#img_1.jpeg

#img_2.jpeg

Милиционер стоит на площади, одним взмахом жезла направляя движение автомашин и поток людей. Он мчится в милицейской машине — помочь людям, потерпевшим аварию на дороге. Женщина в милицейской форме собрала вокруг себя подростков — ведет с ними разговор о законе, о правах и обязанностях граждан. Участковый инспектор успел остановить пьяную драку, заставил непутевого парня устроиться на работу, помог ветерану получить новую квартиру.

Люди, работающие в милиции, не строят дома, не собирают сложные машины, не выращивают хлеб. Им наше социалистическое общество поручило другое важное дело — беречь народное добро, охранять покой и мирный труд советских граждан. И они стоят на своем посту — патрульные и участковые, оперативные уполномоченные уголовного розыска и БХСС, инспектора по делам несовершеннолетних, сотрудники ГАИ, следователи, эксперты… Их служба, требующая мужества, воли, находчивости, риска, а порой и самопожертвования, достойна самого глубокого уважения.

Нет у советской милиции другой задачи, как честно и добросовестно служить народу, партии, Родине. Вот почему слова «Я отвечаю за свою страну» — это девиз, это и подведение итогов, и напутствие для идущих вперед.

 

Игорь Скорин

ПРИЗВАНИЕ

Ветераны уголовного розыска, старейшего отряда милиции… Как сложна и трудна была их работа в первые годы Советской власти, когда коммунисты и комсомольцы из числа наиболее сознательных рабочих, мобилизованные партией на борьбу с преступностью, не имели еще ни опыта, ни юридического образования, ни криминалистической техники. Они всему учились на практике, в каждодневной суровой битве за ликвидацию преступного наследия прошлого. Из тех, первых, многие погибли, другие находятся на заслуженном отдыхе. Их биографии и индивидуальны, и в то же время типичны. Типичны преданностью своему трудному делу, ответственным отношением к долгу, любовью к Родине. Вот одна из них.

…На Лубянке, в доме, где до революции размещалось страховое общество «Россия», по коридору третьего этажа неуверенно шел мальчишка на вид лет десяти-одиннадцати. На нем было потрепанное пальтишко, на ногах грубые, на толстой подошве солдатские башмаки. В руках он держал треух. Русые волосы на голове мальчугана топорщились, словно колючки у ежика.

Посматривая то на бумажку, зажатую в руке, то на номера, укрепленные на массивных дверях, мальчик отыскивал нужную ему комнату. Остановившись наконец возле одной из них, он постучал. Услышав приглашение войти, открыл дверь и застыл на пороге большой светлой комнаты, где за письменным столом сидел крупный мужчина в темном штатском костюме.

— Ну заходи! Чего растерялся? — Хозяин кабинета приветливо улыбнулся. — Садись и рассказывай.

Мальчишка, поборов робость, подошел ближе к столу, сел на самый краешек стула и сбивчиво принялся рассказывать о том, что работал рассыльным в торговом доме «Гарбель» — тут рядом, на Кузнецком мосту. Этот торговый дом закрыли, и вот теперь ему снова надо устраиваться куда-нибудь на работу.

Мужчина все время внимательно рассматривал своего посетителя, а когда мальчик закончил свой короткий рассказ, спросил:

— И сколько же тебе лет?

— Четырнадцать, — ответил мальчуган.

— Уж больно ты мал. — Мужчина задумался. — А впрочем, это, может быть, даже и хорошо.

Он не объяснил, почему это хорошо, а только заметил:

— Ты понимаешь, одно дело быть мальчиком на побегушках у купцов и другое — курьером у нас в Центррозыске. Ладно, заявление у тебя есть?

Маленький посетитель протянул исписанный тетрадный листок, и хозяин кабинета написал на нем:

«Зачислить Александра Астафьева курьером с испытательным сроком на три месяца. 14 апреля 1919 года».

Саша Астафьев быстро освоился со своим новым положением, перезнакомился со всем небольшим штатом этого грозного по названию аппарата. И как-то незаметно для всех курьер Астафьев стал вскоре незаменимым человеком в уголовном розыске. Он не только разносил почту и повестки, но и выполнял более сложные поручения.

Скажем, взрослому человеку трудно вести наблюдение за квартирой преступников в безлюдном переулке. Посторонний сразу же вызывал подозрение, его легко было заметить, и слежка зачастую не давала никаких результатов. На небольшого же и юркого мальчишку преступники не обращали внимания и потом долго удивлялись, будучи не в состоянии понять, как это уголовному розыску удалось так ловко выследить все их убежища.

Поручения, не связанные с обязанностями курьера, Саша выполнял с особым удовольствием. Правда, его всегда заботливо оберегали от непредвиденных встреч с преступниками. А первое свое действительно опаснейшее задание он отчетливо помнит до сих пор.

Так прошло два с половиной года. Однажды в Центррозыск поступили сведения о том, что в Брянских лесах объявились опасные грабители. Покидая лесные трущобы, они останавливали и грабили поезда, совершали налеты на банки и магазины, на крестьян. Но где, в каком месте нашла пристанище эта шайка, установить никак не удавалось. Местные сотрудники милиции, которых посылали в разведку, возвращались ни с чем, а то и вовсе пропадали бесследно.

Работники Центрального розыска отыскали в Москве одного мальчишку с Брянщины, у которого родственники жили в тех краях, где, по предположениям, скрывались преступники. Уговорили родителей отправить сына к родичам, предварительно познакомив мальчугана — его звали Колей — с Астафьевым, а уж новый знакомый Саши сам предложил ему поехать с ним вместе.

За время службы в розыске Саша успел познать основы конспирации, имел представление о трудностях борьбы с преступностью. Конечно, он не сказал новому приятелю об истинной цели своей поездки. Не говорил Саша ничего и о мандате, зашитом в поле его потрепанного пиджачишка. А в том мандате, напечатанном на машинке на куске белого батиста, указывалось, что он, Астафьев, является сотрудником Центррозыска НКВД РСФСР и поэтому ему должны оказывать содействие местные органы милиции. Документ подписал, поставив потом большую красную печать, сам начальник Центррозыска Сергей Федорович Ивенин. Саша очень жалел, что тот запретил ему показывать мандат даже дома родителям.

Осенью 1921 года в Москве было голодно, и в том, что двое парнишек отправились к родственникам в сельскую местность за продуктами, ничего особенного не было. В то время в поисках еды разбрелись по дорогам страны многие тысячи горожан.

Больше месяца проблуждали Саша и Коля по хуторам и селам. Наконец Саше повезло — в одном селе он услышал в разговоре, что местный мельник снабжает хлебом банду. Саша предложил своему напарнику сходить к мельнику и узнать, не продаст ли он немного муки или, может, обменяет ее на те вещички, что взяли с собой мальчишки из дома.

Мельник совсем не был похож на плакатного кулака-мироеда, каким его представлял себе Астафьев. Довольно молодой мужчина, одет прилично, почти по-городскому. Он выслушал просьбу ребят, внимательно оглядел их.

— Что, голодно в престольной-то? Ладно, ваши деньги да обноски мне ни к чему. А вот поработайте у меня хотя бы полмесяца, дам я вам, пожалуй, полпуда муки. На двоих, конечно. — Он еще раз оглядел мальчишек и добавил: — Харчи мои. Будете хорошо работать — отрубей добавлю, нет — прогоню.

Ребята согласились. Поначалу вычистили от навоза заезжий двор, куда подвозили зерно, потом за приусадебный участок принялись. Мельник придет, посмотрит на их работу, ничего не скажет и уйдет. Зато мельничиха так по пятам за ними и ходила — одно ей не так, другое переделать заставит. Но кормила хорошо.

Кроме мальчишек, было у мельника двое взрослых работников. Оба неразговорчивые — под стать хозяину. Дней пять прожили ребята на новом месте, и вот однажды Саша увидел, как хозяйке с мельницы принесли прямо в дом чуть ли не полмешка муки, и она сразу поставила квашню. С утра только и были слышны ее покрикивания: «Дрова давай! Да побыстрей! И сухие, сухие выбирай!» А с полудня хлебы печь принялась. К вечеру заставили Сашу и Колю убирать мельницу, хозяин же тем временем стал ладить телегу да запрягать лошадей. Кончив работу, Саша сунулся на хозяйский двор — спросить, нельзя ли ему с дружком половить рыбки в запруде. Мельничиха как раз укладывала в телегу свежеиспеченные караваи — прямо в солому зарывала. Цыкнула она на Сашку, да вмешался хозяин:

— Ну что ж, можете и половить. Возьмите мои удочки. Я тоже ушицы отведаю.

Еще не дошли мальчики до запруды, как затарахтела выехавшая со двора телега. Астафьев посмотрел на закатное солнце, прикинул: до темноты осталось часа два.

Рыба ловилась хорошо. Ребята даже не заметили, как вернувшийся домой мельник пришел к запруде. Поднял из воды кукан, посмотрел на улов. Нанизанные на бечевку, извивались плотвички, подлещики, несколько язей.

— На уху будет, — промолвил хозяин и отошел от ребят.

«Так оно и есть, — подумал Саша. — Недалеко он, значит, ездил с хлебом, если меньше чем за два часа обернулся». Обратил внимание и на хозяйские сапоги, замазанные грязью по щиколотку. Мельник обмывал их тут же, на берегу.

«В лесу был, только там плохая дорога», — решил Саша.

Через пять дней хозяйка снова собралась печь хлебы. Как только принесли в избу муку, Саша стал отпрашиваться на завтра в лес по грибы. Осень в том году была грибная. Мельник, видимо, и сам не очень хотел, чтобы мальчишки видели, как увозят хлеб, и разрешил им отправиться в лес, только посоветовал идти за деревню. По его словам, самые грибные места не за речкой, а в противоположной стороне. Дал мальчишкам две корзины.

Еще раньше Саша заметил, что хозяйка частенько сушит грибы. В лес не ходят, а грибы сушат. Интересно. Он хотел даже спросить, кто же их собирает. Но мельничиха сама объяснила: «Грибочки-то нам помольщики в благодарность приносят. Хороши, а?»

«Черта с два, привезут тебе что помольщики в благодарность, — подумал Саша, — Послушала бы, как они вас ругают за то, что дерете с них три шкуры. Бандиты это вам за хлебушко грибочками расплачиваются».

На следующий день с утра мальчики ушли в лес за деревню, как и велел мельник. Грибов и вправду было много. К вечеру Саша предложил приятелю опорожнить полные корзины на укромной полянке и идти собирать снова. Коля согласился. Как только Саша оказался в лесу один, он опрометью бросился по направлению к дому мельника. Вот-вот хозяин должен повезти хлеб. Но когда Саша выскочил к реке, сообразил, что на мост выходить ему никак нельзя — могут заметить с мельницы. Раздумывать было некогда. Он быстро разделся, сложил в корзину свою одежонку и вошел в речку. Вода была ледяная, и, как назло, речка в этом месте оказалась глубокой. Ширина всего-то две сажени, а дна не достать. Плыть с корзиной было неудобно — пока добрался до другого берега, промочил всю одежду.

Саша выбрался из воды, натянул на себя мокрые штаны и рубашку и едва успел но кустам подобраться к мосту, как появилась телега. На этот раз лошадьми правил один из работников мельника. Крадучись, прячась за деревьями, росшими вдоль дороги, Саша прошел за телегой примерно с километр. Лес неожиданно расступился, и взгляду мальчика открылся хутор. Подходить близко Саша не рискнул, стал наблюдать издали. Заметил, как из дома, к которому подъехала подвода, вышли несколько мужчин. Работник поздоровался с каждым из них и вошел в дом, а мужчины принялись разгружать хлеб.

Отработав оговоренные полмесяца, мальчики получили расчет. Когда они вернулись в Москву, Саша тут же доложил о выполнении задания. Вскоре преступники были пойманы.

В 1922 году Астафьеву неожиданно пришлось расстаться с уголовным розыском — его перевели в окружную транспортную Чрезвычайную комиссию. Как ни обидно, но там его оставили на прежней должности: нельзя было назначить семнадцатилетнего мальчишку комиссаром ЧК — возрастом не вышел, хотя опыт работы в розыске, так необходимый оперативному работнику, Саша уже приобрел.

В июне того же года Астафьеву впервые в жизни довелось участвовать в перестрелке. Правда, из своего «смит-вессона» он стрелял всего лишь в окно подвала, не видя преступников. Зато те хорошо видели Сашу — их пули совсем близко просвистели над головой мальчика.

Все это случилось там, где сейчас к станции метро «Проспект Маркса» примыкает детский театр. В те годы здесь находился продуктовый склад кооператива. Банда из девяти человек совершила на него налет. Не успели преступники захватить деньги и продукты, как их окружили конная милиция и сотрудники МУРа. Налетчики спрятались в подвале и стали отстреливаться. На помощь МУРу прибыли сотрудники транспортной Чрезвычайной комиссии. Комиссары ЧК заметили, что Астафьев старается быть в самом пекле, и отправили его в тыл — на Театральную площадь. Сами же ринулись в подвал, забросали преступников гранатами, вынудили их сложить оружие и сдаться. Благодаря смелости чекистов восемь бандитов были взяты живыми.

Вскоре начальника Саши перевели в Петроград. Он взял с собой и Астафьева — понравился ему этот смышленый юноша. Словом, новый, 1923 год Астафьев встречал в городе на Неве.

Тяжелое было то время для страны. Для уголовного розыска и ЧК, естественно, тоже. В помощь петроградским чекистам из Москвы на борьбу с бандитизмом прибыла бригада Всероссийской чрезвычайной комиссии: чтобы до поры до времени сохранить приезд бригады в тайне от местного преступного мира, московских гостей разместили на частной квартире на Моховой улице. Для поручений к москвичам прикрепили Астафьева. Раздобыли для него школьную форму, и новоиспеченный «гимназист» легко и ловко выполнял любые поручения. Астафьев незаметно выследил бандитское логово на Николаевской улице, и бригада Вуля вместе с петроградскими коллегами без единого выстрела захватила преступников.

Засады, облавы, обходы на петроградских улицах и в переулках были самым обычным и постоянным делом. И с каждой новой операцией рос опыт Астафьева, крепли профессиональные навыки.

В 1927 году Астафьева призвали на службу в армию. Он остался верен себе и пошел служить в пограничный отряд на тревожную в то время западную границу. Три с лишним года службы на границе стали для Саши отличной школой. Здесь он закалился физически, расширил свои политические знания.

В июне тридцатого года Астафьев снял пограничную форму и меньше чем через месяц в Москве в МУРе надел новую — милицейскую. Астафьев просился в самое боевое отделение — по борьбе с бандитизмом, убийствами и вооруженными разбоями, но руководство решило иначе и направило его работать туда, где боролись с хищениями социалистической собственности. В то время еще не родилась специальная самостоятельная служба, которая бы занималась этим видом преступлений.

Начальник отделения встретил Астафьева чуть настороженно. Сразу же после знакомства достал из своего письменного стола пару отличных кожаных подметок, протянул новому сотруднику, попросил посмотреть их и сказать, что Александр о них думает.

Даже беглого взгляда на кожу было достаточно, чтобы понять, что она не совсем обычная. С одной стороны подметка блестела, как отполированная, и была явно покрыта каким-то веществом. Причем блеск был не кожаный, а металлический, словно подметку специально терли о металл. Астафьев повертел в руках загадочные подметки и даже понюхал. Пахли они машинным маслом. Саша сразу же сообразил, в чем дело. Вернул начальнику подметки и как ни в чем не бывало заявил, что они вырезаны из приводного ремня.

— Вот, вот, — улыбнулся начальник отделения, — не зря, значит, мне тебя нахваливали. Вижу, что ты по по своей натуре сыщик. Так вот, дорогой мой бывший пограничник, иди к секретарю и забери все материалы о хищении этих самых приводных ремней. Мы их покупаем на валюту за границей для нужд предприятий, а их разворовывают. Ты же знаешь, что без этих приводов ни один станок не работает. Изучи и доложи свои соображения. Думаю, два дня тебе хватит.

В первую ночь Астафьев изучил все взятые в МУРе материалы. Потом два дня бегал по Москве со старыми ботинками и туфлями, пристраивая их то чистильщикам, то сапожникам. На третий день у него в плетеной корзинке лежало девять пар отремонтированной обуви. Правда, ему пришлось не только собрать все домашнее старье, но и потрясти соседей. На оплату ремонта он истратил почти все имевшиеся у него деньги, но зато вся обувь была подбита такими же подметками из приводных ремней. В каждой паре туфель лежала бумажка с адресом чистильщика или мастерской и полными сведениями о мастерах.

На доклад к начальнику Астафьев явился с корзиной, где вместе с обувью лежала папка с материалами и разработанным планом, как разоблачить преступников. Причем в плане предусматривалась и профилактика преступлений подобного рода. Новый работник МУРа был намерен не только раскрыть совершенные кражи, но и предупредить будущие. Для этого предполагалось после привлечения к ответственности выявленных чистильщиков и сапожников собрать как можно больше представителей этой отрасли, чтобы рассказать им об участи, которая постигла их коллег. Однако это было не все. Астафьев добился разрешения дать соответствующую публикацию в «Вечерней Москве» о борьбе с расхитителями дефицитных приводов.

Через некоторое время Астафьеву снова повезло. Во всяком случае, так говорили его сослуживцы. Но сам-то он знал, что везет только тогда, когда добросовестным образом ведешь поиски, не упускаешь ни одной мелочи, сопоставляешь их, объединяешь в единое целое, а затем делаешь правильные выводы.

Шумела в то время Сухаревка. Было здесь и ворье разного калибра, и всякие перекупщики, и мошенники. Любил Астафьев с утра, до работы, пройтись по рынку, посмотреть в рыночном отделении на задержанных, поговорить с ребятами, которые следили за этим людским скопищем, поискать в делах случайных задержанных то, что на первый взгляд может показаться мелочью.

Войдя однажды в отделение милиции, Астафьев заметил на столе у оперативного работника две плоские небольшие коробки, обтянутые кожей. Каждая запиралась на специальную металлическую застежку. Открыв одну из них, Астафьев увидел на подушке из черного бархата металлический прибор — плоский, чем-то напоминавший серп, на ручке которого нанесены деления и цифры. Концы серпа соединяли два стержня. Если покрутить ручку, то эти стержни сходились и расходились.

— Что это такое?

— Не знаю, — пожал плечами работник отделения. — Задержали одного старика — он на рынке постоянно болтается. Раньше фабрикантом каким-то был. Ну, фабрику в свое время национализировали, он продает теперь инструмент, который у него остался. Третий раз его с этими штуками задерживаем. Говорит, никто не покупает, а ему жить не на что. Да, вспомнил — микрометры называются.

Астафьев покрутил микрометр, по слогам прочел надпись на английском языке: «Сделано в Швеции», на секунду задумался.

— Где этот фабрикант?

— У дежурного, за перегородкой. Оштрафуем сейчас на трешку и выгоним.

— А микрометры?

— Придется вернуть.

— Тогда так: ты это все быстро проверни и выйди из отделения вместе с фабрикантом, а я со стороны понаблюдаю, — попросил Астафьев.

— И хочется тебе со стариком возиться или делать нечего?

— Ладно, там будет видно. Где он живет-то?

— На Маросейке, я у него прошлый раз дома был. Ничего там нет.

Вскоре Астафьев увидел, как работник отделения вышел на улицу вместе с благообразным старичком — высоким, хорошо одетым, с холеной, пышущей здоровьем физиономией. Старик подчеркнуто вежливо, даже подобострастно, попрощался и поспешил прочь от отделения милиции. Пройдя сотню шагов, остановился возле витрины кондитерского магазина, постоял немного, делая вид, будто рассматривает сладости, а сам воровато осмотрелся. Но на Астафьева, который с безразличным видом читал афиши, расклеенные на тумбе, не обратил никакого внимания и поспешил дальше по Садовому кольцу. Метров через триста снова остановился у магазина и опять принялся тайком озираться. Зашел в гастроном и через стекло витрины внимательно осмотрел улицу. Потом что-то купил, вышел и, не торопясь, направился на Садово-Каретную. Возле дома № 25 еще раз огляделся и, не заметив Астафьева, юркнувшего в подъезд, вошел во двор.

#img_3.jpeg

Александр перебежал на противоположную сторону улицы и увидел, как «фабрикант» достал из кармана ключ и открыл им входную дверь квартиры. Астафьев бросился к телефону. Дозвонился до своего начальника, назвал адрес и попросил подъехать. Потом пригласил дворника и вместе с ним направился к «фабриканту». По дороге выяснил, что в квартире, куда вошел старик, живет женщина средних лет, служащая какого-то треста, и к ней довольно часто приходит ее дядя. «Племянница» предупредила дворника, что дала дяде ключ и он иногда остается у нее ночевать, когда приезжает в Москву по делам. А живет он за городом.

«Фабрикант» увидел в окне дворника и открыл дверь. А когда прочитал удостоверение Астафьева, растерялся. Квартира была небольшая, и Астафьев при беглом осмотре сразу же отыскал чемодан, в котором было полно таких же коробочек с микрометрами.

Вскоре появился начальник, тут же написал постановление на обыск — закон допускал это в экстренных случаях, а Астафьева отправил за понятыми. При обыске нашлись и другие инструменты. Кроме микрометров, у старика оказалось около сотни штангенциркулей и несколько сотен маленьких напильников-надфилей.

Начальник уехал с «фабрикантом», забрав все изъятые инструменты, а Астафьев остался вместе с хозяйкой, довольно миловидной женщиной. Вскоре к нему присоединились еще двое сотрудников. Они сидели в квартире и ждали.

К полуночи маленькая квартирка переполнилась людьми. В ней собрались девять посетителей, и все они пришли не с пустыми руками. У каждого были механические инструменты всевозможного калибра и разного назначения, но все иностранного производства.

В первую пятилетку наше государство на золото приобретало за границей многие измерительные приборы и инструменты, а жулики, учитывая имевшийся дефицит, крали их. Группа «фабриканта» нанесла стране серьезный материальный ущерб и, естественно, получила по заслугам.

За инициативу, находчивость и правильно принятое решение начальник МУРа объявил Астафьеву благодарность и выдал денежную премию. Сослуживцы потом говорили: «Везет же Сашке Астафьеву. То там, то тут случай помогает». И немногие понимали, что «везение» это закономерно.

Быстро пролетели еще пять с лишним лет. Астафьев перешел работать во вновь созданное Московское областное управление милиции. Теперь Александр стал колесить по дорогам Подмосковья: сегодня в одном районе, завтра в другом.

В 1936 году техническое оснащение милиции было скудным, не было достаточно транспорта, не хватало криминалистической техники. Иной раз, чтобы добраться из одного села в другое, приходилось подолгу дожидаться попутной машины, а если ее не было, идти пешком. Правда, у участковых инспекторов были лошади, но не всегда они оказывались под рукой.

Во время Великой Отечественной войны, когда фашистские полчища рвались к Москве, сотрудники уголовного розыска Подмосковья помогали эвакуировать население. Астафьев во главе оперативной группы в Малом Ярославце отправлял в тыл людей, технику, ценности. Милицейская группа покинула город последней.

Астафьев вернулся в управление и получил новое задание. Стало известно, что сброшенная врагом диверсионная группа готовит взрыв моста через Оку в районе Каширы. Пятеро суток Александр с товарищами просидел в засаде. На шестые сутки они арестовали двоих, нашли у них оружие и взрывчатку…

Когда наши войска погнали фашистов от столицы и стали освобождать один за другим города и населенные пункты Подмосковья, работники областной милиции следовали за передовыми частями Красной Армии. Вылавливали фашистских прихвостней, организовывали работу местной милиции.

За долгие годы самоотверженной и добросовестной работы в уголовном розыске майор милиции Александр Михайлович Астафьев награжден орденом Ленина, боевым орденом Красного Знамени и многими медалями, в том числе «За отвагу».

 

Сергей Автономов

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ

Я не дорожу фотографиями, снятыми во время очередного отпуска; их слишком много, и они все одинаковы, как и люди на отдыхе. Однако эту постараюсь сохранить, хотя на ней я не в фокусе. Все, кто был в Сочи в октябре 1970 года, помнят неподдельный энтузиазм отдыхающих, которые после небывалых ураганных ветров и холода, свирепствовавших там все лето и сентябрь, вначале осторожно, а потом лавиной хлынули на юг. Во второй волне оказался и я со знакомой супружеской парой из Москвы. Город, совсем недавно пугавший местных жителей своей «нелюдимостью», ожил словно по волшебству. Улицы захлестнула толпа — любопытная, разноцветная, шумная. Все было переполнено: пляжи, рестораны, кинотеатры, магазины.

В гостинице «Ленинград», где мы остановились, администраторы снова стали самыми важными людьми; перед ними оправдывались, им льстили, одаривали конфетами, шоколадом, сигаретами, хвалили внешность, ужасались нечеловеческим нагрузкам, радовались их семейным радостям, беспокоились о здоровье. Только ночью, когда администраторы оставались одни, им снились тяжелые сны: что может снова вернуться страшный сентябрь, и они снова станут никому не нужными, и снова придется печатать в газетах объявления с приглашением селиться в гостиницах.

Стеклянная громада «Ленинграда» снизу до крыши светилась огнями и звенела от возбужденных голосов. Среди постояльцев было много людей незаурядных: популярный московский конферансье, менявший на дню по десять галстуков; знаменитые спортивные комментаторы, выступившие на пару с лекцией «Все о футболе и хоккее»; известный московский журналист в шапочке для гольфа и с бородкой а-ля Фош, скромно грызший по углам орешки; восходящая «звезда» московского радио, выделявшийся полнотой и щедростью… Всех не перечислишь. Много было также крепких жителей гор из соседней солнечной республики, поражавших орлиными носами, усами и нескрываемым желанием как можно быстрее прийти на помощь бледным северным женщинам. Вечерами многие отдыхающие смотрели в холлах по телевизору последние футбольные матчи, пили в барах марочное вино, шампанское или двойной черный кофе в маленьких чашечках.

Мы без напряжения включились в немудреную курортную жизнь: с утра — пляж до захода солнца, отвлекаясь только для карточной игры и теплых початков кукурузы; после позднего обеда — рынок, где, ужасаясь ценам, покупали гранаты, ранние мандарины, нюхали горные травы и пили разбавленное виноградное вино. Затем следовала прогулка по Курортному проспекту с заходом в чешский луна-парк, где можно покататься на карусели или автодроме, а в тире выиграть маленькое зеркальце с изображением полуобнаженной красавицы. Заканчивался день в кинотеатре или в одном из многочисленных ресторанов.

Отпуск прошел спокойно, без потрясений. Лет через десять я не смог бы его отличить от любого другого, если бы не эта фотография, точнее, люди, изображенные на ней.

В первый вечер мы пошли отметить начало отдыха в ресторане гостиницы «Приморская». Все места были заняты, и пришлось довольно долго ждать своей очереди. Было шумно и весело, непрерывно играл оркестр, на эстраде, меняясь, выступали певец и певица, в танцевальном круге толкались пары. Посетители были солидные, уверенные в своем настоящем и будущем — недаром на юге октябрь в народе называют не только «бархатным», но и «бобровым».

За соседним столиком сидела большая веселая компания. В глаза сразу бросилась молодая высокая женщина с длинными пепельными волосами, посеребренными под седину, и большими серыми глазами. Не так уж часто мы видим настоящих красавиц: разве что на сцене театров, на экране кино, на обложке иллюстрированного журнала, изредка через стекло проезжающей автомашины. А тут совсем рядом, за соседним столом, одна из них. Встречи с красотой всегда неожиданны… но мои спутники встали, пришлось подняться и мне. Когда мы выходили из зала, красавица танцевала с невысоким русоволосым молодым мужчиной.

Потом случайные и удивительные встречи с ней происходили почти ежедневно. За все время мы не сказали друг другу ни слова, я вообще не слышал ее голоса, не знал ее имени, кто она, откуда. Но где бы я ни был: на пляже, в Ривьере, в ресторане «Старая мельница» на горе Бытха или просто в продуктовом магазине, я почему-то обязательно сталкивался с ней нос к носу или видел издалека — иногда одну, иногда в компании. Я так и не уловил, выделила ли она меня из толпы или нет.

Постепенно я рассмотрел и остальных. Помимо русоволосого мужчины, своей уверенностью напоминавшего известного киноартиста, было еще двое мужчин с большой разницей в возрасте, но до того похожих, что я называл их про себя «отец» и «сын». Женщины при них часто менялись. Дольше других с «сыном» ходила брюнетка под стать «моей» красавице — одного с ней роста, хорошо одетая, с длинными волосами, заплетенными в косички. При наших встречах она пристально рассматривала меня, иногда даже оборачивалась вслед.

Наступил конец октября, температура резко упала, пошли дожди — стало ясно, что сезон кончился. Мои друзья уехали, а я остался еще на несколько дней.

Красавицу я уже не встречал и решил, что она уехала. В день отъезда перед зданием аэропорта я неожиданно увидел всю честную компанию на «Волге» с ленинградским номером. Посадку долго не объявляли, и я успел просмотреть все свежие газеты, прежде чем очередь начала двигаться. И тут близко, несколько в стороне, я снова обнаружил свою красавицу и русоволосого. Это было совсем неправдоподобно: мало того, что мы уезжаем в один день, оказывается, мы еще и живем в одном городе!

Она ничего вокруг не видела, настолько была занята прощанием: терлась о щеку мужчины, что-то шептала, нежно целовала. Весь полет я продремал, утомленный дорожными сборами и долгим ожиданием. Еще раз я ее увидел в черной машине, отъезжавшей от аэропорта уже в Ленинграде. Словно частица еще одной жизни прошла мимо меня, как в театре теней или немом кино. «Больше я ее никогда не увижу и вскоре позабуду, как всех тех красавиц, которых встречал раньше, которыми со стороны восхищался, а осталась от них на душе только смутная грусть», — подумал я в тот момент.

…Все в моей жизни отмерено не на дни — на года: встаешь рано, бреешься электробритвой, ешь яичницу, пьешь растворимый кофе; за длинную дорогу успеваешь проглядеть газеты или свежий журнал. Родная обитель встречает запахом присутственного места. В девять тридцать — пятиминутка, когда узнаешь обо всех происшествиях в городе за минувшие сутки. Потом вереницей идут люди — плачущие, требующие, угрожающие. У всех что-то наболело, все хотят срочного ответа и все по-своему правы. У кого-то не вернулся с рыбалки сосед-одиночка, не пришла с прогулки мать с тяжелой формой атеросклероза, не пишет из Сибири сын, а письма, посланные в его адрес, назад не возвращаются…

Весь день ни минуты отдыха — разъезды, телеграммы, междугородные разговоры. И все люди, люди целый день. После работы меня спокойно можно вешать на просушку, но впереди еще обратная дорога. Уже темно, полупустые вагоны, полуспящие пассажиры, усталая тишина. Дома вопреки советам врачей съедаю полный обед и на час ложусь отдыхать. Затем читаю что придется, иногда смотрю телевизор: наслаждаюсь ночным балом фигуристов или болею за нашу хоккейную дружину. Изредка ко мне приходят гости, случаются дни рождения у друзей, выход в театр или кино. Все это, если тихо на работе.

Дней через десять после возвращения из отпуска на очередной пятиминутке в кабинете начальника отдела уголовного розыска я застал много народа.

— Ты-то мне и нужен, — позвал меня начальник. — На, прочитай, — и протянул два аккуратно исписанных листа бумаги. Это был протокол осмотра места происшествия. Все написанное сводилось к следующему: 15 ноября в пять часов утра во время обхода территории ночной сторож ЖЭКа № 17 Калининского района Евдокимова у входа в столярную мастерскую во дворе дома номер 48 по проспекту Металлистов обнаружила труп неизвестного мужчины, о чем сразу же сообщила в милицию. Присутствовавшая при осмотре судебно-медицинский эксперт Гуревич определила возраст погибшего — от тридцати пяти до сорока лет, рост и телосложение средние, волосы светлые, нос прямой, вставных зубов и коронок нет. На затылке следы запекшейся крови, прощупывается перелом основания черепа. Одет убитый в темное демисезонное пальто, светлый пиджак спортивного покроя, серенький свитер, темно-синие брюки, черные полуботинки. Документов и ценностей при нем не оказалось. Выехавшая оперативная группа произвела осмотр территории двора и подъездов к нему. На земле следов волочения трупа или посторонних предметов вблизи него не обнаружено. Собака след от трупа не взяла.

Дела по расследованию убийств самые сложные, но там, где неизвестен и убитый, раскрыть преступление невероятно трудно. Устанавливать же личность убитого должен я; помогать мне, конечно, будут, но отвечаю за это я. С сегодняшнего дня и до того, как заполню протокол опознания погибшего, для меня не будет других дел.

Начинать надо с морга, куда доставили труп. Я и фотограф — его зовут Виталий — надеваем поверх одежды белые халаты и идем к анатомичке. Производивший вскрытие эксперт Евгеньев еще не ушел, он складывает свои записи в портфель. Всегда лучше непосредственно от эксперта узнать его мнение. Мы знакомы давно, и ему известно, что́ именно меня интересует. Говорит Евгеньев, как всегда, в сторону, на меня не глядя:

— Не вижу, за что зацепиться. Умер бедняга от удара тяжелым предметом — перелом основания и свода черепа. Смерть наступила сразу, в час — два часа ночи. Ничего в одежде и на теле не нашел, следов сопротивления не видно. — Евгеньев застегнул портфель. — Извини, тороплюсь на лекцию. — И ушел, так и не посмотрев мне в глаза.

Мы откатили столик в соседнюю пустую комнату, разложили на окне свои вещи и бумаги, зажгли дополнительный свет, проверили фотоаппарат и вспышку, после чего я снял простыню. Покойный после вскрытия был снова одет, руки сложены на груди, следы крови смыты, волосы причесаны. Он мне сразу показался знакомым. Я обошел его кругом и утвердился в мысли, что видел где-то этого человека, а когда отошел назад, по овалу и прическе узнал убитого — передо мной был «киногерой» из Сочи. Вспомнились отпуск, наши встречи, загадочная красавица, мысли на аэродроме. Конечно, я не знаю, имеет ли она отношение к убийству, но рассказать об убитом может многое. Значит, скоро мы должны встретиться, и я заметно взволновался. Виталий сразу учуял необычное.

— Ты что, знаешь его? — И мне пришлось вернуться на землю.

— Встречал в отпуске, но понятия не имею, кто он.

В морге мы пробыли около часа. Оттуда я поехал к следователю, ведущему дело. Ничего интересного у него не было. По делу создана группа уголовного розыска. Сотрудники с фотографиями обошли все близлежащие дома, но пока парня никто не признал. Ни в одном районе города заявок об исчезновении лиц, схожих по приметам с убитым, не поступало. Чем больше мы с начальником отдела обсуждали ситуацию, тем яснее виделась необходимость моей срочной поездки в Сочи. Начальник угрозыска города дал добро на командировку, и я поехал в кассу за билетом.

Рейс оказался ночным, народа в самолете было мало. Я выбрал первый, совсем пустой, полуосвещенный салон. Мерно работали турбины, глаза закрылись, но спать не хотелось. Если вспомнить мои встречи с убитым и его спутниками, трудно в их поведении найти что-нибудь необычное. Трудно вообще судить о людях, которых видишь на отдыхе раскованными, веселыми, щедрыми. Одеты они были модно, деньги, похоже, тратили легко, как люди, к тому привыкшие.

В салон кто-то вошел, и я открыл глаза. Наискось, через проход, на несколько кресел впереди меня села женщина. Разглядеть ее в полутьме я не смог. Она не шевелилась, и я вернулся к своим мыслям, хотя пытаться вспомнить и расшифровать каждую встречу с теми людьми сейчас казалось бессмысленно. Как много мне удастся узнать, зависит не только от моей настойчивости — от удачи в первую голову. Надеяться на чью-то зрительную память при сочинском коловращении нереально. Правда, я взял с собой фотографии убитого во всех ракурсах, он на них как живой.

Постепенно я все-таки задремал и проснулся, когда самолет пошел на посадку. В салоне зажегся свет. Женщина сидела, закрыв глаза, на ней была форма стюардессы. Широкоскулое лицо, черные и длинные волосы. Про такие лица в своих документах мы пишем «монгольского типа». Она вздохнула и открыла глаза, распрямилась, замерла на секунду, потом резко встала и вышла из салона.

…Аэродром был пустынен, площадь перед ним тоже. Пропало летнее изобилие такси и автобусов, только одна голубая «Волга» и старенький автобус с надписью «Адлер — Сочи» ждали пассажиров. Добрались мы до города быстро. По пути автобус останавливался только перед санаториями, чтобы высадить прибывших на лечение. В центре последними сошли я и тучный мужчина, дальше машина пошла пустая.

Моросило, было безлюдно, перед горкомом партии работал фонтан, горели всего несколько светильников. Из-за отсутствия людей вестибюль гостиницы «Ленинград» казался огромным. Заплатив за сутки, я поднялся в буфет третьего этажа. Только за одним столиком сидели две женщины и с тоской говорили о затянувшихся дождях, буфетчица за стойкой читала книгу. Я попросил порцию сосисок и кофе, она принесла заказанное и снова принялась за чтение. Еще в самолете я решил обращаться в местную милицию в крайнем случае: иногда бывает лучше работать одному. Я твердо знаю, что и где искать, лишние люди — лишнее мнение, другой подход. Да и пока просто введешь в курс дела — уйдет время, которого и без того мало.

Кабинет директора был пуст и чист по-больничному. Женщина средних лет сидела за столом. На звук открывшейся двери она подняла голову. Я представился.

— Чем могу служить?

— Мне нужны сведения о людях, живших в гостинице, которые приехали в первых числах октября из Ленинграда.

— На это уйдет много времени. Если вы один, я могла бы дать вам человека в помощь, у нас сейчас мало работы.

— Спасибо, я займусь этим один.

Она вызвала дежурного администратора и попросила принести документацию на проживавших в гостинице в октябре. Администратор ушел. Между нами завязалась беседа о погоде в Сочи, о нравах нынешней и прежней молодежи. Ольга Митрофановна — так звали директора — очень живо рассказывала о быте города-курорта в такое время, об опустевших пляжах и ломившемся от фруктов и овощей центральном рынке, о крахе местных стяжателей и спекулянтов, когда закрыли знаменитую на всем побережье «барахолку», где собирались люди из дальних селений.

Мне отвели комнату, дали пачку чистой бумаги и принесли большие толстые книги — в старину такие, верно, назывались амбарными. Кого только не обнаружил я среди постояльцев отеля: профессора и студенты, работники прилавка и фокусники, морские офицеры и полярные летчики. Есть и моя запись — Маслов Борис Михайлович, 1932 года рождения, сотрудник милиции из Ленинграда.

Однако даже из таких подробных книг ничего нельзя почерпнуть о внешности проживавших, об их характере и наклонностях, и я должен был полагаться только на свое шестое чувство, чтобы попытаться найти среди всех этих Гудшари, Петровых и Коломийцев нужных мне людей.

Проще всего с красавицей — из женщин, выехавших в один день со мной в Ленинград, по возрасту подходит только одна: Инга Николаевна Ястребова, 1946 года рождения, уроженка Ленинграда, работает научным сотрудником Института театра, музыки и кинематографии, проживает на Петровской набережной.

С брюнеткой много сложнее, ее я лишь примерно помнил. Откуда она приезжала, не знаю — предположительно из Ленинграда. Если даже отбросить очень молодых и очень старых, все равно набирается за это время ленинградских женщин с дюжину. Я переписал в блокнот их данные, а также всех мужчин из Ленинграда, живших в гостинице в октябре.

Когда я закончил работу, было уже темно. Гостиница ожила — приехало много больных подлечиться на грязях. Они шумно заселяли номера, разыскивали горничных, сами таскали чемоданы по этажам, заходили к знакомым поглядеть, кто как устроился. Я решил прогуляться и вышел на воздух. Дождь перестал, но морось еще держалась в воздухе. В городе все изменилось: опустели улицы, исчез луна-парк, не работают световые табло, указывающие волнение на море, температуру воды и воздуха. На афишных стендах вместо анонсов о гастролях столичных театров объявления о занятиях университетов культуры, кружков самодеятельности, курсов кройки и шитья. В зимние месяцы город живет не для других — для себя. Пустые пляжи залиты водой, бьющейся о бетонное основание набережной; забиты на зиму ларьки газированной воды и курортных товаров, эллинги для прогулочных лодок, склады лежаков и шезлонгов. На скамейках сидят тепло одетые люди и смотрят на холодное, неуютное море.

В ресторане «Приморский» я сел за тот же столик, что и в день прошлого приезда. Перемены и здесь налицо: балкон закрыт, от довольно большого оркестра осталось трио, певцов совсем нет, занято всего несколько столиков в разных концах зала, официантки парами сидят у своих столиков, говорят о болезнях и свадьбах детей. У меня сразу приняли заказ, принесли минеральную воду. В танцевальном кругу всего две молодые пары. У стены за сдвинутыми столиками разместилась шумная компания. По всему, отдыхающие из соседнего санатория отмечают какую-то круглую дату. Они уже не хотят танцевать, а поют шумные застольные песни, от которых обычно тошно всем, кто сидит рядом. В другое время метрдотель или официантка их хоть немного успокоили бы, а тут рады даже такому оживлению.

Я ем салат с перепелиными яйцами, потом осетрину, медленно пью кофе. Когда собрался наконец уходить, в зале появились несколько летчиков Аэрофлота с девушками — среди них неожиданно и моя молчаливая соседка по самолету. Девушки кладут сумочки на стулья и с партнерами идут в круг. Надо отдать им должное — танцуют они мастерски, даже музыкантов раззадорили. Юбиляры умолкли и стали прихлопывать в такт музыке. Я смотрю на знакомую стюардессу и не могу оторваться.

…В холле четвертого этажа гостиницы, где Инга Ястребова снимала 404-й номер, одна старушка смотрела телевизор. Дежурная по этажу делала какие-то пометки в своих журналах. Передавали прогноз погоды. В Ленинграде на фоне Невского проспекта обозначилось: «Минус восемь, мокрый снег». Дома было не до погоды, а тут сразу же представилось, каково там. Передача закончилась, старушка ушла. В холле остались мы с дежурной, она уже не писала, а сидела с отсутствующим видом…

Я подошел к столу, она вздрогнула и настороженно посмотрела на меня. Это была молоденькая блондинка, аккуратно одетая, со строгим выражением лица. Другой можно было бы предложить купленную заранее шоколадку, завести легкий разговор — этакий разбитной инспектор уголовного розыска. Сразу создалась бы доверительная атмосфера, и я узнал бы все, что возможно. Тут же приходится, как Кисе Воробьянинову, надувать щеки, делать важный вид, говорить серьезно. Она стала еще внимательнее, еще собраннее, только вспомнить ничего не могла — ни красавицы, ни убитого. Людей прошло много, работала не каждый день, нагрузка была большая. Лучше поговорить с горничными, они сталкиваются с проживающими ближе. Дежурная позвала бойкую Валентину Кирилловну, и тут ко мне пришла удача. Та тщательно рассмотрела фотографии, выслушала описание внешности Ястребовой и убежденно сказала:

— Знаю их. Она жила в 404-м номере. Красивая женщина, все натуральное: волосы свои — косы на стул не вешала, мазил разных было мало. Одевалась хорошо, полный шкаф красивой одежды. Балованная — деньги, кольца, серьги бросала на стулья, в ванной. А этот вот молодой человек — из 512-го номера, он кругами вокруг нее ходил, любили они друг друга. Тоже хорошо одевался, словно артист какой-нибудь. Ростом ниже ее был. Заботился — каждое утро полные авоськи фруктов, овощей приносил. Несколько ночей не ночевали — все в номере нетронутое лежало, но только раз видела, как рассорились: он куда-то звал, она отказывалась.

Я давно заметил, что немалую роль в расследовании почти по любому делу играет не то, сколько людей им занимаются, применяются ли собаки и новейшие технические средства, а сумеешь ли заметить такую вот Валентину Кирилловну. Собственно, из-за нее я и приехал в Сочи. Мы тепло попрощались, и я пошел спать, отложив остальные поиски до утра. По моим выпискам из книги, в 512-м номере останавливался Игнатьев Игорь Петрович. Собранное за день я для памяти переписал в блокнот, прослушал ночной выпуск последних известий, открыл форточку и почти сразу уснул.

Сон был глубоким, со сновидениями под утро, обычными для командированного — о работе, проделанной и будущей, с райскими кущами, кисельными берегами и молочными реками. Удивило меня одно обстоятельство — присутствие в снах черноволосой стюардессы. Была она еще красивее, чем наяву, еще выше, глаза еще больше и совсем черные, а распущенные волосы стелились по полу. Обычно малознакомые люди мне не снятся, а мы с ней даже танцевали — это при моем полном неумении! Когда я проснулся, было темно и неуютно от холодного ветра, гулявшего по комнате. Я вскочил, закрыл форточку, принял горячий душ, выпил чаю и снова принялся за дело. Говорил с горничными, коридорными, со сторожами на гостиничной автомобильной стоянке, с инспекторами ГАИ. Но удача не повторилась, никто больше не помнил красавицу и убитого.

Всю дорогу в аэропорт меня не покидала уверенность, что девушку из сна мне не миновать. Среди членов экипажа действительно была и она. Похоже, в прошедшую ночь мы видели один и тот же сон: так она улыбнулась мне, так я понял ее «здравствуйте». Но увидеть ее за весь полет не удалось, зато после посадки именно она стояла у трапа.

В Ленинграде действительно шел мокрый снег, но, на мое счастье, меня ждала оперативная машина.

За дорогу у меня выработался дальнейший план действий, и я, не заезжая в отдел, поехал прямо к Ястребовой. С того момента, как я узнал убитого, меня не покидала мысль о встрече с ней. У меня всегда не укладывалось в голове, что у красивых, холеных женщин может быть работа, куда надо приходить вовремя, где есть начальник, которого надо слушаться, обязанности, которыми нельзя пренебрегать. Классическое предназначение таких женщин — украшать дом известных деятелей искусств или молодых способных генералов; на худой конец, она может быть модельершей или актрисой драматического театра.

Дом оказался постройки сороковых годов, с лепкой, колоннами, широкой лестницей. Открыла дверь она сама, не отнимая руки от щеколды, вопросительно посмотрела, прищурилась, вспоминая. Я представился и попросил разрешения войти. Она растерялась и широко открыла дверь, приглашая. В передней я скинул пальто, и мы прошли в гостиную. Там было красиво, чисто и безлико. Сели у журнального столика. Она нервничает, да и я не в своей тарелке. Одно дело — беседовать у себя в кабинете, где тебя никто не потревожит и ты подготовлен по всем пунктам. Совсем иное дело — сидеть в низком кресле, смотреть на белую бороду Хемингуэя, чья фотография как бы указывает на высокий культурный уровень хозяев дома; а женщина, что перед тобой, не в строгом костюме, а в стеганом халате бледно-розового цвета. Я знаю, что она замужем, но супруг отсутствует, поэтому надо действовать быстро.

— Постарайтесь вспомнить, когда вы видели в последний раз Игоря Игнатьева?

Она — это было видно сразу — немного побледнела, помолчала, неопределенно пожала плечами.

— Боюсь, мне точно не вспомнить. Месяца два назад.

Меня она явно не узнавала.

— Вы хорошо его знаете?

Она опять пожала плечами.

— Я впервые встречаю человека, прожившего с другим месяц бок о бок и забывшего это так быстро!

Она побледнела еще сильнее.

— Я не понимаю, о чем вы?

— Как мне помнится, с первого октября вы жили в гостинице «Ленинград», он тоже. Приехали вы вместе, обедали всегда за одним столом, ездили в одной машине.

Тут она наконец вспомнила. Лицо сразу стало напряженным и злым.

— Как вы можете?! Следить за людьми, за каждым их шагом, даже когда они отдыхают, а потом принимаете серьезный вид и шантажируете. Я знаю, чьи это проделки! Чего вы хотите? Я люблю Игоря и выйду за него замуж. Назло вам всем!

В принципе пока этого мне достаточно, остальные данные я хорошо помню из книги.

— В этом я сильно сомневаюсь.

— Не сомневайтесь!

— Тем не менее сомневаюсь, потому как Игоря Игнатьева уже нет в живых.

Поначалу она не поняла, а когда смысл сказанного дошел до ее сознания, мне пришлось поволноваться. В кухне я набрал стакан воды, в ванной нашел в аптечке нашатырный спирт, привел женщину кое-как в чувство, дал напиться, оставил повестку с вызовом на утро следующего дня и выскочил на улицу. Причем в самый раз, потому что почти одновременно к дому подъехала черная «Волга» и из нее вышел мужчина, встречавший Ингу в аэропорту.

Я вернулся в отдел поздно, однако меня ждали. Я доложил результаты поездки. Начальник согласился, что убитый скорее всего Игорь Игнатьев. Только уверенности здесь недостаточно, нужно документальное подтверждение, а для этого надо ехать к нему на квартиру. Из сочинской «амбарной» книги основные данные известны: Игнатьев Игорь Петрович, 1932 года рождения, холост, художник-фотограф, проживает на Большой Пушкарской улице.

Поехали втроем — молодой оперативник Юра Круглов, Виталий и я. Нашли ночного дворника, поднялись на четвертый этаж. Для порядка несколько раз позвонили в квартиру, разумеется, безрезультатно. Ключ, найденный при убитом, ко входной двери не подошел.

Квартира была однокомнатная. В маленькой прихожей во встроенном шкафу висели коричневое пальто под замшу, бежевая болонья, темный териленовый плащ. В карманах пальто и болоньи не было ничего, кроме разменной монеты и старых автобусных билетов; зато в плаще оказались газета «Черноморская здравница» за четырнадцатое ноября и авиабилет на рейс Адлер — Ленинград за то же число.

На верхней полке шкафа коричневая шапка-ушанка, внизу несколько пар ботинок и два красивых немецких чемодана на «молниях»: в них курортные вещи, белье, туалетные принадлежности. Похоже, хозяин после приезда чемоданы не открывал. В углу одного из них я обнаружил пакет, завернутый в плотную бумагу черного цвета, через которую явственно прощупываются бобины с фотопленкой.

В светлой жилой комнате особенно заметна пыль, которой хватало и в прихожей. Интерьер здесь самый обычный: полированный мебельный гарнитур, на полу ворсистый ковер, на стене эстамп со львами и гипсовая маска Будды. В комбинированном шкафу полный набор музыкальной техники: магнитофон, проигрыватель, приемник, а также посуда, книги, несколько толстых фотоальбомов. На журнальном столике стоят пустая бутылка киндзмараули и рюмка со следами губной помады. В телефонной тумбочке — алфавитка с телефонами, старые газеты, письма, платежные квитанции.

Переоборудованная в фотолабораторию темная комнатка, примыкающая к основной — многие называют ее «тещиной», — пуста, как и просторная кухня, где холодильник отключен и вся посуда убрана в буфет.

Я составляю протокол осмотра квартиры. В конце его указываю на изъятие вещей, интересующих следствие: бутылка и рюмка, алфавитка, газета «Черноморская здравница», авиабилет, фотоальбомы, пленки, письма и документы. Квартиру запираю и опечатываю.

Если подходить формально, мне оставалось сделать совсем немного. Завтра в морге любому из родственников, сослуживцев или соседей показать труп Игнатьева, составить акт опознания — и мои обязанности по делу исчерпаны. Но есть в этом деле нечто, относящееся лично ко мне. Я не знаю, не могу сформулировать, что именно, но чувствую это совершенно отчетливо.

Когда мы вернулись, во всем здании никого, кроме дежурных, уже не было. Виталий пошел в фотолабораторию проявлять пленки. Я разложил на своем столе документы и фотоальбомы и не торопясь стал их разглядывать. Фотографии довольно полно передают жизнь Игнатьева: маленький, наголо стриженный мальчик с кошельком в руках стоит на стуле, Игорь с деревенскими ребятами играет со щенком, школьные фотографии, снимки застольные, свадебные во Дворцах бракосочетания, Игорь за рулем «Победы», «Волги». Целый альбом девушек, среди них немало хорошеньких.

Алфавитка заведена давно, многие телефоны начинаются сочетаниями букв и цифр, давно замененных. С ходу не разберешься, что здесь существенно, а что нет. С кем, например, снимал он дачу рядом десять лет назад, случайно отдыхал вместе на юге, познакомился на прошлогодней свадьбе, а кто его ближайший друг, родственник или убийца? Инга в алфавитку не вписана.

Большая груда переписки, но, как я ни гляжу, ничего интересного. Многочисленные письма, телеграммы, открытки рассказывают о чьем-то здоровье, болезнях, экзаменах, свадьбах, много поздравлений с праздниками, днями рождения и новосельем. Обычные почтовые послания, каких согласно статистике в год пишется и отправляется в нашей стране по нескольку миллиардов.

Со стороны я должен выглядеть фанатичным историком, ищущим бог весть что среди ночи в куче фотографий, писем, счетов, документов. Пожалуй, в этом есть резон, поскольку именно к истории у меня склонность с малых лет. Я всегда любил копаться в старых журналах, книгах, газетах. Память человека с годами тускнеет, и через какой-то промежуток ты всегда видишь новое даже во времени, которое, казалось бы, знаешь хорошо, потому как жил в нем.

Недавно показывали фильм о ветеранах спорта — футболисты в длинных трусах боролись за победу в матчах. На их лицах были отчаяние, решимость, слезы: они были самоотверженны, мужественны, смелы, но сейчас почему-то казались смешными. Но поразили меня не они, а зрители. Сумрачные мужчины в военной форме или одинаковых прорезиненных плащах и немногие женщины в длинных пальто с накладными плечами отрешенно смотрели на поле — болели за тех же футболистов, что и перед войной. Так они пытались вернуться к тем временам и не могли. А мы, ребята, пережившие войну, блокаду, эвакуацию, занимали маленькую песчаную горку на тогдашнем стадионе «Динамо» и восхищенно следили за своими героями, Федотовым и Бобровым, и были счастливы. Над трибунами стоял густой махорочный дым, и из репродукторов неслась популярная песня: «Ой вы ночи, матросские ночи, только небо да море вокруг». Когда слышишь старые песни, то сразу и отчетливо замечаешь, что прошла целая жизнь. Я понимаю ветеранов революции, когда они собираются вместе и поют свои песни. Они в этот момент живут тем временем, для которого эти песни написаны.

Виталий неслышно вошел и встал за моей спиной, только по дыханию я почувствовал его присутствие и обернулся. В руках он держал мокрые еще фотографии, которые веером разложил передо мной. Черноморское побережье ожило во всей красе, убитый и красавица тоже… Меня сразу привлек один снимок. Первое, что бросилось мне в глаза на нем, был… мой нос. Лицо было в тени, снимали не меня. Компания позировала за игрой в карты. Я хотел было отложить фотографию в сторону, но один из зрителей, невысокий полный мужчина средних лет, обратил мое внимание. Его улыбающееся лицо кого-то мне напоминало, и чем больше я на него смотрел, тем больше в этом утверждался. Но по Сочи я его не помню.

Уже три часа ночи, и обязательно нужно немного поспать или хоть просто полежать. Сложить бы все ночи, проведенные в этих стенах, цифры должны получиться внушительные. Здешние ночи со сном на сдвинутых стульях, с выездами на места преступлений в снег и в дождь, с допросами, когда ломит голову, а писать надо гладко — утром свои же протоколы читать противно. Вокруг огромный город, миллионы людей отдыхают, развлекаются, о чем-то спорят, любят — до меня им дела мало. За всю жизнь один из тысячи имеет дело с милицией, остальные приходят туда только для получения паспорта.

С этими мыслями я все-таки уснул. На работе сон всегда тяжелый: из-за усталости, жесткости стульев и холода. Проснулся я с намятыми боками довольно поздно, но рабочий день еще не начался. Побрился старой «Невой», которую держу для такого случая, помылся до пояса холодной водой, выпил в дежурной большую чашку чая.

Пришел начальник и сразу вызвал к себе. Мы обсудили итоги двух дней работы. Исходные данные есть: Игнатьев, Ястребова, у которых дома и на работе можно узнать многое, да и в алфавитке, по моим подсчетам, около двухсот человек — в оперативной группе работы всем хватит. Я же должен довести до конца линию Инги, тогда откроется прямой выход на попутчиков, а убийца среди них вполне реален.

Инга пришла вовремя. Одета скромно, лицо бледное, повела разговор без вступления:

— За вчерашнее извините. Когда вы пришли, растерялась, да и мужа с минуты на минуту ждала. Понимала — с Игорем что-то произошло, но не думала, что такое. Расскажу все, как помню. Познакомились мы весной в Эрмитаже, на выставке импрессионистов. Вообще мне надоели приставания мужчин: бесконечные приглашения в рестораны, мастерские художников. Он никуда не приглашал, перебросился несколькими словами о картинах и отошел, больше я его в тот день не видела. На следующий день на работе наш курьер передал мне букет махровых гвоздик и в течение недели еще несколько: просто цветы без всяких записок, что меня и заинтриговало. Сами знаете, женщине очень немного нужно, если правильно подойти. Потом как-то встретил на своей машине. Целый день просто так катались по городу.

Семейная жизнь у меня не получилась, все есть — и ничего, — продолжала она. — Муж — солидный, уважаемый на работе человек, скоро должен получить повышение, приглашают начальником отдела в одно учреждение. Ему льстит моя красота, только и всего, общего же у нас ничего нет, знакомые не ходят к нам. Цветы дарит к Восьмому марта или дню рождения, а то и забудет. Игорь не спрашивал ничего, просто смотрел в глаза и угадывал. Поехали вместе в отпуск. Там решили пожениться. В конце отпуска он стал нервничать, все не мог по делу с каким-то Резо встретиться. Я уехала раньше, Игорь с юга дважды звонил. В день приезда с аэродрома тоже позвонил. Условились: как освободится, даст знать — и встретимся. У телефона прождала весь вечер, такого еще не бывало. Поехала в одиннадцать к нему домой, ключ у меня есть. Прождала до двух ночи, больше просто не могла, да и бессмысленно было. Выпила бутылку киндзмараули, искурила две пачки сигарет, кофе до боли в сердце напилась. Домой пришла неживая, поняла — стряслось что-то страшное. Места себе не находила. Мне же в милицию заявить — кто я ему? И тут пришли вы. Вы извините, но у вас вид человека, приносящего несчастье. Вчера после вашего ухода вспомнила, как даже в отпуске, встречая вас, я чувствовала беспокойство.

Мне известна антипатия многих людей к нашей работе. В человеке заложен протест против власти, против хоть признаков насилия, хотя при самом небольшом размышлении легко представить, что было бы без этого самого «насилия».

— Мне эта трагедия совершенно непонятна. Игорь был человеком широким, добрым, он не мог иметь врагов.

Я вытащил из стола южные фотографии.

— Что за люди ваши попутчики?

— Навряд ли они имеют отношение к убийству. Валентин Раздольский, — тронула она на фотографии «сына», — закадычный приятель Игоря с детства. Уехал он раньше всех. Его отец, Аркадий Михайлович, вечно был занят своими болезнями.

— Кто та брюнетка, что была несколько дней с вами?

— Эля Соболева из Ленконцерта. Приезжала к Вале на три дня.

— Вы ничего не заметили странного, неестественного в поведении ваших друзей?

Она пожимает плечами.

— Может, люди подозрительные на юге попадались?

— Не помню. Одно точно — Игорь часто нервничал, раздражался, что не мог застать Резо в Гагре.

Я спросил про улыбающегося.

— В конце отпуска раза два видела. Ничего толком не знаю. Тоже старый приятель Игоря, лип к нему. Чем-то он отталкивал, хотя в известном обаянии ему не откажешь; если хотел, сердечнее его человека не найдешь.

— Пробовали вы искать Игнатьева?

— Из его знакомых я знаю только Валентина, да и то плохо. Несколько раз ему звонила, говорила с родителями и не могла понять: то ли его нет дома, то ли его не зовут к телефону.

Большего у нее, пожалуй, не узнать, и я ее отпускаю. И она уходит в своем коротком пальто, слегка покачиваясь на высоких каблуках, как все красивые женщины. Рассказ Инги ясности не внес. Помимо участников компании, возник еще Резо, не говоря уже о том, кто улыбался на фотографии. Последний напомнил мне детство, блокадную 206-ю школу.

…В феврале 1942 года в наш дом у Нарвских ворот попали три снаряда. Через неделю мы переехали в квартиру на Фонтанке, ближе к работе матери. Весной город стал оживать, и вскоре после нашего переезда я оказался во вновь открытой 206-й школе, собравшей всех выживших ребят с огромной территории от Загородного проспекта до площади Островского и от Чернышева переулка до Невского. Тогда-то я и познакомился с пареньком, удивительно похожим на смеющегося на фотографии. Он был невысок, горбонос, ходил в сапогах, водился с бедовыми ребятами. Я его чем-то обидел, теперь не вспомнить чем. Были мы с ним одинакового роста и одинаково худые. Ответить на обиду словом он не смог, зато через два дня подвел ко мне в школьном дворе высокого парня, который, не говоря ни слова, ударил меня кулаком по лицу и ногой в пах. Много лет я о нем ничего не слышал и только года два-три назад встретил случайно у входа в ресторан «Садко». Лысоватый, с брюшком, он кого-то терпеливо поджидал, созерцая длинные носки своих забрызганных грязью ботинок. Он узнал меня и уловив мой взгляд, напыщенно произнес: «Такова жизнь». Теперь он воскресал в моей памяти, помню о нем все, кроме имени и фамилии…

Следующего по очереди — «папу», Аркадия Михайловича Раздольского — решил навестить прямо на работе. Когда я встречал его на юге, мне хотелось подойти и поздороваться — так он похож на главного врача нашей стоматологической поликлиники Михаила Абрамовича, и каждый раз в последний момент вспоминал, что тот отдыхает в Варне. «Папа» — высокий, гладкий, с прекрасной шевелюрой, с поставленной улыбкой золотого рта, отменно одет. Профессия зубного врача ему очень бы пошла: благородная и, говорят, доходная. Оказался «папа» всего лишь портным, то есть портным, возможно, первоклассным, просто в наш век «не звучит» эта профессия. «Папа» вышел ко мне, как к заказчику, — веселый, занятой, внимательный. Который раз вижу, как меняется лицо, казенной становится речь, как человек теряет свою индивидуальность, когда подобные встречи происходят внезапно. Многие люди начинают мучительно вспоминать свои несуществующие грехи. Эти метаморфозы — ценный материал для социологов, исследующих модную тему «Человек и закон».

«Папин» рассказ выглядел очень скромно. Игоря знает давно как приятеля сына по школе. Решили в этом году вместе отдохнуть. На юге ничего особенного не запомнилось, все как всегда. «Папа» после положенных ванн вернулся домой. Друзья собирались поехать в Грузию к какому-то знакомому, зачем — «папа» не интересовался. Несколько дней назад прилетел Валентин, забежал на минуту домой, бросил вещи и убежал. Торопился, кажется, на встречу с Игорем и еще с кем-то.

Рассказывает «папа» очень медленно, взвешивая каждое слово. Он подтвердил, что Эля Соболева приезжала на юг на несколько дней к сыну. Девушка она умная, но циничная, он, «папа», таких не любит. Ингу увидел впервые в поездке: красивая, избалованная, пустая. Игоря она, пожалуй, любит, насколько умеет. Домой Валентин больше не приходил. Родителей это не волновало, так бывало и раньше: годы молодые, да и отпуск еще не кончился. Неизвестного с фотографии «папа» не запомнил. Короче говоря, мне он показался из людей, которые на допросе при малейшей возможности на любой вопрос предпочитают сказать «нет», дабы не иметь каких-либо осложнений.

Затем я занялся Элей Соболевой. Днем застать ее легче, поскольку вечером она может выступать. По работе я привык к любым поворотам, но прием у Эли меня обескуражил. Узнала она меня сразу и не только не удивилась, а приняла так, будто мы только вчера виделись.

— Хорошо, что ты меня нашел. Нам тут духа мужского не хватает. — От нее отдает спиртным. Окна комнаты выходят в узкий ленинградский «колодец», и без включенного торшера было бы совсем темно. На тахте сидит женщина, разглядеть которую я не могу.

— Ира, — протянула та руку, не вставая.

— Борис, — ничего другого мне не остается.

— Что будешь пить, Боренька? — по праву хозяйки спрашивает Эля.

— Может, не время?

— Дети у нас не плачут, и выходная я сегодня. — Она берет с пола початую бутылку коньяка и разливает по рюмкам. — За смелость, как говорил мой любимый муж!

Очень хорош я должен быть сейчас со стороны. Будь наша компания сфотографирована и опубликована в какой-нибудь калифорнийской газете, подпись к снимку звучала бы примерно так: «Инспектор полиции Филипс после успешной операции по изъятию тонны героина отдыхает в кругу своих поклонниц». Но я простой советский инспектор УРа, а не какой-нибудь коррумпированный американец и потому пью коньяк, не глядя на поклонниц. Эля закурила и посмотрела мне в глаза, как тогда на юге:

— Теперь перейдем к нашим гусям. Как тебе все-таки удалось меня разыскать?

— Ребята, мне пора! Желаю удачи! — поднялась Ира. Эля проводила ее и вернулась в голубом пеньюаре…

— Эля, мне не совсем удобно, я сейчас на службе…

— Боря, ты следователь? Я угадала, правда? Мне только на сцене приходилось давать показания, на дипломном спектакле. — Ее понесло, как реку в половодье. — Боря, ты вооружен? Тебе не страшно одному входить в чужую квартиру? Вдруг здесь муж или любовник?..

— Мне хотелось бы узнать кое-какие подробности о вашем отпуске.

— Я не была в отпуске. Во время гастролей образовалось небольшое «окно», а Валя Раздольский еще в Ленинграде умолял меня приехать в Сочи. Потому мы там и встретились. Сам-то ты зачем туда приезжал?

— Был в отпуске, очередном, как мы пишем в рапорте.

— А казалось, что ты выполнял очень важное поручение по работе.

Женщины сегодня говорят мне странные вещи. Никогда не думал, что надо мной, словно над милицейской машиной, непрерывно мигает синий огонек, даже когда я на отдыхе.

— Эля, что за человек Валентин Раздольский?

— Нечего рассказывать, никуда не годится. Без папы и мамы замерзнет в холодную погоду.

— Со стороны вы относились к Валентину не столь критически.

— Так то на юге! Там все разрешается и прощается! — весело смеется Эля. — Я вижу, честного следователя шокирует отсутствие предрассудков. Работа виновата, мы видим жизнь во всех измерениях.

— Допустим, с Валентином вы меня убедили. А что представляет собой Игорь?

— Тот совсем другое дело. Ему палец в рот не клади — жаден до жизни.

— Понимаете, Игорь умер, вернее, убит.

Она надолго замолчала и переменила тон.

— Знаешь, ты меня не удивил. Я где-то такое предчувствовала: сгорит парень — по проволоке ходит. Мы, женщины, не задумываемся, откуда у мужчин деньги, которые они на нас тратят. Только Игорь все стандарты перешел. Инга тут виновата, с жиру баба бесилась.

— Эля, скажите, пока вы были вместе на юге, вы ничего подозрительного не замечали?

— Да нет, пожалуй. Слишком мало с ними была. Нервничали они. Какого-то грузина найти не могли. Даже в Гагру к нему ездили.

— А Валентин мог… Игоря…

— Исключено.

— И последнее: этот человек вам знаком?

Я вытащил фотографию и ткнул пальцем на смеющегося.

— Видела только раз. С какой-то толстухой. Сразу поняла — не мужчина, таких за километр вижу и терпеть не могу. Слова с ним не сказала.

Прощание с Элей получилось поспешным, очень похожим на побег. В ее глазах я заметил насмешку, но мне уже было не до того.

По всему при расследовании я упустил одно очень важное обстоятельство и, чтобы убедиться в этом, отправился в ГАИ Петроградского района. По карточке на машину ЛЕГ 24-45 она должна находиться в своем гараже. В одежде убитого ключа от гаража не было, у сторожа запасного тоже не оказалось, пришлось ломать замок. Гараж был пуст, запасные части и инструменты аккуратно лежали на полках, везде виднелась пыль — ничего иного я и не ожидал. Если дальше будет так, как мне видится, то многое скоро станет на свои места.

Я вернулся на работу и взялся за телефон. Это одно из основных наших орудий производства. Я учился у людей, которые чудеса могли делать при его помощи, и кое-что умею теперь сам. Уже через пять минут узнаю, что четырнадцатого ноября сего года в первой нотариальной конторе на Невском проспекте Игорем Игнатьевым жителю Грузинской ССР Резо Комушадзе выдана доверенность на право пользования автомашиной «Волга» на трехлетний срок. Из практики давно известно, что выдача доверенности на длительное пользование автомашиной есть не что иное, как скрытая форма продажи ее.

Значит, у Игоря к моменту выдачи доверенности, то есть в 15 часов 14 ноября, при себе было много денег. Через десять часов Игорь был мертв, а деньги исчезли, и наиболее достоверной версией представляется убийство с целью ограбления. Собственно, уже есть о чем докладывать начальству, но я решил проверить еще одну свою догадку, и снова мне на помощь пришел всемогущий телефон. Я узнал, что ночь с 14 на 15 ноября Резо Комушадзе провел в гостинице «Астория», номер 413.

Впервые я попал в «Асторию», хотя побывал уже во многих гостиницах в разных городах страны, и не разочаровался. Мне она понравилась тишиной, уютом, неспешностью и отлаженностью здешней жизни и еще чем-то неуловимым, что есть в старых фильмах, когда люди были увереннее, спокойнее, доброжелательнее. Чувствовалось, что за многие годы здесь ничего не изменилось. Лифт был старомодный, отделанный под красное дерево, с внимательной лифтершей, торгующей иллюстрированными журналами; медные ключи от номеров большие, обслуживающий персонал ненавязчивый и приветливый. Понравился мне и зал ресторана, затемненный и в дневное время, с зеленоватым светом и приглушенной музыкой.

Когда я вошел, в вестибюле было многолюдно. Сбившиеся в кучки иностранцы ждали гидов для поездки по городу, швейцары вносили и выносили большие разноцветные чемоданы. Главный администратор привычно отослал меня к дежурной по этажу, та — к горничной. Последняя запомнила пребывание Резо по большому количеству грязной посуды, оставшейся после устроенного в номере праздника. Сейчас номер был не занят, и мне захотелось осмотреть его. Обычный люкс с просторной приемной и большой комнатой, где место для сна отделено портьерой. В центре комнаты — журнальный столик, на нем ваза с увядшей хризантемой, два кресла, тумба с телефоном. Я сел на стул у письменного стола. Через окно видна Исаакиевская площадь. На столе оказалась красиво отпечатанная карточка с телефонами «Астории». Я нашел телефон ресторана и попросил метрдотеля выяснить, кто именно 13 ноября исполнял заказ Резо. Официантка Лиля Тимофеева оказалась на месте, и я попросил ее зайти в номер.

Лиля, миловидная блондинка с пышными волосами, ясно помнила этот день. Вечером в ресторан позвонил мужчина и попросил принести в 413-й номер все лучшее, что есть в ресторане. Она старалась выполнить заказ и потому замешкалась. Мужчина позвонил снова и попросил поторопиться. Лиля привезла все в номер в десять часов вечера. Хорошо помнит троих посторонних мужчин, один из них грузин, и девушку. Лиц присутствовавших она не запомнила. Поглядев на фото Валентина и Игоря, Лиля не могла с уверенностью сказать, что именно они были в тот вечер в номере.

Делать мне в гостинице больше нечего, и я поехал с докладом к начальнику. Он у меня молодой, во всяком случае, гораздо моложе меня. Банально, но так оно и есть: далеко не каждый, даже ноги сносивший и зубы проевший, оперативник может быть начальником. Что касается моего, то он как раз на своем месте. Умеет ладить с подчиненными, подчас более старшими и опытными, чем он сам; никогда не мешает, если видит, что ты на верном пути, и не дает советов, когда их не просят. Обладает интуицией, которая дороже опыта, и, наконец, он полностью доверяет тем, с кем работает, — это для меня самое важное. Мне с ним легко работать, ему со мной, кажется, тоже.

Принял он мое сообщение, естественно, хорошо — появился наконец человек, от которого можно узнать многое, если не все. Он не сказал, как, на его взгляд, действовать лучше, но и без того ясно, что нужно снова лететь и снова мне. Есть еще неведомо куда пропавший Валентин, но его поисками будет заниматься оперативная группа. Мой же путь на юг. Мне довелось много поездить по стране в отпусках и по работе, но не припомню, чтобы так вот приходилось, как в трамвае, мотаться на самолете в Сочи и обратно.

Рейс снова оказался ночным. Самолет был почти заполнен — летели на тренировочный сбор легкоатлеты. Меня всю дорогу не покидала мысль, что эта поездка ненужная, а Резо — звено цепи, на конце которой, как в колодце, пустое ведро.

В Адлере, не заезжая в Сочи, я сел на поезд и поехал прямо в Гагру. Я люблю этот живописный кавказский городок с отличным пляжем, игрушечным герцогским дворцом, изобилием мандаринов и веселым рестораном. Гагра совсем рядом с Сочи, но жизнь здесь иная: здешние отдыхающие в основном народ семейный, в возрасте, они всегда приезжают к одним и тем же хозяевам, и за многие годы между ними складываются почти родственные отношения. Местных жителей, кажется мне, мало волнуют бурные проблемы века: они пьют вино, едят шашлыки, приправленные ткемали и аджикой, сыр «сулгуни», сочную траву кинзу. Они громко говорят, любят хорошо погулять, и не вяжется это райское место с моей ленинградской историей.

Резо Комушадзе оказался владельцем большого каменного дома и обширного мандаринового сада. В момент моего прихода на открытой веранде играли в какую-то настольную игру два черноволосых человека. Я открыл калитку — залаяла собака. Они подняли головы. Я поздоровался — радостно закивали головами. Я спросил Резо Комушадзе.

— Так это я! — счастливо отозвался сидевший слева.

— Я из Ленинграда, приехал к вам по делу.

— Лучшего подарка быть не могло!

Он громко крикнул что-то по-грузински. Бесшумно появилась женщина и поздоровалась со мной. Резо принялся быстро давать ей какие-то указания, кивая в мою сторону. Женщина пропала, но через минуту появилась с маленькой старушкой, и они принялись хлопотать по хозяйству. На столе появились телятина, помидоры, мед, травы и другие плоды благодатной земли, Я всегда теряюсь перед непосредственностью, бесшабашным гостеприимством южан.

— Резо, вы напрасно так беспокоитесь, я ведь по делу.

— Тем более, генацвале, тем более.

Стол уже накрыт, рядом со мной большой костяной рог, в кувшине пенится молодое вино «Изабелла», на разных концах стола бутылки чачи, подоспел и душистый шашлык. Пришли скромные молодые люди из соседних домов. Понеслись берущие за душу тосты за родню, за друзей. Еще очень хвалили Ленинград. Получилось — будто меня ждали, готовились долго и, когда дождались, рады были безмерно. Через час я был приглашен почетным гостем во все окрестные дома.

Рассказывает Резо взволнованно, ему веришь.

— Мне без машины нельзя, по всему району работаю — если что случилось, сразу должен ехать, иначе погибнет животное. Долго «Волгу» искал, она машина крепкая, выносливая. Всех знакомых в Москве и Ленинграде просил помочь, ничего найти не смогли. После праздников прибегает ко мне на работу жена: Резо, к тебе двое на красивой машине. Я быстро работу закончил, бегу домой. Стоит у ворот «Волга», в доме двое парней. Приехали из Ленинграда от моего друга Автандила Гобелия, зовут их Игорь и Валентин. Я машину оглядел, вместе поездили — понравилась. Игорь хороший хозяин был и человек хороший — добрый, веселый, я всегда человека по глазам вижу. Хотел, чтобы недельку у меня пожили. Отказались, на работу торопились, только ночь у меня пробыли. В Ленинград все вместе улетели, машину здесь оставили. Прямо с самолета — к нотариусу. Сразу доверенность на три года оформили. Снял я номер в гостинице, купил подарки жене и детям. Вечером с Игорем и Валентином у меня встретились, пришли еще Автандил и девушка Лида, моя старая знакомая по югу, хорошо посидели. В полночь только Лида осталась, остальные ушли. На следующее утро я домой улетел. Больше их никогда не видел.

В деле, связанном с большими деньгами, не просто веришь людям на слово: в полночь все вышли из гостиницы, через час-два с Игорем было покончено, а Валентин пропал.

Резо с готовностью соглашается лететь в Ленинград. Отдает команды женщинам, и мы, сопровождаемые родственниками, несущими чемоданы, прибываем в аэропорт. Моя смуглянка стоит перед трапом и, узнав меня, смеется:

— Верно, с лавровым листом маетесь или с цветами?

— А что, заметно?

— Очень, особенно выражение лица — сосредоточенное, будто большие цифры в уме умножаете.

Я наклоняюсь и шепчу:

— Почти угадали.

— О! И много везете? — спрашивает она таким же шепотом.

— Со мной портфель и в багаже два места.

— Я хочу с вами дружить.

— Давайте сразу поженимся!

— Чтобы девушка любила, это надо заслужить! А это, конечно, ваш «коллега», — показывает она глазами на Резо.

По мере набора высоты и продвижения к Ленинграду Резо теряет скованность и демонстрирует широту характера. Из своего необъятного баула достает две большие ветки мандаринов и преподносит их Марине — так зовут «монголку» — и ее подруге Ольге. Те просто и с достоинством принимают подношение. Резо простота совсем не устраивает, и он дарит стюардессам по грозди крупного винограда — реакция прежняя. Я уверен: вытащи он бриллиантовое колье — ничего не изменится. Поэтому, когда Резо в очередной раз полез в баул, я решительно воспротивился. Девушки ушли.

Вскоре загорелись предупредительные надписи на табло самолета, который пошел на снижение.

— Как бы девушек за хорошее обслуживание отблагодарить, в ресторан или еще куда пригласить? — Резо вопросительно смотрит на меня.

Мне тоже хочется их отблагодарить и не хочется думать о работе, о преступности. Но все, что я могу им предложить, это отвезти их домой. Отчетливо видна радость на девичьих лицах. Вот что им действительно необходимо, а не случайное знакомство с негоциантом мандариновых или лавровых плантаций.

Мы едем через опустевший город; изредка попадаются одинокие прохожие, такси и милиционеры. Подъезжаем к их дому на Васильевском острове. Резо едва не лишается рассудка, когда нас приглашают на чай с дальней дороги, а я отказываюсь. Провожая красавиц, уже на лестничной площадке я протягиваю Марине свой телефон. Она пожимает плечами:

— Зачем?

— Мало ли какой совет потребуется? Ведь я не торговый работник, а из уголовного розыска.

И происходит чудо. Впервые в ее глазах я вижу не отчуждение, а теплоту, не безмолвное осуждение, а интерес. И гордость теснит мое сердце. Человеку мало надо для самоуважения.

— Ну если так, то давайте. — Марина берет листок с телефоном, и мы расстаемся.

Темное пустое здание, только в дежурной комнате теплится жизнь. Еще одна ночь на службе, но не в одиночку, а в обществе человека, сегодня принимавшего меня по-царски. Я же могу предложить только кожаный диван в красном уголке, под большим стендом с извлечениями из устава внутренней службы. Резо вынимает бутылку чачи, наливает в стакан для воды, выпивает, наливает еще и предлагает мне. Тут уже с чистой совестью я могу отказаться. Я пытаюсь вернуть его мысли к Игорю, машине, цели нашего приезда. Все бесполезно — Резо в нокауте, он ничего не слышит, не понимает, смотрит, покачиваясь, в одну точку и тихонько приговаривает что-то гортанное. Я потихоньку ухожу, чего Резо, по-моему, не замечает.

У себя в кабинете я ложусь, и сон подбирается ко мне, но его останавливает телефонный звонок. Нет ничего противоестественнее звонка в ночном служебном кабинете. Я беру трубку. «Боря, выручай!» — послышалось в ней.

Это дежурный Паша Беседин — значит, не шутки. Мы слишком давно знаем друг друга, и в такое время он по пустякам не стал бы звонить.

В дежурной оживленно. На переднем плане пара: женщина, большая и агрессивная, и мужчина, маленький и смущенный. Между ними чемодан. Женщина наступает:

— Я — воровка? Кто говорил — будешь моей, все твое будет. Говорил или нет?

Мужчина мнется.

— Может, и говорил. Пьяный же я был…

Паша меня манит в другую комнату.

— Понимаешь, Игорь Березовский уехал расследовать кражу в магазине, а тут они пришли, — кивает в сторону двух женщин позади шумливой пары и протягивает лист бумаги. На нем написанное крупным, четким почерком заявление, не оставляющее сомнения в серьезности происшедшего. Я спрашиваю женщин, кто написал заявление. Отвечает старшая:

— Писала я, сестра смущается.

— Она адрес запомнила?

Девушка говорит тихо:

— По памяти, думаю, найду.

Мы втроем едем на Полюстровский проспект, как раз мимо места, где нашли труп Игоря Игнатьева. Подъезжаем к трем совершенно одинаковым девятиэтажным домам. Выходим из машины. Девушка неуверенно идет к среднему дому. Останавливается, медленно обходит его.

— Этот, на пятом или шестом этаже.

Лифт уже отключен. Поднимаемся на пятый этаж. Она обходит всю площадку, разглядывая двери квартир, затем поднимается еще на этаж. Около одной из квартир она останавливается.

— Эта! — и показывает на белый пластмассовый лист, прибитый около черной дерматиновой двери.

Сверху на листе надпись:

«Просьба ко всем, кто не застанет хозяина, оставить автограф».

Сбоку на шнурке карандаш, как у официанток в столовых. Снова надо звонить в чужую квартиру, ломиться в чужую жизнь. Женщины стоят, ждут. Мне очень не хочется. Чувствую, здесь не так просто, как в заявлении, но не уходить же, коль приехали. Я звоню. Тихий мелодичный звонок, за дверью тишина. Я звоню еще. Слышатся шаги и мужской голос:

— Кто там?

— Андрея можно?

Зашуршало за дверью, потом она распахивается. Открывает дверь парень лет двадцати восьми. Спокойно смотрит на меня, но, заметив женщин, смущается и краснеет.

— Я из милиции, можно войти?

— Пожалуйста.

Мы заходим. Квартира трехкомнатная, у входной двери плакат с Эйфелевой башней, видом французской столицы и надписью: «Париж уже не тот!», светильники под бронзу и старину. Выясняется, что Андрей живет один, родители-врачи работают по договору на Севере. Мы проходим в его комнату: комбинированные шкафы с книгами и безделушками, письменный стол с газетами и журналами. На стенах эскизы — профессиональные и любительские. Над застеленным диваном комбинация женских лиц и тел, целые листы из зарубежных журналов. Голый мужчина с бородой и протянутой рукой, женщина в фате, кувейтский эмир в красном бурнусе, несколько икон.

Переходим в гостиную. Все богатство здесь — стены в картинах, масках красного дерева, в чеканке, сервант забит хрусталем и фарфором. На столе две пустые бутылки из-под шампанского и два бокала, на журнальном столике магнитофон.

— Вы знаете, почему мы здесь?

— Откровенно говоря, не совсем понимаю.

— Вас обвиняют в попытке изнасилования.

Лицо парня пошло пятнами, он заговорил быстро, проглатывая слова:

— Она сумасшедшая. Вместе весь вечер гуляли, сама пришла, сама пила, сама разделась. У нас ничего не было. Она как закричит: «Поехали к сестре, поженимся!» Я перепугался и согласился. Когда она оделась и успокоилась, я не поехал — не хватает по ночам истеричек ублажать. Стала угрожать: «Такое сделаю, что на коленях передо мною стоять будешь». Я ее выставил за дверь.

Возвращаемся мы уже вчетвером. Вот он, тяжелый хлеб следователя! В ситуации, где нет свидетелей, он должен на основании обстоятельств, логики, интуиции, наконец, взвесить все «за» и «против» и принять решение. Ведь «каждое совершенное преступление должно быть раскрыто, а преступник, его совершивший, должен быть изобличен и наказан», но ни в коем случае не должен пострадать человек невиновный.

В дежурной меня ждет сюрприз: сидит бедным кроликом, сломленный обстоятельствами Резо. Он проснулся среди ночи, захотел по нужде, не понял, где находится, поднял шум — едва уняли. Я Андрея до прихода следователя передаю Паше, а с Резо мы размещаемся у меня в кабинете. Раннее-раннее утро. Мы сидим помятые. Из Резо вышел весь хмель. Он оказался хрупкой натурой и сник окончательно. Сейчас с ним легко говорить о деле. Чем дольше длится с ним разговор, тем больше он представляется просто покупателем, знающим только то, что рассказал. Правда, появился совсем новый человек — Автандил, или, по-приятельски, Авто Гобелия, о котором Резо знает совсем мало — учились в Зугдиди в одной школе, потом их пути разошлись. Случайно прошлым летом встретились в Гагре, попросил помочь с покупкой машины, знает только рабочий телефон Автандила. Данные, которые я могу получить в это время, очень скудные: Гобелия Автандил Георгиевич, 1946 года рождения, уроженец Зугдиди, проживает на Софийской улице, домашнего телефона нет, инженер отдела снабжения городского садово-паркового управления.

До работы можно успеть перекусить. Спрашиваю Резо, он безразлично кивает головой. Сейчас вблизи работает только вокзальный буфет. Добираемся туда в переполненном в час «пик» трамвае. Когда входим в огромный билетный зал, Резо окончательно шалеет, с испугом глядит на сотни бегущих, размахивающих портфелями, сумками людей. Я веду его в буфет, где те же люди с лихорадочной поспешностью поглощают свои чаи, кофе, какао, котлеты, пирожки, бутерброды. Я спрашиваю, не хочет ли он есть. Резо, оглядев выставленные на железных тарелках образцы, морщится. Я беру по два стакана какао и пирожные. Мы с трудом находим место за стойкой среди остатков еды, недопитых стаканов. Народу так много, что буфетчицы не успевают поворачиваться. Я пытаюсь отвлечь Резо от нехороших мыслей смешными историями, он с трудом улыбается. Ему тяжело, неуютно среди этих чужих жующих людей с непонятными ему заботами, почему-то бегущих, толкающихся, среди стариков с рюкзаками, плачущих детей, строгих милиционеров. Ему очень хочется домой, к своим неспешным землякам, покорным женщинам, привычному завтраку и больным животным. К людям, которые тебя знают и уважают, где даже милиционер — твой сосед и друг, а не задавленный со всех сторон вокзальной толпой едок.

Мы снова садимся в трамвай, теперь он полупустой. Я разворачиваю свежие газеты, купленные в привокзальном киоске, и мир наваливается на меня своими сенсациями и заботами.

Рабочий день начался. Никто не знает о моей поездке, поэтому обращают внимание только на кепку Резо. Начальник меня встретил, как и все, будто я отлучался на десять минут, а сейчас вернулся. Он меня слушает молча, потом говорит:

— Все это хорошо, а теперь прочти, — и протянул лежавшую на столе ленту телетайпа. Его срочно вызывали к генералу, и именно по моему делу. — Поедешь со мной. Вчера нашли Валентина…

— Труп?

— Почти.

— Где нашли?

— В больнице Зеленогорска. Привезли с тридцать девятого километра Приморского шоссе тогда же, 15 ноября. Чудом выжил, в сознание еще не пришел, об остальном потом. Иди одевайся.

Я отвел Резо к следователю для допроса, и мы уже через пятнадцать минут были в приемной начальника уголовного розыска города. Сталкивался раньше я с ним мало, в основном видел в президиумах разных совещаний. Несколько раз подписывал у него документы и шифротелеграммы — читал текст он всегда внимательно, но замечаний по нему не делал. Он смуглый, невысокий, нестарый, совсем обычный — уж его-то в толпе за генерала никак не примешь. Спокойствие и выдержанность — качества в нашей профессии столь же необходимые, сколь и редкие. Генерал уже больше двадцати лет работает в уголовном розыске. Надо думать, нет ситуаций, с которыми ему не приходилось бы сталкиваться. Когда мы вошли, он держал в руках большую булаву, очень похожую на гетманскую из «Богдана Хмельницкого», и медленно перед собой поворачивал. Встал, отложил булаву в сторону, пожал нам руки и усадил в кресла перед собой.

Докладывал начальник, перебивал генерал его мало. О поездках в Сочи и Гагру он предложил говорить мне. Когда мы кончили, воцарилось молчание. Сразу почувствовалось, как мало мы сделали за неполную неделю. Генерал медленно заговорил:

— Вы знаете, что о расследовании каждого убийства постоянно докладывается в министерство, а что сообщать здесь? О погоде на юге, о том, что мы ждем второй труп? Я убежден: эти два преступления связаны между собой. — Он встал, подошел к маленькому столику, налил из графина воды, выпил. Прошелся по кабинету. — Ничего не вижу, кроме вашей добросовестности да еще кустарщины. Почему оперативная группа занимается второстепенными вопросами, а вы взвалили основное дело на одного? Методами Мегрэ здесь ничего не сделать. Теперь в конце дня докладывайте лично мне о проделанном.

В милицейской работе есть непременный закон: сколько бы ты ни работал, как бы ты ни работал — главное не это, а то, к чему ты пришел. В конце концов так и должно быть, и разговор с генералом надо принимать как предупреждение. Возвращались мы в настроении не самом лучшем. Начальник выглядел вконец усталым.

— Посмотри у Нины протоколы допрошенных по алфавитке, не могут быть все они макулатурой, и разберись окончательно с солнечной Грузией. Вечером решим, как быть дальше. — Он помолчал и вдруг пожаловался: — Уж забыл, когда спал по-человечески. В кино или еще где месяца два не был. Хорошо, дома маленький ребенок, жена хоть на него переключилась. Закончим это дело, сразу пойду в отпуск. Первую неделю буду отсыпаться, потом дважды в день ходить в кино.

Перед кабинетом Нины Филатовой сидел уже допрошенный, тоскливый Резо. Увидев меня, он встрепенулся, спросил, где побриться. Я попросил обождать, пока мы согласуем действия со следователем.

С Ниной мне повезло. Она методична, въедлива, может охватить все дело от начала до конца, а если есть хоть какая-то зацепка, всегда докопаться до сути. У нее на допросе была женщина средних лет, которой до моего прихода явно не хватало аудитории — с Ниной не очень-то развернешься. А при мне все чары в ход пустила: плечами повела, пальцами, как скелет из мультфильма, затрещала, курить с разрешения стала, мастерски отогнув мизинец. Настроение у меня по мере ее рассказа улучшалось.

— Игорь такая умница! Иногда среди ночи просыпаюсь, вспомню его руки и плачу настоящими слезами. Все лучшее в жизни с ним связано. А познакомились мы интересно. Мне тогда лет совсем мало было, семнадцать или восемнадцать. Гуляла я в скверике у Пушкинского театра с Маратиком, белой лохматой собачкой, и думала о чем-то. Неожиданно откуда-то сзади подходит ко мне мужчина, наклоняется к самому уху и говорит: «Девушка, разрешите вас поцеловать?» — «Нет», — сказала я. А он так жалобно: «Девушка, ну разрешите мне вас поцеловать?» — «Нет! — сказала я. — С какой стати!» Тогда он вынимает перочинный ножик, раскрывает его и говорит: «Если вы не разрешите себя поцеловать, я буду вынужден убить вашу собачку». Я разрешила и не пожалела. Из всех моих мужчин он был лучшим. Прямо Бонифаций — и только.

Воистину она правдива сверх меры.

— Потом все как у современных людей: пути разошлись, мы расстались. Уже несколько лет его не видела. Изредка поздравительными открытками обменивались.

Женщина ушла. Мы позвали Резо. Он созвонился с Автандилом. Договорились через час встретиться на Невском. Чтобы не терять времени, Резо пошел побриться, а мы с Ниной остались обсудить наши дела.

— Каково твое мнение об Игнатьеве? — спросил я.

— Игнатьев не дурак, незаурядный даже, только что нам с того. Отец вчера был. По его словам, примерный сын, к праздникам подарки не забывал, навещал всегда при болезни, профессоров возил консультировать. Школьные товарищи помнят Игнатьева скромным, способным фотографом. Сокурсники из института больше о компанейском характере говорят — тогда и к девушкам пристрастился. Шахматами увлекался, даже чемпионом института был. Среди его бумаг на работе изъята тетрадь с какими-то шахматными записями, хотела тебя расспросить по ней — ты ведь у нас неплохой специалист по этой игре. На работе ни с кем не дружил. Соседи не нарадуются — вежливый, покладистый, тихий. Почитай, вот допросы.

Я взял с собой том с протоколами и зеленую общую тетрадь с шахматными записями.

— Много еще людей по списку осталось?

— Десятка три. Ребята из оперативной группы мне помогают. Думаю, завтра добьем.

Я не успел приступить к чтению, как появился благоухающий одеколоном Резо в приподнятом настроении. Человеку нужно мало: еда, ощущение чистоты — по только обязательно вовремя. Сразу вернулись уверенность в грядущем чуде, удовольствие от новой встречи с большим городом.

Мы на машине добрались до условленного места за десять минут до встречи. Резо и земляк встретились, как это делали наши предки в бескрайних степях тысячу лет назад: сняли кепки, потерлись щеками, поцеловались крест-накрест, и только после этого Резо представил меня по всей форме. Автандил, или Авто, энтузиазма не проявил, особенно ему место моей работы не понравилось.

Снять подозрительность помог Резо. Авто повторил все, рассказанное Резо, присовокупив лишь, что у гостиницы он сразу поймал свободное такси, оставив Игоря и Валентина на Исаакиевской площади. Больше он их не видел. После некоторого запирательства Авто рассказал, что ту ночь он провел не дома, а в картежной компании с вполне достойными людьми — Мозовым, Федоровым, Кельзоном. Домашние их адреса и телефоны дал без всяких колебаний. Увидев, что только это меня и интересовало, совсем успокоился и попросил отпустить на важное деловое свидание. Я же переправил его к Нине. Та уже разобралась с Лидой, знакомой Резо по югу, очень толстой, меланхоличной женщиной, которая с великим трудом поняла, о чем идет разговор, — ничего нового она не прибавила.

В этом деле, как и во многих других, все сводилось к одному часу. В полночь они расстались на Исаакиевской площади, через час, как утверждает эксперт, Игнатьев был убит. Всегда проще узнать всю жизнь человека с подробностями, здесь требуется только время, нежели что-то про последний час его жизни, когда совершено преступление. Я коротко поведал начальнику о результатах допросов Авто и Лиды и высказал мнение, что грузинская версия, видимо, отпадает. Он согласился, позвал Резо, поблагодарил за помощь следствию. Бедняга растрогался до слез, сразу забыл про страшную ночь и нервное перенапряжение. В свою очередь, он высказал уважение и восхищение трудолюбием, мастерством и скромностью ленинградской милиции. Ушел он, оставив свою визитную карточку и вырвав у нас обещание постараться провести ближайший отпуск у него на берегу моря.

Ближайшие действия отчетливо не ясны. Надо постараться выяснить, не брал ли кто из водителей такси в ту ночь Игнатьева и Раздольского от «Астории». Эта хлопотливая процедура нередко приносит результаты — у таксистов хорошая профессиональная память. Начальник поручил ребятам из оперативной группы отпечатать объявления с приметами пропавших и местом исчезновения и развезти их по всем таксопаркам города. Объявления развесят в диспетчерских, и водители до или после смены обязательно их увидят и прочтут. И если нам повезет…

Я принялся за изучение следственного дела. Вначале перелистал, чтобы составить общее впечатление, а потом стал читать показания. Допрашивали разные сотрудники, иначе такого количества свидетелей не осилить. Многие показания записаны собственноручно. Однако впечатление это так или иначе вторичное. Одно дело — смотреть человеку в глаза, другое — пытаться читать между строк. Люди всегда хотят казаться лучше, чем есть, но поправка требуется не только на это. Чтобы понять, почему Рита Никифорова ругает Игнатьева, а Зина Никитина хвалит, хорошо бы знать, кто из них красивая, какая умная, какая несчастливая. И все-таки следователь Нина Филатова права — весь этот толстенный том дает полную характеристику Игоря.

Из простого любопытства взял тетрадь с шахматными записями, просмотрел несколько партий. Игнатьев игроком был средним: любил комбинировать даже там, где противопоказано. Эта тетрадь перенесла меня в давние времена.

…Война только кончилась. Жизнь в городе возрождалась: открылись коммерческие магазины с диковинными товарами, вроде шуб и икры, на улицах продавались воскресшие из снов эскимо и суфле — новый напиток из молока, рестораны завлекали лихими песнями военной поры. Модницы на Невском щеголяли высокими сапожками, красными беретами и челками. Стала выходить «Вечерка», ночами стояли очереди на МХАТ и Лемешева, на переехавших в Москву, но по-прежнему любимых Уланову, Утесова, Шульженко. Как всегда и везде, лучше всех было подросткам. Мы самозабвенно болели за «Зенит» после его победы в Кубке страны, прорывались в «Титан» на «Девушку моей мечты» с Марикой Рокк, менялись трофейными марками и монетами.

Именно тогда шахматы стали нашей любимой игрой. Люди, уставшие от кровавых побед войны, хотели побед бескровных, а здесь они были, и еще какие! Разгромлена в радиоматче через океан сильнейшая команда США. Ботвинник, а за ним Смыслов, Бронштейн, Керес неумолимо побеждают во всех турнирах. В печати ведется дискуссия, что есть шахматы — спорт, искусство или наука?

Я не принадлежал к числу способных, но очень надеялся, что наступит день, когда Вадим Синявский в ночном выпуске объявит на всю страну, как в первом туре первенства страны молодой ленинградский мастер Борис Маслов уже в дебюте пожертвовал пешку, а его противник — прославленный гроссмейстер — не нашел правильного продолжения, попал в цейтнот и на 29-м ходу вынужден был сдаться.

Окончив школу, я пришел в юридический институт в вдруг обнаружил, что все на шахматы смотрят как на игру, пусть более мудрую, чем домино, и все-таки только как на игру. Все знали волейболиста Толю Алексеева, баскетболиста Юру Пергамента, знали своих донжуанов, певцов самодеятельности, хороших студентов, наконец, а о шахматистах почти не слышали, хотя мы были чемпионами города среди вузов. Постепенно меня затянула учеба, разные институтские заботы. Я сходил несколько раз в кино на фильмы-спектакли с красивой девушкой Тамарой Мочаловской и совсем потерял интерес к шахматам. Осталось у меня от тех времен лишь несколько блокнотов с шахматными партиями, вырезанные фотографии с обложки журнала «Шахматы в СССР», где в составе юношеской сборной Ленинграда при очень сильном желании можно узнать и меня. Еще осталась партия со Спасским, которую часто перепечатывают в монографиях, поскольку Таль именно в ней усмотрел первые проблески гениальности будущего чемпиона. Я не знаю, жалеть ли те годы или радоваться, что они были? Может ли человек жаловаться на что бы то ни было в своей жизни?..

И тут вспомнилась фамилия моего обидчика, так похожего на смеющегося с фотографии, — Павел Гордин. Он жил где-то рядом с Дворцом пионеров и, как сотни других ребят, мечтавших о славе, не прошел отбор в шахматном клубе. Я вспомнил удар, встречу на Невском. Узнать остальное помогает адресное бюро. Он мой ровесник, работает конструктором в институте Промстройпроект, живет, где и жил, — на улице Ломоносова.

На этой небольшой улице я знаю почти все дома. В них и окрест прошло мое блокадное детство. На ней жили мои блокадные друзья Игорь Быков, Юрка Мнацаканов, самая красивая девушка моей молодости Тамара Мочаловская. Жившие в этих огромных домах бывшего Чернышева переулка считались тогда счастливцами, ведь вся жизнь города вращалась на Невском, до которого рукой подать от Чернышева переулка. Здесь мы готовилась к экзаменам, отмечали дни рождения, слушали футбольные репортажи. Нам было хорошо, мы не замечали неудобных, длинных комнат, темных, извилистых коридоров, слепых кухонь, печного отопления, узких дворов, заваленных до второго этажа поленницами дров. Так было и в школе, и в институте, и в первые годы работы. Потом обзавелись семьями, город пополз расти вширь, и мы потеряли друг друга из виду.

Я оставляю машину на Фонтанке, у Щербакова переулка. Прохожу мимо школы, в которой учился, мимо бомбоубежища, где мы всем классом пережидали обстрелы и бомбежки. Через бесконечные проходные дворы выхожу на улицу Ломоносова, которая совсем не изменилась. В доме номер 17 и живет Паша Гордин. У женщины-дворника, убирающей около дома с панели снег, узнаю, что квартира его на последнем этаже. Живет он с женой Ритой в двух комнатах в разных концах квартиры. Рита — врач, сын учится в шестом или седьмом классе, недавно вернулся домой из школы. Самого Павла не видела дней десять. Знакомых ходит к ним много, родители живут где-то далеко.

Я позвонил в квартиру, дверь открыла пожилая женщина в переднике.

— Павла можно?

— Он в командировке, и давно уже.

— А жена дома?

— Еще не пришла.

Я проехал на Литейный в проектный институт — место работы Гордина. В отделе кадров инспектор подтвердил, что с десятого ноября он находится в командировке на одном из объектов Восточной Сибири и с ним поддерживается ежедневная связь.

Снова родной кабинет — и тут происходит невероятное. Короткий стук в дверь, и без приглашения входит человек, которого при всем желании трудно было ожидать, — Марина! Она уверенно садится, положив ногу на ногу, закуривает сигарету и улыбается.

— Не ждали? Прилетела из Москвы и решила навестить наших скромных защитников.

Я молчу. Она, помедлив, смущенно говорит:

— Знаете, не поверила, что работаете в милиции. Думала все-таки, что вы спекулянт, и рада, что ошиблась.

Длинный-длинный звонок. Очень не хочется поднимать трубку. Хорошего ждать неоткуда, а худшее не предусмотришь. В трубке слышится знакомый грассирующий голос:

— Ты хорош, ты молодец!

Я вспоминаю, что сегодня день рождения Олега и я давно обещал быть.

— Вы знаете, у меня есть предложение, — сказал я Марине. — Сегодня день рождения у моего старого друга. Как Марина смотрит, чтобы нам пойти вместе?

— Я не успела переодеться.

— Ваша форма вас украшает…

Познакомились мы с Олегом давно, еще в войну, на почве увлечения книгами. В отрезанном от всего мира Ленинграде книги были тем единственным, что город мог предложить своим жителям в избытке. Магазины были заполнены штабелями книг. От бомбежек и обстрелов горели дома, и из окон вместе со скарбом летели тысячи книг. На морозе от воды из пожарных шлангов они превращались в ледяные кирпичи, которые над огнем лопались и становились коричневыми и ломкими. А в центре города, разложив на газетах книги из своих библиотек, которым они отдали всю жизнь, безучастно глядя на покупателей, сидели старые люди и думали только об одном: когда все это кончится?

Именно тогда я пристрастился к чтению и собиранию книг. Среди покупателей в магазинах и на Сенной площади, тогдашнем торговом центре города, я часто встречал Олега. Он тогда ходил в сером пальто, с противогазом через плечо. Так и познакомились.

Я давно бросил собирание книг — занятие ныне непосильное, у Олега, напротив, хорошая библиотека. Мы вместе окончили юрфак, и наши пути разошлись — он пошел в адвокаты. Встречаемся теперь по круглым датам, или иногда я захожу к нему за редкими новинками. У него устойчивая репутация солидного адвоката; умная, образованная жена с редкой профессией гляциолога, веснушчатый сын-вундеркинд, с детства читающий книги для взрослых; внешне суровая, а на деле душевно щедрая теща. И книги, тысячи книг, которых не прочесть до конца дней своих. У него всегда интересно, уютно, жена вкусно готовит — обязательно есть что-нибудь исконно русское: пироги с рыбой, моченые яблоки, щи с белыми грибами, настойка из ревеня.

Встретили нас радостно. Марина, безусловно, пришлась кстати — разговоры смолкли, все воззрились на нее. Олегова теща шепнула мне на ухо:

— Вы, Боренька, не меняетесь, все такой же!

На Руси еще Петр I положил: всем опоздавшим за праздничный стол под шуточный тост надлежит выпить штрафную. Что мы и проделали, закусив рыжиками в сметане.

Прерванные разговоры возобновились. Русская интеллигенция, помимо всего прочего, завоевала мировую известность именно своей любовью посидеть, поговорить не о деньгах и других преходящих ценностях, а просто о бессмертии души, или — как теперь принято говорить — за жизнь. Делаем мы это часами и с удовольствием.

Олег, довольный нашим обществом, светится. Он любит собирать, угощать, просто слушать друзей. Сейчас он сидит у бара, недалеко от меня, наливает из разных бутылок в фужеры и мешает — составляет коктейли по какому-то совершенно новому рецепту. Бросив в фужеры лед, он протягивает их мне и Марине.

Нас с Олегом соединяют не только любовь к книгам, учеба в университете, но и шахматы — блаженное время Дворца пионеров.

— Олег, — спрашиваю я, — ты шахматиста Игнатьева знаешь?

— Дай подумать. Пожалуй, только Игоря Игнатьева.

— Именно он меня и интересует.

— Много сказать не могу. Сам знаешь, какие отношения у шахматистов — видимся только в турнирном зале. Правда, три года назад вместе с ним играли в Волгограде и жили в одном номере. Даже сблизились. Парень как парень, неглупый, современный. Зачем тебе, толком скажи?

— Игоря убили.

— Тогда понятно.

Олег — первый сторонний человек, с которым я решил поделиться. Он профессионал, и ему со стороны, думаю, будет еще виднее. Я решил рассказать все по порядку, чтобы еще раз проверить себя. Мы сидим в углу, Олег слушает. По мере того как я рассказываю, у меня снова, в который раз, складывается впечатление — мы пашем землю понапрасну.

— Проверка такси дала что-нибудь? — спрашивает Олег.

— Интересно, когда это могло быть? Всего несколько часов назад развезли объявления.

— Позвони, у меня рука легкая. Я позвонил дежурному.

— Попался, который кусался! Мы тебя уже час ищем, где тебя носит? Приезжал таксист Хасиятулин из восьмого парка. Утверждает, что он перевозил похожего на Игнатьева в ночь на четырнадцатое.

— Где он сейчас?

— На линии, смена скоро кончается, он обещал подождать тебя.

День рождения подходит к концу: гости по одному и парами разошлись, удалились спать жена и теща Олега. Мы остались втроем. Олегу, как человеку свободной профессии, легче со временем. Мне все равно ехать в таксопарк. Приходит вызванное такси — я решил отвезти Марину домой. В машине все приняло другой оборот.

— Вы разрешите мне поехать с вами? — Она внимательно смотрит на меня.

Я не знаю, что и ответить.

— Вы мне не доверяете?

— Да нет, просто не принято, да и интересного ничего не предстоит.

— Мне не нужно интересное, просто не хочется ехать домой.

— Ну, если так, поехали в восьмой парк!

Хасиятулин немного запоздал, возвращаясь из-за города. Мы сели в машину и поехали к Поклонной горе.

Запомнил Хасиятулин ту поездку очень хорошо. Взял Игоря и Валентина от «Астории» — те были в отличном настроении, немного навеселе. По дороге Игорь вспомнил про какой-то важный телефонный звонок и попросил остановиться у телефона-автомата. Звонил безуспешно. За всю поездку не обмолвились, к кому едут. Хасиятулин уверенно остановил свою машину у типового пятиэтажного дома, каких в Ленинграде тысячи. Различить их при всем желании невозможно.

— Почему вы так уверены, что дом тот самый?

— Напротив стоянка. Я оттуда взял заказ на Политехническую улицу. Они обошли дом с левой стороны.

Я тоже обхожу дом слева. Светится несколько окон: всегда найдутся люди, которые больны, которым не спится или кому дня мало. Живет в таком доме человек триста-четыреста, кто-то из них, вероятно, знает Игоря и, возможно, все о нем… Если добираться до него по науке, потребуется много времени. Да и нельзя сказать наверняка, какой будет результат.

Перед домом несколько автомашин, припорошенных снегом. На всякий случай я переписываю их номера. Пока я нахожусь во дворе, меня не покидает чувство, будто за мной кто-то следит. Из телефона-автомата на улице я позвонил дежурному, передал все переписанные номера а попросил выяснить все об их владельцах. На заднем сиденье все это время тихонько сидит Марина и слушает рассказы бывалого человека. Таксисты по ночам особенно красноречивы. Когда я сел в машину, Хасиятулин с середины предложения возобновил рецензию на фильм «Срок семь дней». Фильм, по его мнению, детективный, интересный.

Я снова выхожу из машины, опять звоню дежурному и переписываю сведения о владельцах. Фамилии ничего не говорят, кроме одной — Тузов. Она где-то встречалась, причем, кажется, по этому делу.

Я снова обхожу дом и иду прямо к машине Тузова. Ею явно пользуются круглый год. Я осматриваю салон: красивые чехлы, плетеная решетка под затылок, на сиденье небольшой сверток, журналы, у заднего стекла «Атлас автомобильных дорог» и термос. И конечно же, никаких следов борьбы и кровавых пятен.

В тишине глухо хлопнула дверь парадного. Я обернулся. Прямо ко мне шел мужчина высокого роста. Такси из-за дома не было видно, и мы оказались один на один. Выражение его лица меня насторожило, и впервые пришло в голову, что меня вполне можно принять за злоумышленника, решившего совершить дерзкий угон автомашины из-под окна владельца. Бежать в подобной ситуации дико, быть битым того нелепее. Когда он был совсем рядом, я решил перехватить инициативу.

— Извините, вы Вячеслав Васильевич?

От неожиданности он вздрогнул и кивнул головой.

— Я по поводу покупки вашей машины.

— Впервые слышу об этом. Интересно, кто вам так сказал?

— Фомин Илья Кузьмич.

— Сам Илья Кузьмич, надо же!

Он пристально глядит на меня, и я вижу в его глазах немой вопрос: «Через сколько времени ты встанешь, если я тебя ударю?» Все как в детективах — настороженный потенциальный преступник и загнанный в угол детектив. В жизни это неприятно. Если он таки въедет по физиономии, то я могу разве обидеться — не махать же удостоверением, чтобы осознал глубину своей ошибки. В этот момент послышался стук каблуков, из-за угла показалась Марина. Она замедлила шаг, но что-то в наших позах ей не понравилось, и Марина направилась прямо к нам.

#img_4.jpeg

— Милый, ты скоро?

— Представляешь, Вячеслав Васильевич говорит, что он не продает машину, но Илья Кузьмич ведь при тебе говорил.

— Да, я помню.

— Я не знаю никакого Кузьмича! — проговорил Тузов.

— Как же, бухгалтер с асфальтобетонного завода.

— Повторяю, я такого человека не знаю и продавать машину не собираюсь. И потом, я не могу понять, почему вдруг покупатели приходят ночью к машине, а не днем к хозяину?

— Мы были рядом на дне рождения и решили одним глазом взглянуть на машину. Илья Кузьмич сообщил нам номер.

Упоминание в который раз о легендарном Илье Кузьмиче довело его до белого каления, но он сдержался:

— Я ничего не продаю, и разрешите с вами распрощаться.

Он уходит. Не нравятся мне бодрствующие по ночам, полностью экипированные люди — не меня же он ждал. Тут определенно что-то не так. Мы снова садимся в такси. Видимо, начинает сказываться усталость всей сумасшедшей недели — в голове ни одной мысли, только вертятся фамилия Тузов и убеждение, что где-то совсем недавно она попадалась. У Марины утренний рейс. У дома на Мойке она выходит и скрывается во дворе. Хасиятулин быстро доставляет меня на работу.

Я обвожу взглядом свой кабинет. Все привычно, все на местах. Я подсаживаюсь к пишущей машинке и медленно по буквам печатаю, почти не думая. Получился список подозреваемых в убийстве в последовательности их появления в ходе расследования: Валентин — Гордин — Авто — Тузов, и заканчивает перечень жертва — Игнатьев.

Гляжу на лист и вспоминаю наконец, что видел фамилии Тузов и Игнатьев именно в таком написании — через тире. Именно в шахматных партиях фамилии соперников записываются через тире, а значит, видеть я мог такое только в одном месте. Я достаю коричневую тетрадь Игнатьева, листаю ее, пока не нахожу партию Тузов — Игнатьев. Бегло просматриваю ее — скучно, хоть и грамотно. Закончилась она неожиданно. В самом конце в равной позиции Игнатьев грубо ошибся.

На служебном «газике» снова еду к Тузову на квартиру, его машина отсутствует. По рации передаю номер «Волги» Тузова с просьбой сразу поставить меня в известность при ее обнаружении. Сам направляюсь к нему на квартиру. На настойчивые звонки очень долго никакой реакции, наконец раздаются шаркающие шаги, и старческий голос спрашивает о причине столь раннего визита. Я представляюсь и прошу открыть. Ответ краток — без санкции прокурора милиции в такое время в квартире делать нечего. По опыту знаю: настаивать бесполезно, там человек, знающий свои гражданские права; дверь ломать не будешь, по водосточной трубе на третий этаж не полезешь.

В конце концов в равной позиции Игнатьев грубо ошибся. Человеческая жизнь состоит из контактов между людьми. Задача ведущего расследование — выявить все контакты, имеющие отношение к делу, дать им правильную оценку. У меня же не выходит из головы наша недавняя встреча — почему Тузов не спал, почему был возбужден и насторожен? Хотя я отлично понимаю, что Тузовых на свете тысячи и этот мог оказаться не тем, о ком я думал.

По рации дежурный передает, что машина Тузова обнаружена на Детской улице Васильевского острова. Мы едем туда. Ее охраняет постовой милиционер. Я освобождаю его от охраны машины, а свою ставлю достаточно далеко, оставив хороший радиус обзора.

Город оживает, люди ускоряют движение, как в немых фильмах, которые показывают сейчас, и кажутся не совсем нормальными, но, может, это только у меня в голове от переутомления. Я закрываю глаза и отключаюсь до тех пор, пока водитель не толкает меня в бок. Тузов открывает свою машину, садится за руль и трогает с места. Мы — следом, с трудом сохраняя необходимую дистанцию. Спасает, что Тузов едет аккуратно, не превышая положенной скорости. В конце концов оказываемся на Моховой. У одного из домов Тузов останавливается и заходит в подъезд. По рации передаю номера дома и парадного, куда зашел Тузов.

Вскоре он выходит из парадного и быстро идет в сторону, противоположную его машине. Пока я размышляю, к чему бы это, Тузов выходит на проезжую часть улицы, останавливает такси, садится в него. Машина разворачивается к улице Белинского и набирает скорость. «Волга» идет очень быстро, мы едва успеваем пристроиться за ней. Довольно долго удается держать ее в пределах видимости, но в конце Московского проспекта во время очередной пробки она все-таки отрывается. Теперь я почти убежден, что знаю цель Тузова. И на вопрос водителя: «Куда ехать?» — называю аэропорт.

Изможденный многолетней безупречной службой «газик» вздрагивает и устремляется в заданном направлении. Минут через десять он лихо подкатывает к центральному зданию аэропорта. Я прохожу все павильоны, народа немыслимое множество. Тузова не видно. Выхожу на улицу и стою в раздумье — что дальше делать? Мне сзади закрывают глаза женские руки. Я оборачиваюсь — передо мной смеющееся лицо Марины.

Я пытаюсь улыбнуться. Очевидно, не очень получается, раз она тревожным голосом опрашивает:

— Что-нибудь случилось?

— Ночной знакомый, кажется, сейчас улетел или улетает, а он тот самый, кто нужен.

Марину зовут члены ее экипажа.

— Извини, опаздываю. Прилечу — позвоню.

Меня же почему-то охватывает полное безразличие — поехал бы домой спать, да надо докладывать о неудачной погоне.

От начальника узнаю, что проверка «тузовской версии» закрутилась: подвергается анализу биография, проверяются его квартира, адреса, переданные мною по рации. И уже всплыла любопытная деталь: Тузов известен в городе как рьяный картежник, не очень чистоплотный и недавно крупно проигравшийся. Это уже, как говорится, «теплее». Начальник, кажется, почти успокоился.

— Иди-ка ты домой, отоспись. После проверки Тузова дело забирают в управление. Откровенно говоря, сделали мы не так мало. А за что ругать, в нашем деле всегда можно найти.

Я ухожу к себе, вешаю на двери кабинета записку, что сегодня приема не будет. Запираюсь изнутри — мыслей нет, я окончательно исчерпался. Домой ехать нет сил. Составляю в который раз стулья, ложусь, отчетливо понимая, что спать днем таким образом безнравственно. Забываюсь сразу. Из внешнего мира поступают сигналы в виде частых телефонных звонков, стука в дверь. Я их слышу и не слышу. Пока не раздается очень громкий, очень длинный звонок. Я просыпаюсь, но не шевелюсь. Звонок длится, будто кто-то знает о моем нахождении в кабинете и дает возможность проснуться, спокойно подойти к телефону, взять трубку. Далекий мужской голос спрашивает меня, а затем я слышу Марину:

— Разрешите доложить? Опасный преступник Тузов обезврежен и сознался в содеянном. — Она весело смеется. — Вы бы видели его физиономию, когда он узнал меня в салоне! Решил, видно, про себя, что он под моим наблюдением с момента нашей встречи. До посадки не шевелился, все на меня глядел. Тут хотят с вами поговорить. До свиданья!

Я почти физически ощущаю, как она хочет услышать от меня хоть что-нибудь, но молчу. Снова мужской голос:

— Говорит начальник угрозыска Харькова Сергиенко. Нами задержан Тузов Вячеслав Васильевич. При допросе он сознался в убийстве Игнатьева. Изъято около четырех тысяч рублей. Объясняет ссорой, возникшей из-за нежелания Игнатьева дать тому в долг крупную сумму денег.

…По окончании дела нередко кажется случайным изобличение преступника. Причем идет это впечатление от неверной посылки, что преступнику легче скрыться, чем его найти, поскольку он все знает и может избежать ошибок. На деле все наоборот: он знает только одно — его ждут, но не знает кто, как, обнаружены ли какие-либо следы.

Не было кажущейся случайности и в этом деле. Кульминацией, безусловно, была ночная встреча, где Тузов выдал себя. Но ведь и вопросы, стоявшие перед ним, были не из простых: почему ночью кто-то осматривает его машину, почему незнакомый человек называет его по имени-отчеству и говорит явную ложь о продаже машины? Ну а явление Марины в самолете заставило бы капитулировать кого угодно.

Трудно сказать, как именно, когда и где нашли бы Тузова, выдержи у него нервы. После появления Хасиятулина все было предрешено, просто могло взять больше времени, потребовать усилий большего числа людей, чтобы среди нескольких сот человек, проживающих в указанном им доме, найти одного-единственного, но конец представляется неотвратимым.

Закончилось дело, взявшее несколько дней моей жизни, а о нем и знать никто не будет. Разве только в «Вечерке» появится маленькая заметка с изложением фабулы и фамилиями героев, в конце будет сообщено об одобрении, которым был встречен присутствующими суровый приговор убийце. Дело положат в архив, где оно покроется пылью, о нем забудут все, включая меня. Осталась Марина. Кто я для нее? Она в моей памяти молчит и улыбается.

Уже полночь. Я снова у здания аэропорта, гляжу на огромное бетонное поле. Ревут взлетающие машины, издали красные мигающие звезды при посадке превращаются в гигантские самолеты. Проходят экипажи: щеголеватые летчики с добротными портфелями, веселые стюардессы с красивыми форменными сумками, нет только Марины, а она должна быть на одном из этих рейсов. Ветер метет по полю мелкую снежную пыль, и вдруг сквозь нее я вижу медленно идущую против ветра женскую фигуру. Она придерживает одной рукой шляпу, другой низ пальто. Хотя голова наклонена к плечу, Марину узнаю сразу. Подбегаю, беру в одну руку ее сумку, другой прижимаю к себе. Уже в такси неожиданно чувствую, как ее холодная щека прижимается к моей, а пальцы находят мои и замирают. Город слабо освещен, разные его улицы, столько раз исхоженные, превращаются в одну бесконечную, как одной становятся любимые мелодии «Маяка».

Ее дом старый, как все вокруг. Мы идем под арку во двор, потом в следующий, наконец, третий упирается как раз в нужное парадное. Поднимаемся на четвертый этаж, тихо открываем дверь. Длинный коридор с множеством комнат — осторожно передвигаемся в конец его.

— Много людей у вас живет?

— Да, много.

Вот и ее комната. Свет она не зажигает, только ночник с бегающими рыбками и почти неслышно приемник. О чем еще может мечтать человек — комната как на другой планете. За пределами бушует мир со своими вечными проблемами, а мы летим, плывем, тихо движемся в своей ладье.

Мы сидим в креслах. Ломит глаза, я закрываю их и откидываюсь. В темноте мелькают синие и серебристые точки. Тишина почти полная, только изредка слышен звук проезжающей вдали автомашины.

Рыбки плавают все медленнее, пока не пропадают. И я не успеваю понять, уплыли ли они куда, или Марина выключила ночник, поскольку пропадаю с этого света сам.

Проснулся я от неудобного положения в кресле и холода. Было светло, как может быть светло в Ленинграде в снежное утро, и тихо, как в коммунальных квартирах редко бывает. Просторная, без лишней мебели комната. Прямо над тахтой, на месте, испокон веков предназначенном для ковра, висит старая географическая карта. И, как наяву, другой мир возникает передо мной: мир буденовок, башлыков, наборных кавказских ремешков, мир мороженщиков с ложками на длинных ручках, оранжевых мандаринов в мягкой белой бумаге, испанских детей в голубых пилотках с кисточками; мир чистого снега, моря красных флагов и большого бесконечного солнечного двора, где всем хватало места и всем было весело.

— Что ты там обнаружил?

На пороге комнаты улыбающаяся Марина. Я не хочу уходить из того мира. Мира улыбающихся, добрых лиц, где всем было хорошо, и если мы плакали, то просто от боли или от недовольства. Где у всех нас были живы родители, где все любили нас, а мы любили всех.

— Тебя, верно, карта удивила. Подарил один хороший знакомый на Севере. Всю войну проносил с собой в планшете.

— Я ревную тебя!

— К кому?

Я пожимаю плечами. Она продолжает улыбаться.

— Не ревнуй, капитан! Лучше умойся — ванная налево, мои полотенца голубые, и никого не стесняйся!

К возвращению завтрак стоял уже на столе. Сегодня Марина без косметики, уютная, домашняя, совсем не кинозвезда. «Не ревнуй, капитан! Принцесса устала!»

Раздается стук в дверь. Марину зовут к телефону. Возвращается она скоро.

— Милый, извини, срочно вызывают на работу, подменить одну заболевшую стюардессу.

Несколько мазков мастера превращают простую девушку во владычицу небесную. Она уже не только моя, она принадлежит Аэрофлоту. Всем нашим советским пассажирам, и я среди них теряюсь.

На набережной почти сразу находим такси. Она садится и через стекло приветливо машет мне рукой.

 

Николай Новый

ПРОФЕССИЯ — СЛЕДОВАТЕЛЬ

Началась моя следственная работа с того, что старший лейтенант милиции Климов вытащил из сейфа и грохнул на стол восемь коричневых папок с надписью на обложке «Уголовное дело №…». Далее следовали фамилия, имя и отчество обвиняемого.

— Вот тебе для начала. Только смотри, брат, сроки поджимают. Кстати, начни вот с этого. Лебедкин. Задержан по статье 122 УПК РСФСР. Тунеядец, алкоголик. Есть протоколы, решения административной комиссии.

Идем за Лебедкиным. Грязный, оборванный, заросший мужик, на вид лет шестьдесят. Мешки под глазами, весь в татуировках. На самом деле ему нет еще и пятидесяти.

— Гражданин Лебедкин, я буду вести ваше дело. Мне надо вас снова допросить.

— Что ж, допрашивай, начальник. Меня уж столько допрашивали. Разом больше, разом меньше. Валяй, начальник! Только сперва хочу заявление сделать. Участковый Воронков не сообщил мне во второй раз, что решением административной комиссии на меня наложен штраф три рубля. Поэтому я штраф и не заплатил. Если бы знать, так бы не вышло. А значит, и привлекать меня за нарушение правил вроде бы нельзя. Правильно я говорю, старшой?

— Все-то ты знаешь, Лебедкин, — сказал Климов. — Только сейчас тебе не отвертеться. — И уже мне: — По поводу заявления Лебедкина надо провести прямо сегодня очные ставки с участковым инспектором Воронковым и сожительницей Лебедкина Марией Демченко. Она, кстати, с утра в отделе околачивается.

Мария Демченко, худая, какая-то выцветшая и безликая женщина, вся в морщинках, вошла в кабинет суетливо.

— Мария Ивановна, — начал я, — к вам приходил пятнадцатого сентября участковый инспектор Воронков? Объявил он гражданину Лебедкину решение административной комиссии?

— Чево?

— Говорил Воронков, что Лебедкина оштрафовали?

— Как же, как же, говорил. Лебедкин еще ругался. Орал, что с него все равно взятки гладки.

— Дура! — рявкнул Лебедкин.

— Распишитесь, — пододвинул я ей протокол очной ставки. Та торопливо подбежала к столу, быстро расписалась и, не взглянув даже на Лебедкина, выскочила из кабинета.

Очная ставка с Воронковым была еще более короткой.

— Как же я ему не говорил?! Предложил расписаться. Он от подписи отказался. Я об этом написал, и соседи расписались. Бумага-то в исполкоме, наверное, и сейчас лежит.

На этом закончились мои первые очные ставки. Потом было их множество, допросов — и того более.

…Мастерство следователя шлифуется годами. Не сразу приходит опыт. Мне выпало счастье учиться этому сложному ремеслу у полковника милиции Германа Михайловича Первухина. Он учил нас разговаривать с людьми, добывать доказательства, строить версии, уметь вырабатывать верный план.

Познакомился я с ним при обстановке чрезвычайной. Задержали мы тогда хулигана, который учинил драку возле общежития, оказал потом сопротивление дружинникам и работникам милиции. Дежурный наряд собрал исчерпывающий, на мой взгляд, материал, составил протокол осмотра места происшествия, допросил свидетелей. А вот следователь, которому передали уголовное дело, что называется, тянул его. Задержанного отпустил, даже материалы на его арест прокурору не представил. Расследование вел медленно, проводил никчемные очные ставки, искал все новых свидетелей. Обо всем этом я и рассказал Герману Михайловичу.

— Что ж, посмотрим, — спокойно и слегка картавя, проговорил полковник. — Только одно запомни, дорогой мой, и усвой твердо. Допускаю, что, возможно, в данной ситуации следователь в чем-то и не прав. Но обязанность его — работать по расследованию преступления, не жалея времени. Бывает, что обстоятельства, упущенные вначале, какой-то штрих, которому сначала не придал значения, потом уже не вернуть. Нужна полнота расследования. Может быть, над этим и работает сейчас следователь.

Первухин сам принял активное участие в изучении дела, и оказалось — прав следователь. Задержанный нами гражданин Шаимов не был инициатором драки. Он просто пытался разнять дерущихся пьяных хулиганов. Но Шаимов тоже был в нетрезвом состоянии. Хулиганы кинулись избивать его. На шум сбежались жильцы общежития, а когда приехал наряд милиции, дебоширы уже сбежали. Задержали на месте одного Шаимова.

Чего греха таить, работа следователя приносит порой немало неприятностей и огорчений. Запомнился еще один случай. Сергей Пестеров работал шофером на автобазе. Только вернулся из армии. Мне пришлось расследовать дело о совершенном им хулиганстве. Все вроде было обыденно — рядовое, ничем не примечательное дело. Но именно эта обыденность и угнетала и потрясала.

Сергей пришел на работу пьяный. Механик сказал, что доложит руководству об этом. Сергей молча выслушал, а потом дважды ударил немолодого уже человека кулаком в лицо. Механик упал. Сергей как ни в чем не бывало отправился домой.

Когда его вызвали в милицию, мать, захлебываясь в рыданиях, причитала: «Растила сына, отказывала себе во всем, не давала в обиду. Откуда же у него такая жестокость?»

Я ответил, что жестокость от ее воспитания. Она оторопела, посмотрела на меня, потом, поджав губы, бросила: «Вы бессердечный человек! Вы не понимаете материнского сердца».

Быть может, я действительно чего-то не понял. Но в одном, главном, абсолютно уверен: мать сама вырастила под своим родительским крылышком равнодушного, самовлюбленного, слепого и глухого к добру человека.

А однажды в Верх-Исетский ОВД обратился весьма солидный мужчина, занимавший, как я узнал несколько позднее, довольно высокий пост в одном из свердловских трестов. Он сообщил, что его 13-летнего сына среди бела дня жестоко избили неизвестные хулиганы у Дворца молодежи только за то, что тот отказался пить с ними вино. После избиения его насильно напоили и оставили одного, беспомощного, в сквере.

Было над чем призадуматься! И все же я усомнился в справедливости слов заявителя. Дело обстояло так: мальчика, по словам отца, подобрала машина «Скорой помощи» и доставила в детскую больницу № 11. Но в тот день сообщений о нанесении кому-либо телесных повреждений (тем более несовершеннолетнему) не поступало. Я, как мог, осторожно высказал свои сомнения отцу.

Лучше бы я этого не делал! Что тут началось!.. Отец обвинял меня в черствости, эгоизме и бездушии. Заявил, что о случившемся ему рассказал сам сын, который никогда родителей не обманывал. Возмущенный папаша кричал, что дома у них всегда стоит вино, но сын ни разу к нему не прикоснулся.

#img_5.jpeg

К вечеру я отыскал друзей Вити — его сына. Ребята рассказали, что в тот день Витя принес из дома пять рублей и предложил купить вина. Они купили три бутылки вермута и распили их в сквере у Дворца молодежи, после чего Витя, который выпил больше всех, опьянел и тут же, на траве, уснул, а они ушли домой. Рассказали мне мальчишки и о том, что пили вино по инициативе Вити уже не раз. Случалось такое и у него дома.

Я поехал в больницу. Витя, высокий, стройный, черноволосый и черноглазый паренек, приятно удивил меня своим широким кругозором, знаниями в области науки, техники и литературы, независимостью и категоричностью суждений. Однако меня поразило его пренебрежительное отношение к родителям, нотки иждивенчества и эгоизма, присущие крайне избалованным детям. Он рассказал мне, что частенько приглашал друзей домой и они понемногу выпивали из многочисленных бутылок с вином, которые не переводились у Витиного отца. Мальчик никогда не знал отказа в деньгах, получал любую понравившуюся ему вещь.

Родителям Вити не хватило искренности и откровенности в общении между собой и с окружающими людьми, в контактах с сыном. С откровенным цинизмом мальчишка заявил, что у папы на всякие случаи жизни есть в запасе с десяток дежурных фраз — для жены, для сына, для сослуживцев и родственников. «Вся его жизнь — сплошное вранье», — подытожил он.

Переубедить его было просто невозможно. То, что вдалбливалось годами, эта атмосфера лживости и эгоизма, в которой он воспитывался, — все впиталось так, что несколькими педагогическими беседами делу не поможешь.

Весь следственный материал мы направили по месту работы Витиного отца, чтобы там попытались заставить его пересмотреть свои взгляды на воспитание сына. Позже я несколько раз встречал Витю в инспекции по делам несовершеннолетних, где его поставили на учет. Дело закончилось тем, что за участие в групповом хулиганстве Виктор был осужден и отправлен в воспитательно-трудовую колонию.

Спустя шесть лет я вновь встретился с Виктором. Он рассказал, что женился, работает на заводе, в семье растет дочь. «Что уж говорить о прошлом! — Виктор махнул рукой. — Если бы не отец с матерью…»

В его словах я услышал упрек и в мой адрес. Ведь это я, следователь, должен был сделать все, бить во все колокола, чтобы не случилось несчастье.

…Однажды из госпиталя для инвалидов Великой Отечественной войны пропало два ящика говяжьей тушенки, которая хранилась в подвале. Кто-то ночью сделал подкоп, оторвал доску и утащил консервы. Размеры щели, через которую пролезли похитители, подтверждали догадку, что это сделали подростки. И тут же сомнения: чтобы подростки крали тушенку — такого что-то не припоминалось. Представьте себе мальчишку, который ночью тащит тяжелые ящики с железными банками. Ерунда какая-то! Велосипеды, мопеды — это понятно. Ларьки со сладостями, огороды — это еще куда ни шло. Рыболовный и охотничий инвентарь — с этим еще тоже приходится встречаться. Но тушенка?!

Инспектор уголовного розыска Раков сразу предположил: «Не обошлось без наводчика. Кто-то знал о тушенке, а ребятишки просто исполнители».

Поздно вечером в дежурную часть зашел усталый и какой-то посеревший Раков. Он не спеша опустился на стул, сумрачно поглядел на меня, закурил:

— Выяснил — это дело рук Василия Сисигина. Опять за старое принялся. Кстати, и за тунеядство его привлекать пора. Но дело не в этом. Он ребятишек на кражу подбил.

Скоро мы узнали имена «героев»: Миша, Саша и Олег, ученики младших классов.

В инспекции по делам несовершеннолетних, куда мы их доставили, худощавый, чрезвычайно подвижный и смышленый Миша признался сразу:

— Ящики мы вынесли из подвала часов в одиннадцать вечера. Дядя Вася сказал, что забыл ключ от подвала, а ящики надо срочно забрать. Вот мы ему и помогли.

— А откуда вы знаете дядю Васю и что у вас общего с этим человеком?

— Дядя Вася — хороший, добрый. Он всегда нас угощает конфетами, дает деньги, защищает. Иногда даже играет с нами.

— В карты?

— Да, и в карты.

— А отец с матерью как относятся к этой дружбе?

— А они и не знают, — усмехается мальчишка. — Родителям не до меня, у них своих дел хватает: напьются да дерутся.

— А в школе ты не пробовал найти дело по душе?

— А что там можно найти? От классного руководителя только и слышишь: «Мальчики, не безобразничайте!» — пропел Миша тонким голоском, передразнивая учительницу.

Я слушал откровенные ответы и думал: «Действительно, куда деваться мальчишке? Родителям не до него, в школе постоянные запреты и ограничения. Что же удивительного, что ребята тянутся к дяде Васе — большому, сильному, щедрому. Он угощает, одаривает, находит время заняться с мальчишками взрослыми играми. Он с ними на равных, и они чувствуют себя в его компании повзрослевшими, сильными и самостоятельными. Раз поручает им серьезное дело — ради него они пойдут на все, выполнят любые его указания, любую просьбу».

— Дядя Вася просит — значит, надо! — подтверждает мои мысли Саша.

В отличие от Миши он больше молчит. Зато кричит его мама, обвиняя всех подряд — и школу, и товарищей сына.

У Олега родители не приехали. Отец и мать работают официантами в ресторане и приходят домой поздно. Белобрысый, добродушный, веснушчатый мальчуган пытается подвести под свой поступок моральную базу:

— Другие не тушенкой — тысячами ворочают, а милиции хоть бы что! Вон, Сашкина мать. Во дворе все говорят, что она из магазина сумки таскает. И у меня папка с мамкой из ресторана не только продукты приносят, но и деньги. Дядя Вася не такой. Он честный и добрый!

Вот ведь какая ситуация! Сколько нужно было увидеть в жизни равнодушия, черствости и грязи, чтобы неоднократно судимый тунеядец, вор и пьяница показался мальчишкам честным и добрым.

Как часто родители подростков ссылаются на дурное влияние улицы. «Мы его этому не учили!» — заявляют они. Конечно, плохому ребят не учили в прямом смысле слова ни в школе, ни дома. Ну а хорошему сумели научить, были ли сами примером для детей? Почему авторитет улицы перевесил?

Многие считают, что авторитет взрослого перед ребенком — это что-то от природы данное: поскольку они родители, их положено уважать. А учителей нужно слушать. Помните, как удивилась учительница литературы в кинофильме «Доживем до понедельника», когда ей сказали, что она должна постоянно доказывать ученикам свою справедливость, свой ум и благородство? Увы, это заблуждение многих.

А ведь дядя Вася сознательно боролся за свой престиж в глазах ребят, стараясь при них показывать себя только с хорошей стороны. Плохие планы стояли за этим стремлением, но ведь те качества, которые дети видели у родителей и знакомых, были куда хуже тех, что внешне наблюдались у дяди Васи. А потому ребята безгранично поверили ему.

Последствия подобных ошибок исправить трудно. Правда, Миша и Олег благополучно закончили школу, но Саша продолжал воровать. Так рано и так нелепо сформировавшиеся понятия по принципу: раз другим больше дозволено, так мне немногое и подавно простится — пустили корни в его душе. А ведь окажись рядом — в школе, дома, во дворе — человек действительно честный, справедливый и неравнодушный, который не прошел бы мимо играющих в карты ребят, а остановился бы, поговорил, посоветовал, предложил полезное занятие, причем без крика и доброжелательным тоном, — все могло бы обернуться иначе.

Когда я сегодня размышляю о работе следователя, его профессиональной пригодности, прежде всего думаю об искусстве понять человека. «Поделом ему! Заслужил!» — говорят многие, случись что неладное. Я же всегда вспоминаю родных и близких осужденного — родителей, жену, детей. Всех тех, кто носит передачи, плачет и тоскует, просит о снисхождении и терпеливо ждет. Для них этот хулиган, вор, грабитель остается близким человеком.

«Что же, — спросите вы, — выходит, не надо наказывать мелких преступников? Забыть и простить?» Нет. Нужно наказывать, и наказывать строго. Важно другое: увидеть мир споткнувшегося человека, проникнуть в глубину его души, понять, что есть хорошего в нем. Не думайте, что речь идет о каком-то отрезке жизни, чаще всего мы решаем судьбу, и даже не одну. Потому так сложна, так многообразна жизненная мозаика, поэтому следует очень внимательно рассматривать все хитросплетения биографий и событий.

…Ночью на электростанции обокрали клуб. Утащили магнитофон, музыкальные инструменты, книги. Даже беглый осмотр места происшествия убедил: это дело рук подростков.

Кражи такого рода не представляют собой сложности и раскрываются, как правило, по свежим следам. Так случилось и в этот раз. Уже к концу дня мы установили, что кражу совершили Володя Васнецов, Игорь Агафонов и Сергей Четвериков. Нашли и краденое — вещи все лежали в сарае у Четверикова.

Ребята не запирались. Рассказали, как дождались темноты, как вырезали стекло в раме, потом открыли шпингалеты. Влезли Васнецов и Агафонов, Четвериков караулил снаружи. Свет не зажигали: заранее знали, где и что лежит. Вещи принимал Четвериков. Васнецов задержался, обшаривая столы, — искал деньги, авторучки, значки. Потом перетащили краденое в сарай. Вот и все. Преступники задержаны, в краже признались, вещи изъяты.

Я смотрел в широко открытые ребячьи глаза и не мог как-то поверить, что эти 14-летние мальчишки совершили кражу. Не мог, и все тут! Что-то здесь не так. Да и то подумать: зачем им, например, барабан, медные тарелки? И еще: надо же было додуматься вырезать стекло, хладнокровно открыть окно. Все было расставлено по местам, все продумано. Это-то и настораживало. Да и ребятишки не какие-нибудь охламоны, «оторви да брось», а нормальные парни, хорошо учатся, на учете в милиции не состоят. Володя — заядлый фотограф. Игорь любит животных, держит дома шотландскую овчарку. Сережа просто тихий мальчуган. Потому и в окно, наверное, не полез.

Не мог я поверить, чтобы такую квалифицированную, тщательно продуманную, хладнокровно проведенную операцию мальчишки могли осуществить самостоятельно. Настораживало и то, что у Сережи была рассечена губа, у Игоря — синяк под глазом. Откуда эти украшения?

Я знал, что мальчуганы не драчуны, сами, как говорится, задираться не будут. Значит, кто-то побил. За что же? И почему ребята молчат об этом? А время идет. Надо решать, что делать со следственным материалом. Решать судьбу, будущее этих худеньких, тонкошеих, с большими доверчивыми глазами подростков. От моего решения зависит, быть может, весь их дальнейший жизненный путь.

«Похоже, вожак у них — Васнецов», — размышлял я, снова и снова вглядываясь в лица моих новых знакомых. Высокий, крепкого сложения, он на вопросы отвечает первым, держится уверенно. Отец у Володи офицер, чем мальчик очень гордится. Мечтает и сам стать офицером, считая себя смелым и решительным. Для него обвинение в трусости, наверное, самая тяжелая обида.

— Что-то не так, Владимир, — обратился я к нему. — Крутишь, обманываешь. Боишься кого-то, струсил? Непохоже на тебя. Ты же здоровый, сильный парень! Кто Игоря с Сережей разукрасил? Или живете по принципу: ударили по одной щеке — подставляй другую?

Владимир вспыхнул:

— Не боюсь я его. Пусть только попробует задеть. Агафоша с Серым, может быть, и боятся. Ладно, чего там. Витька Веряев нас научил…

Витьку Веряева я знал. Он уже сидел дважды: по 206-й статье за хулиганство, по 89-й за кражу из столовой. У себя на электростанции Витька был «королем», его там побаивались. Ростом парень не обижен, силой тоже. У него всегда водились деньжонки. Он одаривал приятелей вином и сигаретами. В Витькином сарае мальчишки слушали музыку, «балдели». На груди у того красовался орел, на руке — якорь и надпись «Не забуду мать родную», на плече — корабль.

Тюремные наколки пользовались среди ребятни какой-то магической силой. Это бесспорное преимущество позволяло Витьке «качать права» и верховодить. Володя, Игорь и Сергей вначале наотрез отказались от предложения «навести в клубе шмон». Тогда Сергея избили. На другой день прямо возле дома дружки Веряева сбили с ног Игоря. Володю они не тронули. Встретив Васнецова у клуба и угрожающе поигрывая велосипедной цепью, Веряев спросил: «Ну как, не передумал?..» После кражи Веряев предупредил: «Если капнете, замочу!»

— Замочить-то он не замочит, — горько усмехнулся Вовка. — Кишка тонка. А навешать где-нибудь может запросто.

Веряева задержали в тот же вечер.

— Бочку катят на меня, начальник. Ни при чем я тут. Чист, как слеза младенца. Все могут подтвердить.

Зачитали ему показания Володи, Сергея и Игоря. Витька скривил тонкие губы:

— Так они ж напраслину возводят. В ссоре мы, вот и все дела. Я к этим сосункам и близко не подхожу, хоть кого спросите.

Пришлось устраивать очные ставки. Ребята держались молодцами, особенно Владимир.

— Ну как, — поинтересовался я, когда прокурор дал санкцию на арест Веряева, — сорвалось на сей раз, Виктор Ананьевич?

Тот дернул плечом, посмотрел на меня ненавидящим взглядом, но промолчал.

Сколько уже лет прошло с той поры. Володя, Игорь и Сергей обзавелись семьями, растут у них дети. Словом, идет жизнь. А я, когда вспоминаю этот случай, испытываю чувство радости. Что ни говори, а выручить человека из беды — счастье, огромная удача следователя. У мальчишек только ведь жизнь начиналась!

Встречи с преступниками, тем более малолетними, настроение, конечно, не улучшают, здоровья не прибавляют и жизнь не продляют. Но когда, сталкиваясь со злом, чувствуешь свою силу и правоту, кажется — крылья вырастают! Ради этого стоит жить и работать!

Как-то на допросе матерый спекулянт, с издевкой глядя мне в лицо и усмехаясь, произнес:

— Жалко мне тебя, парень. Окладник ты. Тебе же в жизни не держать столько денег, сколько я за день могу истратить. Что ты видел? Когда последний раз был на море, в ресторане? Где твоя машина?

— Да, я — «окладник», — ответил нему. — И счастлив тем, что получаю свой оклад за то, что освобождаю общество от таких, как вы. Да, у меня никогда не было машины. Но зато я спокойно хожу по родному городу, вижу, что меня уважают. Воспитываю детей, хочу, чтобы они выросли честными. Это огромное счастье не купить ни за какие деньги, поэтому я неизмеримо богаче вас.

Мой собеседник замолчал.

Доказать ненужность, бесполезность, никчемность такого существования весьма несложно. Ведь если разобраться детально, рассмотреть преступника таким, каков он есть, увидишь нищенскую душонку, убогость мышления, жадность и мелочность, способность на любую подлость во имя низменных интересов и инстинктов.

Главная задача милиции, следствия, по-моему, и заключается в том, чтобы показать омерзительность существования для себя и за счет других. Когда люди будут негодовать по поводу любого недостойного поступка, тогда преступления станут попросту невозможными, тогда мы сможем с чистой совестью сказать: «Милиция свою задачу выполнила».

…Навсегда останется в памяти дело Игоря Львова. Супруги Кожевниковы написали заявление, в котором обвиняли его в том, что «Львов, будучи в нетрезвом состоянии, учинил в их квартире погром, перебил посуду, ударил по лицу Владимира Кожевникова, оскорблял хозяев нецензурными словами». На первый взгляд ничего сложного — типичное хулиганство. В соответствии с терминологией Уголовного кодекса — статья 206, часть вторая.

Да, все было именно так, если бы не одно упущение в заявлении потерпевших. Игорь Львов был в доме Кожевниковых гостем. Вместе с Игорем — об этом я узнал позднее — там находился Иван Лапшин. Пригласил их к себе Владимир Кожевников. На кухне «дружки» распили три бутылки водки. Потом и начался скандал. Было еще одно обстоятельство: Игоря Львова пришлось поместить в больницу с переломом левого предплечья и двух ребер.

Ездил в больницу к Игорю, беседовал с его матерью, с соседями Кожевниковых, нашел Ивана Лапшина, который уже разыскивался как злостный неплательщик алиментов. Провел серию очных ставок. Что же в конце концов выяснилось?

Действительно, посуды на кухне побили немало. Была и нецензурная брань. Только драка началась, когда хозяин предложил Лапшину и Львову похитить материальные ценности с базы одного из строительных управлений, а впоследствии сбыть похищенные стройматериалы по спекулятивной цене. Вывезти краденое с базы должен был Львов, шофер грузовой машины. Тот наотрез отказался. Вот тогда все и началось. Когда Игорь упал, Владимир пинал его ногами, а потом снял с пальца Львова золотой перстень — в счет, мол, побитой посуды. Но прежде чем передо мной предстала истинная картина, прошел месяц напряженного, кропотливого труда. Нужно было увидеть лицо каждого участника драки, вникнуть в ее причины. Дело не совсем простое, если принять во внимание, что участники разыгравшейся в тот вечер драмы были ранее судимы. Лапшина к тому же разыскивала милиция. Ну а про Кожевникова и говорить нечего — прошел огонь, воду и медные трубы!

И все-таки истина восторжествовала. Мне же этот случай особенно памятен не потому, что зло наказали, а потому, что не пострадал Игорь Львов, потому, что человек увидел: на его стороне закон, его защищает милиция.

Не знаю, как сложилась дальнейшая судьба Игоря, но тогда я видел счастливое, благодарное лицо. Я видел глаза человека, который понял, что ему верят, что он не одинок. Такое забыть невозможно. Как невозможно забыть глаза, которые молят о помощи, требуют справедливости, доброты.

Теперь, когда я размышляю о работе следователя, я вижу в ней главное — борьбу за торжество справедливости. И в этой борьбе следователь обязан победить.

 

Павел Грахов

ПРИЗРАК

Перекресток двух улиц с самого утра был весьма оживлен: бойко торговали овощные лотки, сочные краски их натюрмортов как бы бросали вызов пасмурной осенней погоде. По соседству небольшая очередь — люди в основном немолодые — сбилась под козырьком здания, на котором читались крупные зеленые буквы, словно выведенные рукой отличницы-первоклассницы: «Сберкасса».

Заведующая Маргарита Ивановна, средних лет женщина, подошла к дверям сберкассы в сопровождении двух молоденьких сотрудниц — Иры и Лены.

— Приступаем, девочки, — привычно сказала она, достала из сумки узкий футляр, вынула оттуда ключ и вставила в замок.

Ира и Лена помогли ей развести створки первых дверей, открыли вторые.

В помещении сберкассы Маргарита Ивановна нажала несколько тумблеров, сняла телефонную трубку:

— Утро доброе, «Онега». «Тридцать семь. — одиннадцать» на объект прибыли. Все в порядке. Спасибо. — Она положила трубку, сняла плащ. — Теперь сейф, девочки.

Втроем они прошли в глубь помещения. Щелкнул замок, и плавно открылась тяжелая дверь сейфа. Женщины, заглянув внутрь, в один голос ахнули и с изумлением уставились друг на друга.

Маргарита Ивановна бросилась от сейфа, ее рука с силой нажала сигнал «Тревога».

Через считанные минуты, сверкая проблесковыми маяками, прибыл милицейский «газик». Едва он притормозил, оттуда выпрыгнули сотрудники. Один остался у входа в кассу, а лейтенант милиции, старшина с автоматом и двое сержантов побежали во двор.

Вскоре у здания остановился желто-синий УАЗ с бортовой надписью «Дежурный ГУВД». Из него вышла группа людей, соскочил инспектор-кинолог с собакой. Все направились в сберкассу.

Первой, предъявив часовому удостоверение, в помещение вошла единственная в группе прибывших женщина: хрупкая, с живыми синими глазами, ямочками на щеках и шапкой рыжеватых, красиво уложенных волос. Небольшой ее рост компенсировался высокими каблуками строгих черных туфель.

— Дежурный следователь Вересова Нина Александровна, — представилась она.

— Куртынина, заведующая, — тяжело поднялась навстречу входящим Маргарита Ивановна и, указав на Иру с Леной, добавила: — Наши сотрудницы.

— Майор Дивеев, угрозыск, — кивнул вошедший вслед за Вересовой плечистый мужчина лет сорока. — Со мной товарищи из научно-технического отдела, инспектор-кинолог.

— Понимаете, товарищ майор, — заговорила Маргарита Ивановна, — с охраны мы снялись нормально…

— Вечером сдавались обычным порядком? — перебила ее Вересова.

— Как всегда. Понимаете, товарищ майор…

— Извините, — сказал Дивеев, — вы к следователю обращайтесь. Среди нас главная — она.

Маргарита Ивановна недоверчиво покосилась на женщину. Та же, стянув с себя, повесила на спинку стула плащ и оказалась в сером мундире с погонами подполковника, щитом и мечом на петлицах.

— Итак, Маргарита Ивановна, — начала Вересова, — вы снялись с пульта охраны. Затем?..

— Открыли сейф. По инструкции. Пройдемте к нему.

Маргарита Ивановна открыла тяжелую дверцу. Вересова, Дивеев и остальные сотрудники заглянули внутрь: сейф был пуст. В задней его плоскости, вплотную прилегающей к капитальной стене, зияло вырезанное отверстие, через которое просматривался интерьер примыкающей к сберкассе квартиры: стол, стулья, сервант…

— Так, — Вересова закрыла дверь сейфа. — Маргарита Ивановна, подготовьте, пожалуйста, справку о сумме украденного: отдельно — ценные бумаги, отдельно — деньги. Желательно знать, в каких были купюрах.

— Хорошо.

— А мы начнем с квартиры. — Нина Александровна обратилась к Дивееву: — Андрей, пригласи понятых. Остальных прошу со мной.

У входа в парадное ей откозырял подоспевший лейтенант милиции:

— Старший группы отдела вневедомственной охраны Кусков. Однокомнатная квартира, через которую была совершена кража в сберкассе, к моменту нашего прибытия оказалась пустой. Проживает в ней Цыганкова Галина Юрьевна, 1958 года рождения, библиотекарь института культуры. Уроженка города Киева. Семейное положение: разведена. А ранее, до развода, тут же был прописан и ее супруг, Ковригин Ефим Григорьевич. Местонахождение Цыганковой устанавливается. Ведется поквартирный обход дома, опрос соседей. Обстановка на месте происшествия не нарушена.

— Понятно, — кивнула Вересова и обернулась к кинологу: — Митя, попробуйте собаку на след.

Кинолог с овчаркой скрылись в подъезде. А когда вскоре появились, собака энергично потянула инспектора на улицу.

К подъезду подошла Маргарита Ивановна, протянула Вересовой листок с записями:

— Вот. — Она провела пальцем по строчкам. — Это деньги, купюры самого разного достоинства, потом идут облигации и лотерейные билеты. Итого: на 158 тысяч 32 рубля и 69 копеек. — Маргарита Ивановна прерывисто вздохнула, готовая разрыдаться.

Скрипнули тормоза. Из подъехавшей черной «Волги» вышел полковник, сухощавый лысоватый мужчина в темном костюме, поздоровался со всеми. В это время вернулся кинолог с овчаркой.

— След потерялся на автобусной остановке, — доложил он.

Собака виновато отводила взгляд.

— Понятые здесь, из числа тех, кто был в очереди, — сообщил подошедший Дивеев. Увидев полковника, крепко пожал ему руку: — Здравствуй, Михал Михалыч!

— Тогда так, товарищи, — сказала Вересова. — Михал Михалыч со своим районным угрозыском занимается Цыганковой. Надо срочно связаться с УВД Киева, выяснить ее родственников, знакомых.

Михал Михалыч кивнул, сел в машину и снял трубку рации.

— Вы, лейтенант, — продолжала Нина Александровна, — собирайте данные поквартирных опросов и обобщайте их с товарищем полковником. Ты же, Андрей, займись бывшим мужем этой Цыганковой. А мы с научно-техническим отделом примемся за квартиру.

— Нина Александровна, — обратился один из экспертов, — со следов начинать?

— Нет. Поработаешь фотокамерой… Андрей, — повернулась она к Дивееву, — попроси Олю Носову сюда приехать. Двоих экспертов мало. Понятые, пожалуйста, с нами, — пригласила Вересова, входя в парадное.

За нею шагнули эксперты. На плече одного из них была портативная телекамера, другой приготовил фотоаппарат. Следом прошли понятые — мужчина и старушка.

— Товарищ майор, — Маргарита Ивановна придержала за локоть собравшегося уходить Дивеева. Понизив голос, она спросила, указывая глазами вслед Вересовой: — Чего это она всеми раскомандовалась! Ведь тот, Михал Михалыч-то, — полковник. А у нее всего две звезды…

— Во время следствия главное лицо именно следователь.

— Ну да? — засомневалась заведующая сберкассой. Глядя в сторону подъезда, она озадаченно покачала головой.

Вересова со спутниками вошла в квартиру, которую охранял постовой. В комнате горел верхний свет, окна были задернуты плотными портьерами. У прилегающей к сейфу стены валялся ковер, прежде, видимо, закрывавший ее. В стене зияло отверстие.

#img_6.jpeg

— Стену, похоже, разобрали заранее, — сказал эксперт с фотоаппаратом.

— Похоже, Гена. Мусора-то нет.

— Сейф резали автогеном. Охлаждали водой из пульверизатора. Вся технология налицо, — второй эксперт указал на лежащие у проломленной стены аппарат, газовые баллоны, пульверизатор.

— Значит, — подытожила Нина, — на украденных вещах, облигациях и лотерейных билетах могут быть следы ожогов, водных потеков.

В это время за стеной послышался скрип. Нина нагнулась к пролому. Глядя сквозь отверстие сейфа, ей кивнула русоволосая женщина.

— Оля?! Вот это оперативность! — обрадовалась Вересова. — Заходи сюда, следы поищем.

— Только сначала сейф обработаю, — ответила Носова.

— Приступаем, товарищи, — обратилась к собравшимся Вересова, отвернувшись от пролома. — Гена, займешься деталировкой.

Эксперт с фотоаппаратом кивнул.

— Володя, включай камеру!

Второй эксперт вскинул на плечо телекамеру.

— Итак, — скучноватым голосом начала Вересова, — квартира отдельная, однокомнатная. Расположена на первом этаже кирпичного дома по адресу… — Понятые внимательно следили за происходящим. — Шкаф платяной трехстворчатый, — продолжала Нина, — в нем…

Жильцы, возвращавшиеся с работы и не знавшие о происшествии, невольно замедляли шаг у квартиры, которую охранял сотрудник милиции.

— Проходите, товарищи, не задерживайтесь, — говорил сержант.

— А что случилось-то? — законно интересовались они.

— Ничего интересного, — привычным тоном отвечал тот.

Осмотр подходил к концу. «На десерт» оставалось трюмо, занимавшее почетный «красный» угол. Подзеркальник был тесно уставлен многочисленными тюбиками, флаконами и коробочками.

— Похоже, хозяйка к хорошей косметике слабость питала, — заметила Ольга Носова.

— Причем в основном к импортной, — не отрывая глаза от камеры, добавил Володя.

— Духи «Кристиан Диор», пастозные, — аккуратно взяв флакон за дно и верх пробки, диктовала Нина. — Похоже, неначатые.

— Крем английский, — вставила Ольга, которая тщательно обрабатывала поверхности, чтобы законсервировать предполагаемые отпечатки. — Тут следы пальцев есть. Но расплывшиеся.

— Набор, — Вересова открыла плоскую синюю коробку со всевозможными разноцветными отсеками. — Набор… чего? — И она озадаченно замолчала.

— Набор называется «Все для женщины», — назидательно объяснил Володя, не переставая фиксировать происходящее на пленку. — Пятнадцать рэ… Знать надо.

— Понятно, — ответила Вересова. — Володя, расшифруете и подготовите фонограммы, протоколы осмотра.

— Все, где есть хоть какие-то следы пальцев, беру с собой, — сказала Носова, аккуратно отставляя баночки и тюбики.

— Конечно, конечно, — ответила Нина, глядя, как на темном подзеркальнике остаются контуры донышек: круглые, овальные, прямоугольные…

— В ванной тоже возьму, — предупредила Ольга. — Биологическую экспертизу проведем и пальчики поищем. А на плоскостях-то, — она обвела рукой мебель, — до блеска все протерто.

— А ведь особой чистоплотностью хозяйка, похоже, не отличалась, — задумчиво поглядела на подзеркальник Нина.

Зазвонил телефон, и она сняла трубку. Закончив разговор, сообщила собравшимся:

— В восемнадцать совещание у руководства. Доложим результаты.

На совещании у заместителя начальника ГУВД по уголовному розыску, моложавого генерал-майора милиции, были Вересова, Михал Михалыч, Дивеев, Носова, эксперты НТО, еще несколько оперативных работников.

Все внимательно смотрели на экран монитора, где шла сделанная сегодня видеозапись осмотра квартиры Цыганковой. Комментировала Вересова.

— И наконец, — сказала она, когда мелькнули последние кадры, — пока нет никаких явных признаков, что в преступлении, кроме Цыганковой, участвовал еще кто-то.

— А что известно о бывшем муже Цыганковой? И кто в этой квартире жил до него? — спросил генерал-майор.

Поднялся Дивеев:

— Бывший муж — Ковригин Ефим Григорьевич, 1950 года рождения, уроженец Ленинграда. На Цыганковой женился два года назад, прописал ее на свою площадь. Прожили они около полугода и развелись. Ковригин оставил эту квартиру бывшей жене…

— Широкий жест, — заметил генерал-майор.

— …Сам же, — продолжал Дивеев, — прописался к матери в двухкомнатную квартиру. И вскоре после развода женился на Никифоровой Людмиле Ивановне, двадцати двух лет. Полгода назад у них родилась дочь. Живут все у матери. Работает Ковригин багажным бортпроводником Ленинградского управления гражданской авиации. Никифорова там же стюардессой. Сейчас третьи сутки Ковригин в рейсе Ленинград — Хабаровск. Ночью, когда произошла кража, был в Красноярске. Алиби — убедительней не бывает.

— Так. А кто занимался Цыганковой? — спросил генерал-майор.

Поднялся Михал Михалыч:

— Параллельно с поквартирным обходом этого и соседних домов вами была послана ориентировка в Управление внутренних дел Киева для установления родственных и прочих связей Цыганковой. Киевские товарищи сообщили: Цыганкова Галина Юрьевна в настоящее время проживает в Киеве.

Присутствующие насторожились.

— В ночь совершения кражи, — продолжал полковник, — находилась дома, что подтверждено многочисленными свидетельскими показаниями. И вообще — в Ленинграде никогда не бывала. За отличную работу на трикотажной фабрике избрана депутатом Жовтневого райсовета. Но… — Михал Михалыч сделал актерскую паузу, — но более двух лет назад у нее при неизвестных обстоятельствах пропал паспорт.

— Остается, выходит, сущий пустяк, — невесело пошутил генерал, — выяснить, что за таинственная дама проживала в Ленинграде по паспорту депутата Цыганковой. Каковы итоги поквартирного обхода, опроса соседей?

— Сводные данные такие: последний раз жильцы дома видели Цыганкову вечером, накануне кражи. Соседи сверху слышали ночью какой-то странный шорох, и скрежет, но особого значения этому не придали. В институте, где Цыганкова якобы работала библиотекарем, такая никогда не значилась.

— Приметы? — спросил генерал-майор.

— Роста для женщины выше среднего: сантиметров сто семьдесят. Сложения спортивного. Лицо симпатичное, узкое. Большие карие глаза. Брюнетка. Брови темные и довольно широкие.

Нина, слушая, машинально набрасывала в рабочем блокноте узкое лицо.

— Одежду, — продолжал Михал Михалыч, — предпочитает спортивного покроя. Носит дымчатые темные очки. Походка пружинистая, легкая. Короче — типичный продукт эмансипации. Кроме словесного портрета, мы составили и портрет на фотороботе.

Михал Михалыч передал всем присутствующим по два листка: один с текстом, другой с портретом предполагаемой преступницы.

Получила такие листки и Нина. Внимательно посмотрела на снимок. Там было лицо с чертами, какими всегда отличаются образы, сделанные на фотороботе, — словно нарисованные неумелой рукой начинающего художника.

— Решим теперь вопрос со связистами. Они передадут описание и визуальный портрет по фототелеграфу во все УВД страны, — сказал генерал-майор, тоже вглядываясь в снимок. — Итак, с учетом имеющихся данных, какие будут соображения?

Взгляды всех невольно обратились к Вересовой.

— Разрешите? — поднялась она. — Ситуация обрисовывается следующая: неизвестная преступница переклеила фотографию в паспорте Цыганковой. Вышла за Ковригина замуж, легализовав тем самым свое положение. Затем супруги развелись. У лже-Цыганковой к тому времени созрел замысел преступления и, думаю, появились сообщники.

Михал Михалыч, сомневаясь, пожал плечами.

— Другая версия, — продолжала Нина. — Преступление совершено по предварительному сговору с работниками сберкассы — прошлыми или нынешними — и при их участии.

— Не исключено, — кивнул генерал-майор.

— Столь квалифицированно, — рассуждала Вересова, — организовать кражу могли в том число и лица, ранее судимые за аналогичные преступления. Таким образом, в информационных центрах могут быть данные о них. Пока все.

— Сколько дел у вас сейчас в производстве? — обратился к ней генерал-майор.

— Три, Виктор Иванович, — ответила та. — И сразу буду просить об отсрочках, предупреждаю заранее.

— И все же, — вздохнул генерал-майор, — придется возглавить группу. Что касается других дел, направим вам двух следователей из районов и Постникова. Вопрос об отсрочках тоже обещаю с прокуратурой уладить.

Нина молчала.

— Итак, — добавил генерал-майор, — в группе у вас Дивеев, сотрудники райуправления во главе с Михал Михалычем. Понадобятся дополнительные силы — постараемся выделить. Успеха вам. Все свободны.

Все участники группы собрались в небольшом кабинете Вересовой.

— Оставим за всеми прежние линии, — говорила Нина. — Аппарату Михал Михалыча — отработку подучетного элемента. При этом следует особо тесно контактировать с научно-техническим отделом. Если ваши данные и данные НТО совпадут, считаем — повезло. Еще на вас работники сберкассы. И прошлых лет, и нынешние.

— Приличный объем, — промолвил Михал Михалыч.

— Дивеев, — продолжала Вересова, — вплотную займется бывшим мужем этой Цыганковой. Ковригин может дать ценные сведения. Кстати, что у него за рейс? Поподробнее.

Майор открыл блокнот:

— Ленинград — Омск — Красноярск. Там сутки отдыха. Затем Якутск, Петропавловск-Камчатский, Хабаровск, Благовещенск, Иркутск. Снова сутки отдыха. Далее Томск и Ленинград.

— Ничего себе колечко по стране, — покрутил головой Михал Михалыч.

— Может, через руководство Аэрофлота вызвать Ковригина, опросить? — предложил Дивеев. — Не дожидаясь окончания его рейса. А?

— Полагаю, что преждевременно, — возразила Нина. — Попробуем лучше получить фотографии знакомых Ковригина. А теперь о деталях…

Из следственного управления Дивеев с Ниной вышли, когда занялись сумерки.

— Пройдемся немного, — предложил он. — Проветримся.

— С превеликим удовольствием, — кивнула та.

Перейдя Литейный проспект, они неторопливо направились по набережной Кутузова. В это время вспыхнули прожектора подсветки, озарив своим сиянием шпиль Петропавловки, стрелку Васильевского острова, особняки набережной…

— До чего ж красиво! — вздохнула Нина, остановившись напротив решетки Летнего сада. — Сколько ни смотрю, а привыкнуть все равно невозможно. Решетка фельтеновская как хороша!

— Да, — согласился Дивеев. — Чья, ты говоришь, решетка?

— Фельтен ее делал, Юрий Матвеевич Фельтен. Вот сейчас Старый Эрмитаж будем проходить — тоже его работа. В восьмидесятых годах восемнадцатого века закончил.

— Все-то ты знаешь, — уважительно хмыкнул Дивеев.

— В особенности кто такая лже-Цыганкова.

— Ничего, узнаем со временем.

Пройдя вдоль Зимней канавки, пересекли Дворцовую площадь, оказались на Невском. Прогуливались неторопливо, с удовольствием вдыхая прохладный вечерний воздух.

— Слушай, зайдем минут на пять, — Андрей кивнул на окна небольшого кафе-мороженого.

— Неловко. Там же одна молодежь…

— Не робей! — Майор шутливо подтолкнул Нину к входу. Войдя, он указал на столик в углу, откуда выходила стайка девочек, а сам отлучился к стойке.

— Прошу! — Вернувшись, он поставил на столик две креманки с шариками мороженого. — Секунду… — И на столе появились два фужера с пузырящимся шампанским.

— Это еще зачем? — попыталась возразить Нина.

— Дело в том, уважаемая коллега, — поднял тост Дивеев, — что сегодня мы принялись за наше юбилейное совместное дело. Тридцатое!

— Неужели? — ахнула та и, прикинув в уме, согласилась: — Действительно.

Чокнулись… Нина с удовольствием ела мороженое, Андрей поглядывал на нее. При неярком освещении лицо женщины выглядело совсем юным.

— Что-нибудь не так? — забеспокоилась Нина, поймав его пристальный взгляд.

— Все в порядке, — заверил тот, поглощая свою порцию. — Просто сижу и любуюсь. Красивая ты!

— Татьяна у тебя не хуже, — ответила она.

— И что в свое время за меня не пошла? — закручинился Дивеев.

— Сам виноват. Нашел когда объясниться: мы уже с Юрой сочетались и я даже… на третьем месяце была.

— Что в своем Юре нашла? Тихоня такой в домашних тапочках.

— Вот и прекрасно, — убежденно ответила Нина. — Именно это мне и нужно. Супермены, знаешь ли, на работе надоели. Да я сама супермен. Ты даже не представляешь, как муж бытовые тылы обеспечивает, — горячо продолжала она. — Именно он дал развернуться моей личности. Быть может, в ущерб себе. Юра ведь пианист талантливый… Кстати, вернемся лучше к нашим делам.

— Я считаю, Ковригина следует вызвать, допросить, — начал было Дивеев.

— Успеется! — запальчиво возразила Вересова. — У меня совершенно другая версия крутится.

— Вечно ты зажимаешь инициативу!

К их разгоравшемуся спору стала приглядываться полная неулыбчивая буфетчица. И когда Нина в пылу грохнула по столу кулаком, она произнесла зычно:

— Свои отношения, молодые люди, можете выяснять в домашней обстановке.

Андрей и Нина растерянно оглянулись, рассчитались и смущенно выбрались на улицу.

— Теперь видишь, какой была бы наша семейная жизнь, — сказала она.

Оба рассмеялись.

Дверь своей квартиры Нина открыла тихо. Стараясь не шуметь, разделась. С видимым удовольствием сменила высокие шпильки на мягкие тапочки, заглянула в комнату дочери — та безмятежно спала. В другой комнате посапывал муж.

— Пришла? Молодец, — сонно пробормотал он, услышав легкие шаги. — Ужин на столе. — И перевернулся на другой бок.

— Спасибо, кормилец. — Нина нежно чмокнула мужа в висок и, прихватив телефонный аппарат, тихо выскользнула на кухню.

Там, заботливо укутанный полотенцем, ее ждал котелок с пюре. На сковородке — кружки поджаренной колбасы, в салатнике — помидоры и огурцы. Нина улыбнулась, взяв в руки записку, где фломастером было крупно выведено: «Меню». Она устроилась за столом.

Ее взгляд упал на коробку конфет — и сразу улыбка сошла с лица. Она вспомнила, что сегодня видела в серванте лже-Цыганковой большую коробку конфет. Вспомнила, как аккуратно сняла за уголки крышку, заглянула внутрь коробки…

Отставив тарелку, Нина пошла в прихожую, достала из сумки рабочий блокнот, вписала туда короткую фразу и подчеркнула одно из слов. Будильник показывал уже половину первого. Мирная тишина стояла в квартире.

Утром следующего дня Вересова, сидя в автобусе, смотрела в окно, думала… Автобус медленно продвигался в туго набитой транспортом горловине Каменноостровского проспекта. День выдался пасмурный. Но Каменный остров казался залитым солнечным светом: клены, окрасившие свои листья во все оттенки теплых тонов — от ярко-желтого до багрового, — словно возвращали то солнце, которое вобрали в себя летом.

Когда Вересова вошла в знакомое парадное и поднялась на первый этаж, она окинула взглядом дверь бывшей ковригинской квартиры, потрогала пломбу и позвонила в соседнюю дверь.

— Иду-иду, — донесся оттуда немолодой голос.

Через минуту Нина уже сидела за круглым столом, накрытым скатертью с бахромой. Напротив удобно устроилась Елизавета Ивановна. Круглое, доброе лицо старушки выражало живейшее внимание к собеседнице. На вопросы она отвечала с большой охотой.

— Знала, знала я Ефимушку. С того самого дня, как сюда въехал. Обменялся, стало-ть… Хоть куда, скажу тебе, парень: и пошутить, и сыграть на гитаре. И компании у себя собирал веселые, но не нахальные. Потом словно подменили парня.

— В каком смысле?

— Ну, как сглазили, когда женился. Жена-то ему, не приведи господи, какая попалась: и курила Галька, и пила, и гуляла… Через это скандалы у них, почитай, каждый день, когда Ефим не в рейсе.

— Вам известно, почему они не ладили?

— Дело соседское: через стенку слыхать. Особливо последнее время ссорились. А потом Ефим плюнул — вовсе ушел. Жаль вот, квартиру оставил стерве этакой! Гляди, чего она удумала!

— В каком же отношении изменился Ефим после женитьбы?

— Да нелюдимом заделался. Не то что компании водить перестал, а и соседей-то не каждый раз к себе пускали. — В голосе Елизаветы Ивановны послышалась обида. — Кофточка на тебе импортная будет?

— А? — Не сразу включилась в неожиданный переход Нина. — Нет, племянница сшила… А как Цыганкова после развода жила?

— Вовсе редко ее видали, все где-то пропадала. Не иначе, по мужикам шаталась. А два раза… — Елизавета Ивановна сделала многозначительную паузу, — я мужчину-то у ей засекла.

— Неужели? Как это было и когда?

— Месяц-полтора назад, когда вечером с Кузьмой погулять пошли. — И старушка указала на громадного дымчатого кота, который уютно растянулся вдоль диванной спинки и с большим вниманием вслушивался в разговор. — Ну стало-ть, народу во дворе никого, почитай, не было — все же вечерами у телевизоров пропадают. Гуляем это мы с Кузьмой. Гляжу — хочет, проказник, в подвал пойти — там внизу окошечко такое маленькое. Я к нему, взяла животину на руки, чтобы не шмыгнул туда. А было это аккурат под окнами Галькиной квартиры — комнаты, стало-ть… Ну заглянула я туда.

— Свет горел?

— Гореть-то горел, да окна у них завсегда темными шторами завешены. Сами знаете, как на первом этаже от посторонних глаз хоронются.

— Но вам удалось кого-то увидеть?

— Истинно, — удовлетворенно согласилась Елизавета Ивановна. — Сбоку окна — между шторой и стенкой — зазор у ей остался. И… — старушка с видом заговорщицы понизила голос, — увидела: по комнате мужчина ходит. Молодой, лет под тридцать, стрижен коротко. А одет был… — Елизавета Ивановна прищурилась и выдохнула шепотом: — В плавках! Ну, под чужим окном долго стоять неудобственно, сама понимаешь… Пошли мы с Кузьмой домой.

Словно подтверждая слова хозяйки, Кузьма спрыгнул с дивана и потерся о ноги Нины.

— А какие приметы у этого молодого человека? — спросила Вересова. — Цвет глаз, волос. Рост у него какой?

— Да ведь он только мельк — и нету, — сокрушалась старушка. — Мне ж и самой интересно было. Волосом, похоже, темный… Росту — ничего себе вроде.

— Вроде, — вздохнула Нина. — Ну а второй раз?

— В другой раз позвонила я Гальке, хотела спичек попросить. Галька ж курила, ну словно пепельница ходячая. Звоню это я раз, другой, — продолжала Елизавета Ивановна. — Наконец открыла она мне дверь, сподобилась. Волосы растрепаны, халат длинный, только-только, видать, напялить успела — даже не застегнула. Попросила я спичек. А она прямо из кармана халата коробок мне сунула да дверью хлоп! Перед самым моим носом. — И в голосе старушки вновь зазвучали нотки уязвленного самолюбия.

— А мужчину-то видели? — нетерпеливо спросила Нина.

— Нет. Но точно знаю: у ей он тогда был. Уж в этих-то делах я разбираюсь, — с достоинством ответила Елизавета Ивановна. — А разведенок современных насквозь чую.

— Ясно, — Вересова сменила направление разговора. — Вы сказали, Ковригин въехал в эту квартиру по обмену. А кто до него там жил, знаете?

— Пенсионер один. Смолин Петр Семенович звали. Меняться хулиганы его довели. Точно. Враги у него появились. И откуда бы? Душевный человек-то был. Так враги те по ночам и стекла ему били, и ящик почтовый поджигали.

— У вас есть его адрес и телефон? — живо спросила Вересова.

— Как же! Пиши: Новоизмайловский, дом 21, квартира 146.

Нина записала в блокнот и поднялась:

— Спасибо, Елизавета Ивановна.

— Что ж так рано? — явно омрачилась хозяйка. — Чайку бы попили с пирожками домашними.

— Надо еще раз квартиру Цыганковой посмотреть. Благодарю вас. Всего доброго.

В квартире лже-Цыганковой Нина перебирала и внимательно осматривала ее носильные вещи: платья, кофточки, блузки… Изредка подносила вещи к свету и проводила лупой вдоль ворота.

В уголке на стульях примостились уже знакомые понятые — мужчина и бабуся из очереди.

Раздался телефонный звонок. Вересова сняла трубку:

— Спасибо, Андрюша, — ответила она, выслушав. — Молодец. Жду.

И она вновь принялась осматривать вещь за вещью. Раздался звонок. На сей раз в дверь. Нина открыла. На пороге стоял Дивеев.

— Как реактивный, — удивилась она.

— Да загс всего-то в двух минутах езды, — сказал Андрей, проходя на кухню. И, понизив голос, начал докладывать: — Сотрудницы загса фотографию Ковригина узнали сразу. Цыганкову тоже вспомнили. Пара эта показалась им тогда странной. Регистрировались на удивление буднично: без свидетелей. Словно б торопились куда-то. Помнят их и по разводу. Теперь смотри, что я раздобыл: образец почерка лже-Цыганковой.

Дивеев достал из папки и протянул анкету-заявление Нине.

— Но она могла заранее заполнить это чьим угодно почерком, — возразила женщина.

— В том-то и дело, что почерк подлинный. Хотя поначалу было наверняка сделано так, как ты и предполагаешь. Анкета невесты оказалась заполненной неверно. И сотрудницы загса попросили ее переписать. А теперь я помчался на фототелеграф, снимки забрать нужно. Приходи, посмотришь.

— Андрюша, занеси это заявление Носовой. Прямо сейчас. Там отпечатки, возможно, еще сохранились. К тебе загляну ближе к вечеру. Сперва с Ольгой над экспертизами подумаем. А до этого хочу еще здесь посмотреть. Крутится, понимаешь, одна мысль, да никак не могу ее поймать.

Дивеев ушел. Нина сняла телефонную трубку:

— Оля, к тебе идет Дивеев. У него заявление, написанное этой лже-Цыганковой. Две просьбы: первая — отпечатки. Вторая — личная, к тебе: проанализируй написанное. Нужна личностная характеристика по почерку.

В трубке горячо заговорили. Вересова терпеливо выслушала:

— Верю, Оля. И я занята не меньше твоего. Но ведь дело по сберкассе — это ЧП. Так что займись в первую очередь загсовскими заявлениями. Буду после четырех.

Нина положила трубку и снова принялась за обследование квартиры. Достала из серванта большую нарядную коробку конфет с надписью «Ассорти». Держа крышку за углы, осмотрела на свет глянец поверхности. Потом заглянула на основание, где был оттиснут фиолетовый штемпель даты изготовления. Внимательно обследовав содержимое и записав что-то в рабочий блокнот, задумалась…

Как и обещала, Нина была у Ольги Носовой уже в начале пятого.

— Отпечатков на заявлении нет, — говорила та. — Что касается анализа почерка, сама понимаешь, Нина: психология почерка пока официальной наукой не признана. Правда, я считаю, что это — наука. Так что выскажу кое-какие личные соображения. Неофициальные, учти.

— Ну же, — нетерпеливо попросила Нина.

— Интересная жена была у Ковригина, — задумчиво глядя на заполненные строки загсовского заявления, начала Ольга. — Человек авантюрного характера. Психологически, думаю, неустойчивого, склонного к неожиданным решениям. Похоже, не лишенного некоторого артистизма. И последнее: по типу почерк значительно ближе к мужскому, нежели к женскому. Но повторяю: эти мои умозаключения никакой официальной силы не имеют, — завершила Носова.

— Да-да… Вот что, Оленька. Еще одна просьба. — Вересова достала несколько целлофановых пакетов. — Тут платья, свитеры, блузки… Погляди, что из них носили, а что нет. Если можно, побыстрей. Пока я у Дивеева. Ладно?

— Вот спасибо-то, — насмешливо протянула Носова. — А то я сижу и думаю, чем бы мне заняться. Нина! Имей совесть! Я ведь сегодня хотела домой нормально появиться. Хотя бы к ужину.

— Не горюй. У нас мужья, слава богу, понимающие, — и Нина чмокнула Ольгу в щеку.

В кабинете у Дивеева Нина устроилась за пустым, сверкающим светлой полировкой столом. Майор сел напротив и одну за другой стал выкладывать перед ней фотографии мужских и женских лиц. Нина внимательно вглядывалась в каждый из снимков.

— На обороте, — Андрей перевернул одну из фотографий, — краткие сведения о каждом.

— В основном мужчины, — подытожила Нина.

Майор провел рукой над всеми фотографиями.

— Женщины, с которыми Ковригин встречался за это время, только из числа сослуживиц. Цели встреч — исключительно служебные вопросы.

— И ни одна не напоминает Цыганкову, — продолжала Вересова. — Даже отдаленно. О Ковригине, будь добр, расскажи поподробнее, — попросила Нина.

— Алиби у него железное, — начал Дивеев. — Парень действительно был в рейсе. Далее: по работе характеризуется хорошо — никаких нареканий, ни одного конфликтного случая с багажом. После армии закончил три курса училища гражданской авиации, но бросил… Близких друзей нет, однако со всеми он в хороших отношениях. Новую семью очень любит, безмерно рад рождению дочери… Что еще? Начитан, знает английский. Может выпить, хотя головы при этом не теряет.

Вересова, слушая, внимательно рассматривала фотографии.

— Подозревать его трудно, — продолжал майор. — Но все же пора парня вызвать, побеседовать. Представь, если он каким-то образом все же причастен к краже, наверняка удивляется: почему до сих пор не вызвали поговорить о бывшей жене? И в таком случае поймет, что мы держим его в поле зрения. Станет осторожничать. Если же он ни при чем, то посодействует в поисках бывшей супруги. А? Как ни кинь, поговорить с ним все-таки надо.

— Отложим этот вопрос до утра, — предложила Нина. — Подбери мне пока по два экземпляра каждого снимка.

Вересова сняла трубку, набрала четыре цифры местного телефона:

— Оля? Не рано? Готово? — Нина раскрыла рабочий блокнот. — Записываю. Так: платье черное… да. Блузка гипюровая… ясно. Свитер черный… Понятно. Все? Умница ты моя! Даже не представляешь, в какой версии меня укрепила! Если подтвердится, мы молодцы.

Вернулся Дивеев с фотографиями. Нина положила трубку и взяла пачку фотографий, которую ей протянул майор.

— Отлично, Андрюша. Заезжай за мной завтра пораньше, часов в семь.

Домашние не услышали, как Нина открыла дверь и вошла в прихожую: квартира была заполнена бурными, стремительными звуками шопеновской фантазии-экспромта.

Она привычно сняла туфли, сунула ноги в тапочки и опустилась на стул, сразу ощутив усталость от прошедшего дня.

Музыкальная фраза оборвалась. Хлопнула крышка инструмента.

— В чем дело, Марья? — спросил мужской голос.

— Все, папуля. Ровно десять часов. Больше шуметь нельзя. — ответил четкий дискант девочки. — В соответствии с решением горисполкома.

— Шуметь! Вот именно! — подхватил мужчина. — Грохот! Сплошное форте. Никаких интонаций, не говоря о полутонах! Ты можешь вообразить, чтобы кто-либо разговаривал на одном крике?

— Ты сейчас так говоришь. Фортиссимо на все такты.

— С такой подготовкой, — чуть помолчав, продолжал мужской голос, — ты обязательно провалишься на вступительных.

— Папочка, — ласково, но твердо прервала дочь, — в музыкальное я поступать не буду.

— Столько лет за инструментом — и так легкомысленно отказываться от профессии, которая почти уже в руках.

— В будущем стану играть просто для души, для тебя. Представляешь, прихожу с работы, расслабляюсь, сажусь за фортепиано…

— Утопия о гармонически развитой личности, — немедленно отозвался отец. — Ты будешь так выматываться на работе, что о душе вовсе позабудешь. Пример тому — мама. Ночь на дворе, а она все трудится.

— Уж полночь близится, а матери все нет… — пропела Маша.

— Дома я, дома, — поднявшись со стула, приосанилась Нина.

— Мулечка! — влетев в прихожую, пятнадцатилетняя Марья чмокнула мать в щеку.

— Не может быть, — удивился муж, выходя из комнаты, — ты дома в такую рань! Есть хочешь?

— Очень, — поцеловав его, созналась Нина. — Маша, принеси, пожалуйста, фломастеры. Докажу, что подполковник милиции тоже может быть гармонически развитой личностью. Некоторые, я тут слышала, сомневаются.

— Родители, стоп! Опять будете спорить о моей профессии. Сами виноваты в ситуации. Надо было вам в комплект ко мне — будущему юристу — еще… братика завести. Он и стал бы великим пианистом.

— Неси фломастеры, — прервала Нина рассуждения дочери.

Из кухни доносилось уютное позвякивание посуды. Над чем-то негромко смеялись муж и дочь.

На столе в гостиной был разложен пасьянс из знакомых фотографий. Устроившись в кресле у торшера, Нина старательно водила по одной из них фломастером. Добавила еще несколько штрихов. Прищурившись, стала сравнивать свою работу со вторым снимком.

В дверях появились муж и дочь. Маша была в коротком хозяйственном халатике, муж — в большущем переднике.

— Ужин подан, — хором объявили они.

— Спасибо, ребята, — рассеянно отозвалась Нина. — Как, на ваш взгляд, эта дамочка? — И протянула домочадцам снимок.

— Вполне. Достаточно симпатичная, — одобрила Маша, повертев фотографию.

— Все равно самая красивая — это мама, — едва взглянув на изображение, заверил Юрий Петрович.

Утром следующего дня «Москвич» притормозил у подъезда ковригинской квартиры. Из машины вышли Вересова и Дивеев.

— Любишь ты загадки загадывать… Зачем хоть приехали сюда? — допытывался майор, входя в подъезд вслед за Ниной.

— Это настолько неожиданно, что боюсь пока об этом говорить, — вздохнула та, звоня в квартиру Елизаветы Ивановны.

— Иду-иду, — послышался из-за двери знакомый голос хозяйки.

Втроем они сели за стол, накрытый скатертью с бахромой.

— Елизавета Ивановна, не знаете ли вы кого-нибудь из этих людей? — Нина положила перед старушкой десятка полтора снимков — мужских и женских фотопортретов.

Хозяйка поправила очки, наморщила лоб.

— Вот же она! — уверенно заявила Елизавета Ивановна, выбрав одну из фотографий.

— Кто? — в нетерпении спросил Дивеев.

— Да Галька Цыганкова. Бандитка, — словно удивляясь его непонятливости, пояснила хозяйка. — Она самая и есть!

Майор взял этот снимок, внимательно посмотрел и в недоумении обернулся к Вересовой.

— А теперь смотри, Андрюша, — проговорила та и, вынув из сумочки, положила рядом с первым снимком другой: с обеих фотографий смотрело одно и то же лицо азиатского типа с широкими бровями.

Только на снимке, который Нина достала последним, был изображен молодой мужчина. А на фотографии, выбранной Елизаветой Ивановной, черным фломастером была пририсована женская прическа.

В немом изумлении Андрей глядел то на Вересову, то на портреты.

— Пойти чайку поставить, — деликатно удалилась хозяйка.

— Где сейчас самолет? — спросила Нина.

— Так, момент, — сосредоточился Дивеев, взял телефон, набрал номер. — Справочное? Рейс 8502 по расписанию идет?.. Прибытие уточните, пожалуйста… 09.25? Благодарю.

Андрей положил трубку и подтвердил:

— Прибытие в Пулково. В девять двадцать пять.

— Тогда срочно в аэропорт.

— Понятно. — Дивеев вышел.

Нина сняла телефонную трубку:

— Михал Михалыч? Вересова. Приветствую. И прошу срочно прислать толковых ребят. Нужно провести опознание Цыганковой по фотографии. Да, пусть непременно захватят листки опознания, оформят с понятыми по всей форме. Предъявите трем-четырем соседям по лестничной площадке, но дому. Начните с Елизаветы Ивановны, соседки… Материалы и задание оставлю в квартире этой… короче, в бывшей квартире Ефима Ковригина. Результаты срочно ко мне. Через час я буду по своему телефону. Спасибо.

Вересова положила трубку.

— А вот и чаек поспел, — певуче проговорила Елизавета Ивановна, входя со старинным мельхиоровым подносом, где красовался расписной чайник, стояли вазочки с вареньем, тарелка с пирожками. Выглядело все это весьма аппетитно.

— Никак не могу, уж простите, — виновато отказалась Нина.

— Да как же так, — огорчилась хозяйка, — и чаек-то «Краснодарский»…

— Один глоток, — Вересова плеснула в чашку крепчайшей заварки. — Вот немного разгребу дела, обязательно загляну к вам на чай. А сейчас не обессудьте: служба есть служба.

В аэропорту у самого трапа самолета Ефима Ковригина встречала молодая женщина с грудным ребенком на руках. Чуть поодаль стоял майор Дивеев.

Ковригин был в ладно сидящей форме летного состава гражданской авиации. Под стать форме — корректные манеры. Он приобнял, поцеловал женщину. Осторожно, но умело взял ребенка. С выражением нежности заглянул в одеяльце:

— Все же подросла за эти дни, крошка моя… Вот и папа прилетел.

Дивеев стоял в стороне, не смея нарушить семейную идиллию. Потом неторопливо пошел следом. Когда семейство свернуло к служебному входу, майор вежливо остановил их:

— Ефим Григорьевич! Минуточку! Здравствуйте. Разрешите представиться: майор милиции Дивеев Андрей Николаевич. — Он раскрыл служебное удостоверение и продолжал: — Простите, что помешал семейной встрече. Но очень прошу уделить некоторое время для разговора.

— Вообще-то муж после трудного рейса, — огорчилась женщина, — домой нужно, отдыхать…

— Разговор максимум на полчаса, — успокоил ее Дивеев. — И можем вначале вас с ребенком домой завезти.

Вересова приняла Ковригина в своем кабинете.

— Здравствуйте, меня зовут Нина Александровна Вересова, — представилась она.

— Ефим Григорьевич.

— Присаживайтесь, прошу вас.

Ковригин сел, поглядывая на женщину в милицейской форме с любопытством, вполне понятным в подобной ситуации.

— Речь сейчас пойдет о Цыганковой Галине Юрьевне. — Ковригин насторожился. — Скажите, почему вы развелись? — напрямик спросила Вересова.

— Видите ли, — чуть помедлив, ответил тот, — я не принадлежу к числу тех, кто пытается очернить своих бывших жен, стараюсь быть объективным, но…

— Но?

— Все же вину за наш разрыв возлагаю на нее: Галина стала вести себя недостойно во всех отношениях…

— Курила, пила, гуляла? — расшифровала Нина.

— При чем здесь курила, — смущенно проговорил Ковригин. — Вот что касается последнего… А у меня специфическая работа: частые отлучки.

— Пытались как-то повлиять на нее?

— Да, несомненно. Когда все это началось, решил: нужно ребенка завести, — признался Ковригин. — Думал — родит, остепенится. Но она насчет ребенка ни в какую.

— Странно, — вскинула брови Нина. — Редкое для женщины упорство.

— Это и стало в наших отношениях точкой, — тяжело вздохнул Ефим. — А теперь, как видите, у меня все в полном порядке. Прекрасная жена, дочурка — радость наша. И живем с Людой душа в душу. Не ссоримся никогда, поддерживаем друг друга в трудные минуты.

— Ну а когда женились на Цыганковой, разве не видели, что собой представляет ваша невеста?

— Ах, Нина Александровна! Это была самая большая ошибка в моей жизни!.. Мы познакомились в рейсе. Все выглядело так романтично. И до женитьбы, и первое время после. Ну а потом пошло-полетело: появились у Галины поклонники и…

Вересова внимательно слушала.

— А Галю я все же простил. Уходя, — уточнил он. — Вот и квартиру ей оставил. Пожалел по-джентльменски. Многие за это до сих пор дурачком меня считают. А мама как ворчит!

В это время без стука вошла стройная девушка, положила на стол папку, сказала негромко:

— Заключение по автомашинам.

— Спасибо, — коротко кивнула Вересова.

Девушка вышла.

— Простите, Нина Александровна, вы ведь не только об отношениях с Галиной, наверное, пригласили меня поговорить. Она что, имеет какое-то касательное отношение к этому? — Ковригин опасливо кивнул на принесенную девушкой папку.

— Нет. Там вариант посерьезней. А вот это прочтите, — Вересова протянула ему листы с машинописным текстом. — Протокол осмотра места происшествия, то есть квартиры, где вы жили с Галиной.

Ковригин начал читать. Нина следила за меняющимся выражением его лица.

— Разрешите? — В дверях появился Дивеев и, протянув Нине папку с материалами, вышел.

Вересова открыла ее так, чтобы не видел Ковригин, заглянула внутрь: там были специальные листы опознания. На каждом наклеено по три фотографии. И везде одна из трех была «Цыганкова».

Нина, посмотрев, с удовлетворением захлопнула папку, спрятала ее в сейф.

— Ознакомились? — обратилась она к Ковригину и, увидев, что он пролистал добрую половину протокола, заметила: — Дальше можете не читать. Для вас это несущественно.

Ефим вернул ей листы:

— Я просто потрясен! Ошеломлен, — начал он растерянно. — Конечно, Галина — человек эксцентричный, но такое!

— Как видите, у нас есть все основания подозревать вашу бывшую супругу в этом преступлении. Ефим Григорьевич, вы давно в последний раз видели Цыганкову?

— Д-довольно давно… Вскоре после развода мне потребовалось забрать из квартиры некоторые документы. В частности, свидетельство о разводе. Я забыл его взять, когда переезжал к маме. А потом женился на Людмиле, и никаких отношений с Галиной мы, естественно, не поддерживали.

— Даже по телефону не говорили?

— Нет… Зачем? О чем?

— Резонно. А не могли бы вы припомнить каких-либо ее знакомых, подруг, приятелей?

— Подруг у Галины не было. А за приятелями смотреть… не мой стиль. Один раз, правда, банальнейшим образом застал ее с мужчиной. Но документов, сами понимаете, спрашивать не стал. И после этого порвал с Галиной все отношения.

— Понятно. И все же, Ефим Григорьевич, если припомните кого-либо из ее знакомых, сообщите нам, пожалуйста. Цыганкова ведь исчезла… И еще одна просьба: для розыска нужна фотография Галины. Выручите, дайте какую-нибудь.

— Было несколько, но выбросил. Подумал: вдруг Людмила увидит, приревнует к прошлому, — виновато признался Ковригин.

— Прочтите протокол, — Нина протянула ему листки, на которых писала во время беседы. — Проверьте, правильно ли с ваших слов зафиксировано, и распишитесь на каждой странице. Ковригин прочел.

— Скажите… — начал он нерешительно. — А… много денег украдено?

— На общую сумму 158 тысяч 32 рубля 69 копеек, — четко ответила Вересова.

— …шестьдесят девять копеек, — растянуто повторил Ковригин.

— Распишитесь, — напомнила Нина.

— Да-да. — Он быстро поставил подпись.

— Значит, если вспомните кого из знакомых Цыганковой, позвоните мне. Вот телефон, — Нина протянула листок с номером.

— Непременно, — поднялся Ковригин. — Всего доброго.

У генерал-майора проходило совещание. Докладывал Михал Михалыч:

— По сберкассе конкретных результатов пока нет… Отдельная группа занималась работниками сберкассы — и нынешними, и теми, кто уволился.

Внимательно слушали полковника собравшиеся.

— Особое место, — продолжал он, — занимал следующий факт: оказалось, что несколько лет назад в этой сберкассе работала контролер по фамилии Цыганкова. Более того, в свое время она была уличена в том, что просила своего хорошего знакомого, слесаря шестого разряда, изготовить дубликат ключа от сейфа.

— Так, — протянул генерал.

— В итоге, — говорил Михал Михалыч, — выяснилось: бывшая Цыганкова — ее фамилия теперь Осокина — проживает с мужем в Подмосковье. Паспорт свой никогда не теряла. Ключ от сейфа случайно утопила в пруду, когда катались с компанией на лодке. Испугавшись, тихонько заказала дубликат. Внешне ничего общего с приметами нашей Цыганковой не имеет. Так что отрабатывали версию ложную. Просто совпадение… У других работников сберкассы улик нет. Продолжаем проверку.

— Ну, Михал Михалыч, ты опытный сыщик, — сказал генерал-майор. — Кто с самого начала может знать: ложная версия отрабатывается или нет.

— Оно конечно, — кивнул Михал Михалыч и сел.

— Разрешите? — в дверях стояла Вересова.

— Очень кстати, — приветствовал ее генерал. — Докладывайте, Нина Александровна.

Вересова подошла к столу и после некоторой паузы заговорила:

— Модель преступления и его основные участники на сегодняшний день, похоже, ясны. Но чтобы задержать их с ценностями, которые они до времени наверняка надежно спрятали, нужно провести еще целый ряд следственных и оперативных мероприятий. Необходимо придумать для преступников ловушку…

Нина и Дивеев устроились на заднем сиденье служебной «Волги». Вересова бережно придерживала прямоугольную коробку с тортом, у майора в руках красовался букет гвоздик. Андрей рассказывал:

— Я просмотрел личное дело Елизаветы Ивановны. И в райвоенкомате, и в собесе… Славная, скажу тебе, женщина. Участница войны, была сперва в партизанском отряде, потом — в действующей армии. Имеет награды.

— Да, симпатичная бабулька, — согласилась Нина. — Мне сразу понравилась. Думаю, не подведет.

— В нашем деле без помощи общественности никак нельзя, — рассудительно заметил майор.

Елизавета Ивановна была непритворно рада гостям. На заставленном разнообразной домашней выпечкой столе рядом с букетом гвоздик уютно и солидно сопел самовар, стояли расписные чашки. В пузатом графинчике отсвечивала рубином домашняя наливка. Хозяйка показывала гостям семейный альбом.

— Это вот супруг мой покойный, Степан Егорыч. Царствие ему небесное, — говорила она. — Под Курском головушку свою сложил. Танкистом был. Как сейчас помню: забежал к нам в медсанбат. До свидания, говорит, Лизонька. В прорыв кидают… — Женщина утерла слезы и продолжала: — Последний раз повидались… Я уж тогда Петрушей в тягостях была. Вскоре в тыл меня отправили. Вот он, Петруша, сейчас-то какой! — Елизавета Ивановна с гордостью протянула фотографию, с которой смотрел симпатичный русоголовый мужчина лет сорока в форме моряка торгового флота.

— Плавсостав? — поинтересовался майор.

— Точно. Механиком на теплоходе, — пояснила она. — С Кубы сахар, значит, возют, а туда оборудование разное. И в Америку, и в Японию плавают… Да везде, почитай, бывал.

— Вы, как и многие, Елизавета Ивановна, в войну настрадались, — издалека начал Дивеев. — Но раны, как говорится, болят и зарубцовываются… А вот для людей нашей профессии война продолжается, идет каждый день. Такие, как Нина Александровна и наши товарищи, жизнь готовы отдать, чтобы честным людям жилось спокойно…

— Понятно, понятно, — закивала Елизавета Ивановна. — И дай вам бог здоровья всяческого. Служба, конечно, хлопотная. И риск есть.

— Поэтому, — продолжал майор, — очень важно, чтобы все честные люди помогали нам.

— Истинно, — поддержала хозяйка. — Я и сама, когда помоложе была, в народную дружину входила. Она тогда бригадмилом называлась.

— В бригадмил! — оживился Дивеев. — Тем более правильно нас поймете.

— Прости, Андрей, — перебила Нина. — Что ты все вокруг да около… Тетя Лиза, — обратилась она к хозяйке, — извините, что попросту величаю. Большая просьба у нас к вам. Нужно помочь в одном деле. В деле тонком. Но так, чтобы никто об этом не знал. Очень вас просим.

— Да чего меня уговаривать, ребятки? Надо — стало-ть надо. А молчать мы умеем. И если это в силах моих — считай, все выполнено. Только расскажите, что делать-то надо…

В служебном кабинете перед Ниной сидел приветливый опрятный старичок. Кустистые бровки несколько удивленно поднимались при рассказе о прошлых переживаниях.

— Квартиру ту, что рядом со сберкассой, мне дали от производства, — говорил он. — Незадолго перед уходом на пенсию. А работал я бухгалтером на заводе «Прибор». И вот вскоре после приезда туда начались со мной непонятные, я бы сказал, таинственные приключения, сначала в окно влетел булыжник, завернутый в бумагу. А там надпись крупными буквами: «Съезжай из этого адреса». Иначе, мол, плохо будет… Потом подожгли почтовый ящик. Затем загорелась ночью дверь. И снова кто-то бросил в окно записку: «Уезжай из этой квартиры. Все равно житья тебе тут не будет».

— В милицию обращались?

— А как же! Неоднократно. Участковый наш — капитан Игнатьев — душевнейший человек. Очень серьезно занимался моим вопросом. В засаде сидел с дружинниками… Но все безрезультатно.

— Вы, Петр Семенович, сами кого-нибудь подозревали?

— Нет. Жизнь я прожил скромную, но достойно. Считаю: врагов у меня нет и быть не может. Видимо, просто хулиганы. — Старичок сокрушенно развел руками.

— При телефонном разговоре вы обещали принести записки «от булыжников», — напомнила Нина.

— Да, вот обе сохранились. — Он протянул помятые листки бумаги.

— Пока оставлю у себя, — взглянув на текст, заметила Вересова. — Почерк явно измененный. Ну а дальше события как разворачивались?

— Понятно, надоело мне все это. И я решил меняться, — говорил Петр Семенович. — Пошел в райжилобмен. Там девушка-инспектор, такая любезная… Сразу вариант мне и предложила. На ваш дом, говорит, спрос есть. Новая квартира оказалась в тихом месте, метражом чуть больше моей. Поменялся я с одним молодым человеком. Очень заботливый, даже переезд организовать помог…

— А как ситуация в новой квартире?

— Прекрасно. Никто больше не беспокоит.

Ефим Ковригин с сосредоточенным выражением лица шел по людному проспекту. Завернул в булочную, купил и положил в портфель белый батон и буханку черного. При выходе лицом к лицу столкнулся с Елизаветой Ивановной.

— Ефимушка, здравствуй! — узнала она своего бывшего соседа.

— Тетя Лиза! — удивился тот. — Тысячу лет. Какими судьбами в наших краях?

— К куме вот приезжала. А теперь домой… Как здоровье твоих?

— Спасибо. Нормально. Ваше как?

— Какое здоровье в наши-то годы. Поскрипываю… А что не зайдешь никогда по старой памяти? На чаек бы, а? Совсем соседку свою забыл.

— Не забыл я вас, тетя Лиза. Честно — вспоминаю. Да все дела, дела. Из рейса в рейс.

— Ну уж у кого дела, так это у нас, — полушепотом проговорила Елизавета Ивановна. — Такие дела — не приведи господь.

— Да чего мы стоим? Сядем на скамейку или ко мне зайдем? — предложил Ефим. — Тут недалеко.

— Лучше сядем. А к тебе в другой раз. Сегодня нагостилась уже, — вздохнула Елизавета Ивановна.

Они заняли скамейку на бульваре — невдалеке от станции метро.

— Уж извини, если старое помяну, — с интонацией сказительницы начала Елизавета Ивановна, — а только речь насчет Гальки твоей пойдет. Так вот: бандиткой она оказалась и сберкассу ограбила.

— Да знаю я это, тетя Лиза, — с досадой ответил Ефим. — Вызывали уже к следователю, интересовались. И рад бы я помочь товарищам, да нечем. После развода всего раз с Галиной виделись. Мотает ее где-то, аферистку… Опять дурака какого-нибудь вроде меня найдет и околпачит.

— Ох, и настрадался же ты с ней, Ефимушка, — сокрушенно покачала головой старушка.

— И не говорите, тетя Лиза, — вздохнул Ковригин. — Но ничего: найдут ее! Куда денется! И за все тогда ответит.

— И то верно, — согласилась Елизавета Ивановна. — Куда ж ей, бандитке, деться? Ведь фото Галькино у всех милиционеров имеется.

— Какое фото? — насторожился Ефим.

— Да ее же, Гальки… Эта следовательница как пришла, так много снимков разложила. Средь них Галька твоя. Сразу ее узнали: я и соседи. Большие такие фото — и профиль, и лицо.

— Как же так? Не может быть!

— Вот те крест. У соседей спроси. Все, как один, ее признали, — подтвердила старушка и, сочувственно вздохнув, заметила: — Жалеешь ее, стало-ть, по старой памяти…

— Дела… — протянул Ефим, отвечая своим мыслям. — Ну, что же, тетя Лиза. Рад был встретить. Загляну, может, на днях, поговорим. Давайте провожу вас до метро.

Они поднялись и, продолжая беседовать, пошли по бульвару.

За окнами было темно. Большие настенные часы, освещаемые неяркими бликами уличного фонаря, показывали начало второго.

Настойчивый телефонный звонок, раздавшийся из прихожей, разбудил Вересову. Стараясь не потревожить мужа, она соскользнула с кровати и, накинув халат, вышла в коридор. В трубке отчетливо слышался голос Дивеева:

— Нинуля! Привет! Началось.

— Что началось? — не разобрала та со сна.

— Они клюнули. Заглотнули приманку.

— Каким образом?

— Наш знакомый внезапно выехал в Выборг. Возможно, для встречи с тем… Ребята еле успели вслед.

— А если он захочет ликвидировать того как важного свидетеля?

— Характера не хватит, — уверенно ответил Дивеев. — Здесь просто испуг, реакция на неожиданность. Ну а криминала не допустим.

— Нужно ехать, — решила Нина. — А то наломаете без меня дров. Заезжайте за мной.

В пижаме вышел Юрий, привычно спросил:

— Снова вызывают?

Она кивнула.

Машина быстро шла по ночному Средневыборгскому шоссе. В свете фар мелькали придорожные гранитные валуны, стволы сосен. Местность была холмистой — «Волга» то брала подъем, то устремлялась вниз.

Нина сидела рядом с водителем. Сзади устроились Дивеев и двое оперативных работников.

— Года три назад мы с мужем и дочкой сюда за грибами ездили, — вспоминала Вересова. — Юра за рулем. Вдруг удар. Сбили зайца, дорогу перебегал. Машка до сих пор как вспомнит, так в слезы.

— Жаль зайчишку, — отозвался Дивеев.

— А всякая нечисть живет — и ничего, — невпопад подхватил беседу пожилой водитель. — И нам из-за них по ночам покою нет.

— Ничего, Петрович, приедем в Выборг — поспишь в дежурке, — успокоил его майор.

Небольшой ночной бар, какие имеются почти в каждом портовом городе, был немноголюден. Несколько пар танцевали под бодрую мелодию музыкального автомата.

В углу за столом оживленно беседовала группа финских моряков. Они пили «Московскую» и немецкое пиво. Один из моряков говорил официанту на ломаном русском языке:

— Карашо, та мало. Тавай еще!

Фарид Байрамов, симпатичный смуглый парень спортивного сложения, танцевал с Эльзой, стройной, на вид еще совсем молоденькой девушкой. Ее светлые, видимо, крашеные волосы разметались в танце. Эльза была высока — ростом с Фарида. Танец закончился. Они поцеловались.

— Браво, браво! Караше! — не унимался русскоговорящий финн. — К нам попить!

Фарид и Эльза подсели к финнам, с которыми, очевидно, были знакомы. Парень сказал:

— Ты, Таппани, не суетись. Сегодня я угощаю. — Он взял у бармена бутылку, поставил на стол и, наполнив рюмки, провозгласил: — За дружбу!

— И любофф! — добавил Таппани, выразительно глядя на Эльзу.

— Любовь приходит и уходит, а выпить хочется всегда, — назидательно промолвила та, ответив Таппани твердым взглядом.

— Караше гофорил, — рассмеялся Таппани и перевел ее слова друзьям.

— А еще говорят: девушек некрасивых не бывает, бывает мало водки, — сострил Фарид.

Общее веселье слегка охладил голос бармена:

— Товарищи и господа! Половина четвертого, бар закрывается. Спокойной ночи. Будем рады видеть вас здесь и завтра, и всегда… Спасибо за внимание. Ай эм глэд ту си ю… — обратился он по-английски к подвыпившим морякам.

— Посошьёк, посошьёк! — загалдели финны.

— Научились у нас светским манерам, — заметил Фарид, наливая всем «на посошок».

В дежурной части Выборгского отдела внутренних дел совещались Вересова, группа Дивеева и несколько местных товарищей.

— Раз уж они всполошились, нам остается только ждать, — говорил Андрей.

Заработала радиостанция, послышался голос:

— «Центр»! Я — «Третий». Они в баре. Бар закрывается. Как поняли? Прием.

— «Третий», «Центр» вас понял, — ответил капитан.

— По машинам, — сказал, поднимаясь, Дивеев. — Помните, товарищи: осторожность и выдержка. Не спугните их. Что водная милиция? — обратился Дивеев к капитану.

— Два дежурных катера, как всегда, на радиосвязи, — ответил тот и повернулся к Вересовой. — А вас, Нина Александровна, позвольте проводить в комнату отдыха.

— Я тоже поеду, — запротестовала Нина. — Не хочу спать.

— Оперативная работа — наше дело, — назидательно произнес Дивеев. — В тебе что ценное? Голова. Вот и береги ее — отдыхай.

Фарид и Эльза вышли из бара и не торопясь направились в сторону набережной. Ночь была прохладной, девушка куталась в плащ. Фарид обнял ее.

— Заглянем ко мне, — предложила Эльза.

— Все время забывал спросить: ты все-таки любишь меня?

— Не «все-таки», а люблю.

Они остановились у парапета набережной, помолчали, глядя в темный морской простор. Где-то вдалеке светились огни большого транспортного судна. Вдоль горизонта скользнул прожектор пограничного сторожевика.

— Эльза, мы поедем ко мне на Кавказ, — серьезно сказал Фарид, — и отпразднуем свадьбу по горскому обычаю: с огромным столом прямо на улице. Жаль, родителей уже нет, не увидят красавицу такую. Но жив дядя, братья. Эх, давно я там не был.

— Фарид, — помолчав, начала Эльза, — раньше как-то не было повода сказать. Я уже была замужем. Он плавал штурманом на том пассажирском, где я служила буфетчицей.

Фарид вдруг рассмеялся:

— Представь, я тоже был замужем… Замужним был!

— Ты пьян! Замолчи! Невозможно с тобой говорить серьезно.

— Прости, — осекся Фарид. — Кажется, действительно лишнее выпил. Нужно проветриться.

Они пошли вдоль набережной, то попадая в свет фонарей, то погружаясь в темноту. Фарид нежно обнял девушку, мечтательно продолжал:

— Как раз поспеет молодое вино… А на свадьбу я подарю тебе кольцо с великолепным бриллиантом.

— Не нужно, я и сама не бедная. Лучше с долгами рассчитайся. Кстати, сколько ты должен своему приятелю?

— Уже нисколько, — быстро отозвался Фарид. — Теперь он будет моим должником.

— А с работы тебя отпустят?

— Плевал я на работу! Водители и на Кавказе нужны.

Эльза пожала плечами.

— Слушай, — просительно сказал Фарид, — ты должна помочь мне в одном деле. Давай не поспим сегодня ночью, а? Сможешь?

— Разумеется, — чуть удивленно отозвалась та.

Они остановились у телефона-автомата. Фарид зашел в кабину, набрал номер, коротко произнес в трубку:

— Утром у старой крепости к тебе подойдет Эльза и передаст. А нам встречаться нельзя. С острова вернусь рано утром.

Фарид вел катер на хорошей скорости. В темноте белели пенистые барашки волн. Укрытая брезентом Эльза сидела рядом на корме. Ветер свистел в ушах, обдавало солеными брызгами…

Катер замедлил ход и ткнулся носом в песчаную отмель небольшого, поросшего деревьями и кустарником острова — одного из многих необитаемых островов Выборгского залива.

Фарид спрыгнул в воду, взял Эльзу на руки, вынес на берег. Затем подтянул к себе катер и пришвартовал его к стволу стоявшего у кромки воды дерева.

Вдвоем пошли к старому, причудливо темнеющему среди деревьев, большому деревянному дому. Фарид высветил его фонарем.

— Старый финский хутор, — пояснил он. — Стоит с довоенных времен.

Фарид открыл скрипучий навесной замок, распахнул массивную дверь, пригласил девушку:

— Прошу в мою саклю.

В комнате зажег несколько свечей, и стало ясно, что дом обитаем: окна были завешаны плотной тканью, большая кровать покрыта ковром. На столе стояли банки с консервами, в углу — спиннинги, удочки…

Эльза с интересом оглядывалась. Наконец спросила с некоторой подозрительностью:

— Наверное, я не первая твоя гостья здесь?

— Обижаешь! — вспыхнул темпераментный Фарид. — Скоро все поймешь. Не торопись.

Пошарив среди лежащих в углу коробок, Фарид извлек бутылку шампанского и торжественно поставил на стол рядом с двумя эмалированными кружками. Хлопнув пробкой, наполнил их: «За нас!»

…Два катера, обогнув остров и приглушив двигатели, подошли к берегу со стороны, противоположной той, где причалил катер Байрамова.

…Девушка надела плащ. Фарид взял акваланг. Вдвоем вышли из дома, пробрались через кустарник к берегу — неподалеку от своего катера. Фарид скинул одежду, с помощью спутницы вооружился аквалангом и нырнул. Эльза видела в толще воды лишь светлое пятно мощного фонаря для подводного плавания. Она поежилась — не то от страха, не то от холода.

Вскоре Фарид вынырнул с каким-то свертком в руках. Выйдя на берег, он тяжело дышал, дрожал от холода. Они быстро зашагали обратно к дому.

В комнате Фарид растерся полотенцем, накинул ватник, снова наполнил шампанским кружки, коротко сказал:

— Согреемся.

Они выпили. Фарид начал разворачивать тяжелый сверток.

— Сейчас фокус увидишь, — пообещал оп.

На стол драгоценным потоком посыпались золотые украшения: кольца, кулоны, серьги, браслеты… Эльза изумленно следила за этим. Фарид молча надел ей на палец кольцо с большим солитером, сверкнувшим в свете свечей.

— Тебе. И не только это. Половина ценностей наша. А другую половину утром передашь одному человеку. Он будет ждать в девять часов у старой крепости, на мосту. Тебя знает и подойдет сам.

— А я знаю его?

— Нет. Человек скажет: «Привет от Фарида». Отправишься вслед. Он завернет в парадное. Ровно через три минуты войдешь туда и отдашь ему…

Фарид не успел договорить. Дверь распахнулась, на пороге появились Дивеев и несколько сотрудников. Фарид метнулся к окну, выбил раму и выпрыгнул в сад. Но крепкие руки подхватили его.

В доме безутешно плакала Эльза.

Уже светало, когда три катера отошли от острова. Судном Байрамова управлял сержант милиции.

Фарид и Эльза были в разных катерах. Для надежности Дивеев усадил Байрамова между собой и напарником.

— Молчи! Не говори ничего! — крикнул девушке Фарид, по голос его потонул в шуме двигателей.

— Нам и так все известно, — «успокоил» его Дивеев.

Высоко в небе поднималась величественная башня стоящего на холме Выборгского замка, построенного шведами в 1293 году. Табличка внизу гласила: «Вход посетителей в музей с 11.00». Было около шести часов утра.

…У самой вершины башни на площадке обозрения стоял с мощным морским биноклем Ефим Ковригин. Отсюда, с большой высоты, хорошо просматривался Выборгский залив, ближайшие острова.

Порывом ветра чуть не сорвало берет. Ефим сунул его в карман плаща и снова поднял бинокль. Его внимание привлекли три суденышка, двигавшиеся в сторону порта. Они приближались. Ковригин узнал катер Байрамова. Два других были милицейские.

Дрожащими руками Ефим достал платок, протер стекла бинокля, вспотевший лоб и снова приник к окулярам.

Катера подошли еще ближе — и вот Ефим увидел Байрамова, узнал Эльзу. Покачнувшись, схватился за перила и по винтовой лестнице стал спускаться вниз. За углом стоял мотоцикл. Ефим завел двигатель, быстро понесся по улице. На пустынной окраине города спрятал мотоцикл в кустах и побежал по тропинке в сторону леса.

Один из кабинетов Выборгского горотдела внутренних дел был предоставлен в распоряжение ленинградцам. Вересова прохаживалась по нему вдоль зарешеченных окон. Она всегда немного волновалась перед решающей встречей с противником — годы следственной работы не сделали ее равнодушной.

В кабинет вошел Дивеев, устало плюхнулся в кресло, сказал:

— Сбежал наш Ковригин. Упустили. А Фарид — тяжелый тип. Не желает разговаривать. Про золото одно твердит: наследство от бабушки.

— Видимо, успели обменять деньги и облигации на ценности. Но у кого?

— Мы с ребятами прикинули: эти золотые изделия, судя по артикулам, в прошлом году были украдены из универмага. Ну, помнишь, там еще проникли через крышу?..

— Помню. Нужно срочно найти в том деле список украденного, — предложила Нина.

— Продиктуют по телефону из Ленинграда. Так вот, не Байрамов ли совершил кражу? Ведь он уже отбывал срок по этой статье.

— Проверьте, — ответила она. — Тогда и то, что они взяли в сберкассе, может оставаться у них.

— Ковригин, конечно, далеко не уйдет, — размышлял Дивеев. — Но сейчас все зависит от поведения Байрамова. Надо его разговорить. Ты уж постарайся…

— Приводите, — кивнула Нина. — В случае чего выложим главный козырь. А ты пока возьми объяснение у Эльзы.

Дивеев распахнул дверь кабинета, крикнул в коридор:

— Давайте!

Оперативники ввели Фарида Байрамова и вышли вместе с Дивеевым.

Нина писала что-то в протоколе, не обращая внимания на доставленного человека. Потом подняла глаза и сказала приветливо:

— Ну, здравствуйте, Галина Цыганкова, присаживайтесь.

Фарид стоял, словно окаменев.

— Садитесь, Галя, не стесняйтесь, — ободрила его Нина и, встав из-за стола, любезно усадила напротив.

Сложная гамма чувств отразилась на лице Байрамова, прежде чем он выдавил:

— Вы что-то путаете…

— Ничуть. Я знаю, что передо мной — Байрамов Фарид Исмаилович. Но ведь некоторое время вы именовались Цыганковой Галиной Юрьевной, — мягко сказала Нина. — И давайте побеседуем пока без протокола. Поймите, что от вашего признания зависит ваше будущее.

— Ничего не буду говорить, — ответил тот, отвернулся и безучастно уставился в окно.

— Хорошо. Говорить стану я, — согласилась Нина. — Нам действительно известно все. Итак, вы с Ковригиным спровоцировали пенсионера Смолина на обмен. И Ефим, поменявшись с ним, вселился в квартиру, примыкающую к сберкассе. Затем вы подбираете женский парик, гримируетесь под женщину и превращаетесь в «невесту» Ковригина. Подделываете украденный у настоящей Цыганковой паспорт, переклеиваете в него свою «женскую» фотографию и оформляете с Ковригиным законный брак. Под видом жены Ефима прописываетесь в ту квартиру…

— Чепуха какая-то, — пробормотал Байрамов.

Нина, однако, заметила, что его лицо покрылось бисером пота.

— Затем, — уверенно продолжала она, — вы имитируете перед соседями скандалы, разрыв на почве ревности и оформляете официальный развод. Ковригин перепрописывается к матери и вновь женится. Теперь уже по-настоящему — на любимой женщине. Она рожает ему ребенка. Вы же, Байрамов, остаетесь «хозяйкой» квартиры и начинаете готовиться к краже. По ночам разбирается стена. И наконец вы намечаете день, когда Ефим находится в рейсе, а инкассаторы не приезжают. И вот кража совершена.

Фарид молчал.

— После этого, — подытожила Нина, — вы снова превращаетесь в мужчину и, таким образом, исчезаете навсегда. А милиция, прокуратура продолжают энергично разыскивать женщину. И, естественно, не находят. Поскольку поиск этот — всего лишь погоня за призраком.

— Невероятно, — прошептал Фарид и громко добавил: — И как же вы собираетесь все это доказать?

— Наденем вам парик, женское платье, отвезем в Ленинград и предъявим вашим соседям — Елизавете Ивановне, остальным. И тогда все, Байрамов. Все! — твердо закончила Нина.

Фарид сразу обмяк и сказал:

— Хорошо, я признаю… Пишите, что добровольно.

— Обещаю, — кивнула Вересова. — Но необходимо помочь разыскать Ковригина.

Байрамов поднял глаза:

— Позвольте вопрос?

— Пожалуйста.

— Как у вас оказалась фотография в женском обличье? Ее ведь не могло быть.

— А… Ковригин поверил Елизавете Ивановне. На этом вы, кстати, и попались: нам нужно было подтолкнуть вас к активным действиям. Вот вы наверняка считали себя таким изобретательным, предусмотрительным, а провела вас простая женщина. Правда, сделала она это по нашей просьбе и, в чем истинный смысл ее поступка, конечно, не догадывалась.

— Но эта женская фотография?! Откуда?

— У нас были снимки большинства мужчин, с кем общался Ковригин. На этих портретах пририсовали женские прически… В одном из них — вашем, Фарид, — все соседи узнали жену Ефима.

— Ну а как вы догадались, что не женщина жила в этой квартире?

— Поначалу шестым чувством — все там было как-то иначе… Потом появились подтверждения: на бигуди — ни единого волоска, из косметики тронуты лишь крем и тональная пудра. Коробка конфет вскрыта, но целехонька. Из носильных вещей надевались только те, что с закрытым воротом, — чтобы замаскировать кадык и растительность на груди. Воротнички характерно обтрепаны щетиной. Да много еще чего. Например, почерк «невесты» из загсовского заявления типично мужской. По нему эксперт даже ваш характер определила, и довольно точно. Но мы отвлеклись. Итак, Фарид, где сейчас Ковригин?

— Но знаю, — он отвел взгляд, пожал плечами.

— Это же в ваших интересах, — настаивала Вересова.

Открылась дверь, быстро вошел Дивеев и протянул Нине какую-то бумагу:

— Список. Все совпадает. Вещи оттуда.

Вересова стала читать документ. Дивеев сел напротив Фарида и профессионально посмотрел на него. Спросил у Нины:

— Признался?

— Не полностью, — ответила за Байрамова та. — Во-первых, скрывает местонахождение Ковригина. А во-вторых, еще не рассказал, как совершил кражу ювелирных изделий из универмага.

— Это не я! Не крал я их! Перестаньте вешать лишнее! — взвился Байрамов.

— Но именно у вас обнаружили ценности, украденные в прошлом году из универмага, — строго проговорила Вересова. — А вы уже отбывали наказание именно за кражу.

— Не моя это кража! Клянусь! Памятью родителей клянусь… — Голос Фарида дрогнул.

— Она может стать вашей, если не посодействуете в поиске того, кто ее совершил, — отчеканила женщина и заметила: — Внушительный «букет» статей получается…

— Вам сейчас двадцать шесть, — прикинул Дивеев, обращаясь к Байрамову. — Выйдете — будет за сорок. А поможете следствию — суд учтет. Между прочим, Эльза…

Фарид встрепенулся.

— Отпустили мы ее, — успокоил его майор. — Уверены, что Эльза здесь ни при чем.

— Она прекрасная, чистая девушка, — начал Фарид. — И… я все скажу вам. В универмаг проник не я. А тот, у кого может сейчас находиться Ковригин. Это страшный человек, и он все равно убьет меня, — обреченно сказал Фарид.

— Надорвется, — заверил Дивеев, встал и крикнул в коридор: — Приготовиться всем. Машины к подъезду.

— Сегодня, — продолжал Фарид, — в девять утра у старого замка Эльза должна была передать Ковригину половину ценностей — его долю. Но вы задержали нас: Эльза в срок не пришла, а я не позвонил Ефиму в гостиницу. Значит, он догадался, что дела плохи, и теперь прячется.

— Где? У кого? — уточнила Вересова.

— Этого человека мы зовем Тихоном. Настоящую фамилию и имя не знаю. В прошлом — крупный вор, — ответил Байрамов. — Сейчас уже в пожилом возрасте. Работает лесником в сорок втором квадрате. Украл у кого-то документы, по ним и устроился. В прошлом году он это золотишко и взял. Разобрал крышу универмага, вскрыл сейф. Силы Тихон огромной. Поедемте — покажу его дом: это по дороге на Приморск.

В кабинет зашли двое сотрудников. Дивеев указал им на Фарида:

— Поедет с нами.

Оперативники вышли вместе с Байрамовым.

— Возьмите меня на задержание, — попросила Нина. — Хочу проветриться.

— Уж нет! — категорически отказал Дивеев. — Не имеем права. Свое дело сделала — спасибо тебе.

Майор с чувством пожал ей руку.

Машины тряслись по лесной дороге. В едущем впереди УАЗе рядом с майором сидел Байрамов, рассказывал:

— Тихона узнал случайно, в ресторане познакомились. Сам подсел. Чувствую, говорит, после отсидки ты, парень. По глазам вижу. Опытный он, Тихон… Взгляд — рентген. Пожил я у него недолго: по хозяйству помогал — дровишки там, в магазин сгонять… Потом устроился грузчиком багажа в аэропорт. Там с Ковригиным познакомился. Прописан я был в общежитии. А жил в основном у Ефима — под видом «жены».

— Кто же придумал кассу взять?

— Мы с Ковригиным иногда приезжали к Тихону поохотиться, рыбку половить, отдохнуть. Ефим все жаловался, что с деньжатами плохо. Тихон нас и надоумил. Когда узнал, что у Ковригина квартира отдельная, — меняйся, говорит, туда, где сберкасса. Так и выдал нам свою идею. А когда кассу взяли, Тихон порекомендовал: «Чего вам с деньгами да облигациями светиться? Несите мне, а я вам — золотишко». Вот и вся история.

Машины остановились. Оперативники вышли на дорогу.

— Дальше пешком, — скомандовал Дивеев. — Окружаем.

Перед ними была старая деревянная изба, обнесенная изгородью с растущим вдоль нее густым кустарником.

Заверещали в кустах вспугнутые птицы.

В доме Тихон и Ковригин приникли к занавескам.

— Не к добру это, — пробурчал Тихон. — Неужто дружок заложил?

— Не думаю… Видимо, туристы.

— Сюда они не доходят. Далековато.

Тихон снял со стены двустволку, протянул Ковригину пистолет:

— На! Если что — отходим к болоту. Я тропу знаю.

— Не нужно! — испуганно отшатнулся от пистолета Ефим.

— Тогда подыхай!

Кусты зашевелились.

— Ох ты! — Тихон выстрелил навскидку.

В ответ грохнули предупредительные выстрелы.

— Сдавайтесь! Дом окружен! — послышался усиленный динамиком голос Дивеева.

— Как бы не так! — с остервенением процедил Тихон.

Стреляя из окон по кустам, он продвигался к двери. Инспекторы-кинологи выбили окна, и туда кинулись овчарки.

Вскоре преступников подвели к машинам и усадили порознь. «Волга» и УАЗ тронулись в обратный путь. Остался лишь «газик»-вездеход. К нему подошел Дивеев. Оперативники вывели из машины Фарида, и все направились к избе.

В комнате Байрамов подошел к окну, выдернул доску подоконника. Под ней оказался тайник: там лежали аккуратно сложенные пачки облигаций и денег.

В Ленинград возвращались еще засветло на той же «Волге», что доставила их в Выборг. На этот раз Петрович вел машину не так быстро. Из приемника лилась приятная мелодия.

Нина сидела рядом с водителем, любовалась дорогой и незаметно для себя задремала.

На заднем сиденье оживленно переговаривались оперативники:

— Подумать только, мы ведь с ног сбились. Год за этим типом охотились, а он в лесу отсиживался, — сказал Дивеев про Тихона.

Начал он фразу на громкой ноте, закончил почти шепотом, заметив, что Нина спит.

— Если бы не Нина Александровна… — начал молодой оперативник.

— Т-с-с! — прервал его Дивеев и, наклонившись к Петровичу, тихо проговорил: — На поворотах поосторожнее.

Петрович послушно сбавил скорость.

 

Александр Васильев

ЧЕТЫРЕ ДНЯ ИЗ ЖИЗНИ ФЕДОРКОВА

В петушином горле сначала как будто что-то булькнуло, проклекотало, как в споткнувшемся стартере, но потом из хрипа и клекота вырвалась и пролетела над проулком рассветная молодецкая мелодия: «Ку-ка-ре-ку!»

Федорков открыл глаза, сбросил толчком ног одеяло, спрыгнул с сеновала. Он любил спать на сене с детства. И здесь, в Заборье, на удивление квартирной хозяйке ночевал в сенном сарае до первой пороши.

— Ну, братан! Ну, молодчага, Петька! — похвалил лейтенант петуха. — Не дашь проспать.

Между прочим, петух был не столько собственностью хозяйки, сколько увлечением Федоркова. Он купил его в дальней деревушке своего участка Тужиловке пестро-огненным петушком, подарил Лукиничне, но сам выходил, вырастил себе на забаву, а также для пользы дела — чтоб не пользоваться будильником.

«Забота у нас такая, работа у нас непростая», — запел Федорков переиначенную на свой манер песню и начал натягивать на свое сухощавое жилистое тело спортивный костюм.

Одевшись, со двора забежал на веранду позавтракать. Там, как всегда, под тарелкой — на этот раз с голубцами — лежала информация об обеде. На тетрадочной обложке бабуся Анюта криво, но старательно начертала:

«Павел Хведорович, молоко гляди на порожке, борщ гляди в печи».

Анна Лукинична уважительно относилась к его должности и всегда называла постояльца только по имени-отчеству, хотя не одобряла, что участковый прыгает поутру с гирей по двору в одних трусах и бегает вокруг пруда.

Федорков еще больше развеселился от бабулиной информации и, перемахнув через каменную кладку двора, выбежал на стежку, которая извивалась по огороду в картофельной ботве между черноголовых подсолнухов и вела к берегу пруда.

…Когда Павел перебрался со своими нехитрыми пожитками в Заборье и начал по утрам бегать вокруг совхозного пруда, за ним на первых порах нередко увязывались сельские ребятишки и поднимали заразительный шум:

— Глянь-ка! Бежит! Дя-адь, за кем бежишь?

— За здоровьем, бегом от инфаркта! — приостановившись, отвечал любознательным чумазым гражданам Федорков. — Айда за мной, воробушки!

Ребятишки дня три побегали, потом поотстали — надоело. Инфаркт им не угрожал, как, впрочем, и Федоркову, а бегали они по своим особым планам. А так чего бегать?

На очередном заседании исполкома председатель Заборьевского сельсовета Нестеркин сделал новому участковому замечание:

— Чтой-то, товарищ Федорков, неправильно работать начинаешь. Ты лицо официальное. Чего вокруг пруда бегаешь? За порядком следить надо. Пьянство, понимаешь ли, процветает. Вчера Егор Гаврилов трактор в траншею завалил, как зюзя был. А мы бегаем…

— От горячих речей порядок не наладится, — заметил Федорков. — Работать надо.

— Вот и работай! — прикрикнул Нестеркин. — Тебя назначили, так организуй, подтяни, подкрути. Давай!

— Нет, Иван Михалыч, так не пойдет, — вскочил Федорков. — Я тут у вас недавно. А вы, говорят, сельсоветом командуете пятый год. Бегать я буду, никто не запретит. Это мое личное дело. А работать давайте вместе! Работу общественного пункта охраны порядка надо наладить, дружину обновить. Я у вас с этими вопросами был? Был. А толк какой? «Давай, давай, Федорков!»

В общем, разговор тогда состоялся острый, но небесплодный…

Вот о чем думал Федорков, обегая вокруг совхозного пруда. Умывшись и переодевшись, он направился к пункту охраны порядка, откуда всегда не позже восьми часов утра звонил в райотдел.

Этот особнячок из силикатного кирпича стоял на пригорке недалеко от пруда, почти рядом с сельсоветом и почтой. Совхоз построил помещение после того, как Нестеркин, сдружившись с Федорковым, не менее года вел массированную атаку на сопротивлявшееся совхозное начальство, пока последнему не стало ясно, что от напористого Нестеркина и горячего Федоркова отделаться можно только одним — уступить. Правда, было и еще одно немаловажное обстоятельство — звонок из райкома партии секретарю парткома совхоза Григорию Либединскому.

Так и был построен по отдельному проекту особнячок, завезена мебель, оформлена с помощью милиции необходимая наглядная агитация. Окруженный палисадником из зеленого штакетника, зарослями вишенника и розовой мальвы, дом напоминал деревенским выпивохам, что с приездом нового участкового их вольная жизнь кончилась.

Даже сам директор совхоза Николай Маркович Малашук — человек с солидным стажем, властный, хозяйственный, терпящий возражения только от отдельных людей, — и тот считался с Федорковым, хотя в присутствии ближайшего окружения не мог удержаться от присущей ему манеры снисходительно иронизировать: «Дай тебе волю, ты всех старух в дружинники позапишешь. Откуда только тебя прислали, такого блондина, на нашу голову? Будто нам делать нечего, кроме как мелких хулиганов перевоспитывать. У нас, молодой человек, рубежи. Зерна взять тридцать пять, сахарной свеклы — двести пятьдесят центнеров с гектара. Мы, дорогой мой, все овраги должны лесополосами обсадить. Вот о чем головушка у меня болит! А вы с Петькиным разгильдяйством и с Ванькиным разгуляйством к нам лезете! Ладно, ладно, не возражай! Знаю, о чем скажешь. С тобой спорить трудно, подковался на юридическом, логикой владеешь не хуже, чем ложкой. Так ты что требуешь? Машину? Машину выделим, пускай дежурит, порядок наводит. А вот что касается дружины, тут уж, Павел Федорович, извини, твоя забота».

Дружину Федорков собрал неплохую. Было у него по списку тридцать семь дружинников, из них добрая половина — готовы и хулигана взять под локотки, и другую серьезную помощь оказать. Как-то незаметно стал он в Заборье нужным и всем знакомым человеком. С каждым из дружинников его связывал какой-либо интерес: с одним рыбу ловил, другому помогал саженцы для сада из питомника доставать, третьему мотоцикл отремонтировал.

Он даже «схлопотал» замечание от начальника райотдела милиции Горохина за то, что у шофера молоковозки Ивана Архипова целые сутки крышу шифером крыл.

Было такое дело? Было. Федорков не скрывает. Но кто такой для него Архипов? Дружинник, каких днем с огнем поискать! Позови — пойдет в любое время дня и ночи, в слякоть и дождь на всякого громилу, будь тот хоть с обрезом…

Но Горохин, не желая слушать объяснений и вникать в суть дела, напустив на себя строгость, распекал Федоркова на оперативке: «Вот он, полюбуйтесь, лейтенант милиции. Поступил сигнал: вместо того чтобы порядок наводить, Федорков на крышу с молотком залез шифер приколачивать. Оно, конечно, на крыше спокойнее».

Слушал эту тираду Федорков и чуть ли не подпрыгивал, как крышка над кипящим чайником. Однако сдержался. Не пришелся он начальнику по нраву или у того такая манера воспитания подчиненных?

После оперативки Федорков подошел к секретарю парторганизации, заместителю начальника Журавлеву.

— Несправедливо как-то, Юрий Степанович. Я ведь почему Архипову помогал? Безотказный он в нашем деле, так можно и ему помочь. У меня дружина не на бумаге организована. Человеку добро сделаешь, он тебе тем же отплатит.

— Не придавай значения, Федорков, — успокоил Журавлев. — Что хорошо, то хорошо, а плохое не спрячешь.

И все-таки Федоркову было обидно из-за несправедливых замечаний начальника. Придя на работу, он прошел в свой кабинетик, сел на стул возле небольшого стола, полистал отрывной календарь, прочитал по записям планы на ближайшее время. Затем снял телефонную трубку с аппарата, попросил телефонистку соединить его с райотделом.

— Алло, кто отвечает? А-а, ты, Витя? Дежуришь? Ну как ночь прошла? Скоро сменяться, радуешься, поди?

Дежурил по отделу друг Федоркова, старший лейтенант Чемисов.

— Ночь в целом спокойная, — ответил Чемисов. — Частник только один подзалетел. Куда ж, как не в кювет. На «Волжанке» под Махоновкой. Знаешь, там, где поворот на Пады? Что? Да нет. Будет жить, сотрясение мозга. В остальном спокойно. А у тебя что? Чего передать-то по начальству?

— Передай, Витя, что весь день на центральной усадьбе буду. С утра к директору пойду, потом магазин проверю. Товарищеский суд на ферме провести надо. Два заявления тут у меня остались, одно по самогонке — хоть и анонимка, проверить надо. После обеда на уборку картошки подамся, там прикомандированные из Донбасса. Бригадир просил приструнить, два алкаша там есть. В общем, сам видишь, по завязку…

Федорков вышел на крыльцо. Утро было солнечное, стояла та осенняя пора, когда земля готовится на покой, отдав человеку все свои летние дары. За селом тянулись полосы жнивья, над которыми покачивались кое-где голубые сетки паутинок, в дорожных колеях золотилась оброненная с возов солома. Тонко тянуло с огородов дымком и печеной картошкой.

Федорков пошел к дому по берегу пруда, обрамленному кустами ивняка. Подошвы ног сквозь обувь ощущали мягкую ласковость гусиной травки-спорыша, подорожника. Синие зрачки доцветавшего цикория поглядывали на него из запыленной травы. На душе у Федоркова было хорошо. Хоть один день пройдет спокойно, по плану. И когда он увидел у дома своего дружинника из Тужиловки, преподавателя физкультуры Панова, то удивился.

— Ты что это, Володя, спозаранку? Уроков, что ли, нету?

— Если бы, Павел Федорович. Каспарухов разбушевался… Стол топором порубил, телевизор вдребезги. Настеньку на тот свет чуть не отправил. Вся деревня на ногах, Павел Федорович. Заперся теперь в доме, никого не подпускает.

— А где сама Настенька, детишки?

— К соседям убежали.

— Ну вот, позавтракал… Эх, работа! Ума у Каспарухова нет — считай, калека. Ну, подгоняй свой драндулет. Сейчас оденусь — и погнали.

На ходу Федорков надел форму, поддел ложкой голубец, мимоходом схватил с тарелки кусок хлеба и, почти не прожевывая, съел. Проверил пистолет, поставил на предохранитель, прихватил служебную сумку, вышел к Панову.

— А у меня есть ум? Работал раньше на «Ниве», с доски Почета моя физиономия не сходила. А теперь каждый забулдыга на меня волком смотрит.

— А чего, вернуться на комбайн нельзя?

— Вернуться? А Каспарухова кто брать будет? Пока нового участкового подберут, таким Настенькам тыщи синяков понавешают. Да если б только синяки… А детишек сколько по округе оберегать приходится! Ладно, поехали. До встречи, Петя! — откозырял Федорков своему любимцу петуху, который не спеша ковырялся шпорами в навозе, время от времени поднимая голову и важным генералом расхаживая по двору. Куры наперебой о чем-то кудахтали ему, а он клекотал горлом, кося на них янтарным глазом.

Мотоцикл рыкнул и рванулся с пригорка. Вздымая пыль, он резко покатился по проселку, распугивая на выгонах привязанных за колья телят.

— Володя! — прокричал сквозь треск мотора Федорков. — Ты сам у Настеньки в доме бывал? Сориентироваться надо. Каспарухов-то небось забаррикадировался. У них веранда есть? А на веранде справа от двери что-то вроде каморки огорожено. Так?

— Точно, Павел Федорович. Зрительная память у вас отличная.

— Тренируюсь, раз нужда заставляет. А дверь из сеней на веранду у них наружу открывается?

— Да вроде наружу…

Мотоцикл подпрыгивал на колдобинах. Сидя в люльке, Федорков балансировал телом и вспоминал все, что ему было известно о Каспарухове. С этим гражданином неопределенного возраста ему пришлось повозиться немало. Беспокойный, кряжистый, кривоногий Каспарухов поселился на участке еще при его предшественнике. Это заросшее волосами дитя природы (волосы у него росли не только на щеках и подбородке, но густо торчали из ушей и даже из носа) имело две судимости за злостное хулиганство, сменило не менее пятнадцати раз места жительства и работы.

В Захаровском райотделе милиции его считали возмутителем спокойствия. Совхозного кочегара редко кто видел трезвым. А промочив горло, Каспарухов становился настолько общительным и деятельным, что посторонним от него было невмоготу. Он хватал всех встречных за одежду своими короткопалыми волосатыми руками, обрывал пуговицы, лез целоваться, обниматься: «Слушай, дорогой! Каспарухов — душа широкая. С Каспаруховым дружить надо. Не пропадешь. Нэ-эт!» На кавказском носу Каспарухова проступала испарина, он сиял от восторга. И освободиться от его цепких объятий было целой проблемой.

Ах, Настенька, Настенька! Хватила ты лиха и хватишь еще со своим дружком. Жила бы тихо-мирно, так нет — семейного счастья захотелось. А какое уж тут счастье! Какой из Каспарухова глава семейства? Но и Настеньку понять надо. Живая душа живого требует, ее лекцией на моральные темы не напитаешь. Вот и суди тут. А у Настеньки между тем от Каспарухова и дети растут.

Остались еще в наших селах такие обездоленные судьбой женщины, как Анастасия Шалимова. Когда они невестились, опалила их девичество война, повыбила женихов. Многие из них так и остались вековухами. А им-то хотелось большего. Разве частушечный перепляс в промороженных сельских клубах под хриплую гармошку мог им заменить мечту о радости жизни? Им хотелось, как и всем, испытать настоящее большое счастье, но оно часто обходило их стороной. Некоторые, как Анастасия Шалимова, решили: лучше поздно, чем никогда. Какое ни на есть счастье, а мое…

Дорога бежала и бежала по полю, по неубранной еще кукурузе, затем спустилась в ложок, поросший пыреем и дикой луговой клубникой, выбежала на пригорок и вновь побежала к долинке.

Тужиловка расположилась вдоль этой долинки, которая была руслом речушки Птани, или, как ее ласково называли, Птахи, Птушки, и тянулась вдоль этой речки с востока на запад. С южной стороны к деревне примыкал дубовый лес с островками березовых перелесков. Дом Насти Шалимовой из потемневшего от времени красного кирпича с пристроенной верандой стоял пятым от въезда. Рядом с ним высилась старая раскидистая ветла с уже облетающей пожухлой листвой. Над жестяной крышей торчала антенна. За небольшим каменным двориком пламенели осенними кострами кроны грушевых деревьев; груши всегда прощаются с летом, щедро раздаривая багрянец и пурпур красок.

У соседского дома, метрах в двадцати, гомонили бабы, подруги-доярки и соседки Шалимовой, осуждали немногочисленное мужское население Тужиловки:

— Тоже мужики называются! Тихие какие стали, задумчивые… Одного хулигана связать боятся. Куда Панов-то делся? Нестеркину-то позвонили? Нестеркин — он сразу, чикаться не будет. Он Федоркова хоть из-под земли откопает.

Среди толпы женщин и шныряющих ребятишек топтался худенький мужичонка в фуфайке и с распухшей от флюса щекой. Это был заведующий фермой Крошиков, который успокаивал собравшихся:

— Тише, бабы, тише…

— Что тише, что тише! Боитесь, Каспарухов услышит? Пусть выбегает — уж мы его возьмем в такой оборот…

— Дуры, с топором же он. Саданет еще кавказец.

— А мы в гробу видали его, зверюгу, в белых тапочках. Связать его надо, вот что. Вон у Нинки веревка есть, — еще пуще зашумели бабы. — Панов вот-вот должен возвернуться с Федорковым.

Когда мотоцикл запылил у околицы, все бросились ему навстречу. «Привет дружному коллективу!» — бодро крикнул Федорков, выпрыгнув из люльки. Но все почувствовали за его внешней бодростью плохо скрытую тревогу.

Все эти двадцать минут, пока он добирался до Тужиловки, тревога не покидала его. От Каспарухова можно было ожидать всего. В пьяной горячке он может и топором рубануть. Поэтому Федорков решил действовать осмотрительно, быть в любую минуту настороже. По пути он мысленно отработал несколько вариантов своих действий.

— Ну как тут? Что он?

— Заперся. Сидит… Вы бы еще больше прохлаждались. Человека чуть не убили, а вас не дозовешься, — загалдели наперебой бабы.

— Товарищи женщины, минуточку! Не все сразу. Давайте по очереди, — бодрился Федорков.

Но тревога в душе оставалась. Что, если первый вариант сорвется? Не выйдет Каспарухов по его требованию — и все тут. Придется силой брать. А пьяный Каспарухов, да с топором, — это тебе не тренировочная «груша».

— Давайте по очереди! — громко повторил Федорков, обводя толпу встревоженными, но смешливыми глазами. Среди женщин он заметил незаметно подоспевшего Егора Хвинчука, тужиловского дружинника из категории «тихих и задумчивых». Он записался в дружину потому, что «начальство требует».

— Хвинчук, — позвал Федорков. — Беги в школу, позвони в милицию. Скажи, мол, Федорков в Тужиловке Каспарухова задерживает. С топором, скажи, Каспарухов. Пусть подъезжают.

— Да небось женщины уже позвонили.

— Лишний раз не помешает. Беги.

— Где Анастасия Захаровна? — направился к веранде Федорков.

— У Миронихи спряталась. А Ромка вот он. Ро-мка! Сбегай за матерью. Участковый зовет.

Старший сын Анастасии Шалимовой Ромка стрельнул по Федоркову быстрым взглядом: «Она вон сама бежит».

От порога соседского дома поспешала среднего роста сутуловатая женщина с курносым обветренным лицом и выцветшими, когда-то черными глазами. Голенища резиновых сапог от быстрой ходьбы хлопали по худым икрам ног, женщина старалась не смотреть на людей.

— Ну что, Анастасия Захаровна, расскажи, как было-то.

— Да что рассказывать… Как тот раз, под май, пятнадцать суток отбыл — притих немного, а потом опять за свое принялся. Заливает и заливает — никакой меры. Как утро — дай ему трояк. А где же я их наготовлю? Стану говорить, бьет чем попадя. А нынче что было?! Ох! — не выдержала, заголосила Анастасия. — Телевизор разбил, мой премиальный. Стол порубил, зеркало тоже. Мишутка заикаться начал. Павел Федорович, а если он дом подпалит?

— Не подпалит — задержим. Что он, по-твоему, сейчас делает?

— Деньги ищет. По карманам моим да по разным местам рыскает.

— Та-ак! Ну хорошо. Володя, пошли! — И Федорков шагнул на ступеньки веранды. Поднявшись, он подошел к первому окошку, чтобы заглянуть внутрь, посмотреть, где Каспарухов и что он делает. Во всем напружинившемся теле сквозил неприятный холодок. И в то же время его охватило возбуждение, какая-то отчаянная решимость.

— А если он с топором за дверью стоит? — раздумывал вслух Панов. — Тюкнет по темечку…

— Может и тюкнуть, — сказал, заглядывая в окошко, Федорков.

И в этот момент зазвенели, посыпались на него вылетевшие осколки стекол. Павел не успел даже отпрянуть. Над головой его что-то просвистело и шмякнулось в траву.

Федорков подбежал к этому месту. Вонзившись в землю, из травы выглядывал чугунный диск конфорки от кухонной плиты.

— Ничего себе летающая тарелка. Попадет — котелок стешет. Выходи, Каспарухов! — разозлившись, крикнул сквозь дверь Федорков, вбежав на веранду. Справа от двери он заметил большую деревянную бочку — она была пуста. И в голове Федоркова начал созревать озорной, несколько наивный, но простой до дерзости план.

— Выходи! — весело повторил он. — По-хорошему поговорим.

Но, видимо, Алик Каспарухов решил не встречаться с участковым. Выдержкой запасся. А что, если его раздразнить? Он дружинников не выносит, как бык красный цвет.

— Слушай, Володя, идея есть. Видишь, жердь стоит у копешки сена. Возьми ее и стучи в дверь. Шуми. Выходи, мол, Каспарухов, а то мы тебя свяжем. Ты будешь стучать и шуметь, а я на веранде покараулю. Нам главное, чтоб он вышел. А когда выйдет, отвлеки внимание.

Панов застучал жердью в дверь. Как и следовало ожидать, Каспарухов не выдержал.

— Хе! — послышалось за дверью. — Каспарухова вязать? Вяжи, сявка! Вот он я.

Звякнул засов. Федорков взял бочку, приподнял вверх дном, изготовился.

Дверь распахнулась. Панов совал внутрь жердь, отвлекал внимание, чтобы Каспарухов не заметил сразу Федоркова.

Каспарухов выкатился наружу, как рассвирепевший вепрь, рубанул по жерди. Та хряснула, переломилась. Панов отступал, пятился назад, а Каспарухов шел прямо на него с топором. И в это мгновение, оказавшись сзади, изловчась, Федорков накрыл низкорослого Каспарухова бочкой, как колпаком. Она грузно опустилась на него. Каспарухов присел от удара по голове, невольно сделал руки «по швам», топор вывалился из-под бочки, брякнулся об пол веранды.

#img_7.jpeg

— Вот так! — крикнул Федорков на публику. Подхватив топор, он отбросил его Панову. А потом, как фокусник, двумя руками быстрым движением снял бочку с головы Каспарухова. Тот вдруг кинулся на него, но Федорков моментально сделал подсечку, швырнул его на землю, а затем приподнял, поставил на ноги.

Алик выглядел жалким и маленьким, как будто весь съежился. В толпе хихикали ребятишки. Женщины удивлялись — что стало с грозным Каспаруховым?

— Ну что, пройдем? — вежливо обратился к нему Федорков.

Алик молча поплелся впереди.

Федорков вел Каспарухова весело и непринужденно. В таком же приподнятом настроении он оформлял протокол и брал объяснения от свидетелей. И только через несколько часов, когда машина с Каспаруховым подкатила к райотделу, он почувствовал, как здорово устал. А ведь тяжестей особенных, кроме бочки и топора с зазубриной на лезвии, не поднимал.

На заседании товарищеского суда и на уборке картошки Федорков в этот день успел побывать. А вот заявление — анонимку о самогоноварении — проверить но хватило времени. Он возвращался с картофельного поля поздно вечером на попутных. В Заборье входил уже затемно.

На следующий день было заседание Заборьевского сельсовета. Выступал Нестеркин.

— Значит, так, товарищи. Все ясно. Свеклу мы должны убрать в ближайшие дни. Выведем в поле всех, кто может удержать в руках корнеплод и нож, — подытожил он. — В галошу наш совхоз еще никогда не садился.

— Я прошу только, — привстал заведующий отделением совхоза Никитин, — помощь мне оказывать, как и прежде, в контроле за прикомандированными шоферами. Вас лично, Павел Федорович, прошу, — обратился он к Федоркову. — Вы нам неплохо на севе помогали. Нынче на уборке картошки просто отлично помогли. Ведь с этими прикомандированными беда, ухо востро держи.

— Буду помогать, если…

— Никаких если, товарищ лейтенант, — заворочался на стуле Малашук. И Нестеркин забеспокоился, скосил глаза: устоит иль не устоит стул? — Никаких если, — повторил, вставая, Малашук. — Уборка сейчас, Павел Федорович, на первом месте. Дирекция совхоза решила вот… за старательную работу новый мотоцикл тебе выделить. Чтоб быстрей поспевал, значит. Примешь от заведующего гаражом сразу же после заседания. Мы тебя уважаем, и ты нас уважай.

Малашук посмотрел пристально Павлу в глаза и улыбнулся:

— Мотоцикл дали с люлькой — девчат катать, квартиру скоро тебе дадим. Осталось жениться, корень в нашу землю пускать.

— Его уженишь, — кокетливо повела густыми черными бровями заведующая фермой Галина Демина. — Доярки по нем сохнут, а от него ноль внимания…

— Не хочешь ты, Павел, по утрам свежее молочко пить, а зря. Не помешает, когда вокруг пруда пробежишься. И пудовиком наиграешься, — вставил Нестеркин. — Мы вот тут составили с Федорковым список дружинников, которые порядок будут обеспечивать, дежурить. Зачитать?

— Каждому в рабочем порядке, — предложила Демина. — Все равно ведь инструктаж будете делать. Пусть лучше наш бравый лейтенант, — вновь подкольнула она, — скажет, что с подростками делать. Недавно повозку с фермы угнали, лошадь распрягли и целый день гоняли…

— Разрешите, я вопрос вам задам, Галина Петровна? — перебил ее Федорков. — У вас, если не ошибаюсь, высшее образование?

— Высшее… А какое это имеет отношение?

— А такое. Вы хоть раз в году выступили перед молодежью на какую-нибудь воспитательную тему? Ну хотя бы на тему выбора профессии. Вы зоотехник, вуз окончили. Завет некрасовский помните? «Сейте разумное, доброе, вечное». Ни разу вы еще, Галина Петровна, не выступили перед молодежью. А вопросы задавать — это мы мастера. Вы не обижайтесь, я не только лично вас критикую. И дело не только в лекциях и беседах. Давайте все мы будем активными в воспитании молодежи. Подростки катаются на лошадях — вы некуда деть накопившуюся энергию. А что мы можем предложить им взамен? Телевизор посмотреть, в кино сходить? Им действовать хочется, понимаете, действовать! Они и действуют, хорошо еще, что не в пьяном состоянии.

— У меня есть два предложения, — продолжал Федорков. — Может, и не прямо по охране общественного порядка, но я их долго обдумывал. Сегодня выскажу. Можете смеяться надо мной, но выскажу. Первое: почему до последнего времени ни рабочком совхоза, ни сельсовет не поставили вопрос вспашки личных приусадебных участков на организационную основу? Сейчас что делается? Как огороды пахать — у Егора Гаврилова, которому новый дизель дали, нос, как слива, крепким градусом наливается. И забурил мужик на неделю. Для соседских ребятишек — цирк, живой мультфильм. Они ж его Винни-Пухом прозвали. Смеются. А кто гарантирует, что подражать не станут? Ляпсус? Несомненно. Наш с вами ляпсус, товарищи депутаты. Предлагаю — огороды пахать по заявкам, в порядке очереди, и без магарычей, а за установленную плату.

Малашук всем своим тучным корпусом развернулся в сторону Федоркова, с интересом слушал его, будто видел впервые. Либединский, секретарь парторганизации совхоза, раскрыл блокнот и быстро делал пометки. Федоркова ему слушать приходилось, но все больше с отчетами о своей работе, а тут парень в жилу ударил.

— Второе, — сказал Павел. — Я тут присмотрел один пустырь. Еремкин бугор называется, тот, что на въезде к Тужиловке. Ныне там свалку рухляди сельские неряхи устроили. А место для села парадное, видное. Предлагаю сквер там заложить, аллеи, цветочные клумбы. У нас в Заборье цветы пока не особенно жалуют. Палисадников пять-шесть с цветниками наберется от силы. А сквер так сажать предлагаю. Провожают в армию трех-четырех парней — будьте добры, посадите на память по березке, клену или ясеню, кто что пожелает. Десятилетку кто окончил — тоже. Женился молодой человек, девушка замуж вышла, первенец народился — заложи памятку. Уедешь куда после — тянуть к родным местам будет шелест зеленых ветвей.

— Ого, да наш участковый еще и поэт, — вырвалось у Нестеркина. Федорков смутился.

Встал Либединский, сосредоточенный, серьезный.

— Федорков — депутат молодой, горячий. Горы рвется свернуть. Говорю не в осуждение. Хоть и многовато для первого раза он наговорил, по дельного немало.

— Да хватит, Григорий Борисович, турусы разводить — дело парень сказал, продул нам мозги, — сказал Нестеркин. — Вот, например, насчет сквера. В самую точку попал, чего тут обмозговывать? Яснее ясного.

…Мотоцикл пришелся Федоркову по душе. У него была отличная компрессия, энергичный, ненатужный голос, ровное дыхание. Стоило только Павлу повернуть слегка ручку подачи газа, как стальное тело машины наполнялось нетерпеливой дрожью, готовое рвануться и лететь вперед.

— Поцарапали ее маленько, а вообще машина хорошая, — похлопал по голубой люльке завгар.

— Подкрасим, наведем косметику, — не скрывая радости, ответил Федорков и вывел мотоцикл из гаража, вырулил на сельский выгон.

Опустив ремешок фуражки, чтоб не сорвало ветром, он включил первую, вторую, затем третью скорость. Ветер засвистел в ушах. Побежали мимо придорожные кустики, завихрились под колесами соломинки, кукурузные листья. Через несколько минут — уже на четвертой скорости — Заборье осталось позади, приближалась порыжевшая дубрава, за которой последует пологий спуск, затем откроются нежно-зеленые просторы озимых всходов. А там, в ложбинке, и Косыревка. Признаться, редко бывал он в этой деревеньке. Людей там, кроме своих помощников-добровольцев, мало еще знал. Считалась деревенька тихой, а надо было бы получше с ней познакомиться.

Но вскоре другие мысли вытеснили эту. Павлу вспомнилось, как заместитель начальника райотдела Журавлев при последней встрече допытывался у него, нет ли чего нового по одной нераскрытой краже. Но ничего дополнительного Федорков сообщить не мог.

— Ты не обижайся, Павел Федорович, — сказал тогда Журавлев. — Но не можем мы вот так… ждать у моря погоды. Искать надо, землю рыть под ногами. Пойми — не найдем вора, он еще нам чего-нибудь преподнесет.

— Но что я… не стараюсь, что ли? Пока ничего не получается. Вы же тоже приезжали, осмотр делали.

— Делал. И не дремлю. Я за это время занялся тут проверками, собрал кое-какие данные, деталь интересную выяснил. Кроме денег-то, помнишь, ящик перцовки из магазина взят…

— Да… початый ящик.

— Так вот, мотай на ус. Перцовка в тот день в продаже была только в двух магазинах района — в райцентре и у вас в Заборье. Узнай, может, продавщица припомнит, сколько успела продать бутылок до кражи и кому. И покрути шариками, Федорков, покрути.

Павел после разговора с Журавлевым выяснил: перцовки был получен только один ящик, продавщица успела продать из него семь бутылок, остальное утащил вор. Дневную выручку забрал, конфет несколько килограммов и тринадцать бутылок перцовки. Но далее этих арифметических изысканий — ничего.

Мотоцикл пролетел по деревянному мосточку у въезда в Косыревку и, несколько сбавляя пыл, пошел на взгорок. Перейдя на вторую скорость, Павел подрулил к крайнему дому, где узкогрудый старик в солдатском ватнике, в валенках и фуражке пограничника возился на огороде.

— Здорово, дедусь!

— Здорово, начальник, кхе-кхе… коли не шутишь.

— А чего мне шутить, дед? Некогда шутить! Ты меня знаешь?

— Дак чего ж… из милиции ты. По делу небось.

— Где тут, дедусь, Матрена Рябцева живет? Поедем, покажешь.

— Ну дак что ж… это можно. Вон домишко-то ее под ясенем, пятый отсель лепится.

Домик Матрены Рябцевой в два окошечка и из бросового леса был срублен, видимо, давно. Отдельные бревна сруба уже подгнили, и он как бы ссутулился. Почерневшая от дождей и снеговых вод соломенная крыша в отдельных местах просела и кое-где проросла зеленой замшей мха. Дом доживал вместе с хозяйкой. На дворик из мелкого плитняка-камня ронял последние латунные перистые листья раскидистый ясень. Лежала изрубцованная шрамами колода для рубки дров.

Услышав треск мотоцикла, из сеней вышла старуха, крупнорукая и глазастая, с продолговатым лицом оригинального рисунка. Было что-то в этом морщинистом лице степное, татарское, но смягченное мягкой плавностью славянского облика. Когда-то старуха была, должно быть, пригожа собой.

Рассмотрев форму на Федоркове, она смутилась, но затем оправилась. Ответила на приветствие с пожеланием здоровья:

— И вам того же желаю. У нас со Стратонычем какое уж теперь здоровье. Доживаем свое, как трухлявые пеньки… Зачем вам бабка-пенсионерка понадобилась? Может, хлеба печеного нам привезли? А то в нашу Косыревку неделями не завозят. Мельницы порушили, на городской хлебушко перешли — и круглые караваи, и батоны белые, которые с чаем хороши. Только подвозу нету.

— Это точно, хороши батоны, — поддакнул появившийся дед. — Дело-то какое у тебя к нам?

— Видите ли, — приступил Федорков к исполнению намеченного плана, — я, как вы, наверное, догадались, участковый. Езжу вот по участку, знакомлюсь. Смотрю, чтоб чистоту соблюдали, чтоб пожара случаем не возникло. В общем, санитария должна быть везде. Понятно? А ты, дедусь, — повернулся он к Стратонычу, — сходил бы да какую-нибудь соседку пригласил.

— Какую?

— Любую, дедусь, любую. И сам потом не уходи, побудь со мной тут.

— Это, значит, зачем?

— А вот мы обследуем ваше хозяйство. И составим, дедусь, как настоящая комиссия, акт по санитарному состоянию. Так, мол, и так: «Мы, члены комиссии, проверили и установили, что хозяйство и двор Матрены Рябцевой в санитарном и противопожарном состоянии образцовые». А может, наоборот.

Дед внимательно слушал, соображал, что к чему, потом затрусил к соседнему дому. Старуха нахмурилась, о чем-то смутно догадываясь, но была в полной растерянности.

Когда вернулся Стратоныч и с ним шустрая, но тоже согбенная годами старушка, дед представил ее:

— Привел, значит, Евдокею Михайловну. Комиссию, Михайловна, будем составлять.

— Как ваша фамилия? — доставая блокнот, обратился Федорков к деду.

— Моя, значит, Михалев, — охотно пояснил дед. — Василь Стратоныч. А эта вот подруга Матренина — Евдокея Михайловна, стало быть, тоже Рябцева.

— Хорошо, — записал Федорков. — А теперь приступим к осмотру. Начнем с чуланчика.

Павел наизусть запомнил начало анонимки.

«Как я есть активист, — писал неизвестный, — и постоянно болею за самогоноварение, соопчаю, что жительница нашего села Косыревка Матрена Рябцева гонит самогон на продажу, промежду прочим, самогон плохой, отравляет им трудовое население, чем приносит вред опчеству. А самогонный аппарат у нее сохраняется в чуланчике, под старой дерюжкой…»

— Так, мамаша, где у тебя чуланчик? Пойдем посмотрим…

— Чего туды ходить? Ну, выгнала я самогон… Огород-то вспахать надо? А на сухую пахать никто не будет. Не темни ты, милок, небось ктой-то заявление на меня настрочил?

— Есть, мамаша, заявление, есть. Пишут, что гонишь ты самогон на продажу. Плохой, еще пишут, самогон.

— Рука бы у этого писаря отсохла! На продажу! Сроду этим не занималась. Вот он… не скрываю.

Матрена полезла в чулан и вынесла трехлитровую банку с мутно-синеватой жидкостью.

— Чего брехать — самогон чистый, как слеза, горит синим огоньком. Продавать не продавала, а кто угощался, хвалили.

— А аппарат где?

— Про это не скажу. Сколь хошь допрашивай — не скажу.

— Да как же так? Мы, понимаешь ли, члены комиссии, обнаружили самогон. Давай, мамаша, выдавай и аппарат! Мы его изъять должны, уничтожить.

— Нету, я его, можа, сама сломала и выбросила…

Но как Федорков ни лазил по сараю, погребу и чердаку, как ни вытирал пыль своим кителем, аппарат будто сквозь землю провалился.

Матренина соседка всюду сопровождала его, вроде бы помогала искать, но втайне усмехалась своими маленькими живыми глазками.

— Разбила, вот, ей-богу, разбила, — уверяла соседка Федоркова.

— Да с какой стати ей разбивать? Ведь она не знала, что участковый придет.

— А почуяла… Женское сердце, оно догадливое, подсказало, что из милиции прибудут. А может, рассерчала.

— Ох, смотри, бабка Евдокия!

Смешливые глаза Евдокии совсем сузились от скрытого смеха.

— Матрена дюже сердитая, жизня у ней суровая была.

— На кого же она рассердилась?

— А на того, кто написал, на сволочужку эту…

— А вы знаете, кто написал?

— Ой, милый, чего ж тут знать-то? Догадываемся. Бубен настрочил. Сколько он нас ранее объедал! А теперь отняли у него власть, оторвали от кормушки-поилки, вот он и злится. Небось узнал, что Матрена выгнала самогонку, приперся на дармовое, а она ему отказала. Хватя, дядя, кончилась малина.

— Да кто это? Кто этот дядя?

— Есть тут у нас, значит, один активист, — осторожно покашлял Стратоныч. — Мы, выходит, работали, а он, это самое, командовал. Регулярно руководил — то завфермой, то бригадир. Петрак Шагунов, а по прозвищу — Бубен. Ба-альшой любитель был выпить-закусить за счет баб беззащитных. А куды, бывало, бабы денутся? Огород вспахать, соломы выписать, дровишек, картоху опять же перевезти с огороду — нужна лошадка. А кто распоряжается? Петрак Бубен.

— Почему же его Бубном-то прозвали?

— Присядь, сынок, — пригласила молчавшая все это время Матрена и подставила ему табуретку. — Послушай нас, стариков, может, чего путного и расскажем. Тебе сколько годков-то?

— Двадцать пятый стукнул.

— О-о, старик какой! Это в каком же ты году родился? Получается, в пятьдесят третьем. В деревне рос-то? Значит, поболе знаешь про жизнь. А то ныне молодые все по книжкам да по кину жизню знают. Мы вот с Дусей в бабской бригаде, помню, в сорок четвертом пошли за колхозными семенами пешком на станцию за тридцать верст. Когда нас провожали, председатель и говорит: «Смотрите, бабы, если что случится, трата какая семян, головой ответите. Сортовые семена. От них судьба нашего колхоза, а можа, и всей страны зависит». Пугал, стало быть, нас. А чего нас пугать, мы тогда сами были на всю жизню мобилизованные. Как нынче помню, весна холодная была, затянулась. Самое половодье. Туда-то мы бежком добежали, а оттуда с чувалами на плечах, а в них по два пуда, не разбежишься. Речки разыгрались. Бредем, дорожный кисель месим, ноги промокли. Как речка на пути — сердце отрывается. Мы через них по каменьям прыгали. Скакнешь с чувалом — и кунешься. Ноги трясутся. Не то от холода, не то от страха. Не за себя боялись. Не дай бог — чувал утопишь. Семена жалко. Чем детишек после кормить? Евдокия, сколько купалась в ледяную воду-то?

— Вот тогда мы и научились самогоночку-то гнать, — продолжала Матрена. — Бутылку с собой брали да картоху вареную. Выпьешь на берегу, картохой заешь — и согреется душа. Веселей шагаем. Да еще песни пели, таща чувал-то. Помнишь, Дусь? — И дребезжащим, срывающимся голосом она пропела:

И Павлу стало как-то не по себе за тот спектакль, который он разыграл с выдуманной им комиссией.

— А где же ваш супруг, Матрена Акимовна? — спросил Федорков.

— Он вскорости после войны помер. Хворый вернулся, три ранения. А я только на ферме с телятками и находилась. Пенсию вот заработала. А дочки мои — Надя и Нина — в город подались. Не хотим, говорят, мама, тут куковать.

— Так, Матрена Акимовна. А про Бубна-то?

— Да что Бубен! — пренебрежительно махнула рукой старуха. — Выступать он любил… на собраниях. Вот и прозвали. А так… животом человек живет. Бессердешнай.

— В общем, наговорился я тут с вами, а дело стоит, — сказал Федорков. — Как мне поступить, ума не приложу? Самогоноварение-то законом запрещено, вплоть до уголовной ответственности. Знаете?

— Знаем, знаем, — согласно закивали все трое.

— Ну так вот, Матрена Акимовна, по закону должен я на вас составить материал, дело завести, оштрафует вас суд.

— Оштрафует? На сколько же? — испугалась Матрена.

— Статья сто пятьдесят восьмая Уголовного кодекса, — нарочито жестко и громко, словно диктуя, начал говорить Федорков, — гласит, что изготовление или хранение без цели сбыта самогона, чачи, араки, тутовой водки, браги или других крепких спиртных напитков домашней выработки, а также изготовление без цели сбыта или хранение аппаратов для их выработки наказывается лишением свободы или штрафом до трехсот рублей.

— Триста рублей?! — выдохнула Матрена.

— Сурьезный штраф. Под годовую пенсию потянет, — заметил Стратоныч.

— По первому разу суд, конечно, снисхождение сделает, рублей на сто может оштрафовать, — пояснил Федорков. Матрена и Евдокия молчали. Павел посмотрел на них и добавил: — Но, учитывая, Матрена Акимовна, вашу трудовую биографию и чистосердечное раскаяние, я за вас похлопочу. Но чтобы больше этого никогда не повторялось. Давайте сюда банку с продуктом.

Матрена подала банку и понимающе переглянулась с Евдокией. Федорков взял банку, вышел во двор, снял пластмассовую крышку и понюхал. Все тоже вышли вслед за ним, Стратоныч от любопытства вытянул шею, как старый гусь.

— Продукт и впрямь крепкий, — сказал Павел и вылил содержимое на землю.

— Ай-ай! Что делаешь, добро губишь! — загомонили старухи.

А дед досадливо крякнул и почесал затылок:

— Зачем ты, значит, лейтенант, так? Не надо бы…

— Надо, дедусь, надо. Вас, Матрена Акимовна, предупреждаю. Если узнаю, что аппарат ваш задымит, пеняйте на себя. Все. Понятно?

— Понятно, чего уж там. Прости нас, старых. Не будет больше этого. Огород-то вот только как вспахать? Никто на сухую не пашет.

— Вспашет. Теперь новый порядок будет. Внесешь взнос в рабочком совхоза — и вспашут тебе огород.

— Да что ты! Неужель правда?

— Обратитесь к Нестеркину, он все объяснит. Желаю всего хорошего. До свидания.

— Счастливого тебе пути, сынок.

Федорков возвращался из Косыревки на четвертой скорости, изредка улыбался, вспоминая Стратоныча, его неподдельный ужас, когда он вылил содержимое банки. Перед ним стояли лица Матрены и Евдокии — и раздумье овладевало им.

Приехав в Заборье, Павел сразу пошел в райотдел. Журавлев стоял в кабинете и смотрел в окно.

— Садись, Федорков. Доложи по краже.

— Что сказать, Юрий Степанович? Выяснил я, кому семь бутылок перцовки продала Пырсикова. Трое взяли перцовку. Что из этого? Может, гастролеры какие своровали?

— Может, и залетные. Только, знаешь, гадать негоже. Отрабатывать надо разные версии. Ты вот что. Поинтересуйся, кто из заборьевских после кражи какие-нибудь дорогостоящие вещи покупал. Потолкайся там среди народа. Неважно, где покупали — в вашем ли магазине, в райцентре, в области. Главное, узнай, кто делал ценные покупки. Как-никак тыщу двести царапнули — всю дневную выручку. Мне сообщи, если есть за что зацепиться. Вопросы еще есть?

— Есть, Юрий Степанович. Как бы нам Панова, внештатного моего, поощрить? Он ведь со мной Каспарухова задерживал, здорово помог.

— Молодец, что подсказал. Это мы сделаем. Напишу представление в райисполком, копию в роно направлю.

…Возвратившись в Заборье после бессонной ночи, Федорков лег отоспаться на своей зимней постели в горнице. Дрема окутывала его тело, как осенний туман устилает ноля, медленно и вкрадчиво, но сон не шел. Мысли кружились вокруг одного: как раскрыть кражу, как доказать Горохину, что не зря носит погоны на плечах лейтенант Федорков.

В воображении всплывал кирпичный домишко под серым шифером. Типичный сельский магазин с тесным торговым залом. На полках буханки хлеба, крупа, водка, пряники, которые по зубам только молодым. Тут же висят костюмы, платья, ватники и куртки. Навалом лежат товары хозяйственного обихода.

Есть в магазине и кладовка, а через стенку в один кирпич — котельная. Школа к магазину примыкает. Придумали умники — эту самую стенку и пробил вор, ломом из котельной орудовал. В котельную проник путем взлома — вырвал навесной замок вместе со скобами из дверей и притолоки. Кочегар Екатерина Ларькина, женщина пасмурная, уклончивая в ответах, как будто чем-то навсегда обиженная, следствию ничем не помогла. Заладила одно: «А я ничего не знаю».

Она еще утверждала, что в котельной никто из мужиков и молодых парней не бывает. Не в том она, дескать, возрасте, чтоб ею интересовались. А если кто и пытается заглянуть к ней во время работы, якобы гонит всех метлой. Но, кто знает, может, какой шалопут и залезал в кочегарку, когда отлучалась. А чтоб при ней, этого не было.

Лом откуда взялся? Да издавна тут стоял. Она им иногда глыбы смерзшейся угольной крошки раскалывала. Теперь сроду за него не возьмется, заберите его ради бога. Подумать только, а ежели б эта шпана ей тут с ломом повстречалась…

У продавщицы Зинули Пырсиковой глаза как фарфоровые, блестящие, навыкате и никакого испуга не признают. Пырсикова — бойкая дама, особой тревоги в связи с происшествием не испытывала. Стреляла только глазами по статной фигуре Федоркова, по миловидному, с юношеским пушком на щеках лицу следователя Андреева, иногда улыбалась раскрашенными губами Журавлеву.

Пришлось тогда задать несколько щекотливых вопросов Зинуле, но извлечь из ее объяснений что-либо дельное не удалось. Да, пока ключика к краже не подобрали. Проверяли приезжих шоферов — улик никаких…

Это был последний поворот мысли, после которого Федоркова окончательно сморило.

Проснулся Павел поздним вечером. Причудливая полоса заката вишневого цвета растаивала, малиново-шафранные тона переходили в палевые, затем в сиренево-серые краски.

Павел вспоминал приснившееся. Сначала чудный сон снился, потом винегрет какой-то пошел. Однако к Пырсиковой надо сходить, потолковать насчет того, что Журавлев подсказал.

…Зинуля уже готовилась к закрытию магазина, торопила покупателей. Заметив участкового, совсем расшумелась:

— Выходите живей! Кому говорю, бабы? Закрывать буду.

Федоркова она встретила безоблачной улыбкой.

— А у меня приятная новость для вас, Павел Федорович. — Зинуля чуть ли не взяла его под ручку и, продолжая загадочно улыбаться, повела за собой. — Вот, смотрите, — наклонилась, вытащила откуда-то из темноты и поставила на прилавок кирзовый сапог примерно сорок пятого размера.

— Это что? Уж не подарок ли мне от работников прилавка?

Но Зинуля не успела уловить раздражения в его голосе — она старалась сделать ему приятное. Засунула руку в раструб голенища и вытащила оттуда пустую бутылку из-под перцовки, огрызок пряника и замусоленный спичечный коробок.

— Пришла нынче утром, Павел Федорович, гляжу — сапог один с полки свесился. У меня три пары таких осталось, никто не берет. Подняла его, а из него бутылка вывалилась. А спичечный коробок я уж после в другом нашла. Тут он выпивал, паразит. Видите, Павел Федорович, коробок мазутом воняет. Это какой-то тракторист был.

Федорков понюхал коробок. От него действительно пахло каким-то нефтепродуктом, скорее всего соляркой. Сердце его забилось: наконец-то появились первые зацепочки.

— Зинуля! — воскликнул на радостях Павел. — Дай я тебя обниму! Дорогуша, у тебя талант криминалиста.

Шутливо расставил руки, но Пырсикова так шустро и охотно подалась всем телом в его объятия, что он был вынужден несколько придержать свой порыв.

— Как бутылку вынимала? За что бралась?

— Только за горлышко.

— Молодчина, — похвалил Федорков.

Аккуратно, двумя пальцами — большим и указательным, приподнял бутылку на свет, посмотрел. Так же тщательно осмотрел недоеденный пряник и пустой спичечный коробок. Затем в присутствии понятых оформил протокол, старательно запаковал все в картонную коробку из-под ботинок, увязал бечевкой. Через полчаса из пункта охраны порядка докладывал по телефону Журавлеву о находках.

— Так, так, — оживился тот. — Кое-что есть. Завтра жди Андреева. Пришлю за пакетом. Побыстрей надо на экспертизу все отправить.

— Юрий Степанович, от коробка соляркой здорово несет.

— Вот видишь. Все проверять надо, времени не теряйте. Ты вот что… До обеда с Андреевым разберись и потом свяжись с Кузнецовым. Я ему скажу, чтобы всех судимых проверил и тебе сообщил.

Утро выдалось холодным и ветреным. Казалось, над землей носился не один, а несколько ветров. По оголенным рощицам и заборьевским садам, по выгонам крутились, сталкивались друг с другом осенние вихорьки. Они порывисто, с кочевничьим свистом влетали в кроны деревьев, трясли, гнули, теребили ветви, осыпая землю последними монетками покрытых крапинками листьев.

Преодолевая сопротивление ветра, его неожиданные финты и толчки, Федорков трижды пробежал по освоенному маршруту. На занятия с гантелями и гирями времени уже не оставалось. Надо было позавтракать и торопиться на оперативку. Попутно Павел наметил заехать к дому Пырсиковой, узнать у Зинули, кто из сельчан купил что-нибудь дорогостоящее.

— Чего приспичило ни свет ни заря, ненаглядный ты мой? — заверещала она, увидев Федоркова. — Делал ли кто из нашего села дорогостоящие покупки? Нинка Матренкина трюмо купила, Голощековы — диван. Оксана Малашук — отрез кримпленовый…

— Да подожди ты, застрекотала. Какие же это дорогостоящие?

— Ух ты… чего ж в нашей потребиловке на тыщу купишь?

— Ну, не в нашей. Я ж говорю вообще… из жителей села кто приличную сумму затратил?

— А-а, вон вы про что… Пустое это дело. Не с той стороны, Павел Федорович, вы с Журавлевым заходите. Ты все гадаешь, какой ухарь выручку взял. Да разве он чокнутый, чтоб сразу тратить их прямо там, где живет. Иль воры дорогу в сберкассы не знают?

Ничего не прояснилось с кражей. Пасмурно было на душе. И день с утра был пасмурный. Вот она, полоса неудач. Когда Федорков ставил мотоцикл на место, окинул взором двор, но почему-то не обнаружил гантелей на месте.

— А куда мои гантели подевались, Лукинична?

— Да Семка, чертенок, опять тут крутился. Он их брал раза два. Я его уж стропалила — не бери без спросу. Попользовался — положи на место. Опять, должно, уволок. Озорной мальчонок растет. Какая из него детинка образуется, одному богу известно. Безотцовщина.

— А чего Семка-то не на уроках?

— Кто его знает. Появляется он на них, как ясный месяц…

— Ну, хорошо, Лукинична. Я принесу гантели, а ты крепкого чайку завари.

Минут через двадцать Федорков направился к дому Нюшки Полуниной, который виднелся сквозь оголенные ветлы в проулке, усадеб через шесть от дома Лукиничны.

Нюшка нажила рыжего Семку по вольготному делу. Подросток рос на улице, по характеру — оторви да брось, учиться не хотел. Тянули его из класса в класс педагоги силком, застревал раза два на второй год. Семка любил в школе только два предмета — рисование и историю. По остальным выше троек оценок не получал.

У Павла с Семкой дружба. Он его пытался наставить на путь истинный, но чересчур уж запущенный отрок. А ведь способный, сметливый, до ПТУ бы дотянуть…

В красных резиновых женских сапогах с кисточками-помпончиками на голенищах, в материнской же замурзанной куртке-болонье, Семка крутил рыжей непокрытой головой, целился из лука в какую-то фигуру на большом листе бумаги, прикрепленном на двери сарая. Лук у Семки был сделан, видно, из гибкого и упругого стебля черноклена, синхронно пружинил с натянутой тетивой. Пущенная Семкой стрела летела точно в цель, но крутил порывами ветер — и стрелу относило.

— Правей бери! Правей!

Павел заторопился, его охватило мальчишеское чувство свободы, азарта, отголоски ушедшего детства.

Семка обернулся и сказал шепелявым голосом:

— За гантелями? Я верну… дядя Пас. Первый раз, сто ль? Тебя же не было, дядя Пас…

— А Лукинична?

— Она не разресает, дядя Пас…

— Не зови меня дядей Пашей. Я как учил? По уставу зови — товарищ лейтенант. А ну-ка, посмотрим, в кого это ты стреляешь, Семка! Ага, мишень из клубной афиши сделал?

— Пиночета расстреливаю, — шмыгнул носом Семка.

— Пиночета? — переспросил Федорков, приближаясь к сараю. — Ну-ка, ну-ка. А почему ты не на уроках?

— Отпустили. У Нин Иванны бюллетень…

Подходя ближе, Федорков все больше различал нарисованную броскими штрихами фигуру человека в мундире, с узким лицом, в пенсне, в галифе и офицерских сапогах. На голове генеральская фуражка с высокой тульей. И впрямь на Пиночета похож. Способный Семка.

— Стоп, Семка! Нос-то чего не нарисовал? Что это у него вместо носа-то? — дрогнувшим, ликующим от радости голосом спрашивал Павел, хотя сам уже ясно видел: вместо носа у Семкиного Пиночета красовалась наклейка от перцовой настойки — два ярко-красных стручка под углом друг к другу. — Чего ж носа-то не нарисовал, Семушка, дорогуша ты моя? — Павел готов был расцеловать конопатую, будто забрызганную физиономию Семки.

— Такой нос поприглядистей, — авторитетно заявил Семка.

— Верно. А где ты взял-то его… нос такой? Не нос, наклейку-то эту? Мне, знаешь ли, очень понравился твой рисунок. И стреляешь ты важнецки: раз, два, три, четыре попадания! Может, у тебя еще такая наклейка есть? Я их, понимаешь ли, как марки собираю, коллекционирую. У тебя еще есть?

— От бутылки отклеил. Их у нас в сарае стук пять стоят на ясике.

— Принеси-ка мне две. А кто их поставил в сарай?

— Софер… какой у нас раза три обедал с матерью, карнаухай. Он из района, на МАЗе ездит.

— Это у которого свитер зеленый на груди в белую елочку?

— Верно!

— Только у него фамилия не Карнаухов. Зубков его фамилия.

— Фамилию не знаю. У него ухо сломанное, свитер зеленый с елочками.

— Та-ак, Семка. Веди-ка меня в твой сарай и показывай.

Семка отворил дверь сарая. Там на полу валялись две бутылки из-под перцовки.

— А мать их не мыла?

— Не-е, он их сразу выбросил, как выпили. Мать сказала мне: вымой и наклейки отмой. А мне они понравились, жалко — порвутся.

— Где она бутылки покупала?

— Она не покупала. Карнаухай принес, сказал, что у него этого добра-а-а-а…

— Ну, ладно, Семен. Дай-ка мне ключ от сарая. Вечером верну. Нынче мне крутиться, знаешь, сколько? Во, по горло! Ну что, брат Семка, я тебе должен сказать… Подальше, Семка, держись от этих злодеек с наклейкой. Ты, брат, лучше рисовать учись. Из тебя, может, новый Репин получится.

Оформив с понятыми изъятие бутылок из сарая, Федорков направился к своему пункту.

Серые нависшие тучи вдруг сыпанули мелким дождем, ветер начал затихать, повеяло сыростью. А для Федоркова будто солнце засияло. Он почти бежал к своему пункту. Первым порывом было позвонить Журавлеву, похвалиться, что ухватился-таки за кончик нити от запутанного клубочка. Но едва набрал две первые цифры, как рука с телефонной трубкой начала опускаться. Павел бросил ее на рычажки.

«Не поймал, а ощипал. Ох, хвастунишка же ты, участковый инспектор. Сначала удостоверься, возможно, Зубков купил эту перцовку в райцентре. Давай рассуждать логично. Разве это невозможно проверить? Не так уж в Захарове много торговых предприятий, где продают спиртное. Но главное не в этом, главное, если сойдутся отпечатки, оставленные на бутылке, извлеченной из кирзового сапога, с отпечатками на бутылках из Нюшкиного сарая. Перво-наперво надо в магазин сходить, хорошенько упаковать бутылки. Лучше опять в коробку из-под ботинок.

— Зинуля, гони пустую коробку. Видишь, что у меня? — прямо с порога Павел показал Пырсиковой находку. — Две штучки, и еще есть. Не из того ли ящика, что у тебя уволокли? Слушай, а ты, оказывается, не всех, кто у тебя перцовку покупал, назвала. Зубкову, шоферу из Сельхозтехники, продавала? Чего ж утаила? Любовь с ним крутишь?

— Продавала, — ответила Зинуля.

У Павла чуть бутылки из рук не вывалились.

— Сколько? — выпалил он.

— Да я ему всего лишь одну бутылку продала. И ничего между нами не было. Я почему не сказала… из культурной семьи он. У него мать врачом в районной больнице работает. Сам сказал. Неужель украсть может?

— Ну, ладно. О чем мы тут говорили, помалкивай. Я в райцентр еду.

Упаковав бутылки, Павел вернулся к мотоциклу и, не дождавшись возвращения Лукиничны, вырулил на дорогу. До наступления темноты он побывал в нескольких местах: в совхозной конторе, у свекловичниц, с участков которых Зубков вывозил свеклу, в райпотребсоюзе, где ему дали список магазинов и буфетов райцентра, куда поступала перцовка.

К Федоркову шла удача. Зубка продавщицы и завмаги знали хорошо. Спиртное он у них в последние полтора месяца не брал, хотя раньше был одним из активных покупателей.

Больше того, местные девчата поведали Федоркову, что Зубок у мамки один, любимчиком рос. Подростком раза два задерживался за кражи из киосков. Мать, медсестра районной больницы, пробивная дама, всячески выгораживала свое чадо, обивала пороги районных организаций, выплачивала штрафы, а внешнюю репутацию Миши берегла.

Поздно вечером, собрав несколько объяснительных записок от завмагов и продавцов в единую папку, Федорков зашел в дежурную часть в приподнятом настроении, потом прошел к Журавлеву.

— Ага, анархист, сам прискакал. А я все телефоны разбил — тебя разыскиваю. Из совхозной конторы сообщили: крутанулся, мол, наш участковый, а потом исчез в неизвестном направлении. Что хорошенького скажешь?

— Читайте вот, — Федорков положил перед Журавлевым кипу объяснительных.

Тот отработанным взглядом быстро схватил суть и, опуская несущественное, пробежал глазами по текстам.

— Ну и что? Не покупал Зубок перцовки в райцентре. Ах, да! Зубок, Зубок!.. Личность известная.

— Задержать?

— Во, уже задержать… Мотор, а не работник… За что задерживать-то? Вразуми меня, темного…

— А вот у меня еще кое-что есть. — Федорков раскрыл свой объемистый портфель и достал коробку. Бережно развязал тесемку, извлек бутылки.

— «Перцовая». Зубок распивал в доме подруги. У нас такая есть… свинарка Нюшка Полунина. По той бутылке проверяли кого или нет?

— Проверяли, но только судимых, — сказал Журавлев.

— Зубка задержать? — Нетерпенье так и срывало с места Федоркова.

— Подожди ты… Заладил. Задержим. Сначала продумай, что, кроме отпечатков, можно из этого задержания извлечь. Пойди в кабинет, посиди и подумай, что и как спросить и в какой очередности. Очерти круг его друзей и подруг, знакомств, с кем мог пить и говорить по секрету. Короче. План мероприятий представишь завтра. Продумай, как с инспектором дорнадзора кабину его МАЗа осмотреть, чтобы он не успел меры принять. Возможно, он перцовку и ворованные деньги под сиденьем прячет. Вот после и будем на беседу приглашать. А к бутылкам немедленно пиши сопроводиловку. Дактокарту готовить после доставления будем. Действуй! Так что поздравляю, лейтенант. Серьезную кражу раскрыл.

— Шутите, Юрий Степанович! Заключения эксперта еще нет. По догадкам судить — это еще бабка надвое сказала.

— Нет, Федорков, не по догадкам. Тут такое дело. Когда мы первую бутылку отправили, я позвонил в ЭКО. Мне ответили: ни по одному проверяемому отпечатки не сходятся. Но заметили, что на следе, снятом с бутылки, характерный шрам просматривается — глубокий, через фаланги двух пальцев тянется. Я в тот момент за эту деталь не зацепился, потому ни у кого из проверяемых судимых шрамов на пальцах и ладонях не видел. А сегодня, едва ты про Зубка заговорил, меня как током дернуло. Ах ты, думаю, как же я раньше-то не сообразил. Ведь Зубку же руку в драке порезали, еще перед уходом в армию. Так что поздравляю, раскрыл ты кражу.

— Без вашей помощи не додумался бы, — засмущался Павел.

— А у меня должность такая… помогать. Яблоком угостишься? — Журавлев выдвинул ящик стола, выложил четыре налитые янтарно-медового цвета славянки. — Ешь. Из собственного сада, в котором я только по большим праздникам бываю. Теща в основном хозяйствует.

…На следующее утро выпал обильный иней. Сверкал под солнцем на крышах и на ознобленной траве. Ветви деревьев в нем словно из серебра вычеканены.

Вместе с ветеранами на закладку парка пришли совхозные специалисты во главе с Малашуком и Либединским. На мотоцикле подъехал Федорков. На прицепе трактора привезли тележку с перегноем.

Малашук прибыл в ватнике, на плече мешок с ясенем. Вытащил саженец. Корень ясеня с мелкими корешками в дернике — мохнатыми, каштаново-рыжеватыми, как борода перса, крашенная хной.

— Дывысь, гарный мой явор?

— Хорош! Ничего не скажешь. Главное, корневая система мощная, — похвалил Нестеркин.

— Хто крепкий корень мае, тот беды не знае. Во, вирш сочинив, — широко, по-детски рассмеялся Малашук.

Между тем Нестеркин поднял руку, намереваясь, как всегда, сказать речь.

— Товарищи сельчане и депутаты! — торжественно начал он.

— Ур-ра! Поблагодарим Ивана Михайловича аплодисментами за содержательную речь, — закричал Федорков.

— Я еще не выступал.

— Время истекло, Михалыч, — весело подхватили в толпе. — Пора за лопаты.

Работа пошла разгораться с ходу, как костер по сушняку. Сделали разметку для лунок. Замелькали лопаты.

Павел сбросил куртку, порезал на куски слой дернины, рачительно, по-хозяйски снял ее, сложил в кучку. Бесплодную глину отбрасывал в сторону. Он жадно вдыхал неповторимый, сладостный запах земли, каждой клеточкой своего молодого тела ощущая неразрывную связь с ней.

Вскоре посадочная яма была готова. Павел измельчил дернину, сбросил ее в яму.

Ребята поднесли с полведерка перегноя. Он высыпал его, перемешал на дне ямы с дерниной, размельченной в крупнозернистый чернозем. Затем взял из люльки мотоцикла дубок, полюбовался им. Опустил корнями в яму и начал засыпать ее выброшенной наверх землей.

— Все! Как здесь и рос… Тянись к солнцу, родимый!

 

Владимир Виноградов

ОЧНАЯ СТАВКА

Они все сидели в одной комнате, недалеко друг от друга, почти рядом: отец на стуле, мать и сын на сундуке — одна семья, родные люди. А со стороны казались чужими. Сидели молча, не встречаясь взглядами, направив их в разные углы, замкнувшись. У некоторых нынешних художников есть такая подчеркнутая манера изображать людей в группе: вроде вместе, но каждый порознь, стоят или сидят боком, а то и спиной к соседу, уйдя в собственную, отстраненную думу. И тогда задаешься вопросом: для чего же их волей или неволей собрали вместе, чтобы тяготиться взаимным присутствием, по какой прихоти, если они не прочь тут же разойтись, ибо каждый из них сам по себе.

#img_8.jpeg

Обыск в квартире Григорьевых подходил к концу. На столе лежал чистый, незаполненный бланк протокола. Его оставалось лишь перечеркнуть большой буквой «зет», потому что ничего обнаружено и изъято не было.

— Других помещений у вас нет? — обратился инспектор к хозяйке.

Его вопрос стряхнул оцепенение с женщины, она нервно поправила платок и подняла печальные глаза. Хотела ответить, но ее перебил муж.

— Других помещений не имеем, — сказал он грубо и резко.

Один из понятых, дворник, переступил с ноги на ногу, крякнул.

Инспектор заметил реакцию понятого и спросил хозяина квартиры:

— Что же это у вас — ни сарая нет, ни чулана? А чьи же сараи во дворе?

— Как же так, Иван Дмитриевич, ведь и у вас есть сарай, — прорвало дворника.

— Покажите, — потребовал инспектор у хозяина.

— Где ключ? — зло буркнул тот жене.

— Ключ?.. — вышла она из задумчивости. — Юра, где ключ?

Сын метнул взгляд темно-карих глаз с матери на отца, нервно смахнул со лба нависшую челку. Парень нехотя встал с сундука и пошел во двор, остальные за ним.

Юрий подошел к одному из прижавшихся друг к другу сараев, просунул руку в какую-то щель и достал ключ. Отпер заржавевший от сырости висячий замок, распахнул дверь.

Сарай внутри оказался не слишком забитым вещами: сломанные стулья, мешковина, тазы, бак, части от велосипеда. Но разбирать этот хлам мало радости. Все покрывала густая пыль. Похоже, сараем давно не пользовались.

А наверху что?.. Какая-то клеть… Голубятня?

— Голубятня, — ответил парень.

— Чего ж бросил голубей гонять? — Инспектору захотелось поговорить о прирученных птицах — сам увлекался этим делом в детстве.

— Нет уже голубей, — угрюмо ответил парень, скосив глаз на отца. Тот хмуро смотрел на носки ботинок.

— Жаль… А где у вас лестница?.. Ага, вот. Поставь-ка ее к клетке.

Инспектор поднялся и, открыв дверку клети, пошарил внутри рукой.

— Там что-то есть, — произнес он. И быстро спустился, держа в руке завернутый в промасленную тряпку тяжелый сверток. Осторожно развернул его, и все увидели отливающий вороненой сталью большой пистолет.

— А еще утверждали, что ничего нет! — с укоризной, но и не скрывая удовлетворения, бросил инспектор упрек хозяевам: — «Вальтер»! Немецкая вещичка. — Запрокинул ствол кверху, вынул магазин, проверил патронник. Пистолет не был заряжен. — А где патроны? — спросил, обращаясь сразу к отцу и сыну.

Те молчали, вроде их все это не касалось.

— Вот люди! — сказал инспектор с досадой. — Придется теперь всю эту рухлядь перебирать… Может, скажете все же, где патроны-то? Раз уж пистолет нашелся, патроны зачем прятать?

— Я ничего не знаю. — Юрий опять скосил глаз на родителя.

— Чего зыришься! — закричал отец. — Поганец! К тебе пришли, твое имя в бумажке, а на меня смотришь!.. Ищите чего хотите и где хотите, а меня это не касается…

— Потише, Григорьев, потише, потом будете выяснять свои отношения.

— Нечего с ним выяснять, тоже мне личность!

— Ладно, — примирительно произнес инспектор, — помогите вещи вытаскивать.

Он сам перебрал все барахло, вновь обшарил клеть, обыскал все углы и закоулки, но патронов нигде не оказалось.

Отца и сына допрашивали порознь.

Григорьев-старший заявил сразу, что найденный в их сарае пистолет он видит впервые.

— Не знаю чей, — сказал он, — никогда в доме не видел. Сараем давно не пользовались. Ваш работник, кажется, убедился, что в сарае все пылью покрыто. И голубей, как вы понимаете, не я гонял. И Юрке запретил.

— Почему? — спросил следователь.

— Шпана надоела. Шляются всякие, галдят, свистят, спорят.

— Так чье же все-таки оружие?

— Откуда мне знать, — начиная раздражаться, ответил Григорьев. — Почему об этом спрашиваете меня?

— Но сарай-то ваш.

— Моей семьи. Но наша семья, как вам известно, не из одного меня состоит.

— Да, конечно, еще супруга, сын и кошка.

— Мне не до шуток. Но члены семьи должны отвечать каждый за себя, у нас не круговая порука.

— Да, круговой поруки быть не должно, — согласился следователь, — и в семье какая-нибудь вещь может оказаться в руках только одного. И за незаконное хранение огнестрельного оружия положено отвечать тоже одному — его владельцу. Пистолет не примус, на котором чай для всех кипятят. Вот и выясняем, чей же этот «вальтер», кому из вас принадлежал. В вашей семье, — подчеркнул он.

— Не знаю, кому попадал, в чьих руках видели. В моих руках никогда не был. Не я хозяин пистолета.

Григорьеву не понравилась выжидающая пауза следователя. Он нахмурился, хмыкнул и вдруг резко сказал:

— У кого вы его видели — у меня, у жены? Или еще у кого?

— Не горячитесь, Григорьев. Если скажу, в чьих руках побывало оружие, найденное в вашем сарае, то волнение у вас заметно усилится. Если вы сами не знаете, кто мог пользоваться пистолетом, то могу сказать. Это не секрет. Впрочем, достаточно и того, что он был в руках вашего сына. Видели свидетели. Не случайно мы и пришли с обыском.

— Ну вот, у него видели — с него и взыскивайте, — предложил Григорьев с усмешечкой.

— Взыщем. Но вы ж его отец.

— Ну и что с того, что отец! До каких пор все отец да отец. Может, он завтра убьет, зарежет кого, так что же, прикажете мне в тюрьму идти за него? Интересное дело! Мало с кем он якшался! Голубей гонял, шатались к нему всякие. Как проходной двор. Может, приятели подкинули, чтобы спрятать, а ему не сказали. Что, так не бывает?.. — Потом чуть помолчал и добавил: — Но видели-то у него, не у меня. Или тоже есть свидетели?

— А вы уверены, что свидетелей нет?

Григорьев метнул взглядом: «Не ловите меня».

— Сколько лет сыну? Чем занимается?

— Восемнадцать. Работает. Кормилец, — усмехнулся Григорьев.

— Что же, взрослый человек.

— Не маленький… Разрешите закурить.

Следователь что-то писал. Григорьев, выпуская дым сквозь сжатые зубы, молча уставился в окно, рассеянно и безучастно. И будто вдруг вспомнив, зачем он здесь, тяжко вздохнул и стал разглаживать ладонью резкие и частые морщины на лбу и щеках.

— Вы сами где и кем работаете? — спросил снова следователь.

— Экспедитором на мясокомбинате, — ответил Григорьев и после паузы добавил: — Паршивец, на весь дом ославил.

— А у вас самого раньше никогда не было пистолета? — поинтересовался следователь.

— У меня?.. — Григорьев пожал плечами. — Пистолета нет, не было. Был наган. После фронта, как демобилизовался, я инкассатором работал, тогда имел по службе наган. Но дома его не держал.

— Я не про наган, а про пистолет спрашиваю. Вы же служили в армии, должны различать оружие. Кстати, кем вы были в армии, какое звание имели?

— Младший лейтенант, последняя должность — командир взвода. Но пистолета не имел, наган был. Люблю за точность боя.

— «Вальтер» тоже неплохое оружие.

— Неплохое. Слышал.

— Что же, за всю войну в руках не держали?

— Брезговал, — в ответе Григорьева улавливалась нарочитость.

— Значит, изъятый пистолет принадлежал не вам, а вашему сыну?

— Не знаю. Это вы выясняйте, вас это интересует.

— У вас есть еще дети?

— Слава богу, один.

Григорьев внимательно прочитал протокол, подписал всюду, где полагалось, и спросил:

— Я могу быть свободным?

— Да. Идите.

Ничего больше не спросил Григорьев-отец и ушел не простясь.

Младший Григорьев переступал порог милиции во второй раз. Впервые это случилось два года назад, когда ему вручали паспорт. А потом в торжественной обстановке, в большом, украшенном лозунгами, плакатами и цветами зале клуба начальник отделения произнес речь, пожелал ребятам и девчатам быть достойными гражданами СССР. Юрий не ожидал, что выдача паспортов превратится в праздник. Устроили небольшой концерт, даже танцы под радиолу. Танцевали в основном девушки. Одну из них он хорошо запомнил. Небольшого роста, темноволосая, в зеленом платье, она сама пригласила его на танец. Юрий было покраснел, смутился, сказал, что не умеет. Но девушка вытащила его из группы ребят, заставила танцевать. После танца он тут же скрылся за спинами ребят, но тайно надеялся, что она увидит и снова пригласит. Девушка не увидела, но он все равно ушел домой с каким-то радостным чувством.

Дома его ждал накрытый стол. Мать испекла пирог. «Вот ты уже и взрослый, сынок», — сказала она и взяла посмотреть новенькую книжицу.

Открыла. Рядом с ровными записями — фотография. С нее смотрел ее сын, подросток с зоркими, ясными глазами. Глядел мимо, будто высматривал что-то вдали, но не мог понять, что именно, пытался. Чуть приоткрытый губастый рот выдавал непосредственность и любопытство, а скошенная челочка — озорство. Под пиджаком виднелась белая, застегнутая на все пуговки рубашка. «Галстук все же снял, — подумала про себя мать. — Видно, постеснялся, глупый». А ведь сама его повязала, когда пошел фотографироваться. Фотокарточку крепко прижали две маленькие вдавленные печати, а белый уголок закрыла большая лиловая. И матери показалось на миг, что этими казенными знаками сына словно отгородили от нее и он уже не вернется под ласковое крыло.

Она вздохнула, упрекнула себя в глупых мыслях и положила новенький паспорт к двум другим в шкатулку на комоде. Три документа теперь уже троих в семье взрослых людей.

Когда мать мыла посуду, а сын помогал вытирать, пришел отец. От него по привычке попахивало вином.

— Что за торжество? — спросил громко. — Пирогом пахнет.

— Паспорт Юрию выдали, — ответила мать.

— Ну и что? Покажи документ.

Мать достала паспорт из шкатулки, подала ему.

Отец раскрыл, поглядел и вернул.

— Взрослым стал… Теперь тебя, выходит, и драть уже нельзя — полноправный гражданин, полноценный… Ну раз ты такой равноправный, тогда ставь на стол. Угощай отца и мать.

Юрий переглянулся с матерью, понимая, о чем говорит отец.

Мать поставила чашки, порезала пирог, пошла за чайником.

— Чаем взрослых мужиков надумала угощать? Не пойдет, — сказал отец. — Такое дело полагается другим отмечать. Недогадливый ты, парень. Зато я не упустил.

И вытянул из внутреннего кармана пальто бутылку портвейна.

— Откупоривай, Юрка!

— Зачем это? Не надо ему. Убери! — попросила мать.

— Не лезь, мать, не в свое дело. Мы сами знаем, что нам пить. Верно, Юрка? Что молчишь? Небось охота приобщиться? За спиной-то небось с ребятами давно потребляешь, а? Ну говори, потребляешь? — подзуживал отец.

Юрий отрицательно помотал головой.

— Врешь ведь, подлец! Не поверю. Я в твои лета не этот «квас» пил, самогоном с парнями баловались.

Он откупорил бутылку, налил три стакана.

— Ничего, не вредно, если, конечно, понемногу. Ну давайте, не стесняйтесь. — И поднял стакан с янтарной жидкостью. — «Три семерки». Ха! Семерка — самая непутевая карта, невезучая. Когда одна. А когда три вместе подберутся — двадцать одно! Так и мы по отдельности — семерки, а вместе — очко!

Отец влил в себя вино одним махом. Мать отпила и поставила стакан, а Юрий помедлил с минуту и последовал примеру отца, опорожнил.

Но на этот раз Юрия Григорьева не пригласили в милицию, а привезли. И милиция оборачивалась далеко не парадно-торжественной и радушной стороной, как при вручении паспортов, а положенной ей — непреклонной. О МУРе, куда его доставили, парень, конечно, имел понятие, но из разговоров, книжек, кинофильмов. И когда следил за приключениями мужественных оперативников и следователей, ему казалось, что он рядом с ними, что он сам идет по следу преступника, готовый в любую минуту вступить в смертельную схватку и обязательно победить. Конечно, он был на стороне сильных и умелых, а главное, справедливых людей. Как бы ни хитрил, ни изворачивался противник, его участь все равно была предрешена. И сочувствия к таким людям Юрий не испытывал. Многие из ребят Марьиной рощи, где жили Григорьевы, озорничали и в милицию попадали. Но предложи им на выбор, в игре или наяву, на чьей стороне быть — работника уголовного розыска или преступника, — они, не задумываясь, выбрали бы первого.

И вдруг он оказался на той, другой стороне, которую отвергал, зная, что пропадет, если свяжется с кем не следует. И все же связался и потом не звал, как выбраться. И решил не признаваться ни в чем, думая, что как-нибудь все обойдется. А потом уже никогда-никогда не опускаться до такого.

Но он не знал другого: кто уходит от ответа за проступок, более того — за преступление, причем неважно как — солгав или благодаря случайно сложившимся благоприятным обстоятельствам, — того безнаказанность может легко подтолкнуть на повтор. Повезло, мол, выкручусь и в другой раз. Но не повезет в другой — и придется держать ответ за все оптом и большей мерой.

Григорьев-младший попытался выбрать середину и на ней утвердиться. Потому хотя и робел, но показывал, что ему все нипочем.

Следователь задал тот же вопрос: «Чей пистолет?» И получил, как и от отца парня, однозначный ответ: «Не знаю».

Их показания почти полностью совпадали. Казалось, Юрия не смущало, что «вальтер» извлекли именно из его голубятни. «Что из того? — рассуждал Григорьев-младший. — Голубей я уж с год не гоняю, замок не ахти какой, легко отпирается любым ключом. Короче, пистолет спрятал не я, а кто-то другой. Его-то и ищите, его и пытайте». Но в постановлении на производство обыска стояло имя Юрия Григорьева, и он понимал, что это было не зря.

Ответы парня вызывали у следователя скорее улыбку, чем досаду. Он-то знал о гораздо большем, чем тот предполагал: юный Григорьев попался.

И пистолет «вальтер» лежал между ними на столе. Тяжелый и холодный, сизоватый, покрытый тусклыми пятнами на изъеденном временем металле. Чернел зрачок ствола.

— Посмотри на него получше, внимательно посмотри, — повторил следователь.

Но ничего нового Юрий разглядеть не желал. Он посмотрел вопросительно на следователя. «Что он хочет, чтобы я разглядел в этом пистолете?»

— Ничего не вижу, — пробормотал парень.

— А надо бы уметь видеть вещи, особенно такие, — сказал следователь. — Хранил, берег, в тряпочку масляную укутал. А что ты знаешь о нем? Знаешь ли историю его, чей он был?

— Не мой.

— Что ты заладил — «не мой, не мой». Слышал уже. Не об этом речь. Ты марку разглядел на нем? Чья она, фирма-то?

— Немецкая.

— Вот именно. В чьих руках был, в кого стреляли из него, убивали — вот о чем надо задуматься. А за чьей пазухой лежал до изъятия, это мы и без тебя установили. Итак, путь его — от фашистов к грабителям. Этого уж ты никак не можешь отрицать.

Юрий чуть было не кивнул головой и покраснел.

— Да, не можешь отрицать, Григорьев, что и твои руки держали его, и твои дружки-приятели, — сухо заключил следователь.

Каждое его слово укладывалось в сознании парня маленьким крепким кирпичиком. Одно за другое. И не разъезжались, не падали, а, будто сцементированные, превращались в четкую кладку. И не разбить ее, не развалить.

Словно током пронзило Григорьева. Он понял наконец, что следователю известно все. Ему показалось, что сам он стал пустой и ледяной, но тяжелый, как ствол пистолета. И эта тяжесть давила плечи, гнула шею, заливала свинцом голову.

— Назвать или сам решишься?

До этого Юрий думал, что будут спрашивать про голубятню, с кем гонял голубей, гадать, кто подсунул «вальтер».

— Лично мне твой ответ не так важен, — заключил следователь. — Это для тебя спасение в правде, сказать все без утайки, только правду. Единственная твоя защита, парень…

…Недели две назад, поздно вечером, его вызвал во двор Славка Жижичкин.

— На пару слов, — сказал Славка. И не обманул, обошелся двумя словами: — Давай пистолет.

— Какой еще пистолет? — будто не понимая, о каком пистолете идет речь, спросил Юрий.

— Не знаешь? Не придуривайся, Юрик. Неси-ка быстренько! А не дашь, сам знаешь: я никогда не шучу.

«Ишь ты, как расхрабрился Славка, — подумал Юрий. — Никогда таким не видел. Да его за человека во дворе не считали. Нет, неспроста что-то здесь». Невольно оглянулся назад. И понял, что даст пистолет. За его спиной стоял Виктор Глотов. Огонек сигареты освещал нахмуренные брови под надвинутой на лоб кепкой, резко очерченные скулы. В разговор он не вступал, но его грозное молчание было яснее любых слов и намеков Жижичкина.

— Сейчас, — выдавил Юрий и ушел в дом.

Осторожно проскользнув мимо спящих родителей, стараясь не шуметь, выдвинул ложе дивана и достал из ящика под ним, где хранился различный слесарный и столярный инструмент, пистолет. Сунул его за пазуху и вынес Жижичкину.

— А патроны? — спросил тот.

— Не было, не вру. Если пистолет дал, патронов бы пожалел? Давай обратно, — сказал Юрий и с надеждой потянулся за пистолетом.

— Больно скорый, — усмехнулся Славка и спрятал оружие за спину. — Ладно, не бойся, скоро вернем. — И опустил «вальтер» в карман брюк.

Глотов бросил догоревшую сигарету в грязь. Лицо его еще больше нахмурилось.

— Пошли, — позвал он Жижичкина. И оба исчезли. И тогда Юрий вдруг осознал со всей остротой, что наделал, передав оружие. Не ради баловства взяли ребята «вальтер» так нахально и спешно. И он теперь связан с ними одной ниточкой, и, еще не ведая замыслов Глотова и Жижичкина, Юрий понял, что в случае чего придется отвечать и ему. Уж лучше бы взяли с собой, хоть бы увидел, может, вмешался, а то и удержал от неверного шага. Но ему ли удерживать таких, как этот Глотов! Одним успокаивал себя, что пистолет без патронов. А если достанут?

Мысль об отданном пистолете точила Юрия, не давала покоя. Но было поздно корить себя за то, что хвалился «вальтером» перед ребятами, разрешая щелкать курком. Дохвалился! Если бы за «вальтером» пришел один Славка, ни за что бы не дал. А Глотова не только ребята — взрослые остерегались.

Глотов уже дважды побывал в колонии и опять появился. Как он заявил — «в отпуск». С московской пропиской не получалось, и он упрекал несчастную мать за неактивные хлопоты о его устройстве с жильем. Упреки вечно завершались скандалами, после чего Глотов отбывал к тетке в Рязанскую область, но вскоре опять возвращался.

У Жижичкина мать лежала в больнице. Лежала долго, маясь какой-то тяжелой болезнью, и неизвестно было, когда выпишется, да и выйдет ли вообще. Пользуясь этим, Глотов дневал и ночевал у приятеля. Соседки втихомолку сокрушенно покачивали головами, наблюдая, как Славка приносит авоськи с водкой и пивом и приводит размалеванных девиц. Девицы были как близнецы: бледные, сильно напудренные лица, жирно накрашенные губы, блуждающие в черных овальных рамках глаза. Потом из комнаты Жижичкиных доносился их хохот вперемежку с громкими, пьяными мужскими голосами, песнями, грохотом и звоном.

…Глотов поиграл «вальтером».

— Хорош! Вот так, навскидку. Па-на-на! — затряс им перед животом Жижичкина.

— Ты что, сдурел? — закричал Славка. — Вдруг заряжен?! — От испуга он позабыл, что получил пистолет без патронов.

— Это мы сейчас проверим. — Глотов умело оттянул затвор, проверил патронник, магазин. — Не-е, пустой.

— Жаль, патронов нет, — сказал Жижичкин. — Добыть бы.

— Ты что, «мокруху» захотел? «Маслята» ему понадобились. Выбрось это из башки — так проще. — Посмотрел сквозь ствол на свет. — Давно из него не стреляли. Почищенный, смазанный, видно, в умелых руках. Зря. Лучше б проржавел насквозь.

— Это почему?

— Подозрений было бы меньше, если накроют. По стволу определят, что не стреляли: ржавый, запущенный. А почищен и смазан — значит, стреляли и чистили. С грязным меньше проверок. Еще чернуху повесят, замоченного…

— Какого замоченного?

— Убитого.

— Ну?! — испуганно воскликнул Жижичкин.

— Вот те и ну! Ладно, не дрейфь, пошутил я. Там тоже не дураки, каждая «пушка» имеет свой почерк. Как человек. А по пулям определят, из нашего или из какого другого оружия шмаляли. Сколько пуль ни выпустишь из одного и того же пистолета, след на них один. У них специальные приборы есть. Найдут и сличат пули, то есть найденную и специально отстрелянную в тире. Теперь усек? Так на фига они нам, патроны? Пускай заместо пугача пистолет используем.

Утром они бодро подошли к одиноко стоявшей на пустыре палатке вторсырья.

— Что принесли, ребята? — спросил краснолицый утильщик.

— А вот! — И Глотов положил пистолет на чашку весов, не выпуская рукоятки из руки. — Сколько потянет?

У палаточника округлились глаза и вытянулись губы. Ему приказали поднять руки.

Пожилой человек по утрам не занимался физкультурой, у него быстро затекли руки. Но опустить боялся. А Жижичкин скоренько выгребал из ящичка наличные деньги, ревизовал карманы утильщика. Потом разрешил опустить руки и снял с левой часы.

— Теперь, папаша, снимай кольцо, — сказал Глотов, играя пистолетом, — золото нынче в цене, и я не могу тебе его оставить.

— Это же обручальное, ребята, — взмолился тот.

— Понимаю, — сказал Глотов, — но ты все же побыстрей действуй. Будут идти люди, мы за тебя утиль принимать не будем — тебя самого сдадим в макулатуру.

От страха палец у старика вспотел, но он, хоть и с трудом, вывинтил палец, оторвал приросшее за десятки лет кольцо и подал его, унимая лязг зубов, на добрую половину желтевших золотом. Жижичкин пошутил:

— Ничего, папаша, не трясись. Зубки оставим. В залог. Мы не дантисты. Да и клещей не прихватили.

Грабители ушли, а утильщик долго еще стоял в глубоком раздумье: кричать, звать на помощь? Но он воздержался от заявления о случившемся в милицию. В этом ограблении потом сами обвиняемые признались. Оказывается, старым утильщиком уже интересовались работники ОБХСС, и тонкая ниточка предположений привела их к другому клубку, который они недолго разматывали. И узнай Глотов и Жижичкин, сколько денег, золота, бриллиантов и других ценностей изъяли при обысках на квартире и двух дачах у их потерпевшего, сильно бы затосковали.

Смочив слюной глаза и приняв скорбный вид, Жижичкин встал у дверей загса и стал предлагать всем входившим и выходившим обручальное кольцо. Говорил, что осталось от внезапно скончавшейся невесты. Сочувствующий быстро нашелся и купил, правда, заплатил за кольцо вдвое меньше розничной цены.

Вечером, пропивая вырученные деньги, Глотов спросил Жижичкина:

— Ты что же, змей, делаешь? Зачем, когда на деле были, грозил старичку палец отрезать, если кольцо не снимется, да еще зубы вырвать. С тобой нельзя дело иметь, Слава. Ты — садист! — И Глотов сплюнул на пол в сторону Жижичкина. — Ты со мной пошел за бабками, а не фокусы вертеть. Зачем дразнить? Засыпемся, так такой, как этот дед, с костями съест, сжует.

— А засыпемся, Митюша, тогда какая разница, кто нас съест и как?

— Для тебя нет, а для меня есть. И вообще, я этого не признаю! Бери у людей, воруй, вломи кому, если придется, но зачем же травить…

— Да я, Витя, сам всю жизнь затравленным хожу. Я почему, думаешь, к тебе прилепился? Эх, да что тебе объяснять!..

— Что же, объясни, коли начал. Почему же ты ко мне прилепился? Скорей всего из-за бабок.

— Нет, Витек, денежки — они, конечно, нужны, вот пьем на них, но не они прилепили. Да разве это деньги — так, мелочишка. Не стоят риска. Финала. Не могу, Витя, тебе сказать, не решаюсь.

— Значит, в темную со мной пошел? — повысил голос Глотов. — Тогда катись от меня, отваливай с концами!

Жижичкин налил себе еще водки, выпил и продолжил:

— Не могу не травить, нет удержу! Сидит это во мне! Еще со школы, со второго класса, когда меня один парень из девятого — за что, сам не знаю, мучил, гад, проходу не давал. Ну а я… Кому пожалуешься? Мать вкалывала круглые сутки, отец был на фронте и не вернулся.

Жижичкин помолчал. И снова зажегся:

— Одного пацана поставил к стенке на перемене, приказал на колени встать, а он не встает. Потом избил его в кровь.

— А что до этого было? — допытывался Глотов, а Жижичкин отводил глаза, не хотел сказать. — Хочешь, сам за тебя отвечу? В морду он тебе плюнул! Точно?

— Ну, плюнул, — сознался Жижичкин. — Что из того?

— А то, что плевок — не кровь, не отмоешь! Дельный пацан был. Мне бы его вместо тебя.

Бледный от выпитого Жижичкин прошипел с вызовом:

— Не пошел бы он к тебе, Витя! Это я пошел, потому как я при тебе — герой, человеком себя чувствую. Смелый я при тебе. Вот и изгаляюсь над ними, нашими «кормильцами», вроде этого утильщика. Спасибо, Витя, мерси, кореш!

— Гнида ты! — бросил Глотов и сплюнул.

Вздрогнул, напрягся, сжал зубы Жижичкин. И сказал вдруг:

— Пойдем, Витя, пройдемся. Как раз последний сеанс в клубе кончился. Какая-нибудь парочка от табуна отбилась…

И снова они проверяли дамские сумочки, срывали пиджаки, обшаривали карманы. Помогал пистолет.

Когда Глотов поднабрал денег, чтобы выехать из Москвы, попробовать устроиться на новом месте, он передал «вальтер» Жижичкину.

— Верни его хозяину.

— А стоит ли?

— Стоит. У него целей будет, а понадобится, снова даст, никуда не денется.

Спустя два дня после того, как Жижичкин вернул Юрию пистолет, его арестовали. Глотова задержали у тетки под Рязанью — на него указал Жижичкин при допросе.

«Сказать все без утайки, — мысленно повторил Юрий Григорьев предложение следователя. — Хорошо, стоит только начать, но когда остановиться? На чем?»

Однако следователь опередил его.

— Дружки твои — Глотов и Жижичкин!

— Не дружки они мне, — пробормотал Юрий.

— Все вы на одной лесенке, — продолжал следователь. — Глотов — на самой верхней ступеньке, Жижичкин чуть пониже, ну а ты на первую вступил. Такая градация.

«Не вступил», — мысленно возразил Юрий, а вслух боялся отрицать. «Только начни, и ляпнешь не то…» Но пока прикидывал, как поступить, почувствовал перемену в тоне следователя. Вроде бы тот заговорил мягче, а слова звучали все жестче и жестче. Следователь как бы оттолкнул его от себя, хотя и не приближал, совсем чужим стал, хотя и не был близким.

— Вот что я вам скажу, Григорьев, совершенно серьезно. Только хотелось бы, чтобы поняли…

«Почему на «вы»? — подумал Григорьев. — Значит, вот отчего отчужденность возникла!» — И совсем стало ему не по себе, неуютно. Но какого же уюта ждать на Петровке, 38 такому, как он?

— Я уже говорил, что этот фашистский «вальтер» вы своими руками передали бандитам. Как эстафету от гитлеровца. Узнала бы морда фашистская, что к бандитам переходит его пистолет, возликовал бы: «Не пропал «вальтер»! В дело пошел!» — На лице паренька выступили красные пятна. — А кто передал? Сын фронтовика! Уж не из него ли ранил немец твоего отца? А, парень? Не из него ли стрелял?

— В отца? Почему это в отца? — встрепенулся Юрий. — Почему вы так думаете?

— Жижичкин, дружок ваш, разговорчивей. Мы ведь пришли с обыском после его показания.

— А Глотов что?

— И он тоже, слово в слово.

— Сами они взяли. Силой потребовали от меня.

— Какая разница.

«Действительно, какая разница», — мысленно согласился Юрий и спросил наивно:

— Зачем же они рассказали?

— Да потому, что они не глупее вас, Григорьев. Не скажи, тогда бы с них потребовали пистолет.

— Я с ними не ходил, ни в каких их делах не участвовал.

— Вы их вооружили. Этого вполне достаточно для обвинения, — подчеркнул следователь.

— Но я же не знал, для чего он им, для какой цели. Жижичкин попросил, я и дал. Если бы не Глотов…

— Глотова испугались?

Григорьев промолчал.

— Огнестрельное оружие не обычная вещь… Что сказал Жижичкин, когда брал? Для какой цели?

— Он не говорил. Честное слово.

— Но вы же, знали, что собою представляет Глотов.

— Кто его не знает!

— Так для чего же мог понадобиться «вальтер» известному вам Глотову?

Юрий снова покраснел. Всякий раз пробивался стыд, когда знал, что ответить, но боялся. Но конкретной преступной цели грабителей он на самом деле не ведал — обвиняемые не наговорили лишнего на парня, оба отрицали причастность того к грабежам и разбою. Только взяли у него пистолет. И не было улик, опровергавших это. После одного успешного налета Жижичкин все же пригласил Григорьева «погулять» с ними, выпить, но тот отказался наотрез. И больше они к нему не приставали, не навязывались с угощением. И о преступлениях умолчали.

— Итак, откуда у вас пистолет? Где взяли? — задал следователь Григорьеву-младшему вопрос, главный для него и отца. Вокруг ответа кружились все его мысли, как ночная мошкара возле горящего фонаря.

Глаза заливались тоской. Потерянно смотрел Юрий на взрослого, сильного человека, который наступал твердо и неуклонно.

Но этому казавшемуся неумолимым и безжалостным человеку также было нелегко. Мучителен был этот допрос, редкий в его некороткой практике. Он знал, к какому тяжкому ответу ведет парня. А тот пытался как-то отбиваться, обороняться, закрывая собой другого, совсем не чужого ему человека.

— Мой он! — произнес Юрий тихо, но с вызовом. И добавил громко, срываясь на крик: — Сажайте меня! Делайте что хотите — пистолет мой! Так и пишите… Нашел я его.

Такой ответ не смутил следователя.

— Записать можно, — сказал он спокойно, — бумага все стерпит. Но я не писарь. Будут основания — посадим. Моя обязанность — разобраться, установить истину. Понял? Потом уж решать.

— Пистолет мой! — упрямился Юрий.

— Нет! И не стоит тебе брать на себя то, в чем не виноват, — опять перешел на «ты» следователь. — А если и виноват, то тюрьма не лучшее место для исправления таких, как ты, молодых людей.

— Для кого же тогда?

— Для отпетых. Хотя, честно, не люблю этого слова. Отпетый — вроде похороненный. А разве хорошо считать похороненным того, кто еще жив? Когда у него еще есть надежда. Убить в человеке надежду — значит убить его душу. Так что, Григорьев, тюрьма для злодеев, но и для них — вынужденная мера.

И после паузы:

— Не твой «вальтер», нет. И я не ошибусь, если скажу, что нам обоим известен его настоящий хозяин…

Но Юрий упорно молчал. Сидел с поникшими плечами, опущенной головой, показывал вихрастый затылок. И напряженно ждал, что вот-вот ударят его словом, которое сам никак не мог произнести.

— Отец?!

Он поднял плечи. Потом голову. И следователю тоже трудно было смотреть в его глаза. Не было в них ни вызова или признания, ни лжи или страха. Даже тоска вытекла. Одна лишь мольба осталась.

И у следователя был свой сын, самое дорогое существо на свете. Светлоголовый, зеленоглазый мальчуган. Тогда они жили вдвоем, и каждый владел другим безраздельно. И оба были счастливы. И оба боялись, что порушат это обоюдное счастье, которое охватывало их. Но его чувство к собственному ребенку было без примеси того родительского эгоизма, когда свое дитя — свет в окне, взлелеянное растение, а остальные — так, трын-трава в поле. И потому он еще острее ощущал невероятное предательство другого отца. И спрашивал себя: «Какие слова подобрать? Как дальше-то вести этот допрос?»

— Понимаю, Юра, что трудно тебе. Но правда редко бывает легкой. И все же она правда, и никуда от нее не спрячешься.

Но себя спросил: «Но любой ли ценой?» И себе же возразил: «Но они-то давно уж врозь. Не в пистолете исток разрыва. Пистолет — финал».

И опять вопрос себе: «Какой прозорливый! А может, не финал, а испытание на большую крепость? Или еще хуже — ступень, через которую перешагнут и забудут. И рука об руку по жизни». — «Куда?» — «А это уж их дело. Куда отец поведет». — «Так ведь это же порча!» — «Кому?» — «Парню. А от него и другим». — «Другим — да! Но лучше будет, если отец навсегда, на весь отпущенный срок жизни потеряет сына? А сын — отца?» — «Но они уже потеряны друг для друга. Предал отец. В тяжкий час. И еще предаст. Не раз!» — «Уверен?» — «Уверен!» — «Да, ложью ложь не исправить».

— С фронта он его привез. Трофейный, — с трудом выговорил Григорьев-младший. — Не знаю, зачем хранил. Лежал под диваном, в ящике для инструментов. Ваш работник, когда обыскивал, видел этот ящик…

Любовь к оружию? Есть такая. Завладеет человек оружием, и кажется ему, что он сильнее стал. Хотя случись что, не применит — побоится, но бережет. Если нет у него иных замыслов.

Может, Григорьев-старший и в инкассаторы пошел, чтобы ходить при нагане. В их работе нужны доверие и ответственность, смелость и риск. С работы не сам ушел, уволили по пьяному делу.

Однажды он, подвыпив, достал «вальтер» и показал его Юрию, похвалился трофеем. У какого парня не загорятся глаза при виде настоящего пистолета, да еще дома, не где-нибудь на выставке! Ведь многие детские игры наполнены арсеналом: сабли и пистолетики, стрелы и копья, рогатки, мечи и щиты, самолетики и кораблики. И солдатики, оловянные солдатики. А тут настоящее оружие!

Юрий проследил, куда отец спрятал «вальтер» — «игрушку», которой не было ни у кого из ребят. И когда хотел, тогда и брал потрогать.

И следователь решил провести ее, очную ставку. С одним вопросом к обоим: «Чей «вальтер»?»

Не равны были чаши. Против Григорьева-младшего показания ребят со двора, неоднократно видевших в его руках пистолет. Показания арестованных, получивших от Юрия «вальтер». И найден он на голубятне. А против старшего лишь показания сына.

Молча сели они друг перед другом. Юрий с опущенной головой. И отец не смотрел на него, казалось, совсем был спокоен. И опять ничто не выдавало, что они родные.

Следователь не стал повторять привычных вопросов: «Знаете ли вы друг друга и какие между вами отношения? Не было ли каких личных счетов?»

Да, они знали друг друга. Но как и насколько? Могли ли они со всей полнотой рассказать друг о друге? О мыслях и чувствах, делах и поступках, радостях и боли каждого. Может, только на этой очной ставке — необходимом процессуальном действии, но противном закону общения между родными и близкими людьми — они узнают истинную цену своего отношения друг к другу? Подлинную близость и действительное родство?..

— Расскажите, каким образом оказался у вас изъятый при обыске на голубятне пистолет марки «вальтер»? — спросил следователь первым Григорьева-младшего.

— Этот пистолет был у нас дома. Под диваном лежал, в ящике… — начал Юрий, поднимая глаза на отца. — Давно уже… — запнулся он.

Глаза парня казались неживыми, будто осколки темной керамики. А отец своими нацелился так, будто просверлить, пробуравить хотел.

Юрий глубоко втянул в себя воздух, словно перед нырянием, выдохнул и сказал твердо:

— Отец, ты же его с фронта привез. Ну что еще говорить!

— Ну-ну, продолжай, — проронил отец.

— Что же еще продолжать? Вроде все. С фронта привез, и мама об этом знает…

— Мать не путай!

— Хорошо, не буду. Но ты сам скажи — ведь так, правда ведь? Ты же мне его сам показал, помнишь? Давно еще. А потом спрятал, а я видел куда. Ну и брал, прости…

— Выследил…

— Иван Дмитриевич, не перебивайте его, вам дадут слово, — вмешался следователь.

— Пусть говорит.

— Что же еще? Брал, ребятам показывал. Потом вот Жижичкин у меня взял. Они с Глотовым недели две держали…

Отец молчал. При последних словах сына побледнел, заиграл желваками на скулах, с трудом сдерживая себя.

— Потом они ого мне вернули. Я и спрятал пистолет на голубятне, где нашла милиция. Вот и вся история.

— Вся? Фантазии не хватило? — зло произнес отец.

Сын не ответил. Но глаза его ожили, прояснились, словно протерли керамику сырой тряпочкой, сняли с нее пыль. И ясным, чистым взглядом ждал такого же ясного, честного ответа.

— Врешь, сукин сын! — получил в ответ. — Врешь!

— Прекратите, Григорьев! — строго сказал следователь.

— А если он врет? Топит меня! Сговорились вы здесь! — прорвало Ивана Дмитриевича.

— Ведите себя достойно! — еще раз предупредил следователь. — Вы подтверждаете показания сына?

— Это вранье! Нечего подтверждать!

— Папа, я не врал!

— Заткнись! — закричал Иван Дмитриевич. — Теперь, кажется, моя очередь?

— Ваша. Но вы не забывайте, что находитесь не у себя дома.

— Не забуду. Пишите: пистолет не мой, с фронта я его не привозил, дома не держал. Все! — отрезал Григорьев-старший. — Нет, еще… Пистолета в доме не видел и ему не показывал. Впервые увидел в сарае, когда обыск был. Вот теперь все. И жена никогда не видела его у меня. Так все и запишите.

— Таким образом, — сказал следователь, — вина за незаконное хранение огнестрельного оружия должна лечь на вашего сына?

— Не знаю. Это вам определять, ваша обязанность, — ответил Григорьев-старший.

— Здорово! — сказал следователь и взглянул на младшего Григорьева. Тот был растерян, подавлен и ждал поддержки. — У вас есть какие-нибудь дополнения к своим показаниям? — задал ему вопрос.

Юрий мотнул головой, тихо сказал:

— И маму застращал… Нет у меня дополнений.

— А у вас?

— Нет, — ответил старший.

— И все же я должен вам разъяснить, что сейчас как раз тот момент, когда еще не поздно сказать правду, Иван Дмитриевич. Потом уже дело не поправишь.

Григорьев-старший упрямо молчал.

— Откровенно говоря, я не верю вам, Иван Дмитриевич, а сыну вашему верю.

— Вот и верьте.

— На одной вере не построишь вывод.

— Вот именно, — зло усмехнулся Иван Дмитриевич.

— Ничего смешного. С формальной стороны все против Юрия. Вот и вы тоже. Зачем же парня умышленно толкать в тюрьму?

— Папа, скажи правду. Тебе же ничего не будет.

— Ты что, сопляк, агитируешь? Сиди и молчи! — огрызнулся отец.

Сын вспыхнул, по сдержался, смолчал.

— Иван Дмитриевич, — примирительным тоном произнес следователь, — я не уговариваю вас взять вину сына на себя. Да, он взял пистолет и отдал ребятам, которые арестованы. Это его вина. Но пистолет-то ваш, что уж тут. Я убежден, что вы его хозяин. Ну хранили, ну держали. Объясните, в конце концов, зачем. Мы же все учтем: ваш возраст, ваши фронтовые заслуги и то, что не были судимы. Сами здраво все взвесьте.

— Взвесил и без вашей подсказки.

— Не теми гирями, не на тех весах. Наши более точны.

— А если на ваших, зачем вам мои показания, если гирь-то на меня достаточно, а? Значит, не хватает его, вашего убеждения? — со злорадством произнес Иван Дмитриевич. — Не тянет. Ну так и меня не тяните в тюрьму! За него! — и ткнул пальцем в сторону сына.

Следователь не отреагировал на выпад.

— Да, — сказал он спокойно, — против вашего сына есть улики. Жижичкин с Глотовым грабили людей, используя ваш пистолет, но дал-то им его Юрий… Вы же отец!

— Отец не отец, а вы докажите, что пистолет мой! Может, он еще у кого его взял. Может, покрывает какого дружка? — Видно было, что он играл словами. — Вот и решайте сами. Он заварил кашу, он пускай ее и расхлебывает. — И для убедительности своих слов пристукнул кулаком по колену.

«Шкурник! — хотелось следователю крикнуть в лицо этому заскорузлому человеку. — Как же ты дальше жить-то будешь, с какой совестью?»

— Как же вы дальше жить собираетесь, гражданин Григорьев? — все же сказал, не вытерпев.

— Обойдусь без ваших советов!

— Зачем вам мои советы? А вот сына-то за что так?

— Не надо, товарищ следователь, — воскликнул Юрий. — У меня есть дополнение.

— Что за дополнение?

— Пусть будет так, как он хочет…

— Как это?

— А так, что пистолет мой.

— Но это же ложь! Этого я писать не буду!

— Как не будете?! — вскричал Григорьев-старший. — Это ваша обязанность — писать, что показывают…

— Нет, Григорьев, и мы не все пишем, — сказал решительно следователь. — Да, да, — добавил, прочитав на лице его искреннее удивление. «Ах как они искренно удивляются, да не искренно говорят!» — Это уж пусть ваш сын пишет. Сам. — И обратился уже к Юрию: — Возьмите протокол. Вот ручка. И пишите все, что считаете нужным. И подпишитесь.

— Что, отец, писать?

— Твое дело, — ответил отец. — Сам решай.

— Хорошо, — сказал сын и сделал запись.

«Все, что я показал, правда, за что и расписываюсь», — прочитал следователь и протянул протокол старшему Григорьеву.

Тот хмыкнул, ознакомившись, передернул плечами. Потом не спеша вынул из внутреннего кармана пиджака свою авторучку, будто не доверяя той, что писался протокол, и подписал свою часть показаний.

— Можно идти? — спросил так, словно подписался за получение ничтожной суммы денег или еще за что-то, мало касавшееся его.

— Подождите в коридоре.

Юрий смотрел на уходившего отца, надеясь, что тот остановится, вернется и все решится само по себе. Правда была столь известная и очевидная. И уведет его отсюда.

Но отец не вернулся, лишь произнес перед самой дверью, полуобернувшись: «Завтра мать принесет тебе передачу». Сказал, как приговорил.

— Что же мне теперь будет? — спросил Юрий следователя. — Неужели мне не поверят? Вы-то верите?

— А то ты не знаешь.

Парень вздохнул вроде с облегчением, может, с надеждой на всесильность следователя. Если бы он знал, во что обходится эта «всесильность» тому, кто принципиален в своих убеждениях и решениях. Но он верил. И все равно его не мог не волновать исход и очной ставки, и всего дела, в котором он завяз по уши. И привлечение к суду, сам арест отнюдь не ушли из тревожных дум.

Но следователя волновало другое. Он думал о том, что станется с парнем, когда тот выйдет из стен этого здания и вернется в лоно семьи. Семьи? Да есть ли она теперь? Такая не опора. Мать — слабая женщина, а отец — не́друг. И представил, как Юрий откроет дверь, войдет неожиданно для родителей в дом. Отец скажет: «Отпустили, значит, поверили. За отцом теперь пришел. Свято место пусто не будет». И станет кричать, упрекая в неблагодарности, предательстве. А мать будет лишь всхлипывать. А потом исподволь начнет папаша толкать сынка на ложные показания. Дело-то еще не закончено, все можно перевернуть, перелицевать. И спастись.

«Как и чем помочь парню? Чем поддержать, чтобы выстоял? И не только в этом деле».

— Иди домой, Григорьев.

И тут же нахмурился Юрий:

— А отец? Как же с ним?

— Это мы как-нибудь уж сами решим с твоим отцом, — сказал следователь. Но видел, что не утешил ответом. Однако следователи — не утешители. — А ты иди. И учись понимать людей. С чем обращаются к тебе, что предлагают, что хотят от тебя, чего требуют. Всему, Юра, учись давать верную, справедливую оценку, по прежде всего своим собственным поступкам и действиям. Это самое главное — требовательность к себе самому. На работу придешь, с мастером обо всем поделись. Он-то хороший человек, надежный. Ну, вот к нему и обратись. Пусть он и мне позвонит. Я все объясню, не бойся, все но справедливости. Пусть даже зайдет.

— Спасибо. Я скажу мастеру.

— Всем знать, конечно, не обязательно, ты его предупреди от моего имени. Но прежде всего держись сам, будь крепок, надежен.

Наступил поздний вечер, когда Юрия проводили по полутемным уже коридорам управления и он вышел на улицу. Вышел — и радостно стало от вечерней свежести, нового ощущения свободы.

Григорьев-старший вернулся в кабинет следователя. Где находился его сын, он не знал. Следователь вывел Юрия так, что они не встретились. Но про сына не спросил.

— Вот что, Григорьев, — сказал следователь. — Вы не слишком надейтесь на свои показания. Я выделю эпизод с пистолетом из дела и не торопясь займусь им отдельно. По архивам установлю всех ваших сослуживцев по воинской части и разыщу тех, кто остался жив. Не один, так другой вспомнит и расскажет, откуда у вас «вальтер». А теперь идите и ждите вызова. Очная ставка еще не решение.

Однако Григорьев не встал и не вышел, как делал уже дважды до этого.

— Что же вы сидите? Вы свободны. Уже ночь на дворе…

Григорьев словно прилип к стулу и никак не реагировал. Только сжатыми кулаками постукивал по коленам.

— Не надо разыскивать фронтовиков, — сказал он глухо.

Следователь взглянул на часы, взял чистый бланк допроса и положил перед ним. Григорьев достал свою авторучку и молча стал писать.

Когда написал то, что хотел, и подписал, следователь тоже скрепил документ своей подписью. Написанное он просмотрел бегло, потому что не сомневался в его содержании. Оно соответствовало истине.

 

Валерий Данилевский

НЕОТВРАТИМОСТЬ

Пятиминутка в Управлении уголовного розыска республики начиналась в 9 часов утра. У Виктора было в запасе еще 40 минут. Значит, можно спокойно проехать в трамвае пять остановок и не торопясь, пройтись пешком до министерства.

Таллин утром совсем непохож на тот город, каким его видят днем. Озабоченно поглядывая на часы, люди торопятся, перед газетными киосками выстраиваются мимолетные очереди. Деловито позванивают симпатичные маленькие трамвайчики, развозя людей на работу, за прозрачностью магазинных витрин мелькают лица продавцов, раскладывающих товары.

Город готовился к трудовому дню. Это потом неизвестно откуда на улицы выплеснутся нарядные толпы туристов, самозабвенно щелкающих фотоаппаратами, жужжащих кинокамерами, внимательно осматривающих островерхие церкви и седые башни Таллина. Эта разноголосая гудящая толпа всегда почему-то раздражала Виктора, хотя он прекрасно понимал, что у людей отпуск и они удовлетворяют свою извечную страсть к передвижению и познанию. Ему было непостижимо, как небольшой по территории Таллин умудряется размещать столь огромную многонациональную массу людей — в тюбетейках и папахах, шляпах и замысловатых кепочках, желающих все посмотреть, запечатлеть, увезти что-то с собой.

Виктор, соскочив с трамвая, направился к Ратушной площади. Сегодня пятница, и, если все будет спокойно, впереди два дня отдыха. Можно будет… Вот загадывать, на что можно будет употребить эти два выходных, Виктор не решился.

В «конторе», как шутливо окрестили сотрудники уголовного розыска свое управление, собрались уже почти все. Приветствия, шутки и, конечно, оживленное обсуждение вчерашнего футбольного матча. В коридоре гудел бас Энделя Рооса.

Он обладал необыкновенной способностью в любое время суток, в любом месте, чуть ли не в лесу, отыскать телевизор и, вожделенно бормоча что-то себе под нос, все-таки посмотреть очередной матч. Карманы его вечно были набиты футбольными справочниками, таблицами и одному ему известными таинственными графиками. Эндель знал всех игроков советских и многих зарубежных команд, их биографии, в каких играх забиты «классные» голы, короче, любые подробности футбольной жизни. Но это не мешало ему работать и прекрасно знать свое дело.

Натренированная память Энделя могла моментально выхватить эпизоды любого преступления, над расследованием которого он работал когда-то, фамилии всех соучастников, сроки наказаний и всю прочую информацию, так необходимую в работе и за которой другие сотрудники вынуждены зачастую обращаться к специальным картотекам.

Все ждали начальника отдела подполковника Уно Яановича Рохтлу. Тот каждое утро заходил сначала к дежурному по министерству, брал сводку происшествий по республике за последние сутки и ровно в 9.00 появлялся в своем кабинете.

Так и в это утро Уно Яанович прошел через весь кабинет, сел за стол и поверх очков оглядел собравшихся:

— Кто отсутствует? Двое в командировке, один в отпуске, двое на учебной сессии. Да, не густо нашего брата осталось. Итак, как прошли последние сутки…

Виктор переглянулся с Энделем и напряженно стал слушать.

— В Таллине два угона личных автомашин. Один угонщик задержан, вторая машина найдена в исправном состоянии. Происшествий больше нет, — продолжал Рохтла. — Впереди суббота и воскресенье, дежурят Роос и Клименко. У кого ко мне есть вопросы, прошу обращаться до одиннадцати часов, после я уеду на весь день.

Понедельник и вторник следующей недели прошли спокойно, работа шла в обычном ритме. К вечеру, покончив с делами, Виктор поехал домой. По дороге купил торт со взбитыми сливками, любимое лакомство Катьки. Жена, увидев Виктора, радостно засуетилась, быстро накрыла на стол и умчалась к портнихе. Сидя на кухне вдвоем с дочкой, Виктор рассеянно ужинал, а дочь по уши вгрызлась в огромный кусок торта.

— Катерина! Не торопись! — Виктор грозно нахмурил брови.

Катька захлопала голубыми глазами, с набитым ртом промычала что-то и с новым усердием принялась за торт. Уложив дочь спать, Виктор открыл окно и закурил. На улице было тихо и сыро. В темноте, вспыхивая голубыми искрами, прогрохотал ярко освещенный трамвай. Немногочисленные пассажиры сонно покачивались в креслах. И опять тишина.

Виктор поежился, закрыл окно. Поправив на дочери одеяло, прилег на диван. Постепенно его стало охватывать смутное беспокойство.

А беда случилась в эту ночь на одиноком лесном хуторе.

Звонок не разорвал грохотом тишину спящего дома, а лишь слабо тренькнул, приглушенный регулятором. Виктор привычно протянул руку к телефону:

— Шахов слушает.

— Говорит помощник дежурного по министерству. Вас срочно вызывают в управление. — Помощник посопел немного в трубку и, видимо, распираемый информацией, срывающимся голосом зачастил: — Убийство! Давай жми, Шахов, дежурную машину за тобой уже выслали.

Виктор взглянул на часы. Они показывали без пяти минут шесть. Встал, торопливо прошел в ванную, наскоро побрился. Уже затягивая галстук, заглянул на кухню и увидел Лену, которая сонным воробышком сидела на стуле. Виктор молча взял жену на руки и отнес в спальню.

— Спи. Я позвоню потом.

— Да, дождешься от тебя, — улыбнулась Лена. — Ну беги, машина уже пришла. Только выпей сначала кофе, я приготовила. Ну, ни пуха!

У входа в управление Виктор столкнулся с Энделем. Церемонно расшаркавшись друг перед другом, каждый сделал приглашающий жест рукой, пропуская товарища вперед. Пожилой старшина-вахтер укоризненно покачал головой и, хотя несколько лет знал обоих, проверил их удостоверения.

Начальник отдела уже находился в своем кабинете. Разговаривая с кем-то по телефону, он взглянул на вошедших и указал на стулья. Виктор с Энделем сели и стали наблюдать, как бегает по бумаге карандаш шефа. Кончив записывать, Рохтла положил трубку, поправил очки и буднично произнес:

— С добрым утром, сыщики! Машина наша из гаража уже вышла, собирайтесь, и через три минуты быть внизу.

Сборы — дело нехитрое: пистолет в кобуру, второй снаряженный магазин — в маленький кожаный чехол на поясе, из стола — пару пачек сигарет, портфель, который всегда находится в «дежурном режиме», — вот и все, можно ехать.

Рохтла сидел в машине. Шофер Славка радостно приветствовал обоих капитанов, резко нажал стартер, и машина рванулась с места, завизжав о брусчатку резиной. Усаживаясь поудобнее, погнал машину по залитому солнцем утреннему Таллину.

— Куда едем? — не выдержал Виктор.

— Значит так, бойцы. Едем но направлению к Хаапсалу. — Уно Яанович достал записную книжку. — Там на хуторе обнаружен труп семидесятилетнего Вольдемара Ауна. Как говорится, с признаками насильственной смерти. Старик на хуторе жил один, о родственниках пока ничего не известно. Я успел проверить в информационном центре: Аун не судим и вообще в наше поле зрения никогда не попадал. Вот все, чем мы в настоящее время располагаем.

— Да, не густо. — Эндель наклонился к начальнику. — А как он был убит?

— Огнестрельная рана. На месте разберемся, криминалисты должны были выехать на своей машине.

Уно Яанович снял трубку радиотелефона и набрал номер дежурного по министерству.

— Рохтла говорит. Из ЭКО товарищи выехали?.. Скажите их позывной. Понял, спасибо.

Рохтла переключился и переговорил с машиной экспертно-криминалистического отдела. Выяснилось, что они едут другой дорогой. Договорились встретиться на месте преступления.

В машине повисло молчание. Да и о чем говорить? Пока ничего не известно, кроме того, что убит пожилой одинокий человек. Кто поднял на него руку? Что толкнуло убийцу на этот шаг? Все предстояло еще выяснить.

Люди, сидевшие в машине, были профессионалами своего дела, и много раскрытых тяжких преступлений на их счету. На раскрытие некоторых пришлось потратить годы кропотливого труда. Годы!.. Непосвященному человеку трудно даже представить себе этот колоссальный объем работы. А ведь сколько тратится сил и нервов?! И, видимо, тогда только преступник не посмеет убить или ограбить, когда будет убежден в неотвратимости наказания. Стопроцентной неотвратимости! А для этого необходимо каждое преступление раскрывать.

Виктор откинулся на сиденье, расслабился, прикрыл глаза. Тревога холодила сердце. Это всегда так, при каждом выезде на место преступления. Несмотря на большой стаж работы, он никак не мог привыкнуть к виду трупов, чужих ран, смотреть на людей, находящихся в отчаянии и горе. Всякий раз Виктора охватывало огромное желание быстрее найти преступника.

За окном мелькал осенний лес. Солнце золотило пожелтевшую листву, в низинах ватным слоем стелился туман. На опушке, растопырив неуклюжие ножки, стоял лосенок и с любопытством смотрел на приближающуюся машину. Славка плавно затормозил и выключил двигатель. Лосенок сделал несколько шагов к машине, чавкая по болотине копытцами, вытянул шею в сторону людей, принюхиваясь и вздрагивая всем телом.

Рохтла приоткрыл окно.

— Что, парень, заблудился?

Лосенок присел, замотал обидчиво головой и, разбрызгивая грязь, помчался в лес.

На место прибыли уже в десятом часу. Хутор находился на большой лесной поляне в окружении могучих сосен. Старый, вытянутый в длину приземистый дом, крытый камышовой крышей. Рядом такие же древние сарай, амбар и баня. Двор в полном запустении — все заросло травой, в углу куча сгнивших досок, посередине насквозь проржавевшая косилка. Только свежая поленница дров говорила о том, что дом обитаем. За стеклом маленького окошка Виктор увидел громадного серого кота, который неподвижно сидел и меланхолически жмурился. Возле распахнутой входной двери стоял пожилой человек в форме капитана милиции. Растерянно затоптавшись, он растопыренными пальцами неуклюже отдал честь и сказал:

— Извиняюсь, ваши документы. Сюда нельзя.

Рохтла молча протянул удостоверение. Капитан внимательно прочитал красную книжицу и, вытянувшись, отчеканил:

— Участковый инспектор Лаур.

Из проема двери показался озабоченный начальник местного уголовного розыска Юхан. Увидев приехавших, горячо пожал всем руки.

— Товарищ подполковник! Следователь прокуратуры и судмедэксперт уже работают в доме, еще ждем криминалистов из Таллина.

— Вон они уже подъезжают. Пускай начинают работать, а мы пока поговорим. — Рохтла приветственно махнул рукой прибывшим и повел сотрудников к поленнице. Расселись на чурбаках.

— Давайте начнем по порядку. — Рохтла закурил сигарету. Виктор и Эндель достали блокноты.

— Пускай участковый начнет, — сказал Юхан. — Он обнаружил труп, но растерялся немного — с самой войны на его участке никаких преступлений не было. Вы уж извините, товарищ подполковник.

— Ты, Юхан, зря извиняешься. Раз таких преступлений не было, значит, хорошо работал. — Рохтла повернулся к участковому: — Рассказывайте, Лаур.

Капитан осторожно снял фуражку и расправил пятерней седые слежавшиеся волосы.

— Живу я здесь недалеко, километра три будет. Не спалось ночью, товарищ подполковник, старая рана беспокоит. — Лаур непроизвольно потер ногу. — Часа в четыре утра услышал два выстрела из ружья. Подумал, браконьерствует кто-то, потому как не сезон сейчас. Лесник в отъезде, у дочери гостит, замужем она за офицером армейским. Мужик хороший, рыбак. — Лаур смутился, что увел разговор в сторону. Присутствующие молчали. — Значит, сел я на мотоцикл, поколесил по лесу. Никого. Когда проезжал мимо дома старого Вольдемара, увидел, что дверь нараспашку. Непохоже это на старика. Может, случилось что? Зашел в дом, а он в крови весь… Мертвый. — Капитан дрожащей рукой вытер вспотевший лоб. — Рация моя на мотоцикле до райотдела не достает. Позвонил от себя и сразу вернулся.

Участковый потерянно умолк.

— Так. Расскажите об убитом подробнее. — Рохтла ободряюще посмотрел на Лаура.

— Что о нем рассказывать? Одинокий старый человек. С тридцатых годов был в здешних местах егерем. Детей не было. Старуха померла лет пятнадцать назад. После этого сдал Вольдемар, хозяйство забросил, протянул еще несколько лет, да и оформил пенсию. Видно, не под силу стала егерская служба. В магазин ему было далековато ходить, так часто я подбрасывал ему хлеб, консервы. Иногда заезжали по старой памяти охотники из пожилых, останавливались у Вольдемара на ночевку, оставляли кое-что из продуктов. Он и рюмку мог с ними поднять, а так не пил. Уравновешенный был человек.

— Извините, — улыбнулся Виктор, — придется задать банальный вопрос: были ли у Ауна враги или неприязненные отношения с кем-нибудь?

— Какие враги?! Он и мухи не обидит. Хоть и егерем работал, а в живность не стрелял, жалел ее. И не общался ни с кем, жил себе бирюком.

— Да, задача! — Рохтла поднялся. Встали и остальные офицеры.

— Юхан, а служебную собаку использовали?

— Так точно! Взяла след, дошла до ручья — это метрах в ста пятидесяти отсюда, дальше идет заболоченный лес, — на том все и кончилось.

— Ясно. Необходимо выделить Лауру достаточное количество людей и организовать осмотр местности. Ведь кто-то стрелял из ружья ночью? Заодно обойти все хутора, переговорить с жителями. Узнать, не было ли у кого гостей, может, видели посторонних в лесу? Немедленно информируйте пограничников. Давай, Юхан, действуй, а мы здесь поработаем.

Юхан с Лауром уехали, остальные вошли в дом. Первым помещением была кухня. Грязная, закопченная плита, на ней металлические миски с остатками засохшей еды. В углу лежал развязанный мешок с картошкой, рядом, в старом тазу, горка проросших луковиц. Стоял кислый, затхлый запах. Виктор потрогал плиту — та была еще теплая. Далее была комната, в которой, кроме шести кроватей с засаленными матрасами, ничего не было. Видимо, здесь обычно ночевали охотники. Прошли в последнюю комнату, откуда слышались голоса. Из-за грубо оструганного стола поднялся пожилой мужчина и представился:

— Следователь прокуратуры Юрисоо. Этот молодой человек, — он указал на парня, сидевшего на лавке между двух окон, — судебно-медицинский эксперт Панов, а это, — теперь последовал кивок в сторону двух женщин, робко жавшихся друг к другу, — понятые. Ваших коллег-криминалистов представлять нет необходимости.

Рохтла назвал себя и сотрудников, потом с Юрисоо отошел к двери, где они негромко заговорили. Эндель присоединился к ребятам из ЭКО.

Виктор оглядел комнату. Убранство небогатое. Облезлый шкаф (наверное, еще довоенный) с распахнутыми дверцами, весь нехитрый скарб, валявшийся на полу. У глухой стены широченная тахта — одеяло отброшено, обивка вспорота, из нутра сиротливо торчат пружины. Повсюду следы полного разгрома: приподнятые доски пола, искореженные деревянные плиты подоконников, разбитая кадка, в которой рос фикус. На полу между тахтой и стеной лежал труп, прикрытый залатанной простыней. Мрачное, зловещее зрелище. Полная комната занятых делом людей, и это неподвижное тело, то, что всего несколько часов назад было живым человеком. Виктор подошел к трупу, присел. Рядом опустился Панов, откинул с лица убитого простыню. Жидкие седые волосы, небритое, изможденное лицо, рот открыт в последнем вздохе. Панов снова набросил простыню и тихо сказал:

— Пулевая рана навылет в области сердца. Ваши спецы пулю из стены уже выколупали. Убит в середине ночи, точнее скажу после вскрытия. Вечерком загляни в мое хозяйство, результаты будут готовы. Пойду теперь встречать машину, мне пора ехать.

#img_9.jpeg

Виктор задумчиво сидел на корточках. Мягко спрыгнув с подоконника, к нему приблизился кот, сел неподалеку и уставился желтыми глазами. Видно, проголодался, а никто его не кормит. Странные животные эти кошки. Человек сильно ошибается, думая, что приручил их. Собака давно бы почувствовала смерть хозяина, а этот котище спокоен и равнодушен. Что видел он этой ночью? Какая трагедия разыгралась здесь?

Следователь Юрисоо вернулся к столу, пригласил поближе понятых и продолжил заполнение протокола. Рохтла увел сотрудников в пустующую комнату, расселись на кроватях. Калда, руководитель группы криминалистов, не дожидаясь приглашения, начал докладывать:

— Порадовать особенно нечем, Уно Яанович. Дом мы осмотрели. Сняли несколько отпечатков пальцев, но я уверен, что все они принадлежат хозяину — его узор. Обнаружена стреляная гильза и пуля от пистолета калибра 7,65 миллиметра. Оружие не отечественное, что-то типа маузера, «вальтера», судя по гильзе — еще со времен войны. После экспертизы скажем точнее. Фотосъемки тоже произведены, сейчас начнем осматривать остальные постройки. Двери самого дома не взломаны. Хозяин, похоже, не имел привычки запираться. Брать у него нечего, сами видели.

— Нечего, говоришь? А погром у него устроили зачем, что искали? Давайте, Калда, работайте дальше — большая надежда на вашу фирму. Виктор, подключайтесь к научным мужам, а мы с Энделем пока займемся бумагами покойного. Может, там что найдем, какого-нибудь дружка или родственника.

Осмотр места происшествия длился еще около четырех часов. Закончив обследование бани, Виктор вылез наружу и, осторожно вытащив грязными руками сигарету из пачки, закурил. После копания в старой рухляди хотелось тщательно вымыться. Из сарая выглянул радостный Калда и помахал рукой.

Виктор торопливо перебежал двор и, споткнувшись о порожек, ввалился в сарай.

— Осторожней, Витя! Иди сюда.

Калда со своим товарищем, подсвечивая себе фонариками, склонились в углу. Привыкнув к полумраку, Виктор увидел, что земляной пол сарая в нескольких местах вскопан. Возле одной из ям Калда внимательно осматривал измазанную глиной лопату.

— Видишь, на глине синие ворсинки. Это или рукавицы, или нитяные перчатки. Изымем — пригодятся. Вот почему в доме не было чужих отпечатков. Но не это главное, ты сюда смотри.

Луч фонарика переметнулся в сторону, и Виктор увидел на свежем выбросе земли четкий отпечаток обуви. Калда осторожно измерил след, поднялся и сказал напарнику:

— Сейчас пришлю следователя с понятыми. След сфотографируешь, сделаешь с него слепок. Пошли в дом, Виктор.

Внимательно осмотрели всю обувь, находящуюся на хуторе, но ничего похожего не обнаружили. Да и нога покойного соответствовала 40-му размеру, а на земле отпечатался явно 43-й. Но это уже было кое-что! Калда ходил в героях.

В Хаапсалу приехали в четвертом часу дня. Калда со своей бригадой срочно отбыл в Таллин, увозя «трофеи». На совещание все собрались в прокуратуре в небольшом кабинете Юрисоо. Перед самым началом совещания примчался запыхавшийся Юхан. Несмотря на усталость, все были сосредоточенны, собранны и спокойны. Юрисоо откинулся на спинку стула, пригладил редкие волосы и неторопливо начал:

— Уважаемые товарищи! — Это прозвучало настолько торжественно, что все заулыбались. Юрисоо тоже рассмеялся, неожиданно и открыто, совсем по-молодому. — Обстановка не благоприятствует веселью, но я, каюсь, взял не тот тон. Мы с вами должны и обязаны решить один вопрос: кто совершил убийство? Для этого необходимо уяснить себе цель и мотивы преступления. Какие будут мнения?

После недолгого раздумья Виктор твердо сказал:

— Есть три версии: первая — с целью ограбления, вторая — убийство с целью мести и, наконец, третья версия — убийство из хулиганских побуждений. Я понимаю, что это стандартная заготовка, но уйти от нее, от этих версий мы не можем. Попробуйте сейчас придумать что-нибудь новое!

— Убедительно, хотя возможны и более оригинальные варианты, — произнес Юрисоо. — Давайте обсудим. Итак, первая версия: ограбление. Все мы были на место происшествия и видели, в каких условиях жил Аун. О достатке не может быть и речи. Накопления? Много ли сэкономишь на зарплату егеря?

— В практике бывали случаи, когда преступления совершались совсем из-за незначительной суммы денег, — сказал Виктор.

— Согласен, Шахов. Не нужно горячиться. Ведь мы пытаемся нащупать наиболее веские аргументы, которые могли толкнуть преступника на убийство. Ведь пойти на такое ради нескольких десятков рублей мог разве что сумасшедший. Кстати, вот вам еще одна версия: сумасшедший, и ее также придется отрабатывать.

В разговор вступил Рохтла:

— Да, и это тоже версия. Эндель, когда будете готовить ориентировку по республике, обязательно укажите, что необходимо устанавливать лиц, имеющих отклонения в психике и скрывшихся из дома или лечебницы. Ты, Виктор, не переживай — первую версию мы не отбрасываем. Теперь проверим другую: убийство из мести, хотя это тоже довольно шаткое предположение. Друзья или враги Ауна нам неизвестны, скорее всего их и вовсе не было. Родственники отсутствуют, переписку покойный ни с кем не вел. Чтобы окончательно убедиться в этом, Юхану поручается переговорить с работниками почты. Итак, пока наиболее приемлемая версия: убийство из хулиганских побуждений. Да, такое предположение расширяет объем работы почти до бесконечности, но мы должны учитывать все обстоятельства, которые дают отправные точки для розыска. Уединенный лесной хутор не место для прогулок хулиганов. Если там побывал кто-то посторонний, его могли видеть окрестные жители. Значит, нужно продолжать опрос населения. Необходимо установить водителей рейсовых автобусов, маршруты которых проходят через интересующий нас лесной массив. Они прекрасно знают своих местных пассажиров, постоянных попутчиков и наверняка запомнили чужака, если тот садился или выходил из автобуса. Товарищи из Хаапсалуского райотдела пусть займутся местной шпаной. Юхан, переверни весь район, но проверь всех лиц, представляющих интерес для нас. Виктор и Эндель окажут тебе посильную помощь. Таков примерный план первоначальных действий. Какие будут дополнения? Эндель, ты хочешь что-то сказать?

— Да! Есть еще одна версия, на всякий случай. Ауна могли убить для того, чтобы заставить его навсегда замолчать.

Немногословный Эндель не стал комментировать свое сообщение, хотя оно заслуживало внимания. Такое тоже могло быть. А что, если старый Аун знал какую-то тайну и умер вместе с ней?

Совещание затянулось до позднего вечера. Чтобы хоть как-то освежиться, Виктор отправился к Панову не автобусом, а пешком. Прогулка по городу действительно взбодрила его, в голове прояснилось, стало легче дышать. Миновав в темноте скверик при небольшой больнице, Виктор зашел с правого крыла и поднялся по ступенькам. Гулкий белый коридор освещался тусклой лампочкой. За обитой дерматином дверью слышался голос Панова. Когда Виктор вошел, тот положил трубку телефона, серьезно посмотрел на Виктора.

— То ли случайно, то ли стрелок был меткий, но пуля пробила сердце. Летальный исход мгновенный. Смерть наступила примерно в 24 часа. Алкоголь покойный не принимал, следы побоев абсолютно отсутствуют. А как у вас дела, зацепились за что-нибудь?

— Нет. Строим конструкции из версий и тут же их сами разрушаем. Отчаиваться, конечно, не следует — негодяя мы обязательно найдем. Ладно, пойду в гостиницу.

— Давай ко мне домой? — предложил Панов. — Места много, и жена будет рада гостю из столичного города. На ужин отведаем зайчатины. Уговорил?

— Уговорил, чревоугодник.

Рассмеявшись, Панов позвонил домой, чтобы предупредить жену. Они вышли на улицу. Старый маленький городок готовился ко сну — в окнах гас свет, по пустынным улицам спешили запоздалые прохожие. В ночной тишине издалека доносился шум морского прибоя. Впереди медленно пересекла улицу желтая машина — ночная милиция несла службу.

Режим работы в Хаапсалуском райотделе изменился. Создали оперативную группу, куда, помимо уголовного розыска, вошли представители других служб. В отделе не было ни одного человека, кто не пытался бы оказать посильную помощь в раскрытии преступления.

Удалось выяснить, что два выстрела из ружья, которые ночью слышал капитан Лаур, произвел тракторист местного колхоза Кууль. К нему в огород повадилось семейство кабанов, и, чтобы отпугнуть их, Кууль устроил пальбу. Опрос водителей рейсовых автобусов и окрестных жителей ничего не дал: никто из них никого постороннего не видел.

А время шло, и постепенно остывало ощущение, будто преступник где-то рядом, что его скоро задержат. На пятый день розыска участковый инспектор Геймонен сообщил, что из Хаапсалу исчез Яков Моргун, ранее судимый за покушение на убийство.

Виктор решил срочно навести справки об образе жизни Моргуна. Выяснилось, что после отбывания наказания он прописался в доме отца, в котором проживала еще его незамужняя сестра. Работать Моргун устроился слесарем в автохозяйство. Последнее время много пил, первого сентября вышел пьяным на работу, и начальник вынужден был отправить его домой. Второго сентября Моргун в автохозяйство не явился и отсутствует на работе по сей день.

Информация была интересная. Виктор поспешил в прокуратуру. Юрисоо внимательно выслушал его рассказ.

— Вы заинтриговали меня, Шахов! Что намерены предпринять дальше?

— Начнем розыск Моргуна. Считаю целесообразным провести по месту жительства Якова Моргуна обыск. Поищем там его обувь. Помните след на хуторе?

— Помню и согласен с вами. Разрешение на обыск я оформлю.

Через час Виктор, Юхан и два молодых сотрудника выехали на обыск. Каменный дом Моргунов хоть и выглядел крепким, но чувствовалось, что владелец не очень-то занимался хозяйством: ворота перекосились, двор захламлен, ставня на окне висит на одной петле. Здоровенный рыжий пес яростно хрипел, кидался на людей, но крепкая цепь отбрасывала его назад.

Поднялись на крыльцо, постучали. Дверь открыл пожилой мужчина, отец Якова. Равнодушно прошел в комнату, сел за стол и принялся хлебать жиденький суп. Привык, видно, к частым визитам милиции. Осмотревшись, Виктор присел за стол напротив мужчины.

— Где сын?

Старший Моргун, не прекращая жевать, промычал:

— Черт его знает?.. Свистнул у меня полсотни, теперь и рыла не кажет. Объявится — прибью!

— Сколько дней он отсутствует?

Моргун поскреб небритую щеку, встал и открыл ящик комода, вытащил из него синенький бланк телеграммы и, отставив далеко руку, пробежал глазами текст.

— Стало быть, с первого сентября этот прохиндей намылился, Надя, дочка моя, 31 августа в Пярну уехала, тетка там приболела, а на следующий день и Яшка рванул. Плакали мои денежки…

— Так, может, он тоже в Пярну поехал к тетке?

— Да он за всю жизнь ни разу ее в Пярну не навещал.

Моргун-старший решил, что тема разговора исчерпана, уселся и снова принялся за остывший суп. Он так был поглощен едой, что даже сообщение о том, что в доме будет произведен обыск, не произвело на него, казалось, никакого впечатления.

Дом осмотрели быстро. Со всех углов собрали обувь: резиновые сапоги, сандалии, старые ботинки, из-под кровати вытащили коробку с новыми туфлями.

— Чьи?

— Яшкины, — бесстрастно сказал Моргун.

Виктор глянул на подметку — так и есть, 43-й размер! Медленно вытащил из бумажника фотографию следа с места происшествия, осмотрел всю обувь, но аналогичного рисунка не было. Иначе все сразу бы стало на свои места. Правда, еще одна пара 43-го размера была на ногах отсутствующего Якова Моргуна, и на нее нужно было взглянуть как можно быстрее. Опыт Виктора не позволял ему необдуманно торопиться. Дом осмотрели еще раз — искали рукавицы или нитяные перчатки. Впустую. Взяв адрес пярнуской тетки, поехали в автохозяйство, где работал Яков Моргун. Тщательно осмотрели все подсобные помещения, но ни похожей обуви, ни перчаток, ни рукавиц не нашли. Правда, была там одна пара зеленых брезентовых рукавиц, но они ничего общего не имели с синими ворсинками, обнаруженными Калдой на лопате.

Возвратившись в отдел, подвели итоги.

Вольдемар Аун убит в ночь со второго на третье сентября, в сарае убийцей оставлен след — отпечаток обуви 43-го размера. Яков Моргун ранее был осужден за покушение на убийство, пьет, испытывает недостаток в деньгах, носит обувь именно 43-го размера. Первого сентября исчез из Хаапсалу, и до сих пор нигде не обнаружено его местопребывание. Вывод вроде напрашивался сам собой.

Посоветовавшись, решили, что в Пярну поедет Эндель, а Виктор с местными розыскниками займется изучением связей Моргуна в Хаапсалу.

Половина следующего дня ушла на малоприятные беседы с помятыми, синюшными личностями. Уж больно однообразную компанию подобрал себе Яшка — почти все были постоянными клиентами вытрезвителя. Посему и добиться от них толку было невозможно, никто из них не знал местонахождения своего бывшего собутыльника.

К обеду вернулся Эндель с хорошими вестями: Надежда Моргун сообщила, что ее непутевый братец наверняка махнул в Нарву к своей подружке Клавке. Где живет и работает Клавдия, пока установить не удалось. В свое время Яков Моргун служил в Нарве в пожарной части, там и познакомился со своей пассией.

Виктор, однако, расстроился. Нарва — очень своеобразный город, сродни Иванову или Орехову-Зуеву: там тысячи девчат-текстильщиц, а сколько из них Клавдий? Пришлось срочно звонить в Таллин, докладывать Рохтле обстановку. Уно Яанович пессимистическому настроению Виктора не поддался.

— Берите в Хаапсалуском отделе машину и поезжайте с Энделем в Нарву. Туда я сейчас позвоню, предупрежу. Ищите, Виктор. Только будьте благоразумны и осторожны, не забывайте, что Аун убит из пистолета. Юхану передай, пускай продолжает работать на месте. У меня все, жду от тебя известий. До свидания.

До Нарвы добирались четыре часа. Эндель, настроив приемник на футбольный репортаж, оживленно обсуждал с водителем перипетии матча. Куда девался его обычный флегматизм?! Виктор дремал на заднем сиденье. К Нарвскому отделу подъехали поздно вечером. Виктор с Энделем зашли в дежурную часть. Из-за пульта поднялся майор с повязкой на рукаве.

— Здравия желаю! С приездом! — Майор не успел договорить, как зазвонил телефон. — Алло, милиция…

Телефон оказался подключенным к динамику, и оттуда послышался мужской голос:

— Так это милиция?

Дежурный устало сдвинул фуражку на затылок, передвинул журнал и приготовился записывать.

— Вас слушает дежурный помощник майор Коняев.

— Повторите фамилию, я должен записать.

— Ко-ня-ев!

— Товарищ Коняев, я делаю официальное заявление: нас обокрали. Ну, что же вы молчите? Нас обокрали!

— Кого вас?

— Ах, да. Моя фамилия Геральдин. Улица Халтурина, дом два, квартира двенадцать. У нас украли Риту! — Голос мужчины перешел на трагический шепот.

— Это ваша дочь?

— Какая еще дочь? Это такса черной масти, возраст — два года и четыре месяца. Мы были во дворе, вдруг Рита кинулась на улицу. Когда я выбежал, она уже пропала. Вы должны найти собаку, иначе Соня просто не пустит меня домой.

— А Соня — кто это?

— Вы что, смеетесь надо мной, издеваетесь?

— Откуда я знаю? Может, Соня — мама Риты?

— Соня — моя жена! А на вас я буду жаловаться. Так вы будете искать собаку?

— Собак вообще-то мы не ищем. Ждите, может, сама прибежит. Если объявится у нас, вам сообщат.

— Ну что же, товарищ Коняев, я буду писать в газету.

— Это ваше право, но лучше подайте туда объявление о пропаже собаки.

Майор положил трубку и сразу включил несколько тумблеров:

— Внимание маршрутам! Из дома номер два по улице Халтурина пропала собака, такса черной масти. При обнаружении сообщить в дежурную часть. Конец связи. — Майор повернулся к приехавшим. — А теперь скажите, что это не собачья работа.

Поняв по улыбающимся лицам, что сочувствия не найти, Коняев сокрушенно махнул рукой и протянул записку от начальника уголовного розыска Даркова:

«Вам заказан номер в гостинице «Нарва».

Пожелав дежурному спокойного дежурства, поехали в гостиницу. Хаапсалуский водитель от отдыха отказался и сразу уехал обратно. Виктор с Энделем оформили документы и поднялись в номер. Ужасно хотелось есть, но ресторан был уже закрыт. Виктор собрался было идти к дежурной по этажу поклянчить хотя бы чайку, но его остановил звонок телефона. Звонил Дарков.

— Вы уже привели себя в порядок? Выходите, сейчас заеду, и ко мне на ужин.

— Поздновато вроде, Степан Гаврилович?

— А когда у нас было что-нибудь вовремя, Витя? Знаю же, что голодные. Жена давно ждет, все кастрюли полотенцами обмотала, чтобы не остыло. Для поднятия боевого духа и аппетита сообщаю: нашли мы эту Клаву! Подробности за столом…

— Интриган! Уже бежим.

Подробности были простые. Смекалистый и многоопытный Дарков, получив предписание Рохтлы, не мудрствуя лукаво, направился прямо в пожарную часть, в которой служил когда-то Моргун. В каждой части есть «вечный» старшина. И тому не стоило особого труда вспомнить, что разгильдяй и любитель спиртного рядовой Моргун похаживал к кладовщице рыбколхоза Клаве, где и был застигнут однажды во время самовольной отлучки.

К утру уже было известно, что Клавдия — человек постоянный и профессию кладовщицы не сменила. Живет в Усть-Нарве в маленьком домике. Оставалось только выяснить, не у нее ли Моргун.

В Усть-Нарве их уже поджидал участковый инспектор, молодой круглощекий парень. Жизнерадостно улыбнувшись, представился не по-уставному: Федор Круглый. Фамилия вполне соответствовала его комплекции. Участковый гостеприимно расставил стулья, включил в розетку электрочайник.

Виктор с интересом оглядел помещение: на подоконниках стояли обернутые в розовую бумагу горшки с цветами, перед столом массивное, потертое кожаное кресло, в углу старый холодильник ЗИЛ, вручную подкрашенный масляной краской, обитая дерматином дверь сверкала замысловатыми шляпками медных гвоздей.

— Хорошо живешь, Федор Круглый! — Виктор опустился в мягкое кресло.

— Он у нас хозяйственный, и на участке полный порядок. Может, пошлем Федора к Клавке, пусть разведает, что к чему? — сказал Дарков и принялся поливать из графина цветы.

— Товарищ майор, они уже политы. — Федор выключил чайник, разлил по стаканам чай и поставил на стол вазочку с кусковым сахаром. — Я тут кумекал до вашего приезда. Недалеко от дома Клавы пивная имеется, и она там приторговывает вяленой рыбкой. Отдыхающие из санатория частенько заглядывают туда.

— Хорошо «кумекал», Федор! Нас с Энделем здесь не знают, сойдем за отдыхающих. Начерти-ка план дома.

— План и не нужен. Там кухонька и одна комната. Все на виду.

— Сарай или погреб есть?

— Нет. Одна она живет, без мужика. Кто ж сарай будет строить? Как пойдете, мы с товарищем Дарковым из кустов приглядим, там подход хороший.

— Договорились. — Дарков поднялся. — Виктор с Энделем заходят в дом, мы с Круглым прикрываем. Пошли.

«Отдыхающие» фланирующей походкой подошли к дому Клавдии. Виктор, не вынимая сигареты изо рта, решительно забарабанил в окно. Занавеска отдернулась, выглянула растрепанная женщина. Увидев двух приятелей, она возмущенно покрутила пальцем у виска.

— Открывай, Клава! Дельце к тебе есть…

Когда дверь отворилась, Виктор галантно взял женщину под руку и увлек в дом.

— Клавочка, родненькая! Рыбки бы нам пару хвостов. Уважь!

— Алкаши! С жиру беситесь в своем санатории. С утра уже зенки заливать собрались…

Виктор с первого взгляда понял — Моргуна здесь нет. Круто повернулся к Клавдии и, глядя ей прямо в лицо, твердо спросил:

— Где Яков Моргун?

Женщина удивленно раскрыла глаза, присмотрелась внимательно к посетителям и расхохоталась.

— Так вы из милиции? Артисты! — Клавдия захлебывалась смехом. — Нету Яшки, в больнице он.

— В какой больнице?

— Известно в какой — в Нарвской. Аппендицит ему вырезали, теперь езжу вот, супчиком подкармливаю.

— Какого числа его оперировали?

— Как приехал, так и свалился. Вызвала «скорую», сразу забрали в больницу. Второго сентября это было. Опять натворил чего-нибудь?

— Пустяки… Дома не знают, куда он пропал. Извините нас за беспокойство.

В больнице все подтвердилось. Второго сентября «скорая помощь» доставила Моргуна в приемный покой, и в тот же вечер он был оперирован. Виктор полистал его паспорт, для убедительности заглянул в палату, где цветущий Моргун возлежал на подушках. Эндель спокойно прокомментировал:

— Первый тайм мы уже отыграли. Команды удаляются на отдых…

Виктор в тон ему закончил:

— …при полном молчании трибун. На световом табло загорается большой знак вопроса. Дарков, пойдем позвоним от тебя главному судье «соревнований», получим соответствующие указания и рекомендации.

Рохтла «порекомендовал» к утру быть в министерстве.

В уголовном розыске принято считать, что если при отработке версии получен отрицательный результат, то это тоже результат. Причастность Моргуна к убийству была полностью опровергнута, и ради этого стоило тратить время и силы. Теперь предстояло проанализировать проделанную работу и наметить новые розыскные меры.

Эндель добровольно вызвался писать справку-меморандум. Виктор тем временем рылся в архиве, просматривая материалы по преступлениям прошлым лет, совершенным на лесных хуторах. Таких преступлений было немного, но Виктор снова и снова листал дела, составлял списки, тщательно разбирался в мотивах, толкнувших людей преступить грань закона. Особенно его интересовал вопрос, что побуждало преступников идти именно на отдаленные хутора? Кажущаяся беззащитность людей? Но ведь можно нарваться на агрессивного хозяина, и тогда трудно будет унести ноги. Предположение, что владельцы хуторов прячут деньги в кубышках? Смешно! Гораздо выгоднее положить деньги в сберкассу и получать льготные проценты.

На третий день творческих мук Виктор пришел к выводу, что никакой системы здесь нет и быть не может. Пока оставался один реальный путь — проверить людей, ранее судимых за аналогичные преступления. Для этого необходимо установить, где они находятся. Виктор ушел с головой в составление запросов. От писанины его оторвал робкий стук в дверь.

— Войдите.

На пороге стоял пожилой человек в сером пальто и шляпе.

— Товарищ капитан, я участковый инспектор Лаур. Разрешите обратиться?

— Лаур! Да вас же узнать нельзя в гражданском платье. Проходите.

Виктор силком снял со смущенного Лаура пальто, усадил в кресло.

— Как там дела в вашем лесу, что нового?

— Тут вот какое дело, товарищ капитан… Промашку я допустил. Вы уж извините меня. Видно, пора мне на пенсию.

— Да что случилось? Не волнуйтесь, Лаур, говорите смелее.

— Вспомнил я один факт. С год назад увидел во дворе у старого Вольдемара молодого парня, модный весь из себя, костюмчик блестит. Спросил ненароком, что, мол, за чудо: грибник не грибник, охотник не охотник? Вольдемар пробормотал что-то насчет племянника, вроде в «Интуристе» работает. Я тогда не придал значения, забыл. А теперь вот вспомнил и все эти дни думаю. Была у Вольдемара когда-то сестра, только померла давно. Может, и в самом деле племянник это был?

— Что ж, очень хорошо, что вы пришли ко мне. Вы надолго в Таллин?

— Начальник сказал, что могу быть здесь, пока не разберемся.

— Тогда едем в «Интурист» в отдел кадров. По фотографии узнать сможете?

Лаур кивнул головой с полной уверенностью.

Кадровики — народ обстоятельный. Все у них разложено по полочкам в идеальном порядке, папки аккуратно подшиты и подписаны, картотека разбита по службам. С милостивого разрешения начальника отдела кадров расположились в его кабинете. Виктор усадил Лаура возле окна и подавал ему карточки, отбирая только мужчин. Просмотрели всех гидов, переводчиков сервис-бюро, работников гостиницы и вспомогательных служб, шоферов, швейцаров, наконец перешли на ресторан. Лаур молча отложил одну карточку и, взглянув на Виктора, кивнул — он! Виктор внимательно всмотрелся в фото и записал: Ялакас, 1949 года рождения, проживает в Таллине, улица Кирси, 6, кв. 39. Бармен.

Заинтересованный кадровик посмотрел через плечо Виктора.

— Ялакас? Никаких претензий не имеем. Добросовестный работник, член месткома, хороший семьянин. Вы, вероятно, ошиблись.

— Я тоже так думаю, так что не нужно его зря беспокоить.

— Понимаю. Кстати, Ялакас сегодня работает, завтра у него выходной.

На улице Лаур распрощался, поехал навестить родственников, а Виктор через десять минут стучался в кабинет Рохтлы.

Обсудили возникший вариант. Ялакаса предстояло проверить капитально, ведь это пока единственный человек, которого видели на хуторе. К тому же родственник Ауна.

Виктор неторопливо шагал по улицам вечернего города. Сырость освежала кожу лица, снимая усталость. Запахнув плотнее плащ, он ускорил шаг и вышел на площадь, посреди которой будто новогодняя елка стояла гостиница «Виру». Прекрасное современное сооружение, пользующееся большой популярностью у приезжих, но, как казалось Виктору, место для постройки гостиницы было выбрано не совсем удачно — бывшая Центральная площадь потеряла свое очарование.

Вспомнив, что сегодня как раз должен работать Ялакас, Виктор обогнул здание и подошел к входу в ресторан. Возле дверей толпилась молодежь. Швейцар за стеклом, как карась в аквариуме, важно дефилировал, гордый и неприступный.

Виктор стоял в нерешительности. Хотелось бы, конечно, посмотреть со стороны на «племянника», но как попасть туда? Не объясняться же с этим старым павлином.

— Шахов, привет! — К Виктору подходил оперативник из городского управления. — Что здесь делаешь?

— Да вот хотел чашечку кофе выпить, но разве проберешься через такой кордон. — Виктор пожал протянутую ему руку. — Ты знаешь, все время испытываю мистический страх перед швейцарами, прямо комплекс какой-то…

— Ну, это проблема разрешимая. Пойдем, составлю тебе компанию, если не возражаешь.

Оперативник решительно направился ко входу, Виктор шел следом, мучительно вспоминая, как того зовут. Чертыхался про себя, что за своими делами стал забывать имена коллег. Потом вспомнил — Антс.

Антс уверенно растолкал джинсовых парней и забарабанил в дверь. Швейцар подслеповато сощурился, вглядываясь в нахальных посетителей, потом быстро засеменил открывать. Пропуская Антса и Виктора, весь разулыбался, как будто встретил долгожданных и горячо любимых родственников.

Сдав плащи, они спустились по лестнице, свернули налево и попали в полутемный маленький бар. От гремящей музыки, казалось, вибрировали бетонные стены. Бармен священнодействовал за стойкой. Уверенной рукой разбрасывал по бокалам лед, смешивал коктейли, неуловимым движением распечатывал пачки сигарет, наполнял кофейные чашки. Затем наступал кульминационный момент: рука замирала и мягко опускалась на кнопки электронного калькулятора. Исполнялись замысловатые гаммы, «автор» на секунду задумывался, как бы в уме сверяя счет, и со скучающим видом отсчитывал сдачу. Небрежно, как на паперти, бросал мелочь на поднос. Разомлевшие клиенты смущенно сгребали мелочь настойку — на чай, мол, — и, забрав поднос с горячительным, удалялись в темноту бара.

Ялакас царил в своем маленьком громыхающем царстве. Увидев Антса, вежливо поклонился и пошел вдоль стойки к пришедшим.

— Добрый вечер! Пришли отдохнуть? Что желаете заказать? — Говоря это, Ялакас тревожно окинул зал глазами, затем запоминающе посмотрел на Виктора.

— Два кофе… — начал Виктор.

— …и два коньяка, — закончил Антс.

Все трое засмеялись. Бармен с явным облегчением кинулся выполнять заказ. Лихо орудуя рычагами кофеварки, кивнул на свободные места у противоположной стены.

Усевшись, Виктор с интересом оглядел зал. Низенькие круглые столики, вокруг них кожаные кресла-пуфики. Сизый сигаретный дым слоями поднимался к потолку и исчезал в невидимой вентиляции. В углу горланила компания подвыпивших финских туристов. За остальными столиками сидела молодежь, некоторые явно школьного возраста. Все навеселе. Естественно, бар-то не молочный. Посередине на крохотной площадке дергалась пара: какие-то судорожные движения руками, бедрами, ногами. Парень и девушка даже не смотрели друг на друга, лица у них были бесстрастные, как у мимов. Никто в баре не обращал внимания на танцующих.

Ялакас торжественно подошел с подносом, расставил кофе, коньяк и блюдце с миндалем. Поклонившись, так же торжественно удалился. По реакции зала Виктор понял: оказал им царский прием. Выпили по глотку коньяка, отхлебнули великолепного кофе и захрустели орешками.

— Часто здесь бываешь, Антс?

— Приходится по службе… Публика, сам видишь, беспокойная. Присматриваем за ними. И чего сюда этих сопляков тянет, как пчел на мед? Каждый вечер одни и те же физиономии. Сидят, коптятся в дыму, глохнут от этой какофонии.

— А где деньги берут? Тут трешкой не обойдешься.

— Потому и приглядываем. Находишься по этим барам — голова начинает трещать, а молоко за вредность нам не дают. — Антс весело рассмеялся. Виктор придвинулся ближе.

— Послушай, Антс, что представляет собой этот бармен? Давно его знаешь?

— Ялакас? Личность любопытная. Работает здесь уже шесть лет. Замечаний по службе, как говорится, не имеет. Двое детей, жена работает в Доме торговли. У них кооперативная квартира и дача. Только что купили «Жигули», последнюю модель. В данный момент автомобиль стоит возле входа в ресторан. Чем это он так разбередил твое любопытство, Витя? Тут скорее должна другая служба интересоваться.

— Да так, просто колоритная фигура. Интересуюсь с чисто познавательной целью. Есть такой детский киножурнал «Хочу все знать», я его постоянный зритель.

— Ты, Виктор, детскими делами не занимаешься, не твой профиль. Что тебя интересует?

— Когда он купил машину, хоть примерно?

— Вот эту информацию могу выдать запросто и точно. В первых числах сентября я с отцом ездил в ГАИ на его машине, проходил техосмотр. Ялакас был там, регистрировал свое приобретение. Погоди, сейчас схожу позвонить отцу, пускай посмотрит по техпаспорту.

Антс стремительно вышел из бара. Виктор маленькими глотками отпивал кофе и лихорадочно размышлял. Кооперативная квартира, дача, семья — все это требует денег, и немалых. А тут еще покупка машины. Старый Аун убит второго сентября, через несколько дней племянник покупает машину. Совпадение? Слишком разительное совпадение. Слишком? Может, пистолет лежит где-нибудь здесь, в бесчисленных ящиках бара? Глупости, кто станет прятать оружие на работе? Его же сменяют другие бармены, инвентаризация, в конце концов, бывает. А может, организовать сейчас какую-нибудь ревизию, проверку? Стоп! Хватит пороть горячку. Совсем зарапортовался. Если он убийца, будем работать спокойно и осторожно.

Виктор покосился на руки бармена. Могли ли эти руки убить, эти холеные пальцы нажать спусковой крючок? Вопрос один, а ответов два: да и нет. Вот для этого и работаем, чтобы под одним из ответов провести жирную черту. А пока пускай этот напомаженный молодой человек спокойно живет и работает. Презумпция невиновности! Виктор улыбнулся своим мыслям. Подошел Антс.

— Выяснил — седьмого сентября это было. И не надо никаких оваций, Витя. А теперь давай закругляться, мне пора по делам бежать.

Ялакас, мгновенно уловив ситуацию, уже подходил к ним. Виктор полез было за деньгами, но Антс сделал протестующий жест и достал бумажник. Пока он расплачивался, Виктор машинально взглянул на обувь бармена: на ногах у него были лакированные узкие туфли.

По данным ГАИ, Ялакас приобрел машину у частного лица через магазин в Москве. Документы магазином оформлены третьего сентября. Автомобиль зарегистрирован в ГАИ УВД города Таллина седьмого сентября.

Виктор и Эндель сидели в кабинете и размышляли: если Ялакас убийца, то мог ли он после совершения преступления оказаться третьего сентября в Москве? Мог! Причем есть два способа быстро добраться до Москвы — самолетом или на автомашине. Убийство совершено в ночь со второго на третье сентября примерно в час ночи. При определенных навыках вождения автомобиля в Москву можно было добраться во второй половине дня третьего сентября.

Эндель, листая расписание Аэрофлота, сказал:

— Давай, Виктор, пошлем запрос в Москву, а затем двинем в аэропорт.

— С запросом будет слишком долгая волокита. Я лучше позвоню в МУР, а ты сходи узнай, может быть, ребята уже сделали фотографии Ялакаса. Они нам сегодня пригодятся.

Когда Эндель вышел, Виктор полистал записную книжку, нашел номер служебного телефона Игоря Семина, давнего приятеля из МУРа. Набрал код Москвы, номер Игоря и, прижав трубку плотнее, услышал гудки вызова и потом голос: «Семин слушает».

— Игорь! Здравствуй! Шахов говорит из Таллина. Вот удача, что застал тебя!

— Витюша! Привет! Где пропадаешь? Звонил как-то, сказали — в командировке. Я, правда, и сам только сегодня ночью вернулся. Все дела, дела. Ну да ладно, говори, что нужно? Ты ведь просто так не позвонишь.

— Неудобно беспокоить. Чувствую, что ты занят очень.

— Виктор, кончай дипломатию разводить, не в санатории для сердечников работаем. Говори толком.

— Уговорил. Третьего сентября в Москве некий Ялакас, землячок мой, приобрел автомобиль «Жигули-2106». Нас интересует, в какое время дня была оформлена покупка в магазине и кто бывший хозяин машины. Ну и, по возможности, поподробнее о хозяине.

— Хорошо! Сейчас доложу начальству и займусь. Жди звонка.

Виктор встал и пошел к Рохтле, застав его в крайне раздраженном состоянии.

— Был на ковре. — Рохтла многозначительно поднял палец вверх. — Там недовольны участившимися кражами из сельских магазинов. И правильно. Какая-то шпана безобразничает, а мы бессильны. Позор! Главное, берут-то что — водку, колбасу, носки. И ни одного следа. Что у тебя?

Виктор коротко доложил о сделанном и попросил машину для поездки в аэропорт. Рохтла совсем вышел из себя.

— Машину вам?! Заелись! Тут на автобусе ехать пятнадцать минут. Сыщика ноги кормят. Я сейчас в район позвоню насчет краж, припомню им эти носки! Они у меня босиком забегают!..

Виктор вылетел из кабинета и столкнулся с проходившим Энделем.

— С легким паром, Витенька! Получил? Я тоже был там. Нормально, освежает.

— Мог бы предупредить, коллега.

— Песню знаешь: «Тебе половина, и мне половина»? Поехали в аэропорт, только перекусим сначала где-нибудь по дороге.

Начальник отдела перевозок, подтянутый, в хорошо пригнанном форменном костюме, принял с уважением, по-деловому. Ознакомившись с удостоверениями, попросил сесть в роскошные вращающиеся кресла.

— Чем обязан уголовному розыску? Какие-нибудь претензии к нам?

— Нет, нет. Нас интересуют списки пассажиров, вылетевших третьего сентября в Москву.

Начальник снял трубку и попросил принести отрывные талоны авиабилетов на московские рейсы за третье сентября. Виктор достал пачку сигарет и обратился к нему:

— Простите. Не знаю вашего имени-отчества…

— Владимир Иванович. Сам я не курю, но вы курите, пожалуйста.

Эндель недовольно поморщился.

— Он меня и на работе травит дымом. Владимир Иванович, мы вам не помешаем тут?

— Что вы! Работайте. Возможно, возникнут вопросы, тогда обращайтесь.

Когда принесли документы, Виктор и Эндель сразу начали проверять фамилии. Полистали талоны раз, два. Фамилии Ялакас не было.

Виктор спросил с тревогой:

— Владимир Иванович! В этот день дополнительных рейсов не было?

— Нет.

— Тогда, возможно, не было билетов на Москву и интересующий нас пассажир мог полететь, допустим, через Ленинград?

— Судя по количеству талонов, некоторые рейсы ушли в тот день с неполной загрузкой.

Это была неудача, и она очень усложняла дело. Начальник перевозок неожиданно спросил:

— Вы уверены, что ваш пассажир улетел именно третьего сентября? Ведь это могло случиться позже или раньше?

— Позже нас не интересует, а вот раньше… Это мысль! Давайте посмотрим еще за пару дней.

Принесли новые талоны. Виктор стал проверять за первое число, Эндель — за второе. Повезло Энделю. Ялакас улетел в Москву последним вечерним рейсом. Значит, в ночь, когда было совершено убийство, Ялакас находился в Москве. Версия тихо и беззвучно рухнула, растворилась, ушла в небытие.

Виктор решил быть добросовестным до конца.

— Владимир Иванович, еще одна просьба: фамилии и адреса стюардесс с этого рейса.

Тот понимающе кивнул, позвонил и через несколько минут сообщил:

— В том рейсе была одна стюардесса — Тина Нурмик. Сегодня она выходная, вот ее адрес.

Друзья поднялись и от души поблагодарили гостеприимного хозяина. Владимир Иванович пожал им руки и проводил до дверей. В здании аэровокзала они зашли в бар, взяли кофе. Пили молча и удрученно, не обращая внимания на пассажирскую сутолоку. Виктор проворчал:

— Ну что, прилетели? Допивай кофе, и поехали к Нурмик. Это же черт знает где.

Эндель взмолился:

— Витя, сегодня же футбол! — И выразительно постучал по часам. — К тому же зачем к одной стюардессе ехать двум сыщикам?

— Прелюбодей и фанатик! Давай сюда фотографии Ялакаса, один поеду.

Нурмик опознала Ялакаса. Более того, она его хорошо знала по гостинице «Виру», где она до ухода на летную работу продавала билеты на самолеты. Да, Ялакас улетел в Москву именно тем рейсом. Именно он, и никто другой.

Усталый и мрачный, Виктор ехал домой. Автобус плавно покачивался, усыплял. Напротив дремала старушка, чему-то улыбаясь во сне. Виктор встряхнулся. А что, собственно, произошло? Чего паниковать? Человек оказался не убийцей? Радоваться надо! Это верно, но настоящий убийца пока ходит на свободе, да еще с оружием. Если он выстрелил один раз, сможет и еще. Найти его нужно! Хотя бы ради этой улыбчивой старушки — пускай себе улыбается и дальше.

Дома Виктор тихо отпер дверь и на цыпочках прошел на кухню. Сделал себе бутерброды, заварил чай. Услышав тихий зуммер телефона, взял аппарат из комнаты и перенес на кухню.

— Виктор? Игорь Семин говорит. Где бродишь? Я уже на работу тебе звонил и домой… Значит, слушай внимательно. Ялакас купил машину в первой половине дня. Это точно. Хозяин машины — инженер-строитель. Человек исключительно положительный. На днях отбыл в длительную командировку за рубеж, поэтому и машину продал. Я тут нашел его товарища, на одной лестничной площадке живут. Так ему инженер рассказывал, что Ялакаса встретил случайно, машину продал по своей цене, без всяких там «сверху» и «сбоку», не хотел мараться человек. Ну вот и вся моя информация. Помог тебе чем-нибудь?

— Игорь, нет слов! Только не мне, а этому Ялакасу. Лопнула версия…

Утром Виктор с опаской заглянул в кабинет Рохтлы. Тот сидел свежий, добродушный. От вчерашней раздражительности не осталось и следа. Выслушав доклад Виктора, задумчиво тер подбородок, глаза через очки смотрели пытливо.

— Огорчен?

— Конечно! Но не тем, что Ялакас не убийца, а тем, что опять тупик. Хотя, должен признаться, с версией расставаться так же трудно, как с любимой девушкой.

Рохтла улыбнулся.

— Уно Яанович, что, магазинные кражи раскрыли?

Рохтла глянул поверх очков и, вспомнив вчерашний конфликт, с шутливой строгостью ответил:

— Если бы! Сегодня ночью еще один магазин обчистили.

Неудачи настроили Виктора на минорный лад. Сидя в кабинете у Рохтлы, он философствовал по поводу природы неудач:

— Уно Яанович, давайте рассмотрим процесс раскрытия преступления, совершенного, как говорится, в условиях неочевидности, то есть когда преступник неизвестен. Я беру вариант, когда этот процесс требует длительного времени. Знаете, каков будет его алгоритм? Нечто сходное с барьерным бегом на марафонскую дистанцию: серия барьеров-неудач, потом — рывок и финиш.

Уно Яанович саркастически посмотрел на оратора и прервал его:

— В таком случае я предпочел бы видеть в тебе спринтера, а не марафонца.

Виктор не успел ничего ответить, так как в кабинет вошел начальник экспертно-криминалистического отдела Калда. Кивнув всем приветственно головой, он стал посреди комнаты, руки в карманы, мерно покачиваясь с носка на пятку.

— Я надеюсь, Уно Яанович, вы в курсе, что прошла целая серия краж из сельских магазинов, что преступники не оставляли следов и до сих пор не задержаны. Так вот. В последнем магазине преступник все-таки оставил свои следы. Или спугнул кто, или нервы сдали. Во всяком случае, отпечатки пальцев рук — вот они! — Калда показал увеличенную фотографию. — Принадлежат они… Кейву! Тому самому, который в конце августа был освобожден из колонии.

— Спасибо, Калда! Теперь все стало ясно, сейчас же займемся этим.

— Благодарить еще рано, Уно Яанович… — Калда достал из кармана еще одну фотографию и положил на стол. На снимке был виден след ботинка, отпечатавшийся на рассыпанной муке. Рохтла сидел, ничего не понимая. Тогда Калда достал фото еще одного следа и положил рядом. Виктор почувствовал, как кровь отхлынула от лица: точно такой снимок лежал у него в кармане, это был след в сарае на хуторе Ауна. Рохтла поднялся, взял Калду за плечи и спросил:

— Идентичны?

— Абсолютно! В магазине и на хуторе побывал Кейв.

Немых сцен не было. Быстро и по-деловому принялись за проверку имевшейся информации. Кейву 23 года, дважды судим за квартирные кражи, приметы известны. Эти данные совершенно не давали ответа на многие возникшие вопросы. Какую цель преследовал Кейв? Что он искал на хуторе?

Не теряя времени, Рохтла отправил Энделя в Хаапсалу искать следы Кейва там. Виктор должен был ехать в колонию, где отбывал наказание Кейв. Там все началось, там Кейв, возможно, и получил сведения, толкнувшие его на преступление. От кого? Какие сведения? На все эти вопросы предстояло получить ответ.

Информация, добытая Виктором в колонии, оказалась весьма скудной. А ведь это был единственный источник, из которого надеялись получить хоть какие-то полезные данные.

— Кейв какое-то время воспитывался в детском доме, — рассказывал Виктору сотрудник колонии Крюков. — Потом болтался где придется, стал воровать. Дважды судили за кражи. Работал в колонии с неохотой, все отлынивать пытался. По характеру вспыльчив, но трусоват. Особой дружбы ни с кем не имел, ни с кем не переписывался. Был, правда, здесь один грузин, освободился месяца четыре назад. Подождите, сейчас уточню. — Крюков быстро перелистал журнал. — Так, записывайте. Мамалашвили Гурам Мерабович, после отбытия срока наказания уехал в город Гори, Грузинская ССР, к бывшему месту жительства. Мужик он неплохой, добросовестный и не бузил. Вот с ним-то Кейв и поддерживал кое-какие отношения.

Совещались недолго, обсуждать практически было нечего. Поскольку Мамалашвили в единственном числе представлял все связи Кейва, решили его проверку организовать с особой тщательностью. Можно было, конечно, направить в Грузию запрос с перечнем вопросов, по которому работники милиции опросили бы Мамалашвили. Однако важность задачи требовала провести очную беседу с Мамалашвили, досконально знающим детали. Ведь любой, на первый взгляд малозначительный факт мог стать решающим в раскрытии преступления.

Рохтла распорядился: в Грузию полетит Шахов. Оформив командировку и получив требование на билет, Виктор приехал в агентство Аэрофлота. Перед кассами выстроилась солидная очередь. Опасаясь, что не достанется билета на завтрашний рейс, Виктор подошел к окошечку с надписью «Начальник смены». Им оказалась миловидная женщина с ямочками на щеках. Серые глаза смотрели на Виктора с любопытством.

— Здравствуйте! Я к вам с огромной просьбой, прошу не отказать, заранее благодарю…

Улыбаясь, женщина выжидательно молчала. Видя, что от него ждут продолжения, Виктор решил наступать:

— Возникла необходимость срочно вылететь в командировку в Тбилиси. Не хочу злоупотреблять служебным положением, но для убедительности сообщаю: я работник уголовного розыска.

— Мой муж тоже работник уголовного розыска. — Женщина уже смеялась. — Давайте ваше требование.

Через пять минут Виктор вышел из агентства. Неожиданную удачу с билетом он посчитал счастливым предзнаменованием. Теперь домой, Катюшка наверняка заждалась. Сейчас начнет помогать отцу собираться в путь-дорогу.

Самолет как бы подкрался сверху к полосе, ощетинившейся перьями механизации, затормозился воздушным потоком, чиркнул колесами и весело побежал по бетонке, вздрагивая на стыках плит. Пассажиры сразу оживились, загалдели и, несмотря на отчаянный призыв стюардессы оставаться на местах до полной остановки самолета, заполнили весь проход между кресел, доставая сетки, портфели, торопясь одеть детей.

Выйдя на трап, Виктор зажмурился от яркого солнца и всем телом почувствовал теплоту воздуха. Он быстро прошел к зданию вокзала, вышел на площадку передним и сел на нужный автобус.

Начальник Управления уголовного розыска, ознакомившись с документами, усадил Виктора в кресло и сказал:

— Ваш начальник звонил мне, и мы обо всем договорились. — Он порывисто потянулся рукой к кнопке селектора: — Майора Беридзе ко мне. — Затем опять обратился к Виктору: — Ну, как там в Эстонии? Работы много?

— А где ее нет? — ответил Виктор. — Немало людей бросили на это дело. Пока безрезультатно, но очень надеемся на вашу помощь. Мамалашвили освободился из колонии четыре месяца назад. Характеризуется положительно, работал добросовестно, местом жительства избрал Гори, так как сам оттуда родом. Он единственный, с кем в колонии поддерживал контакт разыскиваемый нами Кейв. Возможно, от него удастся получить маломальскую информацию. — Виктор выжидательно посмотрел на собеседника.

Постучали, дверь отворилась. На пороге стоял высокий мужчина в элегантном коричневом костюме, из-под ниточки усов блеснули золотые коронки.

— Проходи, Беридзе. Знакомься — это капитан Шахов из Таллина.

Беридзе крепко пожал руку Виктора и, уловив приглашающий взгляд полковника, уселся в кресло.

— Насколько я понял, разговор о Мамалашвили? Тогда ничего хорошего сообщить не могу. Из Гори пришло сообщение по телетайпу, что Мамалашвили к избранному месту жительства так и не прибыл.

— Да, вот это новость!.. — растерянно протянул Виктор.

Но Беридзе не дал ему продолжить:

— Не надо раньше времени волноваться, коллега. Наши сотрудники из Гори поработали по его связям. Может, что-то и будет.

— Видимо, мне нужно ехать самому в Гори? — обратился Виктор к полковнику.

— Нет, капитан. Город маленький, ты там будешь слишком заметной фигурой. А ажиотаж сейчас пока ни к чему. Розыскники в Гори толковые, прощупают без шума родственников, знакомых. Вот что, Беридзе. Устраивай гостя в гостиницу, пускай пока отдыхает. Как получите информацию из Гори, доложите.

Солнце пригревало уже основательно. Расстегнув пиджак, Виктор неторопливо шел по сияющему чистотой проспекту Руставели. Пахло горячим асфальтом, бензином и цветами. Нарядные горожане фланировали по улице, собирались группами, громко разговаривали, при встрече разражались радостными воплями, обнимались, целовались. «Как будто сто лет не виделись. Темпераментные ребята», — улыбнулся Виктор и свернул с проспекта в лабиринт боковых улиц. Оставив в стороне железнодорожный вокзал, он поднялся в гору и попал в район домиков индивидуальной застройки, обнесенных заборами разнообразнейших форм. Домики как бы состояли из одних застекленных веранд, увитых виноградными лозами. Здесь не было городского шума, тишина и патриархальное спокойствие. Во двориках сновали по хозяйству женщины. «Старый Тбилиси. А вообще хорошо здесь», — подумал Виктор, с любопытством оглядываясь вокруг.

Из-за угла выехала «Волга», за ней следовал фургон «Мебель». Хозяин «Волги» затормозил возле дома и юркнул в калитку. Оттуда вдруг высыпала гомонящая толпа родственников, заднюю дверь фургона открыли и стали дружно выгружать новую упакованную мебель. На этикетках Виктор прочел: «Спальный гарнитур «Лайне». Довольный, будто повстречал земляков из далекого Таллина, Виктор зашагал дальше.

Проплутав сонными улочками, Виктор стал выбираться к городским магистралям. Проходя мимо невысокого забора, увидел во дворике старика, сидящего на скамеечке. Перед ним на деревянной колоде стояла громадная керамическая ваза, сверкающая глазурью. Виктор остановился как завороженный. Старик сидел неподвижно и, казалось, ничего, кроме вазы, не видел. Затем он повернул голову, прищурился и посмотрел на Виктора.

— Заходи, путник. Зачем стоишь за забором? Калитка не заперта.

Виктор нерешительно открыл заскрипевшую калитку и вошел во двор.

— Извините, я просто проходил мимо и увидел вашу вазу. Разрешите посмотреть?

Старик продолжал сидеть, опустив натруженные, с корявыми пальцами руки. Виктор залюбовался замысловатыми узорами, переливающимися всеми цветами радуги. Ваза, казалось, дышала теплом красок. Виктор невольно протянул руку, провел ладонью по блестящему боку и тут же резко отдернул обожженную ладонь. Старик всплеснул руками.

— Осторожно, сынок! Я ее только что из печи вытащил. — Озабоченно рассматривая Виктора, добавил: — На выставку готовлю.

— Ничего, отец, я сам виноват. Уж больно ваза красивая, так и хочется потрогать.

Старик помолчал, поднялся, покряхтывая, и открыл дверь в пристройку. Виктор догадался, что там была мастерская: аккуратно разложен инструмент, на стеллажах стоят кувшины, вазы, какие-то сосуды. Старик появился из дверей, держа в руках увесистую кувалду, решительно подошел к вазе и… грохнул по ее сияющему великолепию. Ваза рассыпалась разноцветьем кусков, на обломки оседала красноватая пыль. Виктор в недоумении подался к старику.

— Зачем вы, отец, такую красоту разбили?!

Старик бросил кувалду, устало встряхнул руками.

— Не получилась. Шестую уже делаю… Стар стал, глаз не тот, руки не те. — Старик полез в карман вымазанного глиной фартука, достал трубку и принялся раскуривать дрожащими пальцами.

— Ну зачем же разбивать? Продали бы кому-нибудь, ведь сколько трудов пропало. — Виктор тоже зашарил по карманам, ища сигареты.

— Молод ты, сынок, и потому не понимаешь. Я мастер, старый мастер. И Шалва тогда только скажет, что вещь готова, когда сердцем почувствует это. А сердце молчит… — Старик укоризненно посмотрел на Виктора. — Продать? Разве можно это продать?! — Старик выразительно постучал себя по груди.

Сгорбившись, мастер вошел в дом. Виктор растерянно топтался на месте, не зная, что ему делать. Но старик быстро вернулся, поставил плетеную бутыль с вином, два оригинальных — собственного, очевидно, изготовления — стаканчика из глины с глазурным украшением.

— Садись, расскажи, откуда приехал, что привело тебя в наши края? — Старик разлил вино в стаканы.

— Издалека я, отец, из Прибалтики. Работаю в милиции, разыскиваю преступника.

— Что сделал этот человек? — Сурово глянул тот из-под седых бровей.

— Он убийца, отец. И я должен его найти. — Виктор снял пиджак и присел рядом с мастером, с облегчением вытянув ноги.

Старик протянул стакан Виктору, второй торжественно поднял сам.

— Сынок! Я — старый солдат. И в Прибалтике твоей воевал. В Литве был, в Латвии. Город Кёнигсберг брал. Я знаю, что такое жизнь и смерть. Но это была война. Хорошо, сынок, что ты избрал себе мужской труд, воюешь в мирное время. Пусть удача сопутствует тебе, пусть будет чистым и смелым твое сердце! — Старый мастер осушил стакан до дна, глаза его молодо блестели.

— Спасибо, отец. Вам побольше здоровья, многих лет жизни и хороших учеников, чтобы не пропало ваше искусство! — Виктор поднялся, натянул пиджак.

— Подожди, сынок, возьми эти два бокала. Давно их делал, лет двадцать уже. Выпьешь из них вина — вспомнишь старика. Может, купить захочешь? — хитро улыбнулся мастер.

— Что вы! Спасибо! — Виктор завернул бокалы в газету и положил в портфель, потом достал оттуда баллончик с газом, из кармана — обшитую сафьяном зажигалку «Ронсон» и все это протянул старику. — А это вам. Трубку раскуривать.

Старик вертел в руках изящную безделушку, явно довольный. Виктор показал, как пользоваться зажигалкой, крепко пожал шершавую, узловатую руку старика и торопливо направился к центру города. Шел как будто обновленный, бодро и уверенно.

Виктора разбудило солнце. Открыл глаза, потянулся, оглядывая номер. «Сколько уже было этих гостиниц и сколько еще будет?» — подумал он и вскочил с кровати, открыл окно. Далеко внизу шумел поток машин. Дыша полной грудью, Виктор энергично размялся, побрился, постоял под душем, неторопливо оделся. Вздрогнул, когда раздался резкий звонок телефона, стоящего на столике.

— Беридзе говорит. Здравствуй, дорогой! Хватит тебе прохлаждаться, есть хорошие новости.

— Все понял. Скоро буду. — Виктор бросил трубку, быстро оделся.

Беридзе сидел у себя в кабинете и разговаривал по телефону. Увидев входившего Виктора, приветственно помахал рукой и показал на стул. Виктор сел, почувствовав, как внутри холодком поднималось возбуждение.

— Ну, капитан, везет тебе. — Беридзе откинулся на спинку стула и сладко потянулся. — Ребята в Гори раскопали интересный вариант. Дело в том, что у Мамалашвили там была зазноба — Коробова Вера. Работала официанткой в столовой. После осуждения Мамалашвили переписывалась с ним. Год назад неожиданно выехала из Гори. Мы проверили: по данным адресного бюро прописана здесь, в Тбилиси, живет в районе Нахаловки. Это у нас так район называют на другой стороне города, домишки на горе стоят.

— Теперь знаю, я там бродил вчера.

— Занесло же тебя. Так вот, мои орлы уже поехали туда, посмотрят со стороны, что к чему.

Перебрасываясь ничего не значащими фразами, стали ждать. Время тянулось томительно долго. Наконец раздался звонок. Беридзе схватил трубку, внимательно выслушав и что-то записав, ободряюще подмигнул Виктору.

— Картина такая: частный дом принадлежит одинокой пожилой женщине. Вера действительно живет там — ухаживала за больной хозяйкой, но та уже несколько месяцев как находится в больнице. В последнее время соседи видели в доме какого-то мужчину. В данный момент Коробова находится дома, утром выбегала в магазин за продуктами. Я думаю, мужчина сей — Мамалашвили. Давай привезем его да побеседуем здесь по душам, а?

Виктор задумался.

— Понимаешь, Беридзе, спугнем мы его так — уйдет в себя, и тогда слова из него не вытянешь. Давай-ка лучше сам туда съезжу, поговорю с ним на месте. Надо только твоему шефу доложить.

— Полковник сейчас на совещании в прокуратуре. Вот что, я организую машину, может, из ребят моих возьмешь кого-нибудь на всякий случай?

— Спасибо. Не надо, я сам. Давай точный адрес.

Молчаливый шофер уверенно вел машину по городу: перекрестки проскакивали с ходу, гаишники приветственно поднимали руки.

— Вы только скажите мне, когда эта улица начнется, — попросил Виктор. Шофер не отвечал. На маленькой тихой улочке коротко бросил: «Здесь!»

Поехали медленнее. Виктор всматривался в таблички на домах. За несколько домов до нужного попросил остановиться. Отпустив шофера, Виктор закурил и неспешно двинулся в сторону дома. Остановился в тени деревьев, стал всматриваться. Небольшой двор с садом, аккуратненький домик с традиционной застекленной верандой. Во дворе, спиной к улице, стоял мужчина и тюкал топором по какой-то жерди. Виктор дождался, когда мужчина повернется в профиль. Он! Мамалашвили! Виктор торопливо затоптал сигарету, решительно шагнул во двор. Калитка предательски хлопнула за спиной. Мужчина резко обернулся и, глядя на приближающегося Виктора, отбросил жердь.

— Гурам? — спросил Виктор и остановился.

Мужчина, не выпуская из рук топора, попятился к углу дома.

— Стойте, Мамалашвили! — твердо сказал Виктор и шагнул ближе.

— Кто вы? Документы! — Мамалашвили остановился, кадык нервно задергался на небритой шее.

Виктор полез было в карман за удостоверением, но задержал руку и выжидательно посмотрел на топор, судорожно сжатый в руках Мамалашвили. Тот с неохотой опустил топор на землю, внимательно прочитал раскрытое удостоверение Виктора. Тут открылась дверь дома, и на крыльцо вышла светловолосая женщина. Увидела Виктора, сразу испугалась и тревожно спросила:

— Гурамчик, что случилось? Кто это?

— Милиция. Иди в дом, — хрипло ответил Мамалашвили. Глаза у женщины сразу налились слезами.

— Вы не волнуйтесь, Вера. Нам с Гурамом потолковать нужно немного, — попытался успокоить ее Виктор.

Женщина прижала передник к лицу, повернулась и исчезла.

Они прошли в угол сада и сели на врытую под большим тутовником скамейку. Виктор достал сигареты.

— Закуривай, Гурам, эстонские.

— Меня там такими сигаретами не угощали, — ответил Мамалашвили и демонстративно забросил в рот сигарету из своей измятой пачки «Примы». Помолчали, приглядываясь друг к другу.

— Каким ветром в наши края, гражданин начальник? — забеспокоился Мамалашвили. — Вроде в Эстонии грехов не имею?

— Ты лучше скажи, Мамалашвили, почему в Гори не поехал? Порядков не знаешь?

Мамалашвили скосил на собеседника черный глаз, глубоко затянулся несколько раз, собираясь сказать что-то резкое, но внезапно сник, лицо у него обмякло. Тоскливо ответил:

— Нельзя мне в Гори, понимаешь? Сыт я всем по горло. Отсидел свое, и хватит. Завязал, по-настоящему завязал. А там дружка ждут не дождутся. Ну вот и решили мы с ней, — Гурам кивнул в сторону дома, — пока здесь обосноваться.

— Ты что же, всю жизнь собираешься прожить непрописанным и без работы сидеть, за бабью юбку держаться? — Виктор схватил за плечо вскочившего было Гурама и с силой усадил обратно на скамейку. — Пошел бы в милицию, объяснил что к чему, помогли бы тебе.

— Кому я нужен, эдакая конфетка с бантиком?

— Да что ты из себя мученика изображаешь? Ты о будущем подумай, о Вере! Она тебя ждала зачем? Чтобы кормить дармоеда?! Вот уж действительно «с бантиком»! Да сиди ты!

Гурама, видно, здорово забрало. Он вскочил опять, возбужденно походил по дорожке сада, потом решительно остановился перед Виктором.

— Вот и помоги, если ты такой правильный.

— И помогу, сегодня же поговорю в министерстве. Только не мельтеши перед глазами, сядь наконец. Дело у меня к тебе есть.

Мамалашвили сел и с интересом уставился на Виктора.

— Ты когда в колонии был, вроде дружбу водил с Кейвом? — Виктор волновался и не смотрел в лицо Гурама.

— Кейв?.. Да, был такой, жмот ужасный, за пачку сигарет удавится. А ко мне все в корешки набивался, потому что от Веры посылки я получал. Вот, собственно, и вся наша «дружба». Почему он вас интересует? Случилось что, скажите, если можно?!

— Через несколько дней после освобождения из колонии он совершил убийство и сейчас скрывается где-то. Понимаешь? Нужны его связи.

Гурам явно мучился, но лицу было видно: хочет помочь парень, но нечем.

— На воле у него никого не было, я бы знал. — Глаза у Гурама вдруг заблестели хитринкой. — Начальник! А ведь в колонии совсем недавно у Кейва появился еще один кореш. Пожилой такой мужик, русский. Хрюнов его фамилия. Темнили они что-то втихаря, все шептались по ночам. Я еще удивился — мужик русский, а с Кейвом на его языке говорит.

— Хрюнов, говоришь? Фамилию не перепутал?

— Точно, начальник! Его в нашу бригаду определили. — Гурам оживился, рад был, что хоть чем-то помог. Потом беспомощно развел руками: — Все, больше ничего не знаю.

— И на том спасибо.

Виктор поднялся со скамейки.

— Пора мне, Гурам. На днях к тебе ребята заедут из местной милиции. Жди, все утрясется.

Из дома вышла Вера — видимо, наблюдала за ними в окно, — вопросительно посмотрела на Гурама.

Виктор торжественно пожал растерянным хозяевам руки и направился к калитке. Идя по улице вдоль ряда домишек, размышлял: «Итак, появился какой-то Хрюнов. Что за фигура? Что его связывало с Кейвом?» Из переулка послышался негромкий свист. Виктор обернулся и увидел «Волгу», из которой выглядывал улыбающийся Беридзе.

Виктор подошел, церемонно раскланялся с ним, как будто не виделись целый год.

— Загораешь, майор?

— Понимаешь, приятель у меня появился. Самостоятельный. Вот и присматриваю.

Оба рассмеялись по-дружески. В машине Виктор рассказал Беридзе все, что узнал, заодно попросил помочь Мамалашвили. Сам же решил срочно возвращаться в Таллин.

Беридзе сделал страшные глаза:

— Как домой? У нас с тобой вечером шашлык. Да и прямого рейса сегодня на Таллин нет.

— Шашлык попробуем в другой раз. Если рейса нет, полечу через Москву. Спасибо тебе за все, коллега! А сейчас в аэропорт!

В Таллине с нетерпением ждали возвращения Виктора из Тбилиси. Всех волновал вопрос о том, что связывало Кейва и Мамалашвили? Возможно, Мамалашвили знал кое-кого из друзей Кейва.

Сотрудниками уголовного розыска была проделана большая работа по установлению бывших однокашников Кейва по детдому. Как выяснилось, все они по окончании школы разъехались по стране: кто учиться, кто работать. Во все концы Советского Союза полетели запросы. В ответ чаще всего сухие телеграфные строчки:

«Не представлялось возможным», «Местонахождение неизвестно».

Те же, которых удалось сразу найти, выражали озабоченность судьбой Кейва, но с ним давно уже не поддерживали никаких контактов. Однако нельзя сказать, что следствие по делу об убийстве Ауна зашло в тупик. Велась активная розыскная работа, хотя отсутствие четких отправных точек сильно усложняло дело.

Сообщение Виктора о том, что у Кейва в колонии была еще одна связь, некий Хрюнов, вызвало большой интерес. К тому же настораживала маленькая деталь, которую сообщил Мамалашвили: Хрюнов и Кейв скрывали свое знакомство. Почему? Нить рассуждений вела к одному выводу: скрытность вызвана необходимостью конспирироваться. Зачем? Это и предстояло разгадать. Для начала занялись личностью Хрюнова. Его анкетные данные сами по себе ничего не говорили: Хрюнов Георгий Васильевич, 1920 года рождения, уроженец города Пскова, с 1951 года прописан в Таллине, последнее место работы — Таллинская нефтебаза; женат, имеет несовершеннолетнего сына; 30 июля сего года народным судом Морского района города Таллина осужден к шести годам лишения свободы за хищение государственного имущества путем злоупотребления служебным положением.

Уно Яанович решил действовать методично. Связались с сотрудниками республиканского ОБХСС и выяснили, что делом этого матерого расхитителя занимался старший инспектор по особо важным делам Спаржин. Через десять минут он уже входил в кабинет Рохтлы.

— Расскажи-ка нам про делишки Хрюнова, — попросил подполковник. — Биографию не надо, знакомы.

Олег Спаржин сообразил, что дело серьезное, и четко доложил:

— Уно Яанович! Буду краток и конкретен. Георгий Хрюнов пять лет назад по неизвестным нам причинам решил бросить профессию мясника в магазине и подался на бензоколонку. Спустя три года перешел работать на Таллинскую нефтебазу, где получил в свое ведение нефтепродукты в виде того же бензина. Привязанность к бензину выражалась у него в завышении норм расходования этого продукта и в создании тем самым «излишков» с последующей их реализацией в корыстных целях, разумеется. Не буду описывать тонкости нашей работы, сообщу только конечный результат: удалось доказать факты хищений, совершенных Хрюновым, на сумму порядка двадцати четырех тысяч рублей. К сожалению, победный звон фанфар не раздался. После ареста Хрюнова и проведения обыска мы убедились, что у этого типа нет ни копейки. Припертый к стенке фактами, он вынужден был признаться в хищениях, но куда девал деньги — выяснить не удалось. Находясь под следствием, Хрюнов заявил, что зарыл деньги в сквере неподалеку от своего дома. Я сам возил его на место… Мы погуляли по скверику, подышали воздухом. Хрюнов нашел какую-то ямку под деревом и закатил истерику — якобы его обокрали. В результате всего Хрюнов получил шесть лет, а я — выговор за то, что не обеспечил возмещения ущерба, причиненного Хрюновым государству. У меня все.

— За дело и получил. Почуял Хрюнов, что вы подбираетесь к нему, и отложил денежки «про черный день»… — Уно Яанович после каждой фразы утвердительно постукивал карандашом по столу.

Виктор из чувства солидарности решил заступиться, подбодрить коллегу:

— Ничего, Олег, бывают срывы. Вывести такого подлеца на чистую воду — тоже пуд соли съесть надо. Скажи, что известно о его связях?

— Только лица, которым Хрюнов сбывал бензин и талоны. Больше ни с кем не контачил.

Рохтла решил повести беседу в доверительном аспекте:

— Вот что, Олег. Ты, конечно, слышал про убийство в Хаапсалу. Мы подозреваем, что его совершил некий Кейв, ранее дважды судимый за квартирные кражи и всего несколько дней назад освобожденный из колонии. Так вот, в колонии Кейв «контачил» — как ты выражаешься — с Хрюновым. Нас крайне интересует, что их связывало. Возможно, их знакомство началось еще на свободе. Что можешь сообщить по этому поводу?

— Ума не приложу…

— А ты приложи, родимый.

— Уно Яанович, что вы меня все время подначиваете? — возмутился Спаржин.

— Я не подначиваю, а воспитываю. Любя, так сказать.

Все рассмеялись, и Олег тоже.

— В процессе работы я немного изучил личность Хрюнова. Уж очень он некоммуникабельный человек, все интересы сводятся к наживе. Это его кредо. Связи какие? Только те люди, которым можно сбыть бензин. Воришка Кейв к этому разряду не относится, ему бензин ни к чему. Значит, ищите причину их взаимных интересов в самой колонии.

— Понятно. Теперь второй вопрос: Хрюнов в своей преступной деятельности не имел выходов на Хаапсалу?

— Нет. Я понимаю. Вы хотите увязать цепочку: Хрюнов — Кейв — убитый человек в Хаапсалу?

— Увязывать мы ничего не собираемся, — сказал Рохтла. — Скорее пытаемся выяснить неясности. Кстати, тебе что-нибудь известно о «небензиновых» связях Хрюнова?

Олег отрицательно покачал головой.

— С женой Хрюнова разговаривал?

— Разговаривал, допрашивал, проводил на квартире обыск. Она абсолютно ничего не знает. Видели бы вы ее реакцию, когда я сообщил о суммах, которыми располагал ее муженек! Сомневаюсь, что она может дать интересующую вас информацию.

— И все-таки необходимо с Хрюновой поговорить еще раз. Давай ее координаты. — Рохтла повернулся к Виктору: — Сегодня отдыхай после дороги, а завтра нанесешь визит. Попытайся хоть что-нибудь выяснить. Вижу, у тебя началась полоса удач, тогда нужно двигаться вперед без остановки.

Лифт натужно заскрипел, задергался и медленно пополз вверх. На пластиковых стенках кабины размашисто расписаны мнения подъездных пацанов о своих соседях. На седьмом этаже в полумраке Виктор с трудом рассмотрел номер нужной квартиры и позвонил. Тихие, осторожные шаги раздались по ту сторону двери и замерли, словно выжидая. Никто не открывал. Виктор решительно надавил кнопку звонка еще раз. Дверь на четверть приоткрылась, в проеме мелькнуло женское лицо.

— Здравствуйте! Варвара Антоновна?

Женщина молчала, выжидательно и пугливо оглядывая незнакомца.

— Простите, ваша фамилия Хрюнова? Я из милиции, нужно поговорить. — Виктор показал развернутое удостоверение. Женщина отступила на шаг от двери, включила в коридоре свет.

— Проходите, — прошептала она едва слышно.

Войдя в комнату, Виктор поразился ее «убранству»: голые стены, продавленный диван, рядом стояла кровать с никелированными шишечками, два стула и… все. Хозяйка по виду вполне соответствовала обстановке: возраст неопределенный — с одинаковым успехом можно дать ей и пятьдесят, и семьдесят лет, на худом теле бесформенной тряпкой висел линялый халат, в глазах испуг и обреченность. Указала Виктору на стул, приглашая присесть, сама осторожно уселась на краешек дивана. Виктор продолжал оглядываться, несколько растерянный. Не ожидал, что у подпольного «бизнесмена» Хрюнова такие апартаменты.

— Варвара Антоновна, прошу извинить. Но я должен задать несколько вопросов. Вы знали, чем занимался ваш муж?

— Вы имеете в виду его махинации на работе? Нет, не знала, об этом мне сообщили в милиции на допросе. Обыскивали квартиру, искали деньги. Откуда им здесь взяться?.. — Хрюнова беззвучно заплакала и, не вытирая слез, продолжала: — Вы не подумайте, прошу вас, ничего плохого. Не нужны мне ворованные деньги, но хотя бы зарплату он мог приносить домой? Мальчонке шоколадку подарить на праздник мог? Так и не дождались… Весь дом держала на свои семьдесят рублей. Подлец! Вы поверите — когда мужа арестовали, вздохнула с облегчением, впервые вздохнула свободно. Всю жизнь его боялась. Приходил по ночам пьяный, ругался, кричал, бил меня и сына. Утром опохмелится стаканом водки и уходит. Вот так и жили…

— Приятели у него были? С кем поддерживал отношения?

— Домой никого не приводил ни разу. А с кем и где водку пил, не знаю. Я же говорю, домой приходил по ночам, а то и вовсе уезжал дня на два-три на охоту свою. Тогда мы с сыном хоть спали спокойно.

— На охоту? А куда он обычно ездил, в какое место?

— Не знаю. В эти дела муж меня тоже не посвящал. Ездил часто, возвращался домой грязный и всегда пьяный. Бросит, бывало, в кладовку рюкзак, завалится на диван и храпит.

— Варвара Антоновна, а где его охотничий билет? Я хочу узнать, в каком коллективе Хрюнов состоял.

Женщина задумалась надолго, вспоминая. Потом обрадованно всплеснула руками.

— Есть и билет! Мне его в милиции вернули. Ведь в ту ночь, когда мужа арестовали, он как раз с очередной охоты вернулся. Сейчас поищу.

Хрюнова вышла из комнаты, быстро вернулась, неся в руках зелененькую книжицу. Виктор полистал ее, но не торопился отдавать. Его беспокоила неясная еще, неоформившаяся мысль.

— Вы уверены, что в ту ночь муж вернулся с охоты?

— Конечно! У меня побаливало сердце, пришлось встать, принять капли на кухне. Ночью тихо, сразу услышала хлопанье дверок машины. Выглянула в окно, вижу — муж из такси вылез. Когда поднялся в квартиру, сразу поняла, что в этот раз он особенно сильно пьян. Ругался страшно, угрожал кому-то, потом повалился на диван одетый. Раздевать его я не стала, боялась к нему подходить. Рано утром, часов в пять, за ним приехала милиция.

— А почему вы убеждены, что муж приехал именно с охоты?

— Как же иначе? Ружье с ним было и рюкзак.

— Варвара Антоновна, позвольте мне взглянуть на эти вещи.

— Смотрите. Пойдемте в коридор.

Подставив стул, Хрюнова выволокла с антресолей охотничью амуницию. Первым делом Виктор извлек из чехла ружье — старую дешевенькую «тулку» с давно не чищенными стволами. Теперь очередь была за рюкзаком. Тот оказался неожиданно легким. Единственным предметом в рюкзаке был складной топорик-лопатка в кожаном чехле. Виктор внимательно осмотрел многочисленные кармашки рюкзака — пусто.

— Варвара Антоновна, вы ничего отсюда не вынимали?

— Что вы! Я и трогать ничего этого не хочу. Как его забрали, так и забросила все наверх.

Странно, что в рюкзаке не было патронов. Виктор сам полез на антресоли, нашел туго набитый патронташ.

— А это муж брал с собой тогда на охоту? Может быть, надевал на себя? — Виктор показал, как это делается.

— Да нет же! Как оно там лежало, так и лежит.

Любопытно! Человек ездил на охоту, а патроны с собой не брал. Было над чем задуматься, поразмыслить. Виктор еще раз взял в руки топорик-лопатку, осмотрел, отстегнул кнопку чехла и потянул за рукоятку. Из чехла посыпался песок. Стоп! Лопатка существует для того, чтобы копать. Не огород же Хрюнов копал на охоте? Раскапывать или закапывать? Вот это уже более приемлемо. Лопатку на время придется позаимствовать.

Оформив протокол изъятия, Виктор распрощался с хозяйкой.

Уно Яанович выслушал новости спокойно, без лишних эмоций. По привычке взял лист бумаги, карандашом нарисовал жирный круг в центре листа и написал в кругу: Хрюнов.

— Давай думать, Виктор. Как раз перед самым арестом Хрюнову вдруг захотелось съездить на охоту, поразвлечься. Он исполняет это свое желание, однако не берет с собой патронов. Странно. Забыл? Вряд ли. Ружье-то он берет. О чем это говорит?

Виктор уже догадался и нетерпеливо продолжил:

— Это говорит о том, что Хрюнов был на «охоте» не один, а с кем-то. И этот «кто-то» должен был поверить, что цель поездки — охота.

— Молодец! Теперь перейдем к истинной цели Хрюнова. Лопатка наталкивает на мысль, что ему срочно нужно было что-то закопать. Что? Допустим, документы, изобличающие его в хищениях? Нет! Они были изъяты работниками ОБХСС, и уже полным ходом работала ревизионная комиссия. Скорее всего это были накопленные ценности. Ведь у Хрюнова во время обыска ни копейки не нашли в возмещение причиненного государству ущерба. После ареста он выдвинул легенду о якобы похищенном кладе и позаботился о частичном ее подтверждении, выкопав заранее ямку в сквере.

Виктор сидел пораженный. Похоже, что Рохтла предполагал заранее такой оборот дела и мудро продумал все в деталях.

Рохтла, сдерживая усмешку, невозмутимо смотрел на Виктора.

— Сейчас самое главное для нас — установить, куда ездил Хрюнов? Вот от этого «куда?» и можно будет танцевать.

— Уно Яанович, есть одна, на мой взгляд, интересная мысль. Мы предполагаем, что Хрюнов вынужден был перед кем-то маскироваться под «охотника». Почему? Ведь он мог куда-то поехать сам и зарыть ценности. Зачем ему тогда лишние свидетели? Мне кажется, что все объясняется только одним — дефицитом времени. Хрюнов мог решить эту проблему с помощью автомобиля. Своей машины нет, значит, необходимо найти человека, который отвез бы его на место. Вот еще одно направление поисков.

— Толково! С чего полагаешь начать?

— Поеду в охотничий коллектив, переговорю с мужичками, узнаю, где любимые угодья Хрюнова. Охотники — народ скрытный, но друг про друга все знают.

Рохтла улыбнулся и добродушно сказал:

— Жилу почуял, Виктор? Что-то в этом, несомненно, есть. Действуй! Энделя пошлю на бывшую работу Хрюнова, пускай поговорит с людьми. Задача теперь формулируется так: куда и с кем ездил Хрюнов?

Охотничий коллектив № 201 располагался в подвале. Спустившись по лестнице, Виктор поплутал в темноте и, услышав голоса за дверью, толкнул ее. В большой, ярко освещенной комнате было жарко от проходивших по стене паровых труб. На другой стене прибиты грубые полки с пыльными чучелами птиц. В дальнем конце комнаты стоял большой стол, за которым расположились пятеро мужчин.

Виктор поздоровался и сообщил, что он из уголовного розыска. Один из мужчин вдруг встал и протянул руку.

— Вот не думал, Виктор, что ты работаешь в уголовном розыске. Что, не узнаешь? Помнишь, в Кярдна на гусей вместе охотились?

Виктор узнал мужчину и горячо пожал ему руку, довольный встречей знакомого. Тот взял Виктора за плечи и повернул к остальным.

— Знакомьтесь, ребята! Свой брат — охотник!

Виктор присел за стол и взял сигарету из предложенной пачки. Закурили. Похоже, охотнички были немножко под градусом — лица раскраснелись, глаза блестят. Не сидится им дома, после работы соберутся в своем подвале и… пошли охотничьи байки.

— Мне нужно навести кое-какие справки о бывшем члене вашего коллектива — о Хрюнове.

— Почему бывшем? Он и сейчас состоит у нас на учете.

— Хрюнов недавно арестован, осужден и уже отбывает наказание в колонии. Вы этого не знали?

По реакции мужчин Виктор понял, что это известие было для них новостью. Пришлось рассказать о «деятельности» Хрюнова. Все принялись возмущенно комментировать услышанное. Один из мужчин — председатель общества, как бы оправдываясь, сказал:

— Не знали мы о Хрюнове ничего. Появился он здесь незаметно, с нами ездил не часто, пару раз съездил на лося, бензином выручал… — Председатель густо покраснел и понял, что сказал лишнее. После этого он замолчал, смутился.

— Меня интересует другое. В какие угодья предпочитал ездить Хрюнов?

— Бог его знает? Попытайтесь узнать об этом в нашем Совете — они же выдают путевки в угодья.

— Путевку можно взять и на месте, у егеря или у лесника. Так что эта проверка нам практически ничего не даст.

Все задумались. Пожилой мужчина, молчавший до сих пор, степенно произнес:

— В Хаапсалу он ездил.

Виктор повернулся к говорившему и замер. Мужчина пожевал губами, прикрыл глаза, вспоминая что-то, потом продолжил:

— Встречались мы там с ним несколько раз, ночевали. Место хорошее: осенью утка есть, зимой зверья в лесу полно, боровая птица имеется.

— Ночевали-то где? — Виктор напрягся, в висках застучала кровь.

— Обычно у Вольдемара, егеря. Сейчас, правда, тот уже не работает, но в дом пускает. Только Хрюнов — компаньон паршивый, под стать своей фамилии, напивался всегда как свинья. Противно с ним.

— Значит, Хрюнов знаком с Вольдемаром?

— Ясное дело, знаком.

— Скажите, а с кем Хрюнов приезжал на охоту? Был ли у него напарник или приятель?

— Откуда приятелю взяться? Не тот Хрюнов человек, чтоб с кем-нибудь дружбу водить.

— Каким транспортом Хрюнов пользовался? Может, подвозил его кто на машине?

— Нет. Ездил все время поездом или автобусом, это я точно знаю.

Сразу уходить было неудобно. Поболтали об охоте, о ружьях, новых способах снаряжения патронов. Председатель пригласил Виктора съездить с их коллективом на кабана. Поблагодарив за приглашение, Виктор распрощался с честной компанией. От беготни за день гудели ноги. И все-таки он решил немного пройтись пешком, необходимо было поразмыслить спокойно, разложить все «по полочкам», проанализировать полученную информацию.

Итак, излюбленное место охоты Хрюнова — Хаапсалу. Он излазил там все вдоль и поперек, прекрасно знал окрестности. Может, и присмотрел заранее место, где зарыть ворованное богатство. Район этот от города довольно далеко, народу бывает мало — только охотники да редкие грибники. Опасаясь, что невольно подтасовывает факты, Виктор еще и еще раз взвешивал все «за» и «против». Все верно, такое вполне могло быть. Но главное достижение в другом: наконец-то появилась прямая линия, связывающая Хрюнова и убитого Ауна. Они встречались раньше, были знакомы. В конце этой линии, на хуторе, остался след Кейва, а начинался он в колонии, где сейчас находится Хрюнов. Конечно, пока все зыбко и предположительно, но, как в игре «холодно — горячо», стало немного теплее.

Утром Виктор зашел к начальнику ЭКО. Тот сидел, погруженный в изучение кипы документов. Калда приветственно кивнул и показал на кофейник, стоящий на подоконнике. Виктор без церемоний налил себе чашку кофе, уселся в кресло и стал размешивать ложечкой сахар. Управившись с кофе, Виктор раскрыл портфель и достал лопатку, упакованную в целлофановый пакет.

— Есть предположение, что этой лопаткой зарыли кое-что, а вот где — неизвестно. На лопатке есть частицы. Чем наука сможет помочь?

— Для тебя это лопатка, а для нас это предмет-носитель, на котором имеются наслоения. Мы можем ответить на два вопроса: а) являются ли обнаруженные наслоения почвой; б) не принадлежит ли эта почва участку местности, который вы нам сможете предложить. Короче, нужны сравнительные образцы с участка действий, то есть с места происшествия. Удовлетворен?

— Нет. Хотя одну мысль ты мне подсказал. Значит, если мы найдем место, где это «нечто» зарыто, то вы сможете доказать, что лопатка, изъятая на квартире у одного дяди, на этом месте побывала.

— Абсолютно верно, хотя на почвоведческую экспертизу понадобится время.

— Ну что ж, спасибо за твою науку на кофейной гуще. Счастливо! — Эту фразу Виктор закончил уже почти за дверью. Калда укоризненно покачал головой и снова принялся за свои бумаги.

У себя в кабинете Виктор засел за справки. Нужно коротко и ясно изложить полученную информацию, сделать выводы и запланировать дальнейшую работу. Так требовало начальство, и это давно уже вошло у Виктора в привычку. За писаниной пролетело несколько часов. Рохтла вызвал к себе после обеда. Готовый к докладу Эндель перемигнулся с вошедшим Виктором, но моментально посерьезнел и начал докладывать:

— У меня ничего заслуживающего внимания нет. На работе Хрюнов ни с кем близко не общался. Естественно, никто из сослуживцев катать его на собственном автомобиле не хотел. К тому же на работе тогда уже знали, что Хрюнов влип в какое-то темное дело, и, естественно, у всех вообще пропало желание с ним контактировать. Отпал и вариант использования Хрюновым служебного транспорта: в тот день часть машин была на техосмотре, остальные выполняли рейсы.

Задавать дополнительные вопросы не следовало — все знали, что Эндель педантичен в таких ситуациях.

После Энделя докладывал Виктор. Оп рассказал о визите в охотничий коллектив. Уно Яанович тут же водрузил очки на лоб и, не скрывая торжественности, произнес:

— Ребята! Это маленькая, но удача! Кончились наши игры с завязанными глазами. Под ногами появилась твердь. Теперь мы можем совершенно определенно сказать, что существует связь: Хрюнов — Кейв — Аун.

Виктор с Энделем благодушно улыбнулись. Увидев это, Рохтла изменил тон:

— На сем митинг заканчиваю, перейдем к рабочим будням. Виктор прав, предполагая, что Хрюнов в день перед арестом, одиннадцатого мая, ездил с кем-то на автомобиле. Но с кем? Тут наши усилия не увенчались успехом, найти таких знакомых не представилось возможным. Да и знакомый ли это был? Ведь опасно в критический момент полагаться на знакомого — тот может проявить излишнее любопытство, разболтать. Так на чем же ездил Хрюнов?

— На такси. — Это сказал Эндель, спокойно сказал, даже с долей равнодушия. — Хрюнов заплатил таксисту большую сумму денег, и тот повез его. Риск почти исключается, так как шофер не будет болтать о подвернувшейся халтуре. К тому же и жена Хрюнова утверждает, что вернулся он домой на такси.

Виктор рассмеялся.

— Все гениальное просто. Я почему-то думал, что Хрюнов пересел в такси в городе, положим, на железнодорожном вокзале, автобусной станции или у дома мнимого знакомого. А он мог же запросто арендовать такси на весь день — средства позволяли. Эндель, ты умница! Теперь опять проблема: как установить личность таксиста? Конечно, можно проверить в диспетчерской, были ли в тот день заказы на дальние рейсы?

Виктор взял телефонный справочник, нашел номер телефона таксопарка и позвонил. Пока он разговаривал, Рохтла растолковывал что-то Энделю. Положив трубку, Виктор прислушался к их тихому разговору.

— Свяжешься с Хаапсалу, пусть они поработают среди егерей и лесников. Необходимо точно установить, в чьих хозяйствах Хрюнов брал путевки. Фотографию срочно передай по фототелеграфу. Ну что у тебя, Виктор?

— В тот день заказов на рейсы далее пятидесяти километров не было. Уно Яанович, разрешите самому поехать в парк и заняться проверкой. Может, в помощь кого дадите?

— Нет, Виктор, не могу. Сам знаешь, все люди заняты. Придется действовать самостоятельно: побольше фантазии, обратись к общественности.

— Уж больно трудный народ эти таксисты. Ну ладно, я поехал.

Через тридцать минут Виктор уже стучался в дверь директора таксопарка. Закрыто. Толкнулся в кабинет главного инженера — тоже никого. Досадуя, Виктор пошел по коридору, читая таблички. Перед одной дверью в раздумье остановился. Партком. Виктор постучал и открыл дверь. За большим столом никого не было, но, переведя взгляд вправо, Виктор увидел возле окна мужчину, который стоял со сложенными на груди руками и смотрел на него.

— Здравствуйте! Мне нужен секретарь парткома.

— Это я. Здравствуйте! Проходите. На учет становиться?

— Нет, я из милиции по важному делу.

Мужчина недовольно поморщился, мельком взглянул на удостоверение и предложил сесть.

— Опять кто-нибудь отличился из наших?

— Не волнуйтесь, ничего криминального.

Виктор кратко рассказал, какой вопрос его интересует. Секретарь парткома озабоченно раздумывал.

— Вы понимаете, у нас в смену на линии сотни машин. Неужели придется опрашивать каждого водителя? К тому же у вас нет уверенности, что такой рейс был.

— Может, переговорить с людьми в колоннах или отрядах?

Секретарь покачал нерешительно головой, потом вдруг оживился, широко улыбнулся и сказал:

— Послушайте, что мы мучаемся? Завтра у нас общее партсобрание, соберется весь актив таксопарка. Тогда можно будет поговорить с людьми. Как идея, подходит?

— Меня этот вариант вполне устраивает.

— Вот и отлично! Жду вас завтра в семнадцать часов.

В таксопарк Виктор приехал за десять минут до собрания, привычно ориентируясь, прошел длинным коридором и попал в небольшой актовый зал. На сцене за столом, накрытым зеленым сукном, сидел секретарь парткома и незнакомый Виктору мужчина в очках. Увидев Виктора, секретарь приветственно помахал ему рукой и показал на свободный первый ряд. Потом наклонился к мужчине и оживленно зашептал что-то. Тот согласно закивал головой.

Зал постепенно заполнялся народом, слышались шутки, смех. Наконец все расселись по местам. Секретарь поднялся из-за стола и, установив тишину в зале, сказал:

— Прошу внимания! Перед открытием собрания слово для информации имеет товарищ из милиции.

Виктор встал, легко поднялся по ступенькам на сцену и подошел к трибуне.

— Товарищи коммунисты! Я пришел сюда не информировать вас, а от имени уголовного розыска республики просить вашей помощи. Да, мы просим помощи у вас, коммунистов таксопарка. Речь идет о раскрытии очень серьезного преступления. Нам в срочном порядке необходимо выяснить, кто из вас возил пассажира одиннадцатого мая этого года на охоту в район Хаапсалу. — В зале поднялся легкий шум. Виктор улыбнулся и продолжал: — Я знаю, что при поездке на дальние рейсы необходимо получить разрешение у диспетчера парка, но никто за этим разрешением не обращался. Видимо, признавшийся водитель получит взыскание за это нарушение порядка, все зависит от руководства таксопарка. Но повторяю еще раз — нам крайне срочно нужно его найти. У нас к нему претензий нет. Поэтому, если этот водитель сейчас сидит в зале, то пускай он встанет. Прошу. — Виктор замолчал и выжидательно посмотрел в зал. Тишина была ему ответом. Из третьего ряда поднялся пожилой человек в кожаной куртке, сурово оглядел присутствующих и, откашлявшись, пробасил:

— Вот что, ребята! Мелкие грешки бывают у всякого, да и товарищ из розыска не кошелек с трамвайными билетами ищет. К нам обращаются как к коммунистам, а мы сидим себе курицами на жердочках…

— Погоди, Аксель! Не агитируй. — Посреди зала встал худощавый мужчина. — Напарник мой, Женька Соколов, что-то рассказывал такое, еще хвастался, что клиент на мешок чая подбросил. Парень-то он неплохой, Женька, так что вы его не очень… Да вы, товарищ, зайдите в диспетчерскую — он скоро на линию выезжает.

Мужчина помолчал, степенно поправил галстук и сел. Виктор развел руками.

— Вот не ожидал, что так быстро получится. Спасибо, товарищи. — Все засмеялись. Секретарь, довольный, вышел из-за стола и пожал на прощание руку Виктору.

В диспетчерской быстро нашли путевой лист Соколова за одиннадцатое мая. Да, был на линии, вернулся в парк в 0 ч. 30 мин. Машина в исправном состоянии. Оставалось дождаться Соколова и выяснить, возил ли он Хрюнова в тот день и куда? От нетерпения Виктор не находил себе места, нервно расхаживал по комнате. Вначале хотел позвонить в управление, но потом передумал. Рано! Сел у окна, закурил. В мозгу все время колотилась мысль: он или не он? Должно же быть «милицейское» счастье? Сколько сил потратили, а результат почти нуль. Теперь все уперлось в этого любителя чаевых — Женьку Соколова!

В диспетчерскую вошел парень лет двадцати пяти, черные длинные волосы, оранжевая нейлоновая куртка, обтягивавшая крутые плечи. Он небрежной походкой подошел к диспетчеру и стал оформлять документы. По тому, как девушка метнула взгляд в его сторону, Виктор догадался — Соколов! Женька сложил бумаги в маленькую папку с выведенным краской номером машины, прощально помахал рукой и вышел на улицу. Возле машины постоял немного, потянулся крупным телом, обошел вокруг машины, постукивая ногой по баллонам, и открыл дверцу.

— Подвезешь, шеф?

Женька оценивающе оглядел Виктора и молча кивнул на сиденье. Виктор нырнул в тепло машины и захлопнул дверь.

— С первого клиента причитается! Куда ехать? — Женька с улыбкой посмотрел на Виктора и завел мотор.

— На улицу Пикк, к Министерству внутренних дел.

Улыбка моментально слетела с Женькиного лица, он выпрямился и сосредоточенно закрутил баранку. Молчали. Когда подрулили к подъезду управления, Виктор протянул деньги, дождался сдачи и сказал:

— Зайдем, Соколов, поговорить нужно.

Водитель присвистнул, вышел и запер машину. Когда поднялись наверх и Виктор отпирал дверь своего кабинета, Женька глянул на табличку на двери и озадаченно спросил:

— Это по каким таким важным делам меня привезли сюда?

— Не тебя привезли, а ты сам себя привез. Заходи и садись. — Виктор набрал номер телефона. — Уно Яанович, Шахов говорит. Прибыл из таксопарка. И не один. Может, зайдете? Жду.

Женька заерзал на стуле, явно удивленный и обеспокоенный случившимся. В кабинет зашел Рохтла, посмотрел с любопытством на Женьку и присел к столу. Женька не выдержал.

— Здесь, случаем, не ГАИ?

— Нет, здесь Управление уголовного розыска, — спокойно ответил Виктор.

Женька совсем опешил.

— Вот что, Соколов! Я с тобой не ради спортивного интереса на моторе катался. Давай успокойся и вспомни, кого и куда в мае месяце, точнее одиннадцатого числа, ты возил далеко за город? Надеюсь, ты понимаешь, что такое «далеко»?

— «Далеко» нам нельзя без отметки у диспетчера.

— А ты ее и не делал. Так проехался. Навар, говорят, хороший получил. Но нас не это интересует. Кого возил и куда? — Голос Виктора стал суровым. — Нам нужен этот человек, пойми ты!

Женьку, видимо, перестали терзать сомнения.

— А чего его искать? Давно уже посадили хапугу! Хрюнов это с бензоколонок, личность всем известная.

Пока Женька распространялся о том, что расхитителей нужно сажать в тюрьму в неограниченном количестве, Виктор внезапно ослабевшими пальцами чиркнул спичку и закурил. Затянулся глубоко, жадно, до головокружения.

Рохтла придвинул к себе бумагу, приготовил авторучку и сделал останавливающий жест разошедшемуся Женьке.

— Давай, паренек, по порядку; и чтоб все как на духу. Ясно? Рассказывай спокойно и со всеми деталями.

Соколов сразу стал серьезным, надолго задумался, потом начал рассказывать, запинаясь и вспоминая подробности:

— Времени уже прошло много… Значит, так. Покрутился я в тот день по городу, отвез нескольких клиентов, потом заехал на заправку. Тут ко мне и подрулил этот Хрюнов. Так, мол, и так, кончай трамваем работать, поехали воздухом дышать; ружьецо прихвачу, харчи, а насчет «хрустиков» — не беспокойся, отвалю сполна. Ну, недолго мучилась старушка, решился я и… погнали. Заехали к Хрюнову домой. Вытащил он ружье, рюкзак. Потом в гастроном отправились и взяли курс на Хаапсалу. В лес приехали часов в пять вечера. Разложил Хрюнов свою скатерть-самобранку: водка, закуска богатая. Пить я отказался, а вот на еду налег от души. Выпил он пару стаканов белой, взял ружье и в лес подался. Бродил где-то часа два. Пришел весь вспотевший и без дичи. Выстрелов я тоже не слышал. Опять перекусили маленько. Я еще спросил, на кого он охотится. Хрюнов психанул, разорался на меня, потом взял рюкзак и опять ушел в лес.

— Рюкзак был пустой? — спросил Рохтла.

— Да нет, кажется, что-то было. — Женька виновато умолк, потом продолжал: — Вернулся Хрюнов минут через тридцать, запыхался, грязный весь. Сел на землю и платком стал утираться. Хотел еще стакан водки махануть, но тут из леса выполз дедок с ружьишком, облезлый такой, заношенный. Хрюнов, как увидел его, чуть не подавился. Глаза вытаращил, воздух ртом хватает. Видать, они знакомы были, так как клиент мой засуетился, стал приглашать деда выпить-закусить. Но тот на принцип: пробурчал насчет того, что, мол, как буржуй на такси катаешься, отошел в сторонку и сел на пенек. Наблюдает. Ну, думаю, влипли… Видать, Хрюнов браконьерил, а этот его застукал. Тут и темнеть стало, собрались мы и покатили домой. Хрюнов по дороге меня успокаивал, говорил, что никакого браконьерства не было, мол, не боись. Засосал еще бутылку, совсем пьяным стал. Возле дома выгрузил свое барахло, отвалил два стольника — это двести рублей, значит, я и уехал. Больше Хрюнова не видел, только слышал среди таксеров, что арестован он за аферы с бензином. Туда ему и дорога, обормоту. Это что же выходит? Вроде как я с ним браконьерил? Теперь отвечать, да?

Рохтла и Виктор расхохотались. Женя сначала опешил, потом заулыбался. Виктор достал из стола карту Эстонии.

— Место «охоты» показать сможешь?

Женька смущенно поводил пальцем по карте, пошептал, потом виновато сказал:

— Не мастак я в этом деле. Так показать могу. Поехали?

— Куда на ночь глядя? — Рохтла поднялся. — Сейчас поезжай работай, а завтра с утра к нам. Не обессудь, отдохнуть тебе не придется, поедем на место. Проводи, Виктор!

Когда Виктор вернулся в кабинет, Рохтла сидел над картой и думал. Потом поднял голову и улыбнулся.

— Ну, Виктор, молодец! Теперь сдвинемся с мертвой точки. Похоже, наше предположение подтверждается. Видимо, спрятал Хрюнов в том лесу свое состояние, но вот где?

Виктор, полный оптимизма, ответил не задумываясь:

— Уно Яанович! Все не так страшно, как кажется. Хрюнов с рюкзаком уходил от машины на тридцать минут. Значит, надо отойти на какое-то расстояние, успеть спрятать или закопать ценности и вернуться. Я думаю, радиус поисков должен быть примерно пятьсот-шестьсот метров, не больше.

— Остынь, Виктор! Давай смотреть на вещи трезво. Попробуй что-нибудь найти хотя бы в радиусе ста метров. Прошло несколько месяцев, следы вряд ли остались. Но искать будем обязательно. Я сейчас позвоню в Хаапсалу начальнику райотдела, пускай к утру готовит весь личный состав, соберет общественность. Думаю, что и местный райком партии поможет. Еще сегодня нужно связаться с командованием пограничников, они дадут солдат и служебных собак. Наших собачек из питомника задействуем. Как видишь, силы соберем большие. Тут и лопатка, которую ты нашел в рюкзаке Хрюнова, пригодится. Говоришь, частицы грунта на ней остались? Вот и подключим криминалистов в поиск.

— Уно Яанович! Это же во сколько такой поиск обойдется? И еще неизвестно, найдем мы ценности или нет.

Добродушное выражение на лице Рохтлы сменилось сердитым.

— Ценности — это дело десятое. Мы обязаны раскрыть преступление, а для этого никаких средств не жалко. Это наша цель, наша главная задача, наше прямое назначение. Понадобится, всю республику поднимем. Понял? А сейчас иди отдыхать, «экономист», завтра трудный день будет. Выспись как следует. — Рохтла поднялся, хитро улыбнулся, подмигнул Виктору и вышел из кабинета.

Утром собрались в кабинете начальника Управления уголовного розыска Гришина. Он молча курил и просматривал какие-то бумаги, иногда бросая взгляд на присутствующих.

— Ну что? Ждете поздравлений? Рановато… Сработали неплохо, но это только начало. Очень важно не забуксовать сейчас, не потерять темп. Уно Яанович, все ли готово к поискам?

— Да, — Рохтла взглянул на часы, — к одиннадцати часам сбор в Хаапсалуском райотделе. Наши кинологи и криминалисты уже выехали, связь держим по телефону. Так что благословляйте — и в добрый путь.

Гришин скептически улыбнулся.

— Поезжай туда — не знаю куда, найди то — не знаю что! Как любят писать авторы детективов, задача с многими неизвестными. Практически все построено на наших предположениях, но они логически обоснованы. Помните логику? Похоже на силлогизм. Если посылки правильные, то задача должна решиться. — Гришин поднялся из-за стола, неслышно прошелся по ковру и сел рядом с Виктором. — Хрюнов, конечно, ездил не на охоту. Какая уж там охота, когда ждешь ареста с минуты на минуту. Что-то он спрятал в лесу — ценности, документы или бес его знает что. Сейчас не столь важно «что», важно это «что» найти. Тогда многое станет на свои места. — Гришин снова поднялся. — В лесу работать спокойно, четко. Желаю удачи!

Женька Соколов не подвел, помогла тренированная память таксиста. После недолгих блужданий по лесным дорогам выехали все же на ту самую поляну и вышли из машины. Женька был непоколебим и уверен.

— Здесь это, товарищи, поверьте! — Вот бутылки пустые и банки из-под консервов. — Женька с радостью извлек из кучи отбросов потемневшую банку с этикеткой «Язык в желе». — Я же говорил, что закуска была классная!

— Все ясно, молодец, Соколов! — Рохтла добродушно похлопал Женьку по плечу. — Эндель, свяжись по радио с райотделом, вызывай людей.

Эндель, несмотря на свои крупные габариты, ловко юркнул в машину и защелкал тумблерами. Разговор по радио занял не более минуты. Оставалось ждать. Славка с Женькой, породненные шоферской профессией, подняли капот машины и полезли в двигатель. Офицеры развернули карту и задумчиво склонились над ней.

— Чует мое сердце, будет результат, — взволнованно сказал Виктор. — Смотрите, покойный Аун жил неподалеку. Это звенья одной цепи.

— Звенья! А нам нужна цепь, — рассудительно протянул Эндель.

Рохтла утвердительно кивнул головой, сложил карту и повернулся к Энделю.

— Когда люди прибудут, возьми Соколова и езжай с ним к следователю прокуратуры в Хаапсалу, нужно провести официальный допрос и опознание по фотографии Ауна. Следователь предупрежден, будет ждать.

Ожидание было томительным. Виктору хотелось уже сейчас, немедленно начать поиски. Думалось: отойди на несколько шагов в лес и сразу найдешь тайник. Ребячество… В лесу стояла тишина. Осеннее солнце пригревало немного, и свежая желтизна листьев на земле казалась темной.

Послышался шум моторов. Все обернулись к дороге — на поляну колонной въезжали автомашины. Откинув борта грузовиков, на землю спрыгивали солдаты, часть из них сразу стала собирать миноискатели. Взволнованно повизгивали служебные собаки, предчувствуя работу. Из автобусов выходили сотрудники милиции, дружинники. Старшие групп собирались возле Рохтла. Виктор хотел было тоже присоединиться к ним, по остановился, увидев вытаращенные глаза Евгения Соколова.

— Вот это да! Это что, из-за нашего браконьерства такой шум? — Женя был напуган не на шутку.

— А ты как думал? — Виктор еле сдержал смех, потом добавил извинительно: — Женя, сейчас поедешь с капитаном Рооса в Хаапсалу, там тебя допросят и покажут фотографию. Может, узнаешь того старика с ружьем, помнишь? Здесь дело намного серьезней, чем браконьерство. О том, что видел здесь, пока помалкивай. Надеюсь, предупреждать тебя не надо? Да не бойся, ты нам очень помог. Спасибо! — Виктор пожал Женьке руку, проводил его к машине и торопливо направился к группе прибывших товарищей.

Поиски длились до позднего вечера. Когда усталые, запыленные люди собрались опять на поляне, стало ясно, что обнаружить ничего не удалось. Нельзя сказать, чтобы Виктора охватило отчаяние: усталость и какая-то апатия сделали его равнодушным, скорее даже безразличным. Виктор сидел на пне и без всякого ощущения вкуса дымил сигаретой. На поляне появился Рохтла. Чувствовалось, что он тоже устал, но бодрился. Рохтла поднялся на подножку автомашины и обратился ко всем:

— Товарищи! Не будем огорчаться тем, что наши поиски не увенчались успехом. Понятно, что вы все очень устали, но завтра работу придется продолжить. Сегодня каждый горел желанием найти тайник, но отличиться пока никому не удалось. — На поляне все заулыбались. — Район поиска расширять не будем. Завтра каждый пойдет тем же маршрутом еще раз, внимательно и спокойно осмотрит снова каждый сантиметр площади. А сейчас отдыхайте, товарищи. Спасибо вам большое!

Люди стали рассаживаться по машинам, снова послышались шутки, все оживленно делились впечатлениями. Рохтла подошел к Виктору.

— Что, сыщик, нос повесил? Небось хотел через пять минут найти? Так не бывает. Поехали в Хаапсалу, гостиница заказана. Я связался с Энделем — твой Соколов опознал по фотографии Ауна. Это уже что-то. Цепочка помаленьку восстанавливается…

В машине ехали молча. Славка газовал вовсю, торопился, как конь в родное стойло. Виктор с заднего сиденья наблюдал за Рохтлой. Тот дремал, привалившись к двери, очки сползли на нос. Устал человек после трудов праведных — такой у него мирный и домашний вид. Пятьдесят семь лет Уно Яановичу. Сколько сделано за прожитые годы — считать и не пересчитать. Один отдел борьбы с бандитизмом после войны сколько здоровья отнял. А он и сейчас держится молодцом, о пенсии пока не думает. Видно, вошла в кровь эта суматошная работа, эти командировки, этот вечный поиск и поиск… Виктор устыдился своей давешней слабости на поляне, приоткрыл окно и задышал холодным воздухом, разгоняя сон.

Юхан и Эндель уже ждали их в номере гостиницы. На столе благоухала ароматом жареная курица, колбаса, дразнили красными боками соленые помидоры. Наскоро умывшись, все уселись за стол и принялись за еду. Обсудили сложившуюся ситуацию, пошутили по поводу собственных неудач. Настроение у всех поднялось. Спать улеглись в надежде на фортуну.

…Тайник нашли во второй половине дня. Рядом с разрытой небольшой ямой стоял счастливый сержант-пограничник, у его ног лежал громадный черный пес.

— Это все он, Юмбо! Крутился, крутился на этом месте, потом начал лапами рыть. Я копнул, смотрю — пакет, больше ничего не стал трогать. — Сержант гладил пса, а тот лежал с гордым видом, сознавая свою значимость.

— Молодец, сержант! Быть тебе с наградой! — Рохтла с чувством пожал парню руку. — Поиск всем продолжать до конца, возможно, что тайников несколько. Пригласить понятых. Так, криминалисты уже здесь? Начинайте, хлопцы!

Осторожно извлекли из ямы пакет из толстого, плотного пластика, перевязанный крест-накрест синей изолентой. Пакет был увесистый. Когда развернули, увидели множество пачек денег, перехваченных резинкой, и деревянную коробку, по самую крышку забитую золотыми украшениями. На золоте мелкими слезками блестели бриллианты. Все молчали. Эксперт поколдовал над сокровищами, потом сказал:

— На деньгах пальцы есть, на золоте тоже кое-где фрагменты. Думаю, что установить хозяина сможем. Отпечатки пальцев Хрюнова мы захватили с собой, так что в отделе все сделаем.

По окончании фотографирования, протоколирования и прочих атрибутов процессуального порядка срочно двинулись в Хаапсалуский отдел. Расположились в кабинете у Юхана. Все были в приподнятом настроении. В кабинет зашел следователь прокуратуры Юрисоо.

— Уважаемому уголовному розыску привет и горячие поздравления! — Юрисоо обошел всех, каждому пожал церемонно руку. — А где же долгожданная находка? Сумма-то хоть какова?

— Над находкой пока эксперты работают. Вот ждем результатов, — сказал Рохтла. — Присаживайтесь, товарищ Юрисоо, давайте пока посовещаемся, чтобы не терять времени.

Рохтла не дал ребятам насладиться радостью победы. Опять этот темп, все подчинено заданному ритму. Главное — не расслабляться! Раз появились подтверждающие факты, значит, нужно наступать, работать, соединять разрозненные звенья цепочки.

— Итак, наши предположения оказались верными. Хрюнов действительно спрятал в лесу ценности, а мы их нашли. Это веский козырь. Он нам понадобится в разговоре с Хрюновым. — Рохтла вопросительно посмотрел на следователя, тот согласно кивнул. — Мы также используем показания таксиста Соколова. Все это должно помочь нам в изобличении Хрюнова, в признании им факта укрывательства ценностей. Но как вот увязать эти три фамилии: Хрюнов — Кейв — Аун? Иначе говоря, как доказать причастность Хрюнова к убийству старого Ауна? Хрюнов отбывает наказание, находится в изоляции, Кейв, оставив след своего ботинка на хуторе, скрывается в лесу, а Аун убит. Вот все, чем мы располагаем. Давайте хоть теоретически попробуем восстановить картину. — Он замолчал, снял очки и стал массировать пальцами веки.

Юрисоо побарабанил пальцами по столу, потом, размеренно взвешивая каждое слово, заговорил:

— Я уже не молод, чтобы строить фантастические предположения. Но мне кажется, что одна версия здесь наиболее приемлема: я вчера допрашивал Соколова, и он очень живописно описал реакцию Хрюнова на появление Ауна на поляне. Мог Хрюнов подумать, что Аун следил за ним? Конечно, мог. Даже обязан был подумать так, учитывая его тогдашнее нервное напряжение. В ту же ночь Хрюнова арестовали. Затем тюрьма, следствие, суд, ожидание отправки в колонию — и все это время Хрюнова должен был мучить вопрос: знает ли Аун о его кладе или нет? И Хрюнов находит выход, а именно: использует Кейва, который выходил на свободу после отбытия срока. Чем же он прельстил Кейва? Скорее всего деньгами. Понимаю, что доказать все это будет не просто. Ожиданием мы делу не поможем, потому считаю допрос Хрюнова необходимым и безотлагательным.

— Спасибо. Какие еще будут высказывания, мнения? — Рохтла оглядел задумавшихся сотрудников. — Веселей, ребята. Давайте идеи! Эндель, хочешь высказаться?

— Да. Вот вы, товарищ подполковник, сказали, что Хрюнов находится в изоляции. А ведь это нам на руку. Послав Кейва на убийство, он до сих пор не знает результатов. Дошел ли Кейв или нет? Убит Аун или жив? Где деньги? Наверняка Хрюнов взвинчен сейчас до предела, и это мы должны учесть при его допросе.

Рохтла не успел ответить — раздался телефонный звонок.

— Слушаю. Да-да, Рохтла. — Уно Яанович внимательно слушал, глаза его стали веселыми. — Вас понял, спасибо! — Рохтла медленно оглядел всех, читая на лицах вопрос, затем улыбнулся и сказал: — Эксперты звонили. Есть отпечатки пальцев Хрюнова. Да они и должны были быть. А сумма… Сумма — 86 тысяч рублей, не считая драгоценностей. Это вам не 24 тысячи, которые смогли доказать при расследовании. Коллегам из ОБХСС придется доработать, хотя Хрюнов будет утверждать, что скопил эти сокровища за свою трудовую жизнь на свою скромную зарплату.

Рохтла рассмеялся, заулыбались и остальные. Виктор встал и после установления тишины заговорил:

— Уно Яанович! Я уже докладывал, что Хрюнов по натуре страшный скряга. Имея такие деньги, домой копейки не давал. Вся его жизнь была построена на стяжательстве. Деньги для Хрюнова — все. Он даже Кейва погнал на убийство только из предположения, что Аун видел его деньги. Вы представляете, какой будет эффект, когда Хрюнов узнает, что его богатство находится у нас? Конечно, это чисто психологический аспект, но он очень важен.

— Меня больше интересует юридический аспект, — Юрисоо прервал Виктора, — но все, что вы говорите, крайне любопытно. Учтем ваши замечания при разработке тактики допроса.

Рохтла подвел черту:

— Полностью согласен, товарищ Юрисоо, с вашим мнением о незамедлительном допросе Хрюнова. Тактику продумаем сегодня же, а завтра выезжаем в колонию.

Виктор снова нетерпеливо поднялся.

— Товарищ Юрисоо, есть предложение пригласить на допрос Спаржина из ОБХСС. Его Хрюнов знает, пусть хоть вначале думает, что нас интересуют его старые делишки.

Непроницаемый Юрисоо неожиданно улыбнулся и хлопнул ладонью по столу.

— Приглашайте, Шахов. Позвоните в Таллин и передайте, что завтра часам к десяти мы его ждем в колонии. Думаю, Спаржин тоже нам что-нибудь подскажет в психологическом аспекте. Ведь он с Хрюновым долго возился. Да и все равно товарищам из ОБХСС придется впоследствии продолжать работу по своей линии. Так что вызывайте.

В эту ночь Виктор спал очень беспокойно: то и дело просыпался, ворочался. Потом он встал, вышел в ванную комнату покурить. Из комнаты раздавался Славкин храп — того ничего не мучило.

Утро встретило облачностью. Моросил мелкий затяжной дождь. Позавтракали в буфете сосисками с капустой и спустились к машине. Славка уже прогрел мотор и салон и теперь сидел с улыбкой за рулем, включив на полную громкость музыку. Глядя на него, повеселели и остальные. Заехали за Юрисоо, и, разбрызгивая лужи, машина вырвалась на автостраду. На место прибыли, как и рассчитывали, к десяти часам. Эндель отправился выяснять подробности «времяпрепровождения» Хрюнова в колонии. Остальные разместились в предоставленном для работы кабинете. Юрисоо уселся за стол и сразу начал оживленную беседу с приехавшим Спаржиным. Рохтла и Виктор устроились у окна. За Хрюновым уже послали дневального.

По лицам присутствующих нельзя было догадаться, насколько они все взволнованы. Ведь так много ставилось на карту в предстоящем допросе. Конечно, после его окончания работа будет продолжаться при любом исходе. Но направление и объем этой работы определятся уже сегодня, сейчас. Будет ли это финишная прямая, или опять кропотливые, изнурительные поиски — пока не известно. Любому человеку свойственно желание поскорее увидеть результаты своего труда. И они страстно желали этого. Так требовал их профессиональный долг, человеческая совесть.

Стук в дверь заставил говоривших умолкнуть. В комнату вошел Хрюнов, снял шапку, обнажив ежик седых волос. Лицо у него было оплывшее, недоброе, в глазах — беспокойство и вопрос. Оглядев присутствующих и не поняв, кто старший, Хрюнов, ни к кому не обращаясь, назвал свою фамилию, номер статьи, по которой осужден, и срок наказания. Все молчали. Хрюнов узнал Спаржина и криво улыбнулся.

— Здравствуйте, Олег Всеволодович. Никак опять по мою душу? Я думал, мы с вами дела закончили. Или проведать приехали старика? — Хрюнов явно хотел укрыться за потоком слов, сориентироваться в обстановке, мучительно стараясь понять, что привело сюда этих людей.

Юрисоо решил перехватить инициативу:

— Нет, Хрюнов, мы не с визитом вежливости. Садитесь. Фамилия моя Юрисоо, работаю следователем прокуратуры. Имею к нам несколько вопросов.

— Понятно, исповедовать будете?

— Уже нахватались жаргона? Да, будем вас допрашивать. Следовательно, схема остается традиционной: вопрос — ответ.

Юрисоо достал из папки протокол допроса, не торопясь, записал анкетные данные Хрюнова и задал первый вопрос:

— Итак, вы судимы за хищения социалистической собственности путем злоупотребления служебным положением. Какова сумма причиненного вами ущерба?

— Двадцать три тысячи восемьсот шестьдесят восемь рублей.

— Какая же участь постигла эти деньги? Вы их истратили? Что-нибудь купили?

— Нет, ничего не купил. Деньги были мною спрятаны в сквере недалеко от дома. После ареста мы выезжали с товарищем, извините, с гражданином Спаржиным, на место, но… увы, тайник оказался пуст. Кому-то крупно повезло.

Юрисоо отложил ручку и сказал, потирая ладони:

— Да, вы ничего не купили. В квартире даже описывать нечего — одни голые стены. Жена с ребенком жили впроголодь.

Хрюнов сидел потупившись, сжав толстые пальцы в замок. Юрисоо тем временем продолжал:

— А вы, Хрюнов, скопидом. Денежки зря не тратили, рублик к рублику складывали. И вдруг такой казус! Не смогли как следует свое богатство спрятать? Какое ротозейство! На вас это непохоже.

Хрюнов не реагировал. Присутствующие выжидательно молчали.

— Послушайте! Может, вы не ту сокровищницу показали?

Хрюнов разогнулся, побагровел и отрывисто заговорил:

— Гражданин следователь, что вы мне душу мотаете? Неужели вы думаете, что я не отдал бы эти деньги только за то, чтобы получить срок на несколько лет меньше? Да тут за каждый день свободы готов бы заплатить!

— Двадцать четыре тысячи вы, может быть, и не пожалели, отдали бы. А ну как в тайнике сумма покрупнее. Как бы вы, Хрюнов, объяснили это товарищам из ОБХСС?

Хрюнов стал раздражаться, голос срывался на визг.

— Какая сумма? О чем вы говорите? Меня кто-то обокрал, и я же виноват!

— Не вас обокрали, Хрюнов, а вы обокрали государство. Вы уже свыклись с мыслью, что это ваши деньги, ваша собственность. Перестаньте разыгрывать из себя жертву! Я предлагаю вам, Хрюнов, добровольно назвать место, где спрятаны деньги, нажитые преступным путем.

Настроение Хрюнова пошло на улучшение, он уже улыбался.

— Послушайте, ведь это несерьезный разговор, и из-за этого такой кворум собрался? — Хрюнов оглядел всех с веселым недоумением. — Я повторяю: никаких денег у меня нет! Почему вы мне не верите?

Казалось, на Юрисоо совершенно не действуют перемены в настроении Хрюнова. Он молча смотрел на сидящего перед ним человека. Пауза затянулась.

— Да, мы вам не верим, Хрюнов. Все, что вы говорите, — ложь! И вот тому доказательство… — Юрисоо наклонился, вытащил большую картонную коробку и раскрыл ее. В коробке лежали пачки денег, перетянутые резинкой. Тут же блестели драгоценности.

Хрюнов застыл на своем стуле, скулы у него свело судорогой.

— Не пытайтесь, Хрюнов, отказываться от причастности к этим богатствам… Вы, наверное, знакомы с дактилоскопией? Вот заключение эксперта. — Юрисоо придвинул бумагу к краю стола. Хрюнов сидел не шелохнувшись. По его лицу текли слезы. О чем он сейчас думал? Да и думал ли он вообще?

Виктор понял, что настал критический момент, когда нужно что-то сделать. Тревога резанула сердце, и Виктор не выдержал.

— Хрюнов! Вам привет от Ауна и Кейва… — Виктор не смог продолжать, осекся, увидел гневный взгляд Рохтлы.

Гнетущая, спрессованная тишина заполнила кабинет. Хрюнов закрыл лицо руками и сидел так несколько минут: неуловимое дрожание пальцев, пульсирующая жилка на виске выдавали лихорадочную работу мысли. Хрюнов искал выход. Наконец он опустил руки и с трудом разлепил губы:

— Значит, Вольдемар видел? — Никто ему не ответил. — Чуяло мое сердце, что эта старая скотина все выболтает.

— Выбирайте выражения, Хрюнов. Вы находитесь на допросе, а не в курилке со своими «коллегами». — Юрисоо опять взял ручку. — Скажите, вы давно знаете Ауна?

— Порядочно. На охоту ездил в те места, вот и познакомились. А денежки он, видимо, хотел прикарманить. Иначе давно бы сдал вам. Времени для этого у него было достаточно, считай, с мая. Интересно, а ему за укрытие что-нибудь полагается?

— Мы же договорились, Хрюнов, что вопросы задаю я. Лучше расскажите теперь про ваши отношения с Кейвом.

— С Кейвом? Можно сказать, что не было у меня с ним отношений. В зоне все подкатывался ко мне, советовался. Я ему говорил: терпи, мол, совсем ничего тебе осталось, подчистую выйдешь. Ну и рассказал, что у Вольдемара мои деньги спрятаны, объяснил, где он живет. Порешили, что, когда Кейв освободится, он заглянет к Вольдемару и в его отсутствие пошарит на хуторе. Если найдет деньги, то перепрячет, а часть себе возьмет на расходы. А потом мне весточку даст. Только этот теленок решил быть умнее всех.

Юрисоо закончил писать протокол допроса и дал его прочитать Хрюнову. Тот долго и придирчиво изучал каждую страничку, потом, чуть помедлив, поставил свои подписи.

— Все? Я могу быть свободным?

Юрисоо аккуратно сложил бумаги, свинтил авторучку и спрятал ее в карман. Затем посмотрел на Хрюнова и заговорил. В голосе Юрисоо зазвенел металл, и это было так неожиданно, что у Виктора перехватило дыхание.

— Нет, осужденный Хрюнов! Вы не можете быть свободным! Неужели вы думаете, что эта розовая сказка может быть принята за правду? Вы, опытный, прожженный преступник, и рассказываете «за спасибо» этому недоумку Кейву про деньги? Да вы за них убить любого готовы! Вы и убили, Хрюнов! Убили Вольдемара Ауна!

Хрюнов, царапая правой рукой стену, пытался приподняться.

— Сидеть! И не устраивайте истерику, я не впечатлительный. Да! Аун убит на своем хуторе. Убит выстрелом из пистолета. Это вы послали Кейва на убийство, вы сказали ему, где найти оружие. Уговорить его было, видимо, нетрудно: соблазнили большими деньгами, обещали райскую жизнь. Ваш расчет был подлым и жестоким. Первый вариант: Кейв, угрожая оружием, требует у Ауна деньги. Если тот выдает их, Кейв стреляет и скрывается. Место, где спрятать деньги, вы наверняка указали заранее. Зачем стрелять? Затем, чтобы Аун не сообщил потом в милицию. Кроме того, вам необходимо было кровью убитого привязать к себе Кейва. Теперь он никуда не денется с деньгами — ведь только вы знаете, кто убийца Ауна. Забрав свою долю, Кейв должен был осесть где-то и терпеливо ждать эти годы, ждать вашего освобождения. В случае задержания Кейва и обвинения в убийстве он не сказал бы про тайник с деньгами, так как убийство из корыстных побуждений — весьма отягчающее вину обстоятельство и грозит высшей мерой наказания. Такую юридическую подробность вы намертво вдолбили в голову Кейва. Пусть боится, а в будущем и самого Кейва можно будет убрать. Теперь второй вариант: совершив убийство, Кейв ничего не находит и скрывается. Теперь вам на него наплевать: тайник цел, Аун убит, а Кейв? Черт с ним! Пускай болтается где угодно. Поймают — никто не докажет вашу с ним связь. Пусть его судят за убийство. Таким образом вы обрекли Кейва.

Хрюнов, не мигая, смотрел в лицо Юрисоо. Никто не шевелился. Виктор обдумывал услышанное. Нестерпимо хотелось курить, но он не решался этого сделать. Юрисоо, не меняя тона, продолжал:

— Я знаю, Хрюнов, что вы будете юлить, пытаться уйти от ответственности. Не удастся! Кейв, как исполнитель вашего замысла, будет нести ответственность по закону за предумышленное убийство. Ваши действия как организатора преступления будут квалифицироваться по той же статье. Вы ответите перед законом за умышленное убийство. Слышите, Хрюнов? Должен сообщить вам, что Кейв пока на свободе. Он вооружен и опасен. Каждое новое преступление, которое Кейв успеет совершить, ляжет и на вас. Кроме того, вам вновь придется долго и подробно объясняться с товарищами из ОБХСС по поводу источников приобретения такой огромной суммы денег и ценностей. Сегодня же вас отправят в Таллин в следственный изолятор. По закону я обязан предоставить вам возможность дать следствию чистосердечное признание, то есть новые показания по делу. А сейчас идите. Наш разговор на сегодня окончен.

Хрюнов тяжело поднялся, постоял, бессмысленно оглядываясь, и шаткой походкой вышел за дверь. Всех сидевших в комнате постепенно оставляло напряжение. Виктор, понурившись, катал в пальцах сигарету. Рохтла приоткрыл окно, пройдясь по комнате, остановился перед Виктором.

— Не ожидал от тебя, Шахов, такого срыва.

— Да что с этим подлецом церемониться?

— Не церемониться, а работать с соблюдением социалистической законности. Это не громкие слова, это догма. Мы не имеем права лгать даже преступнику. Это он может выкручиваться, обманывать, запутывать. Если мы начнем делать то же самое, то станем с ним на одну доску, сравняемся. Это унизительно, Шахов! За твоей спиной — государство, закон, народ, а ты пытаешься работать, опираясь на ложь. Ты хоть понимаешь, от имени кого обманываешь? Позор! Я думаю, что об этом мы еще поговорим на ближайшем партийном собрании.

Виктор подавленно молчал. Нечего было ответить — во всем прав Уно Яанович. Жгучий стыд заполнил душу.

Юрисоо пытливо смотрел на Виктора, потом смягчился и добродушно сказал:

— Не стоит так раздувать инцидент. Будем считать это досадной оплошностью Шахова. Слишком много нервов потратил он на это дело, вот и сорвался. Перейдем к дальнейшим перспективам. Что нам дал допрос Хрюнова? Полную уверенность в том, что исполнителем преступления был Кейв. Хрюнов, сам того не желая, подтвердил наши предположения. Кейва нужно задержать — и как можно скорее.

Это было просто невероятно, что Кейв до сих пор не задержан. Все силы брошены на его поиски. Управление уголовного розыска превратилось в штаб. Во все концы республики летели телетайпограммы, телефонные звонки. Ориентировали Ленинградскую, Псковскую и Новгородскую области, Латвию и Литву. Кейв стал притчей во языцех. У каждого постового и внештатного сотрудника милиции, у каждого дружинника была фотография Кейва. Тщетно. Кейв как в воду канул.

Виктор с Энделем нанесли на карту республики места совершения краж из сельских магазинов, пытаясь определить направление его продвижения. Никакой системы в этом не было. Кейв беспорядочно метался, как затравленный зверь. К тому же кражи из магазинов пока прекратились. Как ни странно, но оперативники с нетерпением ждали очередной кражи, чтобы локализовать поиски. Каждое, даже самое малозначительное преступление бралось на контроль, анализировалось на причастность к нему Кейва.

…Утром резко зазвонил телефон. Кража из магазина в Эльве, недалеко от Тарту. Снова похищены водка и еда. Виктор с Энделем выехали немедленно. Славке же представилась возможность показать свое искусство: включая на обгонах сирену, он гнал машину по трассе — вокруг вздымались вихри снежной пыли.

Местные товарищи оказались расторопными. К приезду Виктора и Энделя осмотр магазина был окончен. Картина выглядела следующим образом: преступник попытался воспользоваться топориком с пожарного щита и взломать массивную, обитую железом дверь. Убедившись, что из этого ничего не выйдет, он разбил топориком витринное стекло, влез в магазин, схватил несколько бутылок водки, колбасу, хлеб, масло, после чего рассыпал по полу трубочный табак — и был таков. Вся эта процедура заняла минуты три, от силы пять. Не было никакого сомнения в том, что здесь побывал Кейв, — его манера.

Теперь нужно было действовать четко и решительно. На место прибыл начальник Тартуского райотдела со своими сотрудниками. Они обосновались в местном исполкоме. Расстелили на столе карту, обозначили район поисков. Работа кипела: перекрывались автотрассы, железнодорожные станции, формировались экипажи для патрулирования по местным дорогам. Круг постепенно замыкался.

После обеда тяжелая, низкая облачность затянула небо. Поднялся ураганный ветер — снежные заряды следовали один за другим. Быстро стемнело. Оконные стекла исполкома дребезжали под неистовыми порывами ветра. Обстановка была не из легких: пришлось отменить патрулирование на лесных дорогах — не проехать, заносы. Необходимо было чаще менять людей на выставленных постах, организовать для них питание.

На следующий день пурга продолжалась с неослабевающей силой. Поздним вечером Виктору удалось дозвониться до Таллина. Трубку снял начальник управления Гришин. Выслушав доклад Виктора, он помолчал немного, потом сказал:

— Вот что, Шахов! Завтра рейсовым автобусом выезжайте в Таллин. На 16.00 назначено совещание, будем срочно готовить операцию по задержанию Кейва. Как говорится, в минимальные сроки с максимальными силами. Начальника райотдела отрывать не буду, пусть продолжает блокировать район. Да, чуть не забыл. Захвати с собой Энделя Рооса, у него жена заболела, ничего страшного — простуда, но все-таки присутствие его желательно. До встречи!

Виктору никак не хотелось уезжать сейчас. Близилась развязка, Кейва могли взять в любую минуту. Но приказ есть приказ. Виктор с Энделем всю ночь не ложились, обсуждали возможные варианты поведения Кейва. Было даже чисто по-человечески обидно за этого потерявшего человеческий облик парня, который стал слепым орудием в руках матерого преступника и превратился в убийцу. О чем сейчас думал Кейв, сидя в этом заледенелом, продуваемом злыми ветрами лесу? Наверняка о том, что все безнадежно, жизнь кончена… И для того, чтобы вырвать у судьбы еще один день, час, минуту, Кейв готов стрелять, стрелять в любого, кто попытается к нему приблизиться.

Ночью пурга стихла. Утро встретило свежим снегом, искрящимся на солнце. Автобус мощно несся мимо сосен, покрытых снегом, в салоне было тепло и уютно. Пассажиры, устроившись поудобнее, в большинстве своем дремали. Эндель вытянул ноги, откинул голову и сразу засопел. «Чертов викинг, — усмехнулся про себя Виктор. — Превосходная черта прибалтийцев — спокойствие всегда и во всем. Нет, не то! Это чисто внешне, просто умеют сдерживать эмоции».

Усталость давала себя знать. Виктор откинул спинку сиденья, закрыл глаза и сразу почувствовал, как напряжены мышцы лица. Расслабился — и как будто снял тяжеленную маску: наступило облегчение, только немного болела кожа на лбу и скулах. «Дохожу, что ли? В отпуск бы на юг, к солнышку, к водичке, с Катькой в футбол босиком погонять. Мечта! На охоту нужно съездить, с ружьишком побродить по лесу, подышать свежим воздухом. Но это все потом, когда со временем посвободнее будет».

…Автобус стал резко притормаживать, принял вправо и, захрустев нетронутым снегом, остановился. Виктор глянул на часы — 11.15, до Таллина еще больше двух часов езды. Отворилась дверь, в автобус поднялся мужчина, наклонился к водителю и забубнил, что-то спрашивая. Порывшись в карманах, достал деньги, зазвенел мелочью. Водитель раскрутил рулон билетов и оторвал с полметра. Мужчина медленно обернулся лицом к пассажирам. Виктор окаменел — он! Мужчина обвел взглядом салон автобуса, выискивая свободное место, и встретился глазами с Виктором. Вздрогнул, почувствовав что-то, виновато улыбнулся и стал пятиться к двери. Как загипнотизированный, Виктор медленно поднимался с кресла.

— Стой, Кейв! Назад! — сказал тихо, срывающимся голосом.

Кейв метнулся из автобуса и с грохотом захлопнул за собою дверь.

— Эндель! — закричал Виктор, бросаясь в проход между креслами. — Эндель! — И, крикнув на ходу водителю: — Без нас не трогаться, — он вылетел в снег.

Кейв уже пересек опушку леса и мелькал между молоденькими елочками. Утопая по пояс в снегу, Виктор преодолел метров пятьдесят и остановился задыхаясь. Обернулся назад, Эндель, огибая лесок, бежал вперед по дороге, на ходу скидывая дубленку. «Умница, викинг! Теперь спокойненько, торопись не торопясь. — Виктор сбросил пальто в снег, глубже натянул шапку. — Куда бежать? Наперерез? Нельзя, могу потерять. Пойду по следу, буду, как лося в загоне, выгонять его на Энделя. Ну, вперед, сыщики-охотники!»

Виктор уже минут десять бежал по следу, пистолет в кобуре под рукой больно колотил по ребрам, дыхания не хватало, слезы застилали глаза. «Вот прет, гад! И правда как лось. — Виктор выскочил на поляну и увидел, что следы, сделав петлю, возвращаются в лес. — Обратно пошел? — удивился Виктор. И страшная догадка обожгла его. — Там же автобус, люди! Оплошали, уйдет ведь!» Ярость придала ему силы. Ломая кусты, Виктор бросился наперерез. Ударом кнута хлестнул выстрел. Подсеченная пулей ветка рухнула, сбив снежную шапку с ближайшего куста. Виктор с разбегу повалился в снег, лихорадочно выдернул пистолет, дослал патрон в патронник. «Этого еще не хватало?! Детективщина какая-то! Эдак он гранатами начнет скоро швыряться. Шутки шутками, а лежать нечего. Не на курорте. Вперед!»

Второй выстрел заставил Виктора глубже зарыться в снег. «Где он, сволочь? Не вижу! — Виктор осторожно поднял голову, по его разгоряченному лицу текли струйки растаявшего снега, смешанные со слезами. — Чего это я рыдаю, как бабка-плакальщица на кладбище? Вон он!» Закрыв лицо руками, Виктор проломился сквозь кусты и увидел Кейва метрах в двадцати от себя. С ненавистью или от ужаса — кто в этот момент разберет — Кейв вскинул руку с пистолетом и нажал курок. Раздался сухой щелчок — выстрела не было.

«Осечка», — мелькнуло в голове у Виктора. Полусогнувшись и что-то крича, он сделал первый прыжок в сторону Кейва, не отрывая глаз от пистолета. И сразу увяз, упал на колени; поднялся, с трудом выдирая ноги из снега, и всем корпусом кинулся к преступнику. Кейв уже передернул затвор и поднял руку с оружием. Зацепившись за что-то, Виктор в падении выстрелил. Распластавшись на снегу, раскрывая рот, как рыба, почти теряя сознание, Виктор слышал, как Кейв, хрипя, покатился по снегу, а потом затих. Виктор встал на четвереньки — не было сил подняться, — дурнота подкатила к горлу. Ломая кусты, выскочил Эндель. Пробегая мимо лежащего Кейва, он отбросил ногой его пистолет — и прямо к Виктору.

— Витя! Ранен? Где, куда? — Эндель ощупывал его всего, искал кровь.

— Я в порядке. Посмотри, что с ним? — Виктор кивнул на Кейва и стал с трудом подниматься.

Кейв лежал на спине без сознания, снег вокруг окрасился каплями крови. Эндель расстегнул ватник, задрал свитер и рванул рубаху. Пуля вошла в правую сторону груди, из раны толчками текла кровь. Эндель достал носовой платок и зажал рану. Платок сразу стал пропитываться кровью.

— Витька, иди к автобусу, позови людей на помощь. У водителя должна быть аптечка, захвати. Спроси, может, среди пассажиров есть врач?

Виктор поднял пистолет Кейва, прочитал: «Вальтер-7,65», разрядил, сунул в карман и, пошатываясь, пошел в сторону дороги.

Возле автобуса толпились встревоженные пассажиры. Виктор обратился к водителю:

— Слышь, друг! У тебя есть аптечка? Там человек ранен.

Водитель, помявшись, сказал:

— Знаешь что, парень, покажи-ка свои документы. А то вы все бегаете, пуляете…

Виктор, усмехнувшись, протянул ему удостоверение, наклонился и умылся снегом. Повеселевший водитель вернул красную книжечку.

— В момент все сделаю, капитан. Аптечка есть, полный комплект. — И юркнул в автобус.

— Товарищи, среди вас есть врач?

Пассажиры молчали. Из автобуса вышла пожилая женщина с суровым лицом.

— Я акушерка, постараюсь вам помочь.

— Нужно еще несколько человек, помочь перенести раненого, — обратился Виктор к мужчинам.

Вперед выступили двое парней.

— Если можно, мы пойдем.

— Можно. — Виктор зашагал по снегу, остальные потянулись за ним цепочкой.

Склонившись над Кейвом, женщина деловито осмотрела рану, засунула руку под спину и покачала головой.

— Выхода нет… — Она сноровисто стала разбирать аптечку и бинты. Потом обернулась к Энделю: — Скажите, кто этот человек?

— Он убийца, мать.

Руки женщины дрогнули, но лицо оставалось бесстрастным.

— Я думаю, у него задето легкое, пуля осталась в теле. Попытаюсь остановить кровотечение, но необходима срочная операция.

Парни и водитель соорудили из жердей некое подобие носилок, застелили их лапником. Так и не пришедшего в сознание Кейва перенесли в автобус. Пока его устраивали на сиденьях, Виктор беспомощно похлопал себя по карманам, подошел к молодой женщине, которая курила в сторонке.

— Простите, у вас не найдется сигареты?

— Пожалуйста, возьмите. — Протянув зажигалку, она добавила: — А гардероб ваш, который вы с приятелем расшвыряли по всему лесу, я собрала. Висит на вешалке в автобусе.

— Спасибо! — Виктор улыбнулся и подошел к шоферу. — Сколько километров до ближайшей больницы?

— Километров сорок.

— Тогда все в автобус, и давай жми, друг, на всю железку!

Автобус взревел и понесся по полуденному лесу.

В больнице поселка врачи сразу стали готовить Кейва к операции. Узнав от них, что жизнь Кейва вне опасности, Виктор и Эндель после долгих поисков нашли участкового инспектора и поручили ему организовать охрану в больнице. Из какой-то конторы с трудом дозвонились до Таллина и доложили о случившемся. Рохтла весело кричал в трубку:

— Молодцы, сыщики! Отдыхайте пока. Ребята к вам выезжают.

В жарко натопленной комнате для приезжих Виктор быстро разделся и залез под одеяло. Его непрерывно бил озноб, во рту все пересохло, глаза воспалились и болели. Эндель молча смотрел на Виктора, затем оделся и вышел. Вернулся минут через пятнадцать с таинственным видом, жестом фокусника достал бутылку водки, разложил на столе нехитрую закуску.

— Выпить тебе надо, Виктор! Хоть половину стакана, а то совсем скрючит.

Виктор выбрался из-под одеяла, взял стакан и выпил. Закусывать не стал — не мог смотреть на еду.

Эндель сидел на кровати, расшнуровывая туфли.

— Это же надо, какое совпадение! Выскочил Кейв прямо на нас. Невероятно…

— Это не совпадение, Эндель! И не случайность. Это — неотвратимость! Устал, Эндель?

— Конечно! Давай поспим немного, старина.

— Вот все думаю, что я кричал, когда бежал на этого гада?

— А я слышал, — невозмутимо сказал Эндель.

Виктор заинтересованно приподнялся с подушки.

— Ты кричал: гражданин Кейв, не нарушайте правил социалистического общежития! Не шмаляйте в меня из вашего пистолетика, так как я являюсь представителем власти!

Виктор расхохотался и почувствовал, что успокоился, что стало тепло, что он очень устал и нужно обязательно уснуть. И уснул.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Книга эта написана работниками милиции. Некоторые авторы сборника уже закончили службу, отдав лучшие свои годы, молодой азарт и приобретенный опыт охране общественного порядка, борьбе с преступностью. Большинство же авторов представляют нашу сегодняшнюю милицию. Они сами могли бы стать героями детективных произведений. И вот эти люди используют свободное от работы время, чтобы рассказать о сложных жизненных ситуациях, свидетелями и участниками которых им приходится быть. Милицейская служба дает им богатый материал для исследования человеческих характеров и поступков, для постижения нравственных причин поведения человека. Это и составляет основу их литературного творчества.

Известный советский писатель Николай Атаров, познакомившись с некоторыми произведениями милицейских прозаиков, сказал: «Молодая поросль литературы растет во всех слоях социалистического общества — это очень приятно».

Конечно, их совсем немного — работников милиции, которые пробуют писать о своих профессиональных и жизненных открытиях. Не у всех это получается с должным мастерством, но у всех повествование опирается на прочную основу: доскональное знание темы. Вспомните произведения Анатолия Безуглова, Сергея Бетева, Аркадия и Георгия Вайнеров, Николая Леонова, Станислава Родионова, Леонида Словина. Теперь это известные писатели-профессионалы, но истоки их творчества там — в следственных отделах милиции и прокуратуры, в уголовном розыске. Там они стали профессионалами своего дела, прошли школу жизни, окунулись в водоворот человеческих судеб и конфликтов, которые растревожили их ум и сердце, заставили взяться за перо…

Сложны и интересны судьбы авторов этого сборника.

Игорь Скорин — ветеран уголовного розыска, был направлен на эту работу в 1936 году по путевке комсомола. Работал в Чите и Москве, в Крыму, Латвии и Киргизии, всего прослужил в милиции более 30 лет. Публиковал очерки, рассказы, повести о своей работе и своих товарищах, в том числе и вышедшие отдельными книгами: «Мы — из уголовного розыска», «Обычные командировки», «Ребята из угро».

Сергей Автономов пришел в милицию после окончания Ленинградского университета, работал участковым инспектором, следователем, но призвание свое нашел в уголовном розыске.

Николай Новый, майор милиции из Свердловска, — это человек, долго искавший свое подлинное призвание в жизни. Трудно доставались ему азы милицейской профессии. И тут возле него, как это часто бывает в милиции, оказались достойные люди, ставшие наставниками и учителями.

Павел Грахов, прежде чем прийти на службу в Главное управление внутренних дел Ленинграда, служил в торговом флоте, работал в печати, был направлен в милицию ленинградским комсомолом. Теперь занимается творческой работой, пишет повести, киносценарии, пьесы для телевидения, постоянные герои которых — работники милиций.

Александр Васильев, уроженец Липецкой области, до службы в армии работал участковым механиком в МТС, участвовал в восстановлении разрушенного войной сельского хозяйства. Потом начал писать в газету, окончил филологический факультет Воронежского университета и стал профессиональным журналистом. В органы внутренних дел пошел в 1968 году, когда партия поставила вопрос об укреплении рядов милиции. Работает в политотделе УВД Липецкого облисполкома.

Владимир Виноградов в 17 лет ушел добровольцем на фронт. После войны окончил юридический институт, с 1957 по 1983 год служил в органах внутренних дел, был следователем по особо важным делам МВД СССР. Печатается в ряде газет и журналов. Сборник его рассказов «Перед истиной» — итог многолетней работы в милиции и в печати.

Подполковник милиции Валерии Данилевский — заместитель начальника райотдела милиции в Киеве. Долгое время он работал в отделе уголовного розыска МВД Эстонии, и собранный там материал лег в основу его первой повести, которая представлена в данном сборнике.

Так что, читая сборник, не забывайте, что все произведения, входящие в него, написаны людьми, которые сознательно и целеустремленно сделали свой выбор, людьми, которые верят в высокое гуманистическое предназначение своей трудной работы. И герои их произведений самоотверженны и справедливы, непримиримы к злу, жестокости, корысти, равнодушию — ко всему, что порождает преступления. Их главные положительные качества — увлеченность работой, умение чувствовать чужую беду как свою, честное служение Истине.

Подполковник милиции Т. ЛЬВОВА