— А я говорю — мне наплевать, что там говорят эти… Эллен Лонсдейл, Кэрол Кокрэн или кто там еще… Кэйт будет две недели сидеть дома! — Алан Льюис рухнул в кресло, попытавшись подняться на ноги, из стакана в его руке выплеснулась золотистая жидкость.
— Тебе не хватит? — Марти Льюис кивнула на стакан, стараясь, чтобы тон ее по возможности оставался нейтральным. — Еще только полдень.
— «Еще только полдень», — передразнил жену Алан скрипучим голосом. Поднявшись-таки на ноги, он, шатаясь, направился к буфету, где хранились запасы виски. — Ради Христа, Март, сегодня же воскресенье… выходной день! Даже ты… сегодня тоже выходная!..
— Потому что всю неделю я, как лошадь, работала, — тем же ровным тоном заметила Марти, уже к концу фразы поняв, что пожалеет о сказанном.
— Ага, опять начинаешь? — Алан обратил на жену налитые кровью глаза. — К твоему сведению, рабочие места для специалистов моего уровня не растут, чтоб их, на деревьях. Я не собираюсь, как ты, обивать пороги в поисках абы какой работы. Разумеется, когда я ее получу, платить мне будут раз в десять больше, но это, как я понимаю, у нас не считается.
Набрав в легкие воздуха, Марти медленно выдохнула.
— Прости, Алан, я не хотела этого говорить. Я понимаю, это несправедливо. И ведь мы же говорили вовсе не о работе — о Кэйт.
— Во… вот об этом я и говорю, — язык Алана уже заплетался. — Эт-то ты пе… ременила тему. — Он пьяно ухмыльнулся, нетвердой рукой наливая почти полный стакан бурбона, затем заковылял, шатаясь, обратно к креслу. — Хотя мне по х-х… рену… про что мы говорим. Т-тема об нашей д… чери закрыта. Она будет сидеть дома, и чтоб я…
— Нет, — возразила Марти, — теперь извини. Когда ты в таком состоянии, все, что касается Кэйт, решать буду я.
— О-хо-хо! Скажите! Ее величество к-королева испанская! Так я вот что тебе скажу, ж-жена моя! Пока я еще х-хозяин этого дома, предоставь мне решать с-судьбу нашей… д-дочери…
Скрывать гнев Марти более была не в силах.
— Если ты не сбавишь немного темп, мой милый, то не продержишься в этом доме и двух часов! А если в один прекрасный день не возьмешь себя в руки, то скоро перестанешь быть и его хозяином!..
Последним усилием удержавшись на ногах, Алан грозно посмотрел на жену.
— Ты что — мне уг-грожаешь?..
Он уже начал заносить руку над головой, но его перебил голос из кухни:
— Если ты ее только тронешь, я убью тебя.
Чета Льюисов одновременно повернулась к проему кухонной двери. Там стояла Кэйт, слезы текли по ее щекам, но глаза горели гневом.
— Кэйт, я же тебе говорила, что справлюсь сама… — начала было Марти, но муж перебил ее.
— Меня… уб-бьешь? С каких пор… дочь… род-дного отца…
— Ты мне не отец, — отрезала Кэйт, уже не пытаясь вытирать слезы. — Настоящие отцы не напиваются с раннего утра.
Алан шагнул к дочери, но Марти, схватив его за рукав, потянула назад.
— Оставь нас, Кэйти. Сходи к Бобу или в город… На пару часов. Не бойся. Я с ним справлюсь.
Кэйт в упор смотрела на отца; но слова ее, когда она заговорила, были обращены к Марти:
— Ты отправишь его обратно в лечебницу?
— Я… я не знаю… — неуверенно ответила Марти, хотя уже давно поняла — «отпуск» супруга слишком затянулся и другого выбора не было. От пива Алан перешел к бурбону еще вечером в пятницу, шел по нарастающей весь вчерашний день и сегодня начал рано. — Я сделаю все, что нужно. Оставь нас, девочка. Да?
— Ма, не надо, я помогу тебе… — всхлипнула Кэйт, но Марти отрицательно тряхнула головой.
— Нет. Я сама. Дай мне пару часов, а когда вернешься, все уже будет в порядке.
Кэйт собиралась было возразить снова, но передумала. За последние пять лет она уяснила — менее всего в подобной ситуации мать расположена пререкаться еще и с ней.
— Ну хорошо, — вздохнула она. — Я уйду. Только я попозже еще позвоню… и если он еще будет здесь, домой я возвращаться не буду.
— Да ты ник-куда и не… и не пойдешь! — неожиданно взревел Алан. — Сделайте только один шаг за порог, мад… мадемуазель, и вы оч-чень пожалеете об этом!
Не обращая на него никакого внимания, Кэйт вышла на внутренний двор, с силой захлопнув за собой дверь дома. Секунду спустя она уже громыхала воротами, а еще через секунду каблучки ее туфель застучали по асфальту на улице; руки на бегу невольно сжимались в кулаки, а в глазах стояли гневные слезы.
В опустевшей кухне Алан Льюис пьяно ухмыльнулся жене.
— Х-хорошенькую бучу ты з-за… затеяла. И чтобы мать… соб-ственную дочь… против родного отца…
— Я тут не при чем, — устало огрызнулась Мэри. — И вовсе она не «против» тебя. Она слишком любит тебя для этого. Правда, когда ты трезвый. Да, кстати, и я.
— Й-если в вы… обе… меня л-любили…
— Прекрати, Алан! — голос Марти сорвался на крик. — Перестань немедленно! Ни я, ни Кэйт ни в чем перед тобой не виноваты! Виноват во всем ты, Алан! Слышишь меня? Только ты! — Марти кинулась из кухни в спальню — до этой комнаты ее супруг не мог дойти уже несколько дней — и, с грохотом захлопнув за собой дверь, заперлась на ключ.
Нужно было прийти в себя. Успокоиться, взять себя в руки и — в который раз — справиться с ситуацией. Орать на него было совершенно бесполезным делом.
Через минуту он будет колотить в дверь, то прося у нее прощения, то ругая последними словами. А ей придется снова все это перетерпеть — да еще уговорить его позволить ей отвезти его в лечебницу в Пало Альто. Или, что хуже, самой вызвать оттуда бригаду экстренной помощи и смотреть, как они запихивают его в машину. К этому, правда, пришлось прибегнуть только однажды — и она молила Бога, чтобы это не повторилось вновь.
Марти вошла в ванную, умылась холодной водой. Прислушалась, он уже должен быть за дверью — сейчас опять начнется.
Прошло пять минут. За дверью было по-прежнему тихо.
В конце концов Марти отперла дверь и вышла на площадку лестницы. Дом встретил ее тишиной.
— Алан? — позвала она громко.
Никакого ответа.
Марти заспешила вниз по лестнице, задержавшись на нижней площадке, чтобы позвать мужа еще раз. Когда ответа не последовало, она бросилась в кухню. Может быть, он уснул…
Кухня была пуста.
— О, Боже мой, — простонала Марти в отчаянии. Ну, что теперь делать? Она налила себе полную чашку кофе из кофейника, который всегда держала горячим в печи в надежде, что Алан когда-нибудь предпочтет этот напиток выпивке, и, присев, попыталась сообразить, как ей поступить дальше.
По крайней мере, машину свою он вроде не брал. Иначе она бы услышала. Но все же… Выбежала во двор, распахнула двери гаража. Обе машины стояли на месте.
Может, стоит позвонить в полицию… Нет. Если бы он все же взял машину, тогда другое дело, но раз он ушел пешком, вряд ли сможет набедокурить как следует. Да и вообще — наверняка дойти он сможет только до ближайшего полицейского патруля.
Да, но отвезут ли его домой, в больницу или в «холодную»? Вот в чем вопрос.
В конце концов Марти решила, что ей, в сущности, наплевать. Трех прошедших дней ей хватит надолго. Пусть теперь Алан сам расхлебывает собственное дерьмо. Звонить она никуда не будет и не собирается его нигде искать — по крайней мере, сегодня вечером. Вот если и завтра он не явится — что ж, тогда придется…
Приняв таким образом решение, она принялась за уборку кухни. В первую очередь — пойло Алана. Вылив в раковину полупустую бутылку из-под бурбона, она взялась за полные, те, что стояли в буфете.
Через час, когда в кухне не осталось ни единого пятнышка, Марти, настроенная весьма воинственно, занялась остальной частью дома.
* * *
Просьбу Раймонда Торреса Алекс выполнил чрезвычайно точно, обойдя квартал за кварталом почти весь город. Однако пока ничего не произошло. Город казался теперь знакомым, все было на своих местах, все кругом выглядело именно так, как и должно было выглядеть. Пробродив так около часа, он остановился в центре перед рядом маленьких магазинчиков, где продавались разные недешевые побрякушки, обладавшие странной притягательной силой для толстосумов.
В одной из витрин он увидел прозрачную стеклянную сферу, наполненную чистой водой. Однако, приглядевшись, он увидел, что в воде плавает крохотная, почти прозрачная, но живая креветка, а у самого дна колышется бледно-зеленая водоросль. И рекламный плакат на стекле возвещал, что это — «полностью сбалансированная автономная экологическая система» и для поддержания жизни этой креветки и этой водоросли необходим лишь солнечный свет. Несколько минут он стоял перед витриной изумленный, а затем неизвестно откуда появившаяся мысль заставила его отступить на шаг.
Бот так и мой мозг. Автономный и сбалансированный… которому ничего не нужно. Секунду спустя, отвернувшись от витрины, он зашагал по Ла-Палома драйв к Площади.
Остановившись, он несколько минут разглядывал древний дуб, спрашивая себя, неужели и он когда-то прятался среди его ветвей, вырезал инициалы на его коре или прыгал с нижних веток. Но если это и было — все воспоминания об этом были утеряны.
И вдруг, на его глазах, дерево начало меняться. Площадь, здания, поток машин — все вдруг исчезло, словно густой туман с океана скрыл от глаз Алекса все приметы времени, в котором он находился.
И снова, как тогда, на кладбище в Сан-Франциско, смутные образы зароились в его мозгу… и вдруг картина, лишь мелькнувшая перед мысленным его взором тогда, в июне, когда они возвращались из Института домой, явилась снова — яркая и ясная.
Толстая веревка свисала с нижнего толстого сука дерева, на конце веревки висело человеческое тело со свернутой набок головой.
Чье тело?
Вокруг покойника — всадники в синих мундирах, они смеются.
И снова — как на кладбище — мгновенная вспышка боли, и сразу за ней — голоса, шептавшие по-испански. Он сразу понял смысл этих фраз:
«Они забирают нашу землю, наши дома. А потом они отберут у нас жизни. Venganza… venganza…»
Последнее слово снова и снова звучало в его ушах; наконец голоса затихли, Алекс отвернулся от дерева.
В нескольких ярдах позади Алекса, не сводя с него напряженных глаз, стояла Мария Торрес. Взгляды их встретились. Не говоря ни слова, Мария повернулась и медленно пошла к небольшой площади в нескольких кварталах отсюда.
Туман, окутавший дуб, медленно подползал к ногам. Алекс побрел следом за женщиной.
* * *
Площадь тоже изменилась — но когда Алекс сел на отполированную временем деревянную скамью и услышал шепот Марии за спиной — она говорила с ним по-испански, — ему показалось, что здесь все всегда так и выглядело.
В сорока ярдах от него высилось здание миссии, его белые стены блестели под ярким солнцем. Священники в коричневых сутанах то появлялись, то исчезали в дверях; у стены, в тени, мирно спали трое индейцев.
Окна и двери одноэтажного здания школы, расположенного под прямым углом к миссии, были распахнуты, на школьном дворе играли пятеро ребятишек под присмотром высокой монахини, прятавшей кисти рук в широких рукавах своего vestido.
На другой стороне площади виднелась лавка. Из нее вышла молодая женщина, и хотя она смотрела прямо на Алекса, но, казалось, не видела его.
Алекс слушал, а Мария торопилась рассказать ему — о церкви, о написанных на ее сводах изображениях святых…
И еще — о Ла-Паломе, о людях, которые построили этот город, любили его и гордились им.
— Но пришли другие, — закончила она. — Чужие люди, и все отняли. Иди, Алехандро. Войди в храм и посмотри, как все это было тогда…
Словно во сне, он поднялся со скамьи, пересек площадь и вошел в прохладный полумрак миссии. Внутри было почти темно — и два ярких пятна света, падавшие сквозь два витражных окна на площадку перед входом и на алтарь, казались какими-то небывалыми украшениями. В нишах, окружавших алтарь, стояли белые статуи — святые, о них ему рассказывала Мария. Подойдя к одной, он заглянул в белые мертвые глаза мученика. Поставив свечу перед статуей, зажег ее; повернулся и вышел из церкви. Стоявшая на другой стороне площади у скамьи Мария Торрес улыбнулась и кивнула ему.
Не говоря ни слова, Алекс пошел вперед по узким и пыльным улицам; голоса, звучавшие в ушах, направляли его шаги.
* * *
Проснувшись, Марти Льюис сразу поняла, где находится — это ее дом, за окнами — обычные звуки утра… Постепенно пришло отрезвление — да, дом ее, за окнами — глубокая ночь, и, кроме нее, в доме никого нет.
Вздремнула.
Закончив уборку, она решила вздремнуть. До возвращения Алана.
И вот — вздремнула.
Протянув руку, она зажгла лампу на тумбочке и посмотрела на часы. Половина третьего. Устало вздохнув, она поднялась с кровати и подошла к окну, всматриваясь в обозначившиеся уже в предрассветной дымке холмы, может, Алан сейчас где-нибудь там, спит пьяным сном под кустами… Противно, но вполне может быть.
А может, он сейчас в городе, заправляется в каком-нибудь баре, добавляет своему гонору «топливо»…
Но не в больнице — это точно, иначе бы они уже позвонили.
Накинув халат, она спустилась в гостиную, прикидывая, не позвонить ли все же в участок. Нет, пожалуй, не стоит пока. Без машины Алан не опаснее полевого тушканчика.
Вылив в унитаз остатки вчерашнего кофе — за ночь все же успел остыть, — она принялась готовить новую порцию.
Когда Алан вернется — если вернется, вернее сказать, — кофе ему наверняка захочется.
Она уже всыпала первую ложку в фильтр, когда звук открывающихся ворот на заднем дворе заставил ее резко повернуть к окну голову. Вздох облегчения вырвался из ее груди.
Вернулся. Сам. Целый и невредимый.
Она досыпала порцию кофе в фильтр, уверенная в том, что она еще не успеет включить кофеварку, как откроется дверь и Алан еще с порога примется просить прощения за то, что он снова напился и вел себя с ней как свинья и что он никогда…
Но дверь не открылась.
Включив кофеварку, она направилась к двери черного хода. Что он там так долго возится…
Две минуты спустя бешено забившееся сердце подсказало ей, что с ней случится сейчас, и она поняла, что никак не сможет воспрепятствовать этому.
* * *
Открыв глаза, Алекс огляделся по сторонам. Он сидел на скамейке на краю Площади, глядя вслед удалявшейся фигуре Марии Торрес. Мария шла к кладбищу, где — неподалеку от него — находится ее дом.
Память выдала неожиданную ассоциацию: Она похожа на монахиню. На старую монахиню-испанку.
Внезапно он понял — кто-то машет ему со ступеней библиотеки, и хотя он не разобрал, кто именно, но поднял руку и помахал в ответ.
Но как он оказался снова на Площади?
Последнее, что он помнил — он стоял и смотрел на дуб, спрашивая себя, действительно ли приходилось ему играть здесь в детстве.
А сейчас он у здания миссии, в двух кварталах от дуба.
И он устал — как будто шагал в гору мили две, не меньше…
Алекс взглянул на часы. Четверть четвертого. Последний раз, когда он смотрел на них, они показывали половину второго.
Прошло почти два часа, но ничего происходящего за это время память не зафиксировала. Ноги сами вели его домой — мозг же был занят этим странным случаем. Два часа не могут исчезнуть просто так. Но если достаточно долго думать об этом, он наверняка найдет и причину того, почему исчез этот отрезок времени, и вспомнит, что он видел за эти два пропавших часа…
* * *
Дверь черного хода хлопнула, и Марш поднял голову, оторвавшись от чтения медицинского журнала. Из кухни появился Алекс.
— Привет! — Марш улыбнулся.
Алекс остановился, затем повернулся к отцу.
— Здравствуй, папа.
— Ну, где ты сегодня был?
— Нигде. — Алекс пожал плечами.
Марш снова улыбнулся.
— Представь себе, но именно там я тоже любил бывать, когда был в твоем возрасте.
Алекс не ответил, и улыбка постепенно исчезла с лица Марша. Не сказав более ни слова, Алекс проследовал по лестнице в свою комнату. Еще несколько месяцев назад, до аварии, Алекс, с искрящимися весельем глазами, принялся бы расспрашивать, где, собственно, находится это «нигде», а потом разговор завел бы их действительно невесть куда — и кончился бы, несомненно, общим дружным хохотом.
Но теперь глаза его были пустыми.
Для Марша именно глаза сына стали символом всех тех перемен, которые произошли с ним — да и с ними — после этой злополучной аварии.
Глаза прежнего Алекса были полны жизни — и настроение сына Марш угадывал по ним в одно мгновение.
Но теперь по его глазам ничего нельзя было угадать. Когда Марш всматривался в них, он видел лишь собственное отражение. При этом, однако, у него не было ощущения, что Алекс пытается от него что-то скрыть. Скорее наоборот — он показывал ему то, во что Марш все еще не отваживался поверить: Алекса как личности больше не существовало.
Глаза, вспомнил Марш, — зеркало души, так говорил кто-то из древних. И если так — значит, души у Алекса тоже больше нет. Нет, этого не может быть, Марш почувствовал, как на лбу выступили капли пота.
Может быть, в ту страшную ночь чувства не обманули Эллен. Может быть, Раймонд Торрес так и не сумел спасти Алекса.
Их сын был мертв. Так, по крайней мере, казалось Маршу.