По ту сторону Старого Света

Зима

Нет, не было и не будет такого зла, на которое не способен Джон Скеллан.

Это игра, иногда забавная, иногда нет, но в эту игру он любил играть.

Голыми руками взял он темную землю и вылепил из нее свой мир, тайный, побочный.

Его зверями правила тирания. Никакого правосудия. Никакой честности. Никакой человечности. Мир сузился до двух абсолютов, боли и смерти, смерти и боли.

И Скеллан наслаждался этим миром. Наслаждался страхом, внушаемым его чудовищами, и болью, которую они причиняли.

Он шел вдоль ряда распятых на обочине трупов. Висящие вниз головой мертвецы служили кормом птицам и напоминанием остальным о цене бунта. Урок жесток, но тем лучше скот усвоит его.

Мертвые обескровленные лица пялились на него. У большинства отсутствовали глаза — их выклевали стаи черных воронов, пожирателей падали и прочего брошенного гнить мяса, повсюду сопровождающие войско Скеллана.

Вампиры вновь несли с собой кровавую чуму, на этот раз не делая никаких различий. Старики, молодые, мужчины, женщины — никто не мог избежать коварной хвори, ибо бестии Скеллана стремились выкачать из Старого Света всю кровь, пульсирующую в жилах мира, — всю, до последней капли. Пандемия распространялась, нанося удары по крупнейшим городам Империи и опустошая их точно так же, как крохотные деревеньки. Тяжкие времена уже стали называть Временем Мертвецов.

Живые заколачивали двери и окна, баррикадировались в домах в тщетной надежде, что мертвые пройдут мимо. Но мертвые не упускали никого, оставляя за собой лишь пустые здания и привидений.

Ходили слухи, что Лутвиг изгнал своего слабосильного отца, Людвига Лицемерного, и занял его место. Впрочем, Скеллана это не волновало — какая разница, кто управляет скотом. Они существуют только для того, чтобы на них охотиться, чтобы убивать и поедать их.

С гибелью многих доверенных гамайя Конрада вполне естественно, что и влияние, и власть Скеллана упрочились. Как и его родитель до него, он стал правой рукой фон Карштайна, но, в отличие от Познера, Скеллан не совершит ошибки и не даст честолюбию погубить себя. Он дождется благоприятного момента. Спешка до добра не доводит, а осторожность и сила ведут к победе. Он вел затяжную игру, требующую хитрости и коварства, а не хвастовства и рисовки.

Вампир наблюдал и учился, превращая чужие промахи в свое преимущество. Если Влад предлагал своим жертвам выбор, служить ему в жизни или в смерти, Скеллан был куда прозаичнее. Он предлагал смерть мгновенную или смерть болезненную. Немногие добровольно выбирали боль. Те же, кто решался, не разочаровывались.

Месяцами легион проклятых насиловал землю живых. Вампирам помогали некроманты, вносящие в забаву свежую струю изобретением жестоких и необычных наказаний живущим, которые по своей дурости сопротивлялись армаде. Скеллан не мог отрицать, что присутствие при извращенных пытках доставляет ему удовольствие, он даже поощрял выдумщиков, только вот Невин Кантор беспокоил его.

Даже кретин увидел бы, что некромант набирает силу, опережая всех вокруг, открываясь порочному черному ветру Хаоса. Он поглотил Иммолай Фей, завладел ею. Притягательность его силы была такова, что и Фей с ее редким даром пала перед фальшивыми ласками чародея. Там не было любви, Скеллан понимал это, лишь нежные слова, нашептанные в темноте, и полуночные обещания, бывшие сплошной полуночной ложью.

Некромант брал живых и делал с ними такое, чего Скеллан и вообразить не мог. Он экспериментировал с людьми, проверяя пределы их выносливости, пробуя разрушить то, что делает их людьми, не посылая при этом в объятия Морра. Он сдирал с костей плоть, не позволяя жертвам умереть, заставляя их смотреть, как слой за слоем отделяется от тела мясо. Порой он выкачивал из человека всю влагу, оставляя лишь сухую оболочку. Иных некромант превращал в каннибалов, кормя людей их собственной плотью и доводя их разрушение до того, что они ели добровольно.

Кроме того, он скрещивал мать с сыном, а отца с дочерью и мертвецов возвращал в семьи — получалась этакая бесконечная змея, пожирающая собственный хвост. Он манипулировал разумами, укореняя в сознании видения ада и обещания неимоверных пыток, если его предадут. Он также поднимал мертвых, не трупы, но души, даже забредшие далеко по извилистой дороге иного мира, и требовал рассказать ему все, что они видели, и рассказать подробно. Не только видели, но и слышали, и чувствовали — все о том, что такое быть мертвым.

Одержимость чародея нервировала Скеллана.

Кантор был угрозой, потенциально даже большей, чем Кровавый Граф. После предательства Йерека поведение Конрада стало совершенно непредсказуемым, безумие прочно угнездилось в нем. Он все больше и больше полагался на магию Кантора, больше даже, чем на меч Скеллана. Так что легкие подталкивания и коварный шепоток Скеллана все реже попадали в цель, хотя он продолжал пестовать и ставить на крыло буйно цветущую подозрительность фон Карштайна. Суждения Маннфреда были абсолютно верны: его брат обладал всеми задатками параноика. В преданности графу Кантор выступал противовесом Скеллану. Вампир понимал, что Конрад восхищается Кантором, ведь некромант манипулировал ветрами и чудесами. Все чаще и чаще Конрад искал общества человека, и хотя Скеллан понятия не имел, что они там обсуждают, Конрад, несомненно, доверял советам Кантора в той же мере, если не больше, что и советам Скеллана.

Кантор превращался в проблему.

Месяцам махинаций пора было давать плоды, вокруг разыгрывалось множество мелких, тщательно отлаженных схем — готовилось неминуемое возвращение Маннфреда.

И некроманту нельзя позволить помешать предстоящему.

Конрад падет — с помощью Скеллана, и падение его будет эффектным.

Он опустился на колени перед перевернутым крестом и схватил ворона, прежде чем птица успела испугаться и улететь.

— Ты там? — негромко спросил вампир.

Желтые глаза стервятника метались, он хрипел, трепыхался и пытался вырваться.

— Всегда, — каркнул вдруг ворон, когда пальцы Скеллана едва не раздавили тонкие птичьи косточки.

— Корона соскальзывает с твоего братца. Дурень перерезал почти всех, кто был близок ему. Скоро он накинется на тех немногих, кто остался ему верен. Это лишь вопрос времени.

— Славно, славно. — Черная птица взъерошила клювом перья, охорашиваясь.

— Но некромант превращается в помеху, — поведал Скеллан Маннфреду свои страхи. — Он непредсказуем и становится опасно могущественным. Он костыль Конрада, так что трудно будет нанести смертельный удар. Боюсь, он может помешать нам.

— Не выпускай некроманта из виду, — каркнул ворон и умолк, моргая желтыми глазами.

Птичье сердце колотилось в руках Скеллана. Маннфред разорвал связь.

Раздосадованный вампир свернул птице шею и швырнул трупик в пыль под головой распятого.

— Можешь сожрать, если проголодаешься! — рявкнул он, но мертвец не рассмеялся.