул Ваффи. – Там обязательно водятся обезьяны и дикие медведи. Наверное, мы заблудились.

– Нет, не заблудились, – спокойно сказал Давид. – Нам было велено идти по тропинке и никуда не сворачивать. Смотри, Ваффи, видишь, внизу стадо коз, а вон там я вижу дымок от костра. Мне кажется, деревня где-то недалеко.

– Слава Богу! – с жаром воскликнул Ваффи. – Давай поскорее пойдем туда. Как ты думаешь, они дадут нам что-нибудь поесть? Я так голоден, что съел бы целого быка.

– Думаю, нас накормят, – ответил Давид, который никогда не видел от местных жителей ничего, кроме добра. Мальчики продолжили путь; мокрые от росы сандалии и мелкие камешки больно натерли им ноги.

Вскоре каменистые луга и низкий кустарник уступили место вспаханным полям, ухоженным виноградникам и рощам искривленных оливковых деревьев. Деревня располагалась по покатым берегам реки, в самом низу долины, в чаше гор.

Мальчики осторожно приближались к поселению. Скоро они увидели крестьянина, пахавшего на поле. Он шел позади запряженного мула и всем телом налегал на деревянный плуг. Заметив мальчиков, крестьянин остановился и с любопытством стал разглядывать их. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась худая дворняжка и начала лаять. Ваффи запустил в нее камнем, и она, взвыв, убежала. Ребята подошли к колодцу, возле которого несколько девочек, беззаботно щебеча, наполняли свои ведра водой. Они мгновенно замолчали и с удивлением стали разглядывать голубоглазого, аккуратно подстриженного, но вымазанного грязью мальчика. Некоторые из этих девочек, живших в затерянной среди холмов деревне, никогда не видели светловолосых, голубоглазых людей.

– Кто это? – зашептали они после минутного молчания. – Откуда он взялся?

– Это француз, – сказала одна из них и громко засмеялась.

– А что ему здесь нужно? – удивилась другая. – Может быть, с ним пришли и другие французы? А вот еще один! Он не из нашей деревни.

Девочки смотрели испуганно и с недоверием, так что у Давида защемило сердце. Он тоже немного струсил, но не чувствовал по отношению к незнакомкам неприязни. Больше всего на свете ему хотелось есть и пить. «Боже! – взмолился он в душе, – пожалуйста, пошли нам доброго человека. Молю Тебя, сделай так, чтобы я мог где-нибудь прилечь и поспать, и пошли нам кого-нибудь, кто сможет отвести нас домой».

Дети стояли в нерешительности, бросая друг на друга застенчивые взгляды. Наконец Ваффи набрался смелости и попросил воды, но девочки только рассмеялись в ответ и снова начали перешептываться. Они говорили на тягучем языке местных племен, и городской акцент Ваффи показался им странным и забавным. Ничего не оставалось, как развернуться и идти прочь. Одна из девочек бросила им вслед горсть мелких камней, но даже забияка Ваффи на этот раз был слишком уставшим, чтобы отвечать на столь недружелюбный выпад.

– Пойдем к реке, – сказал Давид. – Может быть, там мы встретим женщин, которые стирают белье. С девчонками никогда не нужно связываться!

Они прошли мимо глиняных хижин, покрытых соломой. Рядом играли маленькие дети, из дверей доносились скрежещущие звуки мельничного камня, но никто не обратил внимания на двух мальчиков. Уже скоро они услышали, как плещется вода, набегая на прибрежные камни, а за следующим поворотом тропинки увидели небольшую полоску берега и нескольких женщин и девочек, сидевших на корточках и полощущих белье. У большого камня дымились угли костра, над которыми возвышались чугунки с кипящей водой, в вареве плавало мыло, окрашивая жидкость в янтарный цвет. Одежда разных цветов сушилась на горячей от солнца гальке, делая однообразный пейзаж пестрее и радостнее. Пока еще никто не заметил двух робких мальчиков, которые прятались за стволом оливкового дерева и наблюдали за тем, что происходит на берегу.

Внезапно Давид вздрогнул и насторожился.

По тропинке спускалась девочка, напевая что-то себе под нос. Она не могла видеть Давида, потому что несла на плече большую кипу белья, закрывавшую ей обзор, и Давид также не сумел разглядеть ее лица. Но сразу бросилось в глаза, что спина ее была слегка горбатой, а слова ее песенки странно знакомы… ну конечно, это те самые слова, которые каждый вечер папины пациенты повторяли в больничной палате под звуки миниатюрного пианино, на котором играла одна из сестер.

– Лейла! – завопил Давид, как птица, метнулся к ней, опрокинув узел белья, посыпавшегося на тропинку. Лейла вскрикнула, попятилась и чуть не упала от неожиданности.

– Это я, Давид, сын врача, – воскликнул Давид, тут же забыв об усталости. Его лицо светилось от счастья. Лейла узнала его, но решила, что ей это снится. Упершись руками ему в грудь, она пристально разглядывала мальчика. Но осознав наконец, что перед ней действительно ее юный друг, девочка расплылась в улыбке.

– Ах, Давид, это ты! – вымолвила она, и больше не смогла произнести ни слова, потому что слезы радости хлынули у нее из глаз и тонкими ручейками побежали по щекам. Стройные крестьянки с большими, загорелыми руками побросали белье на камни и обступили детей, но Давид уже никого не боялся. Он смотрел на них и смеялся, а они смеялись в ответ, разглядывая его стриженные волосы и голубые глаза. Потом женщины заметили Ваффи и разом заговорили, перебивая друг друга и, наверное, сгорая от любопытства.

Ваффи сидел на корточках под оливковым деревом. Он так устал, что не мог больше стоять на ногах, но у него еще хватало сил рассказывать о том, что приключилось с ними этой ночью, не упуская подробностей, но, помня об обещании не говорить о ружьях. Ваффи обратил особое внимание на то, что он и Давид ничего не ели со вчерашнего вечера и не отказались бы от сытного завтрака. Женщины сгрудились вокруг ребят, то и дело издавая возгласы удивления, некоторые из них хватались за головы руками, слушая рассказ Ваффи. Это были простые, бесхитростные женщины с добрыми сердцами, им не терпелось отвести мальчиков в свои дома и накормить их; но честь эта по праву принадлежала Лейле. Девочке не часто выпадал случай продемонстрировать свое великодушие, тем более что на этот раз ценою ее стараний оказался Давид.

– Пойдемте, – с важным видом сказала она, подбирая разбросанное белье и увязывая его в узел. – Я отведу вас в дом моей хозяйки.

И Лейла пошла по тропинке, а Давид с Ваффи последовали за ней, ощущая прилив сил от одной только мысли о еде и отдыхе. Вскоре они поравнялись с плотными зарослями кактусов, которые, подобно забору, окружали глиняную хижину. Два маленьких мальчика играли на ее крыльце, а в дверях сидела женщина, замешивала тесто для хлеба. Давид сразу узнал ее. Это была та самая крестьянка, которую он встретил на утесе в тот день, когда Лейлу забрали в больницу.

– Госпожа, – обратилась Лейла к своей хозяйке, – в нашу деревню пришел сын врача. Он и еще один мальчик шли сюда с берега моря пешком. Мы должны покормить их и отвести домой.

Женщина, услышав эту новость, немедленно поднялась и проводила мальчиков внутрь дома, где было тихо и прохладно. Она знала, что лучше быть в добрых отношениях со всеми, кто так или иначе связан с больницей, ибо, как знать, кому уготована судьба попасть туда следующим? К тому же, она была сердобольной женщиной, и вид двух измученных, измазанных грязью детей вызвал у нее жалость. Она приготовила бамбуковую подстилку и принесла парного молока с большим ломтем ржаного хлеба. Лейла же сбегала во двор и вернулась, держа в руках два коричневых яйца, затем вылила их содержимое в сковородку и раздула огонь. Почуяв запах шипящего на огне масла, мальчики нетерпеливо заерзали от предвкушения завтрака. В доме не было ни ложек, ни ножей. Все ели из большого глиняного блюда, макая в масло куски хлеба и подбирая все до последней крошки.

– Хотелось бы поскорее попасть домой, – сказал Давид, но сил на то, чтобы осуществить это «скорее» у него уже не осталось, да это теперь и не имело особого значения. С Лейлой он чувствовал себя в безопасности, зная, что она все устроит наилучшим образом. Хозяйка передвинула подстилку в тихий, темный угол хижины, подложила подушки под головы мальчиков и накрыла их пестрым одеялом ручной работы. Даже забыв «спасибо» или хотя бы «спокойной ночи», бедные дети мгновенно заснули мертвым сном.

Когда Давид проснулся, солнце уже скрылось за красными горами, что высились сразу за рекой, и наступил прохладный, тихий вечер. Ваффи все еще беспробудно спал. Давиду никуда не хотелось идти: его руки и ноги все еще побаливали и не хотели слушаться после скованности в лодке и долгой ходьбы. Поэтому он просто лежал, высунув нос из-под одеяла, и слушал кудахтанье кур во дворе, журчание реки, бульканье воды в котелке и тихие звуки разговора Лейлы с хозяйкой. Они сидели на крыльце, расчесывая овечью шерсть и сматывая ее в клубки.

– Я хочу сходить к соседям и попросить у них немного пряной мяты, – сказала хозяйка. – Нам нужно успеть приготовить хороший ужин к тому времени, когда врач придет за своим сыном. Я думаю, он будет здесь к вечеру, как только узнает, где находится Давид. Ты присматривай за супом, а я займусь детьми.

Женщина усадила себе на спину самого младшего ребенка и ушла, сопровождаемая двумя детьми постарше, которые засеменили следом, держась за край ее платья. Лейла подождала, пока хозяйка скрылась за кактусовой изгородью, и обернулась, чтобы взглянуть на Давида. Тот уже смотрел на нее, высунув голову из-под одеяла, и улыбался. Лейла собрала шерсть в подол и присела возле Давида на край подстилки.

– Как быстро летит время, – с грустью проговорила она. – Мой хозяин отправился за твоим отцом, как только ты заснул. До вашего дома не так далеко, скоро он будет здесь, и тебе придется уйти. Весь день я хотела разбудить тебя, но моя хозяйка запретила.

– А зачем ты хотела меня разбудить? – спросил Давид. – Я так крепко спал, что вряд ли смог подняться.

– Зачем? – повторила Лейла. – Конечно же, чтобы послушать истории об Иисусе. Только представь себе, Давид: никто не говорил мне о Господе Иисусе с тех пор, как я вернулась в деревню. Иногда я смотрю на картинки и стараюсь вспомнить твои слова, но я почти все забыла. Расскажи мне еще, Давид. Расскажи мне об Иисусе. Научи меня молиться. Я так много хочу узнать, что готова слушать тебя всю ночь.

– Молиться – значит рассказывать Богу обо всем, что лежит у тебя на сердце, – ответил Давид и добавил: – Я молился, когда похитители везли нас в лодке.

– Как это было? – полюбопытствовала Лейла.

– Сидя в лодке, я вспомнил о том, что Иисус ходил по воде. Вдруг я увидел на море серебристую лунную дорожку и представил Его, идущего ко мне, и после этого перестал бояться. Те люди после сказали, что не бросят нас в море, и я понял, что все будет хорошо. А уже здесь, в деревне, я просил Бога послать нам какого-нибудь доброго человека, и Он послал тебя.

– Ах, ах! – воскликнула Лейла, заламывая руки, думая о том, сколько страхов и опасностей выпало минувшей ночью на долю ее друга. – Господь ответил на твои молитвы! Знаешь, Давид, я буду молиться о том, чтобы еще кто-нибудь из христиан пришел в нашу деревню с рассказами об Иисусе. Разве могу я одна быть здесь христианкой? Я даже боюсь говорить об этом вслух. А вдруг меня побьют? В деревне нет никого, с кем можно было бы поговорить о Господе.

– Кажется, я знаю, что тебе нужно делать, – задумчиво проговорил Давид. – Трудно быть непохожей на всех остальных, но это достойный путь. Когда придет мой папа, я попрошу его рассказать один стих из Библии, мой самый любимый. В нем говорится о детях Божьих, которые светят, как светила во тьме, потому что Иисус послал их как пример для всех окружающих. Сейчас ты единственный лучик света в этой деревне. Когда другие будут обманывать, ты должна говорить правду, когда тебя окружают злые и недоброжелательные люди, вроде тех девочек, что встретились нам у колодца, ты должна оставаться доброй. Я христианин, а Ваффи – нет, поэтому мы не похожи друг на друга. После того как я вспомнил об Иисусе прошлой ночью, я на самом деле перестал бояться, а Ваффи дрожал от страха все время.

Ваффи навострил уши. Он проснулся несколько минут назад, но, как и Давиду, ему не хотелось вылезать из-под одеяла, поэтому он просто лежал и молчал. Давид и Лейла были поглощены беседой и не замечали его. Вначале Ваффи не очень прислушивался к разговору, но последние слова Давида больно ранили его сердце, потому что это была правда. Он закрыл глаза и притворился спящим. Ему требовалось время, чтобы обдумать то, что он услышал о себе.

Давид был младше его, но все же он, Ваффи, почти лишился рассудка от страха, а Давид держался спокойно и бесстрашно. Неужели тот самый Иисус, о котором иногда говорил Давид, помог ему перестать бояться смерти и темноты? А что, если и правда рядом с ним все время, незримо оберегая, присутствовал Некто, Кого Ваффи не знал, но Кто был хорошо знаком Давиду; и этот Некто и спас их! Если всё на самом деле так, Ваффи хотел бы подружиться с этим Незнакомцем. Он до сих пор не мог без содрогания думать о темном, безбрежном океане. Но Давид, казалось, больше вспоминал не о страхе, а о том, Кто был с ними и Кого Ваффи еще не знал. В жизни так много зла и несправедливости! И это было известно Ваффи лучше, чем Давиду. Как было бы здорово, если бы рядом с тобой всегда находился кто-нибудь, кто заботился бы о тебе и оберегал тебя. Может быть, когда они опять будут играть в саду за домом, он попросит Давида рассказать ему об этом.

Ваффи лежал, наполовину погруженный в раздумья, наполовину в сон, а эти двое все продолжали разговаривать. В маленькой хижине стало почти совсем темно, но через проем открытой двери они могли видеть краешек бледно-желтого неба. Теплый воздух вкусно пах супом из куропатки. Вернулась хозяйка Лейлы со своими детьми и зажгла лампу. Ваффи уже не притворялся спящим; подстилку придвинули поближе к огню и уселись вокруг тлеющих углей. Все это время Давид напрягал свой слух, чтобы услышать звук шагов, которых он никак не мог дождаться.

А ждать пришлось до самых сумерек. Сначала он услышал собачий лай, а затем мужские голоса; Давид вскочил на ноги и выбежал во двор, распугав кур, которые кинулись от него врассыпную, и тут же оказался в руках отца, перескочившего через узкую брешь в колючей кактусовой изгороди. Отец еще и еще раз крепко прижимал к себе сына, как будто вовсе не хотел отпускать его. Отец Ваффи тоже пришел с ним. Он бесцеремонно отстранил обнимающихся сына и отца и стал обходить двор, заглядывая под каждую корягу.

– Папа, – прошептал Давид, утонувший в отцовских объятиях, – ты ведь не расскажешь полиции о том, что произошло с нами, и не станешь доносить, правда? Мы дали слово тому человеку, который отпустил нас.

Отец рассмеялся.

– Этих людей поймали еще сегодня утром, Давид, – сказал он. – Ваффи заблаговременно рассказал своему отцу об этой лодке. Так что мы знали, что вы отправились на берег, и отец Ваффи предположил, что, возможно, вы попались на глаза этим торговцам оружием. К полуночи на всем берегу были расставлены патрули, и полиция перекрыла все дороги, ведущие к границе. Сегодня рано утром лодку обнаружили в заливе; вероятно, она заплыла туда еще до рассвета. Ружья нашли в горах; их спрятали в кузове грузовика под замороженной рыбой, а контрабандистов выследили и арестовали сегодня днем. Честное слово, они должны радоваться тому, что отпустили вас целыми и невредимыми. За контрабанду их накажут, но не чересчур, а если бы они что-нибудь сделали с вами, их ждало бы суровое наказание.

– Ах! – воскликнул Давид. С одной стороны, ему было жаль этих бесстрашных мужчин, но мысль о том, что их поймали, принесла ему все же некоторое облегчение. Данное им обещание держать в тайне все, что с ними произошло этой ночью, тяжелым грузом лежало у него на сердце, и хотя он не нарушал слова, но больше уже не хотел быть хранителем подобных секретов. Давид повис на могучем плече отца.

– Давай пойдем домой, к маме, – тихо попросил он.

– Скоро, – сказал отец, – очень скоро мы будем дома, но сперва нам нужно отблагодарить Лейлу и этих добрых людей. Мама знает, что тебе уже не грозит никакая опасность, поэтому нам можно не торопиться.

Тем временем стол уже был накрыт. Суп перелили в глубокую глиняную тарелку, разложили куски свежего хлеба. На полу хижины гостей ждали подстилки и коврики, и они уселись на них, вдыхая щекочущий ноздри густой аромат супа. К нему примешивались запахи горящего в лампе масла и кисловатого хлеба. Мужчины, прижимая к себе своих сыновей, принялись за еду, а Лейла и ее хозяйка присели чуть поодаль, готовясь услужить, если понадобится, и подготавливая все, что нужно для чая.

Все воздали должное вкусному ужину. Все, за исключением Лейлы, наперебой обсуждали события минувшей ночи. Девочка сидела молча, скрестив руки, и на сердце у нее было неспокойно.

Отец Давида пришел так быстро, и сразу после ужина все они уйдут. У нее не будет возможности поговорить с Давидом наедине и задать вопросы, которые теснились в ее голове. Лейле очень хотелось вкусить Хлеб Жизни, узнать как можно больше об Иисусе, но, по всей видимости, такой возможности ей не представится. Но все же Давид успел сказать ей несколько важных слов, которые глубоко запали ей в душу. Ей нужно стать непохожей на всех остальных и быть, как светило в мире. Иисус будет содействовать в этом. Она еще не знала, как это произойдет, но Давид обещал, что Он обязательно ей поможет.

Ужин закончился, и врач выразил желание немедля пуститься в обратный путь. Он поднялся, благодаря радушных хозяев. Лейла подошла и заглянула ему в лицо; при свете лампы ее глаза блестели от слез.

– Неужели Вы ничего не скажете им? – прошептала она. – Они никого не станут слушать кроме Вас.

Отец Давида остановился в нерешительности. Он знал, что жена уже беспокоится о них с Давидом и что сгустившиеся сумерки и разбитая горная дорога не позволят быстро добраться до дома. Но, пока он стоял, вглядываясь в девичье личико, на котором застыло умоляющее выражение, снаружи послышались шорох и чей-то торопливый шепот, сопровождаемый хлюпаньем, как будто кто-то ступал по грязи. Залаяла собака, заплакал ребенок. Звуки шагов стихли.

– Кто там? – спросил хозяин дома.

Напряженное молчание продлилось несколько мгновений; затем со двора послышался робкий голос:

– Это больные из деревни. Мы узнали, что в ваш дом пришел врач.

– Войдите, – велел им хозяин, и несколько человек вошли в комнату, распахнув настежь входную дверь. Вот что это были за люди: тщедушный старик, ноги которого сплошь покрывали болячки, женщина с тощим ребенком, на лице которого виднелись следы кори, еще одна несчастная, вероятно, полуслепая, и мать, державшая на руках младенца – калеку. Лица пришедших светились надеждой и верой, их состояние не требовало пояснений; все ждали, что скажет врач.

– Послушайте меня, – обратился к ним отец Давида. – Сейчас у меня нет с собой никаких лекарств, и я тороплюсь домой. Сегодня среда. В субботу я вернусь сюда. Я принесу вам лекарства и Книгу, в которой говорится о том, как попасть на небеса. Скажите всем больным, чтобы они ждали меня в полдень. Обещаю, что обязательно приду.

– И я приду, – неожиданно сказал Давид.

– И я, – глухо повторил за ним Ваффи.

Лейла ничего не сказала. Маленькой служанке не следовало показывать прыть в таком деле, но она стиснула от радости руки и отступила назад, в тень, где стояла корзина для зерна. Пришедшие тоже были довольны.

– Только не забудьте, только не забудьте, обязательно приходите! – повторяли они, когда гости, еще раз от всего сердца поблагодарив хозяев, наконец-то смогли выйти из дома. Взошла луна, и прихотливо изогнутые оливы стояли в ее свете подобно привидениям. Ваффи и Давид хотели было порезвиться на приволье, но их ноги так сильно болели, что об этом пришлось забыть до лучших времен.

Мальчики с довольным видом уселись в машину вслед за своими отцами и приготовились к длинному путешествию по неровной горной дороге. Автомобиль медленно ехал по изрытому копытами мулов пути, и вокруг не было видно ничего, кроме очертаний серебристых гор на фоне звездного неба.

После шараханья и прыжков машина в конце концов выбралась на ровную дорогу. Папа Давида прибавил скорость, и они помчались сквозь тьму, слушая ровное урчание двигателя. И вот уже слева, впереди замаячили огни города, а справа их взорам открылась просторная гладь моря. Давиду казалось, что он уже много лет не видел свою маму. Столько всего произошло в его жизни за один только день! Он чувствовал, что уже не был прежним Давидом, каким его все знали. «Теперь, – думал он, – я вырос, и моя жизнь навсегда изменится».

Он увидел бухту. Потом машина начала подниматься по склону утеса. Вскоре можно было разглядеть оранжевый свет в окнах больницы, на крыльце которой под фонарем стояли мама, Джоана и Ералаш. Отец остановил машину напротив них, и Давид бросился к двери, случайно задев отца Ваффи локтем, кубарем выкатился из машины и упал в объятия теплых материнских рук. Джоана от радости нетерпеливо тыкалась носом в его штаны, а Ералаш без умолку лаял, лаял и лаял. Давид был дома!

Теплый душ и глубокий сон взбодрили Давида; не было никаких причин не идти в школу; но мальчик словно преодолевал какой-то внутренний барьер: ему было трудно продолжать жить так, как будто ничего не случилось. Ночное приключение, самое яркое за всю его жизнь, наложило отпечаток на поведение Давида – он то чувствовал раздражение, то ему беспричинно хотелось плакать. Дошло до того, что он начал дразнить Джоану, пока малышка тоже не принималась реветь, а школьный учитель стал обращать внимание на то, что Давид особенно рассеян на уроках. К вечеру пятницы мальчик уже просто впал в депрессию. Он не знал, куда пойти, вышел в сад и наткнулся на Ваффи.

– Привет, – поздоровался Ваффи. – Пойдем на пляж, а? Теперь там все спокойно.

– Ничего не выйдет, – сердито буркнул в ответ Давид. – Больше мне нельзя ходить туда без папы.

– Какая жалость, – разочарованно сказал Ваффи. – Тогда пойдем в сад. Давай постреляем там из твоего лука.

Ваффи, как всегда, ни за что не хотел проигрывать и всякий раз старался ухватить лучшую стрелу, чтобы удобнее было стрелять, но и Давиду сегодня не хотелось чувствовать себя побежденным.

– Ты жульничаешь, – с упреком сказал он Ваффи. – Ты всегда берешь самую прямую стрелу. Дай ее мне, и тогда посмотрим, кто выиграет.

– Да не жульничаю я вовсе, – запротестовал Ваффи. – Стрелы все одинаковые.

– Нет, жульничаешь! Они разные! – вскричал Давид, теряя терпение и пытаясь вырвать игрушку из рук Ваффи. Ваффи вцепился в лук, и Давид потянул сильнее. Произошло то, что и должно было произойти: раздался хруст и любимое оружие переломилось пополам.

– Ты! Ты! – закричал Давид, задыхаясь от злости. – Ты сломал мой самый лучший лук. Ты всегда ломаешь мои вещи. Я больше никогда не будут с тобой играть!

– Это я никогда больше не стану играть с тобой! – холодно сказал Ваффи, швыряя свой обломок игрушки в заросли бамбука и отворачиваясь от друга с выражением презрения на лице. – Не стоит связываться с тобой и ни с кем другим из христиан! Все вы жадные и сердитые. Ничем не лучше остальных людей.

И Ваффи пошел прочь – медленно, в глубине души надеясь, что Давид побежит за ним, но Давид отвернулся, чтобы Ваффи не увидел его мокрых глаз. Он стоял у ограды и смотрел на море, сглатывая слезы. Рухнули все его надежды! Его молитвы были пустой тратой времени! Он так страстно просил Бога, чтобы Ваффи тоже стал христианином! И что же? Все его старания пошли прахом! Ваффи уже никогда не поверит, что христиане лучше, чем все, и даже сам Давид начал сомневаться в этом.

Мальчик взглянул на сломанный лук, который он с таким трудом и старанием мастерил две недели. «В конце концов, – думал Давид, – все луки рано или поздно ломаются, и каждый раз приходится делать новый». Стоило ли затевать из-за этого драку? Он обвел взглядом горизонт: серо-голубое небо над морем порозовело. По вечерам Давид часто приходил на свое тайное место под куст мимозы, чтобы посмотреть на небо, которое всегда радовало взор, особенно – на закате, даже в те минуты, когда на душе скребли кошки, и он бывал зол на весь белый свет. Все, что есть хорошего в этом мире, никогда не ломается, не меняется и не портится – подобно морю или закату, или звездам и светилам Божьим. Близок час, когда взойдет луна и на море появится серебристая дорожка, точно такая же, какую он видел тогда, в море, когда он был сильно напуган и ощущал рядом с собой незримое присутствие Иисуса. А если Иисус всегда остается неизменным, значит, Он будет рядом с Давидом всякий раз, когда ему будет нужна Его помощь; может быть, Он придет прямо сейчас, потому что именно в эту минуту Давид раскаивался в своем поступке и очень хотел снова стать добрым мальчиком. Давиду было ясно, что он-то как раз меняется, но, возможно, в лучшую сторону. Эта мысль утешила мальчика, как будто бы он, унесенный в море и не чаявший увидеть земли, снова нащупал под ногами твердую почву.

– Мне очень жаль, что я так поступил с Ваффи, – тихо прошептал он, словно обращаясь к незримому собеседнику. Поразительная красота вечера отвлекла его от мрачных мыслей. Маленькая чайка поднялась над морем, взмахивая белыми крыльями, и устремилась навстречу закату. Розовая, похожая на барашка тучка неторопливо плыла над дальним мысом, огибая башню маяка. Давид увидел звезду, которая всегда появлялась на небе одной из первых, она ярко светила на своем обычном месте. Все было в порядке, за исключением сломанного лука, но теперь Давид о нем почти забыл. Все-таки его молитвы о Ваффи, возможно, не будут напрасными, если он попросит у него прощения.

Он еще не совсем был готов извиняться перед товарищем. Ведь они оба были виноваты в случившемся. Давид в глубине души радовался тому, что, скорее всего, ему не придется просить прощения прямо сейчас: должно быть, Ваффи ушел домой и сегодня они не увидятся, а завтра – будь что будет.

Но Ваффи никуда не ушел. Он точно так же хотел попросить прощения, но не решался; а на завтра вместо выяснения отношений уже планировал одну вылазку вместе с Давидом, но, вероятно, из-за своей гордости ему придется идти одному… Ведь не могут же друзья играть молча! Заметив, что Давид не уходит и все еще стоит возле мимозы, он решил положиться на судьбу. Ваффи знал, что, когда Давид вот так стоял под деревом и смотрел на море, ему приходили добрые мысли. И вот Давид появился из-за угла дома и увидел Ваффи – тот понурившись сидел на крыльце.

Мальчики некоторое время внимательно смотрели друг на друга. Ваффи подвинулся, уступая Давиду место рядом с собой. После секундного колебания Давид решил принять безмолвное приглашение и сел на ступеньку рядышком с Ваффи. Если придвинуться друг к другу поближе, то вполне можно разместиться на этой узкой ступеньке вдвоем.

– Прости меня, – сказал Давид.

– И ты меня прости, – эхом отозвался Ваффи.

– Приходи завтра в сад, – предложил Давид.

– Я сделаю тебе новый лук, – пообещал Ваффи.

– А я дам тебе самую прямую стрелу, – любезностью на любезность ответил Давид.

Они еще посидели и помолчали, и каждый из них думал о том, как это здорово – снова быть друзьями. Сумерки становились гуще, и на небе одна за другой начали вспыхивать звездочки. Потом мама позвала Давида ужинать, а Ваффи повернулся и во второй раз за этот вечер направился к своему дому.

Но шел он не спеша и глубоко задумавшись. Как быстро Давид решился подойти к нему и попросить прощения! Как великодушно простил его за сломанный лук! Ваффи постоянно ссорился с другими мальчиками, потому что был большим эгоистом и всегда требовал, чтобы ему давали все самое лучшее, но очень редко ему удавалось добиваться своего. Никто никогда перед ним не извинялся, и Ваффи часто дулся и злился на своих товарищей. Если все христиане похожи на Давида, то и ему, Ваффи, тоже неплохо стать одним из них. Ваффи так надоело ссориться с другими мальчиками! Как спокойно и легко было им с Давидом, когда они, попросив друг у друга прощения, сидели на ступеньке.

«Интересно, а что значит – быть христианином? – думал Ваффи. – Как в таком случае нужно вести себя?» Конечно, Давид объяснил бы ему, но Ваффи не решался спросить первый из гордости. К тому же отец Ваффи рассердился бы, если бы Ваффи заговорил с ним о христианах, и ни за что не разрешил бы сыну ходить в воскресную школу. Неожиданно Ваффи вспомнил, что завтра они собираются поехать в деревню, и отец Давида будет читать местным жителям Библию. Может быть, он расскажет им, как стать христианами, и уж тут-то Ваффи будет слушать во все уши. Если учение христиан может исцелять от страха и примирять враждующих, значит, оно заслуживает самого пристального внимания.

Давид ужинал молча, а его мама, видевшая самый конец ссоры мальчиков из окон в кухне, в задумчивости смотрела на Давида и пыталась представить себе, о чем он думал, когда стоял под деревом и плакал, сжимая в руках обломок лука. Что-то произошло, потому что он больше не был тем вспыльчивым, несобранным и непослушным мальчиком, каким она видела его за обедом. Сын старался быть хорошим, он помог ей убрать со стола посуду и смахнуть со скатерти крошки, хотя она его об этом не просила.

– Уж не знаю, как бы я обходилась без твоей помощи, Давид, – с благодарностью сказала мама. – Ты навел такой порядок в комнате, что даже я не смогла бы сделать этого лучше.

Кстати, Давид, очень скоро мне опять потребуется твоя помощь в одном деле.

– В каком деле? – полюбопытствовал Давид, заканчивая прибираться.

– Это большой секрет, – загадочно ответила мама. – Я расскажу тебе об этом, когда ты пойдешь спать.

«Что еще за дело такое?» – думал Давид, наспех умываясь и надевая пижаму. Вместо того чтобы сразу лечь в постель, он вихрем влетел в гостиную и трижды обежал вокруг стола. Плохое настроение, преследовавшее мальчика последние дни, куда-то улетучилось, и он опять был весел. Завтра они с папой и Ваффи поедут в деревню; сегодня мама поведает ему какую-то тайну, а он чувствовал, что это должно быть очень приятная тайна.

– Мама, ты идешь? – спросил Давид, прыгая под одеяло.

– Сейчас приду, – отозвалась мама, которая в эту минуту укладывала Джоану.

– Пожалуйста, поторопись, потому что я не могу больше ждать, – я так хочу узнать то, что ты обещала рассказать мне! – прокричал Давид. Он нарочно не стал произносить вслух слово «тайна» – ведь это касалось только их с мамой, Джоана была еще слишком маленькой, чтобы знать то, о чем говорят взрослые. Тайна действительно была очень важной. Он даже не сразу смог поверить тому, что сказала ему мама. После того как она ушла, Давид еще долго лежал и все думал и думал о том, что услышал.

Через два месяца у мамы родится еще один ребенок. Это произойдет тогда, когда в полях и в саду расцветут цветы, перед праздником Пасхи, до того как станет по-настоящему жарко. И он, Давид, будет помогать маме заботиться о малыше, и они все вместе будут выбирать для него имя. Если родится девочка, то он хотел бы, чтобы ее звали Роза, потому что в это время в саду будут цвести розы; а если родится мальчик, то, по мнению Давида, его нужно назвать Петром в честь апостола Петра, который ходил по воде вместе с Иисусом.

Мама будет очень нуждаться в его помощи, так как Джоана еще очень беспомощна, а у папы всегда много дел в больнице. Первое время маме придется оставаться в постели, а когда она поправится, на нее обрушится целый вал забот: кормление, купание, стирка пеленок и убаюкивание младенца. Давид постарался вспомнить то время, когда только-только родилась Джоана, но тогда ему было всего пять лет, и он не чувствовал за нее никакой ответственности и даже почти не замечал ее. Теперь дело обстояло по-другому. Он был готов посвятить всего себя заботам о ребенке.

Вдруг Давид вспомнил о чем-то, что заставило его сжать кулаки от отчаяния.

Всего через пять месяцев после рождения сестры или брата ему придется уехать в Англию, чтобы ходить там в школу, и целый год он не увидит малыша. Давиду и раньше не очень-то хотелось уезжать, но сейчас ему претила эта мысль во стократ сильнее. Две горячие слезы сползли по его щекам.

– О Боже, – прошептал он, лежа в кромешной темноте, – пожалуйста, придумай что-нибудь, чтобы мне не пришлось уезжать. Я хочу стать проповедником, когда вырасту, а для этого мне совсем не обязательно ходить в школу. Я мог бы остаться здесь и учиться у папы тому, как нужно проповедовать, и помогать маме заботиться о ребенке. Пожалуйста, сделай так, чтобы я никуда не поехал.

Он утер слезы краешком одеяла и стал смотреть в окно. На небе не было ни облачка, каждая звезда была на своем месте, проливая свет на тот кусочек темного мира, который ей суждено было освещать. Они останутся на своих местах до тех пор, пока не взойдет солнце и не рассеется ночной мрак.

Но Давид был еще слишком мал, чтобы понять урок, который преподали ему звезды. А ведь каждому из нас есть чему у них поучиться! Он отвернулся от окна, зарылся лицом в подушку и… заснул.

Давид, его отец и Ваффи трижды уже готовы были отправиться в путь, но всякий раз папе приходилось возвращаться в больницу по неотложному делу. Первый раз зазвонил телефон, когда они уже подъезжали к воротам, и ему пришлось выйти из машины и отвечать на звонок. Потом к ним подошел какой-то человек и попросил у отца лекарство, когда они уже выехали на дорогу. Но в конце концов ему удалось уладить все дела, после чего они быстро свернули за угол и скрылись из виду. Мальчики наконец-то почувствовали облегчение.

Ваффи, высунув голову в окно, молчал, что было ему не свойственно. Наверное, он чувствовал: сегодня – особенный день. Может быть, сегодня ему откроется некая тайна, она позволит ему перестать бояться и стать счастливым. Каждую ночь мальчик подолгу не мог заснуть, он, не переставая, думал о черных волнах, которые видел той страшной ночью; и даже когда засыпал, то часто просыпался от кошмара – все тех же черных волн. Если, став христианином, он сможет навсегда избавиться от подобного страха, то он, Ваффи, готов сделать все от него зависящее, чтобы только не видеть их больше. И совсем не обязательно посвящать в свои планы родителей и знакомых. Это будет их с Давидом тайна.

Давид прикорнул на отцовском плече. Он хотел обсудить с папой многие волновавшие его вопросы, но так, чтобы Ваффи не слышал. К счастью, Ваффи не понимал по-английски.

– Папа, – начал он, – а мама уже сказала тебе о ребенке?

– Конечно, – улыбаясь, сказал отец. – Она сказала мне об этом совсем недавно. А ты рад тому, что у нас в доме появится младенец?

– Рад, – ответил Давид. Он немного помолчал и сразу перешел в наступление:

– Папа, когда у мамы родится ребенок, ей потребуется моя помощь. Пожалуйста, не отправляй меня в школу в Англию. Ведь малышу к тому времени исполнится всего пять месяцев, а я мог бы ходить и здесь в дневную школу.

Папа ничего не ответил. Они достигли вершины холма, с которого открывался великолепный пейзаж – долины, изрезанные холмами. Виднелась петляющая между возвышенностей белая полоска дороги, протянувшаяся на многие мили.

– Давид, а кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – наконец заговорил отец.

– Я буду проповедником, – уверенно ответил Давид, – и, может быть, врачом, как ты. Ты же научишь меня, правда?

Папа с улыбкой покачал головой.

– Чтобы учиться, нужно ходить на занятия и сдавать экзамены, – заметил он, – но дело даже не в этом. Ты не можешь так вдруг, просто по одному своему желанию стать проповедником. Мы проповедуем Слово Божье, потому что нас избрал Бог. Быть проповедником – значит исполнять волю Божью, рассказывать людям о Нем. Бог избирает для этого дела не всех подряд. Когда я готовлюсь в больнице к операции, то выбираю самый чистый, самый острый скальпель, и если ты хочешь, чтобы когда-нибудь Бог выбрал именно тебя, то должен готовиться к этому уже сейчас.

– Но как? – спросил Давид.

Папа сделал паузу и сказал:

– Когда-то очень давно Богу потребовался посланник, чтобы сообщить народу важное известие, но Он не мог найти ни одного взрослого, кто мог бы справиться с Его поручением, тогда он избрал мальчика, которого звали…

– Самуил, – живо подхватил Давид.

– Правильно, Самуил, – сказал папа, – потому что Самуил мог исполнить поручение Бога. Долгое время этот мальчик готовился, стараясь оставаться чистым душой и телом, хотя жил среди порочных и злых людей. Многие годы он слушался своего наставника Илия, был исполнителен и опрятен, стремясь быть лучше, чем окружавшие его люди. И именно потому, что он учился служить Богу, Самуил никогда не хныкал и не просился домой, хотя, служа при храме, видел свою мать только один раз в год. Поэтому Бог избрал этого чистого, послушного и смелого мальчика Своим посланником.

– Смотрите! Кролик! – не оборачиваясь, воскликнул Ваффи.

– А в другой раз, – продолжил папа свою мысль, – Бог захотел избрать царя для Своего народа, но никто из сильных, храбрых солдат не подходил для этой должности, и тогда выбор Божий пал на маленького пастуха.

– Меня, – сказал Давид и захихикал.

– Да, его тоже звали Давидом, – подтвердил папа. – Как ты думаешь, почему Бог избрал именно его?

– Потому что он был хорошим пастухом, – ответил Давид, на ходу припоминая эту библейскую историю.

Машина мчалась по каменистой горной дороге, отчего ее бросало из стороны в сторону, и Давид подпрыгивал на своем сиденье, явно получая от этого удовольствие.

– Верно, – согласился с ним папа. – На протяжении многих лет Давид изощрял свое умение вдали от людей. Он научился не многому, но кое-что удавалось ему лучше других: метко стрелять из своей рогатки, искусно играть на гуслях и побеждать медведей и львов. Никто за ним не приглядывал и никто никогда не слышал, чтобы из его стада пропала хоть одна овца. Итак, Давид готовился, и когда потребовался воин, который смог бы одолеть великана, Бог вспомнил этого мальчика, который втайне от всех учился побеждать противников.

– Но разве здесь я не могу готовиться к служению Богу? – спросил Давид, все еще подпрыгивая на сидении.

– Не можешь, – ответил папа. – В этой стране тебе не удастся хорошо научиться чему бы то ни было. Готовиться к служению Богу – значит быть там, куда посылает тебя Бог, смело и настойчиво делать свое дело – ярко светить людям, где бы ты ни был. Я надеюсь, что ты будешь жить среди добрых людей, но, возможно, вокруг тебя окажутся и злые. Тогда тебе придется стать таким, как Самуил, – не похожим на всех прочих.

– «Быть… чадами Божьими непорочными среди строптивого и развращенного рода», – процитировал Давид выученный им стих.

– Вот именно, – сказал папа с некоторым удивлением. – Я рад, что ты запомнил эти слова. Когда ты будешь в Англии ходить в школу…

– Я видел ежика! – завопил Ваффи, и отцу пришлось остановить машину, чтобы мальчики смогли как следует рассмотреть зверька. Ребята хотели было завернуть его в резиновый коврик, лежавший на полу машины, и отвезти Джоане, но потом все-таки отпустили: еж был очень колючим и вообще мог оказаться ежихой, которую дома ждали детеныши. Мальчики забрались в машину и продолжили путь, высматривая на горизонте красные горы, у подножия которых располагалась та самая деревня. Вскоре они увидели их макушки, ярко освещенные лучами восходящего солнца. Въезжая в деревню, они сразу заметили девочку с ребенком на спине, она вышла из-за деревьев и замахала им рукой. Это была Лейла. Папа оставил машину в тени деревьев, и Лейла проводила их в дом своих хозяев. Она застенчиво поздоровалась с друзьями, радуясь их приезду, но на ее лице они заметили легкую тень беспокойства. Она шла впереди, показывая дорогу, и молчала.

Хозяева ждали их в своей прохладной хижине, где сладко пахло сухими травами и пшеницей. Пол был чисто выметен, и на нем лежало несколько ковриков для гостей. Все было готово к их приезду, на углях стоял горшок с готовой похлебкой, но Давид чувствовал: что-то было не так. Хозяин улыбался и был с ними любезен, но прислуживавшая им хозяйка выглядела усталой и раздраженной. Она часто выходила к воротам и с кем-то перешептывалась, и когда врач обратился к ней, оказалось, что она его совсем не слушает. Не оставалось никаких сомнений: над этим маленьким домом нависла грозная тень беды. Но никто не проронил ни слова, ожидая, пока гости поедят и отдохнут. И только тогда хозяин дома заговорил.

– Сестра моей жены тяжело больна, – начал он. – Она уже давно прихварывала, но прошлым вечером муж заставил ее принести с рынка мешок угля. Она упала под тяжестью этого мешка и сейчас лежит дома и ни с кем не хочет говорить. Не могли бы вы сходить к ней, если, конечно, уже отдохнули? Моя жена проводит вас. Местные больные придут позднее. А наш шаман поможет собрать народ для Вас.

– Вам нужно было сказать об этом раньше, – сказал папа Давида. Вставая, он заметил, как мрачное от беспокойства лицо хозяйки немного прояснилось.

– Давид, Ваффи, пойдемте со мной. Вы поиграете на улице.

Все вместе вышли на залитый солнцем двор и по холму, по склонам которого уже пестрели ноготки, спустились к маленькой хижине, стоявшей на берегу реки. Дверь была открыта, и, приближаясь, они услышали хриплые звуки, как будто кто-то тяжело дышал, и крики испуганного ребенка. После яркого дневного света их глаза с трудом могли видеть в сумраке хижины. Давид с Ваффи присели на ступеньках, а папа Давида вошел внутрь.

Он долго не показывался. Дети могли слышать, как он тихо разговаривал с хозяйкой Лейлы. Вскоре из хижины вышла Лейла с двумя детьми и села рядом с мальчиками. Маленькие дети стали тыкаться в ребят своими ручонками, пытаясь пробраться внутрь дома, у их ног кудахтали куры; но Лейла сидела тихо и безучастно, положив подбородок на руки, и сурово смотрела перед собой.

– О чем ты грустишь, Лейла? – спросил Ваффи. – Разве эта больная женщина из твоей семьи?

Лейла покачала головой.

– Нет, – ответила она, – она из семьи моей хозяйки.

– Тогда о чем ты горюешь? – не унимался Ваффи, которому вообще-то было незнакомо чувство сострадания.

– Потому что у больной женщины есть дочь. Если ее мать умрет, моя хозяйка возьмет ее к себе, а я буду лишней. – Лейла заплакала. – Они прогонят меня! Ах, почему я не умерла вместе с моей мамой!

Она, словно маятник, раскачивалась из стороны в сторону, а мальчики сидели тихо, не зная, что сказать. Затем один из хозяйских малышей подошел, обхватил ее за шею и несколько раз чмокнул в щеку. Неведомо откуда появилась тощая кошка и стала тереться спинкой о ноги Лейлы. Подбежал молодой козленок и уперся своими рожками в руки девочки, и скоро Лейла понемногу успокоилась. Они сидели так среди ласковых детей и дружелюбных животных в лучах теплого весеннего солнца, когда из хижины вышел отец Давида. Его лицо было печальным.

– Она умрет? – шепотом спросил Давид, взяв отцовскую руку в свою.

– Боюсь, что да, – ответил отец. – И, может быть, очень скоро. Я ничего не могу для нее сделать. С ней останется ее сестра, а я еще загляну сюда на обратном пути.

Лейла не поняла ни слова, потому что они говорили по-английски, но она уловила скорбный тон, и ее лицо помрачнело. Второй раз в жизни ей, вне всякого сомнения, придется остаться одной. И хотя ее хозяин был иногда груб с ней, все же она успела полюбить его жену и двоих детей. Конечно, они не могли заменить ей родителей, но кроме этих людей у нее никого не было в целом свете.

Теперь кто-нибудь другой возьмет ее к себе, думала Лейла. Маленькие служанки пользовались большим спросом среди жителей деревни, потому что они много работали и мало ели.

У самого дома, где жила Лейла, они увидели множество людей. Папа Давида вошел в хижину, а люди стали по очереди подходить к нему. На некоторых виднелись ужасные раны и болячки, которые нужно было обмыть и перевязать. Давид с Ваффи пошли к реке, но Лейла осталась с врачом.

– Там такая толпа, что Вам придется провести здесь еще много времени, – вдруг сказала она. – Хотите, я помогу вам наносить мази и перевязывать раны?

– Ты? – удивленно переспросил врач. – А ты разве умеешь?

– Конечно, – сказала Лейла. – Я каждый день видела, как это делали медсестры в больнице, а когда я немного поправилась, то одна из них позволила мне помогать ей. Вот увидите: я справлюсь! Но сначала мне нужно вымыть руки.

Врач смотрел на Лейлу широко открытыми глазами. Девочка постелила на маленький столик кусок чистой ткани и начисто вымытыми руками принялась раскладывать на ней тюбики и баночки со снадобьями. Она не поднимала головы, сосредоточенно смазывая рану очередному пациенту. Врач приступил к осмотру следующего больного, а когда снова повернулся к Лейле, увидел, что рана была аккуратно перебинтована.

– Я провела в больнице двенадцать недель, – напомнила она ему. – Каждый день я смотрела и училась. Теперь я могу это делать не хуже любой медсестры.

– Вижу, вижу, – задумчиво произнес врач. – А ты умеешь закапывать глазные капли?

– Да, – скромно ответила Лейла. – Нужно вымыть руки, попросить больного запрокинуть голову, слегка оттянуть веко и капнуть из пипетки! Я видела это много-много раз!

– Молодчина! – похвалил врач, внимательно посмотрев на Лейлу. Второй раз за этот день она выглядела умиротворенной. Несмотря на свой физический недостаток, Лейла была проворной и способной девочкой, к тому же она знала, что переживают больные, и могла им посочувствовать. «В больнице не хватает рабочих рук; мне нужно поговорить с медсестрами, – решил папа Давида. – Может быть, у кого-нибудь из них найдется свободное время, чтобы научить Лейлу премудростям профессии, и тогда она сможет приносить настоящую пользу».

Последний пациент был осмотрен, но стоявшие во дворе все еще не разошлись: врач не часто приезжал к ним в деревню, и многие из тех, кто ждал, опершись о стену дома, или сидел под смоковницей, пришли просто взглянуть на него. Кто-то предусмотрительно расстелил на земле покрывало, и врач сел на него и вынул из кармана томик Нового Завета. Люди обступили его со всех сторон. Все находились в каком-то радостном ожидании. Не то чтобы они нуждались в новой религии, но было всё-таки интересно послушать о ней. Лейла тоже подошла и села за их спинами, уткнувшись подбородком в скрещенные руки. Ваффи и Давид вернулись с реки, промокнув до нитки и перепачкавшись грязью. Таким же бывалым путешественником выглядел и Ералаш. Они растянулись на земле неподалеку.

Папа Давида говорил, а все собравшиеся притихли и слушали. Все замерло, за исключением медленно наползавшей на хижины тени от красных гор. Врач рассказывал о Боге, рядом с которым каждый человек обретает истинную радость и совершенный покой и избавляется от всех своих страхов. Однако люди не спешат приходить к Нему, потому что их держит в своих цепких когтях грех, затрудняя путь грешника к Богу.

Потом отец Давида рассказал о распятом Иисусе, Который взял на Себя грехи людей, как тяжкую ношу, страдал и умер за них.

– Вот, – сказал отец, держа на вытянутой руке платок и закрываясь им от сидящего напротив человека, – если между нами находится этот платок, а я возьму и уберу его, что тогда будет разделять нас?

– Ничего, – раздались голоса, и все весело засмеялись, потому что на такой легкий вопрос смог бы ответить даже ребенок.

– Правильно, – сказал папа. – Ничего! Так же и грешнику, который покается и уверует в то, что Иисус искупил его грехи, будет открыта дорога к Богу. Эту дорогу открыл для нас Иисус. И теперь мы можем навсегда обрести надежное пристанище.

Некоторые слушатели презрительно отвернулись. Один из них засмеялся, другой надменно взглянул и сплюнул. Но все же они продолжали молча слушать, пока врач рассказывал о пристанище в любви Божьей. Лейла затаила дыхание, очарованная его словами. Ведь он рассказывал о том, как навсегда избавиться от чувства одиночества и собственной ненужности. Получалось, что, если она уверует в Иисуса, то ей уже никогда не придется плакать и говорить: «Меня никто не любит».

Даже Ваффи, который весь превратился в слух, тоже понял, что ему нужно делать: навсегда покончить с враньем, воровством и ругательством, и уверовать! И тогда он больше не будет бояться ни темноты, ни самой смерти. Иисус на веки веков станет его Спасителем и Утешителем в жизни и в смерти.

Проповедь подходила к концу, и все вдруг наперебой заговорили и стали задавать бесчисленные вопросы. Некоторые пришли уже после начала проповеди и торопились поскорее получить у врача лекарства. Двое или трое крестьян, умевших читать, просили дать им книги, а одна молодая женщина предложила что-то купить у нее. Врач, глядя на их суетливые движения и отсутствующие лица, выглядел обескураженным. В который уже раз он рассказывал трагическую историю о распятом Спасителе, а, казалось, ее истинный смысл не проник ни в одно сердце.

Но в толпе было два существа, которых он не мог видеть, потому что они сидели поодаль, в тени деревьев. Лейла от всего сердца радовалась давно забытому ощущению: впервые за многие годы она чувствовала обращенную к себе любовь – любовь Иисуса, а сердце Ваффи гулко билось от переполнявших его решимости и надежды. Папа Давида не догадывался, что благодаря его проповеди один мальчик, друг его сына, нашел свой путь к вечному пристанищу, и одна несчастная девочка утешилась, окончательно избавившись от чувства одиночества и страха.

Лейла смотрела вслед удалявшейся машине, пока та совсем не скрылась из вида, где-то у самого горизонта растворившись в облаке пыли. Она повернулась и стала подниматься на холм, немного прихрамывая, потому что очень устали ноги. Еще никогда прежде, даже в день смерти матери, будущее не представлялось ей в столь мрачных красках. Тогда она была совсем крошкой и знала, что кто-нибудь непременно о ней позаботиться. Но сейчас она была достаточно большой, постарше Давида, и уже научилась бояться одиночества. Она знала, каково жить без родителей и чувствовать себя никому не нужной. И все бы ничего, будь она сильной, взрослой женщиной, но тяжелые мешки и корзины, которые нередко приходилось носить, заставляли ее буквально падать от усталости и невыносимой боли в спине. Возможно, новый хозяин заставит ее носить еще более грузные тюки, а новая хозяйка не будет так добра к ней, как прежняя.

Она сидела на корне оливкового дерева, который, словно огромная гусеница, лежал на тропинке, и смотрела на белую дорогу. Уже стемнело, на небе висел желтый серп луны, и посеребренные лунным светом листья нежно шелестели. Она так долго ждала этого дня, и вот он настал и закончился. Давид, которого она любила всем сердцем, теперь подъезжает к дому, сидя в машине и склонив голову на плечо своему отцу, и, может быть, она больше никогда не увидит его. Вокруг было много деревень, чьи жители нуждались в помощи его отца, а мальчик наверняка последует за ним, да к тому же скоро он уедет куда-то далеко и пойдет в школу…

Она перебирала в памяти события минувшего дня, одно за другим, особенно наслаждаясь воспоминанием о его последних часах, – мужчины и женщины сидели вокруг врача, сосредоточенно слушая. Он говорил о пристанище, и сейчас Лейла, уронив голову на колени, силилась вспомнить каждое его слово. Иисус разрушил преграду между людьми и Богом – грех. Иисус открыл людям дорогу к светлому пристанищу. И она, Лейла, бросилась Ему навстречу! Нет, ей больше не придется чувствовать себя одинокой и всеми забытой. Никогда, никогда она не забудет этих слов. Ах, если бы у нее была эта Книга! Тогда бы она обращалась к этим словам снова и снова.

Лейла поднялась и быстро пошла по тропинке. Подходя к дому, она услышала злой голос хозяина, который звал ее, и только тогда поняла, как долго отсутствовала.

– Ленивая девчонка! – закричал хозяин, замахиваясь на нее палкой. – Бегаешь за чужаками, когда ты нужна здесь. Немедленно отправляйся к моей жене и скажи ей, чтобы она сейчас же шла домой. Она уже давно должна была приготовить для меня ужин.

Старшие дети, чумазые и голодные, уже спали, свернувшись калачиками прямо на полу. Лейла, чувствуя себя виноватой, переложила их на циновки и накрыла одеялом. После этого опрометью выскочила из дома и побежала к дому сестры своей хозяйки.

Во мраке хижины горела одинокая свеча. Туда набилось много соседей, и все сидели тихо и как будто чего-то ждали. Лейла поняла, чего они ждали – той минуты, когда умрет больная женщина, и тогда они станут плакать и бить себя в грудь, выражая горе и отчаяние. Лейле не хотелось нарушать безмолвие и заглядывать за занавеску, где находилась хозяйка с сестрой. Девочка только слегка тронула ее за плечо.

– Пойдемте, – шепотом сказала Лейла. – Ваш муж велит Вам немедленно возвращаться домой.

Женщина покорно встала, и слезы хлынули у нее из глаз. Она наклонилась, чтобы поцеловать бледное лицо сестры, а потом вышла вслед за Лейлой в темную ночь. Ей очень хотелось остаться, тем более она могла уже не застать свою сестру в живых, но ее муж не любил, когда кто-нибудь осмеливался ослушаться его.

«Как бы я хотела, чтобы эти люди знали о небесах, – думала Лейла, – быстро шагая за своей хозяйкой. – Если бы они хоть раз услышали тот стих, что я выучила в больнице: «Я иду приготовить место вам», – сказал Иисус. Если бы они знали ту песню, которую мы учили во время дежурства в палате: «Там, на небе, есть чудесная страна…». Хоть бы кто-нибудь из христиан пришел в нашу деревню и объяснил этим людям, что не стоит плакать и горевать при виде смерти. Мне, например, не страшно умирать. Мне кажется, я была бы рада оказаться в прекрасном доме на небесах, потому что здесь, на земле, у меня, наверное, никогда не будет своего дома. Может быть, я сама попыталась бы рассказать им об Иисусе, если бы знала о Нем больше. Но разве недоверчивые крестьяне станут слушать маленькую служанку?»

Женщины вернулись домой. Хозяин дремал, уронив голову на стол и сжимая в руках трубку. Когда Лейла с хозяйкой входили в дом, он проснулся. Никто не произнес ни слова. Возможно, увидев в глазах жены невыразимую скорбь, ему стало стыдно за свое поведение, и он не выразил упреков, пока жена готовила ужин. Но ни хозяйка, ни Лейла не чувствовали голода, и ему пришлось есть в одиночестве.

Вдруг тишину ночи нарушил крик ребенка, и мгновение спустя в дом вбежала девочка лет двенадцати и упала к их ногам.

– Умерла! – кричала она. – Мама умерла! Ах, что мне теперь делать? Куда я пойду?

Хозяйка Лейлы тоже заплакала и обняла девочку. Так они стояли некоторое время и безутешно рыдали, обнимая друг дружку. Потом женщина заговорила сквозь слезы, даже не взглянув на мужа.

– Ты будешь жить в нашем доме, детка, – сказал она. – Разве ты не дочь моей сестры? Разве мы чужие тебе?

Ее муж перестал водить куском хлеба по тарелке и сурово посмотрел на нее.

– Мы не можем держать в доме сразу двух чужих едоков, – мрачно сказал он. – Если эта будет жить с нами, Лейле придется уйти.

Никто не сказал в защиту Лейлы ни слова. Девочка удалилась в тень, слушая приглушенные плач и всхлипывания. Потом хозяйка велела ей убрать со стола и, пожелав мужу спокойной ночи, вышла из дома, чтобы присоединиться к скорбящим в доме своей сестры.

Лейла вымыла тарелки и легла рядом со спящими детьми, но заснуть не могла. Она знала, что у нее осталось совсем мало времени. Если она сама не решит, что ей делать, то очень скоро за нее решит это кто-нибудь другой. Однажды попав под ярмо тех, кому она была нужна как работница в доме, бедняжка разучилась самостоятельно определять свою судьбу.

«Я помолюсь Богу и попрошу Его подсказать мне, как нужно поступить, – сказала себе девочка. – Раз уж Он и вправду любит меня, то непременно поможет. Он приведет меня к какому-нибудь пристанищу. Я буду молиться, как молились люди в больнице, с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками». Так Лейла лежала, мысленно разговаривая с Тем, Кого она только сейчас начинала узнавать. Когда девочка все рассказала Иисусу о своем горе и попросила подсказать, что ей нужно делать, было уже далеко за полночь, а она все еще не могла заснуть, взвешивая в уме все вероятные возможности. Деревенскому шаману требовалась служанка, и, возможно, ее отдадут ему. У шамана было две жены, которые целыми днями ссорились, и Лейла чувствовала, что скорее умрет, чем пойдет к нему в услужение.

Сейчас она была готова умереть и отправиться в небесную страну, чьи ворота всегда открыты для прощеных грешников. Как-то девочка спросила Давида, на что похожа эта страна, но Давид не смог ответить ничего вразумительного. Он сказал только, что это прекрасная страна, и кажется, там есть река, а улицы там – из чистого золота. По крайней мере, по ним будет не так жестко ходить, как по каменистым горным тропинкам.

Мысли перенесли Лейлу в зимний полдень, когда она полулежала на больничном крыльце в кресле-каталке, а рядом, на выступе стены, болтая ногами сидел Давид. Она очень ясно видела мальчика в своем воображении – его голубые глаза, веснушчатое лицо и короткие светлые волосы. Как же она любила его! Девочка лежала и думала о нем, улыбаясь в темноте, и, наверное, уснула, или ей показалось, что она стоит у подножия высокого холма ясным ранним утром. Вершина холма утопает в солнечном свете. Лейла видит Давида далеко перед собой бегущим к вершине, он кажется ей маленьким и одиноким на фоне огромного холма. Во сне она позвала его, и Давид обернулся посмотреть, бежит ли она за ним; он указал рукой на освещенную солнцем вершину и поманил за собой, а Лейла начала взбираться по крутой и неровной тропинке. Она спешила, потому что знала: он ждет ее.

– Давид! – закричала она. – Подожди! Я иду к тебе.

Потом неожиданно на нее упал огромный камень, словно выпрыгнувший из недр холма, и Лейла проснулась, содрогаясь всем телом и плача. Но это был не камень; это хозяин тыкал ей в бок ногой, потому что девочка кричала во сне.

Сон как рукой сняло, зато хозяин скоро захрапел. Воспоминания о недавнем видении таяли, как куски масла на горячей сковородке, но ее молитва была услышана, и теперь Лейла точно знала, что ей нужно делать. Давид позвал ее, и при первой же возможности она отправится к нему. Девочка думала, что покинет дом уже завтра, потому что завтра будет ярмарочный день, на дорогах скопится много народа, и ей удастся уйти незамеченной. Она явственно чувствовала, что сон был ответом на ее молитву, и вскоре заснула опять, мирно проспав до самого рассвета. Утром она выбралась из-под одеяла, под которым провела ночь вместе с детьми хозяйки, собрала в узел все свои скромные пожитки и на цыпочках вышла за дверь. Ее хозяйка уже вернулась с поминок и спала, обнимая лежащую рядом племянницу, которая теперь осталась сиротой.

На улицах уже вовсю суетились торговцы, и Лейла легко затерялась в толпе. Один из соседей поинтересовался, куда она идет, и девочка ответила, что идет в больницу. Он подумал, что так велел врач, и ничуть не удивился.

– Но это очень трудный и долгий путь для такого заморыша, как ты, – сказал другой сосед, проезжавший мимо в повозке, груженой мешками. – Давай-ка, садись на эти репки, я подвезу тебя до большой дороги.

Лейле понравилось ехать верхом на мешках с репой. Все вокруг напоминало ее сон: тропинка в долине, все еще покрытая тенью, солнце, ласкавшее вершины холмов, крупные капли росы на траве. Лошадь резво бежала, обгоняя вереницы крестьян, которые шли вдоль дороги, сгибаясь под тяжестью мешков с углем. На узкой горной дороге было полно торговцев, стремящихся раньше других попасть в город. Но повозка миновала все препятствия, и солнце взошло еще до того, как они достигли большой дороги. В полдень вдали показались очертания города, стены его домов казались ослепительно белыми, а подступающее к нему море таким голубым, что Лейла опять вспомнила о небесном городе, чьи ворота закрыты только для грешников. Она слышала, что среди торговцев попадается много грешников, и хотела как можно скорее удалиться от них.

Добрый сосед помог ей слезть с повозки и показал дорогу, ведущую к больнице. Лейла минутку подумала, а потом сказала:

– Г осп один, не могли бы Вы кое-что передать моему хозяину?

– Ладно, передам, – ответил сосед. – Я скажу, что стыдно посылать маленькую слабую девочку одну в такую даль.

– Нет, нет, – замахала руками Лейла. – Он даже не знает, что я ушла из дома. Просто теперь у них появилась другая девочка, и я им больше не нужна. Скажите ему, что я останусь в больнице. Скажите, чтобы он не искал меня, потому что я нашла свой дом. И да хранит Вас Бог.

Торговец очень удивился.

– Хорошо, я исполню твою просьбу, – пообещал он и двинулся своей дорогой, а Лейла побежала по улицам, которые должны были привести ее к Давиду. Она еще не знала, что скажет своему другу. Но одно казалось ей очевидным: Давид позвал, и она пришла. Однако поднимаясь на утес, Лейла почувствовала беспокойство. Как она объяснит свой поступок Давиду? Что, если у них в доме не окажется для нее места, и они прикажут ей возвращаться назад? Ее однажды уже отправили домой из больницы, потому что кому-то другому понадобилась ее кровать, хотя Лейла очень хотела остаться. Но тогда в ней нуждалась хозяйка, а теперь?

Эта мысль заставила девочку замедлить шаг. Подойдя к воротам больницы, Лейла остановилась. Больные входили и выходили из них. Может быть, нужно подождать немного, чтобы успокоиться? Лейла прошлась по дороге, а затем направилась к вершине утеса. Она подошла к тому самому месту, где когда-то лежала, больная и уставшая, и где Давид нашел ее и помог отправить в больницу. Лежа на траве и глядя на море, она предалась своим приятным надеждам и тревожным сомнениям.

Лейла забыла, что целый день ничего не ела, кроме одной маленькой репки, которой ее угостил сосед во время поездки, но голод заглушала жажда чего-то большего, чем просто пища. Как хотелось ей побольше узнать о Боге и Его Пристанище! Еще сильнее хотелось знать, чего Бог хочет от нее. И другая давняя мечта напомнила о себе: почитать Книгу, в которой говорится о Его любви. Но разве кто-нибудь будет тратить время, чтобы научить ее читать? Она была уже слишком большой для начальной школы, медсестры всегда так заняты, а Давид… он слишком юн. Если бы она умела читать, то жизнь в деревне не казалась бы ей такой беспросветной. Лейла чувствовала, что смогла бы справиться с любыми трудностями, если бы прочитала эту Книгу.

Измученная бессонной ночью, страхами и голодом, девочка заснула, и спала долго и спокойно. Когда она проснулась, солнце уже клонилось к морю. Она вскочила, потому что теперь у нее не было выбора. Возвращаться в деревню было поздно, а ночевать на улице нельзя. Ей нужно прямо сейчас пойти к дому врача независимо от того, боялась она этого или нет.

Лейла медленно пошла к больнице. Встречные прохожие с любопытством разглядывали ее, недоумевая, почему в такое время маленькая девочка все еще не дома. Лейла вошла в ворота, но, подойдя к дому, не решилась постучать. Она подошла к окну, в котором горел свет, и заглянула вовнутрь.

Мама Давида сидела на кушетке, держа на коленях Джоану, а у ее ног расположились Ваффи и Давид. Она читала им ту самую Книгу, и две пары глаз – голубые и карие – смотрели на нее, не мигая. Не в силах бороться с желанием тоже послушать, Лейла забыла о своей застенчивости. Она направилась прямо к двери, вошла, даже не постучав, и села рядом с мальчиками.

Все очень удивились, увидев Лейлу, и уже собирались засыпать ее вопросами, но девочка остановила их, приложив палец к губам.

– Продолжайте, – попросила она, посмотрев на маму Давида. – Я очень хочу послушать. А потом я Вам все расскажу.

Мама продолжила чтение, и Лейла впервые услышала историю о сестрах Лазаря, которые оплакивали своего умершего брата, и как потом пришел Иисус и превратил их горе в радость. Лейла вспомнила о плакавших женщинах, которых видела в деревне, и о той несчастной, что умерла в неведении, так и не узнав об Иисусе и вечной жизни на небе. Если бы они только знали! Разве все эти люди здесь так заняты, что не могут пойти и рассказать тем, темным и погибающим? Когда мама уже заканчивала читать историю о Лазаре, Лейла вдруг резко повернулась к Давиду.

– В вашей стране живет много людей? – спросила она.

– Тысячи! – выпалил Давид и тут же поправился: Хотя, может быть, и миллионы. А почему ты спрашиваешь?

– Они все умеют читать эту Книгу? – настойчиво вопрошала Лейла.

– Конечно, в Англии все умеют читать, – с гордостью сказал Давид.

– Тогда почему бы им не приехать сюда и не научить нас? – воскликнула Лейла. – Чем они там все занимаются? Никто из жителей нашей деревни ничего толком не знает об Иисусе и небесном городе.

– Ну, возможно, у них есть другие дела, – ответил Давид. – Или, может быть, они просто не знают о твоей деревне.

– Тогда научите читать меня, – решительно попросила Лейла, – а я, когда вырасту, вернусь туда и расскажу людям о Боге.

– Но ведь ты говорила, что они не станут тебя слушать, – осторожно напомнил ей Ваффи. – Если мой отец узнает, что я стал христианином, он накажет меня. Я ему еще не говорил, но если скажу, он очень рассердится. И, думаю, запретит мне слушать истории об Иисусе.

– Если твои родители увидят, что ты готов пострадать за Иисуса и что Он так дорог тебе, что ты не хочешь отказываться от Него даже под страхом наказания, то, скорее всего, тоже уверуют в Него, – сказала мама Давида. И тут же забыла, о чем хотела расспросить Лейлу; она на секунду забыла даже о Давиде и Джоане. Она забыла обо всем, кроме двух этих маленьких учеников Иисуса, что сидели у ее ног, и которых любовь Христа вывела на путь, где их наверняка поджидают большие трудности и гонения, и – не хотелось бы думать об этом – одиночество… Наклонившись к ним и старательно подбирая слова, чтобы дети все поняли, мама начала рассказывать о том, как много им придется вынести во имя Иисуса.

– Давид, ты уже проснулся? – ласково спросил папа. Ему не терпелось что-то сообщить сыну.

Давид сонно повернулся на бок. Он с трудом выбирался из лабиринтов сна, но, увидев перед собой радостное папино лицо, тут же понял, что случилось. Давид выскочил из-под одеяла и обнял отца.

– Петр или Роза? – спросил он.

– Петр, – ответил папа. – Твое желание исполнилось.

Давид старался не особенно выказывать свою радость, он знал, что папа с мамой хотели, чтобы родилась Роза. А Петр подрастет, пойдет в школу, начнет играть в футбол и станет другом Давида. Давид забыл, что к тому времени, когда Петр сможет играть в футбол, он сам уже будет взрослым. Давид хотел было броситься в комнату к маме, чтобы увидеть своего новорожденного брата, и уже спустил босые ноги на пол, но папа остановил его.

– Не так быстро, Давид, – сказал он. – Мама очень устала, и сейчас еще слишком рано. Тихонько сходи к ней и поцелуй ее, можешь взглянуть и на Петра, а потом возвращайся в кровать, и давайте все еще немного поспим. У нас с мамой была беспокойная ночь.

Давид на цыпочках вошел в комнату и увидел маму, которая полулежала в своей кровати опершись на подушку и пила чай. Рядом с ней на стуле сидела медсестра и тоже пила чай, а на столе стояла полная кружка для папы. Петр был похож на большую конфету, торчавшую из своего фантика. Его смуглая головка виднелась с одной стороны одеяльца, в которое он был завернут. Петр или Роза – пока еще не было никакой разницы. Давид долго смотрел на младенца, а потом наклонился и поцеловал его в нежное темечко. Затем он забрался на мамину кровать, думая о том, какие же все они счастливые сегодня. Ему вдруг стало жаль Мюррея, который находился в Англии, за тысячи миль отсюда, вырванный из теплого семейного круга… Давиду захотелось ощутить этот круг еще теснее, пусть бы медсестра куда-нибудь ушла и оставила его наедине с папой, мамой и Петром. Он хотел видеть и Джоану, но сестренка была еще слишком мала, чтобы понять, как это важно – тихо сидеть вот так всем вместе. Пусть себе спит! Давид торжествовал.

Мама протянула сыну кружку с чаем и печенье. В окна уже вовсю бил солнечный свет. Щебетали птицы, а из сада доносился сладковатый аромат цветов, которые обычно распускались накануне Пасхи. До светлого Христова Воскресенья осталось всего четыре дня – как вовремя родился Петр!

Давиду хотелось подольше остаться здесь, в объятиях мамы, слушать, как в колыбели ворочается и посапывает малыш. Но папа взял Давида на руки и отнес в кровать, и через пять минут он уже мирно спал, а теплые солнечные лучи ласкали его лицо. Они спали очень долго, и когда Давид очнулся и взглянул на часы, то понял, что опоздал к началу занятий в школе. Папе пришлось написать учительнице записку и объяснить причину опоздания. Прочитав записку, учительница отпустила мальчика домой. В конце концов сегодня был последний день перед пасхальными каникулами.

Мама как никогда нуждалась в покое, и Давид отправился в больницу – ведь надо же было всем сообщить о рождении Петра! Первой ему встретилась Лейла. Девочка была одета в белый халат и помогала медсестрам ухаживать за больными. Все сестры были рады тому, что у них появилась маленькая проворная помощница. Лейла жила в доме Рабии, служившей в больнице поваром, она тоже была христианкой и охотно учила Лейлу читать.

Услышав новость, Лейла засияла от радости, ей тоже захотелось пойти посмотреть на младенца. За время работы в больнице девочка похорошела, и пациенты любили ее, потому что она была ловкой, трудолюбивой, а главное – очень доброй к ним.

Давид весь день старался помогать маме. Он играл с Джоаной, накрывал на стол и мыл посуду, и всякий раз, когда мама просыпалась, мчался к ней сообщить, что все в полном порядке, и что она может оставаться в постели с младенцем столько, сколько пожелает. Давид уже успел полюбить братика. Петр был крошечный, смешной и неуклюжий, и мама разрешала им с Джоаной по очереди качать его на руках. Однажды Давиду показалось, что Петр хитро подмигнул ему. Вскоре пришла Лейла, принесла букет роз, и ей тоже позволили покачать младенца.

Лейла уже закончила работу в больнице. Они с Давидом сидели на крыльце, когда к ним присоединился Ваффи. Теперь он почти каждый вечер приходил к ним в дом, и мама Давида читала детям Библию. Но сегодня мама отдыхала, поэтому они просто сидели и болтали – Давид, Лейла и Ваффи, – пока папа укладывал Джоану спать.

– Ах, Давид, – улыбаясь, призналась Лейла, – теперь тебе не придется возвращаться в свою далекую страну. Ведь ты должен присматривать за своим братиком.

Давид нахмурился и посерьезнел. Весь сегодняшний день эта самая мысль не давала ему покоя.

– В следующем году, когда я буду в Англии, мама с папой приедут ко мне, – решительно сказал он. – И останутся там надолго. Может быть, мы будем жить там все вместе и очень долго не вернемся сюда. По крайней мере до тех пор, пока я не вырасту.

Он знал: это не совсем так, мама с папой намеревались оставаться в Англии всего девять месяцев. Но, в конце концов, к тому времени может случиться что угодно, может быть, они передумают.

Ваффи помрачнел, а в глазах Лейлы застыл ужас. Несколько мгновений никто не решался ничего сказать.

– А кто будет учить меня быть христианином, когда твоя мама уедет? – тихо спросил Ваффи.

– Кто-нибудь другой, – неуверенно сказал Давид; он знал что это было маловероятным… В городе не так уж много христиан, и все они слишком заняты своими делами. Возможно, Рабия согласится помочь Ваффи; но это – капля в море. В этой стране – десятки деревушек, чьи жители никогда не слышали Благую Весть, – беспросветная ночь духовной темноты, которую не озарял ни один спасительный луч света.

Папа окликнул Давида, и он, пожелав спокойной ночи Лейле и Ваффи, пошел в дом. Медсестра ухаживала за мамой, и Давиду разрешили всего на минутку войти к ней в комнату. Давиду стало грустно, но папа приободрил его, напомнив, что до пасхального воскресения осталось всего три дня. Он предложил Давиду на рассвете пойти вместе с ним в горы, где должна была состояться праздничная служба.

Каждый год на Пасху верующие рано утром удалялись в горы, чтобы помолиться Богу, но Давид до сих пор ни разу не ходил с ними, потому что был еще маленьким. Но сейчас ему уже девять лет, и он вполне может участвовать в таком мероприятии. В субботу он лег спать раньше обыкновенного, на стуле возле кровати висела приготовленная заранее одежда. Джоане и Ералашу решили не говорить об этом походе, потому что они тоже захотели бы пойти.

Папа разбудил Давида в половине шестого. Мальчик умылся холодной водой, чтобы сразу прогнать сон, надел чистую белую рубашку и черные вельветовые брюки. Над морем брезжил рассвет, но солнца еще не было видно. Они с папой выпили молока, съели несколько бутербродов с повидлом и вышли из дома, где продолжали мирно спать мама, Джоана, Петр и Ералаш. Они прихватили с собой нескольких попутчиков, и машина выехала на извилистую горную дорогу. Уже светало, и папа старался ехать как можно быстрее, чтобы прибыть на место до того, как взойдет солнце.

Они успели. Свернув в последний раз, машина оказалась на ровной площадке, откуда поверх могучих эвкалиптов можно было увидеть море. Два больших корабля виднелись в туманной дали. Может быть, они обогнут мыс и войдут в бухту или продолжат свой путь на запад.

Как только машина остановилась, все гурьбой выпрыгнули наружу и стали смотреть на восток – туда, откуда должно было появиться восходящее над островом светило. Около пятидесяти человек – представителей разных народов и рас – собралось на покрытой зеленой травой горной равнине, которая заканчивалась крутым, поросшим белыми нарциссами склоном. Все устремили взоры на вершины гор, из-за которых пробивались первые лучи солнца, и вдруг, заметив, как маленький краешек солнечного диска блеснул над одной из вершин, все хором начали петь песню «Господь Христос воскрес сегодня».

Давид тоже знал слова этой песни, и во все горло подхватил:

«Лейле понравилась бы эта песня», – подумал Давид. Как-то раз она спросила: «Почему вы не приходите в нашу деревню и не учите нас тому, как попасть на небеса?» Давид не знал, что ответить. Сейчас он стоял и смотрел на мыс, где северное побережье острова соединялось с западным. Он видел множество деревень, жители которых никогда не слышали об Иисусе.

Они допели песню, и кто-то начал вслух читать Библию – пасхальную историю из 16-й главы Евангелия от Марка. Ранним утром, когда над Галилейским морем всходило солнце и роса блестела на пробуждающихся от сна цветах, точно так же как это было сейчас, друзья и ученики Иисуса увидели открытый вход гробницы и двух людей в сияющих одеждах и услышали самую радостную весть, которую когда-либо доводилось слышать людям: «Христос воскрес!»

Давид вспомнил, как он рассказывал эту историю Лейле, и ее печальное лицо светилось от счастья. Еще никто и никогда не говорил ей, что Иисус жив. Это известие изменило всю ее жизнь.

Давид вернулся из своих воспоминаний и продолжал слушать чтение. История о воскресении уже подходила к концу, и прозвучало последнее напутствие, внятно произнесенное Господом Иисусом:

«Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие…»

«Идите, научите все народы».

Солнце взошло, его лучи скользили вниз по утесу и теперь согревали и освещали маленькие деревушки.

«Вот что происходит, когда проповедуется Евангелие, – подумал Давид. – Пребывающие во мраке грешники вдруг начинают видеть путь на небеса и ощущать тепло Иисусовой любви. Именно для этого мы посланы сюда – чтобы быть светилами в мире, – нести Благую Весть в города и деревни, где никто еще не слышал имя Спасителя».

Так и апостолы пошли и проповедовали везде – во всех местах, где до них никто не рассказывал людям об Иисусе. Давид почувствовал странное возбуждение, как будто только что получил ответ на вопрос, мучивший его долгое время. Конечно же, они не поедут домой! Папа и мама останутся здесь и будут проповедовать местным жителям Евангелие. Ваффи и Лейла вырастут, научатся проповедовать и тоже начнут рассказывать людям о Господе Иисусе. Они с Мюрреем будут жить в Англии и тоже учиться проповедовать; они вырастут храбрыми, верными учениками Иисуса, «чадами Божьими непорочными». И тогда они вернутся сюда, чтобы нести свет в темные души людей. Даже Джоана и Петр когда-нибудь станут взрослыми и понесут людям Благую Весть. Воображение рисовало Давиду картины светлого будущего, и когда он снова огляделся вокруг, склон утеса был весь залит светом, как будто уже теперь во всем мире не осталось ни одной тени, ни одного уголка, не озаренного ярким солнцем.