Вечеринка была в разгаре, а Кеши всё не было. Фива добровольно взяла на себя обязанности хозяйки, и ей приходилось то и дело бегать на кухню, чтобы за столом никто ни в чём не нуждался. Ей это было в удовольствие потому, что давало возможность отлучаться от компании и минуту-другую оставаться наедине со своими мыслями. А мысли были о Кеше, о внезапной встрече с ним, настолько фантастической и странной, что она старалась не думать о ней. Более того, все эти обязанности хозяйки она взвалила на себя как раз потому, что хотела этими обязанностями отстраниться от мыслей о нём. Но именно потому, что не могла отстраниться и с нетерпением ждала новой встречи, использовала всякую возможность отлучиться от праздничного стола, чтобы побыть одной.

Конечно, Фива ощущала противоречивость чувств. Ведь поначалу она радовалась тому, что подруги со своими ухажёрами в сборе и только её Кеши не было. Да-да, её радовало его отсутствие, оно доказывало, что никакой фантастической встречи не было и она лишь плод разгорячённого воображения. Даже когда дантист, поглядывая на запотевшие бутылки, многозначительно изрёк афоризм:

– А может, мальчика-то и не было?

И Ксения Баклажкина в ответ бесцеремонно отрезала:

– Значит, она меня надула!

И под общий смех командирски зычно призвала начинать гулянку. Фива наравне со всеми смеялась, испытывая необъяснимое облегчение.

Впрочем, необъяснимость была вполне объяснимой. Непредсказуемое будущее страшило. А ей хотелось обыкновенного, как у подруг, счастья, и отсутствие Кеши как бы давало на него надежду. Надежду на счастье сейчас, на счастье как у всех.

А между тем время шло, и, забегая на кухню, чтобы в очередной раз ополоснуть тарелки и подать, она услышала игриво-кокетливый голос Агриппины, упрашивающей дантиста не забывать, где они находятся.

– А я и не забываю, – пьяно растягивая слова, возразил дантист. – Правда, Сатурн?

– Правда, Юпитер, – с трудом выговаривая слова, отозвался Кислородный Баллон.

– О боги! – вмешалась Ксения. – Один бык, а другой козёл.

Послышался впечатляющий «ляск» по рукам и так называемый заразительный смех – гу-гу-гу!

Минуту назад, кажется, и Фива была бы не прочь посмеяться вместе со всеми. Но пьяное мычание дантиста почему-то вдруг напомнило одну из домашних сцен с отцом.

Он сидел за кухонным столом напротив матери и требовал, чтобы она принесла припрятанный самогон.

– Я на пилораме такой же, как все, понимаешь, как все, – повышал голос отец, считая, что подобие со всеми даёт ему неоспоримое право на выпивку.

Пьяная настырность отца пугала малолетних сестрёнок, они сбились в углу вокруг Фивы и тихо похныкивали, готовые разреветься.

– Нет, ты не такой, как все, – убеждённо сказала мать и, ойкнув, прикрыла рот рукой.

– Это почему же? – внезапно отрезвев, вполголоса спросил отец, но с такой силой, что матушка, всхлипнув, стала просить прощения неизвестно за что, готовая сейчас же принести треклятый самогон.

Но отец отказался – он знал, почему она так сказала. У всех пилорамщиков руки с выщербленными пальцами, а у него, как у младенца, все целёхонькие. Но ничего!

Он встал из-за стола. Матушка кинулась к нему.

– Феодосушка, прости Христа ради!

Но он опять усадил её на стул и, чуть-чуть пошатываясь, прошёл в спальню.

Матушка сидела за столом, словно окаменев, пока плачущие сестрёнки не растолкали её. А ещё через несколько дней отец попал в больницу. Циркуляркой ему снесло два пальца на левой руке.

Впоследствии, выпивая, отец даже куражился, выставляя напоказ покалеченную руку.

– Ну что, мать, теперь ты согласная, что я такой же, как все, и мне причитается дополнительный шкалик самогона?

В ответ матушка молча приносила бутылочку и молча ставила перед ним.

– А ты, я вижу, не такая, как все?

– Такая же, Феодосушка, такая же, как все, – тихо соглашалась матушка и садилась напротив него, пододвигая к нему и свой стакан.

– Вот именно, – удовлетворённо подтверждал отец и вставал из-за стола, более не притрагиваясь к выпивке.

А поутру, обнаружив бутылочку на столе, просил матушку спрятать её – с нею немудрено и обеих рук лишиться, а ему, чтобы оставаться таким, как все, достаточно и того, что уже есть.

Внезапно вспомнив об отцовской идее фикс непременно быть таким, как все, Фива невольно содрогнулась: как она могла соблазниться счастьем таким, как у всех? Её матушка, конечно, мечтала о лучшей доле, но отец, в конце концов, и себя потерял, и её затюкал. Более бесчеловечного желания, чем быть таким, как все, просто не существует, ужаснулась Фива. Наверное, Кеша почувствовал её сомнения в понимании счастья и решил, что она только на словах считает его своим суженым. Да, наверное. Иначе он был бы уже здесь, но его нет.

Фива услышала весёлый смех из спальни, на время вечеринки переоборудованной в фуршетную, и ей нестерпимо захотелось взять пуговицу и приложить к щеке. (Реальный предмет её фантастической связи с Кешей.) Пуговица могла подтвердить необыкновенность их отношений, а стало быть, и возможность необыкновенного, то есть не такого, как у всех, счастья в будущем. В будущем, которое ещё минуту назад пугало, а теперь было желанным. И вдруг её словно окатило кипящей волной. Не домыв тарелки и позабыв про горячее, она вбежала в фуршетную и, не обращая ни на кого внимания, бухнулась на пол и торопливо заползла под сдвинутые кровати. Фива вспомнила, что, целуясь с Кешей, она в какой-то момент уронила пуговицу от его пальто. Да, конечно, она хорошо запомнила звук катящейся по полу пуговицы, которая где-то у изголовья, с отскоком ударившись о плинтус, умолкла.

Фиву бросало то в жар, то в холод – как она могла забыть о пуговице?! Ей казалось, что таким способом она предала Кешу и именно поэтому он избегает её. Да, именно поэтому, сокрушалась Фива, ползая под сдвинутыми кроватями и ощупывая глазами и руками буквально каждую пядь плинтуса. Самое удивительное, что пуговка лежала на открытом пространстве, и Фива наконец увидела её.

Только почувствовав пуговицу в своей руке, она стала слышать окружающих.

– Кого она там ищет? – кокетливо хохотнув, поинтересовалась Агриппина Лобзикова.

– Мальчика, того самого, которого, может, и не было, – сейчас же отозвался дантист. – Правильно, Сатурн?

– Гу-гу-гу, – одобрительно засмеялась Ксения Баклажкина (она чувствовала обиду на Фиву, обещавшую познакомить со своим парнем, которого, очевидно, у неё всё же не было).

– Абсолютно, Юпитер, – подтвердил Кислородный Баллон.

Фиве захотелось указать девчатам – идите на кухню, будьте такими, как все, сами ухаживайте за своими быками и козлами, но вместо этого выпростала руку с пуговицей на ладони.

– Вот что искала, но вам этого не понять!

Она засмеялась. С умилением приложила пуговицу к щеке и в тот же миг радостно вздрогнула, услышав стук калитки – это Кеша, это её возлюбленный спешит к ней.

Очутившись в том же вагоне, Кеша не стал опережать события. Решил, как все (именно как все), доехать на электричке до Белорусского вокзала и, пересев на трамвай, добраться до своей квартиры. Его решению способствовал не только факт чересчур заметного появления в вагоне. Какой-то пожилой господин навалился на него как на пустое место, но тут же, почувствовав, что место всё-таки не пустое, испуганно отодвинулся, не зная, что и думать. В конце концов, господин пересел на другое сиденье и всю дорогу до Москвы исподтишка посматривал на Кешу. Впрочем, не это тревожило. Манипуляции с перемещением во времени происходили спонтанно, он не контролировал их и попросту опасался заблудиться во времени. Да-да, заблудиться и не попасть на вечеринку к Фиве, которая в череде невероятных событий была настолько желанной, что всё отступало перед ней.Он будет таким, как все. Он будет таким, как все, раз за разом мысленно повторял Кеша. Его беспокоила догадка, что временны́е пространства раскрываются перед ним вслед мысли. И мысленные образы тех или иных предметов, запечатлённые в его сознании, материализуются как раз таким способом. Да-да, в какую-то долю секунды он вдруг чувствует, что его мысль, подобно курсору компьютера, соприкасается с чем-то настолько всеобъемлющим, что становится ясным: всё возможно, всё. Даже неодушевлённый предмет, возникший в его воображении, трепещет и пульсирует как бы на тетиве натянутого лука, готовый уже вполне одушевлённо исполниться. Он как бы возглашает: я – вещь в себе, а потому, присутствуя, отсутствую.Именно поэтому Кеша старался не думать о встрече с мужчиной и женщиной и их сыном, игравшим досо́чками. И именно поэтому мысленно повторял, что он, Кеша, будет таким, как все. Однако нелегко держать мысль взаперти. Рождённая сердцем, она не приемлет рассудочности.Несколько раз Кеша забывал о внутренней установке. Ловил себя на мысли, что прокручивает в уме необыкновенную встречу с Фивой. Прислушивается к беседе двух бомжей. Бомжей ли?Но более всего вызывал волнение телепатический диалог с прекрасной троицей на зелёном холме. Их утверждение, что там, в будущем, обычного времени нет, что они ведут счёт теоретически гибельных столкновений с Фантомом. И как резюме – сейчас Земля в преддверии шестого Конца света , но это ещё ничего не значит. То есть значит, что Конца света можно избежать. Он знает, что владеет шестью астральными телами. Очевидно, шестое тело – это усиление паранормальных способностей за счёт прямого подключения к биополю Земли. Никто не поспорит, что в ЛИПЯ он всегда был лучшим катализатором , даже находясь под воздействием оберега. Не случайно Микула Селянинович и другие русские богатыри во главе с Ильёй Муромцем в трудный для родной земли час умели припадать к ней сердцем, и она одаривала их несокрушимой силой богатырской. Однако есть ещё Бэмсик, пэ-пэ-зэ. В чём его сила? Он индиго- вампир, питается чужой энергией. Мысли смешивались, и всякая попытка отстраниться от них заканчивалась тем, что Кеша снова и снова ловил себя на том, что обдумывает случившееся. Противоречивость чувств до того утомила Кешу, что, придя домой и упав на диван-кровать, он не то чтобы отключился – впал в беспамятство. В какую-то особенную прострацию. Никаких мыслей не было, он не чувствовал своего тела, то есть чувствовал себя какой-то неосознанной мельчайшей частичкой. Частичкой, со всех сторон охваченной бездонным звёздным небом, даже не небом, а звёздным кружением, перед которым и звёзды, и все небесные светила были такими же, как и он, мельчайшими песчинками. Песчинки летели в океане пространств, не отдаляясь и не приближаясь, и вместе с ними летел он, как бы рассеянный сразу во всём.Сколько это длилось, бог весть. Но что-то переменилось в нём. Он очнулся свежий, сильный, готовый ко всему, что ни произойдёт. Теперь его не беспокоило, что он может заблудиться во времени. А его желание надевать на себя мысленные шоры, чтобы непременно быть таким, как все, вызывало лишь ироничную улыбку – эк, куда хватил!