22 мая 14:41

#лучшийдядя #деткиконфетки

Парню полгода, а он с таким вдохновением пересчитывает мне зубы… Талант!

Кто у нас там в Сеченовке на кафедре стоматологии? Готовьтесь подвинуться.

За свою долгую и богатую на происшествия жизнь Паша повидал всякое. И думал, что закалился по полной. Медицина — вообще штука нервотрепочная, и врачи редко переживают по пустякам. Доктору без цинизма никуда, если только он не собирается коротать остаток дней в дурке. Поэтому Исаев оказался совершенно не готов к чувствам, охватившим его после обеда. И к холодной вчерашней пицце эти чувства не имели никакого отношения.

Следуя Никиному примеру, Паша расстелил на полу одеяло и улегся играть с племянником. Все шло на лад, мелкий к дяде привык, радовался его появлению и вообще пребывал в добром расположении духа. И уход Карташовой перестал волновать Пашу. Сбежала? Скатертью дорожка. Так даже лучше, иначе неизвестно, чем кончились бы ее глупые дразнилки. Она-то, ясно дело, шутила, а вот он, дурак, повелся, и чуть было не… А, ну ее, в самом деле.

Исаев прекрасно справлялся и без нее. Даже вышел вместе с Никитой на связь с пропащей Катькой и показал ей, что чадо в надежных руках. Потом мелкий возился со своими игрушками, а Паша гордо фотографировал детеныша на телефон. Пересматривал снимки, рассылал Поспелову с Фейгиным, которые торчали на дежурстве, полез в интернет почитать, какой должен быть рост у ребенка в шесть месяцев, чтобы аргументировано доказать этим скептикам: его племянник — опережает сверстников по всем параметрам.

Из паутины Пашу вытряхнуло моментально, когда раздался чудовищный металлический грохот. Исаев отшвырнул телефон, дернулся к племяннику и… с облегчением выдохнул. Тот всего-навсего успел откатиться с одеяла, отодвинуть дверцу шкафа-купе и опрокинуть банку гвоздями, гайками и прочими скобяными изделиями незнамо какой давности.

Стекло было цело, Никита улыбался всеми двумя зубами, и Паша вернул беглеца к игрушкам, а сам сгреб опасные предметы и убрал на верхнюю полку. На этом инцидент был исчерпан. Вроде бы.

Малец выпил свою порцию смеси, благодушно уснул, но вдруг разразился воплем. Почти таким же душераздирающим, как вчера. Он заходился в крике, выкручивался, и ничто не могло его утешить. Кричал так, как будто его жгли каленым железом… Железо! От этой мысли Паша похолодел. Стал лихорадочно вспоминать: мог ребенок успеть проглотить какой-нибудь винтик или нет? А если гвоздь? Осколок? Мало ли что могло быть в этой банке? Нет, не должен был.

Паша восстанавливал последовательность событий по кадрам: грохот, он хватает малыша, откладывает в сторону. Нет, тут точно не было времени. Потом собирает гвозди… А если один отлетел в сторону, на одеяло? Остался незамеченным и Никита его проглотил? Нет, признаков внутреннего кровотечения нет. Пока нет. Но он явно изгибается, как от страшной боли, не дает дотронуться до живота… И живот напряжен. И поди пойми, от крика или от чего похуже?! Как там в педиатрии положено?.. Черт, голова садовая… Угробил племянника! Один день! Один гребаный день — и такое! И кто его дергал за язык с утра дразнить Карташову?! Паша понял: сам он не справится. Просто не выдержит. А Катя его убьет. И правильно сделает.

Он как безумный скакал у двери с ребенком на руках, пытаясь влезть в ботинок, когда на пороге появилась Ника.

— Едем! — крикнул он ей в лицо.

— Автокресло? — просто спросила она.

Точно! Вот идиот! Нет, его нельзя сейчас сажать. А если там что-то проткнет ему желудок?

— Надо нести так… Потом объясню. Нет, он проглотил гвоздь. Или гайку. Или не проглотил, но я не знаю. Пошли в машину.

— Ты собрался в таком состоянии за руль?

— В каком «таком»?!

— Не ори. Успокойся. Дай ребенка!

— Аккуратнее, — он передал ей Никиту и почувствовал, что руки ходуном ходят.

С ним никода, ни-ког-да такого не было. Ни с одним пациентом. Даже когда умирала мама. А теперь он был виновен за то, что происходило с ребенком. С маленьким человечком, сыном его родной сестры, а он ничем не мог помочь. Все медицинское образование, все годы опыта были бесполезны, как эта банка с гвоздями.

— Куда мы едем? — спросила она, расположившись на заднем сидении.

— Ко мне в тринадцатую. В травму, — он хлопнул дверью, пристегнулся и включил зажигание, пока Ника баюкала плачущего малыша.

— Почему ты не вызвал скорую? И почему не в детскую? Морозовская не так далеко от твоей работы…

— Потому что! Я не опекун, Кате еще не звонил… Может еще ничего страшного… — он нервно провел рукой по волосам. — Ника, я не соображаю… Я не знаю, что со мной происходит… Я — дерьмо, а не врач.

— Тш-ш-ш, тш-ш-ш, — повторяла она.

И он знал, что это относится не к нему, но все равно паника отступала. Он стиснул руль и выехал на дорогу. Бесконечно прокручивал и прокручивал в голове всевозможные сценарии дальнейшего развития событий. Что если придется оперировать? Какую больницу выбрать? В Филатовской был один знакомый, хороший парень. Тамошнюю атмосферу вообще хвалят. Разумеется, он ляжет с ребенком. Заплатит, кому надо. А Нику можно будет отправить за документами. Вот дебил, оставил дома полис… Ничего, даст ей ключ… Потом позвонит Кате. Пока она будет ехать, уже все решится. Либо, если это гайка, будут ждать естественного выхода. Но почему тогда Никита так надрывается?.. А он вообще надрывается?.. И Паша вдруг понял, что в машине стало тихо.

— Что с ним? — выдохнул он.

— Спит.

— Ты уверена? — он глянул на Нику в зеркало заднего вида.

— Да, Паша. Он спит.

— Кожные покровы?

— Розовые.

— Дыхание?

— Ровное.

— Пульс?

— Откуда я знаю? Сердечко бьется часто, но он же только что так кричал… Еще немного всхлипывает во сне.

— Потный?

— Да нет, вроде. Спинка немного… Просто у тебя машина на солнце перегрелась. С чего ты вообще взял, что он проглотил что-то?

— Опрокинул банку с гвоздями, а потом спал, но резко заплакал.

Паша ждал, что Ника начнет пилить его за неосмотрительность и идиотизм, но она молчала. Просто тихо сидела и смотрела на спящего ребенка. А Исаеву, может, надо было это услышать! Пусть бы лучше ругала, орала, он, черт возьми, виноват! Почему она молчит?!

Исаев припарковался, поставил машину на ручник и вытер со лба пот.

— Думаешь, надо его будить? — прошептала Ника.

— Не знаю, — честно ответил Паша. — Я сейчас уже ничего не знаю. Посиди тут, я сейчас позвоню Поспелову.

— Который с усиками? Евгений Игоревич?

— Ага.

— Позвони, — она одобрительно кивнула. — Хороший мужик.

Паша вылез на улицу и облокотился на капот. В этот момент ему было наплевать на толстый слой засохшей московской грязи. Было душно, от густого, пропитанного выхлопами воздуха першило в горле. Казалось, небо растаяло, как мороженое на солнце, и теперь липкой тяжестью стекало за шиворот. С запада наползали тучи, усиливая нехорошие предчувствия. Паше нужна была опора. И ей, как обычно, стал Поспелов.

Снял трубку моментально, выслушал, ни разу не назвав Исаева придурком. Успокоил и сказал, что договорится с рентгеном. И Паша физически почувствовал, как отлегло. Хоть кто-то в этой ситуации мог рассуждать здраво и по делу.

Вместе с Никой они пошли к корпусу. Ветер швырял в лицо пыль, и они старались прикрыть спящего ребенка. В обход зудящей от недовольства очереди прошли в кабинет, где уже поджидал Женя.

— Ты спустился? — удивился Паша.

— А куда ж ты без меня, — Поспелов усмехнулся. — И почему наша с тобой усеченная кишка носит тяжести?

— Здрасьте, Евгений Игоревич, — кивнула Ника. — Он совсем не тяжелый…

— Это был единственный способ заставить его замолчать, — с неохотой признался Паша.

— Ладно, артист, иди, фотографируй племянника.

Он манипуляций медсестры ребенок проснулся, расплакался снова, а Ника всеми правдами и неправдами висела рядом и пыталась утешить ребенка песнями, стихами и прочими прибаутками. Паша удивлялся ее неиссякаемой фантазии и терпению. Сам он от детских воплей терял рассудок и хотел просто взвыть и испариться. Вдобавок и сестра беспрестанно ворчала себе под нос, что специально пошла работать со взрослыми, но нет, и тут достали спиногрызы.

Исаев боролся с внутренними демонами. Сжимал все мышцы, чтобы не сорваться, и не тряхануть обрюзгшую тетку, не расколотить вдребезги старый медлительный аппарат, который не мог передать снимки сразу на компьютер. Мерзкие розовые стены, познавательные плакаты и особенно календарь с котятами сводили Пашу с ума. Ждать проявленных снимков под плач племянника, пение Ники и гомон возмущенной очереди было выше его сил.

И вот, когда он уже почти разодрал на себе одежду и превратился в Халка, сестра все же выдала мутные серо-черные пластинки. Паша кинулся к лампам, бок о бок с Поспеловым посмотрел на просвет и чуть не прослезился. Внутри Никиты не оказалось никаких посторонних предметов.

— Ну, что? — взволнованно спросила Ника, растрепанная от бесконечного укачивания.

— Чисто, — выдохнул Паша, с трудом шевеля языком.

— И почему он тогда плачет? — резонно поинтересовалась Карташова.

Паша переглянулся со старшим товарищем.

— Не смотри на меня, я бездетный, — мотнул головой тот. — Может, зубы?

— Да не похоже, — Исаев заглянул младенцу в рот, благо тот был широко раскрыт. — Десны спокойные… Температуры нет. Стул был сегодня…

— Так вы бы показали в неонатологию, — вмешалась медсестра, явно недовольная присутствием маленького пациента.

— Слушай, а правда! — оживился Поспелов. — У Черемисова там дочку наблюдали, у них в корпусе есть отдельный вход для консультаций. Дети до года, вроде. И УЗИ, и педиатры, что хочешь.

— Думаешь, они вот так меня примут? — засомневался Паша: неонатологи существовали в отдельном здании, и он никого из них даже в лицо не помнил.

— Почем я знаю? Звони Черемисову.

И пошли звонки бесконечной чередой. Одной рукой Паша прижимал телефон, второй — затыкал свободное ухо, чтобы хоть что-то расслышать в клоаке приемника. На улице бушевала пыльная буря, и с ребенком туда не стоило выходить раньше времени. Сначала набрал Колю Черемисова: абонент — не абонент. Потом в хирургию — он в оперблоке. Кадровикам, чтобы выяснить домашний телефон. По городскому ответила теща, которая довольно сообщила, что супруга Николая на даче. С трудом раскололась и продиктовала мобильный Марины, а Марина ответила только с третьего раза и то недовольно, потому что как раз кормила маленькую Сонечку. Долгожданное спасение пришло: Черемисова сдала, наконец, все явки и пароли в консультационном центре при неонатологии. И Паша с Никой и сипло хнычущим ребенком совершили последний марш-бросок до небольшого желтого здания, стоящего в дальнем углу больничной территории.

К счастью, очереди там не было: родители грудничков любят посещать врачей по утрам. Правда, и с врачами оказалось не густо, даже ресепшн пустовал, и лишь недопитый чай на столе говорил о том, что кто-то в здании все же есть.

На детский плач прибежала молоденькая сестра в розовом костюме. Паша в спешке выгреб из заднего кармана собственные документы и сбивчиво, ссылаясь на Черемисову и для верности еще козыряя именем главврача, изложил всю историю.

Девушка безмолвно выслушала и позвала заведующую. Элегантную даму с осанкой гимназистки и огромными малахитовыми серьгами, оттягивающими мочки. Строгая, с очками в черной оправе, она напомнила Паше ненавистную преподавательницу по инфекционке, которая в итоге влепила ему три очка, и он занервничал еще сильнее.

Алевтина Константиновна окинула коротким опытным взглядом посетителей и, минуя Исаева, обратилась сразу к Нике:

— Проходите.

Проводила в кабинет, расстелила на пеленальнике одноразовую простынку и жестом предложила взволнованным взрослым отойти. Погладила Никиту по голове, в том месте, где у него еще не зарос родничок, потрясла погремушкой.

— Ну-ка, где у нас медвежонок? — в ее тоне не было ни намека на заискивание или сюсюкание, но ребенок стих и недоверчиво уставился на врача.

И неудивительно: ее голос требовал безотносительного подчинения, и даже Паше в какой-то момент захотелось показать, где медвежонок.

— Что у вас? — коротко спросила Алевтина Константиновна, раздевая малыша.

Паша торопливо повторил историю.

— Если рентгеновский снимок чист, что вы хотите от меня? — она водила погремушкой в разные стороны, наблюдая, как ребенок следит за ней.

— Он так плакал… В смысле, это же не нормально… Ребенок же не может так плакать просто так? Я имею в виду, может, у него повышенное внутричерепное давление? А еще мне показалось сегодня утром, что у него синдром Грефе…

Алевтина Константиновна обернулась и выразительно взглянула на Исаева, вскинув бровь. Да-да, вот именно с таким лицом слушала его на экзамене по инфекционным болезням профессор Иволгина.

— Где вы здесь видите Грефе? — скептически поинтересовалась она. — У ребенка есть в анамнезе проблемы по неврологии?

— Не знаю… Мне его сестра только вчера привезла…

— Доношенный?

— Да… В сорок одну неделю, вроде.

— Родничок в норме, рефлексы тоже, в ножках, возможно, тонус немного повышен, но вполне физиологичен. И даже после такого крика я не вижу судорожных проявлений. А для гипертензионной гидроцефалии у нас еще характерно?.. — она чуть опустила голову, словно говорила с ребенком и ждала очевидного ответа: «После буквы А идет буква…»

Паша напрягся, судорожно вспоминая курс педиатрии. Даже зеленый потрепанный учебник всплыл перед глазами, а из теории — сплошной туман.

— Глазное дно?.. Атрофия сетчатки?.. Конвульсии? — гадал он.

— Почти, — она перевела взгляд на испуганную Нику, которая во всей дискуссии различила только слова «конвульсии» и «гидроцефалия». — А еще выраженное косоглазие, расхождение швов черепа, гипотонус и увеличение окружности головы. Ничего этого я не вижу.

— Может, все-таки УЗИ? — попросил Паша.

— Молодой человек, — Алевтина Константинова медленно выдохнула. — Ребенок в порядке. Тем более, он уже успокоился. Приступы плача случаются. Это могут быть и колики, и просто перемена погоды. Мальчики очень метеочувствительны. Вы посмотрите, что творится, — она кивнула в сторону окна.

На улице стемнело от туч, слышались отдаленные раскаты грома, по металлическим отливам звонко ударяли первые капли.

— Я не вижу ничего экстренного, — пояснила врач Нике. — Поголышите вечером его, поделайте легкий массаж и гимнастику, дайте ему выплеснуть энергию. В конце концов, он может скучать по маме! Дети, которые поступают в больницу, обычно очень беспокойны первые пару дней. Для него новые люди — это стресс. Побольше гуляйте, проветривайте, играйте, а вечером — искупайте, можно даже в отваре трав. Я сейчас напишу рецепт. Только чтобы вода была не горячая, а лучше где-то градуса тридцать два. В большой ванной и не менее двадцати минут. Тогда он устанет, потом с аппетитом поест и будет хорошо спать.

— Скажите, а платно УЗИ головного мозга сделать можно? — все же напирал Исаев.

Ника закатила глаза и вздохнула. Судя по выражению ее лица, даже она сейчас не рискнула бы задать этот вопрос.

— Может, Вам и остальные внутренние органы посмотреть? — с сарказмом произнесла Алевтина Константиновна.

— Отлично, — кивнул Паша. — Давайте все.

— Ждите в коридоре, — сдалась-таки заведующая после долгой паузы и с раздраженным видом покинула кабинет, бормоча под нос что-то вроде «Хорошо, что у нас нет МРТ».

Исаев навис над племянником, поводил перед его глазами погремушкой, чтобы лично убедиться в реакции. Втихаря взвесил ребенка, оставив Нику стоять на шухере, и измерил окружности его тела. Никита к этому времени успокоился окончательно и теперь то и дело зевал.

— А если у него нехватка кислорода? — вдруг осенило Пашу.

— Угомонись, Исаев, — не выдержала Ника и отодвинула его от пеленальника. — Видно же: устал человек. И правда погода жуткая. У меня у самой голова болит, и я понятия не имею, как мы под этим ливнем добежим до машины. Господи, ты даже подгузники с собой не взял! Во что мне его теперь переодевать? И скоро он проголодается…

— Вон у нее на полке пробники лежат.

— Какие пробники?

— Подгузников, — он дотянулся и взял один.

— Ты что, с ума сошел?! — зашипела Карташова. — Тебе человек помог, а ты — воровать?!

— Да прям уж, — он разорвал пленку. — Все равно они бесплатные. Как у нас ручки с фонариками. Такое барахло пачками врачам тащут.

— И все равно, — она зыркнула на него сердито, но подгузник все же выдернула из рук. — Я на тебя поражаюсь…

И Ника подхватила ребенка, прошествовала в коридор, гордо задрав подбородок, и уселась на лавку с таким видом, словно ни она, ни Никита в жизни не видели человека по фамилии Исаев. Но не успел Паша оправдаться, как их позвали в кабинет УЗИ. Карташова отвлекала малого от нового испытания, пока новоиспеченный дядя приник к монитору, словно там показывали финал лиги чемпионов. Нет, в ультразвуковой диагностике он силен не был, но боялся, что хоть что-то пройдет мимо него.

Врач, привыкшая к беспокойным молодым родителям, ни разу не фыркнула, и Паша это оценил. Лезь к нему самому неуравновешенный родственник пациента, скальпель бы дрогнул в его хирургической руке. К счастью, доктор, которой мешался он, орудовала всего лишь датчиком. Окатив Пашу напоследок молчаливым осуждением, она распечатала результаты исследования и сообщила, что ребенок развивается в соответствии с возрастом, и никаких патологий не обнаружено.

Исаев с благодарностью стиснул узистке руку и впервые в жизни ощутил непреодолимое желание сунуть ей в карман денежку. И этому желанию он не смог противостоять, затылком чувствуя едкое неодобрение Карташовой.

— А мне, значит, надо было печь торт? — зашептала она, когда они подошли к выходу из отделения.

— Не нуди, — только и смог ответить он.

Перед ними разверзлись хляби небесные. Вода стеной стекала с козырька над крыльцом, вздувалась волдырями на лужах и неслась по почерневшему асфальту неистовыми потоками. Плыли, кучкуясь, тополиные почки. Громыхало ядрено.

Но Паша на всю эту непогоду любовался с каким-то отвлеченным благодушием. Теперь ему было плевать на все: Никита — здоров. Да и сам виновник торжества, как ни странно, успокоился и не пугался даже самых сильных раскатов. Может, и правда плакал из-за приближения грозы? А когда воздух раскололо разрядами, омыло дождем, и дышать стало свободнее, ему полегчало?

Исаев принял ребенка у Ники, прикрыл одноразовой пеленкой и побежал к машине. Сначала старался ступать там, где не глубоко, но уже через два шага зачерпнул полные кроссовки и, плюнув, перестал смотреть под ноги, чавкая ледяной водой. В салон он нырнул мокрым насквозь, только на груди светлело сухое пятно от ребенка.

Карташовой повезло меньше: на ней живого места не осталось. Она дрожала на заднем сиденье, покрытая гусиной кожей, по лицу стекали крупные капли. Ткань платья, намокнув, стала почти прозрачной, и Паша, сам того не желая, различил контуры злополучного красного лифчика. Тонкого красного лифчика, который ни на секунду не скрывал, как Ника мерзнет. Во рту у Паши пересохло, по спине волной прокатились мурашки. От холода, конечно, от чего же еще.

— Как я теперь его возьму? — сетовала она. — Он же весь промокнет.

— Да… — Исаев прокашлялся и, собрав волю в кулак, отвернулся. — Попробуй дотянуться до багажника, у меня там была куртка.

Ника встала на колени на сиденье, перегнулась через спинку и, отодвинув немного крышку, принялась на ощупь искать сухую одежду. Это было непросто: Паша возил в багажнике кучу всякого хлама.

— Какая-то бутылка… Вот! А, нет, это тряпки… Фу, все в каком-то дегте… Липкое что-то… Коробка… — бормотала Ника. — У тебя ведь там нет дохлых мышей?

— А? — Паша с трудом отвлекся от зеркала заднего вида.

Ее бедра, выгнутая спина, округлости, такие тугие и крепкие на вид, что невыносимо хочется натянуть ткань еще сильнее, чтобы она упруго стягивала ее тело… А потом поднимать медленно, сантиметр за сантиметром обнажая кожу, вдыхать ее запах, тереться губами…

— Я тебя умоляю, скажи, что у тебя там никто не сдох, — повторила Ника, и он заставил себя очнуться.

— Н… нет… — он был рад, что в грозовом полумраке Ника не различит лихорадочного блеска в его глазах.

— Все, нашла, — она с облегчением влезла в его куртку и совершенно в ней утонула.

Из сводящей с ума богини превратилась в деревенскую сироту, и Паша не смог сдержать улыбки умиления.

— Тепло, — она поежилась. — Ну что, поехали домой?

— Ты ведь еще побудешь с нами? — он бережно передал ей прикорнувшего Никиту.

— Мне надо будет сейчас уйти, — едва слышно прошептала она.

— Точно? — он не сумел подавить разочарования.

— Конечно! Сгоняю в продуктовый, потому что на голодовку я не подписывалась.

— А потом?

— А потом буду тебя кормить. То, что у тебя в холодильнике, никуда не годится.

— Значит, еще посидишь?

— Я теперь тебя с ребенком одного не оставлю, даже не надейся.

И Паша, чуть не мурлыкая от приступа хорошего настроения, взялся за руль.