Ковыряться в земле он никогда не любил, это ему ещё с детства надоело, а точнее сказать претило, ведь он родился и вырос в сельской провинции. А в сельской провинции ведь как? Если у тебя нет виноградников, то должны быть поля засеянные кукурузой, или коровы с овцами. Если нет коров и овец, то ты должен иметь, хотя бы птицу. Но, если ты не имеешь, ни виноградников, ни кукурузных полей, ни какой-нибудь маломальской живности, не занимаешься сыроварением или виноделием, то, по крайней мере, соблаговоли разводить орхидеи и лилии в своём собственном небольшом садике, иначе ты совсем уж маргинальный тип, и с тобой недоверчиво здороваются соседи…

«Что, и даже мельницы нет?! Как, зачем! Что значит, зачем? Ты, что же, бездельник, думаешь, булки и круасаны сами собой на деревьях родятся, только успевай срывать? Мельницы нужны, чтобы молоть зерно в муку, потом из этой муки… Не перебивай! Потом из этой муки делают тесто. А уж потом, из этого теста выпекают мягкий и вкусный крестьянский хлеб. Слышишь ты, дармоед? Хлеб! Чем же ты тогда занимаешься? Девок от скуки и безделья совращаешь что ли? Ну, что за человек такой, даже простую сельскую девку нормально совратить не может! На звёзды он любит смотреть в отцовскую подзорную трубу, видите ли, книжки читать! Стихи пишет… Стихами и мечтами сыт не будешь. И от звёзд, что проку, смотри на них не смотри…».

Короче, не любил он ковыряться в земле и всё. Но тут же совсем другое дело! Это не сорняки тебе полоть или землю в саду рыхлить, а настоящие археологические раскопки! Да, ещё где, в Древнем Китае! («Пассажиры, вылетающие рейсом в Древний Китай, просьба пройти на посадку. Повторяю…»).

Обычно археологические экспедиции брали подсобных рабочих на месте, из аборигенов, так намного дешевле выходило. Своих таскать – на одних авиабилетах разоришься. А тут друг Феликс расстарался, можно сказать, сам себя превзошёл: уговорил профессора Абенакра взять в археологическую экспедицию студента-филолога. Слыханное ли дело? Но Феликс был любимым аспирантом профессора, и к тому же обладал почти магическим даром убеждения. Уж, он к своим 25 годам девок насовращал на целое небольшое аббатство!

«Вы его не знаете, он ещё Вам Трою откопает!» – уверенно без тени сомнения на лице заявил Феликс своему патрону. «Теперь в Китае? – Язвительно отозвался профессор. – Один такой вот дилетант уже откопал, довольно, больше не надо!». Профессор не любил Шлимана, испытывал к нему даже некоторое чувство профессиональной брезгливости, но филолога взять всё-таки согласился (не знаю, что уж там ещё наговорил ему Феликс). С тем условием, что он, Феликс, лично ручается за то, что «этот человек никуда самостоятельно шагу не ступит, а, главное, не откроет ничего наподобие Трои!». На том и порешили: шагу не ступать, ничего не открывать – археология!

– Девчонки, конечно, так себе, «перекусить», – характеризовал Феликс своему другу, участниц будущей экспедиции, представлявших собой, главным образом, студенток-археологинь, а вот мадам Де’Кергье – тут он поджал губы и мечтательно закатил глаза в поднебесье.

– Кто такая мадам Де’Кергье? – Осведомился филолог, просто потому, что Феликс оставил ему место для вопроса своими взметнувшимися бровями и закатившимися глазами. Да, и не может человек вечно ходить с закатившимися под лоб глазами, это очень неудобно. – И потом, она же замужем.

– Замужем, провинция! – Снисходительно пожурил его Феликс. – Мадам Де’Кергье – это новоиспеченный доктор археологии, гордячка, красавица, Снежная Королева, скрывающая за своей внешней ледяной холодностью, – уж поверь моему намётанному глазу, – подмигнул Феликс, – бешеный темперамент! Да, помимо всего прочего, она ещё и баронесса, по мужу! Я давно к ней присматриваюсь, только всё как-то случая подходящего не было… – тараторил археолог, почти захлёбываясь собственной слюной, – а тут, представляешь! Преподаёт на соседней кафедре «Методологии обработки артефактов» – «белые воротнички». – Он язвительно скривил губы, как его учил делать это правильно перед зеркалом профессор Абенакр. – Точнее, белая блузочка, почти прозрачная, а под ней… В принципе, на этапе первичных раскопок ей и делать-то нечего. Но, похоже, сама судьба постучала в мою дверь: «Та-да-да-да!» – Археолог пропел из пятой Бетховена.

– А, что барон?

– Нет, я ему говорю про недосягаемые вершины, сверкающие ослепительной белизной, а он мне про какого-то мужа-барона! – Всплеснул руками Феликс. – Ты, что не понимаешь, что барон только придаёт всей этой заворачивающейся истории дополнительную пикантность?

– Так тебе надо было в альпинисты, а не в археологи. – Равнодушно сострил филолог.

– Скучнейшее ты существо, и зачем я беру тебя с собой, сам не понимаю? – Феликса распирало от собственных фантазий на тему мадам Де’Кергье, и он теперь артистически паясничал. – Но, ничего, за пару-тройку месяцев я сделаю из тебя человека! Население Китая составляет около одного миллиарда. Я тебе лично выберу из, примерно, пятисот миллионов китайских женщин, какую-нибудь экзотическую подружку. – При этом Феликс изобразил кроличьи зубы и раскосил пальцами глаза, желая, по всей видимости, показать, что каждому в этом мире своё.

– Баронесса даже не посмотрит в твою сторону, когда познакомится со мной. – То ли в запальчивости, толи просто так брякнул филолог.

Феликс, аж поперхнулся слюной, в достаточном количестве выделившейся, благодаря полёту его разыгравшейся фантазии.

– Ты это серьёзно? – Он смотрел на друга, как на пустынного варана, заявившего о своей готовности немедленно покорить Эверест.

– Хочешь, на спор? – В Феликсе проснулся леопард со страстью к карточной игре.

– Из двух спорящих, один всегда подлец, другой – дурак. Не хочу чувствовать себя подлецом, но, как отказать себе в удовольствии увидеть тебя в дураках? – Филолог старался быть, как можно более саркастичным. – Одну глупость ты уже совершил. Если бы ты не заикнулся о пари, я бы никогда не позволил себе перейти дорогу своему доброму другу, даже, если бы баронесса показалась мне чрезвычайно милой и привлекательной, но ты сам толкнул меня на этот путь, не сулящий тебе ничего, кроме позора и падения в собственных глазах. Увы, мне остаётся только принять этот безумный вызов.

– Меньше слов, девственник! – Феликс был убеждён, что безумные речи слышит сейчас именно он. – Я-то уверен, что ты до сих пор путаешь petting с пудингом. На что спорим? – Археолог небрежно протянул руку, всем своим видом давая понять, что размер ставки его абсолютно не интересует, в виду абсолютной невозможности проигрыша.

– А, если ничья? – Сморщил лицо филолог.

– Ничья? – Криво усмехнулся Феликс, продолжая стоять с протянутой рукой, другой, в тоже время, почёсывая затылок. – Ничья, значит ничья! Значит, никто не проиграл. Только это тебя и может спасти, сосунок, хотя и чисто теоретически. Решайся! – Он нетерпеливо встряхнул своей правой рукой.

– Желание! Проигравший, исполняет желание. – Филолог сделал свой выбор.

– Да, понял я, понял. – Они крепко, как два гаучо сцепились руками и взглядами. – Ты даже не представляешь, хлюпик, что я для тебя придумаю. – Зловеще улыбаясь, выдавил Феликс.

– Ты лучше придумай что-нибудь оригинальное для баронессы, а то, от твоих стандартных приёмчиков её стошнит в первый же день!

– Не учи, учёного! – Огрызнулся аспирант. – Совет новичкам, чтобы не так скучно было играть: никогда не делай ставку на первый день!

– Новичкам, всегда везёт!

– В картах, но не в любви!

Настоящие гаучо давно бы просто достали ножи и изрезали друг друга в лохмотья, впрочем, о настоящих гаучо все знают только по книжкам.

Баронессу филолог увидел только в аэропорту, когда регистрация рейса на Пекин уже шла полным ходом. С девочками-бутербродами, впрочем, довольно милыми, он успел познакомиться раньше на научном собрании экспедиции, которое устроил профессор Абенакр.

– Ну, наконец-то, Франсуаза! Я уже начал волноваться. – Профессор последние полчаса, каждые 5 минут нервно поглядывал на часы.

– Простите, что заставила нервничать Вас, дорогой профессор! Машина, представьте себе, заглохла буквально за пару километров до аэропорта. Люк, наверное, до сих пор возится с ней, а мне пришлось ловить попутку, чтобы не опоздать. Бонжур. – Она быстрым и лёгким рукопожатием поздоровалась со всеми членами экспедиции.

При упоминании мужа, Феликс бросил на своего друга многозначительный и насмешливый взгляд обнаглевшего от собственной ловкости и безнаказанности Кота в сапогах.

Филолог, в свою очередь, не заметил в ней той ледяной холодности, которую Феликс, должно быть, просто выдумал или, которую, как минимум, преувеличил, с целью придать, как можно большее значение своему будущему триумфу. Так, побеждённые драконы в рыцарских историях всегда оказывались, по меньшей мере, раз в 5 крупнее, чем они были на самом деле. «Но, ведь наши замыслы совсем не рыцарские, скорее, совсем даже наоборот» – думал филолог, когда смотрел ей в глаза и пожимал её руку. Рука её была нежной и энергичной, одновременно, а взгляд её серых глаз излучал ясное и умное, но слегка ядовитое спокойствие.

– Ну, что теперь ты убедился, что этот орешек тебе не по зубам? – Насмешливо спросил Феликс, ставя свой багаж на роллерную ленту.

– Орехи только дураки колют зубами, для этого есть иные средства.

Обмен колкостями периодически вспыхивал вплоть до самого приземления в международном аэропорту Пекина.

Поскольку сумасшедшего профессора Абенакра (а в том, что профессор, мягко говоря, немного не в себе, филолог смог убедиться уже в первые дни экспедиции) интересовал исключительно поздний сунский, то есть, непосредственно, домонгольский период на территории северных провинций, сказочный «Древний Китай» оказался скучной голой полупустыней, с постоянно дующим в одном направлении нудным, песчаным ветром. К тому же, профессор окончательно рассеял все его романтические грёзы, унизительным назначением на кухню, в качестве бессменного помощника, периодически сменяющих друг друга археологинь. Девчонки, по два дня должны были готовить на всех членов экспедиции нехитрую пищу, а потом снова погружались в раскопки. А его археология теперь сводилась к снятию сажистого слоя с изрядно закопчённых котелков и к отдраиванию сковородок эпохи первых альбомов «Rolling Stones». А ещё нужно было растапливать кизяком, сложенную одним ловким китайцем в течение всего одного дня глиняную печь, и таскать привезённые фляги с водой.

– У тебя каждые два дня новенькая! Лучшего себе и представить невозможно. – Подтрунивал над ним Феликс, начиная уже как коршун, заходить сужающимися кругами над баронессой.

Положение студента показалось ему сначала отчаянным, если не сказать безнадёжным, не смотря на то, что некоторые девочки археологини проявляли к нему нескрываемый женский интерес. Но, постепенно он стал осознавать, что всё не так плохо, как выглядело на первый взгляд. Франсуаза не принимала никакого непосредственного участия в подготовительных работах, в отличие от Феликса, пропадавшего в «яме» с рассвета до захода Солнца. Студент недоумевал, что она здесь делает? Баронесса легко могла прилететь на место раскопок гораздо позже остальных, так как её функция заключалась в регистрации и обработке данных экспедиции. Она была также специалистом по датировке. А эти данные, то есть археологические находки нужного периода, должны были, как он понял из разговора с ней профессора, появиться никак не раньше, чем через месяц. Нужно было по всем правилам археологической науки (а не так, как Шлиман!) докопаться до нужного культурного слоя. Что касалось находок в поверхностных слоях, относящихся, таким образом, к более поздним эпохам, то они, по договору, просто передавались китайским коллегам. «Неужели проныра Феликс был прав, – думал студент, – а она просто скучает и жаждет любовных приключений?».

Да, Франсуаза явно скучала днями в своей полевой куртке с капюшоном на однообразном ветру, и постоянно что-то записывала в кожаный блокнот. Порою, она, о чём-то подолгу разговаривала с профессором на окраине размеченного для археологических изысканий, всё углублявшегося прямоугольного раскопа. И тогда в разговор умело встревал, появлявшийся внезапно из глубины, как из метафорической Преисподней, Феликс. А иногда, баронесса в одиночку уходила куда-то почти за горизонт, к виднеющимся вдали бурым песчаникам, и тогда студент долго смотрел ей вслед, продолжая чистить котелки или отмывать грязную посуду.

Вечерами все собирались у костра. Это было хорошее время! Даже нудный, однообразный ветер, казалось, немного стихал, чтобы послушать, как вдохновенно Элеонора поёт баллады Joan Baez. Филолог мог отдохнуть от своих однообразных дневных трудов, сидя на раскладной походной табуретке, и, поглядывая на свои любимые звёзды, коих в пустыне всегда больше, чем где бы то ни было. Когда Элеонора замолкала, чтобы немного передохнуть, на смену ей приходил неутомимый Феликс, пытающийся заполнить собой в эти минуты не только музыкальные паузы, но и, если получится, всё межзвёздное пространство. Он, с молчаливого согласия, всех членов экспедиции, сразу же, с первых дней, возложил на себя обязанности «души компании». Поэтому, считал возможным импровизировать в стиле развязного городского конферанса, трещать без умолку и травить какие-то двусмысленные анекдоты, чем вгонял в лёгкое смущение не только дам, но и самого профессора Абенакра. Но, в итоге, всё ему сходило с рук.

По глазам и улыбке баронессы студент понял, что она присоединяется к общему мнению: Феликс остроумный и невероятно притягательный молодой человек. Гнедой вырвался вперёд на добрые полкорпуса! Нужно было что-то срочно предпринимать. А ещё, Боливар не вынесет двоих! Филолог прокашлялся в кулак, и попросил у Элеоноры в один из вечеров гитару. Когда он начал, нудный ветер вдруг совсем стих, а звёзды опустились внезапно так низко, что искорки от костра, взлетавшие вверх, легко могли присоединяться к ним, тоже становясь звёздами…

– Неплохой ход, судомойка. – На ухо шепнул ему Феликс, сдавая для мытья на следующий день после завтрака свою грязную миску, и кружку с остатками кофейной гущи. – Но не думай, что крепости берутся кавалерийским наскоком! Для этого нужно владеть искусством длительной осады. А ты, как все, утончённые натуры нетерпелив. – Феликс постучал по его плечу указательным пальцем.

– Некоторым, действительно, приходиться подолгу осаждать крепости – это правда. Но, история знает случаи, когда иным крепостные ворота довольно скоро открывались изнутри! – Тайное состязание в уничижительном остроумии продолжалось.

– Ну, ну. – Феликс похлопал друга и соперника по плечу, и побрёл в сторону раскопа.

Филолог остался наедине со своими немытыми кружками, мисками, и с метафорическими размышлениями о пустынности человеческого бытия, поэтому даже не заметил того, что Франсуаза сегодня вышла из-за стола последней, обычно она приносила свою посуду где-то в середине общего потока (быстрее всех ели китайцы).

– Вы ведь немного маг, не так ли? – Спросила она из-за спины, когда он готовил свой обычный «мыльный раствор» в подогретой воде.

Он узнал её по голосу, и понял, что оборачиваться ни в коем случае сейчас не нужно.

– Скорее, алхимик. – Показал он через плечо одну из заляпанных говяжьим жиром мисок.

Баронесса сама обошла его и встала напротив.

– Вы ведь пели свои песни? Они чудные. – Она помолчала, – И Вы чудный.

Филолог решил, что дальше разговаривать с ней не поднимая глаз, будет уже совсем неприличным. Баронесса смотрела на него как тогда в Ля Бурже, при первой встрече – просто и ясно, только сегодня в её взгляде не было, подмеченного им лёгкого привкуса яда, теперь в нём он заметил живой интерес, какой испытывают друг к другу только теплокровные существа.

– И, вот результат. – Усмехнулся он, кивнув на гору грязной посуды.

– Я поговорю с профессором. – Немного озабоченно сказала она.

– О чём? – Студент решил твёрдо держаться легкой иронии в разговоре с ней.

– О звёздах, падающих в костёр, и об искорках, вырывающихся из костра и становящихся звёздами.

Она шутит? Но баронесса говорила абсолютно серьёзно. «Всё начинается с жалости» – с жалостью к себе подумал филолог.

– Стоит ли беспокоить профессора по таким пустякам?

– Вы напрасно думаете, что Абенакр самовлюблённый полусумасшедший идиот. Вы его просто совсем не знаете.

Она была права вдвойне. Это нужно было признать. У него действительно сложилось о профессоре приблизительно такое мнение, притом на основании самого поверхностного знания о нём. Но лучше, видит Бог, он профессора знать не мог.

Через пару дней, филолог, благодаря замолвленному за него баронессой словечку, уже вовсю орудовал в периметре киркой и штыковой лопатой, под чутким руководством Феликса, и под неусыпным наблюдением профессора Абенакра.

«Спину не гнуть! Если неудобно, лучше сядь». – Покровительственно наставлял его Феликс. (Кирка с непривычки давалась тяжело). С лопатой дело обстояло несколько лучше, поэтому Феликс, большей частью, молчал, но тогда в его образование в области практической археологии включался сам профессор, стремясь добиться от филолога идеальной биомеханики: «Дай покажу, как нужно выбрасывать породу на поверхность. – Абенакр выхватывал из его рук лопату, отодвигал в сторону девушку перетиравшую землю, и энергично, по-молодецки врезался в грунт, не доводя 2–3 сантиметра до верхней кромки «штыка», давал перетереть землю, и затем делал длинное церемонное движение лопатой вверх, как будто вздымал государственный флаг. – Понял? Не хватало, чтобы у меня здесь кто-нибудь надорвал спину! Феликс, научишь его правильно затачивать инструмент. Это не лопата, а чёрт знает что!». Профессор отходил, вытирая руки своим носовым платком. «Не забываем после каждого штыка, чистить и ровнять грунт в квадрате! Работаем в одном темпе. Ориентируемся по соседу слева» – Абенакр больше голосил для порядку, все и так неплохо представляли, что нужно делать. Расчисткой занимались исключительно женские руки археологинь.

Она тоже по нескольку раз в день заглядывала внутрь периметра, лишний раз убедиться, что её протеже делает успехи. Феликса явно раздражало такое внимание с её стороны к достаточно случайной здесь, по его мнению, персоне филолога. И потом, всё благодаря кому?! А иногда, она сама лихо спрыгивала на дно раскопа, чтобы осмотреть и ощупать почву, и что-то обсудить с профессором, или перекинуться несколькими словами со студентками. Ни с ним, ни с Феликсом баронесса в часы работы не заговаривала. Единственное о, чём он жалел, так это о том, что не имел теперь возможности подолгу наблюдать за её одинокими прогулками на горизонт.

Метр за метром, слой за слоем дни шли своей довольно скучной и однообразной чредой, если не считать вечерних посиделок, в программу которых он был теперь включён, с общего единодушного согласия, наряду с Элеонорой, Феликсом, и ещё парочкой китайцев. Китайцы играли на каких-то нехитрых трёхструнных музыкальных инструментах, и гнусаво пели свои протяжные песни, звучащие в незнакомом европейскому уху третьем ладе. Однозначно отнести их к мажорным или минорным музыкальным творениям не представлялось никакой возможности.

Наконец, баронесса додумалась уговорить Абенакра, настроить свой транзисторный приёмник, который тот приволок с собой из Парижа, на британскую музыкальную волну, вещающую из Гонконга, и, таким образом, в программе вечернего отдыха к немалой всеобщей радости появились танцы.

– Ну, теперь держись, песенки закончились! – Ехидно предупредил друга Феликс.

– Моя главная песня, ещё не спета! – Невозмутимо парировал филолог.

Дальше, все за исключением Абенакра энергично пустились в пляс, даже китайцы, которым за это местные партийные власти могли хорошенько дать по шапке – года четыре трудовых лагерей, без суда и следствия. Но, вроде всё обошлось.

– Поёте вы лучше, чем танцуете. – У баронессы слегка сбилось дыхание, и от неё веяло тёплым хлебом, вперемешку с тонким амбре дорогого парфюма.

– Вы всегда и всем говорите правду, мадам? – Филолог был намного моложе, но и его голос после быстрого рок-н-ролла звучал несколько нетвёрдо.

– Нет, своему мужу я часто лгала, а ещё раньше своей матери, а вот отцу, представьте себе, никогда. – Она легко щебетала и обмахивалась «батистовым платочком».

«Похоже, дело сдвинулось с мёртвой точки» – подумал он и поискал глазами Феликса. Тот рассказывал что-то смешное двум студенткам, держа их по обе стороны от себя и приобнимая за плечи.

– Значит, у вас нет принципов, одни только обстоятельства? – Он и сам не понимал, зачем дерзит ей, его сознание раздваивалось между откровенностью баронессы и странным поведением Феликса. Что он ещё такое задумал?

– Феликс Ваш друг, так ведь? – Баронесса не удостоила его ответом, она ведь была баронессой, хоть и по мужу, да и просто взрослой и умной женщиной.

– Да, это благодаря ему я здесь, и имею счастье видеть Вас. – («Боже, что за старомодную высокопарную чушь я несу?»).

Баронесса могла бы просто от души рассмеяться, но она только слегка улыбнулась и посмотрела на него, как на милого чудящего ребёнка.

– Вы такие разные. – Думая о чём-то своём сказала она. – У меня тоже была в студенческие годы одна подруга. Никто не понимал нашего союза. Так, часто бывает… Но, мы с ней никогда не соперничали. – Баронесса слишком резко вскинула голову, чтобы её последние слова могли оказаться случайными и имеющими проходное значение.

Неужели она о чём-то догадывается? Теперь коршуном филолог представил не Феликса, а её. А они, просто два мелких грызуна, не видящие ничего дальше нескольких метров в округе, но, однако же, уверенно, строящие планы на долгую и счастливую жизнь на своей уютной полянке, в то время, как…

– Наверное, всем молодым людям в этом возрасте свойственно соперничество. – Он решил, что лучше немного отступить, не давая противнику зайти к себе в тыл.

– Но ведь, ты сам понимаешь, что это глупо. – Она впервые сказала ему «ты».

– Что глупо, природа? Ведь соперничество заложила в нас природа. Если она глупа, то мне не стыдно быть глупым.

– Я ничего не сказала о стыде, а только о глупости. – Уточнила баронесса, поправляя свои густые пшеничные волосы. – Скоро мы опустимся на нужную глубину, и у меня будет много работы.

Она вдруг сменила тему, или нет, тема оставалась прежней, гадал он.

– Да, а я вновь буду мыть посуду, или томиться от безделья в этой пустыне. – С грустью вздохнул филолог, озираясь вокруг.

– Вряд ли ты здесь оказался случайно, и дело здесь вовсе не в Феликсе.

– А в ком, или в чём дело? – Филолог почувствовал, что сейчас что-то должно произойти, и поэтому, немного напрягся и выпрямился всем телом.

– Посвети ка мне лучше своим фонариком, я забыла у себя одну нужную вещь.

Он прекрасно знал, что в своём голубом «шамаханском» Шатре баронесса жила одна…

Через двадцать минут они вернулись на разгорячённую «танцплощадку», но Феликс, конечно же, заметил их отсутствие. Вид у него был озабоченный, если не сказать растерянный. Теперь, наоборот, две студентки щебетали ему что-то в оба уха и смеялись, а он только рассеяно кивал головой.

– А я тебя недооценил, дорогой друг. – Мрачно процедил Феликс, когда профессор выключил свой транзисторный приёмник, и объявил об окончании сегодняшнего всеобщего веселья (дисциплина в полевых условиях, прежде всего!).

– Ты недооценил её. – В голосе филолога не слышалось прежней колкости и полемического задора, а только умиротворение и усталость.

– Что, я был прав, хороша? – Феликсу ничего теперь не оставалось, кроме, как спрашивать о таких вещах.

– Для меня, даже слишком. – Ответил филолог, старательно обходя звёзды, снова спустившиеся очень низко. А со стороны можно было подумать, что его немного покачивает.

– Вас не поймёшь, то недостаточно, то даже слишком. – Проворчал Феликс, не став уточнять, кого он имел в виду под «ними». А студент спрашивать не стал, ему просто хотелось спать.

– Ну, так каково же будет твоё желание? – Археолог внезапно остановился.

В случае своей победы он, несомненно, придумал бы что-нибудь довольно унизительное, но не слишком обременяющее своего друга. Чего ждать от этого чудака, которому, странным образом повезло с баронессой, Феликс не представлял, но втайне надеялся на его снисходительность. А точнее, даже на простодушие.

– Я ещё не решил, – усмехнулся филолог, – дай немного подумать.

– Вот подозревал я, что «тихоня» – это только твоя маска, за которой скрывается, алчущее утончённой жестокости коварное чудовище. О, как я был слеп, наивный! – Феликса немного отпустило, он смирился с поражением, и теперь делал размашистые театральные жесты.

– Ты был ослеплён сиянием собственных былых побед над провинциальными пастушками, но решил, что смог окончательно разгадать тайну Женщины! Именно эта самонадеянность тебя и подвела. А я тут вовсе не причём.

– О, да, конечно, ты здесь не причём, и умываешь руки. – Феликс изобразил, как филолог с брезгливым выражением лица моет грязную посуду.

– Вот, я же говорю, ты заносчив и высокомерен, и снова допускаешь одну и ту же ошибку!

Этот полушутливый спор двух друзей мог продолжаться до бесконечности, не смотря на очевидную усталость обоих, если бы они просто не оказались возле своей армейской палатки, трепещущей на ветру, которую они делили ещё с четырьмя студентами-археологами. А их в суть препирательств никто, разумеется, посвящать не собирался.

Ещё через два дня кирка одного из китайцев стукнулась в останки черепичной многоступенчатой крыши на расчётной глубине.

– Стоп машина! – Скомандовал профессор Абенакр, сложив ладони рупором, так, чтобы его было слышно всем на раскопе. – Приехали!

Теперь ни единого следующего «штыка» делать не полагалось. Копка закончилась, наступало время тонкой скрупулёзной расчистки.

Баронесса прервала свои записи в кожаном блокноте, и пошла к тому месту, в котором произошла первая долгожданная встреча с разыскиваемой эпохой Сун. Накануне филолог узнал, что помимо специальных заметок она рисовала там забавные карикатуры, в том числе на профессора Абенакра. А помимо всего прочего, он нашёл там и себя – египетского раба, стонущего под гнётом, указующего чиновника или жреца Феликса.

– Можешь возвращаться на кухню, или лететь в Париж, профессор к расчистке всё равно тебя не допустит. – Феликс не то, что бы злобничал, просто устало констатировал факт, вытирая пот со лба.

– Я ещё ничего не пожелал. – Напомнил филолог, уже собираясь с силой воткнуть лопату в землю, но вовремя спохватился.

– Ты просишь невозможного. – Феликсу давно хотелось курить, но в раскопе это категорически запрещалось, нужно было подниматься на поверхность. – Пойдём. – Он направился к лестнице.

Китаец попал своей киркой в какую-то сунскую черепицу, аккурат, к обеденному перерыву, будто выцеливал.

– Ты знаешь, я вот, что решил, – сказал вдруг филолог, пережёвывая овощное рагу с бараниной, – если ты не хочешь учить меня расчистке, я напрошусь в ассистенты к Франсуазе, а желание останется за мной. – Он с преспокойным и невозмутимым видом отхлебнул компота.

– Ну, ты жук! – Изумился Феликс негромко, так, чтобы не слышали остальные.

– А ты думал, ты один такой, ха! – Резко выдохнул студент, так, чтобы некоторые остальные тоже могли его слышать.

– Ты не понимаешь, это правда, невозможно! – Приглушённо шипел Феликс.

– Говорю тебе, я и не настаиваю, а просто прибегну к помощи Франсуазы. – Он допил одним глотком компот, и демонстративно встал из-за стола.

Филолог был в шатре баронессы, пока всего только один раз. На следующий день, точнее вечер, после того, что между ними произошло, он рассчитывал на естественное продолжение, и молился, чтобы, не дай Бог, с транзисторным приёмником Абенакра не случилось каких-нибудь неприятностей. Молитвами многих, профессорский приёмник, как и вчера, чувствовал себя превосходно, выжимая из себя, всё, на что был способен – метров на 200 звука. Но Франсуаза, как и накануне, охотно танцевавшая вместе со всеми на гребне гонконгской волны, ограничилась на прощание поцелуем и пожеланием спокойной ночи. Правда, нужно сказать, что этот поцелуй она дарила ему долго и страстно, сопровождая его тихим и жадным стоном.

– Никогда не торопи женщину – сказала она, когда их губы разлепились.

Он, вроде, и так, не смел ни на чём настаивать, и торопился разве только в своих мыслях и чувствах. Но, видимо, Франсуазе граница между внешним и внутренним казалась весьма условной, а может быть, для неё этой границы никогда не существовало. Она провела по его щеке своей мягкой ладонью, а он даже успел её наспех поцеловать. Но Франсуаза тут же упорхнула к себе, оставив его одного посреди распростёртой китайской ночи. «Никогда не торопи женщину» – эхом напоминали ему звёзды, когда он неторопливо брёл в пропахший табаком и потом брезентовый мир шестерых, опьянённых животным голодом и свободой бескрайнего пространства мужчин.

– Хорошо, – сказала она, – выслушав его тревожные предчувствия по поводу своей дальнейшей участи, – я беру тебя под своё крылышко. – При этом она показала ему крылышко и весело засмеялась. – Я, похоже, окончательно поссорю тебя с Феликсом, да? – Франсуаза негромко журчала, как единственный в округе, выбивающийся на поверхность подземный источник, давая этим немолчным звуком ему надежду на продолжение жизни в суровой и равнодушной пустыне. Филологу захотелось подхватить её на руки, но сейчас это было совершенно невозможно.

– Потерпи немного, – сказала она, едва заметно дотронувшись до его руки, и обласкав взглядом. А потом решительно зашагала в сторону раскопа.

Терпеть и вправду пришлось не много. Во-первых, Франсуаза за пять минут решила вопрос его дальнейшей судьбы. (Абенакр, похоже, ей абсолютно доверял). А, во-вторых, он в тот же вечер снова оказался в её роскошном царственном шатре, и довольно надолго…

– Ты видел?! В тринадцатом квадрате, ваза! – Феликс, как хорошая охотничья собака, которая забывает себя, когда выходит на след, радостно тряс студента, казалось, позабыв о его «чёрной неблагодарности» и о своём досадном поражении.

– Нет, я с Франсуазой занимался расчисткой монет. А потом её куда-то позвали. – Студент, как будто ещё не совсем проснулся. Видимо процедура расчистки действовала на него, как сильнодействующее умиротворительное.

– «Куда-то позвали», – передразнил его Феликс, – плохо смотришь за своей птичкой. Смотри, я ведь могу и реванш взять! Шучу, шучу. – Он добродушно хлопнул друга по плечу.

– Понимаешь, старина, я не первый год ковыряюсь в земле! – Не забыл напомнить Феликс, кто он такой, когда они двинулись в сторону раскопа. – Но, чтобы в таком виде сохранилась ваза из тонкого фарфора 12 века, вижу впервые! Такое ощущение, что она просто когда-то давным давно зависла в воздухе, а потом постепенно законсервировалась. Представь себе, горели и рушились жилища, погибали люди, скакали монголы. – Феликс даже изобразил для наглядности скачущего бешеного всадника. – А вазе, хоть бы хны, как заколдованная! Целая и невредимая. Да, что там говорить, я сам видел, как у Абенакра от возбуждения тряслись руки. На это, ей богу, стоит взглянуть! Тем более, твоя птичка уже там. – Феликс, всё-таки не удержался от привычной насмешки.

– Помнится, она ещё недавно была ослепительно сияющей недосягаемой горной вершиной! Снежной Королевой! – Замечание было вполне резонным. Как это недосягаемая вершина, или королева могут за несколько дней превратиться в обыкновенную птичку?

– Ладно, не пыли. Это я так… Ты желание придумал? Или ты надеешься, что я соглашусь оставаться твоим должником всю оставшуюся жизнь?

– Будет тебе желание. – Отмахнулся филолог (какие ещё желания могли быть у него рядом с Франсуазой?).

– Сегодня! – Настаивал Феликс.

– Не беспокойся, до полуночи император объявит свою волю. – Он тоже хлопнул Феликса по плечу.

– Ловлю тебя на слове.

– А вазу эту просто специально в землю зарыли, от монголов. Детективы хреновы! – Студентишка откровенно насмехался над ним.

– Вот, откуда ты взялся на мою голову такой умный, а? – Археолог готов был дать выскочке хорошую наставительную затрещину.

– О, а как я туда попал!

Увиденное заставило его, на какое-то время забыть даже о Франсуазе. Он никогда прежде в своей жизни не встречал ничего подобного. И дело было вовсе не в красоте. В особом войлочном тереме, служившим в качестве склада для найденных древностей, на покрытом суконной материей столике стояла… лучше сказать, стояло – нечто, всем своим непередаваемым одиночеством, изяществом и беззащитной хрупкостью, существовавшее, буквально, вопреки всему иному, всему, что он знал прежде. Профессор Абенакр собственноручно перенёс её в махровом полотенце, как малое дитя и с величайшей осторожностью водрузил на постамент для всеобщего обозрения. Приближаться к удивительному созданию ближе, чем на метр профессор категорически запретил, и лично строго следил за выполнением своего распоряжения, касающегося безопасности находки. Ведь она, – филолог заметил, что «существо» было, несомненно, женского пола, – могла разбиться даже от малейшего порыва ветра, перестать существовать от чьего-нибудь нечаянного чиха. Ему показалось, что ваза, не смотря на тридцатиградусную жару до сих пор, немного дрожит, то ли от страха, то ли от смущения, а может быть от ощущения собственной зыбкости в нашем грубом и жестоком мире. Феликс тоже глядел на неё, профессионально затаив дыхание.

Ни с чем подобным ему не приходилось ещё сталкиваться. О таком он читал только в книжках. Ваза будто захватила его целиком своей утончённой и невероятно притягательной беспомощностью, за которой, однако же, чувствовалась незримая сила её пробудившейся древней власти. И ничего с этим поделать было невозможно. Она не обольщала и не манила, не привлекала своим стыдливым смущением, и не кокетничала, она молчала, ничего не прося и не требуя. Безучастная к шумным восторгам, и к восхищённому молчанию, равнодушная к победам, она была просто не от мира сего, и этого было достаточно, чтобы он теперь думал только о ней.

Выйдя из палатки, студент, не помня себя, пошёл в сторону бурого песчаника на горизонте, туда, куда часто ходила Франсуаза.

– Ты куда? – Крикнул ему в спину Феликс.

Но тот ничего не ответил, только сосредоточенно смотрел на единственную природную возвышенность в обозримом пространстве и упрямо двигался в сторону горизонта против, пытающегося будто бы уберечь его от какого-то необдуманного поступка ветра. Феликс махнул рукой. А когда развернулся, то увидел, что Франсуаза тоже пристально наблюдает за удаляющейся фигурой его чудаковатого друга. Их взгляды встретились, на лице баронессы он прочёл явную озабоченность и тревогу.

Филолог вернулся только к ужину. Ел сдержанно, молча, как человек что-то про себя твёрдо решивший. Феликс косился то на него, то на баронессу. Она тоже выглядела так, словно на что-то решилась. Археолог удивился, найденной им этой, едва заметной, но существенной разнице в их лицах. «Заговорщики шизанутые» – подумал он, и даже не подозревал, насколько впоследствии оказался прав.

– Ты хотел, чтобы я объявил сегодня о своём желании? – Спросил студент, подойдя к Феликсу после ужина, и отведя его в сторонку.

– Ну? – Феликс насторожился, чувствуя, что сосредоточенная серьёзность его друга ничего хорошего в дальнейшем не предвещает.

– Я хочу её. – Упрямо выговорил филолог в свои запылённые, уже довольно поистрепавшиеся кроссовки.

– Кого? Баронессу? – Удивился Феликс. – Она и так твоя!

– Да не ори ты. – Процедил студент, и огляделся вокруг, пытаясь определить, не слышал ли кто их. – Не баронессу. Феликс, моё желание – ваза. Я хочу вазу.

С минуту археолог смотрел на своего друга, как на человека явно не в себе, определённо тронувшегося умом. Тот упрямо водил ногой по песку.

– Тебе, что солнцем голову напекло? Перегрелся? Пойди в душ, охладись немного. Соображаешь, что ты несёшь?

– Значит, ты отказываешься платить по счёту? – Он всё также смотрел вниз на свою, живущую отдельной жизнью правую ногу.

– Послушай, псих! – Феликс с силой встряхнул его. – Мы так не договаривались. Ты требуешь от меня пойти на абсолютно бессмысленное преступление! Разве ты не знаешь, что все артефакты, найденные в целости и сохранности, должны быть переданы китайской стороне? – Он опять встряхнул студента. – Не знаешь?! Полтора десятка китайцев видели её своими раскосыми глазами! Да, они нас в порошок сотрут. А больше всех достанется, знаешь кому? – Феликс поднял его голову за подбородок, чтобы заглянуть в глаза. – Больше всех достанется твоей подружке Франсуазе, потому, что именно она несёт персональную ответственность за сохранность найденных ценностей. Одно дело, наспор поиметь холёную бабёнку, другое – подставить её, да ещё так, что неизвестно, чем всё это для неё закончится! Ты просто не знаешь китайцев, мой юный друг. Они расстреливают за случайный переход их государственной границы. Здесь, кстати, совсем рядом Монголия, может, хочешь проверить, правду я тебе говорю или нет?

– Если вазу нельзя вывести целёхонькой, то её нужно разбить, как будто это произошло случайно! Ну, всякое же бывает. А потом, во Франции её можно снова склеить. – Студент ухватил Феликса за руку, и теперь сам искал его взгляда.

– А свидетели? Я же говорю, китайцы устроят по этому поводу настоящее полицейское расследование! Вся экспедиция пойдёт прахом. Нет, я отказываюсь в этом участвовать. – Феликс брезгливо отдёрнул свою руку. – Слышишь, отказываюсь! Придумай, что-нибудь другое, и выбрось эту безумную идею из головы. Иначе, я сам всё расскажу профессору. Так и скажу: «Дорогой профессор Абенакр, Вы как в воду глядели. Я ходатайствовал перед Вами за сумасшедшего, способного принести экспедиции одни неприятности. Да, что там, просто одним махом погубить всё дело!».

Феликс зашагал прочь, соображая, что, может быть, стоит обо всём рассказать профессору прямо сейчас. Но, если так разобраться, какие у него доказательства преступных намерений его друга? Ваза пока что, слава Богу, цела, а сам филолог находится под покровительством мадам Де’Кергре. В её лице Феликсу никак не хотелось наживать себе врага. «Может она, о чём-то догадывается, и сама вправит мозги этому идиоту» – с надеждой подумал он, вспоминая её встревоженный взгляд, виденный им сегодня днём.

«Когда о чём-то хочешь поговорить приватно в пустыне, всегда нужно учитывать направление ветра».

Филолог вздрогнул от неожиданности. Он стоял один на ветру ссутулясь, запустив руки в карманы, и не заметил, как к нему сзади, бесшумно, сумеречной тенью приблизилась она.

Неужели она всё слышала? – Он сжался ещё сильнее. – Теперь вообще всё пропало, всё! Студент ожидал неминуемой заслуженной пощёчины, и это только для начала. А потом будут слова, слова, целый камнепад слов, острых, тяжёлых, беспощадно серых, сыплющихся на его вихрастую голову, которую, как ни закрывай, всё равно. Он ощутил, как жгучая, раскалённая лава позора начала неотвратимо, выжигая все внутренности разливаться по всему телу.

– А теперь посмотри. – Франсуаза лизнула языком подушечку своего указательного пальца, подержала его над головой. А затем, гипнотически медленно опуская палец, указала им точно на свой Шатёр, полог которого периодически откидывался предательским ветром. Филолог похолодел, благо, что в направлении указанном Франсуазой, кроме её шатра, на сотню километров, ничего больше не было. Хотя, нет, теперь он понял, что это совсем не так. Везде, повсюду, вокруг была Пустыня, которая всё слышала и всё сохраняла в себе, как сохранила и эту необыкновенную, сводящую его теперь с ума вазу…