Пограничный город Сильвании. Ранняя весна, 2009

Земля была лишена жизни. Не стрекотали кузнечики, не квакали лягушки, не пели птицы, даже ветер не шептал в листве деревьев. Стояла неестественная тишина. Злоба, подумал Джон Скеллан, заразила здесь все. Злоба проникла в каждую песчинку, вгрызлась в саму почву, пропитав ее на целый дюйм ядом разложения. Деревья, все еще голые, несмотря на наступление времени весеннего расцвета, сгнили до самой сердцевины. Озирая сухие, точно кости скелета, сучья над головой, Скеллан заметил одинокое пустое гнездо. Судя по распутанным непогодами прутьям, оно пустовало уже давно. Имя поразившей все вокруг болезни было - духовная язва. Земля была пропитана кровью, жестокостью и отчаянием.

Скеллан содрогнулся.

Рядом с ним Стефан Фишер осенил себя знаком Сигмарова молота.

Двое мужчин охотились за призраками, а где же их искать, если не в голых землях Сильвании?

- Лес Голодной Смерти. Или Подыхающий лес, или Голодный лес. Не знаю, как точно его название, Verhungern Wood, переводится с диалекта на рейкшпиль. И все же имечко кажется до дрожи подходящим, а?

- Да уж, - согласился Фишер, обводя взглядом ряды мёртвых и умирающих деревьев. Трудно было поверить, что меньше чем в двух днях пути отсюда бушует весна во всей красе распускающихся на берегах Бурной реки нарциссов и крокусов. - Леса должны быть живыми, должны быть полны жизни. - Приглушенный голос Фишера изрек то, что вот уже час тревожило Скеллана. Повсюду вокруг них ощущалось полное отсутствие жизни. - Не такими, как это выжженное, голое место. Это ненормально.

Скеллан откупорил фляжку, которую всегда носил на поясе, и сделал большой глоток воды. Затем вытер губы тыльной стороной ладони и вздохнул. Они забрались очень далеко от дома - и дело было не только в расстоянии. Это место не походило ни на одно из тех, где ему доводилось бывать раньше. Он слышал рассказы о Сильвании, но, как и многие, считал их сильно преувеличенными сплетнями крикливых торговок и обычными небылицами самозваных искателей приключений, горе-путешественников. Реальность оказалась куда грубее, чем он себе представлял. Здешняя земля исстрадалась за века дурного обращения и насилия, что, конечно, делало их прибытие сюда неизбежным. Таково уж было их призвание - искоренять зло, очищать мир от черной магии и от мрази, ее практикующей.

Эту пару называли по-разному; простейшим, хотя и наименее точным определением было «охотники за ведьмами». Даже забавно, что можно заработать подобный эпитет муками горя. Джон Скеллан стал тем, кем он был сегодня, не по собственному сознательному выбору. Жизнь лепила его, гнула, корежила, но не сломала. И вот спустя семь лет - да, через месяц, если не через неделю, исполнится ровно семь - после того, как налетчики сожгли и разграбили его дом, он здесь преследует призраков, или, скорее, ищет способ наконец-то упокоить их.

- Все дороги ведут в ад, - горько промолвил он.

- Ну, эта привела нас в Сильванию, - отозвался Фишер.

- Это одно и то же, дружище, такое же забытое богом место.

У обоих гибель одного образа жизни и рождение другого последовали друг за другом с ужасающей быстротой. Скеллан и Фишер были женаты на сестрах и стали вдовцами с интервалом в четверть часа. Взлеты и падения их жизней были связаны крепко-накрепко. Судьба умеет быть жестокой. Скеллан взглянул на свояка. Никто и никогда не принимал и не примет их за кровную родню. Тридцатишестилетний Фишер был на девять лет старше Скеллана, на добрых шесть дюймов выше и гораздо тяжеловеснее: мускулы его уже начали плавно перетекать в жир, но в одном двое мужчин были поразительно схожи. Это были глаза. Их глаза говорили, что они видели наполненное счастьем будущее, которое у них отняли. Потеря прибавила им немало лет. Их души состарились и загрубели. Они познали худшее, что только могла подбросить им жизнь, - и выжили. Теперь пришла пора мщения.

Жук размером с мышь юркнул по земле всего в футе от ноги Скеллана. Это было первое живое существо, встреченное ими за многие часы, что едва ли ободряло.

- Ты никогда не задумывался, как все могло бы быть, если бы…- Пояснять не стоило: они оба знали, о чем он говорит.

- Каждый день, - ответил Фишер, не глядя на друга. - Это все равно что выйти из собравшейся вокруг рассказчика толпы, недослушав истории… Ты не знаешь, чем она кончилась, и продолжаешь мучиться и размышлять над продолжением. Как бы сложилась жизнь, если бы Лейну и Лизбет не убили? Где бы мы были сейчас? Не здесь - это уж наверняка.

- Нет… не здесь, - согласился Скеллан. - Но слезливая сентиментальность нам ни к чему.

С этими словами он выпрямился, расправил плечи, словно сбрасывая с себя тяжкую ношу грусти, которая всегда наваливалась на него при мысли о Лизбет. Он не мог забыть о своем горе точно так же, как не мог забыть и о его причине. Вопрос был в том, как с этим горем справиться. Скеллан давно уже смирился с гибелью жены. Он принял ее. Это случилось. Но он не простил, и он не забыл.

В тот день их было семеро, этих всадников. Потребовалось время, почти семь лет, если быть точным, но шестеро из них уже лежат в земле, заплатив наивысшую цену за свои грехи. Скеллан и Фишер позаботились об этом, и, делая свое дело, они никому не давали пощады. Как и их жертвы, как Лейна и Лизбет, как все другие души, отправленные ими к Морру, убийцы сгорели. Это было неприятно, но не бывает смерть приятной. Первого из убийц они настигли через три месяца после набега, в трактире, пьяного в стельку. Скеллан вытащил его наружу, окунул в поилку для лошадей и держал так, пока убийца не очухался, плюясь и кашляя, и не протрезвел настолько, чтобы сообразить, что у него неприятности. Колено - весьма чувствительный шарнир, защищенный коленной чашечкой. Скеллан раздробил одну из коленных чашечек убийцы свирепым пинком по суставу и отволок орущего человека в снятую им комнатенку.

- У тебя есть шанс, - сказал Скеллан. - Он невелик, но побольше того, что ты дал моей жене.

Джон врал. У лишенного возможности стоять, потерявшего одну ногу человека не было шансов против огня и дыма - но даже если бы он каким-то чудом выбрался из пламени, Скеллан и Фишер поджидали снаружи, твердо намеренные позаботиться о том, чтобы убийца вступил в ряды войска мертвецов Морра.

Они не получили удовлетворения. Они не чувствовали, что исправляют зло или вершат правосудие.

Речь шла лишь о мщении, и убийцы сгорали один за другим.

Сначала это было нечто вроде поселившейся в Скеллане болезни, неизлечимой, неуклонно усиливающейся болезни, которая превратилась в итоге во всепоглощающую потребность заставить подонков расплатиться за то, что они сделали. Но даже их гибель не прогоняла боли, так что с каждым разом Скеллан заставлял убийц умирать все более тяжелой смертью.

К тому времени, как они поймали четвертого, сопливого подонка, Скеллан обзавелся пыточной рубахой собственного изобретения. Рубаха эта отличалась длиннющими рукавами и специальными пряжками, которые застегивались так, что тот, на кого была натянута хитрая одежка, попадал в ловушку и становился беспомощным. Ткань рубахи была пропитана ламповым маслом. Рубаха несла жестокую смерть, но Скеллан оправдывался перед собой тем, что делает это ради Лизбет и ради всех остальных убитых, замученных, сожженных заживо. За семь лет охоты он преуспел в искусстве лгать самому себе. Он отлично понимал, что творит. Он осуществлял мщение за мертвых, выдавливая его по каплям.

Он знал, что его толкает чувство вины. Вины за то, что он не сохранил их жизни. Вины за то, что его не было там, что он не спас их от свирепости убийц, и вина эта была невыносимой, потому что, однажды стиснув его разум, она отказывалась разжать хватку. Она разъедала его мозг. Она убеждала его, что он мог что-то сделать. Что это он виноват в гибели Лизбет, и Лейны, и всех остальных.

Так что он носил с собой своих личных демонов и не вступал в споры, когда слышал крик: «Охотник за ведьмами идет!».

Какое-то время напарники шагали в молчании, устремив мысли в прошлое. Ни одному из мужчин не требовались слова.

А потом прилетел ветер и принес с собой до боли знакомый запах.

Запах горящей плоти.

Сначала Скеллан подумал, что это его мозг сыграл с ним злую шутку, вернув призрак старой пытки, но идущий рядом с ним Фишер резко остановился и принялся подозрительно нюхать воздух, словно пытаясь определить источник запаха, и тогда Джон понял, что горит не в его голове, горит здесь и сейчас. Нет горения без огня, и нет огня без дыма. Он осмотрел деревья, разыскивая хоть какой-то намек на дым, но, в какую сторону ни посмотри, видимость тут ограничивалась несколькими футами. Весь лес может быть объят пламенем, но, не ощущая пекла пожара, ты об этом и не узнаешь. Ветер тоже скупился на подсказки. Они шли по склону небольшого углубления, прорезающего ландшафт в форме буквы «U». Значит, ветер проник в один рукав, а потом повернул обратно. Резкий привкус дыма и тошнотворно-сладкая вонь паленого мяса могли дойти до них откуда угодно. Но явно не издалека. На большом расстоянии запах рассеялся бы.

Скеллан медленно двинулся по кругу.

Ни следа дыма или огня ни справа, где перед ними раскинулась лощина, ни слева, где ряды деревьев заслоняли все своими стволами, но сам факт наличия деревьев, способных скрыть пожар, в то время как в других местах земля была гола, сказал Скеллану все, что он хотел знать.

- Сюда, - бросил он и кинулся к деревьям.

Фишер побежал за ним, но обнаружил, что ему трудно поспевать за более молодым спутником.

Ветви цеплялись за одежду и царапали лицо, когда он прокладывал себе путь сквозь заросли. Сухие сучки хрустели под ногами. Запах горелого становился тем сильнее, чем глубже в лес забирался Скеллан.

И по-прежнему ни звука, ни малейшего признака жизни - за исключением тяжелого дыхания Фишера и его бычьего топота.

Протискиваясь сквозь чащу, Скеллан осознал, что лес уже не давит на него - стало заметно просторнее. Он выскочил на поляну, еще не осознавая, что обнаружил. Селение, лесная деревня или что-то вроде того. Он прошел немного вперед. Россыпь низеньких хижин-мазанок и кострище, возле которого, должно быть, собираются обитатели этого маленького поселения. Весенний туман колыхался в воздухе. Языки костра лизали высокую груду сухих дров. А на вершине пылающей поленницы лежало тело, завернутое в какую-то тряпку, уже почти совсем сгоревшую. Вокруг погребального костра собралась горстка плакальщиков, чьи лица были украшены разводами сажи и слез. Они дружно повернулись, чтобы взглянуть на пришельцев. Похоже, церемонией руководил старик с коротко подстриженными седыми волосами.

Скеллан поднял руки в знак миролюбивых намерений и отступил на шаг, не желая мешать чужому горю.

- Необычный ритуал, - пробормотал Фишер, наконец-то нагнавший друга. - Сжигать мертвых вместо того, чтобы хоронить их.

- Но не такой уж неслыханный,- отозвался Скеллан. - Собственно, он получил распространение во времена раздоров. Подобными погребальными кострами солдаты чтили своих убитых. Но этот, боюсь, сложен совсем по другой причине.

- Чума?

- Я бы тоже так решил, но, грянь в этой деревеньке мор, он бы выкосил ее за ночь - сжигание первых жертв ни черта бы не дало. Сколько людей тут живет? Сотня? Меньше? Это даже не поселок, а так, горстка домишек. Если сюда пришла чума, мне жаль их, потому что они обречены. Сомневаюсь, что это местечко останется здесь, когда мы пару месяцев спустя будем возвращаться через эти леса. Нам следовало бы оставить их в покое, но мы этого не сделаем. Пусть завершат обряд, а потом я хочу поговорить кое с кем. Сжигание мертвых распалило мое любопытство.

- Да, странновато, но мы все-таки в странном месте. Кто знает, что эти люди считают нормальным?

Они остались у самой кромки леса, дожидаясь, пока костер прогорит до золы. Несмотря на то, что пара скрылась из поля зрения плакальщиков, те явно осознавали с тревогой присутствие чужаков и то и дело бросали взгляды в их сторону, пытаясь разглядеть их сквозь тени.

Скеллан сидел, прислонившись спиной к дереву. Он строгал ножом небольшой кусочек коры, вырезая некое подобие лепестков цветка. Фишер закрыл глаза и задремал. Охотника за ведьмами всегда поражало, что его товарищ способен уснуть практически в любое время, в любом мыслимом и немыслимом месте. Полезное умение. В подобных обстоятельствах сам он никогда не мог очистить сознание от мыслей настолько, чтобы уснуть. Его волновали даже мельчайшие детали. Они завладевали им и мучили его.

Даже вблизи этого маленького лесного поселка стояла тревожная тишина. Это было неестественно. Совершенно неестественно. Но что заставило животных покинуть это место? Вопрос беспокойно ворочался в глубине его сознания. Скеллан прекрасно знал, насколько звери чувствительны к любым видам опасности; инстинкт выживания редко отказывает им. Что-то вынудило их уйти из этой части Голодного леса.

Джон Скеллан вскинул глаза на звук осторожно приближающихся шагов. Веки Стефана Фишера распахнулись, и рука его по привычке метнулась к ножу на поясе.

Это был старик, совершавший огненное погребение; лишь когда он подошел чуть ли не вплотную, Скеллан увидел, что это совсем не мужчина. Грубые черты лица и короткие седые волосы на расстоянии вводили в заблуждение, но вблизи сомневаться относительно пола человека не приходилось. В глазах женщины таилась глубокая грусть. Она прекрасно понимала, какая участь уготована ее поселению. Смерть зависла над ее головой, точно меч. Крепкая смесь ароматов запуталась в ее одеждах. Она пыталась отогнать болезнь благовонными припарками и травяными снадобьями. Бессмысленно, конечно. Чуму не одурачишь и не сдержишь приятными запахами.

- Здесь для вас небезопасно, - заявила старуха без предисловий. Говорила она с сильным акцентом - в горле ее как будто скрежетали трущиеся друг о друга камни.

Скеллан кивнул и поднялся, протягивая руку в приветствии. Женщина отказалась пожать ее. Она взглянула на него как на сумасшедшего - лишь безумец мог пожелать прикоснуться к ней. Возможно, он и был сумасшедшим, но смерть не страшила Джона Скеллана. Давно уже не страшила. Если чума приберет его к рукам - что ж, так тому и быть. Он не станет прятаться от нее.

- Я сам буду судить об этом, - ответил он. - Чума?

Глаза старухи сузились. Она перевела взгляд со Скеллана на Фишера и проворчала, точно мать, бранящая непутевого сына:

- Можешь забыть о своем ноже, молодой человек. Не такая смерть охотится меж этих деревьев.

- Я догадался, - сказал Скеллан. - По костру. Он навел на воспоминания…

- Не могу представить, на какие воспоминания может навести погребальный костер… Ох, - осеклась она,- извини.

Скеллан кивнул:

- Спасибо. Мы ищем человека. Он известен под именем Айгнер. Себастьян Айгнер. Мы знаем, что два месяца назад он пересек границу Сильвании, утверждая, что преследует одну секту, но этот человек не тот, кем кажется.

- Мне бы хотелось помочь тебе, - с сожалением проговорила старуха, - но мы здесь живем сами по себе.

- Понимаю. - Скеллан склонил голову, словно потерпел поражение и бремя всего мира тянуло ее вниз. Затем он поднял глаза, как будто ему только что пришла в голову какая-то мысль. - Чума? Когда она проявилась впервые? Когда была первая смерть?

Прямота вопроса удивила старуху.

- Месяц назад; может, поменьше.

- Ясно. И никакие чужаки не проходили через деревню?

Она взглянула ему прямо в глаза, отлично понимая, что он подразумевает.

- Мы живем сами по себе,- повторила она.

- Знаешь, я отчего-то не склонен тебе верить. - Скеллан в поисках поддержки взглянул на друга.

- Тут что-то не то, нутром чую, - согласился Фишер. - Пари держу, наш парень притаился где-то здесь.

- Нет, он ушел, - сказал Скеллан, наблюдая за лицом старухи: вдруг на нем дрогнет какая-нибудь предательская жилка. Правдоподобно лгать трудно, и простые люди чаще всего приходят в замешательство, когда приходится скрывать правду. Это видно по их глазам. Это всегда видно по глазам. - Но он был здесь.

Женщина моргнула и провела языком по нижней губе. Вот и все, что ему нужно было знать. Она лгала.

- Он принес недуг с собой?

Старуха промолчала.

- Почему ты защищаешь человека, который случайно или намеренно обрек всю твою деревню на смерть? Я не могу этого понять. Может, дело в какой-то извращенной преданности?

- Страх,- произнес Фишер.

- Страх, - повторил Скеллан. - Значит, вы ожидаете, что он вернется…

Ее глаза тревожно забегали, словно она подозревала, что тот, кого ищут пришельцы, находится очень близко и способен подслушать их.

- Так и есть, да? Он угрожал вернуться.

- Мы сами по себе, - в третий раз проговорила старуха, но глаза ее кричали: «Да, он угрожал вернуться. Он угрожал вернуться и убить нас всех, если мы расскажем кому-нибудь о нем. Он проклял нас, сказал, что либо он сам убьет нас, либо это сделает принесенная им болезнь… В нашем мире больше нет справедливости».

- Он опережает нас на месяц. Но дистанция сокращается. Интересно, оглядывается ли он нервно через плечо, ожидая худшего? Он может бежать, спасая свою жизнь. Это не имеет значения. Его жизнь больше не принадлежит ему. Она моя. Однажды он проснется, и я буду стоять над ним, дожидаясь момента, когда смогу исполнить свой долг. Он знает это. Эта мысль снедает его, как снедала его приятелей, только теперь он последний. И это он тоже знает. Я почти чую его страх на ветру. А сейчас вопрос в том, куда он ушел отсюда. Каковы наиболее очевидные места?

- Ты действительно полагаешь, что Айгнер так глуп, Джон? - спросил Фишер.

Он смотрел куда-то поверх плеча старухи. Там плакальщики сметали пепел, собирая его в глиняную урну.

- Да. Помни, он спасает свою жизнь. Когда тебя толкает вперед такая причина, ты не способен мыслить здраво. Выбор его ограничен. Вечно нестись вперед, вечно искать пристанище среди толпы людей, переполняющих цивилизованный мир. Итак, - он улыбнулся старухе,- куда нам направиться? Есть тут поблизости достаточно большие поселения, чтобы в них можно было затеряться?

- Я же сказала, мы сами по себе, - фыркнула женщина, - так что нас не тянет наведываться в другие города, но места тут, конечно, есть, если идти по главной дороге. Ройстон-Вази в четырех днях пути отсюда. Там рынок. За ним будет Ляйхеберг. Это ближайшие к нам города.

- Спасибо, - сказал Скеллан.

Он знал, где это. Старуха указала им направление, не предав своих людей. Себастьян Айгнер вышел отсюда месяц назад, направляясь в Ляйхеберг. Это был город со всеми обязательными городскими развлечениями: тавернами, шлюхами, игорными домами, а так же примитивнейшими вещами, столь необходимыми в жизни, - едой и теплой постелью. Даже того, кто бежит, спасаясь от смерти, все это должно задержать. Людская давка создает иллюзию безопасности.

За спиной старухи люди копали в земле небольшую ямку для урны.

- Можно? - спросил Скеллан, показывая деревянный цветок, который он вырезал, дожидаясь окончания похорон.

- Лучше это сделаю я, - ответила старуха.

- Возможно, но мне бы хотелось лично положить его на могилу.

Женщина кивнула.

Скеллан принял ее кивок за молчаливое согласие и зашагал, пересекая поляну. Жители деревни подняли головы навстречу ему. Он чувствовал на себе их взгляды, но это не остановило его. Ему потребовалось не меньше минуты, чтобы подойти к свежевырытой могиле.

- Сколько ей было лет? - спросил он, опускаясь на колени на обугленную землю. Ни на кого не глядя, Джон положил хрупкий деревянный цветок на черную почву.

- Четырнадцать, - ответил кто-то.

- Как моей дочери, - сказал Скеллан. - Я скорблю о вашей потере. Пусть ваш бог позаботится о ней.

Он начертал знак молота и поднялся.

- Надеюсь, ты прикончишь ублюдка, который сотворил это с моей маленькой девочкой. - Мужской голос был полон горечи.

Чувство это было слишком хорошо знакомо Скеллану. Это все, что осталось ему, когда мир вокруг него обрушился.

Скеллан повернулся к мужчине. Когда он заговорил, голос его был спокоен и тверд.

- Именно это я и намерен сделать.

Не произнеся больше ни слова, он зашагал туда, где ждали Фишер и старуха.

- Спасибо тебе за твой поступок.

- Потеря любого, ушедшего в столь юном возрасте, - трагедия, с которой трудно смириться. Это всего лишь символ, мне это ничего не стоило.

- Да, но не многие стали бы тратить время, чтобы выразить соболезнование чужакам. Боюсь, так уж устроен мир. Мы слишком легко забываем о страданиях других, особенно тех, кого оставляем позади.

Скеллан повернулся к Фишеру:

- Пойдем, дружище. Оставим этих добрых людей их скорби.

Фишер кивнул, а потом наклонил голову, как будто уловив какой-то неуместный в лесном молчании звук.

- Скажи-ка, - произнес он спустя мгновение, - здесь всегда так тихо?

- Тихо? О небеса, нет.- Старая женщина покачала головой. - Ночами тут до тишины далеко. Не отрицаю, с приходом волков многие лесные создания покинули наши места. Но волки не тревожат нас, а мы не трогаем их. Они охотятся ночами, а днем спят. - Старуха наклонилась к мужчине, голос ее заговорщически упал. - Будьте осторожны ночью. Держитесь тропы. Не сходите с нее. Никогда не сходите с тропы. Голодный лес по ночам - место небезопасное.

Произнеся последнее предостережение, старуха ушла, оставив их на опушке голого леса. Мужчины смотрели вслед женщине, шаркающей к плакальщикам на краю могилы. Потом Фишер повернулся к Скеллану:

- Что, ради всего святого, она имела в виду?

- Точно не знаю, но и торопиться выяснять как-то не тянет.

Огибая поселок, они держались под прикрытием деревьев, пока не добрались до узкой тропы, протоптанной крестьянами и ведущей назад, к главной дороге, и, очевидно, к торговому городу Ройстон-Вази. До сумерек оставалась всего пара часов, а Скеллан не собирался ночевать в лесу, в этом забытом богом месте. Предупреждение старухи эхом отдавалось в его мозгу: «Держитесь тропы». У Скеллана были свои соображения насчет того, что она подразумевала. Он догадывался, какие ужасные создания могут бродить тут после заката.

Некоторое время они шагали в молчании, оставляя позади Голодный лес. Миля за милей дорога бежала параллельно рядам стволов. Давящее чувство, навалившееся на мужчин после того, как они ступили в иссохшую чащу, прошло сразу же, как только они вернулись на дорогу. Ни один из них не высказал своего мнения по этому поводу. Фишер отмахнулся от ощущения, приписав его разыгравшимся нервам и воображению. Скеллан же не был столь поспешен.

Вдалеке замаячило темное пятно гор, но быстро потеряло четкие очертания, слившись с надвигающейся ночью.

Они разбили лагерь на обочине, слишком близко от зловещих черных деревьев, чтобы чувствовать себя спокойно и уютно. Обычно они ужинали свежим мясом животных, убитых меньше чем за час до того, как быть съеденными, но сейчас им было не до охоты - какая уж охота, когда тебя самого могут сожрать, - так что пришлось ограничиться черствым хлебом, путешествовавшим с ними вот уже три дня, от самой Бурной реки, и ломтем острого сыра. Крохи эти, конечно, даже не приглушили чувство голода. Сидя у костерка, Скеллан озирал нависающую над ними тьму. Тени под деревьями словно ворочались, вселяя в сердце тревогу,- казалось, там что-то двигается.

- Не самое гостеприимное местечко, а? - сказал Фишер.

Он набил полный рот хлеба, прожевал и запил еду глотком воды из фляги.

- Нет. Что могло заставить человека бежать в эти выжженные земли? Как кто-то мог по доброй воле выбрать здешние места для жизни?

- Главное слово тут «жизнь», Джон. Айгнер надеется, что мы потеряем его в этой адской дыре. И я не могу сказать, что виню его. В том смысле, что только дурак добровольно побредет по пустошам Сильвании, запасшись всего лишь заплесневелым куском сыра и черствой краюхой.

Вдалеке завыл волк. Это был первый живой звук, услышанный ими за несколько часов. И звук отнюдь не успокаивающий. Секунду спустя первому вою ответил второй, а за ним и третий.

Скеллан уставился в черноту меж деревьями и внезапно уверился, что различает глядящие на него желтые глаза. Он поежился.

- Кажется, они голодны не меньше меня, - простонал Фишер, дожевывая остатки своей трапезы.

- Что ж, будем надеяться, они не решат, что ты достаточно жирен, чтобы стать главным блюдом.

- Надежда, как ты знаешь, умирает последней, - ответил Фишер, на миг посерьезнев.

- Да, невинные всегда уходят первыми, как та девочка.

- Думаешь, он убил ее? Вроде как это не в его стиле, - заметил Фишер, озабоченно выковыривая крошку сыра, застрявшую у него между зубов.

- Кто знает, до чего мог докатиться этот человек. Если он водит компанию с мертвяками, то в душе у него может твориться все, что угодно. Айгнер - худший из монстров; он натянул человеческое обличье и наслаждается грехами. Он прогнил насквозь и все же выглядит совсем как ты или я. В толпе его не отличишь от других, но болезнь разъедает все, что есть в нем человеческого. Он - зло. Он лелеет смерть. Так удивительно ли, что его притягивают чернейшие дела? Нет, мы найдем нашего парня, в Ляйхеберге или где-то поблизости, там, где болезнь человеческого рода особенно запущена. Там он и окажется. И там он и сгорит.

Волчий хор заполонил ночной лес, эхо лающего воя металось вокруг людей.

- Сегодня будет нелегко уснуть, - пробормотал Скеллан, снова вглядываясь в темноту, окутавшую окраину Голодного леса.

- Уверен, я справлюсь, - усмехнулся Фишер. И он не хвастал. Через пять минут после того, как его голова коснулась походной подушки, он захрапел, отрешившись от всего мира.

Час спустя Скеллан отказался от попыток забыться сном и сосредоточился на звуках лесной жизни. Он слышал волков, крадущихся за деревьями, тихо расхаживающих на мягких лапах взад и вперед, взад и вперед. Снова вспомнилось предупреждение старухи - держаться тропы. Он и не собирался отказываться от сомнительной безопасности дороги. По крайней мере, казалось, что деревья представляют собой нечто вроде естественного барьера, который волки не осмелятся пересечь.

Нет, это было вовсе не в его воображении. Пронзительные желтые глаза действительно следили за ним из чащи. Волк, гигантский волк подошел достаточно близко, чтобы его можно было разглядеть в серебристом лунном свете. Зверь был вдвое больше любого пса, с удлиненной мордой и ухмыляющимися в страшном оскале челюстями, утыканными желтоватыми клыками, с которых капала слюна. Волк застыл на месте, глядя прямо на человека. Он сверлил Скеллана взглядом так долго, что тот почувствовал, как сердце в его груди забилось втрое быстрее прежнего, а дыхание от страха стало частым-частым, но зверь не покинул своего укрытия. Скеллан не шевелился. Он не смел. Одно резкое движение могло спровоцировать нападение, и мужчина не сомневался, кто одержит верх в этой битве - человек или эта тварь. Сопящий рядом Фишер спал как младенец, понятия не имея о волке.

Зверь исчез так же неожиданно, как появился. Безмолвным призраком он растворился во мраке. Скеллан шумно выдохнул воздух - он и не сознавал, что задержал дыхание. Напряжение стремительно покидало его тело.

За ночь он слышал еще много волков, но каждый раз вой раздавался все дальше и дальше. Тьма уже рассеивалась: подступало утро. Чувствовал себя он отвратительно. Ломило спину, основание позвоночника превратилось в эпицентр спонтанных толчков боли, не дававшей ему уснуть всю ночь. Руки горели от постоянной готовности схватиться за нож. Кости ног претерпели загадочную метаморфозу, став свинцовыми, и тянули вниз укутывающие их усталые мышцы. Изнуренный тревожным ночным бдением, Скеллан смотрел на краснеющую над горизонтом полоску.

Рассвет.

Фишер заворочался.

Скеллан ткнул его в бок:

- Хорошо спалось?

Его старший товарищ сел и принялся тереть глаза, прогоняя сон. Затем вздрогнул, вспомнив что-то, и вздохнул - тяжело вздохнул. Дыхание вылетело у него изо рта с шипением пара.

- Нет. Совсем не хорошо.

- А на мой взгляд - напротив, - заметил Скеллан, не сдержав досады, вызванной усталостью.

- Мне снилось… мне снилось, что я один из них, один из волков, рыскающих в лесу. Мне снилось, что я нашел тебя во мраке, и все, чего мне хотелось,- это сожрать твою плоть… Мне пришлось бороться изо всех сил со своими инстинктами, чтобы стоять на месте, чтобы ждать за полосой деревьев, потому что какая-то часть меня, человеческая часть волка, помнила, что ты был моим другом. Клянусь, я чувствовал, что смотрю на тебя много часов. - Он потянулся, затрещав суставами: сначала правым плечом, потом левым. - Морр побери, это было как наяву. Я языком ловил в воздухе привкус твоего страха, и моей звериной части казалось, что это самое вкусное из всего, что я когда-либо пробовал. Я находился в голове зверя, но и он сидел внутри меня тоже.

- Если тебя это успокоит, могу сообщить, что ты за ночь ни разу не шевельнулся, а я и вправду всю ночь бодрствовал.

- Да? Ну ладно, я буду счастлив, когда мы уберемся отсюда, - твердо заявил Фишер.

- Тут я с тобой спорить не стану.

Скеллан неуклюже поднялся и, кряхтя, нагнулся, разминая затекшие мышцы спины. Наклон, приседание, еще наклон - он делал зарядку автоматически, одновременно приводя в порядок мысли. Сон Фишера встревожил его, и не потому, что он уверовал в скрытый психический талант своего друга, позволивший ему беспрепятственно проникнуть в мозг зверя, но потому, что, быть может, волк, или кто он там на самом деле, нашел лазейку в сознание Стефана, пока тот спал. Такая возможность указывала на то, что им надо держаться от Голодного леса как можно дальше.

Они шагали почти весь день, оставив далеко позади волчий вой, шагали, пока усталость не овладела ими, заставив устроиться на ночлег возле реки с неприятной на вкус водой. Признаки жизни постепенно возвращались - черный дрозд наблюдающий за людьми, блестя бусинками глаз, из придорожных кустов; белка, взбирающаяся по сухому стволу; глянцевые тела угрей в реке. Миля за милей, создание за созданием, мир вокруг них возрождался, отчего прежнее отсутствие живой природы тревожило все больше и больше.

На следующий вечер костлявая рука печально известной башни Ройстон-Вази замаячила на горизонте. Даже издалека кошмарная конструкция этой башни производила тягостное впечатление. Пять бледных пальцев обвиняюще тыкали в небо, их тени убегали по освещенной луной болотистой земле далеко от зданий. Скеллан прежде не видел ничего подобного, а ведь он считал себя человеком мира. Башня и вправду была очень своеобразна - прямо рука мертвеца, торчащая из горного склона.

Топкая почва испускала тухлую вонь. Болотный газ. Земля то и дело вздувалась пузырями, которые громко лопались. Но при всем при том этой ночью, в тени Ройстон-Вази, они наелись до отвала. Фишер поймал в силки пару болотных зайцев, ловко содрал с них шкуры, выпотрошил, нарезал и сварил вкуснейшую густую похлебку с травами и кореньями, так что, наевшись до отвала, впервые за две ночи Скеллан уснул и спал без сновидений.

Торговый город, поглощенный тенью великой башни, оказался не тем, что ожидал увидеть Скеллан. Когда в сумерках на четвертый день пара наконец-то достигла города, он показался им заброшенным. С мрачной решимостью двое мужчин зашагали по пустым улицам. Скеллан, вслушиваясь в зловещую тишину, бессознательно сжимал и разжимал кулаки. Дома представляли собой одноэтажные бревенчатые строения, простые, но достаточно прочные, чтобы противостоять напору стихий. Все окна были закрыты ставнями или заколочены досками.

- Что-то не нравится мне это место, дружище, - сказал Фишер, отдирая доску от подвального окошка одного из домов. - Это ненормально. В смысле - где они все? Что могло с ними случиться?

- Чума, - отозвался Скеллан, разглядывая знак, нарисованный на дверях дома на противоположной стороне улицы. - Полагаю, они бежали в следующий город, прихватив заразу с собой. Значит, он был здесь. Мы приближаемся. Я это нутром чую. Мы так близко, что могли бы до него доплюнуть.

Он перешел улицу и пинком распахнул первую попавшуюся дверь. Гнилая вонь протухшей пищи встретила его на пороге. Скеллан сунул голову внутрь. Сквозь щели в ставнях сочился свет. На столе стояли тарелки с нетронутыми ломтями свинины. По тухлому мясу ползали мухи. Горы свернувшихся белых личинок тошнотворно пульсировали жизнью - тут, должно быть, находился овощной гарнир. Дом, совершенно очевидно, был покинут в спешке. Скеллан попятился прочь.

Фишер смотрел на него из открытых дверей на противоположной стороне улицы.

- Дом привидений! - крикнул он. - Люди как будто исчезли с лица земли.

- Тут то же самое! - ответил Скеллан.

Одна и та же картина повторялась во всех домах, куда они заглядывали.

На углу они услышали далекий грустный напев: где-то стенала скрипка. Они последовали за слабым звуком по извилистым улицам мимо заколоченных домов и оказались перед старым храмом Сигмара на углу Хоффенштрассе. Черный, обугленный фасад лишился всех украшений, но даже пустая оболочка здания все еще производила впечатление. Деревянные ступени стонали под весом шагавших по ним людей. Выбитая дверь криво висела на сорванных петлях.

- Здесь что-то произошло,- Фишер озвучил очевидный обоим факт.

Храмы не сгорают сами по себе, улицы не пустеют невзначай. Пускай сильванская пословица и советовала предоставить мертвым самим решать свои вопросы, но Скеллан не был суеверным простофилей, боящимся темноты и шарахающимся от собственной тени. Странные вещи творились тут, и именно их необычность возбуждала любопытство Скеллана. Загадки, так или иначе, неизбежно разрешатся, когда они найдут музыканта, а это, без сомнения, как-то приведет их к Себастьяну Айгнеру.

Они шли медленно, осторожно, сознавая, что углубляются в сердце неизвестного.

Мелодия нарастала, переполняемая печалью музыканта.

Повреждения фасада и сравниться не могли с тотальным разрушением внутри храма. Все религиозные святыни были выкорчеваны с корнем. Храм выпотрошили, церковные скамьи порубили на растопку, с помощью которой и изгоняли жизнь из этого места. Закопченные оконные стекла были разбиты, осколки цветных витражей расплавились и слились с пыльными плитами пола. С крыши была содрана черепица, и солнечный свет проникал в дыры и падал вниз россыпью золотых монет. Алтарь треснул пополам, статуя Сигмара лежала на боку: ноги Богочеловека были сломаны. Правая рука изваяния валялась рядом. Гал Марац, Колун черепов, был заляпан грязью, холодные каменные пальцы Богочеловека все еще сжимали щербатую рукоять.

В ногах павшего идола сидел старик в простом муслиновом балахоне и играл на скрипке. Он не слышал, как они подошли, затерянный в потоке горестной мелодии.

Мусор под ногами Скеллана, пробирающегося к музыканту, захрустел. Напев взмыл ввысь - и замер, распрощавшись с миром. Старик опустил инструмент себе на колени и закрыл глаза. Когда Скеллан кашлянул, он едва не подскочил. Внезапное вторжение в его одиночество испугало его до полусмерти.

- Прости,- сказал Скеллан.- Мы не хотели напугать тебя. Мы только что прибыли в город… и ожидали встретить тут больше… народу.

- Умерли или ушли, - произнес старик. Голос его скрипел - видимо, музыканту нечасто приходилось им пользоваться; сильный акцент делал речь труднопонимаемой. Безупречный рейкшпиль, по-видимому, не выживал так далеко от столицы. А к диалекту привыкаешь не сразу. - Те, кто не поддался недугу, бежали в Ляйхеберг в надежде обогнать мор.

Фишер подобрал кусок разбитой статуи.

- Что здесь произошло?

- Они обвинили Сигмара в том, что он не защитил их дочерей от губительной болезни. Сначала они приходили и молились, но дети продолжали хворать и умирать, и они обратились против нас. Их было не удержать. Они пришли ночью с факелами, с головнями и вышибли двери. Поджигая храм, они скандировали «Wiederauferstanden», снова и снова.

- Восставшие мертвецы…- пробормотал Скеллан, узнавший слово и понявший его мистический смысл. - Странные вещи творятся тут, дружище. Действительно странные.

- Опиши симптомы болезни, брат, - попросил Фишер, присаживаясь возле старика.

У него уже были определенные подозрения, но ему хотелось получить подтверждение им.

Старик шмыгнул носом и вытер лицо. «Да он плачет», - понял Фишер. Музыканту, должно быть, было тяжело вспоминать. В конце концов, он был пастырем, а его стадо разбежалось, потому что он не сумел защитить свою паству.

- Девочка Кляйна заболела первой, милая маленькая крошка. Ее отец пришел в храм, он умолял нас помочь, потому что она становилась все слабее и слабее, она просто чахла. Мы ничего не смогли сделать. Мы старались, как могли, но она продолжала хворать. Все произошло слишком быстро. Несколько ночей - и все было кончено. И тогда пришла очередь старшенькой герра Медака, Хельги. То же самое - мы испробовали все, но ночь за ночью она буквально таяла на наших глазах.

Фишер подумал о девочке, свидетелями похорон которой они невольно стали. Иссушающий недуг, сказала тогда старуха. Он не верил в совпадения.

- Мне жаль,- проговорил Скеллан.- Это, должно быть, тяжело. Значит, ничего из того, что вы делали, не помогало?

- Ничего, - кивнул старый жрец. - Девочки умирали. Я был бессилен. Я молился милостивому Сигмару, просил направить меня, но он отвернулся от меня, и мои дети иссыхали и умирали. - В голосе старика звучала горечь. И это понятно. Он всю свою жизнь помогал другим, и вот теперь, когда они нуждались в нем больше всего, он оказался беспомощен.

- Сколько их было? - спросил Фишер.

Две или три смерти еще можно было бы с натяжкой отнести к чистой случайности.

Старик поднял на него затуманенные сознанием вины и слезами глаза.

- Шестнадцать, - ответил он. - Шестнадцать девочек умерли, прежде чем они, наконец, кинулись бежать от иссушающей хвори. Еще совсем дети. Я покинул их в беде. Сигмар покинул их. Дети Ройстон-Вази ушли; в моем городе не осталось надежды. Я подвел его.

Фишер взглянул на Скеллана. Шестнадцать. Какая уж тут случайность.

- Ты сделал все, что было в твоих силах, ты ничего больше не мог, ты же сам так сказал.

- Этого было недостаточно! - простонал старик. Он отшвырнул от себя скрипку. Она ударилась о голову Богочеловека. Хрустнул гриф. Всхлипывая, жрец пополз по обломкам к искалеченному инструменту.

- Идем,- сказал Скеллан.

- Куда?

- Ты же слышал, выжившие бежали в Ляйхеберг. А значит, и сектанты, и Айгнер. Если мы найдем их, то, несомненно, найдем и его.

Они ушли, оставив старика стоящим на коленях и баюкающим на своей груди, точно умирающее дитя, сломанную скрипку.