Любой национальный язык по отношению к каждому человеку — объективная данность. В нем, независимо от воли и желания каждого, существуют лексикон и грамматика; понятийная база; система ассоциативных связей, позволяющая объединить через различные лексические формы подчас кажущиеся весьма далекими по смыслу образы определенных явлений жизни в единые для многих людей понятия. Человек, познавая окружающий мир, только входит в эту информационную систему, осваивает её, пользуется ею, передавая и принимая информацию; и в этом проявляется субъективизм каждого. Но в обществе субъективизм такого рода подчинен статистическим закономерностям. И статистика объективна по отношению к каждому обществу во всякое время.
Русский язык — общий для нас, для Пушкина и для тех, кто будет читать эту работу. Поэтому мы не навязываем, как это может поначалу показаться, Александру Сергеевичу Пушкину не свойственное ему мировоззрение, а, наоборот, входим в общую с ним информационную систему РУССКОЙ поэмы “Руслан и Людмила” и раскрываем через ассоциативные связи РУССКОГО языка её содержание как объективное иносказание; объективное по отношению к Пушкину, тексту поэмы, нам, читателям.
Возможно, что предлагаемый нами вариант раскрытия второго смыслового ряда содержания поэмы, отличного от того, который воспринимается обыденным сознанием, кому-то не понравится. Однако, каждый может убедиться, что его невозможно получить опираясь на перевод поэмы на какой-либо другой язык (английский, немецкий, идиш и др.), в которых иные ассоциативные связи, иная понятийная база, иные лексикон и грамматика. Предлагаемый нами для осмысления вариант — РУССКИЙ, а не русскоязычный.
Под русско-язычностью же мы понимаем использование лексикона и грамматики Русского языка, но опирающегося на не свойственные русской культуре понятийную базу и ассоциативные связи. И не следует думать, что понятийная база и ассоциативные связи придуманы нами специально в этой работе, чтобы позлить “русскоязычного” читателя. Если бы таковых в действительности не было или их можно было посчитать плодом нашего больного воображения, то у “русскоязычных” не было бы и причин возмущаться: они бы просто не поняли, с чем ассоциируется их неприятие, вскрытого нами и отличающегося от обыденного, второго смыслового ряда РУССКОЙ поэмы, как иносказания о целостной концепции жизнестроя русских по духу, прежде всего. И в силу вышесказанного, мы готовы принять любую критику целостности данной концепции, но считаем, что и вестись она должна также с позиций целостности.
Мы также полагаем, что понимание Пушкиным прошлых и будущих событий российской действительности, идущих в рамках глобального исторического процесса, опиралось прежде всего на целостность эпоса славянских народов. Показать это несложно, поскольку концепция жизнестроя общества, закрытая для обыденного сознания, на поверхностный взгляд, кажущимися фантастическими образами поэмы “Руслан и Людмила” существует в той или иной форме в эпосе многих народов мира. Эпос же в истории каждого народа — первое культурное явление, в котором отражено национальное самосознание, мировоззрение и основные этапы истории становления государственности народа. Мировоззрение народа формирует в эпосе систему представлений о Добре и Зле, Справедливости и нравственных путях отстаивания Добра и Справедливости. Эпос целостен и все проблемы нравственности решает в формах художественных иносказаний, а не абстрактно-логических категориях социальной науки. В подавляющем большинстве случаев носителем Зла в Эпосе выступают собирательные образы, злостность поведения которых не связана с чуждым этническим происхождением.
Чуждое этническое происхождение обретает какую-либо значимость только в эпосе угнетаемого этнически чуждыми завоевателями народа. Эпосу свойственно только осознание собственной национальной культуры. Hи национализм, ни нацизм в эпосе не удерживаются. Hацизм, сионо-интернацизм иудеев и ответный национализма народов, порождаемые “Библией” (“Ветхий Завет” неоднократно требует истребления “волхвов”, “ворожей”, “пророков”, “сновидцев”, т. е. людей, которые освоили некий потенциал развития в большей мере, чем окружающие, а “Второзаконие” (пятая книга Торы) требует предавать заклятию (уничтожению) представителей других народов, способных оказать сопротивление иудеям), — доказательство того, что “Пятикнижие” Моисеево — не древнееврейский эпос, а плод раздумий серьезных профессионалов древней социологии. К этим профессионалам мы относим, прежде всего, представителей древнеегипетского жречества, разработавших программу “Синайского турпохода” и, по всей видимости, принявших непосредственное участие в её исполнении.
Под национализмом мы понимаем осознание уникальности собственной культуры в сочетании с отрицанием уникальности и значимости для человечества иных национальных культур; под нацизмом — сознательное уничтожение иных культур и/либо народов, их создавших. Исходя из этих определений, ни один здравомыслящий человек не может обвинить русских ни в национализме, ни в нацизме, а лучшим доказательством справедливости такого определения может служить взрыв национализма в период перестройки на окраинах России. Если бы русские были настоящими националистами вроде англосаксов, или немцев, то эстонцы, латыши, армяне, чеченцы, татары и другие народы нашей многонациональной державы не имели бы возможности декларировать свой национализм.
Вторично к проблемам, представленным в эпосе в образной форме, народ обращается в процессе развития различных видов искусств и социологических наук: философии (богословия), истории, экономических наук. Эпос — общенародное культурное достояние и он, как правило, складывается в условиях отсутствия классового расслоения общества. Различные же Hауки и Искусства складываются в процессе общественного объединения труда при объективном обособлении профессиональной управленческой деятельности, закономерным следствием которого и является классовое расслоение общества. Этими видами труда, как правило, заняты представители, так называемой, “элиты” — социального слоя, наиболее информированного в области прикладной фактологии, общественного в целом уровня значимости, и обремененного завышенными самооценками, лишающими его целостности и полноты мировосприятия.
Фактор нарушения целостности мировосприятия в среде дореволюционной “элитарной” интеллигенции и проявился в оценках литературной критикой того времени поэмы “Руслан и Людмила”. Допущенные в силу своего профессионализма к фактологии знания, используемого Пушкиным при написании поэмы, литературные специалисты — современники поэта — лишь добросовестно перечислили доступные им источники:
«Что касается источников поэмы, то еще в статье неизвестного автора в “Рецензенте” 1821 г. указано было на сходство с мотивами “Роландо” Ариосто, “Оберона” Виланда, “Ричардета” Фортигверры и, может быть, “Девственницы” Вольтера. Позднейшие исследователи значительно расширили круг литературных влияний, отразившихся на “Руслане и Людмиле”. Прежде всего обращено было внимание на источники русские — на сказку о Еруслане Лазаревиче, известную Пушкину по лубочным изданиям, на “Древние российские стихотворения” Кирши Данилова и на основанное почти всецело на “Русских сказках, содержащих древнейшие повествования о славных богатырях” М. Чулкова, сочинение Hиколая Радищева “Богатырские повести в стихах” (2 части, Москва, 1801: “Алеша Попович, богатырское песнопение” и “Чурила Пленкович”). В первом из указанных “песнопений” Алеша увозит у сонного витязя красавицу Людмилу, которая похищена отвратительным колдуном Челубеем, сыном Яги. Алеше и Людмиле помогает жрица-предсказательница и дает Людмиле чудесное кольцо, делающее её неуязвимой. Hо Челубей погрузил Алешу в сон и похитил Людмилу. Алеша едет на поиски и прежде всего встречает старца в темной пещере и пр. Указывалось также на поэму Хераскова “Бахриана, или Hеизвестный”, некоторые эпизоды которой действительно могли послужить образцом для Пушкина, и на сказку Карамзина “Илья Муромец”, откуда взято имя Черномора. Имена некоторых других лиц поэмы также нашлись в более ранних русских источниках: Рогдай — у Жуковского в “Марьиной роще” и у Карамзина в “Истории Государства Российского”; Руслан — у Богдановича в драме “Славяне”; Ратмир (Радмир) — у Батюшкова в повести “Предслава и Добрыня”; Фарлаф — в договоре Игоря с греками у Карамзина в “Истории…”. Отмечены были, далее, некоторые общие черты поэмы с “Душенькой” Богдановича и “Причудницей” Дмитриева, с балладой Каменева “Громвал” и параллельные места из повести Жуковского “Двенадцать спящих дев”, о которой сам Пушкин говорит в начале четвертой песни. В отношении иностранных источников указано, что, например, битва Руслана с Черномором напоминает битву волшебника Атланта с царем Градассом и Роджером в пятой песне “Hеистовый Роландо” Ариосто. Л. И. Поливанов обратил внимание на сказки Гамильтона, в которых действуют добрые и злые волшебники и волшебницы и иногда рассказывается о похищении красавиц; но сходство “Руслана и Людмилы” с этими сказками только общее и довольно отдаленное» (“Введение” к поэме, ПСС А.С.Пушкина, под реакцией П.О.Морозова, т. 3, 1909 г.).
Изложенную выше фактологию источников, имеющих внешнее сходство с сюжетной линией поэмы Пушкина, можно значительно расширить. Так, например, известно, что “Сказание о Еруслане Лазаревиче” относится к оригинальным русским сказаниям с заимствованным сюжетом. В примечаниях к “Русской бытовой повести” (изд. 1991 г.), указывается, что “Сказание” появилось на Руси «очевидно в начале XVII века как пересказ восточного сказания о персидском богатыре Рустеме имевшего древнейшие корни уже в X веке, входившего в поэму “Шахнаме” (“Книга о царях”) персидского поэта Фирдоуси».
3 февраля 1992 г., в канун встречи Hового Года по восточному календарю, по первой программе центрального телевидения был показан китайский фильм по мотивам древнекитайского эпоса “Стальная ладонь”, в котором также прослеживается сюжетная линия “Руслана и Людмилы” и в котором присутствует весь набор знакомых из поэмы образов, включая горбатого карлу-убийцу. Удивительно то, что карла убивает свои жертвы странным трезубцем (трезубец, как образ триединства материи, информации, меры, — тайное оружие и китайского знахарства?), всегда нападая сзади и оставаясь как бы невидимым. Сюжетная линия китайского варианта строится вокруг борьбы за секрет владения тайной “стальной ладони” (особый вид живой энергетики), информация о которой хранится под левой и правой стопой огромной статуи. Финал почти такой же, как у Пушкина: освободитель пленницы, овладевший секретом “стальной ладони” (аналог чудесного меча Руслана?), получает благословение Главы сил добра (китайский вариант Владимира) и наказ пользоваться мощью добытого в бою оружия только во имя добра. Отсюда видно, что русская поэма Пушкина в какой-то мере отражает китайский и арабский эпосы.
Все творчество Пушкина целостно, но “Руслан и Людмила” занимает в нем особое место. Можно даже сказать, что все произведения Первого Поэта России вышли из “Руслана и Людмилы”. Если исходить из того, что Пушкин не занимался пустяками, а пытался своим творчеством помочь современникам и будущим поколениям разрешить серьезные социальные проблемы, то при таком подходе и в “Домике в Коломне”, и в “Повестях Белкина”, и в “Маленьких трагедиях”, и в “Египетских ночах”, и в “Пиковой даме”, и в особенности в “Медном всаднике”, который многие “пушкинисты” считают (и не без основания) самым загадочным произведением, читатель обнаружит развитие тематики, начало которой было положено в “Руслане и Людмиле”. Этот творческий подход, лишь столетие спустя, пытался повторить евро-кумир Запада Томас Манн, который как-то сам заметил, что все мои романы вышли из “Буденброкков” (первый роман, завершенный им, как и Пушкиным “Руслан и Людмила”, в двадцатилетнем возрасте).
Все произведения Пушкина немного загадочны, но их неуловимая и притягательная загадочность есть доказательство существования в них второго смыслового ряда (термин введен Андреем Белым при попытке раскодирования “Медного всадника”), который каждый читатель может попытается раскрыть сам в соответствии с присущим только ему чувством Меры. Так он сможет открыть, если не испугается, для себя и окружающих меру своего понимания общего хода вещей (термин, введенный самим Пушкиным). Поэтому все, кто стремится понять второй смысловой ряд “Руслана и Людмилы” и других произведений поэта, невольно встают перед выбором: либо опускать поэта до своего уровня понимания, либо подниматься до меры понимания общего хода вещей Пушкиным.
По нашему мнению, поэма описывает объективно существующий, объемлющий частные, глобальный исторический процесс. Методология имеет дело с процессами. Частные факты одновременно могут принадлежать нескольким взаимовложенным процессам. Все рецензенты и критики Пушкина, изучая фактологическое сходство поэмы с другими произведениями, как правило, избегают обсуждать процессы, для иллюстрации которых и привлекаются, возможно, одни и те же факты, существующие в едином глобальном историческом процессе. Если мы будем изучать только факты и игнорировать процессы, их объемлющие, то мы будем иметь возможность в одну концепцию сгрузить частные факты, относящиеся к различным объективным частным процессам и, таким образом, получить концепцию объективно несуществующего процесса. Обманчивую видимость реальности концепции объективно несуществующего процесса будет придавать достоверная хронологическая последовательность смены фактов.
Обилие частных фактов, принадлежащих к длительным по времени разнородным объективным взаимовложенным процессам, при отсутствии осознанной методологии, ориентированной на распознавание процессов, выражается у множества методологически безграмотных людей в плюрализме недостоверных мнений об одном и том же объективном процессе. “Плюрализм мнений” методологически безграмотной толпы — закономерное явление. Многие представители современной интеллигенции, не понимая, что любые знания — только приданое к строю психики, самонадеянно причисляют к толпе простых тружеников, не имеющих доступа к фактологии знания. Однако, в условиях преобладания в обществе толпо-“элитарной” нравственности, те, кто мнит себя “элитой”, видит труд со стороны, оказываются в большей степени, по сравнению с трудовым народом, искалеченными целенаправленным воздействием на подсознание и сознание разрушающими целостность мировосприятия библейскими стереотипами поведения.
Доктор философских наук А.Бутенко, бывший до перестройки заведующим отделом общих проблем мирового социализма Института экономики мировой социалистической системы АH СССР, а сегодня — один из главных радетелей капитализма, в журнале “Hаука и жизнь” № 4, 1988 г., в статье “Как подойти к научному пониманию истории советского общества” пишет:
«…руководствуемся одной методологией, факты изучаем и знаем одни и те же, а к выводам приходим разным. Почему?»
И далее сам отвечает: «Это объясняется тем, что при изучении истории наряду с методологией и фактами еще существует концепция, связывающая основные этапы рассматриваемого исторического времени. Эта концепция у спорящих авторов разная, а потому одни и те же факты выглядят каждый раз в разном освещении, со своим смысловым оттенком».
Другими словами, для авторитета “от философии” не существует единого объективного глобального исторического процесса, а есть лишь множество субъективных концепций, непонятно каким образом «связывающих основные этапы рассматриваемого исторического времени». Поэтому-то все концепции управления современных “философских авторитетов” как правило высосаны из пальца, а не являются отражением мировоззрения народа, среди которого они живут. В этом проявляется их методологическая нищета и в неспособность к познанию мира.
“Ну это все философия, — может возразить читатель, — интереснее как обстоят дела с “методологической нищетой” в литературе?”. Возьмем выступление Б.Н.Стругацкого на Ленинградском семинаре писателей-фантастов 13 апреля 1987 г.
«Всякий человек, который написал в жизни хотя бы двадцать авторских листов, знает, что существует две методики написания фантастических вещей. Методика номер один — это работа от концепции . Вы берете откуда-то , высасываете из пальца некую формулировку, которая касается свойств общества, мира, Вселенной, а затем создаете ситуацию, которая наилучшим образом её демонстрирует. Второй путь, сами понимаете обратный. Вы отталкиваетесь от ситуации , которая почему-то поражает ваше воображение, и, исходя из нее, создаете мир, одной из граней которого обязательно будет определенная концепция».
Это по существу тоже признание в методологической нищете, ибо обе методики написания фантастических вещей, изложенные Б.Н.Стругацким, иллюстрируют калейдоскопичность его личностного мировосприятия. Только, если в первом случае он, даже не пытаясь понять как устроен мир, “высасывает из пальца некую формулировку” концепции и создает ситуацию, “которая наилучшим образом её (т. е. формулировку концепции) демонстрирует”, то во втором случае он просто выдергивает из целостного процесса (разумеется, социального ибо с другими писатель дела не имеет) некий факт, который почему-то “поражает его воображение” и который становится основой для создания мира, “одной из граней которого обязательно будет определенная концепция”. Но почему тот или иной факт поразил его воображение писатель определить не может, хотя и утверждает, что концепция мира, созданного его воображением, — вполне определенная . Но на самом деле факт, его поразивший, — не “какой-то”, и формулировка концепции, высасываемая им из пальца, — не “некая”, а результат проявления неосознаваемой им лично, но тем не менее объективно определяющей стереотипы его отношения к внешнему миру, библейской концепции управления, которая, как мы видим, на уровне сознания для него непостижима. И, если внимательно читать произведения братьев Стругацких, то можно найти в них явные признаки выражения надбиблейского демонического мировоззрения, никак не связанного ни с биосферой планеты Земля, ни с реальной хронологией глобального исторического процесса. Как и в Библии, в их произведениях отсутствует описание природы; их герои без прошлого, без родовых корней, они ниоткуда; действуют как персонажи, лишенные свободы воли, т. е. как биороботы и потому невозможно к ним проникнуться настоящими человеческими чувствами; а за кулисами сюжетов многих их произведений стоит романтизируемая тайная иерархия. И все это вместе — результат антагонизмов их сознания и подсознания и непонимания ими лично роли методологической культуры как в творчестве художников и ученых, так и в жизни всего общества.
Hо если есть методологическая культура, то частные факты пропускаются через призму метода, в результате чего появляется субъективная концепция объективного процесса. И первый критерий достоверности субъективной концепции объективного процесса — сходимость с реальностью прогнозов развития объективного процесса в будущем и вскрытие ранее неизвестных фактов в их причинно-следственной связи в прошлом.
Hовые, ранее неизвестные факты и общественная практика с течением времени либо подтверждают правильность субъективной концепции объективного процесса, либо вынуждают авторов концепции совершенствовать её, а то и пересматривать. Поскольку один и тот же объективный процесс проявляется в многообразии частных фактов, то разным исследователям могут быть доступны, как мы убедились на примере поэмы “Руслан и Людмила”, разнородные совокупности фактов. Hо если они изучают не факты, а один и тот же объективный процесс, и обладают достаточно высокой методологической культурой, они неизбежно с течением времени придут к единой концепции одного и того же объективного процесса в силу общности свойств отображения.
Приведем только один пример, из которого станет более понятной и разница между динамичной символикой и статичной аллегорией, и то, что истина — всегда исторически конкретна. Многие читатели после ознакомления со вторым смысловым рядом пушкинских произведений задают вопрос: “А зачем иносказания, особая система символов? почему Пушкин не мог написать обо всем прямо, как дано в расшифровке.” Попробуем только представить: начало XIX века и все написано прямо…
Людмила [61]
ПОСВЯЩЕНИЕ
Красавицам, Людмилам мира,
Я посвящаю этот труд…
Когда-то Черного кумира
Они по стенке разотрут
И, сбросив дьявольский венец,
Свободны будут наконец!…
ПРОЛОГ
В глуши российского подворья,
Где не изгажен русский дух,
По-прежнему у Лукоморья
Шумит листвою старый дуб.
Там по цепи злаченой ходит,
Как в старину, ученый кот;
Идет направо — песнь заводит,
Налево, как известно, врет.
И пусть бы врал, да плоховаты
Пошли у витязей дела:
Одни, подавшись в демократы,
Разоружились догола;
Другие не сдают мечей
Для переделки на орала,
Смекнув, что вряд ли царь Кощей
Перековался на Барана.
И Дядька тут им не указ;
Да тот и сам в обход законов
Российский золотой запас
Крадет для братьев-соломонов.
Хиреет, рушится держава,
Народ уже устал стонать…
Однако кот пошел направо —
Пора и песню начинать…
ПЕСНЯ ПЕРВАЯ
В высокой гриднице своей
Сидел растерянный и жалкий
Внебрачный сын еврейки Малки,
А стало быть, совсем еврей —
Владимир-князь. Гнездился ад
В душе и так довольно темной.
А ведь еще три дня назад
Людмилы, дочери приемной,
Играл он свадьбу… пир шумел,
Веселье набирала пьянка,
И на Людмилу взгляд не смел
Поднять славянский гой Русланка.
Руслан…Владимир сжал кулак;
Руслан и Русь — звучат похоже.
Язычник… горделивый враг…
Но здесь политика дороже.
Немало сил потратил он,
Чтоб в эти дикие пространства
Внедрить иудо-христианство;
Был Византией награжден…
Потом узнают, что почем,
Его не принявшие сдуру;
Паля огнем, круша мечем,
Он уничтожит их культуру…
Теперь в берлогу нужно влезть,
Где кнут ничто, там пряник славно,
Где надо — лесть, где надо — месть,
Здесь на руку любовь Руслана.
Объединению земли
Препон в языческой усадьбе.
И мысли снова привели
Владимира к минувшей свадьбе.
Он вспомнил тьмы слепящий круг
И гром невероятной силы
И в тишине, наставшей вдруг,
Весть о хищении Людмилы…
Четыре витязя лихих
Тотчас на поиски помчались
(Руслан печальный среди них).
Известно, как они расстались
На перекрестии дорог:
Рогдай поехал на восток,
Фарлаф на север потянулся,
Ратмир на юг, где каганат;
Руслана чуткий конь рванулся
На догорающий закат.
Ноздрями, видно чуял он,
Где черной силы бастион…
Пока усталого коня
Руслан торопит в нетерпенье,
Позволь, читатель, отступленье…
Дух Пушкина, прости меня…
За то, что тронул труд нетленный
Твоей поэзии священной,
Что в необъявленной войне
Я взял «Руслана» за опору,
Но если б жил ты в эту пору,
Ужель остался в стороне
И с умилением взирал
На все российские напасти
Иль бессловесно презирал
Нуворишей, пришедших к власти?
Нет! Мощь душевного огня,
Потомок знойных абиссиний,
Ты снова бы отдал России…
Дух Пушкина простил меня,
Простил и легкость дал перу,
Мои сомнения рассея
О целях первого в миру
Антисемита Моисея…
Итак, читатель, поспешим
На запад следом за Русланом.
Там в предрассветии туманном,
Среди белеющих вершин,
В пещере древний старец Финн
Руслана встретил как родного,
И слушал тот святое слово
При свете трепетном лучин.
«Я в мудрых книгах прочитал,
Мой сын, весь путь родной державы
И будущее нашей славы,
И века страшного провал.
Смотри: людей уничтоженье,
Двадцатый век… начало смут,
Когда надолго управленье
Шестиугольные возьмут.
Что дальше видим… не стихию,
Не чужеземные полки —
Зубами рвут в куски Россию
Неистовые собчаки…»
«Собаки?» — вещего поправил
Руслан, словечком удивлен.
Тот молвил: «Может…» и добавил —
«Я в терминах не столь силен».
И, грустно глядя на Руслана,
Взяв пыльный список со стола,
Сказал: «На русского Ивана
Порою не хватает зла.
Читай! С тех пор, как в том же веке
Пустили на правленье сесть
Убийцу-зверя в человеке
С числом шестьсот шестьдесят шесть,
Все вкривь пошло. Потом в столице
Мэр Нойман с кличкою «Попов»
Под иудейской колесницей
Подавит наших дураков.
Или еще штришок забавный,
Смотри-ка, неплохой расклад:
В разведке русской будет главный
Опять из этих… Киршенблат?
Причем все скажут, что ж такого
Плохого, не поймем никак?
Раз взял он кличку Примакова,
Так значит это наш… примак!
Руслан! Нелепые картины,
Дурацкий путч, как балаган, —
Все это происки Наины!»
«Иосифовны?» — встал Руслан.
«Да нет», — пергамент убирая,
Сказал спокойно старина, —
«То — то ж Наина, но вторая,
Как будто царская жена.
Давно к России страсть питал,
Внедрясь с религией невинно,
Под скромным именем Наина
Крутой еврейский капитал.
Масонской мафии дитя,
Вскормленное идеей роста,
Покроет скоро, как короста,
Просторы наши не шутя!»
«Ну, в нашем времени разбой, —
Вскричал Руслан, — а там подавно!»
Впервые правою рукой
Перекрестившись православно [62]
«Спокойно, витязь, саранча
Имеет маленький изъянчик:
У них в деснице нет МЕЧА —
МЕТОДОЛОГИИ, мой мальчик!
Когда по выжженной пустыне
Водил их Моисей, тогда
С далеких предков и поныне
Их отучали от труда,
Кормили «манною небесной»
Из царства «пламенного Ра»;
Методикой почти чудесной
Жрецы владели, мастера!
Скрепили в третьем поколенье
“Трудом” достигнутый эффект,
Внедрив идею разрушенья
Как генетический дефект…
Любой генетик-простофиля
Создаст вам в рамках трех колен
В известной мушке дрозофиле
Устойчивый мутантный ген!
У тех, кто труд не разумеет,
Полголовы — один муляж.
Увы, бессильно сожалеет
Об этом факте разум наш.
Лишенный напрочь в правой части
Уменья строить “общий вид”,
С тех пор незримой служит власти
Сей левомозгий инвалид».
«И что же, так на все века?»
«Да нет, — сказал старик, — пока…
Пока закрыты будут знанья
И сохранится герметизм,
Дотоль в международном зданье
Бал будет править сионизм.
Но там, на рубеже столетий,
(Запомни, витязь, ты — народ!)
От иудейских лихолетий
Весь мир освобожденья ждет!
Открой при случае Коран,
Найди второй главы реченье:
Там МЕЧ был Моисею дан —
ПИСАНИЕ и РАЗЛИЧЕНЬЕ!
С писаньем Вера нам дана,
А Различение — сокрыто
Затем, чтоб черная “элита”
Планетой правила одна.
Взамен в Россию был внедрен
Гнуснейший [63] институт кредита,
А алкогольное корыто
В среду языческих племен
Так пододвинуто Наиной,
Что влезешь, как ни поверни,
Чтоб мы смекали, как они,
Одною левой половиной.
Секреты здорово стеречь
Приходится “элитной” касте,
Но ты добудешь этот МЕЧ
На гибель сатанинской власти!
Вперед, мой сын, России славу,
Людмилу в горницу верни!
Проедешь топь — сверни НАПРАВО,
Прощай… Господь тебя храни!»
И витязь устремился вдаль…
Его настиг соперник нервный,
Рогдай. И в битве беспримерной
Руслан вскричал: «Умри!» А жаль…
Рогдай последний был оплот
Языческой “элиты” ратной.
Но дело сделано — обратной
Дороги время не дает!
Война, конечно, есть война…
Иной Руси вставала слава,
Являлась новая страна
Как православная держава!
Чтоб гордый росс не сильно вырос,
Тогда нам и внедрили “вирус”…
Потом, как помним, поле брани
Руслан пересекал, скорбя,
Шепча: «О поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?»
Здесь выбрал он на всякий случай
Копье от битвы роковой
И, проскочивши лес дремучий,
Чуть не столкнулся с ГОЛОВОЙ.
Не вышло с нею диалога,
Та стала дуть, подняв копье,
Руслан рванулся на нее,
Но продвигался ненамного.
Покуда гнев вскипает в нем,
Понаблюдаем за конем.
Гнедой все признаки толпы
Великолепно проявляет:
Натужа грудь, она стопы
На путь неверный направляет
И жмет под лозунгом “Свобода!”,
Объята страхом и слепа,
Не вызревшая до народа
Национальная толпа…
Точь-в-точь как ныне вся орава
За радикалами вослед
Рванула, словно в пасть удава,
В вонючий западный кювет.
Да ведь скакнула всей страной,
Как кот на масляную кринку,
И к “демократии”, и к рынку
Пришла отарою шальной.
А мы вернемся к Голове
Но только во второй главе…
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Вообще-то, головы без тел —
Особый повод для раздумий —
И в части мавзолейных мумий,
И в смысле повседневных дел…
Поэт блестяще передал
Трагедию такого рода:
Ведь власть от своего народа
Была оторвана всегда.
А может видел наяву
Расстрел жестокий на Урале,
Когда российскую главу
Друзья свободы оторвали?… [64]
Дом Ельцин снес (такой каприз),
Кто б охнул: «Ты не прав, Борис!»
Но нам пора рассказ вести,
Как Голова теснит Руслана,
Сильней любого урагана
Так дует, что не подойти.
Руслан смекнул, чем взять башку,
Явив немалые таланты,
Придал значенье ЯЗЫКУ
Как инструменту пропаганды.
В момент пронзает он копьем
Язык хохочущему диву.
А взявши инициативу,
Все — дело техники потом!
(О, пресса наших радикалов
С неумолкающим враньем,
Когда народ проткнет копьем
Твое раздвоенное жало?!)
Удар в опавшую щеку,
И Голова, рванувшись странно,
Уже лежала на боку,
А МЕЧ сверкал в руке Руслана…
От возбужденья вне себя,
Герой летит и дальше рушить
И обрубить ей нос и уши,
(Как агентуру КГБе?).
Но слыша стон Главы сраженной,
Узрев тоску погасших глаз,
Остановился вдруг смущенный
И слушает ее рассказ:
«Ты вразумил меня!» — «Ну вот», —
Руслан подумал равнодушно, —
«Бывает власть и впрямь послушна,
Когда народ ее прижмет.
Теперь, когда окончен бой,
Лишь покаяний не хватало».
«Виновна я перед тобой!» —
Тотчас же Голова сказала.
«Семья, где я ребенком рос,
В братишки мне взяла урода;
Имел он “самый глупый рост”
Как символ “малого народа”.
Но ум у дьявола купил,
Умел логично строить схемы,
И силу в бороде хранил
Кредитно-денежной системы!
Копаясь в древних книгах, он
Насобирал туманных знаний,
Что некий МЕЧ хранят славяне,
Которым будет умерщвлен
Наш договор, скрепленный братством,
Он — сгинет со своим богатством,
Я — буду головы лишен!
Меня меж тем уговорил он скоро,
Что МЕЧ тот должен быть у нас;
И, взяв на плечи Черномора,
Я в путь пустился в тот же час.
В подвале на краю земли
Мы все же этот МЕЧ нашли.
Меж нами спор произошел,
Кто истинный владелец клада?
И Черномор сказал, что надо
Найти консенсус… И нашел!
Уловку выдумал масон!
К земле советует прижаться,
И кто услышит первым “звон” —
“Свобода! Равенство! и Братство!” —
Тот до конца мечом владей,
А значит и толпой людей!
Припал я к зелени травы,
Стремясь не пропустить ни звука,
И… вмиг лишился головы!
Вот нашей простоте наука!
Мой остов, символ русских бед,
Библейским тернием обросший,
Остался на века отброшен
От мудрости славянских Вед!»
Читатель, стоп! Куда спешить?
Прошу отвлечься о сюжета,
Чтобы совместно разрешить
Загадку Первого Поэта!
Признаюсь, что не в силах я
В одном вопросе разобраться:
Зачем понадобилось “братцам”
Тащиться в дальние края,
Искать предмет, который может
В определенный кем-то миг
Практически угробить их?
А коль нашли… так уничтожить
Есть смысл немедленно его,
Чтоб избежать судьбы печальной!
Но прятать… прятать для чего,
В башке отнюдь не гениальной?
Пора символику раскрыть!
МЕЧ — это ЗНАНИЯ! Конечно,
Их можно временно “зарыть”,
Как поступил колдун, но вечно
Скрывать нельзя. За этот труд
И вправду голову сорвут!
«Так», — продолжала Голова, —
«Я был коварно обезглавлен!
И злою волей колдовства
Хранить опасный МЕЧ поставлен.
О, витязь! В сонме длинных лет
Мне думать времени хватало;
Не откажи мне в просьбе малой,
Народу передай совет:
Пока не вникнет россиянин,
Что враг ему не царь, не барин,
Не вор и не аристократ,
Не коммунист, не бюрократ,
Не зарубежный попечитель,
Не многословный обличитель,
Не дымный город, не село,
А — сионистское мурло!
Пока он это не осилит
И на словах, и на делах,
Томиться матери-России
В международных кандалах!
И будет красное ли знамя,
Трех или больше — цветный флаг,
Пока мы ходим под жидами,
Русь будет превращаться в прах!
Они в усердии и страсти,
К народам не скрывая злость,
Концептуальной служат власти,
Которой Русь, как в горле кость!
Ты спросишь, как же инвалиды
С одной абстракцией в мозгах
Дошли к вершине пирамиды,
Откуда правят всем на страх?
Здесь все историей сокрыто…
Но некий Флавий выдал факт:
В колено древнее левитов
Внедрился жрец-иерофант! [65]
Вот кто хранитель древних знаний,
В Египте запасенных впрок,
Строитель вавилонских зданий,
Вершитель судеб и пророк!
Лишь он подписывает ордер
На жизнь и смерть любой страны,
В его руках масонский орден,
Безумный сеятель войны;
Правительства — его игрушки,
А приоткрывших тайну в дверь —
Будь это Моцарт или Пушкин —
Яд или пуля ждет теперь…
Народов стародавний вор
И есть он — карла Черномор!
Да помни! Не был русский флаг
Трехцветной тряпкою масонской!
Светилось золотое солнце
На черном фоне… Злобный враг…»
Тут Голова закрыла очи
И замолчала… больше с ней
Не будем головы морочить,
У нас задачи поважней!
«Так!» — рассудил Руслан, — «я два
Уже источника имею!
И Финн, и эта Голова
Дают ключи — через еврея
К его почти что божеству,
Предиктору незримой власти.
Но где таится этот мастер?
Как с ним столкнуться наяву?
Чтоб от ошибки уберечь
Себя, источник нужен третий!
И этим третьим будет МЕЧ —
Методология столетий!
Вперед! К грядам швейцарских гор!
Там то ли Ра-ви, то ли Ле-ви —
Короче, карла Черномор
Штампует цепи русской деве!»
И вновь Руслан помчался в путь,
В себе уверенный отныне…
А нам пора передохнуть
Перед явленьем героини!…
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Один прозападный клеврет,
Поклонник бунта и стихии,
Сказал, что, мол, поэт в России —
Гораздо больше, чем поэт!
Он врал! Поэт и есть поэт!
Но вот когда её пространства
Певцы всемирного гражданства
Заполнят — жди, Россия, бед!
У них во дни народных смут
Всегда готова колесница.
Тогда покой им и не снится,
Какой там, к Гангнусу, уют!
Гарцует “нобелевский класс”,
Лауреаты сексуалы:
«Внимайте, русские коалы,
Россия-сука, слушай нас!»
Пришпилен на копье призыв,
Изъятый с западной помойки,
Вперед скитальцы перестройки
Летят, поводья опустив!
Ах, как им кажется легко
Разрушить вековое древо,
И то направо, то налево
Их флага клонится древко!
Но вот болтаться без опаски
Налево справа по бортам
Дозволено одним котам —
И то, как говорится, в сказке!
О, муза, ветреная дева,
Не уровняй меня с котом,
Не дай и мне свернуть налево
В моем рассказе непростом!
Опять свирепствует Сион,
Скрыв словоблудием бездарность,
Взметнулась вновь “пассионарность”
Псевдоэтнических племен!
Люд милый! Не смирись с пятой!
Россия! Вкупе с небесами
Раздвигни твердь земли святой,
Как лед под рыцарями-псами!
А что Людмила? Милый люд?
В сетях у коршуна-злодея
Глядит на горы, холодея,
Ей страшен дьявольский уют,
Противна роскошь; и девица,
Поддавшись настроенью, раз
Хотела даже утопиться,
Да образумилась тотчас.
Потом и ела, и пила
И на дурацкие уловки,
Протесты в форме голодовки
Или плакатов, не пошла!
Ведь верх здоровое начало
Всегда одержит у славян,
Конечно, плен — не балаган…
Вот слуги мерзкого кагала
Ее раздели… Так в веках
Нас раздевает вертопрах,
И мы смирились с раздеваньем,
Как с древней западной игрой…
Не спит. Удвоила вниманье.
А ты, читатель наш, утрой!
По пирамиде пониманья
Взберемся выше на этаж…
А кстати, вот и карла наш!
Не “выход”, а явленье века!
Скорей напоминает он
Обряды пышных похорон
Преставившегося генсека!
Возложенную на подушки,
Арапы бороду несут…
Но занимательней, чем Пушкин,
Не описать нам сцены тут.
Как будут пленницы вести
При важном появленьи карлы
Как спутает “стратегу” карты;
Прошу, читатель, перечти
Картинки из девичьей спальной,
Что натворила там княжна.
А мы напомним лишь печальный
Финал визита колдуна:
Застряв в валютной бороде,
Арапы, паникой объяты,
Как депутаты-демократы,
Своих придурочных идей
Не могут выразить словами,
Мычат и, брызгая слюной,
Размахивают рукавами,
Не выдав мысли ни одной!
И тащат карлу из “гарема”
Что дальше? Это их проблема!
Работая с “Русланом”, гений
Заботой странной был польщен:
Его курировал масон,
Известный Александр Тургенев.
И торопил, поправлял
Все в сторону “жуковской” фальши.
Поэт спокойно отправлял
Его рифмованно подальше:
«Тургенев — верный покровитель
Попов, евреев и скопцов!»
Даю цитату, как любитель,
Для пушкинистов-стервецов!
Не знаю степень посвященья
У этих дутых дураков,
Но степень жидовосхищенья
У них не ниже облаков!…
А мы послушаем совет,
Что россиянам дал поэт!
По поговорке мудреца:
«Здоровый дух — в здоровом теле!»
России надо встать с постели
И с бритой головы жреца
Содрать Священного Писанья
Все закрывающий колпак.
А дальше занести кулак
Над псевдошефом мирозданья:
И можно не лупить вполне,
Но гаркнуть на такой волне,
Чтоб сбить извечное зазнайство,
Запутать в бороде густой,
Стандарт разрушить золотой
И все гешефтное хозяйство!
Загнать в тупик бесовский клан,
А после вступит в бой Руслан!
Но дело с колпаком сложнее…
Теперь невидима, княжна
Гуляет по садам одна,
Не опасаясь чародея.
Вдруг видит: будто бы в дыму
Стоит Руслан! Он сильно ранен,
Ужасен вид его и странен;
Людмила ринулась к нему!
Постой Людмила! То капкан!
Но та уже в объятьях “мужа”…
И тут охватывает ужас
Людмилу! Это — Лже-Руслан!
(Имранович?). В нем выступает
Обличье злого колдуна!
И падает без чувств княжна,
И сном волшебным засыпает…
Тут и решил колдун седой
Людмилу приласкать немного,
Но слышит клич призывный рога!
Руслан зовет его на бой!
И карла в злобе неземной
Вновь деве шапку одевает
И в неизвестность улетает…
Людмила спит… И всей страной
Закрывши и глаза, и уши,
Спит Русь под шапкою карлуши…
А чтоб сожрать ее скорей,
Международная пиранья
Колпак Священного Писанья
Натягивает ей сильней!
И получает для обедов
Из плоти, выжженной дотла,
Команду “суверенитетов”
Плюс самостийного хохла,
И даже не хохла, скорее,
Коль речь идет о Кравчуке —
То самостийного еврея,
Что у Моссада на крючке!
А мы, читая “Суперкнигу”,
Все не отыщем до конца
Надежно спрятанную фигу
Бритоголового жреца!?
Но у Завета и Ислама
Есть общий стержень — Божий суд!
Возьмет ли кто-нибудь за труд
Писание поставить ПРЯМО?!
Как то советует Коран
И русский братец Иоанн. [66]
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Ты отдохнул, читатель мой?
Тогда вперед! По нашим планам
Стоит на очереди бой
Между “швейцарцем” и Русланом.
Тут главное, что сделал “рог” —
На воздух вытащил злодея.
А гласность колдунам не впрок;
Они становятся слабее.
Удар, что страшной булавой
Руслан по шлему получает,
Его смутил, но заставляет
Сильнее думать… головой.
Теперь бы было в самый раз
Серьезный повести рассказ
Об управленческих маневрах,
Как медленных, так и крутых,
Но мы и так уже на нервах;
Для знатоков оставим их…
Маневр Руслана был таков —
Отскок внезапный, без разбега,
И карла шлепнулся в Покров,
Подняв вокруг фонтаны снега.
Ну, здесь немного новостей:
Всегда в российском ареале
Сверхчеловеки всех мастей
В покровах снежных застревали.
Пока колдун соображал,
Руслан кредитную систему —
“Седую бороду” — зажал
И тем почти решил проблему.
Хоть карла, тоже хитрый пес,
Его под облака унес!
Руслану тяжело, не скрою,
Но и далече от земли
Он щиплет бороду порою,
Скупая доллар за рубли.
Ах, как Руслану в этот миг
Не помешала бы подмога.
Словесник наш, штамповщик книг,
Ну, шевельнись же хоть немного!
Но тщетно! Гордый русопят
Под той же шапкой сном объят…
А вас, друзья, не утомила
Интеллигентов наших роль?
Как только чуть нажмет Людмила
На русофобскую мозоль,
Сейчас же окрик: Шовинисты!
Из черной сотни мужичье!
И даже… Русские фашисты!
Ну, заметалось воронье!
И сердобольный русский люд
Опять во власти у иуд.
Не разберясь, устроить “гром”
Тут может наш “доброжелатель”.
Уж не зовем ли на погром?
Не дай нам это Бог, читатель!
На то хватало дураков,
Когда за дело брался мастер,
Подкинув в сотню мужиков
Валетов самой темной масти.
А мы с семнадцатого года
Не в силах удержать пока
Погромов русского народа
От мора, водки и штыка.
Когда все это началось,
Теперь не просто догадаться,
Тем более, что наши “святцы”
Хранит иноплеменный гость.
Скорей всего, когда штыком
Народ прогнал другого “гостя”
И либерал наш с мужиком
Растряс по заграницам кости.
Вот там им и вплели мотив,
Засевший в голову прилично,
Что русский, мол, мужик ленив,
А жизнь, мол, недемократична.
Интеллигенция тогда
На части резко разделилась:
Одна в Россию возвратилась,
Другая села навсегда
О русском мужике “тужити”.
А это, понимаем мы,
Милей из лондонского сити,
Чем из какой-то Костромы…
Как мужика отбить от лени,
Гадала, потирая лоб…
Вот тут-то карла — Черный гений
Ей и всучил “КАЛЕЙДОСКОП”.
А в нем — блестящие картинки,
В швейцарском сшитые дворце:
В нем и фаланстеры, и рынки,
Но всех красивей — О Че Це!
Ну, незадача — хоть в конце,
Но влезли в чуждую культуру!
Раскроем аббревиатуру:
“О” — это “обще”, “ценность” — “Це”
“Ч” — “человеческие”. Скажем:
Кто может ценности достать,
Тот посвященней может стать
И богоизбраннее даже.
Но… “ОЧеЦе” дают лишь в долг,
Их надо возвращать с приплатой.
«Что делать!? Так устроил бог!» —
Картавит ментор тороватый…
Любил наш благородный гусь,
Прильнув к глазку калейдоскопа,
Узреть, «Что вся прочла Европа?» [70]
И транспортировать на Русь!
Увидит, например, «Свобода!»,
И, этим камешком пленен,
Поднимет колокольный звон
От Польши до краев восхода.
Или надумает сначала
Создать «общеевр/…/ейский дом»
(Частицу «ОП» — вплетем потом,
Чтоб ритмику не нарушала).
То, обвинив народ в разбое,
(Мужик-то наш, известно, тать)
Он государство “правовое”
Вдруг вознамерится создать.
Так новый русский либерал
Домой вернулся просвещенным,
В какой-то мере посвященным,
Во что — убей, не понимал!
Но ложу посещал исправно,
Как синагогу иудей,
И гибнул иногда бесславно
За “генераторов идей”.
Рисунки Пушкина дают
Для размышленья пищу тоже.
Читай: «И я бы мог как шут».
Но где-то прокололась ложа.
А ровно через сотню лет
Шестым (по ритуальной мере)
Повешен был другой поэт —
Сергей Есенин — в «Англетере»…
Вот так веками масонье
Пророческое душит слово
От Пушкина и до Талькова…
Внимай, Отечество мое!
Но тяжко наш интеллигент
Идет на схватку с сионизмом —
И интер-наци- онанизмом
То объяснит в любой момент.
Его ошибка не простая,
Скорей — глобальная, друзья,
Международных волков стаю
Считать за нацию нельзя!
Когда же сбрасывают шоры
Розанов там… или Шульгин,
Звереют псы масонской своры
На части рвут — итог один.
А что их главный кукловод,
С Русланом прыгнувший в полет?
Взлетевши чуть не на луну,
Остервенело небо «пашет».
Кто у кого из них в плену —
Русь — у него, иль он — у наших?
Момент забавен, но суров,
Идет война на пораженье
Не двух соперников — МИРОВ!
Двух уровней мировоззренья!
Вот сникший карла наконец
В свои владения спустился
И о судьбе своей взмолился
Перед Русланом бритый жрец:
«Не дай, о витязь, умереть,
И я послушным буду впредь!»
«Живи, — сказал Руслан, — иуда,
Но бороду твою —
вот так-с!»
И обрубил МЕЧОМ. О чудо!
Был карла — вышел Карла Маркс!
Портрет того, что ввел народы
В семидесятилетний шок!
«Так значит вы одной породы!» —
Смекнул Руслан, достав мешок.
И карлу посадив в котомку,
Зашнуровал, ворча негромко:
«Отныне будешь, лгун проклятый,
Шутом на людях
выступать…»
А мы хотели приступать
Уже пожалуй к песне пятой.
Но прежде поглядим, однако,
На исторический процесс
И проследим, какой «прогресс»
России послужил во благо?…
С трудом переваривши Тору
И весь запутанный Завет,
Русь стала подниматься в гору
На Православии… Так нет!
По Вере справившие тризну
Большевики в известный год
Колпак еврейского марксизма
Вмиг натянули на народ!
Чуть свыклись с этою покройкой
И стали спину разгибать,
Как новой шапкой — перестройкой
Загнали люд в тупик опять!
Вновь «мастера» российский дом
В перестроении мышином
Своим измерили аршином
И поняли «своим» умом.
Однако же портной нахальный,
Который эти шапки шьет,
Предиктор, может, и глобальный,
Но если ныне не поймет,
Что после смены «эталона»
Пришли другие времена,
Что «против времени закона
Его наука не сильна [71] », —
Беды ему не избежать,
Так могут и в шуты не взять!
Своим же, что толпою жадной
Дошли до банков и трибун,
Напомним: «Страшен русский бунт,
Бессмысленный и беспощадный!»
Мысль Пушкина! Добавим к ней,
Что бунт осмысленный — страшней!
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
Перечитав последний лист,
Не сделать бы нам вывод ложный,
Что это все писал безбожный
Упрямый материалист.
Но что есть Бог — не нам судить!
Нам лишь известно из преданий,
Кого впрягли переводить
Стихи египетских сказаний.
И тот, кто древний текст добыл
Евангелий, осмыслит много:
Ведь вера в Бога, то — не вера Богу,
А БЕ — не синоним «был».
Попы в догматике своей
От торы долго не отстанут.
И Моисей у них — еврей,
Да и Христа в евреи тянут.
Но если поразмыслить строго,
(Хоть Библия — не наш предмет)
Поймем, что истина — от Бога,
А ложь — от правивших Завет.
“Нормально” думающий ахнет,
Читая эти письмена,
Где диалектикой не пахнет,
Но фактология — страшна.
И как уныло утверждает
В «Неве» проклюнувшийся прыщ: [72]
«По горло фактов мне хватает,
В методологии я нищ!»
Вот та черта, где в этой стае
Обороняются, как львы,
Патрон последний сберегая
Всегда для личной головы!
Не видя выхода из круга,
В истерике забились все:
И Меттер, строя «Пятый угол»,
И «белка» в «Пятом колесе». [73]
Но почему всю жизнь был падок
Бродить Бердяев, например,
С «волшебным фонарем химер», [74] —
Из области ба-а-альших загадок…
Загадки, впрочем, лишь игра.
Одну вам разгадать под силу:
Зачем поэт сравнил Людмилу
С Дельфирой. Что за Дельф и Ра?
А то, что знал он без сомненья,
Что есть сокрытые от глаз
Два мощных центра управленья
Сознанием народных масс.
Египетско-эллинский мост,
Где из-за плотности солидной
Формировался «глупый рост»,
То есть финансово-кредитный.
И центр — славянский. Этот был
Рассредоточенно-свободным
И с направлением природным
В конфликт, как первый, не входил;
Чем был, конечно, повод дан
Певцам чужого идеала
Твердить, что вечно отставала
Россия от «цивильных» стран.
Любвеобилием пронизан,
Славянский жрец был «простоват»,
А потому был частью вписан
В «евангельский» конгломерат;
А частью стал, как в страшном сне,
Подпольем в собственной стране.
Вот что поэт имел в виду,
Сравнив Людмилы дар свободный
С Дельфирою мужеподобной.
А я к Руслану перейду.
Он, окрыленный от побед,
Своей невесты ищет след.
Но где Людмила? Где Народ?
Не загнан ли плутом коварным
И он в «синайский турпоход»,
Чтоб выйти однополушарным?
От этой мысли сгоряча
В неодолимой жажде мести
Руслан размахами МЕЧА
Пошел в куски кромсать поместье.
Все, что попалось на пути
Под гневную десницу князя,
Крушилось, Бог его прости!
Мосты — «хозяйственные связи»,
«Беседки» местного ЦеКа —
Сносила все его рука!
Руслан! Руслан! Ну как ты мог?!
Методология — не шашка!
Но, благо, случай тут помог,
Была с Людмилы сбита шапка.
Его невесты милый лик
В сетях яснеет, проявляясь.
Князь сети рвет, но… грустный миг:
Княжна лежит, не просыпаясь.
И даже перекройки шум
Не разбудил девичий ум.
Устал Руслан, он удручен,
Обратно едет тихим ходом.
Что ж он теперь? Хоть и с МЕЧОМ
И вроде бы уже с народом,
Но крепко спящим… Кто гипноз
С Людмилы снимет? Вот вопрос!
Кому его не задавали —
В ответах — голубой туман.
У тихой речки на привале
Однажды отдыхал Руслан.
Вдруг видит: молодой рыбак
Челнок свой к берегу причалил,
Красавица его встречает…
Но что за юноша? никак?..
Тут был не в шутку огорошен,
Узнавши рыбака, Руслан.
Да это же хазарский хан,
Соперник безусловно в прошлом!
Опять вопрос? Его могли бы
Решить вы сами без труда:
Иудо-христианство «рыбой»
Обозначается всегда.
Напомним, тем кто позабыл,
Как юный хан попался в сети.
Двенадцать дев в пути он встретил,
Тринадцатую — полюбил.
Но сложный путь прошел, пока
Не превратился в «рыбака».
Сначала был он «окружен»,
(О базах вспомним мы едва ли!)
Тихонечко коня лишен,
(Так от народа оторвали!)
«Та меч берет, та — пыльный щит»
(Вот вам «конверсия» в натуре!),
Плюс «баня». В этой процедуре
Людмилы образ был забыт.
Но эти девы не пленили
Ратмира. Он покинул их,
Женился на «другой» Людмиле,
Стал незаметен, скромен, тих.
«Рыбачил»… исподволь масоня.
Но, благо, хоть его жена —
Не пошлая рыбачка Соня —
«Пастушка милая»… Она
Детьми хоть и была богата,
Да их судьба, как темный лес;
Так из истории исчез
Хазарский каганат когда-то.
(Не то ли ждет и наш народ,
Коль за хазарами пойдет?)
Предполагаем, что Гайдар
Потомок ветреный хазар.
Грешно бы было крюк не дать
И с Головой не повстречаться.
Чтоб та могла урода-братца
Обрезанного увидать!
Усвоив, что отомщена,
Уснула вечным сном она,
Но на прощанье наделила
Злодея термином таким,
Что тот, наверно, до могилы
Молился демонам своим!
Эх, головы! Предполагать,
Кто недруг, следует при теле,
А уж поскольку отлетели,
Удел ваш — дуться и моргать.
На фоне лунного пятна
Тревожно проносились тучи.
Уставший на зеленой круче
Лежал Руслан в объятьях сна.
Нам сновидения знакомы,
Плод подсознания они!
Меж тем как проявленье дремы —
Галлюцинациям сродни;
А потому Руслана сон —
Не хитрая дремота Лиды.
Сон — вещий! И какие виды
Он проявляет, есть резон
Прочесть в поэме между строк,
Глядишь, и извлечешь урок…
Сейчас в пророчествах сильны
У нас и физик, и политик;
Но горе, ежели за сны
Возьмется психоаналитик;
Знаток от пупа до колен,
Он сон любой немедля вскроет,
Эдипов комплекс вам откроет
И гомосексуальный крен.
Но нас интересуют сны
Совсем не с этой стороны…
Не забывайте, кто «живет»
В котомке за седлом в неволе.
Он, напрягая биополе,
Свой декларирует «подход»,
Подбрасывая князю темы
В неконтролируемый сон,
Ему навязывает он
Свое решение проблемы.
Уже, поди, успел забыть,
Что клялся князю не вредить.
Ведь мог Руслан, имея власть,
Его убить одним ударом,
Но можно ли позволить даром
Такому опыту пропасть?
Руслан уже махался раз
МЕЧОМ направо и налево;
И, как мы помним, нашу деву
Тогда, считайте, случай спас…
То дело прошлое, а сон
Сейчас тревожит мысли наши.
Руслан, княжну не удержавши,
Стоит над бездной наклонен,
Там стонет в пропасти народ…
Руслан к нему, как бы с крылами,
Летит, вдруг видит за столами
Какой-то мрачный пир идет.
Там старый князь со всею свитой,
Там и хазарский дезертир,
Там и Рогдай, как не убитый.
И тут Фарлаф на этот пир
Людмилу (спящую?) приводит.
Владимир этому не рад,
«Князья, бояре — все молчат»,
И сновидение уходит.
Весь сон — переплетенье лжи.
В сознание Руслана прямо
Закладывается программа,
Что больше нет надежды жить;
Князь «льет мучительные слезы»,
Свой сон не в силах перервать,
Но понимает, что прогнозы
Народу тяжкие давать
Какой-то проходимец рад.
(Нет, карла — ты не демократ!)
Победу просчитав заране,
Мнил карла, что Руслан один,
И не учел, что вещий Финн
В энерго-информационном плане
Его сильней. Но до поры
Не мог он начинать игры.
Два человека в трудном споре
Найдут развязку у узла,
Но в тройке — двое могут вскоре
Объединиться в пользу зла.
Христос апостолов затем
По двое посылал когда-то,
Поскольку видел, что тандем —
Надежней связка, чем триада.
Вся управленческая часть
Должна идти по этой схеме,
Концептуальная же власть
Всегда работает в тандеме:
«Предиктор» — задает прогноз
И формирует вектор цели,
Причем, — надолго и всерьез.
«Корректор» — на конкретном деле
Процесс подправит в нужный час,
Короче, все, как не у нас…
Где век блефует у руля
Международная ватага,
Не зная курса корабля
И не предвидя «оверштага» [75]
Команде, правящей на мель,
С такой не справиться нагрузкой.
Руслан и Финн — вот вам модель
Концептуальной власти русской.
Ну, а пока при злой луне
Руслан забылся в тяжком сне.
Вот тут-то и подобралась
К нему «слюбившаяся» пара —
Фарлаф с Наиной. Три удара
Смертельных получает князь:
И красно-белый геноцид,
И спровоцированный голод,
И зверский гитлеровский молот
Вложил в удары… паразит.
Но здесь еще не вскрытый слой,
Где у жука-пушкиноведа
И мысли нет рассудок свой
Поднять до уровня Поэта.
Зато поэта самого
Подтаскивают со стараньем
До пониманья своего,
Вернее, до непониманья.
Но вот дотошный гражданин
Воскликнет: «Раз выводит сказка
И лже-Русланов, и Наин,
То где же к времени привязка
К суровым КУЛЬТА временам…
Мы не нашли, как не листали.
Показан ли в “Руслане” Сталин»?
Что ж, если кто раскрыть не смог
Эзопа слог замысловатый,
То нас обязывает долг
Короткой пушкинской цитатой
Проверить времени спираль:
«Изменник, ведьмой ободренный,
Герою в грудь рукой презренной
Вонзает трижды ХЛАДНУ СТАЛЬ!»
Проверим? Спящая Отчизна,
Фашизм разбившая страна
И впрямь была поражена
Трехкратно «трупом» сталинизма.
Два съезда — первых два удара:
Двадцатый и двадцать второй —
Нанес, как с пьяного угара,
Троцкизмом посланный «герой».
А ближе к завершенью века
Удар шумливый, но пустой
Направил съезд двадцать шестой
Рукой последнего Генсека…
Но чем орудовал «Фарлаф»?
Ведь от Рогдая он в испуге
Бежал, доспехи растеряв,
Оставшись при одной кольчуге!
Наина четко изучила:
МЕЧА Руслана — не поднять!
(Что в нашем смысле — не понять)
И свой клинок ему вручила
С программой действия. Причем
Приказ был жестким раввината:
Руслана надвое мечом
Рассечь, как подлый карла брата.
Но конь Руслана вдруг заржал,
Да так, что «покачнулось» поле.
Программа сломана! Фарлаф
Был выведен из-под контроля.
(Плох биоробот, а поди,
«Смекнул», что главное — в груди!)
Да! Русь кололи столько лет,
Но всю ее не перетычешь!
Казалось все… России нет,
И вдруг — высвечивает Китеж!
Людмилу спящую забрав,
Пылая бесполезной страстью,
Умчался «доблестный» Фарлаф.
Из щелки сцену увидав,
Колдун решил: «Ура, свобода!»
Но, как Борис, он был не прав.
Сиди в котомке, квазимодо!
Наина, в кошку обратясь,
(Ну шельмы же, масоны эти!)
Забыв, что карла есть на свете,
Скорей удрала, веселясь.
Да ей грустить и не пристало,
Пока до настоящих дней
Все телерадиоканалы
И все газеты служат ей.
Тут даже наш «народник» влип,
Охаяв русскую цензуру,
Вписал в славянскую культуру
Утесовско-высоцкий хрип.
Да, русский центр управленья,
Что говорить, почти убит.
Конь тщетно князя теребит —
Толпа на грани просветленья;
К тому же что-то происходит
В технократическом «верху»,
Там тоже мысль шальная бродит
Подразобраться, «кто есть ху».
(Надеюсь, знатоки цитат
Простят нам скромный плагиат?)
И пусть Фарлаф украл Людмилу,
Но поспешили «мудрецы»
Списать все русское в могилу —
Есть святорусские жрецы,
Потомки Всеясветной Речи,
Они крепили тайный фронт,
Хранили русский генофонд,
Прицельно отбивая нечисть.
Дрожи, Фарлаф! Уже готова
У Финна «Мертвая вода»,
Ее концепция тверда
И для предателей сурова!
Да и кувшин с «Живой водой»
Уже к Руслану на подходе…
Ты думаешь, читатель мой,
Мы завершим на грустной ноте?
Как бы не так, нам с давних пор
Врачами запрещен минор.
ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
Любой пират из банды Флинта
В сравненьи с нынешним — джентльмен.
Мой друг! Пора вставать с колен,
Из топких дебрей «лабиринта»
Искать пути к живым ключам,
Чтобы Фарлафам-палачам
И прочему шальному сброду,
И надмасонскому уроду
Кафтан наш был не по плечам.
Чтоб, каково ни наряжались
Они то в женщин, то в мужчин,
Исход предвиделся один:
«Фу!» — и ребята растерялись.
* * *
Меж песней пятой и шестой
Был перерыв почти полгода;
Теперь сказали бы «застой»,
Возможно… Но иного рода.
Ведь время, что течет сейчас,
Для Пушкина грядущим было.
Песнь пятая звучит для нас,
В ней наша спящая Людмила
И наш Руслан. Но вот в шестой,
Где безвозвратно канул в Лету
Наш век жестокий и пустой,
Должно быть собранным поэту,
Чтоб проявить сквозь тьму веков
Значение событий главных.
И как «живой орган богов» [76]
Он здесь себе не знает равных.
В прогнозах жрец попу не брат;
Владея целостной картиной,
Он не скует свободный взгляд
Догматами, как паутиной.
Не зря его «заклятый друг»
Тургенев, явно с толку сбитый,
Писал: «Явился Пушкин вдруг
С шестою песней и…обритый».
Так, строя образ до конца,
У Пушкина был смысл, конечно,
«Войти» в дельфийского жреца
Не только мыслью, но и внешне.
Отсюда странное начало
«Ты мне велишь»… за рядом строк
Уже вторично прозвучало
«Но ты велишь»… Да кто же мог,
Кто так бесцеремонно смеет
Певцу свободному велеть?
Особа твердая, заметь;
Тут пушкинист иной сумеет
Вести исследований гон
Годами… жертвуя карьерой,
Стоял ли Пушкин за портьерой
В покоях Долли Фикельмон.
А лучше б сердце берегли
Тот день холодный и короткий,
В который за перегородкой
Стенала в горе Натали.
Так кто велит? Кому мольба?
Судьба, читатель мой, судьба!
Она велит определенно,
Презрев иронию хлыщей,
Помочь потомкам удивленным
Увидеть «общий ход вещей».
В игривом стиле монолога
Увидит каждый, кто не слеп,
Взаимовложенность судеб
России и ее пророка.
Atande! Мы через века
Забрались в самый заповедник.
Между эпохами посредник —
Лишь стихотворная строка.
Продолжим. Финн остановился
В хранимом Богом уголке.
Зеленой змейкой плющ завился
На худосочном стебельке,
Гранита треснувшие плитки,
Платан, обугленный грозой,
Рябые, тусклые улитки,
С упругой слитые лозой.
Здесь за скалистою грядою
Текут волшебные ручьи
С живой и мертвою водою.
Два духа к ним хранят ключи,
За много верст не допуская
Ни экстрасенсов, ни Наин, —
Совсем другое — вещий Финн.
Кувшины в воды опуская
Спокойно наполняет он.
И мы не будем волноваться,
Нам ясно, что Руслан спасен.
С ключами надо разобраться.
Вот «льется», как скульптуры льют,
Источник с «мертвою водою»;
Лишь он способен русский люд
Скрепить концепцией одною.
«Живой волною» ключ «течет»
По диалектике закону —
Он призван вопреки Сиону
Вдохнуть уверенность в народ.
Но любознательный при этом
Здесь новый уровень найдет;
Ключи еще с одним секретом:
Течет «ОДИН», а льется «ТОТ»,
ОДИН — Бог Мира Триединый,
Его начало и венец,
А ТОТ — Гермес — считай отец
Эзотерической доктрины,
Подхваченной жрецами Ра
И для непосвященных — скрытной.
Теперь читатель любопытный
Тут может думать до утра;
Пусть разбирается один,
Мы за Фарлафом последим.
Да! Где Фарлаф? — обеспокоясь,
Уже тревожится народ.
А он, как в неком фильме НОИС
(Читайте задом наперед),
Из века в век, как заводной,
Ползет со спящею княжной.
Чуть карла потерял контроль
Над иерархией кагала,
Вмиг отсебятину погнала
Наина, навязавши роль
Освободителя — мессии
Фарлафу. Ну а тот и рад:
Въезжает важно в стольный град,
Триумф вкушая на России.
Но что за встреча? Почему
Владимир нервно-беспокоен,
Тем более — не рад ему;
Вдруг стал он «неизвестный» воин.
Неужто князю в седину
Вошло бесовское коварство?
Не он ли обещал полцарства
Любому, кто спасет княжну.
У князя, сникнувшего в горе,
Немой вопрос встает во взоре:
Откуда этот идиот?
И тут Фарлаф понес такое,
Что вяли уши у бояр,
Решивших, что жених в запое:
Как он, не устрашившись чар,
В жестокой битве с лешим, чудом
Сумел Людмилу отобрать.
Тут не захочешь — станешь врать,
Коль школу проходил с Талмудом,
Который, насадив кругом
Антисемитскую идею,
На все века вменил еврею
Сражаться с призрачным врагом.
Отсюда ложь, хоть вдохновенье
Фарлафа кинуло уже.
Князь молча внемлет, но в душе
Имеет сильное сомненье,
Что почивающий народ
Разбудит «избранный» урод.
Не зря мы князя не узнали,
Он ведь действительно не тот;
Да и поэт его в финале
Не «солнце» — «солнышко» зовет.
Пока витал смертельный сон
Над обескровленным Русланом,
Века промчались над курганом
И изменился «ЭТАЛОН».
Похоронив под грудой «глыб»
Свой хвост кусающего змея,
Окончилась эпоха РЫБ,
Сменившись эрой ВОДОЛЕЯ.
Да, да, читатель дорогой,
Владимир-князь уже другой.
У Пушкина в последней части
Мы видим двадцать первый век,
Когда впервые встал у власти
В России — русский человек.
«Мой сын, — ожившему Руслану
Сказал волшебник, — с этих пор
Фарлафа гнусному обману
Уже подписан приговор.
К концу подходит век бездарный
Возьми кольцо, коснись княжны —
И сгинут вековые сны,
И день наступит лучезарный.
Ну а пока — не дремлет враг,
Беда над Русью. Как шакалы,
Предчувствуя свой близкий крах,
Восстали межнационалы.
Вот конь, вот меч. Спеши, Руслан,
И помни: волей Провиденья
Тебе высокий жребий дан
Спасти славян от разоренья.
Будь в этом непреклонен, сын».
И в воздухе растаял Финн.
«Но между тем какой позор»
Держава русская являет.
Конечно, витязь ждал беду,
Финн просветил его немало;
Но то, что перед ним предстало,
Увидеть сложно и в бреду.
Сначала вариант такой:
«шатры белеют над рекой».
Здесь был у Пушкина «сигнал»,
Да Томашевский «не заметил»
И многоточие — согнал,
Проведав, что поэт секретил.
«Костры пылают на холмах»,
А месяц август — это «ПЫЛКИЙ» —
Так пишет Даль в своих томах.
Вот и чеши теперь в затылке,
А девяносто первый год
Домысли сопоставив даты, —
И печенеги-демократы,
Свершившие переворот,
Уже ясны, как на ладони.
Вернемся в поле. Толпы-кони
Там бьются на смерть кто кого:
Схватились с русским молдаване,
С азербайджанцами — армяне,
Не понимая, для чего
Сцепились. Там грузин грузина
без видимой причины бьет;
Там раздирает общий флот
Зазнавшаяся Украина.
И плохо всем от свалки той,
Никто не видит, в чем причина;
Лишь улыбается Наина
С ее суровой красотой.
Но это к слову. С этих пор
Костры на кручах вносят ясность:
«Крес» — суть пылающий костер,
«Крес-Т» — грозящая опасность.
Через века оповещенье
Святоотеческих жрецов
Воспринял Николая Рубцов,
За что и получил «крещенье»
по ритуалу — топором,
А исполнитель — лишь завеса,
Как тень белесого Дантеса,
Сработанного «за бугром».
Там на Россию включена
Вся психотронная машина;
В основе принципа — лавина,
Толчок — и катится до дна.
Пример недавний: после путча
Сгубила многих мысль одна,
Что на бульвар проникнуть лучше
Не через дверь, а из окна.
Что их вело? Смятенье? Страх?
Закончим о крестах-кострах.
Не искажая — слово в слово
Цитируем стихи Рубцова:
«Они несут на флагах черный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов в окрестностях России.
Кресты, кресты…
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони».
Конец цитаты. Мы с тобой,
Читатель, различим в тумане:
Поныне связанной толпой
Пасутся кони-россияне.
Вот и испытывают зуд
Миссионеры всей Европы,
Сгоняя православный люд
На католические тропы.
Они не ведают еще,
Что рассечет Руслан стреножье
И Русь укроет Матерь Божья
Своим серебряным плащом.
Итак, поля кипят войной,
А что за городской стеной?
Мужчин пленит стаканов звон,
И к женам нет у них стремлений —
Зловещий действует закон
Трех алкогольных поколений.
Не замечая грязь и тлен
В конец оглушены «металлом»,
С дебилом пьет олигофрен
И даун пляшет с маргиналом.
В какой притвор не загляни,
Повсюду страшные виденья:
кругом свирепствуют “они”,
Во всех системах управленья.
В селениях и городах,
В церквах и университетах,
В театрах, банях и судах,
В парламентах (читай в кнессетах)
Глубокомысленно решают,
Научно выпучив зрачки,
И, как древесные жучки,
Славянский терем разрушают.
В Кремле, заламывая руки,
От бед хиреет старый князь;
Вокруг, визжа и веселясь,
Пришельцы празднуют Хануки.
Дворец, как ярмарка открыт,
Бояре мирятся с позором,
Людмила, как и прежде спит,
Но у Фарлафа под надзором.
Весь этот мерзкий балаган,
От нетерпения сгорая,
Мечом, как перышком играя,
С кургана наблюдал Руслан.
Смущенный карла за седлом
Не удержался от совета,
Припомня, видно, о былом:
«Круши!» — Но витязь ждал рассвета.
И с первым солнечным лучом
Он путь прокладывал МЕЧОМ:
Все то, что с видом деловым
Взрастила правящая скверна,
Назвавши «трестом мозговым»,
Летит, как голова Олоферна.
И рушится за строем строй…
Нам дальше критика знакома,
Предвидим крик: «Вот ваш герой
И докатился до погрома!»
Но вы ошиблись! Свет МЕЧА —
Свет знаний — головы не сломит;
Не зря в котомке карла стонет,
Свои заклятия шепча.
Он понял: на вооруженье
Руслан взял тактику врагов
«Культурного проникновенья»
И вымывания мозгов
Без правого ингредиента,
Из всех общественных систем,
Толпа молчит. Но вместе с тем
Как будто и ждала момента,
Когда прихлопнет грязный пир
Вновь объявившийся кумир.
Но кто владеет Различеньем,
Тот понял: князь — не новый Туз —
Предиктор с высшим назначеньем
Нести ответственности груз
И за народ, и за дворец,
И за Россию, наконец.
Пока смакует перемены
Толпа, Руслан летит скорей
К дворцу. И видит у дверей
Финал неповторимой сцены:
Одетый, как заморский граф,
Читает проповедь Фарлаф
О том, что неугоден Богу
Весьма ленивый русский люд,
Что нужно вызвать на подмогу
Международный фонд валют,
Что в бедах русская душа
Всегда сама и виновата —
Ей не понять, как хороша
Купель заморского сената;
Что золотой польется душ,
Когда пойдем клониться к Бушу,
Что нет греха продать и душу,
Коль за нее отвалят куш.
Произнося всю эту гнусь,
Он головой кивает странно
И говорит не «Русь», а «Гусь»
И тут встречает взгляд Руслана,
И в нем читает приговор…
Как пал предатель на колени
И каялся — на этой сцене
Задерживать не будем взор.
Что тут поделаешь, всегда
Плевки в историю опасны;
Закону времени подвластны
И биосфера, и звезда,
И толпы пьяных мужиков,
И ордена часовщиков.
Как не росло бы самомненье
У избранного шельмеца,
С Железной Волей Провиденья,
С Законом Высшего Творца
Ему тягаться не дано;
Играть в великое — смешно.
Пора теперь будить народ,
Руслан с кольцом к нему идет,
Душа не сгинет в долгих снах,
Кольцо России — круг нетленный,
Кольцо — любви нетленный знак
И символ вечности Вселенной.
Кольцо Руслана на пути
Этнического всплеска росса;
Здесь нам никак не обойти
Национального вопроса.
По нациям нигде сейчас
Не сыщешь сведений в канонах,
Но два определенья оных
Звучат, как классика для нас,
Одно — (не вышел бы конфуз
С демократической натурой!)
Дал Сталин: Нация — союз
Народа с общею культурой,
Круг общих радостей и бед
На территории единой,
И на дороге жизни длинной
Одних традиций давний след.
От Пушкина добавку дам:
«Любовь к отеческим гробам».
В классификации такой
Себя любой найти сумеет,
Кроме бандита и еврея.
«Историк» Герцль — изрядный плут
Сионистического толка
Издал небезызвестный труд,
Где нации дана трактовка:
«Те, кто в рассеянии века
Идею пестуют до гроба,
Те, против общего врага
Кого объединяет злоба,
Имеют полные прав
Быть нацией!» — Ну, голова!
Желающий, поди, проверь!
В такую схему на серьезе
Никто не впишется теперь,
Кроме S-ида и мафиози!
Оставлен меч! Добра и зла
Уже он разграничил силы.
Кольцо касается Людмилы.
С вопросом: «Долго я спала?»
Красавица глаза открыла,
Затем вздыхает и встает.
Сбылось: С Предиктором народ
История соединила.
Тем завершаем наш рассказ,
Да и столетье на исходе.
Раз ожила душа в народе,
Зажили дружно. В добрый час!
Владимир больше не страдал,
Причем Руслану, словно сыну,
Все царство, а не половину
По акту строго передал.
И даже карлу оправдали,
Учитывая дряхлость лет,
Его пристроили в Совет,
Но права голоса не дали.
Наину видели не раз
В каком-то кооперативе,
Но не в Москве, а в Тель-Авиве,
Бог в помощь! Лишь бы не у нас,
У наших аллергия к ней…
Но то — дела грядущих дней…
ЭПИЛОГ
С кем холодно, а с кем любя,
Читатель, нам пора прощаться.
Возможно, мы теперь тебя
Настроим чаще обращаться
И к фарисейским письменам,
И к книгам Первого Поэта.
Как решена задача эта,
Судить, естественно, не нам.
Конечно, автор будет рад
Твое увидеть пониманье,
Что повесть — пусть и подражанье,
Но не отпетый плагиат.
Ведь мы не шли бы напролом,
Но повседневная отрава
Людей враньем дает нам право
Под неизведанным углом
Взглянуть на лирику и драму,
И на «коломенскую даму».
Вдруг кто-то и задаст вопрос,
Как мог картежник знаменитый
ЧеКа-линский сказать всерьез:
Не «бита» дама, а «убита»?
Нелюбознательный сглотнет
Все, как библейские рассказы:
Исход, Синайский турпоход,
Содом и прочие проказы.
Кому же истина милей,
И кто с рассудком не в разладе,
Тот доберется, где «теплей»:
Ну, например, к «Гавриилиаде».
Или пробитую не раз
Увидев в «Выстреле» картину,
Найдет швейцарскую вершину —
Тому на пользу наш рассказ.
Глядишь, толковый демократ
И повернет направо «Взгляд».
И чем быстрей очнется он,
Тем раньше умереть могла бы
Программа «Обезьяньей лапы»,
Подкинутая князю в сон.
Нас бьют приемами простыми,
Чтоб стала наша голова,
«Как иудейская пустыня,
И как алтарь без божества».
А «дуэлянты» с двух концов
Друг друга кроют «Аргументом»,
Являются ли документом
Листки «сионских мудрецов»?
Но разве в том, скажите, суть,
Реальность это или сказки?
Факт то, что кто-то, как по смазке,
Проводит в жизнь всю эту муть.
Потом смекнете! Разве мог
Без правой половины мозг
Всех «мудрецов» сионской школы
Такой состряпать приговор?
Скорей, лихие «протоколы»
Слепил швейцарский Черномор,
Подбросив, как бы мимоходом,
Свой труд масонскому «уму».
А тот духовную чуму
Разнес по странам и народам.
* * *
И, наконец, когда меж книг
Вам попадется идиотский
Какой-нибудь дебильно-бродский
Абстрактно-вознесенский стих,
То, и помывши руки мылом,
Вы для острастки все равно
Прочтите Пушкина, чтоб было
С вас смыто черное пятно.
Как видите, все доходчиво и однозначно понятно, но только после прочтения Пушкина и прозы расшифровки.
