В то время как британские дешифровальщики взламывали немецкий шифр «Энигма» и меняли ход войны в Европе, раскрытие американскими дешифровальщиками японского машинного шифра, известного как «Пурпурный», в не меньшей степени повлияло на события в Тихоокеанском регионе. Так, в июне 1942 года американцы сумели дешифровать сообщение, в котором в общих чертах излагался план японцев: отвлекающей атакой стянуть военно-морские силы США к Алеутским островам, что позволило бы японскому флоту овладеть атоллом Мидуэй, который и был их подлинной целью. Хотя американские корабли вроде бы оставили Мидуэй, как и предполагалось японцами, но они все время оставались неподалеку. Когда американские криптоаналитики перехватили и дешифровали приказ японцев атаковать Мидуэй, корабли смогли быстро вернуться и принять участие в одном из самых важных сражений на Тихоокеанском театре военных действий. Как сказал адмирал Честер Нимиц, американская победа при Мидуэе «была, по сути, победой разведывательной службы. Пытаясь застать врасплох, японцы были застигнуты врасплох сами».

Почти год спустя американские криптоаналитики дешифровали сообщение, в котором был указан предполагаемый маршрут посещения северных Соломоновых островов адмиралом Исороку Ямамото, главнокомандующим японским флотом. Нимиц, чтобы перехватить и сбить самолет Ямамото, решил послать истребители. Ямамото, известный своей маниакальной пунктуальностью, прибыл к месту своего назначения точно по графику, в 8.00 утра, как и было указано в перехваченном сообщении. Там-то и встретили его восемнадцать американских истребителей Р-38, которые сумели уничтожить одну из наиболее влиятельных фигур японского верховного командования.

Несмотря на то что и японский шифр «Пурпурный», и немецкий шифр «Энигма» были в конце концов раскрыты, но первоначально они обеспечивали безопасность связи, и для американских и британских криптоаналитиков оказались по-настоящему крепкими орешками. На самом деле, если бы шифровальные машины использовались как положено — без повторяющихся разовых ключей, без силей, без ограничений по установкам на штепсельной коммутационной панели и расположениям шифраторов и без шаблонных сообщений, которые приводили к появлению крибов, то вполне, вероятно, что их вообще никогда бы не смогли взломать.

Подлинная стойкость и возможности применения машинных шифров была продемонстрирована шифровальной машиной Турех (или Туре X), которая применялась в британской армии и воздушных силах, а также шифровальной машиной SIGABA (или М-43-С), которая использовалась в американских войсках. Обе они были сложнее Энигмы, обеими пользовались так, как следовало, а потому взломать их не удалось на протяжении всей войны. Криптографы союзников были уверены, что сложные шифры электромеханических шифровальных машин могут обеспечить надежную и безопасную связь. Но сложные машинные шифры — это не единственный способ обеспечения безопасности связи. И действительно, одна из наиболее надежных и стойких форм шифрования, которой пользовались во Второй мировой войне, была также одной из самых простых.

Во время тихоокеанской кампании американские военные стали понимать, что шифровальным машинам, таким как SIGABA, присущ принципиальный недостаток. Хотя электромеханическое зашифровывание давало сравнительно высокий уровень стойкости, оно происходило мучительно медленно. Сообщение следовало вводить в машину букву за буквой, далее буква за буквой выписывать то, что получалось в результате зашифровывания, а затем весь шифртекст должен был передаваться радистом. При получении зашифрованного сообщения радист должен был передать его шифровальщику, который выбирал правильный ключ и вводил зашифрованный текст в машину, выписывая буква за буквой получающийся текст. Эту непростую операцию можно выполнять в штабе или на борту корабля, когда позволяет время и есть для этого место, но если вокруг враги и обстановка напряженная, как то было, к примеру, на островах в Тихом океане, машинное шифрование не годится. Один из военных корреспондентов так описывал трудности осуществления связи в разгар сражения в джунглях: «Когда бой шел на пятачке, все должно было делаться в доли секунды. Для зашифровывания и расшифровывания времени не было. В такие моменты последней надеждой оставалась английская речь — и чем грубее, тем лучше». К несчастью для американцев, многие японские солдаты учились в американских колледжах и достаточно свободно говорили — и ругались — по-английски. Ценная информация об американской стратегии и тактике попала в руки противника.

Одним из первых, кто постарался решить эту проблему, был Филипп Джонстон, инженер, живущий в Лос-Анджелесе; он был слишком стар, чтобы участвовать в войне, но тем не менее хотел послужить своей стране. В начале 1942 года он приступил к разработке системы шифрования, вдохновленный собственным опытом, вынесенным из детства. Сын протестантского миссионера, Джонстон рос в резервациях индейцев племени навахо в Аризоне, в результате чего он полностью воспринял культуру навахо. Он был одним из немногих людей, свободно говорящих на их языке, что позволяло ему выступать в качестве переводчика при переговорах между индейцами навахо и правительственными чиновниками. Его деятельность в этом качестве достигла кульминации во время поездки в Белый дом, когда девятилетний Джонстон переводил для двух индейцев навахо, которые просили президента Теодора Рузвельта о более справедливом обращении с их народом. Полностью осознавая, насколько этот язык был непонятным для всех, кто не являлся членом племени, Джонстону пришла в голову идея, что язык индейцев навахо, или любых других аборигенов, мог бы служить в качестве практически нераскрываемого кода. Если бы в каждом батальоне на Тихом океане служили два коренных жителя Америки, то безопасная связь была бы гарантирована.

Он подал эту мысль подполковнику Джеймсу Е. Джонсу, начальнику связи района в Кемп-Эллиоте, неподалеку от Сан-Диего. Произнеся всего лишь несколько фраз на языке индейцев племени навахо озадаченному офицеру, Джонстон сумел убедить его, что эта идея заслуживала серьезного рассмотрения. Две недели спустя он вернулся с двумя индейцами навахо, готовый провести демонстрационные испытания перед старшими офицерами морской пехоты. Индейцев навахо изолировали друг от друга; одному из них дали шесть стандартных сообщений на английском языке, которые он перевел на язык навахо и передал по радио своему товарищу. Второй индеец, получив радиограммы, снова перевел их на английский язык и передал офицерам, которые сравнили их с оригиналами. Как оказалось, испытания прошли безупречно, и офицеры морской пехоты дали добро на экспериментальный проект, приказав немедленно приступить к их набору на военную службу.

Однако перед этим подполковник Джонс и Филипп Джонстон должны были решить, следовало ли привлечь для этого индейцев на-вахо или выбрать другое племя. В своей первой демонстрации Джонстон использовал индейцев навахо, поскольку он был лично знаком с этим племенем, но совсем необязательно, что они были наилучшим выбором. Самым важным критерием отбора был просто вопрос численности: морякам нужно было найти племя индейцев, которое могло бы дать много мужчин, свободно говорящих по-английски и грамотных. Отсутствие правительственных субсидий означало, что процент грамотного населения в большинстве резерваций был крайне низок, и потому все внимание было сосредоточено на четырех самых крупных племенах: навахо, сиу, чиппева и пима-папаго.

Самым большим по численности, однако наименее грамотным было племя навахо, в то время как индейцы племени пима-папаго были самыми грамотными, но в тоже время самыми малочисленными. Какого-либо явного преимущества ни у одного из этих четырех племен не было, поэтому в конечном счете решение было принято, основываясь на ином решающем факторе. Как было указано в официальном отчете относительно предложения Джонстона:

Племя навахо — это единственное племя в Соединенных Штатах, которое не осаждали немецкие студенты в последние двадцать лет. Эти немцы, изучавшие различные племенные диалекты под видом молодых художников, антропологов и т. п., без сомнения, хорошо овладели диалектами всех племен, за исключением племени навахо. По этой причине навахо является единственным племенем, способным обеспечить полную безопасность для рассматриваемого вида деятельности. Следует также указать, что диалект племени навахо совершенно непонятен для всех других племен и для всех других людей, за исключением 28 американцев, которые специализировались в этом диалекте. Данный диалект эквивалентен секретному коду для противника и превосходно подходит для обеспечения быстрой секретной связи.

Ко времени вступления Америки во Вторую мировую войну индейцы навахо жили в суровых условиях и считались низшими, второсортными людьми. И все же совет племен навахо поддержал деятельность правительства и объявил о своей лояльности: «Нет больших патриотов, чем коренные американцы». Индейцы навахо так стремились воевать, что некоторые из них лгали о своем возрасте или, чтобы набрать минимальный необходимый вес 55 кг, поедали бананы гроздьями и выпивали огромные количества воды. Не возникало также никаких сложностей в поиске подходящих кандидатов, которые бы пожелали служить в качестве радистов.

Через четыре месяца после бомбардировки Перл Харбора 29 индейцев навахо, — некоторым из них было всего лишь пятнадцать лет, — приступили к обучению на восьминедельных курсах связи с морскими пехотинцами.

Но до начала обучения в корпусе морской пехоты следовало преодолеть затруднение, связанное с языком коренных американцев. В северной Франции во время Первой мировой войны капитан Е.В. Хорнер из батальона D 141-го пехотного полка приказал использовать в качестве радистов восемь мужчин из племени чокто. Ясно, что никто из противников не понимал их языка, поэтому язык чокто обеспечивал безопасную связь. Однако этой системе шифрования был присущ принципиальный недостаток, поскольку в языке чокто не было эквивалентов, используемых в армейском жаргоне. Так что конкретный технический термин в сообщении при переводе на языке чокто мог выражаться расплывчатой фразой, в результате чего существовала опасность, что получатель неправильно его поймет.

Эта же проблема могла возникнуть и с языком индейцев навахо, но в корпусе морской пехоты планировали создать словарь из выражений и слов, используемых индейцами, для замены ими не имеющих аналогов в языке навахо английских слов, устранив тем самым любые неопределенности и неясности. Его помогли составить курсанты, стремясь для обозначения специальных военных терминов выбирать слова, которые применяются для описания окружающего мира. Так, для обозначения самолетов использовались названия птиц, а для кораблей — рыб (таблица 11). Командиры стали «военными вождями», взводы — «черными людьми», фортификационные сооружения превратились в «жилье-в-пещере», а минометы были известны как «ружья-которые-сидят-на-корточках».

Таблица 11 Слова из кода, которыми пользовались навахо для обозначения самолетов и кораблей.

Даже несмотря на то, что полный словарь состоял из 274 слов, по-прежнему оставалась проблема с переводом слов, появления которых сложно предвидеть заранее, а также имен людей и названий мест. Решение заключалось в том, чтобы в случае, если встретятся слова, представляющие затруднение, произносить их по буквам, для чего использовать закодированный фонетический алфавит. К примеру, слово «Pacific (Тихий океан)» будет произноситься как «pig, ant, cat, ice, fox, ice, cat (свинья, муравей, кот, лед, лиса, лед, кот)», а далее это будет переведено на язык навахо как bi-sodih, wol-la-chee, moasi, tkin, ma-e, tkin, moasi. Полный алфавит навахо приведен в таблице 12. За восемь недель курсанты заучили весь словарь и алфавит, так что отпала необходимость в шифровальных книгах, которые бы могли попасть в руки противника.

Для индейцев навахо запомнить все было очень просто, поскольку для их языка не было создано письменности и потому свои народные сказки и семейные предания им приходилось заучивать наизусть. Как сказал Уильям МакКейб, один из курсантов: «У навахо все хранится в памяти: песни, молитвы — все. Так уж мы созданы».

Таблица 12 Буквенный код навахо.

В конце обучения для курсантов из числа индейцев провели испытания. Одни индейцы — отправители — перевели несколько сообщений с английского на язык навахо, передали их по радио, а другие — получатели — перевели затем полученные сообщения обратно на английский язык с помощью запомненного словаря и, в случае необходимости, алфавита. Результат оказался безупречным. Чтобы проверить надежность данного способа, запись передач предоставили в разведывательное управление военно-морских сил, подразделение, которое раскрыло самый стойкий японский шифр — «Пурпурный». Спустя три недели напряженного криптоанализа дешифровальщики ВМС все еще пребывали в растерянности. Они назвали язык навахо «причудливой последовательностью гортанных, носовых, шипящих и свистящих звуков… мы не можем даже транскрибировать его, не то что взломать». Код навахо был признан удачным выбором. Двух солдат из индейцев навахо, Джона Беналли и Джонни Мануэлито, попросили остаться и обучать новую партию новобранцев, в то время как остальные 27 радистов-навахо получили назначения и были направлены в четыре полка на Тихом океане.

Рис. 52 Традиционная фотография по окончании учебных курсов; первые 29 радистов-навахо.

Японцы атаковали Перл Харбор 7 декабря 1941 года, и за короткое время они добились полного контроля над западной частью Тихого океана. 10 декабря японские войска разгромили американский гарнизон на Гуаме, 13 декабря они захватили Гуадалканал — один из островов архипелага Соломоновы Острова, 25 декабря капитулировал Гонконг, а 2 января 1942 года американские войска сдались на Филлипинах. Японцы планировали утвердиться на Тихом океане к следующему лету, построив аэродром на Гуадалканале и создав тем самым базу для бомбардировщиков, которые смогли бы помочь им разрушить линии снабжения союзников, сделав их контрнаступление практически неосуществимым. Адмирал Эрнст Кинг, главнокомандующий военно-морским флотом США, настоял на том, чтобы атаковать этот остров до того, как строительство аэродрома будет завершено, и 7 августа 1-я дивизия морской пехоты возглавила высадку на Гуадалканал. В состав передовых десантных отрядов впервые входила и впервые принимала участие в боевых действиях группа радистов-навахо.

Хотя индейцы-навахо были уверены, что их умение окажется полезным для морской пехоты, но первые их попытки только создавали путаницу и вносили замешательство. Многие из радиооператоров не знали об этой новой системе кодирования и слали панические сообщения по всему острову, утверждая, что на частотах американских войск ведут передачи японцы. Полковник, отвечающий за проведение операции, немедленно запретил ведение переговоров на языке навахо до тех пор, пока он сам, лично, не убедится в целесообразности применения этого способа. Один из радистов вспоминал, как в конце концов код навахо снова стал использоваться:

У полковника возникла идея. Он сказал, что поддержит нас, но при одном условии: если я смогу «обогнать» его «белый код» — механическую тикающую цилиндрическую штуку. Мы оба послали сообщения, он — с помощью белого цилиндра, и я — голосом. Мы оба получили ответ, и началась гонка — кто сумеет расшифровать ответ первым. Меня спросили: «Сколько это займет у тебя времени? Два часа?» «Скорее, две минуты», — ответил я. Другой парень все еще продолжал трудиться над расшифровкой, а я уже получил подтверждение на свое ответное сообщение, — примерно через четыре с половиной минуты. Я спросил его: «Полковник, когда вы намерены выбросить эту цилиндрическую штуку?» Он ничего не ответил, только закурил свою трубку и ушел.

Радисты-навахо вскоре доказали на поле боя, чего они стоят. Как-то раз на острове Сайпан батальон морских пехотинцев занял позиции, на которых ранее находились и с которых потом отступили японские солдаты. Внезапно поблизости раздались орудийные залпы. Батальон оказался под огнем своих же товарищей, которые не знали о его выдвижении на новые позиции. Морские пехотинцы попытались с помощью радиопередатчика по-английски объяснить свое расположение, но обстрел продолжался, поскольку атакующие американские подразделения подозревали, что сообщения посылались японцами, стремящимися одурачить их. И только когда сообщение поступило от радиста-навахо, атакующие осознали свою ошибку и прекратили наступление. Сообщения на языке навахо никогда не были ложными, и им всегда можно было доверять.

Вскоре известность о радистах-навахо облетела все подразделения, и к концу 1942 года поступил запрос еще на 83 человека. Индейцы-навахо служили во всех шести дивизиях морской пехоты, и их иногда даже «заимствовали» другие рода войск. «Война слов» вскоре превратила индейцев навахо в героев. Другие солдаты предлагали помочь нести радиопередатчики и винтовки, и им даже предоставляли личных телохранителей, отчасти чтобы защитить их от своих же товарищей. По меньшей мере в трех случаях радистов-навахо принимали за японских солдат и захватывали в плен соседние части. Отпускали их только после того, как за них поручались сослуживцы.

Непостижимость кода навахо всецело заключается в том, что язык навахо принадлежит к семейству языков на-дене, которое никак не было связано ни с одним азиатским или европейским языком. К примеру, спряжение глагола в языке навахо зависит не только от субъекта действия, но также и от объекта. Окончание глагола зависит от того, к какой категории принадлежит объект: длинный (например, труба, карандаш), тонкий и гибкий (например, змея, ремень), зернистый (например, сахар, соль), связанный в пучки (например, сено), вязкий (например, грязь, фекалии) и многие другие. К глаголу также присоединяются наречия, а кроме того, из него становится ясно, знает ли говорящий сам о том, о чем он говорит, или же это известно ему по слухам. Так что отдельный глагол может заменять собой целое предложение, и для не знающего язык человека практически невозможно разобраться в том, какой смысл он несет.

Несмотря на свою стойкость, коду навахо все же были присущи два принципиальных недостатка. Во-первых, слова, которых не было ни в обычном словаре языка навахо, ни в списке из 274 кодовых слов, приходилось произносить по буквам с помощью специального алфавита. Это отнимало много времени, поэтому было решено добавить в словарь еще 234 часто встречающихся термина. К примеру, навахо дали государствам такие прозвища: «Подвернутая шляпа» для Австралии, «Окруженный водой» для Англии, «Косички-на-голове» для Китая, «Железная шапка» для Германии, «Плавучий остров» для Филлипин и «Овечий недуг» для Испании.

Рис. 53 Капрал Генри Бейк-мл. (слева) и рядовой первого класса Джордж Г. Кирк используют для связи код навахо в зарослях джунглей на острове Бугенвиль в 1943 году.

Вторая проблема касалась тех слов, которые по-прежнему приходилось диктовать по буквам. Если бы японцы сообразили, что слова произносятся побуквенно, то они бы сообразили применить частотный анализ для того, чтобы установить, какими словами индейцы навахо обозначают каждую из букв. Вскоре стало бы ясно, что чаще всего ими использовалось слово Dzeh, означающее «лось» и представляющее собой букву е — чаще всего встречающуюся букву английского алфавита. Если просто продиктовать по буквам название острова Гуадалканал (Guadalcanal) и повторить слово wol-la-chee (ant, муравей) четыре раза, то это оказалось бы ключом к тому, каким словом обозначается буква а. Решение заключалось в том, чтобы для чаще всего используемых букв использовать не одно, а несколько слов, которые бы служили в качестве заменителей (омофонов). Поэтому для каждой из шести чаще всего встречающихся букв (е, t, а, о, і, n) было добавлено по два дополнительных слова, а для шести следующих по частоте использования букв (s, h, г, d, i, u) — по одному дополнительному слову. Букву а, например, теперь можно было заменять словами be-la-sana (apple, яблоко) или tse-nihl (axe, топор). Так что теперь при произнесении слова «Гуадалканал» останется только одно повторение: klizzie, shi-da, wol-la-chee, lha-cha-eh, be-la-sana, dibeh-yazzie, moasi, tse-nihl, nesh-chee, tse-nihl, ah-jad (goat, uncle, ant, dog, apple, lamb, cat, axe, nut, axe, leg; козел, дядя, муравей, собака, яблоко, ягненок, кот, топор, орех, топор, нога).

По мере усиления военных действий на Тихом океане, и по мере того, как американцы продвигались от Соломоновых островов к Окинаве, роль радистов-навахо все более и более возрастала. В первые дни атаки на остров Иводзима радистами-навахо было передано более восьмисот сообщений, и все безошибочно. По словам генерал майора Говарда Коннера: «Без индейцев навахо морские пехотинцы никогда не взяли бы Иводзима». Вклад радистов-навахо тем более примечателен, если учесть, что для выполнения своих обязанностей им зачастую приходилось сталкиваться и противостоять своим собственным, глубоко в них сидящим страхам перед духами. Индейцы навахо верили, что духи умершего, chindi, будут мстить живым до тех пор, пока над телом не проведут ритуальные обряды.

Война на Тихом океане была особенно кровопролитной, поля сражений были просто усеяны трупами, и все же радисты-навахо собирали все мужество, чтобы продолжать свое дело, невзирая на chindi, которые преследовали их. В книге Дорис Пауль «Радисты-навахо» один из индейцев навахо рассказывает о случае, который характеризует их храбрость, самоотверженность и хладнокровие:

Если бы вы приподняли голову хоть на шесть дюймов, вы были бы убиты, — настолько интенсивным был огонь. А затем, в первые часы после полуночи, не дождавшись никакого подкрепления — ни у нас, ни с их стороны, — наступила мертвая тишина. Должно быть, этот японец и не смог ее больше вынести. Он вскочил, завопил и завизжал во весь голос, и бросился к нашему окопу, размахивая длинным самурайским мечом. Я думаю, что в него выстрелили раз 25, а то и все 40, прежде чем он упал.

В окопе со мной находился мой товарищ. И этот японец рассек ему горло, прямо до позвоночника. Он судорожно пытался вдохнуть воздух горлом. И звук этот был ужасен. Конечно, он умер. Когда японец зарубил его, теплая кровь забрызгала мне всю руку, которой я держал микрофон. Кодом я позвал на помощь. Потом они сказали мне, что несмотря на то, что произошло, они разобрали каждое слово моего сообщения.

Всего было подготовлено 420 радистов-навахо. Хотя было общепризнано, что как солдаты они смелы и отважны, но их особая роль в обеспечении безопасности связи являлась засекреченной информацией. Правительство запретило им рассказывать о своей деятельности, и их исключительный вклад в победу гласности не предавался. О навахо, подобно Тьюрингу и криптоаналитикам в Блечли-Парке, замалчивали целые десятилетия. В конце концов, в 1968 году, материалы о коде навахо были рассекречены, и на следующий год радисты-навахо впервые собрались вместе. Затем, в 1982 году, им воздали должное, когда правительство США объявило 14 августа «Национальным днем радистов-навахо». Однако величайшей данью уважения работе навахо является то, что их код оказался одним из очень немногих на протяжении всей истории, которые так никогда и не были разгаданы. Генерал-лейтенант Сейдзо Арисуэ, руководитель японской разведки, признал, что хотя они вскрыли код американских военно-воздушных сил, но не сумели ничего сделать с кодом навахо.

Дешифрование мертвых языков и древних письменностей

Успех применения кода навахо заключался, главным образом, в том, что речь любого человека звучит абсолютно бессмысленно для всех, кто не знает этого языка. Ситуация, в которой оказались японские криптоаналитики, во многом напоминает проблему, с которой сталкиваются археологи, стараясь дешифровать давно забытый язык, представленный, возможно, исчезнувшей письменностью. Но в археологии эта задача, пожалуй, намного сложнее. Так, в то время как у японцев имелся непрерывный поток слов навахо, которые они могли попытаться распознать, доступная археологу информация иногда может заключаться всего лишь в небольшом наборе глиняных табличек. К тому же дешифровальщик в археологии часто не имеет никакого представления ни о контексте, ни о содержании древнего текста, — то есть у него нет тех ключей, на которые обычно могут рассчитывать военные дешифровальщики и которые помогают им раскрыть шифр.

Хотя дешифровка древних текстов представляется почти безнадежным делом, но, несмотря на это, множество мужчин и женщин посвящали себя этому трудному делу. Ими двигало стремление понять письмена наших предков, позволив нам говорить на их языке, постичь их мысли и узнать их жизнь. Эту страсть к разгадыванию древних письменностей лучше всего, пожалуй, сформулировал Морис Поуп, автор книги «История дешифрования»: «Дешифрование — это, несомненно, самое эффектное достижение ученых. В неизвестной письменности есть какое-то колдовское очарование, особенно если она из далекого прошлого, и слава осеняет того, кто первым разгадает ее тайну».

Дешифрование древних письменностей — не часть непрерывного поединка между шифровальщиками и дешифровальщиками, так как хотя в археологии и есть дешифровальщики, но шифровальщиков здесь нет. То есть в подавляющем большинстве случаев, связанных с дешифрованием археологических документов, у писца не было преднамеренного стремления скрыть смысл текста. Поэтому остальная часть этой главы, посвященной обсуждению дешифрования археологических документов, является некоторым отступлением от основной темы книги. Однако принципы дешифрования, используемые в археологии, по сути те же, что применяются и в обычном военном криптоанализе. В самом деле, многие военные дешифровальщики увлекались разгадыванием древних письменностей, — возможно, потому, что дешифрование археологических документов было для них своего рода разрядкой, отдыхом, представляя собой чисто интеллектуальную головоломку, а не военную задачу. Другими словами, стимулом здесь является любопытство, а не враждебность.

Самым известным и, пожалуй, самым фантастическим изо всех явилось дешифрование египетской иероглифики. В течение столетий иероглифика оставалась загадкой, и археологи могли только строить догадки о значении иероглифов. Однако благодаря безукоризненному применению криптоанализа, они были, в конечном счете, дешифрованы, и с этого момента археологи получили «из первых рук» сведения об истории, культуре и верованиях древних египтян. Дешифрование иероглифики перекинуло мост через тысячелетия между нами и цивилизацией фараонов.

Самая ранняя иероглифика датируется 3000 годом до н. э., и эта форма витиеватой письменности использовалась в течение следующих трех с половиной тысячелетий. Хотя замысловатые символы иероглифики идеально подходили для стен величественных храмов (греческое слово hieroglyphica означает «священные вырезанные знаки»), они были чересчур сложны для земных дел. Поэтому наряду с иероглификой развивалось иератическое письмо — обиходная письменность, в которой каждый иероглифический символ заменялся его стилизованным изображением, написать который было быстрее и проще. Примерно в 600 году до н. э. иератическое письмо заменила еще более простая письменность, известная как демотическое письмо; это название происходит от греческого слова demotica, означающее «народный», что отражает его мирскую функцию. Иероглифика, иератика и демотика являются, по сути, одной и той же письменностью, и их можно считать просто разновидностями шрифтов.

Все три формы письма являются фонетическими, то есть символы по большей части представляют собой различные звуки, аналогично буквам в английском алфавите. Более трех тысячелетий древние египтяне пользовались этими системами письма во всех аспектах своей жизни, точно так же как мы пользуемся письменностью сегодня. Однако к концу четвертого века н. э., всего за одно поколение, египетская иероглифика исчезла. Последние поддающиеся датировке образцы древней египетской письменности были обнаружены на острове Филы. Иероглифическая надпись на храме была высечена в 394 году н. э., а частично сохранившаяся надпись на стене, выполненная демотическим письмом, относится к 450 году н. э. К исчезновению египетской письменности привело распространение христианской церкви, запретившей ее использование, чтобы искоренить любую связь с языческим прошлым Египта. Древнюю письменность сменила коптская, состоявшая из 24 букв греческого алфавита и шести демотических букв, используемых для передачи звуков египетского языка, не имеющих аналогов в греческом. Доминирование коптской письменности было настолько подавляющим, что надписи, выполненные иероглификой, демотическим и иератическим письмом, уже никто не мог прочесть. Древнеегипетский язык остался разговорным и постепенно превратился в то, что получило название коптский язык, но и он со временем, в одиннадцатом веке, был вытеснен арабским языком. Последнее звено с древними царствами Египта было окончательно разорвано, и знания, необходимые для прочтения повествований о фараонах, были утеряны.

Интерес к иероглифике снова возник в семнадцатом веке, когда папа Сикст V перестроил Рим, заново распланировав улицы и возведя на каждом перекрестке привезенные из Египта обелиски. Ученые пытались дешифровать значение иероглифов на обелисках, но им мешало ложное предположение: никто из них не допускал и мысли, что иероглифы могли представлять собой фонетические знаки, или фонограммы [22]Видимо, фонемы. — Прим. пер.
. Считалось, что представление о фонетической записи было слишком сложным для такой древней цивилизации. Напротив, ученые семнадцатого века были убеждены, что иероглифы являются семаграммами [23]По-видимому, автор имел в виду идеограммы. — Прим. пер.
и эти загадочные знаки представляют собой целые понятия, являясь ничем иным, как примитивным рисуночным письмом. Убеждение, что иероглифика — это просто пиктографическое письмо, широко поддерживалось даже иностранцами, посещавшими Египет, когда она все еще оставалась живой письменностью. Диодор Сицилийский, древнегреческий историк, живший в первом веке до н. э., писал:

И вот оказывается, что египетские знаки своими очертаниями принимают форму всех видов живых существ, и конечностей тела человека, и утвари… Ибо их письменность выражает задуманную мысль не объединением слогов вместе, но внешним видом символов и метафорическим смыслом, запечатленным в сознании из практики… Так, ястреб символизирует у них все, что происходит быстро, так как это создание почти самое быстрое из всех животных с крыльями. И это понятие переносится путем соответствующего метафорического переноса на все быстрые существа и на те вещи, которым присуща скорость.

В свете таких представлений нет ничего удивительного, что ученые семнадцатого века пытались дешифровать иероглифы, интерпретируя каждый из них как целое понятие. Так, в 1652 году немецкий иезуит Афанасий Кирхер опубликовал словарь аллегорических толкований, названный «Эдип Египетский», и использовал его для создания фантастических и поразительных переводов. Те несколько иероглифов, которые, как нам сейчас известно, просто обозначают имя фараона Априя, были переведены Кирхером как «расположения божественного Осириса следует добиваться путем священных обрядов и через череду духов, чтобы Нил явил свою милость».

Сегодня переводы Кирхера кажутся смешными, но в то время их влияние на другие дешифровки было колоссальным. Кирхер был не только египтологом, — он написал книгу по криптографии, построил музыкальный фонтан, сконструировал волшебный фонарь (предшественник кинематографа) и спускался в кратер Везувия, заслужив этим звание «отца вулканологии». Кирхера считали самым авторитетным ученым своего века, и потому его идеи оказали влияние на поколения последующих египтологов.

Полтора столетия спустя, летом 1798 года, когда Наполеон Бонапарт отправил вслед за своей наступающей армией группу историков, ученых и рисовальщиков, памятники древнего Египта вновь оказались предметом тщательного изучения. Эти профессора, или «пекинесы», как называли их солдаты, проделали исключительную работу по составлению карт, выполнению зарисовок, измерению и описанию всего, что они видели. В 1799 году в руках французских ученых оказалась ставшая самой известной в истории археологии каменная плита, найденная отрядом французских солдат, располагавшихся в форте Жюльен близ города Розетта в дельте Нила. Чтобы расчистить место для расширения форта, солдатам поручили снести древнюю стену; при выполнении этой работы на одном из камней стены были обнаружены удивительные надписи: один и тот же отрывок текста на камне повторялся трижды — по-гречески, демотическим письмом и иероглифами. Розеттский камень, как его назвали, оказался, похоже, аналогом криптоаналитического криба, подобно крибам, которые помогли дешифровальщикам в Блечли-Парке взломать Энигму. Легко читаемый греческий текст являлся, по сути, фрагментом открытого текста, который можно было сравнить с демотическим и иероглифическим шифртекстами. Так что Розеттский камень позволял, по-видимому, разгадать значения древних египетстких символов.

Рис. 54 Розеттский камень (найден в 1799 году) с надписями, датируемыми 196 годом до н. э., содержит один и тот же текст, выполненный тремя различными способами: вверху иероглифы, посередине демотическое письмо и внизу греческий текст.

Ученые сразу же осознали важность этого камня и отправили его в Национальный институт в Каире для детального изучения. Однако прежде, чем в институте смогли приступить к серьезному исследованию, стало ясно, что французская армия вот-вот будет разбита наступающими британскими войсками. Поэтому французы перевезли Розеттский камень из Каира в относительно безопасную Александрию, но — какова ирония судьбы, — когда французы в конце концов сдались, по параграфу XVI пакта о капитуляции, все предметы древности, находящиеся в Александрии, были переданы Британии, те же, которые оставались в Каире, вернулись во Францию. В 1802 году бесценная плита черного базальта (размерами 118 см в высоту, 77 см в ширину и 30 см в высоту и весом 3/4 тонны) была отправлена в Портсмут на борту британского корабля «Египтянин», и в том же году она заняла свое место в Британском музее, где и остается до сих пор.

Из перевода греческого текста вскоре стало ясно, что на Розеттском камне было высечено постановление, принятое общим советом египетских жрецов в 196 году до н. э. В тексте перечислены благодеяния, оказанные фараоном Птолемеем народу Египта, и подробно описаны чествования, которые, в свою очередь, жрецы воздали фараону. Они, например, объявили, что «празднество в честь царя Птолемея V, вечно живущего, любимца Птаха, богоподобного Эпифана Эвхариста, будет ежегодно проводиться в храмах по всей стране с первого числа месяца Тота в течение пяти дней, когда они будут носить венки и совершать жертвоприношения, и воздавать другие обычные почести». Если в двух других надписях содержалось это же самое постановление, то, казалось, что расшифровка иероглифического и демотического текстов не будет представлять никаких трудностей. Оставались, однако, три значительных препятствия. Во-первых, Розеттский камень, как видно на рисунке 54, сильно попорчен. Греческий текст состоит из 54 строк, из которых последние 26 повреждены. Демотический текст состоит из 32 строк, в которых повреждены начала первых 14 строк (следует заметить, что демотический текст и иероглифы писались справа налево). Иероглифический текст сохранился хуже всего: половина строк была полностью утрачена, а оставшиеся 14 строк (которые соответствовали последним 28 строкам греческого текста) уцелели лишь частично. Вторым препятствием для дешифрования было то, что обе египетские надписи представляли собой древнеегипетский язык, на котором никто не говорил уже как минимум восемь столетий. Можно было найти группы египетских символов, которые соответствуют греческим словам, что даст возможность археологам определить значение египетских символов, однако установить, как звучат египетские слова, было невозможно. А до тех пор, пока археологи не будут знать, как произносились египетские слова, они не смогут определить фонетическое значение символов. Наконец, интеллектуальное наследие Кирхера по-прежнему заставляло археологов рассматривать египетскую письменность как семаграммы, а не фонограммы, а потому лишь очень немногие пытались хотя бы просто провести фонетическое дешифрование иероглифики.

Одним из первых ученых, который усомнился, что иероглифика являлась рисуночным письмом, был англичанин Томас Юнг, необыкновенно одаренный и эрудированный человек. Юнг родился в 1773 году в Мильвертоне, в графстве Сомерсет, и уже в два года мог бегло читать. К четырнадцати годам он выучил греческий, латынь, французский, итальянский, иврит, халдейский, сирийский, самаритянский, арабский, персидский, турецкий и эфиопский языки, а когда стал студентом колледжа Эммануэль в Кембридже, то получил, благодаря своим способностям, прозвище Феномен Юнг. В Кембридже он изучал медицину, но, поговаривали, что его интересовали только болезни, а не больные. Постепенно его все больше стали занимать исследования, и все меньше — забота о больных.

Рис 55. Томас Юнг

Юнг провел ряд выдающихся медицинских опытов, многие — с целью объяснить, как действует глаз человека. Он установил, что восприятие цвета является результатом наличия трех различных типов рецепторов, каждый из которых чувствителен только к одному из трех основных цветов. Затем, помещая металлические кольца вокруг двигающегося глазного яблока, он показал, что для фокусирования не требуется деформации всего глаза, и предположил, что всю работу выполняет хрусталик. Его интерес к оптике привел его в физику — и совершению ряда других открытий. Он опубликовал «Волновую теорию света» — классический труд о природе света; дал новое, и лучшее, объяснение приливов и отливов; определил понятие «энергия» и опубликовал основополагающие статьи по упругости. Казалось, что Юнг способен справиться почти с любой задачей, но это не вполне подходило ему. Его ум настолько легко пленялся новой проблемой, что он мог приступить к ней еще до того, как разделывался со старой.

Когда Юнг услышал о Розеттском камне, это оказалось для него непреодолимым искушением. Летом 1814 года он отправился в свой очередной отпуск в приморский курортный город Уортинг, взяв с собой копии всех трех надписей. Успех к Юнгу пришел, когда он обратил внимание на группу иероглифов, заключенных в овальную рамку, названную картушем. Интуитивно он почувствовал, что эти иероглифы были заключены в овальную рамку, поскольку представляли собой что-то исключительной важности, возможно, имя фараона Птолемея, так как в греческом тексте упоминалось его греческое имя — Ptolemaios. Если это так, то ему удастся определить фонетическое значение соответствующих иероглифов, так как имя фараона будет произноситься примерно одинаково, вне зависимости от языка. На Розеттском камне картуш Птолемея повторялся шесть раз, иногда в так называемом стандартном написании, а иногда в более длинном и более сложном варианте.

Юнг предположил, что более длинное написание представляло собой имя Птолемея с добавлением титулов, поэтому он сосредоточился на символах, которые появлялись в стандартном написании, стараясь догадаться о звуковом значении каждого из иероглифов (таблица 13).

Юнгу удалось, хотя на тот момент он об этом и не подозревал, правильно сопоставить звуковые значения большинству иероглифов. По счастью, он поставил первые два иероглифа , которые находились один над другим, в нужном фонетическом порядке. Такой способ расположения иероглифов на письме был обусловлен чисто эстетическими причинами, хотя и в ущерб фонетической ясности. Писцы стремились к тому, чтобы не оставалось пробелов и текст был визуально гармоничным; иногда они даже вообще меняли буквы местами в явном противоречии с фонетическим произношением, — просто чтобы надпись стала более красивой. После завершения этой дешифровки Юнг обнаружил картуш в надписи, скопированной с Карнакского храма в Фивах, который, как он полагал, был именем царицы Береники из династии Птолемеев. Он вновь применил свой способ; результаты показаны в таблице 14.

Из тринадцати иероглифов на обоих картушах Юнг точно определил половину, а еще четверть — частично верно. Он также правильно идентифицировал символ окончания женского рода, стоявший после имен цариц и богинь. Несмотря на то что ему не было известно, насколько он прав, однако появление на обоих картушах , представляющих i в обоих случаях, подсказало Юнгу, что он находится на правильном пути, и придало ему уверенности, которая была ему нужна для продолжения дешифрования. Однако внезапно его работа застопорилась.

Похоже, он слишком благоговел перед доводами Кирхера, что иероглифы представляют собой семаграммы, и не был готов отказаться от этого воззрения. Он объяснял свои собственные фонетические открытия тем, что династия Птолемеев произошла от Птолемея Лага, одного из полководцев Александра Македонского. Другими словами, Птолемеи были иностранцами, и Юнг предположил, что их имена должны были произноситься фонетически, поскольку соответствующей семаграммы в стандартном наборе иероглифов не было. Он подытожил свои рассуждения путем сравнения египетских иероглифов с китайскими, которые европейцы только-только начали понимать:

Чрезвычайно интересно проследить за отдельными этапами, в ходе которых алфавитное письмо, по-видимому, возникло из иероглифического; процесс, который, несомненно, может в известной степени быть проиллюстрирован способом, каким в современном китайском языке выражаются сочетания несвойственных для него звуков, при этом, за счет использования соответствующего знака, символы становятся просто «фонетическими» и не сохраняют своего исходного значения. В ряде современных печатных книг этот знак очень напоминает рамку, окружающую иероглифические имена.

Юнг называл свои достижения «забавой нескольких часов досуга». Он утратил интерес к иероглифике и завершил свою работу, подведя итоги в статье для «Дополнения к Энциклопедии Британника» 1819 года.

А тем временем во Франции многообещающий молодой лингвист Жан-Франсуа Шампольон уже был готов подхватить идеи Юнга. Ему не исполнилось еще и тридцати лет, но из них почти двадцать иероглифика пленяла Шампольона. Тяга к ней возникла в 1800 году, когда французский математик Жан Батист Жозеф Фурье, который был одним из «пекинесов» Наполеона, познакомил десятилетнего Шампольона со своей коллекцией египетских древностей, многие из которых украшали причудливые надписи. Фурье объяснил, что никто не сумел прочесть эти загадочные письмена, на что мальчуган пообещал, что придет день, когда он решит эту загадку. Всего лишь семью годами позднее, в возрасте семнадцати лет, он представил статью, озаглавленную «Египет при фараонах». Это было настолько ново, что его избирают членом Гренобльской академии. Шампольон, узнав, что стал семнадцатилетним профессором, был так потрясен, что тут же потерял сознание.

Шампольон продолжал удивлять своих знакомых, изучая латынь, греческий, древнееврейский, эфиопский, санскрит, зендский, пехлеви, арабский, сирийский, арамейский, персидский и китайский языки, чтобы во всеоружии штурмовать иероглифику. Его одержимость иллюстрируется случаем, произошедшим в 1808 году. Встретившийся ему на улице приятель мимоходом упомянул, что Александр Ленуар, известный египтолог, опубликовал полную дешифровку иероглифов. Шампольон был настолько обескуражен услышанным, что пошатнулся. (У него, по-видимому, была склонность терять сознание.) Казалось, что всей целью его жизни было быть первым, кто прочтет письменность древних египтян. К счастью для Шампольона, дешифровка Ленуара была столь же фантастической, что и попытки Кирхе-ра в семнадцатом веке, так что проблема осталась нерешенной.

В 1822 году Шампольон применил подход Юнга к другим картушам. Британский натуралист В.Дж. Бэнкс приобрел в Дорсете обелиск с греческой и иероглифической надписями и опубликовал литографию этих двуязычных текстов, среди которых были и картуши Птолемея и Клеопатры. Получив копию, Шампольон сумел поставить в соответствие отдельным иероглифам их звуковые значения (таблица 15). Буквы р, t, о, l и е являются общими для обоих имен; в четырех случаях они представлены одними и теми же иероглифами как у Птолемея, так и у Клеопатры, и только в одном случае — для t — имеется отличие. Шампольон предположил, что звук t мог быть представлен двумя иероглифами, точно так же как твердый звук с в английском языке может быть представлен либо с, либо к, как, например, в словах «cat» и «kid».

Рис. 56 Жан-Франсуа Шампольон.

Воодушевленный успехом, Шампольон принялся за картуши, у которых не было перевода на второй язык, заменяя, где возможно, иероглифы их звуковыми значениями, найденными из картушей Птолемея и Клеопатры. В его первом таком картуше (таблица 16) содержалось одно из величайших имен древности. Шампольону было ясно, что картуш, который читался a-l-?-s-e-?-t-r-? как представлял собой имя alksentrs — Аlехапdros по-гречески, или Александр. Шампольону также стало очевидно, что писцы не любили пользоваться гласными и нередко опускали их, считая, что у читателей не возникнет никаких проблем с подстановкой пропущенных гласных. Определив два новых иероглифа, юный филолог изучил другие надписи и расшифровал несколько картушей. Однако все эти достижения были просто продолжением работы Юнга. Все эти имена, такие как Александр и Клеопатра, были иностранными, что подтверждало теорию о том, что к фонетическому написанию прибегали только в тех случаях, когда в обычном языке египтян таких слов не было.

Но вот 14 сентября 1822 года Шампольону доставили рельефы из храма Абу-Симбел с картушами, которые относились к периоду, предшествующему греко-римскому господству. Важность этих картушей заключалась в том, что они были достаточно древними, содержащими исконно использовавшиеся египетские имена, но в то же время их написание было тем не менее побуквенным — явное свидетельство против теории, что такого рода написание применялось только для иностранных имен.

Шампольон вплотную занялся картушем, содержащим всего четыре иероглифа: . Два первых символа были ему неизвестны, но повторяющуюся пару иероглифов в конце, , он уже знал из картуша Александра (Аlехапdros); оба они соответствовали букве s. Это означало, что картуш имел вид (?-?-s-s). Вот тут-то Шампольон и воспользовался своими обширными познаниями в области лингвистики. Хотя коптский язык, прямой потомок древнеегипетского языка, перестал быть живым в одиннадцатом веке н. э., он по-прежнему продолжал существовать в изолированной форме, и на нем велись службы в христианской Коптской церкви. Шампольон выучил коптский язык еще будучи подростком и настолько хорошо его знал, что пользовался им для ведения записей в своем журнале. Однако до сего момента он и не предполагал, что коптский язык может быть также и языком иероглифики.

Шампольон задался вопросом, может ли первый знак в картуше, , быть семаграммой, представляющей собой солнце, то есть было ли изображение солнца символом, обозначающим слово «солнце». В момент гениального прозрения он предположил, что звуковым значением семаграммы будет коптское слово «солнце» — гa.

Это дало ему следующую последовательность (ra-?-s-s). Ей соответствовало только одно известное имя фараона. Приняв во внимание вызывающие раздражение пропуски гласных и предположив, что пропущенной буквой была буква ш, можно было с уверенностью сказать, что это должно быть имя Рамзеса (Rameses), одного из величайших фараонов глубокой древности. С бытовавшим заблуждением было покончено. Даже обычные имена в древности записывали побуквенно, фонетически. Шампольон ворвался к брату в кабинет с криком «Я сделал это!», но, как и раньше, его чрезмерная страсть к иероглифике оказала на него губительное воздействие. От перенапряжения он сильно ослабел и следующие пять дней был прикован к постели.

Шампольон показал, что писцы иногда использовали принцип ребуса. В ребусе длинные слова разделяются на фонетические элементы, которые затем представляются семаграммами. Например, слово «belief» может быть разделено на два слога, be-l ief , а затем записано как bee-leaf. Теперь это слово может быть записано не с помощью букв, а представлено в виде изображения пчелы (bee) и листа растения (leaf). В случае с Рамзесом только первый слог (rа) представлен элементом ребуса — в виде изображения солнца, тогда как остальная часть слова записана обычным способом.

То, что в картуше Рамзеса присутствует семаграмма солнца, имеет поистине огромное значение, поскольку благодаря этому можно вполне определенно сказать, на каком языке говорили писцы. К примеру, писцы не могли говорить по-гречески, в противном случае картуш читался бы как «helios-meses». Картуш становится понятным, если писцы говорили на коптском языке, поскольку только в этом случае картуш будет читаться как «га-meses».

Хотя это был всего лишь еще один картуш, но его дешифровка наглядно продемонстрировала четыре фундаментальных принципа иероглифики. Во-первых, язык письменности по меньшей мере имеет отношение к коптскому языку; действительно, проверка других иероглифов показала, что это и на самом деле был коптский язык. Во-вторых, для представления некоторых слов используются семаграммы; например, рисунок солнца означает слово «солнце». В третьих, отдельные длинные слова, целиком или частично, составляются по принципу ребуса. Наконец, при выполнении большинства надписей древнеегипетские писцы пользовались сравнительно обычным фонетическим алфавитом. Этот последний принцип является самым важным, и Шампольон назвал фонетику «душой» иероглифики.

Благодаря своим глубоким знаниям коптского языка Шампольон уже без всяких затруднений приступил к дешифровке иероглифов, которые не входили в состав картушей. За два года он определил фонетические значения большинства иероглифов, причем оказалось, что некоторые из них представляли собой сочетание двух и даже трех согласных. И иногда это давало писцам возможность написать слово либо с помощью отдельных простых иероглифов, либо используя всего лишь несколько таких, состоящих из двух-трех согласных, иероглифов.

Шампольон посылает в письме свои первые результаты господину Дасье, постоянному секретарю Французской академии надписей. А в 1824 году, в возрасте тридцати четырех лет, Шампольон опубликовал все свои открытия в книге «Очерки иероглифической системы». Впервые за четырнадцать столетий стало возможным прочесть историю фараонов так, как она была записана писцами древнего Египта. Что касается лингвистов, то теперь у них появилась возможность изучить формирование и развитие языка и письменности на протяжении свыше трех тысяч лет: с третьего тысячеления до н. э. до четвертого века н. э. Более того, эволюция иероглифики могла быть сравнена с иератическим и демотическим письмом, которые теперь также могли быть дешифрованы.

В течение нескольких лет политические события и зависть не давали возможности повсеместно поведать об исключительном достижении Шампольона. Особенно ожесточенно критиковал его Томас Юнг.

В одних случаях Юнг отвергал, что иероглифика могла быть в значительной степени фонетической, в других же он признавал это, но при этом сетовал, что это он сам сделал этот вывод еще до Шампольона и что француз просто заполнил пробелы. По большей части враждебное отношение Юнга явилось следствием того, что Шампольон отказывался признавать его заслуги, даже несмотря на то, что, пожалуй, именно первоначальный прорыв Юнга послужил толчком для возможности осуществления полной дешифровки.

В июле 1828 года Шампольон предпринял свою первую экспедицию в Египет, которая продолжалась восемнадцать месяцев. Для него это была прекрасная возможность собственными глазами увидеть надписи, которые он прежде видел только на рисунках или литографиях. Тридцатью годами ранее экспедиция Наполеона делала совершенно дикие предположения о значении иероглифов, которыми были изукрашены храмы, но теперь Шампольон мог просто читать их знак за знаком и безошибочно переводить. Его поездка произошла как раз вовремя. Спустя три года, по окончании обработки заметок, рисунков и переводов, сделанных во время своей египетской экспедиции, у него случился тяжелый удар. Обмороки, от которых Шампольон страдал в течение всей своей жизни, были, по-видимому, симптомами более серьезной болезни, усугубленной его чрезмерно интенсивными научными изысканиями. Он умер 4 марта 1832 года; ему исполнился всего только сорок один год.

Загадка линейного письма В

В течение двух столетий с момента открытия Шампольона египтологи продолжали постигать хитросплетения иероглифики. Сейчас они уже настолько хорошо разбираются в ней, что способны справиться и с зашифрованными иероглифами, которые входят в число самых древних в мире шифртекстов. Оказалось, что ряд надписей, обнаруженных на гробницах фараонов, были зашифрованы; при этом использовались различные способы, включая использование шифра замены. Так, иногда вместо привычного иероглифа ставились придуманные символы, а в других случаях вместо правильного использовался визуально похожий, но фонетически отличающийся иероглиф. Например, вместо иероглифа, изображающего змею и представляющего собой z, мог использоваться иероглиф, изображающий рогатую гадюку и который обычно соответствовал f. Такие зашифрованные эпитафии предназначались, как правило, не для того, чтобы их нельзя было расшифровать; эти криптографические загадки предназначались, скорее, для того, чтобы пробудить любопытство проходящих мимо, вынуждая их тем самым задержаться у гробницы.

Расправившись с иероглификой, археологи взялись за дешифровку и других древних письменностей, среди которых были вавилонские клинописные тексты, руны кок-тюрков и индийское письмо брахми. Впрочем, до сих пор еще остаются неразгаданными несколько письменностей, ожидающих своих подрастающих Шампольонов, к примеру, письменность этрусков и индская письменность (см. Приложение I). Исключительная сложность при дешифровании остальных письменностей заключается в том, что в них нет крибов, — ничего такого, что позволило бы дешифровальщику разобраться в содержании этих древних текстов. В египетской иероглифике такими крибами послужили картуши, которые подсказали Юнгу и Шампольону, что в основе иероглифов лежит фонетика. Без крибов дешифровка древней письменности может оказаться безнадежной; имеется, правда, в истории широко известный пример дешифровки письменности без их помощи. Линейное письмо В — критская письменность, относящаяся к бронзовому веку, — было дешифровано без каких-либо ключей, завещанных писцами древности. Эта задача была решена благодаря логике и озарению — убедительный пример чистого криптоанализа. И действительно, дешифрование линейного письма В расценивается как величайшая из всех археологических дешифровок.

История линейного письма В начинается с раскопок, проводимых сэром Артуром Эвансом, одним из наиболее выдающихся археологов на рубеже двух столетий. Эванс интересовался периодом греческой истории, описанной Гомером в двух своих эпических поэмах — «Илиаде» и «Одиссее». Гомер дал подробное описание хода Троянской войны, рассказал о победе греков у Трои и о последующих подвигах героя-победителя Одиссея, — события, которые предположительно происходили в двенадцатом веке до н. э. Ряд ученых девятнадцатого века объявили эти поэмы Гомера ничем иным, как легендами, но в 1872 году немецкий археолог Генрих Шлиман обнаружил местонахождение самой Трои, неподалеку от западного побережья Турции, и внезапно вымыслы Гомера оказались историческими событиями. Между 1872 и 1900 годами археологи отыскали новые доказательства, свидетельствующие о существовании яркого, богатого событиями периода в доэлл и некой истории, примерно за шестьсот лет до классической эпохи Греции Пифагора, Платона и Аристотеля. Доэллинский период длился с 2800 по 1100 гг. до н. э., и в последние четыре столетия эта цивилизация достигла своего расцвета. На материковой Греции ее центром были Микены, где археологи обнаружили огромное количество памятников материальной культуры и сокровищ. Однако сэр Артур Эванс был немало озадачен тем, что археологи не смогли найти ничего похожего на письменность. Он не мог согласиться, что общество, стоящее на такой высокой ступени развития, могло быть абсолютно неграмотным, и решил доказать, что у микенской цивилизации имелась хоть какая-то форма письменности.

После встреч с различными афинскими продавцами древностей сэру Артуру в конце концов попались несколько камней с вырезанными на них знаками, которые, по-видимому, представляли собой печати, относящиеся к доэллинской эпохе. Знаки на печатях производили впечатление скорее символики, используемой в геральдике, нежели подлинной письменности. Но все же это открытие послужило для него стимулом продолжать поиски. Говорили, что эти печати были доставлены с острова Крит, и в частности из Кносса, где, как гласила легенда, находился дворец царя Миноса и который был центром «империи», господствующей над Эгеями. Сэр Артур выехал на Крит и в марте 1900 года приступил к раскопкам.

Результаты не заставили себя ждать и оказались поистине ошеломляющими. Он обнаружил остатки великолепного дворца, пронизанного причудливой системой коридоров и украшенного фресками, на которых были изображены юноши, перепрыгивающие через свирепых быков. Эванс предположил, что «танцы» на быках как-то связаны с легендой о Минотавре, чудовище с бычьей головой, пожиравшем юношей и девушек, и ему пришла в голову мысль, что сложность дворцовых переходов послужила прообразом лабиринта Минотавра.

Рис. 57 Древние города вокруг Эгейского моря. Обнаружив сокровища в Микенах в Греции, сэр Артур Эванс приступил к поиску табличек с надписями. Первые таблички с линейным письмом В были обнаружены на острове Крит, центре минойского царства.

31 марта сэр Артур приступил к откапыванию сокровища, которого он жаждал найти больше всего на свете. Сначала он обнаружил одну глиняную табличку с надписью, затем, спустя несколько дней, — деревянный сундук, полный этих табличек, а в дальнейшем запасы письменного материала превзошли все его ожидания. Изначально все эти глиняные таблички высушивались на солнце, а не обжигались, так что ими можно было пользоваться неоднократно, просто намочив их водой. За века дожди должны были размыть таблички, и они оказались бы потерянными навсегда. Однако случилось так, что Кносский дворец был уничтожен пожаром, в огне которого таблички отожглись и затвердели, что и помогло им сохраниться в течение трех тысячелетий. Они были в настолько хорошем состоянии, что на них можно даже разглядеть отпечатки пальцев писцов.

Таблички можно было разделить на три группы. На табличках первой группы, датируемых 2000–1650 гг. до н. э., были просто рисунки, возможно, семаграммы, сродни символам на печатях, приобретенных сэром Артуром Эвансом у торговцев в Афинах. На табличках второй группы, относящихся к 1750–1450 гг. до н. э., имелись надписи в виде символов, состоящих из простых линий, и потому этой письменности было дано название линейное письмо А. Таблички третьей группы, датируемые 1450–1375 гг. до н. э., были покрыты надписями, которые выглядели как более усовершенствованное линейное письмо А; и поэтому данная письменность была названа линейным письмом В. Поскольку на большинстве табличек надписи были выполнены линейным письмом В, и поскольку эта письменность была наиболее поздней, сэр Артур и другие археологи полагали, что для дешифрования лучше всего подходит линейное письмо В.

Многие из табличек представляли собой инвентарные списки. При таком большом количестве столбцов с цифрами сравнительно несложно было определить систему счета, но фонетические символы озадачивали. Они выглядели как бессмысленный набор палочек и закорючек, начертанных произвольным образом. Историк Дэвид Кан так описывал некоторые отдельные символы: «…готическая арка с вертикальной чертой внутри, лестница, сердце с пронзающим его стержнем, изогнутый трезубец с шипом, оглядывающийся назад трехногий динозавр, буква А с дополнительной горизонтальной чертой, перевернутое S, высокий, наполовину наполненный стакан для пива с привязанным к краю бантом; десятки символов вообще ни на что не похожи».

Относительно линейного письма В можно было сказать только следующее. Во-первых, без сомнения, надписи выполнялись слева направо, поскольку пробел в конце строки обычно находился справа. Во-вторых, имелось 90 различных символов, что указывало на то, что письменность почти наверняка была слоговой. В чисто алфавитных письменностях, как правило, имеется от 20 до 40 знаков. С другой стороны, в письменностях, которые основаны на семаграммах, существуют сотни и даже тысячи знаков (в китайском их более 5000). Слоговые письменности занимают промежуточное положение: в них используются от 50 до 100 слоговых знаков. За исключением этих двух фактов, линейное письмо В оставалось непостижимой загадкой.

Принципиальная сложность заключалась в том, что никто не мог с уверенностью сказать, на каком языке было написано линейное письмо В. Первоначально существовало предположение, что линейное письмо В было письменной формой греческого языка, поскольку семь символов очень похожи на знаки классического кипрского письма, которое, как известно, представляло собой вид греческой письменности, применявшейся между 600 и 200 гг. до н. э. Но стали возникать сомнения. Самой часто встречающейся конечной согласной в греческом языке является , и, следовательно, наиболее часто появляющимся в кипрском письме знаком является, который представляет собой слог se — поскольку знаки являются слоговыми, одиночная согласная должна быть представлена в виде комбинации согласная-гласная, при этом гласная будет немой. Этот же символ встречается и в линейном письме В, но лишь изредка в конце слова, свидетельствуя о том, что линейное письмо В не могло быть греческой письменностью. По единодушному мнению, линейное письмо В являлось более древней формой письменности, представляющей собой неизвестный и вымерший язык. Когда этот язык исчез, письменность осталась и за столетия развилась в кипрское письмо, которое использовалась для написания по-гречески. Поэтому-то обе письменности выглядят похоже, но на деле представляют собой совершенно различные языки.

Сэр Артур Эванс был ярым приверженцем теории, что линейное письмо В было не письменной формой греческого языка, а представляло исконный критский язык. Он был убежден в существовании убедительных археологических доказательств, подкрепляющих его аргументацию. Например, его открытия на острове Крит означали, что царство царя Миноса, известное как минойская «империя», было гораздо более развитым, чем микенская цивилизация на материке. Минойская «империя» была не доминионом микенского царства, а, скорее, соперником, возможно, даже господствующей державой. Миф о Минотавре подтверждал эту позицию. В легенде говорилось, что царь Минос требовал от афинян присылать ему группы юношей и девушек для принесения их в жертву Минотавру. Короче говоря, Эванс пришел к выводу, что минойцы были настолько удачливы и преуспевающи, что не переняли греческий — язык своих соперников, а сохранили свой родной язык.

Хотя и стало общепризнанным, что минойцы говорили на своем собственном, отличном от греческого языке (и линейное письмо В представляло собой этот язык), но оставались один-два еретика, которые утверждали, что минойцы говорили и писали по-гречески. Сэр Артур не был либерален к такому проявлению инакомыслия и использовал все свое влияние, чтобы расправиться с теми, кто не соглашался с ним. Когда А.Д.Б. Вейс, профессор археологии Кембриджского университета, высказался в поддержку теории, что линейное письмо В написано по-гречески, сэр Артур запретил ему принимать участие во всех раскопках и вынудил его уволиться из Британской школы в Афинах.

В 1939 году противостояние между «греками» и «не-греками» усилилось, когда Карл Блеген из университета Цинциннати обнаружил новую партию табличек с линейным письмом В во дворце Нестора в Пилосе. Это было весьма неожиданно, поскольку Пилос находился на материковой Греции и должен был бы быть частью микенского, а не минойского царства. Незначительная часть археологов, полагавших, что линейное письмо В было написано по-гречески, утверждали, что это поддерживает их гипотезу: линейное письмо В было обнаружено на материке, где говорили по-гречески, а посему линейное письмо В представляет собой греческий язык; линейное письмо В найдено также на Крите, так что минойцы также говорили по-гречески. Сторонники Эванса выдвигали в ответ свои возражения: минойцы Крита говорили на минойском языке; линейное письмо В найдено на Крите, поэтому линейное письмо В представляет собой минойский язык; линейное письмо В также найдено на материке, а значит, и там также говорили по-минойски. Сэр Артур подчеркивал: «Для говорящих по-гречески династий в Микенах нет места… культура, как и язык, была насквозь минойской».