Все сначала поспешили за водой к колодезю, а потом разговорились, хотя раньше никто из них друг друга не знал. Елеазар пришел с двумя верблюдами, тащившими разную кладь. Тени человека и одногорбых животных пересекли под белым блистанием полудня перешеек серой пустыни, под вечер солнце украсило их золотыми бликами, а наступавшая ночь окаймила их фиолетовой бахромой.

Гамалиил спустился с Иерихона со своими осликами, которые грациозно и гордо ступали по камням, красуясь разноцветием яблок и разнося аромат альбааки.

Фома, иначе называвшийся Фома Близнец, рыбак с рыжей квадратной бородой, оставил свою лодку с веслами в одном из заливов Тивериадского озера и пришел послушать голос пророка.

Старый Иаков принес неизбывную пыль Исхода на своих сандалиях, думы, припорошенные пеплом Вавилона, и мутную темень Мертвого моря в своих зрачках.

Единственной женщиной среди людей была Мисаила: яркий кувшин на бедре, небесно-голубая тюлевая шаль, туманящая смоль волос, огромные глаза, мерцающие любопытством.

Старый Иаков сказал:

— По всем тропам Иудеи идет, сотрясая горы, молва об Иоанне пророке.

(Его престарелые родители — священнослужитель Захария со своей супругой Елисаветой, оба священнического рода — были людьми праведными и любящими, но хилыми и бездетными. Как они смолоду ни старались, никого не могли явить на свет белый, и прослыла Елисавета бесплодной: так ей сказали ученые врачеватели и повитухи-знахарки, да и сама она в это уверовала после тщетных потуг нутра своего. И решили они наконец ни о чем больше не хлопотать, кроме как о семи пляшущих огоньках светильника, успокоиться тихой мольбой своих губ, отойти от гомона всеобщих молений, больше услаждать себя верой, нежели благоуханием роз. Захарии исполнилось восемьдесят лет, и соитие было для него лишь смутным воспоминанием.)

Старый Иаков продолжал:

— И вдруг однажды утром, когда в полутьме святилища Захария, не заботясь ни о чем другом, раздувал угольки под курильницей, он поднял глаза к алтарю и разглядел в дымке облик архангела Гавриила, который сошел на землю, чтобы возвестить о неслыханном чуде.

(Это было третье явление Гавриила, посланца Божьего, нам, рожденным от женщины. В двух первых архангел пожелал в своих откровениях сообщить Даниилу, последнему великому пророку, о предстоящих тяжких войнах и о рождении Мессии, который будет загублен людьми. И вот опять вернулся архангел, но на сей раз не в образе человека, не в холщовых одеждах, а парусами раскинул свои огромные, всеми цветами радуги сверкающие крылья, выпрямил свое светящееся тело, будто вышедшее из горнила вулканов, озарил все вокруг своими глазами, разившими словно молнии, а голос гремел, как клич громовый всего восставшего народа. Но ни одному живому существу, кроме Захарии, не было дано увидеть и услышать его, ибо только лишь для того, чтобы явиться Захарии и обратиться к старцу, спустился теперь архангел с небес на землю.)

Старый Иаков продолжал рассказывать:

— Колени Захарии часто застучали, как кимвалы, а руки затряслись мелкой дрожью, как пойманные оленята.

(Но ангел явился не изничтожить его, а ублажить ему душу. Грустному одиночеству приближался конец. Елисавета произведет на свет младенца, который по велению Божьему должен быть наречен Иоанном, и вырастет их сын, исполненный Святого духа и награжденный уразумением и силой пророка Илии, а слова его приготовят народ к встрече Мессии, чьи стопы уже попирают ветер и звезды. Предсказание такого счастья и такой неслыханной славы всколыхнуло робкую душу старого священнослужителя. «Сын в мои-то немалые годы? Сын, зачатый в усохшей утробе моей несчастной Елисаветы?» — бормотал он чуть слышно, почти про себя. «А как я его узнаю?» — недоверчиво спросил он архангела, повторив слова, сказанные Авраамом, когда Господь известил Авраама, что будет дана ему в собственность земля Ханаанская. «У тебя язык прилипнет к небу, и будешь ты нем, пока глазам своим не поверишь, а немота твоя станет знаком того, что приемлешь ты истину чуда свершенного», — сказал архангел, и видение постепенно рассеялось под сладчайшую музыку лютен, которую никто не слышал, даже сам Захария, потому как он сделался не только нем, но и глух. Он жестами пытался рассказать о том, что случилось, но люди, толпившиеся у дверей храма, никак не могли взять в толк, о чем он их оповещает, ибо его волнение и странные телодвижения трудно было понять. Потом-то они поняли, но не раньше чем месяцев через пять, когда живот Елисаветы стал выказывать признаки того, что позор бесплодия смывается, и все с ума посходили от радости, когда она произвела на свет сына, и, как повелел Гавриил, в храме назвали его Иоанном, что означает «Бог милосердный», а Захария обрел тогда речь и сочинил псалом из семнадцати слов, в котором возвестил:

И нарекут тебя люди отныне, сын мой, пророком Всевышнего,

Ибо пойдешь ты впереди Господа расчищать стези его.)

Фома, рыбак с рыжей квадратной бородой, ответил первым:

— Чтоб поверить в явление архангела Гавриила, мне бы надо увидеть его своими глазами, а не подслеповатыми глазами старика Захарии. Да и как верить в историю про старуху, которая спустя восемь десятков лет пустопорожней жизни вдруг затяжелела и родила младенца?

(Но разве так уж важно, что Фома не верит в эти мелкие подробности, если он верит вести, растревожившей ему душу? Главное, что пророк по имени Иоанн ходит босым по каменным тропам и под листвой дерев, и обрушивает на людей гнев и слова Илии, и возвещает народу Израиля скорое пришествие Спасителя: «Вот придет к нам Христос как царь царей, как сын Давида и хранитель его силы и собьет спесь с наших наглых врагов, разнесет их в куски, как глиняный сосуд. Народ — а когда Фома говорит «народ», он хочет сказать «беднота», — бедный народ Израиля век за веком льет слезы от козней и притеснений, чинимых ненавистными пришельцами, ярыми идолопоклонниками и злодеями: персами, греками, египтянами, скифами, сирийцами — об этих-то, о сирийцах, и вспоминать страшно. В наше время мы народ страждущий и униженный, не тот, что шел за посохом Авраама и золотил пшеницей холмы Ханаана, не тот, что горделиво ступил на землю обетованную под хоругвью Моисея уже усопшего, не тот, что воздвиг из мрамора и золота храм Соломона, и совсем не тот, что побеждал в ста тысячах сражений мечом и силой духа». Громовым колокольным звоном отзовется в бунтарской душе Фомы проповедь пророка по имени Иоанн, который голосом своим вздымает зыбучие пески, провозглашая скорое пришествие Мессии, отмщающего и всемогущего.)

Тогда сказала Мисаила-водоноска:

— Вчера я видела его во весь рост, видела его огромную тень, когда он реку переходил. Пророк спустился к берегу Иордана, а за ним шло несколько учеников, в его тени совсем неприметных.

(Никогда на нее не глядели такие отчаявшиеся и такие круглые от гнева глаза, как у него. На лоб ему спадали лохмы и вились как змейки. А высок он, как кедры, мимо которых идет по дорогам. А при ходьбе под грубой одеждой из верблюжьей шерсти у него проглядывают бедра, крепкие, будто железные, и колени, острые и костлявые. Он так опален солнцем пустыни, что больше походит на черного ангела, чем на белого человека. В его глазах то всполохи проклятий, то приливы темной и мрачной ночи. Его проповеди осуждают покорность угнетенных, обрушивают на них поток безжалостных упреков. Проживи Мисаила еще хоть тысячу лет, никогда не потускнеет для нее блеск его глаз и звук его голоса как у древних пророков.)

Елеазар, торговец тканями, свернувший со своими верблюдами с дороги, чтобы послушать пророка, сказал:

— Кто он таков? Чего от нас хочет? Какие помыслы, праведные или нечестивые, им завладели?

(Может, он влиятельный саддукей, скинувший свои красивые одежды, чтобы потрудиться до седьмого пота да искупить свои потворства иноземцам; может, он сын или внук саддукеев, богатых священнослужителей, обрядившийся нищим отшельником, чтобы скрыть свое желание завладеть их землями? Или это фарисей, обуянный патриотизмом и религиозным пылом, фанатик-буквоед, жаждущий представить себя самим Христом, чтобы обратить в жизнь свои туманные представления о справедливости? Или это ессей, спустившийся из своей подоблачной обители, чтобы в открытую проповедовать целомудрие плоти и общность благ как выражение душевной чистоты, которая необходима, чтобы достойно встретить Учителя справедливости? Или это зелот с кривым кинжалом за кожаным поясом, наемный убийца, непокорный и страшный, который витиеватыми речами прикрывает намерение поднять мятеж, ради чего он и живет на свете?)

Старый Иаков заговорил снова:

— Нет, и не то и не другое. Да, он мог быть знатным саддукеем, если бы пожелал, ибо кровь его — чистый сок великого священного древа, его кость — от костей Аарона и Надава, а рукам его дано приумножать и порабощать, если бы к господству мирскому были направлены его склонности. Мог он быть и уважаемым фарисеем, который испил чашу мудрости в храме и в синагогах, и, будучи человеком набожным по природе, потянулся бы к несчастным, жаждая их любви. Мог он быть и ессеем, чистым и непорочным, ибо ненавидит богатство, рабство и войну и влечется к целомудрию, труду и учению. Мог быть и упрямым зелотом, ибо не знает страха и с охотой дал бы себя прикончить за свои убеждения. Но нет, он и не то и не другое, дети мои, он — сам пророк Илия во плоти, возвращения которого мы так долго ждали. Он — здесь, могущественный и прозорливый, как Илия; упорный враг идолопоклонства и лжи, как Илия. Он — глас, вопиющий в пустыне, предсказанный Исаией в его Книге пророчеств. По прошествии пяти столетий молчания и мрака явился в пустыне израилевой настоящий пророк. Он очищает от камней и крапивы путь Мессии, идущего вослед. А заодно очищает наши души той светозарной водой, которой нас крестит.

Фома, рыбак с рыжей квадратной бородой, снова засомневался:

— Никак он хочет отмыть наши души от грехов, окуная наши тела в гнилые заводи Иордана, в верблюжьи лужи и в ослиную жижу?

Гамалиил, садовник, добавил в свою очередь:

— Я слышал, как на базарах левиты говорили, что обряд погружения в речную воду с просьбой простить прегрешения существовал уже в давние времена в других верованиях, среди других народов.

Терпение старого Иакова было крепостью неприступной. Он погладил свою белую, как хлопок, бороду, сделал два шага в сторону сомневающихся и заметил:

— Крещение от рук пророка не упоминается ни в одной книге, разве лишь в прорицаниях Иезекииля, где сказано, что Бог очистит людей, употребив для того безгреховность воды. Не важно, что сегодня — это грязная вода Иордана, а завтра — невинно-чистая вода источников, ибо не пальцы Крестителя ее источают, дабы отмыть человечье тело, а служит она ему, дабы в своем же теле вызрел другой человек. Иоанн берет наши раскаяния, смывает грехи наши водой крещения и выпускает нас в иную жизнь.

Мисаила-водоноска под конец добавила:

— Сильнее его взгляда только его голос — это ураган, который срывает с нас платья; его голос — трубный глас, который волнует наши души, но его голос — это и свирель, которая нас утешает.

(Его голос — как рев рабов, устрашающий господ; как праведная молния, карающая разбойников; как заря, разгоняющая лесную темень. Мисаила проползла бы на коленях всю пустыню, если бы так было нужно, чтобы послушать его речи.)

И тут все приумолкли, словно опомнившись, ибо солнце уже село, о чем возвестило воркование горлицы, а на западе разлилась молочно-розовая река. Люди вместе потянулись вниз среди пустынных земель и островерхих скал. Старый Иаков тащился сзади, то бормоча псалмы, то сетуя на жизнь. Со дна ущелья поднималась густая спираль дыма — там метался огонь костра. Заглушая шум реки, возносясь над гудением толпы, гремел голос Иоанна Крестителя:

— Я — глас вопиющего в пустыне, чистый голос разума и крови; я — грохот грома, возвещающий о сильных ливнях; я — дуновение ночи, которая взыграет всеми огнями и красками над скалами, где кузнецы Господни куют рассвет.

Я — голос, разносимый ветром, я сам ветер, который свищет в песках, дабы восславить приближение Царства Божьего, ибо уже видимы его неповторимые черты, ощутимы волны его аромата и слышна победная дробь его барабанов, различима амброзия его снеди, уловимо совершенство его духовного образа Я — глас вопиющего в пустыне; наследный голос других голосов, уже мертвых; тысячекратный голос, который снимает с вас гнет грехов ваших, ибо лишь очищение ваших сердец приведет вас на празднество в Царство Божие. Я возвещаю вам пришествие Царства Божьего, которое уподобится морю равенства, разливающемуся по земле правдой и справедливостью. Я возвещаю вам явление огнища, которое испепелит дом ростовщика, и топоров, которые вырубят корни деспота, и каменьев, которые размозжат череп предателя. Стервятники в ярости склюют глаза и требуху всех, кто превратил свой народ в орудие притеснителей, свою власть — в ярмо для несчастных, свою религию — в бич, свой род — в секиру.

Я говорю вам, что высокомерие — это трава ядовитая, что спесь — это аспид, затаившийся в щелях души, что дух касты — это гиена, пожирающая доброту человеческую.

Мы — сыны Авраама, это истина, но слеп тот, кто не ведает, что десница Божья может сделать и так, чтобы дети Авраама родились на скалах, дети Иакова — в грязи, дети Моисея — на поленнице, если будет на то его святая воля.

Ни место, где родился, ни цвет кожи не есть те добродетели, что спасут человека от геенны огненной, а спасение его — тот крохотный улей, где согревается его сердце, где голубой фитилек пробуждает в нем совесть.

Более достойны быть в лоне Господа Бога голодный араб, оборванный вавилонец, нищий египтянин, чем богатый и могущественный израильтянин, если он приумножил свои богатства, ложно толкуя Святое писание, и укрепил свою власть, заведомо искажая написанное, дабы погубить обездоленных.

Клубок змей, воедино свитых сластолюбием и алчностью, злопыхательские уста, брызжущие слюной наговора и лжи; хищные руки, окропленные слезами бедняков и кровью невинных; лицемерные святоши, смердящие блевотой пьяниц и затхлым потом всех блудниц, не вам принадлежит слава Израиля, которым вы завладели; не вам называться сынами Сиона, который вы так бесчестите.

Царство Божие близко, я возвещаю о нем, в радости и упоении, и предупреждаю вас — да не войдут туда ни разбойники, ни злоумышленники, ни кровопийцы, ни воры, ни совращатели.