Иннокентий А. Сергеев

Б И Б Л И О Т Е К А

В ТРЁХ КНИГАХ С ЭПИЛОГОМ И ОГЛАВЛЕНИЕМ

- Кто этот человек на побережье? - Это я. - Но ведь вы же здесь! - Напротив, это вы - там.

Е. А. Зотенберг "Некоторые замечания об устройстве Библиотеки"

КНИГА ПЕРВАЯ

в которой содержатся сведения секретные, сведения обрывочные, а также описание Конца Света, рассказ об убийстве, которого не было, рассуждения о мировых религиях, о возможных последствиях экологической катастрофы, а также о том, кого следует считать человеком серьёзным, сообщается об оригинальном способе времяисчисления и о многом другом

Глава первая

ночная лампа в окне холодного приюта больной бабочки. Зачем она здесь? Разве ночь - продолжение дня?

Что я мог им сказать? Растерянный, одинокий, в чужом городе, названия которого я даже не знал, оказавшись здесь столь нелепым образом, что едва ли кто-нибудь из них смог бы всерьёз поверить мне, когда бы я рассказал ему правду, да и кто поверит подозрительному незнакомцу, который стучится среди ночи в дверь, умоляя открыть, а ветер, грохоча жестью, почти заглушает его голос, и вот он кричит и путано и бессвязно пытается объяснить что-то, лепечет, а лицо его даже нельзя разглядеть из-за вьюги, и она уже стёрла следы его, и невозможно проверить, откуда он пришёл, и так ли это всё, как он говорит. Кто же поверит нездешнему, взывающему у закрытых дверей, когда вокруг ночь, и кричи - не услышат! Что ему нужно? Кто он, зачем он пришёл? Что я мог рассказать им! Что я мог сделать для того, чтобы мне поверили эти люди, до которых при свете дня мне не было никакого дела, такие же как те, кого я даже не замечал, когда выходил из дома, чтобы купить хлеба или молока, люди, которых бы я тут же забыл, доведись мне только выбраться отсюда. Разве вспомнил бы я о них когда-нибудь? Разве я когда-нибудь их замечал? Что же я мог сделать теперь, чтобы они мне поверили, когда замерзающий, едва держась на ногах от усталости, один в чужом городе, затонувшем на дне Ночи Зимы, я кричал, силясь перекричать ветер, а снег лепил мне в лицо, что я кричал им? Никто не отворил дверь. Никто из них не открыл мне дверь. Да и если бы кто-нибудь сделал это, из любопытства или, спросонья не успев поразмыслить, открыл бы мне и спросил меня, кто я, что мне нужно, зачем я пришёл к нему, что бы я мог ответить? Что я мог рассказать ему?

Что я мог рассказать им...

Оказался я здесь случайно, даже как-то нелепо - просто отстал от поезда. Побежал на станцию, стал искать начальника, диспетчера, кассира, дворника, хоть кого-нибудь!.. Я не нашёл начальника станции. Кабинет его был закрыт, коридоры были безлюдны, вокзал был пуст. Свет нигде не горел. Киоски, буфет, камера хранения - всё было закрыто. И даже автоматы газированной воды были почему-то отключены. Я был один. Гулкая тишина пустого, мёртвого здания окружала меня. Был второй час ночи. Было холодно, даже здесь, в здании вокзала, меня знобило. На платформе всё было невнятно из-за снега, фонари, ветер, хлопали двери. Мело. Я не заметил, как моя рука извлекла сигарету. Я закурил. Я подумал: "Ну вот и конец. Долго я не продержусь. Конец". Нелепость. Ерунда какая-то. Как это может быть, чтобы никого не было. Да что же это в самом деле. Бред. Я докуривал третью сигарету. Вокруг было всё так же тихо, хлопали двери. За стенами выл ветер. Я выбросил окурок и отправился искать людей. Я должен был найти хоть кого-нибудь, так не бывает, нет, этого не может быть, они где-нибудь близко, просто спят, уже три часа ночи, четвёртый, они просто спят. Я вошёл в темноту. Пройдя несколько шагов, я понял, что не представлял себе как следует, что я делаю, всё оказалось ещё хуже, чем я предполагал - ветер с бессмысленной яростью бил меня в лицо, рвал одежду, казалось, он бесится от досады на то, что не знает, что он хочет со мной сделать, сухая колючая пыль резала глаза и не давала разлепить веки, а вокруг всё было темно как при воздушном налёте,- мне почудилось, это воют сирены... Нет? Как темно! Я не мог разглядеть ничего вокруг, неба не было, луна утонула на дне бушующего океана снега. И ни единого, хотя бы слабого, проблеска света, ни одного окна. Я всё шёл. Я ушёл с вокзала, и теперь оставалось только идти. Проваливаясь в снег, вновь выбираясь на невидимую дорогу, ноги перестали уже чувствовать боль, пальцы рук... Я наткнулся на стену. И вдруг я понял с ясной отчётливостью, что давно уже иду по какому-то городу. Я закричал. Я дошёл! Вот же вокруг, повсюду, это дома! И в них, там, за стенами, в комнатах спят люди... Что же они все фонари-то выключили! Что же они... И почему во всех окнах темно? Нет, не нравился мне этот город, словно и впрямь готовился он к налёту, страшный, чужой... кто же это сказал... кто-то сказал, что кажется, даже воздух здесь состоит из чего-то другого... Я крикнул. Всё осталось безмолвным. Я подумал, что это... мысли сделались сбивчивы, смешались, словно бы это ветер ворвался, наконец, в них и принялся рвать и метать в мстительной злобе на меня за то, что так долго я сопротивлялся ему, так врываются войска в город после долгой осады и бесчисленных штурмов и со звериной яростью рвут его тело, и всё мешается, хаос, безумие... Я кричал, не разбирая, что я кричу. Я увидел свет. Крохотный огонёк. Я побежал к нему,- голубой огонёк света,- я бежал, всхлипывая, задыхаясь от ужаса, что сейчас он погаснет,- это улица, в самом конце улицы, в тупике,- он приближался. Это окно. Дверь. Я остановился. Переведя дыхание, я рывком открыл дверь и вошёл. Я оказался в квадратной, большой, чисто выбеленной комнате. Окно, которое я увидел с улицы, было единственным. Тихо потрескивали лампы дневного света. Я огляделся. На стульях, расставленных рядами вдоль стен,- а те, кому не хватило места на стульях, просто на полу,- сидели люди. Я сразу же понял, что они не знакомы между собой. Никто не разговаривал. Если кто-нибудь начинал ёрзать или откашливаться, или просто зевал, все поворачивали в его сторону головы. Я поискал взглядом, где раздеться. Оказалось, что негде. Я стоял. На меня больше не смотрели. Я подумал: "Да что это я, в самом деле". И, выйдя на середину комнаты, опустился на пол, мне было всё равно. Закрыть глаза и посидеть так. Ноги болят, это хорошо, посидеть так, нет, не спать, просто посидеть немного. Вот так, хорошо. Где-то открылась и закрылась дверь. Мимо кто-то прошёл. Я задремал. Я встрепенулся и тут же задремал снова. Я проснулся. "Следующий!" Мимо кто-то прошёл. Все посмотрели на меня. Следующий - это я. Я поднялся на ноги. Я подошёл к розовой на белом фоне стены двери, открыл её и вошёл. Человек в белом халате за столом, один в чистом, пустом кабинете. Он сидел и писал. Он поднял на меня глаза. - Можно? - Можно,- сказал он.- А вы почему без галстука? Я смотрел на него, пытаясь понять, шутит он, или это всерьёз. - А? Почему без галстука? - Ну, я... - Что вы не знаете? - Видите ли, в чём дело, я, в общем-то... даже не знаю, как сказать... - Ладно,- уже спокойнее сказал он.- Займите у кого-нибудь галстук и заходите. Я повернулся к двери. - Только давайте быстрее. Я вышел к людям. - Кто-нибудь, одолжите мне галстук,- попросил я и добавил: "Пожалуйста". Некто худой с зеленоватого оттенка лицом поднялся со стула и, подойдя, молча протянул мне малинового цвета лоскут. - Такие строгости,- сказал я, заправляя галстук под воротник.- Как прямо не знаю. Он поддакнул из вежливости. Ему явно было неловко. Я всё никак не мог справиться с пуговицами из-за спешки. Он не отходил. Все молча наблюдали за нами. А, ладно. - Спасибо вам. Я вернулся в кабинет. - Ну что?- сказал врач.- А, ну вот это другое дело. Я подошёл, не зная, стоит ли присаживаться. Он не предлагал. - Так что вас беспокоит? Он говорил со мной! Он обращался ко мне, он готов был выслушать меня мне стало легко. - Видите ли, в чём дело. Я опоздал на поезд, то есть, я вышел, а он уехал, и... Ну и вот. Он подозрительно посмотрел на меня. Я говорил правду. Он молчал. - Так,- сказал он. Задумался, глядя на мои ноги.- Так. Значит, поезд. Я машинально кивнул. - Отстали, отстали...- он задумался снова.- Вам во второе отделение,заявил он.- Это по коридору, первый поворот налево, дальше до конца, там увидите. Я вам выпишу направление. Выход отсюда. Позовите следующего. Он взял чистый листок бумаги и, нацарапав на нём какие-то каракули, шлёпнул печать. Кивнул на дверь,- жёлтую на белой стене, без всяких табличек. - Позовите следующего,- напомнил он, отдавая листок мне. Я позвал следующего и ушёл. Ещё издали я услышал доносящиеся оттуда звуки органа. Я не удивился, не до того было, я просто шёл - мне сказали: "Второе отделение",- вот я и иду. А что это за отделение такое, и почему там орган... Я устал. Я добрался до тепла, это главное. Теперь поспать где-нибудь, всё равно, где, свалиться... А утром меня уже здесь не будет. Это что... церковь? Я остановился. Вот как. Дверь была настежь открыта. Я вошёл. Широкие ступени вели вниз, к центру амфитеатра, где, освещённый голубоватыми лампами, играл органист. Он был один, наедине со своей музыкой, окружённый пространством ночи. Я спускался к нему. Он играл, а между тем вокруг не было никого, я шёл мимо пустых рядов,- не знаю, зачем я шёл мимо, мне хотелось прилечь, ведь никого нет, здесь было бы очень удобно, темно... Он играл. Он был совершенно лыс; одет он был в чёрный пиджак и белые с бахромой брюки. Я приблизился. Он заметил меня. - Что вам угодно?- спросил он, приветливо улыбнувшись. Он перестал играть. Я протянул ему листок с печатью. Он взял, покрутил его перед носом, попытался разобрать, что это такое написано. Посмотрел на меня. Я пожал плечами. Он, взглянув ещё раз на странный сей документ, сложил его и спрятал в кармашек, где некоторые носят платок или авторучку. - Так что вы хотели?- спросил он меня снова.- А впрочем, ладно. - Меня к вам направили. - Да, да, я это уже понял. Вот что, милейший,- он сделал паузу.Ступайте-ка вы на кухню. Чуете запах? Вот-вот. Небось, проголодались? Пусть вас накормят. - А где это? - Идите, идите на кухню,- ласково сказал он, как будто уговаривая меня. Но это было излишне. - Да вы разденьтесь! Я устремился на запах жареной рыбы.

Глава вторая

когда долго остаёшься на одном месте, привыкаешь к его теплу и называешь его домашним, и улыбаешься, и хочется остаться здесь, где они

В столовой уже собирали стулья и мыли полы. Удивительно, что они вообще работали - зал был пуст. Я пошёл за подносом, с опаской поглядывая в сторону кассы, не окликнут ли. Нет, кажется, обошлось. На меня не обратили внимания. Поварихи о чём-то негромко разговаривали между собой при зябком электрическом свете. За кассой никто не сидел. Приготовившись отвечать на вопросы и прикидывая, сколько у меня денег, я направился к раздаче. Мне выдали порцию остывшего картофельного пюре с холодной рыбой,- жареный палтус,- стакан тёплого какао с застывшей на нём коричневой пенкой и кусок чёрного хлеба с кубиком масла. Никто меня ни о чём не спрашивал. Денег с меня не взяли. Я отнёс свою добычу к дальнему столику,- там было потемнее,- и занялся её поглощением. Покончив, не без некоторой спешки, с едой, я допил какао и, дожёвывая на ходу хлеб, отнёс в мойку посуду. Забрал свою куртку, шарф, шапку, задвинул стул и ушёл. И никто даже не сказал мне, что я выхожу не в ту дверь! Хотя откуда им было знать... Понял я это почти сразу, но возвращаться почему-то не хотелось. Не знаю, почему. Странно. Я подумал, что пройду как-нибудь в обход, другой дорогой, в крайнем случае, спрошу у кого-нибудь. Но заблудился. Коридоры тянулись бесконечно. И никуда не вели. Одинаковые двери, обитые вишнёвого цвета кожзаменителем. Лестницы. Переходы. Вокруг торопливо сновали какие-то люди. Стучали печатные машинки, за дверями звонили телефоны, люди входили и выходили, заглядывали в комнаты, перебрасывались набегу фразами. У них что, бессонница? У всех. Среди ночи. Я долго не решался остановить кого-нибудь. Куда я попал? Коридоры. Повсюду ковровые дорожки. Матовые светильники ламп. Спешащие люди. В просторных туалетах было холодно, и горел свет. Я снова почувствовал усталость. Мне вспомнилось... будто всё это уже было когда-то, что-то далёкое из самого-самого детства, смутно,- когда всё в мире было огромным, всё, что было вокруг, странным, неизведанным - коридоры, стены, уходившие высоко вверх к потолкам, лестницы со ступенями, на которых можно было играть... подоконник... прилечь, полежать на нём, закрыть глаза и... уснуть... Где я? Коридоры. Ночь. В окнах непроглядная темнота, не сообразишь даже, какой этаж. Коридоры. Комнаты... Нет, они ничего не знают, что? Где второе отделение? Они пожимают плечами, виновато смеются: "Здесь его нет". Что? Как пройти в столовую? В какую? Я устал. Они виновато разводят руками. Дверь. Какая уже по счёту? Всё как везде - столы, кресла, люди, телефоны, чахлые пальмы в деревянных кадках, ртутный свет, стук машинок. Я устало осмотрелся и после некоторых колебаний остановил свой выбор на пухлом господине, развалившемся в глубоком кожаном кресле, казалось, для того только, чтобы бессмысленно глядя в окно, бывшее, к слову сказать, непроницаемым как отполированный кусок чёрного базальта, зачем-то вставленный в раму, лениво сосать шариковую ручку, время от времени вкусно позёвывая. Я подошёл к нему. - Извините... - Что?- вздрогнул он.- Что такое! - Вы не подскажете мне, где здесь на этаже бухгалтерия... то есть, я ищу столовую, и мне сказали... - Я занят,- буркнул он и отвернулся. Я постоял немного. - А... второе отделение, может быть, знаете, где?- робко спросил я. - Вам что, непонятно? Я занят! - Разве вы заняты?.. Он так и подпрыгнул на месте. Зря я это ляпнул. Я даже отпрянул - вылетев из кресла как из катапульты и угрожающе наступая на меня, он заорал, брызгая слюной, его отвисшие щёки мелко затряслись, и от этого он сделался похож на разъярённого бульдога. Если не понимать слов, можно было подумать, что он лает. - А кто вы!!! Собственно, такой есть! Что вы здесь делаете! Что?! Не слышу! Что?! Что вы здесь делаете! Где ваши документы! Я вас спрашиваю! Кто вы такой! Кто вас сюда впустил! А?! Не слышу! А?! И что я должен был делать? Не выношу, когда на меня кричат. И за что? За что! Никто вокруг даже не обернулся, или здесь это в порядке вещей? Я беспомощно озирался, отступая к двери. - Я вас спрашиваю! Кто вы такой! Ясно было одно - делать здесь нечего, тем более что никакого пропуска у меня нет, кто впустил меня сюда, я не знаю, что мне здесь нужно, забыл. А кроме того, я не выношу, когда на меня кричат. Выскочив в коридор, я буквально нос к носу столкнулся... - Ой! Извините... С тем самым человеком, который столь любезно выручил меня, одолжив мне свой, быть может, единственный галстук. Он тоже узнал меня. - Ах, это вы... - Насилу нашёл вас здесь,- обрадовано сказал я. - Пустяки,- неловко отмахнулся он.- Какая мелочь, право. Я отдал ему галстук. Он повязал его, аккуратно заправил, выровнял узел, после чего вяло улыбнулся. - А как же вы сами... - Что?- сказал он. - К врачу попали. - К врачу? - Ну да,- сказал я. - А,- сказал он с облегчением.- Так бы и сказали. В адрес доверия? - Куда?- в свою очередь удивился я. Он смутился. Вот оно как. Адрес доверия. Но чему, собственно, я так удивляюсь? Ведь есть же телефон доверия, почему бы не быть адресу? И разве я забыл, что выражать столь бурно своё удивление есть признак дурного тона? - Что тут за контора?- грубовато сказал я, торопясь загладить свою оплошность. Он не обиделся. - Я и сам не знаю,- горько вздохнул он. - Но... Он растерянно развёл руками, не знаю, мол, батенька. - Но... вы здесь работаете? - Работаю,- сказал он несколько неуверенно. - И... - Но это ничего... не значит,- он посмотрел на меня.- Наше учреждение имеет повышенную степень секретности, ну и... - И что? Он снова смутился. Оглянулся на спешащих мимо людей, как будто ища у них поддержки. А может быть, надеясь, что я и сам всё пойму. Как бы не так. - Ну...- сказал он.- Не знаю. - Но вы же здесь работаете!- продолжал я настаивать, игнорируя его умоляющую улыбку. - Да, конечно,- промямлил он.- Но даже сотрудники... не должны знать... - Не доверяют, что ли? Он сказал: "А?" Ну, не доверяют и не доверяют, дело хозяйское, зачем же так смущаться. - Не только я один,- принялся он оправдываться.- Никто не знает. Понимаете? - Понимаю. - Это очень секретно, и поэтому... Ни как оно называется даже, ни чем оно, ну... занимается. Тоже никто не знает. - То есть... вы что, не знаете, что сами делаете? Он совсем растерялся. - Не знаю, это секретно,- сказал он, пряча глаза.- Даже нам не говорят. - Но что же вы тогда делаете? Вообще. Он немного поколебался. Потом наклонился ко мне и прошептал: "Ничего". - Совсем?- спросил я шёпотом. - Но это секрет!- он приложил палец к губам. Я понимающе кивнул. Не разглашу. Я же не какой-нибудь "находка-для-шпиона", я же понимаю, секретность есть секретность. Ерунда какая-то. - Ну, мне пора,- сказал он, набравшись духу. Я протянул ему руку. Он с готовностью тряхнул её за пальцы. И мы разошлись в разные стороны. Я даже не спросил его, как отсюда выйти - из головы вылетело. И всё же я несколько приободрился. "Так",- подумал я.- "Что дальше?" Коридоры тянулись бесконечно, и всё же бесконечно это продолжаться не могло. Ведь всё когда-нибудь становится прошлым. И вдруг я понял, что от того, в какую сторону я теперь пойду, ровно ничего не зависит и не изменится. И перестал об этом думать.

Я перестал задавать глупые вопросы. Если кто-нибудь спрашивал меня о чём-нибудь, я отвечал, и только. Остальное никого не интересовало. Вскоре меня уже стали принимать за своего. Да и если разобраться, так ли уж я отличался от них? Чем же? Тем, что не спешил? Но должен же я был хоть чем-нибудь выделяться! Все мы люди. Разве эти лампы в коридорах горят не для всех? Что же. Я поступил на службу.

Глава третья

в каждом новом дне мы ищем продолжение дня минувшего и нервничаем, если нити рвутся. Осенью иногда могут происходить странные вещи, как, впрочем, и весной, и летом... кто-то знает об этом больше нас и, может быть, ждёт, когда однажды

В самом деле, разве не сделался я одним из них? Ну конечно, я был совсем другим, но разве каждый или почти каждый из нас не думает о себе точно так же? И если бы кто-нибудь пришёл сюда, как когда-то пришёл сюда я, и недоумённо оглядываясь по сторонам, стал бы ходить коридорами, переходами и лестницами, разве отличил бы он меня от других? И может быть, точно так же, как когда-то я, не решился бы остановить этого человека, чтобы задать вопрос, какой-нибудь нелепый вопрос вроде, где здесь столовая, и не знаю ли я лысого органиста в чёрном пиджаке и белых (привидится же такое!) брюках. Каждый знает о себе что-то такое, чего не знают о нём другие, но все мы в одних коридорах одних стен, и так ли уж это важно, кто пробыл здесь дольше? - старые и молодые, мы все живём на одной планете, в одной стране или одном городе, ходим по одним и тем же подземным переходам, сидим за столами в одних и тех же помещениях, и неважно, кто пришёл сюда раньше, а кто позже; мы набегу угощаем друг друга бутербродами, свежими анекдотами и сплетнями, наливаем кофе в пластиковые стаканчики, у нас нет времени, чтобы поговорить о чём-то всерьёз, ну конечно, у нас просто нет на это времени! И я так же, как и все, открывал и закрывал за собой двери, входил и выходил, улыбался женщинам, отводил глаза, пересказывал анекдоты, пил кофе, жевал бутерброды, стряхивая с одежды крошки, спал в креслах. Меня даже внесли в какой-то там список, уж не знаю, зачем - положено. Я мог уйти, ну конечно, я мог уйти - поезда ходят по расписанию, и я мог уйти хоть сейчас, сегодня или завтра, в любой день - нужно было только выйти отсюда и дойти до станции, это так просто! Людей много, есть среди них и такие, что готовы уехать в любой момент, случись подходящий повод, и временами подумывают об этом или не думают, может быть, втайне мечтают. Как узнать их и отличить от других? О таких вещах в служебных коридорах редко говорят всерьёз. И я, как все, шутил или отшучивался, подмигивал, хохотал, простаивая в курилке или болтая по телефону, или набегу, едва повернув голову. Впрочем, я редко куда-либо спешил. Я вовсе не воспринимал это как свою жизнь, ведь в конце концов, я здесь ненадолго и очень скоро уеду. Смешно сказать, так прошли годы.

Работа у меня была, судя по всему, ответственная, и нужно сказать, непростая - ведь это вовсе не так просто, как может показаться человеку постороннему, всё время бежать куда-то, непрерывно создавать видимость деятельности, и при этом ровно никуда не убегать и ровно ничего не делать. Со временем это стало получаться у меня всё лучше и лучше - дело привычки и опыта. Время шло. Время проходило, месяцы, годы. Я как-то не думал об этом, ничто существенно не менялось, и мне не о чем было беспокоиться. До тех пор пока. Три раза в день - утром, в обед и вечером - я приходил в столовую и уже заранее знал, какое будет сегодня меню, я стал совсем своим. До тех пор пока. Мне ни разу не было сделано ни одного замечания,- только однажды, когда я уронил сигарету, да и то больше в шутку. Всё происходило как бы само собой, без моего в том участия, меня считали рассудительным и уважали за это - ведь я не целыми днями носился как угорелый, а только время от времени - а всё дело было в том, что у меня одышка; я никому не объяснял этого, потому что никто меня об этом не спрашивал. До тех пор пока. У меня был мой любимый диван,- спать в креслах для меня было уже несолидно,- и когда я приходил, он всегда был свободен. Мне не приходилось ничего делать самому. До тех пор пока. До той самой осени, когда необъяснимо и внезапно, беспричинно и неизлечимо я затосковал. Я перестал смеяться над анекдотами - но ведь меня и прежде уважали за рассудительность. Я начал было приставать к женщинам, но они и так не обделяли меня вниманием. Чем они могли мне помочь? Мне было тоскливо. Наверное, мне давно уже пора было уходить. Я помнил, да, я хорошо помнил ту ночь, пронзительный ветер, снег и стужу, и темноту, ужас безлюдных улиц и чёрных, без единого освещённого окна, домов, и всё же... Я тосковал. Поначалу я сумел убедить себя в том, что это пройдёт. И рано делать выводы - ничего в этом особенного нет, это бывает со всеми, врачи рекомендуют хотя бы раз в полгода делать перемену обстановки. Переставить мебель, к примеру. Меня всегда называли рассудительным. Я принялся перетаскивать стулья с места на место, приносил, уносил. Когда я входил, все умолкали и следили за мной, какой из стульев я выберу. Ждали. Я приглядывался, выбирал, просил освободить. Со мной никто не спорил. Меня стали называть "перспективным специалистом", а иногда шутливо "энтузиастом". Говорили, что я ищу новые пути. Может быть, так оно и было, кто знает. А когда мне надоело искать эти новые пути, надоело до такой степени, что я мог часами сидеть на одном месте, погружённый в бездумное оцепенение, меня стали обходить на цыпочках,- может быть, дурачась,- и разговаривать в моём присутствии шёпотом, поглядывая на меня с боязливым уважением: "Тише! Он думает!" А я не думал. То есть, ни о чём. Я тосковал. Последним, что я придумал, было звонить по всем телефонам и спрашивать время, сверяя часы. Кончилось это тем, что меня, как сговорившись, все стали наперебой поздравлять с повышением. Цирк, да и только. Мне было тоскливо. Некоторые полагают, что Еву выгнало из Эдема любопытство. Оно же якобы побудило Пандору открыть её злосчастный ящик. Это случилось как-то... само собой. И любопытство тут совсем не причём. Я подошёл к стене, ничем, пожалуй, не отличавшейся от других стен, и с досадой пнул её ногой. Стена порвалась. Я стоял и смотрел на дыру, сделанную моей ногой с такой лёгкостью. Я сделал это. Картон. Эта стена из картона. Зимой здесь всегда было холоднее, чем везде. Может быть, где-то ещё. Я стоял и смотрел. Потом я разорвал стену руками и вышел на воздух. Вот так это и произошло.

Я стоял, вглядываясь в темноту ночи, уже осязая её холод. За моей спиной был электрический свет натопленных помещений. Рваные края теней трепетали от сквозняка, простираясь далеко вперёд. Моя тень как будто тянулась ускользнуть, но не могла растянуться больше. Она будто бы говорила мне: "Посмотри! Дальше совсем темно". Луны не было. Дорога уходила в темноту и там пропадала. Быть может, там её и не было вовсе. Но здесь она была. Я облизнул губы. Однако, холодно. Можно прийти сюда ещё, например, завтра утром и посмотреть, что там дальше, и есть ли там вообще дорога, или, наконец, спросить у кого-нибудь. Вокруг было тихо. Я смотрел в темноту перед собой. Эта дорога как будто ждала меня здесь. Странно, кому понадобилось прокладывать сюда дорогу? Здесь нет ни одной двери. Непонятно. Но вот же она! - Значит, тот, кто проложил её, заранее знал, что когда-нибудь именно в этом месте кому-то придёт в голову... Я был один, и за моей спиной был свет электричества. Это сделал я. Кто-то знал, что когда-нибудь я это сделаю. Я всегда был чужим среди них, и эта дорога ждала меня. А значит, у меня снова нет выбора. И медлить бессмысленно. Я сделал это. Дорога. Я должен пойти по ней. В конце концов, всегда можно вернуться тем же путём - на то она и дорога. Перешагнув рваный край картона, я выбрался наружу. Свет под ногами кончился, и я вошёл во тьму. Однажды, давным-давно, так уже было. Что же, я сделал это ещё раз.

Далеко впереди показался красный огонёк, похожий на глазок семафора. Мне почудилось, что запахло железной дорогой, и я даже стал всматриваться в темноту под ногами, боясь споткнуться о рельсы. Но рельсов не было. И темнота была всё так же непроглядна. Огонёк приближался. Я шёл к нему. Подойдя, я остановился. Фонарь. Мираж железной дороги исчез, повеяло запахом леса. Подле фонаря примостилась будка, за фанерными стенками которой раздавался натужный храп. Я встрепенулся. Что это? Дорожный знак в виде указующего в темноту дороги перста. И надпись на нём: "НА КРАЙ СВЕТА". Я смотрел на него, пытаясь сообразить, что это может значить. Обычно указатели ставят на развилках, ну, или... Но здесь? Раз уж я ступил на эту дорогу, значит, пойду по ней до конца, куда бы она ни вела, хоть на край света. Я же не прогуляться вышел. Может быть, это какая-нибудь граница? Ну, что-нибудь вроде дорожного обелиска, и отсюда можно только вперёд. Но разве я предполагал вернуться? Так чего же я медлю? И правда, что это я. Я рассмеялся и пошёл дальше. Куда же она всё-таки ведёт, эта дорога? Вскоре я перестал об этом думать. Оказывается, я успел замёрзнуть, пока стоял, и чтобы согреться, я побежал. Запыхался. Перешёл на шаг. Снова побежал. Дорога взобралась на пригорок, спустилась в ложбину, потом начала петлять, стало немного светлее, может быть, тучи начали понемногу рассеиваться. Или глаза привыкли? Дорога выпрямилась и сделалась широкой как Дорога на Версаль, но оставалась такой недолго, а там и вовсе ушла под землю. Снова показалась из-под земли, миновала полынное поле, нырнула в гигантских размеров овраг, и стало опять темно, тяжело взобралась по песчаной насыпи, но выдохлась, запутавшись в можжевеловых кустах, и отчаянно рванула в чёрный, ухающий и вздыхающий, топкий, непролазный лес, и вскоре мне пришлось пробираться по ней ползком, сухие еловые колючки сыпались сверху, кололи ладони, пахло землёй и рыжиками, но кончился и ельник, лес кончился, дорога вздохнула свободнее и бодро заспешила дальше долиной, поросшей высокой травой, долиной безлистых деревьев, долиной, где запахло цветами, это была долина ночных цветов, песчаной долиной, долиной, где подул холодный ветер, долиной, где всё было маленьким, долиной, где как будто послышались голоса, долиной, где мне захотелось крикнуть, ущельем, которое, казалось, никогда не кончится, долиной, где я подумал, а не остаться ли мне здесь, долиной странных деревьев, долиной, где было бы удобно прятаться, страшной долиной, долиной, усеянной камнями, унылой долиной, долиной, где я стал разговаривать вслух, долиной, где мне снова померещились голоса, долиной, которую хотелось поскорее пройти, долиной, где я подумал о Лайзе Минелли, чудесной долиной, долиной, где я вспомнил свой побег из детского сада, долиной, которой я пытался придумать название, долиной, где я решил, что останавливаться уже поздно, долиной, где я принялся напевать, долиной, где мне показалось, что навстречу мне идёт человек, долиной, где я пытался придумать рифму к слову "радуга", ущельем, где запахло какой-то дрянью, тоскливой долиной, долиной, где я ни о чём не думал, долиной, где я вспоминал названия фильмов, долиной, где я придумывал, как потратить миллион, долиной, которая показалась мне знакомой, дикой долиной, долиной, где я понял, что голоден, долиной, где я воображал себя археологом, нашедшим клад, долиной, где я размышлял о происхождении языков, долиной, где я расстроился, что не умею толком рисовать, долиной, где мне почудился запах жилья, долиной, где я затосковал, ещё одной долиной, долиной, о которой я ничего не помню, долиной, где я вспомнил малиновый галстук и улыбнулся, а потом вспомнил, как я здесь оказался, долиной, где я вспоминал детство, долиной, где я размышлял о том, что значит "хорошая женщина", долиной, где я сравнивал эпохи, долиной, где я напевал "Отель Калифорния", долиной, которая мне по конец надоела, долиной, которая показалась мне лучше предыдущей, долиной, где я снова почувствовал голод и и ещё подумал, что недалеко уже и утро, долиной, где я продрог и вспомнил, что осенью ночи такие же длинные, как и зимой, сил для того чтобы бежать у меня уже не было, благо дорога вовремя поспешила укрыться от ветра, надо мной проступили мутноватые звёзды, и я понял, что это небо, потом дорога свернула вправо и потащилась куда-то вверх, земля под ногами сменилась песком, песок сменился камнями, камни сменились льдом, лёд сменился снегом, снег сменился камнями, после чего дорога снова было нырнула под лёд, но вовремя опомнилась, отряхнулась от снега и принялась забавляться, обегая циклоповы валуны, и даже попыталась было взобраться на один из них, но соскользнула вниз и, бросив забавляться, нерешительно повернула в сторону, потом решительно вверх, радостно свернула влево, обогнула скалу и выбралась... к пропасти.

Глава четвёртая

здесь, где мы ищем. голоса переменчивы как ветер. Но разве день продолжение ночи? Ветер всегда обращается вспять. Иногда не следует торопить события.

На всякий случай я даже подошёл к краю. Заглянул. Мда. И что дальше? Я стоял как заворожённый и бессмысленно смотрел перед собой. Между тем зубы мои мелко стучали, пальцы скрючились и противно ныли, одежда продувалась насквозь. Я замёрз. Нужно было что-то решать. Так. Ясно одно - я дошёл. Просто потому что дальше идти некуда. Вот он, пресловутый Край Света. Можешь попробовать проткнуть головой небо, если достанешь. Я с тревогой глянул по сторонам - никого. По краю пропасти валялись рваные полиэтиленовые пакеты, битые бутылки, какой-то пёстрый мусор, обломки камней... Я ещё раз осторожно заглянул вниз. Там, очень далеко внизу, мерцали всполохи - розовые, жёлтые - похожие на вспышки прожекторов. Очень далеко. Что-то протяжно ухнуло в глубине пустоты. Я отпрянул от края. Постоял. Ну, и что дальше? Я испытывал странную смесь чувств. Приятно, что дошёл. Что дорога эта, наконец, кончилась - я думал, конца ей не будет. Всё. Больше идти не нужно. Но дальше-то что? Неужели я шёл так долго только для того, чтобы вот так прийти к пропасти и стоять, не зная, что делать дальше! Куда же она вела, эта дорога? Ведь я поверил в неё. Я спихнул ногой камень, он полетел вниз, с глухим стуком ударился о стену обрыва и исчез. Я прислушался. Где-то шёл товарняк. Пропасть безмолвствовала. Небо уже начинало светлеть. Я огляделся вокруг и вздрогнул - мне показалось, что один из валунов пошевелился. Показалось? Нет, снова пошевелился. Я испуганно замер. Преодолевая страх, я неслышно подкрался к нему. Камни не могут шевелиться. Грудь сдавило, что там такое... - Фу! Ну и напугали вы меня! Это был человек. Седой старик, одетый в тёмного цвета халат, покрытый тонкой корочкой льда, он сидел в позе йога и куда-то, не отрываясь, смотрел, полуприкрыв веки. А может быть, просто спал. На мой возглас он никак не отреагировал. - Алло!- проорал я ему прямо в ухо. Он медленно открыл глаза, с минуту или две посидел так и, наконец, важно повернул ко мне голову. - Не холодно вам?- крикнул я. Слова раздавались неприятно гулко, и говорить было как-то неловко, как на языке, который знаешь плохо, с человеком, который знает его хорошо. Окончания слов мерзко завывали. Старик уставился на меня. - Что это за пропасть, не знаете?- крикнул я. Ответа не последовало. - Я говорю холодно здесь, слышите? Холодно! - Это мировой океан,- ровно проговорил старик. - Что?! Он замолчал. - А... на указателе было написано! Что это дорога! На край света! Он продолжал молча смотреть на меня. - Я вас не заметил даже! Я говорю, не заметил! Вас! - Всё правильно,- произнёс он.- Это край света,- он вытянул вперёд руку.Солнце новой вселенной восстаёт над мироокеаном... Он умолк. Я подождал немного и сказал: "Вы тут случайно не пришельцев поджидаете?" Он посмотрел на меня. - Я сразу понял, что вы псих!- крикнул я ему. Он медленно отвернулся. Я подумал уже, что он забыл про меня, но вдруг он заговорил. И отмочил такое, что я, признаться, даже опешил. Он сказал: "Я ожидаю Нечто". Я сказал: "Что?" - Я так и думал! - Я ожидаю нечто,- повторил он спокойно. Ветер внезапно стих. Мы помолчали. А потом я сказал: "Что это? Нечто!" Он задумался. А может, заснул. На всякий случай я повторил: "Что такое Нечто?" Он тяжело открыл глаза, отправил руку под отворот халата. Извлёк какую-то книгу. Открыл её. Не глядя, вырвал страницу. Протянул мне. - Читайте. Я взял страницу в руки. - Темно,- пожаловался я.- Плохо видно! - Читайте,- повторил он. И я прочитал.

Нечто

... оно возникло как будто из ничего, неожиданно и пугающе близко. Промозглое лиловое небо озарилось у самого горизонта алой каймой, испуганно заголосили собаки, да вздрогнул во сне ребёнок в крохотной кроватке крохотной спаленки, выходившей окнами в сад, где были деревья и тени... И только. Но глаза отражённых лун таили на дне своём тайну, и тайну эту знали ещё звёзды и... может быть, никто больше. Утро было без цвета и запаха, сосны выгибались на холодном, неласковом ветру. Он подошёл к зеркалу и нахмурился - болезнь проступила зеленоватыми кругами под глазами. За спиной его была серая комната. Внезапно он отшатнулся от зеркала как от уродца в кунсткамере. Из зеркала на него смотрело лицо, и хотя было оно до жути знакомым, он мог бы поклясться, что никогда прежде не видел его, и не знает... Никогда прежде не видел он это лицо. Оно предстало в окружении ветвей сирени, и где-то вдали будто бы шумело море. В глазах его была несравненная тайна. В руке видение держало палитру. Оно улыбнулось и прошептало: "История любит курьёзы". Комната треснула и исчезла, и взору открылась дивная страна - водопады, реки, розовые и голубые цветы. Возникла и исчезла, погаснув в мёртвых зрачках. Должно быть, врач, проводивший вскрытие тела, был прав, но прав был, видимо, и лектор, утверждавший, что Нечто и было истинным лицом этого человека, и что страна эта вовсе не возникла внезапно,- ведь тогда её увидели бы и другие,- просто она существовала всегда. Правда, откуда взялся этот лектор, и куда он исчез, так никто никогда и не узнал...

Я отдал ему листок. Он аккуратно вложил его в книгу, расправил ладонью. Осторожно закрыл книгу. Подержал её в руках. Медленно спрятал под халатом. - Да,- сказал я.- Забавно. Ну и что из этого? Старик не ответил. - Что, на самом деле всё это было? Он произнёс: "Я пришёл сюда сорок лет назад". - Сорок лет?- я подумал, что ослышался.- Чем же вы тут питались? - Сорок лет и три месяца,- сказал он. - А зачем?- спросил я. - Здесь, на краю света,- продолжал он.- Я увижу Нечто. И тогда я умру. - Зачем?- опять спросил я. - Человек... - Что? - ... не может жить дольше того момента, когда он увидит Нечто. Ибо сказано: "Человек не может увидеть Меня и остаться в живых". - Вот оно что,- сказал я.- Значит, за смертью пришли? - Поднявшийся на вершину не удовольствуется более жизнью в долине. Увидеть и умереть. Дальнейшее... Он перестал говорить. Я хотел сказать: "Молчанье",- но не успел. Его глаза дико вспыхнули. Он вскрикнул. - Вот оно!.. Я резко повернулся в ту сторону, куда он смотрел, но поскользнулся и едва не слетел в пропасть. Чудом сбалансировав, я стал судорожно всматриваться в пустоту над бездной. Но ничего не увидел. Наверное, было уже поздно. Старик был мёртв. Я постоял. Дальше ждать было бессмысленно. Я подошёл к телефонной будке и набрал "скорую". - Куда ехать?- спросили меня. - На край света,- сказал я и положил трубку. Я опустился на большой плоский камень и, прислонившись спиной к скале, погрузился в раздумья. Дальше идти было некуда. И такое было гадостное чувство, будто кто-то обманул меня, причём не по злости, а так, от нечего делать... Тоскливо. Злишься, и не знаешь, на кого. Может быть, на себя. Да и то не за что. Пусто и одиноко. И что делать дальше, непонятно. Светало. Подъехала "скорая". Я лениво поднялся с места и помог затащить труп в машину. Тело было удивительно лёгким, почти невесомым, так что никакого труда это не составило. Да и не нужна им была моя помощь. "А всё-таки он добился своего",- подумал я, глядя на мёртвого старика почти с завистью, хотя непонятно, чему тут было завидовать. Откуда-то издалека донёсся протяжный гудок поезда. Я насторожился. И тогда тоже, как будто товарняк прошёл. - Послушайте,- обратился я к санитару.- Здесь что, станция недалеко? Он махнул рукой в сторону. - Вон по той дороге. Дойдёте до будки, там будка будет, спросите. Вам скажут, куда идти. - Это далеко? Он пожал плечами: "Да нет..." - А то хотите, подвезём?- сказал он, забираясь в машину. Я сказал: "До морга?" Он засмеялся и, кивнув мне, захлопнул дверцу. Машина уехала. Я проводил её взглядом и долго смотрел вслед. Потом вздохнул и поплёлся по дороге к станции.

Глава пятая

те, кто остались здесь, те, кто торопятся уехать, каждый мог бы рассказать о себе. Кто из них пришёл сюда первым? Здесь, где никто

Чёрный столб фонаря на фоне ровного серого неба. Указатель дороги. Так и есть. Развилка. Просто в темноте её не было видно. Я приблизился к будке. Есть тут кто-нибудь? Я заглянул в окошко - полумрак комнаты, пустой стол, изображающий письменный, застеленная пледом кровать, пара табуреток, радио на стене, книжный шкаф, забитый папками, на подоконнике горшок с кактусом, занавески. На всякий случай я постучал по стеклу. Нет, никого. Я обошёл будку. - А. Вот вы где. Он сделал досадливый жест "не мешайте" - он был занят. Он сидел на табуретке и что-то рисовал на листе ватмана, то и дело поглядывая на свою будку, как будто проверяя, на месте ли. На вид ему было лет шестьдесят или чуть больше - седые волосы ёжиком, очки в роговой оправе. Лицо его имело выражение несколько глуповатое. Вокруг него был жиденький газон, выскобленный граблями. Кучка мусора лежала неубранной. - Не подскажите, на станцию как пройти? Он оторвался от рисунка, подозрительно уставился на меня сквозь линзы очков и неожиданно изрёк: "А я вас не пропущу". Я подумал: "Так. Ещё один". - Ладно,- сказал я.- Тогда я у вас посижу. Отдохну немного. Он вскочил с табуретки. Положил на неё ватман, карандаш со стёркой. - Подождите! Я уже шёл к двери. Он бросился меня догонять: "Подождите!" Он забежал передо мной и распахнул дверь, пропуская меня вперёд. - Спасибо,- сказал я. А он сказал: "Пройдите". Я вошёл. Он вошёл за мной следом и затворил дверь. - Присаживайтесь,- сказал он, направляясь к столу. Я сел на табуретку. Он занял место за столом. Глянул на меня. Достал лист бумаги, придвинул к себе чернильницу, взял перо и, почесав указательным пальцем лоб, сказал: "Ну-с, приступим". Мне хотелось спать. - Как фамилия? Ведь поди не предложит, гусь жёваный. - Я спрашиваю, звать как. - Беллерофонт,- брякнул я наобум. - Что?- он скривился.- Еврей, что ли? - Почему еврей. Грек. - А,- сказал он.- Один хрен. - Знать надо,- сказал я.- С двумя "л" пишется. - Ладно,- сказал он, записывая.- Не учи учёного. Род занятий? - Да так просто. - Чего так просто? - Спать хочу. - Бомж, стало быть. Так и запишем,- удовлетворённо сказал он.- Откуда и куда? - С поезда в Шамбалу. Он замер. Отодвинул бумагу в сторону. Вернул на место. - Значит... в Шамбалу... Чего это он занервничал? - Ага,- сказал я.- В Шамбалу. Он потёр лоб ладонью. Потом тихо сказал: "Ну и как?" - Что как? Он молчал. - Шамбала - это цветущий край вечной весны, где... - Знаю,- оборвал он.- Докуда дошёл? - До края света. - Ну и как там? - Лажово. - Понятно. Куда теперь? - Всё туда же. - Понятно. - Что понятно?- сказал я. Он отвернулся к окну. Мы поиграли в молчанку. - Я тоже шёл,- наконец, сказал он. Я сказал: "Ну и как?" Он повернулся ко мне. - Ты откуда сам? - С поезда. - В общем так,- сказал он.- Я тебя не видел. - А мне-то что,- сказал я. - Да ты хоть!..- он осёкся.- Понял, да? - Ну. - И давай отсюда. - Спать хочется,- сказал я. - Потерпишь. Он сорвал со стола листок со своей писаниной, скомкал и, не целясь, швырнул в корзину для бумаг. Попал. - Знаешь хоть, сколько справок нужно? Я промолчал. - До задницы, вот сколько. Я собрал только половину. А потом изменились все формы, пришлось собирать по новой. И почти собрал все. Одной не хватало, вот и устроился сюда. На временную работу. Так и торчу здесь. А теперь опять все формы изменились, чтоб их... Взять бы этих умников, которые бумажки сочиняют, да... Он снова осёкся. - Я тебе ничего не говорил. - А я ничего и не слышал. Какой-то он запуганный. - То-то и оно, что слышал. Ежели кому скажешь... - Да пошёл ты...- не выдержал я. Он выдвинул ящик стола, вытащил сложенную вчетверо газету. Развернул её и отдал мне. - То, что обведено, читай. Я просмотрел по диагонали. Какая-то дерьмовая статейка. На чём свет стоит хается какое-то Здание, восхваляется Консистория... - Что за мура? Какое Здание? Он неподвижно смотрел в окно. - Дождь может пойти,- сказал он.- А у меня там всё осталось. Сейчас вернусь,- он вышел за дверь. Я остался один. За окном подъехала машина. Я подошёл к окну посмотреть, что там, на ходу пряча газету во внутренний карман. Тарахтел двигатель. Из машины вышли трое в одинаковых чёрных плащах. Подошли к старику, один из них что-то спросил у него. Старик испуганно показал на окно. Я отпрянул. Тот, который спрашивал, направился к будке... - Я? Но зачем? - Вы были с гуру, когда он скончался. - Ах, с этим... - Вы должны дать показания. - Пожалуйста. Я вышел за ним. Мы подошли к машине. Остальные уже сидели. Я хотел сесть рядом с водителем, но мне сказали, что не сюда. Один из них вышел, пропуская меня. Я забрался на заднее сиденье. Машина тронулась и покатила, прыгая на ухабах. На старика я даже не взглянул. Выехали на какую-то дорогу. Двигатель загудел ровнее. Все сидели молча. Я достал газету. Сидевший от меня слева бросил на неё взгляд. Я показал ему статью. Он стал читать. Его лицо сделалось недоумённым. Он перевернул лист и посмотрел на заголовок. Усмехнулся. - Где взял? - Там,- сказал я.- В будке. Он постучал по газете пальцем. - Ты бы хоть на дату посмотрел! - Что там?- вмешался тот, что был справа. - Да ерунда,- он уронил газету под ноги. - А что это за Здание?- спросил я. Тот, что был за рулём, вытянул шею, прислушиваясь к гулу мотора. - Стучит? Все прислушались. - Точно, стучит,- зло проговорил водитель.- Чтоб я ещё раз сел в эту колымагу!.. - Что это за Здание?- снова спросил я у того, что был слева. - Да нет никакого Здания! Миф всё это. Выдумка. И Китежа никакого нет! - Но Беловодье...- начал было я, но тут мотор застучал до неприличия явно, и все снова притихли. - Может, доедем,- сказал водитель.

........................................................................... Мимо потянулись ряды домов.

Глава шестая

те, кто прячут страх под одеждой, те, кто кричат от ужаса, и те, кто закрывают глаза руками, ветер гонит обрывки их писем по пустыне осенних улиц. Иногда достаточно громко засмеяться, чтобы тебя услышали в соседней комнате, если в ней кто-то есть.

Я вышел на улицу и, осмотревшись, побрёл наугад. Дул неуютный осенний ветер. На лужах играла рябь. "Вы не должны покидать город до принятия окончательного решения по данному делу". А когда это будет? И куда мне теперь идти? "Мы не можем дать вам точной информации по этому вопросу". Они не могут. Надо бы устроиться в какую-нибудь гостиницу. Сколько мне придётся проторчать в этом городе. Я зашёл в закусочную перекусить. Потом отправился в ближайший универмаг и купил первую попавшуюся куртку. Деньги у меня ещё оставались. На улицах было пусто - будний день. До вечера было ещё полно времени. Улицы как улицы, темноватые бетонные канавы. Довольно чистые. Фонари ещё не горели. Машин было мало. Я сказал себе: "Будний день, в этом всё дело. Ничего особенного. Все на работе". Я почувствовал, что кто-то смотрит мне в затылок. Я обернулся. Никого. Конечно, никого. Кто там может быть. Я пошёл дальше. Обернулся. Прошёл ещё два квартала. Никого. Глупости. Кому нужно следить за мной. И зачем? Чушь. Я принялся беспечно насвистывать. Подошёл к витрине. Поглазел. Изучил расписание автобусов. Подождал. Автобусов не было. Я снова начал насвистывать. Обернулся. Да нет же там никого! Я подумал. что веду себя просто глупо. Хорошо хоть, никто не видит. Мимо проехала машина. Я подумал: "Вот же, едут люди. Всё как полагается. Люди как люди". Может, из окон? Окна были как замёрзшие проруби; я мысленно сравнил их с пустыми глазницами, на которые зачем-то нацепили очки. Ни на одном из них не было штор. Меня что, взяла на прицел Служба Невидимок? Я посмеялся. Беспокойство нарастало. Я посмотрел на часы. Пора, наверное, двигать в гостиницу. У кого бы спросить, как туда добраться. Сейчас найду справочную и всё узнаю. Куплю себе чего-нибудь к чаю, приму ванну или душ, что будет, высплюсь по-человечески, а там утречком и поеду отсюда. А если ещё не решится, пойду вон... в кино или ещё куда. Просто я не спал ночь, вот и всё. Я стоял у какой-то статуи, разглядывая постамент. Страх не проходил. Я почувствовал, что хочу закричать, что сейчас закричу. Я медленно побрёл прочь. Мне хотелось бежать. Усилием воли я пытался взять себя в руки. Я принялся считать дома. Сбился. Стал разглядывать окна. Лучше бы я этого не делал. НИ НА ОДНОМ ИЗ ОКОН НЕ БЫЛО ШТОР! Я сказал себе: "Только не бежать". Улица дрогнула и поплыла, фонари... Я побежал. Я хотел обернуться и не мог, волна за моей спиной нарастала, она нагоняла меня. Я бежал. Стены домов, столбы, я задыхался, тротуар полетел на меня... Я упал. Волна приближалась, я скулил, вжавшись лицом в ледяной асфальт... Волна накрыла меня. И пронеслась дальше. Я лежал, боясь пошевелиться. Потом осторожно приподнял голову. Огляделся. Я поднялся на ноги и, доковыляв до бордюра, тяжело опустился на него, машинально приглаживая пятернёй растрепавшиеся волосы. Руки мелко дрожали. Достав из кармана смятую пачку, я увидел, что последняя сигарета сломана почти пополам. Я выбрал обломок без фильтра, достал зажигалку и закурил. Несколько глотков дыма немного привели меня в чувство. Машин не было. Вокруг всё было тихо. И безлюдно, только одинокий торопливый пешеход на другой стороне улицы. Я вскочил на ноги. Я узнал его - это был тот самый человек, с которым я разговаривал в машине. На нём был всё тот же плащ, но на голове теперь красовалась тёмно-зелёная треуголка, подбитая чёрным мехом. Я побежал за ним. - Эй, постойте! Он шёл, не оборачиваясь. - Подождите! Он ускорил шаги. Наконец, мне удалось догнать его. - Здравствуйте,- сказал я сиплым, простуженным голосом, чужим голосом.Здравствуйте! - Уже виделись,- неприязненно произнёс он, не замедляя шагов. Я бежал, боясь отстать от него. - Помогите же мне!- взмолился я. - В чём дело,- он остановился. Я никак не мог сообразить, о чём я хочу спросить его. Он ждал. Наступила пауза. - Я слушаю,- нетерпеливо сказал он. - Я хотел... спросить. Что такое... нет, не это,- заторопился я, заметив, что в его глазах мелькнула досада.- Что такое консистория? - Консистория восемь лет назад прекратила своё существование. - А теперь... - Городом управляет конвент. - А это... - Как что. Правительство. Знаете, у меня мало времени. Я тороплюсь. У вас всё? - Нет! - Что ещё? - Можно мне пойти с вами! - Как хотите,- сказал он с явным неудовольствием. Не знаю, зачем я напросился идти с ним. Я понял, что если я останусь один... Я не знал, чего я боюсь. Мне было страшно.

Шли долго. Сначала улицами. Потом долго шли переулками, снова вышли на улицу, свернули на другую. Вошли во двор. Прошли его весь. Наконец, подошли к какому-то дому. В окнах уже горел свет. - Оставайтесь здесь,- сказал он мне у подъезда. - Я с вами! Он помедлил. - А, ладно,- махнул рукой. Я поплёлся за ним по лестнице. Стало темно - света в подъезде не было. Он подошёл к одной из дверей и, достав карманный фонарик, посветил на номер, после чего убрал фонарик обратно в карман и решительно позвонил. Я встал за его спиной. За дверью послышалась возня. Дверь приоткрылась. Сделав улыбку, я попытался была заглянуть через плечо моего спутника, но он уже протискивался в полутёмную прихожую. Я последовал за ним. Он уверенно ринулся по коридору и исчез в одной из комнат. Передо мной стоял приятной наружности пожилой человек, одетый в розового цвета шлафрок - видимо, хозяин этой квартиры, в которую мы столь бесцеремонным образом ворвались. Он смотрел в сторону комнаты, откуда уже слышался шум выдвигаемых ящиков. Потом он перевёл взгляд на меня. - Может, пока угостить вас чайком?- вежливо осведомился он, закрывая входную дверь. - С удовольствием,- сказал я, немного смутившись. Он пригласил меня следовать за ним. Мы прошли на кухню. Он включил свет. Кухня была маленькая и тесная. Половину её занимала внушительных размеров газовая плита, заставленная кастрюлями. Там же стояла накрытая чугунной крышкой сковорода и белый эмалированный чайник. Под потолком, высоким несоразмерно, висела чахлая лампочка, прикрытая жёлтым, должно быть, бумажным абажурчиком, наподобие китайского фонарика. Я присел за стол, убрав ноги под табуретку, иначе они заняли бы полкухни. - С сахаром?- спросил он и, не дождавшись ответа, достал с полки массивную деревянную сахарницу, хранившую на себе остатки какого-то доисторического рисунка. Я кивнул. Да, хорошо. Он поставил две чашки. Потрогал чайник, тут же отдёрнув руку. - Только вскипел,- объяснил он.- Вы как любите, покрепче? Я кивнул. Он налил чай. - Может, к чаю чего-нибудь? - Да нет, спасибо. - У меня печенье есть. Он вопросительно смотрел на меня. - Спасибо,- я улыбнулся.- Не нужно. - Да ладно, чего там,- сказал он. Он поставил на стол железную банку с печеньем и, усевшись напротив, взял свою чашку. Отхлебнул. - Пейте, чего сидите. Я понюхал. Пахло мелиссой, чабрецом и немножко водопроводом. Отпил. Ничего, пить можно. - Насколько я понимаю, вы лицо праздное,- заметил он как бы между прочим. - В некотором роде. А у вас... я понимаю, обыск? - Точно так,- сказал он. Он прислушался к звукам, доносившимся из комнаты. Мы помолчали. Я посмотрел на окно. Подоконник был заставлен пустыми пакетами из-под молока. Рядом с плитой на стене висело кухонное полотенце. - Вы бы хоть куртку сняли,- заметил он. Я стянул с себя куртку. - Да бросьте вон туда. Чего ходить лишний раз. - Сюда? - Да. Бросьте прямо так, не выворачивайте. Я всё равно на доске режу. Я вернулся на свою табуретку. - Пейте чай, остынет. - Вкусный,- сказал я. - Да, только вода плохая. Я молчал. Время потянулось томительно. - Чай-то у меня хороший... Я всё не мог решиться заговорить. Как-то было неловко. Он заметил. - Вы, кажется, хотите что-то сказать? - Спросить. - Вы нездешний,- сказал он полуутвердительно. - Да, я прошёлся по городу, и... - Вам здесь не понравилось,- закончил он. Я кивнул. В комнате что-то грузно грохнулось на пол. Я вздрогнул. Раздался досадливый возглас. - Это дело поправимое,- сказал он. - Не знаю,- сказал я с сомнением. - Ничего, освоитесь. - Не знаю... Честно говоря, мне не хотелось бы задерживаться здесь надолго. Я и попал-то сюда, можно сказать, почти случайно... - Мы все играем во что-нибудь,- неожиданно изрёк он. - Наверное, я чего-то не понимаю? - А это и не нужно,- заметил он.- Берите печенье. - То есть... да, спасибо... то есть, как? - Понимать тут нечего,- сказал он.- Привыкнете. - Ну да,- сказал я.- Конечно. - Обиделись. - Да нет, причём тут... Я вам сейчас расскажу... - Нет,- сказал он.- Лучше я вам расскажу. Ведь это вы приезжий, верно? - Знаю,- сказал я.- Вы будете говорить, что ничего такого не происходит, всё замечательно. Не город, а сказка. Просто погода сегодня плохая. - Нет,- сказал он.- Так я говорить не буду. - Хорошо,- сказал я.- Расскажите. Конечно расскажите. - Что-нибудь происходит всё время, как же я могу говорить, что не происходит ничего. Но ведь вас, наверное, не это интересует? - Не знаю,- сказал я.- Я вообще ничего тут не понимаю. Как я могу знать, что меня интересует, а что нет. Рассказывайте, там видно будет. - А вы уже начинаете осваиваться. - Это так заметно? - Заметно,- сказал он. - Рассказывайте,- сказал я, приготовившись слушать. - Сейчас... С чего бы начать, так. Наверное, с того, с чего всё началось? Вы, кажется, обиделись, когда я сказал, что понимать тут нечего. А ведь так оно и есть. С этого, наверное, всё и началось. Если с этого что-то может начаться. - Вы имеете в виду конвент?- спросил я, уже начиная бояться, что он увлечётся и забудет, о чём хотел рассказать. - Конвент,- повторил он бессмысленно, как будто в забытьи.- А? Да. Конвент. Поначалу всё это выглядело как мальчишеская забава, знаете, дети играют... Герои с пистолетами, злодеи в плащах, в масках, кинжалы, золото, женщины, кровь... Игра. Она оказалась увлекательной! Представьте себе. Она развивалась, вовлекая всё больше людей, становилась всё сложнее... И стала жизнью. - Вы хотите сказать, жизнь превратилась в игру? - Жизнь всегда остаётся жизнью... - Восемь лет назад консистория прекратила своё существование. Почему? - Да-да, я помню. - Почему? - Почему,- сказал он.- Наверное, потому что она была не нужна? - Не нужна кому? - Кому... Понимаете, существовало как бы два мира. Какой из них был вымышленный, а какой настоящий? Может быть, теперь или завтра найдутся люди, которые станут играть в консисторию, как когда-то играли в конвент. Ведь всё началось с игры... Было правительство, законы, должности, звания. И существовал другой мир. Иные взаимоотношения, иные законы. Нарушение их каралось смертью, и это уже трудно было назвать просто игрой. А! Я вижу, вас напугало слово "смерть". Да, они играли очень серьёзно, и всё было настоящее: пистолеты, кинжалы, плащи, золото, женщины... смерть. Это как Мессалина, знаете? Когда наступала ночь, она надевала парик и уходила из своего дворца,- она была женой императора Клавдия, вы знаете, да,- и шла в публичный дом, где играла в проститутку. Играла или была проституткой? Ведь всё было настоящее, мужчины... всё, кроме разве что волос. Вот и тут... Придумывались правила, порою нелепые до... поразительности. Их воспринимали всерьёз, а разве могло быть иначе? Знаете, мне иногда кажется, будто кто-то намеренно изощряется, придумывая правила как можно нелепее, а потом наблюдает, как люди следуют им. Неукоснительно. Соблюдают их. Словно проверяет свою власть. Или любуется ею. Ведь если сами по себе эти правил лишены всякого рационального начала, какого бы то ни было здравого смысла, то значит... они и есть воплощённая власть. Как вы думаете. - Этот "кто-то" - конвент? - Конвент! Вы произносит слово "конвент", думая, что что-то этим сказали. А вы знаете, что это вообще такое? Может быть, его и нет вовсе? А? Может быть, его и не было никогда? Его состав держится в секрете, так было всегда. Никто не знал и не знает, что это такое, кто держит банк в этой игре. Они говорят "конвент", и этого им достаточно. Они воображают, что этим сказано всё. А ведь этим не сказано ничего! А что если они тоже... Что если они, как и все, разыгрывают свои карты. Знают ли они сами, какой выпадет номер и... есть ли они вообще?.. - Я думал, вы мне объясните. - Вы думали? - Вы сами взялись рассказать мне о том, что здесь происходит. - Здесь!- произнёс он с нарочитым пафосом. - Я думал, вы знаете... - А я не знаю,- заявил он.- Не знаю, понимаете? Я знаю, что такое деньги, это проще. И то... - Деньги!- я догадался.- У них были большие деньги! - Есть и были,- сказал он.- Но сколько? Этого никто не знал, да и теперь никто не знает. Можно было выиграть очень много. - А если проиграешь? Он развёл руками. - Ведь, я понимаю, ставкой была жизнь? - Вот видите, сказал он.- Жизнь. - Да они просто покупали себе подданных, как когда-то аристократы покупали себе актёров! - Постойте, постойте,- сказал он.- Кто кого покупал? - Это феодализм!- я был возмущён.- Думать, что деньги принадлежат тебе, если это больше, чем тебе нужно для жизни. Он мягко улыбнулся. - А сколько нужно денег для жизни? - И где же они брали эти деньги? Незаконный бизнес? - А это уж их дело,- заметил он.- Я вижу, вы не любите конвент. - А вы? - Я? Он посмотрел на меня внимательно. Я не выдержал. - Ладно. Пусть это неважно. - Вот именно. - Но что же правительство! - А что оно могло? Его ведь тоже, в некотором роде... придумали. А потом вот взяли и передумали. Придумали конвент, так интереснее. А? - - Вот видите,- сказал он. - Вы сказали. - Да? - Что они устанавливали свои законы. Это значит, что они не признавали законов, установленных государством. Иными словами, у власти теперь находятся преступники. - Как-как?- насмешливо переспросил он. - И это преступная игра! А то, что она началась с крови, как вы сказали, только подтверждает это. Это тирания!- крикнул я, чтобы было слышно в соседней комнате.- И вы тоже! Сидите и нахваливаете правительство, а в это время в вашей квартире перетряхивают ваши же вещи. По его! Указанию. И это! Красноречивее любых слов. Он удивился. - Разве я нахваливал правительство? - Ну не знаю, ладно. Ну, не нахваливаете, может быть, оправдываете. - Эк вас разобрало,- сказал он.- А ведь, может быть, по законам какого-нибудь африканского племени, или древних инков, к примеру, а может быть, индусов или китайцев, мы с вами - и вы, и я,- являемся преступниками. Как быть с этим? - Мне не нравится этот город,- заявил я. - Вам!- он фыркнул.- Вы первый день в городе, и он вам не нравится. Этому городу тысяча лет, он видел сотню правителей, гордых, слабых, щедрых, милостивых, жестоких, консистория, конвент, сколько их было, вы думаете. И он стоит. Как стоял. И люди живут в нём. Веками. И вот, являетесь вы. - Все мы родились не вчера,- сказал я - Да,- сказал он. - Я едва попал сюда, а с меня уже потребовали десяток подписок. И они тоже берутся судить обо мне, даже о том, чего просто не могут понять. Чего я никогда не сказал бы им. - Они тоже, согласился он. - И между прочим,- сказал я,- вы не совсем правы. Я вовсе не первый день в этом городе. Я проработал здесь не один год. Знаете, где? - И первый раз вышли на улицу,- сказал он с усмешкой. Я промолчал. - Это ничего не значит,- сказал он. - Так ли уж ничего,- возразил я. - Я вовсе не нахваливаю правительство,- он покачал головой. - Ещё бы,- сказал я. Он вздохнул. Взял с плиты чайник. Плеснул себе в чашку. - Вам тоже? - Спасибо. - Давайте чашку. Только не очень горячий уже, остыл. - А чего они ищут?- спросил я. Он поставил чайник на плиту. - Кто они? Я кивнул в сторону комнаты. Он. - Не знаю. Доказательств. - Каких доказательств? - Что я диссидент, по всей видимости. - Так вы диссидент!- сказал я удовлетворённо. - Как люди радуются, когда находят название,- сказал он с выражением грусти.- Они воображают, что название это уже...- он прищёлкнул пальцами. Я улыбнулся. - А почему бы им было не спросить у вас прямо? - Наверное, потому что я мог не дать прямого ответа,- сказал он. - То есть, они боятся, что вы скажете неправду? - Наверное. Что я не скажу правду. - И... - Это уж их проблемы. - Хорошо. Пусть так. Разговор зашёл в тупик. О чём же я хотел спросить ещё? - Значит,- сказал я.- Страной управляет конвент. - Да бросьте вы,- отмахнулся он.- Никто ей не управляет. Я опешил. Он с безразличным видом пил свой чай. Я молчал. Он поставил чашку на блюдце. Посмотрел на меня. - Я пошутил,- сказал он. Я засмеялся. Я не мог остановиться. Я хохотал. - Так значит,- выдавил я сквозь смех.- Это и есть... ваша диссидентская... крамола! Мне стало совсем хорошо. Так уютно. Эта кухня. Тёплая стена холодильника за спиной. Чайник на плите. Этот милый, забавный человек. А не попроситься ли к нему на ночь? Куда я пойду, в какую гостиницу? Ночь на дворе. Останусь-ка я здесь. Он мне ещё что-нибудь расскажет... диссидентское! Меня снова стал разбирать смех. Или про Здание. Кстати! - Что это было за Здание?- спросил я, справившись, наконец, со смехом. - Здание?- переспросил он. Он несколько смешался. - Не знаю. - Неправда,- сказал я с улыбкой. - Что?- сказал он, как будто не веря своим ушам. - Неправда,- сказал я.- Об этом даже в газетах было написано. - Ах, в газетах,- сказал он с явным облегчением.- Да, было. - И что? - Да, ничего, ерунда всякая. Неизвестно даже, существовало ли оно вообще. - Понятно,- сказал я.- Вы обо всём так говорите. - Почему же обо всём...- не согласился он. - И всё-таки, что это за Здание? - Я же говорю. Легенда. Консистория едва не объявила ему войну. Консистория,- он поморщился.- По-моему, это был самый яркий признак её разложения. - А вы не любили прежнее правительство,- заметил я. - А вы? - Мне проще,- сказал я.- Меня здесь в то время не было. - Ах, да,- сказал он с иронией.- Я совсем забыл. - Что вы хотите этим сказать? Он не успел ответить. В кухню стремительно вошёл мой недавний спутник, его лицо было озабочено. Он так и не снял свою треуголку и даже не расстегнул плащ. В руке он держал какую-то папку. - Ваше?- сказал он, обращаясь к старику. Тот молча кивнул. - Собирайтесь- он повернулся ко мне.- И вы тоже. - А я-то причём? Старик уже выходил. - Куртку свою не забудьте,- он вышел за стариком. Я поднялся на ноги. - И выключите свет!- раздалось из прихожей. Мы вышли из дома. Я остановился, чтобы застегнуть "молнию". У подъезда уже стояла машина, тарахтевшая как отбойный молоток. Дверца открылась. В салоне вспыхнул свет. Старик хотел, кажется, что-то возразить, но тот, в треуголке, подтолкнул его к сиденью. Он явно спешил. Дверца захлопнулась. Я замер на месте. Машина, фыркнув, поехала. Проехала мимо меня. Завернула за угол дома. Шум стал удаляться.

Я остался один.

Глава седьмая

ветер гонит обрывки их писем по коридорам холодных стен ночных улиц, они как снег, они как крылышки мёртвых уже бабочек. Это свойство бумаги вспыхивать от объятий огня. Те, кто жгут письма на тёмных кухнях чужих квартир, где за стенами кто-то, всегда кто-то

И что теперь делать? Куда идти? Я прошёлся вдоль дома. Вернулся к подъезду. Прошёлся снова. Так, только спокойно. В гостиницу. Поздно - ни одна справочная уже не работает. Не так уж и поздно, просто темно. Темнеет рано. Позвонить. Позвонить и спросить, как добраться до гостиницы. Я отдохнул, доберусь. Или взять такси. По-дурацки получилось, но ничего. Поздно уже, конечно. Но ничего, не останусь же я ночевать на улице. Я остановился. От подъезда отделились две чёрные фигуры. Сердце сильно забилось. Идут ко мне. Я медленно попятился. Идут ко мне! Я развернулся и бросился бежать. Я оглянулся. Они догоняли меня. Я побежал. Не разбирая дороги, мимо окон, подъездов, стен, водосточных труб, изгородей, скамеек, деревьев, мусорных баков... Я выбежал на улицу. На остановке стоял автобус, уже до отказа набитый, но я успел в долю секунды ввинтиться в него, людская масса сомкнулась за моей спиной. Кто-то ругнулся. Дверцы с шумом захлопнулись. Я перевёл дыхание. Автобус задрожал, как будто раздумывая, стоит ли возиться с эдакой прорвой народа, и не проще ли сломаться и вывалить их обратно на остановку, пыхнул, поднатужился и тяжело покатил. Толпа расслабилась. "Вы не выходите на следующей?" Я пробрался в середину салона. Сильно тряхнуло. "Извините". "Ничего, ничего". Я стал осматриваться. И вдруг... Нет, невозможно! Я увидел своих преследователей. Сначала первого - он терпеливо и сосредоточенно пробивался ко мне сквозь толпу по салону. Теперь я мог рассмотреть его - белесые волосы, узкое, серое при этом свете лицо, тонкие губы, стоячий воротник, торчащий из-под пальто. Повернув голову, я увидел второго - рыжеволосый и некрасивый. Он перекрыл мне путь к бегству. Они становились всё ближе. Но как, великий Боже, они успели! Записная книжка. Записная книжка. Там, в заднем кармане брюк. Достать её. Так. Теперь зажигалку. Быстрее. Не уронить Я щёлкнул зажигалкой. Там, внизу, язычок пламени лизнул влажноватую бумагу. Обожгло пальцы. Я едва не вскрикнул. Я уронил книжку и наступил на неё ногой. Уже совсем близко... Дым. - Пожар!!! Мелькнуло и тут же исчезло, утонуло растерянное лицо моего преследователя. Толпа забилась в панике. Женщины визжали. Заколотили по стёклам. "Я видел, это сделали вы!" Водитель ударил по тормозам, автобус швырнуло. Кто-то орал мне в ухо: "Зачем вы это сделали?!" Дверцы открылись. Меня понесло потоком. Я спрыгнул на тротуар. Бежать! Я побежал. По набережной мимо фонарей, неоновых вывесок, мимо освещённого голубыми огнями моста... Берег резко ушёл влево. Улица. Другая улица. Переулок. Длинные, тёмные здания, ни единого фонаря. Я не мог бежать больше, ноги подкашивались. В груди билась боль, я дышал, широко открыв рот. Они ищут меня, через минуту? Они будут здесь. Нельзя останавливаться. Я оглянулся. Издалека доносился приглушённый гул ночной улицы. В темноте пахло сыростью. Окон нигде не было. Я закашлялся, и почти немедленно во тьме вспыхнула полоска жёлтого электричества. Я вжался в стену, задыхаясь от беззвучного кашля. Дверь открылась шире. Из неё вышла женщина. Она остановилась и стала внимательно вглядываться в темноту. Сейчас она заметит меня. Я вышел на свет. - Мадам... Она резко повернулась ко мне. - Мадам,- сказал я.- За мной гонятся. Помогите...- я никак не мог справиться с голосом. Она молчала. - Я умираю, мадам! Помогите. Она медленно кивнула. - Я могу войти? Сюда? Она снова кивнула. - О!..- я не мог говорить Я вошёл в дверь, чуть не плача от усталости и облегчения. Передо мной был длинный, узкий коридор с множеством дверей. В первый миг я зажмурился от яркого света. Горели лампы. - Ваша комната номер триста двадцать шесть. Я обернулся. - Идите же,- сказала она. Она закрывала дверь на засов. - Да, конечно... Я пошёл по коридору. Я шёл. Мимо проплывали номера дверей, чёрные на белых табличках: 271, 273, 275, 276, 278........ Я шёл не останавливаясь. .......................326. Я остановился. - Триста двадцать шесть,- вслух сказал я. Я осторожно отворил дверь. Можно? Пустая комната, похожая на келью. Кровать, тумбочка. Окна не было. По верхнему краю стен змеилась лампа ртутного света, очерчивая потолок с трёх сторон. Было светло и зябко. На сетке кровати лежал неопрятного вида матрас. Я повалился на него. Кровать капризно скрипнула. Я закрыл глаза. Скоро я уже спал.

Проснулся я оттого, что кто-то резко тряс меня за плечо. - Вставай. Я открыл глаза. Поднял голову. Комната была пуста. Тот, кто разбудил меня, уже ушёл. Я посмотрел на дверь. Замка на ней не было. Ни шпингалета, ни крючка - ничего. Я лежал, силясь сообразить, где я нахожусь, и что сейчас, утро или вечер. Кто и зачем меня разбудил? Я насквозь продрог. Тело тихонько ныло. Наконец, стряхнув сонное оцепенение, я поднялся с кровати и вышел в коридор. Из своей комнаты...

Глава восьмая

номера дверей казённых приютов переменчивы как звуки чужих голосов, они не зовут остаться или уйти; кто придёт сюда после нас? Они всегда остаются пусты, мы всегда остаёмся

По коридору шли люди. Они выходили, каждый из своей двери, выключая в комнатах свет. Двери хлопали, скрипели или закрывались бесшумно, со всех сторон слышалось шарканье ног, покашливание, негромкие голоса. Я направился туда же, куда шли все. Те, кто пришли раньше, уже стояли в очереди у закрытого окошка раздачи. Очередь тянулась вдоль стены холла, заставленного столами и стульями. Кто-то занимал место за столом. Я встал за крайним; те, кто подходили, вставали за мной дальше. Никто не шумел Окошко открылось, очередь затопталась и пошла быстро. На завтрак был кипяток, два куска плотного серого хлеба и миска каши, которую все торопливо хватали горячей, рассчитывая на добавку. Мне добавки не досталось - слишком медленно ел. Голоса сделались оживлённее. После завтрака все вышли на улицу. Я вышел вместе со всеми. Было ветрено и темно. Многие закурили. Мы вышли к реке. От чёрной воды тянуло холодом. Стало тоскливо. Разговоры один за другим гасли. Все притихли. Следующие два часа мы перетаскивали тяжёлые мешки с катера в пакгауз. Я был новичок и старался не отставать от других. Наконец, разрешили перекурить. У меня не было сигарет, и я бродил в одиночестве. Стало совсем тоскливо. Кто-то заметил меня и предложил мне свою пачку. Я был почти растроган. Работа пошла веселее. Перекуривали раз в два часа по пятнадцать минут. Я ждал, когда будет обед. После обеда снова работали. Когда я вернулся в свою комнату, на матрасе лежала подушка, наволочка, две простыни и шерстяное одеяло, пахнущее псиной. Рядом на тумбочке лежали две пачки сигарет, спички и полотенце. Я так устал, что заснул почти сразу же. На другую ночь я уже знал, куда идти. Мы снова таскали мешки. И ещё много ночей. Потом были коробки с консервами. По этому случаю на обед выдали дополнительно по кусочку селёдки. Те, кому достались хвосты, были недовольны и вполголоса возмущались. Кто-то заявил, что любит хвосты. Работали молча. Через ночь курящим выдавали по две пачки сигарет. Некурящим ничего не выдавали, поэтому курили все. Прошло двести ночей. Меня уже давно перестали будить. Я просыпался одним из первых и успевал занять очередь так, что почти всегда получал добавку кашу или картошку, что было. Прошло ещё четыреста ночей. И ещё двести. Я так и не сошёлся ни с кем. Иногда перебрасывался парой-другой фраз. Про меня никто ничего не знал - я не рассказывал. В карты я не играл. Однажды я заболел и четыре ночи не вставал с кровати. Мне приносили еду и какие-то таблетки. Я пил. На пятую ночь ни еды, ни таблеток не принесли. Тогда-то я и пошутил, что меня подняло лечебное голодание. Кажется, это был единственный раз, когда я сказал свою фразу громко, для всех. Над шуткой смеялись. После этого ещё долго, если кто-нибудь болел, о нём спрашивали: "Всё голодает?" Всего было восемьсот восемьдесят шесть ночей. Я знаю это точно. Дело в том, что за ночь я выкуривал девятнадцать сигарет - пачка минус одна сигарета; таким образом, от каждой пачки у меня оставалось по одной сигарете. В итоге я собрал сорок четыре пачки - четыре полных блока плюс четыре пачки,- и ещё шесть сигарет. Итого восемьсот восемьдесят шесть. И все пропали!

В тот вечер я проснулся раньше обычного. Все ещё спали. Одевшись, чтобы больше не возвращаться в комнату, я пошёл к раздаче и, не зная, чем себя занять, стал слоняться по коридору, дожидаясь завтрака. Я подошёл к окну, за которым уже сгущались сумерки. И вдруг я увидел двоих. Они шли со стороны сорок седьмого корпуса, соседнего с нашим,- наш был сорок восьмой. Я почувствовал внезапную слабость в ногах. Они шли сюда. Это были они. Я узнал их. Я дождался, когда они скроются из виду. После чего я быстро отогнул гвозди, державшие раму, рывком оторвал её от крестовины и, выглянув, прислушался. Я выпрыгнул в окно и, пригнувшись, побежал. О сигаретах я даже не вспомнил. Так я и не позавтракал. Правда, вскоре я уже был в ресторане и уплетал за обе щеки. А получилось это довольно странно. Случайно? Я увидел длинную чёрную машину, стоявшую у тротуара. Возле неё никого не было. Почти без всякой надежды я дёрнул на себя дверцу. Она открылась. От неожиданности я растерялся. Думать было некогда - на меня могли обратить внимание. Я нырнул в машину и закрыл за собой дверцу. В машине было темно и просторно. Тонко пахло дорогим одеколоном и кожей. Снаружи за стёклами была улица, освещённые витрины, голоса. Фонари. Я пошевелился. Прислушался. Если удастся переждать здесь... только бы не заметили. Мысли путались. Дверца приоткрылась. Я зажмурился. - Эй, где вы там? Я резко сел. - Вы... кто? Объяснять было бессмысленно, оправдываться - глупо. Оставалось одно атаковать. - Я уже успел уснуть, дожидаясь вас! Где вы были? Он опешил. - Я... только что отошёл, н... - Вы должны были ждать меня здесь,- категорично заявил я. - Виноват,- сказал он. - Вы водитель, так? - Да,- сказал он.- А вы... извините. Ведь вы поэт? - Да, я поэт. И не считаю нужным это скрывать. - Но мне сказали, что вы... будете позже, и я... я не думал... - Вы не думали,- сказал я.- Очень хорошо. О чём ещё вы не думали? - Виноват,- сказал он.- Я немедленно вас доставлю. Он ушёл. Забрался за руль. Где-то там, в машине. Одно из двух - либо я влип, либо спасён. Машина поехала. Я не шевелился. Мимо медленно скользили уличные огни. Проехав три или четыре дома, машина остановилась. Дверцу открыл швейцар. Так я оказался в ресторане. Я заметил, как один кельнер, показывая на меня, шепнул что-то другому. Тот кивнул. "Богема",- услышал я шёпот. Я прошествовал мимо них. Передо мной был зал, сверкавший зеркалами и хрусталём. Меня подвели к столу и указали на единственное свободное место. Остальные места были заняты незнакомыми мне дамами и господами; орудуя вилкой и ножом, они поедали блюда, подносимые кельнерами. Я осторожно присел. В мой бокал налили вино Я отпил. Передо мной появилась тарелка с каким-то аппетитным блюдом. Я принялся за еду. После третьего бокала я почувствовал, что опьянел. Мне сделалось весело. Потом вдруг стало грустно. Я был уже сыт и от нечего делать стал разглядывать тех, с кем сидел за одним столом. Их было человек тридцать или больше. Компания подобралась весьма пёстрая. Я поделился этим наблюдением со своей соседкой справа, очаровательной блондинкой в серебристо-чёрном платье. - Но все из самых высших кругов,- шепнула она. От неё пахло духам. - Из самых высших,- повторила она.- Вон те двое, видите? Знаменитые философы. Я присмотрелся. - Некоторым их идеи кажутся слишком смелыми, но... Тут один из философов, заметив, что другой отвернулся, бросил ему в бокал с вином большого чёрного таракана. - Кажется, они не очень-то любят друг друга,- заметил я. - Да,- вздохнула моя соседка.- Между ними не затихает вражда. - Но почему? - Один из них, кажется, вон тот, что слева, утвеждает, что мы живём в мире, который сами воображаем. А другой - что мы... сейчас... что мы воображаем мир, в котором сами же и живём. Вот. - А это не одно и то же?- осторожно спросил я после некоторого раздумья. Она пожала обнажёнными плечами. - Не знаю. Это слишком сложно для меня. Между тем второй философ, обнаружив в своём бокале таракана, злобно оскалился и, дождавшись, когда первый в свою очередь отвернётся, вылил ему бокал в тарелку с супом. - А вон там, видите? В полном составе Верховная Государственная Коллегия. - А что это такое? - Ну это... я не знаю точно... - А кто из них главный? - Вон тот, с краю. Ему сейчас подливают вино. Пока он не допьёт свой бокал, все остальные будут сидеть с пустыми. - Какой глупый анахронизм. - Что вы! Это одно из новейших правил! Я извинился за своё невежество. Она продолжала перечислять сидевших за столом: игроков, чиновников, актёров, банкиров, проституток, генералов, чьих-то жён и любовниц... У каждого было своё место, и каждому подавали определённый набор блюд в строгом соответствии с какими-то хитроумными правилами, разобраться в которых было, на мой взгляд, не легче, чем угадать в лото. Скоро я перестал слушать. Она всё говорила, рассказывая о каждом. - А почему мошенники сидят рядом с порядочными людьми?- спросил я. Она переспросила. Я повторил. - А где вы видите порядочных людей?- простодушно сказала она.- Разе это не выдумка моралистов? Но их, к счастью, давно уже разоблачили. Это меня позабавило, и я сказал, что весьма рад этому сообщению. Однако по поводу мошенников я остался неумолим. Она призналась, что не понимает, о чём я говорю. Я пытался объяснить. Она растерянно слушала. - По-моему, вы не можете знать этого наверняка,- сказала она.- То, что вы говорите, слишком абстрактно. Я рассмеялся. - И вообще,- сказала она, начиная нервничать.- Какой смысл разбираться во всех этих... материях. - А без этого можно обойтись? - Так ведь всё и так решается само собой. Она мило улыбнулась. - Всегда? Она снова улыбнулась. - Удобная позиция,- сказал я.- Однако это не снимает с человека ответственность за его поступки. Это преступная точка зрения! - Ну вот,- сказала она.- Что вы заладили, преступная да преступная! Ешьте лучше компот. Вам принесли первому, значит, ваша очередь произнести тост. - Тост? Но я не... я не готов! - Это было бы против правил... На меня уже поглядывали. Я смешался. - Что ж, если так... если вам это будет приятно, то... Я поднялся, держа бокал. Все притихли и преисполнились внимания. Я выдержал паузу и произнёс: "Выпьемте за то, чтобы меня не поймали!" И выпил. - Какая прелесть,- услышал я шёпот своей блондинки.- Чудесный тост! Её мнение кажется, никто не разделял. Они уставились на меня так, как будто я произнёс свою реплику матом. Зашушукались. Я опустился на стул, сообразив, что сказал что-то не то. Кто-то тронул меня за плечо. - А? Это был кельнер. Он показал рукой на двери зала. Там стояли двое. Один из них поманил меня пальцем. "Так",- подумал я.- "Всё. Хватит". Я вышел из-за стола и направился к дверям, уже пустым. Я вышел из ресторана. Не говоря ни слова, я занял место в машине. И меня увезли. Глава девятая

комнаты - изнанка улиц, глаза слипаются, лампы ночных коридоров. Они ходят за стенами, и тогда мы слышим шаги, они входят в двери, их голоса. Ночные тропы пустыни, простудный жар электричества комнат, кто отделит одно от другого? Иногда мы признаёмся себе в том, что не знаем, что будет дальше.

Так я и не доел компот.

Меня отвезли в тюрьму. Там мне сказали посидеть в кресле и подождать. Я не задавал вопросов. Потом пришёл какой-то человек и, раскрыв перед собой толстую тетрадь, внёс в неё запись касательно меня. Сделав это, он спросил меня, который час. Я ответил. Он сказал: "Благродарю",- и вышел. Меня отвели в одиночную камеру, в которой однако кто-то уже был. Этот "кто-то" сидел за столом спиной к двери. Обернулся. Ба, старый знакомый! Как и тогда, на нём был шлафрок, только другого цвета - зелёный. - Напрасно радуетесь,- заметил он.- То, что вас поместили вместе со мной, не означает для вас ничего хорошего. - Мне уже всё равно,- сказал я беспечно. - Это почему же?- удивился он. - У мня такое чувство, будто всё это происходит во сне. Он улыбнулся. - Так ведь мы все,- сказал он,- снимся... друг другу. - Да,- сказал я.- Да... - Располагайтесь как дома. Правда, немного тесновато... - Спасибо,- сказал я, усаживаясь на продавленную кровать. Я осмотрелся. Ничего, вполне симпатично. Даже уютно. А главное, тепло. Могло быть и хуже. - А это ничего, что я, в некотором смысле, нездешний? - В каком смысле?- осведомился он. - Ну, что может быть, меня отпустят? Он задумался. - По правде говоря, это ничего не значит,- сказал он, и тут же добавил: Хотя надеяться вы можете на что угодно. Я попрыгал на сетке. - Как ночевать будем? - Это уж не наша забота,- сказал он.- Пусть они думают. - И правда,- согласился я.- Пусть себе думают. А вы нисколько не изменились. Он посмотрел на меня. - Вы тоже. - Правда? - Вам лучше знать,- сказал он.- Чем занимались? - Да так. - Работали? - Пожалуй. - И где же, если не секрет? Я усмехнулся. - В одном секретном заведении. Я не рассказывал вам в прошлый раз? Нет? - Не помню. О чём? - Да ладно. Так, ни о чём. А вы всё это время сидели здесь? - Можно сказать, да. Правда, днём меня отпускают домой, но ночевать я обязан в камере. - Странно. - Да нет,- сказал он.- Почему же. - Я вас не разбудил? - Что вы! Я никогда не сплю по ночам. - Здесь это что, так принято? - Где здесь?- спросил он. - В Городе. - Хм. В некоторой степени, да. То есть это считается обычным. Хотя, конечно, есть люди, который поступают наоборот. Ночью спят, а днём бодрствуют. - Вот и я привык уже. - Дело привычки,- согласился он. - Обстоятельства. Он кивнул. - А вот скажите. - Да? - Почему во всём городе. - Так-так. - На окнах. Ни на одном! Нет. Штор. - Не помню,- сказал он.- А может, не знаю. - Мне это непонятно. - А понимать тут нечего,- сказал он. - Вот!- воскликнул я.- Так вы и в прошлый раз говорили. Помните? - Да, да, помню. А вы опять просидели где-то взаперти? - Угадали,- сказал я.- Так почему же всё-таки? - Что? А, вы о шторах... Кстати, вполне возможно, что штор нет только в одном районе Города. - Только в одном? - Да, только в этом. Где вы, по всей видимости, и находились всё это время. - Я уже признался, что сидел взаперти. - Ну да, да. - А сколько всего районов в Городе? - Никогда не считал,- признался он. - Ну, а примерно? Он задумался. - Что-нибудь... около девяти. - Большой город,- заметил я. - Выходит, что так,- сказал он.- А вот чаем я вас угостить не могу. Увы. - И надолго вас посадили?- полюбопытствовал я. - Дело ещё разбирается,- сказал он.- И поверьте... Он соскользнул со стула и тихонько подкрался к двери. Прислушался. Вернулся обратно. - Закончить разбирательство будет очень непросто. Ну и хитрец! - А меня за что поймали?- спросил я. - Не имею понятия,- сказал он.- А почему вы спрашиваете меня об этом? - Но ведь я оказался здесь, можно сказать, не по своей воле. Случайно. Даже как-то нелепо. Отстал однажды от поезда и... - Случайно?- недоверчиво переспросил он.- Позвольте узнать, куда же вы направлялись? - Не знаю,- сказал я. - Мда. То, что вы ждёте ушедший поезд, это её можно объяснить. Но вот каким образом вы умудрились ехать, не зная, куда вы едете, это уже интересно. Ведь вы, наверное, и билет покупали? - Не помню. Нет, кажется. Так получилось. - И попали сюда. - Хотя ехал... думал, что еду... совсем в другое место. - В сады Гесперид?- он улыбнулся. - Точно! Откуда вы знаете? - И сколько времени вы уже тут? - Ой, много! - И так и не освоились. - Где? - Здесь,- сказал он.- В Городе - В городе... Я не успел его даже толком изучить. Меня слишком рано посадили. - Во-первых, вас никто ещё не посадил. Как вы изволили выразиться. Поверьте мне на слово. - Хорошо, верю. Я буду думать, что мы в отеле. А во-вторых? - А во-вторых,- сказал он.- Мы сами создаём страны, в которых живём. - Значит, страна эта такова, потому что я здесь оказался. - Да,- сказал он. - Это значит всё ставить с ног на голову. - А что в этом плохого? - Шар надули, потому что он лопнул. - Вы утрируете. - А что в этом плохого? - Вы пытаетесь подходить с обычными мерками к явлениям необычным, феноменальным, каковое и представляет собой жизнь. Так поступают многие. И напрасно. - А если я сниму ботинки и лягу, вас это не будет шокировать? - Ложитесь, конечно,- сказал он.- Вы, должно быть, устали? - Да. И к тому же немножко выпил. - Ну об этом-то я догадался! Я с блаженством вытянулся на одеяле. Положил руку под голову. - Знаете, почему я попал в Город?- сказал я, разглядывая потолок. - Почему? - Потому что сижу теперь с вами. - Лежите,- поправил он.- Повторяю, вас никто ещё не посадил. Это не делается так просто, поверьте же наконец! Но для первого раза неплохо. - А вообще-то,- я подавил зевок.- Вообще-то они думают, что я одного типа, как бы это выразиться... - Пресекли его дни,- подсказал он. - Ну да. Представляете, он сорок лет сидел на одном месте и дожидался. Угадайте, чего? - Не знаю. - Нечто! Он не засмеялся. Я даже повернулся, чтобы проверить. Его лицо было задумчиво. - Я слышал об этом Нечто,- сказал он наконец. - Вот как? И что же это за... Нечто? - Точно не знаю. - Ну, это понятно,- сказал я.- А приблизительно? - Вроде бы, это что-то, что движется в мире, само по себе пребывая в покое. Так, кажется. Или это мир движется... - Понятно,- сказал я.- Нечто вроде... - Ну да. У Зотенберга об этом написано очень немного, буквально одно-единственное упоминание. Конечно, на основании этого нельзя утверждать, что... - Кто это, Зотенберг? - Создатель Универсальной Библиотеки. Говорят, что Библиотека хранится в одном из кабинетов Здания, но найти её невозможно. Другие утверждают, что Библиотека хранится у самого Зотенберга. Есть и иные мнения, но... - Так кто же он такой, этот Зотенберг? - Одни заявляют, что это будто бы сам Дьявол, потому что Библиотека содержит в себе совершенное знание, а знание - грех. Другие доказывают, что он Ангел, потому что зло заключается не в самом знании, а в его ограниченности, и только ограниченное знание ведёт к ошибкам. Библиотека же содержит в себе знание абсолютное, и потому... - Может быть, Нечто - это и есть Библиотека? - Возможно,- сказал он.- Но ведь и это не более чем предположение... - Тот, кто видит Нечто, тут же умирает. А кому нужна Библиотека, которую нельзя прочитать! - Почему нельзя,- удивился он. - А что, можно? - Для того чтобы прочитать бесконечную библиотеку, требуется бесконечное количество времени... - Вот именно! - Жизни для этого не хватит. Только смерть бесконечна. - Разве человек живёт после смерти?- сказал я с сомнением. - Что значит "после"!- возмутился он.- Смерть - это форма существования, когда мгновение равняется вечности. В дверь постучали. - Войдите!- крикнул он. Дверь приоткрылась, и в камеру заглянуло лицо. - На выход. - Это вы мне?- сказал я. - Вам. Выходите,- и исчезло. Я со вздохом поднялся с кровати. Обулся. Заправил рубашку. - Будем прощаться? - Да,- сказал он, поднимаясь. - А я уже было пригрелся... - Что делать,- сказал он грустно. - Прощайте. Он смущённо кивнул. - Свидимся ещё,- сказал я.- Там, где мгновение становится вечностью. Он улыбнулся. И мы расстались. Дверь тяжело захлопнулась. Я стоял, вглядываясь в полумрак коридора. - Пойдёмте,- раздался голос рядом со мной. Кто-то вышел из тени и прошёл мимо. Я последовал за ним. Мы шли по коридору. Запахло туалетом. Он остановился. - Я сюда,- сказал он.- А вы, не хотите? - Да нет пока. - Ну ладно. Тогда... Может быть, сами дойдёте? - А куда идти? - Сейчас объясню,- сказал он.- Идёте прямо по коридору до конца. Поворачиваете направо. И третья дверь с левой стороны. Дойдёте? - Хорошо,- сказал я. Он нырнул в дверь туалета. Я дошёл до конца коридора, повернул направо, досчитал до трёх и, постучавшись, вошёл в кабинет секретаря.

Глава десятая

кто знает дороги ветров, кто измерит пределы пустыни? Они дробят камни и посыпают дороги щебнем, те, то пришли сюда раньше, для тех, кто придёт сюда после них

Он стоял у окна, заложив за спину руки. На нём был узкий чёрный сюртук. Я кашлянул. Он вздрогнул и резко повернулся ко мне. - Долго же вы шли,- заметил он с неудовольствием. Его лицо не показалось мне симпатичным. И приветливым тоже. - Я присяду? - Не возражаю,- сухо сказал он.- Итак. Он подошёл к столу. Заглянул в бумаги. - Беллерофонт. По национальности грек. Род занятий... без определённых занятий. Без определённого места жительства,- он взглянул на меня.- Всё правильно? - Не возражаю,- я улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку. Он сел за стол. - Я уполномочен довести до вашего сведения, что вас более не задерживают. Однако. Вам предписано незамедлительно, а именно, до двадцати трёх часов текущего числа покинуть Город. В противном случае вам грозит смерть. - Понимаю,- сказал я. Официальная часть была исчерпана. - Что, не понравилось у нас?- неожиданно мягко спросил он. - Да нет,- сказал я неуверенно.- Так, ничего... - Да я вижу,- сказал он. - Не очень-то уютно чувствуешь себя в городе, где за тобой всё время следят. Он поднял брови. - За вами никто не следил,- возразил он. - А те двое? - Какие двое?- не понял он.- А, понятно. Это были наши служащие. - Вот видите. - Да нет, вы не поняли. Они должны были передать вам официальное разрешение покинуть город. - Конечно, я восхищаюсь быстротой следствия, однако... - Следствие здесь не причём,- перебил он.- Никакого следствия не было. Дело было закрыто и сдано в архив. Но вы сказали "однако". Однако что? - Однако согласитесь, что со стороны ваших служащих было несколько странно наблюдать за мной из подъезда вместо того чтобы просто... - Повторяю,- терпеливо сказал он.- За вами никто не следил. Без официального разрешения покинуть Город вас всё равно задержали бы на пропускном пункте, после чего доставили бы сюда, а это прибавило бы забот и нам, и вам. Вот почему мы отправили курьеров, которым, к слову сказать, стоило немалых трудов разыскать вас, дабы они передали вам... разрешение,он взглянул на часы.- А вы говорите, следили! - Почему же они гнались за мной? Он посмотрел на меня. - Обиделись, что ли? - Да ничего я не обиделся, просто... странно! - Странно? А между тем именно вы спровоцировали эту нелепую погоню. Это вы побежали. Думаете, я не знаю, как было дело? Вы побежали, люди у нас работают тонкие, чувствительные, а вы заставили их нервничать, и это после того как они с таким трудом нашли вас. И что же они видят? Они видят, что возможность исполнить данное им поручение ускользает от них, вот они и бросились догонять её. Не вас, заметьте, а возможность исполнить поручение. Вы и сами могли бы предвидеть, что за вами побегут, даже не зная, кто эти люди. Я вижу, что от меня кто-то убегает - естественно, мне сразу же хочется его догнать, хотя бы для того чтобы узнать, почему он это делает. Я могу и не побежать за ним, это тоже верно, но... Знаете, если человек убегает, то как правило, это неспроста. - Вот-вот,- сказал я.- Логика охотника. Только я не зверь, чтобы устраивать на меня травлю! - Что ж,- сказал он со вздохом.- Ничем не могу вам помочь. Моей вины в этом нет, равно как и вины канцелярии. Могу посоветовать вам только одно. Не пишите доносов. Ничего хорошего из этого не выйдет, уверяю вас. Дверь открылась. - Киска,- послышался плаксивый девичий голосок.- Ну скоро ты? Ведь ты обещал! Я с любопытством оглянулся. Голос принадлежал буйно накрашенной девице с волосами, усыпанными блёстками. Она стояла, держась за ручку двери. - Здрасьте,- сказала она с кокетливой гримаской, обращаясь ко мне. Я перевёл взгляд на секретаря. - Сейчас иду, иду,- торопливо проговорил он, краснея. И вдруг страшно заорал: "Я на государственной службе! Наконец-то! Можно это понять, или это так трудно понять!" Послышалось разочарованное "фи!", и дверь захлопнулась. Секретарь поднялся из-за стола, давая понять, что разговор закончен. - Да, вот ещё,- сказал он.- Вам осталось всего пятнадцать минут, так что вы всё равно не успеете сегодня. Можете задержаться ещё на сутки. - Мне не хотелось бы задерживаться так надолго,- сказал я, в свою очередь поднимаясь со стула. - Как хотите,- сказал секретарь. Он коротко кивнул и вышел за дверь. Я подошёл к телефону, снял трубку и набрал номер справочной. Ответили сразу же. - Как мне выбраться из города?- спросил я. - А где вы находитесь? - В тюрьме. - Этого не может быть. - В кабинете секретаря,- поправился я. - В каком именно?- поинтересовались в трубке.- Уточните, пожалуйста. Я посмотрел в окно. - В районе, где на окнах нет штор. В трубке засмеялись. А потом сказали: "Вы, часом, не псих?" - Нет,- сказал я.- Я иностранец. - Стоп! Это не рядом с набережной? - Да,- сказал я. В трубке без всякого предупреждения начали сыпать номерами автобусов и троллейбусов, объясняя, где пересаживаться и докуда ехать. - А пешком? - Выйдете на набережную, и направо. Так и идите. - Это долго? - Часа два с половиной. Я сказал: "Спасибо",- и положил трубку. Не такой уж он и большой, этот Город.

Глава одиннадцатая

и мы ищем во тьме указатели улиц, напрягая глаза, ищем номера на дверях и, попав в новый дом, первым делом ищем зеркало, когда остаёмся одни, начинаем говорить громко. Мы всегда остаёмся одни, мы всегда остаёмся.

Уже почти утро. Скоро рассветёт, но ещё непонятно, пасмурно будет или ясно. Зябко Пасмурно. Всё, как вчера. Когда же то было, вчера? Так уж было когда-то - пустынная дорога, безлюдные холмы вокруг, трава, прибитая ветром к земле. Ветер. Я шёл по дороге, в тишине слышен был хруст гравия. Прошло уже больше часа, как я миновал пропускной пункт. Я долго искал его, прежде чем нашёл (зачем?). Я мог свободно пройти мимо, проскользнув под шлагбаумом. Никто меня не останавливал, я сам нажал на звонок. Зачем? Тем более что никаких бумаг у меня не было - секретарь в спешке забыл отдать их мне, а я не напомнил,- я вспомнил об этом сразу же, как только увидел в окошке заспанную физиономию будочника. Вспомнил и похолодел. Когда до него наконец дошло, в чём дело, он выругался. И наверное, вполне справедливо. Я попросил его поднять шлагбаум. Он послал меня. Но шлагбаум поднял. - Как будто пролезть нельзя было! Когда шлагбаум поднялся, я понял, что не знаю, куда мне идти дальше. - Куда хотите!- буркнул мне будочник и исчез, захлопнув окошко. Свет погас. Передо мной была дорога. У меня просто не было выбора. Прошло уже больше часа, а я всё шёл. Если верить сообщению Данте, в Раю ветер дует всегда в одну сторону. Так может быть, я попал в Рай? Сколько я ни шёл, ветер упрямо дул в одном направлении - мне в лицо. Хотелось курить. Есть не хотелось уже давно, а вот курить хотелось нестерпимо. Незаметно светало. Я монотонно передвигал ноги. Тихонько подташнивало. Я шёл Как и тогда, прежде, я знал, откуда я иду, и догадывался, почему, но не знал, не догадывался и даже не думал о том, куда. Я мог и не идти. Вот сейчас,- почему я не делаю этого?- я мог опуститься на дорогу и посидеть так, нет, остаться здесь и вообще никуда не идти зачем?- я устал. Никто не ждёт меня там, куда я иду. Зачем? Слишком много было этих "зачем", я не мог ответить ни на дно из них. Я шёл. Я уже давно ни о чём не думал. Я принял решение. Если через пять часов ничто не изменится,- я засёк время,- я поверну обратно. Лучше уж таскать мешки. Я шёл уже больше часа, вокруг были всё те же обветренные жёлто-серые холмы, и дорога была всё так же безлюдна. Ни машин, ни людей. Мерный хруст гравия. Дорога тяжело поползла в гору. Я остановился и посмотрел на часы. Дальше начинался асфальт, я огляделся,- вот и вся разница. Что это там? Я присмотрелся внимательнее. Нет, это не дерево, это... Ветер доносил обрывки мелодии. А значит... что же это там такое? Я сошёл с дороги и стал спускаться вниз по холму. Потом долго взбирался вверх. Я не думал, что это окажется так далеко. Музыка медленно приближалась. Это рояль, и на нём кто-то играет. Кто-то в чёрном костюме. Зачем он здесь? И откуда здесь, посреди пустыни, рояль? В стороне от дороги. Ветер как будто усилился. Мне хотелось идти быстрее, но не было сил, я выдохся. Я не отрываясь смотрел на него. Для кого он играет здесь? Всё это показалось мне поразительно знакомым... эта музыка... Лысый Органист! Я узнал его. Он играл.

Я стоял за его спиной. Потом подошёл ближе и встал рядом с роялем. Я слушал. Мне стало тоскливо, эта тоска... Эта музыка, её одинокий голос, её безудержный плач... словно бы она рвалась припасть к небу, к земле и, быть может, найти, разбудить, безумная надежда услышать ответный... голос?.. и падая в бездонную пропасть пустоты, гасла... бесследно. Ровное, сумеречное небо, безмолвный, унылый пейзаж, ничто не отзывалось ей, она рыдала, всё оставалось глухо, неизменно... словно бы её и не было, её не было там... серая змейка дороги, ничто не менялось... там. Он играл... Я забыл уже, что слушаю музыку. Он играл. Я смотрел на его руки, на уверенный бег его пальцев, на туфлю его правой ноги, когда он нажимал ею на педаль, и вдруг... почувствовал, понял, что ближе его у меня никого нет, здесь, теперь, так остро... Пронзительно. Может быть, никого и нет больше. Эта безлюдная громада пустыни вокруг... Словно бы чужая планета окружала нас, и этой музыкой мы в отчаянии выплёскивали нашу безысходную тоску по дому, быть может, навсегда потерянному для нас, не в силах держать её дольше в сердце, она разорвёт его, в равнодушную пустоту мёртвого мира. Это слёзы? Безбрежная пустыня, чужая. Это смерть. Это чужая планета. Мы одни среди безмолвия холмов, безмолвия неба... на холодном, пронизывающем ветру, одинокие... одни здесь...... одни......... здесь........................... Стало тихо. Он отнял пальцы от клавиш. Я очнулся. Он повернулся ко мне. - Добрый день,- приветливо сказал он.- Неплохо, а? - Неплохо,- согласился я.- Доброе утро. Он улыбнулся. - Вы меня не узнаёте? - Постойте, постойте,- на его лице отразилась задумчивость.- Да, припоминаю. Вы пели в хоре. Сказал бы уж сразу, что я рыбный торговец. - Ну, в общем... В хоре я, конечно, не пел, но это неважно. - Нет, важно!- неожиданно резко возразил он.- Очень важно, можно даже сказать, исключительно важно, и мне искренне жаль, что вы этого не понимаете. Милейший. Бедные, несчастные люди!- сокрушаясь, запричитал он.Все их беды от того только, что не исполнили они ни одной из моих ораторий, моих изумительных ораторий, а ведь я упрашивал их. Умолял! Но нет, всё было тщетно... они остались глухи и пренебрегли сладкозвучным даром небес. Несчастные! Он был неподдельно огорчён. - Вы не знаете,- сказал я,- куда ведёт эта дорога? - А никуда,- сказал он, даже не взглянув, куда я показываю.- Туда же, откуда вы пришли. - Ну нет,- сказал я решительно.- Туда я не хочу. Ведь вы... имеете в виду Город? - Город!- неприязненно произнёс он и заговорил словно в прострации: Грязная, похотливая блудница, вижу, вижу язвы порока на теле её, и корчится тело в пляске, пузырится ядовитая слюна на осквернённых устах её! Вижу дороги и путников, бредущих в ночи. Вижу на обочинах кости,- он внезапно перешёл на крик: - И рассыпаются кости в прах, и прах разносится ветром!.. Его голос сорвался. Он умолк. Я стоял в растерянности, ожидая, что он скажет что-нибудь ещё. Он молчал. - Но...- сказал я, отважившись наконец.- Вы можете предложить свои... работы Зданию? Я уверен, что там их... примут. Говорят, там совсем другие люди. Он даже не поднял голову. - Вот-вот,- произнёс он тихо.- Говорят. Говорят-то много, да не всё, что говорится, на пользу годится. Одни разговоры... - Ну почему же... Он гордо вскинулся. - Я сам строю дворцы!- воскликнул он резко.- И мне не нужны никакие здания! - А почему вы не в церкви?- неосторожно спросил я. Это был удар - из него как будто разом вышел весь воздух. Я даже опешил. В долю секунды он съёжился, поник, сделался вдруг жалким. Он забормотал что-то. Я наклонился к нему, чтобы расслышать. - ...изгнали они ангелов из храма, но не погибли они, нет, не погибли ангелы, мои светлые ангелы, родные мои, улетели прочь, в небеса, там их не тронут, никто не тронет их, вознеслись высоко, никто не обидит их там, в небесах, родные мои, я слышу, как поют они, как поют они, светлые... Он бормотал поглаживая пальцами клавиши. Я выпрямился. - А вон там, что это? О посмотрел на меня исподлобья. - Вон там,- я показал рукой на тёмное пятнышко в долине.- Видите? Что это? Он посмотрел в ту сторону. - Это бензозаправка,- сказал он без выражения. - Как?- не расслышал я. Он повторил: "Это бензозаправка. Решили заправиться? Вы, милейший, питаетесь, видимо, исключительно бензином?" Я не ответил и, повернувшись, пошёл прочь. За спиной снова послышалась музыка. "Мда",- тихо сказал я.- "Бедняга. Крепко ему, видно, досталось". Я спускался в долину.

На стоянке стояла всего одна машина. И та на кирпичах. Некто одетый в синий рабочий комбинезон с вышитым на нём золотым орлом старательно протирал тряпкой ветровое стекло. Завидев меня, он бросил тряпку и, на ходу вытирая об одежду руки, направился ко мне. Не дойдя нескольких шагов, он остановился и стал недоумённо озираться по сторонам, ища глазами мою машину. - Я без машины. Он огорчённо кивнул. - Вам что-нибудь угодно?- спросил он. - Не могли бы вы угостить меня сигаретами? - Могу,- сказал он, светлея. - Ещё мне хотелось бы взглянуть на карту местности... - Карты снимать запрещено циркуляром от восемнадцатого октября. А сигаретами я вас угощу. Пойдёмте. Мы вошли в помещение. - Вот, держите,- он протянул мне пачку.- Почти полная. Я принялся шарить по карманам в поисках денег, но он отмахнулся: "Пустое!" Мы вышли. - Неважная погода,- заметил я. - Все по домам попрятались,- сказал он.- И ехать никому неохота. Я разминал в пальцах сигарету. Мы подошли к машине. Я заглянул в неё. Это была жестянка, лишённая внутренностей. Но стёкла были целые. И на краске ни единой царапины. Ухоженная машина. - Ваша?- спросил я. - Да,- сказал он. - Красивый цвет. - Да. На ней-то я сюда и приехал. - Давно? - Да лет... десять назад. - Надо же,- сказал я.- А выглядит как новая. - Так ведь я не ездил на ней с тех пор. Он взялся было за тряпку, но тут же бросил её обратно в ведёрко и виновато вытер об комбинезон руки. - А знаете, как это было? Я вопросительно посмотрел на него. - Я ехал по этому шоссе. И тоже было пусто, вот как сегодня. И вдруг, представляете, бензин кончился. Я-то думал, что здесь где-то заправка, а это, оказывается, я с другой дорогой спутал. А здесь не было. Ну вот, значит, кончился у меня бензин... И полдня проторчал так, потом только вспомнил, что у меня в багажнике есть канистрочка. Припас на случай. Совсем из головы вон. Так и остался здесь,- закончил он неожиданно. - Зачем?- не понял я. - Ну, не у каждого же есть такая канистрочка. - Помоги ближнему своему? Так вы, получается, нечто вроде миссионера? - Да, что-то в этом роде. Он смущённо усмехнулся. Я чиркнул спичкой, закуривая. - Эй,- он осторожно тронул меня.- Я не против того, чтобы вы курили, но вообще-то я не позволяю курить на стоянке. Не дай бог, заметит кто-нибудь, напишет донос... - Ничего хорошего из этого не выйдет,- сказал я, с наслаждением затянувшись. - То-то и оно, что ничего хорошего. Он озабоченно огляделся по сторонам. - Ладно, ладно,- кивнул я.- Я сейчас уйду. Мне вообще нужно быть подальше от Города. Я посмотрел на него. - Да?- сказал он. - Ладно,- сказал я.- Спасибо вам. - Да не за что,- сказал он, воспрянув. Протянул мне руку. Рука была холодная и влажная. Я отпустил её и, кивнув ещё раз на прощанье, зашагал по шоссе. Я успел уже отойти довольно далеко, как вдруг услышал его голос. - Эй!- кричал он.- Подождите! Я обернулся. - Что!- крикнул я. - Вы должны уйти из Города? - Да! - Тогда имейте в виду! Что Город! - Не слышу! - Расширяет влияние! Слышите? - Что? Он помахал мне издали тряпкой и скрылся за колонкой. Ничего не пойму. Что он сказал? Что Город расширяет влияние? Ну и что? Я пошёл дальше. Что бы это могло значить?

Глава двенадцатая

рассыпавшиеся страницы книги, они летят, похожие на рой больных бабочек, ветер холода, куда он влечёт их? Холодные костры ламп ночных приютов всегда остаются там, где они были

Но что бы это ни значило, едва ли это могло как-то изменить мои планы. Не было у меня никаких планов. Дорога была, а планов не было. Одна-единственная, где бы я ни шёл. Между тем местность сделалась живописней. Справа и слева от шоссе громоздились кучи мусора, горы рваных покрышек, покорёженные листы жести, какие-то грязные маркированные коробки, среди них ветер угрюмо гонял рваную бумагу, серые комки газет, обрывки открыток, они хотели укрыться от него, но он находил их повсюду, где бы они не прятались, и безжалостно поднимал в воздух. Я оказался на свалке. Свалка эта, насколько я мог судить, размеры имела грандиозные. Холодная в своём величии простиралась она до самого горизонта, равнодушная и... безжизненная? Так ли? Тонкая струйка голубоватого дыма. В следующую секунду налетевший порыв ветра развеял её, не оставив даже напоминания, как будто досадуя на себя за то, что отвлёкся и недоглядел... Но поздно. Я успел увидеть её. Сердце забилось часто. Прошла минута или больше, а я всё так же стоял, прикованный взглядом к тому месту. Наверное, ждал, что дым появится снова. Я посмотрел на дорогу. Время шло. Нужно было что-то решать. На что-то решаться. Я ещё раз посмотрел туда, где заметил дым. Сделал неуверенный шаг, ещё один. И оглянувшись последний раз на дорогу, уже увереннее, пошёл. Мне ещё казалось, что я могу вернуться. А потом я чуть не упал, оступившись, идти стало трудно, и я думал уже только о том, как бы не переломать ноги. Идти было трудно - я успел взмокнуть, осатанеть и изматериться, пробираясь завалами тряпок, ящиков, битого кирпича, стекла, шлаковаты, опилок, макулатуры и прочего в этом роде, пока, перейдя, наконец, последний Рубикон, покорив последний Монблан, миновав последний Сен-Бернард, достиг цели своего безрассудного похода. И тогда я увидел то, к чему так долго шёл. Тощий, хворый костерок. Я увидел троих. Они сидели вокруг костерка и слушали радио. На одном из этих людей была спортивная кепка, лопнувшая вдоль и прихваченная медной проволокой. Одет он был в дырявое трико и больничную пижаму. На голове другого была вязаная шапочка. Остальные части его тела утопали в непомерных размеров тулупе. Воротника у тулупа не было. Третий выглядел почти аристократично, будучи обладателем высокого цилиндра, клубного пиджака с красивой сиреневой заплаткой и полосатых брюк. Кроме того, на носу его красовались очки с толстыми линзами. Обут он был в кеды. Они сидели молча. Радиоприёмник стоял тут же, на перевёрнутой вверх дном детской ванночке. Я незаметно подошёл к ним и тихонько расположился рядом. Из динамика, лежавшего отдельно от остальных частей приёмника, раздавался колючий голос женщины-диктора: "...вследствие этого, правительство приняло решение о новом расширении влияния Города, которое будет осуществлено сегодня, тринадцатого марта в четырнадцать-ноль-ноль. Резолюция заседания Конвента будет опубликована в печати. Спортивные новости..." "Аристократ" протянул к приёмнику руку и выключил его. Стало тихо. Тот, кто был в спортивной кепочке, злобно сплюнул. - Ох, чувствует моё сердце, доберутся они до нас, - затосковал тот, что был в тулупе. - Да не ной ты, без тебя!.. - раздражённо бросил ему "спортсмен". - Кому она нужна, эта свалка! За тобой если только придут. "Аристократ" молчал. Слышно было, как потрескивает костерок. - А что это значит? - решился я подать голос.- Что Город расширяет влияние. - Это значит, что он присоединяет к себе новую территорию, - отозвался "аристократ". - Причём никогда нельзя узнать заранее, какую именно. - Об этом не объявляют? - Нет. Тогда какой смысл будет её захватывать? - Понятно, - сказал я. "Спортсмен" принялся разламывать ящик и подбрасывать обломки в костёр. - Мне не очень-то хочется снова попасть в Город, - признался я, выдавив улыбку. - Для меня это... - А кому охота? - буркнул "спортсмен". - Потому и торчим тут. Он посмотрел на меня. Я улыбнулся. Он снова взялся за ящик. "Тулуп" молча наблюдал за огнём. - Видите ли, - вежливо объяснил "аристократ". - С точки зрения логики, это самое безопасное место в округе. Ведь Город и так использует свалку, так зачем же её захватывать? Я кивнул. - Что ж, тогда и я, пожалуй, останусь пока здесь. Пережду это самое Расширение Влияния... Я осторожно оглядел всех троих. Никто не возражал. Я достал сигареты. - Перекурим? Все по очереди потянулись к пачке. "Спортсмен" вытянул сразу две, запихав одну в кармашек пижамы. "Аристократ" поблагодарил. Закурили. "Тулуп" подвесил над костерком чайник. Когда вода в нём забулькала, он насыпал в неё какой-то серой трухи. - Скоро чаёк поспеет, - доверительно сообщил он. "Аристократ" вытащил откуда-то большой целлофановый пакет карамели. "Спортсмен" достал три пустые консервные банки. Все оживились. - Надо бы ещё одну подыскать, - заметил "аристократ" и, пошарив вокруг себя, откопал почти не помятую банку. Ополоснул кипятком. - Вот, - он протянул её мне. Я взял. - Спасибо. - Или вы предпочитаете пить из глубокой посуды? - Без разницы, благодарю вас. После молчаливого и исполненного достоинства чаепития Тулуп и "спортсмен" сели играть в карты. Я отказался. "Аристократ" положил себе на колени толстую общую тетрадь и принялся в ней что-то записывать. - Что пишете? - поинтересовался я, придвигаясь к нему. - Да так, - сказал он. - Некоторые свои мысли и замечания. По большей части общего характера, но также и практического свойства. Думаю, напишу и, как знать, может быть, и опубликую. Отдельной книгой. - А что, - сказал я. - Интересная, наверное, книга будет. Он несколько повеселел. - Может быть, даже знаменитым стану. Как знать? - Хотите выбраться отсюда? - Нет, - он покачал головой. - Если я здесь, то значит, есть на то причина во мне самом. А вообще-то, я бухгалтер по профессии. - Вы работали бухгалтером? - Да. Вам это занятие, наверное, кажется мало... интеллигентным? - Что вы! - поспешил я заверить его. - Совсем напротив! - Ну да! - вставил "спортсмен". - Считать чужие денежки самое из всех интеллигентное занятие! - и громко заржал. Бухгалтер укоризненно посмотрел на него. - Не обращайте на него внимания. Он немного нервный. И очень невоспитанный. - Ну да! Я псих, - радостно подтвердил "спортсмен" и снова заржал. Должно быть, ему шли карты Бухгалтер вновь углубился в свои записки. Костерок уже догорал. Выглянуло и тут же скрылось солнце. - А по ночам здесь не холодно? - спросил я, обращаясь ко всем троим. Бухгалтер оторвался от тетради. - Что вы говорите? - Бывает, ох, как холодно! - пожаловался Тулуп. - Это правда, - сказал Бухгалтер. - А как же вы ночуете? - Пока не околели, - буркнул Псих. - Видите ли, в чём дело, - объяснил Бухгалтер. - Мусор, когда он сложен в кучи, преет и выделяет тепло. Опилки... если в них зарыться поглубже, то можно не бояться замёрзнуть. - Тьфу ты! - швырнул карты Псих. - Опять проиграл. А какие карты были! Ты, видать, мухлюешь. Шулер хренов. - Я честно играю, а ты, если не хочешь, то и не играй, я что, заставляю? обиделся Тулуп. - А всё равно отдавать нечем, - он вывернул карманы трико. - Нечем отдавать-то. На, гляди! Включи-ка радио, - кивнул он мне. Я включил. Из динамика раздались звуки оркестра. Псих одобрительно хмыкнул. - Он его сам починил, - уважительно сказал Тулуп, показав глазами на Психа, который тем временем уселся на остов стиральной машины и мечтательно уставился в пространство, покачивая головой в такт музыке. Я повернулся к Бухгалтеру. - А вот интересно, - сказал я. - Если Город расширяется, что он делает с теми, кто живёт на этой территории? - В пустыне никто не живёт, - сказал Бухгалтер, закрывая тетрадь. - То есть, как? - Формально. Те, кто здесь обитают, не считаются живыми, то есть... Говоря официальным языком, не обладают статусом живого человека. Тулуп снова затосковал. Поднялся с места. - Пойду, пороюсь, может, отвлекусь. Он ушёл. Псих соскочил на землю, выключил приёмник и подошёл к нам; подсел к Бухгалтеру и легонько толкнул его в плечо. - А вот скажи, умный, если экологическая катастрофа начнётся, то все люди помрут или не все? - Это зависит от того, в каком масштабе, - отозвался Бухгалтер. - Нет, ну а если в крупном? - не отставал Псих. - Если в глобальном? - Ну да. - Может быть, все... - Так значит, хватит заводы всякие строить, - он весело подмигнул мне. - И детей хватит рожать. - Это тоже не совсем верно, - Бухгалтер снял очки и стал старательно протирать их носовым платком. - Существуют альтернативные пути развития. - Чего? - поморщился Псих. - Альтернативные. Кроме того, с развитием цивилизации рождаемость падает, это тоже верно. Я лично считаю, что заводы всякие и машины только мешают цивилизации. Тормозят её развитие. - Ладно, - сказал Псих. - А вот скажи, Бог, он один? - Бог един, - строго сказал Бухгалтер, надевая очки. - А как же тогда объяснить, что религий много? Мусульманы там, буддисты разные... и потом, эти... ну, которые... - Религий, конечно, много, - согласился Бухгалтер. - Но Бог один. Хотя зачем я тебе это объясняю? Ты ведь всё равно несерьёзный. - Это почему ещё! - оскорбился Псих. - Чего несерьёзный? - Да так, несерьёзный какой-то. - Какой-такой несерьёзный? Конечно, да! Ты один у нас серьёзный! А все остальные, - он кивнул на меня. - Так, шушера всякая! Значит, очки нацепил, так и серьёзный, а у меня, значит, очков нету, так я и несерьёзный, так что ли? Нет, ты говори давай! Бухгалтер насупился и принялся подчёркнуто деловито рыться в своей тетради.

Глава тринадцатая.

и мы сами - обрывки чьего-то письма?..

Побродив по свалке примерно с час, я не нашёл ровным счётом ничего стоящего. Наверное, это дело опыта. Даже съедобного ничего. Вот только что стопку иллюстрированных журналов трёхлетней давности. Я не удержался перед соблазном полистать их. Ах, как обольстительны эти дамы в вечерних туалетах! Как обворожительно они умеют улыбаться. А вот разноцветные яхты лихо несутся по океанскому заливу, рассекая волны, упиваясь ветром и солнцем. И снова вечерние туалеты, улыбки, шампанское... дети с откровенным наслаждением чистят зубы "какой-то-там" пастой и уплетают шоколад, а в ворота замка въезжает карета... Я задумался. А не вернуться ли мне в Город? Мне угрожает смерть? Но давайте рассуждать разумно. Разве секретарь хотя бы единым словом обмолвился о том, что мне угрожает судебное преследование? Нет. Даже, напротив, он вполне однозначно сказал, что дело закрыто и сдано в архив. Следовательно, никакого решения по поводу моей персоны вынесено не было, кроме, разве что, решения о моей высылке, да и то не слишком категоричного, а иначе как простой секретарь канцелярии мог взять на себя смелость отложить его действие на целые сутки, и уж во всяком случае, не могло быть принято никакого решения о... насильственном пресечении моих дней. А это значит, что смерть угрожает мне в том же самом смысле, в каком угрожает она вообще каждому из людей. И более того, непременно ожидает каждого в его срок, и срок этот определён вовсе не на заседании Конвента, не в судебной канцелярии. Но люди живут. Они знают о том, что они смертны, и всё же живут. Так чего же я испугался? Неужели смерти? Я испугался преследования со стороны властей. Да. Допустим, что таковое преследование, действительно, может быть возбуждено как следствие невыполнения мною предписания покинуть Город. Допустим, что власти, прежде настроенные по отношению ко мне совершенно безразлично изменили бы своё отношение, когда бы я начал поступать противно их указаниям. Вполне возможно, что существует некий закон, о котором я ничего не знаю, предусматривающий мой случай и определяющий чётко и ясно, как со мной следует поступить. И тогда всё становится на свои места - действительно, если ситуация ясна, то не требуется никакого следствия, что же до судебного разбирательства, то оно, разумеется, не могло состояться прежде, чем я нарушу закон. И в этом случае я поступил вполне разумно, выполнив предписание, вместо того чтобы пытаться проверить его. Однако и тут можно найти возражение. Предположим, что меня задержат. Но рассмотрение моего дела займёт всё же некоторое время. Мне, скорее всего, предоставят адвоката. И можно будет приложить усилия к тому, чтобы разбирательство это, по возможности, происходило не слишком быстро, как это делает, к примеру, старик-диссидент, и делает, кажется, с успехом. А в это время я могу снова покинуть Город. Разве спросили у меня какие-нибудь бумаги? Меня даже никто не остановил, так что я мог беспрепятственно миновать Пропускной Пункт. Что мешает мне сделать это ещё раз? Так что же я теряю и чем рискую, возвращаясь в Город? Если хорошенько разобраться, то получается что ничем. А вот приобрести я могу этим... Да всё что угодно. В этом городе ничто не покажется чересчур странным, немыслимым. Обстоятельства могут измениться каким угодно образом, возможно, самым благоприятным. Разве однажды я уже не был приглашён, - ну, не приглашён, но не в этом суть, - разве однажды я уже не присутствовал на банкете, куда были допущены лишь лица, принадлежащие к самым высшим сферам общества? Я сидел с ними за одним столом. И на равных правах. Я даже произнёс тост, а это что-нибудь да значит. Разве нельзя допустить такой возможности, что когда-нибудь, а может быть, даже очень скоро, как знать, я буду принят в эти сферы? Мне не понравился Город? Ну, это дело поправимое. Освоюсь. Конечно, никто не спорит, такое решение нельзя принимать вот так, с бухты-барахты, однажды я уже принял решение на основании всего одной фразы, сказанной секретарём, может быть, даже чересчур краткой, - ведь он торопился, - не попытавшись даже выяснить её смысл поточнее, попросить его объяснить конкретнее, расспросить обо всём по порядку. Но подумать об этом стоит. Серьёзно. И в самом ближайшем будущем. А пока я вернулся к остальным. Все были в сборе. Кажется, намечался обед - в котелке над огнём что-то кипело, от него шёл пар. Псих помешивал воблой. - А я шарфик нашёл! - похвастался Тулуп. Я изобразил удивление. Он продемонстрировал находку. Неплохой шарфик. Я поздравил его. Бухгалтер и Псих, видимо, так и не договорились, и не смотрели друг на друга. Оба были недовольны. Я присел на ящик. - Обедать будем? Мне никто не ответил. Тулуп пытался оттереть рукавом грязь на своём шарфике. Бухгалтер разглядывал что-то перед своими ногами. Взглянул на меня. Я вздохнул. Он потянулся было за тетрадью, но передумал и снова отвернулся куда-то в сторону. Я почувствовал, что голоден. Псих возился с костром, помогая ветру раздуть огонь. Я посмотрел на часы. Тулуп с тяжким вздохом извлёк из кармана губную гармошку, обтёр её ладонью и дунул. Раздался пронзительно истошный звук. Псих тихо выругался, потирая лицо. Тулуп задудел. Вдруг он перестал дудеть и тревожно прислушался. Я напряг слух. Бухгалтер ничего не замечал. Тулуп посмотрел на меня. Я медленно кивнул. Какой-то невнятный шум откуда-то со стороны дороги. Отдалённый. Как будто скрежет. Псих поднял голову. Бухгалтер прислушался. Мне сделалось не по себе. Что это может быть? Псих резко поднялся, держа в руке палку. Обугленный край дымился. - Это ещё кого несёт! Тулуп всхлипнул и растерянно заморгал. Бухгалтер и Псих обменялись взглядом. - Пойду гляну что ли? - сказал Псих. Бухгалтер молчал. - Ладно, - сказал Псих. - Кто-нибудь, последите за огнём. Он отшвырнул палку и направился в сторону шума. Он ушёл. Никто не пошевелился. Все замерли в напряжённом ожидании. На костёр никто не смотрел. Шум стал отчётливее. Бухгалтер заёрзал. - Что-то долго его нет. Пойти посмотреть? - Может вместе? - предложил я. - Нет-нет, - сказал он, вставая. - Я один. Я сейчас же и вернусь. Только посмотрю, что там такое. Мы остались вдвоём. Тулуп совсем скис и тихонько шептал что-то. Я на всякий случай поднялся и стал прикидывать, в какую сторону лучше бежать, если что... Тулуп торопливо встал и подошёл ко мне, как будто боясь, что я уйду и брошу его одного. Или ему показалось, что так безопаснее. Шарфик валялся на земле. Бухгалтер всё не возвращался. Время тянулось томительно. Внезапно раздался вопль. Я вздрогнул. Я увидел бухгалтера. Он бежал, размахивая руками. - Бегите!!! Это Город! Бегите! - Добрались-таки, - досадливо пробормотал я. Тулуп завсхлипывал. Бухгалтер кричал что-то ещё, но всё заглушил рёв. Он бежал, высоко подбрасывая колени, цилиндр свой он потерял, и теперь на голове его, аккуратная как тонзура у средневековых монахов, белела плешь. Очки прыгали по его лицу. Я против воли улыбнулся. Я увидел, как за его спиной вырастает махина бульдозера, как она нависает над ним. Как она обрушивается на него. Он пронзительно завизжал. Я отвернулся. Тулуп хрипло вздохнул, дёрнулся и упал. Я схватил его за рукав, пытаясь поднять, но увидел на его тулупе две аккуратные дырки в тёмных ореолах. Кончено дело. Я выпрямился. Бежать не имело смысла. Телу стало легко, шум куда-то провалился. Стало тоскливо. Всё словно замерло. А потом я увидел наголо обритого парня. В его руках был автомат-обрубок. Он навёл его на меня. Я попятился, отступая назад. Нога попала во что-то, я оступился и потерял равновесие. Падая, я ещё успел увидеть вспышку огня на месте дула. А потом было небо. Белое, холодное, ровное. Белое, белое небо и чёрная пустыня, и я шёл по этой пустыне, а вокруг были обугленные ветром холмы, серые скалы, беспорядочные груды камней, я шёл всё дальше... передо мной было небо, белое, ровное. Мёртвое небо. Оно не звало меня. Ему не было до меня никакого дела, и оно не звало меня. А я всё шёл к нему

............................дальше........................................

....................................................................Дальше.

"Создатель фонтана не сотворил воду, пишущие Библиотеку не создают её, но лишь открывают".

Е. А. Зотенберг "Некоторые замечания об устройстве Библиотеки".

КНИГА ВТОРАЯ

в которой рассказывается о том, как можно увязнуть в паутине за долю секунды до смерти, а также излагается краткое содержание одного сна, а может быть, и не сна

1

И не было голосов, которые бы звали меня, не было ничего, что принуждало бы меня идти или остановиться, но я шёл всё дальше, а твердь под моими ногами была изъедена ветром, небо же нисколько не приближалось, всё так же далеко оно было, беззвучное, равнодушное ко мне и к пустыне, окружавшей меня, и я не знал, как велика эта пустыня, но она не страшила меня, так я был одинок, и дорога не тяготила меня, я так устал, что не чувствовал больше усталости, и душе моей было легко, как будто её не было вовсе, и тело моё забыло о ней, и я забыл о своём теле, как небо забыло землю, как земля забыла себя, и я шёл всё дальше, не зная, куда я иду, и не спрашивая себя об этом. И так я шёл, пока не увидел перед собой белое прямоугольное здание. И не было у этого здания окон. Но дверь всё же была. Я открыл её и вошёл. В прихожей было темно как в подземной пещере, и первую минуту я стоял неподвижно, ожидая, когда глаза хотя бы немного привыкнут, не решаясь идти дальше из опасения на что-нибудь наткнуться. Почему-то я боялся произвести шум. Крадучись, держась правой рукой за стену, а левую выставив перед собой, я сделал несколько осторожных шагов. Нащупал в темноте вешалку. В доме всё было тихо. Я быстро разулся, наощупь отыскал место для куртки. Снял её и повесил на вешалку. Я уже начинал понемногу различать очертания предметов вокруг. Из прихожей вёл коридор, едва обозначенный в темноте рассеянным громадой пространства светом, происходившим от щели под дверью далеко в самом его конце. Я пошёл по этому коридору, нисколько не заботясь о том, что я скажу, когда дойду до этой двери и встречусь с хозяином дома, как объясню ему свой визит. Я не думал об этом. Я дошёл до двери и открыл её. Передо мной была квадратная комната. Склонившись над письменным столом, спиной ко мне, сидел человек. На голове его был белый парик с косичкой. Он что-то писал при свете настольной лампы. - Добрый вечер,- сказал я, прикрывая за собой дверь. Он обернулся и рассеянно посмотрел на меня. - Уже вечер? - Судя по вашим часам, да,- сказал я. Он отбросил шариковую ручку и развернулся ко мне вместе с креслом. Он был облачён в малинового цвета тогу. На ногах его были сандалии. - Позвольте вас спросить,- сказал он,- как вам удалось войти? - Через дверь,- сказал я, скромно потупив глаза. - Это очень странно,- сказал он любезным тоном.- Ведь. Дверь. Была заперта? - Вы ошибаетесь,- сказал я. - На замок. - Дверь была открыта. - Это странно,- сказал он. - И тем не менее. - И всё же я вынужден настаивать, ибо я собственноручно закрывал её. - Допускаю. И всё же, поверьте, дверь была открыта. Иначе, как бы я вошёл? Он задумался. - Должно быть, вы говорите правду. Я удовлетворённо кивнул. Он указал мне на кресло. Я поблагодарил и с удовольствием погрузился в уютную мякоть. - Что ж, раз вы вошли, мне следует прежде всего представиться вам. Моя фамилия Зотенберг. Евгений Аристархович Зотенберг. А ваше имя мне известно. Позвольте, однако, спросить, где вы так оцарапали скулу? - В меня стреляли,- сказал я. Он кивнул. - Понимаю. Не нужно было ввязываться. Вам не идут шрамы. - Но может быть... теперь меня не узнают? - Вот как,- он положил руки на подлокотники кресла.- Почему же вы так хотите быть неузнанным? - Это долго объяснять. - Тогда без объяснений? - Дело в том, что в канцелярии... - Извините, что перебиваю,- сказал Зотенберг.- Уточните, если можно, в какой именно канцелярии. - В тюремной,- сказал я. - Такой не существует,- сказал он. - Тогда не знаю. В канцелярии суда? - Вот видите,- сказал он.- Вы даже не знаете, в какой именно канцелярии находится ваше дело, и в то же время, берётесь утверждать, что знаете решение, вынесенное по нему. Вынесенное ли вообще? Это наивно, нелепо, это смешно, наконец. Что же тут объяснять? - Ладно,- сказал я.- Может быть, это и смешно. Но если меня найдут здесь, то, смею вас заверить, ни мне, ни вам смеяться не придётся. - Никто вас у меня не найдёт,- с улыбкой сказал он,- по той простой причине, что ко мне никто не заходит. Никто кроме геликонских цариц. - Вы живёте отшельником. Он помолчал, обдумывая. Потом сказал: "Да, пожалуй. Если вам угодно называть это так". Я кивнул. - Значит, решили удалиться в пустыню, уйти от людей. Закрыть все двери. Но как же общество? - Я понимаю, это вопрос риторический? Я не ответил. - Ну хорошо,- сказал он.- А разве вам самому никогда не хотелось этого? - Я пытался. - И что же? - Сколько ни оклеивай окна бумагой, её всё равно оторвёт сквозняком. - Вы знакомы с исповедью принца Молнии. - Принца Гаутамы? - Как вам угодно. Однако у меня есть несколько замечаний, если позволите. Во-первых, я не оклеиваю окна бумагой. Во-вторых, как вы сами только что утверждали, дверь была открыта. Он сделал паузу. Возразить было нечего, и я был вынужден согласиться. - А в-третьих, "пустыня" - это диссидентское словечко. - У меня не было никакого желания выражаться фигурально,- возразил я.Или называть камень камнем, а птицу птицей есть признак инакомыслия? - Сударь мой драгоценнейший!- воскликнул он.- Я начинаю беспокоиться за ваш рассудок. - Где же мы по-вашему... находимся, в... Городе? Он медленно кивнул. - Насколько я понимаю, вам пришлось долго идти пешком. - Да,- сказал я.- И я очень устал. - Чем же мне вас угостить,- сказал Зотенберг, поднимаясь из кресла. Он подошёл к бару. Открыл створки. - Так,- он помедлил. - Лучше всего пиво,- подсказал я. - И правда. Он закрыл бар. Подошёл ко мне, протягивая бутылку. Подал открывалку и высокий стакан. Стакан я не взял. Лучше из горлышка. - Тогда и я из горлышка,- сказал Зотенберг, усаживаясь в своё кресло. Мы сидели и пили пиво. А потом меня разморило с дороги, и я уснул.

2

Я проснулся. На стене бушевали тени. Я был один. Кресло. Комната. Света не было, на часах было темно. На столе горела свеча, её пламя билось, оплавляя воск, и он стекал на подсвечник. Я спал, - я долго шёл, вымотался, меня разморило, и я задремал в кресле. Зотенберг. Свеча,- пока она горела ровно, я спал, но подул сквозняк, комната заплясала, и я проснулся. Я был один. Может быть, уже давно. Я сидел, уставившись на парик. Он лежал на столе. На книге. Внушительная книга с золотым обрезом, в чёрном переплёте. Шторы едва заметно колыхались, и пламя свечи отвечало им. Окно. В этом доме не было окон. Снаружи,- я вошёл сюда, была тёмная прихожая, долгий коридор, дверь. Сколько я проспал? Я пошевелил ногой. Пустая бутылка упала на пол. Раздался глухой звук. Вокруг была тишина. Я вслушивался в неё, напрягая слух, с каким-то странным чувством, я не понимал его, но оно было приятно. Я выбрался из кресла. Я подошёл к столу, убрал в сторону парик и прочитал белую надпись на чёрной коже обложки:

"Некоторые замечания об устройстве Библиотеки"

В голове была какая-то тяжесть. Я выдернул свечу из подсвечника и, взяв её в руку, направился к двери. Двери не было. Вместо неё было большое зеркало, в котором я отражался в полный рост, со свечой в руке и с ободранной скулой. Я сделал шаг и прошёл сквозь зеркало. Это было внезапно, и сначала я сделал это, а уже только потом понял, что же я сделал. И хотел оглянуться, но вовремя вспомнил предостережение Рильке и Аполлодора и пересилил себя. Вокруг было темно. Где-то красивым оперным голосом пела женщина. Гулкое пространство. Я стоял на ковровой дорожке, испещрённой неразборчивыми письменами. Я увидел тапочки, как будто нарочно приготовленные для меня. Они были украшены большими бантами, имевшими, как выяснилось позже, приятный голубой цвет. Надев тапочки, я почувствовал себя несколько уверенней. Я осторожно пошёл вперёд. Где я? Необъятных размеров зал. Вдоль одной из стен,- а другие были скрыты от меня темнотой,- выстроились мощные, в два обхвата, колонны, но своды, которые они поддерживали, терялись во мраке Неведомого. Я шёл, напряжённо всматриваясь перед собой. Если я вдруг наткнусь на стену, я поверну обратно и вернусь по этой же дорожке, если же нет... Я шёл, не оглядываясь. Я прошёл зал. Потом долго шёл галереей. Потолки становились всё ниже, скоро я уже мог различить их. Дорожка вела дальше. Стало светлее. Свеча погасла. Я спрятал её в карман. Стало ещё светлее. Я вошёл в зал Пантеона. Ламп в этом зале не было - свет исходил сам собой с огромного купола, похожего на тусклое предрассветное небо. Большую часть стен зала занимали полки, заставленные великим множеством гипсовых бюстов. К полкам была приставлена высокая лестница. Возле неё стоял человек, одетый в серый костюм. Я остановился. Значит, где-то есть выход. Может быть, на улицу. Если только он не пришёл сюда той же дорогой, что и я. Значит, отсюда есть выход. Я подошёл ближе и встал у него за спиной,- он держал в руках бюст,- и дожидаясь, когда он обернётся, стал от нечего делать разглядывать бюсты на полках. Я узнал Аристотеля. Посомневался насчёт Эпикура. Уверенно опознал бюсты Канта, Ницше, Сенеки и Марка Аврелия. Незнакомец всё не оборачивался. Похоже было, что он собирается взобраться наверх. Он покачал лестницу, словно сомневаясь, выдержит ли, и наконец, решившись, ловко вскарабкался по перекладинам и стал оглядывать полки в поисках вакантного места для своего бюста. Не найдя такового, он сбросил на пол бюст Юма. Бюст, пролетев по воздуху, упал и разлетелся на куски. Я отскочил как ошпаренный. Водрузив своё изваяние на почётное место среди великих мыслителей прошлого, оппонент Юма спустился на грешную землю и отряхнул руки. Повернулся ко мне. - Неплохо смотрится, а?- сказал он. Я увидел, что вознесённый им бюст изображает его самого. - Мда,- сказал я. Он был доволен. - Вы, вероятно... философ? - Что?- он обернулся. Я повторил вопрос. - Без всякого сомнения!- заявил он.- Более того, скажу прямо, я самый великий из философов. Так что всех этих,- он пренебрежительно кивнул в сторону бюстов,- можно выбросить на свалку. - Неужели так,- сказал я с сомнением. - Да, да!- тоном, не признающим возражений, повторил он.- На свалку истории! Я сделал великое открытие. Вы, часом, не философ?- подозрительно спросил он. - Ну что вы,- улыбнулся я.- Куда мне. - Очень хорошо, что вы это понимаете,- заметил он наставительно.- А то, ведь знаете, поди, находятся такие мерзавцы... - Нет-нет,- заторопился я.- Я к ним не отношусь, будьте спокойны. - То-то же,- сказал он, успокаиваясь.- Тогда скажу. Все мы. Живём. В том, что я вижу. Наступила пауза. Я попытался сообразить, что он этим хотел сказать. - Вы хотите сказать, что мир существует лишь в наших представлениях о нём? Он уставился сквозь меня. Потом мелко затряс головой. - Да-да, в этом самом смысле. - Но позвольте,- сказал я.- Об этом говорили уже многие. Беркли, к примеру. Или... тот же Юм! - Кто?- он поморщился. - Юм. Дэвид Юм. Я показал на обломки. - Чепуха,- бросил он зло.- Не знаю я никакого Юма! Хаюма знаю, а Юма нет. Вдруг он резко повернулся в сторону. Посмотрев туда, я увидел, что в зале появился ещё один человек. Он тоже был одет в костюм,- бежевый в чёрную клетку; в руках он нёс бюст, и бюст этот изображал... кого же, вы думаете? Ну конечно же, его самого! Не обращая на нас никакого внимания, вошедший подошёл к лестнице, попробовал её рукой и, быстро взбежав наверх, принялся искать место для своей драгоценной ноши. Я посмотрел на первого. Он весь напрягся и, не отрываясь, следил за новоявленным конкурентом. А тот, не найдя свободного места, без колебаний сбросил с полки бюст предшественника и занял образовавшееся таким образом вакантное место своим скульптурным... Раздался нечеловеческий вопль. Побагровев и вытаращив глаза, великий последователь Юма бросился к лестнице и с грохотом стащил её вниз. Мерзавец конкурент, издав нецензурное ругательство, судорожно вцепился в полку и повис на ней, барахтая в воздухе ногами. Оскорблённый мыслитель с глухим рычанием стал подпрыгивать подобно тигру на дне ямы, пытаясь ухватить негодяя за ногу. Наконец, ему это удалось. Обидчик немедленно прекратил ругаться и только громко сопел, не разжимая напрягшихся рук, свободной ногой нанося беспорядочные удары по голове своего оппонента. Таким образом, диспут принял весьма бурный характер. Закончился же он и вовсе печально. Не выдержав чрезмерной тяжести, полка сорвалась со стены, и оба философа, порядком оглушённые, вцепились друг в друга и стали с рёвом кататься среди обломков гипса. Заверещал милицейский свисток. Я замер.

3

Всё изменилось. Я стоял возле телефонной будки, стёкла её были свежевыбиты. Асфальт был усеян осколками. Рядом валялась перевёрнутая скамейка. Я с недоумением огляделся. Вокруг никого не было. Дома. Проходной двор. Улица. Прохожие шли мимо, отводя глаза в сторону. Внезапно я почувствовал усталость и пустоту. Одинокий и обескураженный, я поплёлся прочь. Просто чтобы не привлекать внимание... нужно найти Зотенберга! Уж он-то знает, в чём дело. Ну конечно! Нужно найти Зотенберга. Напрасно я ушёл оттуда, хотя... какая разница, где искать, если даже толком не знаешь, кого ищешь! Это должно быть как-нибудь очень просто. Хотя бы потому, что выглядит невозможным. В самом деле, не спрашивать же у каждого встречного, где найти некоего Зотенберга. И всё-таки. Где же его искать? Город велик, а день не бесконечен. Я погрузился в раздумья. Я шёл, почти не глядя по сторонам... - Стой, раз, два! Что-то уткнулось мне в грудь. Я очнулся. Передо мной стояла сухонькая средних лет женщина, затянутая в строгий костюм. У неё были тонкие губы. Волосы были туго стянуты в пучок. В руке она держала указку. Я сказал: "Да?" Она ещё раз ткнула меня указкой в грудь, после чего показала ей на автобус, стоявший тут же неподалёку. - Живо,- скомандовала она. Я повиновался. Всё это было как-то неожиданно. Мне было, в сущности, всё равно, может быть... Мне было всё равно. Может быть, ради интереса. Я забрался в автобус. Едва оказавшись внутри, я почувствовал головокружение от густого чада парфюмерных благовоний. Автобус был набит женщинами. Всевозможной наружности. Возрастов. Причёсок. Они все смотрели на меня. Я смешался. Мужчин в автобусе не было. Все выжидающе молчали. За спиной послышались шажки по ступенькам. Я двинулся вглубь автобуса и, разыскав свободное место,- два соседних,- забился к окошку и отвернулся к стеклу. Я уже начал жалеть, что подчинился. Меня просто приняли не за того. Поди теперь объясняй. Дверцы захлопнулись, и автобус поехал. Женщины оживились. Послышались смешки, голоса. Я принялся гадать, куда меня могут везти. В такой компании. Автобус ехал мимо домов улицы. Я стал смотреть на дорогу. Дома кончились, и потянулся пустырь, покрытый сухой травой. В следующую секунду произошло... даже не знаю, как это назвать. Посреди пустыря, откуда ни возьмись, подобно смерчу взвилась огненная башня. И тут же распалась на узкие огненные языки. Порыв ветра прибил их к земле. Трава вспыхнула. Взметнулось пламя. Оно окружало со всех сторон. Запахло горелым. Я обмяк от ужаса. Стало жарко. Внезапно пламя исчезло. На чёрной выжженной земле осталась обгоревшая будка с вывеской "Приём стеклопосуды", на которой крупным готическим шрифтом было написано "ТАРЫ НЕТ". - Вавилонская башня,- пояснил голос гида.- Проект осуществлён с использованием голографии. Напряжение отпустило. Я стал приводить в порядок мысли. Значит, мы едем осматривать достопримечательности. Водитель притормозил. Я увидел большое дерево, одиноко росшее у самой обочины. Под деревом стоял человек в длинном осеннем плаще. Шляпу он держал в руке. Его лицо было бледно, взгляд бессмысленно устремлён вдаль. Рядом к дереву был прислонён плакат: "Осенний ветер заигрывает с твоей причёской, но я не ревную, я давно уже утратил ревность. Вихри розового конфетти обнимают тебя..." Я не успел дочитать. Автобус поехал. Голос гида: "Мировое дерево, оно же Древо Ньютона". Гул двигателя. Голос гида: "Обратите внимание, что автобус стоит на месте, а движется земля, как это было доказано Галилео Галилеем". И вдруг... Я увидел её. Кто она? Как? Почему? Кто она?.. Разве теперь я узнаю это когда-нибудь... или быть может... Она... Она стояла на островке посреди пруда. По нему плавали бумажные кораблики. Её волосы, лоб, брови... Её губы. Она стояла возле машины. Она улыбалась мне. Она узнала меня! А вокруг были лотосы, и я... я шепнул ей. Я закричал и бросился к дверям. Я стал биться о них, колотить по ним, кричать, бросаться на них всем телом, как сумасшедший. Как сумасшедший я бил их ногами, пальцами пытался раздвинуть их, я бился об них головой, я кричал. Я кричал, я хотел вырваться из автобуса, я зашиб локоть, но не заметил этого, я метался на ступенях, я барабанил по стеклу ладонями... Резкий окрик. - На место! Я обернулся. Колючие глаза женщины, затянутой в строгий костюм. - На место!- рявкнула она, почему-то, с немецким акцентом. Я стоял. Она наотмашь ударила меня по лицу указкой. Все сидели притихнув. Автобус ехал. Я вернулся на место. Я всхлипывал, под глазами пульсировала боль, горло саднило. Моё лицо горело, губа была разбита. Руки распухли и чесались. Глаза застилали слёзы. Когда они немного обсохли, я увидел, что мир всё так же проплывает мимо деревья, дома, лужи... По горизонту тянулась бесконечная полоса чёрного леса. Под тяжёлым пасмурным небом. Я увидел колонну бегущих по обочине женщин. Они были одеты в одинаковые красные чулки и красные же перчатки. Другой одежды на них не было. Возглавляла колонну рослая девица, сжимавшая в руках как древко знамени длинное копьё, на которое была насажена голова императора Гальбы. Над колонной парусом надувался транспарант, красный с чёрной на нём надписью: "НЕТ ГОМОСЕКСУАЛИЗМУ!" Автобус обогнал колонну. В салоне царило оживление. Со всех сторон хихикали, шушукались, шелестели фантиками, перекликались, пытались петь, хлопали в ладоши, смеялись. Они поправляли волосы. Они одёргивали юбки. Они поглядывали по сторонам. Они вертелись на месте. Они кашляли, чихали, шмыгали носом. Они качали головами, кивали. Они шептались, чмокали друг дружку. Они перебрасывались через салон конфетами и апельсинами. Они с опаской поглядывали на меня. Один апельсин угодил мне в голову, что вызвало взрыв общего веселья. Включилось, но тут же смолкло радио. Мы приближались к Красному Осьминогу. Осьминог протягивал свои щупальца к сцене, на которой танцевали белые балерины, и одну за другой похищал их. А, похитив, обрывал с них балетные пачки, словно бы лепестки с ромашек, после чего, сладострастно жмурясь, отправлял балерин в рот. Он чавкал, сопел, вздыхал, закатывал глаза и игриво похохатывал. Автобус врезался в него на полном ходу. Осьминог перепугался и, выпучив глаза, выпустил чёрное облако. И тогда наступила ночь. И я увидел, как зелёные змеи биошампуней скручивались в диски, и диски начинали вращаться, а дома на глазах превращались в карточные домики, они рушились, и здесь же, на плоскости шахматного поля, из них складывали пасьянсы. От исполинских пальцев веяло холодом. Оркестры извергали из бликующих глоток труб и саксофонов вихри фокстротов. Голоса смешались. Двадцать тысяч проповедников заголосили как по покойнику, и каждый кричал своё и на своём языке, и от этого у людей, столпившихся на площадях, раздваивались головы, снова раздваивались и снова, и снова, и каждая голова смотрела в свою сторону и знать ничего не хотела о существовании других. Накрашенный тип в широченном пиджаке и зауженных брюках отплясывал буги-вуги. Он разевал пасть, и из неё вытекал оглушительно-алый язык и разбрызгивался на кафельном полу. Свет погас. И я ничего больше не видел, только слышен был гул огромного в темноте двигателя. Ещё было слышно приглушённое хихиканье и шёпот. И вдруг прорвало: "Го-осподи!!! Дай мне узреть свет твой и-и-истинный! Бла-агосвершен-н-н-ны-ы-ы-ы-ы-ыййй!!!" Вспыхнула надпись, строгими чёрными буквами на белом фоне: "Остановка конечная. Версаль. Приём с 14-00 до 23-00". Автобус остановился.

4

- На выход! - скомандовала женщина с указкой в руке, поднимаясь со своего кресла. Все засуетились, зашумели, стали толпиться в проходе. Я вышел последним. Автобус, фыркнув пару раз на прощанье, поехал прочь по аллее, оставив нас посреди волшебного парка. Его дорожек, посыпанных белым песком, искусно постриженных деревьев, газонов. Его фонтанов и мраморных беседок. Дышать было сущим наслаждением. Щебетали птицы. Навстречу нам из дверей дворца выскочил облачённый во фрак пухлый господин. Он ловко сбежал по ступням парадной лестницы, остановился и, склонив голову набок, принялся внимательно нас разглядывать. В руке он держал вилку с наколотым на неё кубиком варёной моркови. - Все здесь? - деловито осведомился он. - Все, господин церемониймейстер,- вытянулась перед ним женщина-гид. - Это хорошо,- сказал он.- Итак, уважаемые дамы, вы находитесь в саду, именуемом Версаль. Старайтесь не особенно лапать руками. Он умолк, отправил морковь в рот и принялся сосредоточенно пережёвывать. Занятие это заняло у него весьма продолжительное время. Наконец, он извлёк из кармашка сложенный вчетверо носовой платок и неторопливо вытер им губы. Завернул вилку в платок. Спрятал свёрток в карман. - Кормить вас будут овощами,- сказал он, придав лицу строгое выражение,так как в настоящее время, как вам должно быть известно, продолжается Великий Пост. Вот что говорит по этому поводу,- он запустил руку в карман брюк,- святой Амвросий Медиоланский. Он достал из кармана записную книжку и принялся листать её. - Так, сейчас...- он поднял глаза и быстро оглядел нас всех.- "Не оставим... ни одной седмицы без говения: потому что четыредесятницу тот совершает, кто в посте и бдении достигает Пасхи". Итак,- сказал он, закрывая записную книжку и убирая её обратно.- Я думаю, всем всё ясно. Прошу вас, начнёмте осмотр. Показав жестом следовать за ним, он побежал вверх по ступеням. Мы начали осмотр. Однако перед этим мы долго шли по дворцу, как позже выяснилось, затем только, чтобы начать его как положено - со спальни. Дело осложнилось тем, что церемониймейстер сбился с пути - заведя нас в очередной из залов, он неожиданно заявил, что не знает, как отсюда выбираться, и куда нужно идти, и вообще, что он с нами умаялся. Он устал. Он хочет в отпуск, и ему давно уже обещали, и... И вообще. Его выслушали в молчании. Он стоял у окна, покусывая губы и время от времени с укоризной поглядывая на нас. Все ждали. Он тяжело вздохнул и, указав на одну из дверей, с выражением безнадёжности сказал: "Кажется, сюда". Никто не тронулся с места. Все ждали. Он вздохнул ещё раз и пошёл первым. Все последовали за ним. Я плёлся последним. Дело в том, что мне надоело получать тычки в спину, уколы булавками, щипки исподтишка,- оглянешься, и не знаешь, кто,- в то время как в голову мне то и дело летели конфеты, печенье, кожура от апельсинов, огрызки, косточки; я никак не мог понять, что я им такого сделал. Или это были знаки внимания? Я уворачивался, терпел, не подавал виду. Улыбался. А потом мне всё это надоело, и я убрался подальше, в конец процессии. Давно надо было это сделать. Некоторое время на меня ещё оглядывались, и я каждый раз замирал, ожидая какой-нибудь гадости. Потом перестали. Кажется, забыли про меня. Я боялся уже поверить в это. Не знаю, зачем я за ними шёл. Они приехали осматривать дворец, ну и прекрасно, а я-то тут причём. Красивый, конечно, дворец. Только уж очень большой... А с другой стороны, ну куда бы я теперь пошёл? Раз уж приехал... Сначала нужно было найти спальню. Потом искали выход на главную лестницу. Потом нашли и снова стали искать спальню. Наконец, нашли спальню и начали осмотр. К тому времени я уже окончательно убедился, что это не Версаль. Я смотрел по телевизору фильм и знаю, что говорю. Но голос я подавать не стал. Если им хочется, чтобы это был Версаль, я не возражаю, пусть будет Версаль. Только это не Версаль. Осмотр проходил без энтузиазма. Церемониймейстер говорил мало, почти ничего не объяснял, да его, по правде говоря, никто об этом и не просил. В одном из будуаров он сказал: "Я скоро вернусь",- и исчез. Все разбрелись кто куда. Заняли диваны. Стали жаловаться друг дружке, что жарко, и ноги устали. На меня никто даже и не смотрел, и я потихоньку улизнул. Выбрав диван поудобнее, я расположился отдохнуть, наслаждаясь одиночеством. Лучше всего было бы сейчас поспать. Я попытался уснуть. Не спалось. Понемногу я заскучал. Наконец, вдоволь наворочавшись и намаявшись в безуспешных попытках забыться, я поднялся и отправился на поиски церемониймейстера. Женщины спали. Церемониймейстера нигде не было. Я принялся обследовать комнату за комнатой, помещение за помещением и, после долгих и утомительных поисков,- я уже хотел было плюнуть на всё,нашёл-таки его. Он был один посреди помпезного интерьера парадной столовой. Он сидел за столом и преспокойно уплетал здоровенный кусок мяса. Моё появление было весьма эффектным - он так и замер с куском мяса у рта, уставившись на меня как труп Нерона, но, сообразив, видимо, что притворяться не имеет никакого смысла, снова зачавкал. Я уселся на стул напротив него. Посмотрел на стол. Взял графин и налил себе водки. Выпил. За окнами уже начинало темнеть. Церемониймейстер продолжал как ни в чём ни бывало есть, словно бы забыв о моём присутствии. Я закурил. Наконец, он откинулся на спинку стула и, положив руки на стол, сыто рыгнул. - И что же Амвросий Медиоланский?- с усмешкой сказал я. Он не ответил. Молча отодвинув от себя пустую тарелку, он налил в свою рюмку коньяк и залпом выпил. - Ваше здоровье,- сказал он, вернув рюмку на скатерть.- Итак, чем могу быть полезен? - Я хотел бы видеть Зотенберга,- сказал я. - Его здесь нет. - Где же он?- спросил я. - Долго объяснять,- сказал он.- Это связано с историей Библиотеки. История это давняя и малоинтересная. - Напротив,- возразил я.- Мне она до крайности интересна. - Что такое солнце?- неожиданно спросил он. - Солнце?- удивился я.- Это небесная сфера, состоящая из огня. - А что такое огонь?- спросил он.- Что такое сфера? Что такое небесная? Что такое "состоять из"? Я сообразил. Да, да, я знаю этот прикол. - Теперь вы понимаете,- сказал он,- с какими трудностями пришлось столкнуться создателям универсальной библиотеки? - Не совсем,- сказал я.- И что это за библиотека? - Ладно,- сказал церемониймейстер,- попробую объяснить. Всё началось с того, что решено было создать Всеобщую Энциклопедию Розы. - Кем было решено?- перебил его я. - А вот это уж вас никак не касается,- строго заявил он. - Ну и пусть не касается,- покорно сказал я.- Пожалуйста, продолжайте. - По мере того как собирались всё новые и новые сведения, количество томов росло, как это и ожидалось. С другой стороны, не проходило месяца и даже дня, чтобы с цветком этим не оказывалось бы так или иначе связано какое-нибудь новое событие; соответственно, количество сведений для Энциклопедии увеличивалось, но это было бы не так страшно, когда бы сведения эти не начали вдруг нагло противоречить одно другому. Бесконечные изменения принуждали переписывать Энциклопедию вновь и вновь, переделывать статьи, концепции, формулировки. Вы, полагаю, догадываетесь, как это утомительно, вновь и вновь перестраивать концепции. - А какое отношение имеют концепции к фактам?- не выдержал я. - Но ведь они тоже являются, как вы изволили выразиться, фактом. Была создана специальная служба переписчиков, каковые должны были заново переписывать ранее написанные статьи с учётом новоприобретённых сведений, поправок и исправлений, открытий и разоблачений, и переписчики эти часто бывали недовольны тем, что их работа постоянно нуждалась в переделывании, и конца этому не было видно. Многие из них даже заболевали от расстройства. Они стали с отвращением относиться к своей работе, а что может быть страшнее этого! В результате стали появляться ошибки. Ошибки эти необходимо было исправлять, и появилась особая служба корректоров. А тут ещё возникла путаница с тем, кто какой вариант переписывал. Конечно, виноваты были сами переписчики, но и их нельзя судить слишком строго, ведь стоило всего один раз напутать, как путаница эта сама собой начинала разрастаться, и благодаря самоотверженной и напряжённой работе переписчиков и корректоров, она только увеличивалась. Одни страницы Энциклопедии стали противоречить другим, кто-то переписывал десятый вариант книги, кто-то работал только над шестым, а кто-то добрался уже до тринадцатого, восемнадцатого, двадцать седьмого... Работать становилось всё сложнее, производимая абракадабра заведомо ни на что не годилась и отправлялась в архив, где и должна была пылиться без всякого употребления и какой бы то ни было пользы. Тут возроптали уже и корректоры, штат начал разбегаться, прорехи в нём некем уже было восполнить, так как никто не хотел заниматься этим тягостным, утомительным, а главное, бесцельным трудом. Среди людей распространился суеверный страх перед этим благородным цветком, его стали повсеместно и безжалостно истреблять, этому посвящались новые и новые тома Энциклопедии, в которых давалась социальная, психологическая, политическая, историческая, биологическая, юридическая, экологическая, эстетическая, этическая, астральная, наконец, оценка и толкование этого феномена. В довершение же ко всему, выяснилось, что даже если бы Энциклопедия и была бы когда-нибудь, неизвестно каким чудом, написана, ей всё равно нельзя было бы пользоваться, ведь в ней использовалась масса терминов и понятий, известных лишь специалистам, каждый из которых работал лишь над одним из разделов Энциклопедии и имел под рукой соответствующий словарь. Но что было делать тому несчастному, который пожелал бы воспользоваться Энциклопедией или прочитать её? Он попросту утонул бы в океане терминов, ссылок, апелляций к такому-то автору, такому-то исследованию, и так далее, так далее, так далее. Пришлось бы приложить к Энциклопедии неисчислимое множество толковых словарей, каждый из которых, опять же, был рассчитан на определённого человека. Попытки создания Всеобъемлющего Толкового Словаря оказались тщетными. Работа над Энциклопедией была остановлена. Создателями Библиотеки овладело уныние и отчаяние, в каковом состоянии они пребывают и по сей день. - А как же Зотенберг?- спросил я, несколько шокированный столь внезапным окончанием рассказа. - А причём тут Зотенберг?- спросил в свою очередь церемониймейстер. - Это я вас спрашиваю. - А мне нечего сказать. Он появился и исчез. Вёл себя вызывающе высокомерно. Обозвал всю затею с Энциклопедией вздором, непристойно хохотал, допускал оскорбительные шутки в адрес Канцелярии Библиотеки, поведение его было признано возмутительным и... - Постойте...- воскликнул я в озарении.- Он предложил какой-то другой проект? Свой? - Да. Но он не был принят к рассмотрению. Повторяю, Зотенберг вёл себя вызывающе, разговаривал надменно, заявлял о своей якобы исключительности, в амбиция своих дошёл до того, что потребовал немедленно (!) отказаться от всяких попыток реализации первоначальной идеи и вместо этого, вместо этого (!), воспользоваться его собственным, гениальным, проектом. Когда же ему было вежливо отказано, он только пожал плечами, непозволительно громко рассмеялся и ушёл. А куда он ушёл, этого уж я не знаю, и никто вам здесь этого не скажет. Более ничем не могу вам помочь. Он замолчал. Я сидел, раздумывая над его рассказом.

5

В столовой стемнело. Я достал из кармана свечку, но зажечь её не успел, так как внезапно внимание моё было привлечено появлением в воздухе светящегося пальца. Вслед за пальцем показалась и остальная рука, одетая во что-то светлое, однако же владелец этой руки так и остался невидимым, что создавало впечатление, будто рука движется как нечто, существующее само по себе,впрочем, так оно, возможно, и было. Мне сделалось жутко. Я посмотрел на церемониймейстера. Он тоже увидел. Его глаза были широко открыты, лицо, страшно исказившись, окаменело. Пересилив страх, я заставил себя вернуться взглядом к этой невозможной руке. Она была на том же месте. Я заметил, что из всех пальцев светится только один, указательный, и именно при помощи его, сделав предварительно несколько размашистых движений, похожих на дирижёрские, рука начертала на тёмной поверхности зеркала зелёную неоновую надпись:

МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ФАЛЕС (зачеркнула) ФАЛЛЕС (зачеркнула) ФАЛЛОС

Рука помедлила. Резко зачеркнула всю надпись и сверху её написала: "Пора, дорогой". Замерла. И показав жестом "за мной", растворилась в воздухе. Церемониймейстер всхлипнул. Он судорожно схватился за горло, дёрнулся, упал головой на скатерть и, дёрнувшись ещё раз, замер. Надпись погасла. Церемониймейстер лежал недвижно. Я вскочил со стула. Я услышал приближающиеся шаги, чьи-то голоса; я попятился, озираясь по сторонам. Спрятаться было негде. Голоса приближались. По стене скользнул отсвет карманного фонарика. Я заметался. Мёртвый церемониймейстер лежал лицом на столе. Куда бежать? Сейчас они войдут сюда! Я бросился к окну и, открыв дрожащими пальцами шпингалет, распахнул его. Я вскочил на подоконник и прыгнул, не глядя, вниз. В темноту. Грудь захлебнулась, перехватило дыхание. Я провалился в пустоту, вниз. Я падал. Я падал всё быстрее. Шок прошёл. Отпустило. Мимо с чудовищной скоростью летели вверх ярко освещённые окна (что это?!) небоскрёба, всё быстрее, вот они уже слились в широкие светящиеся полосы, сделались неразличимы как кадры киноплёнки и вдруг... остановились. Холода не было. Я падал... и мне было так хорошо... Страха не было больше. Вот я и остался один.

Я видел перед собой белую полоску лампы дневного света, собранную из сотен ламп, каждая из которых, на долю секунды вспыхнув, уносилась вверх, прочь и там исчезала, и на её месте появлялась другая. Я остался один. "Но ведь ты разобьёшься насмерть",- прозвучал ласковый женский голос. Я как будто ждал его и не смог сдержать улыбку. Я произнёс: "Да". Мне было легко и радостно... - Ты этого хочешь?- этот голос был так близко, как не мог быть ничей другой... Я всю жизнь ждал его. - Не знаю,- сказал я. Я сказал: "Разве это зависит от моего желания?" Я ждал, когда он раздастся, прекраснейший из голосов... - Ты ещё можешь остаться. Я хотел слушать его ещё, ещё... Я всегда знал его. Я всегда знал его! "Ты ещё можешь остаться",- повторил он. Никогда прежде он не звучал так, я не слышал его никогда прежде... Я был прав! Я всё делал не так, всю жизнь... Кажется, я плакал. Или это был смех? Я крикнул: "Я не хочу ничего больше!" - Я никогда не хотел. Ничего другого! Ветра не было, словно бы я падал сквозь пустоту... Мне не было холодно. Мне хотелось, чтобы осталось так навсегда. Гулкая тишина ночи... свет электричества, с чудовищной скоростью летящего мимо... Я услышал смех. Смех?.. Её голос... Я услышал, как она сказала: "Такова жизнь". И смеялась. - Я не хочу ничего другого!- услышал я свой голос. И стало тихо. - Такова смерть,- сказал я.- Я хочу, чтобы так и осталось. Её голос: "Тебе нравится умирать, но ты не знаешь, понравится ли тебе смерть". Её голос... - Ты ещё можешь остаться... Никогда, никогда не было, я не знал, я никогда не знал!.. Теперь это останется со мной навсегда! Я смеялся! - Ты не знал жизни,- сказала она. А я смеялся и кричал ей: "Всё, что я хочу! Всё, что я хочу!.." Она сказала: "Жизнь может быть умиранием. Ты не знал этого?" Что я знал о жизни! Жизни, я никогда... - Ты хочешь выпить смерть залпом?- сказала она. Её голос... - Что бы ты ни решил теперь, это не изменит того, что есть... Он был так близко... как не могут быть близки губы... ничто не может быть так, не могло, не было никогда... я знал о нём, я всегда знал о нём, я никогда... я никогда не умел!.. Я не умел умирать. Я хотел умереть теперь. Я поверил, что это может произойти вот так, я хотел, чтобы это было так, я уверовал в это как в чудо!.. Я хотел умереть теперь. Быть может, мне не хватило лишь доли секунды. Я угодил в паутину сетки. Я ещё не понимал, когда она натянулась, и сделалось тяжело, что увяз в ней. Я повис как бомба в авоське. Я попал в сеть. И она захлопнулась надо мной. Меня стали втягивать в окно здания.

Мне помогли выбраться. Я стоял, ощущая спиной холодок окна. Так я продлил свою жизнь ещё на одну ночь. Разве это сделал я? Я уже не могу вспомнить, как это было...

Я не знал, что это будет так просто. Этот восторг, вспыхнувший с такой силой, когда нет уже ничего, что могло бы сказать о нём... я мог бы назвать это шоком, когда тонкое стекло льда вдруг проламывается под ногой, и ледяная жуть, нахлынув... все чувства взрываются в единый миг, и нельзя отделить... я падал и видел электричество неподвижных ночных окон, и некому было гнаться за мной... здесь... никто не мог гнаться за мной здесь... Так исчез мой страх... впервые? Слова так забавны. Я остался один. И вся жизнь моя..................... нет! - лучше просто: я падал и видел электричество ночных окон.

6

Я стоял, ощущая спиной холодок ночи. Меня похлопали по плечу. Горели лампы. Зал. Большой зал. Коридор, двери. Мне дали выпить шампанского. Я выпил. Мне что-то говорили, я кивал, не пытаясь понять, что они говорят мне. И вдруг стало пусто. Я огляделся. Я был один, и вокруг было тихо. Где-то далеко пела красивым оперным голосом женщина. Я стоял на ковровой дорожке. Я вспомнил всё, что было со мной до того момента, как я услышал голоса там, в столовой, шаг за шагом я мог восстановить в памяти все события. Значит, я жив? Где я? Кто я теперь? Я шёл по коридору. Вошёл в какую-то из дверей, миновал зал, снова долго шёл коридором, потом анфиладой... Я видел зеркала, двери, лепнины потолков, мраморные девы посылали мне воздушные поцелуи, края портьер шевелились на сквозняке, я шествовал из зала в зал, вокруг было тихо. Я был один. А потом я увидел Зотенберга. Я так растерялся, что даже забыл обрадоваться. Он поклонился мне. Я ответил ему поклоном. Он был при парике. Одет он теперь был в малиновый с белой и золотой вышивкой камзол. Он приблизился. - Это вы...- пробормотал я. Он быстро взглянул на моё лицо. - Я вижу,- сказал он,- вы снова не обошлись без увечий. Я, смутившись, потрогал щёку. - Кто это вас так? - Женщины,- сказал я. - Ах они негодные!- он изобразил сочувствие.- Очень болит? - Да нет,- сказал я.- Вот ваша свечка. - Оставьте себе,- сказал он, возвращая мою руку.- Вдруг, выключат свет. Я посмотрел на него. Он был серьёзен. - Я вижу, вам не очень-то повезло с попутчиками,- заметил он.- Это правда? - Не знаю,- пожал я плечами.- Конечно, если бы церемониймейстер... - Если бы не погиб император Отон, если бы Сарданапал... - Да,- сказал я.- Вы правы. Ничего, что я перебил вас? - Но ведь и я вас перебил,- рассмеялся он.- Так что мы квиты. И всё же, вы достигли Здания... Он мягко взял меня под локоть. Мы пошли вдоль колоннады розового камня. Зотенберг молчал. - Так много произошло всего...- сказал я.- Значит, это и есть Здание? - Что вы здесь ищите?- внезапно спросил он, не ответив на мой вопрос.Конечно, если вы желаете сохранить это в секрете, то я никоим образом не смею настаивать, но, быть может, в меру своих, ограниченных, правда, возможностей, я всё же смогу быть вам чем-нибудь полезен? - Не знаю,- сказал я. - Вы всё время говорите "не знаю". - Но это правда!- сказал я.- Видите ли, ведь... я оказался, и началось всё, можно сказать, случайно, даже... нелепо. Как же я могу знать, что я ищу, и... Тем более, здесь. - Вы говорите, случайно. - Да. - Что ж, если вам так удобнее... Вы отважный человек. Однако я вынужден спорить с вами. - Помилуйте!- теряясь, сказал я. - Да,- сказал он.- Да, любезный мой сударь. Когда вы попадаете в Здание, вам в первый момент кажется, что расположение его коридоров, стен и дверей - чистая случайность, а между тем... - Где находится Библиотека?- неожиданно для себя самого спросил я. Он не смутился. - Библиотека?- переспросил он, не поворачивая головы.- О какой именно библиотеке вы желаете знать? - А разве их много? - До известной степени,- улыбнулся Зотенберг.- До известной степени. - А Бог один?- спросил я, тоже улыбнувшись. - Любопытно было бы узнать,- сказал Зотенберг, возведя глаза к потолку,что назвали бы Богом ягуары или муравьи... - Я спросил не всерьёз. - Так ведь я и ответил не всерьёз. - Я имел в виду Библиотеку, которую иногда именуют словом Нечто. Зотенберг остановился. - Уверяю вас,- сказал он,- любезнейший и дражайший, что если бы вы и смогли неким непостижимым образом увидеть то, что вы называете Библиотекой, а другие называют словом Нечто, или вовсе не знают, как назвать, то едва ли это принесло бы вам то, чего вы ожидаете от этой встречи, или обретения, если это слово вам более по душе. - Так значит, не стоит и идти? И жизнь бессмысленна? - Ни в коем случае,- сказал Зотенберг.- Так не следует говорить даже в шутку. - Но... - И никаких "но". Никаких "но", поверьте! - А мне говорили, что вы и есть создатель Библиотеки,- пожаловался я. - Ах, неужели,- сказал он,- неужели вы могли отнестись к этим словам серьёзно? Я решительно не могу в это поверить. Ведь согласитесь, невозможно создать то, что уже и так создано, и создано, заметьте, задолго до нашего с вами появления на этой планете. Ведь даже те, кто принёс кисти винограда, не сотворили их из ничего, и даже из воздуха. - А вот ещё. Знаете ли вы, что одни называют вас ангелом, а другие, мне нелегко произнести это - дьяволом. Он отпустил мой локоть и улыбнулся. - Но ведь и о женщинах говорят то же, а уж они-то в этом никак не повинны. - Да,- сказал я.- И о женщинах тоже. Я хотел было идти дальше. Зотенберг остался на месте. Я обернулся к нему. - Я вижу,- сказал он,- вы непременно желаете продолжить свой путь. - Да, но...- начал было я. Он понимающе кивнул. - В поисках Великой Таинственной Библиотеки,- торжественно изрёк он. Я начал возражать что-то, но, осёкшись на полуслове, замолчал. А потом сказал: "Да, наверное". - Что ж,- сказал он.- Со своей стороны я никоим образом не смею вас задерживать. К тому же это бессмысленно. Когда-нибудь мы ещё встретимся. Только вот что. Он вытащил из ножен шпагу, после чего жестом фокусника произвёл на свет пронзительно-синий платок и тщательно протёр им лезвие. Спрятал платок в рукав, вложил шпагу в ножны и протянул её мне. - Возьмите,- сказал он.- На случай, если она вам пригодится. - Если отключат свет?- пошутил я. - Да!- воскликнул он.- Вдруг отключат весь свет! Я взял шпагу в руки. И мы расстались.

Было тихо, в спальнях горели свечи. Моих шагов не было слышно, я шёл всё дальше. И я увидел Светлую Лестницу и поднимался по ней, и я увидел женщину и услышал её голос, она говорила мне, и я узнал его, прекраснейший из голосов. И она была со мной, и мы были вместе...

И я открыл глаза и увидел, что сижу у окна в электричке, и она едет куда-то, и что уже утро, а ночью выпал снег.

КНИГА ТРЕТЬЯ

в которой рассказывается о том, с чего всё началось, и всё начинается снова

. . .

Была пора снегов, но снега почти не было. Был поздний вечер. Она шла по пустому залу метро к эскалатору. Горели витражи. Я шёл за ней, не сводя с неё глаз. Я боялся отстать. Наверное, потому что не чувствовал ног. Сердце учащённо билось. Она шла быстро, не оборачиваясь. Она встала на эскалатор. Она стояла спиной ко мне. Я стоял ниже и, не отрываясь смотрел на неё. Навстречу двигались лампы. Я вышел за ней на улицу. На остановке стояло несколько человек. Она вышла на свет фонаря. Я скрылся за колонной. Она не стала ждать. Я пошёл за ней. Было холодно - поздний зимний вечер. Она шла по Новослободской в сторону вокзала. Нас обогнал автобус. Она ускорила шаги. Мы вышли к эстакаде и пошли мимо гаражей. Горели лампы. Она перешла через дорогу, миновала парапет и стала спускаться по асфальтовой дорожке вниз. Внизу были рельсы. Электричка уже стояла. Она шла по платформе мимо вагонов. Я шёл за ней. Она вошла в вагон. Я побежал. Моторы уже работали. Я вбежал в тамбур. Я вошёл в вагон и сел за ней через ряд. Мы были в вагоне одни. Электричка поехала. Мы были одни. Она сидела, не оборачиваясь. Я смотрел на неё. Было светло и пусто, за окнами был город. На "Окружной" она посмотрела в окно. Я боялся, что кто-нибудь войдёт, но никто не вошёл. Электричка поехала и стала набирать ход. Загрохотал мост. Я смотрел на шоссе внизу. Гирлянды фонарей проплывали мимо. Она сидела прямо. Когда мы подъезжали к "Лианозово", она поднялась и, пройдя вперёд по вагону, вышла в тамбур. Я поднялся на ноги, но поезд стал резко тормозить, и, не удержав равновесие, я упал на сиденье. Я вскочил и побежал к тамбуру. Она вышла. Я помедлил секунду или две. Двери захлопнулись, и поезд поехал. Я остался один. Я вернулся в пустой вагон, повалился на сиденье и заплакал. И, конечно же, проехал свою станцию.

.........................................................................я поднимался по Светлой Лестнице, и тело моё становилось легче с каждым сделанным мною шагом, и был свет, и не было тьмы, она осталась там, где меня не было больше, внизу, где были рельсы и ветер, и была ночь. И вот, я был на белоснежной скале над пропастью, а на дне бездны теснились волны, и я увидел женщину, идущую мне навстречу, в её руках были горящие факела. На ней были чёрные одежды. Она приближалась ко мне, её глаза были устремлены вдаль, и она прошла сквозь меня. И я понял, что у меня больше нет тела. И снова я поднимался по Лестнице, и были золотые ворота, и я вошёл в них. Их сияние было ярче электричества. Ничто земное не может сиять так, я словно бы перестал видеть. И вновь я увидел Лестницу и всё, что есть в мире - я увидел цветы и каждую их тычинку, я видел, как по стеблям движутся соки. Я увидел зеркала, они отражали одно другое, и в каждом зеркале отражался весь мир, и я увидел миры. И был свет. И я продолжил свой путь. И исчезло время. И я увидел рождение и смерть, начало и конец, и снова начало, и вся жизнь моя... Нет, лучше просто: мы были вместе.

А когда я открыл глаза, я увидел, что выпал снег, и уже утро, и я сижу у окна в электричке и куда-то еду. Я был один. Вокруг были люди. Было светло от солнца и снега. И было промёрзлое пустое небо, синее до боли в глазах. Мимо прогрохотал мост. Я поднялся и вышел в тамбур. Электричка остановилась. Двери открылись. Я вышел. Мимо шли люди. Я направился к лестнице и стал спускаться. Я ступил на утоптанный снег. Потерянный, одинокий, я был чужим среди этих людей, словно бы я вдруг оказался в чужой стране. Наверное, так оно и было. Всё было как-то нелепо. Я пошёл мимо киосков, просто, чтобы не стоять на месте, перешёл улицу и поплёлся по тротуару. Деревья стояли в снегу. Меня знобило. Я шёл мимо Института Сантехники. Мне почудилось, будто откуда-то пахнет блинами, и я подумал, что уже начался, наверное, Великий Пост, и до Масленицы ещё далеко - совсем запутался. Мне не хотелось блинов. Я не ужинал и не завтракал, но мне не хотелось есть. И жить, как это ни комично звучит, тоже. У въезда в проходной двор я остановился; проходить через этот двор было почему-то запрещено, но всё равно все проходили. Я заметил, что рядом с высоткой, в глубине двора, там, где стоят машины, что-то светится. Подойдя ближе, я увидел, что это не "что-то", а "кто-то", и этот "кто-то" сидит на скамейке. Скамейки этой никогда раньше здесь не было, но появление её можно было при желании легко объяснить. Ну, скажем так. Тащили её через двор каких-нибудь два бедолаги - сказали им тащить, вот они и тащили, а потом вдруг подумали: "А на хрена мы её тащим?"- и бросили здесь. И поехали пить пиво на "Тимирязевскую", или ещё куда. Может быть, за третьим. Другое дело тот, кто на этой скамейке сидел. Мало того, что он весь светился как золотое яичко, так у него ещё и крылья были. Одет он был в просторный белый хитон и, наверное, ужасно мёрз в нём. Я подсел к нему. Он зябко поёжил крыльями. На меня он даже не посмотрел. А я сказал: "Ангел что ли?" - Архангел,- поправил он без раздражения.- Уриил. - Очень приятно,- буркнул я. Я увидел, что он держит в руке какую-то фигню, длинную и блестящую, похожую на велосипедный насос, только короче. Время от времени он чиркал каким-то колёсиком, и из сопла этой штуки вырывалась струя пламени, как из огнемёта. Ничего так, стильно. - Что за дрянь?- вяло спросил я. - Огненный меч,- откликнулся Уриил.- Смотрите. Он зажёг огонь и запросто отпилил от скамейки пару досок. - Здорово,- сказал я.- Как автоген. - Лучше,- вздохнул он.- Много лучше. Все говорят, автоген. - Знаете...- сказал я. - Знаю,- сказал он.- Только не советую вам рассказывать обо всём каждому встречному. Зачем доносить на себя? - А зачем вообще жить?- уныло сказал я. - Вам так интересно это знать? - Совсем не интересно,- сказал я.- Сейчас дойду до "Петровско-Разумовской", и с моста вниз головой. - Это вряд ли,- сказал он с сомнением. - А ведь я хотел пойти за ней!- воскликнул я, погружённый в свои мысли. Невесёлые это были мысли, ох, не весёлые. Ведь я хотел! - Ну и что?- сказал Уриил.- Нет на земле такого места, где люди делали бы то, что они хотят. - Это я слышал,- отмахнулся я.- Но почему! Кто так устроил? Скажите хоть вы. - Не могу,- сказал он. - Вот-вот. И вы тоже. Не знаете? Не имеете права? - Не могу. Потому что не могу говорить глупости. - А люди могут, да? - Люди могут,- согласился он. Он зажмурился и чихнул. В воздухе запахло ландышами. - Кто всё это устроил, вы спрашиваете?- сказал он, отерев слезу.Гляньте-ка вон туда. Он указал рукояткой меча в сторону круглой головы, боязливо вынырнувшей из-за бежевых "жигулей". Голова эта с явным любопытством подглядывала за нами, но едва я поднял на неё взгляд, она исчезла, причём сделала это так стремительно, как будто я навёл на неё пистолет или, по крайней мере, рогатку. - Где?- сказал я. - Сейчас покажется. Вот, видите? Голова снова исчезла. - Вижу,- сказал я.- Ну и что? - А ведь это никто иной как Чацкий-Флюс, режиссёр вселенского театра. - Что-то он не похож на важную шишку,- сказал я. - Это вы считаете, что не похож, а он полагает, что похож, и даже очень. - Ну, похож, и похож, а мне-то какое дело? - А зачем тогда было спрашивать?- резонно возразил Уриил. - Так вы что, хотите сказать, что это он всё так устроил? - Что, всё? - Что я вчера... Да вы сами всё знаете! Уриил покачал головой. - Ох уж эти люди. Никогда-то они не ценят время, в которое живут. То их в прошлое тянет, то им будущего подавай. Что вам не нравится? Что вы надулись на весь мир? - Ничего я не надулся,- огрызнулся я. - Ведь ничего же не произошло. - Конечно,- сказал я спокойно.- Подумаешь, пустяки какие. Всего-то... - Да нет,- терпеливо сказал он.- Вы не поняли. Это не может произойти вот так, чтобы ещё сто раз повториться. Нельзя потерять то, чем не обладаешь, это вовсе не так легко, как вам представляется, потерять... - Чего уж тут непонятного,- мрачно усмехнулся я. - Чем вам не угодил упадок?- неожиданно сказал он. - Э-ээ,- сказал я. Потом сказал: "Хм". И молча посмотрел на него. - Когда всё происходит вопреки логике, разве это не прекрасно? Оглянитесь же! Посмотрите... - Так,- сказал я.- По крайней мере, одно мы выяснили. Что закат - зрелище красивое. Но увижу ли я её снова, вот что меня... Увижу?- воскликнул я, с трудом поборов желание ухватиться за его руку.- Скажите же, наконец! - Как вы, однако, нетерпеливы,- с неудовольствием сказал он, поднимаясь со скамейки.- Мне пора. - Постойте. - Желаю здравствовать. - Подождите же! Он обернулся. - Ну что? Я стал мучительно вспоминать, о чём же я хотел спросить. - А вы, можете делать всё, что хотите?- спросил я, наконец, совсем не то, что хотел. Он улыбнулся. - Так ведь этого и не нужно,- сказал он. И исчез. Я замер от неожиданности. Из-за бежевых "жигулей" вылетел колобок в расстёгнутой шубе. Он подбежал ко мне и, шумно дыша, затараторил: "Где? Куда? Что такое? Куда он делся?" Я важно повернулся к нему и произнёс: "Чацкий-Флюс, если не ошибаюсь?" Он уставился на меня. Под шубой на нём был вязаный джемпер с приколотым к нему зачем-то галстуком. - Дд-да, то есть... откуда вы знаете? - Режиссёр вселенского театра. - Но...- в его глазах промелькнул испуг. - Так,- продолжал я ледяным тоном.- Женаты? - Да... то есть, нет... то есть, был... - Так. Менингита не опасаетесь? Он что-то невнятно пробормотал, как будто оправдываясь. - Ладно,- сказал я.- Как вернуть вчерашний день? - Ой,- он заискивающе улыбнулся.- Какие-то вы вопросы задаёте. Странные. - А если странные, так и нечего было за машиной прятаться. Тоже мне, разведчик. Бойскаут хренов. Я отвернулся от него. Он не отходил и молча сопел за спиной. - Ладно,- сказал я, поворачиваясь к нему.- Не берите в голову. Тут... такая вещь получилась... - С кем?- быстро сказал он. - Со мной,- устало сказал я. - А что такое?- спросил он участливо. Я взглянул на него. - Да... даже не знаю... Я безнадёжно махнул рукой. И не вняв благому совету архангела, выложил всё подчистую. И кому! Первому встречному! А он только хмыкнул и сказал: "Да-а. История". - А куда этот исчез? - Кто?- не понял я. - Ну этот, с крыльями. - А. Да его не было. Он недоверчиво посмотрел на меня, перевёл взгляд на скамейку, на валявшиеся под ней обгоревшие деревяшки. Снова посмотрел на меня. - Да ну. - Он вам привиделся. - Это как Апокалипсис, что ли? - Ну да,- сказал я. - А это что у вас такое? Шпага? - Шпага,- сказал я. - Острая?- поинтересовался он.- Заколоть ей можно? - Это смотря кого. Облако, к примеру, нельзя. А зверя, почему бы и нет? Он с уважением потрогал ножны. - Да,- сказал он.- Вещь своевременная, это точно. - А я думал, скажете, старомодная. - Да что вы... - Скажете, анахронизм. Он принялся уверять, что у него и в мыслях не было ничего подобного. А я сказал: "Что это за штука такая, вселенский театр?" Чацкий с готовностью объяснил. В общих чертах это выглядит так. Мир - театр, люди - актёры, как это было проницательно замечено классиком Вильямом Шекспиром. Не только люди, но и вообще всё в мире развивается как действие пьесы, утверждает Чацкий-Флюс. Август перед смертью произнёс слова о комедии жизни. Чацкий уважает императора Августа. Нерон перед смертью сказал: "Какой великий артист погибает!" Чацкий далёк от мысли понимать эти слова буквально. Птицы тоже актёры, и рыбы, и звери лесные, и деревья, а также планеты, звёзды, метеориты, астероиды, кометы, а также айсберги, горы, пустыни, моря, фьорды, а также многое... да нет же, всё! Всё - есть ничто иное, как труппа вселенского театра. Каждый из актёров играет свою роль. - Стало быть, вы детерминист,- сказал я. Чацкий кивнул. - Но это не главное. Главное, это что он - режиссёр. Потому что нельзя в театре без режиссёра. Он вовсе не претендует на лавры драматурга, не он написал эту пьесу. Но без режиссёра нельзя. Он, Чацкий, и есть режиссёр вселенского театра. Работу он выбрал по призванию и из любви к искусству, а вовсе не ради заработка, так как никто ему за его работу денег не платит. Обязанности же его заключаются в том чтобы следить за тем, как актёры играют свои роли. - И поправлять их время от времени? - В этом нет нужды,- сказал Чацкий. Действительно, в этом театре каждый из актёров, даже не зная своей роли, всё же в точности её исполняет, и даже когда ему кажется, что он мог бы поступить и по-другому, то его, Чацкого, вся эта софистика никоим образом обмануть не может, он знает, что каждый из актёров играет свою роль. Вот так. И никуда от себя не уйдёшь. Чацкий заявляет это со всей уверенностью. Ему нет никакой нужды поправлять актёров, это очень слаженный театр, и Чацкий гордится тем, что работает в нём. Чацкий наблюдает за тем, как развивается действие пьесы, он следит за игрой актёров, сменами декораций, короче говоря, за всем, за чем только можно следить. Работа у него хлопотливая, он должен всюду поспевать, смотреть одновременно во все стороны, приходится всё время спешить, ни на что не хватает времени, но ему нравится его работа, и он не пожелал бы себе другой. А без шапки он сызмальства приучен ходить, можно сказать, с отроческих лет. И он принялся подробно рассказывать о своих отроческих годах, но я уже перестал слушать и ждал только, когда он сделает паузу, чтобы распрощаться с ним. Паузы он не сделал ни одной. Без всякой паузы он хлопнул себя по лбу и воскликнул: "Когда, вы говорите, она вышла из поезда?" Я быстро задумался. - В первом часу... около часа ночи. - Тогда имеет смысл поискать её в морге,- радостно заявил Чацкий, гордый от собственной сообразительности. Я помолчал. Потом сказал: "Поехали". Чацкий помчался ловить такси. Когда я вышел на улицу, он всё ещё ловил. Клевало неважно. Мы стали ловить вдвоём. Наконец, поймали. - В морг!- крикнул запыхавшийся Чацкий, усаживаясь на заднее сиденье. - В морг везу бесплатно,- похвастался водитель.- Но только в один конец. - Поедем в один конец?- спросил у меня Чацкий. - Поехали,- сказал я.- Там видно будет. - Едем!- крикнул Чацкий водителю. И чего он так развеселился? Машина рванула с места и, набрав скорость, понеслась. Я устроился поудобнее. Заднего стекла не было, - рама была затянута плёнкой,- не было и сиденья рядом с водителем, так что я мог с комфортом вытянуть вперёд ноги и откинуться на спину, не опасаясь, что на какой-нибудь выбоине ударюсь головой о стекло. На каждом повороте дверца распахивалась - или с моей стороны, или со стороны Чацкого. Всякий раз, когда дверца открывалась с его стороны, Чацкий радостно вскрикивал, изображая испуг. Водитель всю дорогу молчал. Доехали быстро. Машина подкатила к подъезду облицованного под мрамор здания с огромными колоннами и парадной лестницей в стиле классицизма. Мы выбрались из машины и направились по ступеням к двери. Во весь фасад здания красовалась вывеска:

"Морг. Приём трупов без лимита".

Мы вошли. У дверей на низенькой табуретке сидела благовидная старушка в шапочке и халате. Она оторвалась от вязанья и оглядела нас поверх очков. - Покойников хотите посмотреть?- спросила она доброжелательно. - Хотим, хотим,- ответил за меня Чацкий.- Где они тут у вас? - За вход сорок копеек,- сказала она строго и обратилась ко мне: "Вы не студент?" - Уже нет,- сказал я. - Жаль,- вздохнула она.- Для студентов скидка, а так - по полной стоимости. Чацкий получил билет и немедленно убежал. Я задержался, рассматривая клочок бумаги, который был мне выдан в обмен на мелочь. На нём было написано: "Билет одиночный. На осмотр экспозиции",и было что-то изображено, но что именно, я никак не мог разобрать. Может, печать? - Что же вы стоите? Начинайте осмотр,- сказала старушка. Я поблагодарил её и направился в сторону ближайшего зала. В нём были выставлены утопленники, плававшие в огромных аквариумах, наполненных какой-то прозрачной жидкостью - наверное, формалином. Обыскав этот зал досконально, я подумал: "Уж не Офелию ли я разыскиваю?"и, посмеявшись в душе над собственной педантичностью, перешёл в следующий зал. Он был посвящён людям, умершим от перепоя. Посетителей было немного. Я бегло осмотрел и этот зал. В "историческом" разделе экспозиции демонстрировались египетские мумии, рыцари, закованные в железные латы, повешенные разбойники, удавленные претенденты на престол, заколотые интриганы, уморённые голодом алхимики и прочая подобная публика. Я обратился к одиноко бродившему по залу смотрителю. - Извините, мне бы хотелось увидеть Марка Антония, Казанову и Лао Цзы. Не подскажете, где они у вас? - Этих у нас нет,- печально сказал он. - Отчего же? - Сам не знаю,- он пожал плечами.- Вообще-то, у нас выставлены только невостребованные покойники... Знаете, в эпоху инфляции только сумасшедший может откладывать деньги на похороны - когда он умрёт, их не хватит даже на покойницкий костюм. А у нас весьма почтенное заведение, пользуется заслуженной репутацией, вот и оставляют их, сердешных на наше попечение. Знают, не отдадим на поругание... Я поблагодарил его за разъяснения и направился к группе молодых людей, окруживших высокого старикана с указкой, по всему видно, профессора. - Вглядитесь в его лицо! - возглашал он, указывая на толстого голого мужчину с выпученными глазами, висевшего в пространстве своего аквариума.Вот глаза, увидевшие смерть. Вот он, познавший её! Но увы, не может он открыть нам её великой тайны. Он нем. И тайна смерти стала его тайной. Я, конечно же, не удержался чтобы не вставить замечание. - По-моему, он не смог бы ничего рассказать, даже если заговорил бы. Ведь это всего лишь тело, а что такое тело без души? Экспонат морга. Профессор так яростно глянул на меня сквозь линзы очков, что я поспешил ретироваться. "Что я здесь делаю?"- подумал я.- "Зачем я сюда приехал? Что я ищу? Тело без души? Если она здесь, мне останется только с моста вниз головой, и то ещё, если я доберусь до "Петровско- Разумовской". Уриил сказал: "Это вряд ли". Значит, её здесь нет. А если её здесь нет, то разве я не теряю понапрасну время? Хватит впечатлений. Курс на выход". Я поспешил к выходу. У дверей я столкнулся с красным от злости Чацким, бранившимся с бабушкой-билетёршей. - Это безобразие!- метал он громы.- Это надувательство!- метал он молнии.- Я думал, что увижу настоящие, приличные трупы, а вы что мне подсунули? Каких-то синих второсортных покойников! - Если не нравятся наши, так понаделай своих и любуйся на здоровье,резонно возразила билетёрша.- А то, ишь, битых три часа слонялся, все глаза проглядел, а туда же, деньги обратно требует! - Я всем...- задыхался Чацкий.- Всем расскажу, как у вас людей обмишуливают! - Иди, иди, дикобраз потный! Что б тебя самого так обругали, когда здесь выставляться будешь. А то смотри, второсортные они для него, видите ли. Сам как будто первосортный! - И не надейтесь!- хрипел Чацкий.- Не буду! Пусть лучше псы разорвут мой хладный труп!.. Я не стал дожидаться, когда они выяснят свои отношения. Оставив Чацкого в морге, я отправился на "Савёловский".

Надеялся, что увижу её там? Странная мысль. И я всерьёз в это поверил?

Я прохаживался вдоль электрички, дожидавшейся отправления. Мне было безразлично, куда она едет, мне незачем было ехать. Народу было немного. Я безучастно скользил взглядом по окнам вагонов. Люди скучали, закутавшись в свои одежды. Я дошёл до конца платформы. Вернулся. Снова дошёл. Вернулся. Было морозно, я чувствовал, что начинаю замерзать, но мне было всё равно. Я уже перестал ждать. Я даже не уговаривал себя ехать, наконец, отсюда. Делать здесь было нечего, а я всё не уезжал. Электрички отходили одна за другой. Мне было холодно. Дойдя в который раз до края платформы, я остановился. - Вы не могли бы сказать, сколько во мне вагонов? Я вздрогнул и повернулся на голос. - А то у меня всё время разное получается... Голос раздавался откуда-то из недр электровоза. - Двенадцать,- машинально произнёс я. - Вот спасибо,- с благодарностью отозвался электровоз.- А у меня всё время разное получается. Я постоял. - С кем имею честь?- спросил я, на всякий случай вежливо. - Со мной,- получил я ответ. - Вы, должно быть, поезд на Рыбинск?- предположил я. - Только не это!- запротестовал голос.- И почему сразу же поезд? Я Змей. - А. Тогда понятно, что вы разговариваете. Только вот посредством чего? - Да я и сам толком не понимаю,- признался Змей. - Простите, а как ваше имя? - Ладон,- представился Змей. Я подумал, что не расслышал. Он повторил. - Прекрасно,- сказал я.- Вот вы и отвезите меня в сады Гесперид. - Если бы я сам знал, где это!- грустно вздохнул он. - То есть, как?- удивился я.- Вы не знаете, куда едете? - А я никогда не доезжаю до конечной станции. - Почему же? - Понимаете, дело в том, что все почему-то выходят раньше, и мне приходится ехать обратно. Поэтому меня даже не объявляют в расписании. Как меня объявлять, если я никогда не доезжаю до конечной станции? Хоть бы разок взглянуть на неё. - А хотите, поедем вместе?- предложил я. - А вы не сойдёте раньше времени?- с сомнением сказал он. - Постараюсь,- сказал я.- Хотя обещать, как вы сами понимаете... - Постарайтесь!- взмолился он.- Хоть бы разок взглянуть на эти самые сады! - Ладно, поехали. - А то ведь находятся такие люди, которые обвиняют меня, что, мол, это я никого не впускаю в эти сады, чуть ли не нарочно не доезжаю... - Это уж как водится... - А мне самому интересно, что это за сады такие! - Съездим, поглядим. Я махнул ему и пошёл в вагон. Прошёл в следующий, чтобы не ехать в моторном. Сел у окна. И мы поехали. Напротив меня уселся болезненного вида гражданин в сером пальто. Он положил на колени дипломат, положил на дипломат руки и впал в коматозное состояние. Разглядывать его было неинтересно. Я стал было наблюдать дорогу, но и это скоро наскучило. Поезд летел быстро. В голове было пусто, ветер носил обрывки мыслей, какие-то дурацкие воспоминания... Постепенно стемнело. В вагоне загорелся свет, и за окнами стало совсем темно. Ехали уже часа четыре. Несколько раз я выходил курить. В вагоне было почти пусто. Тоскливо. Я попробовал подремать. Наконец, я не выдержал. - Вы не знаете, куда мы едем? Человек, сидевший напротив меня, сохранил маску надгробного изваяния. Я тихонько дёрнул его за брючину. - Что?- встрепенулся он. - Куда мы едем?- спросил я. - Как куда,- ворчливо сказал он.- В Рыбинск. Мне стало нехорошо. - То есть как, в Рыбинск? А почему не объявили? - Зачем объявлять, и так все знают. - Все, да не все,- возразил я. - Это уж ваша проблема,- сказал он и снова закрыл глаза. - В Рыбинск электрички не ходят,- неуверенно сказал я. - А это уж не моё дело,- равнодушно изрёк человек с дипломатом, не открывая глаз. Я занервничал. Что же это такое? Почему в Рыбинск? Не надо мне туда. Я вышел в тамбур. Ноги сделались ватные. Что же это такое. Я посмотрел на стоп-кран. Только не терять голову. Поезд подъезжал к какой-то станции. Показались и тут же исчезли огни. Я встал у дверей. Всё равно, лучше ехать до конца, по крайней мере... Через секунду я уже стоял на платформе. Поезд шамкнул за моей спиной дёснами и удрал. Дул резкий ветер. Было темно. Я остался один. Я с ужасом огляделся, словно бы очнувшись. Где я? Куда я заехал? Что теперь делать? О чём ещё может думать человек, когда он один, а вокруг ночь, и ни зги не видно, когда так холодно, и такой ветер, и он не знает даже, что это за место, и едва ли в состоянии объяснить, что ему здесь нужно, и как он сюда попал... Случайно, нелепо! Попросту отстал от поезда...

Эпилог

И всё повторяется снова, но каждый новый раз уже не со мной. И я не знаю, где я остался, и я не знаю, выбрал ли я жизнь или смерть. Но иногда я чувствую, что я умираю. И тогда мне становится хорошо и спокойно. И совсем не страшно.

Иннокентий А. Сергеев

сентябрь 1987 г. - май 1992 г.

. . .

Мы вместе! Разве может мир вместить это? Какое небо может быть выше? Выше всех небес, ярче цвета и звука, и нет даже тишины такой, чтобы могла сказать об этом, - острова в океане, где каждая капля больше Антарктики и прозрачнее её льдов, вершина Вселенной,- нет того неба, которое не было бы тесным для этих крыльев,- жарче чем солнце, холодней и слаще родниковой воды. Мы вместе! Кто сможет разлучить нас, какой мир? Что нам все его расстояния, что нам его время, когда каждый наш миг длится дольше его веков, когда каждый наш шаг больше всех шёлковых путей, когда сама любовь - наше небо, и полёт наш выше всех стен и водоразделов! Птицы наши, мы кормим их с рук, лисы наши, они ластятся у наших ног, цветы наши, мы плывём среди них, и они наполняют благоуханием воздух, дворец наш, мы в светлых залах его, башня наша, нет ничего недоступного взору с вершины её, оракул наш, что утаит он от нас? От дней наших тепло и радость, от дыхания нашего ветер и шум в листьях деревьев, и всякое изящество от пальцев наших и голоса. Лес, и мы первые в его прохладе, небо, и мы первые в его просторе, море, и мы первые в его волнах,- пена прибоя у туфель твоих. Я вижу Город, его улицы и дома, я вижу Здание и его этажи, я поднимаюсь по ним, я иду, кабинет за кабинетом, я взбегаю по лестницам, я открываю двери, и они не противятся рукам моим, я поднимаюсь всё выше, рыцари и пажи раскланиваются со мной, стражи-ассирийцы улыбаются мне, но снова ускользает Неведомое, и снова я бегу вверх по этажам, и дивные палаты открываются мне, украшенные картинами и гобеленами, древними гербами и искусной резьбой, убранные природой и гением, я слышу языки всех народов и понимаю их, я вижу лица витязей и отшельников, музыкантов, царей, грешников и пророков, и подобно Моисею хочу узреть я лицо самого Бога... я устремляюсь всё выше, никого уже нет со мной, и затихли голоса, окликавшие меня, остались далеко внизу, я тяну руки, я слышу, как хочет умереть моё сердце, и ноги мои отбрасывают вниз саму землю, и всё выше я, и вот уже вижу свой последний предел, я вижу любовь свою, любимую свою, в руках её открытая Книга, я падаю к её ногам, и падает голова моя, и рука любимой моей ложится на неё, счастье и покой овладевают мной и укрывают, и дают мне пить, и умолкает жажда моя, и обессиленный, я закрываю глаза, и жизнь моя, вся жизнь, что была моей, становится не нужной мне больше. И кто-то другой смеётся.