Глава 5
«Ты пришел, папа»
Уже за полдень. А Матвей идет, и вроде нет конца лесной дороги. Петляет, ныряет в низинки, выводит на суходол. Вот тропа, да, уже тропа, втянулась в длинный пологий спуск и вывела на веселую опушку. Почему веселую? Да так весело здесь щебетали птицы, порхая среди ветвей, а в мелкой травке рдела мелкая лесная земляничка. Метрах в двадцати заросший берег. Да это же речка Евда. Он вышел на Крутую быстерь. Она! Да и не она. Что-то похожее, но другое. Да какое ему дело, похоже, непохоже. Теперь он знает, куда и как идти.
Ему захотелось пить. У Крутой быстери под берегом есть ключик. Неприметный, но Матвей знает его. Вода здесь всегда холодная и чистая. Раздвинул траву, спустился. Ключик приветливо выталкивал на встречу ему песок. Напившись, снова выбрался на берег. Впереди в зарослях ольхи и ивы мелькнуло. Качнулись ветки. Он увидел кончик удилища, который и качнул ветки. Ого, да здесь кто-то ловит харюза. Пролез Матвей сквозь переплетенные стволы и ветви и вышел на берег весь заросший осокой и лопушником.
У быстери, утвердившись одной ногой на коряге, второй на большом камне, стоял мужик и раз за разом взмахивал удилищем. Леска по крутой воде сбегает быстро, если нет зацепа, и он часто взмахивает, забрасывая крючок с наживкой на быстерку.
Матвею хочется сказать, что сразу не схватит харюз, так не лови, бесполезно. Лучше, спустя некоторое время, попробовать снова. Но что это? Зацеп? Нет! Рыбак подсек, и харюз, сверкая и извиваясь, вылетел из воды, перелетел через Матвея и шлепнулся в лопухи, в воду. Здесь очень мелко, но все же рыба-то в воде. Харюз поднял муть и, не соображая, воткнулся носом в береговой ил, извернулся и забарахтался в сторону ключика. Еще чуть и до приглубой воды доползет.
Матвей нагнулся, шагнул и ловко поддел его под жабры. Торжественно поднял над головой:
– Молодец! Хорошего поймал!
– Да, уж какой молодец, коли упустил, – обреченно выдохнул мужик.
– А хитрый. Давеча выпрыгнул за удой, а не поймался. Да и сейчас не сразу взял. Поводил меня. Хитрый, но голодный…
Он поймал крючок, обмотал леску вокруг удилища, воткнул крючок в комелек.
Матвей вручает харюза:
– Я нечаяно оказался и поймал… Да ты бы и сам успел. Бери, твой он.
– Да не… Ушел бы он от меня. Не успел бы я. Да и в лопухах попробуй найди. А тут еще и в воде, хоть и мелко. Ушел бы. Твой он.
Рыбак хмуро глянул на Матвея. Глаз зоркий, но не вредный и не сердитый. Матвей ему:
– А давай костерок сообразим, да и поджарим его на угольках.
– Давай, – согласился мужик, зажечь есть чем? – Есть…
– Ну, а я смородины на заварку нарву. Найду если…
Что-то смутило Матвея в его словах. Ага, «если найду», сказал. Уж чего-чего, а смородинника здесь было полно. Он сам не раз бродил здесь с удочкой и знал почти каждый кустик ягодника, что черной, что красной смородины. Малины вот стало меньше. Выродилась.
Он раздул на кострище огонек. Даже разжигать не надо было. Угли не все погасли. Значит, рыбак недавно чайком баловался. Подкидывал сучья, летели искорки, играли мысли. Шаги. Поднял голову от огонька. Мужик показал в горсти листочки:
– Нашел, – подошел к ели и снял с сучка кастрюльку. К ручкам привязана проволока – вот и котелок. У нас часто так: посудина одна, а функций не меньше трех. (Это у рыбаков) То бишь, и уху сварить, и чай вскипятить, а, если есть из дома что-то, то и это сготовить. Только споласкивай. А долго ль это? Воды полно, жар тоже не купленный.
– Ты откуда? Местных, вроде, всех знаю. Приезжий? Так они ныне редко… приезжие – то. А? – Спросил мужик.
Матвей не обиделся. Его право. Ответил:
– Так я ж Красноборский. Тут и живу… Так меня же все знают, что в самом Красноборске, что в Солонихе, на Ферме…
Мужик глянул из-под бровей:
– Что-то не помню. Я тутошних всех знаю. А тех, кто на речке да в бору… Их совсем мало… Не, не припомню. А?
То ли себя спросил, то ли Матвея. Матвей огляделся. С самого начала по казалось ему, что тут что-то не так:
– Да местный я. Ты лучше скажи, хозяин добрый, на Малашковой глине брести придется через речку или ве́рхом можно? А то и по прямой ко Красноборску… – это он уже про себя добавил.
– Не понял, какой глины?
– Как? За вторым поворотом от Нермы…
– От Нермы? – Не поднимая головы спросил мужик, – да там… Там же кончается зона.
– Что?
– Зона. Да ты что? Откуда выпал? А может ты из них, – наклонился, – из зеленых?
Теперь оторопел Матвей:
– Какая зона? Там же курорт. Ну есть курортная зона. Так она-то причем?
– Да я привык. Твердят пришлые типа тебя! Курорт, курортная зона. Какой, к чему, курорт. Здесь же все частное. Зона за колючей проволокой. Все одного богатого паскудника. Все-все куплено, выкачанно и для людей закрыто.
Опустил голову. – ты, что не местный. Так там у вас еще хуже…
Матвей сидел словно побитый палками. Сделалось больно всему телу. Он начал смутно догадываться, но понять и принять…
– Скажи, мил друг, мы точно в Красноборском районе. Мне домой бы…
– Ты? Домой что ли? А куда?
Если не знаешь, то от куда ты? Впрочем мне-то что. У меня другое… От Красноборска-то мало что осталось. Двину-то отравили совсем. Дети заболели и взрослые тоже. Эпидемия, а что, никто не знает. Люди большинство и ушли. Детей жалко, а то бы на своей земле помирать остались…
И тут он очень внимательно посмотрел в глаза Матвея. Дрогнуло в лице, дернулся судорожно рот. Глаза вдруг покраснели и налились слезами. Он всхлипнул:
– Ты?! Неужели ты… Папа?!
Только теперь понял Матвей свои неуловимые сомнения, подозрения, что в мужике было что-то до боли знакомое. Да это же его излом бровей! Нос, взгляд из под бровей… Но этого не может быть! Еще четыре дня назад его сыну было четыре годика. «Боже, с ума сошел я что ли?» Четыре дня назад они с женой поехали в Шеломя. А дальше? Темнота… «Вот оно. Где я был, да может, я и сейчас не дома. Конечно. А, если дома, то где я был не один десяток лет. Ведь сын-то теперь старше его годиков минимум на пятнадцать. Что со мной?»
Мужик втянул голову в плечи, словно ждал удара:
– Папа! – Поднял голову, – ты… ты! – слова опять застряли в горле, и спазм прекратил все. Глаза мерцали, блестели, сияли. Их не было. Был огонь.
– Папа… – он прижался к Матвею, боясь потерять обретенное, – па…па… Узнал я тебя, папа… Дождался, – неуемные, бежали по щекам слезы.
Матвею страшно, ему жалко, ему стыдно. Его захлестнула волна памяти и печали. Он не мог постигнуть того, что случилось сейчас и здесь.
Сын рассказывал: «Папа сказал, что ушел на время. Скоро придет. Мы ждали. Мама умерла. Мы ждали тебя. И ты пришел ко мне во сне. Вот такой какой сейчас. Только давно, и я не сразу узнал. Ты попросил поймать меня для тебя харюза. Очень хотел ухи из харюза. А потом пришел во сне кто-то сильный и властный. Нам уже совсем жить плохо стало. Все кругом скуплено или отравлено. Люди стали уходить. И еще в лесу по речке кое-где живут, да в бывших деревнях. Мне же велел то сильный вот в это время ждать тебя здесь и сказать… А что сказать, не успел. Я проснулся. Но это было… И ты пришел. И пришел живой. Такой, каким был. Папа! – он опять прижался к Матвею, заглядывая в глаза. – Ты только прости меня. Мне сейчас уже уходить надо. Так он велел: только два часа, а то беда. Я дождался тебя, увидел… Вспомнил! Он, вроде, так. Он сказал, что ты знаешь там в прошлом, что надо делать. Там было еще только начало разрушения. Прощай, папа… ап…апа…»
Воздух посреди дня стал наливаться темнотой, которая так быстро охватила их, что Матвей ничего не успел понять, осмыслить, сказать. Костер погас.
Матвей протянул руку, чтобы достать, удержать сына, но кругом была лишь темнота да пустота. Тоска скрутила его так, что он потерял сознание. А, может, связь с внешним миром, с тем, в котором… А, может потерял себя?
Только почувствовал, что снова живет, от рези в глазах. Это по ним погладили солнечные лучи. Зажмурился, соображая. Потом отвернулся от нахально бьющего по глазам солнца и медленно открыл глаза. Ничто не изменилось вокруг. И никого не было. Не было, рядом сына старше его самого. Он протер глаза, осмотрелся. Прислушался. Птички пели ему свои песни, булькала на камнях речка, пахло разнотравьем.
На душе его таяла ужасающая тоска. Только тревога затаилась чем-то бесформенным и темным. «Какой грустный сон. И какой явственный…»
Матвею так захотелось домой, что сердце встрепенулось и забилось гулко и часто. Он прямо вскочил на ноги. Хотелось бежать… бежать! Бегом! Только в ногах пробежала предательская дрожь и разлилась подленькая слабость. «Что это со мной?» – подумалось. Вспомнил, что вроде бы простыл. А ли нет? Да и была ли простуда, была ли темнота? Мудрый? Сын? Или это все сон. В сознании оставалась неустойчивость. Одно четко и ясно знал Матвей, что надо домой. Пусть сумбур в голове. Надо идти.
И тут он понял, что не помнит, где его дом. Вроде, в Шеломени, или в Красноборске, или еще где-то дальше? Где же? Он чуть не закричал: «Где ты, дом мой?!» Сел на траву. Слезы копились в глазах, но не капали, а просто наполняли их, как у ребенка, который не понял за что его ругают. Его такого маленького и хорошего, который ничего никому не сделал плохого. Просто еще не умел.