Журнал Наш Современник 2007 #3

Современник Журнал Наш

 

Геннадий Гусев “Излишняя любовь к прошлому…”

Валентин Распутин и “Наш современник” в материалах советской цензуры

В эти весенние дни вся читающая Россия (увы, её масштабы после гибели СССР сжимаются, как шагреневая кожа) отмечает 70-летие Валентина Распутина. Достаточно напомнить о недавнем выходе в свет собрания сочинений юбиляра в почти полуторамиллиардном Китае! Наверное, не сыскать таких эпитетов, которые могли бы в полной мере выразить значение творчества писателя в извечной, непримиримой борьбе Добра и зла, в утверждении высших нравственных ценностей человеческого бытия на земле.

“…А поле битвы — сердце человеческое”, — утверждал Достоевский. Почти полвека из прожитых семидесяти Распутин сражается на этом ратном поле против пошлости и подлости, растления и разврата, против равнодушия и жестокосердия. Сражается, не ведая отпусков и каникул, без почивания на лаврах.

Кстати, о лаврах. Распутин, действительно, достойно увенчан прижизненной славой — от высочайшего звания Героя Социалистического Труда до недавно присуждённой премии Президента Российской Федерации. Ордена, медали, премии, звания — всё при нём. Так что же, выходит, что наш выдающийся современник — человек вполне благополучный, чуть ли не баловень судьбы, любимец властей прошлых и нынешних?

Между прочим, кое-кто сегодня именно так и думает, даже не подозревая, сквозь какие препоны и рогатки, сквозь какую “колючую проволоку” политических угроз и обвинений пришлось продираться писателю, ни разу не изменившему себе, не прогнувшемуся перед властью.

В дни подготовки к полувековому юбилею “Нашего современника” нам удалось раздобыть несколько любопытных документов ЦК КПСС, которые помогают глубже и точнее осмыслить механизм партийного руководства литературным процессом. Скажу сразу: одним из главных “фигурантов” этих материалов и докладных записок был именно Валентин Григорьевич Распутин.

Рабочим инструментом ЦК, призванным заниматься, так сказать, черновой работой первичного “просеивания” литературных политических установок партии, проверки его на соответствие принципам идеологии марксизма-ленинизма, было Главное управление по охране государственных и военных тайн в печати при Совете Министров СССР (сокращённо — Главлит, а попросту — цензура). Но окончательные оценки и решения вносились не сотрудниками Главлита, а на самом “верху”, в отделах культуры и пропаганды ЦК, в его секретариате и Политбюро. Здесь решались судьбы произведений литературы (а иногда и самих творцов): то ли “казнить”, то ли поднимать на щит.

Обратимся к справке о некоторых замечаниях Главлита по материалам, подготовленным для публикации журналом “Наш современник” в 1976 году. Едва ли не центральное место в этой обширной справке (к ней мы ещё вернёмся) занимает оценка напечатанной 30 лет тому назад повести В. Распутина “Прощание с Матёрой”:

В этой повести автор нарисовал очень неприглядную картину переселения колхозников на новые места в связи со строительством плотины на Ангаре. Переселение это выглядит бессмысленным, так как деревня Матёра очень богата, земли её плодородны, а людей гонят на новые места, непригодные для жизни. Сам процесс переселения изображался очень мрачно: при колхозниках рубят кресты, разрушают памятники на могилах их родных, жгут их дома. Представители власти охарактеризованы как невежественные и неумные люди. Интересы жителей Матёры автор противопоставил интересам государства, которое строит ГЭС на Ангаре. В повесть внесены значительные исправления.

Как говорится, мороз по коже… Переселение, по мнению автора, “бессмысленно” — а ведь совершается оно волею партии! “Людей гонят на новые места, непригодные для жизни…” Бессмысленная жестокость невежественных и неумных людей — а ведь они “представители власти”! Короче говоря, Распутину “шили”, ни много ни мало, открытую антисоветчину. Причём с отягчающими обстоятельствами: ведь он ради сохранения быта маленькой Матёры покусился на высшие интересы государства…

Понятна ярость главного цензора П. Романова: мало того, что журнал напечатал идейно и политически порочную повесть В. Распутина, так ещё и отметил её в числе лучших публикаций 1976 года! Читаем в справке Главлита:

…На обложке первого номера журнала за 1977 год публикуются результаты присуждения премий редколлегией “Наш современник” за лучшие произведения, опубликованные в журнале в 1976 году. Обращает на себя внимание тот факт, что среди лучших отмечены те произведения, по содержанию которых были сделаны серьёзные замечания как в Главном управлении, так и в директивных органах (В. Астафьев “Царь-рыба”, В. Распутин “Прощание с Матёрой” и др.). Сообщая о недостатках в подготовке материалов к опубликованию в журнале “Наш современник” в 1976 году, Главное управление полагало бы целесообразным обратить внимание руководства журнала на необходимость неукоснительного соблюдения требований, изложенных в постановлении ЦК КПСС от 7 января 1969 года “О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара”.

Начальник Главного управления по

охране государственных тайн в

печати при Совете Министров

СССР П. К. Романов.

20 января 1977 г.

Резолюция секретаря ЦК М. В. Зимянина на этой цензорской “телеге” была краткой и суровой:

Отдел пропаганды — т. Севруку В. Н.

Отдел культуры — т. Беляеву А. А.

По-видимому, следует условиться об анализе содержания журнала и работы его редколлегии, с учётом содержащихся в записке т. Романова замечаний, в ССП СССР или РСФСР и о внесении необходимых корректив в работу “Нашего современника”.

22.1.77 г. М. Зимянин

“Анализ содержания… содержащихся…” — это так, мелочи. С кем не бывает! А “коррективы” проясняются уже из записки, составленной в отделах ЦК более чем через месяц после зимянинской резолюции:

…Отделы культуры и пропаганды ЦК КПСС уже обратили внимание Союза писателей РСФСР и редколлегии журнала на низкую требовательность к публикуемым материалам.

По рекомендации отделов ЦК КПСС материалы первого номера журнала за 1977 г. обсуждались на заседании секретариата правления Союза писателей РСФСР.

Секретариат правления СП РСФСР принял решение в первой половине текущего года проанализировать и обсудить работу редколлегии журнала “Наш современник” по повышению идейно-художественного уровня публикуемых произведений.

Главный редактор т. Викулов и секретарь парторганизации журнала т. Кривцов приглашались на беседу в отделы ЦК КПСС. Им было указано на необходимость неукоснительного соблюдения требований, изложенных в постановлении ЦК КПСС “О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов”.

Полагаем возможным ограничиться принятыми мерами.

Зам. зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС В. Севрук

Зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС А. Беляев

1 марта 1977 года

Отмечу особо, что в целом отдельская записка отличается вежливой обтекаемостью, сдержанностью стиля — не в пример размашистым, а то и грозным политическим инвективам цензуры. Да и принятые меры, как нетрудно убедиться, носят профилактически-воспитательный характер. Ну прямо иллюстрация к известной милицейской байке о “злом” и “добром” следователях!

Разумеется, не всё здесь так просто. К тому времени в высшем руководстве партии (отметим здесь личную роль Л. И. Брежнева) возобладало уважительное, терпеливое отношение к творцам художественных ценностей. Разумеется, до определённого предела, каковым, естественно, считалось отрицание превосходства и смысла советского строя и коммунистической идеологии. А так — своего рода “крылатые качели”: вверх, вниз, вправо, влево — твори, выдумывай, пробуй!

В этой своеобразной и хитрой политике “качелей” учитывались и по возможности смягчались как либеральные, так и “русофильские”, “почвеннические” тенденции и крайности. Правда, с одним необходимым уточнением: любые “общечеловеческие”, в том числе прозападные мотивы в творчестве писателей либерального крыла воспринимались как заведомо более прогрессивные. А упрямое обращение литераторов “русской партии”, и прежде всего наиболее талантливого из них — В. Распутина, к истокам национальных традиций и народного характера, формирования и развития национального самосознания однозначно трактовались как еретическое впадение в грех “патриархальщины” и шовинизма. Для “левых”, либеральствующих — мягкие укоры и урезонивания, дружеские беседы. Для “правых” — суровые окрики, угрозы, политические ярлыки.

Объяснение всему этому теперь найдено. Литературную политику 60-х — 70-х гг. в ЦК КПСС вершили люди в основе своей без- и вненациональные, пронизанные духом “социалистического интернационализма”. Кстати, далеко не все из них были узколобыми догматиками. Просто уже тогда они были тайно ориентированы на “общечеловеческие ценности” и западные стандарты жизни. В них померкло, сузилось, а то и просто вытравилось святое чувство родной земли, восторга от её просторов и красот, кровного родства со своим народом, гордости за его драматическую, но славную историю. Не потому ли многим из цековских “надзирателей” за культурой, в сущности, не пришлось переживать мучительную ломку мировоззрения, когда в России на смену несовершенному “реальному социализму” пришёл куда более реальный бандитско-олигархический капитализм…

Но вернёмся к Валентину Распутину.

Угрожающие политические обвинения Главлита в адрес автора “Прощания с Матёрой” ЦК, по сути, проигнорировал. Повесть просто упоминается через запятую в небольшом перечне материалов “НС”, вызывающих серьёзную критику общественности в литературной и общеполитической печати.

Думаю, этому есть и ещё одно, мало кому известное конкретное объяснение. Шуму вокруг “Матёры” предшествовала не менее громкая возня вокруг повести “Живи и помни”. Помню (а я в те годы работал инструктором Отдела культуры ЦК), как в зале заседаний нового здания ЦК на Старой площади перед руководителями центральных СМИ с очередным установочным докладом выступал секретарь ЦК Михаил Васильевич Зимянин. Жёсткий и хлёсткий был тот доклад! Многим в который раз досталось на орехи за политическую рыхлость и мягкотелость публикаций, за недостаток наступательности в борьбе с буржуазной идеологией и т. д. В общем, всё привычно, всё как обычно. И вдруг в канву доклада вплелись новые, чисто творческие, идейно-художественные мотивы. Докладчик огласил свою прямо-таки разгромную развёрнутую оценку повести В. Распутина “Живи и помни”, только что напечатанной в “Нашем современнике”.

“Апология дезертирства!”; “Надуманные, нереальные сюжетные ходы!”; “Он призывает нас жалеть, вместо того чтобы ненавидеть!” Докладчик свирепствовал, а участники совещания — матёрые журналисты, всякое слыхавшие на своём веку, удивлённо переглядывались: во даёт Мих-Вас! До литературы добрался!

Прошло совсем немного времени, и всё вдруг волшебным образом изменилось. В Иркутск полетела телеграмма с приглашением на беседу в ЦК. Затем в газетах появились более чем благожелательные рецензии о “размазанной” Зимяниным повести, а вскорости было объявлено о присуждении В. Г. Распутину Госпремии СССР.

Стало ясно: куратор литературы явно перегнул палку, толкнул “качели” гораздо выше положенной отметки. Столь грубо портить отношения с творческой интеллигенцией не полагалось никому. Не сомневаюсь, что Зимянина одёрнули на самом “Олимпе”. Говорили даже в наших цековских коридорах, что он вынужден был лично извиниться перед Распутиным… Прав, сто раз прав был великий Шолохов, когда сказал одной короткой, как выстрел, фразой о двух высокопоставленных “контролёрах культуры”: “Демичев (тогда — кандидат в члены Политбюро ЦК. — Г. Г.) — пустой, Зимянин — грубо прямолинейный”. Не в бровь, а в глаз!

* * *

Конечно же, “синяки и шишки” от цензуры и ревнителей интернационализма в ЦК доставались не одному только Распутину. Моральными травмами, идеологическими “шрамами” отмечена творческая судьба многих “современниковских” авторов, в том числе будущих Героев Соцтруда Михаила Алексеева, Василия Белова, Юрия Бондарева, а также первого и единственного лауреата Ленинской премии в области публицистики Ивана Васильева.

…Вспоминаю давний разговор с В. Н. Севруком, зам. заведующего Отделом пропаганды ЦК, одним из любимчиков знаменитого “агента влияния” А. Н. Яковлева. “Володя! — спросил я (мы были уже на “ты”). — А почему все записки в ЦК по вопросам культуры направляются от двух отделов? Какое отношение пропаганда имеет к собственно художественному творчеству?” Ответ был коротким и внятным: “Главное, старик, — это следить за политикой в литературе. Эстетика, стили, творческие манеры — это дело самих писателей, их союзов. Но когда вещь напечатана или вышла в эфир — тут без пропаганды не обойтись. Наш долг — бдеть, не позволять идейно-политических шатаний и вольностей”.

И такие, как Севрук, бдели, придираясь к малейшим намёкам на “умиление” прошлым, на “очернительство” советской жизни, к любым попыткам осмыслить вековые национальные традиции. Нет, они не призывали создавать коммунистические легенды и мифы, лакировать и приукрашивать действительность. ЦК и Главлит добивались, чтобы писатели говорили народу правду — но “в её революционном развитии”, правду, проникнутую классовым духом и верностью марксизму-ленинизму… Естественно, конфликт между художниками и охранителями был неизбежен. Важно подчеркнуть, однако, что конфликт этот был, выражаясь по-истматовски, неантагонистическим — ведь писатели-“русаки” в массе своей всегда были горой за советскую власть. И можно только представить, какие зарубки на столь чутких и ранимых сердцах патриотов оставляли грубые, подчас мелочные и неумные придирки и подозрения ретивых цензоров.

Приведу в качестве примера фрагмент из уже упоминавшейся справки Главлита (январь 1977 г.).

…Были подготовлены к печати (журналом “Наш современник”. — Г. Г.) маленькие рассказы Ю. Бондарева под общим названием “Мгновения”, в том числе “Атака”, “Шептунья” и “Возмездие”. В “Атаке” автор, пытаясь объяснить большие людские потери во время Великой Отечественной войны, акцентировал внимание на том, что в атаки бросали необученное, неопытное пополнение, которое гибло почти полностью. “Только до атаки и доживали. Не спрашивай ты меня, ради Бога, о потерях наших…” Великая Отечественная война представлена в этом рассказе как какой-то “убойный конвейер”. В рассказе “Шептунья” автор, возвращая читателя к давно решённому партией вопросу, в крайне трагической форме изобразил судьбу дочери репрессированного в своё время советского человека, доведённой несправедливым арестом отца и его гибелью до психического расстройства. В рассказе “Возмездие” с внеклассовых позиций всё человечество, как “общество потребления”, обвиняется в жестоком, хищническом уничтожении природы, которое якобы и является прямым следствием научно-технической революции, прогресса, независимо от того, где это происходит — у нас или в капиталистических странах. Никакой попытки показать заботу Советского государства об охране природы автор здесь не предпринимает…

Серьёзные замечания вызвал и представленный на контроль рассказ В. Белова “Первый год (из дневника молодого врача)”, где автор нарисовал крайне неприглядную картину положения дел в наших психиатрических больницах: произвол врачей, непрофессиональное диагностирование, объявление здоровых людей психически ненормальными в случае незнания ими ответов на каверзные вопросы психиатра. Автор проводил также мысль, что алкоголизм является следствием социальных потрясений и жизненной неустроенности людей и что для лечения алкоголиков у нас нет нужных условий. Объективно этими рассуждениями автор вольно или невольно “подтверждал” разглагольствования зарубежной пропаганды о том, что в наших психиатрических лечебных заведениях содержатся здоровые люди.

Оказывается, изображение Великой Отечественной войны как “убойного конвейера” — это вовсе не изобретение яростных антисоветчиков-либералов типа Г. Попова или обозлённого на весь белый свет и советскую власть позднего Астафьева, а лидера советской военной прозы фронтовика Бондарева, обвиняющего “с внеклассовых позиций” чуть ли не всё человечество. И, главное, как он посмел не показать (в маленьком-то “мгновении”!) “заботу Советского государства об охране природы”?!

Явный “перевод стрелок” с больной головы на здоровую проявляется и в оценке рассказа В. Белова. Оказывается, это он “подтверждал” (?!), то есть как бы и доказал изнутри, факт использования в России “психушек” в неблаговидных политических целях. Снова и снова в качестве “момента истины” проступает желание цензоров во что бы то ни стало заставить писателей выдавать желаемое за действительное, изо всех сил нагнетая социально-исторический оптимизм. Теперь-то мы хорошо знаем, к чему это привело…

Через пять лет, в мае 1982 года, Главлит вновь засылает в ЦК обширную записку о серьёзных идейных недостатках, содержащихся в материалах “Нашего современника”. На этот раз “героями” цензорского доноса, помимо В. Белова и Ю. Бондарева, становятся М. Алексеев, И. Васильев, Н. Рубцов, В. Крупин, Вл. Солоухин. Общее настроение этого документа, с которым сейчас ознакомится читатель, таково: пора призвать журнал и его авторов к ответу, совсем от рук отбились, нужны самые строгие меры. Политические обвинения, тяжкие, как камни, сыплются на журнал чуть ли не в каждой строке.

Читаем записку Главлита.

ЦК КПСС

Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР в порядке информации докладывает о некоторых замечаниях и рекомендациях, данных в 1980-1982 гг. Главлитом СССР, по содержанию материалов, представленных на контроль редакцией журнала “Наш современник”.

В ряде подготовленных к печати очерков, повестей, рассказов, посвященных положению дел в деревне района Нечерноземья (слава Богу, хоть не “зоны”, как писалось долгое время! — Г. Г.), прослеживается тенденция оценить мероприятия, проводимые партией и правительством для укрепления экономики этого региона, как малоэффективные, носящие “кабинетный” характер, а “виновником” недостатков выступает какой-то анонимный руководящий слой, который всё зарегламентировал, зажал хозяйственную инициативу, поощряет работу не ради результатов её, а ради отчётности. Приведём некоторые примеры.

Для журнала N 6 за 1980 год был подготовлен очерк И. Васильева “Живая нива”, в котором была сделана попытка дать анализ состояния сельского хозяйства Калининской области. В этом очерке утверждалось, что “инициативность и самодеятельность тружеников села уступают место голому потребительству, удовлетворению личного интереса в ущерб общему, коллективному, которое вырастает в “злокачественную опухоль индивидуализма”. Такому процессу, по мнению автора, способствуют прежде всего создавшиеся общественные условия, когда местная инициатива сталкивается с общей схемой и уничтожается ею.

…В 1980-1981 годах журнал продолжал публиковать серию очерков В. Бе-лова “Лад”, в которых во многом идеализировалось прошлое, подчёркивалась разумность хозяйственного уклада дореволюционной деревни, якобы положительно формировавшего нравственный облик сельского труженика. Здесь просматривалось какое-то “умиление” патриархальностью и “благолепием” жизни старой деревни, не говорилось о классовом расслоении крестьянства, нищете и невежестве подавляющей его части. Один из очерков В. Белова (N 1 журнала за 1981 г.) завершался главой “Неразлучная пара”, подробно повествующей о церковных праздниках и обрядах, являвшихся, по мнению автора, “необходимым звеном в чередовании труда и отдыха сельского жителя”. После замечаний редакция внесла исправления в очерки; глава “Неразлучная пара” не была опубликована.

Из рассказа В. Солоухина “Вова, т-сс-с” (N 3 журнала за 1881 год) было исключено утверждение автора о том, что в последние годы многое на селе изменилось далеко не в лучшую сторону: “Общая атмосфера дружности и слаженности как-то размылась, развеялась. Село перестало быть чем-то единым, цельным и, если хотите, — живым. Живучим, во всяком случае… Теперь у нас уже не село, а просто населённый пункт”.

Не всегда правильно, с точки зрения историко-партийных документов, освещались в ряде материалов журнала “Наш современник” некоторые моменты жизни нашего государства.

На контроль для N 8 журнала за 1981 год было представлено окончание романа М. Алексеева “Драчуны”. В эту часть романа писатель включил материал о голоде 1933 года, причём утверждал, что этот голод (страшнее, чем в 1921 году) распространился на Поволжье, Северный Кавказ, Украину, Западную Сибирь, Северный Казахстан, Нижний Урал. Причиной голода, по мнению автора, был не неурожай, а самоуправство местных властей, роковой просчёт, допущенный сверху, действия классового врага. В романе давались натуралистические картины голода в родном селе писателя на Саратовщине.

Поскольку в историко-партийной литературе и официальных документах о голоде 1933 года ничего не говорится, нами были высказаны соображения о нецелесообразности публикации материала в представленном виде. Автор, приглашённый в Главлит, с этим не согласился и исключил из произведения лишь указание на широкое распространение голода в стране и некоторые натуралистические описания его проявлений в селе Монастырском. После информации соответствующих отделов ЦК КПСС заключительная часть романа “Драчуны” была подписана в печать.

…Для N 11 журнала за 1981 год была подготовлена повесть Владимира Крупина “Сороковой день”, в которой тенденциозно подчёркивалось равнодушие сельских жителей к труду, запустение деревни, пьянство. Имеющиеся на селе трудности объяснялись во многом многочисленными перестройками, которым подвергалась деревня (“колхозы и совхозы крепко встряхивали крестьян”). Касаясь в повести планов строительства новых городов, промышленных объектов, В. Крупин утверждал, что “всё как-то не получалось городов будущего: хулиганство росло, разводы увеличивались, рождаемость падала…”.

В этой повести В. Крупин касается и проблемы совести писателя. В повседневной жизни, по мысли автора, имеется “какая-то ложь в самой тональности очерков, в их бодрости”, “пишущие тратят время на творчество, а начальники на то, как их приучить, или приручить, как угодно”. В. Крупин ведёт рассказ от лица журналиста, работника газеты, который постоянно пишет не так, как ему бы хотелось и как велит его профессиональный долг, а так, как требует начальство…

Руководству журнала были высказаны замечания Главлита СССР, однако приняты были лишь немногие из них. Повесть с незначительными исправлениями была подписана в печать.

…Иронией по отношению к практике организации откликов трудящихся на решения директивных органов проникнуто стихотворение Н. Рубцова “Репортаж”, завёрстанное в том же номере журнала.

К мужику микрофон подносят,

Тянут слово из мужика.

Рассказать о работе просят

В свете новых решений ЦК!

Мужику непривычно трёкать.

Вздох срывается с языка.

Нежно взяли его под локоть.

Тянут слово из мужика!

Стихотворение из номера снято.

…Главное управление в 1977 году информировало ЦК КПСС о недостатках в содержании материалов журнала “Наш современник”. Однако приведённые выше факты показывают, что руководство журнала всё ещё нетребовательно относится к подготовке представляемых на контроль публикаций…

Начальник Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете Министров CССР

П. К. Романов

6 мая 1982 года

Такой вот внушительный и разнокалиберный перечень идеологических “ляпов”, “ошибок”, просчётов на страницах упрямого и непонятливого “Нашего современника”! Ему втолковывают, что надо рассматривать жизнь “с точки зрения партийных документов”, а писатели, ведущие авторы журнала, продолжают идеализировать прошлое, не скрывают умиления “благолепием” жизни старой деревни и даже повествуют о страшном голоде на Волге, хотя “в историко-партийной литературе и официальных документах о голоде 1933 года ничего не говорится” (?!! — Г. Г.).

В конце длиннющей не то записки, не то жалобы в ЦК П. К. Романов напрямую просит инстанцию урезонить редакцию, которая позволяет себе неслыханную дерзость — принимать лишь немногие из замечаний Главлита, нетребовательно относиться к его указаниям. Намёк ясен, как день Божий: пора закручивать гайки, пора, как было принято формулировать в партийных документах, “укрепить руководство” редакции, поскольку неоспорима старая истина: кадры решают всё.

В резолюции секретаря ЦК М. В. Зимянина (датирована 7.05.1982 г.) отделам ЦК предлагалось “обдумать меры тактичного, но принципиального разъяснения редакции “Нашего современника” её партийного долга, необходимости наведения надлежащего порядка как в работе журнала, так и в руководстве им со стороны СП РСФСР”. Любопытно, что секретарь ЦК в своей резолюции особо подчёркнул, что серьёзных недостатков в работе журнала “ещё больше — журнал вызвал много критических замечаний за идеологическую невыдержанность, обывательское брюзжание и т. д.”

Приведём теперь полный текст итоговой записки отделов, направленной высшему руководству партии.

ЦК КПСС СЕКРЕТНО

О ЗАПИСКЕ Т. РОМАНОВА П. К.

Начальник Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР т. Романов П. К. сообщает о некоторых замечаниях и рекомендациях, высказанных Главлитом СССР по содержанию материалов, представленных на контроль редакцией журнала “Наш современник” в 1980-1982 годах.

Большинство из публикаций, упомянутых в записке т. Романова П. К., получили принципиальную оценку в партийной печати (газета “Правда”, журнал “Коммунист”), в литературных изданиях.

В декабре 1981 года состоялось заседание секретариата правления Союза писателей РСФСР, на котором руководству “Нашего современника” было указано на ряд идейных просчётов и ошибок в опубликованных материалах, в особенности одиннадцатого номера журнала за 1981 год. Принявшие участие в заседании секретариата видные писатели Ю. Бондарев, Е. Исаев, П. Проскурин, Е. Носов, Н. Доризо оценили публикацию повести “Сороковой день” В. Крупина, статьи В. Кожинова “И назовёт меня всяк сущий в ней язык” серьёзной ошибкой редакции. Секретариат СП РСФСР рекомендовал главному редактору журнала т. Викуло-ву С. В. повысить ответственность сотрудников редакции за идейно-художественное качество публикуемых материалов.

В соответствии с решением секретариата правления Союза писателей РСФСР в руководстве журнала произведены кадровые изменения. Коммунист т. Кривцов В. А. утверждён заместителем главного редактора, коммунист т. Журавлёв С. И. — заведующим отделом критики. За допущенные ошибки в работе первый заместитель главного редактора журнала “Наш современник” т. Селезнёв Ю. И. освобождён от занимаемой должности.

В апреле 1982 года состоялось открытое партийное собрание коллектива журнала, обсудившее вопрос о повышении ответственности коммунистов редакции за идейно-тематическую направленность публикуемых материалов. В работе собрания принял участие представитель Отдела культуры ЦК КПСС. Выступившие на собрании вскрыли серьёзные недостатки в планировании номеров, в отборе и подготовке рукописей к печати, наметили меры по их исправлению.

С учётом замечаний, высказанных на заседании секретариата правления Союза писателей РСФСР, а также в отделах пропаганды и культуры ЦК КПСС, пересмотрены редакционные планы, тематика и содержание номеров журнала на 1982 год. По существу вопросов, поднятых в записке т. Романова П. К., с главным редактором журнала т. Викуловым С. В. в отделах культуры и пропаганды ЦК КПСС состоялась беседа.

Тов. Романов П. К. поставлен об этом в известность.

Зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС Е. Тяжельников

Зав. Отделом культуры ЦК КПСС В. Шауро

10 июня 1982 г.

Есть на этой записке и короткая резолюция члена Политбюро, секретаря ЦК Ю. В. Андропова: “Тов. Зимянина М. В. и тов. Шауро В. Ф. прошу переговорить со мной”. Так что редакция удостоилась высокого внимания человека, который через полгода после описываемых событий стал генсеком ЦК.

* * *

Весьма необычной была реакция ЦК КПСС на публикацию в журнале романа-хроники Валентина Пикуля “У последней черты” (N 4 и 5, 1979 год). Пикантность ситуации заключалась в том, что внимание ЦК (и лично М. Зимянина) к этому произведению было приковано не Главлитом, а рядовым членом КПСС, кандидатом исторических наук З. Мирским. Не жалея ругательств и хлёстких политических обвинений, автор письма в ЦК размашисто и твёрдо подводит “последнюю черту”: “Это по сути дела произведение антисоветское”. По мнению З. Мирского, В. Пикуль позволил себе “открыто шовинистическую, антисемитскую трактовку” российской истории, отыскивая причины всех её несчастий и бед “не в классово-социальных условиях, а в происках разного рода иностранцев, “инородцев”, французов, англичан, немцев и, особенно, евреев…”

Проморгали, проморгали и Союз писателей, и особенно Главлит! Буквально через несколько дней после получения М. Зимяниным “сигнала” от З. Мирского — 20 июня 1979 года “наверх” направляется записка отделов ЦК. Характерно, что авторы этого документа не пошли “тропой войны”, какую означил в своём злом доносе З. Мирский: “низкопробное, малограмотное чтиво”; “перемывание грязного белья”; “чудовищное богохульство” и т. п. В записке ЦК подобного рода грубостей и тяжких, как во времена прокурора Вышинского, “расстрельных” политических обвинений нет и в помине.

Приводим упомянутый документ с небольшими сокращениями.

ЦК КПСС

О романе В. Пикуля “У последней черты”.

Новый роман В. Пикуля “У последней черты”, который начал печатать журнал Союза писателей РСФСР “Наш современник” (N 4 и 5), вызвал озабоченность читателей и литературной общественности. Публикация романа ещё не окончена. Однако в ЦК КПСС, в Союз писателей, в редакции газет уже поступают встревоженные устные и письменные отклики…

Автор подчёркивает строго документальный характер романа. Это в какой-то мере дезориентирует читателей. Многие источники по истории предреволюционной России, в том числе мемуары белоэмигрантов, используются В. Пикулем, по мнению специалистов, без должного критического осмысления. Коренные противоречия эпохи, породившие революционную ситуацию, по существу, не получают в романе отражения. Вне зависимости от намерений автора, его сочинение подводит к выводу, что самодержавие пало не в результате социальной революции, а саморазложилось, что совпадает с трактовками буржуазных историков.

Основное внимание в романе сосредоточено на конфликтах внутри реакционного буржуазно-монархического лагеря. При этом некоторые деятели, вроде Столыпина, представлены в качестве энергичных и реалистически мыслящих людей, якобы способных защитить национальные интересы России и обеспечить её развитие по пути прогресса.

Говоря о сионистском влиянии на правящую верхушку буржуазно-помещичьей России, автор нарочито обостряет ситуацию, допускает в ряде случаев отступления от принципов классового анализа, что может лишь осложнить работу по разоблачению происков сионизма…

Секретариат правления Союза писателей СССР, после ознакомления с опубликованной частью книги В. Пикуля, отметил в ходе коллективного обсуждения существенные ошибки, допущенные автором, нарушение принципов историзма, дурной художественный вкус.

В отделах ЦК КПСС состоялась беседа с главным редактором журнала т. Викуловым. Было указано, что публикация романа В. Пикуля свидетельствует о снижении чувства ответственности за качество и уровень помещаемых в журнале материалов. Руководству журнала рекомендовано провести редактирование оставшейся части рукописи, устранить идейно-художественные изъяны и исторические несообразности…

После завершения публикации романа, в зависимости от результатов дополнительной работы над рукописью и с учётом общего впечатления от произведения, Союз писателей СССР и Союз писателей РСФСР намерены обсудить деятельность журнала “Наш современник” на секретариате правления Союза писателей РСФСР; на страницах еженедельника “Литературная Россия” (орган СП РСФСР) предполагается поместить аргументированную рецензию на роман В. Пикуля.

Имеется в виду также ознакомить руководителей органов печати, телевидения и радио с содержанием настоящей записки на очередном совещании в Отделе пропаганды ЦК КПСС.

Докладывается в порядке информации.

Зав. Отделом культуры ЦК КПСС В. Шауро

Зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС Е. Тяжельников

“В какой-то мере дезориентирует читателей…”; “…без должного критического осмысления…”, “…допускает в ряде случаев отступления от принципов классового анализа…” Не правда ли, как деликатно звучит, как вежливо, почти по-отечески! Что же случилось? Очевидно, немалую роль здесь сыграла незавершённость публикации, что позволяло применить в этом опасном случае гибкую тактику “доброжелательного внушения”. Само собой, принималась во внимание и громадная, просто небывалая популярность Валентина Пикуля среди читателей, счёт которым шёл на миллионы. И, наконец, ЦК явно не хотел устраивать журналу публичную порку за “нарочитое обострение происков сионизма”. Ведь на дворе уже было время массового выезда советских евреев в “землю обетованную” и вообще на Запад.

И ещё. В записке Шауро и Тяжельникова “предполагается” публикация рецензии на роман Пикуля, но не в “Литгазете”, а в еженедельнике “Литературная Россия”. Характерное уточнение адреса! Тем самым история с “Нечистой силой” заведомо приобретала как бы региональный, а не всесоюзный критический резонанс. В общем, видится здесь этакая присущая эпохе “позднего Брежнева” благостность в духе: “Лишь бы не было войны…” Редакция “Нашего современника”, в сущности, отделалась лёгким испугом. Вот Мирский, будь его воля, её испепелил бы!

* * *

“У нас, слава Богу, нет парламента”, — говаривал незадолго до революции 1905 года один из самоуверенных царских министров; “У нас теперь свобода и, слава Богу, нет цензуры”, — с гордостью отвечают через сто лет “продвинутые” либералы всем тем, кто буквально вопиет от ужаса и негодования, с бессильной яростью наблюдая ведьмин шабаш вседозволенности, моральной распущенности, циничного разврата и жестокости в современных mass media. Всё громче и доказательнее звучат голоса патриотов о необходимости общественного контроля за деятельностью СМИ, о “нравственной цензуре”, о сохранении и популяризации незыблемых моральных ценностей населяющих Россию народов.

Испокон веков человечество, сперва интуитивно, затем и осознанно, вырабатывало сложную систему моральных и правовых табу, регламентирующих поведение человека в обществе и государстве. И если мы вернёмся к Главлиту, то ведь буквальное определение его главной функции — охрана государственных и военных тайн в печати — вовсе не связано с тотальным идеологическим и политическим контролем сферы художественного творчества. Это уж потом государство приравнивало литературную метафору, художественный образ, фабулу произведения к государственной тайне в силу огромного эмоционального и духовного воздействия литературы и искусства на человека и общество в целом.

Вопрос, следовательно, заключается не в “тотальной свободе от цензуры”, не в декларативной её отмене, а в выработке и строгом соблюдении именно нравственных императивов человеческого общения, в том числе и средствами принуждения идущих за нами подрастающих поколений. Человек призван подниматься ввысь, к Богу и его великим нетленным заповедям, а не бродить вслепую по смрадным болотам вселенского зла, куда его влекут современные “отвязанные” глобализированные СМИ. Только вопреки и наперекор им сможет, в конце концов, восторжествовать величайшая из всех возможных человеческих свобод — диктатура необманутой и несоблазнённой Совести.

Имя композитора Николая Лебедева знакомо, к сожалению, только профессиональным музыкантам. Они высоко ценят его. Ученик В. А. Гаврилина, Лебедев удостоился благосклонных отзывов неблизкого ему в творческом плане Д. Д. Шостаковича и доброжелательной поддержки Г. В. Свиридова, с которым — несмотря на разницу лет — Николая Сергеевича связывала дружба, основанная на общности художественных принципов.

Лебедев отдавал предпочтение духовной православной музыке. В одном из интервью (1991 г.) он сказал: “Секрет неиссякаемого интереса к духовной музыке в том, что она приближает нас к вечным вопросам бытия, а это и есть самые животрепещущие вопросы нашего времени, на которые другие виды искусства не всегда находят ответы. Россия сейчас стоит над бездной. Это ощущает каждый русский художник. Стремление очистить душу побуждает нас думать о самом сокровенном, обостряет наше религиозное чувство”.

Николай Лебедев — один из немногих современных композиторов, опирающихся на национальную русскую традицию. В его творчестве достижения петербургской “Могучей кучки” и московской школы Чайковского и Рахманинова развиты с позиции художника конца ХХ века.

Николай Лебедев умер на самом взлёте — 1 мая 2000 года, в возрасте 53 лет. В наступившем году ему исполнилось бы 60. О творчестве и личности замечательного композитора редакция попросила рассказать видного православного публициста М. Ф. Антонова.

 

Михаил АНТОНОВ Православный советский человек

К 60-летию со дня рождения Н. С. Лебедева

Мне хотелось бы поделиться с читателями своими воспоминаниями и размышлениями о Николае Сергеевиче Лебедеве не только потому, что это был выдающийся русский композитор, создатель замечательных произведений, в первую очередь — духовной музыки, к тому же дорогой мне человек. По моему глубокому убеждению, в его лице перед нами предстаёт новый тип русского человека, рождённый нашим временем, и именно с такими людьми связаны мои надежды на скорое возрождение России. Через судьбу и творчество Лебедева раскрываются некоторые важные стороны русской жизни конца XX века.

Начало нашей дружбы

В 1989 году в Москве состоялся Первый фестиваль православной духовной музыки. В то время я принимал деятельное участие в работе Московского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, которое и выступило организатором фестиваля, и потому знаю о малоизвестной стороне подготовки этого мероприятия, сыгравшего важную роль в становлении патриотического направления в отечественной культуре.

Душой этого начинания в МО ВООПИиК была его ответственный секретарь Лидия Михайловна Бродицкая, а главным организатором — музыковед Георгий Георгиевич Поляченко. Остальные члены этого нигде не оформлявшегося Оргкомитета выполняли многочисленные, часто внезапно возникавшие, поручения главных организаторов. Моральную поддержку фестивалю оказала Русская Православная Церковь.

Действовать нам приходилось втайне. Хотя после торжественного празднования 1000-летия крещения Руси обстановка в стране значительно изменилась, уже вовсю шла “перестройка” и “демократы” завоёвывали одну “свободу” за другой, для русского патриотического движения эти свободы оставались лишь на бумаге. Малейшее открытое выражение национального русского чувства подвергалось осуждению со стороны “демократической” критики, которая немедленно сигнализировала “наверх” об опасности “русского национализма”. Всё это хорошо известно, в том числе и из публикаций в нашем журнале.

А работа по организации фестиваля предстояла огромная: нужно было отыскать хоровые коллективы, согласные принять участие в этом мероприятии, арендовать зал, и не какой-нибудь, а Колонный зал Дома Союзов (впоследствии концерты фестиваля проходили также в Большом и Рахманиновском залах Московской консерватории), отпечатать пригласительные билеты, буклеты, программы концертов и пр. Сейчас для выполнения такой работы понадобилось бы, наверное, не менее полугода, а тогда нужно было всё это сделать за две-три недели. И стало это возможным только благодаря энтузиазму всех вовлечённых в эту работу.

В нашей инициативной группе выделялась замечательная женщина, талантливый музыковед Ирина Давыдова-Лебедева. Используя личные связи на общее благо, она отпечатала в типографии всё необходимое.

Надо было видеть физиономии высокопоставленных чиновников, когда они получили пригласительные билеты в Колонный зал на открытие фестиваля! Это было для них неожиданным “новогодним подарком” (фестиваль проходил с 1 по 3 января). Но отменить это уже заявленное на всю страну мероприятие ни у кого не хватило бы духу. И фестиваль состоялся, каждый концерт проходил с огромным успехом и завершался горячей овацией.

На церемонии открытия, в перерыве, Ирина подошла ко мне в сопровождении мужчины с окладистой бородой и сказала, что хотела бы представить мне своего мужа, композитора, музыка которого прозвучит в концерте. Так началось наше с Николаем Сергеевичем знакомство, вскоре перешедшее в такую дружбу, какая бывает только между духовно близкими людьми.

Первой искрой для возникновения такого чувства, как мне кажется, стала моя реплика: “Я — русский православный советский человек”. Николай Сергеевич принял эту формулу как свою собственную.

Мне общение с Лебедевым было приятно ещё и потому, что увлечений в его жизни, таких, как футбол и прочие мужские радости, не было. Он “знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть”, жил сочинением музыки, искусством и постоянным размышлением о глобальных законах человеческого бытия, о месте искусства в жизни, о его связи с властью и т. д. Поэтому каждая встреча с ним обогащала меня новыми знаниями или нестандартными мыслями, которые рождались у него повседневно.

В том же 1989 году в Москве состоялась учредительная конференция Союза духовного возрождения Отечества, объединившего патриотические организации Москвы, Тюмени, Новосибирска, Минска, Еревана, Усть-Каменогорска и нескольких других городов. Меня избрали председателем этой новой патриотической организации (я до этого вёл переговоры с Василием Ивановичем Беловым, Валентином Григорьевичем Распутиным и Виктором Петровичем Астафьевым, предлагая каждому из них этот пост, но они отказались в силу занятости другими делами). Наш Союз развернул активную работу по пропаганде национальных патриотических ценностей и в Москве, и на периферии. В Москве, Тюмени, Новосибирске, Челябинске прошли десятки интересных вечеров с участием православных священнослужителей, писателей, музыкантов. Лебедев принимал в этой работе деятельное участие, а скоро возглавил Московское отделение нашего Союза.

Именно во время его руководства Московским отделением оно перешло от проведения вечеров к более углублённой теоретической работе. Начал плодотворную деятельность идеологический семинар Союза, особенно когда после докладов историка Михаила Саяпина проходили дискуссии по теме “Русская национальная идея”. В 1992 году начала выходить наша газета “Русский путь” тиражом 10 тысяч экземпляров. Я был инициатором этого предприятия, которое стало одним из немногих предметов моих с Лебедевым разногласий: он считал, что в век господства телевидения, зомбирующего людей, малотиражная газета никакого влияния на жизнь страны не окажет. И хотя “Русский путь” выходил до 1994 года, Лебедев и тут оказался прав.

Николай Сергеевич и я участвовали также в работе Совета по культуре, который собирался в 1993 году в Доме Советов при Руслане Хасбулатове. К сожалению, этот Совет просуществовал недолго в силу известных трагических событий.

Николай Сергеевич принимал происходившее в стране близко к сердцу, покупал и штудировал множество газет, слушал российское и зарубежное радио, смотрел разнообразные телепередачи и всегда как-то по-особому осмысливал узнанное, новостями спешил поделиться — то в часовом разговоре по телефону, то при личной встрече. В том, что власть либеральных реформаторов, называвшихся тогда “демократами”, недолговечна, он никогда не сомневался.

Лебедев — русский человек

Основой мировоззрения Лебедева был патриотизм, он ощущал себя и свою музыку частью русской жизни. Как невозможно представить рыбу, живущую вне воды, так и композитора Лебедева, творящего вне России.

В 1972 году, когда он еще учился на IV курсе Ленинградской консерватории, туда приехала делегация шведских музыкантов — профессор по композиции и с ним несколько студентов. Профессор предложил Лебедеву после окончания обучения переехать в Стокгольм и преподавать там в консерватории. Ему тут же стали завидовать (тогда ещё почти все считали, что на Западе “земля обетованная”). Но он сразу твердо отказался. Жена спросила его, почему он не хочет ехать. Ответ был оригинальным:

“На Западе процесс искусства давно окончен. Коммерция его погубила окончательно. А в Швеции процесса искусства и вовсе никогда не существовало. Если я когда-нибудь по какой-либо причине перестану писать музыку, то лучше уеду к тебе на родину в Херсон и буду с твоим папой выращивать на даче розы. Это единственное занятие, которым я смогу заниматься с удовольствием и в приятном обществе”.

Патриотическая направленность творчества Лебедева выражалась, в частности, в обращении только к национальным сюжетам. Музыку он писал исключительно вокальную, так как считал, что наш национальный жанр — хоровое пение, как народное, так и церковное.

Лебедев — русский композитор, опирающийся на национальную традицию, суть которой составляет православная гуманистическая направленность, то, что иностранцы называют “загадочной русской душой”.

Когда-то Мусоргский в одном из писем высказал опасение: “Канкан нас забьёт”. Чтобы этого не случилось в наши дни, нужно что-то противопоставлять всевозможным проявлениям умственной импотенции — всем этим “инсталляциям”, “детям розенталя” и “шедеврам”. Произведения, смакующие “дно” человеческих отношений, были Лебедеву глубоко чужды и вызывали у него отвращение. Его сочинения — достойное противопоставление этому упадочническому “творчеству”.

Лебедев — православный человек

Я не считаю себя вправе говорить о вере Лебедева и его жизни в Церкви, но то, что он был настоящим православным христианином в жизни, для меня не подлежит сомнению. В данных заметках я ограничуcь православной темой в его творчестве.

Интерес к православной музыке был присущ Лебедеву с юности. Он часто ходил в действующие храмы Ленинграда. Во время обучения музыке Николай Лебедев и Ирина Давыдова ездили в фольклорные экспедиции в русские деревни. Там им открылся целый мир народной культуры и народного хорового пения. Николай обязательно узнавал, где сохранились действующие церкви, и старался туда попасть. Часто для этого ему приходилось преодолевать по бездорожью по пять — десять километров. Церкви обычно были деревянные, иконки в них бумажные, вся паства — несколько старушек. Тем не менее церковная служба производила на него сильное впечатление.

С 1977-го по 1980 годы Лебедев несколько раз отдыхал в Печёрах Псковских и почти всё время проводил в знаменитом монастыре, слушая пение и колокольные звоны, проникаясь духовной атмосферой этого святого места.

Вот запись Лебедева в дневнике, относящаяся к 1970 году: “Все виды искусств, включая и светскую музыку, не обошли религиозную тему. Достаточно вспомнить монолог Сусанина “Чуют правду…” из оперы Глинки, написанный в форме молитвы. Пример этот не единичен…” И далее: “Для крестьянства характерен так называемый духовный стих, представляющий собой синтез церковного песнопения и народной песни”.

В одном из своих интервью он прямо говорил: “У всякого времени свои радости и беды, свои молитвы. Как можно было в нашу трагическую эпоху не обратиться к Богу? Трагический аспект моей “Литургии” — он от нашего времени. Кроме того, в православии для нас, русских, есть ещё и проявление национальной идеи, идеи всеобщего объединения по вере”.

Там же Лебедев назвал своими предшественниками и даже учителями церковных композиторов прошлого: “Как автор хоровой музыки, я, конечно, не мог не ощутить на себе влияния свиридовского творчества, а оно, в свою очередь, восходит к Рахманинову. Но самое непосредственное воздействие я испытал со стороны Павла Чеснокова, которого мог бы назвать даже одним из своих учителей. Его музыка очень выпукла, образна, драматургически точно выдержана.

Чесноков прекрасно, может быть, лучше всех духовных композиторов понимал дух и смысл литургии, смысл молитвы. В отличие от Рахманинова — художника, постоянно испытывавшего влияние светского окружения, Чесноков как регент и выходец из духовной среды очень хорошо чувствовал и тонко передавал молитвенное настроение. В этом — секрет необычайно сильного воздействия его церковной музыки.

Этим объясняется и стопроцентный её контакт с публикой. Если музыку Рахманинова мы воспринимаем благодаря совершенству формы, красочности палитры, то при восприятии песнопений Чеснокова слушатель полностью отрешается от этих проблем, целиком отдаваясь воздействию выраженного в музыке молитвенного настроения, особой — духовной — чувствительности. Считаю, напрасно церковники упрекали его за пышность, чрезмерную чувствительность”.

Упрёки критиков, осуждавших Чеснокова и Гречанинова за преувеличенную эмоциональность, “оперную” напыщенность стиля, неуместную, по их мнению, в духовной музыке (эту точку зрения разделяют и некоторые из наших современников), Лебедев считал несправедливыми: “Чесноков, Гречанинов страдали более от сухих регентов, чем от претензий малоодарённых композиторов-графоманов, композиторов-гармонизаторов канонических распевов. А теперь их, равно как и всех других авторов музыки, рассчитанной на подлинно духовный, непосредственный контакт со слушателями, осуждают композиторы, музыканты, которые свои модернистско-эстетические устремления и средства, наработанные в светской музыке, пытаются перенести в музыку церковную…”

Но Лебедев не был и рабом церковной традиции, он не считал, что чем ближе музыка к глубокой старине, тем лучше: “Для русской духовной музыки важна, конечно, и византийская традиция, прерванная в петровскую эпоху. Возрождение её произошло на рубеже XIX и XX веков. Однако ретроспекции к знаменному распеву мне не нужны. Они интересны как музейный документ, их полезно слушать, но если все начнут писать в стиле знаменного распева, это будет очень скучно. Я считаю необходимым исходить в своём творчестве из достижений нашей духовной музыки начала XX века, а не возвращаться к её средневековым истокам”.

На замечание, что другие современные композиторы используют знаменный распев, Лебедев возражал: “Они дают старинные распевы в очень опосредованном, переработанном, живом виде, а простое цитирование мне представляется мертворождённым”.

Вскоре после переезда в Москву Лебедев познакомился с хоровым дирижёром Валерием Максимовым. Чутьё музыканта и потомка регентов подсказало Максимову, что призвание Лебедева — писать духовную музыку. По просьбе Максимова Николай Сергеевич написал три номера из “Литургии святого Иоанна Златоуста”. Максимов же и стал первым исполнителем духовных произведений Лебедева.

После этого духовная музыка стала основным жанром в творчестве композитора до самой смерти. Им написаны “Литургия”, “Всенощная”, “Святые Страсти Господни” и ряд других сочинений, в том числе “Акафист преподобному Тихону Лусскому, всея России чудотворцу” в честь возрождения основанного им в 1498 году Свято-Николо-Тихонова монастыря. Работал он и над акафистом одному из величайших и наиболее почитаемых русских святых преподобному Серафиму Саровскому. Прекрасную музыку сочинил Лебедев на два стихотворения Георгия Поляченко (“Ангел” и “Молитва”).

Его музыку полюбили и слушатели (некоторые приходили даже на репетиции), и исполнители. Знаменитый бас Большого театра Владимир Маторин, первый исполнитель партии диакона в “Литургии”, сказал: “Эта музыка производит настолько сильное эмоциональное впечатление, что я долго не мог начать её петь. От волнения в горле даже были спазмы”.

Я помню впечатление от первого исполнения “Литургии” Лебедева. Зал принял её восторженно, а я получил ответ на тот вопрос, который давно задавал сам себе: “Может ли современный композитор написать “Литургию” или “Всенощное бдение” так, чтобы любой православный человек сказал: “Это — ново, конечно, этого не было, но это — наше, это — православное”.

И вот Николай Лебедев сочинил “Литургию”, мой знакомый архитектор Олег Журин по чертежам П. Д. Барановского восстановил Казанский собор на Красной площади в Москве. Не иссякнет родник талантов, питающий русское искусство.

Со всех концов страны Лебедев получал письма от хормейстеров с выражением восторга и просьбами прислать ноты. Это было золотое время для возрождения исконно русского жанра — хорового пения, бывшего в последний период советской власти несколько в тени. Нужен был новый репертуар, соответствующий интересам и публики, и музыкантов. Многие композиторы в это время начали писать духовные произведения, но и тут оправдались евангельские слова “много званых, но мало избранных”. Пальму первенства исполнители отдали Николаю Лебедеву, который стал писать духовную музыку не тогда, когда на неё возникла мода, появился спрос, а тогда, когда об этом другие ещё и не помышляли, и двигало им не желание “попасть в струю”, а потребность души, идея служения. То, что Лебедев, мирянин, после долгого перерыва возродил русскую духовную музыку, можно определить только одним словом: подвиг. Подвиг творческий, подвиг гражданский и подвиг личный.

Произведения Лебедева неизменно исполняются на фестивалях православной духовной музыки, на фестивалях “Московская осень” и в филармонических концертах в России и за рубежом, в Европе (во Франции, в Германии, в Польше, в Англии) и в Америке, вызывая восторженный приём у слушателей и положительные отзывы критики. Постоянно звучат они и на радио (“Орфей” и др.). Отрывок “Верую” из “Литургии” Лебедева, как образец современной русской духовной музыки, включён графом П. П. Шереметевым, ректором Русской консерватории в Париже, в “Антологию русской духовной музыки”, издающуюся во Франции.

Николай Сергеевич был прекрасно образованным человеком, великолепно знал всё о музыке, а о великих композиторах и исполнителях мог рассказывать так, будто он был их собеседником при их жизни. Но у него были и глубокие познания в богословии и святоотеческой литературе. Мы с ним много раз говорили о православии, об угрозе экуменизма и сатанизма, о толкованиях Апокалипсиса, и меня поражало то, что он неизменно находил светлую сторону любой проблемы, был уверен в конечном торжестве добра над злом. Думается, без этого внутреннего стержня он не смог бы создавать свои произведения, очаровывающие нас и сегодня именно в силу заложенного в них светлого начала.

Порой сами события в музыкальной жизни наводили нас на обсуждение проблем, связанных и с политикой, и с религией. Помнится, зашла речь о “Литургии оглашённых” композитора Рыбникова, в которой использованы тексты Евангелия, Будды, Магомета, западных философов. Николай Сергеевич резко отрицательно относился к покушениям на чистоту веры, а в данном случае закончил свои размышления вопросом: “Далеко ли от таких опусов до идеи мирового правительства, до идеи мировой религии?”

Лебедев — советский человек

В окружении Лебедева в его студенческие годы было немало диссидентствующих юношей и девушек, попадались и диссиденты постарше, но его эти веяния никак не затронули. Художников-диссидентов Лебедев не одобрял, считая, что их поведение — это политиканство, которое не красит творческого человека. Сетования на цензурный гнёт он отвергал, заявляя: “Запреты существовали всегда. Но во все времена, в том числе и во времена “великих деспотий”, всегда были художники, своим талантом и гражданской, а не политической позицией привлекавшие слушателей”.

У меня есть все основания утверждать, что Лебедев был вполне советским человеком. Правда, он никогда не показывал своей приверженности власти, отвергал лестные и материально выгодные предложения написать “официоз”.

Лебедев не искал и не жаждал никаких наград и почестей, не участвовал в конкурсах, даже считал это недостойным для творческого человека, ведь “искусство — не спорт, где все призы получает тот, кто быстрее бегает или выше прыгает. Художники могут быть разные и замечательные по-своему”. По его убеждению, “самая большая награда для художника — любовь слушателей и уважение исполнителей”.

Советскую политику в области образования и народного просвещения и систему воспитания художественных кадров Лебедев ценил чрезвычайно высоко. По его словам, тогда по всей стране целенаправленно отыскивали талантливых детей, создавали музыкальные интернаты, школы-десятилетки при консерваториях и другие специальные художественные учебные заведения с прекрасной материальной базой, туда привлекали лучших педагогов. В этих школах возникла творческая атмосфера, там учились одержимые дети, которые подчас вставали в четыре часа утра, чтобы до начала занятий порепетировать, отточить мастерство. Страна покрылась сетью Дворцов культуры, университетов культуры, лекториев, библиотек, возникло множество кружков, народных театров, самодеятельных оркестров, спортивных сооружений. В каждом городе был драмтеатр, в крупных городах — даже оперные (самые дорогостоящие) театры. И всё это было доступно всем желающим, даже в Большой театр — на хоры — билет стоил 30 копеек. То, что можно было представить себе где-нибудь при дворе Медичи для очень узкого круга избранных, было в каждом крупном советском городе. Далеко не все использовали эти уникальные возможности, но это уже другой вопрос, связанный с природой человека…

Это был для нашей культуры какой-то золотой век. Никогда ещё Россия не переживала такого восторга творчества. У Лебедева было ощущение, что ещё одно поколение — и Россия станет самой просвещённой страной мира. Нашу страну враги подкосили на самом взлёте.

Интересно, что Лебедев предчувствовал такой поворот событий. Мне рассказывали, что сразу после избрания Горбачёва генсеком он высказывал опасения, что стране предстоят трудные времена. А о том, что такое “рынок”, он знал очень хорошо. Когда “всероссийский базар” был в разгаре, ему пришлось столкнуться с этой стихией воровства на практике.

Как-то у Лебедева обострился бронхит, и его положили в больницу. Главный врач прямо сказал ему, что необходимо провести дорогостоящее обследование. Заплатить нужно было, кажется, миллион рублей. Выписавшись из больницы, Николай Сергеевич пришёл в Союз композиторов и рассказал о требовании медиков. В Союзе ему сказали: “Деньги, конечно, немалые, но композитор Лебедев нам дороже. Спроси у этого врача номер счёта, на который нужно перевести деньги”. Лебедев позвонил врачу и спросил номер банковского счёта больницы. И тут врач потерял к деньгам всякий интерес. Ему, оказывается, нужны были наличные, которые можно просто прикарманить. А скоро выяснилось, что требуемое обследование можно провести в районной поликлинике и бесплатно. Вот вам и “рынок” со всеми своими прелестями.

Лебедева эта рыночная стихия беспокоила не только “вообще”, но и применительно к области музыки. “В целом, по сравнению с прошлым веком, — говорил он, — ситуация разительно ухудшилась, поскольку весь XX век музыка уходила от человека. В профессиональной среде постоянно насаждалась идея, что художник выше публики, что он “должен находиться в башне из слоновой кости”. В создании её артисты, к сожалению, преуспели”. И если на это засилье формализма наложится ещё и девиз “купи-продай”, отечественной музыке будет нанесён неисчислимый ущерб.

Устремлённый в грядущее

Известный русский религиозный философ Николай Бердяев, до того как его выслали из нашей страны, успел познакомиться с советскими выдвиженцами и на основании своих наблюдений писал впоследствии, что в СССР возник новый антропологический тип русского человека, который он оценил высоко. Я ещё застал последних представителей этой когорты, в частности, нескольких сталинских наркомов, с которыми довольно тесно общался и по службе, и в быту. Но к нашему времени этот тип деятелей исторически изжил себя и физически исчез.

Поиск того типа русского человека, с которым можно связать надежды на возрождение России, целенаправленно не ведётся, хотя публикации о русском и советском характере время от времени появляются.

Николай Сергеевич Лебедев, по моему убеждению, был прообразом такого типа русского интеллигента, для которого цель жизни заключалась не в личной карьере, а в служении народу своим творчеством, которое всегда имело духовное, космическое звучание. У него редкостный талант сочетался с необычной для творцов личной скромностью и одновременно с высоким чувством собственного достоинства, сознанием важности его трудов, имеющих как сиюминутное, так и вечное значение. Эта светлая личность могла бы служить примером тех, “делать жизнь с кого”. Рождённый для творческого подвига, он его и совершил, только времени ему судьба отвела слишком мало.

1 мая 2000 года состоялся концерт в Большом зале Московской консерватории, где прозвучали произведения Лебедева. Это был первый концерт, на котором не было автора исполняемой музыки. Он скоропостижно скончался в ночь с 30 апреля на 1 мая — то была пасхальная ночь.

Уже шесть лет с нами нет выдающегося композитора, умного, тонкого и чистого человека. Но с нами осталась его душа — его музыка, которая “и прах переживёт, и тленья убежит”.

 

Михаил Базанков Деревенские люди…

Женщины в нашем краю разговаривают певуче и ласково, словно ребенка баюкают. До недавнего времени жили они открыто, доверчиво, незнакомых путников на ночлег и даже в постояльцы пускали. Заходи в любой дом, в любой час — приветливо встретят, усадят поближе к теплой печке, если осенним дождем тебя промочило или насквозило метелью, угостят молоком с рассыпчатыми сухарями, а то и пыхтящий медный самовар на стол поставят для неспешного чаепития. Когда расслабишься ты, когда отойдет усталость, начнется доверительный разговор, исподволь выспросят: чей да откуда? Женат или холост? Живы ли отец с матерью? Как теперешнюю жизнь понимаешь?

Сам не заметишь, как расскажешь обо всем, что не так часто приходится вспоминать и рассказывать другим. Да и тебе поведают немало: что пережито, какие несправедливости притесняют деревенского жителя, куда разъехались дети, в каких краях исковерканы судьбы наивных неудачников. Постепенно и сам выскажешь свои тревоги-печали, выложишь все, что на душе. И далеко за полночь вдруг покажется тебе: на кухне, за перегородкой, сидит возле печи, плачет сухими слезами самая родная на свете, плачет твоя мать. У каждой матери свои воспоминания, свое горе. Многие печальные признания помнятся… “Не сладко живу… Одинокая теперь. Старший сын в лэтэпэ на исправлении после опойства. Дочь за растрату посадили, сама ничего не брала, а вот насчитали ловкачи. Двое внуков только — надежда на них теплится теперь. Колюня, может, уцелеет, придет из армии. Пишет: бабушка, не болей, скоро приду. Скоро ли, придет ли…”.

Солдатка, солдатская вдова. “Возила, копала, пахала — да разве же все перечтешь. А в письмах на фронт уверяла, что будто б отлично живешь. Бойцы твои письма читали. И там, на переднем краю, они хорошо понимали святую неправду твою…”. Повторяются встречи, повторяются признания все реже, но слышатся тихие голоса, в минуты раздумий высвечиваются прекрасные лица. Перелистываешь блокноты, страница за страницей напоминают давние встречи. Все отчетливо видится и слышится. Вот новая бревенчатая изба наполнена запахами свежего с поджаристыми корочками хлеба, отдыхающего после жаркой печки под влажным рядном. На столе разложены фронтовые письма не пришедшего с войны.

— Знать бы, в какой земле захоронен, и то легче было в молитве, — еще раз повторила Зинаида Ивановна Зайцева. Лицо русской крестьянки: широко поставленные большие светло-карие глаза, высокий лоб, побитые сединой волосы собраны на затылке в “луковичку”, щеки обветрены, иссечены мелкими морщинами, но сохраняют легкий румянец, чуть вздернутый нос придает лицу задорное выражение. После долгого молчания она продолжала:

— Сон недавно приснился. Сидим будто бы с бабами на завалинке. Вроде ни забот, ни хлопот. Нарядные сидим, в сарафанах, кофтах и платках веселеньких. Видим, прямиком через поле целая процессия с цветами: начальство всякое, школьники, учителя. Батюшки светы! Да что же это за праздник такой? Вас, говорят, чествовать пришли. Внимание всякое оказывают. И говорят, значит: “Bы солдатки по званью. Жены солдатские. У вас тожe заслуги немалые”. Ой, да что я рассказываю. Во сне-то чего не увидишь. Размечтаешься в поисках радости, вот и приходит… Как стареть начала в долгом ожидании, часто своего вижу. Будто пришел, по ранению… Мечталось, чтобы поскорее пришел. На войну призвали, а дом недостроенный остался. Сначала жили у свекрови в обветшалой избенке. Дети пошли. Затеяли свою избу поставить. А тут Михаил-то в гущу общего дела увлекся — колхозы начали создавать. Вскорости его председателем избрали. В председателях ходил, а чинности на себя не напускал, не гнушался любой работы — и косить, и на жатву, и пахать, и срубы ставить мог примерно. Углядели в нем справного руководителя — в район отозвали под другие поручения. Переехали с тремя малыми детьми. Поработал, помотался по району, говорит: извините, я — крестьянский сын, надо к своему полю возвращаться. Вот на возвратном пути обрели свои радости. Год от года, шаг за шагом к лучшему продвигалась жизнь. И дом свой под крышу подвели. Цветы на окнах, зеркало в среднем простенке, новые часы в деревянном шкафчике, стол посередине залы, на большую семью. Жить бы да радоваться.

А немец наглый напал. Война загрохотала, защищаться надо. Мой высказал готовность, пошел. И сразу под Москву… И стала я по ночам, когда детки спали, письма писать, старательно адрес выводила: “Полевая почта. Зайцеву Михаилу Арсентьевичу”… Все как-то полегче — вроде в поле своему письмо посылаешь. А навстречу — от него письма, не дожидаясь моих ответов, идут и идут с наставлениями по жизни. Так и слышится мне его утешительный голос: не волнуйтесь, скоро вернусь с Победой.

“Здравствуйте, дорогие мои жена Зина, дети Боря, Катя, Коля и мама Анна. Спешу сообщить, что жив и здоров. Прибыли на новое место, проехали благополучно, были только две бомбежки. Встаем на рубеж, готовимся к службе, чтобы честно выполнить свой гражданский долг — не допустить фашистскую гадину к нашей столице. Ну, как положение на фронте — услышите по радио или смотрите по газетам. Фашистские налеты на Москву наша зенитная артиллерия и авиация отбивают. Верьте: враг будет остановлен. Не теряйтесь, не беспокойтесь за меня. Зина, живи ровно, не расстраивайся и других добрым словом ободряй. Главное — береги детей. Не опускай голову, держись гордо и на людях и перед детьми печали не выказывай. Работайте дружно. Как дела в колхозе? Передавай всем по привету. А бригадиру Веселову надо сказать: пусть не зарывается, не дергает людей понапрасну, они и сами видят обстановку, нечего глотку драть, горлом не возьмешь — подход нужен…”.

Каждое письмо с признаниями и советами. “Очень жалею малых ребятишек, они, наверно, по утрам спрашивают, где папа. Трудно вам без меня. Но, Зина, детей по пустякам не наказывай, не срывай обиду на них, а лучше, если и натворят чего, уговаривай ласковыми словами, объясняй, особенно Боре, он с характером, пусть помогает тебе на колхозной ферме, в поле и по дому. Зина, ты знаешь, что зимой в новом доме будет холодно. Нужно сложить еще маленькую печку в комнате, уплотнить и обмазать рамы… Зина, получаешь ли мои письма, я пишу через день, а есть возможность, то и два раза в день. Сообщаю, что меня перевели на новое место. Стоим рядом с деревней. Место очень красивое, уютное для жизни. В поле жито неубранное. Глядишь — будто и нет войны. Думаешь, чего-то хозяева запоздали с уборкой, вот-вот полетят белые мухи…”.

Накануне праздника: “Дорогая моя семья, вот приходит наш главный праздник. В трудных условиях будем отмечать его. Ребята в нашей роте это понимают. Избрали меня парторгом. Надо твердо и решительно вести себя, быть примером… Посылаю три фотокарточки. Со мной рядом товарищ, который работает писарем. Тут и такие должности есть. Это он расписался. Малов… Зина, видишь, мы одеты хорошо и выглядим так же. Посылку не посылайте, не успеет”.

1942 года, января 3-го дня.

“…И на фронте мы отметили Новый год по-особому. Конечно. Ставила ли, Зина, елочку для детей? Им нужна радость. Ox, кaк я по ним скучаю! Часто вижу во сне, будто я пашу свое поле на увале, а они бегут босые по теплой пашне ко мне, в мареве будто летят и никак долететь не могут — сон всегда на этом и обрывается. А вот ты, милая, всегда за речкой будто стоишь и улыбаешься, и шутливо упрекаешь, что не нравлюсь я тебе такой с автоматом на плече, боишься ты автоматчиков”.

Зинаида Ивановна отодвигается от стола, тяжело встает со стула и медленно идет к передней стене, на которой, в застекленных рамках, семейные фотографии. Протирает глаза уголочком головного коленкорового платка.

— Ротой командовал, командир роты автоматчиков. Привыкла теперь к таким страшным словам… Ездила в Москву на сельскохозяйственную выставку как хорошая доярка вместе с другими ударниками. Когда поезд к столице приближался, все в окно глядела. Все о нем думала: где-то на берегу реки стоял он с автоматом. Сказывают по радио, на лыжах под Новгород ночью пошли. Ушли… И никакой весточки. Запросы писали… И в большой газете наше письмо печатали: может быть, кто-нибудь что-нибудь знает. Люди отзывались, как же. Один, Павлом звать, из Вологодской области, вроде как видывал нашего-то, может, однофамильца. А другой так два письма прислал, о детях беспокоился, помощь предлагал, даже одежонку мальчишкам прислал великоватую. А они подросли — пригодились брючки и пиджаки… Выучились… Скромные, работные. Катя педучилище закончила, потом — институт. При деле все трое, дети у меня порядочные. В трудностях росли без отца. Что и говорить, отец — и кормилец, и заступа, и наставник, и пример. Безотцовщина чем красна?

Много таких встреч было у меня в деревнях вдали от проезжих дорог. Сколько совестливой искренности в воспоминаниях женщин! Сколько наивной надежды теплится во взгляде, когда они смотрят из окна на дорогу: все еще ждут пропавших без вести, даже погибших ждут, не веря казенным похоронкам. Но не жалуются, не просят каких-то привилегий, почести особые им вроде бы ни к чему. Только бы выслушали, посочувствовали. Не раз писал я о том, что и в глубоком тылу был фронт, труженицы тыла заработали право на внимание и хоть какие-нибудь льготы…

В небольшой деревне Ивановское возле крайнего дома на низкой широкой скамейке сидела Мария Григорьевна Созинова — к ней иду еще раз. Столько лет прошло, а вот узнала меня и порадовалась, что все-таки сдержал обещание, заехал проведать, не проскочил мимо по новой асфальтированной дороге.

— Одна живу в ожиданиях. Судьба, видать… Все мы, солдатки, одинаково лучшие годы прожили: в заботах да в труде, — рассказывала она. — Смолоду так. В семье родительской шесть ртов безотцовщины было. Отец две войны оттрубил, а до деревни не доехал, сил не хватило. Не суждено ему было свою землю пахать. Дочерям эта доля досталась. В нелегком труде возрастали.

Помню, рано просватали меня. Матери зять понравился — работник, с таким не пропадешь. Ладно, стерпится — слюбится. Надо хозяйство вить. Люди в колхоз потянулись, в первую очередь самые бедные. А он, Павел-то мой Кузьмич, гляжу, на сторону метит, на производство его тянет. То в лес пойдет, то в Нею на заработки, с дружками-приятелями бригадой то туда, то сюда, а меня у свекрови на хуторе держит, от людей на отшибе. Не вытерпела, сколотила деньжонки и вздумала дом покупать при дороге, вот этот, значит. А на совет и с ревизией к нему все-таки поехала. Деток (тогда уже двое было) у матери оставила. Приезжаю, а ему уже все известно — председатель Андрей Павлович Смирнов сообщил, мол, так и так! Пояснил доходчиво: приезжай в колхоз, жене дом помоги купить. Будешь жить в своем доме при дороге и плотничать в колхозе. “Какое право ты имела без мужа дом у колхоза покупать?” — спрашивает.

“Жить бобылкой на хуторе надоело, — резко так говорю и ему же вопрос: — Ты поедешь в колхоз-то аль нет?” “Подумаю”, — отвечает. Подумал, может, месяца два думал. Приехал да и остался насовсем. Сначала в кузницу пошел, опосля плотничал, склады строили, затем на дорогу призвали — тогда возле нас каменку выкладывали. Ну, значит, в ожидании новой надежной дороги и зажили было по-хорошему.

Да вот… война. “Кабы знать, что так повернется, иначе бы жить надо, семьей, из одного котла, спорее получалось бы, — так повинился мой на прощание. — Теперь, говорит, Марьюшка, нигде мне без вас покоя не будет”. Ушел Павел Кузьмич, оставил, да и навсегда. Смертью храбрых в неравном бою…

Мария Григорьевна проводила взглядом бегущий над дорогой машинный свет и продолжала:

— В деревне ведь как? За что ни возьмись — мужицкие руки нужны, а мужики все на фронте. Не покличешь полосу вспахать, дров наколоть, мешки да бревна ворочать, топоры да пилы точить, быков бороздой править. А тут еще председатель бригаду взвалил, воюй с бабами за хлеб. Так и сказал: “Воевать будем. Фронт — он везде теперь”. Приняла бабскую артель. С рассветом дом свой на замок (в избе четверых оставляла, самому старшему — восемь). Бегу по деревням на работу людей закликать при любой погоде. И на пахоту, и в лес, и с хлебным обозом на станцию. Горе за горем, беда за бедой, а работы не убывает. Где раньше семеро стояло, теперь две да три бабенки. Привыкли, обвыклись в работе и в ремесле, оно всякое давалось: валенки подшивать, хомуты шорничать, сапоги тачать, топоры насаживать, колеса тележные шиновать. Косы клеплем-отбиваем, тес пилим, щепу строгаем. В оглоблях тоже хаживали. И по дереву и по железу — мастера. В кузнице сама сколько раз молотом весеннюю радость выстукивала, как время придет плуги, бороны готовить. А горе да беда так на плечах и висят. Бывало, туда придешь — бабенка горемычная по полу пластается-катается в отчаянье. Сюда прибежишь — малышня от голода ревмя ревет. Одна молодуха и вовсе жизнь свою покончить хотела: печную трубу закрыла рань-прерань — и легла. Вбегаю — в избе синь угарная. Встряхнула бедолагу хорошенько да на улицу выволокла откачивать. А сама уж не помню, что и как, в небо гляжу с мольбой да шумлю на всю деревню: “Глядите, синева какая! Растолкаем тучи мрачные навсегда”. Откачали ведь бедолагу, молоком парным отпоили. Опомнилась — винится: “Дура я полоумная. Да разве не переживем горе-то, сообща переживем”.

Оклемались, притерпелись. Идет моя бабская артель в любое дело стеной. На Победу день и ночь работали, да еще с песнями. И настал светлый победный день! Пахали как раз. На быках, на коровах да и сами в оглоблях. Вот, значит, поле допахиваем уклонное, возле речки там. Слышу — звон и крик. Обернулась — убегают мои работницы в деревню. Что это, думаю, не пожар ли? Гляжу, над деревней — флаг! Слышу: “Ура!!! — кричат. — По-бе-да-ааа!!!”

Думала, последнее горькое поле допахали в тот ликующий день. Последнее бабское поле. Да мужиков-то вернулось мало, который кое-как до дому на костылях доковылял. Опять всё на наши плечи: калек выхаживать, работать от зари до зари, распоряжайся, отчитывайся, налоги плати, займы, самообложения. И всем командуй, и все обеспечь по планам да в сроки. Двадцать пять годков бригадирила да два года — в председателях. Могла, умела, никакой ноши не страшилась. Теперь вот все, замена нужна. Старики доживают свое. Совсем захирела деревня без молодой подкрепы. Думала, мы, старухи, сведем на нет Ивановское. Дорогу-то асфальтовую провели — встрепенулось маленько, да на короткий срок. Сначала даже новые дома появились. Кошару для овец построили. Работники, хозяева земле нужны. А хозяев сызнова начали притеснять да обманывать — разладилось житье опять…

Ранним безветренным утром Мария Григорьевна провожала меня к проходящему автобусу. Еще не проснулись, кажется, деревья, ни один листочек не колыхался. Роса дымилась на траве. Издали нарастал гул машин. Вскоре этот гул перекатывался то в одну, то в другую сторону — проносились грузовики с гравием, цементом, кирпичом.

— Так и снуют, так и снуют целыми днями. Но и бездельников немало катается. Начни легковушки считать — в глазах замелькает. Поглядишь, один катит, горючее жгет. По пустякам, небось, ездят, для бахвальства. Чудно, на одного — машина. А мы на всю деревню лошадку сберечь не смогли. Теперь локти кусаем. Помнишь, как я тебя в соседнюю бригаду на лошадке в тарантасе откатила? Понравилось больше, чем на машине. — Мария Григорьевна поудобнее уселась на скамейке, сложила руки на коленях и совсем о другом заговорила. — Поедешь через Середнюю, не забудь на левую сторону взглянуть, там белые-то наличники приметные — от вашего дома взяты. Большой дом стоял, бывала я у вас, ты вот такусенький без штанов бегал, — она опустила руку на уровень моего давнего роста. — Забавный был, любопытный, разговорчивый, чего ни спроси — на все ответ давал. Теперь изменился с лица-то, не такой курносый, теперь больше на матерь Настасью похож. — И вздрогнул у нее голос, глаза притуманились собственной печалью. — Спасибо, навестил. Будто с сыном поговорила.

Она замолчала, склонив голову, словно былинку сорванную разглядывает, а мне кажется, что это моя родная мама сидит рядом. Такой же платок на плечах. Седые поредевшие волосы закручены на затылке в маленькую луковичку, прижаты гребеночкой с золотистой полосой. Вот поднялась, пошла по скрипучим половицам… вижу ее при слабом свете керосинки возле стены, на которой в рамках много фотографий — семья у нас большая была, родственников много, и фотографий накопилось.

“Господи, где мой сыночек? — слышится мамин тихий молитвенный голос. — Отписали: без вести пропал…”.

— В первую военную зиму, в самую метель в селе мы с ней встретились, с покойной Анастасией Ивановной, царство ей небесное. Ударницами нас тогда собрание величало: больше всех гектаров травы косами вымахали да снопов навязали. За то нам обоим ситчику на кофты преподнесли. На радостях мы даже частушки веселые пели, а потом песню про синенький скромный платочек, — печально, нараспев сказала Мария Григорьевна. — Падал, значит, опущенный с плеч. И другую — про непогоду. — Срывающимся непослушным голосом она попыталась вытянуть: — “Зашумела, разгулялась в поле непогода; принакрылась белым снегом гладкая дорога. Белым снегом принакрылась, не осталось следу”.

После этой песни долго молчим в утренней тишине. Белесый туман сползает с дороги. Пташки начали окликать друг друга, тоскливо прокричал чибис.

— Возле нашей деревни тоже чибисы кричали, — говорю.

— Так они везде слышатся, когда горюет памятливая душа, — отозвалась Мария Григорьевна. — Много нас горемык на земле. Куда ни пойди, не миновать вдовьих домов, которые уже без труб. Ни дорог, ни приметных тропинок. Зарастают они. Заметает… Белым снегом, белым снегом. Все реже поминают вдов да солдаток. Которые чины скажут иногда, мол, званье есть особенное — солдатка. Юбилейной победной весной пошумели, пообещали женам погибших фронтовиков запоздалые льготы разные, как ветеранам войны. Зачем теперь? Молодость не вернешь, другое детство детям не подаришь. Внуки в своей жизни про нашу не забыли бы… Помнить будут — и хорошо.

Возвращаюсь благодарно поклониться

Иногда по вечерней заре будто бы наплывает с той стороны деревенская песенная стихия военных и послевоенных лет. Зримо являются в памяти земляки — односельчане, одноклассники, учителя. Возникает острое желание пройти давними тропинками в неповторимом единственном краю, который не выбирают. Деревни детства давно уже нет, даже березы и черемухи не сохранились, да и дороги полевые зарастают мелколесьем. А помнится, многое помнится. Каждый год приезжаю “по своей воле” или приглашенным на праздники, земляческие, литературные встречи, на печальные беседы о выживании при затяжных нечеловеческих условиях.

Без памяти совесть не произрастает. Говорят и сокрушаются теперь повсюду об угасании совести. Не вызвано ли оно ослаблением уважения к простому труду предков, к их традициям, быту, культуре? А все-таки придется возрождать климат памяти — исторической, народной, семейной, культурной, снова взращивать многое из того, что растеряли. И новые сады закладывать на Меже. Был такой сад в нашей Никольской средней школе. И памятно хочется в школу пойти от родного порога…

* * *

За околицей ветер гоняет пыльные вьюны над дорогой, похожие на зарождение смерча. Эта пыль мешает увидеть железную крышу моей сельской школы возле фруктового сада. Когда-то он казался огромным…

Иду от реки на увал через былое ржаное поле и представляю человека в глубине аллеи. Вот он распрямился, смотрит на вершины высоченных берез, одной рукой придерживая очки с выпуклыми стеклами, а другой — давнюю выцветшую кепку. Спешу к нему с трепетным волнением. Александр Ильич продвигается навстречу, тихо и тоже с волнением говорит:

— Ну, вот и еще один приехал. — Проницательно и ласково поглядывая, ведет по саду. — Видишь, помнишь? Здесь яблоня твоя росла…

Уже бывало именно так. Бродили по аллеям с остановками и говорили про школьный сад, вспоминали начальную работу на пустыре. Разговор прикоснулся к тому, с чего начинается хороший человек в деревенском труде. Каждый школьник был из крестьянской семьи, почти все вырастали без отцов. Александр Ильич в те давние годы загадывал наши судьбы, а в старости огорчался, если по каким-либо причинам его предположения не сбылись. А что мы раньше знали о нем? И разве могли знать, если сам он длительное время замалчивал свое происхождение, принадлежность к знатному роду Толстых через родство с Януарием Ивановичем, графом Никольского поместья, с которым, по свидетельству учителя, поддерживал связь Лев Николаевич Толстой.

Взрослое знание позволяет иначе видеть его судьбу, о многом хотелось спросить. Предполагая вопросы, он вдруг заговорил о своей школе, о коллегах. Приходили прямо с фронта настоящие мужчины, чтобы учить и воспитывать. Бывший танкист с тяжелой походкой на протезах Алексей Алексеевич Тяпкин преподавал физику, парашютист-десантник Геннадий Васильевич Румянцев — литературу и русский, артиллерист, участник боев на Волге, дошедший до Берлина майор Павел Владимирович Шумов — военное дело, ПВО, всегда военно-патриотическое воспитание было на высоте. А еще работали у нас прошедшие многие испытания Петр Константинович Невзоров, Николай Сергеевич Воскресенский, Иван Владимирович Волков, Дмитрий Павлович Крутиков. Только назовешь эти имена — и переносишься на уроки географии, немецкого языка, логики, истории. Были среди мужчин педагоги и помоложе, тоже испытанные солдатской службой, крестьянским трудом и бытом. Мужской гвардии по знаниям и приличиям соответствовали сельские учительницы. Непростительно мало мы знали о них, потому что были иждивенчески беспечны и невнимательны в школьные годы к жизни наставников.

Осознавая собственную вину, в каждый приезд я заходил к Александру Ильичу. Он всегда жил в селе, а других уже не было. Легко, непринужденно складывался разговор вечером в его доме. Разглядывали старые записи, альбомы, тетради, книги, давние документы, помогающие представить пережитое. Нет, не собственное детство занимало меня, а судьба сеятеля доброго, мудрого, прошедшего через переломные события века.

Наш директор творил “чудеса” в кабинете биологии. Но в школьные годы не знали мы, что он проводил агитационную работу по всей округе, с оружием в руках гонялся по лесам за бандитами; возглавлял Верхне-Межевской волостной исполнительный комитет рабочих, был членом уездного комитета.

— Это, наверное, самые напряженные, самые лучшие годы? — осмеливаюсь спросить, и учитель прощает наивность вопроса.

— Трудное, захватывающее было время. Революция, гражданская война, коллективизация. И всегда мы здесь, на этой земле, посреди лесов, правильнее сказать, среди людей, которые ни в чем не виноваты, но оказались втянутыми в трагический круговорот. Иногда и сам отчаивался. Но школа, но вот вы, разлетевшиеся по свету, — самое дорогое.

Да, мы спешили вырваться из этого лесного мира… Уезжали, чтобы найти иную, отличную от родительской долю, но не каждый из нас повинен в долгой разлуке, в невозможности оберечь родную сторону от многих испытаний. С чувством вины и долга все-таки многие из нас возвращаются в лучший на свете сад, чтобы отыскать свое дерево, посаженное двадцать, тридцать, сорок лет назад. Увы! Не все деревья сохранились, кто-то содрогнулся уже, узнав, как сад вырубали. И каждую весну в памяти многих зацветает наш сад — символ труда учителя. Иногда и во сне спешишь туда на дежурство по графику.

За десять — пятнадцать километров, будто на праздник, бегали мы работать на школьном поле, и никто — ни председатель, ни бригадир, ни родители — не имел права удержать, хотя в послевоенную пору и в колхозе наши руки были нужны. Словно настоящие садоводы, наблюдали мы за развитием растений, делали записи в дневниках, работали, не жалуясь на мозоли и ссадины, а вечером возвращались по темному лесу домой. И снова с нетерпением ждали свой час, свой день, чтобы примчаться в сад, удивлять учителя новостями, наблюдениями, открытиями. Родители наши тоже обращались к Александру Ильичу с просьбами и за советом, разъяснением, потому что он был образованный, добрый и справедливый.

А сколько всего интересного, в свое время недооцененного, рассказывал об истории родного края, о знаменитых земляках. От Александра Ильича узнали, что Федор Толстой-“американец” родом из наших мест, тот самый “проказник” и дуэлянт, сильный и страстный человек, один из представителей особенно живучего дворянского рода. Не какой-то Колумб или другой известный путешественник, а наш земляк — вот удивительно! Как же обидно было, что за всяческие проказы его высадили на малоизвестный остров. В Россию вернулся через Америку “алеутом”. С него писали своих героев Пушкин и Толстой — рассказывал учитель. Естественно возникали у нас вопросы и на уроках литературы. Геннадий Васильевич дополнял:

— В книге “Федор Толстой Американец” есть, например, такие строки: “Кто знает, может быть, при другом воспитании и в другой среде его страстность и его выдающиеся способности обратились бы на другое дело, на полезную работу и на служение людям”. Вот так-то, ребята. Опять мы говорим о среде и воспитании.

Было понятно, в каком направлении ведут нас учителя биологии, литературы, истории. Верилось и мечталось хорошо. И дорога в школу нам нравилась, и школьные будни были радостными, и весенние работы в саду ожидаемы с нескрываемым нетерпением. Трудное было время, но возможности мирной жизни были очевидны: появились дороги, мосты, электростанция на реке, двухэтажное школьное здание, столярная мастерская, спортзал, кабинет биологии, добротные дома в селе появились. Но потом началось укрупнение деревень. В 70-е годы с горечью писал мне Александр Ильич: “Все здания, в которых вы учились, в полуразрушенном состоянии: рамы частично выломаны, в других выбиты стекла. В здании, где был чудесный кабинет естествознания, — скотный двор. Каждый раз, когда прохожу мимо, слезы глотаю. Теперь школа в новом кирпичном здании. Есть котельная, теплица, появился в отдалении детский комбинат. Вроде все как надо. Да вот перспектива не радует. Во всей десятилетке школьников меньше, чем было у нас в двух начальных классах вскоре после войны. Неперспективной стала сторона, под новый научный эксперимент попала. Захирела деревня, вырождается. Село Никола-граф еще держится пенсионерами”.

А встретились, и я на ту же тему его справедливое размышление слушаю:

— Расшатана сельская жизнь. Руководство за краснобайством засиделось, лишь бы время шло, — говорил старый учитель. — Лишь бы отчитаться. Ретроградов хозяйствовать не приучишь — залетные они: очередь отбыл — в другой район переведут. Деятельные люди вместо ретроградов нужны, чтобы эта земля их согревала, чтобы из прошлого могли взять лучшее и свое чтобы способны были сотворить. А были, были надежные ребята. Их оттеснили от своей родины. Я вот выпускниками нашей школы горжусь. Из тех, кого мы воспитывали, шестеро стали кандидатами наук, двое лауреатами Государственных премий, есть и лауреат Ленинской премии, многие земледельцы орденами награждены, художники, писатели, журналисты известные тоже есть, по многим профессиям наши земляки имеют почетные звания. Благотворная, значит, лесная сторона, да вот сиротеет. Пригласить бы всех видных земляков для совестливого совета: как нам дальше жить?

Нельзя не понять его справедливых упреков тем, кто сажал здесь свое первое дерево. Разве в отдаленном благополучии никогда не спохватимся, не почувствуем, что там, где родная деревня была, даже памятного столбика не поставлено? Разве не вспомним об утраченных садах и пашнях? Разве не осознаем и не расскажем детям о том, что, отворачиваясь от прошлого, утрачивая неповторимое, изменяем самим себе? Было время, когда считалось, что заслуживающая внимания история есть только в местах особых событий, и мы сами в патриотическом воспитании своих детей уповали на историческую значимость, называли только самых видных деятелей прошлого и забывали добрым словом помянуть скромных тружеников, на которых держалась эта земля, и потому снижался интерес к малой родине.

— А помнить надо. Когда помнят, значит, ценят свою землю, сердцем ее понимают, — продолжал Александр Ильич Соколов, прошедший здесь земной срок от первого дня до последнего. — Без любви к родному краю как прожить? Я вот даже деревья многие помню. Нет, не только в саду выращенные. Видал клены в Черемисской, суховские лиственницы, старовский дуб? Чудом сохранились рощи! Реликтовые леса, корабельные. И в Кологриве, и в Парфеньеве, и в нашем районе. Побывай, побывай, пока есть возможность. В Первомайском к месту бывшей усадьбы Фигнеров зайди… Марьинская усадьба километрах в шести от райцентра. Не оберегли ее новые хозяева. А деревья заметные там…

Возле церкви был найден заросший надгробный “камень” — памятник из черного мрамора с отчетливой гравировкой: “Владимир Фигнер скончался 18 июля 1858 года. Каролина Фигнер скончалась в январе 1841 года”. Местные краеведы установили родственные линии. Владимир, брат партизана Александра Самойловича, был известным в Москве человеком, выйдя в отставку, поселился в Марьинском. И сын его Аполлон, выросший здесь в окружении слуг, много знал о судьбе дяди с партизанской известностью, должно быть, читал хранившийся в усадьбе семейный архив и, по предположению Александра Ильича, мог рассказывать подробности Льву Николаевичу Толстому в период создания романа “Война и мир”, в частности, в образе Дорохова такие подробности читающие люди усмотрели. Каждое дерево не только свою судьбу оберегает, если присмотреться, почему оно у дороги выросло, — едва слышным голосом произнес учитель.

Александр Ильич заговорил о приметных деревьях у проселочных дорог, в местах былых поселений, о реликтовых и корабельных рощах, предчувствуя скорое разрушение выращенного им сада. Он понимал, что прошлое и настоящее связаны не только событийно, но еще и кровно, эмоционально, взаимосвязь эта обусловлена памятью и тревогами, чувством вины и долга, осознанием необходимости вернуться к истокам, приводить туда сынов и внуков.

Вдалеке от малой родины можно и не знать, что твоего дерева там уже нет, бывший сад иссох, округа стала нежилая и поля не засеваются, хотя графское село по-прежнему красиво и церковь подремонтирована, старые деревья скрипят на ветру, а редкие первоклассники играют под ними — не спешат домой после школы. Даже представить можно, как идет по селу старый учитель, проверяя тропу тоненькой тросточкой, похожей на указку, останавливается перед каждым встречным, памятливо через выпуклые стекла подвязанных очков всматривается и вспоминает…

Иногда он присылал письма или открытки. Прочитает очерк в журнале — отзывается четкими бисерными строчками: “Молодец, Миша. Правильно жизнь видишь, трудовое детство сказывается и в этом деле”. После длительного молчания Александр Ильич радовался: “Здравствуй, дорогой наш ученик Миша! Ты не можешь себе представить, как я рад, что снова пишу тебе после операции на глазах. Пока только открытку посылаю. Сколько времени прошло с тех пор, как я потерял с тобой зрячую связь, какие перемены случились. Об этом надо писать большое письмо, скоро напишу все подробно. Извини, что я так тебя называю. Ты в моем представлении тот студент Миша, который был у меня…”. Вскоре еще приходит весточка: “Было такое намерение: как только получу ответ на предыдущее письмо, сразу же напишу о своих думах по самому больному для меня вопросу — о наших деревнях. Ведь ты знаешь, что я истинный крестьянин, с детства жил в деревне, в пятнадцать лет пахал сохой, был главным работником в семье, а старшие четыре брата находились в солдатах с четырнадцатого по двадцать второй год… И сейчас кровно связан с деревней. О многом болит душа. О том и написать тебе думал, даже план составил. Как только чуть полегчает, сразу же возьмусь, а пока извини”.

И последнее письмо: “Четыре года пролежал в твоей книге мой отзыв на нее. Обнаружил вот и посылаю. Только прибыл из Костромы после операции, вспомнил повесть, надумал перечитать — понравилась она мне, очень понравилась, потому что правдива, близка к жизни, сердечно-увлекательна, для меня в ней все родное, знакомое и такое близкое, что, читая, вместе с тобой шел по тем местам, которые описаны, любовался вместе с тобою, слышал твой сочувственный разговор с понятными мне людьми…”.

Доклад С. Ю. Глазьева “О стратегии экономического развития России“, прочитанный в Академии наук в конце минувшего года, сразу же стал событием. О нём спорили в прессе и в кулуарах Государственной Думы. Однако послушные правительству СМИ и не подумали ознакомить с ним широкую публику. Отчасти это связано с солидным объёмом исследования — в нём более ста страниц. И всё-таки, думается, главная причина замалчивания — в той резкой критике, которой Глазьев подвергает нынешний либеральный курс правительства. Учитывая общественную значимость доклада, редакция журнала подготовила две публикации, в которых представлены его основные тезисы.

 

Сергей ГЛАЗЬЕВ, УПУЩЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Формально неплохие макроэкономические показатели развития российской экономики за последние годы скрывают грубые просчеты в экономической политике государства и ошибочную политику денежных властей, которые не позволили использовать благоприятную внешнеэкономическую конъюнктуру для вывода России на траекторию быстрого и устойчивого социально-экономического развития. Природная рента, формирующаяся за счет экспорта энергоносителей и сырьевых товаров в объеме до 60 млрд долларов в год, была использована для погашения внешнего долга и накопления Стабилизационного фонда. При этом российская экономика осталась недомонетизированной, объем инвестиций застыл на уровне 1/3 от минимально необходимого для обеспечения простого воспроизводства, социальные обязательства государства недофинансируются вдвое, а расходы на науку и стимулирование НТП остаются на порядок ниже дореформенного уровня.

Попробуем оценить упущенные возможности социально-экономического развития России вследствие проводившейся последние годы макроэкономической политики. Последняя включает в себя денежно-кредитную, налогово-бюджетную и внешнеторговую составляющие.

Денежная политика

Парадоксы проводимой в настоящее время в России денежной политики, войдут, наверное, в экономическую историю как самые нелепые курьезы. Как, к примеру, объяснить здравомыслящему человеку сложившуюся в российской экономике ситуацию, при которой возникает зависимость: чем больше валютные поступления от экспорта нефти, тем меньше кредитных ресурсов остается в распоряжении российских предприятий. Чем больше приток иностранных инвестиций, тем меньше возможности внутренних накоплений. Чем больше профицит бюджета, тем выше государственный внутренний долг.

Чтобы оценить упускаемые возможности в сфере денежной политики, представим, что Россия отказалась от Центрального банка и своей национальной валюты, перейдя на использование долларов и евро во внутреннем обороте. В этом случае денег у нас оказалось бы вчетверо больше, инфляция — в три раза меньше, а кредиты станут вдвое дешевле и доступнее. Об этом говорит структура денежной программы на 2006 год.

Действительно, на 1 января этого года на 2299 млрд находящихся в обращении рублей денежной базы Центральный банк аккумулировал 5245 млрд рублей чистых международных резервов. При этом чистые внутренние активы ЦБ составили минус 2946 млрд рублей. То есть денежные власти изъяли из экономического оборота в Стабилизационный фонд и долговые обязательства ЦБ более половины эмитированных денег. К концу этого года соотношение оставленных и изъятых из экономики денег составит 3095 млрд рублей к минус 4869 млрд при увеличении международных резервов до 7964 млрд рублей*. Иными словами, на один рубль, работающий в российской экономике, более двух резервируется в иностранных активах.

Для сравнения заметим, что в развитых странах соотношение обратное — величина денежной базы многократно превышает объем золотовалютных резервов. Это означает, что денежные власти искусственно сужают объем денежного предложения даже по сравнению с самой консервативной моделью денежной политики, известной как “валютное правление” (когда страна жестко привязывает объем денежной базы к величине валютных резервов). Двукратное занижение объема денежной базы по отношению к объему резервируемых доходов означает соответствующее ограничение денежного предложения и возможностей кредитования экономического роста, повышения инвестиций, роста занятости и доходов населения. Неспособность денежных властей эффективно распорядиться обрушившимся на Россию потоком нефтедолларов оборачивается для предприятий завышенными процентными ставками и трудностями в получении кредита.

Все последние годы Центробанк использует единственный канал денежной эмиссии — “прирост чистых международных резервов органов денежно-кредитного регулирования”**, проще говоря, приобретение иностранной валюты. По состоянию на 1 ноября 2006 г. величина международных резервов возросла до 272,5 млрд долларов, вчетверо превысив целесообразный минимум, эквивалентный полугодовому объему импорта. Нетрудно показать, что привязка денежной эмиссии к приросту валютных резервов при количественном ограничении денежной массы влечет отток денег из большей части производственной сферы, ориентированной на внутренний рынок, которая в отсутствие доступа к кредиту вынуждена изыскивать средства для развития за счет занижения оплаты труда или сворачивания производства.

К примеру, на текущий год верхняя граница прироста денежной массы оценивалась ЦБ в 28%. Денежная эмиссия под прирост валютных резервов в объеме около 100 млрд долларов должна составить более 2,5 трлн рублей, что было бы эквивалентно удвоению денежной базы. Реально ее прирост составит 796 млрд рублей — остальная часть денежной эмиссии стерилизована путем вывода в Стабилизационный фонд 1,5 трлн рублей налоговых поступлений, привлечения на депозиты и в облигации Банка России 229 млрд рублей и повышения норматива обязательных резервов по обязательствам кредитных организаций перед банками-нерезидентами. Таким образом, ЦБ должен изъять за год с внутреннего рынка около 1,7 трлн рублей, которые в противном случае были бы направлены на финансирование производства и инвестиций. При такой политике выходит, что чем больше валютной выручки приходит в Россию от экспорта нефти и газа, тем меньше денег остается для внутреннего производства.

В рамках принятых денежными властями ограничений на прирост денежной массы не только увеличение доходов, но и наращивание экспорта оказывается для экономического роста бесполезным. Ведь при превышении денежной эмиссии под прирост валютных резервов установленной ЦБ верхней границы прироста денежной массы получается, что чем больше в страну поступит валютной выручки, тем больше будет величина стерилизации денежной массы. В той мере, в которой доходы получат нефтегазовые компании, деньги будут изъяты из государственного бюджета и из банковской системы с целью их замораживания в Стабилизационном фонде и долговых обязательствах Центрального банка. Иными словами, чем больше в страну поступит нефтедолларов, тем меньше денег будет предоставлено для развития других отраслей экономики и бюджетной сферы. Это следует из логики “Основных направлений денежно-кредитной политики на 2007 год”, ограниченных исключительно разными вариантами стерилизации “избыточной” ликвидности. Все четыре сценария денежной политики на будущий год сводятся к изъятию денег из экономики пропорционально величине поступающих в страну нефтедолларов.

Попробуем разобраться в этом парадоксе. Проводимая российскими денежными властями политика исходит из хорошо известного тождества монетарной теории, согласно которому произведение количества денег на скорость их обращения эквивалентно произведению объема обращающихся на рынке товаров на их цены. Эта простенькая формула является символом веры для исповедующих монетаризм вульгарных либералов. Вульгарных в том смысле, что они предельно упрощают экономическую реальность исходя из предпосылок свободной конкуренции, абсолютной рациональности хозяйствующих субъектов, их полной информированности об имеющихся технологических возможностях и других, не существующих в действительности, но удобных для теоретизирования абстракций.

Вульгарный либерализм российских монетаристов еще более примитивен — в указанном выше тождестве они видят только линейную зависимость между темпом прироста цен (инфляцией) и темпом прироста денежной массы, считая скорость её обращения и объем товарной массы неизменными. Отсюда вытекает и логика проводимой ими политики количественного ограничения денежной массы в целях сдерживания инфляции. К примеру, судя по высказываниям руководителей денежных властей, они всерьез считают, что двукратное снижение темпа прироста денежной массы ведет к двукратному снижению инфляции*. Эта крайне упрощенная и далекая от экономической реальности с ее нелинейными и сложными обратными связями и неопределенностями логика бездоказательно предполагает неизменность (оптимальность) нынешнего уровня монетизации российской экономики. По словам российского министра финансов, “состояние нашей экономической системы таково, что мы себе можем позволить в 2006 году 27% показателя денежной массы к ВВП”**. И, согласно этой логике, превышение денежной массы по отношению к этой величине нужно изымать из обращения.

Это рассуждение, основанное на примитивной доктрине вульгарного монетаризма, не выдерживает критики. Хотя прирост количества денег в обращении превышает в последние годы 30%, уровень монетизации российской экономики остается явно недостаточным, о чем свидетельствует хроническая нехватка кредитных ресурсов для предприятий, которые во все больших масштабах прибегают к займам за рубежом. Согласно правительственному прогнозу, “уровень монетизации экономики возрастет с 28% ВВП в 2005 году до 34-39% в 2009 году, что значительно ниже, чем у таких быстроразвивающихся стран, как Индия и Китай”***.

Ошибочность постулата о некотором предельном с точки зрения инфляционной безопасности уровне монетизации российской экономики опровергается как многочисленными исследованиями, доказавшими отсутствие статистически значимой зависимости между инфляцией и уровнем монетизации экономики****, так и курьезными последствиями необоснованной политики количественного ограничения прироста денежной массы. В той мере, в которой правительство изымает деньги налогоплательщиков из российской экономики и вывозит их за рубеж, россияне направляются туда же, чтобы занять недостающие им денежные средства. Величина этого кругооборота составляет более 50 млрд долларов в год. При этом правительство ссужает деньги российских налогоплательщиков зарубежным заемщикам под 2-3%, а они вынуждены там же занимать изъятые у них денежные ресурсы под 8-15% годовых. Чистый ущерб от такой политики составляет около 5 млрд долларов в год. В этом второй парадокс проводимой макроэкономической политики — чем больше валютных поступлений получает экономика, тем больше капитала государство вывозит за рубеж.

При такой политике бесполезными оказываются и иностранные инвестиции. Ведь, согласно логике “Основных направлений…”, чем больше капитала вложат в приобретение акций российских предприятий иностранные инвесторы, тем больше будет прирост валютных резервов и денежная эмиссия под их увеличение и тем больше денег будет стерилизовано денежными властями. При этом, наряду с изъятием из экономики значительной части налоговых доходов бюджета в Стабфонд, денежные власти прибегают к увеличению резервных требований к коммерческим банкам и ненужным государственным займам, изымая из экономического оборота свободные денежные ресурсы. В результате объем государственного внутреннего долга на конец 2006 г. составит 1092 млрд рублей, а за 2007 г. возрастет до 1363 млрд. В дополнение к ненужным государственным займам правительства деньги на рынке занимает и ЦБ. Только за 9 месяцев 2006 г. он занял на рынке 229 млрд рублей, заплатив за замораживание средств кредиторам 4%*. Выходит, что приток иностранного спекулятивного капитала на финансовый рынок обернется оттоком денег из его инвестиционного сегмента. Получается, что чем больше приток иностранных инвестиций, тем меньше возможности внутреннего финансирования инвестиций и тем больше государственный внутренний долг.

При такой политике в России никогда не будет своей полноценной банковской системы. Поскольку Центральный банк жестко ограничивает денежное предложение и не занимается созданием должной системы рефинансирования коммерческих банков, рост последних жестко ограничен общим пределом роста денежной массы, устанавливаемым денежными властями. В результате коммерческие банки не могут удовлетворить растущий спрос на кредиты. Их наиболее благополучные клиенты, достигая уровня международной конкурентоспособности, переходят на кредитование за рубежом. И без того небольшой объем операций отечественного банковского сектора сужается. Таким образом, возникает четвертый парадокс проводимой политики — чем больше валютные доходы российской экономики, тем меньше возможности развития отечественной банковской системы.

В 2005-м и 2006 гг. наблюдается устойчивый и быстрый рост частных заимствований за рубежом. Если в 2004 г. их прирост составил 38,8 млрд долларов, то в 2005 г. — 73,9 млрд долларов, а за 9 месяцев 2006 г. — уже 65,4 млрд долларов**. Искусственно сокращая денежное предложение, Центральный банк подталкивает конкурентоспособные предприятия к кредитованию за границей, подрывая тем самым возможности роста отечественной банковской системы и финансового рынка. Очевидно, это ведет к поглощению российской банковской системы иностранным капиталом сразу же после присоединения России к ВТО.

До последнего времени иностранные банки весьма сдержанно относились к расширению своего присутствия на российском рынке, предпочитая переманивать наиболее выгодных клиентов с большими оборотами экспорта. Но как только будут утверждены планируемые на переговорах с ВТО условия открытости банковского сектора и политический риск будет снят актом их ратификации, экспансия иностранных банков не заставит себя долго ждать. Как показал опыт восточноевропейских стран, процесс этого поглощения происходит в считанные годы в силу неконкурентоспособности местных банков по сравнению с международными гигантами, имеющими неограниченные источники рефинансирования со стороны своих национальных денежных властей.

Причины всех этих парадоксальных глупостей заключены в самой технологии планирования денежного предложения, навязанной нам МВФ и остающейся неизменной с 1992 г., несмотря на чудовищный ущерб от ее применения. Суть этой технологии сводится к ежегодному планированию прироста денежной массы исходя из целевых установок по ограничению инфляции, экзогенно задаваемого прироста ВВП и предположений о неизменности скорости обращения денег. При этом никаких сколько-нибудь обоснованных моделей, позволяющих рассчитать зависимость между приростом денежной массы и уровнем инфляции, ни у Центрального банка, ни у правительства нет. Используемые же аналитиками денежных властей линейные эконометрические модели зависимости между темпом роста денежной массы и инфляцией отягощены высокой автокорреляцией и не имеют содержательного смысла. Сведение всех факторов, генерирующих инфляцию, к приросту денежной массы — грубейшее упрощение, приводящее к хронической недомонетизации российской экономики, следствием которой становится искусственное снижение инвестиционных возможностей и сдерживание экономического роста.

Инфляция, как известно, имеет многофакторную природу, и ее сведение лишь к одному приросту денежного предложения не выдерживает критики. Легко показать, что инфляция может генерироваться: увеличением скорости обращения денег вследствие повышения инфляционных ожиданий населения или снижения его склонности к сбережениям; снижением обменного курса национальной валюты; социальным давлением на рост доходов населения в целях увеличения потребления при неизменном объеме потребительских благ; злоупотреблениями монополистов доминирующим положением на рынке путем завышения цен.

Лишь последний фактор генерирования инфляции находится в прямом ведении правительства. При этом оно не проявляет ни желания, ни способности его обуздать. Напротив, каждый год правительство задает планы роста регулируемых им тарифов на услуги естественных монополий, запуская тем самым спираль инфляции издержек по всем технологическим цепочкам. Даже очевидные крупномасштабные злоупотребления монополистов в топливно-энергетическом и химико-металлургическом комплексах, ежегодно вздувающих цены существенно выше темпа инфляции, не пресекаются правительством.

И в 2007 г. прирост регулируемых тарифов превысит прогнозируемый темп инфляции (6,5-8%). Тариф на электроэнергию для населения вырастет на 13%, цена на газ — на 15%, тарифы на услуги ЖКХ — на 14-15%*.

Вместо жесткого пресечения злоупотреблений монопольным положением на рынке правительство предпочитает заниматься не своей ролью “стерилизатора”, избыточной, как ему кажется, денежной массы, подменяя тем самым Центральный банк. В отсутствие антимонопольной политики злоупотребления монополистов достигли гигантских размеров. Рынки не только товаров с высокой концентрацией производства и сбыта, но и с тысячами мелких торговцев контролируются монопольными группами, которые часто создаются организованной преступностью при попустительстве коррумпированной бюрократии.

Характерный пример — продовольственные рынки крупных городов, цены на которых многократно превышают равновесный уровень, соответствующий условиям свободной конкуренции. При ее соблюдении цена продажи товара потребителю редко превышает цену покупки того же товара у производителя более чем в полтора-два раза. У нас же потребитель платит за продовольственные товары в 3-10 раз больше, чем получает за них производитель. Остальное достается криминальным структурам, монополизировавшим торговлю.

Основным направлением борьбы с инфляцией в здоровых экономиках являются повышение эффективности и рост объемов производства. За счет НТП происходит непрерывное снижение издержек производства и создаются возможности наращивания его объемов, что ведет к увеличению предложения товаров и, в условиях добросовестной конкуренции, к снижению цен. Поэтому в развитых странах государство наращивает расходы на стимулирование инновационной и инвестиционной активности.

Российское правительство вместо должного выполнения функций антимонопольной, научно-технической и инвестиционной политики ведет борьбу с инфляцией монетарными методами, изымая около четверти налоговых доходов из экономики в Стабфонд. Другим факторам инфляции не находится места в виртуальном сознании наших денежных властей — они не вписываются в вульгаризированную версию монетарной теории. Власти сводят ее к простой линейной зависимости между приростом количества денег и темпом инфляции. Поэтому в отличие от развитых стран, которые удерживают низкую инфляцию при дефицитных бюджетах, мы имеем высокую инфляцию при профицитном бюджете. И никакие жертвоприношения, связанные с количественным ограничением прироста денежной массы (сдерживание роста зарплаты, инвестиций и социальных расходов), не помогают — монополисты и криминал, контролирующие рынки при попустительстве коррумпированного государства, продолжают завышать цены при любой макроэкономической политике. Наоборот, сокращая конечный спрос и ухудшая условия кредитования производства, угнетая инвестиционную и инновационную активность, эта политика ведет к сокращению предложения товаров и ускорению оборота денег, что, согласно тому же основополагающему тождеству монетарной теории, влечет повышение инфляции.

Так возникает пятый парадокс проводимой денежной политики — чем больше денег стерилизуют денежные власти, тем труднее подавить инфляцию.

Длительное снижение производства в 90-е годы и кризисное состояние большей части отраслей обрабатывающей промышленности, строительства и сельского хозяйства — прямой результат проводимой политики количественного ограничения денежного предложения. Лишь ничтожная часть хозяйствующих субъектов имеет доступ к кредитам. Последние предоставляются под завышенные проценты и требования завышенного залогового обеспечения, на короткие сроки и на невыгодных условиях. Подавляющее большинство предприятий вынуждены развиваться только за счет собственных средств — доля банковского кредита в финансировании инвестиций крупных и средних предприятий составляет не более одной пятой. Для малого бизнеса кредит остается вовсе не доступным.

Достаточно сказать, что отношение совокупного капитала банковского сектора к ВВП в России впятеро меньше, чем в других странах “восьмерки”. Темпы его роста могли быть гораздо выше, если бы Центральный банк и правительство создавали для этого необходимые условия. Но стерилизационные операции денежных властей вызывают повышение процентных ставок и ухудшение доступности кредита. Удерживая ставку рефинансирования на уровне, существенно превышающем среднюю рентабельность производственной сферы, Центробанк блокирует развитие всей банковской системы, ограничивая спрос на деньги краткосрочными спекулятивными операциями и сверхприбыльными отраслями.

В структуре источников финансирования капиталовложений российских предприятий доля банковских кредитов остается по сравнению с развитыми странами незначительной — 8-10%. Для сравнения: в США этот показатель составляет 40%, в ЕС — в среднем 42-45%, в Японии — 65%. По оценкам: 93% российских банков не могут выдать ни одного кредита объемом более 10 млн долларов. Неразвитость системы кредитования предпринимательской деятельности и практически полное отсутствие механизмов долгосрочного кредитования производственной сферы — прямое следствие ограничительной политики финансовых властей, не выполняющих свою главную функцию в рыночной экономике — организацию кредита.

Банк России выполняет свою главную функцию организации денежного предложения с точностью до наоборот — вместо создания денег занимается их изъятием из экономики. Его чистые внутренние активы составят к концу этого года минус 4869 млрд рублей, в то время как чистые международные резер- вы — 7964 млрд рублей. Как констатируют “Основные направления”, в этом году “Россия остается донором — чистым кредитором остального мира”. Прирост валютных резервов составит от 97,2 млрд долларов США. В 2007 г. за рубеж будет перемещено еще столько же средств в дополнение к уже вывезенному из страны — как минимум 600 млрд долларов. По сути, Центробанк свел свою миссию к поддержанию курса доллара, скупая его на внутреннем рынке и перекачивая затем приобретенную валюту в кредитование дефицита бюджета США. Правительство дополняет эту политику перекачиванием туда же около четверти налоговых доходов.

Между тем смысл самого существования Центробанка заключается в осуществлении монополии государства на организацию денежного обращения и денежной эмиссии в целях обеспечения благоприятных условий для экономического развития. В число этих условий помимо стабильной валюты входит наличие доступного кредита, механизмов аккумулирования сбережений и их трансформации в долгосрочные инвестиции, технологий устойчивого рефинансирования расширенного воспроизводства, а также обеспечение своевременного создания и освоения новых знаний и технологий.

В противоположность политике российских денежных властей, озабоченных главным образом изъятием денег из экономики, денежные власти развитых стран целенаправленно управляют денежной эмиссией в интересах социально-экономического развития своих стран, направляя ее через государственный бюджет и формируя долгосрочные кредитные ресурсы под прирост государственных обязательств.

Почти на 80% Банк Японии формировал ресурсы под бюджетные задачи — об этом свидетельствует величина государственных ценных бумаг, находящихся на балансе Банка Японии, под которые он эмитировал иены.

Аналогичная картина наблюдается в США. По данным ФРС, при величине денежной базы доллара около 700 млрд долларов (октябрь 2002 г.) на государственные казначейские облигации, находящиеся на балансе Центрального банка США, приходится примерно 600 млрд долларов.

Поразительный примитивизм политики российских денежных властей, сведших ее к купле-продаже иностранной валюты, особенно очевиден на фоне денежной политики развитых стран, которая исходит из интересов развития национальных экономик. Так, основными целями ФРС США в первую очередь являются поддержание долгосрочного роста денежных агрегатов с учетом потенциала увеличения производства; обеспечение умеренных долгосрочных процентных ставок; рост занятости.

Как известно, современный мировой экономический рост начался с промышленной революции в Европе, которая стала возможной благодаря организации долгосрочного дешевого кредита государством, создавшим механизм эмиссии национальной валюты. Экономическое чудо быстрого восстановления разрушенных войной стран Западной Европы стало возможным благодаря механизму рефинансирования коммерческих банков под векселя промышленных предприятий, которые переучитывались центральными банками этих государств. Столь же стремительный послевоенный подъем Японии был обеспечен дешевыми кредитными ресурсами, создававшимися государственной кредитнофинансовой системой на основе долгосрочных сбережений граждан. Сегодняшний рост экономики Китая питается эмиссией кредитных ресурсов, предоставляемых под низкий процент на цели модернизации производственных предприятий также через государственные банки.

К сожалению, весь этот колоссальный опыт успешного кредитования экономического роста России остается не востребованным денежными властями России. Главным результатом их политики становится дефицит денежного предложения, приводящий к завышению процентных ставок, эмиссии денежных суррогатов, долларизации экономики и в результате — к росту транзакционных издержек, падению конкурентоспособности отечественных товаропроизводителей, деградации и сокращению производства.

В отличие от развитых стран, активно использующих монополию государства на денежную эмиссию для кредитования экономического роста и финансирования государственных расходов, российские денежные власти отказывают стране и в том и в другом. Выгоду от этого получают экспортеры, пользуясь заниженным курсом рубля для извлечения сверхприбылей от вывоза дешевых природных ресурсов; иностранные инвесторы, по дешевке скупающие права собственности на российские объекты; а также финансовые системы США и ЕС, почти бесплатно привлекающие российские валютные резервы для кредитования своего дефицита.

Хотя Центральный банк признает, что главными причинами инфляции в настоящее время являются не монетарные факторы, а рост регулируемых тарифов и злоупотребления монополистов, борьба с инфляцией по-прежнему сводится к количественному ограничению прироста денежной массы. В условиях, когда главным источником инфляции является завышение цен монополистами, такая денежная политика ведет к снижению возможностей экономического роста и роста доходов населения, сводясь к обслуживанию перетока доходов к монополизированным и экспортно-ориентированным отраслям. При этом ее антиинфляционная эффективность остается весьма низкой, так как ограничение роста доходов населения и расходов государства почти не влияет на возможности монополистов завышать цены.

Вместо того чтобы проводить жесткую антимонопольную политику, государство ограничивает прирост денег в экономике, сокращая конечный спрос и сужая возможности роста производства. В результате закрепляются депрессивное положение и деградация отраслей, ориентированных на внутренний рынок, десятки миллионов людей теряют возможность увеличения доходов, становится хронической массовая бедность. Процветают лишь высокомонополизированные производства товаров и услуг первой необходимости и экспортно ориентированные предприятия.

Первые, благодаря систематическому завышению цен, обеспечивают необходимое для воспроизводства рефинансирование за счет потребителей. Вторые достигают этого благодаря устойчивому притоку валюты и привлечению иностранных кредитов. Вся остальная часть производственной сферы, ориентированная на внутренний рынок, все эти годы задыхается от хронической нехватки оборотных средств, не имея возможности самостоятельно рефинансировать свою деятельность из-за низкой рентабельности.

Вследствие искусственной привязки рубля к доллару, денежного предложения — к приросту валютных резервов, жесткого количественного ограничения прироста денежной массы произвольно задаваемыми параметрами все не ориентированные на экспорт отрасли посажены на “финансовую мель”. У них нет возможности долгосрочных заимствований, крайне ограничен доступ к кредитным ресурсам, отсутствуют механизмы рефинансирования производственной деятельности.

В результате проводимой денежно-кредитной политики мы лишились значительной части производственного и инвестиционного потенциала, вывоз капитала превысил полтриллиона долларов, произошла деградация экономической структуры страны с закреплением доминирующего положения сырьевых и монополизированных отраслей. Мы могли бы иметь сегодня вдвое больший объем ВВП и втрое больший объем инвестиций, гораздо более прогрессивную структуру экономики, если бы политика Центрального банка соответствовала ее главной цели — использованию монополии государства на денежное предложение для кредитования экономического роста.

Налогово-бюджетная политика

Налогово-бюджетная политика включает наиболее мощные инструменты государственного воздействия на развитие государств с рыночной экономикой. Через них осуществляется перераспределение от 1/3 до 1/2 ВВП современных стран. При этом развитые страны поддерживают уровень расходов бюджетной системы государства в пределах 40-50% ВВП.

Более чем четырехкратное увеличение уровня государственных расходов в течение последнего столетия (с 10% ВВП в конце XIX века до 40-50% ВВП в конце XX века и в настоящее время) объясняется резко возросшей ролью НТП в генерировании экономического роста. В силу специфической открытости науки и образования для общего пользования и невозможности приватизации знаний государство вынуждено финансировать около половины совокупных расходов на НИОКР и подавляющую часть расходов на образование. Именно за счет этих составляющих (социальных трансфертов) произошло многократное увеличение расходов государства, которое в условиях современного НТП вынуждено стать государством развития, приняв на себя обязательства по финансированию расходов на воспроизводство интеллектуально-человеческого потенциала и генерирование новых знаний.

Сопоставление динамики структуры государственных расходов развитых стран, приведенных директором Института США и Канады РАН С. М. Роговым, убедительно доказало, что увеличение государственных расходов на цели социально-экономического развития является необходимой составляющей современного экономического роста, основанного на НТП*. Согласно введенному Роговым разделению функций государства на традиционные (оборона и правопорядок) и современные (развитие интеллектуально-человеческого потенциала), можно видеть, что сегодня в мире через государственные бюджеты тратится в среднем на современные функции 17,8% ВВП, а на традиционные — только 5,3%. Соотношение между этими статьями расходов — 3,4:1. В развитых странах эти показатели составляют 25,0% и 3,9% (соотношение — 6,4:1), в странах с переходной экономикой — 22,1 % и 3,8% (соотношение — 5,8:1).

В противовес мировой закономерности увеличения государственных расходов на выполнение современных функций государства, в России большая часть государственных расходов идет на выполнение традиционных функций. В будущем году на эти цели из федерального бюджета будет потрачено 7,4% ВВП, что почти на 25% превышает среднемировой показатель. При этом наше государство тратит на современные функции в три раза меньше (4,7% ВВП). То есть у нас соотношение расходов на современные и традиционные функции составляет 1:2. Как констатирует С. М. Рогов, такая структура бюджета была характерна для государства образца XVIII-XIX веков.

Как видим, структура расходов российского бюджета разительно отличается от общепринятых в мире стандартов. Эта структура сформировалась в постсоветский период под влиянием псевдонаучной доктрины рыночного фундаментализма, отрицающей очевидную закономерность возрастающего значения роли государства в обеспечении социально-экономического развития в условиях современного НТП.

Судя по параметрам федерального бюджета страны на 2007 год, доктрина рыночного фундаментализма продолжает лежать в основе экономической политики правительства*. Структура расходной части бюджета уже многие годы формируется под влиянием доминирующего значения обслуживания внешнего долга, остающегося единственным ярковыраженным приоритетом бюджетной политики правительства. Даже сейчас, после погашения большей части долга и существенного снижения бремени расходов на его обслуживание, в целях успокоения иностранных кредиторов создан колоссальный Стабилизационный фонд (средства которого разрешается тратить только на погашение внешнего долга), отвлекающий из экономики более 13% ВВП. Планируемый на конец 2007 г. размер Стабфонда в 4239 млрд рублей намного превышает размер государственного внешнего долга, составляющего менее 50 млрд долларов. Единственной целью его наращивания сегодня является стерилизация значительной части денежной массы, кажущейся избыточной разработчикам бюджета.

К концу 2006 г. профицит бюджета достиг 1770 млрд рублей, или 6,5% ВВП. В 2007 г. он планируется в размере 1,5 трлн рублей, или 4,5% ВВП. Вывод этих налоговых поступлений из экономического оборота означает соответствующее сокращение конечного спроса и соответствующее снижение ВВП. При условии ограничения госзакупок исключительно отечественными товарами это снижение можно оценить в 5% ВВП в 2006 г. и 3,5% ВВП в 2007 г.

Таким образом, темпы экономического роста были бы почти вдвое выше, если бы правительство не замораживало пятую часть бюджетных доходов в Стабилизационном фонде, размещаемом за рубежом. Создание инвестиционного фонда, даже с учетом ассигнований на финансирование целевых инвестиционных программ общим объемом в 2,7% ВВП, не компенсирует депрессивное влияние огромного профицита бюджета. Последнее усиливается политикой правительства по наращиванию внутреннего государственного долга — без какой-либо нужды правительство планирует размещение на рынке под немалый процент дополнительных финансовых обязательств на сумму 300 млрд рублей. Тем самым на эту же сумму уменьшается инвестиционный потенциал частного сектора.

Правительство, оправдывая торможение экономического роста утверждениями о необходимости стерилизации избыточной, на его взгляд, денежной массы, в качестве основной задачи бюджетной политики видит поддержание “соответствия темпов роста непроцентных расходов темпам роста экономики”, а также “снижение инфляции, формирование параметров в Стабилизационном фонде в целях погашения внешнего долга”. Тем самым правительство без каких-либо оснований фиксирует долю непроцентных расходов федерального бюджета на сложившемся уровне около 17%, а консолидированного бюджета — около 33% ВВП. Это существенно ниже уровня развитых стран. При этом разница заключается в многократном недофинансировании российским правительством современных государственных функций.

Исходя из мирового опыта, можно оценить параметры финансирования важнейших государственных функций, соответствующие современным требованиям. Так, расходы на здравоохранение должны составлять от 5% ВВП (минимально допустимый уровень, рекомендуемый Всемирной организацией здравоохранения) до 10% (уровень наиболее благополучных стран). Расходы на науку — от 1,5 до 3% ВВП. На образование — от 5 до 7% ВВП. В консолидированном бюджете России на 2007 г. расходы на образование составляют около 4% ВВП, на здравоохранение — около 2,8% ВВП. Если суммировать все отраженные в консолидированном бюджете ассигнования на социальные нужды (3,764 трлн рублей), то их совокупный вес в ВВП составит 12%. Если к ним прибавить межбюджетные трансферты (1 трлн рублей), направляемые главным образом на поддержку отраслей социальной сферы и социальные программы, то величина социальных расходов государства достигнет 15,5% ВВП. Это существенно меньше уровня финансирования социальных функций государства не только правительствами развитых стран (21,6%), но и находящихся с нами в одной категории стран с переходной экономикой (18%).

Заметим, что в этих сравнениях социальные расходы по России учтены в полном объеме, тогда как межстрановые сопоставления приводятся только в отношении расходов центральных органов государственного управления. Для корректности к ним следует добавить расходы, финансируемые из местных и субфедеральных бюджетов, а также из внебюджетных фондов. Таким образом, отставание российского государства от общепринятых в мире стандартов финансирования социальной сферы в полтора-два раза больше, о чем также свидетельствуют прямые сопоставления социальных расходов федерального бюджета.

Доля социальных расходов в структуре федерального бюджета России существенно ниже среднемирового уровня и даже уровня слаборазвитой Африки. Так что социальным проект федерального бюджета назвать невозможно. Правда, с учетом трансфертов доля расходов на социальные нужды в проекте федерального бюджета достигает почти половины, приближаясь к уровню стран с переходной экономикой. Но по отношению к ВВП и в этом случае Россия существенно отстает не только от среднемирового уровня (более чем в полтора раза), но и от уровня Африки. Таким образом, уровень социальных расходов государства в России является одним из самых низких в мире, он не соответствует ни требованиям социального государства, ни потребностям развития человеческого потенциала.

Чтобы достичь среднемирового уровня социальных расходов, Российскому государству их надо увеличить на 4,9% ВВП. Эта величина соответствует профициту в федеральном бюджете, который планируется на 2007 г. в размере 1,5 трлн рублей, или 4,8% ВВП. Таким образом, профицит российского федерального бюджета равен объему недофинансирования социальных расходов по сравнению со среднемировым уровнем. Эта оценка подтверждается в результате расчета недофинансирования социальной сферы по отношению к необходимому уровню его воспроизводства*. Иными словами, профицит федерального бюджета образуется не потому, что российское государство получает доходов больше, чем ему требуется для выполнения своих функций, а вследствие недофинансирования социальной сферы.

Не лучше обстоит дело и с финансированием другой фундаментальной функции современного государства — функции развития. Объем расходов на ее реализацию складывается из расходов на научные исследования и расходов на национальную экономику. В совокупности они достигают 2,05% ВВП, в том числе расходы на научные исследования — 0,46% ВВП. Это более чем вдвое ниже среднемирового уровня. С учетом степени износа основных фондов и деградации научно-производственного потенциала Российскому государству необходимо поддерживать относительно более высокий уровень расходов на стимулирование НТП, инвестиционной и инновационной активности. Недофинансирование функции развития может быть оценено, таким образом, как трехкратное.

Вместе с тем по уровню расходов на национальную оборону, безопасность, содержание госаппарата российское правительство лидирует в мире. Доля этих расходов по отношению к ВВП в России является одной из самых высоких в мире, а по доле этих расходов в общих расходах федерального бюджета Россия является абсолютным лидером. Если развитые страны на выполнение полицейско-бюрократических функций расходуют около 11% бюджета своих центральных органов власти, среднемировой уровень этих расходов составляет около 20%, то в российском проекте федерального бюджета на эти цели предусматривается более 42,2%. Это соответствует практике полицейско-бюрократических государств конца позапрошлого века.

Таким образом, анализ структуры расходов в проекте федерального бюджета позволяет следующим образом ранжировать реальные приоритеты бюджетной политики федерального правительства. Первым по значимости приоритетом является вывоз капитала, вкладываемого в государственные обязательства США и ряда стран ЕС. Вторым — обеспечение национальной безопасности, поддержание правопорядка, функционирование бюрократии. Третьим, финансируемым по остаточному принципу, — обеспечение социально-экономического развития. Судя по структуре федерального бюджета, его главными целями являются удержание доминирующего положения нынешней властвующей элиты и вывоз капитала за рубеж. Проводимая федеральным правительством архаичная бюджетная политика не соответствует ни требованиям современного государства, ни интересам социально-экономического развития страны, она противоречит конституционным принципам социального и демократического государства.

Вместе с тем в последние годы декларируются попытки применения программно-целевого подхода к планированию социально-экономической политики посредством так называемых национальных проектов. Однако по технологии разработки этих национальных проектов, способам и масштабам их реализации они больше напоминают PR-акции, а не реальные прорывные программы. Изначально при их формировании вместо программно-целевого подхода была использована обычная бюрократическая сборка вполне рутинных мероприятий. Масштаб этих проектов крайне мал как по сравнению с потребностью соответствующих сфер в инвестициях, так и по сравнению с реально существующими возможностями государственного бюджета.

Так, в 2007 г. на национальный проект “Здоровье” выделяется 107 млрд рублей, на “Образование” — меньше 50 млрд рублей, на “Доступное жилье” — 26 млрд рублей (плюс 33 млрд рублей государственных гарантий), на агропромышленный комплекс — 23 млрд рублей. На фоне двукратного недофинансирования социальной сферы эти меры несопоставимы с существующими в данных отраслях проблемами. К примеру, программа бесплатной медицинской помощи сводится с дефицитом в 30%, что втрое превышает ассигнования на национальный проект “Здоровье”.

Другие национальные проекты еще в меньшей степени отвечают масштабу соответствующих проблем. Так, объем денег, выделяемых на национальный проект по сельскому хозяйству, меньше потерь, которые несет эта отрасль вследствие сезонного повышения цен на горюче-смазочные материалы. Ассигнования на нацпроекты в сфере образования и жилья вовсе не заметны. Для реализации цели, которую президент сформулировал как подъем жилищного строительства в 1,5 раза, денег нужно в 7 раз больше. Общий эффект от реализации всех национальных проектов охватит не более 3% населения и серьезного влияния на развитие страны не окажет.

Сумма всех ассигнований на национальные проекты составляет десятую часть от профицита бюджета. Иными словами, позитивное влияние национальных проектов на социально-экономическое развитие десятикратно меньше негативного влияния бюджетной политики в целом. Общая сумма средств, выделяемых на их реализацию, меньше, чем объем обесценивания денег, накопленных в Стабилизационном фонде в прошлом году. В этом состоит объективная характеристика “эффективности” бюджетной политики государства.

Политика развития

Политика развития является ведущей функцией современного государства и включает в себя научно-техническую, образовательную, промышленную, инвестиционную и внешнеторговую составляющие. С сожалением можно констатировать, что ни по одному из этих направлений российское правительство не предпринимает должных усилий.

Выше констатировалось отсутствие научно-технической политики, сопровождавшееся многократным сокращением финансирования НИОКР и фактической ликвидацией отраслевой науки в ходе приватизации промышленных предприятий. Ничуть не лучше обстоят дела с инвестиционной политикой — лишь в последнее время введены нормы ускоренной амортизации и разрешено списание на расходы затрат на НИОКР. Банки развития, созданные несколько лет назад, не получили должной кредитной поддержки и не в состоянии оказывать существенного влияния на инвестиционную активность. Широко разрекламированный в прошлом году Инвестиционный фонд так и не приступил к работе. Федеральные целевые программы систематически не выполняются и носят скорее имитационный характер.

Еще хуже обстоят дела с промышленной и внешнеторговой политикой, которые фактически отсутствуют. Если, конечно, не считать таковой государственную поддержку лизинга иностранных самолетов и массовые государственные закупки импортного оборудования. Многочисленные рекомендации ученых и специалистов о необходимости активной промышленной политики были правительством оставлены без внимания. Внешнеторговая политика свелась к единичным случаям применения защитных мер и беспомощным попыткам пресечения так называемого “серого” импорта. Коррумпированность органов таможенного контроля обнуляет результативность основных инструментов торговой политики.

Между тем с присоединением России к ВТО возможности проведения политики развития будут существенно ограничены как обязательными нормами ВТО, так и условиями присоединения России к этой организации. Несмотря на то, что переговоры о присоединении России к ВТО близятся к завершению, адаптации экономической политики государства к требованиям ВТО практически не ведется, правительство не предпринимает необходимых усилий по выработке адекватных требованиям ВТО мер промышленной и экономической политики. Даже федеральный бюджет на 2007 год составлен без учета планируемых условий присоединения России к организации. Некоторые из предусмотренных в нем мер поддержки отечественных товаропроизводителей и стимулирования экономического роста прямо противоречат нормам ВТО и будут отменены сразу же после присоединения.

Наиболее широко обсуждаемым требованием ВТО к России является снижение ставок импортных пошлин. В настоящее время средневзвешенная ставка ввозной таможенной пошлины по всей товарной номенклатуре оценивается в 13% по сравнению с 3-5% по странам — членам ВТО. В России уже достигнут достаточно высокий уровень открытости внутреннего рынка, и для большинства отраслей существующие ставки импортного тарифа не играют какой-либо протекционистской роли, а выполняют главным образом фискальные функции. Небольшое снижение импортного тарифа на несколько процентных пунктов, ожидаемое по условиям присоединения к ВТО, едва ли существенно отразится на конкурентоспособности большинства отечественных товаропроизводителей. Во всяком случае, это влияние будет меньше последствий колебаний курса рубля, который после трёхкратного снижения в 1998 г. растёт в реальном выражении на 5-10% в год.

По имеющимся оценкам наибольшее снижение производства вследствие вытеснения отечественных товаров импортными в связи с планируемым снижением импортного тарифа будет наблюдаться в машиностроении — до 3%. Незначительное снижение производства (менее 1%) возможно в металлургии и химической промышленности*.

При этом снижение импортных пошлин может быть компенсировано защитными мерами, вводимыми в соответствии с правилами ВТО в случаях угрозы разорения отечественных товаропроизводителей вследствие резкого роста импорта или применения импортёрами недобросовестной торговой практики. Гораздо серьёзнее на отечественную промышленность повлияет выполнение системных и дополнительных условий вступления России в ВТО. Среди основных условий присоединения России к ВТО наибольшее значение имеют обязательные для всех членов соглашения по системным вопросам, требования по отмене экспортных пошлин, а также навязываемые России отдельными членами ВТО дополнительные соглашения по торговле гражданской авиационной техникой, правительственным закупкам, информационным технологиям.

Главным предметом экспортных ограничений, отмены которых добиваются некоторые партнёры по переговорам о вступлении России в ВТО, являются экспортные пошлины. Они были введены в 1992 г. на вывоз сырьевых товаров одновременно с либерализацией внешней торговли в целях изъятия в доход государства части природной ренты, образующейся в результате эксплуатации принадлежащих государству природных ресурсов, а также сдерживания роста внутренних цен на энергоносители и сырьевые товары, которые в то время были существенно ниже мировых. В настоящее время экспортные пошлины действуют на вывоз углеводородов (природного газа, сырой нефти и продуктов ее переработки), на долю которых в совокупности приходится 97% всех поступлений бюджета по этой статье, а также на некоторые товары химико-металлургического комплекса.

Ликвидация экспортных таможенных пошлин приведет к существенному снижению ежегодных доходов государственного бюджета, которые в 2005 г. составили 618,2 млрд рублей, или 20,6 млрд долларов, что эквивалентно 18,5% всей суммы доходов федерального бюджета. Важным следствием отмены экспортных пошлин станет рост внутренних цен на энергоносители, которые будут стремиться к мировым за вычетом транспортных издержек.

Навязываемая России отмена экспортных пошлин усугубляется еще более спорным требованием выравнивания внутренних и мировых цен на энергоносители, которое провоцируется российскими же энергетическими монополиями. “Газпром” и РАО “ЕЭС России” последовательно добиваются устранения государственного регулирования тарифов на энергоносители, поставляемые коммерческим потребителям, включая промышленные и коммунальные предприятия. С учётом того, что вследствие климатических условий энергоёмкость производимых в России товаров в несколько раз выше, чем при производстве аналогичных импортных товаров, приближение внутренних цен на энергоносители к мировым станет системным фактором снижения конкурентоспособности российской промышленности.

В наибольшей степени пострадают самые энергоемкие отрасли: металлургическая и химическая промышленность, в которых издержки производства в этом случае превысят мировой уровень. Если учитывать, что в структуре материальных затрат предприятий химической промышленности 10% приходится на энергию, а для чёрной и цветной металлургии — 15%, то это не может не отразиться на ценах готовой продукции. Рост цен на металлы и химическое сырье еще более ухудшит положение в машиностроении и металлообработке. Общее снижение производства в случае выравнивания внутренних и мировых цен на энергоносители может составить около половины от объема выпускаемой сегодня продукции металлургии и химической промышленности и до четверти продукции машиностроения, что будет иметь катастрофические последствия для многих предприятий и регионов страны.

Несмотря на очевидные негативные последствия либерализации цен на энергоносители, под давлением “Газпрома” правительственные чиновники высказывают намерения о введении свободного ценообразования и повышении тарифов на газ и электроэнергию.

Внешнеторговая политика российского правительства все более подчиняется частным интересам “Газпрома” в ущерб общенациональным. В целях повышения прибыли последнего был резко повышен тариф на газ, поставляемый потенциальным участникам Единого экономического пространства (ЕЭП). Заявлено о намерениях повышения до экспортного уровня тарифа на газ, поставляемый в Беларусь, входящую в Союзное государство с Россией. Дискриминация наших партнеров по ЕЭП по условиям ценообразования на энергоносители несовместима с общепринятыми правилами функционирования Таможенного союза и ведет к его фактическому разрушению. Таким образом, для максимизации краткосрочных прибылей “Газпрома” в жертву приносятся долгосрочные интересы страны по восстановлению ЕЭП и повышению общей конкурентоспособности российской экономики.

Инвестиционная политика российского правительства также во все большей степени подчиняется частным интересам энергетических монополий. Государство оказывает крупномасштабную поддержку строительству новых экспортных трубопроводов, идет на поводу у монополий, удовлетворяя их запросы по повышению тарифов. В их же интересах проведена фактическая ликвидация валютного контроля, благодаря чему экспортеры энергоносителей могут оставлять экспортную выручку на валютных счетах, привлекая одновременно иностранные кредиты.

Такая политика оборачивается дополнительными издержками для обрабатывающей промышленности, не выдерживающей опережающего роста цен на энергоносители, конструкционные материалы и химическое сырье, а также снижением конкурентоспособности российской экономики. Государство даже не пытается направить сверхприбыли от экспорта природных ресурсов в модернизацию экономики, упуская возможности кардинального повышения ее конкурентоспособности на основе нового технологического уклада.

 

Елена Родченкова Великая сила любви

Бабы луковые

Жила в одной деревеньке на Псковщине старая бабка Надя. Муж её погиб на войне, сын в послевоенные годы мальчишкой подорвался на мине, одна дочка сгинула на лесозаготовках, вторая устроила свою судьбу на другом конце страны — во Владивостоке, и осталась бабка Надя под старость одна. Казалось бы — грустить ей надо, а глянешь на неё — зарадуешься! Жить хочется, сердце веселится, душа поёт. Всё бабке нипочем, будто и не было никакого в ее жизни горя. Знай сажает свой лучок. У всех пожелтел он да поник, а у неё весь огород — словно зелёный газон. Так её лук любил, эту бабку Надю, что все в округе прозвали ее Луковая Баба.

Глазки голубенькие, лицо светлое, сияет. “А что ж мне горевать? Людям ещё хуже, чем мне, а всё — живут. Земелюшке ещё хужей, чем людям, однако ж — родит. Как она, земелюшка, мучается, ай-ай! Мне хорошо — отживу, отработаю свое и подамся восвояси, а ей надо будет других терпеть. А другие, может, ещё хуже будут, чем мы…” — приговаривала она, ссыпая луковые семена в полотняную торбочку соседке. “Денег не возьму, а то не будет толку”.

— Почему у вас так хорошо лук растёт? — спрашиваю я её.

— А я СЛОВО знаю! — улыбается и хитро уходит она от ответа. А может быть, это и есть ответ.

Сколько таких луковых, морковных, свекольных бабок по России! Знающих какие-то слова, отчего мир вокруг них становится чище, светлее, добрее. Улучшить этот мир — вот для чего мы приходим на свет, вот смысл всей нашей жизни. Кто чем может улучшает его: кто — луком, кто — детьми, кто — своим талантом. Потому что знают Слово.

Могучее оружие есть у каждого в руках, только каждый сам делает выбор — применять его или не применять, защищать радость или состоять на службе у тьмы.

Раньше у слов не было полутонов. Они чётко разделяли мир на две части: добро-зло, свет-тьма, чёрное-белое, мужчина-женщина. С каждым годом жизнь, нравы, поведение людей становятся хитрее. Чем больше мы обманываем свою жизнь, то есть время, тем больше время смеётся над нами — ускользает, изворачивается, отнимает память, смысл, играет с нами, как с наполненным пустотой мячиком. Отступает чёткая грань между чёрным и белым, мужчиной и женщиной, между “да” и “нет”.

— Да, да, да! — кричит телеведущая Лолита, сутуля от напряжения оголённые плечи. — Бросьте его! Не терпите, найдите себе другого! Жизнь одна! Зачем мучиться?

— Да, — согласно кивает простая русская женщина, вроде бы соглашаясь тут же бросить разбуянившегося мужика. — Конечно. Двенадцать лет ведь прожили… Да, у нас дети. Он их любит. Он отец их… Не брошу я его, — решает женщина.

— Нет, что она говорит?! — возмущается Лолита.

— Мы были счастливы. Мы с ним родили двоих детей для России, воспитали их, выучили…

— Для России? — теряется Лолита. — Вы рожали детей для России?! — Её пуговичные глазки таращатся недоумённо, потому что в голове известной шоуменши нет таких понятий.

— Да, — кивает женщина. В глазах её легкое удивление от реакции Лолиты. — Для России…

Женщина продолжает рассуждать, но ведущая почувствовала азарт от предощущения эффектного представления.

— Подождите, подождите! — Она, как охотник к жертве, подходит поближе. — Так вы для России занимались любовью? Ведь вы занимались любовью, когда делали детей?

— Да, — смущается женщина.

— Вы занимались этим для себя! — радостно объявляет Лолита. — Вы занимались этим для себя, а не для какой-то России!

— Для России… — почти шепчет, но не сдаётся женщина.

Тут с Лолитой происходит катастрофа. Её мозговой компьютер завис. Мало того, что в нём не было суждений, которые с кровью впитала эта русская простушка, она ещё и не ожидала такого вопиющего непослушания. Сказано — брось, значит, брось, а тут: “…для России нарожала!”

Зрелище потрясающее. Режиссёр выхватывает из зала несколько лиц, и на лицах — у одних недоумение и даже страх, у других — проснувшееся достоинство. Режиссёру всё-таки надо кого-то показывать. Желательно было бы, чтобы кто-то смеялся над “глупой бабой”, но никто не смеётся. Опытная шоуменша проиграла этот поединок с простой русской женщиной. Но это поражение — одно на сотни экранных побед известной телеведущей над моральными устоями порядочных, скромных, честных жён и матерей.

Мы приходим в этот мир, чтобы своим присутствием улучшить его. Если невозможно улучшить, то хотя бы — не осквернить. Бабка Надя покупает в автолавке беленький платочек, тут же надевает его на голову, улыбается: “А что, веселей стало? Не будете теперь говорить, что баба Надя — старуха страшная?” — “Разве кто так говорил, баба Надя?” — “Вы не говорили, да я слышала. А теперь вот — красиво”.

Безусловно, заботясь об улучшении мира, нужно начинать с улучшения себя — и тела своего, и души. “В здоровом теле здоровый дух не всегда бывает” — гласит русская пословица. И правда.

А вот с виду симпатичная, молодая, стройная телеведущая — Ксения Собчак. Кажется — горы свернёт. Но какой хаос чёрной энергии несёт с экрана эта эффектная девица! С этим хаосом она ведёт за собой участников передачи “Дом-2” — тоскливых, инертных, словно рыбы в аквариуме, ребят. И в эту воронку засасывают тысячи и тысячи российских школьников и школьниц. Кто-то когда-то внушил Ксюше, что она очень яркая и талантливая, и она решила взлететь на небо и сиять там. Слава родителей, вернее, не слава, а шумиха вокруг их имён — обычная почва для звёздной болезни. И девочка теперь хвастается перед телеаудиторией — то внешностью, то одеждой, то обувью, стилем, властью, здоровьем, квартирой, всем, что есть у “блондинки в шоколаде”. Она ежесекундно вынуждена доказывать всем, и прежде всего самой себе, что она и есть та самая “стерва Ксюша”, какой должна стать во имя известности — тут нельзя употребить понятие “слава”, это слишком высокое слово.

Страшный комплекс Ксюши поражает других российских девчушек, брошенных родителями на произвол судьбы. Они теперь не разговаривают, а перекрикивают сами себя — в надежде, что кто-то их услышит, заметит. Это тоже комплекс ребёнка, брошенного с детства, которого никто никогда не слушал, с которым не говорили по душам, а только отшучивались, отмахивались, не любили, а делали вид, что любят.

Зло распространяется по России посредством “чёрного квадрата” телевизора до самых недоступных уголков, туда, где природа веками сохранялась в чистоте, сохранялась чистота души народа. Воспитываемая телевизором тяга к “настоящей” яркой, феерической жизни заслоняет жизнь реальную, здоровую, калечит и уродует здоровые чувства и устремления человека. В своё время родители этих детей тоже тянулись к неизведанной жизни. Но они ехали на комсомольские стройки, на учёбу, на службу родине, чтобы честным трудом заработать себе достойную жизнь. А нынешняя тяга к “настоящему” может привести молодёжь к деградации. Эта замена правды ложью не может восприниматься как правда. Подмена настоящего суррогатом, сокровища — подделкой. Псевдожизнь, какбыкультура, эрзацценности, прививаемые с экранов якобы успешными сливками будтобыэлиты и вместоаристократии на уровне подсознания, подменяют наши истинные чувства, мысли и желания. Всё это — хитрая ложь, которой нельзя спастись — можно только разрушить себя.

Полуголая Лолита полагает, что выглядит привлекательно, демонстрируя складки погрузневшего тела, но вместо красоты демонстрируется отчаянье по поводу её ухода. И зачем называть это отсутствием комплексов, если любая демонстрация отчаяния, любой вызов — это комплекс, вызов тем, от кого красота ещё не ушла, и беспомощное кривляние перед теми, кто умеет мудро, красиво и достойно стареть.

И всё-таки — “чем ночь черней, тем звёзды ярче”. “Чёрный экран” может не только разрушать, но и воспитывать — от противного. Всё-таки хочется задрать голову и отыскать во тьме звезду — ту, которая недосягаема, таинственна, высока и чиста. И чем больше искусственного света, чем больше шума, тем сильнее притягивает эта тишайшая Высь, где нет фальши, а есть только простая Божья правда, та правда, что есть у “луковой” бабки Надежды, у других луковых, свекольных, песенных и прочих баб, озаряющих светом мир вокруг себя. Неужели иссякнет этот свет — засыпанный грязью, придавленный бетонными плитами пошлости? И на огромных просторах великой страны женщины будут теперь жить — только для себя, любить себя, наряжать, радовать, баловать — себя…

Но тогда мир не спасёт красота. Тогда мир уже ничто не спасёт. Красота телесная растает в молодости, а красота душевная — это тот факел, который даётся при рождении и который нужно аккуратно нести через непростую жизнь к глубокой, красивой и мудрой старости.

Воюя с кротким народом

Для народа и для страны было бы славно радоваться политике власти, уважать её, жить спокойно и уверенно, рожать детей и обрабатывать землю, если бы народ чувствовал, что власть от лица государства уважает народ, радуется ему и делает всё, чтобы народ жил достойно и праведно. Жить праведно возможно и без праведной системы, но это будет тяжкая жизнь — вопреки, а не благодаря.

Народ, конечно, не такой дурак, как его называют, сравнивая с дорогами. Пресловутые две беды — дураки и дороги — якобы и мешают России в лице власти выйти на ровный путь. Народ сравнили и сравняли с землёй. Но ведь эти “дураки” оказались настолько мудрыми, что построили и не раз отстояли, сохранили своё великое государство, а заодно и прочие мелкие страны. Позволяя хитроумным называть себя “дураками”, кроткий народ наследовал самые обширные на планете земли. “Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю” (Мф.: 5.5). Россия — самая обширная страна мира — это земля самого кроткого в мире народа. Наследование — то есть “след в след” от одного поколения к другому.

Власть воюет сейчас с народом за землю и недра. Однако ни земли, ни недра не принадлежат народу как собственность, а даны ему в наследование. И небо и земля принадлежат только Богу, никак не народу. Воюя с кротким народом, власть воюет с Богом. Уничтожая политикой геноцида кроткий народ, власть борется с Божьим промыслом. Никто Его не победил и не победит. “Всевышний владычествует над царством человека и даёт ему, кому хочет, и поставляет над ним уничиженного между людьми” (Дан.: 4.14). “Сегодня Он позволил заносчивому глупцу занять престол, а назавтра свергает его и ставит последним из самых последних людей”.

Власть в России всегда была освящена христианской идеей. Царскую корону венчал крест. Корона венчала царя. Царь венчал народ. Народ венчал землю. И потому земля была святой. Будучи святой, она питала народ силой своей и, как добрая почва, взращивала его, не давая воли сорнякам.

Народ — это не те шустрые личности, которые ограбили государство, а те исчезающие по миллиону в год обездоленные, которым дана в наследование одна шестая доля всей нашей планеты. Сколько ещё миллионов уйдёт до той поры, когда станет исполняться воля Собственника земли?

Закон аккуратно разделил собственность на государственную, частную и совместную, ни слова не говоря о Божьей собственности. Только Богу принадлежит земля, небо и наши души. Кто смеет посягать на это?

“Когда караван разворачивается, последний верблюд становится первым, а первый — последним”. Человеку караван развернуть не по силам. Но мы должны быть готовы к развороту событий.

Обычный для такого разговора вопрос: как развернуть на полном ходу тяжеловесную законодательную махину и заставить её работать в другом режиме? Не нужно будет разворачивать. Машина рухнет, рассыпая гайки, винтики и прочие механизмы. Новые законы будут издаваться в три секунды. Закон — и предатели в тюрьме. Закон — и имущество изъято. Закон — и прекращён поток капитала за границу. Богатств хватит и чтобы возродить деревню, и чтобы построить новые города, и чтобы вырастить новое поколение детей, каждый из которых будет на вес золота, а не щенком в своей стране. Что подумает мир? А что он думал во время революции 1917 года? Что он думал во время гражданской войны и в годы Великой Отечественной? Ничего не думал. Он наблюдал. Когда победа была близка — подключался. Что думают соседи, когда в вашей квартире стреляют или громко кричат? Смотря какие соседи, конечно, но большинство предпочитает не вмешиваться и вызывают милицию. Если милиция не едет — ждут утра, дежурят у своих дверей, не спят, охраняют своё добро. Это — их дело.

Дела нашего дома, нашей семьи — это наши дела. Конечно, “милицию” вызовут. Но так ли уж нужно дюжим молодцам лезть к вооружённым до зубов и к тому же непредсказуемым соседям? Мир будет молча наблюдать. Мир в целом осторожен.

Сейчас, пока в порядке армия, надёжны окна и двери, — ещё можно навести порядок в доме. Понимание народом необходимости кардинальных перемен — это почва для долгожданного зерна, которое может быть посеяно во имя нашего спасения или в котором нам может быть отказано. Если зерна не будет, мы обречены на следующий круг ада, пока не поймём, что земля дана нам, кротким, в наследование — “след в след” — для грядущего поколения, и её нельзя сдавать вот так просто, мирным, бумажным путём.

Мы привыкли задавать вопросы. А надобно приучиться задавать ответы. И тогда на заданный ответ нам ответят очередным вопросом. Вся жизнь народа — проработка вопросов. Все наши отчаянные вопрошания — что делать, кто виноват, за что, Господи? — это уже ответы.

Нельзя отделаться от жизни

Спросите, как же это можно — отделаться от жизни? А очень просто: закрыть на всё глаза и не дышать. И этому нас уже научили. Мы оказались послушными и способными учениками. Уметь отмахиваться, отметать “ненужное” и устремляться только вперёд, к достижению цели, какой — не важно, стало обычным хаотичным движением времени суеты и смуты. Порой кажется, что это движение имеет какой-то особый смысл. Мы продираемся напролом сквозь дарованный Богом день для того, чтобы достигнуть дня следующего. А в следующем дне — то же самое. И так до бесконечности. Вот только бесконечности не будет, как может не случиться и следующего дня.

Мой родной Северо-Запад практически уже “очищен” от населения и подготовлен для новых хозяев. Целенаправленно, постепенно уничтожены маленькие заводы и фабрики, раздроблено в порошок сельское хозяйство, стёрта с лица земли русская деревня с её многовековым укладом быта, духа, на основе которого родилась и выросла великая русская культура. Часть населения переселилась в города, в основном — в Санкт-Петербург, переполнив его до краёв своей дешёвой рабочей силой. Часть провинциального населения была планомерно отравлена алкоголем, некачественным спиртом. Часть особо совестливых, впечатлительных, не выдержавших, не сумевших пережить в силу своей “всечеловечности” навалившееся на них осознание ненужности стране, спились или покончили с собой. Остатки населения доживают в мёртвых деревнях и полуживых городках, продолжая деградировать от нищеты и безработицы, разлагаться духовно, поддавшись влиянию средств массовой информации. Зачем это — государству? Разве власть не знает о том, что происходит? Зачем государство делает это с населением Северо-Запада?

Нас учили в школе, что государство — это мы. Нет, не государство, а земля наша — это мы. Из неё пришли, в неё уйдём, а она останется навсегда. Государство — это система, это прежде всего — власть. Узаконенная демократия, то есть “власть народа”, — форма правления. Но это только форма, пустая блестящая фольга, которую сжали в кулак, а там пусто. Суть правления — скрытая тирания. Мы захвачены мирным путём и всё-таки не желаем верить в такую подлость. Не желая верить, мы тем не менее признали захват и… согласились со своим положением.

Расцвет и увядание народов — всё в Божьей власти. Неужели тогда остаётся повиноваться и дожидаться полного уничтожения, окончательного краха? Неужели согласиться с тем, что правительство нашего государства не является народным? Ведь в том случае, если правительство — народное, оно должно отвечать перед народом, интересы которого оно представляет. Отвечать и перед Богом за свой народ. Оно должно видеть все опасности для своего народа и бороться с ними законными способами. Для своего народа оно и должно трудиться. А на деле? Напрашивается простой вывод: народ России для правящей власти не является своим.

Да, были времена, когда народ, в целом, был мудрее, умнее, совестливее, сильнее и здоровее, чем сейчас. Раз он был таким, значит, та власть, та культура, та почва были полезны для народна, были нечужеродны ему. А если сейчас народ становится больным, слабым, глупым, развращённым, значит, эта власть, эта культура, этот быт, эти законы вредны и опасны для народа и должны быть изменены.

 

Ольга Свердлова Шанс на спасение

Церковь учит, что ребенок — это дар Божий и дан нам во спасение.

Итак, спасение. От кого и от чего? От наших пороков, эгоизма и лени, не-терпения и нетерпимости, когда мы пытаемся облегчить свой жизненный крест, уйти от проблем и сложностей, связанных с воспитанием ребенка в трудных житейских ситуациях, когда занимаемся самооправданием, сваливая свои ошибки, свое нежелание помогать решать проблемы на генетику или самого ребенка, на его характер, унаследованный от кого-то из родителей.

Кризис семьи, нежелание рожать детей и хоть чем-то поступиться, оторвать что-то от себя, любимого, даже ради близкого человека, может быть, одно из сaмых страшных явлений последнего времени. Чем вызвано это явление? Может быть, материальными трудностями?

Протоиерей Дмитрий Смирнов рассказал, что его приходом был проведен эксперимент — нашелся спонсор, который дал деньги, они договорились с одним родильным домом и открыли там пункт для собеседования с беременными. Беседовали с женщинами, которые пришли избавиться от ребенка. Но им удалось уговорить не делать аборт только каждую десятую. Несмотря на то, что женщинам предлагали буквально всё.

Если у тебя нет приданого для ребенка — мы тебе всё купим, если нет квартиры — обеспечим жильем, если тебе не на что жить — будешь жить за наш счет, если хочешь, чтобы твой ребенок поступил в хорошую школу, — мы его устроим. Но ничто не действовало. Никакая материальная помощь не могла изменить решения этих женщин.

Они не хотели, не желали испытать какие-либо трудности, связанные с рождением и воспитанием ребенка. Они хотели жить только для себя*.

А что думают по этому поводу мужчины? Когда один из героев телепередачи “Моя семья” сказал, что следует женщину чуть ли не стерилизовать, если она не может обеспечить ребенку достойную жизнь, к примеру, устроить в хорошую школу или дать соответствующее образование, то с ним согласился кое-кто из участников передачи.

Значит, дело — и мы убедились в этом еще раз на эксперименте, проведенном протоиереем Д. Смирновым, — не в материальных трудностях, во всяком случае, не только в них. Тогда в чём?

Брак без деторождения представлялся Л. Н. Толстому явлением уродливым и порочным. И когда Софья Андреевна после рождения пятого ребенка попыталась избежать новой беременности, так как последние роды были очень тяжелые, такое решение жены оказалось совершенно неприемлемым для Льва Николаевича. На карту было поставлено и прошлое, и будущее. У него даже возникла мысль о разрыве.

Это сыграло роковую роль в их дальнейших отношениях, послужило основанием к последующему охлаждению. Семейный разлад так повлиял на Льва Николаевича, что он физически заболел и уехал лечиться.

Вернувшись, он все говорил: “Какое счастье быть дома, какое счастье дети, как я ими наслаждаюсь”.

О том, что материальные условия не являются настолько значимыми для воспитания, как мы часто это подчеркиваем, писал еще Макаренко в своей “Книге для родителей”. Он рассказал о двух семьях. В одной, богатой, рос единственный ребенок, у которого были все условия для воспитания: он был обут, одет, прекрасно питался, но был одинок, у него не было настоящего общества, и вырос эгоист, не знающий границ в своих желаниях.

И тут же, изображая семью Веткиных, большую семью, переживающую всякие лишения, радости и горести, где было 13 детей, педагог рассказывает о ней как о замечательном явлении. Люди там росли хорошие.

Отношения в семье — это узы, которые объединяют всех членов семьи в одно целое.

Если раньше рожали много детей, чтобы обеспечить семье, по словам социолога Харчева, запас прочности в физическом смысле, — детская смертность была очень высока, то сегодня благодаря успехам медицины детская смертность уменьшилась в разы. Запас прочности родители должны обеспечить себе в другом смысле.

Отцовство и материнство становится для каждого из родителей прекрасной возможностью дальнейшего развития своей личности. Воспитывая детей, вы обретете для себя очень многое, как и ребенок, о котором вы заботитесь.

Известная американская актриса Брук Шилдс не раз говорила, что готова пожертвовать ради появления на свет ребенка карьерой, звездной внешностью и даже своим здоровьем. И когда она наконец в 38 лет родила дочку, то ее счастью не было предела. Она уверена, что дети — ее истинное призвание. “Я словно заново родилась — вместе с дочкой. Стала наконец сама собой. По-настоящему полюбила жизнь, с удовольствием думаю о будущем, не так болезненно воспринимаю свое прошлое. Мне вообще стало гораздо легче верить во всё хорошее — не только для дочки, но и для себя. Я почувствовала почву под ногами, потому что у меня есть полноценная семья, о которой я мечтала с детства”.

“Что здесь особенного?” — могут воскликнуть миллионы матерей, думающих так же, — и будут правы, но у нас речь пойдет именно о тех, кто воспринимает рождение ребёнка не как счастье, дарованное Богом и судьбой, а как обузу, которая мешает им в полной мере наслаждаться жизнью.

Мне хочется рассказать о юности моих родителей, о городке, где они жили и где в каждом доме было много детей. Все старались обзавестись солидным потомством, потому что считалось, что “веселее жить в доме, где полно детей”.

Дом родителей предстает передо мной как символ тех корней, без которых человек чувствует себя словно в безвоздушном пространстве, потерянным, одиноким. С этими корнями крепнет ощущение, что не на пустом месте ты вырос, есть что продолжать, есть на кого равняться.

Этот дом стоял почти на самом берегу реки, и сад спускался к самой воде, и жили в нем люди, рано узнавшие, что такое горе, голод и трагедия потери своих близких. Война не просто коснулась их, а выдернула пятерых сыновей из дома навсегда. Погибли где-то в чужом краю, защищая страну от немецкой чумы. С фронта вернулся один-единственный сын, и тот инвалид.

Бывают семьи, к которым, как говорится, прилипают деньги, а бывают семьи, к которым прилипают трагедии. Так случилось и с семьей моей матери. Пришла первая похоронка — старший сын погиб на Курской дуге, потом вто-рая — разбился самолёт, на котором другой сын делал аэрофотосъемку оккупированной немцами местности, потом третья — еще один сын погиб во время обороны Севастополя, потом четвертая — пропал без вести четвёртый, и вот уже пятая — скончался в госпитале от ранения младший…

Я впервые видела, как плачут мужчины. Когда пришла пятая похоронка, когда погиб сын, талантливый химик, надежда и гордость семьи, дед метался по дому как раненый зверь. Из груди его вырывались стоны и плач, скупые слезы были так страшны, что я, совсем еще маленький ребенок, запомнила этот ужас на всю жизнь.

Остались невестки, у каждой было по двое детей — десять внуков от пяти погибших сыновей. Закончилась война, прошли годы, и невестки повыходили замуж, но, что самое удивительное, из дома не уходили. Бабка с дедом умоляли их остаться, жить с ними, не хотели расставаться с внуками, да и жены погибших сыновей стали им как родные дети.

Шумно справлялись свадьбы, рождались дети, входили в дом новые мужчины, старики принимали их рaдyшно, как своих сыновей. А по ночам в своей комнате давали волю слезам и неизбывному горю.

Дом достраивался, разрастался сад около дома, увеличивалось количество комнат, а вместе с ними и количество людей, в нём проживающих.

И не было здесь разрушительной зависти или изнуряющего душу раздражения, а была любовь и труд ежедневный, и терпимость, и радость от общения старых и молодых, мужчин и женщин, детей и взрослых. Дом жил своей, наполненной ежедневными заботами и трудом жизнью.

Такое естественное желание человека — иметь свой дом — обрело сегодня для многих реальное воплощение. Вы скажете, а где взять деньги? Продают квартиры в городе, покупают землю в необжитых местах и начинают строиться. Несколько лeт мучаются, скитаются и всё же идут фанатично к цели — строят дом, и не просто как жилище, но дом как крепость в океане, где среди житейских бурь можно обрести покой и защиту, где тебя любят и ценят просто за то, что ты член большой семьи, родной человек. Правда, что греха таить, строительство домов вызывает неоднозначные чувства у россиян сегодня. Разные ведь возможности у людей.

В дачном поселке “новый русский”, врач по профессии, строил дом. Врач заведовал в больнице отделением почки, и у него было право решать, кому подключить искусственную почку, а кого оставить умирать. И право это, видимо, стоило его пациентам больших денег. И вот на свалившееся на него богатство решил построить этот эскулап не дом, а настоящий дворец с бассейном, зимним садом, со скульптурами и ротондами. В общем — выгодное вложение капитала, заработанного на жизни и смерти.

И тут же неподалёку жила многодетная семья, в обычном доме, где было три комнаты, в которых обитало десять человек, семь детей, мама, папа и бабушка. Но до чего симпатичные люди жили в этом доме!

Бабушка — бывшая когда-то театральным художником и на всю жизнь полюбившая театр, не рассталась с ним и сегодня. Собрала всю малышню и поставила с ними “Ромео и Джульетту”. Дети бегали к ним в дом на репетиции, шили костюмы, мастерили декорации. Такое было ощущение, что там собирается ребятня со всего дачного посёлка.

К матери семейства дачники ходили советоваться — где и какие цветы посадить, чем лучше землю удобрять, как избавиться от вредителей. А с отцом, профессором университета, советовались по строительной части. Он умел абсолютно всё: сам построил баню, беседку, соорудил печку, провел электричество не только в доме, но и во дворе. Так что уютные фонарики освещали двор и ночью.

Профессорской зарплаты едва хватало лишь на скромное пропитание этой большой семьи, но он не хотел подрабатывать еще в ста местах, как делают сегодня очень многие ученые, считал, что времени должно хватать и на общение и занятия с детьми. Ведь им нужен не только хлеб насущный и отец-кормилец, но веселый и добрый, не замученный и замотанный всевозможными работами товарищ по играм и советник по самым разным вопросам их жизни.

И никакой зависти к соседу напротив, построившему свой дворец.

А еще живет в сторожке и зимой и летом с многодетной семьей бывший учитель, а нынче сторож, русский человек, беженец из Грозного, потерявший в одночасье и дом, и всё своё имущество, и всю прошлую благополучную жизнь. А каково настоящее? И есть ли у него и его семьи будущее?

Дети должны учиться, а школа так далеко, что невозможно их пускать одних — и боязно, и просто трудно маленьким детям добираться — пять километров туда и пять обратно по снежному полю. Жилье — временное и малоприспособленное для проживания такой большой семьи, а перспективы получить или купить квартиру никакой.

Дети маленькие, но следы кошмара, который они испытали при бомбежках Грозного, остались в их душах навсегда.

“Я решил сам их учить грамоте и арифметике, физике и истории. Конечно, кое в чём знаний моих не хватает, приходится самому учиться. Дети заставляют меня искать ответы на многие вопросы, над которыми я раньше не задумывался. Так что мы учимся вместе. А сторожку решили на собрании кооператива утеплить и пристроить большую веранду”, — рассказывает он.

Отец не унывает, человек он глубоко верующий, над сторожкой повесил российский флаг, из дома доносятся звонкие детские голоса, хозяин не устает повторять: “Главное, что мы все живы, и мое богатство — дети, и они мой шанс на спасение. Когда-то я мечтал стать монахом, мне казалось — самый близкий путь к Богу через одиночество, отшельничество, — говорит он. — Но потом встретил свою будущую жену, полюбил ее, и мы решили иметь много детей. Ведь первая заповедь Божья, которую Бог дал человеку: плодиться и размножаться и наполнять данную нам Землю. Высшая радость открывается в любви человеческой”.

* * *

Выхожу из магазина. Сумка достаточно тяжелая, а пройти надо через огромный двор. Двор как парк, а посредине песочница. Молоденькие мамы и старенькие бабушки сидят на скамейках, болтают и порой усмиряют малышей, не поделивших в песочнице какую-то игрушку. Воробьи купаются в солнце, тишина и покой разлиты в природе. Одним словом, благодать. Я сажусь на скамейку и наблюдаю нравы обитателей песочницы.

Бурная кипящая деятельность ребят на спортивной площадке контрастирует со спокойной игрой малышей в песочнице. Пятилетний Володя, слишком полный для своего возраста малыш, медлительный и спокойный, опрокидывая одну формочку за другой, выстроил целый ряд “пирогов”.

Тут же хорошенькая Яна, одетая по последнему слову современной моды в одёжки, которыми еще так недавно я любовалась только в витринах дорогих магазинов Парижа, а теперь доступные и кое-кому из наших “новых русских”. Такая живая Барби лепит свои куличики из каких-то немыслимо красивых формочек.

Здесь же возится со старым грузовиком и какой-то ржавой посудинкой, очевидно, сохранившейся от старых времен, белобрысый мальчик Юра, одетый совсем по-летнему — в трусах и маечке, хотя погода еще не совсем теплая. Поздняя весна. Когда грузовик исчерпал свои возможности и был загружен полностью песком, Юрка спокойно протянул руку сначала к формочкам соседнего Володи, но тот тут же вырвал свое добро из его рук, а потом попытался кое-что взять у Яны. Но та тоже сразу же загородила руками свое богатство. И тогда недоумевающий от такой непонятной жадности своих соседей по песочнице Юрка стряхивает ногой все заготовки малышни.

Раздается громкий вопль и крик, на который сбегаются все мамаши и бабушки и даже молодой мужчина, сидящий на одной из скамеек, очевидно, отец кого-то из малышей. Считая себя опытным психологом, пытаюсь угадать, кто чей ребенок. Очевидно, пожилая женщина — бабушка толстенького мальчика. Оказалось, нет, совсем не бабушка, а няня. Молодая женщина, подбежавшая к Яне, гувернантка, а молодой мужчина — охранник. Вот они реалии сегодняшнего дня. И вовсе не бабушки и мамы окружают сегодня ребенка. Чужие няньки стараются успокоить чужих малышей и готовы разорвать маленького озорника. Не дай Бог, работодатели что-нибудь услышат или узнают о случившемся!

Юрка, больше удивленный, чем испуганный, готов был расплакаться. Но по-мужски сдерживал слезы. К песочнице подъехал на велосипеде еще один мальчишка, лет десяти — брат Юрки, и, схватив мальца на руки, начал его утешать, прижимая крепко к груди головку ребёнка. Потом снял куртку, завернул в него теперь уже заревевшего малыша и медленно пошел к подъезду. А из подъезда бежала ему навстречу девочка лет восьми. Эти дети из многодетной семьи, как потом я узнала.

“Рожают беспризорников, — послышался голос со скамейки, — плодят нищету и голытьбу”.

И я почувствовала в этом голосе столько ненависти и злобы к чужому ребенку, что стало просто не по себе. А ведь это не одиночное мнение.

Но если ещё как-то можно понять логику, допустим, французского обывателя, который с ненавистью говорит об эмигрантских семьях, где за счет детей родителям удается не работать и жить безбедно, а это ложится бременем на налогоплательщиков, то в нашем-то государстве пособие настолько мизерно, что оно воспринимается чисто символически. Да ещё во многих регионах и такое пособие не выплачивается годами. Родителям больших семей в наше трудное время надо памятник ставить за их труд, лишения, за их любовь и терпение. Это действительно подвиг, и величайшая мудрость, и шанс на спасение души.

Материальный достаток на процесс воспитания не влияет, считают ученые-педагоги, а вот на количество рождаемых детей — да.

Мечтающие о большой семье боятся оказаться в сегодняшней России на грани нищеты. По свидетельству представителя ООН, в современной России за чертой бедности оказались 50 миллионов работающих семей с детьми, то есть 33% населения. Но вот те, кто сумел сколотить состояние, праведным путем или неправедным, могут себе позволить иметь большие семьи — 5 человек детей и даже больше. Они очень хорошо поняли, что счастье семьи не только в богатстве материальном, но и в богатстве человеческом. Есть кому доверить свое дело и оставить наследство, дети — это как дорогая машина, свидетельство богатства и престижности, успеха. И еще это для них показатель стабильности, благополучия. За примером далеко ходить не надо. Наши чиновники, и думцы, и олигархи тем более, порой удивляют обывателя. У них не редкость трое или четверо детей. Когда они с гордостью говорят об этом, ловишь себя на мысли: зарплата позволяет иметь детей, а у народа нет выбора. Кто-то может не только купить английскую футбольную команду, самолет за миллиард долларов или престижный курорт, но и родить пять детей. Все будут обеспечены до пятого колена. За счёт простых обездоленных семей.

Вот такие мысли приходят в голову, когда говорят о демографической катастрофе, которая ожидает Россию в ближайшем будущем.

Когда я задавала вопрос молодоженам: “Хотите ли вы иметь много детей?”, — женщины и мужчины отвечали в один голос: “Да”. И тут ж продолжали: “Чтобы в доме было весело… чтобы дом был полон дeтскими голосами… чтобы у детей были близкие люди”.

В большой семье даже такой страшный удар, как смерть одного из родителей или ребенка, не становится катастрофой, которая ломает судьбы, как это нередко происходит в семьях, где ребенок один.

Когда умер родоначальник известной многодетной семьи Борис Павлович Никитин, дети и внуки, а их тогда в доме жило 20, окружили маму и бабушку Елену Алексеевну таким вниманием и заботой, столько душевного тепла отдали, что горе не сломило, не разорвало душу, а еще больше объединило всех.

“Мы купаемся в любви”, — повторяет Елена Алексеевна слова мужа и собирается в очередную поездку в Архангельск для встречи с читателями. И хотя здоровье и возраст — ей 75 лет — затрудняют совершать столь дальние поездки по России, она ни от одного приглашения не отказывается. И несет свое мудрое слово людям.

Большая семья — это ведь не только родители и дети, это ещё и старшее поколение — бабушки и дедушки, живущие под одной крышей. А те, которые живут отдельно? Чем дальше расстояние, отделяющее стариков от молодых, тем слабее родственные связи. Отношение к ним — это часть жизни семьи, ее духовное богатство или нищета духа. Взаимоотношения в семье откладываются в подкорку.

Старики пробуждают в душах тепло благодарности, не дают угаснуть таким чувствам, как жалость, терпимость, сострадание, любовь к слабому и незащищенному.

Таковы традиции нашей классики в показе именно древних старух, хранительниц семейных преданий, поэзии и морали.

Марина Цветаева признавалась, что хотела бы быть для Пушкина не возлюбленной, не женой, а именно няней-подругой.

“Пушкин из всех женщин на свете больше всего любил свою няню, — пишет Марина Цветаева в книге “Мой Пушкин”. — Из “К няне” Пушкина я на всю жизнь узнала, что старую женщину — потому что родная — можно любить больше, чем молодую. Такой нежности слов, как к няне, у Пушкина не нaшлось ни к одной”.

Мысль Пушкина о том, что литература — идеал, но не нравоучение, мысль, которая, как мне кажется, позднее нашла несколько иное выражение у Достоевского, считавшего, что красота спасет мир, могла бы прозвучать так: мир спасет доброта.

Как-то раз учительницу спросил ученик: “А чего на свете больше — добра или зла?” — “Я думаю, что этого не знает никто”, — ответила она. Потому что как это сосчитать?

А когда у 11-летнего Зелима Мамсурова, раненного в Беслане, пережившего все ужасы трагедии захвата заложников, спросили: “Как ты думаешь, кого все же на свете больше, добрых или злых?” Зелим на мгновение закрыл глаза: “Добрых, наверное”.

Многое зависит от каждого из нас. Если мы постараемся быть хоть немного лучше, значит, в мире прибавится добра и убавится зла. Человеку недоброму кажется, что все кругом такие же. Ведь озлобление мешает видеть хорошее. Добрый человек склонен всех окружающих считать добрыми и хорошими.

Мне кажется, что добрый пример гораздо сильнее действует на читателя и зрителя. И несмотря ни на что, в окружающем нас мире много добра, оно существует и будет существовать всегда.

* * *

Месяц очередного отпуска я провела в поселке, который отстраивался на моих глазах. Напротив моих окон возводили трёхэтажный дом. Я смотрела в окно и удивлялась, как быстро растет это сооружение. А по лесам бегали или ходили совсем маленькие ребята. Отполированные солнцем загорелые тела сновали в проёмах строящегося здания.

Иногда появлялся мужчина средних лет и придирчиво осматривал работу, иногда женщина звала обедать или ужинать. Конечно, меня заинтересовала эта удивительная бригада. Я разговорилась и узнала, что этот дом строит одна семья. Мужчина — отец семейства, в котором пятеро сыновей от 16 до 9 лет и одна дочь. Такой семейный подряд. Старший сын занимался расшифкой. Расшифка означает — убрать лишний цемент с кирпича, протереть его так, чтобы было красиво и ровно.

Крутится бетономешалка с 6 часов утра, отбивая тяжелый ритм, а ребята подсыпают цемент, носят воду, таскают ведра с песком, отбирают кирпичи. Старшие уже допущены к кладке, ложится кирпичик к кирпичику, лопаткой тихонько постукивают, любуются на каждый уложенный кирпич и вроде бы не спеша работают, а стенка растет на глазах. И вот уже готов второй этаж. У каждого свои обязанности.

Почему-то по какой-то далекой ассоциации вспомнила рассказ Солженицына “Один день Ивана Денисовича” и сцену, как каторжанин Шухов клал кладку. Весело и азартно работал, несмотря на страшный мороз и нечеловеческие условия жизни. Но вот если мастер, если любит свое дело, то получает удовольствие от самого процесса работы. Наслаждается делом своих рук.

Задаю ребятам провокационный вопрос:

— А на пляж не хочется?

— В воскресенье у нас выходной, вот и пойдем, — отвечает самый младший.

Старшему всего 16, но степенный такой, руки умные, глаз зоркий.

За каждый уложенный кирпич отец платит старшему по одному рублю, с младшими рассчитывается оптом. Деньги собирают кто на компьютер, кто на мороженое, а кто на американские горки.

Спрашиваю у старшего, которого все подчеркнуто уважительно зовут полным именем Николай:

— А если у матери денег нет, дашь ей взаймы?

— Взаймы дают только чужим, а своим просто отдают, — поправил меня Коля.

— А читать любишь?

— Очень они все любят, особенно книжки про войну, — вступает в разговор мать. — Я им даже вслух читаю перед сном.

Ни разу за месяц не слышала, чтобы ругались или ссорились между собой ребята или что-то не хотели сделать, отлынивали от работы, канючили с какими-то просьбами.

— Но такая идиллия была не всегда, — рассказывает мне мать семейства Надежда. — Беда была страшная. Отец пил и с каждым годом все сильнее. Работал в бригаде строителей, и каждый вечер после работы приходил сильно выпивши. Однажды в пьяном виде свалился с лесов, сломал ногу и повредил позвоночник. Лежал полгода в гипсе. Вот тогда Николай и решил свою бригаду организовать. И взял слово с отца, что тот не будет пить. Отец идею одобрил, и вот уже два года работают все вместе, всем семейством, и отец держится, ни разу не выпил. Хотя собутыльников хоть отбавляй. Приходят, уговаривают идти к ним снова в бригаду, а заодно приносят бутылку, но отец держится твердо. Не пьёт и детей своих не подводит. Обучает их мастерству, а заодно прививает им трудолюбие и ответственность.

Если взялся за дело, то доведи его до конца, сделай работу в срок и красиво. Он ведь мастер высокого класса. Раньше его дома никогда не было, а теперь из дома никуда не выгонишь. Все время с детьми, и чувствую — этот интерес в радость. При детях никогда не ругается, не кричит на них. Хотя раньше бывало всякое.

Отцу нельзя поднимать ничего тяжелого из-за поврежденного позвоночника, и дети следят, чтобы он ничего ненароком не подхватил.

Дочке пришлось уйти из техникума, надо было платить 10 тысяч рублей, а платить нечем. Она училась на хлебопекарном отделении. Такие нынче времена, за всё надо платить, а раньше тебе даже стипендию выдавали — только учись. Я сама кончала пищевой техникум. Конечно, стипендии не хватало, из дома присылали продукты — сало, варенье, крупу, было нелегко, но за учебу все-таки не платили. Отец не может себе простить, что из-за него дочке пришлось бросить учебу, — закончила разговор Надежда и поспешила в вагончик готовить ужин.

В полдень жизнь на стройке замирает. Послеобеденный сон обязателен для всех членов бригады. Как-то я заглянула к ним в вагончик в это время. Кто-то спал, кто-то читал, а старшие ребята вместе с отцом разгадывали кроссворд. Стены все обклеены самодельными грамотами, графиками, шаржами, афоризмами, фотографиями ребят. Схвачены какие-то интересные моменты их работы на стройке.

Как-то встретилась с Петром в автобусе, он ехал в поликлинику, чтобы выписать лекарство от болей в позвоночнике. Разговорились. Он оказался общительным человеком. Любит жизнь и работу на воле, где потолком является само небо.

— Вот построим дом, заработаем на машину, и буду возить Юрку в изокружок. У него способности к лепке, скульптуре, а младшего отдам в музыкальную школу — и голос и слух абсолютные. По моим стопам, наверное, только Николай пойдет. У него явно есть к этому призвание, кладку делает — не придерешься.

— Но не эксплуатируется ли таким образом детский труд? Детям летом вроде бы полагается отдыхать, — говорю я неуверенно. — Они ведь еще маленькие, рано встают, к вечеру устают сверх меры, работают под пеклом — разве это для детей?

— Мне кажется, что не игра в работу, а только настоящий труд способен воспитать волевую сильную личность, — попытался рассеять мои сомнения Петр. — Единственное, что еще не доверяю, так это класть фасад, а вот бытовку, внутреннюю кладку делают ребята. Они у меня на глазах, в городе мальчишки пьют и наркоманят, всякие соблазны, а мои тут, со мной, делу учатся и ума набираются. Сегодня клали арматуру для сейсмического пояса. Так Федька сделал нам сообщение о землетрясениях — где и в каких районах наиболее часто бывают. Какие горы молодые, какие старые. Специально для этого ездил в городскую библиотеку.

Вот такая любопытная семейка.

А рядом от безделья и скуки изнывала другая семья. Приехавшие погостить к бабушке две внучки не знали, чем заняться, куда себя деть. Проводили целый день на пляже, сгорали на солнце, с родителями не очень-то считались и совсем не желали, чтобы их сопровождали или контролировали. Время впустую идет у девочек, а бабушка и дедушка целый день на огороде трудятся, поливают, обрабатывают, уничтожают сорняки, чтобы у внучек все свое было, с огорода, из сада, экологически чистое, а девочки ни разу не выразили желания им помочь. И мать их тоже с утра до вечера в огороде трудится, ни разу даже на пляже не была, но ни трудовым энтузиазмом, ни желанием помочь близким дочек не заразила. У девочек как бы отсутствует “чувство семьи”. Вот подрастут, выучатся, выйдут замуж и разбегутся в разные стороны. Одиночество поджидает родителей, если что-то кардинально не изменится в их отношениях.

Любовь и взаимная помощь — самая надежная основа жизни всех поколений. Счастье детей зависит от хорошей обстановки в семье, а счастливая семейная жизнь от хороших детей.

— Они отдыхать приехали, — как бы оправдывается перед соседями бабушка. — Да и дети они городские. Им земля не интересна.

Народу понаехало к старикам много, вроде бы должны быть счастливы, радостны, да только что-то особого веселья не заметно. Без конца слышатся крики и ругань, мать что-то просит, потом требует, а девочки не реагируют. Ходят скучные, понурые, оживляются только тогда, когда мальчики приходят.

Кстати, потом узнаю, что девочки совсем неплохие, отлично учатся и одна даже мечтает стать дизайнером по ландшафту, но вот помогать дедушке и бабушке в огороде не хотят.

Самое удивительное — ведь мать тоже горожанка, а трудится до седьмого пота.

Говорят, что в России люди отучились по-настоящему трудиться. Отсюда и все беды и наше нищее бытие. Но я нигде в Европе и в Америке не видела, чтобы женщины столько и так работали, как работают наши. В каких условиях и какие результаты этой деятельности — можно только поражаться. Без какой-либо техники, всё вручную, не разгибаясь весь длинный летний световой день.

Горожане на своих садовых участках выращивают овощи и фрукты, которые разнообразят их скудный зимний рацион.

“Пашу как лошадь” — это не рекламный слоган, а истинная жизнь российской женщины. Но это мы отвлеклись.

Почему все-таки пример матери, бабушки и дедушки не увлекает девочек? Да потому, что беспросветный труд — труд до седьмого пота — не вызывает желания подражать. Наоборот, появляется желание увильнуть от такого “самоутверждения”.

Труд — это не игра и не забава, но и не подёнка, обязаловка, порождающая усталость и безразличие. Если мы хотим, чтобы дети трудились, помогали нам, нужно во всякий труд вдохнуть искру интереса, соревновательности, радости, куража от проделанной работы.

И еще. Чтобы увлечь трудом, необходимо включить воображение, фантазию самим родителям. Отбросив будничные заботы и усталость, расшевелить и раззадорить себя, пробудить творческие силы, вспомнить детство. А делать это зачастую нам лень. Потому что не считаем важным, необходимым. Хотя душа родительская, как сказал поэт, обязана трудиться и день и ночь, и ночь и день.

В каждом занятии необходимо искать свою долю радости, бодрости и не закрывать глаза на трудные стороны работы, которую хочешь не хочешь, а исполнять должен.

Все дело в настрое. Особенно когда это касается детей. Они ждут в работе самостоятельности, возможности выдумывать, пробовать. И наконец, это деятельное проявление любви. Чем меньше в семье общего труда, общих забот, тем меньше заинтересованности родителей и детей друг в друге. Но обучить любви к труду на словах еще никому не удавалось. Только собственный пример, трудовое усилие без стенаний и проклятий, может воспитать трудолюбие, побороть лень, а главное — желание работать вместе с родителями, помогать им.

* * *

Неполная семья. Это чаще всего трагедия безотцовства. Но уходят из семьи и матери, хотя это бывает намного реже. Есть сегодня даже клуб отцов. Его членами становятся мужчины, воспитывающие детей без матери. Но чаще всего у брошенных матерью детей появляется мачеха, и строится новая семья, новый дом.

А. П. Чехов как-то задал вопрос писательнице Лидии Алексеевне Авиловой, женщине, с которой его связывали сложные отношения в течение 10 лет: “Справедливо ли, что ошибка в выборе мужа или жены должна испортить всю жизнь?”

И вот что она ответила: “Нельзя в этом вопросе руководствоваться одним чувством, а всегда надо знать наверное, стоит ли? Взять всю сумму неизбежного несчастья и сумму возможного счастья и решить: стоит ли?”

Я была уверена, что он скажет: “Это значит не любить” — или возмутится расчетливостью, а он замолчал, нахмурился и потом спросил: “Но в таком случае когда же стоит?” — “Когда нет жертв, которых очень-очень жалко с той или другой стороны. А в одиночку всегда можно все перенести, то есть не пожалеть себя. Именно себя надо меньше жалеть, и тогда ясно будет, стоит ли”.

Свою любовь к Чехову она скрывала, как могла. У нее было трое детей, и характер у мужа был несносный, вдобавок муж не одобрял ее писательства, ревновал ее к литературе и к среде, чуждой ему, и к Чехову, который незримо вошел в их мир и занял все мысли и чувства. По ее словам, это чувство так празднично осветило и так мучительно осложнило ее жизнь. И тем не менее она ради спокойствия семьи, ее благополучия не позволила себе хотя бы на один день задержаться в Москве, когда Чехов просил ее об этом.

Такая трепетная любовь возможна между интеллигентными, чистыми, возвышенными натурами, и страх, что можно все испортить одним неосторожным поступком, и мучительная мысль о том, что на чужой беде не построишь свое счастье. Нельзя разорвать душу пополам, ведь в оставленной семье дети будут расти без одного из родителей.

Это была чистая, возвышенная, светлая любовь-дружба, о которой она рассказала в своей книге “Чехов в моей жизни”.

Но если все-таки семья распалась, то как сложатся отношения в новой семье, зависит от родителя, с которым остался ребенок. Если в дyше поселилась злоба и ненависть к ушедшему, то у ребенка не будет полноценного детства, и это скажется на его дальнейшей судьбе.

В этой связи мне вспоминается повесть французской писательницы Натали Саррот, в которой она рассказала о своем необычном детстве.

В этой повести героиня не пытается судить родителей, а хочет понять ноты беспокойства, страха, разлада, которые звучали в их доме. У матери — другой муж, у отца — другая жена, а девочка, временно живя у отца, страдая от одиночества, несёт своё отчаяние как непосильное бремя. Мать не горит желанием взять дочку к себе, и девочка почувствовала это. И чтобы отомстить матери за ее холодность, не желает ехать к ней даже на каникулы.

Отец любил дочку, а мачеха была совсем не такая уж плохая, но отношения, связывающие окружающих девочку людей, были сложны и трагичны, и это не могло не отразиться на духовном мире будущей писательницы, на судьбах семьи.

Отец всячески доказывает ребенку (причём делает это не без явного злорадства), что мать ее не любит, не скучает по ней и не очень хочет ее видеть.

“Это не твой дом…” Трудно поверить, и, однако, именно так однажды сказала мне Вера (мачеха), когда я ее спросила, скоро ли мы вернемся домой:

“Это не твой дом”.

Так могла ответить Золушке злая мачеха.

Действительно, я боялась, что если стану воскрешать эти слова, то ненароком превращу Веру и себя в персонажи волшебной сказки…

Эти слова упали в меня всей своей тяжестью, раз и навсегда воспрепятствовали тому, чтобы это “домой” могло взойти, сформироваться во мне… И впредь сколько я тут ни жила, уже никогда не возникало это “домой”, даже когда стало совершенно ясно, что, кроме этого дома, никакого другого у меня уже не может быть”.

Ненависть отца к матери разъедает такое хрупкое сожительство. И даже маленькая сестренка, родившаяся у отца, вызывает у Натали раздражение, а не нежные чувства.

А ведь в жизни бывает всякое. Вот ещё одна необычная история.

…Они все были влюблены в него. Кто тайно, кто явно. 20 учениц 10-го класса “А” обожествляли своего учителя литературы. И она была одной из них.

И всё-таки ее чувство было не только данью романтической школьной любви, но, очевидно, более глубокое, или она оказалась более впечатлительной натурой. После окончания школы девочки расстались со своими грезами, и только она продолжала любить, и страдать, и надеяться. Когда собрались все в сентябре, уже первокурсники, в школе, она, увидев его, не могла сдержаться и призналась ему в своих чувствах. Теперь они встречались почти каждый вечер, и он решил-ся — бросил жену и двух взрослых дочерей и переехал к ней, благо она жила одна, в квартире у бабушки, которая в это время уехала к одной из своих сестер. Вскоре они поженились, а через полгода родился первый ребенок — мальчик. Она хотела иметь много детей, и он не противился. Только все меньше и меньше бывал дома, все трудности и заботы по уходу и воспитанию детей свалились на ее плечи. Да и материально было довольно трудно. Но она была все равно счастлива. Он так и оставался любимым учителем, которым восхищалась и недостатки которого в ее глазах оборачивались достоинствами. Его нежелание погружаться в мелочи быта она оправдывала тем, что его творческая натура для этого не создана, что ему необходима свобода для вдохновения.

У неё на руках уже был пятый ребенок, когда она узнала, что у него очередной роман с выпускницей ее школы. Потрясенная этим сообщением “доброжелателей”, она выставила его вещи на лестницу. Он взял чемодан и… ушел. Без всякого сожаления. Очередная любовь поджидала его на новом повороте жизни. А он был большим любителем всего нового. И тогда она решила отлучить его полностью от своей жизни. Разорвать все связи, чтобы дети никогда не встречались с отцом. Думала таким образом его наказать. Но он с этим быстро смирился и никаких попыток встретиться с детьми не предпринимал.

Мы знаем, что от любви до ненависти один шаг. Но шаг этот может быть и длиною в жизнь. А здесь все случилось мгновенно. Была семья, отец, обожаемый и уважаемый, и вдруг драма потрясла все основы семьи.

Страстная любовь обернулась всепоглощающей ненавистью и желанием отомстить.

Она никогда не говорила с детьми об отце, он напрочь был вычеркнут из их жизни.

— Убивать надо таких отцов, — сказал как-то Олег, ее старший сын, и в его голосе было столько ненависти и беспощадности, что она испугалась. Ведь это она внушила сыну эту злобу, эту ненависть к родному отцу.

— Ну, ты уж слишком, он просто слабый человек. Нельзя судить его строго. Он ребенок, который так и не вырос.

И тогда она поняла, что если так будет продолжаться, то дети вырастут озлобленными и агрессивными, а главное — несчастными.

Решила свести к минимуму все отрицательные моменты жизни, связанные с уходом отца. И хотя семейная драма раскаляла атмосферу вражды, теперь старалась вспоминать какие-то приятные минуты из их прошлой жизни, не подчеркивая, что это связано с отцом. Например, как замечательно было отдыхать в Прибалтике. Дюны, сосны, пляж. А какие были чудесные грибы маслята, такие чистенькие, крепенькие. Вспоминала, как варили уху на костре из рыбы, которую купили у местных рыбаков.

Раньше пыталась возложить на Олега отцовские обязанности, старший как бы занял место отца. Но вот эта ранняя самостоятельность и ответственность, лишая Олега детства, способствовала выработке какой-то жёсткости в характере. И она решила, что только братские чувства способны растопить ожесточившееся сердце. И стала поощрять игры брата с двухлетней Иринкой. Чтобы отогреть не по годам очерствевшую душу радостью общения с близким существом. Малышка готова была играть с братом сутками.

Ее смех, ласка и доброта могли растопить сердце Олега. Мать чувствовала, как снималось напряжение у сына, уходила прочь серьезность и недетская ответственность. В эти минуты он становился милым, легкомысленным подростком.

Смягчалось сердце, беспечность и беззаботность возвращались к нему.

Она видела, что сын, целиком поглощенный семейными занятиями, проводит время исключительно в кругу своей семьи, не завязывая новых знакомств и оставаясь в стороне от интересов других детей и других людей. И тогда стала приглашать в дом одноклассников сына и старшей дочери, несмотря на то, что в доме было полно народу и надо было постоянно что-то убирать, и готовить, и угощать.

Она понимала, что угнетенное настроение влияет и на поведение. А замкнутый, угрюмый, недовольный человек не вызывает радостных и теплых чувств у окружающих. Нельзя смотреть на жизнь глазами неудачницы. И она поборола себя. Решилась позвонить мужу и попросить его бывать у них, хорошо понимая при этом, что должна погасить в себе и ненависть, и презрение, и вообще все негативные чувства по отношению к мужу. Иначе из такого общения ничего хорошего не получится. Это было безумно трудно, но она должна была это сделать ради детей, ради их психического здоровья и сохранения семьи, да, да, именно семьи — пусть с приходящим хотя бы раз в месяц папой. У детей появится ощущение, что их не предал самый близкий человек, что их любят, что у них есть защита.

Но как простить, как отрешиться от ненависти, сменить гнев на милость? Психологи учат, что надо вырабатывать позитивное мышление, вспоминая все хорошее, воскрешая в памяти радостные моменты из прошлой жизни, или проиграть роль счастливого человека, а затем и на самом деле становишься более счастливым. Но в голову как назло лезли обиды, и слезы подкатывались к горлу, и нестерпимая жалость к себе, своей загубленной молодости и страхи за будущее свое и детей, и такая тоска наваливалась. Искала ответ на мучивший ее вопрос у писателей, философов и проповедников.

В языческих кодексах кара была всегда более тяжелой, чем сам проступок. Ветхий завет положил в основу закон справедливости — “око за око, зуб за зуб”. Иисус отделяет уголовное право от нравственности, где действуют иные принципы.

Кто-то из знакомых предложил пойти в храм, посоветоваться с батюшкой, попросить его помочь простить мужа.

“Людям свойственно ненавидеть тех, кто им причинил зло, — сказал батюшка, — но дети Божии должны побеждать зло добром, им следует бороться с мстительными чувствами. Мало того, они должны желать добра своим обидчикам. Это высший подвиг и проявление подлинной силы духа, подобное Самому Творцу. “Любите врагов ваших и молитесь за гонящих вас”. Вот захватывающая дух высота, куда Христос призывает человека. При виде слабостей ближнего мы должны не выносить ему приговор, а сострадать, памятуя о собственной греховности. “Не судите, — предостерегает Иисус, — чтобы и вы не были судимы, ибо каким судом судите и какою мерою мерите, так и отмерено будет вам”.

Переломила себя, выбрала подходящий момент — день рождения дочери Вари, который как раз приходился на 30 декабря, и перед самым Новым годом попросила дочку позвонить отцу и пригласить его. Он не очень удивился звонку и только спросил: “А мама об этом знает?” Она взяла трубку и попросила заглянуть сначала к соседям, где его хотят видеть и у них к нему какое-то дело. У соседей оставила костюм Деда Мороза и сумку с подарками для детей. Причем костюм шила ночью, в тайне от детей, а на подарки заняла деньги у всех своих подруг. Знала, что у него ни денег, ни особого желания одаривать детей нет. Но это уже не вызывало ни обиды, ни злости. Такой уж он есть. Зато хорошо знала — Дед Мороз он будет замечательный, веселый, остроумный. Расшевелит всех, и праздник будет настоящий. Вот только как старший сын на все это посмотрит?

Олег не захотел остаться, ушел к товарищу, но в 10 часов вечера, в разгар веселья пришел. Сначала стоял в сторонке, но постепенно дети затащили его в круг, и он нехотя окунулся в атмосферу всеобщего веселья. Так был сделан первый шаг, а дальше жизнь уже всё расставила по своим местам.

Мы не в состоянии изменить судьбу, но делать детей заложниками наших отношений мы не имеем права.

Один французский сценограф, не помню его фамилию, сказал, что человек боится смерти, потому что считает, что его забудут. Если иметь в виду человечество, то забвению подлежат все, кроме гениев. Но об обычном человеке помнят его близкие. И чем их больше, тем дольше помнят.

Поэтому когда мы меняем бессмертие на комфорт и удобства жизни — это, по крайней мере, неразумно.

Запоздалое раскаяние и сожаление, опасение за благополучие при единственном ребенке возрастают все больше, чем старше мы становимся. Но эти мысли, к сожалению, приходят очень поздно. Когда ты уже не можешь ничего изменить.

 

Александр Арцибашев РАЗБУДЯТ ЛИ РУСЬ САМОПАЛЫ?

Письма из деревни

Припасть к ключу с живой водицей

В России дом без забора — что мужик без порток. Помнится, лет двадцать назад, получив шесть соток в садово-огородном товариществе вблизи Москвы, я первым делом огородил усадьбу. Так же поступили и другие, куда денешься? Традиция! Но со временем забор стал раздражать: маловато землицы… грядка на грядке, какие тут севообороты! А за штакетником — пустырь: лебеда, чертополох, одуванчики. “Ну а если подвинуть забор на пару метров?” — мелькнула как-то мыслишка. В ночь выкопал лунки и переставил столбики. Кое-кто поворчал и затих, мы же обрадовались: будем со своей картошкой, капустой, свеклой, морковкой, лучком, чесночком, зеленушкой. Все лишнюю копейку в магазин не тащить. Однако на другую весну опять поглядываю на забор: вроде и боязно заступать грань, да руки сами тянутся к лопате, прирезал еще полоску, тут уж соседи взъярились: “Залез в зону отдыха! Негде собаку выгулять…” Из правления товарищества пришел землемер и давай с рулеткой ползать по участку.

— Картошку-то чего обмерять? — говорю ему. — Обмеряй сорняки у других! Ведь землю давали не полынь плодить.

— Ну, это мы еще посмотрим, чья возьмет, — услышал в ответ. — Объявился, кулачина…

Выручил председатель колхоза, в чьем ведении значилась земля. Человек рассудительный, долго не упирался: “Да сажай на здоровье!” — и собственноручно выписал справку на пользование прирезанным наделом (три сотки) как сельхозугодьями. А ведь мог бы и отмахнуться!

Смешно и в то же время грустно вспоминать про тот забор: ведь сам влезал в хомут, ночами не спал, боялся, что подгонят бульдозер и сравняют с землей мои грядки. Нынче — заставь кого взять лопату в руки… В конце восьмидесятых годов с продовольствием в стране стало туго: очереди за колбасой, маслом, молоком… Генсек КПСС Михаил Горбачев явно растерялся, не знал, в какую сторону выправлять. Хотя потенциал агропромышленного комплекса был тогда еще достаточно велик, и вот подумалось: “Так пойдет дальше, и родная партия может ведь довести дело до голода…” — потому и ухватился за землю. Завел еще сотню кур… Эта тяга к земле — в крови у русских людей, но это и плаха… Между прочим, простолюдье выжило в годы окаянных ельцинских “реформ” исключительно благодаря этим самым садовым соткам и личным подворьям. Богатым-то чего: подрулил к супермаркету — там всего полно. Крупные промышленные центры захлестнул импорт: “ножки Буша”, сухое молоко, бразильская говядина, китайская свинина, аргентинская тушенка, французские сыры, немецкое пиво, сникерсы, чипсы, шоколад, бананы, вина и прочее. За нефть и газ тащим в страну ежегодно продовольствия на 10 миллиардов долларов, и, похоже, никто не собирается отказываться от сей безумной “стратегии”.

Но вот по осени президент России Владимир Путин в числе четырех приоритетов развития национальной экономики назвал наконец и сельское хозяйство. Добрый знак, что и говорить! А в глазах-то тоска… чтобы возродить деревню, нужны не 40 миллиардов рублей, а в десятки, сотни раз больше, в СССР на долю АПК приходилось 19 процентов бюджета, ныне — всего один. Разве выжить крестьянину без государственной поддержки? Конечно, нет. На заседании госсовета в Элисте, в июне 2005 года, где президент выяснял основные “болевые” точки АПК, среди “советчиков” не было ни одного руководителя от земли, потому и решения были приняты однобокие.

Оторопь берет: что сотворили с деревней за последние пятнадцать лет. Омертвлены основные фонды (машинные дворы, фермы, элеваторы, картофелехранилища, мелиоративные системы, семеноводческие станции, молокозаводы, мясокомбинаты, консервные производства и так далее) в 300 миллиардов долларов! Достаточно сопоставить статистические данные 1990-го и 2005 годов, и станет очевиден масштаб трагедии крестьянства. Такими темпами будем возрождать деревню — на это уйдет триста лет, как на освобождение от орд Мамая. Ну а если проехаться по серединной России, то горечь усилится во сто крат. Было 220 миллионов гектаров сельхозугодий. Считай, половина из них выведена из оборота, вырезано две трети коров, свиней, овец, обанкрочены 10 тысяч хозяйств. Каково мужику глядеть на остовы порушенных ферм? Душа стонет — а чего поделаешь? Разве спрашивали когда совета у него? Вот он и отвернулся от земли, она стала ему чужой. Пять миллионов крестьян не у дел. Получается: одни поколения приумножают богатство и славу Отечества, другие — проматывают до последней нитки нажитое. Да никакой нефти и газа нам не хватит, чтобы свести концы с концами.

А если бы у нас не было углеводородов, на какие, извините, шиши закупали бы продовольствие? Нелишне напомнить, что из семисот последних лет (как свидетельствуют летописи) — двести были голодными…

Известно, цари в Российской империи искони держали вожжи натянутыми, зорко следили за глубинными процессами в обществе. Ныне же то ли блеск паркета в кремлевских палатах ослепляет чиновников, то ли фельдъегери запаздывают с донесениями о жизни в провинции, то ли воеводы (то бишь губернаторы) хитрят, умалчивая об истинном положении дел, но ведь никто не замечает (или не хотят замечать?) жутких самопалов на Руси. Сжигают себя семьями, деревнями. Раньше гибли за веру, ныне — от безверья. Травятся водкой, самогоном, чистящими средствами, что только не пьют! За последние 15 лет исчезли с лица земли 30 тысяч сел и деревень. И никому до этого дела нет. Почему не мила жизнь? Отчего тоска-кручина? С каждым годом убывает по миллиону человек. Пустеют Сибирь, Дальний Восток… народ спивается от безысходности. Пора очнуться: Россия — на пороге великих потрясений. Страны Запада задыхаются от нехватки ресурсов (погромы в городах Франции, Германии, Бельгии лишнее тому подтверждение). Распухающий от нефтедолларов наш Стабилизационный фонд в конце концов взорвет Европу. А какую еще реакцию, кроме бешенства, может вызвать поведение жен российских “бизнесменов”, купающихся в Ницце на глазах у широкой публики в коллекционном шампанском? Вот уж воистину: тупость и мерзость — безграничны. Кому защищать Отечество? Власти скрывают реальные масштабы вывоза из страны капиталов. Речь не о десятках, а о сотнях миллиардов долларов. Если в 1990 году бюджет России (в соответствии с тогдашним курсом валюты) составлял триллион долларов, то в 2005-м — в восемь раз меньше. По мнению независимых экспертов, до 80 процентов финансовых средств крутится в тени, и большая их часть работает отнюдь не на экономику России. В то же время на индексацию пенсий, детских пособий, помощь инвалидам выделяются крохи. Незаметно произошла переоценка ценностей. Позволив обогатиться одним, отбили желание зарабатывать честным путем копейку у всех остальных.

В свое время очень много было разговоров о том, можно ли запускать механизм купли-продажи земли. Предлагалось обсудить этот вопрос на референдуме (кстати, сам Президент России Владимир Владимирович Путин выступал за это), но потом споры прекратили. Продавленный поспешно в Государственной Думе закон об обороте земель (в том числе и сельскохозяйственного назначения) положил начало новой смуте на Руси. Вмиг налетели в провинцию жирные коршуны и застолбили за собой огромные территории, скупив за бесценок земельные паи “мертвых душ”, что сгинули от паленой водки и самогона. Пьянству никто не препятствует, потому как управлять дураками легче. Земельная лихорадка помутила умы многих чиновников. Понятно, особо не афишируют свои приобретения. Сельское хозяйство их не интересует, весь расчет на выгодные сделки с землей, выжидают подходящую цену. Строптивых руководителей хозяйств отодвинули на второй, а то и третий план; делами вершат приказчики с асфальта, мало что понимающие в сельском хозяйстве. Что им законы? Оказывается, уже переведено из категории “пашня” в неудобья 36 миллионов гектаров! После этого хоть под дачи их продавай, хоть под гольф-клубы…

Особенно наглядно видны “прелести” земельного передела в Подмосковье. Из 400 сельхозпредприятий две трети уже под чьей-то “крышей”, а роста производства сельхозпродукции что-то не заметно! Поголовье коров в хозяйствах с 500 тысяч сократилось до 150 тысяч. Соответственно поубавилось и молочка, по сути, загублено и свиноводство. Было свыше 700 тысяч хрюшек, осталось в десять раз меньше. Если раньше мясо птицы и яйцо вывозили за пределы области, то сейчас ввозят из других регионов. Только за 2004 год численность работающих в подмосковных хозяйствах снизилась на 10 тысяч человек. Да и самих сельхозпредприятий поубавилось на три десятка, половина хозяйств — убыточные. Сумма убытка за прошлый год составила 21 миллиард рублей, а выручка от продажи сельхозпродукции — около 17 миллиардов. Это рядом с Кремлем. А что в глубинке? Там ветер свистит в сусеках да воют в голос забытые Богом и властью несчастные старики… Местные чиновники самоустранились от решения производственных и социальных проблем. Никто с них за это не спрашивает. Упразднены многие райсельхозуправления. На бывших колхозных землях воцарились удельные князьки, подмяв под себя все, что только можно было подмять. Еще десять-пятнадцать лет назад на должность председателя сельсовета не могли подыскать человека: 100 рублей оклад, никто не шел. Ныне — драки за место. А почему? Получили право распоряжаться землей, вмиг некоторые сказочно разбогатели. Разве непонятно — с чего? Число собственников земельных наделов только среди граждан перевалило за 42 миллиона. Вместо того чтобы работать, что-то создавать, толпы “инициативных” осаждают регистрационные палаты, бюро технической инвентаризации, земельные комитеты, нотариальные конторы, переводя земельные наделы то на жен, то на детей, то на родственников. Жуткие очереди. Говорят, в этом “бизнесе” крутится до 20 миллиардов долларов. И на этом будет стоять Русь?

Великое заблуждение: мол, стоит направить на село материально-технические ресурсы, дать хозяйствам деньги на технику, племенной скот, оборудование — и сельское хозяйство воспрянет. А кому работать? Кадров-то в деревне почти не осталось. Уже сейчас трудно с механизаторами, доярками, скотниками, нанимают доить коров таджиков, узбеков, киргизов… Живут мигранты тут же при фермах в скотских условиях. В то же время сельскохозяйственные вузы (а их около сотни) продолжают выпускать десятки тысяч инженеров, зоотехников, ветеринаров, агрономов. Лишь единицы из них попадают в хозяйства, то есть вхолостую “пашут” профессора… За волосы к земле никого не притянешь. Раньше, бывало, отец вбивал кол на пустоши и говорил старшему сыну: “Вот тут и прививайся!”, помогал построиться, обзавестись лошадью, коровой, инвентарем. А кому нынче вбивать колышки в одичавших деревнях? Согнали людей в бетонные хрущобы, которым по 30-40 лет, и бросили. Того и гляди дома завалятся. Разве крестьянину по силам построиться? Зарплата у большинства всего две-три тысячи рублей, а многие вообще денег не видят. Надо возрождать тысячи строительных ПМК, чтобы осилить минимальные объемы ввода жилья. А это из разряда фантастики.Пятнадцать лет не занимались повышением квалификации механизаторов и доярок. Они не знают новой техники, не умеют обращаться с компьютерами, современными механизмами и оказались не нужными. Получается, завели мужика в тупик и чего-то ждем от него? Да он себя-то, свою семью не в состоянии прокормить — не то что огромную страну.

Надо сказать, в последнее время “подули” другие ветры. Удалось отвернуть деревню от пропасти. Худо-бедно, но налажен лизинг техники, хозяйства получают субсидированные кредиты, возмещается часть затрат на покупку удобрений, средств защиты растений. Разработана государственная программа по социальному переустройству села. И всё же поводов для беспокойства немало. Скажем, почему вдруг в хозяйствах многих областей отказались выращивать картофель? “Второй хлеб”, как говорят о нем в народе, не раз спасал Россию, в том числе и во время Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Еще недавно площади под этой культурой составляли почти 2 миллиона гектаров, ныне — 160 тысяч. Особенно обширные плантации были в Брянской, Рязанской, Московской, Нижегородской, Пермской, некоторых других областях: по 90-100 тысяч гектаров. Скатились до 3-10 тысяч гектаров. 95 процентов картофеля дает частник, сажающий клубни под лопату. Семена десятилетиями не обновляются. Качество продукции низкое, хозяйки ругаются: половину клубней приходится выбрасывать в мусоропроводы, хранятся плохо. На что надеемся? Опять на импорт? Вполне может случиться так, что напрочь выведем и картофель.

О мясе во многих семьях давно уже и не помышляют, говядина — 250-300 рублей за килограмм, да и куриные окорочка все накладней и накладней. В начале 2005 года в Министерство сельского хозяйства России поступила, скажем так, неофициальная информация о предполагаемом натиске американских птицеводческих фирм на российский рынок. Дело в том, что за последние три-четыре года птицеводство в России пошло в гору: производство мяса птицы увеличилось с 700 тысяч до 1,2 миллиона тонн. (До “реформ” имели 1,8 миллиона тонн.) Это, видимо, кое-кого испугало. Впрочем, приведу письмо дословно:

“Федеральной службой безопасности получена информация о намерении крупных американских производителей мяса домашней птицы провести торговую интервенцию и установить контроль над российским мясным рынком.

Так, по имеющимся данным, министерством сельского хозяйства США был проведен экономический анализ, в котором констатировано резкое сокращение в 2004 году импорта американского мяса домашней птицы на российский рынок. В качестве основной причины падения американского импорта аналитиками указывалось введение с 2003 года Правительством Российской Федерации квотирования мясных поставок на внутренний рынок и, как следствие этого, укрепление позиций отечественных производителей.

По прогнозу американской стороны, выявленная тенденция может привести в перспективе, через пять — десять лет, к полному отказу России от поставок американского куриного мяса и потере для производителей США крупнейшего рынка сбыта своей продукции, ежегодный оборот которого оценивается в 1 млрд долларов США.

В этой связи, под давлением крупных американских компаний, обладающих влиятельным лобби в американской администрации и пользующихся личной поддержкой Д. Буша, правительством США в настоящее время предпринимается ряд мер политического и экономического характера, направленных на сохранение собственных торговых позиций на российском рынке.

В первую очередь американская сторона намерена добиться передачи под свой контроль всех полномочий по вопросам выделения и оформления мясных квот на поставки в Россию.

По замыслу американцев, контролируя распределение квот и выступая согласованно, производители США смогут обеспечить поставки в нашу страну товара в необходимых объемах и по демпинговым ценам, что вызовет серьезные проблемы в реализации продукции российских птицефабрик и в перспективе поставит их в зависимое положение от американского импорта.

После устранения местных конкурентов, с учетом закрепления за США 75 процентов поставок от общей квоты, производители США получат возможность формировать цены на российском внутреннем мясном рынке и тем самым диктовать свои условия. В настоящее время наиболее активную роль в реализации плана правительства США по передаче механизма распределения мясных квот под контроль американских производителей осуществляет глава сельскохозяйственного экономического офиса переговоров Торгового представительства США Алан Джонсон (Alan Johnson). В этих целях он оказывает давление на представителей Минэкономразвития России…

Также, по имеющейся в Федеральной службе безопасности информации, для достижения своих целей по установлению контроля над российским рынком мясопродуктов крупные американские производители мяса домашней птицы могут осуществить давление на представителей российского ветеринарного надзора, проводящих очередную инспекцию на территории Соединенных Штатов, в том числе путем провокационных действий”.

Повторяю: это неофициальный документ. Нет ни подписи, ни даты. Насколько достоверна информация? Трудно сказать. Но бумага наделала много шума, тем более что вскоре стало известно о поручении Минэкономразвития подготовить к подписанию новое соглашение между правительствами Российской Федерации и США о торговле некоторыми видами мяса птицы, говядины и свинины. Предусматривалось к 2009 году нарастить ввоз птичьего мяса еще аж на 202 тысячи тонн. Осуществление этой аферы поставило бы крест на дальнейшем развитии отечественного птицеводства. Естественно, в Росптицепроме всполошились! А тут еще куриный грипп… Поневоле призадумаешься.

И все-таки в большей степени виной многих наших бед в сельском хозяйстве неразбериха в собственных головах. Хвалимся: намолотили 80 миллионов тонн зерна. Много это или мало? Давно известно: на душу населения полагалось бы иметь по тонне зерна. То есть 140-145 миллионов тонн. С учетом того, что сами обеспечивали бы себя мясом, молоком, маслом, другой продукцией. А ведь может случиться и неурожай, тогда что будем есть? В 1913 году на долю России приходилась треть мирового экспорта зерна. Сибирское масло мазали на хлеб и в Берлине, и в Риме, и в Париже. Эшелонами отправляли в Европу. Правда, большевики упрекали царское правительство: мол, при этом народ в деревнях голодал. Но откуда же тогда семьи были по 12-15 человек? По темпам прироста населения в начале XX века Россия занимала первое место в мире. Значит, питались не лебедой! Согласно демографическому прогнозу Дмитрия Ивановича Менделеева, ныне на территории империи должно было бы проживать 800 миллионов человек. Увы, имеем лишь 143 миллиона — меньше, чем до Октябрьской революции. Выходит, век протоптались на месте?

Предвижу возражение: дескать, экспорт зерна и сегодня составляет 10 миллионов тонн, а потенциально способны поставлять ежегодно до 25 миллионов. Согласен, на продовольственные цели нам необходимо всего 20 миллионов тонн зерна. А куда девать остальное? Скот перерезали. Конечно, продавать, искать покупателей на стороне. Но изменит ли это ситуацию на внутреннем продовольственном рынке? Вряд ли. Нынче после завершения жатвы в хозяйствах прослезились: закупочная цена на пшеницу и ячмень оказалась ниже, чем год назад. Это при том, что стоимость солярки и бензина выросла вдвое!

Почему возник перекос в сторону зернового производства? Объясняется сие просто — новые землевладельцы быстро смекнули, на чем можно сэкономить. Первым делом позакрывали животноводческие фермы: зачем круглый год тратиться на зарплату доярок и скотников? С зерном мороки куда меньше, весной посеял, осенью убрал. Всех работников — в неоплачиваемый шестимесячный отпуск. И никаких проблем! Этих “аграриев” никакими дотациями на молоко и мясо не заинтересуешь. У них своя арифметика. Вот почему, несмотря на призывы Минсельхоза не сокращать поголовье коров, их становится с каждый годом все меньше и меньше. Не исключение и 2005 год: еще минус 405 тысяч голов. В коллективных хозяйствах осталось всего 4,3 миллиона буренок (из 17 миллионов по состоянию на 1990 год). У населения и то больше — 5,3 миллиона коров. А вот картина по областям: в хозяйствах Калужской — 51 тысяча, Тамбовской — 27, Костромской — 33, Калининградской — 21, Ивановской — 36, Архангельской — 17, Новгородской — 19, в Ставропольском крае — 40, Приморском и Хабаровском краях — по 11 тысяч коров. Валовое производство молока сократилось с 56 миллионов тонн до 31 миллиона, мяса с 10,1 миллиона тонн — до 4,9 миллиона. Раскинем объемы на число жителей в этих областях, и станет ясно, насколько удручающая ситуация с продовольствием в стране. Того же молока импортируем 6,2 миллиона тонн. Мяса в 1990 году на душу населения приходилось 68 килограммов, в 2004-м — всего 34 килограмма. В Москве, Санкт-Петербурге редко увидишь цельномолочную продукцию, “живого” молока и по стакану на ребенка не наберется, творожки, сметана, кефир, ряженка — все из так называемого “нормализованного”, а проще — из порошка. Стоматологи бьют тревогу: у малышей — сплошь кариес. Родители в панике! Их спрашивают: “Чем кормите?” — “Растишками”, йогуртами”, — отвечают. Полугодовой срок реализации продукции никого не настораживает. А зря. Массовые отравления детей запеканками, тортами, пирожными в Сочи, подмосковном Монино, других городах лишний раз свидетельствуют о том, что различные химические добавки, консерванты не на пользу здоровью. Поневоле вспомнишь русскую народную сказку про “живую” и “мертвую” воду. Испить парного молочка только-только из вымени — и впрямь омолодиться. Да где ж его сейчас найдешь? Жаль, но мы все чаще и чаще черпаем водицу из затхлых колодцев.

Почему у крестьян опускаются руки?

Дорога в ООО “Колхоз имени Циолковского”, что на древней калужской земле, проходит через Боровск. Тихая Протва, Пафнутьев монастырь, осиянные кресты на маковках церквей, старые улочки с купеческими домами на подклетях, редкие прохожие. Город основан в 1356 году и, как ни странно, не утерял самобытности. Копни в любом месте, и повеет историей Руси. Остановил машину на площади перед зданием администрации, по левую сторону — взвоз с уходящими под гору избами, садами, огородиками, справа, меж деревьев, часовенка на холме. Едва заметна с улицы. Не поленился и прошел к ней. Рядом вкопанный в землю большой деревянный крест. Часовенка, по всей видимости, была поставлена совсем недавно: свежая побелка, мощеные ступеньки, проолифленные двери. В притворе возился с раствором рабочий в заляпанной бетоном куртке.

— Можно заглянуть внутрь? — спросил у него.

— Отчего ж нельзя? — распрямился он, сторонясь. — Проходите.

Через узкие оконца едва пробивался дневной свет, и поначалу глаза совершенно ничего не различали. Тут еще не было ни росписей, ни икон, ни лампадок, даже строительные леса не успели убрать. В углу виднелась винтовая лестница, ведущая вниз.

— Там мощи боярыни Морозовой, — опередил мой вопрос рабочий. — Слыхали, наверное, о ней?

— Ну как же! Ревнительница старой веры, ярая сторонница протокола Аввакума. “Kтo не крестится двумя перстами, как Христос, — да будет проклят”.

Подумал про себя: “А ведь она и впрямь в 1675 году умерла вместе с княгиней Евдокией Урусовой в земляной тюрьме в Боровске, как же это я упустил?’’

Сразу вспомнилась картина великого русского художника Василия Ивановича Сурикова: Москва XVII века, заваленные сугробами улицы, неистовствующая толпа, розвальни с опальной Федосьей Прокопьевной Морозовой, простертое к небесам двуперстие.

Виду не показал, но в душе стало неловко за свое невежество. Осторожно спускаюсь по лестнице в склеп. На небольшом возвышении — белая каменная плита со следам надписи старославянской вязью. Сумрачно, тревожно, зябко.

— Надгробие нашли недавно, где ныне крест, — пояснил незнакомец. — Слава Богу, не разрушили!

Постояли с минуту в молчании и поднялись наверх. Яркие солнечные блики путались в молодой листве, как и мысли в голове. Хотелось поскорей дохнуть свежестью весеннего поля, ощутить благодатное дуновение майского ветра, стряхнуть с себя накипь повседневной суеты. Нутро знобило: “А ведь Раскол и поныне разделяет Русь. Как и тогда — споры о вере, земле, святынях”.

До колхоза добрался скоро. Местные крестьяне, наперекор Кремлю (после августовского переворота 1991 года оттуда пришла директива упразднить прежнюю организационную форму хозяйствования), отказались выполнять грозное предписание: “От века пахали гуртом и дальше также будем робить”. К названию хозяйства добавили лишь три буквы “о”: общество с ограниченной ответственностью. А поля, фермы, скот — как были общими, так и остались, хотя землю все-таки поделили на паи. Кто знает: может, эта дележка в конце концов обернется… гибелью хозяйства.

Стоим у кромки поля с директором Дмитрием Семеновичем Каплиным. Мужик толковый, сметливый, неравнодушный. Семнадцать лет руководит колхозом, в разных переделках бывал. Хозяйство не завалилось набок, как другие. Пускай выручка от молока и мяса невелика (при существующих ценах на технику, запчасти, горючее выжить очень трудно), но сотня-то человек при деле. Зарплата в среднем — четыре с половиной тысячи рублей. Мало. И все-таки нет нужды подаваться в отходничество. Четыреста коров, бычки. Намолотили по осени 800 тонн зерна — вроде бы не так уж и плохо, а настроение, чувствую, неважное.

— Молоко сдаем по шесть рублей за литр, — вздыхает Каплин. — Разве это мыслимо? Бутылка минералки втрое дороже.

— А поднять цену?

— Ну и сиди на этом молоке! — взрывается он. — Кто возьмет? Переработчики связаны меж собой, свое не упустят, да и торговле надо “наварить”. А цена не оглобля, высоко не задерешь, кошельки у покупателей, сами знаете, тощие, получается, мы крайние. Замкнутый круг. Иной раз хочется плюнуть на все: к чему эти муки? Ночью поворочаешься от бессонницы, а с рассветом бежишь опять в контору.

— Неужели совсем никакой помощи нет? В Госдуме депутаты каждый год до хрипоты спорят о деньгах. Что-то выделяется селу.

Каплин поморщился:

— Мы этих денег не видим. Хотя бы не мешали, и то полегчало бы.

— В смысле? — не понял я. — Кто мешает?

— Такой пример, — продолжил директор. — Прошлый год посеяли у деревни Ищеино сто пятьдесят гектаров пшеницы. Выросла колос к колосу. Думали, соберем неплохой урожай. Но тут из соседнего охотхозяйства на поле повадилось стадо кабанов, все носами перерыли! Утерлись с зерном. Так же и с картошкой. Раньше сажали до ста гектаров, сейчас вообще отказались от нее. Напрасный труд! Даже у частников в огородах пусто. Какой смысл?

— Пожаловались бы районным властям, — вырвалось у меня. — В конце концов, подали бы в суд на охотхозяйство.

— Бесполезно. Сыпят в ответ: “Ночуйте, сторожите свои посевы!” Вот и весь сказ! Охотхозяйство-то — элитное…

— А застраховать урожай?

— Не знаю таких, кому заплатили бы за ущерб.

Такой был разговор. Побывал я и в соседнем хозяйстве — ООО “Борисово”. Та же история: безденежье, убогость, долги. 21 миллион рублей надо возвращать. А за счет чего? Обнищали деревни до крайности. В Боровском районе лишь колхоз “Москва” работает с прибылью, ну еще десятка три таких крепких хозяйств наберется на всю область. В остальных — вся надежда на то, что кто-то скупит земли и что-то даст. Кто скажет, где черта, которую переступать нельзя? Из многочисленных поездок по России я понял, что вернуть веру людей в государство теперь будет весьма и весьма непросто. На памяти случай со страхованием урожая картофеля в акционерном обществе “Русское поле”, что в Каширском районе Московской области. Здесь под “вторым” хлебом шестьсот гектаров. Таких хозяйств — единицы по стране. Внедрили голландскую технологию, обзавелись современным хранилищем на 5 тысяч тонн, наладили связи с наукой. В 2002 году застраховали в компании “Росно” плантации на 20 миллионов рублей, как будто предчувствовали беду! Подошла пора уборки, а техника встала: земля словно камень. А потом, в сентябре-октябре проливные дожди. В итоге 230 гектаров ушло под снег. Оценили ущерб в 14 миллионов рублей. Однако страховщики напрочь отказались возмещать убытки.

— Судились два года, — рассказывал генеральный директор ЗАО “Русское поле” Виктор Михайлович Завьялов. — Каких только экспертов ни приглашали! Все напрасно: не отсудили ни рубля. Зареклись обращаться в страховые компании. Надувательство, да и только. А государству наплевать на возню внизу.

Вскоре Завьялов ушёл из хозяйства. Сколько таких обиженных по стране! В Воронежской, Тамбовской, Липецкой, Тульской, других областях. А в серединной России на суглинках и супесях от веку жили в нужде. Здесь вообще страховать нечего. Еще в 1990 году, побывав на Вологодчине в Тотемском районе, содрогнулся от вида разрушенных деревень — будто враг прошел! Представляю, что там теперь деется. Целый век лупили в крестьянские ворота (эксперимент за экспериментом), мужик ухитрялся отбивать удары, ныне, бедный, свалился с ног от изнеможения, ворота настежь, пустые. Бей! А что толку? Считай, добили крестьянство.

В начале 90-х уповали на рынок. Дескать, он расставит все на свои места, но на деле произошел тотальный обвал. Впрочем, неудивительно. В пору СССР координацией работы министерств и ведомств, завязанных на АПК (сельхозмашиностроение, химическая промышленность, стройиндустрия, переработка и так далее), занимались ЦК КПСС, два правительства (союзное и республиканское), два Госплана, два министерства сельского хозяйства, десятки тысяч специалистов, и тем не менее так и не удалось устранить диспропорции на стыке отраслей. А кто сегодня управляет процессами в АПК? Да никто! Задумывались ли в высоких кабинетах над тем, почему нынче, при безденежье, руководители хозяйств предпочитают закупать импортную технику: “Джондиры”, “Катерпиллеры”, комбайны “Класс”? Выгоднее. Как известно, в пик страды на кон ставится вся прибыль. Зерно необходимо убрать за две-три недели, иначе начнет осыпаться и будут большие потери. Импортные комбайны молотят без остановки, а наши — частенько встают на обочину из-за поломок. Вот почему и идут на кабальные затраты, однако выигрывают в объемах и качестве зерна. Хотя диспаритет цен на промышленную и сельхозпродукцию сводит на нет все усилия крестьян выбраться из долговой ямы. Кредиторская задолженность хозяйств превышает 400 миллиардов рублей. “Зубы на полке” и у отечественных сельхозмашиностроителей: мощности заводов загружены на 5-10 процентов. Рынок техники отдан на откуп зарубежным фирмам. Кто же соединит интересы партнеров? Пока еще есть что соединять. Действуют “Ростсельмаш”, “Кировский завод”, “Агромашхолдинг”, ЗАО “Евротехника”, “Новое содружество”, другие крупные корпорации. Только не стоит уговаривать селян покупать отечественные тракторы и комбайны из чувства патриотизма. Это не аргумент. Надежная и по приемлемой цене техника сама найдет себе дорогу. Необходим технологический прорыв. Аграрной России не обойтись без своего сельхозмашиностроения, тем более что две трети парка машин в хозяйствах с полностью выработанным ресурсом.

Беседую с председателем комитета Госдумы по аграрным вопросам, бывшим министром сельского хозяйства Геннадием Ивановичем Куликом. Спрашиваю его:

— Есть ли у России шанс уйти от импортной зависимости?

— Веками же кормились со своего стола, — отвечает он не задумываясь. — Сникли, потому что расслабились. Выручают нефть и газ. А что завтра? В развитых странах не скупятся на поддержку крестьян, понимая, что без этого АПК не выжить. Недавно был в США. Там дотации фермерам в 2004 году составили 38 миллиардов долларов. При этом создана трехуровневая защита: средняя залоговая цена на продукцию, прямые фиксированные платежи и страховка. Работай не оглядываясь! Или вот Канада: дотации АПК — 5 миллиардов 600 миллионов долларов. В Турции — 9,5 миллиарда, Швейцарии — 5,5 миллиарда, Норвегии — 3 миллиарда, Мексике — 6 миллиардов, Корее — 17 миллиардов, Японии — 44 миллиарда долларов. Сравним с Россией: дотации — 0,6 миллиарда долларов. Везде, где думают о будущих поколениях, вкладывают деньги в землю, сельскохозяйственное производство. Так следует поступать и нам.

— Опять волевые решения типа хрущевской кукурузной кампании?

Кулик сдвинул брови:

— А разве идея плохой была? Другое дело, во что ее превратили. Без кукурузы, высокобелковых кормов не решить проблему увеличения производства животноводческой продукции. Например, США производят до 300 миллионов тонн (41 процент от мирового уровня). 50 миллионов тонн поставляют на экспорт. У нас же объем производства кукурузы не превышает 3 миллионов тонн. Сейчас созданы хорошие гибриды, и мы могли бы значительно расширить ареал “королевы полей”. А что касается промахов, они, конечно, были. В частности, в отношении личных подсобных хозяйств: нельзя было трогать крестьянские подворья. Вековой уклад, народный опыт собирались по крупиночке, и вдруг раз: сдавай корову на мясо! Сколько было слез, переживаний!.. Тяжело вспоминать об этой кампании. Но жизнь не стоит на месте, надо думать о будущем. Какую Россию мы оставим потомкам? Хотелось бы сильную, богатую, процветающую. А всему головой — хлеб…

На словах вроде бы все за поддержку крестьян, но почему до сих пор нет лада в деревне? Может, оттого, что слишком часто меняем правила “игры”? Веками не нарушаются фермерские традиции в Германии, Англии, Франции, других западных странах, а у нас что ни новый руководитель, то своя “стратегия”. Бросаемся из крайности в крайность. Отсюда и результаты. Взять тот же лизинг. Задумка хорошая. Государство выделило первоначально на создание агролизинговой компании 5 миллиардов рублей. Помнится, на заседании агропромышленной группы Государственной Думы, обсуждавшей первые итоги ее работы, депутаты поинтересовались: а какая зарплата у генерального директора “Росагролизинга”? Ответ обескуражил: 100 тысяч рублей! А ведь денежки-то крестьянские. Процентики за приобретенную по лизингу технику порой тянут на треть ее стоимости, каково, а? Не слишком ли кабальной получается “помощь”? Руководители хозяйств скрежещут зубами, но выхода-то иного нет — покупают и тракторы, и комбайны, и сеялки, правда, в единичном количестве. На чем же пахать и сеять?

Давно подмывало посмотреть — в каких условиях трудятся фермеры на Западе. Нынче побывал во Франции. Удивительно талантливый народ! Научились делать деньги на воде (то бишь шампанском) и воздухе (всемирно известной парфюмерии), нефти и газа нет, рудные месторождения выработаны, на чем еще заработать? Сделали упор на сельское хозяйство, производят четверть всей сельхозпродукции в Евросоюзе! Фермер во Франции — фигура символическая, поднимутся фермеры — поднимется вся страна. В обществе есть понимание того, насколько важна государственная поддержка АПК. Это — основа основ. В 2004 году из городов переселились в деревню 400 тысяч человек.

Еду в Бургундию, где хорошо развито скотоводство. В стране — 4 миллиона мясных коров: лимузинской, шаролезской, абондасской, обракской, нормандской, других пород. Ферма Пьера Гроена. Хозяин — коренастый, неторопливый, рассудительный. Лицо открытое, добродушное. Охотно показывает свои владения: 260 гектаров земли, скотный двор, комбикормовый цех, зернохранилище, на откорме 300 бычков.

— Мое дело произвести продукцию, — говорит Пьер, — забой скота, реализация мяса, ветеринарное обслуживание входят в компетенцию кооператива “APIFAT”. Особых проблем не возникает, действует отлаженный конвейер…

— Много таких ферм в округе?

— Семнадцать мясных и шесть молочных. Две бойни, молокозавод. Все компактно, удобно.

— Дотации на продукцию устраивают?

— При малейших колебаниях конъюнктуры рынка в условия поставок вносятся коррективы. Кто станет работать себе в убыток?..

Чувствовалось, человек при деле. Никто на него не давит, не требует мзды за те или иные услуги. Не дай Бог, какой-либо супермаркет не расплатится в срок за поставленную продукцию! Тут же банк снимет со счета причитающуюся сумму и перечислит сельхозтоваропроизводителю, да еще оштрафует должника, чтобы впредь неповадно было нарушать условия контракта.

Побывал также на племенной ферме в местечке Риотте. Масштабы — аналогичные: 250 гектаров сельхозугодий, 110 коров, хозяева — Жан Луи и Жан Батист. Ни конторы, ни бухгалтера, ни секретаря… сами со всем управляются.

— Дорого стоят племенные телочки? — интересуюсь у Жана Батиста.

— В зависимости от возраста, — отвечает фермер. — От 1000 до 5000 евро.

— Кто покупает?

— Немцы, австрийцы, итальянцы…

— А русские?

— Бывает, заезжают. Но больше прицениваются…

Какова же картина с мясным скотоводством в России? Увы, похвастаться нечем. Заглянул в статистический справочник 1985 года. Казалось бы, была плановая система, вроде бы вплотную занимались решением этой проблемы. Тем не менее скот мясных пород (калмыцкой, казахской белоголовой, герефордской, абердинангусской и других) составлял лишь 3 процента от всего породного стада КРС: около миллиона голов. К 2005 году мясных коров осталось 350 тысяч. Хотя имеем 24 специализированных племенных завода и 65 репродукторов. Это крохи. Для сравнения: удельный вес мясных коров во Франции — 50 процентов, Испании — 61, Ирландии — 48, Великобритании — 43 процента. В США из 12 миллионов тонн производимой говядины 85 процентов приходится на долю мясного скотоводства. Общая численность мясных пород в мире увеличилась до 522 миллионов голов. А в России, к сожалению, — обратный процесс. Потому и ввозим мясо из-за рубежа в огромных объемах, кстати, говядину, подобную нашей (от измученных бескормицей коров), на Западе используют только в производстве кормов для кошек и собак, в магазины такое мясо не попадает. Выходит, и в этом деле нам придется опять начинать с чистого листа. Как в пословице: куда ни кинь — везде клин.

…Еще царь Алексей Михайлович предостерегал своих сыновей — Ивана и Петра — от поголовного закрепощения крестьян. Значит, предчувствовал что-то недоброе? Оно так и вышло. Реальное, земное содержание Раскола отнюдь не заключалось только в религиозном споре, а имело куда более глубокую социальную основу. Хорошо сказал об этом критик Владимир Васильевич Стасов, осмысливая значение картины Сурикова “Боярыня Морозова”: “…Пускай Аввакум говорил, что около Морозовой были все только “овцы”, мы ныне этому не верим. Пускай твердых, железных характеров в самом деле тут мало, пускай их почти даже вовсе не было. Но все-таки в такую страшную минуту угнетения, позора любимого существа нельзя себе представить, чтобы даже у самых кротких людей не двинулось что-то грозное в сердце, чтобы они не посмотрели с негодованием, с ненавистью на своих врагов, чтобы хоть на единую секунду не блеснуло у кого-нибудь в глазах чувство злобы, мести, отчаяния…” Призывы боярыни Морозовой падали на почву, раскаленную крестьянской войной под предводительством Степана Разина. Потому и взбунтовалась Русь. А разве нынче эта почва не раскалена?

Душа оттает, если к ней с добром

Есть два пути удержания крестьянина у земли — насильственный и высокой оплаты за труд. В России изначально избрали первый — пагубный и бесперспективный путь, потому веками и не можем дать ладу деревне.

…С первым снежком потянулись в Москву крестьянские легковушки с прицепами, груженные картошкой, морковкой, свеклой, яблоками, солениями, квашениями… из Липецкой, Орловской, Тамбовской, Воронежской, Курской, других областей. Едут, чтобы выручить хоть немного деньжат на жизнь, почему-то минуют рынки и чаще останавливаются прямо во дворах жилых кварталов, и, надо сказать, торговля идет бойко, хотя жаль этих бедолаг: дороги скользкие, опасные — отмахай-ка 400-500 верст да постой денек на морозе! А еще отбейся-ка от милиции, дворников, работников ДЭЗов…

Разговорился с одним из таких приезжих. Представился он Николаем, на вид лет сорок-сорок пять. Одет в полушубок, на ногах валенки. Рядом с “жигуленком” — бочки с квашеной капусткой, солеными огурчиками, шинкованной морковью, мочеными яблоками, из багажника выглядывала целая галерея банок: борщи, солянки, салаты, хрен, маринады… Видать, жена у мужика — мастерица! К машине очередь, и не сказать, чтобы цены были низкими. Килограмм капусты с лаврушкой, свеколкой, корицей тянул на 70, огурцов — 60, моркови по-корейски — 100, картошки — 15, тыквы — 20, редьки — 25 рублей.

— Раньше работал механизатором в одном из колхозов Мценского района на Орловщине, — рассказывал собеседник. — Жена — доярка. Двое детей. Жили неплохо. Потом хозяйство разорилось. Перестали пахать, сеять, держать скот, может, с десяток коров на ферме осталось… Чем заняться? Взялись выращивать картошку, капусту, морковь, свеклу на своем огороде. Пятьдесят соток. Выкупил старенький “Беларусь”. Корова, шесть поросят, гуси, утки, куры. Крутимся от зари до зари. Попробуй пошинкуй ту же капусту или морковь! Да еще управься со скотиной, отремонтируй технику, сгоняй за кормами. Чего бы вот мотаться в Москву? Бывало, излишки закупала заготконтора потребительской кооперации. Нынче никому ничего не надо, приходится снаряжаться в дальнюю дорогу. А это накладно. Если до последнего подорожания бензина на поездку уходило пятьсот рублей, то сейчас — две тысячи. Ого-го! Ну хорошо — я еще в силе, имею машину. А куда деваться старикам? Позабрасывали наделы! Выращивают овощи только для себя. Выручают пенсии. Не знаешь, с какого боку тебя нагреют! Землю в колхозе разделили на паи. У меня вот шестнадцать гектаров. Чернозем! Сдал в аренду хозяйству, пока держалось на плаву — платило налоги. А сейчас, поговаривают, с нас будут брать. Да где ж я возьму такие деньги?

— Продал бы… — говорю ему.

— За бесценок? — живо откликнулся он. — Правильно: так нашего брата и облапошивают. Кругом поля дичают, зарастают кустарником, березняком, ольхой. Кому поднимать пожни?..

Досаду крестьянина понять можно. Бьются мужики на своих подворьях, а путы с ног никак не могут сбросить. Вспомнилось собственное детство на Северном Урале. Трудные шестидесятые годы. Росли на молоке и картошке. Но как же гордились тем, что мы — хозяева! В стайке — корова, теленочек, поросенок, куры, кролики. Покупали только хлеб и сахар. Любили землю, обихаживали ее, не помышляли об иной доле. Жива ли эта любовь сегодня? Миллионы крестьян еще надеются, что государство вспомнит о них, возьмет на себя заботу по обустройству сел и деревень, поможет окультурить нивы, расшевелить хозяйскую предприимчивость. Хотя надежда эта весьма и весьма призрачная. Возродить в крестьянах крестьянское — непросто.

После того разговора сел я читать так называемый “Сетевой график по осуществлению приоритетного национального проекта “Развитие АПК”. Похоже, готовили документ в Министерстве сельского хозяйства России. Ознакомился, и стало тоскливо на душе: “разработка методик, распределение и доведение плановых объемов финансирования, привлечение средств бюджетов субъектов, принятие постановлений” и т. д. и т. п. Из цифр уяснил, что всего на программу выделяется 30,9 миллиарда рублей. 14,6 миллиарда — на развитие животноводства, 6,6 миллиарда — на субсидирование процентных ставок по инвестиционным кредитам, 6,7 миллиарда — для перечисления в территориальные органы федерального казначейства под заем сельхозтоваропроизводителям… И вот главное: в течение 2006-2007 годов на увеличение уставных капиталов ОАО “Росагролизинг” выделяется — 8,0 и ОАО “Россельхозбанк” — 9,4 миллиарда рублей. Что ж, деньги в России всегда умели распределять. Ну вот хотя бы словечко об отдаче от вложений… Уж очень скромненько. Впрочем, два года пролетят незаметно, и тогда увидим — насколько выросло поголовье скота и птицы, увеличились ли поставки из глубинки мяса, молока, масла, сократился ли импорт продовольствия и достался ли хоть рублик горемыке-фермеру из какого-нибудь там Калязина. Свежи в памяти потуги Генсека ЦК КПСС Михаила Горбачева осуществить продовольственную программу… Удивился, когда узнал, что и сейчас в областях приписывают урожаи. Зачем? Героев Соцтруда вроде бы никому не дают. Главы районов требуют с руководителей хозяйств чуть ли не вдвое завышать намолоты. Всё просто: чтобы удержаться в кресле, надо показать “результаты грамотного управления”. Кого обманываем? Самих себя.

Еще одна “спасительная” идея, с которой носятся нынче реформаторы, — это вступление России в ВТО. Многочисленные эксперты предупреждают о негативных последствиях этого шага. Прежде всего, речь идет о проигрыше отечественных производителей товаров, в том числе и сельских. Конкуренции на равных не получится. На Западе — высокие технологии, современные предприятия, подготовленные кадры. У нас же почти натуральное сельское хозяйство. Это с одной стороны, с другой — настолько низок потенциал отраслей, связанных с АПК, что говорить о каком-то технологическом прорыве в ближайшие годы вряд ли придется.

Изначально становимся на ложный путь. Вместо экологически чистой сельхозпродукции рынок захлестнет поток пищевых суррогатов с генномодифицированными компонентами, стимуляторами роста, различными химическими добавками. Как и на Западе, станем широко использовать при откорме скота и птицы гормональные препараты. Оправданно ли это? В США, например, до 80 процентов населения страдает ожирением. То же самое и в Западной Европе — погоня за дешевыми гамбургерами и стейками обернулась трагедией для миллионов. Впрочем, и в России много людей с избыточным весом. Супермаркеты превращены в склады ядохимикатов. Смотрю иной раз, как набирают без разбору “снедь” тележками, и жалко становится беспечных гурманов: если бы знали, что едят…

Между прочим, безграмотностью населения пользуются разного рода дельцы. В некоторых сортах колбас — до 50 процентов всяких наполнителей, в том числе соевого белка. Под видом отечественных цыплят нередко торгуют импортными бройлерами, натурального коровьего масла — маргарином. В ряде твёрдых сыров — до 50 процентов растительных жиров. Бизнес — весьма выгодный. Скажем, оптовая цена импортной курятины 20 рублей за килограмм. Переклеивают ярлыки и сбывают уже по 40 рублей. Стопроцентный навар! Руки даже не запылились. Что с того, что в бельгийских бройлерах концентрация диоксина (смертельно опасного для человека) превышает принятую в Евросоюзе норму в сотни раз! Государственная инспекция города Москвы по качеству сельскохозяйственной продукции бракует до 12 процентов изделий мясокомбинатов, 23 — рыбзаводов, 9 — молококомбинатов, 29 — масложировых предприятий, 7 — кондитерских фабрик, 13 процентов — хлебопекарен. Особенно грешат предприятия малого бизнеса. Проверить всех трудно, потому и распоясались. В Москве нет ни одной лаборатории, где могли бы сделать тест на “коровье бешенство”. Подчас используют мясные туши без ветеринарных клейм, сопроводительных документов, повторной заморозки, подпорченные. Понятно, какой будет готовая продукция… Даже в школьные буфеты не стесняются гнать не рекомендованные врачами “сникерсы”, чипсы, консервы, выработанные с использованием различных красителей, ароматизаторов, консервантов!

Власти никак не могут добиться обязательной маркировки продукции с генно-модифицированными добавками. Та же соя входит в состав хлеба, кондитерских изделий, шоколада, конфет, соусов, приправ, сухих концентратов и т. д. И удивляемся: “садится” иммунитет, растет число страдающих аллергией, онкологическими заболеваниями. Парадокс: приедет в Москву частник с экологически чистой картошкой — его оштрафуют за отсутствие сертификата на продукцию, а в магазине выложат на прилавок отраву с разрешительной печатью — никому до этого дела нет. Что только не протаскивают через таможни! Однажды попытался выяснить, в каких объемах и кто конкретно закупает за границей мясо, мясопродукты, молоко, масло, рыбу, сахар, консервы, алкоголь. Такую информацию в таможенном комитете наотрез отказались дать, сославшись на какую-то коммерческую “тайну”. А жаль. Сразу бы стало видно, из какого сырья вырабатывают “деликатесы” на том или ином мясокомбинате или “чудо-йогурты” на конкретном молокозаводе.

Отрадно, что в последние годы на столичном продовольственном рынке наметилась все-таки тенденция к исправлению положения. Мэр Москвы Юрий Лужков нацелил департамент продовольственных ресурсов на расширение деловых связей с российскими регионами с тем, чтобы увеличить поставки в город сельхозпродукции из глубинки. Создано два десятка крупных агрохолдингов с участием московских перерабатывающих предприятий, которые уже дают весомую отдачу. На эти цели из бюджета Москвы ежегодно выделяется свыше миллиарда рублей. Агрохолдинги получают, по сути, беспроцентные кредиты, и важно, чтобы эти деньги “работали” на москвичей. Ни в коем случае нельзя ослаблять контроль за качеством продовольствия. Русский стол искони славился своими разносолами. Зачем же опускать планку? Прекрасно, что возродились в столице ярмарки. В частности, медовые. В Коломенском не протолкнуться к прилавкам пчеловодов, съезжающихся со всей России. А ведь были еще ярмарки мясные, грибные, рыбные, ягодные… Лужков в прошлом сам руководил АПК Москвы и, пожалуй, первым из высокопоставленных чиновников заговорил о необходимости поддержки села. A что другие? Вспомним, как визжали: мол, деревня — это черная дыра, сколько крестьянам ни дай — все промотают…

Но инициативы одной Москвы недостаточно. Спросить бы с глав регионов (странно, что их теперь величают губернаторами при отсутствии губерний): а вы чего, господа-товарищи, выжидаете? Вот данные производства и реализации сельскохозяйственной продукции на 1 января 2007 года. Снижены показатели по выращиванию скота и птицы: в Смоленской, Костромской, Ивановской, Тамбовской, Псковской, Саратовской, Ульяновской, Курганской, ряде других областей, по производству молока: в Воронежской, Курской, Орловской, Рязанской, Тверской, Новгородской, Волгоградской, Ростовской областях, Краснодарском и Ставропольском краях… Куда еще падать? Загублены семеноводство овощей, льноводство, садоводство, оленеводство… Где кожевенная промышленность? Не так давно производили 350 миллионов пар обуви, расходуя 16 миллионов штук крупного кожсырья, 17 миллионов — мелкого и 15 миллионов — свиного. Сейчас кожи почти не заготавливаются, носим китайские и турецкие ботинки. Льноволокна имели 130 тысяч тонн, ныне — вдвое меньше. Одежду тащим из-за границы. В плачевном состоянии овцеводство: заготавливали 270 тысяч тонн шерсти, опустились до 46 тысяч тонн, оставили без работы чукчей, хантов, манси, эвенков… Поголовье оленей превышало 2,2 миллиона, получали 40 тысяч тонн оленины. Отрасли, считай, нет. Везем с Ближнего Востока яблоки, из Чили — чернослив, из Египта — виноград, а свои сады погубили. Есть над чем задуматься…

Теперь кандидатуры глав краев и областей выдвигают из Кремля, и у президента Владимира Путина имеются рычаги воздействия на чиновников в случае провалов в экономике. Что ж это за местная власть, которая ни за что не отвечает? Нельзя допустить распыления направляемых в АПК средств, пусть и не таких больших. Ответственность должна быть персональной. Не соображаешь, как с толком использовать деньги, — отойди в сторону. Пускай этим займется тот, у кого и мозги на месте и совесть не запятнана. Отчет — до последней копейки! Если говорить откровенно, в предстоящие два года выяснится: останется Россия аграрной страной или окончательно “зависнет” на импорте продовольствия. На кого опереться? В любом регионе известны хозяйства, которые реально что-то дают: зерно, мясо, молоко, картофель, овощи. В том числе и фермеры, владельцы личных подворий. Нетрудно прикинуть, насколько они смогут увеличить производство сельхозпродукции, если получат льготные кредиты. Определиться со сбытом выращенного: кто займется закупкой продукции, переработкой, реализацией? Сформировать объемы ресурсов по каждому району, области, краю, чтобы сложилась четкая картина: сколько и чего нам необходимо. Иными словами, не бросаться с ходу в полымя, а просчитать ситуацию.

В том же Мценском районе на Орловщине, думаю, не так уж и много таких работящих мужиков, как тот фермер, с которым мне довелось встретиться: не спился, а пашет вовсю. Вот и надо помочь таким! Разве душа не отмякнет, если власть подойдет с добром? Не будет душить непомерными налогами, а подскажет, как выжить и неплохо заработать. Фермеры, частники, колхозники не должны зависеть от чьей-то воли, а действовать в системе строго очерченных координат — ясных и понятных каждому. Тогда и будем со своим хлебушком, мясцом, молочком, маслицем и всем прочим. Обидно за русского крестьянина. Отобрали все, что только можно было отобрать. До сих пор никто не извинился за “перегибы” коллективизации…

Нынешняя молодежь думает, что искони Россию подкармливали Америка и Западная Европа. А мне вспоминается патриарх российского земледелия, почетный академик ВАСХНИЛ Терентий Семенович Мальцев, простой зауральский мужик. Он совершил, по сути, переворот в земледелии, научив и своих, и заокеанских пахарей, как бороться с пыльными бурями и сохранять почвенное плодородие. А ведь любой крестьянин, храня вековой опыт предков, был в своем роде академик! Вот кого мы потеряли… Минула знаменательная дата — 110 лет со дня рождения Мальцева. Как известно, биография его была непростой: солдат русской армий в Первую империалистическую войну, военнопленный в Германии, крестьянин-единоличник, колхозный агроном, заведующий опытной сельхозстанцией в Шадринском районе Курганской области, депутат Верховного Совета России. С доводами Терентия Семеновича нередко не соглашались, критиковали и за безотвалку, и за пары, и за непреклонность в деле защиты природы. Каково было слышать в оперном театре в Свердловске (ныне Екатеринбург), где проходило Всесоюзное совещание по сельскому хозяйству, окрик Никиты Хрущева: “Вы, Мальцев, мешаете мне работать!..” Но он так и остался при своем мнении. Упорный, настойчивый, совестливый, даже век свой выбрал почти весь, не дожив чуть-чуть до столетия.

Последний раз виделись с Терентием Семеновичем осенью 1991 года. Приехал к нему в деревню Мальцево вместе с телевизионной группой программы “Время”. Готовили сюжет об уборке урожая в Зауралье. Без труда нашел знакомый пятистенок с высокими тесовыми воротами. Стучу в дверь. Хозяин был в доме один, встретил нас, лежа на топчане. Объяснил ему цель приезда, хотя заранее обговаривали время встречи.

— К сожалению, не смогу побеседовать, — огорошил Мальцев. — Страшно болит голова…

— Терентий Семенович! — вырвалось у меня. — Три тысячи километров отмахали, чтобы взять интервью. Ну хотя бы на минутку привстаньте с постели и скажите несколько слов о положении дел в колхозе.

Он поднял на меня грустный взгляд и тихо молвил:

— Дорогой Александр Николаевич, да разве нам только минуту надо, чтобы обо всем переговорить?

После этих слов у меня запершило в горле, на глаза навернулись слезы. С трудом сдерживая волнение, попрощался с Мальцевым и вышел на улицу. Падал снег, в ногах кружилась поземка. Дошел до конторы колхоза “Заветы Ленина”. Председателю правления хвалиться было особо нечем: не радовали ни привесы, ни надои… Конечно, Терентий Семенович знал про это, очень переживал за развал в родном хозяйстве. Может, потому и отказался от интервью?

…За прошедшие пятнадцать лет заборов в России стало куда больше, они теперь и выше, и прочнее. Скажем, в элитных поселках на Рублевке высота их достигает пяти и более метров. Сотка земли стоит — 50-70 тысяч долларов. Усадьбы-то огораживаем, а вот границы государства все прозрачней и прозрачней. Не странно ли?

Моя тяга к земле обернулась головной болью. Неожиданно власть в нашем садово-огородном товариществе захватили шустрые московские дельцы. Без общего собрания, скрытно установили членские взносы в размере 5 тысяч рублей. Согласитесь, не каждому по карману? Люди возмущаются, но их и слушать никто не желает. Поставили на въезде железные ворота, наняли дюжих охранников. Хочешь проехать на машине — плати! Привез навоз — выложи 100 рублей, дров — то же самое. А куда идут эти деньги — никому неизвестно. Настоящий рэкет! Мои прирезанные три сотки обложили еще и дополнительным оброком в 2,5 тысячи рублей.

— Как же так? — спрашиваю председателя-самозванца. — Я выращиваю картошку и капусту, чтобы сэкономить лишнюю копейку, а вы мне наценку на овощи учудили!

— Нет денег — продавайте дачу, — услышал в ответ. И весь сказ!

Бульдозер всё-таки соскрёб мои грядки. Пришлось осенью переносить забор на прежнее место. Посаженные плодовые деревья спихнули в бурьян…

Между прочим, это не частный случай. Практика выживания малоимущих из садовых кооперативов год от года приобретает все больший и больший размах. Земля-то дорожает… У тех, кто отказывается продавать участки, нередко просто поджигают дома. Суды завалены заявлениями граждан. Сколько эти разбирательства отнимают у людей здоровья и сил! А ради чего? Чтобы отстоять право кормиться с шести соток? Государственные чиновники самоустранились от споров на меже, а если уж вмешиваются, то, естественно, берут сторону богатеев. Понятно, почему… На мой взгляд, необходимо срочно в законодательном порядке положить конец незаконным поборам. Это отнюдь не второстепенный вопрос и требует вмешательства государства. Членские взносы не должны превышать размера месячной пенсии рядового пенсионера. Иначе вообще пропадает смысл трудиться на земле, и этот “ручеек” снабжения продовольствием истончится.

Наверняка в своих письмах из деревни я что-то упустил, о чем-то важном не рассказал. Проблем у селян — тьма. Мужик привык к тому, что его постоянно обижают. Однако обида обиде — рознь. Плевать в души тех, кто тебя кормит, не только великий грех, но и приговор самим себе.

 

Александр Казинцев Возвращение масс

Часть II

Удар Зульфикара

В настоящий момент мы являемся свидетелями того, как в Бейруте, Багдаде, Тегеране, Каире, Палестине и даже в далёком Афганистане радикальный ислам готовится нанести ответный удар могуществу Америки и её местного союзника Израиля.

“Фигаро”, французская газета

Карикатурная война

Вы заметили — толпа на телеэкране, как правило, в куфиях и хиджабах? Арабская улица будто прописалась в новостях: то она оплакивает убитых (после налётов израильской авиации на Ливан, после взрывов в Багдаде, после попадания ракеты в палестинский жилой дом), то скандирует здравицы своим лидерам, то гортанно вскрикивает, пропуская вперёд моджахеда, который картинно швыряет в огонь звёздно-полосатый американский флаг.

Присутствие на телеэкране — не просто режиссёрская дань эмоциональности и врождённому артистизму жителей Ближнего Востока. Это свидетельство возрастающего значения исламского фактора в современной политике. И не только политике.

В однополярном мире мусульманское сообщество (умма) — центр формирования глобального ответа на американский и — шире — западный вызов. Это огромная человеческая масса: полтора миллиарда. Каждый пятый человек на земле — “правоверный”. Это колоссальный ресурсный потенциал: исламским государствам принадлежит 70% мировых запасов нефти и 50% газа. Это сеть межгосударственных союзов — е д и н- с т в е н н а я на сегодня альтернатива западным структурам. Организация Исламская Конференция объединяет 57 стран, Лига арабских госу- дарств — 22. И, наконец (точнее было бы сказать — и главное!), это общая религия: простая, энергичная, великолепно адаптировавшаяся к современным условиям. Религия, осознающая свою силу и заявляющая претензию на мировое господство. Ещё в 1998 году духовный лидер Ирана аятолла Хаменеи объявил: “Перспективы современного мира свидетельствуют о том, что будущий (ХХI. — А. К.) век станет веком ислама” (цит. по: “Наш современник”, N 2, 2000).

Редчайший случай — в э т о м вопросе с аятоллой готовы согласиться его заклятые враги: аналитики американских спецслужб. Национальный разведывательный совет при ЦРУ в 2005 году опубликовал среднесрочный прогноз “Проект-2020”, в котором рассмотрены основные сценарии мирового развития. Два из четырёх (то есть половина) предусматривают и с л а м с к о е д о м и- н и р о в а н и е (“Известия”, 7.10.2005).

Примечательно: впечатляющее усиление исламской мощи почти не связано с именами конкретных лидеров. Запад, стремящийся персонифицировать, олицетворить обращённые к нему угрозы, — с тем чтобы демонизировать и сокрушить противника, на сей раз оказался в тупике. Исламский реванш пытались связать с вождями реальными (Махатхир, Каддафи, Хусейн, шейх Омар, аятолла Хомейни) и мнимыми (бен Ладен), но одни руководители отступили в тень, с другими Западу удалось расправиться, а исламский фактор не утратил своего значения.

Очевидно, он воплощён не в одном, а во множестве лиц! В тех самых скорбных и праздничных толпах, которые мы видим по телевизру. И которые в реальной жизни всё теснее обступают западный мир. Предупреждая американских политиков об опасности, потенцированной в “энергии возбуждённых масс”, З. Бжезинский имел в виду, конечно же, полтора миллиарда мусульман.

Стремительный рост исламской активности неразрывно связан с предметом моего исследования — феноменом в о з в р а щ е н и я м а с с. Выступления под знамёнами с полумесяцем — самые масштабные и самые успешные массовые акции последних лет. Они оказывают реальное влияние на глобальную политику (в отличие от многолюдных демонстраций в Европе и США). Цены на нефть, взлёты и падения биржевых индексов, спокойствие европейских столиц и даже результаты выборов в американский конгресс — всё это сегодня в п р я м у ю зависит от настроения арабской (и в целом — мусульманской) улицы. Вот почему анализу её устремлений и предпочтений, её сложных отношений с национальными лидерами будет посвящена вся вторая часть моей работы.

Было бы заманчиво начать с разбора ситуации в Ираке. Ещё бы! Поражение, нанесённое самой могущественной армии мира, — высшее достижение исламского сопротивления. Без этой поистине чудесной победы над американским Голиафом предельная экзальтация арабских низов ничего бы не стоила и ни на что бы не влияла. Мусульмане заставили считаться с собой после того, как счёт убитых джи-ай пошёл на тысячи…

И не только военная машина Америки забуксовала в песках и болотах Междуречья. Поколебалось мировое господство Америки. Пока лишь поколебалось, но и это произвело впечатление потрясения основ! Ибо Америка — не только крупнейшая экономика мира, армия с бюджетом, п р е в о с х о д я щ и м с о в о к у п н ы й б ю д ж е т вооружённых сил остальных ведущих держав, информационная империя, контролирующая 80% глобального информационного ресурса. Америка — это о б р а з ж и з- н и современного человечества. Мира Сего (если вспомнить слова Евангелия). Именно здесь определяют мораль и нормы поведения миллиардов людей, которые хотели бы ухватить, унести с собою кусочек American life — залог удачи и процветания.

И вдруг удача отворачивается от американского идола! Это же утрата перспектив, путаница координат, в которых до сих пор жила успешная часть человечества. Пользующийся всеми благами мира золотой миллиард, убеждённый, что его благоденствие будет продолжаться вечно.

Одна незначительная, но выразительная деталь. После вторжения Соединённых Штатов в Ирак на улицах Москвы в немалом количестве появились роскошные “хаммеры” — автомобили, созданные на основе американского военного джипа, участвовавшего в боевых действиях. Наиболее богатые и продвинутые из числа “новых русских” стремились примазаться к победителям. Блистающий лаком и хромом гигантский автомобиль казался символом победы, завоевания, успеха. Однако по мере того, как джи-ай всё глубже увязали в месопотамской пустыне, количество “хаммеров” начало уменьшаться. Пока не сократилось до нескольких экземпляров. Символ победы стал символом поражения.

Можно было бы многое сказать о ситуации в Ираке и вокруг него. При этом мы бы не слишком далеко вышли за пределы, обозначенные в названии моей книги. В жилых кварталах Багдада и Кербелы сражаются те же массы. Восстание и партизанская война — это специфические, но вполне органичные проявления активности масс.

Американский тезис о том, что Ирак стал гнездом иностранных наёмников и фанатиков из “Аль-Каиды”, несерьёзен. Оккупанты и их местные ставленники принимают драконовские меры, чтобы подавить мятеж. В этих условиях кто бы отважился, рискуя жизнью, помогать ч у ж а к а м? А помогать наверняка приходится во всём — прятать, обеспечивать едой, амуницией, боеприпасами. Нет, что ни говорите, такая взаимопомощь возможна только между с в о и м и. А значит, воюют местные жители: днём он флегматичный бухгалтер в массивных очках, а ночью — отчаянный гранатомётчик.

Но в том-то и дело, что обо всём этом можно только догадываться. Предполагать, пусть и с большой долей уверенности. Точные сведения никто не предоставит. Скорее всего, их попросту нет.

Кроме того, серьёзный анализ партизанской войны в городах требует специальных знаний, которыми я не обладаю. Тут нужно адресоваться к конспектам легендарного Карлоса или Андреаса Баадера с его лозунгом “не спорь, а уничтожай” (Грант Н. Конфликты ХХ века. Пер. с англ., М., 1995).

От рассмотрения иракского эпизода придётся отказаться. Обратимся к другому — менее значимому, но не менее характерному. Впрочем, о значимости можно поспорить — именно в связи с конфликтом, на который я хочу обратить внимание читателей, известный обозреватель заговорил о “четвёртой мировой войне”, предупредив при этом: “Нынешние столкновения — фаза начала активизации конфликта” (“Независимая газета”, 17.02.2006).

Речь о карикатурном скандале. Точнее, к а р и к а т у р н о й в о й н е. По масштабу, накалу, разрушениям и жертвам (убито 139 человек!) те события и впрямь походили на боевые действия. Конечно, до “четвёртой мировой” они не дотягивали (автор, имеющий давние счёты с арабами, преувеличил масштаб). Скорее, то была к а р и к а т у р а на войну — да простится мне игра словами. Но, конечно, к пошлому скандалу её не приравнять.

В феврале 2007-го исполнился год с её начала. Предыстория хорошо известна. Во всяком случае, так кажется на первый взгляд.

Исходные сведения разночтений не вызывают: в сентябре 2005 года датская газета “Юлландс-постен” опубликовала карикатуры на пророка Мухаммеда. Странная акция, особенно если вспомнить, что ислам строжайше запрещает изображать пророка, не говоря уже о том, чтобы глумиться или хотя бы подтрунивать над ним.

Однако шумных протестов не последовало. Что на пике кризиса стало поводом для обвинений в адрес… мусульман. Дескать, что же вы т о г д а молчали? Логика, согласитесь, сомнительная: когда “правоверные” протестуют, Запад (да и наши умники) осуждают протест, когда молчат, упрекают за молчание. Вот что заявил на “круглом столе”, устроенном Би-би-си, крупнейший отечественный специалист по исламу А. Малашенко: “Ну скажите, кто в мире читает датские газеты, тем более карикатуры опубликовали не сегодня и не вчера, а осенью прошлого года?! Полгода прошло, и вот мы вдруг об этом вспомнили!” (“Независимая газета”, 15.02.2006).

Тон, как легко убедиться, далёк от академического, что выдаёт кровную заинтересованность оратора. Малашенко можно понять, но судить о событиях на основании столь пристрастных свидетельств было бы опрометчиво.

На самом деле, датские имамы (в Дании около 100 тысяч мусульман)сразу же после публикации отправились на Ближний Восток для консультаций с известными мусульманскими богословами. Об этом в дискуссии Би-би-си напомнил известный религиовед Марк Смирнов. Из другой публикации (точные сведения приходится собирать по крупицам — и это несмотря на то, что конфликт ежедневно обсуждался в течение месяца!) узнаём, что в том же сентябре 2005-го послы ряда арабских стран обратились к датским властям с призывом публично высказать неодобрение газетной акции (“Независимая газета”, 13.02.2006). Датчане не отреагировали.

В декабре 2005-го карикатуры были перепечатаны в норвежской газете и вывешены в Интернете. Тогда же участники внеочередного саммита Организации Исламская Конференция в Мекке осудили публикацию. Самокритично констатировав, что облик ислама на Западе “деформирован” — во многом в результате действий исламских экстремистов (NEWSru.com).

Как видим, мусульманский мир проявил максимум толерантности, столь ценимой в Европе. Более трёх месяцев его представители пытались достучаться до Запада. Заместитель иностранных дел Ирана М. Мохаммади с горечью заметил: “Перед полутора миллиардами мусульман они (западные руководители. — А. К.) должны были всего лишь извиниться, и конфликт был бы исчерпан” (“Независимая газета”, 27.03.2006).

Однако Запад, поучающий всех толерантности, предпочёл высокомерно отмолчаться. Видимо, мирное разрешение кризиса в планы не входило. О том, какие силы были заинтересованы в обострении ситуации, поговорим позднее. Теперь же определимся с непосредственным исполнителем.

Все, кто писал о конфликте, отмечали, что карикатуры впервые появились в д а т с к о й газете. Протокольная, но не проходная подробность: казалось само собой разумеющимся, что уж кто-кто, а скандинавские газетчики никакого отношения к ближневосточным проблемам не имеют. А напрашивающийся вопрос: так зачем же они глумились над Мухаммедом? — упреждали безупречной декларацией — датчане хотели показать, что на Западе нет тем, закрытых для критики.

Но если бы комментаторы не пожалели времени и заглянули в Интернет, чтобы полюбопытствовать, как выглядит газета, они, полагаю, не без удивления обнаружили бы, что с её логотипом соседствует ш е с т и к о н е ч н а я з в е з- д а. Кокетливо скошенная, но вполне узнаваемая. Символом датского королевства является, как известно, белый крест. Могендовид адресует нас в иные палестины — от холодных снегов Скандинавии прямёхонько в ближневосточное пекло.

Любопытно, не правда ли?

Интересным оказалось и развитие событий. 1 февраля ч е т ы р е ведущие европейские газеты — “Ди Вельт”, “Франс суар”, “Стампа” и испанская “АВС” перепечатали карикатуры. Публикации сопровождались воинственными заявлениями в защиту свободы слова. Впрочем, пояснения получились крикливыми и даже глуповатыми: ничем не ограничиваемая гласность почему-то сводилась к праву на б о г о х у л ь с т в о (“Право на богохульство” представляет собой ключевую свободу в открытом обществе, — утверждала “Ди Вельт”).

Если отнюдь не первополосная тема одновременно “выстреливает” в крупнейших изданиях Европы, это может означать одно — разворачивается глобальная кампания. А если газетные магнаты (по крайней мере, один из них — египтянин Рамон Лаках, владелец “Франс суар”) даже не знали, ч т о печатают принадлежащие им газеты, это значило, что событиями управляют люди более могущественные, чем “владельцы заводов, газет и пароходов”.

Расчётливая провокация вызвала взрыв эмоций в мусульманском мире. На следующий день — 2 февраля сотни демонстрантов в Пакистане скандировали “Смерть Дании!” и жгли датские и французские флаги (здесь и далее события излагаются на основе сообщений телеканала “Евроньюс” и интернет-портала NEWSru.com). Палестинцы осадили офис Евросоюза в Газе и требовали извинений.

Начались взаимные отзывы дипломатов. Саудовская Аравия и Сирия отозвали своих послов из Дании, Ливия вообще закрыла посольство в Копенгагене. Норвегия закрыла миссию в Палестине из-за угроз в адрес норвежцев, датчан и французов.

3 февраля демонстрации прошли в Индонезии, Египте, Саудовской Аравии, Иордании. Палестинские активисты выдвинули ультиматум: если руководители стран, чьи газеты перепечатали карикатуры, до вечера не принесут извинений, то офис ЕС в секторе Газа будет разрушен. В соседней Сирии толпа перешла от угроз к делу — посольство Дании взяли штурмом и подожгли.

4 февраля та же участь постигла посольство Норвегии в Дамаске. В Бейруте пятнадцатитысячная толпа (двумя днями ранее счёт ещё шёл на сотни) разгромила и сожгла датское консульство в Ливане. Погром перекинулся на христианские кварталы.

К этому времени датчане, похоже, осознали, в какую историю их впутали. 5 февраля в Копенгагене прошла многотысячная демонстрация, участники которой несли плакаты с единственным словом “Sorry”. Но тихое покаяние уже невозможно было расслышать в рёве разъярённых толп. Протесты перекинулись в Европу. В Брюсселе мусульманская молодёжь организовала антидатское шествие. А в странах ислама расплачиваться за провокацию под звездою Давида пришлось католическим проповедникам. В турецком Трабзоне после воскресной службы юный фанатик убил священника-итальянца Андреа Санторе.

6-го числа кровь продолжала литься. В Афганистане толпа напала на лагерь норвежских военных. Полиция открыла огонь — погибло 4 человека. В Тегеране демонстранты штурмовали и сожгли здание датского посольства. Протесты прокатились по всему восточному рогу исламского полумесяца — Индонезии, Пакистану, Ираку, Малайзии, Филиппинам.

7-го на юге Афганистана протестующие попытались взять штурмом военную базу США. Полиция вновь стреляла в толпу — число погибших возросло до 10. В Сараево мусульмане “отблагодарили” Европу, откромсавшую нежизнеспособную Боснийскую республику от Югославии. Демонстранты пикетировали посольства сразу четырёх государств — Дании, Норвегии, Германии, Франции. Их флаги, а заодно и стяг соседней католической Хорватии были сожжены.

В Вашингтоне иорданский король Абдалла II обсудил ситуацию на Ближнем Востоке с Бушем. Судя по всему, встреча не принесла результата. На Западе с азартом начали поиск врагов. Всесветными злодеями были объявлены президенты Сирии и Ирана. Якобы это они организовывали беспорядки. Выступившая с обвинениями госсекретарь К. Райс доказательствами себя не утруждала. “По моему мнению”, — так госпожа Райс мотивировала нападки на лидеров исламского мира.

Тегеран ответил разгромом английского посольства (американское не работает со времён Хомейни).

9 февраля митинговали 25 тысяч марокканцев.

10-го Копенгаген отозвал послов из Ирана и Индонезии. Но получил неожиданный удар от европейских соседей. В Германии несколько тысяч разгневанных мусульман собрались у посольства Дании. Митинги протеста прошли также в Англии (4 тыс. человек) и во Франции (3 тыс.).

К середине февраля западные эксперты заговорили о том, что “ситуация практически вышла из-под контроля и стала угрожать социальной стабильности” (“Независимая газета”, 13.02.2006).

Нелишне отметить, что общий фон февраля, на котором разворачивалась карикатурная война, окрашивался в апокалипсические тона. Природные катаклизмы, техногенные катастрофы накладывались на политические и профессиональные конфликты. В Калифорнии на площади в тысячу гектаров горели леса, огонь подбирался к Лос-Анджелесу. В Европе из-за необычно снежной зимы произошли обрушения зданий в Германии, Чехии и России. В Красном море затонул египетский паром с полутора тысячей пассажиров. И тут же трагедия на Филиппинах: в давке у ворот стадиона погибли десятки людей. Похищения европейцев в Ираке, Палестине, Нигерии следовали одно за другим. Шииты и сунниты истребляли друг друга в Ираке и Пакистане. МАГАТЭ заявило о готовности передать иранское ядерное досье в Совет Безопасности ООН для введения санкций. Иран в ответ угрожал перекрыть Ормузский пролив. В западной прессе обсуждали планы США и Израиля по нанесению ядерных ударов по Ирану.

Казалось, мир сошёл с ума и катится в бездну. И над всем этим нависла карикатурная война, угрожая столкновением цивилизаций. Кому-то эти слова могут показаться выспренними, но когда в Нигерии демонстрации против публикаций карикатур переросли в христианские погромы, жертвы стали исчисляться десятками. Людей сжигали заживо — на одного надели автомобильную покрышку и подожгли…

Однако к концу февраля конфликт стал затухать. Христианские и мусульманские богословы начали осторожно наводить мосты между конфессиями. Датские пасторы приехали в Каир, где встретились с духовными лидерами суннитов. Стороны осудили неуважение к религии.

27 февраля ситуацию обсуждали министры иностранных дел Евросоюза. Глава английского МИДа советовал извиниться перед мусульманами. Неожиданно против выступил его чешский коллега — “Новая Европа”, похоже, готова торпедировать любые конструктивные инициативы ЕС. В результате высказались надвое: поддержали “свободу прессы, неотделимую от свободного и открытого общества”, одновременно подчеркнув, что эта свобода “идёт бок о бок с ответственностью” и она “должна осуществляться в духе уважения к религиозным верованиям и убеждениям” (“Время новостей”, 1.03.2006).

“Мы ожидали, что ЕС отнесётся к вопросу о карикатурах более тщательным образом”, — тут же отреагировал генсек ОИК. Но углублять полемику не стал. Политики так же, как и уличные заводилы, к исходу февраля устали от противоборства.

Вскоре, однако, выяснилось, что мусульманский ответ не ограничился шумными протестами. В дело вступили исламские интеллектуалы. Долгие годы умма ждала людей, способных ответить на вызов Запада о р у ж и е м м ы с- л и. Неформальный лидер мусульманского мира премьер-министр Малайзии М. Махатхир, покидая свой пост, провозгласил: “Мы не можем бороться с ними (хозяевами Запада. — А. К.) одной только силой. Мы должны использовать и наши мозги” (NEWSru.com). И вот исламские идеологи показали, на что они способны.

6 февраля в разгар уличных волнений тегеранская газета “Хамшахри” объявила конкурс карикатур на тему Холокоста. Свою инициативу газета прямо увязала с публикацией карикатур на Мухаммеда. “Западные газеты, напечатавшие эти кощунственные рисунки, оправдывают это свободой слова и самовыражения, посмотрим, действительно ли они следуют этим принципам и перепечатают ли наши карикатуры” (цит. по: “Независимая газета”, 8.02.2006).

На Западе явно не ожидали такого поворота событий. Европейские журналисты напирали на то, что они не раз подсмеивались и над христианскими святынями. “Христианство само становилось предметом безжалостной критики и объектом сатирического исследования, которое ознаменовало победу юмора над религиозным поклонением”, — писала “Ди Вельт” (цит. по: NEWSru.com). Мусульман хотели столкнуть с христианами. Но на Востоке раскусили этот манёвр и сочли, что людям, выступающим под шестиконечной звездой, одинаково чужды и мусульманские, и христианские ценности. У них иные святыни, среди которых Холокост занимает центральное место. А потому, отказавшись от бесплодной перебранки, иранцы нанесли удар в самое чувствительное для противника место.

При этом инициаторы карикатурного конкурса д в а ж д ы проявили завидную политкорректность. Во-первых, одёрнули ретивых не по разуму единоверцев из соседнего Азербайджана, клюнувших на приманку провокаторов и опубликовавших в газете “Ени хабар” омерзительные карикатуры на Иисуса и Деву Марию. Представители иранского посольства в Баку охарактеризовали их как “недопустимые и чуждые человеческой морали оскорбления” (“МК”, 15.02.2006). Во-вторых, организаторы конкурса не допустили глумления над трагедией евреев во время войны и над самими евреями как нацией.

Первый рисунок, опубликованный в “Хамшахри” в середине февраля, принадлежал не мусульманину (ещё одна тактически важная деталь), а художнику из Бразилии. На нём был изображён палестинский заключённый на фоне сторожевой вышки и тюремной стены. На его груди был номер 7256, что соответствует числу арабских узников в израильских тюрьмах (описание рисунка помещено в “МК”, 15.02.2006).

Тема преследования палестинцев стала о с н о в н о й. Израильские тюремщики изображались как наследники эсэсовских палачей. Общую идею выразил американский художник Майк Флугеннок. Над четырьмя рисунками, изображающими страдания палестинцев, он поместил заголовок “Это и есть то, чему Ариэля Шарона научил Холокост?” (цит. по: “Независимая газета”, 16.02.2006). Согласитесь, безупречно корректное преломление темы.

Однако ни на толерантном Западе, ни в демократическом Израиле элегантности не оценили. “Речь идёт об открытой, крайней форме проявления антисемитизма”, — заходился от негодования депутат кнессета Натан Щаранский, не без комизма представленный опубликовавшей его заявление “НГ” как “специалист по антисемитизму” (“Независимая газета”, 16.08.2006). “Для иранского руководства нет ничего святого”, — вторил Щаранскому представитель влиятельного американского фонда Heritage Foundation Ариэль Коэн (“Коммерсантъ”, 3.11.2006).

Эти призывы к уважению еврейских святынь выглядели довольно странно на фоне первоначальных деклараций западных СМИ о “праве на богохульство”. Выходит, у журналистов, выступающих под Могендовидом, есть право глумиться над и с л а м с к и м и святынями, тогда как у исламской прессы права поступать подобным образом с е в р е й с к и м и святынями нет.

Разумеется, лучше вообще воздержаться от святотатства. Но, как мы могли убедиться, как раз публикации иранской газеты были предельно сдержанными.

Как и предполагали устроители конкурса, Запад не выдержал испытания на верность им же самим заявленным принципам. Обнаружилось: в Европе можно критиковать богов, руководителей государств, кого угодно, только не евреев!

С неожиданной резкостью это было подчёркнуто событиями, привходящими, но, по иронии судьбы, совпавшими с карикатурной войной. 20 февраля австрийский суд приговорил английского историка доктора Дэвида Ирвинга к трёхлетнему заключению. Историка наказали за отрицание Холокоста. Точнее, даже не за отрицание, а за сомнение в количестве жертв. Поразительным был не только сам приговор, перечеркнувший право на свободу слова и мысли, но и обстоятельства, с ним связанные. Ирвинга осудили за лекцию, с которой он выступил, находясь в Австрии в 1989 году. 17 лет (вдумайтесь — 17 лет!) австрийская Фемида ждала, когда англичанин снова приедет в Вену. За эти годы Ирвинга привлекали к суду на родине и в Германии, так что в конце концов он счёл за благо отказаться от своих взглядов. Но и это не остановило злопамятных судей. “Он до сих пор не ответил за свои высказывания”, — заявили они, отправляя историка в тюрьму. Какая поистине ветхозаветная мстительность! И какое наглядное опровержение заявлений западной прессы, что запретных тем не существует.

Вышло так, что в минувшем году тезис о свободе слова не единожды подвергся испытаниям. И всякий раз, когда это касалось еврейской темы, оказывался несостоятельным!

Осенью французский суд приговорил к трём месяцам (условно) и к крупному штрафу французского профессора Роберта Фориссона. Всё за то же — “публичное отрицание Холокоста” (“Известия”, 7.10.2006).

Летом знаменитый американский актёр и кинорежиссёр Майкл Гибсон был задержан в Лос-Анджелесе за превышение скорости и вождение автомобиля в нетрезвом виде. Провинность, к которой в Штатах — в отличие от России — относятся со всей серьёзностью. Однако не это вызвало грандиозный скандал. Спьяну режиссёр нелицеприятно высказался о евреях. На его беду полицейский принадлежал к хулимому племени.

Что тут началось! Телеканал АВС отменил подготовленный Гибсоном мини-сериал, посвящённый Холокосту. Под вопросом оказалась премьера “Апокалипто”. Репортёры гадали, сможет ли режиссёр вообще удер- жаться в Голливуде. “На таких эпизодах обрываются самые звёздные карьеры”, — втолковывал корреспонденту РТР американский импресарио (РТР. “Вести”, 3.08.2006).

Гибсону припомнили всё! Прежде всего фильм “Страсти Христовы”, который еврейские организации ранее пытались запретить как “антисемитский”. Вставили в строку и то, что “Гибсон, консервативный католик, отказался осудить своего отца, сказавшего, что Холокост “во многом надуман” (“Таймс”, 2.08.2006. Цит. по: Inopressa.ru).

“Отказался осудить отца” — это ничего не напоминает? Сколько раз нас, совков, корили за Павлика Морозова. Хотя, казалось бы, какое отношение миллионы советских людей имели к трагедии полувековой давности. Теперь выясняется, что рупор британского истеблишмента “Таймс” не усматривает ничего предосудительного в предательстве отца. Если он посмел усомниться в Холокосте.

Гибсону пришлось отказываться не только от родителя, но и от самого себя. В “отчаянной попытке”, как не без удовлетворения отметила газета, он обратился к иудейским лидерам Америки. Режиссёр уверял: “Пожалуйста, поверьте, в своём сердце я не антисемит. Я не фанатик. Ненависть любого рода противоречит моим убеждениям”. Гибсон сурово осуждал антисемитизм: “Нет оправданий и не следует проявлять терпимость к тем, кто имеет или высказывает антисемитские суждения”. В заключение он униженно просил евреев помочь ему излечиться от алкоголизма.

Режиссёр в ы н у ж д е н был выступать в столь неприглядной роли: речь шла не только о его карьере, но и состоянии. “Апокалипто” он снимал на собственные деньги. Если бы голливудские заправилы отказались выпустить фильм в прокат (а, по свидетельству “Таймс”, дело шло именно к этому), Гибсон потерял бы 50 миллионов долларов.

“Апокалипто” всё-таки вышел на экран. Прощение было получено. Однако американская пресса, определяя тренды уходящего года, не преминула мстительно подчеркнуть, что тренд Гибсона в 2006 году пошёл вниз.

Впрочем, что лицедей, пусть и разрекламированный? Личности куда более значительные, политики мирового ранга уползали зализывать раны после столкновения с безвестными оппонентами, когда выяснялось, что те принадлежат к “избранному народу”.

Особенно не везёт широко известному левыми взглядами мэру Лондона Кену Ливингстону. Однажды он резко поговорил с приставшим к нему папарацци. Мэр сравнил его с эсэсовцем, приставленным к заключённым. Журналист оказался евреем. Он поднял колоссальный шум. Собралась некая дисциплинарная комиссия, чтобы рассмотреть поведение Ливингстона. Она пришла к выводу, что он, “сравнив газетного репортёра-еврея с охранником нацистского концлагеря, дискредитировал собственную должность”. Мэр был отстранён от работы на месяц (ВВСRussian.com).

Тут, правда, возмутились его коллеги. Заместитель мэра Ники Гаврон назвал решение комиссии абсурдным: “Я вначале не мог этому поверить. Если лондонского мэра избирают миллионы жителей города, то весьма странно, когда его отстраняют от исполнения обязанностей — пусть даже на четыре не-дели — трое никем не избранных деятелей. И я думаю, что со мной согласятся многие лондонцы” (там же).

Видимо, лондонцы согласились, и Ливингстон вернулся в кабинет. Но резкий язык снова подвёл! Процитирую ещё одну корреспонденцию Би-би-си: “На встрече с потенциальными инвесторами для лондонских Олимпийских игр 2012 года он обрушился на двух бизнесменов — Дэвида и Саймона Ройбенов, заявив, “если им здесь не нравится, то они могут отправляться к себе к аятоллам”, считая, очевидно, что те приехали из Ирана”. На самом деле бизнесмены с восточной внешностью были евреями. И Ливингстон опять влип. Обозреватель Би-би-си грозно итожит: “Над его заявлением, что он не знал, что братья Ройбены — евреи, и считал их мусульманами, можно было бы посмеяться, не будь дело настолько серьёзным. Речь идёт о расизме и о том, что избиратели могут ожидать от избранного ими мэра”.

Припоминается множество трагикомических случаев, когда неосторожное слово о евреях заканчивалось крахом блестящей карьеры. Так произошло с депутатом от ХДС Мартином Хохманом, с генералом бундесвера Райнхардом Гюнзелем. Для некоторых политиков критика “избранного народа” оборачивалась подлинной трагедией. Показательна судьба заместителя председателя немецкой СвДП Юргена Меллемана, чья странная смерть в 2003 году последовала вскоре после тирады, расцененной как “антисемитская”.

Чтобы не утомлять читателя, ограничусь упоминанием о злоключениях французского президента Жака Ширака. Не подумайте дурного — сам он никаких высказываний (антисемитских или тех, что можно расценить как антисемитские), конечно, не допускал. В противном случае он никогда бы не смог занять высший пост во Франции. Но и на искушённого политика случается “проруха”.

В 2003 году уже поминавшийся малайзийский премьер Махамад Махатхир, выступая с речью перед участниками заседания ОИК, заявил: “…Сегодня евреи правят всем миром”. И добавил фразу, ещё более вызывающую: “1,3 миллиарда мусульман не могут быть побеждены несколькими миллионами евреев” (NEWSru.com).

Вы спросите, при чём здесь Ширак? К его несчастью, выступление Махатхира совпало по времени с саммитом Евросоюза. Англичане, испанцы, поляки тут же потребовали жёстко осудить высказывания мусульманина. Однако Ширак, не желая ссориться с исламским миром, предложил отделаться ничего не значащими фразами. Израиль отреагировал мгновенно. Министр иностранных дел еврейского государства отчеканил: “Оскорблением для народа Израиля следует считать то, что президент Франции не выступил с осуждением выступления Махатхира”. Иерусалимская газета “Маарив” напечатала большое фото Ширака с подписью “Вот лицо антисемита Франции” (“Коррере делла Сера”, 20.10.2003. Цит. по: Inopressa.ru).

Шираку пришлось вертеться, как угрю на сковородке. Он направил грозную инвективу в Малайзию и льстивое послание в Израиль. И лишь после этого получил прощение. “Для нас инцидент исчерпан”, — закрыл тему глава израильского МИДа (там же).

И после этого западные щелкоперы имеют наглость заявлять: “Для нас не существует запретных тем, свобода слова ничем не может быть ограничена”!

Изящным манёвром мусульманские интеллектуалы вывели болтунов и кощунников на чистую воду. Наиболее здравомыслящие западные наблюдатели выступили даже с требованием отмены законов, преследующих за отрицание Холокоста. Газета “Гардиан”, позволяющая себе идеологические вольности, отмечала: “Европейские страны… должны отменить не только закон о кощунстве, но и законы об отрицании Холокоста. Иначе на упрёки в двойных стандартах нечего будет возразить” (“Гардиан”, 19.10.2006).

История имела продолжение. В декабре 2006-го в Тегеране состоялась конференция, посвящённая Холокосту. И опять иранским устроителям удалось выдержать спокойный объективный тон. “Наша цель — изучить Холокост с научной точки зрения и выслушать обе стороны, прежде чем прийти к какому-либо выводу, — заявил заместитель министра иностранных дел Ирана М. Мохаммади. — Этот вопрос играет решающую роль в сфере политики Запада в отношении стран Ближнего Востока и особенно в отношении палестинцев. Иран не за и не против. Мы в этих событиях не участвовали, так что можем быть нейтральными судьями” (“Гардиан”, 7.12.2006. Цит. по: Inopressa.ru).

Безупречно выдержали состав участников. Их пригласили из США, Европы, Австралии. Прибыла даже делегация ортодоксальных раввинов. Судя по отчётам, делегаты смогли удержаться от эмоций. Обсуждались вопросы, поддающиеся научной проверке. Прежде всего, была ли у немцев т е х н и ч е с к а я в о з- м о ж н о с т ь уничтожить столь значительное число заключённых (см. корреспонденцию в московской газете “Коммерсантъ”, 13.12.2006).

Логически безукоризнен и основной тезис, заявленный иранской стороной. Устроители указали на то, что преступления против евреев были совершены в Е в р о п е, а в качестве компенсации земли под создание еврейского государства отвели в П а л е с т и н е. Мы, — заявил Мохаммади, — “будем вопрошать: почему за это должны расплачиваться палестинцы” (“Гардиан”, 7.12.2006).

И вновь Запад не нашёл что ответить. Его лидеры начали браниться. Президент немецкого парламента Норберт Ламмер осудил конференцию как “попытку представить антисемитскую пропаганду под предлогом науки”, а английский премьер Т. Блэр назвал режим Ахмади Нежада “экстремальным” (“Коммерсантъ”, 13.12.2006).

Завершая эпизод, отмечу: помимо событийной выразительности, он интересен тем, что позволяет сделать простой, но актуальный в контексте моей работы вывод. Торжество масс, впечатляющее в своём шумном размахе, как правило, кратковременно. Горючий материал расходуется без остатка, страсти утихают, и всё возвращается на круги своя. Для того чтобы р а з в и т ь у с п е х, массам необходима поддержка и н т е л л е к т у а л ь н о й э л и т ы. Только её участие обеспечивает долговременное доминирование.

Противоборство, начатое карикатурной войной, растянулось на весь минувший год. Примечательно, что на исходе 2006-го карикатурная тема, после всех трансформаций, вновь возникла в первоначальном виде. В центре скандала опять оказалась Дания! В октябре два канала национального телевидения показали любительский ролик, запечатлевший членов молодёжного крыла Датской народной партии за изготовлением новых карикатур на Мухаммеда.

И вновь с протестом выступили исламские страны. ОИК обнародовала заявление, в котором выразила сожаление о том, “что многие европейцы становятся всё менее толерантными к представителям других религий и культур” (“Коммерсантъ”, 12.10.2006). Ну а кое-где, прежде всего в Тегеране, в датское посольство вновь полетели камни и бутылки с зажигательной смесью. Один из репортажей в московской печати был выразительно озаглавлен “Карикатурное дежавю” (“Независимая газета”, 20.10.2006).

Если первый виток конфликта можно было, пусть и с натяжкой, списать на случайность, то его буквальное повторение семь месяцев спустя не оставляло сомнений — карикатурную войну р а з д у в а ю т с о з н а- т е л ь н о.

Кто? Этим вопросом обозреватели задавались ещё в минувшем феврале. На Западе ответы нашли быстро. Уже 8 февраля датчане обвинили во всём местных имамов — зачем они отправились на Ближний Восток (“Евроньюс”, 9.02.2006). Любопытная интерпретация свободы слова! Выходит, европейские газеты могут печатать всё, что им заблагорассудится. Тогда как мусульманам строжайше воспрещается рассказывать об этих публикациях единоверцам. Не случайно почти во всех откликах на скандал из арабского мира упоминалось о “двойных стандартах”.

В отличие от узколобых скандинавов, американцы придали своим обвинениям глобальный масштаб. Как мы уже упоминали, Кондолиза Райс возложила ответственность за волнения на Иран и Сирию.

Насколько справедливы обвинения?

Имамы со своими проблемами обратились не к шиитским аятоллам Ирана, а к суннитским богословам в арабских столицах. И первым отреагировал, отозвав из Копенгагена посла, Эр-Риад. Это и понятно: властители Саудовской Аравии считаются покровителями “правоверных” и уступать эту позицию никому не собираются. Тем более шиитским лидерам Ирана, с которыми у них непримиримая религиозная вражда, осложнённая политическим соперничеством.

Да и вообще, зачем перекладывать с больной головы на здоровую! Не мусульмане печатали карикатуры, не они тиражировали их по всей Европе, придавая конфликту межцивилизационный размах. Зачинщиков следует искать, как теперь говорят, на другой стороне поля.

И тут надо вспомнить простейший, но и вернейший показатель: к о м у в ы г о д н о? Понятно, что затевать бучу, захватившую, как минимум, три континента, только для того, чтобы дать выход сомнительному чувству юмора, никто не станет.

Так не пора ли приглядеться к шестиконечной звезде, венчающей логотип “Юлландс-постен”? Если кто и выиграл от карикатурной войны, то Израиль. Поразительно, среди разнообразных версий э т а почему-то не рассматривалась…

Между тем, если взглянуть на события несколько шире, легко обнаружить, насколько Израиль заинтересован в подобной ситуации. Его бесцеремонное обращение с палестинцами вызывает гнев приученных к толерантности европейцев. По данным “Евробарометра”, политика еврейского государства пользуется поддержкой лишь 25% жителей Германии и 19% французов. Тогда как палестинцев во Франции поддерживают 30% (ВВСRussian.com).

Агрессивность Израиля раздражает и политиков Старого Света. Здесь, очевидно, срабатывает практический расчёт: Европа зависит от ближневосточных энергоносителей не меньше, чем от российских. Кошмар нефтяного эмбарго 1973 года, введённого арабами, до сих пор заставляет содрогаться чиновников из Брюсселя. К тому же Ближний Восток — это огромный богатый рынок, потеря которого грозит Европе многомиллиардными убытками.

Вот почему в последние годы в столицах ЕС всё очевиднее обозначалась неприятная для Израиля тенденция. В столкновениях Тель-Авива с палестинцами европейцы, как правило, поддерживали последних.

Помню “круглый стол” с участием европейских политиков и политологов, показанный по каналу “Евроньюс” накануне карикатурной войны. Тон задавала энергичная представительница палестинской администрации. А европейцы выступали в роли античного хора, поддерживающего реплики героини.

Вспомним и то, что новому израильскому премьеру Эхуду Ольмерту не терпелось продемонстрировать силу, чтобы убедить избирателей, что он не хуже отставного генерала Шарона сможет обеспечить их интересы (“Дейли телеграф”, 2.07.2006). К тому же Ольмерт всё глубже увязал в коррупционном скандале. Маленькая победоносная кампания могла бы решить и эту проблему — победителей, как известно, не судят. Полугода не прошло, как израильский премьер ввязался сразу в два конфликта — с Ливаном и Палестиной. Как отреагировали бы на такую прыть в Евросоюзе — вопрос риторический.

Но тут случился карикатурный скандал. Европа ожесточилась против арабов. И в летних столкновениях поддержала не их, а Израиль. Об этом свидетельствуют социологические опросы, проведённые в Старом Свете по заказу израильского правительства (NEWSru.com).

Не менее еврейского государства в случившемся заинтересованы Соединённые Штаты. Любопытно, что на это указал бывший руководитель Российского еврейского конгресса Е. Сатановский, ранее не замеченный в антиамериканских настроениях. Не отводил ли он внимание от израильского следа? Как бы то ни было, эксперт высказался достаточно жёстко: “…Многие, особенно на Ближнем Востоке, утверждают, что выиграли от этого конфликта именно США: нападения на европейские представительства в арабском мире должны показать Европе, что та не имеет союзников в арабском лагере и ей следует усилить поддержку американцев” (“Независимая газета”, 14.02.2006).

Американцы разыграли свою партию блестяще! Уже 2 февраля Госдеп высказал с о ж а л е н и е по поводу публикации карикатур. То есть сделал то, чего безуспешно добивались от европейских властей мусульманские лидеры. Пока галльские петухи и берлинские медведи, напыжившись, защищали свободу слова, дядюшка Сэм зарабатывал политические очки.

Комментируя этот зигзаг американской политики, один из наиболее последовательных российских западников В. Иноземцев ошеломлённо воскликнул: “Осуждение Америкой публикации, пусть даже сомнительных рисунков, в европейских газетах представляется проявлением невиданного — даже по современным меркам — цинизма” (“Независимая газета”, 13.02.2006).

Но американцам было не до морали. Им казалось, что события предоставляют уникальную возможность переиграть почти проигранную партию с исламским миром в свою пользу. Вторжение в Ирак и Афганистан, угрозы Сирии, Ирану и даже ближайшему союзнику Вашингтона — Пакистану, многолетняя поддержка Соединёнными Штатами Израиля сделали Америку злейшим врагом мусульман. Кроме того, в самих Соединённых Штатах исламофобия достигла стадии паранойи. Как, скажите на милость, мусульманам относиться к США, когда знаменитая американская журналистка Энн Коултер призывает: “Мы должны захватить их страны, убить их руководителей и обратить их в христианство” (цит. по: Inopressa.ru).

На фоне США Европа выглядела несравненно привлекательнее. И вот всё преобразилось в мгновение ока! Европа выступила в роли врага. Америка — в качестве друга.

В свою очередь, отрывая европейцев от их мусульманских союзников, американцы усиливали свои позиции в Старом Свете. Держитесь за нас, сами вы в противоборстве с исламом не выдюжите — таков был смысл месседжа, посланного из Белого дома.

Какое-то время в Берлине, Париже и Вене (в феврале Австрия председательствовала в ЕС) не замечали ловушки. Но уже в середине месяца европейцы перешли в наступление на “американском фронте”. Осуждать публикацию они не спешили и действовали, так сказать, асимметрично. Европарламент неожиданно потребовал закрытия американской тюрьмы в Гуантанамо, где без суда содержатся исламисты, захваченные в Афганистане (“Евроньюс”, 16.02.2006). Американцы недовольно отмахнулись: составители доклада даже не побывали на базе (там же). Как будто кто-то их туда готов был пустить!..

Одновременно австралийская компания SBS обнародовала леденящие душу фотографии издевательств над заключёнными в иракских тюрьмах. Американцам снова пришлось оправдываться. Представитель Госдепартамента Джон Беллинджер, выступая перед журналистами, признал “предосудительное поведение” в тюрьме “Абу Грейб”, но посетовал: “…Прискорбно, что эти фотографии публикуются, тем самым ещё больше раздувая костёр” (“Независимая газета”, 17.02.2006).

Действительно, тут уж не до свободы слова! Зачем выносить сор из избы (точнее, из тюремных камер), срывая операцию по примирению США с исламским миром?

Впрочем, у американцев всё равно ничего бы не вышло! 18 февраля в Джакарте (столица крупнейшего мусульманского государства — Индонезии) разъярённая толпа прорвалась к посольству США и закидала его камнями. Мусульмане ясно показали, к а к они относятся к фальшивой дружбе, предложенной палачами Ирака.

А что же Европа? Только ли приверженность свободе слова руководила ею? Конечно, нет. И здесь были силы, не менее американцев и израильтян заинтересованные в нарастании напряжённости.

Начнём с очевидного. На втором витке карикатурного скандала засветилась Датская народная партия. Уже первый раунд поднял её рейтинг среди датских избирателей с 13 до 17,8% (“Независимая газета”, 14.02.2006). Почти пятипроцентный рост — показатель, ради которого можно и потрудиться. Вот почему юные сторонники ДНП в конце 2006-го занялись изготовлением новых карикатур.

ДНП — националистическая партия, стоящая в одном ряду с Народным фронтом Ле Пена во Франции, “Лигой Севера” и “Национальным альянсом” в Италии, Партией свободы в Австрии, “Фламандским интересом” в Бельгии, Партией Fortuyn (по имени её главы Пима Фортейна, застреленного фанатиком) в Голландии, Партией прогресса в Норвегии. В последние годы их численность и влияние растёт.

О причинах начинаешь догадываться, читая, к примеру, такое сообщение в Интернете: “В датском Орхусе эмигранты-мусульмане забросали полицию камнями и бутылками” (NEWSru.com). А вот, навскидку, газетные заголовки: “Нидерланды пойдут на выборы без паранджи” (“Коммерсантъ”, 20.11.2006). Корреспонденция информирует о том, что правительство обязало избирателей голосовать, не закрывая лица. Ещё несколько лет назад специальный запрет такого рода в с е в е р о е в р о п е й с к о й стране мог бы показаться верхом абсурда. “Коран для конгрессмена” (“Независимая газета”, 6.12.2006). Это информация из-за океана. Кит Эллисон, первый мусульманин, избранный в конгресс США, заявил, что хочет присягать не на традиционной Библии, а на Коране. Сообщая об этом, газета отмечает, что исламская община США насчитывает 7 миллионов человек (по другим данным — 15 миллионов) и активно влияет на результаты голосования.

Численность исламской общины в Европе достигает 50 миллионов (“Независимая газета”, 27.06.2006). Это население крупной европейской страны, такой, как Франция или Италия. И надо сказать, часть пришельцев рассматривает свою общину как самостоятельную державу — “экстерриториальное исламское государство”, по определению британца Калима Сиддики (там же).

“Часть иммигрантов-мусульман, — отмечает известный исламовед А. Игнатенко, — стремится трансформировать страны проживания “под себя” — сохраняя гражданство страны исхода, самоизолируясь от немусульманской среды… или действуя подобно радикальным британским исламистам, которые реализуют лозунг “Ислам — будущее Британии” (там же).

До сих пор мы говорили о западном давлении на мусульман. Это не значит, что не существует обратного процесса. Он протекает весьма болезненно.

Нам, русским жителям России, нетрудно представить, о чём идёт речь. Достаточно посмотреть на поведение части кавказских диаспор — то же нежелание принять культуру и — главное — законы новой родины, пренебрежительное, а зачастую вызывающе-враждебное отношение к коренному населению.

К чему это может привести, показывает пример Косова (крайний вариант). В смягчённом (во всяком случае, до поры) виде мы можем наблюдать схожую тенденцию в пригородах Парижа, где погромы, уничтожающие имущество белых жителей, повторяются из года в год. Только в 2005 году ущерб от них составил 200 миллионов евро (“Коммерсантъ”, 24.10.2006).

Не случайно в такой обстановке растёт популярность лидера французских националистов Ле Пена. В ходе “бунта предместий” осенью 2005-го он заявил: “…Франция атакована ордами, которые мы должны охарактеризовать как иностранные”. Сообщая об этом, информагентства отмечали: “В отличие от Ле Пена другие французские политики, а также местная пресса… стараются не акцентировать внимание на том, что устраивающие беспорядки группы молодёжи состоят в основном из выходцев из арабских и африканских стран” (NEWSru.com).

Однако администраторы на местах, которым зачастую приходится оставаться один на один с погромщиками, вынуждены отбросить бесполезную в данном случае политкорректность. Мэр городка Мезон-Лаффит Жак Мьяр высказался определённо: “Надо смотреть правде в глаза: молодёжь с арабо-африканскими корнями хочет сохранить свою культурную и религиозную обособленность. Они сами не хотят выходить из своих гетто. Ненависть к французам и культура гетто — это коктейль Молотова!” (“МК”, 8.11.2005).

Между прочим, это тоже массы, которым посвящена моя работа. Причём во Франции толпы белой и цветной молодёжи не раз сталкивались между собой. Весной 2006 года, когда протестовали французские студенты, погромщики из предместий нападали на них и действовали фактически в союзе с полицией…

Более 80% французов, а также немцев и итальянцев полагают, что ислам агрессивен (“Независимая газета”, 15.02.2006). Естественно желание местных жителей показать бесцеремонным пришельцам, кто в доме хозяин. Научить их уважать законы европейского общества. Карикатурный скандал стал удобным п о в о д о м, чтобы выплеснуть накопившееся раздражение. Мог ли он способствовать разрешению реальных проблем, другой вопрос. Но кулаки уж очень чесались.

Европа на свой лад, по своим причинам была заинтересована в конфликте.

Вот какой муравейник мы разворошили! И, однако, ещё не добрались до основания.

Обычно, рассматривая конфликты, наблюдатели возлагают ответственность на одну из сторон. Так создаются схемы, пригодные для пропагандистских затей. Все эти “империи зла”, “оси зла”, с одной стороны, и “большой шайтан”, “новые крестоносцы” — с другой. На самом деле, как правило, в с е участники противостояния вносят в него свой вклад и в той или иной мере в нём заинтересованы. Я называю такое явление а н- т а г о н и с т и ч е с к и м с и м б и о з о м. Наиболее известный пример: борьба двух систем, в рамках которой капитализм и социализм успешно решали вопросы внутренней консолидации и целеполагания. По той же схеме противоборствуют Запад и исламский мир.

Да, карикатурную войну мусульманам н а в я з а л и. Но это не означает, что они не были в ней заинтересованы.

В сущности, это признают на Востоке. “Карикатуры на пророка Мухаммеда — это лишь повод для волнений”, — заявил доктор М. Саид, заместитель директора каирского Центра политических и стратегических исследований. Он указал на ряд болезненных тем, осложняющих отношения Запада и мусульманского мира: израильско-палестинский конфликт, оккупация Ирака, давление на Иран в связи с его ядерной программой. Политолог итожит: “После атак на США 11 сентября 2001 года среди мусульман укрепилось общее мнение, что их культура оказалась под прицелом со стороны Запада. Это чувство жертвы ксенофобии становится всё сильнее и провоцирует ответную реакцию” (“Независимая газета”, 13.02.2006).

С египетским учёным согласен доктор П. Тарин, сотрудник пакистанского Центра региональных исследований. “Для мусульманского мира сатирические изображения пророка Мухаммеда — это часть кампании Запада по притеснению мусульман… Антиисламские выпады уже стали частью западной культуры” (там же).

Доктор Тарин вспоминает в этой связи те же беспорядки во Франции, но рассматривает их с точки зрения человека неевропейской ментальности. И вывод оказывается совсем не таким, какой делает мэр Мьяр и неутомимый Ле Пен. Это не мусульмане теснят коренных жителей, а западная система давит на “правоверных”.

Очевидно, и те и другие испытывают дискомфорт. Вот недавнее сообщение из Франции: администрация аэропорта имени Шарля де Голля уволила 70 сотрудников-мусульман, усомнившись в их благонадёжности (“Коммерсантъ”, 3.11.2006). А это корреспонденция из США: 20 ноября 2006 года в аэропорту Миннеаполиса “шестеро имамов, вылетавших в город Финикс, были удалены из самолёта силами полиции. Одного из пассажиров насторожило поведение мусульман, совершавших вечернюю молитву” (“Независимая газета”, 6.12.2006).

Согласитесь, после терактов в воздухе пассажира-американца нетрудно понять. Но и мусульманам на Западе, особенно в США, не позавидуешь. Они окружены атмосферой страха и подозрительности и готовы ухватиться за любой повод, чтобы выплеснуть свой гнев.

Западные обозреватели дружно ругали руководителей арабских стран за то, что они не утихомирили погромщиков. Впрочем, когда в Ливии полиция открыла огонь по толпе, в Европе тут же состоялись демонстрации в защиту “жертв произвола”.

На Запад не угодишь! Он привередлив и абсолютно безответственен. И дело не только в том, что арабским режимам пришлось расхлёбывать кашу, заваренную европейскими “юмористами”. Это можно было бы пережить. В грозном гомоне улицы, врывающемся в восточные дворцы, их хозяева различили предвестие будущих, куда более серьёзных битв.

Заморские “крестоносцы” перевернули вверх дном Ближний Восток. Реанимировали противостояние в Ливане в попытке вытеснить оттуда Сирию. Вторглись в Ирак. А теперь, удобно расположившись в безопасном далеке, обсуждают в парламентах и комитетах Конгресса, как ловчее убраться восвояси. Оставив непогашенный пламень войны в наследство своим арабским союзникам.

Что делать с этим опасным наследством? Как избежать “возгорания” в своих стенах? Как нащупать контакт с арабской улицей, которая, не без основания, обвиняет властителей в чрезмерной ориентации на Запад, граничащей с предательством?

Низы радикализируются, всё заметнее расходясь с верхами. Что подтвердили успехи исламистов на выборах в Йемене и особенно в Египте. “Ислам — это решение”, — провозгласили кандидаты организации “Братья-мусульмане”, и избиратели поддержали их (см. “Независимая газета”, 7.12.2005). В этой ситуации встать на сторону газетных провокаторов было смерти подобно для восточного истеблишмента. Тогда как не слишком скрываемые симпатии к участникам протестов помогали в н у т р е н н е й к о н с о л и д а ц и и.

Та же задача — консолидация исламского мира — стояла и на межгосударственном уровне. Руководители исламских стран ощущают свою совокупную силу и в то же время возросшую уязвимость. Что говорить, если даже своему ближайшему союзнику пакистанскому лидеру Первезу Мушаррафу Вашингтон после 11 сентября грозил ядерным ударом.

На Востоке популярна идея: “Все мусульмане — братья, и они должны помогать друг другу” (NEWSru.com). Объединив силы, исламские элиты могли бы играть куда более весомую роль в мире.

Зависимость глобальной экономики от энергоносителей резко повышает значение сырьевого рычага, находящегося в руках “правоверных”. Растёт и капитализация госкомпаний мусульманских стран. Саудовский нефтегазовый гигант “Saudi Aramco” занимает первое место среди богатейших корпораций мира, п о ч т и в д в о е опережая американскую “ЕххоnMobil” (NEWSru.com). A всего среди 10 “непубличных” компаний мира мусульманам принадлежит 7 — больше половины!

Лидер исламского мира — Индонезия входит в число 15 наиболее развитых экономик планеты. Она же занимает четвёртое место по численности населения, уступая лишь Китаю, Индии и США. Демографический фактор, подкреплённый экономическими успехами, придаёт амбициям мусульманских лидеров впечатляющую убедительность.

Немаловажное обстоятельство — обладание ядерным оружием. Пакистан входит в ядерную восьмёрку наряду с Соединёнными Штатами, Россией, Англией, Францией, Китаем, Индией и, возможно, Израилем.

Саудовцы неоднократно пытались обменять свою нефть на пакистанскую бомбу. Об одной из таких попыток с ужасом писала газета “Вашингтон таймс” (23.10.2003). В ближайшие годы ядерный щит появится и у Ирана.

В современном мире информационное оружие не менее значимо, чем ядерное. И здесь умма добилась значительного успеха. В 1996 году начал вещание телеканал “Аль-Джазира”. Базирующаяся в Катаре компания создана группой молодых журналистов, имевших опыт работы на Би-би-си и освоивших новейшие методы западной пропаганды. “Аль-Джазире”, вещающей через спутники на весь мир, удалось то, что до сих пор не могли сделать и более крупные телекорпорации стран “третьего мира”. Она разрушила западную монополию на информацию.

Успех обеспечила не только отличная техническая оснащённость, но прежде всего современная подача информации — прямые включения из “горячих точек” по всему миру. Это, в свою очередь, стало возможным благодаря разветвлённой корреспондентской сети, позволяющей получать сведения из первых рук и давать собственную оценку событиям.

Помню открытие офиса “Аль-Джазиры” в Москве, проведённое в гостинице “Редиссон-Славянская”, с помпой, на американский манер. Впечатлило пристрастие хозяев к русской икре и демонстративное игнорирование мусульманского запрета на алкоголь. Впоследствии я не раз выступал в телевизионном “Пресс-клубе” вместе с Акрамом Хизамом, представлявшим катарскую телекомпанию в России. В отличие от большинства иностранных корреспондентов, он активно включился в московские дискуссии, причём не только по внешнеполитической, но и по внутрироссийской проблематике. Вызывали уважение его широкая информированность, достоинство и журналистская выучка.

Теперь “арабский голос”, по признанию специалистов, “доходит не только до экспертов и диаспор, но и до обычных граждан, ощутимо воздействуя на внутриполитическую ситуацию и общественные настроения в западных странах. На фоне этого идеологического многоголосия такие события, как… волнения во Франции или “карикатурный скандал”, приобретают совершенно иное звучание” (“Коммерсантъ”, 11.09.2006).

Однако наибольшее влияние исламу обеспечивает его и д е о л о г и я. Конкретно — воинственная концепция (и практика) джихадизма, нацеленного на победу над Западом. И Запад в лице наиболее проницательных политиков и идеологов признаёт силу своего соперника! З. Бжезинский пытается мобилизовать на борьбу с ним американский истеблишмент. Но А. Янов заглядывает глубже: в западных арсеналах н е н а й т и необходимых средств защиты: “…Если либеральная демократия доказала свою надёжность как мощное оружие в идейной войне против старых соперниц (по классификации Янова, это идеологии коммунизма и нацизма. — А. К.), то против джихадизма она, похоже, не работает”. Политолог растерянно признаёт: “…Для противостояния нужна какая-то иная идеологическая амуниция, какие-то новые идеи. Но какие?” (“Независимая газета”, 11.04.2006).

Исламский мир уже не в первый раз стремится использовать свою возросшую мощь. Он первым нанёс удар в 1973 году, используя в качестве оружия нефть. В отместку за поддержку Западом Израиля в так называемой Войне Судного дня ОПЕК ввела ограничения на добычу и экспорт нефти. 16 октября 1973 года чёрное золото подорожало за день на 70%. В следующем году оно стоило уже в четыре раза дороже! На Западе начался экономический спад. Улицы очистились от автомобилей — бензин либо отсутствовал, либо был чрезвычайно дорог.

Ответный удар Запад нанёс в 1997 году, когда группа мировых спекулянтов во главе с миллиардером еврейского происхождения Джорджем Соросом обрушила фондовые рынки Юго-Восточной Азии, от чего особенно пострадала Индонезия. Кризис поставил крест на наиболее высокотехнологичных отраслях её промышленности — электронике, автопроме, авиационной промышленности (Полпред. Экономические связи в 2000 году. Азия и Россия. М., 2000).

Следующий раунд памятен всем — 11 сентября 2001 года. До сих пор доподлинно неизвестно, к т о стоял за “преступлением века”. Американцы обвиняют мусульман, но даже ближайшие союзники Соединённых Штатов не слишком доверяют этой версии. Опросы общественного мнения показывают, что “каждый пятый немец готов согласиться, что теракты осуществлялись по приказу Вашингтона” (NEWSru.com).

Экс-министр германского правительства Андреас фон Бюлов опубликовал книгу, в которой он прослеживает американский след. “Если то, что я говорю, правда, — заявил автор, — всё американское правительство должно окончить свои дни за решёткой” (там же). Кто знает, может быть, это пророчество и исполнится после cмены власти в Вашингтоне. Не об этом ли думал Генри Киссинджер, спешно покидая пост председателя комиссии по расследованию событий 11 сентября? Прожжённый интриган возглавлял её всего 16 дней, после чего ушёл в отставку, сославшись на формальный повод. Его заместитель покинул своё кресло ещё быстрей (BBCRussian.com). Ч т о они узнали?

Кто бы ни организовал самолётные атаки на ВТЦ, воспользовались ими Соединённые Штаты — даже не на сто, а на двести процентов! Америка усилила натиск на мусульманскую умму до беспрецедентного уровня.

Следующим ударом стало вторжение в Ирак. И опять атакующей стороной был Запад.

Карикатурная война предоставила мусульманам удачную возможность для контратаки. Не удивительно, что они с блеском ею воспользовались.

Вряд ли ошибусь, заметив, что это “перетягивание каната”, захватившее всех участников (несмотря на значительный риск и немалые неудобства), в ближайшее время не завершится. И то — победителя ждёт не пластмассовый ширпотреб, вручаемый силачам на корпоративных вечеринках, а нечто несравненно более существенное. Мировое господство.

Датскими попытками реанимировать карикатурную войну дело не ограничилось. Осенью 2006-го разразился скандал, в центре которого оказался глава католической церкви — пожалуй, самый авторитетный представитель Запада.

Напомню: 12 сентября, выступая у себя на родине, в университете Регенсбурга, Бенедикт ХVI процитировал отрывок из средневекового текста. То было сочинение в излюбленном жанре Средних веков — спор о вере. Византийский император Мануил II рассуждает о христианстве и исламе с неким “учёным персом”. Мануил обращается к собеседнику: “Покажите мне то новое, что принёс Мухаммед, и вы найдёте только злое и бесчеловечное, такое, как его наказ распространять веру, которую он проповедовал, мечом…” (цит. по: “Коммерсантъ”, 18.09.2006).

Выступление папы вызвало шквал эмоций. “…Неверными и крайне неудачными” назвал его высказывания премьер-министр Турции Т. Эрдоган. Король Марокко Мухаммед VI оценил их как “оскорбительные замечания в адрес ислама” (там же). В том же духе высказались лидеры практически всех мусульманских государств.

Посол Марокко в Ватикане был отозван. В Египте министр информации запретил распространение европейских газет — французской “Фигаро” и немецкой “Франкфуртер альгемайне цайтунг” за публикацию статей, авторы которых “утверждают, что распространение ислама осуществлялось путём насилия” (“Независимая газета”, 26.09.2006).

Мусульманская улица снова заступила на вахту. Демонстрации прошли в Пакистане, в Индонезии, Турции и даже в Индии, где существует многомиллионная мусульманская диаспора. В Палестине мусульмане закидали “коктейлями Молотова” 5 христианских церквей — в том числе 2 православных храма (“Коммерсантъ”, 18.09.2006).

Не обошлось и без кровопролития. В Сомали погибла католическая монахиня, участвовавшая в распределении гуманитарных грузов. Увы, это тоже реалии Востока — стало чуть ли не традицией наказывать за чужие “прегрешения” тех, кто приехал, чтобы взвалить на себя бремя помощи местным беднякам.

Началось повторение пройденного. По мнению наблюдателей, “по силе эмоций “папский скандал” достиг уровня предыдущего “карикатурного скандала” (“Коммерсантъ”, 25.09.2006).

Ситуацией поспешили воспользоваться руководители европейских держав, изрядно подпортившие в феврале отношения с исламским миром. Теперь они попытались “отыграть назад”. Президент Франции Жак Ширак, не называя Бенедикта ХVI, фактически выговорил ему: “Нужно избегать всего, что провоцирует напряжённость между народами и религиями, и не смешивать ислам, великую религию, с радикальным исламизмом — деятельностью совершенно другой политической природы” (“Коммерсантъ”, 19.09.2006).

На этом фоне достойно выглядела позиция Ирана. В отличие от французского коллеги, президент Махмуд Ахмади Нежад выступил в роли миротворца: “Я уважаю папу, равно как и всех людей, заинтересованных в мире и справедливости. Я слышал от него, что его слова были неправильно истолкованы” (“Коммерсантъ”, 25.09.2006).

Бенедикту ХVI пришлось по сути дезавуировать собственное высказывание. “Эти слова на самом деле были цитатой из средневекового текста, которая совершенно не отражает моё личное мнение”, — повторял он (“Коммерсантъ”, 18.09.2006). Папа пригласил послов 22 мусульманских стран в свою летнюю резиденцию, где призвал к диалогу между исламом и христианством.

Попытками оправдаться ознаменовался и визит понтифика в Турцию. Стамбул встретил Бенедикта ХVI массовыми протестами. По улицам прошли 25 тысяч исламистов, продемонстрировав рулон длиной 50 (!) метров с миллионом подписей противников визита (“Коммерсантъ”, 29.11.2006).

Обстановка не слишком благоприятствовала поездке. Согласно опросу, лишь 16% граждан Турции положительно относятся к христианам (ещё в 2004 году таких было 31%). Две трети опрошенных считают жителей Запада “жестокими, эгоистичными и фанатичными” (там же).

Действия властей вполне соответствуют такому настрою. Как раз во время пребывания папы в Турции проходил суд над двумя местными христианами (“Независимая газета”, 28.11.2006). Бенедикт ХVI счёл за лучшее не вмешиваться, ограничившись упоминанием о “нелёгком положении христианского меньшинства” (“Независимая газета”, 1.12.2006).

Кульминацией стало посещение понтификом мечети султана Ахмета. Бенедикт ХVI молился рядом с муфтием Стамбула, и его лицо было обращено в сторону Мекки! Только после этого турецкие газеты вышли с заголовками “Папа получил прощение” (“Независимая газета”, 6.12.2006).

Осенний скандал показал, что цивилизационный маятник качнулся в другую сторону. Да так резко и грозно, что едва устоял такой безусловный авторитет, как глава католического мира. В отличие от февраля, в сентябре нападающей (и весьма агрессивно!) стороной стала мусульманская умма. Фактически она наложила запрет на любое негативное упоминание об исламе, даже если оно согласуется с историческими фактами. В конце концов чем же, как не м е ч о м, была сокрушена православная Византия?

Связывая других обетом молчания, сами имамы не сдерживают себя, говоря о западных “крестоносцах”. Поделом, если вспомнить, что натворил на Ближнем Востоке Буш, объявивший вторжение в Ирак “новым крестовым походом”. Полагаю, правда навредить не может — как бы она ни была резка. Но в з а и м- н а я правда. А не о д н о с т о р о н н е е идеологическое разоружение христианства, как предлагают сегодня некоторые мусульманские лидеры, вдохновлённые победой в “карикатурной войне”.

Провокация, задуманная на Западе, в итоге нанесла удар по его же позициям. Ничуть не сожалею об оскандалившихся кощунниках! Но, почувствовав свою силу, мусульманская улица перешла в наступление, которое нелегко будет остановить на границе, где начинается несправедливость уже по отношению к христианству. И не только западному.

Противостояние продолжается.

(Продолжение следует)

P. S. Когда глава уже была в печати, из Франции пришло сообщение: в Париже началось рассмотрение иска мусульманских общин против юмористического журнала Charlie Hebdo, перепечатавшего карикатуры (”Коммерсантъ”, 8.02.2007). Из Дании на процесс приехал главный редактор ”Юлландс-постен”. Кандидат в президенты Франции от правых сил еврей Никола Саркози прислал в суд письмо, где заявил о поддержке журнала. Газета “Либерасьон” в знак солидарности с коллегами вновь перепечатала провокационные рисунки.

…А в тропических водах Персидского залива накипает новая война. На этот раз — настоящая. Возможно, ядерная.

Соединённые Штаты чуть ли не каждый день выступают с обвинениями в адрес Ирана. К его берегам направлены два американских авианосца с сотнями самолётов на борту.

Ветеран американской политики З. Бжезинский изложил вероятный сценарий вторжения: “…После провала попыток американцев нормализовать обстановку в Ираке Белый дом обвинит в этом Тегеран, далее последует теракт, в котором также обвинят иранские власти, и США нанесут удар “в оборонительных целях” (”Коммерсантъ”, 3.02.2007).

Осуществится ли эта затея, возможно, станет известно ещё до выхода номера в свет.

 

СТРАЖ РУССКОГО “КОВЧЕГА”

С именем В. Г. Распутина связаны высшие достижения журнала “Наш современник”. Валентин Григорьевич пришёл в редакцию молодым провинциалом, только начинающим путь в литературе, но был сразу же замечен главным редактором С. В. Викуловым. С тех пор все основные произведения Распутина, принесшие ему всемирную известность, публиковались в “Нашем современнике”. Неординарные, насыщенные острейшей проблематикой, они нелегко проходили цензуру, но вызывали восторженные отзывы критики и любовь миллионов читателей. Среди поклонников писателя немало его коллег по перу, а ведь известно, что завоевать любовь профессионалов особенно трудно. Заметки некоторых из них, приуроченные к юбилею Валентина Григорьевича, мы публикуем.

 

Читать Распутина, слушать Россию

При мысли о писателе Распутине невольно приходит — и не в одну, наверное, голову — образ могучего лиственя из “Прощания с Матёрой” — “неохватного… цельного и литого… отовсюду заметного и знаемого всеми”. Подобно древу-исполину, питаемому соками родной земли, давшей силы взметнуться вверх, в самое поднебесье, русский писатель-сибиряк вобрал в себя животворные токи своей родины, идущие от могучей, суровой, но и щедрой на красоту и богатства сибирской природы, кряжистых людских характеров, самобытного языка, созданного народом, более трех веков назад обжившим берега Ангары-реки.

С начала 70-х годов прошлого века имя Распутина зазвучало на весь мир. Будущее укажет, в каком из высоких рядов стоять этому имени, уже принадлежащему классической литературе — доказательства давно приведены, — мы же должны говорить сегодня об очевидном для нас, о том, что заставляет перечитывать страницы давних повестей писателя и с интересом ожидать новых.

Мы должны говорить о Распутине-прозаике — художнике огромного дарования; Распутине-публицисте, и здесь надо иметь в виду не одну, а по меньшей мере три плодотворные ветви: художественно-краеведческие очерки о Сибири, очерки религиозно-исторические и статьи, беседы, интервью о наболевшем, сегодняшнем. Сюда можно прибавить и Распутина — литературного критика, поскольку его предисловия к книгам писателей-современников содержат и оценки творчества, и размышления о литературе.

Надо говорить и о Распутине — общественном деятеле, опоре патриотических сил России, России, не делимой на советскую и постперестроечную. Здесь же, на своей малой родине, Валентин Распутин — личность неоспоримо влиятельная для ее культурной и духовной жизни.

Как, из чего возрос, сложился, явился такой писатель?

Внешняя линия его судьбы вполне обыкновенна.

Родился в поселке Усть-Уда Иркутской области 15 марта 1937 года. Детство прошло в деревне Аталанка, имевшей лишь начальную школу. Среднюю окончил в Усть-Уде и в тот же год поступил на историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. В годы студенчества с некоторыми из однокашников — а учились в одно время с Распутиным будущие писатели А. Вампилов, Е. Суворов, К. Балков, А. Румянцев, Ст. Китайский — подрабатывал в газете “Советская молодежь”. После окончания университета трудился на Иркутской студии телевидения — редактором, затем в красноярских газетах — литсотрудником, спецкором. В группе молодых дарований был замечен на Читинском семинаре 1965 года, опубликовался в Москве. В 1966-м, вернувшись из Красноярска в Иркутск, ушел на литературную работу. Тоже не один — на это отваживались и другие.

А дальше — дальше далеко не как у других. Рядом шел только Вампилов, имя которого ныне вписано в русскую классическую драматургию XX века. Но жизнь его, к сожалению, рано оборвалась.

Распутин был признан сразу, с первых рассказов и первой повести. К началу 70-х его уже печатают, помимо Иркутска и Красноярска, Новосибирск и Москва, прибалтийские республики, Польша… В 1971 году следует первая высокая награда — орден “Знак Почета”. Имя молодого прозаика внесено в Краткую литературную энциклопедию. В 1977-м за повесть “Живи и помни” присуждается Государственная премия СССР, спустя десять лет — вторая, за “Пожар”; присваивается звание Героя Социалистического Труда. Будут и другие знаки отличия, избрание делегатом писательских съездов, депутатом Верховного Совета СССР, позднее придут награды и от новой России.

Кто-то воспримет такую судьбу как сплошное везение и удачу, кто-то останется в недоумении: как случилось, что писатель, говорящий не то что все, “до полного наоборот”, получает почести от власть предержащих, а не обиды и гонения?

Все дело в художественной мощи Распутина, очевидной даже для его оппонентов и соизмеримой только с мощью сибирской природы.

Сам писатель в небольшом очерке “Откуда есть пошли мои книги”, предваряющем двухтомник избранных произведений 1997 года и ключевом для постижения его творчества, говорит о том необычайно сильном впечатлении, что произвела на него в детстве Ангара.

“Ангара же поразила меня волшебной красотой и силой, я не понимал, что это природа, существующая самостоятельно от человека миллионы лет, мне представлялось, что это она принесла сюда, расставила в определенном порядке избы и заселила их семьями… Стою я совсем маленький, должно быть лет четырех-пяти, и во все глаза гляжу, как рассекается синее ее полотно на две половины, забрасывая меня острыми холодными брызгами. Я раз за разом вытираю лицо и продолжаю всматриваться, видя что-то такое, не соединяющееся в образ, но зримое, взрослым глазам неподвластное… Надо ли гордиться, что я, кажется, последним пропел ей сыновью песню со словами, которые она в меня наплескала?!.”

Очень важно, что воспитывался будущий писатель в устойчивости деревенского уклада, где сама жизнь и представления о ней оставались незыблемыми для многих поколений. Менялись времена года, вместе с ними краски природы и календарные труды, ни на секунду не останавливала свой бег быстрая Ангара, рождался, рос, старился человек, и это были единственно оправданные, естественные перемены. Всякая же суета в поведении, легкость переездов с места на место и верхоглядство, идущее от кочевого духа, вызывали неприятие у деревенского мира. Трудолюбие и самостоятельность ценились в человеке прежде всего. И эта основа оказалась заложенной в Распутине, как и во многих его земляках. Прибавлялись к ней хорошие способности и желание учиться, победившее тоску по дому, который пришлось оставить в одиннадцать лет.

То было первое преодоление, первый опыт пути против течения. Так упорно и терпеливо взбирается вверх по стремительной Ангаре пароход, достигая пункта своего назначения. И вся дальнейшая судьба писателя станет движением против течения — того течения, что, подхватив с разных сторон, уносило деревенскую Россию неведомо куда, а вместе с ней ее вековые духовные ценности, ее самобытность и неповторимость.

Его молодость пришлась на время, которое иначе как удивительным не назовешь. Еще не отдышавшись как следует после самой кровопролитной из войн, советская страна бросилась в строительство, причем строительство грандиозное: крупнейшие в мире ГЭС на сибирских реках, промышленные гиганты посреди тайги с новыми при них городами.

Кто скажет, что строить было не надо? Теперь, когда без войны индустрия огромного, несокрушимого СССР превращена в руины? Конечно, надо! Но то, что деревня отдавала промышленности свои последние силы и все больше скатывалась в “неперспективные”, — вот это надо ли было допускать?

Реакцией в литературе стала “деревенская” проза. Распутин влился в стан “деревенщиков”, старших по возрасту — Ф. Абрамов, В. Астафьев, Е. Носов, В. Белов, Б. Можаев, В. Шукшин. В них он нашел поддержку. И, будто решив доказать, что сибирская ангарская деревня ничем не уступает другим, создал свой мир, в котором нашлось место всему — от этнографии до философии.

Распутин обратился не просто к деревне, но к деревне глубинной, что для многих — да почти для всех — значило глухой и отсталой. Те, кто не пытался из нее вырваться, считались неудачниками, не способными к свершениям в судьбе.

Но Распутину оказались интересными именно они, простые крестьяне-колхозники и не помышляющие о карьере продавщица, шофер, доярка. Из “первых лиц” не первого плана можно вспомнить лишь председателя колхоза из “Денег для Марии” да короткие обмолвки, вроде той, что в адрес леспромхозовского руководства в “Пожаре”: “Во все встревает и ни в чем себе не отказывает”.

Люди, стоящие внизу социальной лестницы, стали для писателя первыми, их-то скромная жизнь и высветилась для огромного числа читателей. И не просто жизнь. Именно им доверил автор свои мысли о человеке, природе, сущем и вечном.

Можно сказать, первозданность природы и незамутненность человеческого духа и есть мир писателя Распутина, предмет его дум и художественного отображения.

* * *

“Деньги — зло” — заметили когда-то. Другие перевернули: “Если их не хватает”. В этом перевернутом мире мы и пытаемся теперь жить. Тот, кто сегодня впервые прочтет повесть “Деньги для Марии” — о беде, свалившейся на семью из послевоенной нищей деревни, как раз подтвердит добавленную часть о нехватке: так оно и есть, будь у Кузьмы с Марией лишняя тысяча рублей — и никакой беды, внесли бы в магазинскую кассу и забыли: подумаешь, недостача, да к тому же не по умыслу, а по недогляду!

Деньги в наши дни заняли небывалое место. Телевидение изощряется в рекламе передач, разжигающих алчность: “Он не хочет быть миллионером? Потому что он хочет быть миллиардером!” Это, конечно, дух потребительства, натиску которого мы слабо сопротивляемся. Но ведь что-то такое было и в нас самих и когда-то дало о себе знать.

Не те легко дают взаймы Кузьме, у кого деньги есть, а те, кто способен принять к сердцу несчастье другого, как свое. Такова Наталья, уже не встающая с постели, — она отдает накопленное на смерть, делает что может председатель, сам хлебнувший лиха от неправедного суда, — он понуждает колхозных специалистов ради Кузьмы оттянуть получение своих окладов, но отказывает скопидомка Степанида — боится показать, что сбережения у нее есть.

Деньги для Марии обнажили нравственное состояние жителей деревни, и особенно ее верхнего слоя — директор школы, агроном, механик, ветеринар. Все ведут себя по-разному. Последней надеждой остается городской брат Кузьмы — “совсем отрезанный ломоть” для деревни, или — последним, самым горьким разочарованием.

Нет, не едина деревня в готовности помочь ближнему, как это было раньше, — вот что выяснилось.

Повесть “Деньги для Марии” — не о деньгах, а о совести. Ее уменьшение в народе увидел и запечатлел молодой писатель в середине 60-х годов, и во всем, что будет написано им в дальнейшем, совесть будет поставлена во главу угла.

Открыв первые страницы следующей повести — об умирающей матери и детях, приехавших проститься с ней, читатель обнаружит, какой огромный пласт жизни поднят и осмыслен, сердечно выверен писателем. “Чудом это получилось или не чудом, никто не скажет, но только, увидав своих ребят, старуха стала оживать”, — воскресившие Анну из “Последнего срока” материнские чувства не только отодвинут смерть, из них, как из зерна, вырастет во всем величии и красоте образ русской женщины, первой из знаменитых распутинских старух.

Сюжет о дезертире не нов для Сибири. В фольклоре наших мест немало быличек, связанных с ним. Видимо, таежная глушь не однажды соблазняла ослабевших духом укрыться в ней от злодейки пули.

Повесть появилась в 1974 году и потревожила патриотические чувства некоторых читателей. Как это, накануне 30-летия победы над Германией говорить о дезертире, а не о герое? Но Распутин писал не для даты. Сначала были упреки, потом признание, Государственная премия…

В России от человека всегда требовалось много. Полная самоотдача во имя — ближнего, Всевышнего, Отечества, партии. Имя менялось, порой мельчилось, жертвенность оставалась. Россия стояла не столько на героизме, сколько на подвижничестве, грань между которыми осмыслена религией православия и отмечена Сергием Булгаковым в самом начале XX века (“Вехи”, 1909). Андрей Гуськов, “бравый и расторопный”, мог в горячем бою стать героем, но подвижником быть ему не дано, здесь нужна неусыпная совесть и способность к самопожертвованию.

“…Настена кинулась в замужество, как в воду”, и Настена кинулась в воду от замужества, не перенеся позора, которым оно обернулось…

Тогда, в начале 70-х, советская идеология настраивала писателей на воспевание совсем других героев и героинь — молодых, деятельных, смело преобразующих мир… И разве такие не нужны, разве бывает лишним молодой энтузиазм, самоотверженный труд на благо Отечества?

Да только пролетало все это мимо деревни. Пролетало в скорых поездах и реактивных самолетах, уносящих пылкие сердца и сильные руки на стройки Братска, Усть-Илимска, ЛЭП и ЛПК…

Нельзя сказать, что на село в 70-е совсем уж не обращалось внимания, особенно в сравнении с нынешними временами, когда миллионы гектаров просто не засеваются, а целые деревни стоят с заколоченными окнами и дверьми. Да, были попытки “стереть границу между городом и селом”. Но надо ли было ее стирать? Никто не попытался найти путь органичного развития деревни, без уподобления ее городу.

Деревня брошена не сегодня. Сегодня — последнее ее обрушение, теперь уже заодно с промышленностью городов, признанной также “неперспективной” Западом и его ставленниками в России.

“Последний срок” Распутина — последний не только для 80-летней Анны. Повесть появилась тогда, когда жизнь деревни можно было еще продлить. Как не дождалась мать любимицы Таньчоры, не приехавшей из своего далека обласкать ее напоследок, да и обогреть, примирить всю семью — ей одной, похоже, было такое под силу, — так и деревня осталась умирать в напрасном ожидании, когда придут к ней с пониманием и заботой.

Боль за деревню достигает своего апогея в повести 1976 года “Прощание с Матёрой”. Ее героиню Дарью можно считать родной сестрой Анны — та же мудрость, то же несогласие оставлять родную землю, но разделяет повести третья — “Живи и помни”.

Как известно, она стала неожиданной и для самого писателя: договор с московским издательством был заключен совсем на другую вещь.

Четвертая повесть — “Прощание с Матёрой”(1976) — перевернула сознание читателя. Раздались растерянные вопросы: что же, ГЭС не надо было строить?!. Повесть появилась, когда строительство гидроэлектростанций шло в Сибири ударными темпами. И вдруг — “Матёра”…

Распутин не давал рецептов: что строить и как строить, он лишь заступился за зеленый остров посредине Ангары и показал, что пережили люди, у которых отняли “самой судьбой назначенную землю”, заставил задуматься, “не слишком ли дорогая цена” платится за научно-технический прогресс. Повесть не только ставила вопросы, но и давала ответы. Она сказала твердое “нет” потребительскому отношению к природе. Она опровергла привычное убеждение, что человек — ее царь и победитель. Скорее, ее сын, часть ее.

Противостоят прогрессу старухи и старики матёринцы. С благодарностью и любовью рисует Распутин людей, отдавших силы земле, слитых с нею трудом, не расставшихся с Богом, выше всего ставящих совесть. Это они быстро разгадали, что цивилизация городов “верх взяла” над человеком, “погоном его погоняет”, это их устами говорит народная мудрость. Вот Дарья спорит с внуком Андреем, хоть и жалеющим Матёру, но готовым полетать-поездить по белу свету, поучаствовать в каком-нибудь грандиозном строительстве. И это не спор поколений — спор цивилизаций.

Андрей. Пока молодой, надо, бабушка, все посмотреть, везде побывать…

Дарья. Нет, парень, весь белый свет не обживешь. Хошь на крыльях летай…

Андрей. Человек — царь природы.

Дарья. Поцарюет, поцарюет да загорюет.

Андрей. Все на машинах. Тебе и в голову не придет, что они могут делать.

Дарья. Пуп вы щас не надрываете — че говорить!.. А что душу свою потратили — вам и дела нету… В ком душа, в том и Бог, парень. Ты говоришь, машины… Давно уж не оне на вас, а вы на их работаете…

В год 30-летия написания “Прощания с Матёрой”, в 2006-м, говорили о том, что эта повесть — не о гибели острова, а о потере страны, а может, и об утрате Земли, которую человек губит.

От повести к повести растет известность Распутина. По его произведениям ставятся спектакли, снимаются кинофильмы. Его книги выходят во многих издательствах страны, а также за рубежом: в Болгарии, Венгрии, обеих Германиях — ГДР и ФРГ, Италии, Франции, Финляндии, Испании. “Последний срок” заставляет читателей разных широт взглянуть на свое прошлое, свои корни не как на историю только, но как на утраченное естественное и нравственное начало в человеке. “Прощание с Матёрой” становится новым словом в постижении связей человека и природы, в мировом экологическом движении.

* * *

Изобразительное мастерство Распутина вызвало к жизни множество литературоведческих исследований и критических статей. Язык стал предметом особого внимания.

Первое и главное, что отмечается всеми, — это полная и органичная слитность писателя с народным словом. Распутин убежден: оно, “коренное, русское”, выражает и “коренные же и главные понятия”. Он ощущает данное от рождения слово как часть себя самого и потому не “использует его”, как выражаются иногда не задумываясь литературоведы, а мыслит и чувствует, осознает себя в нем, дышит им и выражает в нем свое мироощущение, а вместе — мироощущение народа, “историю нации”.

Распутин, как никто другой в современной русской литературе, сумел соединить в слове эпохи, ему удалось вовлечь в язык художественной прозы многие богатства русской, сибирской речи и в своем письме воплотить главное качество “старого народного слова”: “Стоит прочно и верно… что попало не брякнет и куда попало не встанет. Оно существует только в своей форме и своем значении, оно от начала до конца заполнено этим значением, в нем ветер не гуляет”.

Густоту, плотность художественной ткани распутинской прозы хочется сравнить с плотностью глубинных вод Байкала, стройной густотой тайги, крепостью ладно скроенной избы, где нет пробежки и малому сквозняку.

Благоговея перед языком предков, языком первозданным, еще чистым в вольном своем течении, Распутин старается сберечь старинное слово от забвения. Употребленные к месту “на обыденок”, “шалаган”, “воздырять”, “дадена”, “на опоздках”, “изговелась”, “ветробой”, “крыльцы”, “вдругорядь” обретают новое звучание и новые оттенки в передаче сегодняшних переживаний и поступков. Встречаются слова, которых не найти и в Словаре Даля, — например, “миликает”, “простохожий” — откуда они, у кого подслушаны?

Каждый персонаж Распутина говорит своим языком, чем себя и характеризует. Так, в гладкой, штампованно-правильной речи Люси в “Последнем сроке” хорошо видны очерствелость чувств и высокомерие горожанки, а в безыскусной беседе старух лучится чистосердечие и мудрость.

Там, где текст идет от автора, народная и классическая линии гармонично соединяются и русское слово предстает во всей полноте совершенства. Как, например, в этом описании перехода лета в осень из “Прощания с Матёрой”:

“…Отцветало небо и солнечными днями смотрелось тяжелым и мякотным. Погода больше не дурила, стояла ветреная, сухая, но уже чувствовалось, чувствовалось время: ночами было студено; ярко, блескуче горели звезды и часто срывались, догорая на лету, прочеркивая лето прощальными огненными полосами, при виде которых что-то тревожно обрывалось и в душе, сиротя и сжимая ее; по утрам, после особенно звонких ночей, наплывали серые мутные туманы, держась покуда возле берегов, не застилая всей сплошью Ангару; а дни, ставшие заметно короче, но не потерявшие силы и мощи, казались до предела полными и тугими, вобравшими в себя больше, чем они могут свезти”.

* * *

Распутин-публицист родился с Распутиным-прозаиком одновременно. Книга очерков “Костровые новых городов” вышла даже на год раньше, чем первая книга прозы.

В 60-70-е годы Россия заговорила, и достаточно громко, о своих проблемах. И это было самое важное: судьба земли, природы, культуры. В политику писатели-почвенники не вторгались, справедливо полагая, что ее роль более следственная, нежели причинная. Их протестные голоса не были заглушены, поскольку вопросы села, состояния рек и озер, охраны памятников старины как бы не имели оснований быть под запретом. Конечно, острые публикации на любую тему восторга у властей не вызывали, но все-таки — дискуссиям, что развертывались на газетных полосах, и сегодня, как это ни странно для нашего безцензурного времени, можно позавидовать.

…Очерк “Иркутск с нами” дышал любовью к городу, где прошла юность и сложилась судьба писателя. “Удивительно и невыразимо чувство родины, — высокая строка запева поддерживалась другими, доверительными и задушевными. — … Иркутск, мой родной город… в меру знаменитый, в меру скромный, в меру культурный…” Подмечены и привечены и “особенный час” раннего летнего рассвета, и сказочный мир старинных улочек, и виды храмов; с гордостью приведены восхищенные отзывы знаменитостей, посетивших Иркутск давно и недавно. Любуясь городом, автор в то же время отстаивал необходимость сохранения его исторического лица — деревянного зодчества.

В 1979 году “Иркутск с нами” с подзаголовком “Полемические заметки” впервые был опубликован в центральной газете “Советская культура”. Резонанс вышел огромный. По свидетельству тогдашнего ответственного секретаря Иркутского отделения ВООПИК С. Утмелидзе, “заметки” стали документом, с которым представители организации шли в разные инстанции, отстаивая иркутские памятники.

Несколько позже появляется очерк “Моя и твоя Сибирь”, главная мысль которого — бережное освоение природных богатств края, недопущение промышленного разора: “Велика Сибирь, но нет в ней ни одного метра земли, к которому позволяется отнестись с небрежением, и нет в ее лесах ни одного лишнего дерева, которое разрешается свалить без крайней нужды…”

Думой о всей огромной Родине, о победном часе Руси, пробившем для нее шесть столетий назад, наполнен очерк “Поле Куликово”. С надеждой пишет Распутин о “судийном и благословляющем духе” Отечества, который с Поля, “быть может, перенесется в Москву, в Киев или Новгород, а то и отправится в Сибирь”, сея “семена жертвенности, из которых состоит русский человек”.

Изначально была взята в публицистике высокая нота патриотизма, причем не гремящего фразой, а подкрепленного историческим знанием и сегодняшней заботой о предмете, что сразу же выделило Распутина среди многих пишущих в этом жанре.

* * *

Жизнь между тем прибавляла и прибавляла тревог. Вовремя не решаемые государством задачи будоражили общество. Статьи, интервью Распутина, диалоги с другими писателями, учеными публикуются в центральной и иркутской прессе, его мнение по самым острым вопросам культуры, экологии, нравственности интересует всех.

В год объявленной перестройки, 1985-й, появляется повесть “Пожар”. Критика по большей части оценила ее как излишне публицистическую. Но если вдуматься, то выбранный Распутиным принцип повествования был вполне логичен. Матёра ушла под воду вместе со своим укладом и языком, реальность изменилась, и писатель с присущим ему тщанием проследил судьбу сорванных с родных мест людей, их иначе устроенную жизнь.

В этой повести развивается идея укорененности человека на земле и в определенной людской среде как необходимого условия его нравственной крепости — идея предыдущих повестей, особенно “Последнего срока” и “Прощания с Матёрой”.

Жить на одном месте из рода в род, из века в век или катиться по земле перекати-полем — вещи нравственно противоположные. В старинной деревне человек весь на виду. Знают не только его, но и его семью, дедов-прадедов, их наклонности к добру и злу. Содеять дурное означает посеять недоверие в деревенском мире к своим детям и тем осложнить им жизнь. Давно замечено: “Добрая слава в углу сидит, худая за порог бежит”, “Суд народный — суд Божий”. Являясь же туда, где тебя никто не знает, можно предстать в новом, более выгодном обличье, а накопив грехов, сбросить их, как старую одежду, и умчаться дальше.

И потому неудивительно, что в поселке “бивуачного типа” пришлый люд, утративший те “четыре подпорки”, о которых размышляет герой “Пожара” Иван Петрович, а вместе с ним и автор, — “дом с семьей, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом”, — живет не по закону совести. Эти подпорки, каким-то чудом уцелевшие после великого перелома крестьянского мира в 20-30-е годы, снова подгибались. Сосновка, вдохнув кочевого духа, обзавелась “архаровцами”, живущими уже своей “общиной”, без заботы о хозяйстве, земле, одним днем.

Но самое главное — картина беспощадного пожара и грабежа оказалась пророческой и вылилась в символ грянувшей перестройки — что открылось не сразу. А тогда, в середине 80-х, еще была надежда на перемены к лучшему. Тогда в самый разгар входила борьба за Байкал.

Распутин был на переднем ее крае.

В его очерке “Байкал” 1991 года есть такие слова: “Рядом с Байкалом мало размышлять привычно, здесь надо выше, чище, сильнее думать, вровень с его духом, не бессильно, не горько”.

“Вровень с его духом…”

Так был обозначен уровень писательской и гражданской позиции в подходе ко всему, что касалось Священного моря.

Если сегодня перечитать написанное Распутиным о Байкале хронологически, то будет видно, как развивалась его “байкальская эпопея”. Такую возможность дает книга “Слово в защиту Байкала. Материалы дискуссии”, выпущенная в Иркутске в 1987 году и включившая три выступления писателя.

Очерк 1981 года — это гимн сибирскому морю, непревзойденное по художественно-поэтической силе описание его красоты и мощи. Распутин называет Байкал “любимцем Природы”, ее “венцом и тайной”, “дух Байкала” — особенным, “очищающим, вдохновляющим, взбадривающим душу и помыслы”. Образ “могучего, богатого, величественного, красивого многими красотами, царственного и неоткрытого, непокоренного” чуда-озера встает со страниц очерка во всем своем великолепии и становится явлением подлинного искусства пейзажа в слове. Гражданское чувство, растворенное в художественности, воздействует на читателя как бы исподволь и без нажима, призывая воздать “за добро добром, за милость милостью” и помнить: “как хорошо, что у нас есть Байкал!”

Статья “Байкал у нас один” написана в разгар борьбы за чистоту озера — в 1986 году. Распутин рассказывает о встрече с министром лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности М. И. Бусыгиным и его заместителями, во время которой, что называется с цифрами в руках, пытается убедить высоких чиновников во вредоносности БЦБК. Но вскоре понимает: говорят они на разных языках. Министерство, а не народ хозяин Байкала, и стоит этот хозяин за свои комбинаты, а не за Байкал.

А на очереди еще один “природопереворачивающий проект” — переброска северных рек на юг. Распутин с самого начала с теми, кто не приемлет его и выступает с осуждением в прессе. С трибуны VIII съезда писателей СССР в июне 1986 года звучит его протестующий голос по двум проблемам: нет повороту рек, нет целлюлозным комбинатам на Байкале.

Имя Распутина, по словам коллег-писателей “собой заслонившего Байкал в самый ответственный, переломный момент битвы”, становится знаменем защитников природы.

К концу 80-х появилось ощущение, что пагубный ход вещей все-таки можно остановить. Не прошел поворот северных рек. Началась подготовка нового, четвертого, постановления по охране Байкала. Распутин входит в созданную для этого комиссию, участвует в разработке предложений, выступает на собраниях партийно-хозяйственных активов Бурятии и Иркутской области. Не пройдет и проект прокладки трубы для переброски промстоков БЦБК в реку Иркут — в Иркутске по этому поводу была устроена демонстрация, собирались подписи в знак протеста.

“Что имеем… Байкальский пролог без эпилога” — третья распутинская статья в сборнике “Слово в защиту Байкала”(впервые опубликованная в “Правде” за 11 мая 1987 года) — уже более спокойное, аналитическое рассуждение о недавних событиях, поистине достойных сравнения “разве что с громкими названиями военных сражений”. В ней примечательны наблюдения о том, какими иезуитскими методами действуют покорители природы, наделенные властью, и понимание того, что в обществе произошло расслоение на “реактивное” и “остаточное” (традиционное) мышление, и каждое утверждает собственное понимание цивилизации.

Есть и надежда, что намечаемая правительством комплексная программа по сохранению лесов и вод Байкала позволит озеру вздохнуть легче, есть и сомнения — министерства по-прежнему не исполняют своих обещаний, а сроки перепрофилирования БЦБК отодвигаются на следующую пятилетку…

Все завершилось тем, что четвертое постановление по Байкалу в апреле 1987 года появилось. Среди главных мер — ликвидация БЦБК к 1993 году, перенос производства в Усть-Илимск; введение на Селенгинском комбинате замкнутого цикла водопользования. Для контроля за выполнением этого постановления была создана Межведомственная комиссия, Распутин вошел и в нее.

Вошел и понял: настроя на серьезную работу нет, — вспоминает писатель. Министры на заседания комиссии вместо себя посылают замов, “все та же раскачка, раскачка, раскачка, выжидающая, не изменится ли обстановка, чтобы, не дай Бог, не перестараться”.

Эпопея продолжалась.

Еще было участие в международном движении “За спасение пресных вод” в конце 80-х, последним шагом стало вхождение в Президентский совет при Горбачеве с одним чаяньем — помочь Байкалу.

Не получилось. Выжидающие выжидали не напрасно. В годы перестройки БЦБК перешел в частные руки и стал недосягаем для общественности. Да и общественность-то сошла на нет.

В борьбе за Байкал как в капле воды отразилось предкризисное состояние Советской державы. С одной стороны, заявила о себе гражданская зрелость общества, стремящегося воспрепятствовать ошибочным решениям власти, с другой — налицо была слабость этой власти. Страна становилась плохо управляемой, когда постановления партии и правительства не выполнялись, ведомства все больше превращались в удельные княжества, овладевая ресурсами и торя дорогу будущим олигархам…

* * *

“Сибирь, Сибирь…” — книга с таким названием, обновляясь и пополняясь, выдержала уже три издания. Так и хочется продолжить: “…горжусь, что я твой сын” — словами из ныне забытой песни.

Каким иным, как не сыновьим, можно назвать чувство, которое водило рукой писателя, делая из него дотошного краеведа и в то же время оставляя вдохновенным художником, подсказывая слова: “Нет ничего в мире, что можно было поставить в один ряд с Сибирью”. Мы можем гордиться — наша Сибирь, со всей ее природной красой, народным подвигом освоения, со всякими ее бедами и невзгодами, описана достойным ее размаха пером, и это перо нашего современника и земляка.

Даны портреты городов: “младовеликого” Тобольска, первой столицы Сибири; экзотической Кяхты, в старину называемой “песчаной Венецией”, “дитяти торгового брака России с Китаем” Иркутска, с его дивным деревянным зодчеством; выписаны и воспеты заповедные — нет, не уголки — целые страны: Горный Алтай с его ни с чем не сравнимым “природным волшебством” и мистическим Беловодьем; Русское Устье, чудом сохранившее в своей удаленности “вестник веков” — старинный русский язык; и, конечно, водные наши сокровища — озеро-море Байкал и Лена-река. В последнем издании 2006 года новые главы — “Транссиб” и “Кругобайкалка” — посвящены уникальным сооружениям железной дороги, труду строителей.

Есть в очерках и портрет сибиряка — исторический и общественно-нравственный (глава “Сибирь без романтики”). Он представляется настолько вылепленным естественной средой, что художнику, казалось, привелось лишь облечь это в словесную форму. “Ввиду великой природы и ее неослабевающего торжества человек невольно чувствовал себя значительным и сильным”. “Упорство и упрямство”, “глубокая и прочная укорененность на этой земле, совместимость человеческой души с природным духом”, привычка полагаться прежде всех на самого себя, “недоверчивость и скрытность”, но и “хлебосольность, искренность и радушие” — все это, считает писатель, могло воспитать только “крепкие, устоявшиеся нравы”.

Каждая строка очерка согрета заботой автора о благополучии края, и с каждым новым изданием прибавляется в книге беспокойных страниц.

В 2006-м, отвечая на вопрос: “Так что же такое сегодня Сибирь?”, писатель, уже не скрывая горечи, итожит свои наблюдения.

Если еще 30-40 лет назад “Сибирь стояла крепостью, в которой можно укрыться; кладовой, которую при нужде можно отомкнуть; силой, которую можно призвать; твердью, способной выдержать любой удар; славой, которой предстоит прогреметь”, то теперь, не успев прийти в себя от последствий бездумного “покорительства” в эпоху больших строек, она стала жертвой “хитрых и одновременно грубых махинаций” проходимцев, “самим себе устроившим распродажу общей собственности… Не одно столетие Сибирь пыталась снять с себя ярмо российской колонии, а теперь кончается тем, что ей приготовлена участь мировой колонии…”

Не хочется верить, что до этого дойдет — и Распутину не хочется верить, и нам, читателям-сибирякам. И остается влить свой голос в зов Сибири, “тяжкий, как стон”, услышанный писателем и выплеснутый в завершающих книгу словах: “Хозяина бы ей, заступника, умного строителя, доброго врачевателя!”

* * *

Горечь, боль, негодование и — сопротивление духа, ратоборство за отечественные святыни, за Россию, сталкиваемую на задворки Запада.

Оборачиваясь сегодня на события 90-х, ввергнувшие страну в катастрофу, все яснее понимаешь, что в 80-е Россия упустила свой шанс духовного обновления и подъема, может быть, единственный за всю советскую эпоху. Ведь были осознаны все искривления отечественных путей, как Феникс из пепла восстало Православие, приблизилось Русское Зарубежье — Россия собиралась духовно и воссоединялась исторически. Как жаль, что не успела, что не дали собраться!

Распутин не молчал ни накануне, ни после событий новой смуты. Победившую “демократию” он не поддержал и говорил об этом прямо. Говорил в интервью газетам и журналам, с трибуны писательских съездов и Всемирного Русского Народного Собора, на встречах с читателями. Вот некоторые из его высказываний тех лет. Приведем без комментариев — они излишни.

О национальной идее: “Какая, говорите, идея спасет Россию… Ответ, я думаю, содержится в самом вопросе. Какая идея спасет Китай? Китайская. Японию — японская. Россию может спасти только российская идея. Все несчастья России происходят оттого, что ей никак не дают жить собственной головой… Для русских — это освободиться от навязанного им комплекса неполноценности, осознать свое достоинство и неповторимость, понимать под достоинством не национальную спесь, а духовно-качественное строительство. Для России — это сохранение своей государственности, возвращение былой славы и чести…” (“Литературная Россия”, январь, 1992).

О русскости, русском народе: “Как бы хотелось призвать к старому нравственному правилу: нельзя мне поступать дурно, ибо я русский. Когда-нибудь, будем надеяться, русский человек возведет эти слова в свой главный жизненный принцип и сделает их национальным путеводством”(“Так создадим же течение встречное”. Выступление на I съезде Всемирного Русского Народного Собора, июнь 1992).

О православии: “Нас отрывают от веры — не оторвемся. Душа русского человека нашла свой подвиг и пристанище в православии, и только там мы обретем ее для искупительных и спасительных трудов, только там соединимся в своем временном и вечном призвании…” (Там же).

Об интернационализме и национализме: “Я за тот интернационализм, в котором, не мешая друг другу, а только дополняя, будет существовать расцветка всех наций. Понятие “национализма” сознательно оболгано. Судить о нем следует не по крайностям и дури, которых не миновать во всякой здоровой идее, а по сердцевине и нравственно-духовным началам”(интервью “Литературной газете”, январь 1992).

О гражданственности: “Почему-то стало принятым считать, что гражданин — это непременно бунтарь, ниспровергатель, нигилист, человек, рвущий свою сращенность с отечественным строем души.

А если рвущий, непринимающий, ненавидящий — какой же он, простите, гражданин?! Позиция, свойственная гражданину, должна быть со знаком плюс, а не минус. Она должна быть созидательного, преобразовательного к лучшему, иметь сыновние, а не прокурорские обязанности” (“Дни наши тяжкие”. Интервью журналу “Мир женщины”, январь 1992).

О политическом строе: “Я бы не стал решительно отдавать предпочтение какой-то одной системе — капитализму или социализму. Дело не в названиях, не в обозначениях, они могут быть условными, а в содержании их, в наполнении, в гибком соединении их лучших сторон, в том, что более соответствует хозяйственной “фигуре” народа. Решительно менять в таких случаях “одежку” — занятие опасное” (там же).

О судьбе села: “Я сторонник того, чтобы в теперешних экстремальных условиях не разбирать ничего, что способно работать. Пусть будут рядом колхозы, совхозы, кооперативы, фермерские хозяйства, пусть крестьянин сам разберется, чему быть и чему не быть, своим выбором решит их судьбу. Хватит произвола. То силой сгоняли в колхозы, то силой разгоняем. И все якобы в интересах страны и крестьянина. Нет, тут другие интересы” (“Прозреть и не отступать”. Интервью газете “Сельская жизнь”, январь 1992).

О роли писателя: “Писателя могут считать освобожденным от всякой службы, но сам себя освободить от служения Отечеству, точно так же, как от служения добру и красоте, он не может. Словом, роль та же: не прислуживаться, а служить” (там же).

О “культурной элите”: “Самозванцы, присвоившие себе титул элиты, беспардонно объявившие себя цветом нации, наперебой выставляющиеся перед камерами с видом небожителей, — это люди иных “достоинств”. По аналогии с образованщиной их должно называть элитарщиной — то, что буйно разрослось, но приносит никчемные или ядовитые плоды… Она откровенно стяжательна, надменна и открыто проповедует безнравственность и цинизм” (“Чья это страна?”. “Советская Россия”. 4 марта 2004.).

Можно остановиться, можно продолжать и привести еще более убедительные отрывки, говорящие о том, как писатель Распутин, болея за страну, старался помочь ей своим словом в трудные дни и годы.

Он не отвечал на критику “демократического” — прозападного — лагеря, с его скоропалительными наскоками, хотя они порой перерастали в травлю. Критика-травля усиливается после опубликования в “Советской России” в 1991 году “Слова к народу”, которым патриотическая общественность пыталась удержать страну от сползания в новую революцию и под которым в числе двенадцати русских писателей поставил свое имя и Валентин Распутин. И. Шафаревич даже выступил в “Литературной России” с призывом защитить писателя от “литературных чекистов”. Распутин со свойственной ему меткостью в этой же газете скажет мимоходом, что его, а также и Ю. Бондарева, А. Проханова, В. Белова и других “приговорили на первый случай к гражданской казни через поношение”.

Поношение не могло быть бесконечным по той простой причине, что правота Распутина подтверждалась жизнью, однако в недавнем еще 2004 году многих озорующих в диковатых зарослях нашей прессы переплюнула одна иркутская газета, поместив в качестве передовицы измышление, в котором Распутин назывался “русофобом”! Не более и не менее, и прямо в заголовке!

Тогда же, в начале 90-х, то и дело раздавалось: Распутин ничего не пишет! Распутин ударился в политику! Примитивно, зато эффектно — назвать “политикой” патриотическую публицистику и таким образом вывести ее с литературного поля.

* * *

Перерыв в прозе — да, был. Со второй половины 80-х до почти середины 90-х. В 1994 году появился первый рассказ из цикла “О Сене Позднякове” — “Сеня едет”, затем “По-соседски”. Они показались очень уж простыми, незамысловатыми… Подкошенная в очередной раз деревня в герои вывела неказистого, запоздало проснувшегося от пьянства своего представителя. “Наш орел” способен вызвать разве что усмешку да сожаление о его так беспечно растраченных лучших годах жизни. Но, как известно, дух дышит, где хочет, и в Сенином сердце он отыскал подходящий уголок и придал Сене иное, чем прежде, направление.

И пусть смешна его решимость ехать в Москву и бороться с развратным телевидением, она говорит в пользу наивного борца. Да, раньше надо было, соглашаемся мы, понимая: в образе Сени воплотилась подавляющая — увы! — часть сельского мужского населения, не сумевшего взять на себя ответственность за землю и жизнь на ней. Что есть — то есть.

И Сеня со своей женой Галей (не в пример ему ладной и разумной), и их односельчане вступили в зыбкую полосу выживания — вот в чем правда этих рассказов.

Вносили свои оттенки в картину нравов времени и рассказы “Женский разговор”, “В больнице”. Но по-настоящему возвестил о возвращении в художественную прозу Распутина рассказ “В ту же землю” 1995 года.

Поражало в нем все: и сюжет, и сдержанная, жестковатая интонация, и точность характеров, и более всего — оглушающая правда состояния загнанного в угол человека.

Что можно сказать о времени, когда немолодая, больная, усталая женщина, некогда участница гремевшей на всю страну сибирской стройки, тайком, ночью, в недалеком от дома леске хоронит мать, не имея средств сделать это как полагается?.. Можно, конечно, усомниться: почему же Пашута не предвидела своего положения, когда перевозила ее к себе в город из брошенной ленской деревни? Почему не добилась никаких мало-мальских бумаг и пенсии? При их-то нищете? Но рассказ написан едва ли не в самый трудный год обвала всего, что держало людей в жизни, и они просто не успевали предпринимать упреждающие меры. Есть несколько моментов в этом рассказе, от которых особенно сжимается сердце. Это слова Стаса о перестройщиках страны: “Я тебе скажу, чем они нас взяли… Подлостью, бесстыдством, каинством. Против этого оружия нет”; это вид еще двух примкувших могил в леске и известие о том, что в одной из них — убитый бандитами молодой Серега, вместе со Стасом помогавший Пашуте в похоронах матери; и — порыв приемной внучки Таньки к бабушке в самую отчаянную минуту: “Ты разговаривай со мной, разговаривай!.. Ты думаешь, я неродная, а я родная… хочу быть родной. Хочу помогать тебе, хочу, чтобы ты не была одна!”

Судьбы стариков, судьбы детей… Горе людское как река, и писатель не на твердом берегу — муза его мечется от надежды к отчаянью, от отчаянья к надежде.

Он остался вместе со своим народом в эти страшные годы — вот что показали рассказы 90-х.

В одном из них — девочка с ангельским личиком, принужденная собирать милостыню для шайки мерзавцев (“Нежданно-негаданно”). История ее отогревания в семье Поздняковых и возвращения к “дяде” потрясает безысходностью так же, как и история Пашуты. Но вот финал рассказа “В ту же землю”: героиня, будучи некрещеной, впервые приходит в храм и возжигает свечи… Напряжение, почти невыносимое, приглушается, отогревается душа… Может, и это выдержит народ?..

Выдержит, как выдерживает свою ношу Агафья, героиня рассказа “Изба” 1999 года.

В это трудно поверить: пятидесятилетняя, уже надорванная деревенской работой женщина почти в одиночку собирает избу, перевезенную с места будущего водохранилища. Что движет ею? Необходимость? Но помимо необходимости “…Подхватил ее опьяняющий порыв, сродни любовному… Только одно и знала Агафья — скорей, скорей к избе, только там она и успокаивалась. Просыпалась среди ночи, пронзенная нетерпеливым толчком, и не могла дождаться: “Где ж это утро-то запропастилося?”… Не успевала закончить одно дело, а руки уже просили другое…”

Кто-то назовет Агафью насмешливым словом “трудоголик” — слово появилось у нас не так давно, чтобы принизить, отделить трудолюбцев от тех, кто работает расчетливо, для денег, на которые потом покупаются удовольствия. Но труд всегда был для народа святым понятием. В “Избе” художественно воплотилась высказанная Распутиным в одной из статей последних лет мысль о том, что в отринувшей Бога России труд стал религией. Образ Агафьи и образ избы как части ее, продолжавшей жить духом своей хозяйки и после того, как она оставила этот мир, превращают житейскую повесть в поэму о великой труженице.

И — новый прорыв — от события самого заурядного, каким является пережидание метельного снегопада, — на высоту всеобъемлющего символа. В рассказе “В непогоду” 2003 года шторм, разыгравшийся на байкальском побережье, предстает как расплата, как наказание за людское зло, переполнившее землю. Над миром висит угроза всевозможных катаклизмов, и пусть она преувеличена в ежедневных “ледяных потоках новостей”, но ведь с чего-то начинался Всемирный потоп. И крах Римской империи, погрязшей в пороке. И чем лучше мы, куда устремились, провозгласив “свободное” искусство, все более напоминающее грязный омут? И мысли о смерти: успеть бы приготовиться… Переходы состояний: тревога, страх, гнев, печаль, раскаяние — создают полную драматизма картину переживаний современного человека.

Рассказы “В непогоду”, “Под небом ночным”, повесть “Дочь Ивана, мать Ивана” принадлежат уже XXI веку.

Повесть получила премию в Китае (не странно ли?) как лучшее зарубежное произведение года. В России она была встречена и похвалой, и хулой. Единомышленники-патриоты поддержали писателя, демпресса доходила до улюлюканья.

Читательская конференция по повести “Дочь Ивана, мать Ивана” в Иркутске осенью 2004 года показала, что интерес к ней огромен — областная библиотека не вместила желающих поучаствовать. Выступая, Распутин признавал: да, повесть с изрядной долей публицистики и писалась трудно, но и не написать ее не мог — потряс реальный случай из иркутской жизни, когда насильник был убит матерью потерпевшей прямо в зале суда.

Не просто было оценить новое произведение писателя, поскольку насильник — выходец с Кавказа (как это и было в жизни). И не потому ли так трудно далась повесть автору, что тема для русского писателя оказалась неожиданной? Сибирь всегда была многонациональной, но пришла пора говорить о засилье пришельцев из ближнего и дальнего зарубежья: “Китайцы хитрее, кавказцы наглее, но те и другие ведут себя как хозяева, сознающие свою силу и власть”. Это — правда, и Распутин сказал о ней без околичностей.

Можно не соглашаться с автором в каких-то деталях, например: как это у рассудительной и волевой Тамары Ивановны дочь бросает школу и идет на курсы продавцов? или: отчего так отрешен от происходящей в семье драмы сын Иван? Озаренный русским словом, которое “сильнее гимна и флага, клятвы и обета”, не слишком ли он “идейный” для своего времени и своего возраста? Хотя и ответить нетрудно — несчастная Светка выдалась в слабого отца, а сын — в сильную мать, так бывает. Кому-то не понравилось отношение к скинхедам: видите ли, Иван во время изгнания и избиения ими подростков-наркоманов из бывшего детского кинотеатра “Пионер” “со своей нейтральной полосы был, конечно, на стороне скинхедов”, а еще во время рыночного погрома помогал казакам. Да и сам выстрел Тамары Ивановны… Это — насилие! Но писатель прав: на засилие зла ответом может быть и насилие. Где нет правосудия — там жди самосуда, надо отличать следствия от причин и устранять причины, а не стенать по поводу следствий. Давать свободу злу означает не давать свободы добру — пора осознать давно известную истину и не винить писателя в правдивости созданной им картины.

Что же касается публицистичности повести, то вспомним “Пожар”, упрекаемый в том же, и то, как обернулся он метафорой перестройки, ныне называемой катастройкой.

Повесть “Дочь Ивана, мать Ивана” криком кричит о грянувшей беде, когда “больнее боли больно”, о том, что в стране, еще недавно исповедующей идеалы социальной справедливости, в короткий срок образовалось два народа — богатые, у которых “даже солнце свое, отдельное от бедных, — на каких-то экзотических островах”, и “бедные… в сотый раз обманутые”, которые “все-таки идут и голосуют за тех, кто тут же о них забывает”; о том, что “власть теперь всего боится и ничего не делает. Не поймешь, кому она служит…”; что великому народу нечистыми устами пророчится исчезнуть с исторической сцены — дескать, “иссякли”.

И всего несколько светлых страничек — о “говорливой Ангаре”, о реках, что “мимо Бога протекают. Он в них смотрит и, как в зеркале, каждого из нас видит”, о чистой юности героини, ее отце-матери, о рынке в августе, бушующем изобилием плодов земных, — “скатерти-самобранке со всех концов света”, о русском слове, — но как живительно их присутствие среди картин мрачного безвременья!

И самая большая и бесспорная удача — образ Тамары Ивановны. В нем цельность, обаяние, сила духа, решимость пресечь зло без страха за последствия. Нет сомнения, что он займет свое особое место в ряду распутинских героинь, в ряду героинь русской прозы.

Повесть “Дочь Ивана, мать Ивана” от самой первой — “Деньги для Марии” — отделяет тридцать шесть лет. Невольно напрашивается сопоставление. В них схожесть событий и судеб. Но как разнятся они! И там беда в семье, и здесь беда. И там героине грозит тюрьма, и здесь — уже не грозит, а становится неизбежностью. Но там семью защищает муж. И есть надежда, что защитит, ведь ему осталось собрать не так много денег. Здесь муж оказался в стороне, сам того не заметив. Там, в деревне, люди — пусть немногие, — но помогают Марии с Кузьмой. Здесь — город, и помочь может разве что один-единственный друг. Там причина несчастья — доверчивость, неграмотность самой Марии и лишь в некоторой степени нечестность (или неаккуратность) ее односельчан. Здесь причина явилась извне — вместе с агрессивными пришельцами. Как же глобально мы продвинулись в сторону несчастья! Как же мы беззащитны в своей стране! И на кого нам надеяться? На Бога — само собой, да на дочь Ивана, мать Ивана, да на сына Ивана — на Россию, на кого же еще?..

* * *

Служение России Валентина Распутина продолжается вот уже сорок лет.

Когда писатель разделяет судьбу своего народа и делается выразителем его духа, когда он ищет и находит ответы на главные вопросы времени, когда возвращает сокровенный смысл словам: Родина, совесть, истина, память, свобода, — тогда он обретает значение национального писателя и его имя становится символом ценностей, которые он защищает.

И тогда литературное творчество неизбежно сопрягается с общественной деятельностью. Начатая еще в 70-е годы — и мы уже говорили об этом, — она продолжается и ныне.

Не будучи по натуре человеком публичным, Распутин тем не менее постоянно вовлечен в то культурно-духовное делание, что происходит в нашей Отчизне и помогает людям в их стремлении к лучшему.

Более десяти лет писатель возглавляет проведение Дней русской духовности и культуры “Сияние России” в Иркутске — Дни стали ярким праздником отечественной литературы и искусства; не один год хлопотал перед областными властями о строительстве средней школы в селе Аталанка родного Усть-Удинского района — школа построена; при самом деятельном его участии, в том числе и благотворительном, возведен православный храм в поселке Усть-Уда — теперь он освящен и собирает прихожан. В последнем выпуске журнала “Сибирь” за 2006 год опубликовано негодующее выступление Распутина по поводу строительства Богучанской ГЭС, которое названо им преступлением. Не говорю об общественно-литературной деятельности в Москве, она хорошо известна всем патриотам России.

Остается только сожалеть о том, что современная Россия духовно разделена и те, кто мог бы действенно способствовать ее возрождению, по сути, вытеснены на положение внутренней эмиграции.

Распутин последних двух десятилетий не прочитан так же, как не прочитаны писатели и мыслители Русского Зарубежья, вернувшиеся в Россию в конце 80-х годов минувшего столетия. Их имена у всех на слуху, но они остались достоянием небольшой читательской аудитории, их воззрения на судьбу России не пропитали общественного сознания в необходимой для пользы Отечества мере. Он, читатель серьезных книг и неспешный обдумыватель прочитанного, побеждаем ныне потребительской идеологией везде — и в России, и в мире. Информационная революция в самом разгаре, и Мировая паутина, всемогущий Интернет, собирает в свои сети зла больше, чем добра, занимая умы и сердца людей.

Но кто сказал, что это навсегда?

 

Анатолий Байбородин “По своей Руси хожу…”

О судьбе и поэзии Михаила Трофимова

Когда говорят “русский народ”, я всегда думаю — “русский крестьянин”. Да и как же иначе думать, если мужик всегда составлял 80% российского народонаселения. Я, право, не знаю, кто он, богоносец ли, по Достоевскому, или свинья, по Горькому. Я знаю только, что я ему бесконечно много должен, ел его хлеб, писал и думал на его чудесном языке и за всё это не дал ему ни соринки. Сказал бы, что люблю его, но какая же это любовь без всякой надежды на взаимность.

Александр Куприн

Внимая пению пахотных мужиков или мастеровых с отхожего промысла, Федор Достоевский воскликнул с гордостью за русское простонародье: “Ах вы, сени, мои сени…”. Поэт не ниже Пушкина…”. Видно, разбередила народная песнь славянскую душу Федора Михайловича, хотя песен эдаких, да краше и мудренее “сеней”, песен, страдающих и ликующих, пелось в русском крестьянстве уйма; а молитвенные сказы про святых угодников и страстотерпцев, а величавые былины о киевских богатырях, а душеутешающие плачи о преставившихся в Бозе, а мифы и легенды о крестной и неведомой силе, а таежные бывальщины, а былички про таежную и полевую, омутную и домовую нежить, а скоморошьи сатиры, а частушки…

В позапрошлом веке жила-была в северной деревушке неграмотная, бедная, великая сказительница и вопленица Арина Андреевна Федосова; с ее скорбных уст всесветно прославленный фольклорист Барсов, обмирая от восторга, азартно записал три тома поэм-плачей; ее, крестьянскую бабу, вдохновенно слушали Некрасов, Римский-Корсаков, Балакирев, Шаляпин, Пришвин, Твардовский и даже Горький, презирающий крестьян. А ведь дивные плачеи и бывальщики, баешники и бодяжники — словом, талантливые песельники и песельницы, сказители и сказительницы, хотя и не столь величавые и божественные подле Арины Федосовой, все же в былые времена во всякой деревушке вопили, оплакивая покойного, сказывали былички, бывальщины, заливали байки, сыпали частушками на поляне. И, как я уже писал в очерке о Сергее Есенине, “тускнеет книжная поэзия, даже пушкинская, пред их мудрым словом, кружевным, резным, молвленным на завалинке, у русской печи при лучинушке, вопленным на свадьбе и погосте, на проводах рекрутов, спетом в братчинном застолье, в девьем хороводе. Не все они — сказители, певни, плачеи-вопленицы — созрели вровень по силе и красе слова, но и сонм великих породила земля русская”.

Упаси Боже равнять Михаила Трофимова с крестьянскими сказителями — поэт он хоть и народный, потешно воспевший, но и оплакавший колхозное село, а все же читаемый с листа, не изустный; но вообразим, что на закате позапрошлого века Михаил Трофимов, пахотный крестьянин, не ведающий азы, буки, веди и глаголи, живет в добротной сибирской деревеньке… скажем, в родимой Снегиревке… и кем поэт прослывет в той деревушке?.. Я, по отеческому кореню из зажиточной забайкальской родовы скотоводов и скотогонов, при добротной бабе выбился бы ежли и не в кулаки, то в многодетные хозяйственные мужики. А из Михаила сроду не вышел бы крепкий хозяин, что всем многочисленным семейством пашет от зари до зари, у которого и матерый дом-пятистенок, и рубленые амбары, и в сусеках жита до краев, и под крышей проветриваются дохи, шубы и меха, и скотный двор полон животины, и чтящие отца, послушные ребятишки, и кроткая жена: да убоится мужа. Не выбился бы Михаил и в кулаки, на коего робят батраки, а сам хозяин в яловых скрипучих сапогах ходит по сосновой хоромине о два этажа и думает думу хозяйскую: эх, язви ее в душу, чего бы не упустить, поболе бы жита намолотить да барышно сбыть. Нет, из Михаила Трофимова не вышел бы расторопный деревенский хозяин, не то, видно, сулил ему Господь в земной юдоли. Михаил, мне кажется, жил бы со своим гомонливым, неприхотливым, веселым семейством на вольном берегу реки в косенькой избушке, в начале лета утопающей в черемуховом, яблоневом цвету; тоже бы по-мужичьи робил, но без хозяйской хватки и сноровки, да к тому же всякое вольное время шатался бы в тайге, брал черемшу, голубицу и брусницу, бил орех, лепил бы деревенским ребятишкам глиняные дивы-свистульки, мастерил бабам берестяные туеса, плел тальниковые корзины и корчаги для ловли речных гольянов, попутно выплетая чудные байки и побаски; а женка бы ворчала: дескать, вон люди-то живут — всего вдосталь, а тут перебиваемся с хлеба на квас, завтра — зубы на полку и по миру пойдем с холщовой котомой, дров ни лучины, а живёшь без кручины, шатун; мужик бы отшутился: клен да береза — чем не дрова, хлеб да вода — чем не еда, и от греха подальше сунул бы исподтишка балалайку под полу армяка и пошел по приятельским дворам: где самодельные частушки-складушки пропоет, где завиральную байку зальет, где таежную бывальщину поведает, и за то хозяин сказителю медовую чарку нальет, а хозяйка ребятишкам гостинец сгоношит. Худобожии бы кулаки косились на балагура и сухо сплевывали: ботало осиново; зажиточные, но боговерующие мужики глядели бы с покаянным почтением, как глядят на блаженных, сидящих на церковной паперти, а уж сердобольные бабы взирали бы со слезливой жалью… Словом, вышел бы из Михаила Трофимова деревенский балагур и баешник, а может, и сказитель, и гужом валили бы на его подворье шустрые студенты аж с самой Москвы записывать былички и бывальщины, песни и побаски. Так бы оно и случилось, но поэт рос и матерел на позднем и печальном закате величавого устного слова, потесненного и вытесненного книжным, а посему и, распираемый сказительным даром, смалу бредил стихотворством, смолоду выучился на поэта в Литературном институте и пошел по миру со стихами.

* * *

И все же Михаил Трофимов — не просто сибирский поэт, эдаких пруд пруди, Трофимов — народный поэт, и это редчайшее право величаться народным сполна заслужил своим творчеством, что сродни народным устным сказам. Недаром трофимовские поэмы и стихи звучат натуральнее, живее, когда их прилюдно сказывает сам поэт. Борис Шергин, великий мастер народного сказа, однажды молвил: “Русское слово в книге молчит… Напоминают ли нам о цветущих лугах засушенные меж бумажных листов цветы?..”

В годы благие для русской лирики, когда стихам душевно внимали, обретая любовь к родимой земле и земляку, Михаил Трофимов принародно читал стихи, и я видел, умиляясь, с каким радостным дивлением горожане и селяне, старые и малые слушали бесхитростное, но живое сибирское слово поэта, вспоминая, узнавая, открывая утешные и потешные, милые сердцу виды деревенской жизни.

В отрочестве облысевшие от излишнего ума, высоколобые книжные законотворцы два века кряду упорно талдычат художникам — слова, цвета и звука, — навязывают мнение, опасное для русского искусства: мол, “не в лапте и сарафане”, мужики, народность русская, а в глубинном постижении непостижимого русского характера и в душевной способности искренне сострадать ближнему, переживать за народ и Отечество, перстом указуя дорогу ко Храму Господню. Эдакие дарования, разумеется, похвальны, но и “без лаптей и сарафана” скучно, словно расхожую русскую частушку поешь не под гармонь и балалайку, а с высокой университетской кафедры пересказываешь научно-скучным, пресным языком: мол, некий деревенский муж… очевидно, дурак… отпустил большую бороду, и проблема в том, что любимой жене трудно найти в бороде губы, чтоб поцеловаться. А частушка коротка и ярка: “Ох, девки, беда, куды мне деваться, по колено борода, негде целоваться”.

Книгочей, искушенный в чужеземной и здешней русскоязычной поэзии, дивом дивным глянет в трофимовскую книжку, скосоротится: фу-у-у, стилизация под деревенскую темь, а русская народность, говаривал наш великий демократ Виссарион Белинский, она ведь, господа поэты, “не в лапте и квасе”, но в способности усмотреть и грамотно обличить пороки русские. А вы-то, убогие да сермяжные, куда прете с хомутами и подойниками?! Несчастные интеллигенты-обличители, забывшие, чем пахнут мужичьи портянки и онучи, так и не смикитили своими замусоренными умами, что без народного речения не оживет и народный дух в творении, и наоборот; а коль испокон веку народ наш крестьянский, то, выражая народ, как же поэту обойтись без крестьянского говора, без корневого русского слова?!

Не говоря уж о русскоязычных, даже и среди национальных стихотворцев народилась уйма поэтов “книжных”, чьи вирши — писанные на безродном языке, словно переводы с иноплеменного наречия, похожем на сквозной березняк с опавшими листьями и увядшей сивой травой, — вирши сии порождают и в нашем читающем земляке языковую “нерусскость”, тем самым искажая, замутняя, ослабляя в русском народе и любовь к Царству Русскому. И таится в сем опасность великая: отвадившись от корневого русского слова, мы и от духа русского православного убредем в духовные потемки.

Можно по-всякому относиться к поборникам древлеотеческого православного обряда, но с какой болью и духовной страстью опальный протопоп Аввакум оборонял от засорения наш исконный язык в огненных письмах царю Алексею Михайловичу: “Не позазрите просторечию нашему, люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обык речи красить. Небрегу о красноречии. Не уничижаю своего языка русского… Ох, ох, бедная Русь! Чего-то тебе захотелось немецких поступков и обычаев… Вздохни-тко по-русски. Ведь ты, Михайлович, русак, а не грек”.

* * *

Слушаешь стихи Михаила Трофимова — неприхотливая, игривая и говорливая речушка вдоль деревни бежит, кружит, — и чудится, сочинил их не стихотворец, подученный в столичном институте, а выплел на завалинке сельский краснобай:

“За щекой словцо лежит,// рот разину — побежит…// Сочинял пока зачинку,// Сапоги отдал в починку.// Я б не только написал,// Я б и спел,// И подплясал.// Я б для каждой нашей девки// Спел особые припевки,// Разведенку-вдовушку // Веселил бы// Вволюшку: // Знаю сорок //Тараторок, // Басенки // И песенки — // Все бы спел на лесенке.// И гармошка мне дана, // Голосом красивая,// Да за плечом// Стоит жена,// За плечом — // Ревнивая.// А у тещи // Есть корыто,// Есть на улицу окошко,// Чтобы глянула сердито,// Если я пройду// С гармошкой. // Теща мне// Вторая мать: // Грозит гармошку разломать.// Требует неистово, //Чтоб ходил с транзистором”.

…Русский народный поэт Михаил Трофимов… Повторил я величавый запев и споткнулся: а вдруг смутит и обидит собрата эдакое величание? Вдруг подумает: пустобайство, лесть, а может, и усмешка?! Сомнительные люди, что нахваливают собрата не позаочь, а принародно и безмерно, — корысть, поди, притаили за пазухой. А потом ещё и привиделось вдруг, как отмахнулись удивленные и возмущенные брови наших столичных критиков: ведаем, жил в Иркутске Вампилов-гений, живет Валентин Распутин, а Трофимов… — пожмут плечьми, — книг его видом не видывали, имя его слыхом не слыхивали, а тут, ишь, чего загнул: русский, да еще и народный… не слишком ли?!

Однажды, при советской власти, в Иркутск шалым ветром занесло паренька из “Литературной газеты” — прилетел в сибирское глухоморье посмекать поэтические дарования и случайно наткнулся на меня, а коль сам я ходил в середняках, то и поволок столичного гостя к Трофимову, да еще и посулил: мол, познакомлю тебя, батенька, с народным поэтом — коренник в здешней писательской упряжке.

И побрели мы с московским гостем по снежному Иркутску. А уж синеватый стылый вечер притуманил город… Возле собора Богоявления дворник… распахнутый ямщичий полушубок, лохматый малахай, морозный румянец на щеках, веселый погляд… дворник тот разметал снег на церковной паперти, заправски широко и вольно отмахивая метлу… раззудись, плечо, размахнись, рука… словно не снег мел, а валил косой росную траву.

— Вот он… народный поэт Михаил Трофимов, а по совместительству церковный сторож и дворник.

Московский гость растерялся: талантливый поэт, и вдруг — сторож, дворник?! Вообразил Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадулину с дворницкой метлой… Потом мы пили чай в церковной келье, любовались трофимовскими докрасна обожженными глиняными потешками; и помню, меня дивило и радовало: Михаил Трофимов не стесняется, что добывает хлеб насущный метлой и сторожбой, хотя и сам Распутин почитает его за народного поэта, а вот я, промышляя тем же ремеслом и ночами сочиняя повести, жутко стесняюсь дворничества и бросаю метлу в кусты, коль примечу знакомцев — стыдно, все же писатель и книжку в Москве печатал.

Столичный гость испил крепкого чаю с чабрецом — богородичной травой — и печатным пряником, подивился трофимовским частушечным стихам, поцокал языком, вертя глиняные потешки, насулил поэту с три короба да и укатил, и ни слуху ни духу. Обнадежил мужика да и забыл, гусь московский, про посулы народному… дворнику.

А я с досады записал в дневничок:

“…На руках бы носить народных писателей, а мы и признавать-то не желаем и посмертно, и пожизненно: примитивно, убого, устарело, славянофильские “кислые щи да лапоть”. Так мы не осознали чудо-сказочника Степана Писахова, коего северорусский писатель Федор Абрамов вознес выше Андерсена, так же не разглядели… недосуг было в честолюбивой суете… Бориса Шергина, коего опять же Абрамов да писатель Личутин повеличали волшебником русского слова, иконой в русской литературе, лучшим писателем, жившим тогда в Москве. И Шергин, и Писахов дожили свой век в забвении и нищете, хотя и не сетуя на судьбу, дабы не гневить Бога, и не загадывая иной доли. Видимо, чтобы голос не засалился в житейской сытости, не охрип в ревучей тщеславной колготне, Господь оберег сынов-избранников от искушения славой и богачеством, оставил на весь век среди голытьбы, чтоб не забыли жизнь простолюдина. с радостями и горестями, с нуждою и надеждой”.

Сколь дарований навроде Трофимова прозябает по нашим городам и весям, облачается небесами, подпоясывается алыми зорями, застегивается белыми звездами. Да уж Бог с ним, с нищенским житьем-бытьем и земным бесславием, жаль, что произведения народных, национально ярко и откровенно выраженных, талантливых самородков ведомы лишь собратьям по ремеслу, да и то редким, избранным, и неведомы народному читателю. И выходит, братцы-славяне, что мы, равнодушные к издательски и житейски неловким, простонародным художникам, славянскую народную душу обворовываем, красоту и совесть в чердачных сундуках гноим!..

Прожив в деревне за Байкалом четверть века, вдосталь наслушавшись степных и таежных, речных и озерных говоров, где через слово да на всякое слово — мудрая поговорка, прибаутка, природный образ, потом — в университете и самоуком — постигая великую устную поэзию, поэмы Михаила Трофимова читал и слушал как народные сказы, дивился и даже, покаюсь, завидовал белой завистью, чуя, что скудно прикопил я в загашнике народной речи и, однако, не владеть мне коренным русским словом так легко и натурально, как Трофимов. Но, не иссушая души злобной ревностью, дивясь и радуясь трофимовскому крестьянскому дару, я, как уж мог, служил ему и сей очерк, без малого четверть века доводя до ума, пропечатал во многих газетах и журналах, и, конечно, сожалел, что слишком редко издавались книги Михаила Трофимова, а бойкие собратья не подсобляли — пекли свои книжки, как блины на масленицу, жаль, что пресные да непропеченные.

Нынче я думаю, что в сем и винить-то некого — народный стихотворец так укротил свое тщеславие, что за ради своей издательской судьбы палец о палец не ударит, а какой дурак будет за него обивать пороги у начальствующих и богатеев, добывая деньжата на издания?! Мне чудится, Михаил забывает, что явился в сибирский мир поэтом, проживая жизнь лесной и полевой птицей, что поет задаром, не сеет и не жнет, плывет сосновыми борами и березовыми колками, плещет крылами в поднебесье, счастливый от небесной воли и земной красы.

Хлеб черный с молоком жую.

Под облаками, над лесами,

Под красным солнышком живу…

* * *

Увы, русские журнальные редакторы да критики не избаловали поэта привечанием — своекорыстны, пасут именитых, жадно гложут, словно мозговую кость; и если на Руси вчерашней, нынешней и открывали поэтов-самородков, то лишь сами писатели, те же именитые, а уж потом критическая свора спохватится, бывало, и взвоет заздравную, хотя уж приспела пора петь за упокой. Верно сказал Валентин Распутин, хотя и о творчестве прекрасного сибирского писателя Алексея Васильевича Зверева, но это и к Михаилу Трофимову вполне подходит. (К слову сказать, Алексей Васильевич и Валентин Распутин — как и наш поэт, выходцы из сельского простонародья — любили трофимовские поэмы и стихи.) “Критика наша, надо признать, довольно неповоротлива, — сетовал Валентин Распутин. — Она, как в святцы, заглядывает в одни и те же имена, по которым и судит о состоянии всей литературы. Литература между тем и полнее, и глубже, и при всей несвежести сравнения ее с айсбергом оно, однако же, остается достаточно верным: то, что попадает в поле критического внимания, есть лишь малая часть действительной мощи нашей литературы. Там, в глубинах и на просторах России, многие писатели чутко и верно улавливают происходящие в обществе духовные и нравственные движения и говорят о них с болью и верой, говорят честно. И талантливо. И дело тут не в похвалах, которыми они обделены, а в том, чтобы высокую и чистую проповедь их книг знал и понимал наш так называемый большой читатель. И все-таки дело не в оценках, а в том, что делает писатель сам, как он работает, и, в конце концов, я считаю, что сделанное не останется втуне и все равно дойдет до читателя. Это гораздо лучше, если сравнить с судьбой тех писателей, которые делают мало и хуже, а славу имеют большую…”.

Попрекнув русскую критику, скажу, что на Михаила Трофимова все же набрел критик Валентин Курбатов, учуял испоконный дух трофимовской поэзии и отважился, не заглядывая в критические святцы, написать о том в предисловии к сборнику стихов поэта. Хотя и Валентин Курбатов приступал к трофимовской лирике с опаской и оглядкой: “Я не знаю, как читал бы стихи Трофимова, не встречаясь с ним. Вероятно, мелькнула бы тень смущения — не притворна ли его старомодная, крестьянски простая муза, можно ли жить народной речью и мыслью естественно даже и посреди нынешней, отведавшей городского телевидения деревни, не то что в самом Иркутске, с чеховских дней отмеченном интеллигентностью. Показалось бы, возможно, что поэт или достаточно стар, или сложился в пору Дрожжина или Прокофьева, или немного играет в милую сердцу недавнюю деревенскую песенно-частушечную культуру и тем в общем сберегает ее лад, чтобы этот лад не позабылся вовсе”.

Приятельство с поэтом, долгие вечера в трофимовской избушке на Байкале убедили критика, что слово и жизнь поэта не расходятся, а это так редко случается в суетливом писательском мире: “Может быть, это и есть наиболее существенный вклад в сибирскую лирику, что он в русской природной поэзии, в распевном ладе русского поля и леса так полно услышал голос сибирской тайги в ее простой, будничной, незримой стороннему глазу жизни и написал ее любовно и благодарно, с истинно народной естественностью”.

Я не уверен, что после эдаких величаний кинутся наши критики, сломя голову и сшибая друг друга, искать книги Трофимова, потом наперебой писать о них — не выйдет эдакого чуда; и это уже судьба поэта, а судьбу, как в деревне баяли, и на кривой кобыле не объедешь; в благой для поэзии застой не углядели, а ныне и подавно — ныне ор сатано остатнюю душеньку из народа вытряс, какая уж там сельская лирика?! Но говаривали безунывные русаки: не наполним озера слезами, не утешим супостата печалью.

* * *

Мне, прикочевавшему в губернский город из забайкальской глуши, конечно же, стихи Трофимова тешили душу; и в начале восьмидесятых я, сравнивая Михаила с модным асфальтовым поэтом, опять же записал в дневничок: “Читаешь стихи К. и неприщуренным глазом видишь, как ловко вьет строку, как странно чувствует, боясь банальности, но чуешь… чуешь мертводушие и обман за туманными словесами, чуешь, дурит нашего брата поэт-пустоцвет; и зришь сквозь словесную мглу стихотворца — смоляная борода, черная трубка в бороде, глаза в студеной поволоке, — восседающего в креслах посреди книг, икон и голых краль — карточек с нагими, в серой дымке, косматыми дивами. Обман… У Трофимова же — русская душа и родство с природой, с земляком, живущим в той природе, будто и не стихотворец сочинял, а парень деревенский настращал народ бывальщиной, потешил лихой частушкой.

Землицу-мать сосет царевна-рожь,

И вся земля — раскрытая душа,

Как с дерева, с меня стекает дождь,

С работушки иду я не спеша.

Засветит ночь счастливую звезду,

Девчата песню старую споют -

Земля в цвету, земля моя в меду,

Родное поле и родной приют.

* * *

В стихах Михаила Трофимова в редком и счастливом ладу, безнатужно и природно живет крестьянский — суть русский — умиленный дух; и не из сборников обрядовой поэзии народились его поэмы и стихи — в них песенная, сказовая деревенская стихия, что еще вечор жила на слуху, обитающая вечнозеленой кроной духа и художества в синих небесах, ангельских, архангельских и херувимских, а корнями — в славянском, поэтически величавом изначалье, в простодушном и прекраснодушном слиянии русских крестьян с матерью-землей.

…Помню, едва признакомились, сомустил меня Михаил в кедрач орех бить. Приехали мы на Байкал, в его избу, что в тесном березовом распадке, возле припрятанного в кочкаре и талине, настоянного на травах студеного ручья. По свету и до потемок копали картошку в лесном огороде, потом пили рябиновую настойку, прозванную “трофимовкой”, и до рассветных петухов слушал я таежные побаски, кои Михаил забавно довершал:

— Короче, ближе к ночи добыли мы… три… четыре… пять кулей кедрового ореха.

А про дикорослые ягоды так говаривал: набрали три… четыре… пять ведер брусники… черники… голубики.

Я, уже чуя наколоченные нами три… четыре… пять кулей кедрового ореха, хмельно и завороженно слушал Михаила — тае-ежник; но когда утром, наскоро испив чаю, полезли в кедрач на крутой хребет в отрогах Хамар-Дабана, я понял, что Михаил — бывалый таежник; ныне… годы берут свое… таежный поэт: в хребетину скреблись — блудили, в кедраче — кружили, теряя табарное костровище, и, спускаясь с хребта, груженные некорыстным орехом, вновь заплутали. По первости смехом горланил я на всю тайгу:

— Куда ты ведешь нас, проклятый старик?! Кругом не видать ни зги.

Потом, выбиваясь из последней моченьки, обливаясь жарким потом, раздраженно ворчал… С горем пополам забрались в кедрач; Михаил, о ту безбожную пору очарованный славянским язычеством, велел: давай, Толя, просить таежного хозяйнушку. Я застеснялся — не приважен скоморошничать, да и, в охотку слушая былички про избяную, водяную и таежную незримую силу, не верил я в домовых и баннушек, в леших и кикимор. Михаил же, отметнув руки к вершинам матерых кедрин, смиренно закатив глаза, повел сиротским голоском:

— Хозяйнушко, батюшко, дай нам маленечко орешков — детишков отпотчевать, самим побаловаться…

По вершинам дубнякового кедрача прошумел ветер-верховик — вздохнул хозяйнушко кедровый, усмехнулся в сизую замшелую бороду: н-но, паря, вы бы еще по снегу приперлись… артисты. Спохватились… Тут уж до вас мамай прошел… Разве что дубняк проколотите — с его орех поздно идет, да по оборышам с полкуля добудете, и то ладно.

Затабарились на сухом взлыске неподалеку от говорливого ключа, худо-бедно по кулю все же набили с измочаленных колотом старых кедрин, а ночью, едва задремали, повалил снег. Я проснулся от пробирающей до костей сырой стужи и увидел, словно в зачарованном сне: вокруг белым-бело, а Михаил, в багровых отблесках похожий на древнего жреца, колдует над кострищем, шуруя в огонь сушняк, и звездной россыпью летят в снежную заметь красные искры…

Хоть и не фартовым вышел заход в кедрачи, хоть и блудили, но в памяти осело лишь отрадное, счастливо волнующее душу: мягкая темь вокруг жаркого костра, таинственный шум поднебесных вершин, старческие хрипы, скрипы кедрового дубняка, душистый, с брусничным листом чай и веселящие душу побаски, завораживающие охотничьи бывальщины, кои Михаил фартово добывал из своего широкого загашника. На то он и сказитель и поэт.

* * *

Про Михаила Трофимова, да и про нашего земляка, талантливого поэта Анатолия Горбунова, не скажешь: сибирские поэты вышли из народа — Горбунов и Трофимов из народа не вышли, не сумели; как ни бились, так в народе и остались жизненным ладом и укладом. Михаил, каким был пареньком снегиревским — таежным, полевым, потешным и беспечным, по-отрочески хвастливым и обидчивым, — таким же вроде и остался до редеющих, седеющих кудрей. (Его, нынче уж пенсионера, приятели — художники и писатели — всё одно ласково величают Мишей.) Разве что заматерел да земляной, древесной силушкой налился, не увядшей к пожилым летам, потому что сроду не протирал штаны за письменным столом, но вечно промышлял в тайге, обихаживал землю, пилил, колол дрова, городил заборы, ладил свою усадьбу на Байкале, ел вполсыта, пил вполпьяна — проживет век дополна; и, конечно же, любил побалагурить, залить байку, потешку, быличку, пропеть частушку. О безунывном характере своем Михаил Трофимов и поведал в незатейливой, как нелукавая мужичья речь, дивной поэме “Свадьба”:

“… Я в село родное верил // И его аршином мерил… (…) //По своей Руси хожу // С русскою гармошкой, // Прибаутки горожу, // Хвастаюсь немножко, // Чтоб судьбе // И всем на зависть // Легкой жизнь моя казалась.(…) // Веселиться я умею, // Может, скоро поумнею, // Стариком бы мне //Родиться, // Рассуждать бы научиться — // Я писал, // Хоть бедовал, // Рот булавкой зашпилял…// Чтобы силушки хватило, // Мне // Моя звезда светила // Всяку ночь в мое окно”.

* * *

Михаил Трофимов — мастер глиняных игрушек — замершая в глине причудливая сельская жизнь, — которые давно уж красуются в домах приятелей — художников и писателей, где их по-свойски величают глиняшками. Игрушки, смахивающие на сосновые наросты-капы, на топорно рубленных славянских идолов — те же побасенные вирши, что народились в глине, а не в слове. Опять же, как обмолвился поэт, случалось, и стих, и рыжая потешка выспевали разом… Вот осадистая баба с подойником подле мычащей в небо приземистой коровы; вот корявый мужичок, наяривающий на саратовской гармошке, — “нос редиской, рот корытом, голова соломой крыта; криволапый, кособрюхий, полоротый, вислоухий; маменька косматая, за кого просватала…”; вот “девчоночки-беляночки попадали на саночки” — вроде со свадебного поезда — и заголосили на всю улицу, весело плача по невесте…

“Колокольчик // В лад гармошке // Прокатился по дорожке. // Двое саней //С козырями, // Двое с вычурами, // А невеста // Рядом с нами — // Брови вычернены. // Мы невесту, // Как царевну, // Через всю везем деревню…”.

От всего веет нашей родимой волюшкой, деревенскими дворами и березовой околицей, Русью многорадостной и многогорестной, на былину и на сказку, на вопль, на страдание, на частушку-тараторку, потешку-байку завсегда гораздой.

“Под копытом // Синий бус — // Вот она, родная Русь, // Снег до боли // Синий-синий, // И поддужный синий звон, // Ой, ты, мать моя Россия, // С четырех лежишь сторон, // Под высоким пологом, // По жнивью да по логу…”.

Сколь в трофимовских глиняных потешках — в ядреной женке с коровой, в криволапом, медвежалом, толстоносом мужике с гармонью — природного кондового здоровья; сколь в глиняных свистульках, свиристелках, словно в сибирских байках, игривой, неуемной выдумки… и натуральности, отчего и ощущение, что сами собой народились потехи из глины, или уж мастеровитый мужичонко шутя-любя-играючи, между делом вылепил их под вечерний сказ, под докуки-небылицы, не загадывая глиняным поделкам заманчивой судьбы, раздаривая их с пылу с жару, абы народ увеселить, чтобы отеплило и рассвело в темнеющих и холодеющих, стареющих до срока, скучающих сердцах, чтобы проснулся и взыграл в ушах испоконный русский дух.

Игрушки Михаила Трофимова напоминали мне воплощенные в глине завиральные сказы Степана Писахова, архангельские побаски Бориса Шергина, вологодские бухтины Василия Белова и, конечно же, чалдонские — ангарские, ленские, енисейские — байки, но, перво-наперво, так потешки были созвучны детским стихам Трофимова, с коими выросло уже два поколения ребят-сибирят.

“Рыжая кошка //Играла на гармошке. // Но пришла задира рысь // И сказала кошке: // — Брысь! // Я ведь тоже кошка. // Где моя гармошка?”

“Раз, два, три, четыре, // Жили в озере чупыри, // Чупыриха с чупырём, // Чупырята вчетвером”.

Критик Валентин Курбатов, познакомившись с Михаилом Трофимовым, счастливо подивился: “Я узнал его сперва как мастера диковинных “глинянок” — косноязычно-родных, очень подлинных, смущающе-первоначальных. В игрушках было что-то народно-коренное, не русское только, но как будто всеобще первородное — в них узнали бы свое и ацтеки, и скифы, и мифологические шумеры. Они казались не вылепленными сейчас, а найденными в раскопках, и сказать, каких зверей и птиц они изображали, можно было не всегда — это были просто птицы и звери до деления на лошадей, глухарей, коров, оленей”.

Размышляющие и рассуждающие о творчестве Михаила Трофимова — поэта ребячьего и взрослого, мастера глиняной игрушки — нажимали на природосуеверные языческие начала в произведениях сибирского самородка, но, похоже, ошибались; в творческом духе поэта, даже и не воцерковленного в молодую пору, исподволь жила христианская жалость к ближнему и ко всему сущему на земле — Творению Божию, а значит, уже и ко Христу Спасителю.

Впрочем, давным-давно поэт, бросив в темный чулан избяных, дворовых и лесных хозяйнушек, чародеек и русалок, исповедуется и причащается во храме Божием и даже сподобился написать духовный стих — “Молитву святителю Иннокентию”, ясную и строгую в слове и духе:

“Святый отче Иннокентие, // Ты Господом послан // Стране Иркутской // И увенчан славою на небеси. // Услыши молитву нашу… (…) Буде заступником нашим // На земли и на небеси // И ныне, и в час кончины. // Буде поводырем ко спасению, // Строй спасение душам нашим, // Соблюди и мою убогую душу. // Аминь”.

* * *

Частушечный поэт — некогда рыжекудрый, петушистый, песельный, баешный, балалаешный, мастер глиняных свистулек, дивно изображенный на холстах талантливого живописца Анатолия Костовского, — ныне похож на ласкового и потешного деревенского дедка и вроде на Николу Угодника со старых сельских образов: залысевший… снежные кудерьки топорщатся над ушами… сивобородый, голубоглазый. До пожилых лет Михаил бороды не ростил, огневыми кудрями красовался, хотя друзья-приятели — художники и писатели — смолоду забородатели: как в люди вышли — борода лопатой, а он, частушечник румянощекий, лишь весело усмехался, глядючи на заросших густым мохом по самы очеса: “Ох, девки, беда, куды мне деваться, по колено борода, негде целоваться”. Приятели спохватились, годы поджали, стариться неохота, обкорнали бороды до богемной небритости, а Михаил, наоборот, как молитвенным летам пристойнее, в инистой бороде. И стихи, ныне редкие, построжали, словно осенние леса в предчувствии снега, словно мы, окаянные, но покаянные, в Прощёное воскресенье накануне Великого поста.

Нынче и виделись с Михаилом на Прощёное воскресенье — отыграла краснорожая обжорная Масленица, не наша ли с Михаилом?.. всего исцеловал, елозя бородой по лицу, — прощения просил, а уж после навечерней исповеди и заутреннего причастия полгорода обежал, просил прощения у приятелей и знакомцев. Обнялись мы братски, и Михаил дальше пометелил по заснеженному городищу целоваться, да не по летам прытко, так у нас еще бегает восьмидесятилетний художник-берестянщик Евгений Ушаков — аж полы шубейки заворачиваются и снег из-под катанок летит порошей. Слава Богу, не берут Михаила Трофимыча лета, и чую, век сулён ему долгий, у него еще и матушка вживе и в здравии, и сам крепкий, и отпущен поэту добрый век на то, чтобы просеять плевелы и завещать русским внукам-правнукам спелое чистое зерно.

1980-е гг. — 2006 г.

 

Ирина Монахова Проповедь Гоголя продолжается сегодня

Попытка исследовать духовный путь Гоголя — не новость. Но важно узреть в его жизни не только духовный путь, но и деятельность проповедника и миссионера. В ней свои законы и закономерности, как и в области искусства.

На их основе нужно рассматривать и духовный путь Гоголя, и его проповедническую деятельность, и самое заметное её воплощение — книгу “Выбранные места из переписки с друзьями”.

Духовный путь Гоголя и его проповедь — разные ипостаси.

Если рассматривать только духовный путь Гоголя, то его проповедь представляется неким факультативным занятием в свободное от основного (художественного) творчества время. Если рассматривать проповедь Гоголя как деятельность, то становится ясно, что это не дополнение к его основной работе. Это столь же масштабная деятельность, как и художественное творчество.

Помимо высочайших достижений в художественном творчестве, помимо жизни художника, у Гоголя была ещё и другая жизнь, другая деятельность, столь же значительная, и задачи её — столь же ответственны, и достижения её — столь же велики. И книга “Выбранные места…” — её часть.

Проповедническая деятельность Гоголя осуществлялась не в лоне церкви. Говоря о Гоголе как о проповеднике (точнее, о человеке, осуществлявшем проповедь не будучи священником), необходимо подчеркнуть, что в качестве проповедника он был нисколько не менее значителен, чем как художник. И саму проповедническую сферу его деятельности нельзя считать менее важной. Только путь его в качестве проповедника был слишком краток.

Вообще-то эти два направления деятельности, эти две задачи, эти два таланта никогда не совмещаются в одном человеке. Точнее, не совмещаются такие разные таланты, когда они столь велики по своим масштабам.

В русской литературе Гоголь — единственный такой пример. Исключение, подтверждающее правило.

Почему же эта сторона жизни Гоголя настолько отодвинута в тень, что кажется вообще не существующей? А если её в какой-то степени и признают, то она представляется значительно слабее его художественного творчества.

Почему создаётся такое впечатление, что Гоголь-проповедник неизмеримо слабее Гоголя-художника? Потому что за свойства и возможности Гоголя-проповедника принимают свойства и возможности проповеди человека, находящегося не в церкви, а “в миру”. Что это за область? Кто её деятели?

Каждый человек, пришедший к вере не формально, так или иначе в силу возможностей и способностей свидетельствует об этом событии своими делами, поступками, своей жизнью.

Тем самым он, может быть, в микроскопических масштабах, но способствует преобразованию жизни в духе христианства, то есть любви к ближнему. По существу, это миссионерская деятельность. Но воздействие это может быть разных масштабов. Оно может ограничиваться самыми близкими людьми, а может претендовать на масштаб всей страны, как у Гоголя.

В случае Гоголя стремление к христианскому преображению жизни началось, конечно, не с “Выбранных мест…”. Самые первые шаги на этом пути, ещё малозаметные, можно увидеть в его преподавательской работе. В центре его интереса к истории (помимо родины — Малороссии) было Средневековье — именно потому, что в это время происходил интенсивный процесс преображения жизни под влиянием христианства. В этом преображении Гоголь видел огромное влияние на исторические судьбы народов и на их образ жизни. Всё это зависело от степени воздействия религии на повседневную жизнь общества.

“Власть папам как будто нарочно дана была для того, чтобы в продолжение этого времени юные государства окрепли и возмужали; чтобы сообщить им энергию, без которой жизнь народов бесцветна и бессильна”. (“О средних веках”.)

Он сравнивал Европу и Россию по степени влияния христианства на жизнь людей. Сравнение было не в пользу России. Этот недостаток привёл к катастрофическим последствиям (борьба всех против всех, междоусобица и, следовательно, слабость перед внешним врагом). Усиление же Европы он объясняет, прежде всего, большой властью церкви, которая оказывала определяющее влияние на жизнь человека, жестко регламентируя её и руководя ею. В России церковь такой властью не обладала.

“Здесь была совершенная противоположность Западу, где самодержавный папа, как будто невидимою паутиною, опутал всю Европу своею религиозною властью, где его могущественное слово прекращало брань или возжигало её, где угроза страшного проклятия обуздывала страсти и полудикие народы. Здесь монастыри были убежищем тех людей, которые кротостью и незлобием составляли исключение из общего характера и века”.

“Религия, которая более всего связывает и образует народы, мало на них действовала. Религия не срослась тогда тесно с законами, с жизнью. Монахи, настоятели, даже митрополиты были схимники, удалившиеся в свои кельи и закрывшие глаза для мира; молившиеся за всех, но не знавшие, как схватить с помощью своего сильного оружия, веры, власть над народом и возжечь этой верой пламень и ревность до энтузиазма, который один властен соединить младенчествующие народы и настроить их к великому”. (“Взгляд на составление Малороссии”.)

По-видимому, Гоголь очень остро чувствовал этот недостаток и в современной ему России и, главное, влияние на образ жизни людей, на её историческую судьбу. Он не был в этом оригинален. Его мысли, по существу, совпадают с тем, о чём несколькими годами раньше написал и что несколькими годами позже опубликовал в своём “Философическом письме” П. Я. Чаадаев.

“В то время, когда среди борьбы между исполненным силы варварством народов Севера и возвышенной мыслью религии воздвигалось здание современной цивилизации, что делали мы? По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии… В Европе всё тогда было одушевлено животворным началом единства. Чуждые этому чудотворному началу, мы стали жертвой завоевания. lt;… gt;

Выдающиеся качества, которыми религия одарила современные народы, эти нравы, которые под влиянием подчинения безоружной власти стали столь же мягкими, как ранее были жестоки, — всё это прошло мимо нас. Вопреки имени христиан, которое мы носили, в то самое время, когда христианство величественно шествовало по пути, указанному божественным его основателем, и увлекало за собой поколения, мы не двигались с места. Хотя мы и христиане, не для нас созревали плоды христианства”.

Преобразование жизни под влиянием христианства, воздействие на общество в этом направлении — эта задача станет главной для Гоголя через несколько лет. То, о чём Гоголь в исторических статьях (лекциях), опубликованных в “Арабесках”, рассуждает теоретически, на примере исторического опыта, — потом он будет осуществлять сам практически.

Конечно, в преподавательской деятельности Гоголя еще нет настоящей проповеди, а есть в основном её предчувствие в будущем, предвидение и предощущение своего предназначения в жизни.

Ещё один важный момент на пути Гоголя-проповедника. Возможно, самое важное и самое загадочное событие в жизни Гоголя, которое он туманно обозначил как “великий перелом”.

“Каких высоких, каких торжественных ощущений, невидимых, незаметных для света, исполнена жизнь моя! Клянусь, я что-то сделаю, чего не делает обыкновенный человек. Это великий перелом, великая эпоха моей жизни”. (Из письма В. А. Жуковскому 1836 года.)

“…Ныне я чувствую, что не земная воля направляет путь мой”. (Из письма М. П. Погодину 1836 года.)

Это событие, видимо, глубоко личное, даже интимное, а о таких событиях Гоголь обычно не очень откровенничал. Результат же его проявился гораздо позже. Но если сопоставить это событие с дальнейшими, то напрашивается вывод, что значительная перемена в Гоголе, сделавшая для него главным устремлением в жизни служение Богу, — это то преображение человека, которое в Евангелии названо “рождением свыше”. (“Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Должно Вам родиться свыше” — Иоанн, 3: 3,7.) То есть религиозный мистический опыт и своего рода откровение.

Внешне это проявляется значительной переменой всей жизни человека, изменением шкалы ценностей, в результате чего этические ценности становятся главными, а остальные — второстепенными. В дальнейшем эта метаморфоза неизбежно сказывается и на отношении к окружающему миру, к людям.

После этой перемены события внешней жизни для Гоголя несколько отошли в тень, а важнее всего стала внутренняя жизнь. “Я бездомный, меня бьют и качают волны, и упираться мне только на якорь гордости, которую вселили в грудь мою высшие силы”. (Из письма М. П. Погодину 1837 года.)

И этот перелом воспринимается Гоголем как счастливое событие. Позже он писал: “Всякий перелом, посылаемый человеку, чудно-благодетелен. Это лучшее, что только есть в жизни. Звезда и светильник, указующий ему, наконец, его настоящий путь. Верьте, вся жизнь потом бывает одна благодарность за сей ниспосланный перелом”. (Из письма Ф. А. Моллеру 1841 года.)

Это типичная картина такого состояния человека, которое в Евангелии названо “рождением свыше”. Это, по существу, мистическое событие, когда человек ощущает присутствие в своей жизни высших сил и их спасительное действие.

Первое время после этого события человек чувствует себя счастливым, но при этом стремится больше сосредоточиться на своём внутреннем мире, чтобы лучше разобраться в своих новых переживаниях. Что и произошло с Гоголем.

“Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни светской”. (Из письма Н. Д. Белозерскому, апрель 1840 года.)

В дальнейшем неизбежно появляются моменты дисгармонии с окружающим миром и непонимания, чего у Гоголя в жизни было немало.

Но как бы человек ни был счастлив сначала и какую дисгармонию ни испытывал бы потом, главное, что он может сделать,- повлиять на других людей, тем самым осуществляя свою миссионерскую задачу.

Таким свидетельством о своём рождении свыше и миссионерской деятельностью у Гоголя были “Выбранные места…”, другие попытки воздействовать на современное ему общество путём бесконечных поучений и наставлений, обращённых к родственникам, друзьям и знакомым в письмах.

И художественное творчество Гоголя не вполне свободно от его проповеди. Более того, Гоголь идёт даже на то, чтобы ухудшить собственные великолепные и общепризнанные создания, прибавив к ним текст, написанный не с художественной, а с проповеднической целью. Такова, например, “Развязка “Ревизора”. Таков, по существу, и 2-й том “Мёртвых душ”. Таким образом, эти совершенные произведения искусства Гоголь мог использовать всего лишь как повод для проповеди.

Символично, что ни в том, ни в другом случае у него это не получилось. Есть, видимо, такие границы, за которые не может переходить даже произвол автора. Действительно, ведь проповедников и миссионеров в истории христианства было и будет много, а такие вершины, как творчество Гоголя, — большая редкость в мировой культуре. Поэтому непозволительной роскошью было противопоставлять и как бы сталкивать эти два направления в деятельности Гоголя — хотя и делал это, прежде всего, он сам.

Вряд ли “великий перелом” стал неожиданным событием. Видимо, он произошёл тогда, когда Гоголь внутренне был готов к этому. Религиозность, свойственная ему и раньше, приобрела новое качество. Как будто завершился некий скрытый, предварительный этап работы, и результат её явился Гоголю в виде нового, более непосредственного восприятия Бога и христианства. Из письма 1836 г. М. П. Погодину: “Как молчаливый монах, живёт он (поэт. — И. М.) в мире, не принадлежа к нему, и его чистая, непорочная душа умеет только беседовать с Богом”. Описанное здесь ощущение чистоты и близости к Богу характеризует, скорее, не поэта, а как раз человека, только что рождённого свыше, кем бы он ни был по роду своих занятий.

Но этот период замкнутости духовной жизни (несмотря на внешнюю общительность), сосредоточенности на себе и относительной безмятежности должен был закончиться. И тайное должно было стать явным. Пройденный Гоголем втайне религиозный путь должен был привести к явным результатам. Эта закономерная перемена произошла через четыре года — после кризиса, случившегося с ним в Вене осенью 1840-го. Болезнь, страх смерти и “чудное исцеление” изменили его восприятие собственной жизни. Он не как писатель, а как христианин повернулся от затворничества к деятельности.

Что тут было причиной, а что следствием? Вряд ли судьба Гоголя-проповедника зависела от того, случилась болезнь или нет. Скорее наоборот, Гоголь в своей духовной жизни вырос уже до того, чтобы не только переживать, но и действовать, а значит — нести проповедь людям.

Он перерос себя — затворника, только лишь “стоящего перед Богом”. Ему пора было понять, что он не только сам по себе должен быть глубоко верующим и “рождённым свыше” человеком, но и должен практически что-то сделать, чтобы воплотить новое качество своей веры в делах. Но он этого, видимо, ещё не понимал. В отличие от первого, счастливого, мистического религиозного опыта наступало тяжёлое испытание: только смертельно испугавшись, он повернул свою жизнь в том направлении, которое от него требовалось. Он почувствовал непременную обязанность, долг служить обществу не только как писатель, а как христианин. “Вся жизнь моя отныне — один благодарный гимн”. (Письмо В. А. Жуковскому 1841 года.)

В дальнейшем в письмах его стали появляться туманные и в то же время определённые слова о том, что его действия и слова руководимы и поддерживаемы свыше. “Властью высшею облечено отныне моё слово”. “Вдвойне властно над тобой моё слово”. “…И горе кому бы то ни было не слушающему моего слова!” (Из письма А. С. Данилевскому 1841 года). “Благословенье это не бессильно, и потому с верой примите его”. (Из письма В. А. Жуковскому 1842 года.)

А потом в его дальнейшей жизни всё большее место занимает проповедь, масштаб и сила воздействия которой со временем возрастают. Гоголь-проповедник со временем как бы перерастает сам себя, и ему требуется всё больший масштаб деятельности.

Его письма друзьям с поучениями и наставлениями — это небольшая сфера проповеди. Необходимость большего воздействия на общество закономерно приводит Гоголя к книге “Выбранные места…”. Это наиболее выдающаяся и сильнодействующая часть его проповеднической деятельности.

Важно правильно позиционировать книгу “Выбранные места…”. Это не попытка философствовать, не политический прожект. Эго проповедь. Её значение — не в новизне философских идей, не в степени прогрессивности политических взглядов. А в воздействии на жизнь. И только в одном направлении и с одной целью — преображения её в духе христианства. Это больше, чем философия и политика.

Результат проповеди Гоголя (прежде всего, “Выбранных мест…”) мог быть, конечно, не в том, что все читатели стали бы следовать его советам и выполнять его наставления. Этого и не могло быть: не могли его друзья следовать всем тем советам, которые он им давал, если бы даже захотели; не могло и российское общество послушно осуществить ту модель усовершенствования, которую он предлагал в “Выбранных местах…”. Оно не могло даже серьёзно, без смеха и иронии, воспринимать её.

Чтобы лучше понять “Выбранные места…”, необходимо вспомнить исторические лекции Гоголя. В них на примере Средневековья четко указан механизм воздействия религии на общество — это власть церкви в качестве проводника религии в жизни. Вряд ли Гоголь, столь ясно представляя себе этот механизм в молодости, вдруг забыл о нём при создании “Выбранных мест…” и предложил вместо него набор неосуществимых советов.

Скорее всего, здесь была ситуация, подобная той, которая описана в рассказе Ф. М. Достоевского “Сон смешного человека”. Герой рассказа, отправляясь проповедовать истину, говорит: “Пусть это никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уже это-то я понимаю!), — ну, а я всё-таки буду проповедовать”.

Вряд ли Гоголь всерьёз надеялся, что его наставления будут выполнены хотя бы частично. Но, видимо, он не мог не изложить тот рецепт изменения (или излечения) жизни, который он знал, видя в этом свою обязанность. Другой вопрос — воспользуется ли им общество.

Об утопичности своих рецептов Гоголь не мог не догадываться ещё и потому, что недостаток христианизации жизни, который он стремился исправить, не являлся только современной проблемой. Он начался в далёком прошлом, а значит, он неисправим, во всяком случае, путём таких рекомендаций, какие содержались в “Выбранных местах…”. Ведь нельзя изменить прошлое, в котором была не выполнена некая необходимая работа по христианизации жизни, и традиция этого недовыполнения продолжилась в дальнейшем.

Что же в таком случае могло быть действенным средством? Если только та “высшая власть”, которой, как чувствовал Гоголь, было облечено его слово. Если только то, что слово его “не бессильно”. Иначе книга не имела бы смысла, да её и не было бы.

Если конкретные советы Гоголя остались невыполненными, то это не значит, что вообще его проповедь не имела никакого действия. Содержание его проповеди не сводится лишь к конкретным советам. Они — только самый поверхностный слой. Поэтому не следует с таким уж пристрастным вниманием и на полном серьёзе разбирать те наивные схемы социального, экономического и политического устройства, которые предложены в “Выбранных местах…”. И тем более навешивать идеологические и политические ярлыки. Разве Гоголь был политиком? Разве его “прожекты” для кого-то практически что-то значили? Разве он обладал каким-то влиянием, и его слово было обязательным для исполнения хоть для кого-нибудь? Нет, от него могли легко отмахнуться и посмеяться, что и было сделано.

Помимо этого поверхностного и не очень серьёзного слоя, существует рациональное зерно — вполне действенное и серьёзное. Главная и, безусловно, действенная часть проповеди Гоголя — это заданные им современному российскому человеку (и обществу в целом) наивные и в то же время “неприличные” вопросы, которые обычно задавать не принято.

Насколько он (оно) соответствует тем требованиям, которые предъявляются к нему христианством? Собирается ли оно что-либо делать для того, чтобы соответствовать? Что оно делает в своей реальной повседневной жизни, чтобы приблизиться к христианскому идеалу?

От этих вопросов отмахнуться уже нельзя. Общество, считающее себя частью христианского мира, не сможет посмеяться над этими вопросами. Иначе оно будет смеяться над собой. Причем это и общество времён Гоголя, и сегодняшнее, и будущее.

Классический пример ответа — в известном письме В. Г. Белинского Гоголю. В. Г. Белинский очень хорошо почувствовал этот вопрос и как мог на него ответил — написал, в чём, с его точки зрения, заключается влияние христианства на общество и на человека. И таким же образом каждый читатель должен ответить по-своему на этот вопрос. А если у него нет определённого ответа, то хотя бы задуматься о нём.

Таким образом, Гоголь хотя и не всё, что мог, успел сделать в своей проповеднической деятельности, но то, что успел, он сделал весьма искусно и мудро. Наверное, как его современников, так и сегодняшних читателей продолжают отчасти шокировать “Выбранные места…” (а проповедь и не должна убаюкивать). Человек, может быть, останавливается на бегу и, сам того не замечая, воспринимает главное содержание книги — те наивные, всегда актуальные и наиболее важные в жизни вопросы. Они-то и не дают ему ни забыть, ни пройти мимо последней книги Гоголя, ни отнестись к ней несерьёзно.

В этой действенной части книги “Выбранные места…” скрыта сила, которая не видна на первый взгляд.

Если вспомнить, что в основе проповеднической деятельности Гоголя лежит такое событие, как “великий перелом”, то есть внутренняя трансформация, “рождение свыше”, то “Выбранные места…” — это, по существу, свидетельство об этом мистическом событии. В этом и секрет той тайной силы, о которой Гоголь писал уже после “великого перелома” в письмах, давая советы и убеждая не пренебрегать ими.

Он сумел придать своей книге ту силу, о которой писал в письмах. Сила вот в этом вопросе и содержится, который цепляет общество и каждого человека и над которым не посмеёшься. И в том, что этот вопрос будет актуален всегда, хотя конкретика нелепых советов со временем устареет и частично уже устарела. И в том, что, пока общество смеётся над конкретикой, этот глубинный вопрос его задевает. А часто ли мы можем встречать в жизни такие вопросы? Почти никогда, даже со стороны церкви.

В этом и есть то небольшое воздействие Гоголя на общество, какое только мог оказать он. И он это сделал.

Действительно, со временем значение и воздействие этой книги, в частности, и вообще всей деятельности Гоголя-проповедника проявляется всё больше. Значит, его проповедь продолжается, он продолжает воздействовать на общество, к чему он и стремился.

Таким образом, “Выбранные места…” остаются настолько же живой и актуальной книгой Гоголя, как и всё остальное его творчество.

“Выбранные места…” стали наиболее значительным и наиболее осуществленным делом Гоголя-проповедника. К неосуществленным можно отнести “Развязку “Ревизора” и 2-й том “Мертвых душ”. Предполагаемое намерение Гоголя стать воспитателем наследника престола можно причислить к ним же.

“Выбранные места…” являются лучшим делом Гоголя в качестве проповеди не потому, что они совершенны как проповедь (всё-таки эффективность её в этом случае оставляет желать лучшего). А потому, что дальнейшее движение (не механическое, а качественное) Гоголя на этом пути после этой книги прекратилось. Дальнейшим движением должно было быть не просто повторение того же самого, а нахождение нового, более совершенного качества, то есть более эффективного способа проповеди.

Поэтому для Гоголя так мучительна была ситуация, когда он знал свою задачу и не мог найти соответствующих слов для её воплощения. 2-й том “Мертвых душ” не стал таким соответствующим словом, которое было бы достойно масштабов задач, стоящих перед Гоголем.

Именно это обстоятельство стало для Гоголя трагедией, а не отрицательное отношение публики к “Выбранным местам”. К непониманию обществом его книги Гоголь относился довольно спокойно, потому что знал: у каждого — своя правда. “Мы все идём к тому же, но у всех нас разные дороги, а потому, покуда ещё не пришли, мы не можем быть совершенно понятными друг другу”. (Из письма П. В. Анненкову 1847 года.)

Трагедией для Гоголя стала остановка на его пути проповедника и миссионера. Однако сама жизнь Гоголя была непосредственно связана с его деятельностью. Он писал в 1850 году: “Работа — моя жизнь. Не работается — не живётся, хоть покуда это и не видно другим”.

В этой фразе можно найти разгадку его болезненного депрессивного состояния — и не только последних дней жизни, но и в более ранние её периоды. Его физическое состояние и само существование были как бы заложником его движения вперёд, и не только в художественном творчестве, но и в его миссионерской деятельности.

2-й том “Мертвых душ” стал продолжением, скорее, не 1-го тома, а “Выбранных мест…”. Продолжением, но не развитием, не движением вперёд, а остановкой на пути. Это понял даже такой далекий от литературы человек, как духовник Гоголя о. Матвей Константиновский, который считал, что 2-й том не нужен, потому что над ним будут так же смеяться, как над “Выбранными местами…”.

Считающаяся столь мрачной роль о. Матвея в судьбе Гоголя сводилась, в сущности, к тому, что он призывал Гоголя не останавливаться на полпути, а продолжать движение. Может быть, это довольно жёсткий совет, который выполнить очень трудно. Но это было единственным спасением.

Таково свойство пути, по которому шёл Гоголь, пути проповедника: или нужно идти вперёд, или невозможно существовать. И не о. Матвей это выдумал.

Если посмотреть не с бытовой, эмоциональной, а с более рациональной точки зрения на то непонимание, которое окружало книгу “Выбранные места…” и доставило Гоголю столько неприятных впечатлений, то и оно, в сущности, было советом идти дальше и найти более совершенный способ проповеди, чем “Выбранные места…”.

Однако никто не мог бы дать ему готового решения — как конкретно, каким образом ему идти дальше по его пути, какую новую и более эффективную форму должна приобрести его проповедь. Уж это конкретное решение мог найти только он сам.

Дело не в том, что окружающие не хотели этого делать, они этого просто не могли сделать. Для совершения этой трудной работы нужны были огромные творческие возможности Гоголя. Даже если его творчество в этом случае вышло бы за пределы искусства и литературы.

Здесь невозможно не вспомнить известный слух о якобы имевшем место намерении Гоголя стать воспитателем наследника престола. О нём, в частности, писал В. Г. Белинский в письме Гоголю 1847 года.

“Гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника”.

Этим предполагаемым намерением некоторые современники Гоголя объясняли появление такой “верноподданнической” книги, как “Выбранные места…”. Намерение Гоголя, скорее всего, было мнимым или уж слишком робким и неуверенным. Но в любом случае оно само по себе не могло стать причиной создания такой книги — источник вдохновения должен быть в данном случае гораздо более основательным.

Могло быть только совпадение вышеназванного желания и задачи всей жизни Гоголя. Понятно, что в стране, где существует самодержавная власть, передающаяся по наследству, воспитание наследника, а значит, и влияние на него, означает и реальную возможность влияния на общество в целом. Что Гоголю и нужно было, как видно из содержания книги. Правда, в случае с наследником литература тут уже была бы ни при чём, но и в случае с “Выбранными местами…” она тоже уже почти ни при чём.

Гоголь опровергал подозрения в том, что он в должности воспитателя наследника ищет выгоду. Его отношение к этому выражено в неотправленном письме В. Г. Белинскому 1847 года.

“Никакого не было у меня своекорыстного умlt;ыслаgt;. Ничего не хотел lt;яgt; ею выпрlt;ашиватьgt;. [Это и не в моей натуре]. Есть прелесть в бедности. Вспомнили б вы, по крайней мере, lt;чтоgt; у меня нет даже угла, и я стараюсь только о том, как бы ещё облегчить мой небольшой походный чемодан, чтоб легче было расставаться с [миром]”.

Но ясно, что должность воспитателя наследника подразумевает не только выгоду, но и возможность проповеди (хотя В. Г. Белинский этого как будто не замечает и ставит эту должность в один ряд с другими). От этого намерения — проповедовать, может быть и на должности воспитателя, — Гоголь не отказывался. Он просто не упоминал об этой стороне вопроса. Может быть, просто потому, что В. Г. Белинский был не тот человек, которому Гоголь стал бы рассказывать о таком предмете.

Действительно, В. Г. Белинский и другие его современники могли “лицом к лицу лица не увидать”. Но следовать такому близорукому взгляду теперь, по прошествии многих лет, невозможно. Почему сейчас этот слух воспринимается так негативно и остается своего рода “тёмным пятном” на жизни Гоголя? В то время как никакого темного пятна там нет.

Понимание этого обстоятельства, как и самой книги “Выбранные места…”, во многом зависит от видения в судьбе Гоголя его проповеднической деятельности. То есть не исповеди — неудачной и нелепой, а проповеди, осуществленной очень умело и, если можно так сказать, профессионально.

Если видеть в книге “Выбранные места…” лишь исповедь, то, конечно, слух о наследнике выглядит совершенно чуждым явлением, не имеющим к Гоголю никакого отношения.

Исповедь, действительно, дело личное и, может быть, безответное. Это, скорее всего, монолог. Проповедь — дело общественное, а не личное дело автора. Это настолько же дело общества, насколько дело самого проповедника. Проповедь не бывает в пустоте, в пустыне, она подразумевает ответ на неё тех, к кому она обращена. Ответ, то есть её результат, сообщение общества о реакции на проповедь, об изменении его в результате проповеди (для чего она и существует).

Таким образом, проповедь — диалог, взаимодействие проповедника и общества. Причём Гоголь этот диалог сам организовал, поддерживал, провоцировал. Приглашал всех писать ему в предисловии ко второму изданию “Мертвых душ”. Друзей и родственников, которым писал письма с поучениями и наставлениями, просил сообщать об их выполнении и влиянии на дальнейшую жизнь этих людей. Реплики в этом диалоге, конечно, могут быть разные. Не все из них могут свидетельствовать о действенности проповеди. Что ж, какое общество, такие и реплики.

Современное Гоголю общество довольно активно откликнулось на публикацию “Выбранных мест…”. И слух о воспитателе наследника стал одной из реплик в этом диалоге. И если уж Гоголь действительно никогда ничего не думал в этом отношении, то, значит, это для него была подсказка и намек со стороны общества. Один из ответов на его проповедь. И, может быть, один из самых удачных ответов. Поскольку сообщал Гоголю о наиболее эффективной и светлой перспективе его проповеднической деятельности. Да, именно так — намекая о предполагаемом “тёмном пятне” в биографии Гоголя, общество в лице некоторых его современников на самом деле сообщало ему о наиболее светлой перспективе деятельности, а значит, и жизни Гоголя.

Это было бы замечательно, если бы Гоголь нашёл такой выход из своей тупиковой ситуации. Действительно, если “Выбранные места…” могли осмеять все кому не лень, то наследника, а тем более самодержавного правителя, возможностей осмеивать гораздо меньше. Это означает, что проповедь в такой форме потенциально может быть наиболее эффективной.

Проповедь “в миру” (то есть за рамками церкви) выглядит нелепо лишь тогда, когда она связана только с личностью её автора (частного человека). Как только она включается в некую жизненную систему, в существующий ритуал (например, церковь или светскую власть), так она уже становится вполне серьёзной вещью, а её влияние — весьма значительным.

Правда, личность проповедника при этом исчезает или отходит на второй план. Так, например, в рамках церкви проповедь не странна, а естественна, но тут важна не личность проповедника, а его принадлежность к церкви.

Таким образом, понимание “Выбранных мест…” как проповеднической деятельности Гоголя всё ставит на свои места, и ничто не оказывается лишним и тёмным в судьбе Гоголя. Нет “тёмного пятна” — есть светлая перспектива.

Да и сам Гоголь не исключал для себя возможности заняться какой-нибудь другой деятельностью, совсем на ином месте, чем литература.

“Я дал себе слово остановиться писать, видя, что нет на это воли Божией. Нужно мне в это время приутихнуть, исполнять просто какую-нибудь должность, самую незаметную, не видную, но взятую во имя Божие”. (Из письма архиепископу Иннокентию 1847 года.)

В итоге возникает закономерный вопрос: почему же фактически на полпути прекратилась деятельность Гоголя-проповедника и миссионера, при том, что он так ответственно и даже отчасти фанатично к ней относился?

Не останавливаясь на более поверхностных причинах, которые, скорее, не причины, а следствия (болезнь, мрачные настроения и т. д.), можно предположить две основные причины.

Одна из них: всё-таки проповедническая деятельность Гоголя в историческом плане шла вразрез с тем направлением, которое было, видимо, более сильным и в дальнейшем победило.

Другая причина: огромное противодействие каждому шагу, который кто-либо когда-либо совершает на пути преображения жизни в духе христианства. Не надо забывать, что мир, на который пытается оказать влияние христианство, не благоприятен, а, по существу, враждебен ему. Сопротивление окружающей среды огромно. И Гоголь не только прекрасно понимал это, но и испытал на своём опыте.

В заключение можно сказать, что книга “Выбранные места” и сейчас так же актуальна, как и художественные произведения Гоголя. Её значение со временем проявляется всё лучше. Смысл этой книги сводится к настойчивому совету (или призыву) преобразить жизнь, приблизив её хоть в какой-то степени к христианскому идеалу. Это как таблетка для лечения болезни. (Гоголь сам называл книгу “Выбранные места…” лекарством в одном из писем 1847 года: “Сочиненье моё lt;… gt; так будет значительно, что заплачут от него многие в России, тем более что [оно] явится во время несравненно тяжелейшее и будет лекарством от горя”.) Но не вечно будет продолжаться тот период, когда таблетка может быть полезной и излечение с её помощью — возможным.

Как представляется, значение заключённого в книге совета станет в полной мере ясно тогда, когда воспользоваться им будет уже поздно. Тогда же станет вполне понятным и всё величие этого подвига — публикации “Выбранных мест…”. Станет понятным, что от такого рода совета надо было не отмахиваться и не смеяться над ним, а воспринимать его как можно внимательнее и постараться найти ему практическое воплощение в жизни.

В этом смысле книга “Выбранные места…” и понимание её значения обществом больше принадлежит будущему, чем настоящему и прошлому.

В одном из писем 1850 года Гоголь как будто обращается мысленно к будущему с мечтой о понимании. Это письмо было написано через несколько лет после выхода книги “Выбранные места…”, когда Гоголь окончательно осознал, что современное ему общество не поняло ни саму книгу, ни заключённую в ней проповедь, ни вообще его стремление способствовать христианизации жизни. Книга, конечно, произвела определённое действие на публику, но как бы вопреки её желанию и несмотря на непонимание. Поэтому действие её было минимальным.

Это настроение непонятости и даже усталости отразилось в словах Гоголя, сказанных в письме.

“Иногда бывает и то, что не блестящий труд труженика, никем не оцененного, всеми позабытого, вдруг через несколько веков, попавшись в руки какому-нибудь не совсем обыкновенному человеку, наводит его на гениальную мысль, на великое и благодетельное дело. Дело изумляет мир, а первоначальный творец его не изумил им даже и небольшой круг людей, его знавших”.

И хотя Гоголь рассуждает здесь вообще, а не конкретно о себе, но эта ситуация непонимания “даже близким кругом” была знакома ему на собственном опыте в связи с книгой “Выбранные места…”. И не только знакома, но и пережита. Вряд ли надежда на понимание в далёком будущем была только абстрактным рассуждением, скорее — заветной мыслью и выводом, сделанным из тяжёлой ситуации непонимания. И выходом из неё.

Что же это за “гениальная мысль” и что за “великое и благодетельное дело”, к которому может привести гоголевская книга даже, может быть, и без посредства “не совсем обыкновенного человека”? Ведь она обращена непосредственно ко всему обществу, к любому читателю. И самое великое дело по отношению к ней — это хотя бы через несколько веков понять её тому самому будущему читателю, то есть обществу в целом. Понять важность заключённого в ней призыва к христианскому преображению жизни и актуальность его в любое время и в любую эпоху. И, главное, практически осуществить хотя бы в какой-то степени это преобразование, хотя бы в масштабах жизни каждого человека из тех, кто эту актуальность осознал. Вот это и есть то “великое и благодетельное дело”, что можно сделать, усвоив смысл проповеди “Выбранных мест…”.

 

Юрий Павлов Крест над Днепром

О религиозности автора “Белой Гварии“

Немало исследователей утверждают, что Булгаков — атеист и даже сатанист. Думаю, нет оснований говорить об атеизме как неизменной величине мировоззрения писателя, а сатанизм — это из области фантазии.

Булгаковскую позицию в “Белой гвардии” проясняют следующие дневниковые записи, сделанные в период работы над романом: “Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ”; “Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого”; “Помоги мне, Господи”; “Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет”; “Богу сил!”; “Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера “Безбожника”, был потрясён. Соль не в идее, её можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно Его! Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены”. Эти, как и некоторые другие, высказывания дают основания говорить, по меньшей мере, о религиозности — непоследовательной вере — М. Булгакова в момент написания “Белой гвардии”, что проявляется и через систему образов романа.

Имя Господа довольно часто — более 150 раз — называется героями “Белой гвардии”. В одних случаях — их меньшинство — это происходит формально-машинально, как, например, в начале монолога подполковника Щеткина: “Ах, Боже мой. Ну, конечно же. Сейчас. Эй, вестовые (…)”. В других случаях обращение к Господу или называние Его имени происходит осознанно, как в молитвах Елены Турбиной, Ивана Русакова, Якова Фельдмана.

К помощи Божьей взывают многие и разные — по национальности, политическим взглядам, нравственному уровню — герои романа. Чаще всего это происходит в критических пограничных ситуациях: в момент опасности, на краю гибели — физической или моральной. И, естественно, определяющую роль для понимания героя играет то, какую цель при помощи молитвы пытается достичь просящий. Для выяснения этой цели приведу молитвы Турбиной, Русакова, Фельдмана: “На тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо… Пусть Сергей не возвращается… Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай… Все мы в крови повинны, но ты не карай”; “Господи, прости и помилуй за то, что я написал эти гнусные слова… Я верю в тебя! Верю душой, телом, каждой нитью мозга. Верю и прибегаю только к тебе… У меня нет надежды ни на кого, кроме как на тебя. Прости меня и сделай так, чтобы лекарства мне помогли! Прости меня, что я решил, будто бы тебя нет: если бы тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я человек и силён только потому, что ты существуешь, и во всякую минуту я могу обратиться к тебе с мольбой о помощи… Не дай мне сгинуть, и я клянусь, что я вновь стану человеком”; “Боже! Сотвори чудо. Одиннадцать тысяч карбованцев… Всё берите. Но только дайте жизнь! Дай! Шмаисроэль!”.

Эти молитвы показательны в нескольких отношениях. Во-первых, слова Елены Турбиной об общей ответственности позволяют говорить о христианской составляющей её личности. Сознательно избегаю понятий “христианская личность”, “христоносная личность”. По словам Преподобного Иустина (Поповича), спасение и обожение человека осуществляется через таинства и добродетели. Проявления же минутной добродетели мысли Турбиной — ещё не основание для сущностных выводов.

Во-вторых, символичен тот духовный перелом, который происходит в Иване Русакове: христоносные истины открывает для себя один из самых грехопадших героев, индивид, сознательно порвавший с Господом, богохульствующий в жизни и творчестве. Такой человеческий тип выбран М. Булгаковым не случайно: он — своеобразное доказательство и проявитель сущности веры, христианских идей вообще. Этот выбор писателя снимает многие вопросы о его вере — неверии. К тому же человек неверующий, не знакомый с канонами христианской патристики, не смог бы так точно изобразить духовное перерождение личности.

Через покаяние и обретённую веру Русакову даруется прощение за грех прелюбодеяния и хулу на Духа Святого. Вера героя — здесь М. Булгаков вновь следует христианским канонам — это дар Божий человеческому естеству, дар, доступный каждому: по словам святого Игнатия Брянчанинова, “мы имеем его в зависимости от проявления нашего, — имеем, когда захотим”. Подчеркнём, что речь идёт, используя терминологию Брянчанинова, о “естественной” вере, а не о вере “деятельной”, которая есть результат использования евангельских заповедей и которую “стяжают подвижники Христовы”.

Естественная вера открывает перед Русаковым горизонты мысли, недоступные другим героям романа. Одним из принципиальнейших является следующее суждение Ивана: “…Если бы Тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я человек и силён только потому, что Ты существуешь…”. Эти слова Русакова перекликаются, совпадая по сути, с известными высказываниями святых отцов и православных мыслителей. Через эти слова выражается авторское представление о человеке, не совместимое с гуманистическим идеалом автономной личности, согласно которому человек может быть добрым, совершенным без помощи Божьей.

Молитва Якова Фельдмана начинается по-русски, а заканчивается по-еврейски: “Шмаисроэль!” Данное обращение указывает, что это не христианская, а иудейская молитва, поэтому оценивать её следует с соответствующих позиций.

Фельдман, как Турбина и Русаков, просит Господа о чуде. Если Елена хочет спасти брата Алексея, то Иван и Яков — себя. Турбина и Русаков воспринимают сложившиеся ситуации как наказание за грехи — собственные и всеобщие, у Фельдмана подобные мысли не возникают совсем. Только у него обращение к Богу идёт параллельно и даже сливается воедино с мольбой к петлюровцам. Поэтому приходится гадать, кому герой предлагает одиннадцать тысяч карбованцев за жизнь. Судя по словам автора, “не дал”, а молитва идёт всё же — Господу.

Такое необычное с христианской точки зрения предложение можно рассматривать и как акт отчаяния, и как своеобразное жертвоприношение, вроде бы вписывающееся в традицию. По свидетельству С. Пилкингтона, специалиста по иудейским культам, молитва всегда шла рука об руку с жертвоприношением. Правда, жертвоприношение Фельдмана более похоже на куплю-продажу, на сделку: подрядчик и перед Богом, и перед смертью остаётся подрядчиком.

Только несчастному еврею Господь (который в художественном произведении подчиняется воле автора) не дарует жизнь. В этом факте при желании можно увидеть проявление якобы булгаковского антисемитизма… Смерть Фельдмана символизирует и не закат империи, как считает М. Каганская, человек с богатой фантазией. Смерть подрядчика есть результат, во-первых, его неверия или недостаточной веры, во-вторых, стечения обстоятельств.

Спасение от смерти физической и духовной возможно только через искреннее обращение к Богу: через покаяние, молитву. Эта чётко прослеживающаяся романная закономерность, свидетельствующая о жизненной позиции автора, не замечается или по-разному дискредитируется даже в 80-90-е годы XX века. В частности, в этот период становится довольно популярным “леонтьевский” (буквалистский, буквоедский) подход. Так, М. Петровский утверждает: “Булгаковские персонажи — искренние и горячо верующие — вполне обходятся (без литургии. — Ю. П.)…

Исступлённо, обливаясь слезами, молится о братьях (в романе, конечно, о брате. — Ю. П.) Елена Тальберг (…), но молится она, конечно, не в храме, а в своей спальне, у домашней божницы. Алексей Турбин идёт к о. Александру (…), но идёт, заметим, не в храм, а в жилище священника… Вот, казалось бы, случай Алексею Турбину попасть во Владимирский собор — там отпевают порубанных под Киевом офицеров, но Турбин не только не попадает в храм, даже на паперть его не ступает, наблюдая всю сцену похорон издали…”.

Критик помещает эпизоды “Белой гвардии” в безвоздушно-бессобытийное, умозрительно-экспериментальное поле и подгоняет их под свою концепцию. Например, молитва Елены дома вызвана не неприятием Церкви, не своеобразным протестантизмом автора, на чём настаивает М. Петровский, а тем, что эта молитва совершается тогда, когда героиня узнала и сама поняла: брат Алексей умирает. Отсюда её переживания, которые передаются автором при помощи художественных деталей разной степени выразительности: “Елена вышла около полудня из двери турбинской комнаты не совсем твёрдыми шагами”; “Ни один из них (Карась, Мышлаевский, Лариосик. — Ю. П.) не шевельнулся при её проходе, боясь её лица”. Таким образом, молитва Елены — это естественный поступок героини, это реализация её личности через немедленное почти обращение к Богу. Турбин же находился вне храма во время похорон офицеров не по религиозным соображениям, о которых в романе ни слова, а потому что выполнял приказ полковника Малышева, давшего на сборы один час.

Антихристианский мир в “Белой гвардии” персонифицированно представлен Троцким, Шполянским, Петлюрой, Козырем, другими большевиками и украинскими националистами. При этом Троцкий и Петлюра — дьяволы, которые возглавляют аггелов разных мастей. Аггел — это не дьявол, сатана, как утверждает В. Петелин, а бес. Версия же критика — Троцкий, предводитель дьявола — есть плеоназм, ибо предводителем сатаны может быть только сатана.

Троцкий наименее выписанный герой “Белой гвардии”, что объясняется и сюжетно-композиционной логикой произведения, и дьявольской природой Троцкого, и его политическим весом в годы создания романа. Троцкий-образ и Троцкий-человек на протяжении последних примерно пятнадцати лет — объект взаимоисключающих версий, непрекращающихся споров исследователей, в которых обязательно, в качестве альтернативы Льву Давидовичу, присутствует Сталин. При этом нередко литературоведы и критики навязывают Булгакову свои политические пристрастия.

Б. Соколов, например, на рубеже 90-х годов так оценивал события 8 января 1924 года: “Писатель проницательно осознавал, что устранение Троцкого открыло путь к единоличной и абсолютной диктатуре Сталина в недалёком будущем, и это вызвало у него обоснованную тревогу за судьбу России”. В “Булгаковской энциклопедии”, вышедшей в 1996 году, тот же автор трактует данный факт внешне несколько иначе, но, по сути, схоже: “Очевидно, он считал победу Троцкого меньшим злом по сравнению с приходом к власти Сталина… Вероятно, для писателя в образе Троцкого навсегда слились апокалипсический ангел — губитель белого воинства, яркий оратор и публицист и толковый администратор, пытавшийся упорядочить Советскую власть и с о в м е с т и т ь е ё с р у с- с к о й н а ц и о н а л ь н о й к у л ь т у р о й” (разрядка моя. — Ю. П.).

Поводом для таких утверждений послужила следующая дневниковая запись М. Булгакова: “Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет”. В ней, думается, речь идёт о неопределённости положения, о возможности нового, неожиданного, ещё более неблагоприятного развития событий в стране. Характеристика Троцкого — это плод фантазий Б.Соколова. Его версия зиждется на эпизодах из ранней редакции “Дней Турбиных”: Мышлаевский сначала предлагает выпить за здоровье Троцкого, а потом в финале пьесы говорит: “Троцкий. Великолепная личность. Очень рад. Я бы с ним познакомился и корпусным командиром назначил бы…”. Эти эпизоды ничего не доказывают, ибо таким образом проявляется позиция героя, и не более того. Если руководствоваться подобной логикой, то почему тогда не взять высказывания Алексея Турбина из “Белой гвардии”: “У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас — Троцкий”. Так поступают исследователи от А. Кубаревой до В. Лосева, видя в словах героя проявление авторской точки зрения, что частично подтверждается, добавлю от себя, оценкой Троцкого в “Грядущих перспективах”: “зловещая фигура”.

И всё же нет никаких оснований принять версию В. Лосева, типичную для части исследователей: “Возможно, Троцкий был для Булгакова олицетворением самого чудовищного врага России. Во всяком случае, таким предстаёт Троцкий в произведениях писателя”. Врага В. Лосев не называет, как и не называет произведения. Но, судя по другим его высказываниям, под врагом подразумевается явно не большевизм, советская власть, а еврейство.

В этой связи одни критики и литературоведы считают, что М. Булгакову был присущ бытовой антисемитизм, который проявлялся в подчёркивании еврейской национальности несимпатичных ему людей. Другие рассматривают произведения писателя как явление СРА — субкультуры русского антисемитизма.

Еврейская тема проходит через всё творчество М. Булгакова — от публицистики до разножанровых художественных произведений. Конечно, еврейский контекст необходимо учитывать при определении булгаковского видения личности Троцкого в “Белой гвардии”: такая логика восприятия задаётся и высказываниями Ивана Русакова, и следующими дневниковыми записями: “Новый анекдот: будто по-китайски “еврей” — “там”. Там-там-там-там (на мотив “Интернационала”) означают много евреев”; “Мальчишки на улицах торгуют книгой Троцкого “Уроки Октября”, которая шла очень широко. Блистательный трюк: в то время как в газетах печатаются резолюции с преданием Троцкого анафеме, Госиздат великолепно продал весь тираж. О, бессмертные еврейские головы”; “Это рак в груди (о книжном деле Френкеля. — Ю. П.). Неизвестно, где кончаются деньги одного и начинаются деньги другого”; “Эти “Никитинские субботники” — затхлая, советская рабская рвань, с густой примесью евреев”; “У меня нет никаких сомнений, что он еврей (французский премьер-министр Эррио, “допустивший” большевиков в Париж. — Ю. П.). Люба мне это подтвердила… Тогда всё понятно”; “Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника (в номерах “Безбожника”, в редакции которого, по словам еврея, сопровождавшего Булгакова, “как в синагоге”. — Ю. П.), и именно его. Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены”.

В отличие от современных исследователей (М. Каганской, Б. Соколова, М. Золотоносова, с одной стороны, А. Кубаревой, В. Петелина, В. Лосева, с другой), М. Булгаков, констатируя национальность Троцкого в дневниках и “Белой гвардии”, не ставит её во главу угла, как и не зацикливается на фигуре Льва Давидовича вообще. Он лишь объективно указывает в “Грядущих перспективах” и “Белой гвардии” на его руководящую роль в годы Гражданской войны.

Приведённые записи и то, что осталось за “бортом”, дают основание предположить: для Булгакова национальная составляющая личности, по большому счёту, имеет значение лишь настолько, насколько она противостоит традиционным христианским основам бытия. Отсюда мотив “Белой гвардии”: Троцкий — антихрист, большевистская Москва — город дьявола.

Вообще нельзя говорить о закреплённом смысловом значении за словом “еврей”. Оно употребляется в романе в разных контекстах не только как символ революции, но и империи. Так, из хора голосов во время встречи Петлюры следует, что “жид”, “офицер” и “помещик” одинаково ненавистны толпе, все они подлежат уничтожению.

Примечательно, что смерть именно еврея (ещё одно — теперь художественное — опровержение антисемитизма М. Булгакова) вызывает эсхатологические размышления автора, в которых национальная ипостась личности естественно и незаметно переходит в общечеловеческую. (Другое дело, что жидовская морда… шпион — это выкрики пьяного петлюровца, которые могут не нести никакой реальной подоплёки.) Писатель, по-библейски говоря о жизни и смерти, преступлении и наказании, утверждает ценность любой личности. Позиция М. Булгакова в этом и некоторых других вершинных эпизодах романа — это позиция христианского гуманиста, который человека воспринимает без сословных, национальных, религиозных, расовых ограничений как существо, созданное по образу и подобию Божьему.

Показательно, что в современных интерпретациях “Белой гвардии” на смену социально-классовому подходу пришёл национально-государственный. Правда, нередко он сводится к примитивной “левой” парадигме “метрополия — колония”. Так, исследовательница из Израиля М. Каганская неоднократно утверждает, что “Белая гвардия” — имперский роман.

Эта идея была подхвачена профессором МГУ Е. Скороспеловой и спроецирована на пьесу “Дни Турбиных”: “Драматург остановился на событиях, связанных с бегством гетмана Петлюры, что с цензурной точки зрения было наиболее приемлемо”. И в качестве аргументации профессор приводит суждение М. Каганской о “Белой гвардии”, воспринимаемое как аксиоматичное: “Противостоит великодержавность — сепаратизму, метрополия — колонии, Россия — Украине, Москва — Киеву”. Не меньшее недоумение вызывает вторая часть рассуждений М. Каганской, принятых Е. Скороспеловой, рассуждений, из которых следует, что П. Скоропадский — символ московской, русской великодержавности.

Данная версия не нова. Ещё С. Петлюра и его сторонники упрекали Скоропадского в “москофилии”. И если бы не типично-показательная реакция профессора МГУ на этот миф, я бы не стал приводить следующие факты. Сошлюсь не на мемуары В. Шульгина и других правых, которые, с точки зрения каганских-золотоносовых, заранее и всегда не правы. Сошлюсь на свидетельство Н. Василенко, министра в правительстве П. Скоропадского, и В. Вернадского, президента Украинской Академии наук.

Н. Василенко выдвинул идею “Украины до Сухума”, и он же предполагал, что “после такого шовинистического (украинского. — Ю. П.) министерства будет стремление к унитарной России”. В. Вернадский в своих дневниках отмечал как то, что и для русских создаётся “совершенно невозможное положение”, так и “повсеместное сопротивление” национальной политике правительства Скоропадского: “Сейчас в Полтаве очень тревожное чувство в связи с начинающейся насильственной украинизацией… Небольшая кучка людей проводит, и начинается отношение такое же, как к большевикам”; “Любопытно отношение к украинскому вопросу творческих сил в Полтаве — отрицательное”; “Палиенко рассказывает, что в Харькове резкое движение против украинцев, не сравнимое с Киевом”; “Крым не хочет “воссоединяться” с Украиной. Рассказывали, что в Крыму официальный язык — русский, допускаются немецкий и татарский. Пропущен украинский”.

Этот исторический контекст не учитывается многочисленными авторами, упрекавшими М. Булгакова и его героев в украинофобии. Так, ещё в 1929 году украинские писатели требовали от Сталина снять пьесу “Дни Турбиных”, ибо в ней унижается украинский народ и она пронизана великодержавным пафосом единой и неделимой России. Незадолго до этого, видимо, руководствуясь той же логикой, вопреки воле М. Булгакова, на генеральной репетиции МХАТа была изъята “петлюровская” сцена — избиение и гибель еврея. А впрочем, еврея ли? Но дальше всех в этом направлении пошла, уже в наши дни, М. Каганская. Она, в частности, утверждает: “Ничего украинского не признавал в Киеве и Булгаков. Потому и не захотел вписать в роман настоящее имя города (…) Вот Булгаков пишет: “…наступил белый, мохнатый декабрь”. Неправда: в Киеве наступает не безличный двенадцатый месяц, а “грудень”(…).

И роман называется не “Белая Армия”, — как принято именовать регулярные части, сражавшиеся с большевистской напастью, — но “Белая гвардия”, ибо гвардия — это Империя. Вот и выходит, что петлюровщина — не что иное, как бунт давно покорённого варварского племени (…). И выглядят петлюровцы как варвары: “чёрные в длинных халатах”, на головах — тазы (…)”.

Комментировать подобные высказывания, мягко говоря, не очень продуктивно. Отмечу лишь “новаторскую” трактовку М. Каганской художественных тропов. Она, пожалуй, первой увидела в сравнении, метонимии проявление имперскости. Но если бы исследовательница не была столь пристрастна, то наверняка бы заметила, что в романе в тазах гораздо чаще “фигурируют” немцы, чем петлюровцы: “Но однажды, в марте, пришли в город серыми шеренгами немцы, и на головах у них были металлические тазы, предохраняющие их от шрапнельных пуль”; “к слову говоря, пешки очень похожи на немцев в тазах”; “Поэтому заходили по ночам немецкие патрули в цирюльных тазах”; “И тазы немецкие козырнули”; “пролетят немецкие машины, или же покажутся чёрные лепёшки тазов”. И если украинцев М. Каганская упрекает в неправильном отношении к Булгакову (“На нынешней Украине Булгакова сильно не любят. А надо бы ненавидеть”), то что же она посоветует “бедным” немцам, которые не только в тазах, но и “похожи на навозных жуков”?

Известные высказывания героев “Белой гвардии”, которые оцениваются как антиукраинские и киевским исследователем В. Малаховым, не есть собственно антиукраинские, имперские и т. д. Они порождены прежде всего той самостийной национальной политикой, о которой говорилось выше. Через эти высказывания Булгаков объективно отразил господствующие настроения среди населения, украинского в том числе.

Тема любви и войны, заявленная в “Белой гвардии” уже в первом абзаце как звёздное противостояние Венеры и Марса, получает далее онтологическое развитие как тема жизни и смерти. Кончина матери Турбиных воспринимается её сыновьями как несправедливость, недоступная человеческому разумению. Смерти, вызванные Гражданской войной, усиливают чувство метафизической несправедливости. А идея возмездия, наказания, лейтмотивом проходящая через весь роман, не является качественно равноценным полюсом, полностью или частично уравновешивающим эту несправедливость, о чём открыто, с явной горечью сказано лишь в конце “Белой гвардии”.

Узаконенная земная несправедливость неприемлема для многих героев романа, поэтому они пытаются найти то, что не уничтожается смертью. Эти идейные, духовные, онтологические искания героев происходят в двух временных плоскостях: во времени-современности и времени-вечности. Приём монтажа, активно используемый М. Булгаковым, позволяет ему рассматривать судьбу отдельного человека и Гражданскую войну в целом с позиций вечности, а также осовременивать вечные чувства, проблемы, явления. Так, бассейн из школьных задач главных героев становится “проклятым бассейном войны”, вмещающим в себя три года метаний в седле, чужие раны, унижения и страдания. А медаль Максима (во время обучения Алексея Турбина в гимназии), “медаль с колесо на экипаже”, ассоциируется с колесом истории, судьбой, которая так быстро прокатилась.

Вечный план повествования не только расширяет хронологические рамки повествования, но и делает реальные исторические лица из прошлого своеобразными современниками, участниками событий. Помпеи и “ещё кто-то высадившийся и высаживающийся в течение двух тысяч лет” стоят в одном ряду с Алексеем Турбиным, ступившим на гимназический плац в декабре 1918 года. Тот же герой, чей голос в данном случае сливается с авторским, обращается к императору Александру I: “Разве ты, ты, Александр, спасёшь Бородинскими полками гибнущий дом? Оживи, сведи их с полотна! Они побили бы Петлюру”.

При помощи такого приёма, несущего разные смысловые нагрузки, создаётся и эффект “перекрёстка” жизни как постоянного повторения общих ситуаций, определяющей среди которых является ситуация выбора. На “перекрёстке” оказываются прямо — почти все и косвенно — все герои романа.

В. Турбин, обращая внимание на эту неслучайную закономерность в художественном мире романа, делает следующий вывод: “…Улица пересекается с улицей, образуется пере-крёст-ок — сиречь, крест, распятие. Разумеется, распятие в контексте всех атрибутов современной цивилизации.

Участь евангельских мучеников достаётся обыкновенным людям. (…) Удел, однажды выпавший святому Иоанну Крестителю, ныне переходит к незлобивому иноверцу Фельдману…”. В размышлениях критика всё натяжка: и в отношении креста-распятия, и участи евангельских мучеников, и Фельдмана.

Думается, М. Булгаков использует традицию, согласно которой “перекрёсток” — это, как сказано в словаре В. Даля, “место роковое и нечистое”, “тут совершаются чары, заговоры… На перекрёстке нечистый волен в душе человека”. И герои “Белой гвардии” в различных ситуациях, от любовной до военной, делают в конце концов метафизический выбор, выбор между Христом и антихристом, что, правда, редко кем из них осознаётся.

Сознательно вводя в роман высший критерий личности и жизни вообще, писатель следует христоцентричной традиции русской литературы. Поэтому в ключевых сценах романа появляются Елена Турбина, Иван Русаков, Петька Щеглов — герои, которые символизируют силу и разные грани христианских идеалов, противостоящих мечу войны, смерти физической.

Идея возмездия, расплаты, лейтмотивом проходящая через всё произведение, не случайно заменяется идеей Бога, христианской любовью, детской непорочностью. Символично, что меч на Владимирском соборе вновь превращается в крест. К небу, престолу Бога, к вечным ценностям, которые символизирует оно, открыто призывает обратиться М. Булгаков, обратиться к тем ценностям, которые в большей или меньшей степени забыли, через которые переступили почти все герои романа.

 

Спор о вере

Пакулов Г. И. Гарь: Роман. — Иркутск, изд-во “Иркутский писатель”, 2005

Сложную тему избрал для своего романа Глеб Иосифович Пакулов — известный сибирский писатель, которому в этом году исполнилось 76 лет.

Историческая романистика — жанр литературы, достигший больших высот в советские времена, представленный блестящими произведениями Алексея Толстого, Вячеслава Шишкова, Степана Злобина, Алексея Югова, Валентина Пикуля и других корифеев советской художественной исторической прозы, ныне пребывает как бы в умалении. Последним крупным, действительно глубоким автором историко-художественных исследований, а именно так можно назвать его произведения, был ныне покойный, убиенный, незабвенный Дмитрий Балашов. Потом наступило безвременье. Конечно, постоянно издаются и заполняют книжные прилавки многочисленные, в немыслимых аляповатых обложках дешёвые издания, претендующие на звание “исторических” произведений, где история России (да и мировая) перекраивается, как Бог знает кто на душу положит, а вернее, как угодно вкусам низкопробного рынка. Это — чтиво. Мускулистые герои таких произведений не имеют, разумеется, никакого отношения к реальным лицам прошлого, так же как, допустим, “исторические” озарения Фоменко не имеют ничего общего с “Историей государства Российского”.

Но вот — эпоха Раскола. Это — семнадцатый век, это патриарх Никон (“…Нихан — с того света спихан!”, как характеризуется он с первых страниц романа Пакулова), это царь Алексей Михайлович Романов, это князь Иван Хованский, это духовник царя Стефан Вонифатьев, священник Иван Неронов и весь кружок “ревнителей благочестия”, это, наконец, и главный герой произведения — протопоп Аввакум Петров — огнеборец в славе и в своей великой и трагической судьбе.

Семнадцатый век… Для России это время выбора судьбы. Да, именно судьбы, ведь когда избирается вера для народа или даже способ исповедания веры — это избирается судьба народа, нации, государства. В чём была причина того необычайного смятения, которое охватило русское общество середины семнадцатого века в связи с реформами патриарха Никона? Почему изменения в текстах священных книг, в Символе Веры (так, например, решили читать: “…царствию Его не будет конца” вместо: “…царствию Его несть конца”) или троеперстное сложение пальцев взамен двоеперстного при совершении Крестного Знамения — всё это вызвало бурный протест и в народе, и в среде как низшего, так отчасти и высшего священства? Почему Россия словно взорвалась и произошло глубокое и трагическое расслоение в русском народе, приведшее к неисчислимым жертвам, серьёзному духовному надлому и, может быть, в дальнейшей исторической перспективе — ко всем тем бедам, вплоть до революции, что свершились в России в последующие века? Открываем роман Пакулова, читаем…

“- И не надо выправлять! — Неронов выдернул руку из-под ладони патриарха. — Ведь по их мудрованию — конец есть, но боятся его и успокаивают — “не будет”. Пошто врут и двойничают? Мы-то знаем — царствию Божьему несть конца! Несть! Стало быть — нету!”

Да, малейшее нарушение в древних текстах Священного Писания воспринималось ревнителями благочестия как покушение на сами основы веры. А за это, за “единый аз”, можно было, по слову протопопа Аввакума, пойти и на крест. И то, что это так, доказывает летопись жизни Аввакума, с большой художественной силой развёрнутая на страницах романа Глеба Пакулова “Гарь”. Взяв за основу своего произведения известное “Житие протопопа Аввакума, написанное им самим”, Пакулов сумел претворить его в исторический роман, глубокий, психологичный, наполненный яркими красками в описаниях российских исторических древностей, природы России и её удивительных, очень сложных людей.

Аввакума томят без хлеба и воды в гнилых застенках, ссылают в ледяную Сибирь. И не одного ведь ссылают, что для него, как человека физически крепкого, было бы, может быть, не так страшно, но ссылают вместе с семьёй, с малыми ребятами — не все из его семьи выдерживают это испытание. К мукам физическим Аввакума добавляются и муки душевные, когда ему на глухом сельском погосте приходится хоронить своего маленького сына, умершего по пути в ссылку.

Окунаясь в это произведение, как в “океан многозвонный”, мы, читатели, неожиданно понимаем, что люди далёкого прошлого, оказывается, удивительно близки нам. Их чувства, дела, житейские заботы, душевные переживания — всё как и у нас, ничто не меняется в природе человека, и сильные характеры, они всегда прекрасны, такие люди одинаково полны достоинства, будь они одеты хоть в рубище каторжанина, хоть в боярский кафтан.

Станислав Зотов

Содержание