Растревоженный нахлынувшими воспоминаниями, генерал-лейтенант Луговой снова и снова возвращался к своим исписанным страницам. Ему надо еще много рассказать о грозных днях войны и своих боевых товарищах. Вернуть истории их добрые имена, прославить совершенные подвиги и доблесть бойцов, стоявших насмерть при защите Родины.

По-особому вошел в жизнь генерал-лейтенанта Лугового Сталинградский фронт. С волнением он переписал в свою тетрадь обращение к фронтовикам из армейской газеты. Оно соответствовало его тогдашнему настроению, да и не только его, а всех без исключения красноармейцев и командиров. Они дрались за каждую улицу разрушенного города в районе Тракторного завода, Мамаева кургана и на подступах к Волге.

«Во имя боевой славы наших отцов, во имя того, что достигнуто нами за четверть века Советской власти, мы сражаемся теперь под Сталинградом. Клянемся — до последней капли крови, до последнего дыхания, до последнего удара сердца будем отстаивать Сталинград и не допустим врага к Волге».

Смертельно уставший от постоянных боев пограничник Иван Сироткин, пришедший от западной границы к берегу Волги, и летчик Николай Луговой, в воздухе сражавшийся с фашистами, не знали тогда, что судьба снова свела их. Они оба оказались на Сталинградском фронте. Но встретиться они могли только чудом…

ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ

2-й истребительный полк перелетел на степной аэродром под Калачом. Сержант Луговой уныло смотрел на незнакомое снежное поле, цепочку убегающих в овраг кустов, где пряталась маленькая деревенька с сожженными домами и торчащими трубами. При подлете он заметил на косогоре ветряк с отбитыми деревянными крыльями, замерзший пруд и яблоневый сад. Тяжелый вздох вырвался непроизвольно. Вспомнил прощание с Маришкой. Он целовал ее заплаканное лицо, руки. Он понимал, что сейчас не время было думать о любви. Но стоило ему на секунду закрыть глаза — и она бежала ему навстречу, залитая солнцем, смеющаяся…

— Коханый, коханый, — шептала Маришка, приподнимаясь на носках, — маленькая, верткая, грациозная. — Папенька зврутили до Львова до мешкания, а я застала с вами… с тобой. — Она крепко прижималась к любимому.

— Люблю, люблю! — шептал он, бледнея от слабости, — Люблю!

— Вем, коханый, вем! — Она не давала ему говорить и поцелуями закрывала рот.

А то вспоминал, как рано утром появлялась она на аэродроме на скрипучей телеге, заставленной кастрюлями и термосами. Маришка гордо стояла во весь рост, погоняла каурую лошадку и звонко пела:

Ее белая накрахмаленная наколка мелькала между стоянками самолетов, она весело стучала по кастрюлям поварешкой. Что-то напевая, она как бы случайно, но всегда оказывалась около Николая, украдкой гладила его вьющиеся волосы, прижималась плечом.

— Коханый, коханый, — шептала на ухо.

Война бросила их в объятия друг друга, и они торопились познать радость любви, боясь, что каждое свидание и поцелуй могут оказаться последними…

Лугового оглушило счастье. «Это любовь, любовь!» — повторял он про себя.

Здесь шли тяжелые бои. Глухие разрывы долетали до аэродрома, и Николай слышал их, когда заруливал Як-3 на стоянку. Снег слепил глаза. За острыми застругами щетками выбивались срезанные стебли пшеницы. Сбоку полосы сиротливо стоял высокий гусеничный трактор с огромным катком. Мотор работал, и из короткой трубы в морозный воздух выстреливали черные кольца дыма. «Греется тракторист», — почти с любовью подумал о нем летчик. Он на всю жизнь запомнил того случайного попутчика с трактором на дороге…

Скрип снега вернул Лугового к действительности. Подходил подполковник Сидоренко. Мороз нажег его обгоревшее лицо, и оно выглядело необычно красным.

— Знатный морозец! — сказал он, потирая руки. — Перчатки надо было надеть, да забыл где-то.

— Градусов двадцать пять, не меньше.

— Понял, куда мы прилетели?

— Сталинград будем прикрывать! — бойко ответил Луговой.

— Не только прикрывать, — спокойно возразил командир полка, — а завоевывать господство в воздухе. Задача трудная. Встретим здесь настоящих фашистских тузов.

Луговой задумчиво кивнул. Он вспомнил, о ночном разговоре в землянке, когда вернулся со своей «Чайкой». Подполковник тогда много рассказывал об Испании…

— Трудно здесь, — задумчиво, словно рассуждая сам с собой, сказал Сидоренко. — Обстрелянных летчиков — раз-два и обчелся, а натаскивать молодых некогда. Здесь действуют асы эскадрильи «Удет» и «Вольных охотников». Богомолов после ранения устает. Хочешь летать со мной ведомым?

Луговой чуть не подпрыгнул от радости, как в детстве. Но тут же заволновался. Сумеет ли он заменить Богомолова? Богомолов и Сидоренко — лучшая пара воздушных бойцов. Они всех восхищали своим умением, храбростью и слетанностью. Они, как два отличных музыканта, чутко улавливали каждое движение друг друга.

Сидоренко не любил объявлять план на вылет, всегда действовал в зависимости от обстоятельств. Но тактический прием оставался неизменным: пара уходила в свободный поиск. Позже такие вылеты станут называться «охотой».

Ведомый выбирал лучшее место для засады. Истребители прижимались к облакам или ныряли в их молочный туман — маскировались. Появлялись немецкие бомбардировщики — и пара истребителей устремлялась на них, пронзая с высоты, как пущенные копья. К земле летели горящие самолеты с фашистскими крестами, а истребители снова уходили в облака, закрываясь слепящим солнцем, для повторной атаки.

Не знал Луговой, что капитан Богомолов часто спорил с Сидоренко: «Не терплю атак исподтишка. Надо драться открыто, вызывать на дуэль!»

«Не чуди, Богомолов, — резко обрывал Сидоренко. — Рыцарские поединки кончились. Некогда обучать фашистов манерам высшего тона. Пока у них превосходство в воздухе. Наша задача с тобой сбивать и сбивать. Война! Не гоняться за «мессерами» надо, а уничтожать. Похоронил хоть одного с бомбами, считай, что спас не одну сотню пехотинцев.

«Я истребитель, должен драться!» — горячился Богомолов.

«Не драться, а уничтожать, как уничтожают заразу всеми средствами!»

Сидоренко много повидал на своем веку. А сейчас жил словно второй жизнью. Одна для него — Испания, а вторая началась на границе и продолжается до сих пор, уже на ковыльной земле Сталинграда. Он с болью переживал каждую неудачу на фронте, гибель своих летчиков. Жил в тревоге: почему дали фашистам дойти до Волги? Он очень устал, но в этом никому не признавался. Готов был в день делать по пятнадцать — двадцать вылетов, чтобы только сберечь молодых летчиков из ускоренного выпуска, в каждом бою загораживать их собой от атак «мессершмиттов».

Сидоренко во время вылета заставлял Богомолова меняться местами, становился ведомым, как будто хотел посмотреть на действия летчика со стороны. Чувствуя ответственность, Богомолов атаковал фашистские самолеты дерзко, стрелял из трудных положений. Порой казалось, что он нарочно усложнял обстановку.

Луговой вспомнил, как, подбирая однажды группы для очередного вылета, Богомолов сказал:

— Я веду четверку! Ударная группа. Прикрывать будет Луговой. — Минуту помедлил, решая что-то про себя, и добавил: — Ведомый Родин.

Лейтенант уронил голову. Лицо посерело, и большие оттопыренные уши побелели, как лоскуты бумаги. Николай отвернулся, чтобы не смотреть на Родина. Он, Луговой, вылетал второй раз. Утренним боен был недоволен. Завязалась свалка с истребителями противника, но сбить не сбили. Пропустили двух бомбардировщиков. Надо было сейчас лететь с кем-то другим, а не с Родиным, но больше никого не было.

Ю-88 не заставили себя долго ждать. Бомбардировщики шли в связке трех звеньев. На солнце ослепительно поблескивали желтые концы закругленных крыльев. По четкости строя фашистские самолеты напоминали шагающих на параде солдат, которые строго выдерживали равнение и дистанцию, чеканя шаг.

С земли с запозданием ударили зенитки, и ватные шарики заплясали сзади самолетов. Артиллеристы прицелились точнее, и разрывы, как рыболовная сеть, окутали бомбардировщики, но самолеты стаей плотвы проскочили через широкие ячейки, продолжая все так же упорно двигаться вперед, нагоняя страх на зарывшихся в землю пехотинцев.

Луговой обернулся, чтобы убедиться, что ведомый не отстал. Пожалел, что сгоряча окрестил товарища трусом. Знал: Сидоренко уже прилип к репродуктору на КП и будет напряженно ловить каждую команду и слово летчиков. Внизу начался бой. Полетел к земле первый сбитый бомбардировщик. Пламя лизнуло правый мотор, и черный шлейф дыма, сбиваемый ветром, мазнул небо.

Летчик до боли в глазах вглядывался в синеву, чтобы не пропустить истребители противника. Рассыпанный строй Ю-88 сошелся, как лезвия ножниц; бомбардировщики сомкнули строй.

— Атакуй! — крикнул Луговой.

Сверкающая стеклянным блеском кабина вражеского самолета росла у него на глазах. Ударил метров с пятидесяти. Рядом, вонзаясь в землю, прошла красная трасса фашистского истребителя. Второй его удар пришелся по сероватому брюху бомбардировщика, похожего на огромную рыбину. В круговерти воздушного боя, когда одна атака сменялась другой, он не заметил, когда к нему подстроился Родин.

На разборе Богомолов дал оценку действиям каждого летчика группы и назвал Родина трусом. Вечером Родин спросил Николая Лугового срывающимся голосом, ища поддержки.

— Ты тоже считаешь меня трусом? Пойми, — захлебываясь словами, сипел Родин, — есть счастливчики и есть неудачники… Я просто неудачник.

— Будешь со мной летать? — предложил Николай.

— Поверил?.. Да я… Ты меня не узнаешь! Я тоже хочу сбивать… Иметь сбитые фашистские самолеты, как у всех вас. Ты двух здорово завалил. Ты вообще везучий. К Маришке вон подобрал ключи.

— Дурак ты, — вспылил Николай. — Ты же с Валей дружил. — Кровь отхлынула от лица. — Какие ключи?.. Мы любим друг друга… Разве ты не любишь Валю?

— Не знаю… Хорошая девушка.

— Вот так. Ты сам не знаешь, что тебе надо. А пора бы знать, не маленький.

Все эти события последних дней вихрем пронеслись в голове Лугового после такого лестного для него предложения — летать вместе с самим командиром полка. А Сидоренко и не нужен был ответ Лугового. Он увидел его в сияюще-восторженных глазах молодого летчика…

Прошла неделя. Ревущий звук немецких самолетов обрушился на аэродром неожиданно.

— Воздух! — запоздало закричали наблюдатели в разных сторонах аэродрома. — Воздух!

Из колхозного сада ударили установки счетверенных зенитных пулеметов, и тут же застучали скорострельные пушки. Разрывы зенитных снарядов заплясали по небу.

Шестерка «мессершмиттов» пронеслась бреющим полетом над аэродромом, обстреливая стоянки самолетов. Пули без свиста секли стволы яблонь. Снежная пыль скрыла от стоящих на стоянке людей взлетевший самолет из дежурного звена. Он еще не успел подняться, как послышался свист падающих бомб. Михаил Потапович сбил Лугового на землю.

— Кто взлетел? — прохрипел сердито лейтенант. — А, Потапыч?

— Дежурили Лебедев с Родиным.

Ме-109 развернулись шестеркой над перелеском и снова зашли на аэродром, чтобы полосовать его из пушек и пулеметов.

«Фашистские самолеты летают, как у себя дома, а я ползаю по снегу, прячась от пуль», — с укором подумал о себе Луговой. Сорвавшись с места, прыжками устремился через поле к дежурному звену. Никогда еще родное небо не казалось ему таким страшным. Рядом то и дело рвались снаряды и цокали пули, а он бежал, не сбавляя скорости, презирая смерть.

— Почему сидишь? — в бешенстве заорал Луговой Родину изо всех сил и застучал ладонью по крылу самолета. — Взлетай!

— Собьют! Видишь, что делается, — криво усмехнулся тот, клацая зубами. Лицо белое, губы бескровные. — Взлетать под обстрелом?

— Трус! — презрительно плюнул Луговой и выдернул из кабины упиравшегося летчика.

После короткой пробежки Як-3 взлетел. С запозданием за его хвостом взорвались две осколочные бомбы.

Посмотрев наверх, Луговой увидел пикирующий на него Ме-109. Огненная трасса свинца прошла рядом с кабиной. Он потянул ручку, и Як-3 набрал высоту. Глаза слепило солнце. «Много «худых», — отрешенно подумал он. — Я для них легкая добыча, как мышь для кошки. Но я должен помешать штурмовке аэродрома. А собьют — так тому и быть. Но легко я не сдамся. Я не мышка, я не мышка!» — упрямо повторял он.

Фашистские истребители бросились на одиночный самолет с разных сторон, мешая друг другу. Луговой окинул небо. Он стал удобной мишенью для «мессеров». От невольного страха вспотела ладонь, державшая рубчатую ручку штурвала. Но мысль, что за ним наблюдают Сидоренко и Богомолов, придала силы. Неужели он позволит себя сбить у них на глазах? Почему-то вспомнил свой учебный бой с командиром эскадрильи во Львове. Как он ловко тогда делал клевки и как молниеносно гасил скорость!

И сейчас Луговой ни на секунду не выпускал из виду врагов. Их было много. Но он и не думал обороняться, а смело повел бой. Когда впивался в гашетку пулеметов, истребитель ровно вздрагивал, и летчику казалось, что азарт боя передавался и машине. С каждой минутой он все чаще атаковал и стрелял. Еще раз перевернулся и заметил под собой Як-3. Над ним висели два Ме-109, поочередно атаковали, прижимая к земле.

— Держись, друг! — громко закричал Луговой, как будто товарищ мог его услышать.

Мгновенно оценив обстановку, бросил машину вниз, ловя в перекрестие прицела «мессершмитт».

Фашистский летчик попробовал увернуться, но было поздно. Удар свинца догнал на вираже, вспарывая алюминиевую обшивку. Ме-109 вздрогнул и косо скользнул к земле. Луговой заметил на длинном фюзеляже фашистского истребителя изображение бубнового туза.

Воздушный бой длился уже пять минут, слишком долгих и трагических. Но за все это время он ни разу не вспомнил, что вылетел без парашюта. Если его подожгут — уже не выпрыгнуть. Но о себе некогда было думать, мокрая гимнастерка прилипла к спине, пот заливал глаза, но, несмотря на это, Луговой упорно сражался. Он не мог отступить — ему нужно было помочь сражающемуся Сталинграду, помочь его защитникам у берегов Волги. Иногда он взглядывал вниз. По степным дорогам двигались машины и танки. Поля пересекали глубокие противотанковые рвы и окопы. Земля на отвалах высохла и растрескалась, образовав впадины. «Наверное, так бывает после землетрясения», — подумал Николай. За аэродромом чадил сбитый им фашистский самолет. Вот взгляд его поймал Як-3. Он был впереди.

— Держись, друг! Я помогу! — И, не задумываясь, бросился в самую гущу боя: товарища надо выручать…

Ночь выдалась на редкость беспокойная. Грохот канонады к полуночи еще больше усилился, казалось, что линия фронта шагнула сразу же на сотни километров и легла рядом с аэродромом. Горизонт постоянно подсвечивался яркими заревами пожаров. Горбатые холмики земли указывали на вырытые щели и окопы. Летчики и механики спали около самолетов. Рядом лежали винтовки, гранаты.

Запоздалый рассвет не принес успокоения. Туман низко полз по полю, цепляясь за ветви яблонь, когда летчики собрались на КП. Начальник штаба докладывал обстановку. За последние месяцы майор неузнаваемо изменился. Толстые щеки опали, пропал круглый живот.

В сырой землянке пахло землей. Между досок сыпался песок. Стоило кому-нибудь из входящих громко стукнуть дверью или прижаться плечом к столбу, как с потолка низвергался настоящий водопад. Карты отсырели и рвались под руками.

Луговой застыл с ученической линейкой, не веря словам майора. Неужели фашистские танки прорвались так далеко? Он с надеждой посмотрел на командира полка, ожидая, что тот резко скажет: «Хватит вам молоть чепуху!» Но подполковник Сидоренко сидел насупившись, изредка потирая рукой колючую бороду… Названия деревень, сел проносились мимо сознания, но карта словно обжигала. В каждом сантиметре десять километров. Линейка, как острый нож, отсекала реки, колхозные поля, луга и леса…

Начальник штаба перевернул карту, продолжая называть все новые и новые деревни.

«Сбивать, сбивать!» — лихорадочно шептал Луговой побелевшими губами, судорожно нажимая на красный карандаш и с трудом подавляя вырывавшийся вздох.

В узкое окно землянки ворвался луч солнца и высветил волосы Сидоренко: серебром отливали виски и зачесанные назад густые пряди. «Когда он успел так сильно поседеть?» — подумал Николай.

— Товарищи летчики! — сказал командир полка и встал — высокий, широкоплечий. — Слышали доклад начальника штаба? Обстановка сложная. Самолетов в полку меньше, чем пальцев на руке, а надо летать. Нашей помощи ждут наземные войска! Нужно во что бы то ни стало добиваться победы, уничтожать врага. За «мессерами» не гоняться. Запрещаю. Уничтожать бомбардировщиков! — Сидоренко оторвался от дощатого стола и зашагал по землянке. — Сегодня вылетаем двумя группами. Лейтенант Луговой поведет звено, а мы с Богомоловым прикрываем. Удаление по высоте шестьдесят метров.

Взлетев первым на Як-3, Луговой посмотрел на аэродром. Его догонял ведомый. Он шел не отрываясь, тотчас угадывая все маневры ведущего. В другое время Луговой мог бы гордиться: командир назначил его ведущим звена. Сейчас не до этого. Пристально вглядывался в синеватое небо. С Сидоренко и Богомоловым он чувствовал себя уверенно — ему был не страшен никакой враг. Внизу остался передний край, черные дымы пожаров и взбитая пыль на дорогах. На карте линия фронта старательно вычерчена цветным карандашом со всеми крутыми изгибами и поворотами. А если сверху пристально вглядеться в окопы, огневые точки, пулеметные гнезда, можно отыскать и незащищенные места.

Фашисты наступали острыми клиньями. Сталинград горел. Дым затянул половину неба, полез в тесную кабину. Николаю не хватало воздуха. Впервые он испугался, что может не выдержать, хотя маршрут оказался предельно простым, не нужно было выполнять сложных фигур с большими перегрузками. Высунувшись из кабины, чтобы глотнуть свежего воздуха, он подумал, что его нагрузку сейчас не сравнить с положением бойцов, которые вели внизу бой. Там в сто раз больше дыма, пыли, летящих осколков и рвущихся снарядов, мин и нудно свистящих пуль. Скосив глаза, летчик увидел на темном облаке черные точки. Они стремительно росли, приобретая знакомые очертания фашистских бомбардировщиков. Луговому показалось, что он даже услышал прерывающиеся голоса чужих моторов:

«Везу-везу-везу», — старательно, на одной ноте, выводили они.

Фашисты, летя на солнце, не видели их. Луговой передал по радио — приготовиться к атаке, для уверенности покачал крыльями. До фашистских бомбардировщиков осталось метров четыреста, и он отдал ручку. Истребитель клюнул носом, перешел в отвесное пикирование. В глаза бросился большой черный крест. Не первый раз он видел его так близко. Под кабиной летчика нарисованы два туза и десятка червей.

«Испанский картежник! Ну подожди у меня», — мстительно подумал Луговой и яростно нажал на гашетку пулемета. Як-3 сотрясался от стрельбы. Первые снаряды ударили в правую часть центроплана, между мотором и кабиной Ю-88.

Открыли огонь и другие летчики.

Из строя вывалились два фашистских бомбардировщика. Луговой не видел падающих самолетов и спускающихся на парашютах немецких летчиков. При выходе из пикирования он сразу атаковал левый самолет из второго треугольника, целясь в брюхо, отливающее белизной. Фашистский летчик испуганно кинул свой самолет в сторону и столкнулся с соседом справа. Два бомбардировщика по инерции проскочили немного вперед и тут же стали разваливаться на куски.

Луговой то камнем бросал Як-3 почти к самой земле, то стремительно набирал высоту. Он еще не достиг облаков, как сверху на него упал Ме-109, открыв огонь из пушек. Николай убрал газ, и Як-3 снова нырнул вниз. «Мессершмитт» пронесся на бешеной скорости. Он успел разглядеть за квадратным стеклом кабины злое лицо фашистского летчика с рыжими волосами.

Луговой быстро поймал врага в прицел и ударил из пушек. «Драчун ты, Луговой, драчун!» — вспомнил он слова командира полка. Выйдя из атаки, погнался было за мелькнувшей парой истребителей, готовясь их атаковать, но вовремя спохватился — узнал знакомые силуэты Як-3. От испуга вспотели ладони: мог бы сбить Сидоренко или Богомолова!

Сверху пошел в атаку Ме-109. Луговой принял бой. Завертел свой «як» вопреки всем правилам, изученным с инструкторами в летном училище. Фигуры пилотажа неожиданно обрывал, крутил бочки или сваливал самолет через крыло, входил в мертвую петлю. Мелькали Ме-109 с длинными вытянутыми фюзеляжами и с обрубленными прямыми крыльями. Перехлестывались огненные трассы пушек и пулеметов.

Луговой не раз выходил из-под обстрела, унося в своем Як-3 новую порцию свинца и рваные дырки. Огненная трасса пронеслась рядом с кабиной летчика. Вместо того чтобы нырнуть вниз, как он уже неоднократно делал, довернул в сторону атакующего фашиста. Тот перенес огонь влево, но снаряды пронеслись мимо истребителя, разрываясь за белыми облаками. Луговой не заметил, куда скрылся атакующий Ме-109. Вертел головой, чтобы не пропустить ни один самолет. Красные пунктиры от пушек и пулеметные очереди, как ивовые прутья в корзине, переплелись между собой. Луговой искал своих летчиков. Внимательно осмотрел верхнюю часть неба и заметил Як-3. Самолет вертелся над лесом, зажатый тремя «мессершмиттами». Луговой кинул истребитель вниз и, тщательно прицелившись, открыл огонь из пушек по одному из фашистов. Летчик на Як-3 воспользовался замешательством врага и атаковал крайний Ме-109, вырываясь из крепких клещей. Луговой мысленно похвалил летчика за сообразительность.

Фашистский истребитель решил добить ускользнувший Як-3, заходя ему в хвост.

— Оглянись! — что было сил закричал Луговой, забыв, что летчик не мог его услышать.

Направил свой самолет навстречу врагу, прямо в лоб, открыв огонь. Сильные удары затрясли машину. Он еще сильнее прижал гашетку к ручке, как будто хотел вдавить ее в глубокое гнездо. Ме-109 не выдержал атаки и отвалил в сторону.

Бой не затихал. Как стрелы молний, мелькнули промчавшиеся «яки», ударили по «мессеру» и тут же взмыли вверх. Луговой подстроился к одному из них. В правой плоскости зияла рваная дырка, торчали обнаженные нервюры и хлопали куски фанеры. На стабилизаторе красовалась цифра «5».

— Ах ты, черт везучий! — узнал Николай самолет товарища. Выйдя вперед, покачал крыльями.

Но тот не заметил ведущего и снова бросился вдогонку за Ме-109, стреляя длинными очередями из пулеметов. Фашист вздернул свой самолет вверх, чтобы выпрыгнуть с парашютом, но наш летчик прошил свинцом его кабину. Брызнули осколки плексигласа, разлетаясь в разные стороны. Сбитый «мессершмитт» пронесся горящим факелом вниз, А за ним стремительно выскочил юркий Як-3.

Прошло сорок минут. Сорок минут непрерывного боя! Луговой с трудом сдержал себя, чтобы не спикировать к земле и не промчаться на бреющем полете, огибая телеграфные столбы и стога сена. Показался квадрат леса. За ним открылся аэродром. Внизу мелькнул темный Як-3 с выпущенным шасси. Рядом с ним бежала по земле тень. На буграх она сокращалась, а по глубоким оврагам и лощинам растягивалась, как резина. Истребитель выполнил положенную коробочку перед заходом на посадку.

«Командир садится», — с радостью подумал Луговой. На сердце стало спокойнее. Он чуть было не пропустил «мессеров». Пара Ме-109 отвесно пикировала на аэродром, стараясь догнать самолет командира полка. Каждую секунду должны были раздаться звонкие удары скорострельных пушек.

Луговой бросил Як-3 наперерез врагам. В перекрестие прицела поймал вырвавшийся вперед фашистский истребитель. Лучшего момента для открытия огня не выбрать. С силой придавил пальцем гашетку, готовый услышать, как в бешеной ярости застучат пушки и пулеметы, сотрясая самолет. Но безотказное оружие молчало.

— Выручай, милый! — крикнул Луговой и до отказа послал вперед ручку газа.

Ме-109 выскочил из прицела, стремительно вырастая перед летчиком. За блестящим стеклом колпака чернела голова фашистского летчика в шлеме. На раздумье Луговому оставалось всего несколько коротких секунд, пока Як-3 на предельной скорости мчался на врага. Он еще мог отвернуть и выйти из атаки, но так поступают только трусы, а трусом он никогда не был. Он смело и дерзко сближался о врагом, готовый пожертвовать собой ради спасения своего командира.

Вражеская машина выросла перед ним, ошеломляя размерами. Луговой рубанул винтом по плоскости «мессершмитта». Страшный удар бросил его на приборную доску, и тут же горячие языки огня метнулись в кабину, опалив лицо нестерпимым жаром.

Повернув голову, он ощутил разламывающую боль. Левой рукой закрыл от огня глаза. Потрогал короткий штурвал, но он торчал, как вбитый лом. Як-3 клюнул носом и тяжело посыпался вниз. Луговой инстинктивно нашел привязные ремни, отщелкнул замок. Перегнулся — и поток воздуха вырвал его из кабины. С хлопком открылся белый купол. Летчика дернуло, и он почувствовал, что теряет сознание. На какой-то миг перед глазами возникла заплаканная Маришка. Нервно комкая фартук, она, всхлипывая, спрашивала:

— Ты летишь, коханый?

«Увижу ли я ее снова?» — это было последнее, о чем подумалось. Качаясь на крепких шелковых стропах парашюта, Он стремительно летел к земле…