Иван Данилович Сироткин удивленно вертел перед собой синий конверт с жирными черными печатями. От лица отхлынула кровь. Может, что-то случилось с Ромкой. Молодой, как бы не начудил чего. Пожалел, что тогда так и не удалось поговорить с глазу на глаз. Провожал в армию с надеждой, что сын будет служить хорошо. А вот, поди узнай, как он служит? Конверт жег руку. Так и не успокоившись, долго вчитывался в прыгающие строчки пишущей машинки:
«Уважаемый Иван Данилович!Военком Сидоров».
Просим явиться в райвоенкомат для получения причитающейся вам медали «За отвагу». Представлялись к награде командованием 91-го Рава-Русского пограничного отряда в 1941 году.
Успокоившись, Сироткин дважды перечитал бумагу, прежде чем до него дошел истинный смысл слов. «Скажи ты — нашлась еще одна награда, — подумал с удивлением и гордостью. — Что правда, то правда — войну я начинал на границе с Польшей в Рава-Русском пограничном отряде. Тогда о наградах не думали.
Давно это было, а смотри-ка, помнят люди о нас до сих пор…
— Я есть немецкий зольдат! — хрипел задержанный. — Я есть немецкий зольдат. Шнель, шнель, командир. Я зольдат. Не диверсант, не шпион.
— Замолчи, шкура, а то стукну! — строго оборвал Семен Кругликов. — Право слово, чокнутый, — обратился он к Ивану, — я не успел скомандовать, а он плюхнулся на землю. Дал себя связать. Я ему руки стянул ремнем. Для надежности и ноги связал. Пусть прыгает: «шнель», «шнель»!
— Я немецкий зольдат, — упрямо повторял немец. — Немецкий специалист… Я строил Днепрогэс… Шнель, шнель, командир… Фюрера приказ… Война… Криг… Нужно скоро, скоро говорить… Криг… Война… Зи ферштейн? Приказ фюрера…
— Замолчи, фюрер! — взвизгнул дурашливым голосом Кругликов. — Огрею тебя прикладом, диверсант. Сразу тогда заговоришь по-другому. Днепрогэс… Немецкий специалист… Ты только послушай, Иван, как он складно врет… Как по писаному чешет! Что будем делать?
— Сейчас решим. — Сироткин присел перед лежащим на траве немцем. Незнакомые запахи чужого человека ударили ему в лицо: сапожной мази, одеколона и грязной одежды. — Когда война?
— Приказ: начинать в четыре ноль-ноль… Этот приказ зачитали офицерам…
— Понял, камрад! — Сироткин посмотрел на ночное небо.
Ковш Большой Медведицы был круто задран вверх. Сейчас часа два ночи — не больше. Оставалось не так много времени. Надо что-то предпринять. Но что?
Он мог ракетой вызвать дежурный наряд, но лучше себя не выдавать. Ну и задачу подбросил им немецкий ефрейтор! До рассвета уже рукой подать. Если верить перебежчику, то до начала войны осталось всего два часа. Надо спешить. Сообщить новость лейтенанту Мореву и старшему политруку Елкину. Пусть они поднимают «В ружье» заставу. Иван пожалел, что не получил от лейтенанта ручной пулемет. Сослужил бы он ему хорошую службу, если в самом деле через границу повалят немцы!
— Иван, что же будем делать? — снова спросил Кругликов. Он говорил тихо — не хотел, чтобы немецкий солдат их услышал. Он тогда непременно догадался бы об их растерянности.
— А чего делать? Бегом с ефрейтором на заставу. Шнель, шнель! А вздумает бежать — стреляй!
— Гут, шнель, шнель, — обрадовался немец и, сопя, силился подняться на ноги. — Спасибо, товарищ. Я не убегу! Криг… Война!
— Не разглядеть, какой ты из себя, Ганс, — сказал, закашлявшись, Сироткин. — Выходит, придется воевать. Если разобраться, разные есть немцы. Может быть, ты хороший, кто тебя знает? А встречать-то нам плохих придется!
— Шнель, шнель, — заторопил перебежчик. — Очень мало час. Зи ферштейн ир?
— Кругликов, топай на заставу, а я остаюсь. Помни — одна нога здесь, другая там. Арестованного передашь — и сюда! Вдвоем легче оборону держать. Ну, Семен, жми! Шнель, шнель!
Со школы Сироткин запомнил немецкие слова и даже умел составлять отдельные фразы. Но вряд ли предполагал, что ему придется разговаривать на этом языке с врагом.
— Я пошел, Иван, — как-то грустно сказал Кругликов. — Жалко, что мы с тобой не успели закончить бункер.
— Да… — Иван одобрил беспокойство Семена. — Бункер нужен будет пулеметчикам, если начнется война. Лейтенанту Мореву передай, что я остался в секрете.
Сироткин еще долго прислушивался к затихающим шагам двух бегущих в лесу. Удивлялся тому, что произошло, и не знал, верить ему словам перебежчика или нет. А может быть, это хитрость немцев? Враг подослал шпиона, чтобы все запутать? Камрад… Рот фронт… Днепрогэс строил… Складно все придумал. А если немец сказал правду? Что тогда? Может быть, мы зря медлим? Ведь и немцы, наверно, разные. Не одни фашисты в Германии.
Сироткин несколько раз смотрел на ломаный хвост Большой Медведицы. Ему казалось, что он опустился ниже. Только бы Семен успел добежать с немцем. Лейтенант Морев обязательно должен сообщить во все отряды и на заставы эту страшную новость. Он не имел права покидать свой секрет, а то бы перебрался в бункер и приготовился встречать непрошеных гостей. Расстрелял бы все патроны из двух подсумков и ни одну пулю не выпустил бы зря. Совсем некстати вспомнил вдруг об обещанном десятидневном отпуске. Видно, не удастся ему побывать дома.
Всполошно закричала сойка. Всем охотникам известно, что птица никогда не закричит зря. Что-то ее встревожило. Сироткин вытянул шею и стал вслушиваться. Неужели через несколько часов начнется война? И он будет этому свидетелем?..
«Шнель, шнель!» — мысленно подгонял Сироткин Кругликова. Лейтенант Морев передаст по телефону сообщение немца в отряд, а оттуда в соединение. Затем в округ, а из округа прямо в Москву!
На траву легла роса. Сироткин еще раз посмотрел на хвост Большой Медведицы и ужаснулся: ее конец почти упирался в черную макушку сосны. Скоро рассвет… Впереди контрольно-следовая полоса. По ее распаханной земле могут пройти враги. Он должен их остановить. Память вернула его к осенней охоте на току. Как и в секрете, он лежал в шалаше долгие часы, пока не прилетали косачи. К их встрече он готовился обстоятельно: рядом с собой клал патроны, нож, экстрактор. Если гильза застрянет в стволе, некогда будет потом шарить по карманам.
Вот и сейчас он начал готовиться к бою основательно. Все продумал до мелочей. Страха не испытывал. Расстегнул подсумки и выложил блестящие обоймы с патронами. Достал гранаты. Вырвал перед собой высокие стебли папоротника, чтобы не загораживали обзор. Все приготовив, успокоился. Еще раз пожалел, что нет у него ручного пулемета. Вспомнил о последнем письме из дома. Отец писал, как всегда, обстоятельно. Подробно передавал поклоны от всех родственников, знакомых, которые жили в Защигорье. Писал и о богатом урожае.
Снова вскрикнула сойка, а за ней загомонили другие птицы, оглашая лес встревоженными и испуганными голосами. Сироткин посмотрел на небо. Звезды едва светились. Низкие темные тучи нависли над лесом, кронами деревьев, подсвеченные красными лучами солнца. И вдруг черный край туч вспыхнул ярким пламенем. И прежде чем успели погаснуть первые сполохи красок, запылали яркие зарева пожаров. И вслед за ними, как бы вдогон за вспыхнувшим светом, навалился тяжелый залп орудий. Над макушками деревьев понеслись тяжелые снаряды. Лес качнулся и загудел, словно разбуженный налетевшей бурей. По земле гулко застучали срубленные стволы деревьев.
Взрывной волной Сироткина кинуло на траву. «А ведь правду сказал немец! — подумал он, протирая глаза. — И в самом деле война!» Это признание ошеломило своей жестокостью. Думать больше он ни о чем не мог. И никак не мог решить, что ему делать в данную минуту. Лежал, привыкая к страшному грохоту. Снаряды рвались по всему лесу, падали посеченные стволы деревьев и сучья. Страха не было. Встретить бы ему сейчас врага один на один. Нащупал винтовку. Смахнул с нее землю и крепко сжал. Между стволами деревьев мелькнул человек, затем второй, третий. Сироткин понял: немцы! На голове темно-зеленые каски, за спиной большие высокие ранцы. Он поймал мушку в про-резь прицела и спокойно нажал спусковой крючок.
Фашисты бежали, на ходу стреляя из автоматов. Пули веером ударяли по траве, срезая кустарники.
— На испуг решили взять! — зло выругался Сироткин, не слыша собственного голоса, оглушенный. Спокойно прикладывался к винтовке и стрелял. Не думал о врагах, в которых стрелял, не рассматривал, попали его пули в цель или нет. Но когда один фашист недалеко от него ткнулся в землю, схватившись руками за голову, а второй споткнулся на бегу, Сироткин удовлетворенно подумал: «А ведь это от моих пуль».
Тяжелый взрыв раздался рядом. Артиллерийский снаряд угодил в сосну, расколов ее ствол, как тяжелым колуном. Оторвала его от земли страшная сила и подбросила вверх. Падая, он ударился головой, о переплетенные корни деревьев и потерял сознание…
Пограничники изо всех сил сдерживали врага малыми силами, но контуженный красноармеец не слышал боя.
Только к вечеру к Сироткину вернулось сознание. Он с трудом открыл затекшие глаза. Перед ним все двоилось и плыли красные круги. Рядом на одной басовитой ноте, с завыванием гудел мотор. Сироткину показалось, что он ненароком заснул на колхозном поле в Защигорье. Надо скорее отползти в сторону, подальше от трактора. Но он не мог сдвинуться с места. А трактор полз на него, лязгая провисшими гусеницами… «Стой, черт!» — он старался подняться, выкинуть руку, громко закричать, но рука не слушалась, а крик не получался. На колхозном поле, когда он однажды заснул во время ночной пахоты, он же сумел отползти от работающего трактора. У него же хватило тогда сил. Почему же сейчас он не может пошевелиться? Он снова увидел над собой голубое небо, белые облака и зеленые верхушки деревьев. Лежал около расколотой сосны. Рваная щепа оплыла смолой, и круглые капли блестели, как янтарные бусы. Он силился вспомнить, как попал в лес, почему не узнает знакомого защигорьевского поля и не видит трактора. Незнакомый гнетущий гул раскалывал череп. По-прежнему где-то рядом тяжело работал мотор и лязгали гусеницы.
Где он находился? Мысли путались. Он старался припомнить все, что с ним случилось за последние часы. Как он оказался в этом лесу? Напрасно смотрел он по сторонам, надеясь увидеть знакомые защигорьевские просеки, полянки. Перед ним стеной стоял чужой хмурый лес…
«Здравствуй, Егор, вот привел тебе Огурчика подковать». — «И то дело, расковался, значит, конь? — Колхозный кузнец вытер руки о прожженный брезентовый фартук: — Ну, ну, балуй!» Он сноровисто подхватил жеребца и принялся стучать молотком…
Сироткину еще о многом хотелось расспросить Егора, узнать, как идут дела в колхозе и когда приступят к уборке хлебов. Но что-то мешало говорить. Ныла шея. Он решил перевернуться на бок. Оперся рукой о землю и чуть не вскрикнул от боли… Открыл глаза. Никакого Егора рядом не было. А стук молотка не затихал. За первым ударом следовал грохот кувалды по звонкой наковальне. Иван посмотрел наверх и увидел на сухой березе красногрудого дятла. Он упорно колотил по стволу, взмахивал черной головкой. «Ну и дела, желну принял за кузнеца, — подумал Иван удивленно. — Один сон чище другого…»
Рыжий большой муравей бежал по траве. Он подбирался к самому уху. Сироткин отмахнулся от него и начал подыматься, упираясь ногами в податливую землю… Он стоял, прижавшись к дереву, боясь от него оторваться. Его покачивало. Голова гудела, перед глазами плыли красные круги, мутило.
«Война началась! Почему я-то здесь? — осенило его. — Надо скорее занять бункер. Мы с Семеном не успели присыпать накат землей и не обложили дерном. Обойдется. Держать оборону можно и так!»
Отрезвление придало ему силы. Не обращая внимания на боль в плече, на саднящую коленку, исколотые сухими иголками руки, он упрямо шел вперед и не сбивался с направления.
Скоро ощутил живую прохладу холодного ручья. Губы пересохли и потрескались, опухший язык с трудом ворочался.
«Надо скорее занять бункер. Началась война!» — то и дело, словно боевой приказ, твердил про себя пограничник. И снова потерял сознание.
…Очнулся он лишь на вторые сутки. В узкой прорези для пулемета стояла темнота. Звонко гудели комары.
Сильная жажда заставила его вылезти из глубокого бункера. Осторожно спустился в овраг и добрался до родника. Никогда еще ключевая вода не казалась ему такой вкусной. Он пил не отрываясь и никак не мог напиться.
В овраге было черно, а уже по верху склона, корням деревьев, кустарникам лещины, бузины и траве скользил светлый луч солнца — вестник нового дня.
Сироткин медленно подымался в гору. Он останавливался, чтобы отдышаться, и шел дальше. Внимательно оглядел бункер и остался им доволен — жаль, что пулеметчики им не воспользовались. Они с Семеном сделали его добросовестно. Сироткин медленно уходил от границы, пересекая знакомые просеки, тропинки. Сейчас замечал куда больше, чем прошедшим днем. Обрубленные деревья, с ободранной корой, в свежих шрамах от осколков и пуль говорили о тяжелом бое. Сироткин двигался осторожно, крадучись, подготовив себя к любым неожиданностям. Пробираясь через кусты, спугнул рой синих мух. Вниз лицом лежал убитый. На заломленной руке синела татуировка: «Витя». «Витек Семыкин», — резанула боль. Семыкин был его призыва, веселый парень, плясун. Всегда шутил, когда его спрашивали о работе до армии. «Сапоги шьем, — улыбаясь говорил Витек. — В Цыганове у нас сапожники. Буду жениться, закройщицу возьму. — Он смеялся. — На поднаряд старая шуба. Стельки в лесу нарежешь, из березовой чурочки шпильки наколешь — стучи. Голенище стачал — затягивай. Потом лачком пройдешься, воском затрешь — навались на сапоги. Ходи, гуляй, паря, в фасонистых сапогах. В дождь не выходи, а то босиком притопаешь. Кимряки-химики!» Он был из Кимр.
Сироткин засыпал убитого. Немного постоял и побрел дальше. В траве что-то мелькнуло. Он наклонился и поднял тяжелую обойму с патронами. Повсюду наталкивался он на следы боя: вывороченные с корнями деревья, обрубленные стволы, наспех отрытые окопы, на обгорелой земле гильзы. Видимо, бой происходил около заставы и кончился совсем недавно.
До заставы рукой подать — метров триста. Сироткин обрадованно вздохнул. Выйдет из лесу: знакомые постройки. Смотровая вышка, вольеры с будками служебных собак, казармы, кухня, дом начсостава. Овчарки всегда радостным лаем встречали приходящих пограничников. Что сейчас там происходит?
Вдруг он остановился. Нельзя ему возвращаться на заставу без винтовки. Что он скажет лейтенанту Мореву? Он его всегда ставил в пример другим и обещал сделать пулеметчиком.
Так и не найдя винтовку, Сироткин, крадучись, вышел из лесу. Тянуло гарью. Он посмотрел вокруг и обомлел: повсюду торчали обгоревшие печные трубы и груды красного кирпича — это все, что осталось от недавней пограничной заставы.
Сироткин опустился на землю. Лежа в высокой траве, смотрел на пожарище. Горько было не только от дыма, но и от всего происходящего. Иногда налетевший ветер поднимал золу и засыпал глаза, которые и так разъедало от слез. С детских лет Сироткин знал, что нет страшнее пожара. Однажды после грозы в деревне загорелись дома. Около правления колхоза загудел колокол. В панике, причитая, бегали женщины. Мужики растянулись цепочкой от колодца и передавали друг другу ведра с водой.
Громкий винтовочный выстрел, как удар пастушечьего кнута, раздался рядом. Пуля срезала с куста лист.
«Завысил прицел», — подумал Сироткин, испуганно втягивая голову в плечи. Приглядевшись, он заметил в траве зеленую тулью фуражки.
— Не стреляй… свой я… Повара не забыл?
— Ферапонт Кондратьевич?
— Памятливый. — Повар, перемазанный сажей, с ввалившимися глазами, вылез из своего укрытия и медленно направился к Сироткину, крепко держа винтовку. — Узнал?
— А где наши?
— Три дня держались. Отступили…
— Какое сегодня число? — Сироткин силился подсчитать прошедшие дни в этом хаосе событий.
— Четверг. Двадцать шестое июня, — задумчиво сказал повар, шевеля толстыми губами. — Если не сбился, правильно. А винтовку куда дел?
— Снаряд рядом разорвался — вышибло.
— Держи мою.
— Куда пойдем?
— Кто знает. Два дня кряду слышал стрельбу, а сегодня ночью затихла. Мы с тобой, Сироткин, позади остались. В плену не в плену, а почти у немцев.
— Найдем своих, будем сражаться!
Тяжелый гул обрушился на лес, заставу. Низко над кронами деревьев на восток проплыли четырехмоторные бомбардировщики.
— Наших летят бомбить, — хмуро сказал повар. Стал собираться: — Пора нам, Сироткин. К своим надо пробиваться!
Иван Сироткин чувствовал себя плохо. Самые простые решения давались ему с трудом, заставляли сильно напрягаться. Дойдя до просеки, пограничники последний раз посмотрели на сожженную заставу. Перед леском двумя рядами стояли березовые кресты. На каждом солдатские каски.
— Видишь, сколько немцев полегло… Не сосчитать крестов. А дальше больше будет, — ожесточенно сказал повар.
Перед сваленным телеграфным столбом повар остановился. Потрогал рукой лежащие струны проводов.
— Чистая работа. Одна граната — и нет столба.
Он поднял медный провод и смотал в круг.
Они двигались вдоль дороги, прижимаясь ближе к кустам и деревьям.
— Скоро мост через Рату, — сказал повар. — Я ездил в Раву-Русскую на склад за продуктами. Торопиться нам не след. Подождем ночи.
Когда расположились в кустах, повар нарезал колбасу, открыл банку консервов.
— Малость перекусим и — в путь. Солдату первое дело — харч, второе — курнуть.
Сироткин без всякого вкуса жевал хлеб с колбасой, равнодушно доставал ложкой из круглой банки рыбу в маринаде. Голова по-прежнему гудела, и ему казалось, что звук шел от телеграфных проводов. Он торопливо поднялся и зашагал в сторону.
— Иван, что с тобой? — испуганно спросил Ферапонт Кондратьевич, догоняя.
— Не пойму… Голова — котел…
— Пройдет. — Ферапонт Кондратьевич прислушался: — Ишь, жмет мотоциклист. — Озабоченно оглядел дорогу. — Похоже, в Раву мчится… Точно, точно, сюда прет. — Повар поднял винтовку и клацнул затвором. — Торопись, торопись! — Принялся раскручивать медную проволоку. — Как по своей земле раскатывает. — Закрепил свободный конец проволоки за куст и не спеша перешел через дорогу. — Вот так понадежнее будет. Редкий заяц от петли уйдет, если ее аккуратно поставить!
Немецкий мотоциклист ударился грудью о натянутую проволоку и вылетел из седла. Тяжелая машина еще немного проползла по дороге, гремя мотором, и, заглохнув, ткнулась в кювет.
Ферапонт Кондратьевич победно смотрел на лежащего немца.
Подбежал к нему и подергал за руку.
— Готов! — сказал он громко.
— Красноармейцы! — раздался приглушенный голос из леса. — Вы из какого полка?
— Пограничники, — глухо отозвался повар и торопливо прыгнул в кювет.
— С какой заставы?
— С моревской.
— Я старший политрук Елкин.
Со старшим политруком Елкиным оказались два красноармейца.
— Товарищ политрук! — обрадовался Ферапонт Кондратьевич. — Со мной Сироткин.
Бойцы обрадованно здоровались, обнимались.
Сироткин посмотрел на политрука. Гимнастерка разорвана, голенище правого сапога отрезано. Нога забинтована выше колена. Бинт порыжел от крови и грязи.
— Товарищ старший политрук, где наши? — спросил повар. — Где командир?
— Похоронили лейтенанта Морева, — тихо сказал Елкин. — Двух красноармейцев сдали в медсанбат. Мы в окружении. Будем прорываться к своим.