[Ниже приведены мои ответы на вопросы в анкете, которую летом 1966 года издатели Partisan Review разослали большому числу людей. Опросник начинался так: «Возникает серьезное беспокойство по поводу американской жизни. Есть основания опасаться, что Америка вступает в нравственный и политический кризис». После этих весьма сдержанных высказываний участникам опроса предлагалось ответить на семь конкретных вопросов: 1. Важно ли, кто находится в Белом доме? Или что-то в нашей системе заставило бы любого президента действовать так, как действует Джонсон? 2. Насколько серьезна проблема инфляции? Проблема бедности? 3. Какое значение имеет разрыв между администрацией и американскими интеллектуалами? 4. Содействует ли белая Америка достижению равенства американских негров с белыми? 5. Куда, по вашему мнению, может привести нас наша внешняя политика? 6. Что, по вашему мнению, вообще произойдет в Америке? 7. Как вы думаете, вселяют ли надежду действия сегодняшних молодых людей?

Мой ответ, помещенный ниже, был опубликован в зимнем номере журнала за 1967 год наряду с ответами Мартина Дубермана, Майкла Харрингтона, Тома Хейдена, Ната Хентоффа, Х. Стюарта Хьюза, Пола Джейкобса, Тома Кана, Леона Х. Кайзерлинга, Роберта Лоуэлла, Джека Людвига, Джека Ньюфилда, Гарольда Розенберга, Ричарда Х. Ровере, Ричарда Шлаттера и Дайаны Триллинг.]

Все, что человек чувствует или должен чувствовать по отношению к Америке, обусловлено осознанием американской мощи: Америка как главная империя планеты, которая держит и биологическое, и историческое будущее человека в своих лапах Кинг-Конга. Сегодняшняя Америка с новым калифорнийским папочкой Рональдом Рейганом и Джоном Уэйном, обгладывающим свиные ребрышки в Белом доме, почти совпадает с тем, как Менкен описывает страну тупых йеху. Основное различие в том, что происходящее в Америке конца 1960-х годов имеет гораздо большее значение, чем события 1920-х. В те годы какой-нибудь твердый орешек вполне мог посмеиваться, иногда с любовью, над американским невежеством и находить американское простодушие милым. И невежество, и простодушие сегодня переходят все границы и оказываются фатальными.

Американская мощь прежде всего непристойна по масштабам. Но и качество американской жизни — это удар по возможностям человеческого развития; так же и загрязнение пространства Америки всяческими устройствами, автомобилями, телевидением и сборными домами грубо воздействует на чувства, превращая большинство из нас в невротиков, а самых лучших — в несговорчивых борцов-интеллектуалов и лезущих вон из кожи крикунов.

Гертруда Стайн говорила, что Америка — старейшая страна в мире. Да, она самая консервативная. Она больше всех потеряет при переменах (60 % мировых богатств находятся в стране, насчитывающей шесть процентов 6 % населения земного шара). Американцы знают, что притиснуты к стене: «они» хотят отобрать все это у «нас». И, я думаю, Америка заслуживает, чтобы это отобрали.

Три факта об Америке

Америка основана на геноциде, безусловном присвоении белыми европейцами права уничтожать цветное население, аборигенов, отсталых в технологическом отношении, с целью завладеть континентом.

В Америке была не только самая жестокая в современности система рабовладения, но и уникальный юридический порядок (в сравнении с другими типами рабства, скажем в Латинской Америке и британских колониях), при котором рабы не признавались людьми ни в каком отношении.

Как страна — именно страна, а не колония — Америка была создана в основном «лишними» европейскими бедняками, получившими подкрепление в виде небольшой группы Europamuede, «пресыщенных Европой» (модное словечко времен 1840-х). Даже беднейший из них был знаком и с «культурой», по большей части изобретенной стоявшими выше него в социальном отношении, и «природой», которую ему веками приходилось умиротворять. Эти люди прибыли в страну, где местная культура была прямым врагом и безжалостно уничтожалась и где природа тоже была врагом, не поддающейся цивилизации древней силой, которую человек стремился одолеть. После того как Америка была «покорена», новые поколения бедняков наполнили и создали ее в соответствии с кричащими безвкусными фантазиями о хорошей жизни, которые могли бытовать в начале индустриальной эпохи среди этих лишенных культуры людей без корней. Именно так страна и выглядит.

Иностранцы превозносят «энергию» американцев, относя к ней и наше не имеющее себе равных экономическое процветание, и удивительную живость нашего искусства и развлечений. Но, несомненно, эта энергия почерпнута из дурного источника, и мы платим за нее слишком высокую цену — невероятный, несоразмерный человеку динамизм, царапающий оголенные нервы каждого. В основном это энергия насилия, беспричинного раздражения и тревоги, вызванной постоянными культурными смещениями, которые дико сублимированы. Эта энергия сублимируется главным образом в грубый материализм и жадность. В лихорадочную филантропию. В кампании темного морализма, самой впечатляющей из которых был сухой закон. В удивительный талант уродовать и сельскую местность, и города. В болтливость и страдания составляющих меньшинство критиканов: художников, пророков, разоблачителей-журналистов, чудаков и психов. И в изматывающие человека неврозы. Но неприкрытое насилие прорывается, ставя под вопрос все остальное.

Излишне говорить, что Америка не единственная в мире ожесточенная, безобразная и несчастливая страна. Опять же это вопрос масштаба. Когда появился белый человек с ружьем в руках, чтобы начать все с нуля, здесь жили всего три миллиона индейцев. Сегодня американская гегемония угрожает жизням не трех, а бесчисленных миллионов, которые, подобно индейцам, никогда не слыхивали о «Соединенных Штатах Америки» и еще меньше об их мифической империи и «свободном мире». Американская политика все еще вдохновляется доктриной «предначертания» и, несмотря на то что ее границы определены пределами континента, американская «судьба» охватывает весь мир. В мире еще бродят орды краснокожих, и добродетель восторжествует только после их уничтожения; как гласят классические фильмы-вестерны, «хороший индеец — мертвый индеец». Возможно, сказанное покажется гиперболой тем, кто живет в особой, более тонко модулированной, атмосфере Нью-Йорка и его окрестностей. Но оказавшись на другом берегу Гудзона, вы поймете, что не только некоторые американцы, но, по сути, все американцы думают именно так.

Разумеется, они не понимают, что говорят, в буквальном смысле слова. Но это не может служить извинением. При таком взгляде на вещи в действительности становится возможным все. Неиссякаемое американское морализаторство и американская вера в действенность насилия — это не только двойной симптом некоего характерного невроза, который принял форму затянувшегося отрочества, предвещающего возможную зрелость. Морализаторство и вера в силу составляют устоявшийся, весьма развитый национальный психоз, возникший, как все психозы, в результате активного отрицания действительности. Он до сих пор существенным образом воздействует на американскую жизнь. В Америке никогда не было войны, кроме той, что сто лет назад охватила часть Юга. Шофер такси сказал мне в тот день, когда Америка и Россия могли столкнуться у берегов Кубы, что привело бы к Армагеддону: «Я-то не беспокоюсь. В конце концов, я свое отслужил, а сейчас у меня уже непризывной возраст. Меня снова не заберут. Но я бы согласился. Чего мы ждем? С этим надо кончать». Раз войны всегда случались где-то там, а мы всегда побеждали, почему бы не бросить бомбу? Если всего-то и нужно, что нажать кнопку, так это еще лучше. Потому что Америка — это странный гибрид, страна апокалиптическая и в то же время страдающая ипохондрией. Средний гражданин может питать фантазии Джона Уэйна, но при этом зачастую иметь характер мистера Вудхауса из «Эммы» Джейн Остен.

Кратко, ответы на вопросы:

1. Я не думаю, что именно «наша система» вынуждает Джонсона действовать так, как он действует, например, во Вьетнаме, ведь он каждый вечер лично выбирает цели бомбардировки на завтра. Но, думаю, есть что-то совершенно de facto неправильное в системе, которая предоставляет президенту фактически безграничную свободу действий в проведении аморальной и безрассудной внешней политики, так что энергичное противодействие, скажем, главы сенатского комитета по международным отношениям ничего не значит. De jure система наделяет правом объявлять войну только Конгресс США — за исключением, по-видимому, империалистских авантюр и экспедиций с целью геноцида. Эти по большей части остаются необъявленными.

Но я не хочу сказать, что внешняя политика Джонсона — это прихоть клики, захватившей контроль в Вашингтоне, усилившей власть президента, кастрировавшей конгресс и манипулирующей общественным мнением. Джонсон, увы, слишком типичен. В отличие от него Кеннеди нисколько не был типичным. Если и существует какой-то заговор, он охватывает (или охватывал) наиболее просвещенных национальных лидеров, которые до сих пор по большей части выдвигались плутократией Восточного побережья. Они пошли на сомнительное соглашение с либеральными целями, преобладавшими в этой стране в течение поколения — такое поверхностное единодушие сделалось возможным из-за аполитичного в высшей степени и децентрализованного электората, озабоченного главным образом местными проблемами. Если бы на национальный референдум был вынесен, в качестве законодательной инициативы, Билль о правах, его постигла бы та же судьба, что нью-йоркскую комиссию гражданских расследований. Большинство граждан этой страны верит в то, во что верит Голдуотер, и так было всегда. Но большинство не осознает этого. Будем надеяться, что так и не осознáет.

4. Не думаю, что белая Америка твердо стоит на том, чтобы признать равенство американских негров. Так решительно настроено только меньшинство белых американцев, главным образом образованных и богатых, причем лишь немногие из них имеют опыт сколько-нибудь длительного общения с неграми. Америку отличает неистовый расизм, и это не изменится в обозримом будущем.

5. Думаю, что внешняя политика теперешней администрации приведет к новым, более обширным войнам. Нашу главную надежду и в то же время основное ограничение американской воинственности и паранойи определяют усталость и деполитизация Западной Европы, сильный страх перед Америкой и перед очередной мировой войной в России и восточно-европейских странах и коррупция и ненадежность наших стран-сателлитов в третьем мире. Трудно вести священную войну без союзников. Но Америка как раз настолько безумна, чтобы попытаться затеять ее.

6. Значение разрыва между правительством США и интеллектуалами? Наши лидеры просто настоящие мракобесы, со всеми явленными напоказ свойствами такого рода, а либеральные интеллектуалы (обладающие глубочайшей преданностью международному братству разумных людей) не настолько слепы. Более того, тут они ничего не теряют, заявляя о своем недовольстве и разочаровании. Но сто́ит напомнить, что либеральные интеллектуалы, подобно евреям, стремятся выстроить классическую теорию политики, в которой у государства имеется монополия на власть, в надежде на то, что те, кто обладают полномочиями, сумеют подтвердить свою просвещенность, справедливо распоряжаясь властью; они естественные, хотя и осторожные, союзники «истеблишмента». Как русские евреи знали, что им может повезти с царскими чиновниками, но никак не с мародерствующими казаками и пьяными крестьянами (на это указывает Милтон Химмельфарб), так либеральные интеллектуалы ожидали скорее воздействия «решений» администраторов, чем непостоянных «чувств» масс. Только когда становится ясно, что в действительности само правительство укомплектовано казаками и крестьянами, возможен такой разрыв, как сейчас. Когда (и если) человека в Белом доме, который хватает руками людей и публично почесывает яйца, сменит человек, которому не нравится, когда до него дотрагиваются, и который сочтет Евтушенко «интересным парнем», американские интеллектуалы перестанут быть такими унылыми. Огромное большинство их — не революционеры и не сумели бы ими стать. По большей части это получающие жалование университетские преподаватели, и они, как и остальные американцы, ощущали бы себя в этой системе как дома, если бы она функционировала чуть лучше, чем сейчас.

7. Несколько более пространный ответ на последний вопрос.

Да, я черпаю надежду в действиях молодежи. Наверное, единственная надежда, для которой осталось сейчас место в этой стране, именно в том, как ведут себя молодые люди, выражая протест. Я включаю сюда и их возродившийся интерес к политике (скорее как к протесту и как к общественной акции, чем как к теории), и их манеру танцевать, одеваться, носить те или иные прически, бунтовать, любить. Я также отношу сюда их преклонение перед восточной философией и ритуалами. И не в последнюю очередь их интерес к наркотикам — несмотря на то, что Лири и другие чудовищно опошлили эту идею.

Год назад Лесли Фидлер в изобилующем ошибками, но удивительно интересном эссе «Новые мутанты» привлек внимание к тому факту, что новый стиль молодых людей, свидетельствующий о нарочитом размывании половых различий, оповещает о рождении новой породы юношей. И длинноволосые поп-группы с массой поклонников-подростков, и крохотная элита современных молодых людей от Беркли до Ист-Виллиджа смешаны в кучу как представители «постгуманистской» эры, в которой мы становимся свидетелями «радикальных метаморфоз западного мужчины», «бунта против маскулинности» и даже «отказа от традиционной мужской власти». В глазах Фидлера этот новый поворот в нравах, который определяется как пример «программной поддержки антипуританского образа жизни», заслуживает сожаления. (Иногда кажется, что Фидлер, в характерной для него двойственной манере, косвенно наслаждается таким развитием событий, хотя главным образом оплакивает его.) Но почему — он так и не объясняет. Думаю, он уверен, что такой образ жизни «подрезает» радикальную политику, а также ее нравственные представления. Быть радикалом в прежнем смысле слова (исповедуя некую версию марксизма, или социализма, или анархизма) означает — все еще — быть связанным с традиционными «пуританскими» ценностями: работой, умеренностью, успехом и созданием семьи. Фидлер предполагает, подобно Филипу Раву, Ирвингу Хоу, Малкольму Маггериджу и многим другим, что этот новый молодежный стиль должен быть, по сути, аполитичным и что революционный дух молодежи — это разновидность инфантилизма. Факт, что один и тот же молодой человек вступает в Студенческий координационный комитет ненасильственных действий, или садится в подводную лодку, оснащенную «Поларисом», или поддерживает Конора Круза О’Брайена и при этом курит травку, относит себя к бисексуалам и обожает группу The Supremes — этот факт рассматривается как противоречие, как этический обман или интеллектуальное слабоумие.

Я не считаю, что это так. Деполяризация полов, если говорить о том, что так воодушевляет Фидлера, естественна и желательна, это следующий этап сексуальной революции (возможно, ее окончание), который выходит за пределы идеи секса как дискредитированной, но обособленной сферы человеческой деятельности, за пределы открытия, что «общество» подавляет свободное выражение сексуальности (провоцируя чувство вины), и приводит к открытию, что образ жизни, который мы ведем, и общепринятые нравы почти полностью подавляют глубокий опыт удовольствия и возможность самопознания. «Сексуальная свобода» — пустой старомодный лозунг. Кого или что освобождают? Для старшего поколения идея сексуальной революции остается значимой. Люди могут быть за и против нее, и для тех, кто «за», эта идея остается в рамках норм фрейдизма и его производных. Но Фрейд был пуританином или «информатором», как печально заметил один из студентов Фидлера. Так же и Маркс. Это правда, что молодые люди видят дальше Фрейда и Маркса. Пусть преподаватели станут хранителями этого поистине драгоценного наследства и выполнят свои благочестивые обязательства. Не стоит тревожиться, если молодые люди больше не питают почтения к старым сектантским богам.

Мне кажется глупым, хотя и понятным, снисходительное отношение к новому, постфрейдистскому и постмарксистскому радикализму. Потому что этот радикализм в равной мере представляет собой как опыт, так и идею. Без личного опыта, при взгляде извне, он выглядит беспорядочным и, можно сказать, бессмысленным. Легко отмахнуться от молодняка, который раскачивается с закрытыми глазами под оглушительную музыку дискотек (если вы сами не танцуете), от длинноволосых участников маршей, несущих цветы и церковные колокола наряду с плакатами «Вон из Вьетнама», от невнятицы Марио Савио. Следует также знать, что среди этого одаренного, мечтательного меньшинства молодежи высок процент несчастных случаев, что велика цена телесных страданий и умственного напряжения. Среди этих людей множество мошенников, разгильдяев и просто рехнувшихся. Но сбивчивые желания лучших из них — участвовать и «выпадать», прекрасно выглядеть и вдобавок выделяться своей человечностью, быть любящими и кроткими и при этом готовыми к бою и успешными — эти желания в нашей теперешней ситуации осмысленны. Для того чтобы сочувствовать им, нужна, разумеется, убежденность в том, что дела в Америке действительно так отчаянно плохи, как я показала. Это нелегко увидеть. Отчаянное положение затемняется комфортом и свободами, которые предлагает Америка. Большинство людей, вполне понятно, не осознает, что дела на самом деле так плохи. Вот почему для них кривляние этой части молодежи может казаться всего лишь одним из потрясающих номеров в веренице стилей культуры, недостойным дружественного, но, по сути, усталого и знающего взгляда. Этот скорбный взгляд говорит: в юности я тоже был радикалом. Когда же эти молодые люди вырастут и поймут то, что понять должны, а именно — обстоятельства никогда не будут другими, разве что станут хуже?

Исходя из собственного опыта и наблюдений, я могу свидетельствовать, что существует глубинное соответствие между пересмотренной сексуальной революцией и пересмотренной политической революцией. Быть социалистом и принимать определенные наркотики (совершенно серьезно: как техника для исследования сознания, а не в поисках утешения или поддержки) вполне совместимо, потому что не существует несовместимости между исследованием внутреннего пространства и попыткой исправить социальное пространство. Некоторые из молодых людей понимают, что характерная структура личности современного американца и его имитаторов нуждается в переделке. (Разумеется, старшее поколение, скажем Пол Гудман и Эдгар З. Фрайденберг, уже давно об этом говорят.) Эта переделка включает и западную «маскулинность». Молодые люди считают, что какая-то социалистическая реконструкция институтов и приход к власти, путем выборов или иным способом, лучших лидеров в действительности ничего не изменит. И они правы.

Я не решусь высмеивать обращение к Востоку (или, в более общем смысле, к мудрости не-белого мира) крохотной группы молодых людей — хотя это стремление обычно носит дилетантский и незрелый характер. (Но нет ничего более безграмотного, чем доводы Фидлера, будто восточное мышление характеризуют «фемининность» и «пассивность», что оно служит причиной демаскулинизации привлеченной молодежи.) Почему они не ищут мудрости где-то еще? Если Америка — это кульминация западной белой цивилизации, как утверждают все, от левых до правых, тогда с западной белой цивилизацией происходит что-то глубоко ошибочное. Это горькая правда, и немногие из нас хотят осознать ее. Легче, гораздо легче обвинять молодежь, упрекать ее в том, что она «не участвовала в прошлом» и «выпала из истории». Но Фидлер с таким беспокойством обращается не к настоящей истории. Это всего лишь наша история, которая, как он утверждает, идентична «традиции человечества», традиции самого «разума». Конечно, трудно оценить жизнь на планете с перспективы подлинно мировой истории; такое усилие вызывает головокружение, оно похоже на приглашение к самоубийству. Но с перспективы мировой истории наша локальная история, которую отвергают несколько молодых людей (с их пристрастием к непристойностям, мескалином, вегетарианским рисом, дадаистским искусством и так далее), выглядит не слишком привлекательной и не так очевидно заслуживает продолжения. Истина в том, что Моцарт, Паскаль, булева алгебра, Шекспир, парламентское правление, барочные церкви, Ньютон, женская эмансипация, Кант, Маркс, балет Баланчина не искупают того, что́ эта отдельная цивилизация сделала с миром. Белая раса — это раковая опухоль на истории человечества; белая раса, именно она — ее идеологи и создатели — истребляли независимые цивилизации, где бы те ни возникали, нарушив экологический баланс планеты, так что сейчас это угрожает существованию самой жизни. Угроза монгольских орд гораздо менее страшна, чем ущерб, какой уже нанес и угрожает нанести земле в дальнейшем западный «фаустианский» человек с его идеализмом, великолепным искусством, страстью к интеллектуальным авантюрам и пожирающей мир энергией завоевателя.

Вот что чувствуют некоторые из этих молодых людей, хотя мало кто из них может выразить эти чувства в словах. Опять же я считаю, что они правы. Не спорю, они стремятся добиться своего или даже, похоже, собираются многое поменять в этой стране. Но мало кто из них сумеет уберечь собственную душу. Америка — отличная страна для загорающихся людей, от Эмерсона и Торо до Мейлера и Берроуза, и Лео Силарда, и Джона Кейджа, и Джудит, и Джулиана Бека с их попытками спасти собственные души. Когда дела так плохи, просто невыносимы, спасение становится обыденной, вполне земной целью.

Еще последнее сравнение, которое, надеюсь, не покажется притянутым. В начале XIX века евреи оставили гетто, сделавшись таким образом людьми, обреченными на исчезновение. Но одним из побочных результатов их роковой ассимиляции в современном мире стал невероятный творческий взрыв в искусстве, науке и светском образовании — перемещение мощной, неудовлетворенной энергии. Эти новаторы-художники и интеллектуалы были не отторгнутыми евреями, как зачастую говорят, а людьми, отторгаемыми как евреи.

Я едва ли возлагаю на Америку бо́льшие надежды, чем на евреев. Это, как мне кажется, обреченная страна; я только молю, чтобы Америка, когда она потерпит крах, не утянула за собой остальную планету. Однако следует отметить, что во время своей длительной слоноподобной агонии Америка порождает свое самое тонкое и немногочисленное поколение славных, впечатлительных молодых людей, которые отторгаемы как американцы. Их не привлекают избитые истины печального старшего поколения (несмотря на то, что это истины). И старшим следовало бы к ним прислушиваться.